Санта–Барбара II. Книга 1

ГЛАВА 1

Иден навещает Кейта Тиммонса в его квартире. Приятный вечер нарушен появлением Джулии Уэйнрайт. Мейсон начинает мстить. Несостоявшийся ужин Сантаны Кастильо с мужем. Мать Мэри Дюваль Маккормик возбуждает судебное дело против Кэпвеллов. Джина ищет путь к сердцу Мейсона.

День подходил к концу и окружной прокурор Кейт Тиммонс, сославшись на неотложное дело в городе, покинул свое рабочее место. По пути домой он заехал в супермаркет и купил бутылку «Дом Периньон», упаковку швейцарского сыра и фрукты.

Все это предназначалось для приятного времяпрепровождения — предстоящего ужина с Иден, которая приняла его приглашение посетить его холостяцкое жилище.

Оставив машину у дома, Тиммонс загрузился продовольственными пакетами и направился к двери. С трудом достав из кармана ключи, он отпер дверь и вошел. Не удосужившись прикрыть за собой дверь, Кейт сразу же направился к расположенному на отгороженной перегородкой кухне холодильнику.

Рассовав продукты по полкам, он уже намеревался вернуться в прихожую и закрыть за собой дверь, но в этот момент неожиданно услышал голос Иден:

— Добрый вечер.

От неожиданности — Тиммонс совсем не был готов к приему гостей — окружной прокурор едва не вздрогнул. Обернувшись, он увидел улыбающееся лицо Иден Кэпвелл.

— А, это ты? — смущенно сказал он. — Я, честно говоря, и не ожидал тебя так рано.

— Я решила пораньше закончить свои не слишком важные дела, помня о твоем приглашении поужинать.

С ее лица не сходила загадочная улыбка. Тиммонс засуетился.

— Э… Закрывай дверь и проходи в гостиную… — растерянно пробормотал он. — Я сейчас.

С этими словами он полез в холодильник и достал оттуда не успевшую еще как следует охладиться бутылку шампанского.

Пока он возился на кухне с посудой, Иден с любопытством прошлась по не слишком богато обставленной, но уютной гостиной. На украшенном покрывалом ручной работы небольшом диване лежал, сонно водя глазами, упитанный кот.

Наконец, звеня бокалами, из кухни вышел Тиммонс. Он поставил посуду на небольшой столик в гостиной и принялся открывать шампанское.

— Ой! — едва слышно воскликнула Иден, когда пробка с треском выстрелила и ударила в потолок.

Тиммонс принужденно засмеялся.

— О! Извини, пожалуйста. Я, наверное, слишком разволновался. Не обращай внимания.

Иден мягко улыбнулась.

— Ты боишься меня?

Тиммонс промолчал, делая вид, что занят важным делом — он разливал пенящуюся жидкость по бокалам. Протягивая напиток Иден, он сказал:

— Я и представить себе не мог…

— …как сбежать со своей нудной работы? — Иден закончила вместо него фразу.

Тиммонс расхохотался, стараясь скрыть наигранной веселостью свое смущение.

— Нет. Я не мог себе представить, что ты когда‑нибудь посетишь мой дом.

Последние слова он произнес таким извиняющимся тоном, словно его квартира была образцом холостяцкой неряшливости и беспорядка.

Однако на самом деле все было не так. И Иден мысленно отметила, что Тиммонсу удается поддерживать свой дом в приличном виде.

Она отпила немного шампанского.

— Отличный напиток.

— Да, — гордо ответил Тиммонс — Один из лучших французских сортов.

Ему было приятно слышать из уст Иден похвалу, пусть даже она относилась не к нему самому, а к шампанскому, которым он угощает свою гостью. Иден снова прошлась по комнате. — Меня интересует жизнь прокурора. После того, как я познакомилась с тобой поближе, мне захотелось узнать о тебе и такие подробности, как, например твой дом.

Тиммонс усмехнулся. Выпив шампанского, он стал понемногу приходить в себя.

— Я должен предостеречь тебя небольшим уроком из истории.

Иден улыбнулась.

— Вот как? Очень благородно с твоей стороны…

Тиммонс сделал серьезное лицо.

— Наивные антропологи не раз оказывались в желудках у дикарей, пытаясь проникнуть в тайны их бытия. Им не стоило приближаться так близко…

Иден рассмеялась.

— Ты хочешь сказать, что у тебя в доме находиться опасно?..

Тиммонс уже взял себя в руки и, не заботясь о том, чтобы скрыть свои намерения, стал откровенно флиртовать с Иден.

— Конечно, — кивнул он. — Здесь опасно! Иначе ты бы не пришла…

Иден прохаживалась по комнате, отпивая из бокала шампанское маленькими глотками.

— Да. Я сама поражаюсь своей смелости.

— Что ж, в таком случае я не могу не признать, что мало чем отличаюсь от дикарей, которые поедали изучавших их исследователей.

Она обернулась и пристально посмотрела ему в глаза.

— Ты тоже хочешь меня съесть?

Тиммонс ответил отнюдь не в шутливом тоне:

— Я сгораю от нетерпения и трепещу от счастья, видя тебя так близко…

— Ах, вон оно что! — засмеялась Иден. — Ты ждешь не дождешься момента, когда сможешь оказаться в моих объятиях? Весь город сойдет с ума, узнав о том, что ты отбил женщину у их любимого полицейского инспектора Кастильо.

За легкостью и непринужденностью ее тона Тиммонс почувствовал твердость, граничащую с абсолютной я глубокой непоколебимостью взглядов.

Окружной прокурор понял, что пока еще нельзя быть совершенно откровенным в своих намерениях. С наигранным безразличием он махнул рукой.

— Я никогда не искал славы у городских сплетниц. И я не ставлю себе целью соперничать с Крузом Кастильо, хотя, может быть, в это трудно поверить… Я действительно об этом не думаю.

Тиммонс постарался придать своему голосу интимный, доверительный тон. Ему показалось, что это подействовало, поскольку в следующий момент Иден уже более миролюбиво сказала:

— Я надеюсь, что ты никому не расскажешь о моем визите к тебе…

Пытаясь выглядеть как можно более убедительным, Тиммонс испытующе посмотрел в глаза Иден.

— А ты считаешь, что я непременно должен сделать это? Или, по–твоему, у меня такая эксгибиционистская репутация? Разве я похож на человека, который все события своей личной жизни делает достоянием общественности?

Иден лукаво улыбнулась.

— Ну, по крайней мере, в данном случае я бы тебя поняла.

Тиммонс счел за благо не возвращаться к этой теме. Он молча отхлебнул из бокала искрящийся напиток я тихо сказал:

— Может быть лучше обсудим планы на сегодняшний вечер?

— Что ж, это было бы любопытно.

Иден подошла к дивану и наклонилась, чтобы погладить кота.

— Итак, что ты предлагаешь?

Тиммонс не совсем уверенно пробормотал:

— Я думаю…

Не дожидаясь, пока он закончит фразу, Иден решительно сказала:

— Нет. Остаток вечера мы проведем в уютной домашней атмосфере.

С этими словами она уселась на диван и принялась теребить кота за ухо. Тот замурлыкал, от удовольствия выгибая шею.

Пока Тиммонс пытался совладать с охватившим его возбуждением, Иден продолжила:

— Насколько я поняла, исследователь в этом доме — я. А потому — скорее мне нужно опасаться дикарей. Но, как видишь, мне хватает смелости, чтобы не пугаться. К тому же… — она окинула взглядом комнату. — В этой пещере довольно уютно.

Звонок в дверь прервал эту милую беседу. Тиммонс недовольно поморщился и пробормотал, не скрывая беспокойства:

— Похоже, что наше уединение решили нарушить. Интересно, кто это может быть? — с любопытством спросила Иден.

— Может быть, сегодня на ужин ты пригласил, кроме меня, еще кого‑то?

Она многозначительно посмотрела на Тиммонса. Тот растерянно пожал плечами.

— Не знаю. Я никого не приглашал в свою квартиру сегодня, кроме тебя. Может быть, это кто‑то из окружной прокуратуры по срочному делу?

— Может быть, — пожала плечами Иден. В ее голосе слышалось разочарование.

— Наверное, я не буду открывать, — поспешно произнес Тиммонс. — Сделаем вид, что никого нет дома.

В дверь продолжали звонить.

— Ступай, — улыбнулась Иден. — Не то, спустя несколько минут они начнут подсматривать в окна.

Окружной прокурор неохотно отправился к двери.

— Хорошо. Подожди минутку.

— Постарайся отделаться от них поскорее.

Иден с демонстративным неудовольствием отвернулась.

Тиммонс открыл дверь. На пороге стояла Джулия Уэйнрайт.

У нее был такой вид, словно ей пришлось бежать к дому окружного прокурора от самых дальних пригородов Санта–Барбары.

— Очень хорошо, что ты оказался дома, — не здороваясь, заявила Джулия. — Я уж думала, что не смогу застать тебя.

Тиммонс поморщился.

— Джулия, мне очень жаль, но я сейчас занят. Ты не могла бы…

Но она не слушала.

— Тиммонс, это — превышение власти! — воскликнула адвокат. — После поражения на процессе Дэвида Лорана ты решил непременно сжить меня со свету. Я не намерена просто так оставить все это!..

Окружной прокурор топтался у порога.

— Прошу тебя, не устраивай сцен! — Джулия решительно отодвинула его и вошла в дом. — Твои слова — слабое утешение…

Она вошла в гостиную и в нерешительности замерла.

— Иден?..

Тиммонс закрыл дверь и обреченно направился в гостиную. Иден поднялась с дивана, держа в руке бокал с шампанским.

— Привет, Джулия.

Джулия смущенно теребила в руках сумочку.

— Извини… — пробормотала она. — Надеюсь, я не помешала?

Иден поставила бокал на столик и с улыбкой сказала:

— Конечно, помешала…

Эта фраза позволила снять мгновенно возникшее напряжение. Джулия заулыбалась.

— Ну, ладно. Я надеюсь, что наш разговор не займет больше, чем несколько минут… Прости, Иден, но, раз уж я пришла, я не могу так просто оставить все это. Мне предъявлено обвинение в преступной халатности и неуважении к суду, в нарушении условий освобождения код залог Марка Маккормика и в том, что я организовала встречу Марка и Мэри, которая закончилась трагической смертью Мэри. Заявление было подано матерью Мэри, миссис Бассет. Его приняла к исполнению окружная прокуратура. То есть ты, Кейт… — не скрывая своего возмущения, произнесла Джулия.

Тиммонс пожал плечами.

— Но я незнаком с нею.

— Неужели?.. — скептически воскликнула Джулия. — При всем моем уважении к тебе… Извини, Кейт, но твои слова мало похожи на правду.

Тиммонс протестующе поднял руку.

— Клянусь тебе, Джулия, но это так. Я не имею к этому ни малейшего отношения. Очевидно, заявление миссис Бассет принял к рассмотрению один из моих помощников, не уведомив меня.

Джулия запальчиво воскликнула:

— А тебе не кажется, что…

Она вдруг осеклась на полуслове и повернулась к Иден. Внезапно на ее лице возникла понимающая улыбка.

— Что? Что такое? — забеспокоился Тиммонс Иден настороженно смотрела на Джулию. Та вдруг рассмеялась, опустив глаза.

— Ну… — нетерпеливо повторил Тиммонс, — Что случилось? Ты можешь, наконец, сказать?

— Я поняла, — хмыкнула Джулия. — Это — Мейсон… Черт бы меня побрал! Он охотится, за мной! Как все просто… Теперь он не даст мне ни минуты покоя.

— Мейсон тяжело пережил смерть Мэри… — вступила в разговор Иден. — Я видела его недавно, он совершенно расстроен. И, по–моему, даже не совсем понимает, что происходит вокруг…

— Это понятно, — вздохнула Джулия. — И даже объяснимо… Однако, как бы ни было неприятно это слушать тебе, но Мейсон винит во всем именно меня. Неизвестно, как бы повернулся этот разговор, если бы не вмешался окружной прокурор.

— Успокойся, Джулия, — примирительно сказал он. — Мейсон скоро придет в себя. Я скажу ему о том, чтобы он позабыл о сведении личных счетов.

— Ладно, — махнула рукой Джулия. — В любом случае нам нужно немедленно съездить в прокуратуру. Я буду ждать тебя в машине.

Не дожидаясь ответа, она зашагала к двери.

— О!.. — в изнеможении простонал Тиммонс. — Извини, Иден, но, боюсь, что мне действительно придется на некоторое время отлучиться.

Иден изобразила на лице сочувствие.

— Что ж, понимаю. И не возражаю. Разумеется, поезжай по своим делам, а я подожду тебя здесь. Не бойся, без тебя я не буду скучать.

Иден было на руку то, что Тиммонсу придется отлучиться. Это поможет ей в осуществлении ее планов. Но Тиммонс по–прежнему топтался на месте.

— Ты не хочешь помочь своему брату?

Иден покачала головой.

— Я сделала все, что было в моих силах. К тому же, мне гораздо интересней продолжить прерванный вечер…

Брови на лице Тиммонса едва заметно поднялись.

От Иден не ускользнула плотоядная страсть, промелькнувшая в его глазах.

Аргументы Иден оказались неотразимыми.

— Хорошо, — охотно согласился он. — В баре ты найдешь неплохое вино, а в холодильнике — свежий сыр «бри»… Будь осторожна, не играй со спичками!..

Иден улыбнулась самой обворожительной улыбкой, на которую только была способна.

— Обещаю. Твоему дому ничего не угрожает.

Не допив шампанское Тиммонс поставил бокал на столик и направился к двери. Иден удовлетворенно улыбнулась, проводив его взглядом.

После того, как Брэндон отправился в летний лагерь, у Сантаны Кастильо было значительно больше свободного времени и, разумеется, она не собиралась посвящать его целиком дому и семье.

Однако, сегодня вечером она осталась одна. Кейт не захотел встречаться с ней, сославшись на какие‑то неотложные дела в прокуратуре. Домой ей идти не хотелось, поэтому она после работы направилась в ресторан «Ориент Экспресс».

Заказав чашечку кофе, Сантана задумчиво сидела за столиком в дальнем углу зала. Рассеянно теребя себя за прядь волос, она снова и снова возвращалась мыслями к Кейту. «Да, наверное, он любит меня… Он говорит, что он без ума от меня, что он теряет рассудок, когда видит и чувствует меня… А какой он любовник!.. Даже сравнить нельзя с Крузом…»

Эти мысли согревали Сантану и заставляли ее все сильнее и сильнее жаждать встречи с Тиммонсом. Она вспомнила, как несколько дней назад Кейт с загадочной улыбкой протянул ей ключ.

— Что это? — спросила она.

— Ключ от моей квартиры, — с улыбкой сказал он. — Когда‑нибудь тебе будет грустно и одиноко, захочется вырваться из унылой обыденности…

Сантана нерешительно смотрела на Кейта.

— Это всего лишь ключ, — пожав плечами, сказал он. — Возьми, ты всегда будешь желанной гостьей у меня в доме. Очень желанной…

Словно помимо своего желания, она протянула руку и взяла предлагаемый ей ключ.

Но вспомнила она об этом только сейчас.

— Боже мой… Как же я забыла!.. — прошептала Сантана и стала нетерпеливо рыться в сумочке в поисках ключа от квартиры Тиммонса. Но там было пусто. — Странно, куда же я его задевала?.. Сантана стала выкладывать вещи из своей сумочки: пудреницу, губную помаду, зеркальце, еще какую‑то мелочь…

Однако ключа здесь не было.

— Привет.

Сантана испуганно вскинула голову и увидела перед собой Круза. Как всегда, его появление было не ко времени.

Стараясь скрыть свое неудовольствие, Сантана широко улыбнулась.

— А, это ты? Привет, дорогой.

При этом она торопливо складывала вещи в сумочку обратно.

— Ты хочешь, чтобы мы сегодня были вместе? — спросил Круз, усаживаясь за столик рядом с женой.

— Да. Это было бы очень приятно — поужинать с мужем… А ты уже смог вырваться? — она погладила его руку. — Брэндон сейчас в лагере и мы сможем уделить внимание друг другу…

Круз нахмурился.

— Дорогая, я полностью согласен с тобой, однако… Однако, мне предстоит одна очень важная встреча.

— Да? — недоверчиво спросила Сантана.

Круз еще больше нахмурился и, опустив голову, произнес:

— Окружной прокурор Кейт Тиммонс подал рапорт о том, что наше полицейское подразделение сорвало выполнение важного задания.

Сантана почувствовала как краска смущения заливает ее лицо. Не осмеливаясь взглянуть мужу в глаза, она пробормотала:

— Может быть, в нем взыграла профессиональная ревность?.. Ведь, как не крути, ты — лучший полицейский в городе и, уже на протяжении долгого времени, каждый раз доказываешь это.

Круз усмехнулся.

— В следующий раз я непременно напомню ему об этап.

Он встал из‑за столика. Сантана, как обычно в минуты волнения, теребила волосы.

— Ты надолго, Круз? Может быть, мне стоят подождать тебя здесь?

— Я не знаю, — вздохнул он — Если хочешь, можешь подождать.

Сантана кивнула.

— Хорошо. Я буду здесь.

Круз почувствовал волну нарастающих в нем теплых чувств по отношению к жене. Он наклонился и поцеловал ее в щеку.

— Я постараюсь не задерживаться. Если смогу, вернусь побыстрее.

Едва он повернулся и зашагал к выходу, как Сантана снова схватила сумочку и стала перерывать вещи.

— Это твое, — услышала она вдруг голос Круза. Он вернулся с полдороги и, держа в руке ключ, протянул его Сантане. Она испуганно вскинула на него глаза.

— Где ты это взял?

— Я нашел его в машине, — пояснил Круз. — Я думал, что это ключ от нашего дома, но он не подходит к замку. Ты не знаешь, чье это?

Сантана поспешно выхватила ключ из руки Круза.

— А я думала, что я его потеряла. Этот ключ надо отдать Гринвальду, моему клиенту. Я работала у них над интерьерами, а потом забыла вернуть, — сбивчиво и торопливо говорила она. — Должно быть, он выпал из моей сумочки, когда я ехала в машине.

Круз пожал плечами.

— Ну, что ж, в таком случае тебе повезло, что ты потеряла его в автомобиле, а не где‑нибудь на улице. Впредь — будь внимательнее, а иначе скоро все ограбления квартир в городе будут вешать на тебя.

— Почему? — искренне удивилась Сантана.

— Количество клиентов, которым ты делала интерьер, исчисляется уже десятками…

Круз повернулся и зашагал к выходу из ресторана, оставив Сантану наедине со своими мыслями.

Марк Маккормик сидел за стойкой бара со стаканом виски в руке. Показавшийся в дверях метродотелъ окинул взглядом зал и, заметив Марка, уверенна направился к нему. В его руках был широкий белый конверт.

— Доктор Маккормик, вам заказное письмо, — сказал он, останавливаясь у стойки и протягивая конверт Марку. Портье уже расписался за его получение.

— Спасибо.

Когда метродотель удалился, Марк распечатал конверт и развернул письмо. На бланке стоял штамп Медицинской Ассоциации Южной Калифорнии.

— Доктор Маккормик, — прочел Марк. — Совет Медицинской Ассоциации в настоящий момент рассматривает вопрос о совершении вами грубых нарушений медицинской этики, что может повлечь за собой запрет на медицинскую практику.

Дочитав до конца уведомление о приглашении доктора Маккормика на заседание Совета Ассоциации, Марк в сердцах хлопнул по стойке бара. Его лицо исказила гримаса ненависти.

— Мейсон!..

СиСи Кэпвелл с большой коробкой в руках вышел из комнаты Мэри и направился в гостиную. В этот момент в дом вошла София.

— Здравствуй, дорогой. Я рада тебя видеть.

Она поцеловала его в щеку.

— Я тоже, — улыбнулся он.

— Ты разрешишь, я составлю тебе компанию?

— Конечно.

— А чем ты занят?

СиСи оглянулся и показал рукой в сторону коридора.

— Роза сейчас собирает вещи Мэри, я хочу отослать их ее матери, — в его голосе слышалась грусть.

