Самый глупый ангел

Главы 13 здесь нет, на счастье… …А есть только этот рождественский фотоальбом

Иногда, приглядываясь к семейным фотографиям, в лицах детей можно увидеть, какими они станут, повзрослев. А во взрослых за одним лицом иногда можно разглядеть другое. Не всегда, но можно…

На этом снимке мы видим благополучную калифорнийскую семью, расположившуюся перед своим поместьем на берегу озера в местечке Эльсинор. (Это цветная глянцевая фотография восемь на десять, украшенная тиснением — торговой маркой профессиональной фотостудии.)

Все загорелые и здоровые на вид. Такеру Кейсу, вероятно, лет десять, он одет в спортивный пиджачок с эмблемой яхт-клуба на кармане. Еще на нем мокасины с кисточками. Он стоит перед своей матерью, у которой такие же светлые волосы и ярко-синие глаза, а похожая улыбка не призвана демонстрировать качество работы зубных техников, а просто выдает, что через секунду женщина может расхохотаться. Три поколения Кейсов: братья, сестры, дяди, тети и двоюродные сородичи — идеально накуаффюрены, отглажены, вымыты и начищены. Все улыбаются — кроме одной маленькой девочки впереди, у которой на лице застыл раболепный ужас.

При ближайшем рассмотрении выясняется, что сзади и сбоку подол ее красненького рождественского платьица приподнят, а из-под соседствующего с ним синего спортивного пиджака туда змеится рука юного Така — он только что украл инцестуальный щипок за одиннадцатилетнюю попку своей кузины Джейни.

В этой картинке о многом говорит не сама подпольная каверза, а ее мотив, поскольку здесь Такер Кейс в таком возрасте, когда ему интереснее не столько секс, сколько взрывать все, что можно, однако он не по годам осведомлен, насколько его поползновения взбесят кузину. В этом смысл его существования. Следует отметить, что Джейни Кейс-Роббинс в дальнейшем прославится как преуспевающая сутяжница и радетельница за права женщин, а Такер Кейс так и останется рохлей с сухостоем, неизменно разбитым сердцем и плотоядной летучей мышью.

Моментальный снимок сделан у кого-то на заднем дворе в солнечный день. Повсюду дети, и совершенно очевидно, что происходит некая шумная тусовка.

Лене шесть лет, на ней пышное розовое платьице и лакированные туфельки. Редкая симпатяшка — длинные черные волосы перехвачены в два хвоста красными лентами, летят за нею, словно шелковые хвосты кометы, а она несется к пиньяте. Глаза у нее завязаны, рот широко раскрыт, и рвется из него тот звонкий девчоночий смех, что звучит воплощенной радостью: Лена только что вошла в неоспоримый контакт с палкой и уверена, что высвободила целую гору конфет, игрушек и шумелок для всех детей. На самом же деле она изо всей силы врезала своему дяде Октавио по cojones.[4]

Сам же дядя Октавио пойман объективом в тот волшебный миг трансформации, когда лицо от радости переходит к изумлению и боли — на нем отражается все сразу. Лена все равно очаровательна и мила; ее пока не коснулось то бедствие, которое она вызвала. Feliz Navidad![5]

Рождественское утро сразу после бурного разворачивания подарков. На полу разбросаны салфетки и серпантин, у одного края снимка виден кофейный столик, на нем — пепельница величиной с колпак от колеса, переполненная окурками, и пустая бутылка «Джима Бима». Спереди в центре — шестилетняя Молли Ачевски (фамилию она изменит на Мичон в девятнадцать по настоянию одного агента, «потому что это, блядь, по-французски звучит, а публика такое любит»). На Молли красная балетная пачка с блестками, красные резиновые сапоги до середины икр и гигантская наглая ухмылка с дырой посередине, где раньше были передние зубы. Одна нога попирает крупный игрушечный мусоровоз, как будто Молли только что выиграла его в состязании на жадность, а ее младший брат Майк четырех лет пытается извлечь его из-под ее ноги. По его щекам струятся слезы. Другой брат Молли, Тони, которому пять, взирает на сестру так, будто она — принцесса всех сокровищ на свете. Она уже насы́пала ему целую миску «Амулетиков», как насыпа́ла их обоим братьям каждое утро.

На заднем плане мы наблюдаем женщину в халате — она лежит на кушетке, одна рука с сигаретой свисает на пол. Сигарета погасла много часов назад. Серебристый пепел размазался по ковру.

До сих пор неизвестно, кто сделал этот снимок.

