Самый Странный Бар Во Вселенной

Путци, сюда!

Блондинка, сидевшая за столиком, смерила взглядом мускулистого молодого человека, вошедшего в бар Гавагана.

– Привет, мистер Джефферс, – сказала она.

Мускулистый юноша ответил:

– Привет, миссис Джонас. Пиво, пожалуйста, мистер Коэн. – Усевшись на табурет у стойки, он повернул голову и спросил: – Ждете профессора?

– Верно. Он, должно быть, позабыл, что пригласил меня на свидание, и вернулся к грудам книг в библиотеку колледжа, разложил на полу полдюжины томов и начал какие-то исследования. Вот так и поступают мужчины!

Мистер Коэн особой палочкой стряхнул пену, нависшую над краем кружки мистера Джефферса, и подтолкнул заказ к посетителю. За спиной у него отворилась дверь дамской комнаты. Оттуда вышла внушительных размеров женщина, приближавшаяся к сорока пяти (это касалось и возраста, и талии), в мягкой шляпе и золотом пенсне, висевшем посреди несколько воинственного лица. В одной руке она держала чемодан; в другой – более массивный и округлый мешок, прикрытый плотной тканью. Женщина села за стол рядом с миссис Джонас и проговорила:

– Пожалуйста, токайского. Мне нужна бутылка.

Мистер Коэн вышел из-за стойки, поставил перед гостьей бокал и показал бутылку, которую женщина, прищурившись, осмотрела сквозь пенсне.

– Шесть puttonos; это хорошо. Можете наливать.

Когда мистер Коэн с громким хлопком вытащил пробку, амазонка обратилась к миссис Джонас.

– У многих случаются неприятности с мужчинами, – заметила она, – но любой, кто решит, будто мне легче, чем другим, – просто невежда.

– Тссс… – прошептала миссис Джонас. – Вы напугаете мистера Джефферса так, что он будет всю оставшуюся жизнь сторониться женщин, а он – один из самых достойных холостяков в округе. Я держу его на крючке.

– О, не знаю… – начал мистер Джефферс.

Крупная женщина качнулась к мистеру Коэну – ему показалось, что опустился разводной мост.

– Вы должны рассказать ей, какие у меня неприятности с моим мужем, моим Путци, – решительно заявила она.

На лице мистера Коэна отразилась такая же решимость, как на лице его клиентки.

– Поймите, госпожа Вакареску, – сказал он, – это свободная страна, и если вы хотите побеседовать о своих неприятностях, я не могу вам помешать. Но я не стану говорить о таких вещах у Гавагана, Богом клянусь, потому что, во-первых, это плохо для бизнеса; и во-вторых, отец Макконахи заставит меня покаяться. И я предупреждаю вас, что ваш муж может приходить сюда и пить пиво, как и все прочие, но собак мы в баре Гавагана не обслуживаем.

Госпожу Вакареску, казалось, это не остановило.

– Я заплачу за бутылку токайского и для него, – сказала она, сделав большой глоток. – Но дело все в том, что он не выйдет отсюда, пока темно. И я знаю, куда он ходит по ночам, когда не собирается Sаngerbund.

Мистер Джефферс произнес:

– Я ничего не понимаю. Почему ваш муж не может выйти из бара Гавагана, пока темно? Он же не может тут остаться на всю ночь, не так ли?

Госпожа Вакареску одарила его взглядом, исполненным жгучего презрения:

– Потому что он мой Путци, и на сей раз он не сможет испортить мне отпуск, как обычно. Ночью он выходит отсюда, он бегает с какой-то сукой…

Миссис Джонас содрогнулась; мистер Джефферс прочистил горло.

– …а наутро у меня снова с ним проблемы. – Госпожа Вакареску плеснула себе еще токайского и осмотрела слушателей. Мистер Коэн вышел из-за стойки со второй бутылкой вина и поставил ее на столик.

– Четыре доллара и двадцать центов, – произнес он.

Госпожа Вакареску открыла сумочку.

– Вы тоже должны меня понять… дорогая леди.

– Не думаю… – начала миссис Джонас довольно холодным тоном.

– Ах, вы думаете, что я – не леди, – сказала госпожа Вакареску, – из-за того, что я говорю, не так ли? Но мой друг мистер Коэн скажет вам, что все верно, я не позволяю себе никаких ругательств.

– У нас тут солидное заведение, – заявил мистер Коэн.

Миссис Джонас проговорила:

– Кажется, я чего-то не понимаю.

Госпожа Вакареску достала носовой платок, сильно пахнущий пачулями, и приложила его сначала к одному глазу, потом к другому.