— Мэри была замечательной женщиной… — задумчиво сказала София. — Таких сейчас можно встретить очень редко. Я думаю, нам повезло, что мы знали ее.

СиСи кивнул.

— Я ценил ее дружбу.

— Ты не должен забывать, что до конца жизни обязан ей, — промолвила София. — То же самое я могу сказать и о себе. Я обязана ей всем, что у меня есть. Ведь это она настояла на том, чтобы я согласилась сделать операцию по удалению раковой опухоли… И я потеряла очень близкого друга.

СиСи взял ее за руку.

— А я потерял дочь…

Неизвестно, сколько бы продлилась наступившая пауза, но в дверь позвонили.

— Извини.

СиСи отправился открывать.

На пороге стоял Джордж Мосс — семейный адвокат Кэпвеллов.

— Джордж?.. — удивленно воскликнул СиСи. — Какими судьбами?

Мужчины обменялись рукопожатиями

— Миссис Армонти… — почтительно кивнул Мосс Софии. — Рад видеть вас, хотя в данный момент это, наверное, не совсем уместное заявление…

— Привет, Джордж, — озабоченно сказала она. — Что‑то случилось?

Мосс, представительный седовласый мужчина, нерешительно переминался с ноги на ногу.

— У меня плохие новости, СиСи, — наконец промолвил он. — Прежде, чем появиться у тебя, я был в ведомстве окружного прокурора.

— Вот как? — удивленно сказал СиСи. — У нас какие‑то неприятности?

— Да, — хмуро ответил Мосс. — Похоже, мать Мэри, миссис Бассет, подала иск на отель «Кэпвелл», требуя выплатить ей два миллиона долларов.

С выражением неподдельного удивления на лице СиСи произнес:

— Мать Мэри? Два миллиона?..

— Да, — снова кивнул Мосс. — Она считает, что вы косвенно виноваты в смерти ее дочери.

— Мы можем что‑либо предпринять?

— Я думаю, что мы сможем переадресовать иск строительной компании, которая проводила работы на крыше отеля и по чьей вине была небрежно установлена вывеска.

СиСи в задумчивости прошелся по комнате.

— Ты считаешь, что она права? Мосс пожал плечами.

— Я не знаю, права она или нет, но у нее есть почти стопроцентные шансы выиграть это дело.

— СиСи, — вмешалась в разговор София, — я думаю, что мы не должны допустить, чтобы миссис Бассет была вынуждена довести это дело до суда. Мы должны немедленно выплатить ей всю сумму.

СиСи с одобрением посмотрел на Софию.

— Да, ты права. Послушай, Джордж, — он подошел к адвокату и положил ему руку на плечо. — Поступай по своему усмотрению, но сперва, как ты уже слышал, мы должны выплатить два миллиона миссис Бассет.

Мосс хмуро покачал головой.

— Боюсь, что только этим дело не ограничится…

— А что, есть еще какие‑то неприятности?

— Да. Миссис Бассет потребовала возмещения морального ущерба в размере двадцати пяти миллионов долларов, а окружной прокурор Тиммонс посоветовал ей возбудить уголовное дело по этому поводу.

Изумлению Ченнинга–старшего не было предела.

— Что?!!

Мейсон в глубокой задумчивости сидел в гостиной своего дома, теребя в руке крестик, который он нашел на месте гибели Мэри.

После ее похорон он совершенно перестал думать о своей внешности. Его лицо покрывала густая щетина, щеки впали, под глазами обозначились темные круги. Общую картину дополняли расстегнутая рубашка и измятый пиджак.

Услышав звонок в дверь, Мейсон неохотно поднялся и, слегка пошатываясь, пошел открывать.

На пороге с букетом желтых гиацинтов в руке стояла Джина Кэпвелл.

— Мейсон… — нерешительно сказала она. Он хмуро смерил ее взглядом.

— Зачем ты пришла?

— Я проходила мимо и вот решила зайти, чтобы принести цветы и выразить свои соболезнования…

Джина протянула букет. Ни один мускул не дрогнул на лице Мейсона.

— Как трогательно, — равнодушно сказал Мейсон. — Хочешь зайти?

— Да.

Она вошла в комнату.

— Мэри всегда нравилась мне. Она была такая… такая заботливая. Наверное, из нее получилась бы хорошая жена и мать… Мне очень жаль, Мейсон, что так произошло. Какая нелепая смерть!.. Ведь это был несчастный случай?..

Мейсон закрыл за Джиной дверь и направился в гостиную.

— Это не был несчастный случай, — мрачно произнес он. — Виновные понесут наказание. Ну, ладно.

Он поставил букет в вазу и вопросительно посмотрел на Джину.

— Ты была на похоронах? Я видел тебя. Не скрою, для меня это было весьма удивительно. Я признателен тебе за этот жест. Понимаешь, что я имею в виду?

— Да, — с некоторым смущением сказала Джина. — Вообще‑то, меня туда никто не приглашал, но я решила что ничего дурного не будет, если я приду на похороны. Я не могла иначе. Хотела застать тебя и поговорить…

— Да, я быстро ушел, — кивнул Мейсон. — Я не мог долго оставаться в церкви. Это было слишком тяжело для меня.

— Я понимаю — ты не захотел видеть, как Марк Маккормик будет там разыгрывать из себя безутешного вдовца. Честно говоря, меня передернуло от этого фарса. Я думаю, во всем происшедшем виноват в первую очередь он.

Мейсон отвернулся и промолчал.

— Мейсон, у меня для тебя кое‑что есть.

С этими словами Джина покопалась в сумочке и достала оттуда небольшой конверт.

— Я не католичка, даже, честно говоря, я совсем не верю в Бога, но вчера я взяла дневную выручку из своей булочной и заказала в церкви заупокойную мессу по Мэри.

Она протянула конверт Мейсону. Тот задумчиво повертел его в руках.

— Спасибо, Джина. Это благородно, я даже не ожидал от тебя такого шага.

Он снова отвернулся и медленно прошелся по гостиной.

— Мейсон, — торопливо сказала Джина. — Если тебе понадобится какая‑нибудь помощь, можешь смело обращаться ко мне. Несмотря на все, что происходило между нами, ты остался моим самым близким другом.

Он обернулся и мрачно произнес:

— Джина, ты всегда умела польстить мне в нужную минуту, но мне все же непонятно цель твоего визита. Чего ты хочешь? Что тебе нужно?

Джина опустила глаза.

— Я не преследовала личных мотивов, Мейсон, Я просто хотели помочь тебе. Я останусь рядом с тобой, если мое присутствие поможет пережить боль от потери. Поверь, ты мне очень дорог, и я сделаю все…

Не мгновение она умолкла. Мейсон смерил ее недоверчивым взглядом.

— Мне нужно свести счеты с убийцами Мери. Спасибо за цветы. Я очень признателен за то, что ты пришла, но… Не сочти это за грубость, но я попрошу тебя покинуть мой дом.

Джина нерешительно посмотрела на дверь.

— Но я не хочу оставлять тебя в таком… неопределенном состоянии…

— Умоляю тебя, — настойчиво повторил Мейсон. — Уходи.

На лице Джины появилась обиженная улыбка

— Ну что ж, хорошо. Я только хотела тебя попросить об одном. Позвони мне, если передумаешь…

Она направилась к выходу и, на мгновение задержавшись в дверях, обернулась и еще раз внимательно посмотрела на Мейсона. Он демонстративно отвел взгляд.

Когда Джина ушла, Мейсон снова уселся за свой стол и, достав из ящика несколько конвертов, стал перебирать их. Надписи на них говорили о том, что конверты предназначены Джулии Уэйнрайт, СиСи Кэпвеллу, Марку Маккормику и… Джине Кэпвелл. Несколько секунд Мейсон задумчиво разглядывал последний конверт. Подержав его немного перед глазами он, наконец, разорвал его на мелкие клочки, которые выбросил под стол.

ГЛАВА 2

Перл организует побег. Джулия в доме Мейсона, Марк пытается переложить свою вину на плечи адвоката, Мейсон обращается на помощью к Джине, Иден намерена покинуть дом окружного прокурора.

Перл сунул голову в дверь общей комнаты и радостно улыбнулся. Здесь уже сидели Келли, Элис, Оуэн Мур и еще один из пациентов по фамилии Бейкер.

— Отлично, — потирая руки, сказал Перл. — Господин вице–президент, вы должны мне дать отчет в своих действиях.

Перл шамкал, произнося все это — он изображал Рональда Рейгана. Мур вскочил с места и стал отчаянно трясти головой.

— Все в порядке, господин президент. Все в порядке. Мы с Бейкером, — он показал в сторону своего приятеля, — уже установили кинопроекционный аппарат и экран…

И, на самом деле, посреди комнаты на подставке стоял небольшой допотопный кинопроекционный аппарат, а возле стены в свернутом состоянии был установлен экран.

— Отлично! — воскликнул Перл. — Поздравляю вас, господин вице–президент! Наш план начинает осуществляться. Итак, приступайте к делу.

Радостно подскочив, Мур вместе с Бейкером бросились к экрану и стали разворачивать его. В этот момент дверь общей комнаты неожиданно открылась и на пороге показалась медсестра, мисс Ролзон, розовощекая женщина невысокого роста. На вид ей было около тридцати.

— О, мисс Ролзон! — воскликнул Перл, подскакивая к ней. — Сейчас у нас будет киносеанс. Мы будем обучать персонал действиям во время чрезвычайных ситуаций. Вы не хотите присоединиться к нам? Затем мы пообедаем, а после этого собираемся провести вторую половину дня в саду. Вы не возражаете?

Медсестра окинула взглядом комнату и, не найдя ничего предосудительного в том, чтобы позволить пациентам посмотреть кино, благосклонно кивнула.

— Но с вами остаться я не смогу, господа, — сказала она. — Мне еще нужно заняться делами. Я надеюсь, — она посмотрела на Перла и подмигнула ему, — что господин президент позаботится о порядке в общей комнате.

— Да, да. Разумеется… — наперебой стали кричать все находившиеся в комнате. — Мы доверяем это дело господину президенту. Кто, как не он, должен заботиться о национальной безопасности. Только у него есть необходимые полномочия!

Перл, подбоченясь, выставил вперед ногу и важно произнес:

— Национальная безопасность обеспечивается прежде всего безопасностью отдельных граждан государства. Я и вице–президент, — при этом он показал рукой в сторону Мура, — неусыпно заботимся об этом.

Мисс Ролзон улыбнулась.

— В таком случае я спокойна.

С этими словами она покинула комнату, закрыв за собой дверь. Еще несколько секунд Перл вслушивался в затихавшие за дверью шаги, затем радостно улыбнулся и, потирая руки, отправился к Келли.

— Ты выглядишь испуганной… Тебя что‑то беспокоит?

Девушка растерянно теребила краешек халата.

— Перл, ты уверен, что это получится? Как ты сможешь организовать ужин для нескольких человек? К тому же, нам как‑то нужно покинуть клинику… Ты уже думал об этом?

— Ничего не бойся, — принялся успокаивать её Перл, взяв за руку.

— Но я боюсь и сомневаюсь… — пробормотала Келли.

— И не в чем не сомневайся, — решительно заявил Перл. — Мы отлично поужинаем. Потом, когда вернемся, я покажу вам кино. В этом мне поможет вице–президент.

Мур с готовностью вскочил.

— Только прикажите, сэр. Я жду ваших указаний.

Перл на мгновение задумался.

— Так, выключай свет и запускай кинопроектор, на прежде посмотри, чтобы в коридоре не было никого из медицинского персонала. Если появится доктор Роулингс, мы все садимся и чинно начинаем смотреть кино. Если его не будет и обстановка окажется благоприятной, то мы немедленно сматываемся через вентиляционное отверстие. Да, и еще одно, последнее указание. Мур, ты уходишь в паре с Элис. Бейкер и Келли идут следом за тобой, а я прикрываю ваш отход. Все понятно?

— Да.

— В таком случае, приступаем к делу.

Мур осторожно открыл дверь и высунул голову в коридор. Там было пусто.

— Все в порядке, — сказал он. — Я запускаю кинопроекционный аппарат.

Мур выключил в комнате свет.

— Отлично, — прошептал Перл. — То, что надо. Кромешная тьма. Включай кино, Мур. Келли, еще раз проверь, все ли тихо.

Та прислушалась.

— Тихо.

— Все в порядке, — улыбнулся Перл. — В таком случае — сматываемся.

Мур включил кинопроекционный аппарат и под стрекот пленки вся компания без шума проскользнула к вентиляционной решетке в дальнем углу комнаты. Перл аккуратно открыл ее, и в образовавшуюся дыру первым нырнул Оуэн Мур.

— Остальные за ним, — скомандовал Перл.

Перл проследил за тем, как четверо его друзей исчезли в вентиляционном отверстии, затем подбежал к двери и еще раз выглянул в коридор. Там никого не было. Очевидно, уверенные в том, что киносеанс — это абсолютно безвредное занятие, санитары и медсестры отправились по своим делам. Именно это и было нужно пятерке беглецов.

Последним в вентиляционное отверстие нырнул Перл. Осторожно высунувшись наружу, он взял решетку и закрыл ею дыру. Побег удался.

Не прошло и четверти часа после того, как Джина Кэпвелл покинула дом Мейсона, и в дверь снова позвонили.

Мейсон даже обрадовался этому звонку, потому что, еще мгновение и он, наверняка, потянулся бы к бутылке. Так дурно он себя еще никогда не чувствовал.

Звонок повторялся снова и снова.

— Иду! — устало крикнул Мейсон. На пороге стояла Джулия.

— А, это ты… — равнодушно промолвил Мейсон. — Заходи.

Джулия нервно теребила в руках сумочку.

— Мейсон, я только что была в ведомстве окружного прокурора. Там мне вручили уведомление о предъявленных мне обвинениях.

Ее голос едва не срывался на крик, но она пыталась сдерживаться.

— Мейсон, мне непонятно, зачем ты все это затеял?

Равнодушное лицо Мейсона напоминало маску. Едва шевеля губами, он ответил:

— Я стараюсь приблизить исполнение твоей заветной мечты, Джулия. После своего очередного процесса ты собиралась прекратить адвокатскую практику.

Джулия всплеснула руками.

— Мне обидно, что в твоем сознании засела идея–фикс. Мэри встречалась с Марком не по моей инициативе! Клянусь, я не вынуждала ее вступать в переговоры с ним насчет обвинения в изнасиловании! Все обстояло совершенно не так!

Мейсон мрачно выслушал ее монолог и холодно произнес:

— Я не верю ни одному твоему слову.

Джулия едва не разрыдалась от собственного бессилия.

— Но я сказала тебе правду, — потеряв всякую надежду убедить Мейсона, промолвила она. — Да, я собиралась поговорить с Мэри и хотела успокоить ее…

Мейсон покачал головой.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Джулия.

— Я хотела сказать ей, что не собираюсь унижать ее на допросе, что постараюсь поскорее завершить процесс… — торопливо сказала она.

Мейсон неопределенно хмыкнул. Джулия заметила, что он немного смягчился, и решила воспользоваться этим.

— Поверь мне. Именно так я и хотела сделать! — горячо воскликнула она.

— Ну, хорошо. А почему ты намеревалась дать подобные гарантии? — недоверчиво спросил он.

Джулия запальчиво воскликнула:

— У меня была определенная уверенность в собственных силах, Мейсон. Это сложно объяснить, но это так.

Разговор был прерван очередным звонком в дверь. Помолчав несколько секунд, Мейсон скептически произнес:

— Я открою, а ты пока репетируй свою роль получше. А то, что‑то мне не верится в искренность твоих слов.

Джулия униженно умолкла.

Когда Мейсон открыл дверь своей квартиры, на пороге с белым конвертом в руке стоял Марк Маккормик. На его лице проступали следы плохо сдерживаемой ярости.

— А… — уныло протянул Мейсон. — Бывший доктор Маккормик! Чем обязаны появлению столь почетного гостя в нашем доме?

Марк тяжело дышал, словно после быстрой ходьбы. Глаза его метали молнии.

— Я возмущен до предела! — пытаясь не сорваться на крик, проговорил он. — Медицинская Ассоциация угрожает лишить меня лицензии.

Мейсон в ответ едва заметно шевельнул уголками рта.

— Я думаю, что тебе пора отдохнуть от медицинской практики, — все с той же невыразительной интонацией в голосе произнес он.

Марк по–прежнему стоял на пороге. В ответ на последнюю реплику Мейсона он закричал:

— Это не смешно! Что ты им сказал?

— Что ты слишком долго был врачом.

Маккормик разъяренно швырнул конверт в лицо Мейсону и заорал:

— Ты что, шутишь?

С этими словами он решительно вошел в дом.

— Ты мешаешь мне жить, Мейсон! — уже не пытаясь контролировать себя, выкрикнул он.

Мейсон был готов задушить Марка собственными руками прямо здесь, в присутствии Джулии. Однако, несмотря на это, он проявил свои чувства совершенно иным образом. Громко хлопнув дверью, он застыл у порога и вызывающе сказал:

— Это всего лишь прелюдия, Марк.

Маккормик обреченно покачал головой.

— Значит, я верно догадался?

— Да, — решительно заявил Мейсон. — Я уведомил совет Медицинской Ассоциации в фальсификации тобой медицинских карт. Я подал апелляцию, и дело будет пересмотрено. Тебя обвинят в мошенничестве и даче ложных показаний В результате это приведет к тому, что и тебе, и Джулии придется поменять профессию.

Похоже, Марк только сейчас заметил, что, помимо него и Мейсона, в комнате находится еще и Джулия, которая молча стояла в углу гостиной, вытирая проступавшие на глаза слезы. Маккормик оглянулся и посмотрел на нее, словно в поисках поддержки.

— А, он и за тебя взялся?

В ответ на это Джулия резко вскинула голову и решительно сказала:

— Что касается меня, Марк, то можешь не рассчитывать на мою помощь.

— Ну, допустим, — скептически хмыкнул он. — А если речь пойдет о моей жизни? Что ты тогда будешь делать?

Демонстрируя явное неуважение к своему бывшему клиенту в деле Мэри, Джулия подошла к Мейсону и обратилась к нему, игнорируя вопрос Марка.

— Мейсон, я подам тебе веревку, когда ты решишь вздернуть Марка на ближайшем дереве. И, вообще, ты разве не понимаешь, почему я согласилась вести его дело? У меня не было достаточных доказательств. Другой адвокат мог легко добиться оправдательного приговора. Я собиралась подыграть тебе. Ты бы выиграл без боя.

Пока Мейсон никак не отреагировал на страстную речь Джулии, Марк тут же заявил:

— Это неправда!

Кто иной, как не Марк, мог знать, что Джулия говорит правду. Тем не менее, он лгал и надеялся, что это поможет ему.

— Я хотела подыграть тебе, Мейсон, — продолжала Джулия. — Ты бы выиграл этот процесс.

Марк был готов на все, чтобы выгородить себя и переложить всю вину за происшедшее на плечи Джулии.

— Все, что она говорит — наглая ложь! Джулия обещала вдребезги разбить все обвинения Мэри. Мейсон, она обещала убедить Мэри забрать обратно исковое заявление.

Теперь наступил черед возмущаться Джулии.

— Ты лжешь, Марк! — резко заявила она. — Ты пытаешься расквитаться со мной.

Маккормик ухмыльнулся.

— А ты пытаешься спастись в одиночку.

— Почему бы вам не рассказать все по порядку, — мрачно сказал Мейсон. — Объясните мне, как вы втроем оказались на крыше. И, может быть, это поможет мне восстановить истинную картину событий.

— Джулия организовала эту встречу, — торопливо сказал Марк.

— Это неправда, — снова повторила Джулия.

Но Марк пропустил это заявление Джулии, словно не услышав его.

— Мейсон, я очень сожалею о случившемся, — сказал он. — Я любил Мэри. Ты можешь думать обо мне все, что угодно, но в ее смерти нельзя винить никого. Иначе я бы первым потребовал наказать виновных. Мейсон, это был несчастный случай.

Мейсон отвернулся.

