Самый красивый из берсальеров

Глава 3

Комиссар после плотного обеда с удовольствием курил сигару и слушал рапорт инспектора Дзамполя о том, как тот допрашивал трех девушек. Алессандро с чувством описал немую скорбь Тоски, выразительно передал глупые, истеричные признания Изы и внешнюю холодность Валерии, чью душевную боль выдала лишь одна слезинка.

— Parola d'onore![25] — воскликнул удивленный его тоном Тарчинини. — Вы, кажется, становитесь похожим на человека, Алессандро!

Инспектор тут же взбеленился.

— Не понимаю, что тут особенного! — с раздражением воскликнул он. — Разве нельзя посочувствовать несчастным, опечаленным девушкам?

— Ma que, Алессандро! Особенное в этом только то, что их горе тронуло вас!

— Я же все-таки не бесчувственная скотина!

— Нет, конечно, только до сих пор сами не желали в том признаваться!..

И, пророчески воздев перст, Ромео добавил:

— Друг мой Алессандро, не за горами тот день, когда вы попросите меня стать крестным вашего первенца!

Однако, видя, что Дзамполь корчится от с трудом сдерживаемого бешенства, комиссар поспешил сменить тему:

— Короче говоря, инспектор, вы не считаете нужным и впредь донимать расспросами наших несчастных плакальщиц?

— Нет, синьор комиссар, они так же невинны, как новорожденные ягнята, или же самые потрясающие актрисы, каких я когда-либо видел.

— И тогда нашли бы работу получше… Стало быть, забудем о них, Алессандро, и попрощаемся (по крайней мере я) с Тоской, Валерией и Изой… А теперь моя очередь поведать вам о найденной мною несравненной жемчужине…

— О жемчужине?

— Ее зовут Стелла Дани.

И Ромео Тарчинини принялся рассказывать обо всем, что с ним случилось в доме Дани: о безумствах «больной тети» Пии, о красоте Стеллы, о том, в какое отчаяние ее привела гибель отца будущего ребенка, как комиссару пришлось ее успокаивать, наконец, о внезапном появлении Анджело и о том, как вмешательство больной, возможно, спасло ему, Тарчинини, жизнь.

— И вы не арестовали парня, синьор комиссар?

— Нет, Алессандро… Мне нужен убийца берсальера, а не бедолага, которого мысль о бесчестье сестры толкает на прискорбные крайности… И если мне придется посадить Анджело Дани за решетку, то сделаю я это вовсе не из-за того, что несчастный в минуту неизбывного возмущения поднял на меня руку.

— Вы очень великодушны, синьор комиссар.

— Да, помимо всех прочих, у меня есть и это достоинство… И потом, не надо забывать о Стелле, Дзамполь! Ради нее я готов простить ее брату что угодно… по крайней мере свои личные обиды…

Тарчинини вдруг умолк и пристально посмотрел на помощника.

— Что случилось, синьор комиссар? — спросил тот.

— Ничего-ничего… просто мне пришла в голову неплохая мысль… Да, пожалуй, это было бы замечательно и вовсе не так безумно, как выглядит на первый взгляд… Да, три человека сразу обрели бы счастье — малыша ведь тоже надо принимать в расчет, он-то ведь ни в чем не виноват, бедняжка! Вы меня понимаете, Алессандро?

— Нет, синьор комиссар, совершенно не понимаю…

— Может, это и к лучшему, во всяком случае, пока… А что до экспансивного Анджело, то, по-моему, парень вполне мог прикончить берсальера, тем более что у него нет ни намека на алиби. Говорит, будто, поужинав, ушел гулять в надежде успокоить разгулявшиеся после встречи с Регацци нервы…

— Хорошо еще, если Дани гулял далеко от казарм…

— То-то и оно, что совсем неподалеку!

— Ma que! И вы оставили его на свободе?

— Да, приказав не выезжать из города и работать в мастерской, как будто ничего не случилось. Такие люди никогда не пытаются сбежать, Алессандро… Дани уверяет, будто направился в ту сторону машинально, только потому, что слишком много думал о берсальере… Хорошенькая прогулка — туда и обратно… Так что никакие клятвы, что он вернулся домой не позже половины второго, не помогут…

— Я бы все же отправил парня в следственную тюрьму.

— Это потому, что вы не знакомы с его сестрой!

Утром на перекличке, узнав от сержанта Фаусто Скиенато о смерти своего товарища Регацци, берсальеры застыли, словно увидели труп Нино собственными глазами. А потом по рядам пробежал ропот — простые сердца солдат возмущались содеянным, и никто даже не пытался скрыть огорчение. Сержант почувствовал, что очень скоро не сможет заставить подчиненных стоять по стойке «смирно», как того требует дисциплина в подобных обстоятельствах, и уже собирался всех отпустить, как вдруг сквозь ряды солдат прошел лейтенант Паскуале де Векки. При виде любимого за элегантность и спокойное изящество шефа все подтянулись, а лейтенант скомандовал:

— Вольно!

Потом он окинул дружелюбным взглядом простодушные физиономии подчиненных, в основном горцев.

— Вы все уже знаете о смерти своего товарища… о его несправедливой гибели, ибо ни один солдат не должен умирать таким образом… Поэтому мы обязаны всеми силами помочь полиции найти убийцу, если, конечно, преступление не совершил какой-нибудь случайный бродяга… Я прошу всех, кто был особенно дружен с Нино Регацци, зайти ко мне в кабинет. И мы вместе решим, каким образом помочь следователям.

Как только лейтенант ушел, солдаты, разбившись на маленькие группки, стали лихорадочно обсуждать кончину красавца берсальера. Сержант Скиенато разглагольствовал посреди небольшого кружка, в котором стояли капрал Мантоли и солдат Нарди, едва ли не самые близкие друзья покойного.

— Не понимаю, чего лейтенант ломает голову! — ворчал Фаусто. — Регацци умер, как очень и очень многие бабники. Когда парень бегает от блондинки к брюнетке, лжет одной, обманывает другую, то рано или поздно рискует заработать нож под ребра, и, пожалуй, в какой-то мере заслуженно…

Мантоли не выдержал. Отстранив товарищей, он вырос перед сержантом.

— Только последний подонок может позволить себе говорить такие вещи, сержант!

Неожиданный и явно нарушающий дисциплину выпад капрала на некоторое время лишил Скиенато дара речи. Наконец, взяв себя в руки, он подошел вплотную к Мантоли и сунул ему под нос свои нашивки.

— Как по-вашему, что это такое, Мантоли?

— Нашивки!

— А вам известно, что они означают, капрал?

— Что вы — сержант!

— Вот именно! Так вот, позволив себе обругать меня, как вы это только что сделали, вы взбунтовались против начальства! Я составлю рапорт и готов съесть со своей униформы все пуговицы до последней, если вас не разжалуют, Мантоли!