– Это мой Путци, – сказала она. – Я все расскажу, и вы поймете. Не было мужчин, равных Путци, когда я впервые повстречалась с ним в Будапеште; он был сильный, красивый, высокий, как могучее дерево. Мы в то лето по воскресеньям устраивали пикники на островах близ Будапешта, и мы ели редиску и пили светлое пиво, и он рассказывал мне разные истории, и мы рвали цветы. Он обещал мне все, даже замок в Трансильвании, откуда он приехал, и мать сказала, что он – хороший молодой человек и мне следует выйти за него замуж. Но он не мог венчаться в церкви; ему нужна была церемония с Amtmann, это вроде местного мирового судьи. Моей матери это не нравилось, она говорила, что свадьба с Amtmann – дело нехорошее, и если Путци не хочет венчаться, то мне вообще не следует выходить за него.

Но это – любовь. (Госпожа Вакареску вздохнула, приложила руку к более чем внушительной груди и снова выпила вина.) И вот однажды я сбежала с Путци, и мы поженились у Amtmann, как он и предлагал. Сначала все шло прекрасно, только мы не устраивали больше пикников, потому что он говорил, что ему нужно сосредоточиться в воскресенье ближе к вечеру. Но он только и делал, что пил пиво и выглядывал из окна. А по ночам он вел себя очень забавно, ходил туда-сюда по комнате, и я не могла заставить его вечером сходить домой к моей матери, чтобы съесть штрудель и выпить кофе.

И это было только начало. Вы знаете, как это бывает, леди (она указала на миссис Джонас); эти мужчины, они будут обещать вам все, пока не добьются своего, а что с вами потом станется? Именно так случилось с Путци. Когда я его спрашивала, где же мой замок в Трансильвании, он брал меня за руку, тащил на кухню и говорил, что вот здесь – мой замок. Вы еще не знаете, на что способны мужчины. Ему не нравились колбаски, которые я готовила на обед, – бах! – и колбаски летели на пол. Ему не нравились некоторые мои подруги, которые заходили по вечерам на кофе со штруделем, и он говорил: «Вышвырни отсюда этих дур, пока они не сожрали все деньги, которые я заработал!» И это при них, заметьте. Когда я говорила, что они – мои подруги и вообще это не его дело, он надевал шляпу и уходил из дома, и больше я до утра его не видела.

По утрам он возвращался – очень милый, сладкий, как рождественский пирог, и он старался всячески мне угождать, и я понимала: что-то идет не так; подобное чувство возникает всегда, когда муж пытается подлизаться к вам сильнее обычного. И я решила, что он, возможно, связался с какой-то женщиной, и в следующий раз, когда пришли мои приятельницы и он удалился, как и раньше, я начала выяснять, знает ли кто-нибудь, куда ходит Путци. Выяснить я смогла только одно – он шел в Kettler’s Bierstube, полночи пил там пиво, а потом снова ушел. И каждый раз по утрам он приходил не совсем трезвым, но все-таки пытался ластиться ко мне.

Он поступал так раз в неделю в течение нескольких месяцев, и я больше терпеть не могла. И однажды ночью я решила, что я запру дверь и не пущу обратно этого гадкого бездельника.

Я пошла запирать дверь, но когда я шла по коридору, передо мной появилась такса. Это была упитанная, хорошая собака. И хотя я этой таксы прежде не видела, но сразу заметила, что собаке я нравлюсь, потому что она встала на задние лапы и попыталась облизать мне руку, а когда я попыталась выгнать животное, оно явно не захотело уходить.

Так что я решила, что если такса хочет стать моей таксой, то, может быть, пес окажется лучшим компаньоном, чем Путци. Я отыскала старый коврик, дала песику немного воды и несколько свиных хрящиков, оставшихся от обеда, а потом вернулась и заперла дверь.

Но когда я проснулась утром, рядом со мной в постели валялся мой пьяный дуролом – муж, храпевший, как паровоз. Я не могла ничего понять. Дверь была не просто заперта на замок, засов тоже остался на месте, а окна мы всегда закрывали, потому что ночной воздух очень вреден. Моя мать знала в Сегеде одну женщину, которая умерла, потому что не закрывала на ночь окна.

А когда я пошла на кухню, то не обнаружила никакой таксы. Единственное, что я смогла предположить, – когда мой муж явился домой, он выгнал собачку. Я спросила об этом своего увальня, когда он проснулся. Мне этого делать не следовало – он как будто язык проглотил. В общем, добилась я только того, что он приказал мне замолкнуть.