— Может быть ты прав, Марк, — глухо сказал он. — Возможно, я вел себя чересчур эмоционально…

Маккормик почувствовал слабину в позиции Мейсона и тут же ухватился за это. Он вел себя, как плохой боксер на ринге, который случайным ударом разбил противнику бровь и теперь целенаправленно наносит удары в больное место, чтобы вывести его таким образом из боя.

— Да, Мейсон. Честно говоря, я не осуждаю тебя за это, — сочувственно сказал он.

В поведении Мейсона все больше проступала нерешительность.

— Я бы попросил вас уйти. Я хочу остаться один я хорошенько все обдумать, — тихо произнес он.

Воспользовавшись тем, что он колеблется, Джулия также решила надавить на Мейсона.

— Мейсон, пожалуйста, забери свое заявление.

Возможно, ей не следовало излишне давить на него, поскольку он тут же вскинул голову и решительно сказал:

— Я сообщу тебе о своем решении.

Плохо скрывая торжество в голосе, Марк произнес:

— Джулия, давай оставим его одного. Пусть Мейсон осознает свои ошибки.

Следом за Джулией он направился к выходу.

— Мейсон, мы ждем твоего звонка, — обернувшись у двери, сказал Маккормик.

Кэпвелл мрачно усмехнулся.

— Не волнуйтесь, я позвоню. И очень скоро…

— Что ж, в таком случае, нам пора.

Джулия и Марк вышли из квартиры, оставив Мейсона одного. Некоторое время он задумчиво стоял у окна, затем вернулся к своему рабочему столу и, открыв ящик, снова стал перебирать написанные им письма.

Некоторое время он сидел в нерешительности, затем медленно потянулся рукой к телефону. Набрав номер, он дождался, пока на другом конце провода снимут трубку, и сказал;

— Джина, это — Мейсон… Скажи, ты не передумала? Тогда у меня есть к тебе одно поручение…

Оставшись в одиночестве в доме окружного прокурора, Иден несколько минут сидела, задумчиво поглаживая по спине мурлыкавшего от удовольствия кота. Затем она поставила опустевший бокал на столик и поднялась с дивана.

Ее внимание привлек большой школьный альбом, который лежал в углу на крышке секретера. Взяв альбом в руки, она с любопытством пролистала несколько страниц.

Юношеские фотографии Кейта Тиммонса вызвали у нее улыбку. Вихрастый молодой человек взирал на нее с немного потемневших снимков.

Ио затем улыбка медленно сползла с ее лица. H следующей странице она увидела несколько больших снимков Сантаны Андрейд. Иден хмыкнула и покачала головой, но это был не последний сюрприз, который ждал ее в этом школьном альбоме.

Здесь же она увидела несколько снимков Круза Кастильо.

— Как занятно, — пробормотала Иден.

В этот момент в комнате раздалась трель телефонного звонка. Захлопнув альбом, Иден положила его на место и подошла к телефону.

— Алло.

На другом конце провода слышалось молчание.

— Алло, — снова озабоченно повторила Иден.

В этот момент она услышала голос Тиммонса.

— Никогда больше не подходи к телефону…

— В таком случае зачем ты звонишь мне? — ехидно опросила она.

— Хотел узнать, ответишь ты или нет.

— Но я подумала, что мне следует подойти к телефону. Ведь это мог звонить ты, чтобы предупредить меня о своей задержке.

Тиммонс неожиданно пошел на попятную.

— Хорошо. Я пошутил. Но интуиция на самом деле тебя не подвела, я действительно задерживаюсь.

— Так что, ты разыскал Мейсона? — спросила она

— Нет, — поспешно ответил Тиммонс. Иден озабоченно взглянула на часы.

— Послушай, Кейт, уже слишком поздно, и я думаю, что им не стоит больше задерживаться у тебя. Пожалуй, я поеду домой.

— Иден, — умоляющим тоном сказал он, — подожди еще немного…

— Нет, — решительно сказала Иден. — Давай лучше перенесем наш романтический вечер при свечах на какое‑нибудь более удобное время

— Ну, хорошо, — неохотно сказал Тиммонс. — Договорились. Хотя, честно говоря, мне очень жаль, что так получилось. У меня были совершенно иные планы в отношении сегодняшнего вечера.

— Ладно, не огорчайся, — с улыбкой ответила Иден. — Это все‑таки не конец, света. У нас все еще впереди.

— Будем надеяться.

— Ладно, пока.

Иден положила трубку. Тут ее взгляд упал на небольшую аккуратную стопку писем, сложенных на столе возле телефона. Она стала разглядывать письма, но в этот момент раздался звонок в дверь.

— Хм… Кто бы это мог быть? — пробормотала Иден.

Тиммонс звонил Иден из ресторана «Ориент Экспресс». Положив трубку, он какое‑то время задумчиво жевал соленые орешки, затем услышал за спиной звуки шагов и обернулся.

Это был полицейский инспектор Кастильо.

— Круз! — с показным радушием произнес Тиммонс — Ужинаешь в одиночестве?

— Нет. Ты ошибся. Я ужинаю здесь со своей женой.

— Вот как? — заинтересованно протянул Тиммонс — А я думал, что ты не выходишь с работы, будучи целиком поглощенным делом о незаконных иммигрантах.

Круз усмехнулся.

— Закон не запрещает полицейским иногда заботиться о своем желудке. Не вижу ничего предосудительного в том, чтобы хорошо поужинать.

— Ну, ладно, — махнул рукой Тиммонс. — Ты не видел где‑нибудь поблизости Мейсона?

— Нет, — пожал плечами Круз. — А что?

— Да мы договорились встретиться здесь…

— Ничем не могу помочь.

— Безобразие, — с показным возмущением произнес Тиммонс — Я слышал, что один из твоих сотрудник отстранен от службы. Альварес? Я не ошибся?

На лице Круза проскользнуло неудовольствие.

— Я сожалею об этом случае, но это было просто необходимо. Кстати, о сотрудниках… Ты не мог посоветовать мне, кем заменить Альвареса?

Окружной прокурор равнодушно пожал плечами.

— Не знаю. Каким‑нибудь опытным оперативником… А почему ты спрашиваешь именно меня?

— Но ты проявил интерес к этому делу. Я решил что у тебя есть какой‑нибудь человек на примете.

— Я думал, что тебя устраивает Альварес Нет, я неверно выразился. Я хотел сказать, устраивал. Его отстранили от службы? Может быть, пусть он продолжает работу?

— Это невозможно, — пристально глядя в глаза окружного прокурора, сказал Кастильо. — Альварес подал в отставку.

ГЛАВА 3

Марк пытается найти помощь у Софии Кэпвелл Армонти. Мейсон назначает встречу доктору Маккормику. Джина намеревается устроить свою личную жизнь. Мейсон беспощаден к отцу. Неожиданные гость в доме окружного прокурора. Встреча Иден и Сантаны.

Услышав звонок в дверь, Иден осторожно положим на место конверты. Звонок повторился еще раз. Осторожно пробравшись на цыпочках к окну, Иден приподняла полосу жалюзи и выглянула наружу.

Перед дверью в дом Тиммонса стоял мужчина в сером пиджаке. Его лицо Иден не удалось рассмотреть, однако она заметила на ногах посетителя не лишенные пижонских претензий сапоги из змеиной кожи.

Иден замерла в нерешительности.

Роза Андрейд была немало удивлена, увидев на пороге дома Кэпвеллов доктора Марка Маккормика.

— Я слушаю вас, — холодно сказала она. — Я хотел бы поговорить с миссис Софией.

Роза, как и все обитатели дома Кэпвеллов, была настроена отнюдь не дружелюбно по отношению к Маккормику. Поэтому она решительно заявила: Миссис Софии нет дома.

Она уже намеревалась захлопнуть дверь перед носом непрошенного гостя, когда из коридора донесся голос Софии.

— Роза, кто там?

Маккормик смерил служанку гневным взглядом.

— Как это понимать? — воскликнул он. Роза молча шагнула в сторону, пропуская его в дом.

Не произнеся больше ни слова, она удалилась, гордо подняв голову.

В гостиную вышла София.

— Марк, это ты? — удивленно спросила она. — Чем могу помочь?

— Мейсон написал письмо в Медицинскую Ассоциацию Южной Калифорнии, — стал объяснять он. — Мне угрожают лишением лицензии на ведение врачебной практики. Если совет согласится с доводами Мейсона, я останусь без средств к существованию…

— Чем же я могу помочь тебе, Марк? Ведь я не вхожу ни в Медицинскую Ассоциацию, ни в какой‑либо иной общественный орган, занимающийся выдачей лицензий и разрешений на медицинскую практику.

— Да. Я понимаю, — дрожащим голосом сказал Марк. — Однако, все их претензии основываются на доводах Мейсона. Если бы Мейсон забрал назад свой иск, то вопрос мог бы быть улажен гораздо проще.

София пристально посмотрела на Марка и сказала:

— Давай начистоту. Ты манипулировал Мэри, но этот номер со мной не пройдет. Я симпатизирую Мейсону. Иногда мне не совсем понятны его поступки, но, учитывая то, что ему довелось пережить, особенно за последнее время — я целиком на его стороне.

В ее словах звучало столь плохо скрываемое презрение, что Марк, будучи не в силах вынести этот разговор, отвернулся.

— Другими словами, — глухо произнес он, — вы отказываете мне в помощи.

— Совершенно верно, — спокойно ответила София. Неловкую паузу, возникшую в разговоре, нарушил звонок в дверь.

— Извини, — с облегчением сказала София. — я открою.

Оставив Марка посреди гостиной в глубоком paздумьи, она подошла к двери.

На пороге стояла Джина Кэпвелл.

— Что тебе нужно? — холодно спросила София, не поздоровавшись с ней.

— Я разыскиваю Марка, — ничуть не смутившись, ответила она. — Может быть, СиСи подскажет мне, где я смогу его найти?

— Марк здесь. Проходи.

София впустила Джину.

— Спасибо.

Та направилась в гостиную.

— Привет, Марк. Иголку в стогу сена легче найти, нежели доктора Маккормика в Санта–Барбаре. И ведь нельзя сказать, что наш городок хоть чем‑то похож на Нью–Йорк…

— Зачем я тебе понадобился, Джина? — хмуро буркнул Марк, поворачиваясь к ней.

На лице Джины появилась лучезарная улыбка.

— У меня для тебя послание.

Она достала из сумочки конверт, на котором было написано: «Марку Маккормику», и протянула его своему визави.

— В чем дело?

Джина пожала плечами.

— Понятия не имею. Просто Мейсон попросил найти тебя и передать это письмо.

Маккормик развернул конверт, достал оттуда сложенный вдвое листок и прочел, повернув бумагу к свету: «Марк, ты был прав. У меня действительно расшатались нервы. Я предлагаю навсегда зарыть топор войны. Встретимся в ресторане «Ориент Экспресс» в восемь вечера. Мейсон».

Марк прочел письмо и сунул листок назад в конверт.

— Он что‑нибудь просил передать на словах?

Джина пожала плечами.

— Нет. Он попросил меня, чтобы я передала тебе это письмо в собственные руки.

Маккормик подозрительно повертел конверт в руках.

— А почему он сам его не отправил?

Джина рассмеялась.

— Откуда же мне знать? Вероятно, он слишком занят собственными делами.

Марк взглянул на часы. До времени, назначенного Мейсоном, оставалось чуть больше четверти часа. Очевидно, есть смысл встретиться сейчас с ним. В чем сейчас меньше всего нуждался доктор Маккормик, так это в излишней враждебности Мейсона. Если примирение возможно, значит, необходимо стремиться к нему любыми способами. Поскольку Мейсон сам прислал письмо с просьбой встретиться, очевидно, он осознал, что враждебность между ними так же и не в его интересах.

К тому же, разговор с Софией ни к чему не привел. Здесь больше не стоит задерживаться.

— Мне пора, — сказал Марк. — Джина, спасибо за письмо. София, мне очень жаль, что я оторвал тебя от важных дел.

Марк вышел, не попрощавшись.

Джина оценивающе взглянула на стоявший в дальнем углу гостиной столик с двумя столовыми приборами и подсвечником, и на лице ее появилась скептическая улыбка.

— Я вижу — столик накрыт для двоих, — язвительно сказала она, поворачиваясь к Софии. — СиСи уже сделал тебе предложение?

Со столь же ядовитой улыбкой на губах София ответила:

— Я не собираюсь посвящать тебя в свою личную жизнь.

— Отчего же? — парировала Джина. — Ты, что — боишься меня? Не путайся, я целиком на твоей стороне. Я ничуть не осуждаю тебя. Нет ничего страшнее на свете, чем одиночество. Признаюсь, и я начинаю подумывать о замужестве.

— Да? — София улыбнулась еще шире. — Поздравляю. Очевидно, будет нетактичным попросить назвать имя твоего счастливого избранника.

Разумеется, Джина была достаточно опытной женщиной, чтобы даже намеком ничего не выдать.

— Не беспокойся, София. Если мне повезет, ты будешь первой, кто узнает имя моего избранника.

На этом разговор был закончен. Посеяв зерна любопытства, Джина с гордо поднятой головой удалилась.

Прежде, чем уйти из дома на встречу с Марком Маккормиком, Мейсон покопался в одном из ящиков секретера и достал оттуда небольшой сверток. Задумчиво взвесив его на руке, Мейсон сунул сверток в боковое карман пиджака. Очевидно, это было что‑то тяжелое потому что карман заметно оттопырился. Еще раз напоследок, окинув взглядом комнату, Мейсон выключил свет и направился к двери.

Он потянул за дверную ручку и застыл в изумлении, На пороге перед ним стоял Ченнинг–старший с большой картонной коробкой в руках. Лоб его покрывали мелкие капельки пота, на лице было написано немалое удивление и растерянность.

Возникла, легкая пауза.

Мейсон вопросительно смотрел на отца, не произнося ни слова. А тот, в свою очередь, растерянно хлопал глазами, облизывая губы.

— Э… Извини, я не успел нажать на звонок, — наконец пояснил СиСи.

Мейсон холодно смотрел на отца.

— Чего ты хочешь?

— Можно войти?

СиСи прижал картонную коробку к стене, чтобы немного перевести дух.

— У меня мало времени, — равнодушно ответил Мейсон.

Кэпвелл–старший вытер тыльной стороной ладони пот со лба и сказал:

— Роза по моей просьбе собрала кое‑что из вещей Мэри, которые остались в нашем доме. Ты не хочешь забрать их?

Мейсон несколько мгновений раздумывал и, вместо ответа, распахнул перед отцом дверь и показал рукой на столик в гостиной.

— Поставь туда.

Облегченно вздохнув, СиСи с коробкой в руках вошел в комнату и поставил ее на журнальный столик. Мейсон по–прежнему стоял у порога.

— Ты уходишь куда‑то? — спросил СиСи.

— Да. У меня свидание с окружным прокурором, И еще кое–какие дела, которые, впрочем, тебя не касаются.

Услышав упоминания об окружном прокуроре и его ведомстве, СиСи насторожился.

— Скажи мне, Мейсон… — осторожно начал он. — А это имеет какое‑нибудь отношение к иску, который ты возбудил против меня?

Мейсон закрыл дверь и подошел к отцу.

— Что ты имеешь в виду?

СиСи покачал головой.

— Извини меня, Мейсон. Я понимаю горе матери Мэри, однако, без твоей помощи она бы не смогла возбудить это судебное дело против меня. По–моему, ты здорово помог ей в этом деле.

Мейсон криво усмехнулся.

Отец, ты переоценил мои возможности.

— Нет, — покачал головой СиСи. — На этот раз у меня нет ни малейшего сомнения в том, что я прав. Я совершенно не хочу тебе льстить, Мейсон. Ты знаешь, как я к этому отношусь. Однако, сейчас я ни капли не сомневаюсь в том, что все это было сделано с твоей помощью.

— Ну и что?

— Мейсон, на этот раз ты перегнул палку. Завтра утром она бы получила свои два миллиона, но ты явно зарвался, потребовав за нанесенный моральный ущерб двадцать пять миллионов долларов. Это излишняя сумма. Твои аппетиты непомерны. Я отнюдь не хочу сказать, что «Кэпвелл Энтерпрайзес» относится к числу неплатежеспособных фирм. Дела у нас идут нормально. Ты хорошо об этом знаешь. Мы в состоянии заплатить такие деньги, но эта сумма нереальна.

Мейсон пристально посмотрел в глаза отцу.

— Признай, что это — справедливое требование, — твердо сказал он. — Или ты, может быть, сейчас попытаешься доказать мне, что я был неправ, выдвинув этот иск. Что ж, в таком случае, я не боюсь надвигающегося судебного разбирательства. Думаю, что в конце концов правосудие окажется не на твоей стороне.

СиСи, как ни горько было ему это признавать, почувствовал, что сын прав. Во всяком случае, его позиция гораздо сильнее, нежели позиция семейства Кэпвелл.

— Послушай, Мейсон, — сдержанно сказал СиСи. — Я не имею к тебе никаких претензий. Я понимаю, ты потерял любимого человека. Твое негодование, твое страстное желание мщения с человеческой точки зрения вполне объяснимы, но… Мейсон, не надо искать виновных! В том, что произошло, нет ничьей вины. То есть, я хочу сказать, что это был несчастный случай… Никакие деньги не могут компенсировать жизнь Мэри.

Мейсон выслушал этот разговор с хладнокровием самоубийцы, стоящего на Бруклинском мосту и выслушивающего последние слова психиатра, который уговаривает его не прыгать вниз.

— Отец, — мрачно сказал он. — Ты превосходный игрок. Любой голливудский продюсер с удовольствием отдаст тебе роль наемной плакальщицы, но меня не разжалобят полуглицериновые слезы… Ты жестоко расплатишься за свою ошибку!..

СиСи непонимающе посмотрел на сына.

— Мейсон, почему ты так беспощаден ко мне? — с горечью произнес он. — Неужели я причинил тебе столько горя?

Мейсон угрюмо посмотрел на отца.

— За всю свою жизнь я любил только двоих женщин, — едва шевеля губами, произнес он. — Первой из них была моя мать, второй Мэри… Но ты отнял их у меня. Мать навсегда уехала из Санта–Барбары. А Мэри подчинилась твоей воле, точнее говоря, твоему нажиму и дала свое согласие выйти замуж за Марка. Сейчас ты, конечно, можешь сказать, что это был вынужденный шаг, что так было необходимо, чтобы облегчить его страдания. Может быть, все это и так… Однако, теперь эти слова не имеют для меня никакого значения.

В его глазах блеснули слезы, губы задрожали. Мейсон едва сдерживал себя, чтобы не разрыдаться.

— Что было затем? В тот трагический вечер ты задержал меня, и Джулия с Марком беспрепятственно убили Мэри!

Мейсон выкрикнул последние слова с такой яростью, что СиСи сморщился и едва удержался от желания заткнуть уши.

— Послушай, Мейсон, — хмуро промолвил он. — Мне неприятно выслушивать весь этот бред.

Мейсон сглотнул слезы.

— Все, что я только что сказал, отец, это правда. И ты прекрасно знаешь об этом. Но, если ты не хочешь признаться хотя бы самому себе в том, что совершенное тобою в той или иной степени ударило по мне, то я отплачу тебе той же монетой. Ты лишишься всех, кто любил тебя! Возмездие свершится, я верю в это.

Не дожидаясь ответа отца, Мейсон молча направился к двери.

— Куда ты? — окликнул его СиСи.

— Мне пора идти. Захлопни за собой дверь.

Фигура Мейсона уже растворилась в вечерней тьме, а СиСи по–прежнему стоял у столика в гостиной, пытаясь осознать услышанное.

Услышав как неожиданный посетитель Тиммонса осторожно дергает за дверную ручку, Иден сочла за лучшее ретироваться. Стараясь не издавать ни единого лишнего шума, она на цыпочках пробралась к платяному шкафу в углу комнаты и забралась туда. Неподвижно застыв среди пиджаков и рубашек она напряженно всматривалась в небольшую щель.

Спустя несколько секунд она услышала как дверная ручка повернулась и входная дверь заскрипела, а затем открылась.