— Разжалуют или нет, а все равно никто не помешает мне утверждать, что только законченный негодяй может так отзываться о мертвых, и я готов повторить это хоть при самом полковнике! Посмотрим, чью сторону он примет!

Страстную речь капрала Мантоли сопровождал одобрительный шепоток. Сержант Скиенато понял, что ни у кого не найдет поддержки и, коли начальству вздумается узнать, как было дело, его поведение наверняка осудят. Поэтому он решил замять дело.

— Я всегда относился к вам с уважением, Мантоли… Мне известно, что вы были лучшим другом Регацци, и потому, я думаю, ваши необдуманные слова вызваны печалью. Только скорбь могла заставить вас забыть о дисциплине и уважении к начальству. Но впредь постарайтесь держать себя в руках, Мантоли, поскольку я не прощу вам больше никаких дерзостей! Ясно?

И, не дожидаясь ответа, сержант повернулся на каблуках. Больше всего его сейчас занимало, какую бы работу поомерзительней взвалить на непокорного капрала. И Скиенато заранее радовался мести. А Мантоли вместе со своим приятелем Нарди пытался понять, кто, за что и почему убил Нино. Нарди, вспоминая о любовных подвигах Регацци, проговорил:

— Видишь ли, Арнальдо, сержант, конечно, подлец, но все-таки, возможно, в какой-то мере он прав… Бедняга Нино и в самом деле малость перебарщивал… менял девчонок каждые две недели! Помнишь, как его застукали в кино и втроем учинили скандал? Если кто-то из этих красоток оказался злопамятнее прочих… А может, одна из тех, кто, по его милости, оказался в очень скверном положении. Ну, ты меня понимаешь… А, Арнальдо?

— Еще бы не понимать, Энцо! И, если хочешь знать, Нино в самом деле здорово влип, сделав девице ребенка…

— Santa Madonna! Ты уверен?

— По-твоему, я стал бы такое выдумывать, да?

— И Нино не хотел жениться?

— Нет… Ты ведь его не хуже меня знал… Ну какой из нашего Нино отец семейства?

— И как он думал выйти из положения?

— Сказал, что даст девице денег, сколько та захочет, лишь бы оставила его в покое.

— Денег? А где бы он их взял?

Тут капрал рассказал Нарди, как накануне в казарму явились два богатых синьора и дали Нино огромную пачку банкнот.

— Почему?

— Ну, знаешь, старина… Об этом они не сочли нужным мне сообщить.

— А Регацци?

— Слишком торопился…

— Не знаешь, эти деньги при нем нашли?

— Нет.

Они молча прошли несколько шагов, потом Энцо Нарди посоветовал:

— На твоем месте, Арнольдо, я бы рассказал об этом лейтенанту.

Комиссар Тарчинини, пытаясь умерить негодование помощника, терпеливо объяснял:

— Не стоит все-таки принимать меня за идиота, Алессандро! Стелла Дани — самая очаровательная девушка, какую я когда-либо видел, не считая, конечно, моей Джульетты…

— Мать-одиночка! — презрительно хмыкнул инспектор Дзамполь.

И тут, быть может впервые в жизни, Ромео Тарчинини по-настоящему рассердился. Голос его зазвучал горько и жестко, а с лица исчезла привычная добродушная улыбка.

— Боюсь, я ошибся в вас, инспектор… Я принимал вас за упрямца, но в глубине души славного малого… А теперь вижу, что у вас, видимо, черствое сердце и недалекий ум! Зато ваша Симона становится мне все милее, и я от души скорблю о бедной девочке!

Алессандро попытался возразить, но комиссар заткнул ему рот:

— Помолчите, сейчас говорю я! Так вы смеете презирать несчастную девчушку только за то, что она поверила клятвам соблазнителя? А на каком основании, синьор Дзамполь? Кто дал вам право судить ближних? Кто позволил вам корчить из себя судью над невинными жертвами? Неужто вы всегда будете преследовать обиженных и беззащитных? Я надеялся избавить вас от неврастении — этого прибежища слабых душ — и вернуть вкус к жизни, но вижу, что тут и надеяться не на что: у вас низкая душа, Алессандро Дзамполь, а другую, светлую и чистую, не в моей власти вам дать!

Тарчинини встал.

— Пойду к Бенито Дзоппи и попрошу перевести вас куда-нибудь. Я не могу работать с человеком, к которому больше не испытываю ни доверия, ни уважения.

Слушая суровую отповедь комиссара, Дзамполь сначала хотел было возмутиться, но мало-помалу и слова, и удивительное преображение Ромео его тронули. Алессандро задумался и в конце концов признал, что, возможно, он и в самом деле не такая возвышенная личность, как ему хотелось думать. И, хотя самолюбие Дзамполя ужасно страдало, хотя манера Тарчинини вести расследование выводила его из себя, инспектор не мог не чувствовать странной симпатии к забавному, но доброму и честному веронцу. И, видя, что тот собирается уходить, Алессандро понял, что ему чертовски тяжко вот так, навсегда, расстаться с маленьким толстяком, наделенным огромным, как гора, сердцем. Инспектор в свою очередь вскочил и, не раздумывая, крикнул:

— Синьор комиссар!

Тарчинини уже поворачивал ручку двери, но, услышав этот отчаянный призыв, обернулся.

— Синьор комиссар… я… прошу у вас прощения. По-моему, я действительно идиот!

Ромео окинул Дзамполя критическим взглядом, и лицо его вдруг снова осветила улыбка. Подойдя к инспектору, он дружески обнял его за плечи.

— Ну нет, никакой ты не дурень, Алессандро мио! Просто ты разозлился на весь свет из-за своей любовной неудачи! Раз ничего не вышло с Симоной, ты вбил себе в голову, будто никогда не сможешь обрести счастье ни с одной другой. А это чушь! Что тебе сейчас надо, Алессандро, — так это найти девушку, к которой ты мог бы относиться человечнее, чем к той, а я стану крестным вашего первого малыша, и он получит имя Ромео.

Дзамполь улыбнулся. Поразительный тип этот Тарчинини: с ним волей-неволей уверуешь, будто мир прекрасен, люди добры и жизнь — очень стоящая штука.

— Спасибо, синьор комиссар, — растроганно пробормотал он.

— Да ну же, обними меня и забудем об этом!

Они упали друг другу в объятия, и, если бы в кабинет случайно заглянул посторонний, он наверняка счел бы, что служащие уголовной полиции Турина на редкость добросовестно следуют евангельской заповеди «возлюби ближнего своего».

Наконец Тарчинини вернулся в кресло и, указав Дзамполю на стул, возобновил прерванный разговор.

— Итак, я говорил, что при всей симпатии к Стелле Дани уже надел бы на ее брата наручники, если бы смог доказать его виновность в убийстве берсальера.

— А почему бы не вызвать парня сюда и не допросить?