Мне не важно, кто со мной говорит – я подобного допустить не могу. (Госпожа Вакареску начала икать, но справилась с этой неприятностью, глотнув побольше токайского), так что я посоветовала ему заткнуть свою проклятую пасть, потому что я леди. Потом мы начали спорить, эта ссора продолжалась целый день, и Путци хлопнул дверью и сказал, что не вернется до тех пор, пока не пожелает этого. Но сначала он поужинал – ха! – можете поспорить, он всегда сначала набивал живот, а уж потом…

В общем, я уселась за шитье и сказала сама себе, что на этот раз с ним расправлюсь, и когда стало уже совсем поздно, я тщательно заперла все окна и закрыла дверь, но прежде, выйдя на крыльцо, снова увидела таксу. Только на сей раз с ней была другая такса, и легко было заметить, что вторая такса – сука. Моя такса пыталась провести в дом вторую, но та в дверь не вошла; в итоге я поступила с песиком так же, как в прошлый раз, накормила его, но поверите ли? – наутро в доме снова был Путци, а такса исчезла.

Тогда я начала задумываться, что же такое происходит. Как я вам говорила, мой муж приехал из Трансильвании. Вы знаете, в тех древних краях жили люди, которые по ночам превращались в волков и бегали повсюду. Итак, Путци – один из них, именно поэтому он не смог бы венчаться в церкви. Просто он не превращался ни в какого волка, он превращался в таксу. Когда Путци – мужчина, у него очень дурные манеры, а когда он – пес… ах! – у него манеры как у эрцгерцога!

Бесполезно расспрашивать его, как он это делал, потому что он только злился и начинал кричать на меня. Но как он превращается из собаки в человека… Что ж, об этом я случайно узнала. Все произошло неделю спустя, я выпила вечером немного шнапса, и проснулась рано утром, как раз перед рассветом, и увидела Путци, песика, который царапал дверь, желая выбраться наружу. Я выпустила его как раз тогда, когда рассвело – и вот передо мной стоял Путци, мой муж, с красными глазами и диким выражением лица, он дожевывал обои со стены. А вторая такса, сука, была на другой стороне улицы.

И тогда я поняла, что если луч солнечного света коснется его, когда он – Путци-пес, то он снова станет человеком. Но вдобавок я узнала и не очень хорошие новости: Путци-пес крутит шашни с этой сукой. Я не допущу, чтобы мой муж ходил налево, даже если речь идет не о людях… но что тут можно поделать? Я не могла заставить его оставаться дома по ночам, он меня не слушался. Так что я решила: если мы сможем уехать из Будапешта, то, может статься, превращений больше не будет. Я пошла к отцу, у него кое-какие Schleppdampfern — как вы их называете? – на реке, и немного денег, и я ему сказала, что нам нужно уехать в Америку.

Но вот мы сюда приехали, и здесь все то же самое, только хуже. Беда мне с этим мужчиной! Все, что он делал – ел, ел и ел и рычал, когда еду подавали с опозданием, а вечером он отправлялся в Deutscher Sаngerbund, пил пиво и полночи пел песни с разными Schwobs. Он больше не превращался ни в какую таксу, и я очень об этом сожалела; но однажды ночью кто-то из Sаngerbund привел их всех в бар Гавагана после Sдngerfest. Точно так же Путци привык заходить в Bierstube Кетлера. И вот что произошло – было уже за полночь, я сидела дома и ждала мужа; тут кто-то начал царапаться в дверь, я отворила, и там был Путци-пес, такой хороший, такой нежный.

И вот теперь я собираюсь в отпуск – и я не хочу, чтобы он все испортил, чтобы он вел себя как Путци-человек. И он приходит сюда всякий раз, когда не собирается Sаngerbund, и снова превращается в таксу и гоняется за суками. Но на сей раз – нет! Я заберу его с собой в этом мешке, и лучи солнца его не коснутся.

Госпожа Вакареску проглотила последние капли токайского. Бутылка опрокинулась, когда женщина попыталась поставить ее на стол, и с громким звоном скатилась на пол. Но в этот момент дверь распахнулась, как будто ее толкнула чья-то тяжелая рука. Казалось, снаружи никого не было, но прежде, чем мистер Коэн вышел из-за стойки и запер дверь, маленькая и очень жирная такса вбежала в бар, виляя хвостом так энергично, что сотрясалось все туловище. Песик бросился к госпоже Вакареску.

– Сюда, Путци! – закричала она и приподняла брезент на круглом мешке. Маленькая собака запрыгнула внутрь и с довольным видом устроилась там. Госпожа Вакареску опустила ткань и, тяжело дыша, вышла из бара Гавагана.