— Кейт, — крикнул посетитель. — Ты здесь?

Не услышав ответа вечерний гость снова повторил:

— Тиммонс, ты слышишь меня?

Иден уловила в речи гостя явно выраженный латиноамериканский акцент. Она вспомнила вдруг газетные статьи о колумбийской кокаиновой мафии, о торговцах живым товаром и прочие ужасы интересующие журналистов. Она сама не могла понять, почему это все пришло ей в голову. Вполне возможно, что таинственный вечерний посетитель Тиммонса какой‑нибудь вполне обычный осведомитель или вовсе безобидный партнер по покеру. Однако что‑то внутри подсказывало, что это не так. Слишком уж подозрительным было все происходящее.

Как она ни всматривалась, лица посетителя ей разглядеть не удавалось. Была видна лишь часть его ног. Сапоги из змеиной кожи вряд ли могли принадлежать обыкновенному продавцу или бармену. Здесь явно что‑то не чисто.

Иден почувствовала как руки у нее начинают холодеть, а лоб покрывается мелкой испариной пота. Она напряженно вслушивалась в тихие шаги по комнате

— Эй, Кейт, — еще раз приглушенно повторил человек. — Странно, дверь открыта… Ну, ладно.

Иден увидела как посетитель остановился у столика посреди комнаты, постоял возле него некоторое время затем развернулся и вышел из квартиры.

Когда дверь за ним закрылась, Иден для верности подождала еще с минуту и, наконец, убедившись в том что все тихо, вышла из своего укрытая.

Она подошла к столу и увидела лежавшую на нем записку. Разумеется она не могла пройти мимо такой важной информации «Будь в гараже в девять тридцать. Б.»

Иден прочитала записку и хмыкнула.

— Какой гараж?

Однако времени на раздумье у нее не оставалось. Не успела Иден положить записку на стол, как услышала еще один подозрительный звук, как будто кто‑то сунул ключ в замочную скважину и пытался открыть дверь.

Иден сочла за благоразумное не искушать судьбу и снова укрылась в платяном шкафу. Метнувшись в сторону она неосторожно уронила записку на пол, поэтому ей пришлось вернуться и положить бумагу на место.

Дверь уже открывалась, когда Иден едва–едва успела спрятаться среди пиджаков и рубашек Тиммонса. Она чуть не вскрикнула, наступив на что‑то мягкое, к счастью это оказался кот. Очевидно, когда Иден выходила из шкафа несколько минут назад, он забрался туда. Иден пришлось взять его на руки.

В квартиру, осторожно оглядываясь по сторонам, вошла Сантана Кастильо. Увидев, что в квартире никого нет, она с облегчением вздохнула и стала рыться в сумочке. Обнаружив то, что искала — пузырек с таблетками — она направилась к стоящему на столе графину с водой. Запив водой несколько таблеток, Сантана стала нервно расхаживать по комнате.

Именно в этот момент, коту, которого держала на руках Иден, захотелось на волю. Он стал вырываться, а поскольку Иден крепко держала его, он громко мяукнул.

Услышав эти странные звуки, Сантана подозрительно осмотрелась по сторонам и прислушалась. Мяуканье повторилось. Сантана поняла, что звук доносился из‑за запертой двери платяного шкафа.

— Ах, бедняжка, — пробормотала она. — Наверное Кейт запер тебя, когда уходил. Надо выпустить тебя на волю.

Она направилась к шкафу и распахнула дверь. Увидев друг друга, женщины несколько мгновений обменивались испепеляющими взглядами Кот, виновник провокации, наконец, вырвался из рук Иден и, удовлетворенно задрав кверху хвост, проследовал на кухню.

ГЛАВА 4

Перл организует торжественный ужин. Иден не намерена щадить чувства Сантаны. Мейсон и Марк встречаются в ресторане. Оружие — самый убедительный аргумент в любом споре. Тиммонс возвращается домой. София не готова принять предложение СиСи. В клинике обнаружили исчезновение пациентов.

Перл привел своих спутников в небольшое заброшенное кафе, которое располагалось неподалеку от клиники. Окна его были заколочены, внутри царил беспорядок. Отперев дверь с помощью небольшого железного ломика, Перл жестом пригласил Оуэна Мура, Джимми Бейкера, Элис и Келли пройти внутрь. Они с опаской посмотрели на разбросанные всюду стулья и перевернутые столы.

— Перл, где мы? — прошамкал Мур. — Господин президент, вы уверены, что это именно то место, где мы сегодня будем ужинать?

— Да, — убежденно кивнул Перл. — Это — бывшая устричная база, военно–морского флота США. Здесь раньше располагалась совершенно секретная точка общественного питания. Господа, вы должны гордиться тем, что мы с вами попали в такое важное место.

Спутники Перла со страхом переглянулись между собой.

— Устричная база? — протянул Мур.

Увидев как Элис пытается унять дрожь в руках, Перл сказал:

— Иди сюда, Элис, не бойся.

Келли обеспокоенно спросила Перла:

— Ты уверен, что это безопасно? А вдруг сейчас кто‑нибудь нагрянет? Ведь у этого заведения, наверняка, есть хозяева.

Перл беззаботно махнул рукой.

— Отставить шепот. Забегаловка закрыта на ремонт. Мы находимся здесь в абсолютной безопасности. Доверьтесь мне.

— Ну, что ж, если ты так говоришь… — с сомнением в голосе произнесла Келли.

Однако полной уверенности в полной безопасности у беглецов пока не было. Джимми Бейкер с кислым выражением лица разглядывал обшарпанные стены и перевернутые голые столы. На лицах остальных участников ужина так же не проявлялось особого энтузиазма.

— Джимми, ну что с тобой? — пытался подбодрить Бейкера Перл. — Я рассказывал вам именно об этом заведении. Это отличный ресторанчик, мы сможем здесь прекрасно провести время.

— Так что, именно здесь у нас состоится торжественный ужин по поводу вступления в должность вице–президента?

— Да. Именно так. Вы не обращайте внимание на то, что обстановка здесь несколько мрачновата. Это не должно волновать вас, ведь в клинике мы привыкли к еще более унылым интерьерам. Зато, в отличие от нашей отвратительной столовой я вам гарантирую великолепную кухню.

— А кто же позаботится обо всем этом? — испуганно озираясь по сторонам пробормотал Оуэн. — Ведь здесь нет ни поваров, ни прислуги, ни официантов…

Горделиво подбоченясь Перл заявил:

— Сегодня, друзья мои, вам придется забыть о том, что я ваш президент. В этот торжественный вечер я принимаю на себя обязанности метрдотеля, — он подкрутил воображаемые усы. — И еще, вы смело можете называть меня сегодня Перлом.

Оуэн недоверчиво посмотрел на него.

— Мистер Капник, все предыдущее время вы были президентом Соединенных Штатов Америки. И согласитесь, нам теперь нелегко будет представить вас в роли метрдотеля.

Келли почувствовала как ее страх и скованность куда‑то исчезают. Бодрость и энтузиазм Перла внушили оптимизм ей и всем остальным.

— Скажите, мистер Мур, а кто вам больше нравится президент или метрдотель? — с улыбкой спросила она.

Оуэн задумчиво почесал затылок.

— Не знаю, — пробормотал он. — Нет, честно говоря, мне больше нравится быть президентом, у него больше власти.

Перл на несколько мгновений растворившийся во мраке вновь возник посреди зала. На этот раз на нем был одет широкий белый фартук.

— Итак, мои друзья, — радостно воскликнул он, — каждый из вас сейчас получит ответственное задание, которое должен будет со всей тщательностью выполнять.

Мур с любопытством вытянул шею.

— Секретное задание?

Перл рассмеялся и отрицательно покачал головой.

— Нет. На этот раз секретность оставим в стороне. Мне не обойтись без вашей помощи. Все задания достаточно просты, но тем не менее, от тщательности их выполнения будет зависеть на сколько нам удастся провести этот вечер.

Оуэн вытянул руки по швам.

— Я готов.

— Я тоже.

— Я тоже… — заявили остальные.

— Вот и отлично, — Перл потер руки. — Первым я обращусь за помощью к Оуэну. Пожалуйста, подними с пола вон тот перевернутый стол, застели его скатертью, которую я положил в углу, затем задерни занавески на окнах, нас никто не должен здесь видеть.

— Слушаюсь, — радостно воскликнул Оуэн.

— Элис, в твои обязанности вменяется найти здесь свечи. Они должны быть где‑то здесь, я раньше видел, как выставляют их на столы. Джимми, а ты займись стульями.

Все получившие задания с готовностью бросились выполнять их. Лишь Келли нерешительно теребя кончик халата, стояла посреди зала.

Разобравшись с остальными, Перл подошел к ней.

— Келли, ты предпочитаешь командовать или выполнять приказания, которые буду отдавать я?

Она радостно улыбнулась.

— Я предпочитаю работать

— Очень хорошо. Сейчас я займусь тобой, — сказал Перл.

Однако, прежде чем он успел дать ей какое‑нибудь задание, Келли воскликнула:

— Ты осознаешь всю важность своего поступка?

— А что такое?

— Ты только посмотри на них! Мы все становимся здоровыми как только у нас появляется цель, к которой нам нужно идти. Разумеется, они несколько эксцентричные люди, но честно тебе признаюсь, Перл, я не встречала людей без каких‑либо странностей…

Перл не скрывал своей гордости.

— Да, ты права.

— Я горжусь тобою, — продолжила она. Перл удовлетворенно кивнул.

— Я готов во всем согласиться с тобой. К тому же мне просто радостно видеть этих людей счастливыми. Сознайся, что и ты тоже счастлива от этого.

Он притронулся к ее руке и Келли почувствовала, полузабытая сладостная дрожь пронзает ее тело.

— Я счастлива как никогда! — радостно воскликнула она. — Я просто не хочу возвращаться в клинику.

Перл сочувственно кивнул.

— Увы, это неизбежно, как не грустно признаваться в этом. Однако, клянусь тебе, Келли, наступит такой день, когда мы вызволим тебя из этой треклятой больницы. А пока забудь обо всех своих печалях и наслаждайся свободой. — На лице Перла появилась хитрая улыбка. — Кстати говоря, я приготовил тебе еще один сюрприз…

— Да? — удивленно воскликнула она. — Еще один сюрприз? Что может быть лучше того, что ты уже сделал для нас? Что это?

— Потерпи, — лукаво прищурился он. — Со временем ты все узнаешь. А пока терпение и еще раз терпение.

Перл уже было повернулся, чтобы уйти, однако Келли окликнула его.

— Послушай…

— Что?

— Мне кажется, что врачи заметили наше отсутствие…

Перл отчаянно замахал руками.

— Умоляю тебя, даже не упоминай этого слова. Забудь о больнице и наслаждайся этим вечером.

Его недовольство было столь забавным — Перл гримасничая зажмурил глаза и закрыл пальцами уши — что Келли не удержалась и прыснула от смеха.

— Да, наверное ты прав, — сказала она спустя несколько мгновений. — Не стоит портить атмосферу праздничного ужина.

Перл снова повернулся и в этот момент Келли воскликнула:

— Перл!

— Что?

— А где Элис? — обеспокоенно спросила она. — Что‑то я не вижу ее здесь.

Перл окинул взглядом зал.

— Не знаю, — пожал он плечами. — Вообще‑то, я послал ее поискать свечи где‑нибудь в подсобных помещениях.

С этими словами он направился к Муру, который развешивал на окнах занавески.

— Оуэн, а где Элис?

— Я не знаю, господин метрдотель, — испуганно пробормотал он.

— Но ведь ты отвечаешь за обслуживающий персонал…

— Но ведь она совсем недавно была здесь, — растерянно произнес он.

— Но теперь ее здесь нет, — настойчиво повторил Перл.

— Я нигде ее не вижу. Элис исчезла, — Келли обеспокоенно вертела головой по сторонам. — Надо ее найти. Может она вышла на улицу и потерялась там? Перл, не забывай о том, что она долго не была среди людей, на свободе и она вполне могла заблудиться.

Возникшее на несколько мгновений замешательство било нарушено шумом приближавшихся шагов.

— Подождите! — воскликнул Перл. — Кажется я что‑то слышу…

Мгновение спустя из темноты вынырнула радостно улыбающаяся Элис, на ней был поварской колпак и большой фартук. В руке она держала поварешку. Заметив удивленно воззрившихся на нее спутников, она словно настоящая манекенщица продемонстрировала свой новый наряд и, решительно взмахнув поварешкой, воскликнула:

— Элис!

— Ну вот, — радостно поглядывая на Келли воскликнул Перл. — Вопрос снят, господа. Позвольте вам представить нового шеф–повара.

Он подошел к девушке и заботливо поправил прядь курчавых черных волос, которая выбилась из‑под колпака.

Широко открытыми глазами Сантана и Иден долго смотрели друг на друга.

Первой неловкую паузу нарушила Сантана.

— Что ты здесь делаешь? — недоуменно спросила она.

Слегка смутившись, Иден ответила:

— Вообще‑то, я уже собиралась уходить. Разреши, я выйду.

Она шагнула навстречу Сантане, и та вынуждена была посторониться. Чтобы скрыть одолевавший ее стыд, Иден, словно пытаясь оправдаться, сказала:

— Забавно. У Кейта столько поклонниц, что они должны выстраиваться в очередь, чтобы попасть к нему.

Сантана закрыла дверцу шкафа и, гордо повернувшись к Иден, заявила:

— Я — не любовница Кейта. Я пришла к нему по делу. Мы уже давно договаривались об этом.

Произнося свою оправдательную речь, Сантана совершенно забыла о ключе от квартиры Тиммонса, который она вертела в руках.

Иден, разумеется, не преминула воспользоваться такой оплошностью соперницы.

— Со своим ключом? — саркастически отметила она. — Интересно, какие же это дела вы решили делать в его квартире? Забавное начало.

Но Сантана пока не потеряла самообладание. Размахивая ключом, она решительно заявила:

— Как бы то ни было, я не намерена вступать с тобой сейчас в склоку, Иден. Кейт просто попросил меня подумать о том, как можно переделать интерьер в его квартире. Только‑то и всего.

Иден понимающе кивнула.

— А ты будешь здесь главным украшением, — добавила она.

Сантана сверкнула глазами.

— По какому праву ты оскорбляешь меня? — возмущенно воскликнула она. — Я не одна из твоих подчиненных в ресторане!

— Ну, да, разумеется, — не скрывая ехидства, сказала Иден. — Девочка, ты набрала приличный темп. Вспомни про свой давний роман с Ченнингом–младшим, потом — Круз Кастильо, и вот теперь — окружной прокурор Кейт Тиммонс.

Но Сантана пока не собиралась сдаваться.

— Послушай, я хочу повторить тебе еще раз, — она старалась сдерживаться. — Кейт решил поменять интерьер в своей квартире, вот и все. Он дал мне ключи, чтобы я сделала предварительные эскизы. Я пришла вернуть ключ, потому что отказываюсь от заказа. Теперь тебе понятно?

Чувствуя, что срывается на крик, Сантана умолкла и резко отвернулась к окну. Иден иронически воскликнула:

— Что ж, отдаю должное твоей сообразительности. Но ты знаешь, что самое любопытное во всей этой истории?

Сатана обернулась.

— Что же?

— Мне совсем не жаль тебя. Я надеюсь, что ты все‑таки в конце концов потеряешь своего мужа, потому, что ты его недостойна.

Сантана криво усмехнулась.

— Я так и знала! Я знала, что ты все это время бредишь Крузом. Мне понятно также, почему ты решила ухлестывать за Кейтом. Ты делаешь все это только для того, чтобы заставить меня…

— … ревновать тебя? — закончила за нее Иден. — Честно говоря, мне нет никакого дела до твоих похождений. Абсолютно никакого.

В ее словах было столь глубокое осуждение, что Сантана снова не выдержала и отвернулась. Она даже не заметила, как руки ее снова задрожали, а в глазах проступили слезы.

— Мы с ним только друзья, — оправдывающимся тоном пробормотала она.

Вся эта сцена выглядела так, словно Иден была обвинителем в суде, а Сантана сидела на скамье подсудимых.

— Ну, конечно, так оно все и было на самом деле, — иронически воскликнула Иден. — Какая святая простота! Святая наивность! Вы действовали так неумело, что об этом сразу же узнала вся Санта–Барбара. И, вообще, почему ты предъявляешь ко мне претензии, когда сама открыто изменяешь мужу! — Иден разгорячилась, она бросала, слова словно камня в грешницу. — Я бы хотела рассказать все Крузу, но мне не хочется причинять ему боль. Я опасаюсь последствий. Мы с ним пожертвовали многим ради этого никчемного, ничтожного брака — вашего брака, твоего и Круза…

Сантана не выдержала. Резко развернувшись, она столь же гневно заявила:

— Я никогда не просила о каком‑то одолжении, я просто мечтала о любящем муже. Круз давным–давно мог бы уйти, если он несчастлив со мной, но он никогда не уйдет от меня. Ты слышишь, Иден? Никогда.

Иден почувствовала правоту ее слов. Она опустила голову я негромко сказала:

— Да, это так. Круз — человек слова. И брачные узы для него кое‑что значат, чего нельзя сказать о тебе, ради того, чтобы ранить его, ты готова на любую подлость, любое предательство. Ты открыто издеваешься над ним.

— Это неправда. Ты как никто на этом свете должна знать, что я и раньше любила Круза. Я и теперь продолжаю любить его.

Иден пристально посмотрела в глаза Сантане.

— Но ведь это неправда! Иначе ты была бы до конца честна перед ним и не обманывала бы его. Ты бы не делала того, что делаешь сейчас

Теперь уже убежденность Иден сделала свое дело. Сантана смущенно опустила глаза и стала нервно дрожащими пальцами теребить краешек костюма.

— Нет. Нет, это не так, это невозможно, хотя порой я этого и хочу, но… Иден, послушай меня. Я все‑таки еще не теряю надежды сохранить брак. Ты должна мне поверить. Ведь у нас с тобой такие похожие судьбы. Мы обе любим, но без взаимности.

Но ее горячие слова, брошенные в адрес Иден, разбились будто о каменную стену.

— Мне очень жаль тебя, — сказала Иден холодным тоном. — Я ошибалась.

С этими словами она взяла со стола свою сумочку и молча направилась к двери.

Спустя несколько мгновений Сантана осталась в квартире Тиммонса одна. Она молча опустилась на диван и обреченно склонила голову.

Марк Маккормик подошел к двери ресторана «Ориент Экспресс» я озабоченно посмотрел на табличку: «Сожалеем, но сегодня вечером ресторан закрыт для посетителей. Частная вечеринка».

Марк взглянул на часы. Было уже начало девятого. Несколько минут Марк в нерешительности топтался у дверей, а затем, невзирая на формальный запрет, открыл дверь и вошел внутрь.

В ресторане было тихо и безлюдно, ничто не говорило о том, что здесь проходит шумное сборище.

Марк осмотрелся по сторонам и, не увидев Мейсона, выругался?

— Черт побери! Где же он? Уже девятый час.

Озабоченно оглядываясь, Марк медленно прошел в зал и осмотрелся. Никого.

— Мейсон, — крикнул он. — Ты здесь?

Спустя несколько мгновений за его спиной послышались шаги. Марк резко обернулся. В дверях стоял Мейсон. На его лице, покрытом многодневной щетиной, не выражалось никаких чувств.

— Наконец‑то, ты пришел, — недовольно сказал Маккормик. — Я уже думал, что мы не сможем встретиться здесь сегодня. На лице Мейсона не дрогнул ни один мускул.

— Да, я пришел, — мрачно сказал он. Марк почувствовал, что тон голоса Мейсона не обещает для него ничего хорошего, и начал суетливо размахивать руками.

— Послушай, Мейсон. Может быть, пойдем, выберем для разговора какое‑нибудь другое место…

— А чем тебе не нравится зал ресторана «Ориент Экспресс»? — высокомерно спросил Мейсон. — По–моему, ничего более уютного в этом городе нет.

Марк криво улыбнулся.

— Я прочитал вывеску на двери. В ресторане проводится частная вечеринка. Мне кажется, что нам здесь не место.