— Нет, Дзамполь… Будь вы знакомы с Анджело, вы бы так не говорили. Представьте себе тридцатилетнего парня, отказавшегося от семейного очага ради сестры и больной тетки, которую ни под каким видом не желает отдавать в сумасшедший дом. Вообразите, что однажды какой-то мерзавец, заботясь лишь о собственных удовольствиях, поставил под угрозу все, ради чего бедняга жертвовал собой… А ведь мы, итальянцы, очень дорожим своей репутацией… И наконец, попробуйте воссоздать ход мыслей Анджело: Стелла — мать-одиночка (помните собственную реакцию, Алессандро?), в доме появится незаконнорожденный, а полубезумная тетка, ничего не понимая в происшедшей драме, начнет изводить племянников неуместными замечаниями. Разумеется, Анджело не мог не подумать, что все его жертвы оказались напрасными, и пришел в ярость. Вне себя от гнева, парень отправился к берсальеру раньше, чем обещал. Сначала он следил за Регацци издалека и видел, как тот вошел в шикарный ресторан. Анджело не имел возможности позволить себе такую роскошь, да и место слишком людное. Поэтому наш мститель догнал обидчика только у самой казармы. Произошло объяснение. Возможно, берсальер начал насмехаться над заботливым, как мамаша-наседка, братом, а тот, не выдержав, нанес удар…

— Вы и в самом деле думаете, что все было именно так, синьор комиссар?

— Пока не вижу других объяснений.

— Но тогда почему бы не арестовать Анджело Дани?

— У нас нет доказательств, инспектор, а такой парень никогда не скажет больше, чем сочтет нужным.

— Но не можем же мы совсем оставить его в покое?

— То-то и оно, Алессандро… Мы бессильны, пока не вынудим Дани к признанию, а для этого придется не давать парню покоя… Надо, чтобы кто-то из нас ежедневно появлялся у него в доме. Анджело должен постоянно чувствовать, что за ним наблюдают, изучают каждый его шаг… Здесь все зависит от того, у кого окажется больше выдержки и кто устанет первым…

— Ну, если Дани такой крепкий орешек, как вы говорили…

— Да, но есть еще Стелла и злосчастная тетка… Без всякого худого умысла обе они тоже начнут изводить Анджело непрестанными расспросами… Возможно, ему в конце концов надоест все время видеть нас в доме и вести бесконечные разговоры… А кроме того, мы должны убедить Дани, что не сомневаемся в его виновности и что ему от нас не уйти… В остальном придется положиться на время. И заметьте, Дзамполь, я не испытываю к Анджело никакой враждебности, даже наоборот… Его поступок мне вполне понятен, хотя я и не решился бы его одобрить… Впрочем, могу без особой натяжки сказать, что, в сущности, красавец берсальер получил по заслугам.

— Ну, это уж слишком, синьор комиссар!

— Погодите, Алессандро! Сначала познакомьтесь со Стеллой, а потом мы вернемся к этому разговору! Кстати, как насчет ножа, который вы нашли возле трупа Регацци? Не дал он вам какой-нибудь зацепки?

— Нет, синьор комиссар, да и надеяться не на что: такие ножи сотнями продают по меньшей мере двадцать магазинов…

— Так я и думал… И все-таки мне очень хотелось бы знать, почему он валялся рядом с телом… По-моему, разгадав эту загадку, мы сразу же вышли бы на преступника…

Рассуждения комиссара прервал телефонный звонок. Инспектор снял трубку.

— Звонит некий Ренато Бурдиджана, — объявил он комиссару. — Хозяин бара на пьяцца делло Статуто…

— И чего он хочет?

— Поговорить с тем, кто расследует убийство берсальера. Вроде бы у него есть важные сведения!

Ромео пожал плечами:

— Ну, начинается!.. Ладно, раз нам так или иначе придется выслушать всех этих психов, лучше уж начнем немедленно!

Очень скоро в кабинет впустили Ренато Бурдиджана — высокого, плотного мужчину средних лет. Хитрая, заросшая темной шерстью физиономия кабатчика не вызвала у полицейских ни доверия, ни симпатии. Прежде чем он успел открыть рот, инспектор Дзамполь подвинул стул и сухо бросил:

— Садитесь…

— Спасибо…

Ромео вперил в посетителя самый грозный взгляд, свидетельствовавший, что он вовсе не расположен тратить время на пустую болтовню.

— Я комиссар Тарчинини, и расследование убийства берсальера Нино Регацци поручено мне. Вы действительно можете сообщить что-то важное?

— Да, синьор комиссар!

— Тогда я вас слушаю.

Ренато набрал полные легкие воздуха, как будто собирался проплыть стометровку кролем.

— Я держу бар на пьяцца делло Статуто, синьор комиссар, у меня много постоянных клиентов, и среди них — Лючано Монтасти, лудильщик… Он только что вернулся из армии. Служил в Бари. Это далеко… денег у парня не так уж много, и за все время службы в отпуск он приезжал всего один раз. Ну, вы сами знаете, как оно бывает, синьор комиссар… Невеста Монтасти, Элена Пеццато (заметьте, я вовсе не хочу сказать, будто она плохо себя вела, но, черт возьми, нельзя же требовать от молоденькой девушки, чтоб жила монашкой?), так вот, Элена хотела немного развлечься, ну и познакомилась с парнем… Они довольно часто гуляли вместе… а парень был берсальером…

— Вы имеете в виду нашего?

— Совершенно точно, синьор комиссар… Нино Регацци. Не знаю, слыхали вы или нет, как он вел себя с девушками?

— Немного.

— Стихийное бедствие, синьор комиссар! Ну, и когда Монтасти вернулся, само собой, нашлись добрые души — шепнули ему на ушко, что в его отсутствие Элена не особенно горевала. Парень стал докапываться и в конце концов узнал имя берсальера. Дальше — больше, ему рассказали о репутации Регацци. Короче, Монтасти решил, что ему изменили, и впал в самое мрачное расположение духа. Знаете, синьор комиссар, я даже не раз корил его по вечерам: «Ma que, Лючано! Ты и так уже перебрал! И к чему тебе это? До добра не доведет…» А он отвечал: «Мне остается одно из трех, Ренато: убить либо ее, либо его, либо себя… Но кто-то из троих точно должен умереть!»

Кабатчик поднял широкую, как валек прачки, ладонь и торжественно изрек:

— Клянусь головой своей покойной Эльвиры, так все и было!

— Ну, это только слова… — буркнул Дзамполь, которому доносчик внушал изрядное отвращение. — У нас, в Италии, вздумай кто-нибудь принимать всерьез угрозы и проклятия, что сыплются каждый день как из рога изобилия, очень скоро полстраны сидело бы под замком, а остальным пришлось бы охранять тюрьмы!