Фото сделано всего несколько лет назад — Дейл тогда был по-прежнему женат на Лене. Дело происходит на рождественской вечеринке ложи «северных оленей», и Дейл, как водится, наряжен Сантой. Он сидит на импровизированном троне. Его окружают пьяные гуляки, все хохочут, у всех в руках шуточные подарки, которые чуть раньше им раздал Дейл. А он гордо держит свой — четырнадцатидюймовый резиновый пенис, толстый, как банка консервированного супа. Ухмыляясь, он помахивает им перед Леной, а она, в черном коротком платье и с одной ниткой жемчуга, судя по виду — в немалом ужасе от того, что он говорит. Говорит же он следующее:

— Мы этого негодника вечером хорошенько к делу приспособим, а, крошка?

Ирония тут в том, что ночью Дейл вырядится в один из своих коллекционных эсэсовских мундиров — кроме рейтуз то есть — и попросит Лену сделать ему этим новым подарком именно то, что она рекомендовала на вечеринке. Лена так и не поймет, она ли подсказала ему эту мысль, но происшествие станет значительной вехой в ее стремлении к разводу.

В тринадцать лет рост Тео Кроу — уже шесть футов четыре дюйма, а весит он чуть больше сотни фунтов. Перед нами классическая сцена: три царя идут за звездой. На уроке музыки седьмой класс исполняет «Амаля и ночных гостей». Первоначально занятый в роли одного из трех царей, Тео ныне обряжен верблюдом. Уши — единственная часть его тела, обладающая хоть какой-то пропорциональностью, и он действительно очень похож на верблюда, каким из проволоки сварганил бы это животное Сальвадор Дали. Его шанс сыграть эфиопского царя Валтасара испарился, когда он объявил, что волхвы принесли золото, блядовонья и мирр. Впоследствии его, двух других верблюдов и барана отстранят от участия за курение мирры. (Их бы ни за что не поймали, не предложи баран по-быстрому сыграть в «Убей человека Младенцем Иисусом» на задворках театра. Очевидно, мирра оказалась «первоклассной покуркой».)

А эту щелкнули в прошлом году — на маяке, где у Гейба хижина. Маяк виден на заднем плане, за постройкой по ветру летит пена с гребней волн. День ветреный — колпак Санты у Гейба на голове сносит куда-то вбок. К башке Живодера присобачены оленьи рога. Рядом в тысячедолларовом вязаном прикиде от «Сент-Джона», красном и смоделированном по образцу формы наполеоновского солдата, с медными пуговицами и золотыми аксельбантами на плечах, присела доктор Вэлери Риордан. Волны ее каштановых волос заправлены за уши, чтобы подчеркнуть кольца сережек с бриллиантами. Накрашена Вэл, будто кукла-суфлер из «Событий дня» — точно лицо ее сначала отпескоструила, а потом нарисовала заново команда асов-мастеров по спецэффектам: оно ярче, лучше, быстрее, чем обычное человеческое лицо. Вэл старается — она по правде старается улыбаться в камеру. Одной рукой она придерживает волосы, а другой вроде бы гладит Живодера, но при ближайшем рассмотрении просто не подпускает к себе. Стрелка у нее на нейлоновом колене выдает уже состоявшуюся попытку Живодера в честь праздника покрыть ногу самки Кормильца.

Гейб в хаки и походных сапогах выглядит потертым. На его штанах и обуви — тонкий слой песка: утром он сидел верхом на морских слонах, приклеивая им на спины приборы спутникового слежения. У него широкая оптимистичная ухмылка и в ней — ни малейшего понятия, что со всей этой картинкой может быть что-то не так.

Фотография сделана на острове Гуам, родине Роберто. На переднем плане пальмы. Можно сразу сказать, что перед нами — юноша, поскольку ни очков «Рэй-бан», ни хозяина, который по требованию приносит манго, Роберто пока не заимел. Он свернулся в рождественском венке из пальмовых листьев, украшенном маленькими папайями и красными орехами. С собачьей мордочки он слизывает мякоть папайи. Дети, нашедшие его в венке в это рождественское утро, стоят по бокам двери, на которой висит венок. Это две девочки, у обеих длинные кучерявые волосы их матери-чаморро и зеленые глаза отца, ирландского католика, служившего в американских ВВС. Снимок делает отец. Девочки — в ярких цветастых миссионерских платьицах с пышными рукавами.

Позднее, уже после церкви, они попробуют заманить Роберто в коробку, чтобы зажарить его и подать с лапшой «саймин». Ему удастся сбежать, но инцидент нанесет юному крылану такую травму, что разговаривать после этого он не будет еще много лет.