Не меняя тона и выражения лица, Мейсон сказал:

— Это я снял ресторан на весь вечер. Кроме нас с тобой, здесь больше никого нет.

Марк бросил растерянный взгляд на дверь.

— Да, весьма экстравагантный жест, — пробормотал он.

— Теперь я могу позволить себе такие шалости, — удовлетворенно произнес Мейсон.

С этими словами он полез в оттопыренный кару пиджака и достал оттуда маленький, словно игрушечный пистолет.

Увидев оружие, Марк отшатнулся назад и уперся спиной в стенку. Выставив вперед руки, словно пытаясь защититься, он воскликнул:

— Что это? Что ты делаешь? Что все это означит? У тебя, что, в руке настоящий пистолет?

Мейсон с мрачной решительностью неотрывно смотрел в глаза Маккормика.

— Марк, — тихо сказал он, — наступил час расплаты! Сейчас ты пойдешь туда, куда я тебе скажу. И не вздумай делать глупости…

Маккормик ошеломленно смотрел на вороненую стальную игрушку, не в силах поверить в то, что Мейсон способен проявить отчаянное безрассудство.

Но, очевидно, это было так, потому что Мейсон движением головы показал Марку на дверь.

Подъезжая к своему дому, Тиммонс увидел, что свет в окнах еще горит. Значит, Иден не ушла. Он припарковал машину и быстрым шагом направился к двери. Она, однако, оказалась запертой.

— Хм… Странно, — пробормотал Тиммонс, доставая из кармана ключ. — Она, что — закрылась от страха?

Однако в квартире никого не было. О том, что здесь кто‑то был, напоминали лишь два пустых бокала и выпитая до половины бутылка шампанского.

— Иден, — негромко позвал Тиммонс Она не откликалась.

Кейт налил себе в бокал шампанского и уселся и диван, поглаживая одной рукой кота.

Спустя несколько минут он заметил на журнальном столике сложенную вдвое бумажку. Решив, что это, очевидно, записка от Иден, он развернул и прочел ее

— В восемь тридцать в гараже?.. Б?..

Он затравленно посмотрел по сторонам, словно боялся, что за ним подсматривали.

— Черт возьми! Он, что, приходил сюда? Интересно, а где была в это время Иден? Мне только остается молить бога о том, что она покинула этот дом раньше…

Кейт в ярости разорвал записку на мелкие клочки и бросился к двери.

Не получив согласия на свое предложение о повторном браке, СиСи стал с гораздо большим вниманием относиться к Софии. Он понимал, что София по горло сыта его равнодушием и невнимательностью, а потому старался всячески продемонстрировать ей свою привязанность и нежность. Ему стало ясно, что после того, что было в их жизни он должен относиться к ней по–особому. Однако за свою жизнь он привык всегда добиваться намеченной целя и в его крови всегда начиналось кипение, если этой цели не удавалось достигнуть сразу.

СиСи понимал, что в нынешних его отношениях с Софией, самое главное это не торопить события, однако, мальчишеское нетерпение всякий раз давало о себе знать

Вот и сегодня, пригласив ее на ужин, СиСи сразу же взял быка за рога. Даже не позаботившись о том, чтобы наполнить бокалы, он взял ее руку в свою ладонь и произнес:

— София, давай проведем сегодняшнюю ночь вдвоем…

Она не смогла удержаться от смеха.

— СиСи, ты неисправим. К сожалению, я не могу этого сделать.

— Но почему? Что случилось? — нетерпеливо спросил он.

София снова улыбнулась.

— Может быть, ты сначала нальешь мне вина?

— А, да. Конечно.

СиСи потянулся к бутылке. Когда вино было налито, он поднял бокал и торжественно сказал:

— Давай выпьем за нас.

София молча согласилась. Они поставили бокалы обратно, СиСи снова спросил:

— Ну, так что, ты согласна?

Она посмотрела на него с некоторым сожалением.

— Я вынуждена еще раз повторить тебе, СиСи — нет.

— Ты все еще обижена на меня?

Несмотря на акт годы, он был столь же порывист и нетерпелив, как и двадцать пять лет назад. София с улыбкой покачала головой.

— Я не держу на тебя зла, СиСи. Мне не нравится другое. Нас опять сблизил обман.

СиСи развел руками.

— Но я не думаю, что это может стать препятствием для того, чтобы провести сегодняшнюю ночь вдвоем. Почему ты не хочешь остаться?

София поднялась из‑за стола.

— Мне нужно побыть одной. Я хочу обдумать твое предложение. К тому же, вспомни, сколько событий произошло за последнее время. Мейсон, Мэри, Келли… Все это громоздится у меня в голове и я не могу понять, что мне делать. Да, мне нужно подумать над многим. К тому же, вспомни, как распался наш брак в первый раз. Кто может дать гарантию, что это не повторится и сейчас?

СиСи с горячностью мальчишки вскочил и, обняв ее за плечи, стал прижиматься губами к волосам Софии.

— Мы будем счастливы, — шептал он ей на ухо, София немного помолчала.

— Знаешь, я не могу сказать, что разделяю твою убежденность в этом.

СиСи повернул ее к себе и проникновенно произнес

— София, никто не может дать гарантий, кроме Господа Бога. Я думаю, что ты прекрасно понимаешь это. Иначе, наверняка, не пришла бы сюда.

— Нет, СиСи. Я советую тебе хоть изредка прислушиваться к здравому смыслу, — она направилась к двери. — Тогда ты не будешь сомневаться в моей любви. Вспомни день нашей свадьбы. Я поклялась тогда любить тебя вечно и я не нарушила своей клятвы.

Когда она остановилась у двери, СиСи молча поцеловал ей руку.

— Надеюсь все же, что ты примешь мое предложение, — с грустью глядя на Софию, сказал он. — Я бы хотел, чтобы ты вернулась в мой дом, здесь не хватает тебя. Соглашайся, я сделаю все для того, чтобы мы были счастливы.

СиСи медленно потянулся к ее губам, и София почувствовала, что не может устоять. Он обнимал ее все крепче и крепче. Она отвечала ему с той же страстью.

Но… Как это бывает в большинстве случаев, минуты блаженства прерываются самой жизнью.

Телефонный звонок.

СиСи неохотно оторвался от Софии и, поморщившись, сказал:

— Извини.

— Да, конечно, — смущенно сказала она.

СиСи поднял трубку.

— Алло. Да, доктор Роулингс…

Лицо его стало серьезным. София поняла, что что‑то случилось с Келли.

— Не понимаю, — озабоченно сказал СиСи. — Что? Вы хотите сказать, что она сбежала? Куда сбежала? Когда это случилось? Хорошо, — той его голоса стал решительным. — Доктор Роулингс, действуйте так, как считаете нужным. Да, я буду ждать вашего звонка.

— Что, что случилось? — встревоженно спросила Софии, когда СиСи положил трубку.

— Келли. Вместе с несколькими другими пациентами она умудрилась сбежать из клиники. Доктор Роулингс объявил розыск. Он поставил в известность полицию.

София заторопилась.

— Я поеду домой. Возможно, она позвонит мне или появится у меня.

СиСи сокрушенно махнул рукой.

— Я очень волнуюсь.

Уже в дверях София обернулась.

— Если что‑то случится, обязательно дай мне знать.

— Разумеется, и ты тоже.

Оставшись один, он стал нервно расхаживать по комнате.

— Где же она сейчас?

ГЛАВА 5

Мейсон собирается поставить точку в своих взаимоотношениях с Марком. Иден действует на свой страх и риск. Ужин в закрытом кафе продолжается. Тиммонс отправляется в гараж. Круз и Сантана встречаются в ресторане. Неожиданное проявление страсти. Джулия получает письмо. Марк Маккормик делает признание, которое не удовлетворяет Мейсона.

Марк едва переставлял негнущиеся ноги. Страх сковал его, словно стальным обручем. Мейсону приходилось то и дело подталкивать его в спину дулом пистолета.

— Иди на лестницу, — хмуро сказал он.

— Мы идем наверх? — испуганно пробормотал Марк.

— Да. На крыше будет удобнее.

Спустя несколько минут они оказались перед дверью, которая вела на крышу отеля Кэпвеллов.

— Я не пойду! Не пойду! — дрожащим голосом воскликнул Марк.

— Ты хочешь, чтобы прямо здесь мне пришлось нажать на курок? — мрачно произнес Мейсон.

Марк вынужден был повиноваться. Вечерняя свежесть окутала город. Испуганно озираясь по сторонам, Марк с поднятыми руками вышел на крышу.

— Это безумие, Мейсон! Ты совершаешь ошибку, — тяжело дыша, сказал он.

— Повернись лицом, — скомандовал Мейсон. Марк повиновался.

Испуганно глядя на пистолет, он произнес:

— Откуда у тебя оружие? Тот усмехнулся.

— Пусть эта проблема тебя не волнует. Мы живем в достаточно свободной стране, и каждый обладает неограниченными возможностями, — философски промолвил он. — Лучше подумай о вечном…

Марк не скрывал страха.

— Что тебе нужно? Ты же хотел помириться! Или все, что ты написал мне в этом письме было просто уловкой для отвода глаз? Ты хотел выманить меня сюда для расправы?

— Я солгал, — спокойно произнес Мейсон.

— Так что, ты решил меня припугнуть? Тебе этого надо, этого? — выкрикнул Марк. — Ну, хорошо, тебе это удалось! Ты удовлетворен? Что дальше? Что еще?

Не отводя от Марка дула пистолета, Мейсон неотрывно смотрел на него.

— Неужели ты не догадался, Марк? Ты все время говорил, что любишь Мэри, что твое чувство настолько сильно, что тебе не пережить смерти любимого человека… Ну, так вот, Марк, я избавлю тебя от мучений.

От пронзившей его ужасной догадки Марк в буквальном смысле слова затрепетал. Его губы тряслись, руки дрожали.

— Мейсон…

Тот утвердительно кивнул.

— Да, ты угадал, Марк. Я собираюсь избавить тебя от мучений. Я убью тебя.

Марк стал медленно отступать назад…

Гараж, расположенный по указанному в записке адресу, оказался совсем недалеко. Иден была там через несколько минут.

Возле распахнутых дверей довольно неказистого строения стоял небольшой микроавтобус. Внутри было темно и пусто. Лишь в небольшом помещении за стеклянной перегородкой горела настольная лампа.

Иден осторожно вошла в распахнутую дверь и прижимаясь к стене пробралась к комнатке. Стараясь не зацепиться ногой за разбросанные по полу автомобильные покрышки и запчасти, она осторожно приложила ухо к стеклу.

В комнате кто‑то говорил по телефону.

Спустя несколько секунд Иден поняла, что слышит голос того же самого человека, который приходил в дом Кейта Тиммонса и оставил для него записку. Тот же самый акцент, те же самые интонации.

Очевидно, никого не опасаясь, человек за стеной громко говорил в трубку:

— Да, мы готовы принять сегодня два десятка человек.

После этого он произнес несколько фраз по–испански, затем снова перешел на английский:

— Да, только убедись в том, что это проверенные, надежные люди. Они должны быть молоды и физически здоровы, чтобы выполнять тяжелую работу. Да, конечно, я уверен в том, что они справятся…

Иден осторожно заглянула в комнату. Она не видела лица человека, который сидел к ней спиной, но теперь уже ни капли не сомневалась в том, что не ошиблась.

Это был именно тот человек. Он сидел, закинув ноги в сапогах из змеиной кожи на стол.

— Да, в случае неприятностей на границе, — продолжил он, — шофер знает, что делать. Да, конечно. — Он снова перешел на испанский язык, а затем попрощался с собеседником на другом конце провода: — Счастливо.

Не дожидаясь окончания его разговора, Иден осторожно покинула гараж. На наружной стенке строения она увидела телефон–автомат. Покопавшись в кармане, она нашла несколько монеток и опустила их в приемное устройство телефона.

Иден показалось, что в гараже раздался какой‑то шум. Осторожно повесив трубку назад, она спряталась за углом, однако шум больше не повторился. Иден снова пробралась к телефону я, сняв трубку, быстро набрала номер. Ей казалось, что несколько мгновений превратились в вечность.

— Ну, быстрее же, быстрее, — шептала Иден, настороженно оглядываясь по сторонам.

В трубке раздавались длинные гудки.

— Ну, куда же ты подевался?

Наконец раздался характерный щелчок. Иден в начале облегченно вздохнула, однако, то, что она услышала, вновь привело ее в отчаяние. Это был автоответчик.

— К сожалению, нас сейчас нет дома, — услышала она голос Круза, записанный на магнитофонную пленку. — Если вы хотите оставить какую‑нибудь информацию, говорите после звукового сигнала.

Дождавшись, пока прозвучит сигнал, Иден торопливо произнесла в трубку:

— Круз, это я, Иден. Я сейчас нахожусь на Рэдблафф–Роуд, 925. Здесь происходит что‑то странное. Срочно приезжай.

Она повесила трубку.

Вокруг по–прежнему было тихо. Иден решила, еще раз взглянуть, что происходит в гараже. Войдя внутрь, она стала осторожно пробираться вдоль стены. Однако в этот момент она услышала, как к гаражу подъезжает автомобиль. Если ее сейчас застанут здесь, Иден не поздоровится.

Она стала испуганно вертеть головой в поисках спасения. Увидев стоящий в распахнутых дверей гаража микроавтобус она решила спрятаться там. Иден осторожно забралась внутрь и закрыла за собой дверцу.

Спустя несколько мгновений она услышала, как рядом с ней, заскрипев тормозами, остановился автомобиль.

Марк прижался к стене, высоко подняв дрожащие руки.

— Ты с ума сошел, — пробормотал он. — Остановись, Мейсон. Зачем тебе это нужно? Полиция сразу же заподозрит тебя.

— Вполне возможно, — с мрачной решимостью сказал Мейсон. — Но мне все равно, что произойдет дальше. Ты заплатишь за все то зло, которое причинил Мэри и мне.

Не опуская пистолета, он подошел ближе.

— Око за око, зуб за зуб, — так сказано в Библии, — сквозь плотно сжатые губы процедил Мейсон.

Марк помимо своей воли рухнул на колени перед Мейсоном, вытянув вперед руки.

— Нет, нет! — закричал он. — Мейсон, ты должен выслушать меня. Я… Я не убивал Мэри! Тебе прекрасно это известно.

Разумеется, в такой ситуации он был готов сказать все, что угодно, лишь бы не увидеть, как Мейсон нажимает на курок.

— Ты лжешь, мерзавец! — воскликнул Мейсон. Он вытянул руку с пистолетом, очевидно, уже намереваясь выстрелить.

— Нет, нет! Не стреляй! — завопил Марк. — Не надо горячиться, я сделаю все, что ты захочешь… Оставлю медицинскую практику, уеду из Санта–Барбары… Только не убивай меня! Неужели ты не видишь, я готов сделать все! Только не убивай меня…

Мейсон покачал головой.

— Теперь ты понимаешь, что чувствовала Мэри, когда ты изнасиловал ее? Она умоляла тебя точно так же, как ты сейчас умоляешь меня. Она была готова дать любую клятву, чтобы ты прекратил. Сейчас ты понимаешь, каково это?

— Нет, нет — выкрикнул Марк. — Я не насиловал ее!

Мейсон решительно приставил ствол пистолета к виску Маккормика.

— Ты солгал в последний раз, — словно вынося смертный приговор, произнес он.

Насмерть перепуганный Марк заверещал:

— Хорошо, хорошо…

Он представлял собой сейчас такое жалкое зрелище, что Мейсон отвел пистолет в сторону.

— Да, я изнасиловал ее… — выдавил из себя Маккормик. — Я выместил свою злобу! Ты, что — не понимаешь, что в тот момент я не мог контролировать себя. Ясно, Мейсон?

Мейсон мстительно улыбнулся.

— Это не оправдание.

В его глазах сверкала такая ярость, что Марк понял — еще мгновение, и Мейсон нажмет на курок. Тогда уж точно ничто не поможет ему. Нужно было любыми средствами тянуть время.

— О, Боже… — простонал Марк. — Мейсон, послушай меня. Мэри довела меня до бешенства, она призналась, что любит тебя. Для меня это было невыносимо, и я сорвался.

Мейсон медлил.

— Она ничего не скрывала? — спросил он. — Она сказала тебе, какие между нами отношения?

— Да! — выкрикнул Марк. — Я хотел наказать вас обоих. И тебя, и ее… В ту ночь я вас возненавидел.

— Вот как? И поэтому ты изнасиловал ее?

— Да, да, — кричал Марк, размахивая руками. Мейсон почувствовал, как его охватывает непреодолимое желание нажать на курок, однако он сдержался. С ненавистью глядя на Маккормика, он произнес:

— Марк, ты сможешь остаться в живых. Но только при одном условии…

От страшного нервного возбуждения оба тяжело дышали. Марк хватал губами воздух, словно выброшенная из воды рыба. Хотя Мейсон еще не привел в исполнение свою угрозу, призрак близкой смерти все еще не покидал Маккормика. Он жадно ловил каждое слово Мейсона, готовый согласиться на все его условия, только бы остаться в живых.

— Ты напишешь признание, — сказал Мейсон, — или ты не согласен?

— Да, да! Я согласен, — поспешно воскликнул Марк. — Я напишу все, что ты захочешь.

Не опуская пистолет, Мейсон свободной рукой полез во внутренний карман пиджака и достал оттуда смятый листок бумаги и ручку.

— Тогда пиши, — холодно сказал он, бросая бумагу и ручку в лицо Маккормику.

Марк понял, что наступила временная передышка. Трясущимися руками он подобрал листок и перо.

— Только прошу тебя, — пробормотал он, — опусти пистолет. Я не могу писать, когда мне угрожают оружием.

Мейсон мрачно усмехнулся.

— Сможешь…

Перл возился у накрытого скатертью стола, когда из кухни повалили клубы дыма.

— Там что‑то случилось! — воскликнул он. — Келли, беги за мной!

Девушка бросила свои дела и метнулась за ним. Спустя несколько секунд они вывели из задымленного помещения Элис, которая, наглотавшись дыма, глухо кашляла в кулак. Из глаз ее катились слезы.

Немного отдышавшись, она прошептала:

— Извините меня, извините.

Перл улыбался, стараясь подбодрить девушку.

— Ничего страшного, Элис. Все в порядке. Не надо извиняться, не обращай внимания… Мы потушили вовремя. Такой случай обязательно бывает хоть раз в жизни у каждого повара. Пролитое масло, к сожалению, иногда загорается. Успокойся, уже все позади.

По щекам у Элис катились крупные слезы.

— Простите, простите… — шептала она. Келли обняла девушку за плечи и сказала:

— Все позади, Элис Не нужно плакать.

— Да! — весело воскликнул Перл. — Давайте вернемся к десерту, приготовленному нашим очаровательным шеф–поваром.

Элис перестала плакать. Вытирая слезы, она с надеждой посмотрела на Келли.

— Все в порядке, — сказала та. — Не нужно плакать.

— Ну, что, Элис, успокоилась? — с улыбкой спросил Перл. — Улыбнись.

Келли ободряюще погладила Элис по руке.

— Я хорошо понимаю тебя. Окружающие части осуждали меня за совершенные поступки. Они выносят поспешные суждения, не разобравшись в ситуации тех мотивах, которыми я руководствовалась. Успокойся.

Элис понимающе кивнула. Перл с удивлением посмотрел на Келли.

— Келли, ты молодец. Ты совершенно объективно оценила суть своего конфликта с окружающим тебя миром. Постарайся теперь вспомнить, что произошло с тобой в отеле. Возможно, вспоминая прошлое, ты восстановишь защитное поле сознания и станешь менее ранимой.

В этот момент дверь кухни широко распахнулась, и в дверном проеме показался Оуэн Мур. Размахивая над головой полотенцем, он пытался разогнать дым. Однако, вместо этого удушливые густые клубы повалили в помещение кафе, поднимаясь к потолку.

— Оуэн, что ты делаешь? — завопил Перл. — Зачем ты закрыл дверь? Нет, нет! О, Боже!