Ренато Бурдиджана рассердился. Как всякий человек, воображающий, будто сообщает необыкновенно важные сведения, а в ответ наталкивается на равнодушие и недоверие, он не мог скрыть обиду:

— Может, по-вашему, то, что случилось вчера вечером у меня в баре, — тоже пустая угроза и сотрясение воздуха?

Тарчинини подмигнул помощнику.

— Вы хотите сказать, что вчера произошла стычка между… как его там?.. Ах да, Лючано Монтасти и… Нино Регацци? — вкрадчиво спросил он.

— Вот именно, синьор комиссар!

Ромео поудобнее развалился в кресле, сложил руки на кругленьком брюшке и замурлыкал, как огромный кот.

— А вот это уже чертовски интересно… — заметил он. — Вы истинный помощник правосудия, синьор Бурдиджана…

Тупая и самодовольная физиономия кабатчика просияла от удовольствия.

— Может, вы нам несколько подробнее расскажете об этом происшествии, а?

Ренато с легким презрением взглянул на Дзамполя.

— Было часов семь-полвосьмого, синьор комиссар… Честно говоря, я не обратил внимания на время… Нельзя же обо всем подумать заранее, верно?

Тарчинини кивнул, и кабатчик воспринял это как поощрение.

— Как всегда или почти всегда по вечерам, Монтасти хандрил над бокалом вина… А тут откуда ни возьмись — берсальер. Ну, я сразу поглядел на Лючано, а тот еще ничего не заметил… Регацци — тот ни разу не встречался с женихом Элены, так что, если даже и увидел парня, все равно не заподозрил худого. Понимаете, синьор комиссар?

— Ma que! Еще бы!

— Берсальер выпил один за другим три карпано… И я подумал, что у него, должно быть, неприятности…

— Очевидно, он зашел к вам после встречи с домом Марино и братом Стеллы Дани.

— Ну, я в основном мыл бокалы да рюмки, а потому не очень-то смотрел, что делается на другом конце стойки… и только обернувшись, вдруг увидел… как думаете, что, синьор комиссар?

— Не знаю, но, надеюсь, вы нам расскажете!

— Я увидел, что Монтасти хлопает берсальера по плечу! Тот удивленно вытаращился на жениха Элены и спросил, чего ему надо.

Ренато Бурдиджана добросовестно описал дальнейшие подробности сцены между Нино и Лючано, правда для вящего интереса несколько драматизировав и приукрасив события.

— Ну вот, поэтому, прочитав в газете, что беднягу Регацци зарезали, я счел своим долгом поставить в известность полицию.

— И совершенно правильно! Вы на редкость сознательный гражданин, синьор Бурдиджана.

— К вашим услугам, синьор комиссар, и к услугам правосудия!

— Это одно и то же, синьор… Вы случайно не знаете, где живет Монтасти?

— Нет…

— А где он работает?

— Тоже нет, но могу дать вам адрес его невесты, Элены Пеццато… Виа Карло Видуа, десять… Это тоже в квартале Сан-Альфонсо де Лиджори.

— Evidentemente![26]

Выпроводив кабатчика, Дзамполь повернулся к шефу.

— В конечном счете, возможно, Анджело Дани ни при чем? — заметил он.

— Это мы решим, после того как немного побеседуем с Монтасти. Поехали на виа Карло Видуа, Алессандро!

Уже возле дома Пеццато инспектор предупредил, что днем у них очень мало шансов застать Элену.

— Ebbene![27] Тогда нам скажут, где она работает, и мы отправимся туда.

Полицейские долго звонили в дверь и, ничего не добившись, решили, что все семейство отсутствует. Но, когда они уже собирались уходить, Ромео вдруг схватил спутника за руку и велел прислушаться. Дзамполь тоже навострил уши и скоро уловил чьи-то крадущиеся шаги в глубине квартиры. Тарчинини рассердился и замолотил в дверь кулаками.

— Мы знаем, что тут кто-то есть! — крикнул он. — Отоприте, или нам придется вышибить дверь!

Прошло еще несколько секунд, потом мужской голос приказал:

— Открой, Эмилия!

Однако Эмилия, видимо испугавшись, начала возражать.

— Оттавио, умоляю тебя! Подумай, что ты… — услышали полицейские.

— Прекрати хныкать и отопри дверь!

В замке повернулся ключ — синьора Эмилия, очевидно, не привыкла спорить с мужем. Дверь отворилась, комиссар шагнул в квартиру, но почти сразу с живостью отскочил, не желая стоять под дулом охотничьего ружья. Дзамполь никак не ожидал столь резкого маневра, поэтому комиссар навалился на него всей тяжестью и, что хуже всего, пребольно наступил на ногу.

— Per bacco![28] — взвыл Алессандро.

Пытаясь высвободить ногу, он резко толкнул шефа в спину, и тот, вне себя от ужаса, снова оказался перед самым дулом.

— Стойте! — грубо рявкнул державший ружье Оттавио.

Муж Джульетты с удовольствием выполнил бы приказ, но, потеряв равновесие, поскользнулся, с бешеной скоростью налетел прямо на ружье и, чтобы не упасть, инстинктивно вцепился в ствол. Оттавио от испуга спустил курок, и весь заряд дроби, пробив полу пиджака Тарчинини, угодил в пол у ног инспектора. Тот побледнел как полотно. Испуганный крик Эмилии, удивленный — Оттавио, проклятия Дзамполя и дикие вопли комиссара смешались в невыразимо разноголосый гул, а потом наступила гробовая тишина. Каждый думал, что могло произойти, если бы… Больше всех явно переживал Оттавио — дрожь сотрясала его с головы до ног. Алессандро, сердито сверкая глазами и угрожающе выставив вперед подбородок, надвинулся на хозяина дома и сунул ему под нос револьвер.

— Ma que! Насколько я понимаю, вам вздумалось поиграть в гангстеров, а?

Эмилия, не сомневаясь, что сейчас станет вдовой, отчаянно заревела. От неожиданности инспектор чуть не выстрелил, что, несомненно, стоило бы Оттавио жизни. А Тарчинини все еще сидел на полу, судорожно соображая, каким образом он очутился у ног Оттавио и почему держится за ствол ружья. Что-то тут было явно не так… Всеобщее напряжение достигло крайнего предела и, вероятно, разрешилось бы самым неприятным образом, не появись в тот момент закутанная в цветастый домашний халатик юная особа.

— Dio mio! — сквозь слезы воскликнула она. — Что тут творится? Революция?

Синьора Эмилия, как и следует хорошей матери семейства, тут же забыв обо всех заботах, бросилась к дочери.

— Клянусь Распятием, ты что, сошла с ума, Элена? Неужели ты хочешь умереть? Встать в таком состоянии…

И она увела девушку подальше от поля сражения. Комиссар поднялся на ноги, печально разглядывая изуродованную полу пиджака.