— Я хочу, чтобы здесь был чистый воздух, — растерянно пробормотал Оуэн.

— Нет, не надо! — крикнул Перл.

Но было уже поздно. Установленный под потолком датчик пожарной сигнализации сработал. Заморгала красная лампочка, послышался звуковой сигнал.

— Зачем ты включил сигнализацию? — воскликнул Перл.

Оуэн стал метаться по комнате, бессмысленно размахивая полотенцем.

Ситуация становилась угрожающей: если в службе пожарной охраны засекли сигнал, то это неминуемо означало, что сбежавших из клиники пациентов в скором времени обнаружат. Нужно было срочно что‑нибудь предпринять…

Иден осторожно приложила ухо к дверце микроавтобуса. Она услышала, как из подъехавшего к гаражу автомобиля вышел человек и торопливо направился в гараж. Потом она услышала, как открывается дверь в отгороженную комнатку и сидевший там человек сказал:

— А, это ты? Заходи.

Дверь закрылась, и Иден, как ни старалась, больше ничего не смогла расслышать. Она пыталась понять, что происходит, но ей не удавалось это сделать. Она была сейчас слишком далеко.

Иден ужасно хотелось увидеть, кто приехал в гараж, и потому она осторожно потянула на себя ручку машины. Однако, микроавтобус не открывался.

Безуспешно подергав за ручку несколько раз. Иден поняла, что оказалась в ловушке…

Тиммонс вошел в комнату за стеклянной перегородкой и закрыл за собой дверь.

— Добро пожаловать, окружной прокурор! — сказал его собеседник.

Это был высокий седоволосый мужчина с неестественно белыми зрачками глаз.

— Я надеялся встретить тебя дома. Но не застал.

Не поздоровавшись, Тиммонс хмуро буркнул:

— У тебя возникло какое‑то неотложное дело? Ты слишком много позволяешь себе — заходишь в гости без приглашения, оставляешь записи на моем столе… Это было безрассудно…

Его собеседник сидел в той же позе — закинув ноги на стол. Внимательно выслушав слова Тиммонса, он рассмеялся.

— А я люблю совершать безрассудные поступки, амиго. Это позволяет поддерживать необходимую форму и не обрастать жиром.

Тиммонс немного успокоился.

— Надеюсь, никто из моих назойливых соседей тебя не видел? — уже более миролюбивым тоном сказал он.

Тот улыбнулся.

— Конечно, нет. Амиго, сердиться все‑таки должен не ты, а я. Пойми, в каком серьезном положении я оказался. Но я же не обижаюсь.

Тиммонс полез во внутренний карман пиджака и достал оттуда две толстые пачки стодолларовых банкнот. Размахивая деньгами перед носом собеседника, окружной прокурор усмехнулся.

— Держу пари, что ты будешь вести себя смирно, пока у меня есть это.

Он протянул деньги своему собеседнику, глаза которого загорелись при виде круглой суммы.

Тот потянулся за купюрами, но Тиммонс, дразня и помахивая деньгами, отдал ему лишь одну пачку банкнот с изображением Бенджамина Франклина.

— Одну — сейчас, — с издевательской усмешкой сказал окружной прокурор, — а еще одну — по возвращении из Мексики.

Его белоглазый визави услужливо вскочил из‑за стола и жадно схватил деньги.

— Амиго, разве я когда‑нибудь подводил тебя раньше?

Белоглазый направился к выходу из гаража. Спустя минуту Иден услышала, как он крикнул:

— Собирайтесь. Нам пора ехать.

Какой‑то человек, очевидно, ожидавший его, вышел из‑за утла я направился к микроавтобусу.

Иден с замиранием сердца слышала все нарастающий шум шагов. Спустя несколько мгновений она поняла, что человек направляется к микроавтобусу, в котором она пряталась.

В поисках спасения Иден начала шарить вокруг себя. Ей повезло. На полу лежало какое‑то старое одеяло. Иден забилась в угол и прикрылась одеялом. Затаив дыхание, она ждала…

Сантана сидела за стойкой бара в «Ориент Экспресс», когда в дверях появился Круз.

— А, вот ты где…

Увидев мужа, она стала нервно теребить краешек платья.

— С тобой все в порядке? — участливо спросил он, останавливаясь рядом с Сантаной.

Стараясь не поднимать глаза, она ответила:

— Да, конечно.

Круз с сомнением заглянул ей в лицо.

— А почему ты сидишь здесь одна?

— Я ждала тебя, — торопливо ответила Сантана. Мне нужно было вернуть ключ Гринвальду, поэтому я отлучилась на некоторое время. А когда вернулась, все было уже закрыто. И тебя здесь тоже не было.

— Да? — по–прежнему сомневающимся тоном произнес он. — А почему ты не поехала домой?

Глаза Сантаны так предательски бегали, что одному только Богу известно, как мог Круз удержаться от подозрений.

— Но ведь мы договорились с тобой встретиться здесь, в «Ориент Экспрессе»…

Круз пожал плечами я огляделся вокруг.

— Это так, но… Ведь я не знал, что сегодня вечером ресторан будет закрыт. Они никого но предупреждали об этом. Может быть, поедем куда‑нибудь в другое место поужинать?

Как и любая женщина в ее положения, Сантана постаралась отвлечь внимание мужа надежным, проверенным способом.

— Круз, — проникновенно прошептала она. — Я так люблю тебя…

Он недоуменно посмотрел на Сантану.

— Что это на тебя вдруг нашло?

Она встала из‑за стойки и обняла его за шею.

— Я люблю тебя, — повторила Сантана, прижимаясь К Крузу. — Я хочу, чтобы ты поверил мне.

Он недоуменно смотрел на жену.

— Я верю тебе.

Она сплела руки за его шеей, притянула к себе голову мужа и прошептала:

— Я хочу тебя…

Впившись поцелуем ему в губы, она, как только могла, старалась продемонстрировать охватившую ее страсть.

Круз не сопротивлялся, но когда она начала стаскивать с него пиджак и расстегивать рубашку, он с трудом оторвался от нее и пробормотал:

— Может быть, не нужно этого делать здесь я сейчас, дорогая?

Сантана страстно ласкала его руками и, не открывая глаз, прошептала:

— А почему нет? Давай сделаем это прямо здесь и сейчас. Я так хочу… Ты не представляешь, Круз, как я соскучилась по тебе!.. Ты не представляешь, как мне плохо без тебя… Целыми днями и вечерами ты пропадаешь на работе, ты совершенно забыл обо мне. А сейчас, когда Брэндон отправился в летний лагерь, ты, наверное, навсегда готов позабыть о своем доме. Подумай обо мне, ведь я всегда жду тебя, всегда жажду тебя, мне всегда хочется близости с тобой. Давай сделаем это здесь, в первый раз в жизни… Пожалуйста.

Круз уже готов был поддаться на страстный зов жены, однако в этот момент в двери появилась Джулия… Уэйнрайт. Круз поспешно натянул на себя пиджак.

— Джулия… — с недовольством произнес он. Та застыла в дверях, не в силах оторвать взгляд от столь волнующей сцены. Очевидно, таких страстей в полуметре от себя она еще не встречала.

Когда Круз обратился к ней, она еще некоторое время широко раскрытыми глазами смотрела на Сантану, а затем, словно с запозданием опомнившись, отвела взгляд.

— О, извините, — сказала она. — Я не хотела вам мешать.

Обняв мужа, Сантана положила голову ему на грудь и не поворачивалась к Джулии.

— Ты кого‑то ищешь? — поинтересовался Круз.

— Да, я хотела узнать, не видели ли вы где‑нибудь окружного прокурора, Кейта Тиммонса?

— А что, он должен быть здесь? — спросил Круз.

— Да, он говорил, что договорился поужинать здесь сегодня с Иден Кэпвелл.

Сантана едва не выдала себя. Услышав, как Джулия произносит имя Тиммонса, она оторвалась от мужа и резко повернула голову к Джулии.

Но Круз не обратил на это внимание. Он был занят восстановлением порядка в своей верхней одежде. Иными словами, застегивал пуговицы на рубашке.

Сантана уже не в первый раз слышала, да и видела, как Тиммонс выказывает свое расположение и уделяет знаки внимания Иден.

Это уже не просто настораживало, это глубоко тревожило и волновало ее. Временами она даже чувствовала приступы бешенства.

Иден делает это все словно ей, Сантане, назло. Сначала она постаралась сделать все, чтобы отнять у Сантаны мужа. Теперь, когда ей этого показалось мало, она стала проявлять плохо скрываемый интерес к ее любовнику.

Это уже переходит всякие границы. Сантана мысленно поклялась себе отплатить за все этой выскочке из аристократической семьи. Может быть, сейчас ей не удастся это сделать, однако, со временем она воплотит свой план в жизнь. Сантана не может оставить все это просто так, словно ничего не происходит.

Происходит. Эта белокурая бестия, Иден, думает, что ей все на свете позволено только потому, что она родилась в богатой семье и ей с детства позволяли делать все что угодно.

Сантана не может похвастаться происхождением, голубой кровью. Но уж чего–чего, а гордости ей не занимать. Чувства бурлили и кипели в ней, но, слава Богу, Круз этого не заметил.

— Я видел Кейта несколько часов назад, когда он разыскивал Мейсона.

— А, — улыбнулась Джулия. — Понятно. В таком случае, я заеду к нему домой. Еще раз извините меня.

Она уже повернулась, чтобы покинуть зал, но в этот момент в дверях появилась еще одна фигура. Это была Джина Кэпвелл.

— Джулия, вот ты где! — воскликнула она с порога. — А я повсюду тебя ищу…

У Круза не было никакого желания встречаться с бывшей женой СиСи Кэпвелла, поэтому аккуратно взяв Сантану под локоть, он вместе с ней вышел из ресторана.

— А что, Джина, у тебя есть какое‑нибудь важное дело ко мне? — прохладным тоном сказала Джулия. — По–моему, мы не находимся в столь дружеских отношениях, чтобы у нас могли быть какие‑то общие дела.

Джина притворно улыбнулась.

— У меня есть кое‑что для тебя. — Покопавшись в сумочке, она достала оттуда продолговатый белый конверт. — Это попросили передать тебе.

Джулия с любопытством взяла протянутый ей конверт, который, судя по надписи на нем, был адресован ей, и повертела его в руках.

— От кого же это?

Не снимая с лица медовой улыбки. Джина промолвила:

— Спроси у слизняка Маккормика. Еще одно такое же письмо было адресовано ему. Наверное, он знает, в чем тут дело.

Не дожидаясь от Джулии ответа, она развернулась и, гордо подняв голову, покинула ресторан.

Джулия открыла конверт и достала сложенный вдвое листок бумаги: «Встретимся в зале судя в девять вечера. Это очень важно. Мейсон.»

Она задумчиво провела пальцем по щеке и медленно зашагала к выходу.

Часы над дверью ресторана показывали половину девятого.

В этот самый момент Мейсон и Марк Маккормик стояли на крыше отеля Кэпвелл — почти на том же самом месте, где погибла Мэри.

Приложим к стене листок бумаги, Марк писал признания.

Пока Маккормик был занят своим делом, Мейсон отошел немного в сторону и глянул с верхушки небоскреба на раскинувшийся внизу, подернутый вечерней дымкой город.

У него слегка закружилась голова. На фоне сияющего невероятной голубизной неба, по которому ветер гнал светлые редкие облачка, серебрившийся в прозрачном воздухе небоскреб казался стройным и величавым. В этот час на город нисходит такое очарование, что не разглядеть его мог только слепой.

С огромной высоты взору Мейсона представали дрожащие в закатном мареве улицы и громады зданий, а там, где их белая россыпь обрывалась синел океан, сверху казалось, будто он поднимается в гору.

С востока почти мгновенно надвинулись сумерки, а навстречу им вставали огни Санта–Барбары. Весь этот манящий простор переливался странным мерцающим светом.

Там, внизу, были властные мужчины и еще более властные женщины, меховые манто и скрипки, сверкающие автомобили и вывески ресторанов, подъезды спящих дворцов, фонтаны, бриллианты, старые погруженные в тишину сады, празднества, желания, любовь и на до всем этим господствовали жгучие вечерние чары, навевающие мечту о величии и славе.

Глядя туда, Мейсон невольно подался вперед. Он почувствовал себя самоубийцей, пытающимся покончить счеты с жизнью таким простым способом. Он едва удержался от все сильнее охватывающего его желания прыгнуть вниз.

Он еще раз бросил взгляд на залитые светом улицы и шикарные поместья в богатых пригородах Санта–Барбары. Вечером на верандах там собирается роскошная публика. Они наливают коктейли, ведут светские разговоры, однако все это уже не для Мейсона, и — он надеялся — не для Марка Маккормика… На увитых цветами террасах, где сновали одетые в белое официанты, звучали экзотические мелодии — люди развлекались. Там и тут проходили маленькие дружеские вечеринки.

Тем временем солнце уже упало в океан и расплылось по воде как огромный колышущийся красноватый гриб. Его живительные лучи уже почта не освещали окраины города.

Мейсон переборол в себе желание прыгнуть вниз и отошел от края небоскреба.

Его визави тем временем, мучительно раздумывая над каждым словом, царапал слова признания. Наконец, спустя несколько минут он протянул исписанный несколькими рядами пляшущих букв листок и дрожащим голосом сказал:

— Возьми, я написал признания, которые ты требовал. Ты получил все, что хотел. Теперь можно уйти?

Мейсон взял бумажку и небрежно сунул ее в карман. В ответ на вопрос Марка он мрачно усмехнулся:

— Нет.

— Что? — воскликнул Марк. — Ты же обещал меня отпустить, если я напишу эту бумагу.

— Этот документ, — Мейсон похлопал себя по карману, — оправдает меня в глазах людей.

— А что ты собираешься делать? — закричал Марк,

Его лицо побелело так, что это было заметно в вечерней темноте.

— Ты знаешь, Марк, — решительно сказал Мейсон, — последнее время меня все чаще посещают мрачные мысли.

Трепещущими от ужаса губами Марк едва слышно вымолвил:

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты думал когда‑нибудь о смерти?

Марк отступил на шаг назад.

— Зачем об этом думать? — трясясь от страха, пробормотал он. — Ведь мы с тобой, Мейсон, еще так молоды. У нас еще все впереди. Я думаю, мы даже можем примириться друг с другом.

Марк был готов разговаривать сейчас о чем угодно о примирении, о дружбе и даже о любви. Лишь бы оттянуть время развязки.

Мейсон, который тоже пока еще не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы вершить правосудие, очевидно поэтому решил немного пофилософствовать.

— Марк, ты еще не знаешь, какую бескрайний каменистую, полную опасностей пустыню приходится преодолевать путешественнику по жизни, прежде чем можно примириться с самим собой. Ты же знаешь, что это ужасная иллюзия, будто юность всегда счастлива иллюзия тех, кто давно расстался с юностью. Это относится к нам с тобой. Молодые всегда испытывают много горя. Ведь они полны ложных идеалов, внушенных им с детства, а, придя в столкновение с реальностью, они чувствуют, как она бьет их и ранят. Потом мы становимся взрослее я нам начинает казаться, что мы стали жертвами какого‑то заговора; все, внушенное нам взрослыми, которые так идеализируют себя и видят собственное прошлое сквозь розовую дымку забвения. Все это готовило нас к жизни, совершенно не похожей на действительную. Нам приходилось открывать самим, что все, о чем мы читали и о чем нам твердили, — ложь, ложь и ложь. Каждое такое открытие, это гвоздь, забитый нам в руки…

— О чем ты? — непонимающе спросил Марк.

— Что, я туманно выражаюсь? — усмехнулся Мейсон. — Должен же я хоть когда‑нибудь, хоть кому‑нибудь высказать то, что думаю. Может быть, я слишком много думал в последнее время, но в этом виноват больше всех ты, Марк. Удивительно — тот, кто сам пережил горькое разочарование, в свою очередь поддерживает лживые иллюзии других. Ведь ты, Марк, — голос Мейсона принял обличительный тон, — никогда не видел жизнь собственными глазами, ты постигал ее только через свою науку и был вдвойне опасен тем, что убедил себя в своей искренности. Ты же непритворно принимал свою жалкую похоть за возвышенное чувство, жалость к самому себе — за дар утонченной натуры. Ты всегда лгал, даже не зная, что лжешь. И когда другие тебя в этом упрекали, ты пытался продемонстрировать, что ложь прекрасна. Разве это не так?

Маккормик подавленно молчал. Ни одной мысли в его голове не было. Присутствовал лишь животный страх и желание любым способом сохранять себе жизнь.

— Ну, так скажи мне, — хладнокровно спросил его Мейсон. — Ты когда‑нибудь раньше думал о смерти?

Облизывая пересохшие губы, Марк произнес.

— А разве можно об этом думать?

Мейсон снова усмехнулся.

— А о чем еще можно думать? Марк, ты ведь всегда заверял, что любишь Мэри, но, когда кого‑нибудь любишь, обязательно думаешь: «Кто‑то из нас умрет раньше другого и кто‑то останется один». Если человек так не думает, он не любит по–настоящему. Тебя посещали подобные мысли?

Марк угрюмо покачал головой.

— Нет.

Мейсон продолжал вещать с холодным спокойствием философа–киника:

— В этих мыслях находит свое выражение великий первобытный страх, правда, в несколько измененном виде. Благодаря любви примитивный страх перед собственной смертью превращается в тревогу за другого. И как раз это выражение страха, эта его сублимация делает любовь еще большей мукой, чем смерть, потому что страх полностью переходит на того, кто пережил своего возлюбленного. Я не думаю, что ты сейчас испытываешь те же чувства, что испытываю я, несмотря на твои громогласные заявления везде и повсюду о том, что ты любил Мэри. Ты был абсолютно равнодушен к ней, иначе ты был бы абсолютно равнодушен и к собственной смерти. Но я вижу в глазах твоих страх, не просто страх, а Страх с большой буквы…

— Ну, ладно, — злобно огрызнулся Марк. — А какие же чувства ты испытывал по отношению к Мэри? Неужели все было так просто: любовь — смерть?..

Мейсон задумчиво покачал головой.

— Прежде, до знакомства с Мэри, я просто взирал на собственные чувства немного со стороны. Я их воспринимал, если можно так выразиться, не в анфас, а в профиль. Они не заполняли меня целиком, а скользили мимо. Сам не знаю почему. Может быть, я боялся, а, может быть, не мог избавиться от проклятых комплексов. С Мэри все было по–иному. С ней я ни о чем не размышлял, все мои чувства были нараспашку. Ее было хорошо любить и так же хорошо быть с ней после… Со многими женщинами это исключено, да и сам не захочешь. А с ней было неизвестно что лучше: когда я любящ ее, казалось, что это вершина всего, а потом, после всего, казалось, что люблю еще сильнее.

— Ты говоришь о постели! — ядовито осведомился Маккормик.

— Да, — уверенно сказал Мейсон. — Именно об этом я и говорю. Мне было приятно ощущать ее близость и думать, что человек бессмертен. В какое‑то мгновение, я сам вдруг начинал верить, что это и впрямь возможно. И тогда мы бормотали какие‑то бессвязные слова, чтобы стать еще ближе, чтобы чувствовать еще острее, чтобы преодолеть то крохотное расстояние, которое еще разделяло нас…

Марк мрачно усмехнулся.

— Оказывается, ты романтик, Мейсон. Я и не знал.

— Вот как? Ты считаешь, что это романтика — похоронить любимого человека и мечтать о смерти? Я думаю, что скорее это — философия.

Мейсон умолк.

Марк, тяжело дыша, застыл в ожидании того, как решится его участь.

Наконец, Мейсон поднял вверх руку с пистолетом и передернул затвор.

— А теперь, Марк, молись… — со спокойствием профессионального палача сказал он.

Маккормик стал медленно отступать назад под дулом направленного на него пистолета.

ГЛАВА 6

Мейсон решается на отчаянный шаг. Перл приводит беглецов в свой дом. Встреча Келли и Кортни. Мейсон намерен привести в действие свой приговор в отношении Джулии. Тиммонс нервничает. Провал полицейской операции.