— Смотрите, что вы наделали! — с горьким упреком сказал он хозяину дома, чуть не отправившему его на тот свет. — И что это за странная привычка встречать гостей с ружьем?

Дзамполь, решив, что объяснения неуместны, повернулся к комиссару.

— Я его арестую, шеф?

— Минутку, Алессандро. Пусть сначала расскажет, что на него нашло. Кто вы такой, синьор?

— Оттавио Пеццато… А вы?

— Комиссар Тарчинини… А это инспектор Дзамполь… Кто нам открыл дверь?

— Моя жена Эмилия… Девчушка в халате — наша единственная дочь Элена.

— И чего ради вы взялись за ружье?

— Я думал, что пришел Лючано, дочкин жених…

— Вот это да! Похоже, вы его здорово недолюбливаете?

— Парень совсем спятил!

— Может, объясните нам все спокойно и по порядку?

Пеццато позвал жену. Эмилия, проводив мужчин в крошечную гостиную, усадила за стол, поставила перед ними бутылку вина, бокалы и вышла. Вскоре Тарчинини уже чокался с Оттавио, но Дзамполь, соблюдая устав, отказался в рабочее время принять хоть что-нибудь от людей, в чьем доме намеревался вести следствие. Кроме того, Алессандро все еще не мог простить Оттавио едва не начавшуюся бойню и уже в который раз удивлялся поразительной способности комиссара так быстро переходить от слез к смеху. Инспектор успел привязаться к добродушному веронцу, но к симпатии примешивалось легкое презрение, ибо люди вообще склонны свысока взирать на то, что не укладывается в привычные рамки.

Оттавио рассказал, что два-года назад Элена обручилась с Лючано Монтасти, парнем без гроша в кармане, но красивым и работящим. К несчастью, Лючано оказался ужасным ревнивцем. Отправляясь в Бари, он измучил Элену и ее родителей, требуя обещаний и клятв верности. Послушать Монтасти, так бедняжка Элена должна была жить затворницей целых два года. Но ведь она совсем молоденькая девушка и очень любит потанцевать, сходить в кино и съездить на загородную прогулку. Среди ее друзей оказался и берсальер с очень дурной славой, но об этом родители узнали лишь потом. Короче, вполне возможно, что Элена, подобно многим другим, не без удовольствия слушала комплименты Нино Регацци, но, само собой, дальше дело не пошло. Однако, когда Монтасти вернулся, злые языки поспешили оповестить его об «измене», бессовестно перевирая факты и преувеличивая, а ревнивец, вообразив, будто невеста ему изменила, поклялся отомстить. Весь квартал слышал, как он обещал разделаться сначала с берсальером, потом с Эленой и, наконец, покончить с собой. Поэтому, узнав о смерти Регацци, Оттавио сразу подумал: «Очередь — за Эленой». Естественно, он не пошел на работу и решил с оружием в руках охранять дочь, пока Лючано не отправят в тюрьму. Он надеялся, что в случае чего успеет выстрелить первым.

— Короче, если я вас правильно понял, синьор Пеццато, по-вашему, убийца берсальера — Лючано Монтасти?

— Еще бы!

— Но у вас, очевидно, нет никаких доказательств?

— А угрозы?

— Да… только этого мало.

— А вам что, трупы нужны?

— М-м-м, да, это, разумеется, самый веский аргумент. И что думает обо всем этом синьорина?

— Ничего. Элена уже, можно сказать, умерла.

— Ma que! Как — умерла? Разве не она только что выходила в прихожую?

— И да, и нет…

— Как это?

— Вы, синьор комиссар, видели только тень моей девочки! Она так исстрадалась! Этот ревнивец Лючано выгрыз ей все внутренности! Чудовищу теперь незачем убивать Элену, это уже сделано! Будь у вас дочь, синьор комиссар.

— Она у меня есть…

— Так берегите ее хорошенько!

Тарчинини тяжко вздохнул.

— Слишком поздно… У меня ее похитили… — похоронным тоном признался он.

— Dio mio!.. Похитили? И полиция молчит?

— Да!

— Е imposibile![29]

Ромео скорбно покачал головой в знак того, что все возможно в нашем несправедливом мире, где отцам не дано сохранить при себе дочерей. Дзамполь сердито заметил, что Джульетту Тарчинини увезли в полном соответствии с законом, поскольку она вышла замуж. Комиссар удивленно посмотрел на помощника.

— И что это меняет, а? Со мной моя Джульетта или не со мной, я вас спрашиваю?

— Нет, разумеется, но…

— Вот видите, Алессандро…

Оттавио вдруг схватил руки Тарчинини и крепко сжал.

— Сочувствую вам… — пробормотал он.

— Спасибо…

И оба старались больше не обращаться к инспектору, ибо он, не имея детей, не мог понять, какие муки терпит отец, у которого отнимают любимую дочь, зеницу ока и радость жизни. Распознав в комиссаре брата, чье сердце стучит в унисон с его собственным, Оттавио Пеццато согласился отвести его к одру дочери, причем сделал это с таким благородством и сдержанностью, что Дзамполь сразу почувствовал себя не у дел и не посмел даже шевельнуться, когда его шеф встал со стула.

У изголовья постели, ловя каждый вздох дочери, сидела встревоженная мать, а сама Элена, прикрыв глаза, с ужасом думала, как бы теперь, после того как за ней ухаживали два самых завидных поклонника, не остаться старой девой. От одной мысли об этом девушку бросало в дрожь. Услышав скрип двери, Элена приоткрыла один глаз, но при виде отца и одного из полицейских снова зажмурилась и издала такой горестный стон, что он разжалобил бы кого угодно, включая инспектора Дзамполя! Оттавио нагнулся и взял ее за руку.

— Очнись, моя Элена… Этот синьор все понимает…

Тарчинини, в пароксизме отцовской нежности, тоже склонился над страдающей Эленой.

— Вам больше нечего бояться, дитя моя, я здесь…

— Он убил Нино… Он убьет меня… всех нас поубивает! — забормотала девушка, словно предчувствуя скорую кончину.

— Да нет же, нет… Я поймаю этого дикаря и отправлю в тюрьму! Там он уже никому не причинит вреда!

Элена привскочила в постели.

— В тюрьму? Моего Лючано? — возмутилась она. — Dio mio! Но почему?

Ромео подумал, что, будь сейчас рядом с ним Дзамполь, тот не упустил бы случая в очередной раз посмеяться над женской непоследовательностью.

— Послушайте, синьорина… Не вы ли сами только что утверждали, что этот Лючано убил берсальера?

— Потому что он меня любит!

— Но это же еще не повод…

Несмотря на отеческую задушевность тона, Тарчинини так и не удалось вразумить Элену. Девушка зарылась лицом в подушки и, отчаянно рыдая, умоляла защитить ее от убийственного гнева жениха, но в то же время не трогать и волоска на его голове. Наконец, уверившись, что его редкий талант успокаивать и внушать надежду не производит на нервную барышню ни малейшего впечатления, комиссар вместе с хозяином дома вернулся в гостиную, к Дзамполю. Пеццато, опасаясь, что Ромео поддался мольбам его очаровательной крошки и теперь не захочет ничего предпринимать, счел нужным высказать свое мнение:

— По-моему, Элена сама не знает, что говорит… Но я не сомневаюсь, что, пока этот Монтасти на свободе, всем нам грозит опасность!

— Успокойтесь, синьор Пеццато, мы с инспектором займемся молодым человеком. Где он работает?

— У жестянщика Сампьери, на виа Татукки. Это почти на углу пьяцца Райнери.

Выслушав рапорт капрала Мантоли и узнав, что накануне к Нино Регацци приходили два богатых синьора, очевидно передавших ему очень крупную сумму, лейтенант Векки позвонил в уголовную полицию. Но там ему сказали, что ведущий расследование комиссар отсутствует, и попросили позвонить еще раз через часок-другой или подождать, пока синьор Тарчинини сам перезвонит ему в казарму. Векки в тот день дежурил и предпочел второй вариант.

Дзамполь не выносил запаха свинца и сварки, поэтому, едва переступив порог мастерской Сампьери, почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Разумеется, это не улучшило его настроения. Хозяин мастерской, добродушный и ужасающе грязный гигант, с улыбкой вышел навстречу посетителям, распространяя довольно тягостный для обоняния аромат.

— Если вам надо что-нибудь починить, синьоры, придется малость подождать… Разве что дело ужасно серьезное…

— Синьор Сампьери?

— Он самый.

— У вас работает некий Лючано Монтасти?

— Да… А что?

— Полиция!

— А-а-а… И что он натворил?

— Именно об этом мы бы и хотели у него спросить, с вашего позволения или без оного. Хотя я лично предпочел бы получить от вас согласие…

— Монтасти чинит сифон в маленьком павильоне во дворе.

— Спасибо.

Тарчинини и Дзамполь пересекли мастерскую и свернули в коридор, пропитанный тошнотворной, хотя и не имевшей ничего общего с расплавленным металлом, вонью. Наконец они выскользнули во внутренний дворик и сквозь застекленную стену крохотного павильона увидели склонившегося над работой парня. Услышав голос Тарчинини, тот вздрогнул и едва не поранился.

— Лючано Монтасти?

— Да. Что вам угодно?

— Полиция! Мы пришли поговорить с вами.

Парень побледнел и, вскочив со стула, ухватил тяжелый разводной ключ. Дзамполь тут же вытащил револьвер.

— А ну, живо брось эту штуковину, или я рассержусь!

Но Монтасти был уже не в состоянии слушать что бы то ни было.

— Я знал, что вы придете! — заорал он. — Так и думал, что в его смерти обвинят меня! Но я не убивал его, слышите? Не убивал! Да, я ужасно рад, что проклятый берсальер мертв, но прикончил его не я! И попробуйте только спорить, я вам морды порасшибаю, грязные шпики!

Дзамполь прицелился Лючано в ноги.

— Положи разводной ключ, а то схлопочешь пулю в лапу! Ты что, хочешь стать калекой?

Немного поколебавшись, Монтасти положил ключ.

— Хорошо, теперь иди сюда… Ну, давай пошевеливайся!

Лючано задыхался и дрожал всем телом, но все же выполнил приказ.

— Что вы теперь со мной сделаете? — спросил он, приблизившись к инспектору.

— Прихватим с собой.

— Я не хочу в тюрьму!

— Хочешь ты или нет, нам плевать, ясно?

Монтасти подобрался и, прежде чем кто-либо из полицейских успел сообразить, что сейчас произойдет, распрямившись, как пружина, боднул инспектора головой в живот. Дзамполю показалось, что его долбанули тараном. Он выронил револьвер и упал навзничь, потеряв сознание прежде, чем голова коснулась пола. Лючано повернулся к Тарчинини.

— Если вам не в чем себя упрекнуть, ничего глупее вы не могли придумать, — невозмутимо заметил комиссар.

Спокойствие веронца, по-видимому, немного привело парня в чувство.

— Клянусь, я никого не убивал! — снова крикнул он охрипшим от волнения голосом.

Потом Монтасти распахнул дверцу, выходившую в соседний дворик, и рванул прочь. Ромео решил, что преследовать беглеца бесполезно, тем более что сам он никак не смог бы мчаться с такой скоростью. В это время на пороге мастерской появился Сампьери.

— Кажется, я слышал крики? А что, Лючано тут нет?

— Удрал!

— Удрал? Но почему?

Тарчинини кивнул в сторону все еще бесчувственного инспектора. Сампьери в ужасе отшатнулся.

— Madonna!.. — каким-то придушенным голосом пробормотал он. — Лючано его убил?

— К счастью, нет… Помогите мне привести малого в чувство.

— Погодите, сейчас сбегаю за граппой[30].

Сампьери исчез и почти тотчас вернулся с бутылкой. Опустившись на колени, он влил в рот Алессандро Дзамполя изрядную порцию водки, и тот, почувствовав на губах ее обжигающий вкус, потихоньку пришел в себя. Инспектор обвел мастерскую более чем туманным взором, вспомнил наконец, что произошло, и, подобрав револьвер, вскочил.

— Где этот бандит? — зарычал он.

Комиссар знаком показал, что Монтасти скрылся.

— И вы не бросились в погоню?

Ромео задумчиво посмотрел на помощника.

— Вы что же, Алессандро, принимаете меня за бегуна, достойного представлять Италию на Олимпийских играх? Судя по тому, с какой скоростью парень сорвался с места, догнать его мог бы разве что чемпион мира!

— Я тоже не чемпион, шеф, но, готов прозакладывать что угодно, этого типа я догоню! И тогда ему придется вести себя очень и очень вежливо, не то…

— Да ну же, Дзамполь, не пытайтесь строить из себя злюку! Вы совсем не такой!

— Верно, синьор комиссар, я человек не злой, но не слишком люблю, когда меня бьют головой в живот… Кому что нравится, non e vero?[31]

— Не стоит так нервничать, Алессандро… Мы запустим машину, и ваш обидчик далеко не убежит. Впрочем, меня бы очень удивило, вздумай он покинуть город, не попытавшись хотя бы увидеться с возлюбленной… По-моему, лучше всего беглеца подкараулить на виа Карло Видуа…

— Разве что Монтасти окажется гораздо хитрее и поспешит смыться, даже не заглянув туда.

— И не подумает!

— Почему вы так уверены?

— Потому что он влюблен и ему отвечают взаимностью.

Инспектор пожал плечами. Когда Тарчинини садился на любимого конька, он предпочитал не спорить.