Мейсон по–прежнему стоял, вытянув руку с пистолетом в направлении Марка.

Тот медленно отступал назад.

— Нет, нет… Ты этого не сделаешь, — дрожащим голосом повторял Маккормик. — У тебя не хватит смелости, чтобы совершить такое. Мейсон, подумай, ведь ты не убийца. Чего ты добьешься, лишив меня жизни? Нет, нет. Не надо.

— Почему же?

— Подумай, Мейсон, — выкрикнул Марк. — Мэри погибла. Убив меня, ты не вернешь ее… Мейсон снова заколебался.

— Сейчас ты мне будешь говорить все что угодно, — мрачно сказал он, — лишь бы я не убил тебя.

— Но это же rpex! — воскликнул Марк. — Неужели ты не понимаешь, какой страшный грек ты берешь на свою душу? Как ты будешь с этим жить?

Мейсон усмехнулся.

— Я не собираюсь лезть напролом и сейчас выяснять, в чем разница между грехом и добром. Здесь не место и не время для этого.

Марк цеплялся за малейшую возможность выжить, поэтому ему представлялось весьма важным заставить Мейсона подольше разговаривать на отвлеченные темы.

— Но ведь эта разница есть, она не так мала и незаметна, как можно подумать, — сказал он. — Ведь твоя совесть не позволит тебе соблазниться даже мелким грехом. Мейсон, ведь я тебя знаю… Ты не сможешь жить с этим.

Кэпвелл улыбнулся одними кончиками губ.

— Одни люди раскаиваются на миллион, согрешив на две ломаные полушки… — задумчиво сказал он. — Другие посвистывают, отравив мышьяком мужа, или придушив бабушку при помощи подушки.

— Как ты можешь так спокойно рассуждать о добре и зле, когда у тебя в руке пистолет? — вскричал Марк. — Побойся Бога!

— Ах! Наконец‑то ты вспомнил о Боге! Но ведь он не был помехой в твоих черных делах? Значит, и мне не помешает. Думаю, что убив тебя, я смогу сохранить душевный покой.

— Как? Почему?

— Марк, ты никогда не задумывался над тем, что совершать зло можно при одном условии?

— Каком? Если ты грешен изначально?

— Нет. При условии, что тебе никогда не приходит в голову, что ты совершаешь зло… При этой можно спать совершенно спокойно и смотреть миру прямо в глаза. В таком случае считай, что тебе повезло. А потерять душевный покой проще простого — если ты начинаешь думать, что делать зло, пожалуй, не стоило и ты вообще — такой–сякой… Нужно думать только о себе. Если ты допускаешь, что на любую проблему можно посмотреть с двух сторон, со своей и с чужой, то никогда не узнает твоей фамилии и тем более имени!

Марк злобно процедил сквозь зубы:

— Наверное, ты хочешь добиться славы Герострата?

Мейсон усмехнулся.

— Нет, я не претендую на чужие лавры. Все, что меня интересует это — правосудие. Пусть это будет правосудие только с моей точки зрения. Однако, видя, что происходит вокруг, я не могу оставить все как есть. Кстати говоря, раз уж речь зашла о грехах, то я бы предпочел, чтобы на мне висел грех совершения.

— А что это такое?

— Очень просто. Ты совершаешь то, чего совершать не положено…

— А, вот видишь — мстительно произнес Марк. — Ты все‑таки понимаешь, что совершаешь грех. Как бы ты не старался прикрыться миссией правосудия и мщения…

— Ты упускаешь одну важную вещь, Марк. Грех совершения, как бы он ни был греховен, по совершения, как бы он ни был греховен, по крайней мере доставляет удовольствие — иначе кто бы стал совершать его?

— Неужели тебе доставляет удовольствие расправляться с людьми по своему усмотрению?

Но Мейсон словно не слышал Марка.

— И вообще, гораздо больше беспокойства причиняют не совершенные нами хорошие поступки, чем совершенные нами не хорошие. Так что лучше совершить то, на что я решился, чем потом полжизни мучаться от того, что не смог собраться с силами и сделать то, что должен был сделать. Так что не надейся, Марк. Тебя не ждет прощение, я тебя приговорил. Ты можешь грозить мне сейчас всем чем угодно: судом небесным, карой божьей, адскими муками — однако, я твердо знаю, что обрету покой только тогда, когда увижу, что ты заплатил за свое преступление.

С этими словами он внезапно замахнулся и ударил Марка рукояткой пистолета по лицу. Тот не успел прикрыться и, вскрикнув от боли, упал на крышу отеля.

— Ты сумасшедший, Марк, — презрительно сказал Мейсон. — У сумасшедших нет вообще никаких прав, их надо вычеркивать как недоразумение в церковных записях о рождения и смерти. Для тебя, Маккормик, настал Судный День. И я выношу тебе смертный приговор.

— Нет! — завопил Марк. — Ты не имеешь права, ты не сделаешь это. Я не хочу умирать!

Мейсон удрученно покачал головой.

— Спи, Марк. Приятных снов.

С этими словами Мейсон нажал на курок. Выстрел, прозвучавший на крыше отеля «Кэпвелл», растаял в вечернем сумраке как легкое облачко.

Круз привез Сантану домой. Когда они вышли из машины, она увидела, как у стоявшего неподалеку от их дома телефона–автомата переминается с ноги на ноту помощник Круза — полицейский Пол Уитни. Тот рассеянно листал газету, очевидно, в ожидании прибытия Круза.

— Одну минуту, — сказал жене Кастильо и направился к помощнику.

Перебросившись с ним несколькими фразами, Круз вернулся к Сантане.

— Прости, дорогая, уже поздно… Я думаю, тебе пора отдыхать, — с некоторым смущением произнес он.

Сантана мельком глянула на Уитни, который тут же опустил глаза, и понимающе кивнула головой.

— Ясно. Можешь дальше не продолжать, — грустно сказала она. — Похоже, тебе сегодня придется поздно вернуться домой…

Круз погладил ее по руке, будто робко пытался извиниться.

— Тебе нужно отдохнуть, Сантана. В последнее время ты выглядишь усталой. Я думаю, что сейчас для этого наступило самое удобное время — Брэндон в летнем лагере, никто не мешает. Ступай домой.

Она попыталась улыбнуться, хотя это не слишком хорошо получилось у нее.

— Ладно.

В разговоре наступила неловкая пауза. Круз не осмеливался поднять глаза на жену, чувствуя себя виноватым перед ней. Вновь наступил такой момент, когда служебные дела Кастильо вмешиваются в его личные дела. Сантана также пребывала в растерянности, потому что ее продиктованный не совсем чистой совестью сексуальный пыл снова разбивается о стену обстоятельств.

— Ну, что ж… Поезжай, — грустно сказала она я смело поцеловала мужа в губы.

Он сдержанно ответил ей. Чтобы не демонстрировать своего крайнего разочарования и снова не сорваться, поспешила распрощаться с Крузом и направилась к дому.

Проходя мимо Пола Уитни, она, не поднимая тихо сказала:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, мисс Кастильо, — ответил он складывая газету.

Круз проводил жену взглядом, полным сожаления и подошел к помощнику.

— Ну, что, — спросил Пол, складывая газету пополам, — получил разрешение у жены?

В его голосе слышалась насмешка. Круз посмотрел на помощника таким строгим взглядом, что тот мгновенно был вынужден состроить на лице серьезную мину.

— Ну, ладно, не обижайся, — примирительным тоном сказал он.

Круз махнул рукой.

— Да ладно, я и сам прекрасно понимаю, что мои служебные обязанности с каждым днем входят во большее противоречие с семейным долгом. Но, к сожалению, я ничего не могу поделать. Ты же сам видишь, что происходит вокруг. Эти дела с незаконным проникновением из Мексики иммигрантов… к тому же, я по–прежнему думаю, что кто‑то из высоких сфер покровительствует контрабандистам живого товара…

Круз вдруг умолку увидев пристальный взгляд Пола, обращенный на его собственное лицо.

— Погоди‑ка минутку, — озабоченно произнес Уитни.

— А что такое?

Вместо ответа Пол рассмеялся.

— Ну, что такое? — снова обеспокоенно произнес Кастильо. — Почему ты смеешься?

Круз принялся растерянно рассматривать свой костюм и ощупывать лицо руками, будто опасался выскочившего фурункула.

— Просто у тебя половина лица измазана губной помадой.

Круз мгновенно вытер лицо тыльной стороной ладони.

— Черт возьми, — беззлобно выругался он. — Нашел над чем смеяться. И, что, по–твоему, в этом смешного?

Тот пожал плечами.

— Брось, Круз, я просто пытаюсь расслабиться перед трудной сменой. Знаешь, как спортсмены расслабляются перед ответственным матчем?

— Как?

— Они издеваются друг над другом. Ну, знаешь, подкладывают в обувь пакетики с рыбным желе, которые взрываются, разогревают банки с кока–колой так, чтобы жидкость фонтаном била, ну, и так далее… Вот и я — просто развлекаюсь.

Круз еще раз оглянулся на дом, за дверью которого исчезла Сантана.

— А тебе нравятся ночные дежурства? — спросил его Пол.

— Да, всю жизнь мечтал о том, чтобы шляться ночами напролет по всяким злачным местам и выискивать неизвестно что, — мрачно ответил Кастильо. — Особенно мне нравится сидеть в машине до утра с одним–единственным гамбургером и следить за тем, как какой‑нибудь урод развлекается в уютной квартирке с парочкой курочек.

Пол рассмеялся, оценив юмор.

— Вот этого добра я могу предложить тебе сколько угодно. Думаю, что именно такая работенка ожидает нас с тобой сегодня. Ну, что, поехали!

Круз озабоченно оглянулся.

— А ты сегодня на машине?

— Да, разумеется. Я поставил ее здесь неподалеку, у соседнего квартала. Я не хотел слишком светиться

Кастильо улыбнулся.

— Ну, конечно, — саркастически произнес он. — Стоишь здесь под включенным фонарем возле телефонной будки, словно Обелиск Независимости в чистом поле, и думаешь, что не привлекаешь внимания со стороны!

— Я изображал обычного прохожего, — рассмеялся Пол. — Такого, которому срочно надо позвонить, но некому…

Крузу пришлась по вкусу шутка помощника и они вместе расхохотались.

— Ну ладно, сейчас поедем, — сказал Круз копошась в кармане. — Мне только нужно позвонить в участок, узнать о последних сообщениях. Черт, куда же мелочь?

Дожидаясь пока Круз разберется с монетами. Пол развернул газету и сказал:

— Послушай, какое занятное объявление я здесь прочитал.

— А что это за газетенка у тебя здесь? — полюбопытствовал Круз. — Я и не видел‑то такой никогда.

Уитни беззаботно махнул рукой.

— Так, местный таблоид. Такие газеты изредка подбрасывают в почтовые ящики бесплатно. Ну, знаешь такой известный рекламный трюк… Один раз клюнешь, потом может быть надумаешь стать регулярным читателем. Кстати, я не могу сказать, что это совершенно бесполезное издание. Нет, тут кое‑что есть. Вот, например, слушай.

Пол улыбнулся и, облизнув свои пухлые губы, зачитал:

— Требуется привлекательный самец для встреч с особью женского пола. Должен любить диких животных и необычных рептилий.

Он поднял голову и с улыбкой посмотрел на Круза.

— Ну как? Тебе нравится? Представляю, что за женщина дала это объявление. Наверное, такая же дикая, как те животные и рептилии, которых она любит. Может быть, у нее дома целый зоопарк как у Майкла Джексона? Удавы, питоны, обезьяны, ламы…

Круз без особого энтузиазма воспринял это сообщение Уитни. Озабоченно порывшись в карманах, он произнес:

— Оторвись на минутку. У тебя не найдется пара монет?

Пол полез в карман и достал оттуда двадцати пяти центовую монету.

— Четвертака хватит?

— Хватит, — улыбнулся Круз. — Торжественно обещаю, что отдам с первой же получки.

— Я слышу это уже не в первый раз, — рассмеялся Пол. — Ты всегда обещаешь мне вернуть, а потом…

С этими словами Пол безнадежно махнул рукой.

— Ладно, ладно. Не бурчи.

Круз бросил в прорезь телефона–автомата монетку и набрал номер полицейского участка. Нажимая на кнопки с цифрами он сказал

— Если ты хочешь найти себе женщину, внимательнее посмотри по сторонам, вой их сколько ходит по улицам. А рыться в этом мусоре — последнее дело. Нарвешься на что‑нибудь такое, после чего никакие врачи не помогут.

— Посмотри по сторонам… — недовольно проворчал Пол. — Где и когда мне это делать?

— Ну ты же целыми часами болтаешься по улице, перелистывая дешевые газетенки, — пошутил Круз.

— Да, тебе легко говорить…

— Старик, последние пять недель я не успеваю уснуть как следует.

Наконец, Круз услышал в трубке голос дежурного полицейского:

— Сержант Нортон слушает.

— Это полицейский инспектор Круз Кастильо, есть какие‑нибудь сообщения для меня?

— Нет, ничего не поступало.

— Ладно, — Круз повесил трубку и вышел из телефонной будки. — Наверное, пора ехать.

— Ну, что ж, пора так пора, — сказал Пол, складывая газету.

Круз вдруг на полдороги остановился и озабоченно хлопнул себя ладонью по лбу.

— Черт побери!

— Что такое? — обернулся Пол.

Подожди одну минуту, я на всякий случай проверю свой автоответчик.

— Что, опять четвертак требуется? — с притворным возмущением произнес Уитни. — Так на тебя никакой зарплаты не напасешься. Завтра же поставлю вопрос перед руководством полицейского участка Санта–Барбары о том, чтобы мне повысили жалование. А еще пожалуюсь, что ты обдираешь своих подчиненных как липку, прикрываясь служебной необходимостью.

— Я же уже сказал, что верну все с первой же зарплаты, в двойном размере, целый доллар.

— Держи.

Круз вернулся к телефону–автомату и еще раз набрал номер, теперь уже собственного телефона. Услышав в трубке длинный гудок, он приставил к микрофону небольшое устройство с записанным на него звуковым кодом включения автоответчика.

Спустя несколько секунд он услышал характерный щелчок и знакомый голос:

— Это Иден. Я сейчас нахожусь на Рэдблафф–Роуд, 925. У старого гаража. Здесь что‑то происходит. Приезжай срочно.

Пол увидел как лицо его начальника помрачнело. Когда Круз повесил трубку, Уитни обеспокоенно спросил:

— Ну, что, что‑то произошло?

— Старик, Иден в опасности, — сказал Кастильо. — Рэдблафф–Роуд, девятьсот сколько‑то, там старый гараж… Поехали.

Они быстрым шагом направились к машине.

СиСи Кэпвелл находился у себя в гостиной, когда раздался звонок в дверь. Поскольку Розы поблизости не было видно, он решил открыть сам.

Это был посыльный почтовой службы с узким голубым конвертом в руке.

— Мистер СиСи Кэпвелл?

— Да, это я.

— Вам срочное заказное письмо. Просили передать лично в руки.

Посыльный протянул конверт СиСи.

— Спасибо.

Закрыв дверь за посыльным, Кэпвелл–старший с любопытством повертел конверт перед глазами. Кроме надписи «СиСи Кэпвеллу», на конверте ничего не было. Вытащив вложенный внутрь листок бумаги, СиСи прочитал вслух:

Я зайду к тебе вечером, в десять. Будь один. Это очень важно. Мейсон.

СиСи сунул письмо назад в конверт, зажал его в руке и задумчиво прошелся по комнате. Интересно, что у него на уме, у Мейсона? В последнее время его сын выглядит очень плохо. Очевидно, смерть Мэри оказала на него очень сильное впечатление. Мейсон совершенно перестал следить за собой, не показывался в доме отца, даже не звонил…

Правда, СиСи не мог не отметить одну важную — может быть, самую важную для себя — деталь. Если раньше, в любой мало–мальски серьезной ситуации, Мейсон начинал бросаться в беспробудное пьянство — он просто пил, не просыхая — то сейчас, после смерти Мэри, он практически не брал в рот спиртного. Об этом все вокруг говорили в один голос.

СиСи привык безоговорочно верить только самому себе, а потому несколько скептически воспринимал слова других. Но на этот раз у него не было причин не верить, например, Софии.

То, что Мейсон не ушел в запой, было для СиСи тем более удивительно, что Кэпвелл–старший и сам тяжело переживал смерть Мэри, которая была для него не просто близким человеком, но чем‑то большим, может быть, даже более родным существом, чем Мейсон.

То, что происходило с сыном, волновало СиСи. В последнее время он начал — возможно, в связи с возрастом и наступившей мудростью — более внимательно относиться к родным и близким. Что‑то теплое проснулось в нем по отношению к Мейсону. СиСи ощущал какой‑то неоплаченный долг перед всеми членами своей семьи.

Наверное, наступило время возмещать то, что он не сделал, чего недодал. Сознание тяжести этих невыплаченных долгов начинало временами сильно угнетать его. Именно поэтому СиСи старался сблизиться с Софией.

На очереди были остальные члены многочисленного клана Кэпвеллов. Первым из них для СиСи был Мейсон — не только потому, что тот перенес такой тяжелый удар, но и потому, что именно к Мейсону он был особенно строг и, надо признать, несправедливо требователен всю жизнь.

Сейчас, когда ему особенно тяжело, СиСи должен прийти на помощь сыну. Если не сделать этого, он вряд ли сможет оправдаться перед собой…

Поскольку Мейсон захотел встретиться сам, СиСи должен принять его. Ну, а уж как сложится разговор и что из этого получится, будет зависеть от них самих, от того, насколько терпимыми они будут друг к другу, насколько захотят понять и приблизиться… даже несмотря на все то тяжелое, что было между ними раньше…

Их должна объединить и сблизить смерть Мэри, как ни тяжело об этом думать. Они должны обо всем забыть и шагнуть навстречу друг другу. СиСи был готов к такому шагу. Готов ли к нему Мейсон? Сможет ли он простить отцу все те обиды и оскорбления, которые тот нанес ему?

Все эти вопросы громоздились в голове СиСи, не находя ответа. Все прояснится только тогда, когда Мейсон придет в этот дом. СиСи взглянул на часы, было начало десятого. До встречи оставалось еще около часа.

Интересно, а где Мейсон сейчас? СиСи подошел к окну и задумчиво посмотрел на покрытый вечерней тьмой город. Где‑то там, в переплетении улиц, за какими‑то стенами находятся такие близкие Кэпвеллу–старшему и в то же самое время такие далекие от него люди: София, Мейсон, Тэд, Келли, Иден…

Было уже начало десятого, когда Джулия вошла в здание городского суда. Дежуривший внизу охранник, увидев ее, вопросительно приподнялся на своем месте.

— Мисс Уэйнрайт? В такой поздний час? Я не могу чем‑то помочь вам? Сейчас в здании суда никого нет. Что вас интересует?

Она несколько смущенно опустила глаза.

— Прошу прощения за беспокойство, но я забыла кое‑что в зале суда. Это очень важные документы. Они нужны мне прямо сейчас Охранник вежливо кивнул.

— Ну, разумеется. Там открыто. Сейчас я зажгу свет в коридоре. Не смею вас больше задерживать, мисс Уэйнрайт.

Он уселся на место. Джулия медленно прошла по пустому коридору и остановилась перед тяжелой дубовой дверью в зал суда.

Несколько мгновений она нерешительно топталась у порога, затем осторожно повернула ручку и, потянув на себя увесистую дверь, осторожно заглянула внутрь.

Здесь было темно. Лишь блики света из коридора, проникшие через полуоткрытую дверь, падали в просторное помещение, уставленное скамьями для публики и столами для остальных участников суда. Джулия не услышала ни единого звука.

— Мейсон! — позвала она.

Несколько мгновений спустя она вздрогнула от страха, услышав в почти театральной зловещей тишине знакомый голос.

— Здравствуй, Джулия. Если тебе не тяжело, включи свет. Я хотел бы видеть тебя в этот вечер.

Она прошла к стенке и, пошарив по ней рукой, нащупала выключатель. Теперь, когда помещение было освещено, она увидела перед собой, Мейсона.