— С утра у нас был всего один возможный убийца, а сейчас их уже двое, — заметил инспектор, когда они с Тарчинини вернулись в кабинет. — Если и дальше пойдет в том же духе, к концу недели нам, чего доброго, придется иметь дело с целой дюжиной подозреваемых!

Но подобная перспектива, казалось, нисколько не омрачила настроение Ромео.

— Чем сложнее задача, тем большее удовольствие я получаю от расследования.

— Как по-вашему, это Анджело или Лючано?

— Я бы скорее поставил на Анджело — он сильнее, спокойнее и храбрее. Такой человек, придя к определенному решению, ни за что не отступится. Но нам предстоит тяжелая схватка. И нападать «в лоб» значило бы заранее обречь себя на неудачу. Единственный выход — попытаться взять парня измором.

— А Лючано?

— Вряд ли он виновен… Правда, малый насмерть перепуган, но всему виной воображение, да еще ревность подтачивает беднягу с того дня, как он вернулся из армии… Монтасти ненавидел нашего берсальера, но не думаю, что он способен убить кого бы то ни было… Пороху не хватит.

— И однако меня он вывел из строя в мгновение ока! Видали, как налетел?

— Рефлекс загнанного зверя… Но заметьте, Алессандро, я вполне могу ошибаться, и на самом деле убийца — Лючано. Тем не менее у меня сложилось довольно стойкое впечатление, что парень не сможет долго скрывать от нас правду и расколется на первом же допросе.

— Ну, для этого его надо сначала найти!

— Не волнуйтесь, Монтасти мы поймаем, потому что влюбленный далеко не убежит. Возвращайтесь домой, Алессандро, и пораньше ложитесь спать — и тем скорее забудете об этом дурацком ударе в живот. А я перед ужином еще разок загляну к Дани…

— Ого, шеф! Я вижу, вам у них понравилось?

— Да, признаюсь, малышка Стелла — прелестна, но, чтобы раз и навсегда покончить с вашими оскорбительными подозрениями, впредь мы будем сменять друг друга, так что следующий визит — ваш. Мы должны вывести Анджело из терпения. Это единственный шанс узнать правду.

Комиссар Тарчинини уже собирался уходить, когда Дзамполь вдруг обнаружил среди множества бумаг, принесенных в их отсутствие, записку, оповещавшую, что насчет убийства берсальера звонил лейтенант Векки и просил комиссара при первом же удобном случае перезвонить ему в казарму Дабормида.

Ромео набрал номер и с неподдельным интересом выслушал рассказ собеседника, но час был уже поздний, поэтому он обещал заехать завтра с утра и побеседовать с капралом Мантоли. Повесив трубку, комиссар немного подумал, а потом повернулся к Дзамполю.

— Пусть то, что с нами сейчас произошло, Алессандро, послужит для вас уроком… Мы с величайшим пылом и рвением преследуем двух молодых людей, которых, казалось бы, можем с полным основанием подозревать в убийстве… И вдруг какой-то капрал заявляет, что перед уходом Нино из казармы его навестили два незнакомых синьора и передали кучу денег. Вам не кажется, что это очень любопытно?

— Да…

— Занимаясь Анджело и Лючано, я совершенно упустил из виду, что у Регацци неожиданно завелись деньги и что покойника, видимо, обобрали… За что могли так много заплатить солдату?

— Ну, например, это его доля в какой-нибудь махинации?

— Не исключено, но уж слишком романтично… Вы не находите?

— Тогда как вы это объясните?

— Пока не знаю, но надеюсь, что завтра сумею лучше разобраться во всем этом деле. До свидания, Алессандро.

Решив завоевать симпатии «бедной тети», Тарчинини подумал, что лучше всего — подыгрывать ей и ни в чем не перечить. Поэтому, как только Стелла открыла дверь, он бросился к сидевшей в кресле старухе.

— На сей раз вам не придется ни ругать меня, ни бить линейкой по пальцам — я выучил все уроки!

Тетушка Пия воззрилась на него с искренним изумлением.

— Прошу прощения, синьор, — спокойно заметила она. — Но я не совсем понимаю, что вы имеете в виду…

Совершенно растерявшись, комиссар застыл посреди комнаты, не зная ни что делать, ни что говорить дальше. И угораздило же его появиться у Дани в одну из тех редких минут, когда «бедная тетя» вернулась к действительности! И снова Стелла поспешила на помощь. Полицейский немножко ее пугал, но в то же время, бесспорно, вызывал симпатию. Девушку тянуло к Тарчинини, как к доброму и всепонимающему отцу, хотя она и внушала себе, что если в доме случится несчастье, то исключительно по вине все того же комиссара.

— Не обращайте внимания, zia mia, комиссар Тарчинини хочет поговорить со мной… Я не ошиблась, синьор, вы пришли ко мне?

Ромео вновь обрел хладнокровие и превратился в галантного кавалера, каковым переставал быть лишь под влиянием слишком сильных и неожиданных потрясений.

— Не будь я сейчас занят расследованием убийства, синьорина, несомненно благословил бы счастливый случай, познакомивший нас с вами!

Напоминание о Нино омрачило лицо Стеллы.

— Это не случай, а несчастье, синьор комиссар, — пробормотала она.

— Scusi[32], синьорина… Но, надеюсь, все же настанет день, когда вы поблагодарите судьбу за встречу с Ромео Тарчинини!

Комиссар поймал вопросительный взгляд девушки и, не желая давать никаких объяснений, решил немного поухаживать за «бедной тетей».

— А вы знаете, синьора, что ваша племянница — самая красивая девушка, какую я только видел в Турине?

Но Пия уже успела вновь погрузиться в свой ирреальный мир, а потому сурово заметила:

— Попробуй только насмехаться над нашим Дуче — и, сам знаешь, я мигом задам тебе хорошую трепку!

И снова Ромео потерял почву под ногами — старуха как будто поклялась лишить его дара речи. А Стелла, воспользовавшись замешательством комиссара, быстренько увела тетку на кухню — обычное место заточения бывшей учительницы в минуты кризисов. Пока обеих женщин не было в комнате, Тарчинини вытащил из кармана нож, найденный возле тела берсальера, и положил его на стол. Вернувшись из кухни, девушка еще раз извинилась за поведение тети.

— С ней становится все труднее и труднее… Но Анджело и слышать не хочет о больнице… Правда, она совершенно безобидна. Но тем, кто ничего не знает, конечно, может стать не по себе. Ой, а откуда этот нож?

Комиссар изобразил на лице крайнее недоумение.

— Разве это не ваш?

— Нет… я его только что заметила… Странно, правда?

Появление Анджело избавило Тарчинини от необходимости отвечать.

— Опять вы тут? — буркнул он, смерив полицейского отнюдь не доброжелательным взглядом.

— Поразительно, — вздохнул Ромео, — и почему никто никогда не радуется моему приходу?

Стелла почувствовала, что самое время вмешаться и сменить тему разговора. Взяв со стола нож, девушка показала его брату, а комиссар внимательно наблюдал за этой сценой.

— Это твой, Анджело?

— Мой? А зачем, по-твоему, мне мог понадобиться такой ножик?

Великолепный актер этот Анджело, или же он в самом деле не виновен!..

— А с какой целью вы к нам пожаловали на этот раз, синьор комиссар?

— Я жду.

— Чего, если не секрет?

— Когда убийца Нино Регацци себя выдаст!

— Вы надеетесь, что он сам все расскажет, а вам останется только надеть наручники? И долго же вам придется этого ждать!

— Кто знает? Преступник и не догадывается, что я слежу за каждым его шагом…

— Так он вам известен?

— Конечно!

— И кто это?

— Вы, Анджело Дани!

Стелла, боясь крикнуть, прижала руки к губам. Анджело сначала немного опешил, но оторопь быстро сменилась бешенством. Только Ромео, казалось, чувствовал себя превосходно, словно обвинить человека в убийстве — для него самое простое и естественное дело. Меж тем разъяренный Дани набрал в легкие воздуха и, схватив нож, который его сестра снова положила на стол, бросился к полицейскому, но Стелла преградила ему дорогу.

— Нет-нет, Анджело! Ради Бога! Возьми себя в руки, Анджело!

Парень упрямо стоял на своем:

— Прочь с дороги… Я его убью!

— А потом, несчастный? Ты подумал, что с тобой сделают потом?

— Плевать!

Девушка вцепилась в брата, изо всех сил пытаясь его удержать. Тарчинини медленно отступал к кухне, в надежде переждать там грозу, если Стелла не сумеет урезонить кровожадного братца оставить мрачные замыслы.

— Анджело! Тебя посадят в тюрьму, тетю запрут в сумасшедший дом… а я? Представь, что станет со мной!

Но Дани не желал ничего слушать.

— Тетку я тоже прикончу, чтобы избавить от приюта для умалишенных… тебя — чтобы никто не узнал о твоем бесчестье, а себя — чтобы не торчать до конца своих дней за решеткой… Но сперва я выпущу кишки ему!

Представив себе эту жуткую бойню, Стелла издала похоронный вопль, а Тарчинини, сочтя, что дело и в самом деле может обернуться крайне скверно, с неожиданной для такого толстяка прытью отскочил к кухонной двери. К несчастью, тетя Пия в ту же самую секунду ее распахнула. Старуха поспешно отпрыгнула в сторону, и Ромео, пролетев через всю кухню, машинально вцепился в плиту. От его диких криков кровь застыла в жилах стоявшего на пороге инспектора Дзамполя. Он уже добрых пять минут звонил в дверь, но в суматохе никто ничего не слышал. И лишь сообразив, что так отчаянно завывает его шеф, Алессандро решил вышибить дверь.

Впоследствии инспектор уверял, что, проживи он хоть сто лет, никогда не забудет зрелища, представшего его глазам в квартире Дани: какой-то здоровенный парень, словно обезумев, размахивал ножом и осыпал проклятиями неизвестно кого. Заплаканная девушка цеплялась за ноги этого типа, очевидно пытаясь его повалить (потом Алессандро признался, что отчаяние этого юного и прекрасного создания потрясло его до глубины души, тем более что даже слезы не смогли испортить очаровательного личика), наконец, в углу комнаты прямо на полу сидела старуха и, похоже, нисколько не интересовалась происходящим. И однако полицейский клялся, что самое сильное по драматизму впечатление произвели на него странные гимнастические упражнения комиссара Тарчинини. Маленький кругленький веронец подпрыгивал на месте, взмахивая руками, как крылышками, и тихонько подвывая. Алессандро окончательно поверил, что все это ему не снится, лишь когда обезумевший парень, отшвырнув девушку, кинулся к Тарчинини с явным намерением вонзить нож ему в грудь. Дзамполь выхватил пистолет и что было мочи гаркнул:

— Ferma![33]

Приказ прозвучал так внезапно и повелительно, что Анджело заколебался. Благодаря этому Дзамполь успел подскочить к нему и так стукнуть рукоятью пистолета, что тот рухнул на пол. Пока Тарчинини объяснял помощнику, что тут стряслось, Дани в легком обалдении стоял на четвереньках под дулом пистолета и мучительно пытался сообразить, какая блажь на него вдруг нашла. Комиссар аккуратно прихватил платком валявшийся на полу нож и подмигнул инспектору.

— Надеюсь, здесь мы найдем самые что ни на есть замечательные отпечатки!

Потом он спросил Дзамполя, каким образом тот успел вмешаться вовремя, избавив его от, возможно, очень крупных неприятностей.

— Тут нет никаких чудес, шеф… Обычная рутина… Как вы и предполагали, Монтасти побежал, к своей милой… Войти ему не помешали, а вот выйти обратно… никто не позволит, по крайней мере до вашего прихода!

— Отлично, пошли!

Брату Стеллы наконец удалось принять вертикальное положение. Судя по всему, приступ безумия миновал, и парень потихоньку возвращался к обыденной жизни, но в то же время в нем снова начал закипать гнев.

— Эй, слушайте, вы… — начал Анджело, увидев, что полицейские собрались уходить.

Ромео Тарчинини мгновенно повернулся, подскочил к Дани и, вдруг напрочь утратив все свое легендарное благодушие, зарычал:

— Вам крупно повезло, что мы сейчас торопимся в другое место! Но мы еще вернемся и объясним вам, что никто не имеет права охотиться на комиссара полиции и травить его, как опасного зверя! Да, синьор Анджело Дани, поблагодарите Мадонну! Вам просто фантастически подфартило!

И, закончив эту гневную речь, комиссар Тарчинини, словно Ахилл, готовый удалиться в палатку, после того как высказал соратникам все, что думает об их отвратительном поведении[34], с шумом покинул квартиру Дани. А Дзамполь, с трудом поспевая за шефом, думал, что, похоже, изучил комиссара далеко не так хорошо, как ему казалось.

После ухода полицейских Анджело Дани довольно долго стоял неподвижно, потом, по-прежнему не двигаясь с места, начал бормотать под нос самые страшные проклятия, и так монотонно, будто служил какую-то кощунственную литургию. Наконец, к ужасу сестры и тетки, парень издал похожий на хрип смешок и забился в самой настоящей истерике. Плача и смеясь как одержимый, он упал на стул и невидящим взглядом уставился в пространство.

— Повезло… — тупо проворчал Анджело. — Так мне, значит, подфартило?.. Моя бедная тетя рехнулась, сестра обесчещена, меня самого обвиняют в убийстве, лупят почем зря, а потом уверяют, что я везунчик…

Парень вдруг вскочил и, обращаясь к невидимым слушателям, рявкнул:

— Ma que! Хотел бы я знать в таком случае, что называется дьявольской непрухой! А?