Он сидел в судейском кресле с усталым видом, подперев голову рукой.

— Присаживайся, — тихо произнес он. Джулия беспокойно огляделась по сторонам и сделала шаг навстречу.

— Сначала скажи, что все это значит, Мейсон? — настороженно спросила она.

Взгляд его карих глаз был таким холодным и неумолимо жестоким, что она почувствовала, как по ее коже пробежала мелкая дрожь. За всей этой театральной таинственностью явно скрывалось что‑то недоброе.

— Пришел день Страшного Суда, Джулия, — угрюмо произнес он. — Пришло то время, когда каждому воздается за его поступки.

С этими словами Мейсон взмахнул судейским молотком и резко ударил им по столу. Звук удара гулким эхом разнесся по пустому залу.

Джулия растерянно теребила в руках сумочку. Глаза ее были полны недоумения и возмущения.

— О чем ты говоришь, Мейсон? Какой Страшный Суд? Что все это означает?

— Настал твой Судный день, Джулия, — с мрачной торжественностью произнес он. — Приготовься к тому, что сейчас тебе придется отвечать. Еще никто не смог избежать божьей кары.

После торжественного обеда в закрытом на ремонт кафе Перл решил, что здесь больше не стоит задерживаться. После того, как сработала пожарная сигнализация, оставаться здесь больше не стоит. Их могли обнаружить в любую минуту.

Пятерка беглецов направилась к выходу из кафе следом за своим предводителем.

— Куда мы отправляемся, мистер Президент? — спросил Myр испуганным тоном, когда Перл повел их за собой.

— Скоро увидите, — загадочно улыбаясь, ответил тот. — Вам обязательно понравится.

— А разве нам еще не пора назад, в больницу доктора Роулингса? — спросила Келли. — По–моему, мы уже достаточно времени провели за ее стенами. Нас, наверное, уже разыскивают?

Перл махнул рукой.

— Успокойтесь, вечер еще не закончился. Я покажу вам еще кое‑что интересное. Такого, клянусь своей больничной пижамой, вы еще не видели. К тому же, это совсем недалеко отсюда. Кто знает, будет ли у нас такая возможность…

— А, что — это еще одна военно–морская база, господин Президент? — заинтересованно промолвил Оуэн Мур. — На той базе, где мы только что были, мне очень понравилось.

Перл похлопал его по плечу.

— Мой преданный вице–президент, спешу известить тебя о том, что на сей раз мы побываем на базе развлечений. Там все смогут найти себе игры и занятия по душе. Кроме бывшего президента Линдона Джонсона, никто не знает о местонахождении этой сверхсекретной базы. Поэтому, — Перл сделал заговорщицкий вид а прижал палец к губам, — обо воем, что увидите — молчок! Иначе туда будут наведываться все, кому не день. А, если про базу станет известно кубинцам или, того хуже, Ким Ир Сену, с развлечениями нам прядется распрощаться. Она привезут туда свои ракеты и без разрешения больше никто не попадет туда.

— Ракеты? — перепугано прошептал Джимми Бейкер. — А откуда у них ракеты? Они тоже покупают их у большевиков!

Перл состроил страшное лицо.

— Да. У большевиков много ракет, танков и самолетов. Если мы не позаботимся о нашей национальной безопасности, они окружат нас частоколом ракет и затопчут своими вонючими танками наши аккуратные газоны. Представляете, во что тогда превратится лужайка возле моего любимого Белого Дома? Все дороги будут разбиты гусеницами танков, а казаки с шашками порубят все пальмы в Голливуде.

Глаза спутников Перла вылезли на лоб.

— А зачем им нужен Голливуд? — ошалело глядя на него, спросил Мур. — Они хотят завладеть классикой нашего кино?

— Да, именно это им и нужно. А, кроме того, они будут снимать там фильмы про своих вождей, — продолжал стращать спутников Перл. Эта игра забавляла его и позволяла отвлечься от довольно невеселых мыслей, иных с необходимостью возвращаться в клинику доктора Роулингса. — Представляете себе, они заставят Стивена Спилберга снимать многосерийный телесериал, посвященный жизни какого‑нибудь заброшенного, занесенного снегом городка в Сибири. Главными действующими лицами там будет большое семейство большевистского чиновника — властный отец с большими связями в местных колхозах…

— А что такое — колхоз? — удивленно спросил Мур. — Это индустриальный монстр? Что‑то вроде «Кэпвелл Энтерпрайзес»?

— Нет, это еще больше, — серьезно ответил Перл.

— А что может быть больше «Кэпвелл Энтерпрайзес»? — не успокаивался Оуэн.

Перл на мгновение задумался. Как‑то раньше это не приходило ему в голову. Действительно, как можно объяснить такому человеку, как Мур, что может быть больше, чем империя Кэпвеллов — в масштабах Санта–Барбары? Так и не найдя ответа, Перл махнул рукой и сказал:

— Больше, чем «Кэпвелл Энтерпрайзес», бывают только колхозы.

Мур пораженно кивнул.

— Я понял, господин Президент. Это военно–космические конгломераты вместе с сетями закусочных быстрого обслуживания.

Перл одобрительно похлопал его по плечу.

— Господин вице–президент, я горжусь тем, что выбрал вас на эту должность. Вы проявляете чудеса интеллекта. Так вот, я продолжу. Сын чиновника в этой семье идет наперекор отцу — он становится укротителем медведей и выступает на площади перед местным отделением коммунистической партии, раздражая отца и бросая ему вызов. Дочь поступает еще хуже — она связывается с чудом уцелевшим в лагерях священником и собирается стать монашкой. За это отец определяет ее на лечение в психиатрическую клинику, где единственное лекарство — водка. Чем больше провинился пациент, тем меньше водки получает. Девушку подвергают там ужасным мукам, заставляя отвыкать от любимого напитка за любую, даже самую мелкую провинность

Келли с улыбкой слушали вдохновенную болтовню Перла, которого ее спутники слушали с широко открытыми ртами.

— А еще одни, младший сын глинного героя, решил вместо предложенной ему невесты — дочери вице–президента колхоза — выбрать себе в жены дочь простого торговца мясом. Они уходят жить в маленький до посреди тундры — так у имя называется местность круг поселений. Там живут только медведя и казаки.

— Какой ужас! — прошептал Бейкер, прикрыв изумления рукой рот.

— А в качестве материала для пейзажей они будут использовать нашу Аляску, — продолжал Перл. — Увезут все декорации с наших студий на Север и тогда нам будет не с чем играть. Так что, друзья мои, пока нам не метают, идемте развлекаться!

— Конечно — в один голос завопили спутника Перла. — Немедленно!

— Нам там будет хорошо! — воскликнул Перл, шагая вперед. — Вы не разочаруетесь в своем президенте! Президент вас не подведет!

Так оно и случилось на самом деле. Когда Перл закрыл дверь за своими гостями, первые несколько минут они стояли в немом оцепенении. Такого количества игрушек и всяких забавных штук ни одному из них не приходилось видеть никогда в своей жизни.

Гигантские сверкающие шары, пенопластовые кубы и таблетки, леденцы фантастических размеров и форм, безумные формы и размеры других предметов привели спутников Перла в такой неописуемый восторг, что они спустя несколько минут, позабыв обо всем, бросились играть с этими вещами, словно дети, которых несколько месяцев держали взаперти.

Вначале, как и водится, они осыпали друг друга блестящими конфетти, затем стали примерять разнообразные наряды и платья, которые Элис обнаружила в большом шкафу. Потом каждый занялся тем, что больше всего интересовало именно его.

Оуэн Мур восторженно крутил стрелки огромных часов, которые стояли у стены. Джимми Бейкер с фантастических размеров леденцом бегал по комнате, выставив его перед собой как бревно–таран древних воинов, штурмовавших какую‑нибудь неприступную крепость.

Элис взобралась на гигантского деревянного конька, словно снятого с неимоверно громадной детской карусели.

Перл и Келли сидели в стороне, с улыбками наблюдая за тем, как веселятся их спутники. Он повесил ей на шею украшения из золоченых свитых узлом капроновых нитей.

— Перл, я должна сказать тебе огромное спасибо, — наконец, горячо промолвила она. — Ты столько для нас сделал.

Он беззаботно махнул рукой.

— Ты мне ничего не должна. Ты только посмотри на их лица. Я никогда не видел таких радостных, радующихся людей… Да ты только посмотри, как радуется Оуэн!

Тем временем Мур, усевшись на табуретку возле гигантских настенных часов, медленно передвигал стрелки и качая головой повторял:

— Тик–так, тик–так…

— Кстати говоря, — сказал Перл, — пусть они сейчас развлекаются, а я хотел рассказать тебе о нескольких странных случаях, о которых прочитал в архивах доктора Роулингса. И касаются они именно часов. Устраивайся поудобнее Келли.

С этими словами Перл усадил девушку на свою шикарную кровать в виде сердца, подложил ей под спину атласную подушку и разлегся рядом, глядя в потолок.

— Это будет очень любопытно, — сказала Келли. — Рассказывай.

— Конечно, я не буду знакомить тебя с медицинскими подробностями. Просто так, в двух словах.

— Я слушаю. Рассказывай.

— Между прочим, я уже не раз слышал об этом явлении, хотя оно известно лишь, наверное, узкому кругу специалистов. Однако, это довольно распространенная штука. Этот феномен можно называть по–разному: «синдром часов», «фатальная пульсация», а иногда просто «тик–так». Сразу оговорюсь, это ничего общего не имеет со старинной легендой. Ты ее, наверное, знаешь. Эта легенда гласит, что чаем останавливаются в момент смерти своего хозяина, даже если находятся от него на большом расстоянии. «Тик–так» обычно пророчит несчастье, но в некоторых случаях, как ты увидишь дальше он оказался предвестником удачи.

Я прочитал один довольно подробный отчет, который рассказывал о девушке, жившей далеко отсюда, в штате Монтана. Произошло это много лет назад, когда ей едва исполнилось пятнадцать лет и она училась в школе. Судя по истории болезни, она была девочкой очень чувствительной, но и чрезвычайно уравновешенной. Очевидно, это тоже сыграло свою роль в тех событиях, которые произошли с ней.

Будучи совершенно здоровой девочкой, Энн — назовем ее так — имела обыкновение ложиться в постель не позже десяти и почти мгновенно засыпала. У нее была отдельная комната рядом с родительской спальней, а два младших брата занимали другую, более удаленную, в конце коридора. Словом, старый добротный дом, типичное жилище провинциального обывателя.

Обычно, Энн спокойно спала всю ночь. Но однажды, спустя примерно час после того, как она заснула, то есть около одиннадцати, ее разбудило «ощущение смутного беспокойства». В глубокой тишине, совсем рядом с кроватью отчетливо слышались размеренные удары, напоминавшие качание маятника.

Сначала Энн подумала, что это тикают ее ручные часики на комоде: в ночное время шумы в доме необычайно усиливаются, вся мебель как бы служит им резонатором и даже ручные часики порой производят неимоверный грохот. Но они в тот момент лежали в другом углу комнаты на мягком диванчике, в котором уж никак не мог возникнуть такой мощный резонанс.

Других часов в комнате не было, а настенных с маятником — и во всем доме. К тому же удары звучали так гулко, что само собой отпадало предположение, будто источник их находится выше или ниже этажом.

Ошеломленная Энн включила свет и стала искать, откуда же могут исходить эти звуки, напоминающие удары маятника, только еще более гулкие и раздражающие.

Она поднялась с кровати и стала ходить по комнате, все больше убеждаясь, что навязчивое «тик–так» перемещается вместе с ней. Неужели кошмар или галлюцинации? Девочка испугалась, разбудила мать. Но и та явственно расслышала тиканье, казалось, доносящееся откуда‑то из‑за спины девочки.

Они обшарили всю комнату, но не нашли никакого объяснения этому странному явлению. Больше всего настораживало то, что непонятные звуки следовали за девочкой повсюду — из спальни в коридор, из коридора в столовую — в остальных же местах царила привычная тишина.

Мать и дочь испугались. Решили разбудить отца. Он спросонок что‑то проворчал о назойливых женский причудах, но, едва услышал загадочное «тик–так», тоже вылез из постели и почти целый час участвовал в поисках.

В конце концов, не в силах бороться со сном, он оставил жену и дочь в тревоге, а сам с головой накрылся одеялом и снова предался законному отдыху.

А те все никак не могли успокоиться — осматривали мебель, ящики, чуланы, весь дом — назойливое «тик–так» по–прежнему следовало за девочкой из комнаты в комнату.

В шесть зазвонил будильник, а мать и дочь все еще были на ногах, они измучились и уже не знали, что и думать. Пытка продол жалась.

Шесть! Над контурами крыш забрезжил рассвет.

Потом взошло солнце. С первым робким лучом, проникшим в дом, тиканье, наконец, оборвалось — наступила тишина.

На следующий день, в три часа пополудни недалеко от дома, Энн, переходя улицу, попала под пикап и больше месяца находилась между жизнью и смертью.

Об этом говорило весьма подробное — там было больше двадцати машинописных страниц — свидетельство ныне здравствующей матери и умершего пару лет назад отца.

Досье доктора Роулингса насчитывало несколько таких отчетов. Правда, в большинстве своем довольно сжатых. Во всех упоминался некий ритмичный звук необъяснимого происхождения (кто‑то слышал не «тик–так», а, например, падение капель) — и всякий раз на следующий день происходило что‑либо из ряда вон выходящее.

Изматывающее тиканье маятника, похожее на часы, например, нарушило ночную тишину на горнолыжной базе в штате Вермонт, откуда на рассвете отправились покорять отвесную скалу под названием Выше–Крыши двое юных жителей Вирджинии, которым не суждено было вернуться.

По свидетельству шофера, «тик–так» всю дорогу сопровождало направляющегося по делам в Окленд судовладельца из Оренога; спустя день там же на улице Оушен–бульвар его сразил инфаркт.

В одном из домой Сан–Франциско, как рассказывал один уцелевший после сильного землетрясения, которое там случилось, накануне ночью слышалось поистине оглушительное «тик–так»…

— Невероятно, — с выражением безграничного удивления на лице прошептала Келли. — Мне уже начинает казаться, что его происходило и со мной. По–моему, я тоже когда‑то слышала громкий стук часов в своей палате. Ты думаешь, это может привести к какому‑нибудь несчастному случаю?

— Не знаю… — задумчиво протянул Перл. — К счастью, я прочитал там и о положительных, правда еще более странных случаях. Например, там было письмо коллеги доктора Роулингса, тоже психиатра. Он писал, что таинственные ночные часы тикали именно перед тем, как на него совершенно неожиданно свалилось назначение на пост директора престижной клиники, о котором он и мечтать не смел.

— Еще один случай касался на редкость удачного замужества какой‑то театральной статистки. А вот еще! — Перл рассмеялся. — Там была даже безграмотная исповедь ныне могущественной и всемирно знаменитой законодательницы мод и косметики…

Келли выпучила глаза.

— Неужели, ты имеешь в виду…

От ошеломляющей догадки она даже не смогла вымолвить имя, которое можно найти в любом модном журнале.

— Я не могу сказать, точно она это или не она написала это письмо, но, судя по пометкам, оставленным на полях письма доктором Роулингсом, речь идет именно о той, о ком ты подумала.

— И что же там было написано? — Келли сгорала от безумного любопытства.

Перл улыбнулся.

— Не стану рассказывать подробности, но вкратце это выглядит так. Дело было довольно давно, когда она была еще нищей и безвестной. Властное «тик–так» преследовало ее всю ночь, в то время как она, отчаявшаяся, всеми покинутая, в комнате убогого пансиона где‑то в Аризоне уже готова была покончить счеты с жизнью. Но не прошло и суток, как случайная встреча с молодым юрисконсультом крупной фирмы готового платья, открыла перед ней блестящие перспективы. Вот так‑то…

— Да, — пораженно протянула Келли. — Перл, ты настоящая кладезь, ты так много знаешь, столько испытал в своей жизни…

— Да, — односложно подтвердил он. — Испытать мне пришлось действительно немало» как, впрочем, думаю Я тебе.

Келли на мгновение задумалась.

— Со мной, наверное, действительно происходило много всякого. Однако, честно говоря. Перл, я почти ничего этого не помню. Я хорошо помню только то, что со мной случалось в этой клинике,

— Тебе, наверное, тоже есть о чем рассказать.

Она пожала плечами.

— Не знаю, будет Ли тебе это интересно. Все это, в основном, неприятные вещи.

— Если ты хочешь выговориться, — пожал плечами Перл, — то валяй… Я готов слушать тебя хоть до утра, а наши спутники пусть пока наслаждаются жизнью.

— Ты знаешь, — задумчиво сказала Келли глядя на веселящихся спутников, — глядя, как они наслаждаются жизнью, я почему‑то думаю о смерти.

— Действительно странно. Почему? — удивился Перл.

Келли пожала плечами.

— Не знаю. Может быть, потому, что я встречала в своей жизни много самоубийц, ведь в нашу клинику попадают не только те, кто перенес тяжелые психические расстройства, но и пытавшиеся покончить счеты с жизнью. Например, в палате я однажды видела мертвенно–бледного человека с блуждающим взглядом и огромной раной от уха до уха. Он потом несколько недель лежал там в палате под неусыпным наблюдением санитаров. Молчаливый, мрачный, озлобленный тем, что ему спасли жизнь. Он ничуть не скрывал, что снова попытается покончить с собой, как только окажется на свободе.

— И что же с ним случилось? — поинтересовался

Перл с любопытством глядя на Келли

— Не знаю, потом он исчез Наверно, его перевели куда‑то в другую клинику. А еще один бросился в океан с утеса. Его вытащили из воды и доставили в больницу, а через десять дней он заболел брюшным тифом от того, что наглотался воды.

— Он умер?

— Да, — кивнула она. — Я до сих пор не пойму, надо ли считать это самоубийством или нет… Чудные эти самоубийцы. Сестра рассказы вала мне про одно безработного. У него умерла жена, он заложил все свои последние вещи, а деньги прокутил. Потом на оставшиеся пару сот долларом купил себе револьвер, но у него так ничего и не вышло — только прострелил себе глаз и поправился.

Пора усмехнулся.

— Вот это уже более оптимистично! И представляешь себе, потеряв глаз и изуродовав себе лицо, он пришел к убеждению, что мир не так уж и плох. И жил потом в свое удовольствие.

— Очевидно нанеся себе физическую рану он излечился от раны душевной. Интересно было бы узнать, как он жил дальше.

— Кто его знает. Знаешь, Перл, что я заметила…

— Любопытно будет услышать.

— Люди и никогда не накладывают на себя руки из‑за любви, как надо было бы ожидать. В конце концов, всегда оказывается, что люди кончают с собой потому, что им просто не на что жить. Ума не приложу, отчего это так бывает.

— Может быть, потому, что деньги важнее любви, — неуверенно сказал Перл.

— Может быть, — так же неуверенно произнесла она. — А один мексиканский эмигрант рассказывал мне о том, как он пытался покончить жизнь самоубийством.

— Ему тоже не на что было жить?

— Нет, тут история посложнее. Я попробую рассказать тебе об этом, но, честно говоря, я не совсем точно представляю, о чем идет речи» Я запомнила те слова, которыми он это рассказывал, но так ли это на самом деле — кто знает… Он сказал мне, что его спас запах жареной печенки с луком и острым соусом «чили». Это была критическая ситуация. Он говорил, что жизнь протекает в разных пластах и у каждого пласта есть своя пауза, обычно эта паузы не совпадают. Один пласт подпирает другие, и которых жизнь на время угасла. Самая большая опасность — когда эти паузы возникают одновременно во всех пластах, вот тогда и наступает момент для самоубийства, причем иногда без всякой видимой причины. Вот его в такой момент спас запах жареной печенки.

Перл удивленно посмотрел на Келли

— Да, да. Перед смертью он решил поесть. Просто поужинать напоследок как следует в небольшом мексиканском ресторанчике. Ну как ты сам понимаешь, в ресторанах не обслуживают сразу, ему пришлось немного подождать. За стаканом крепкого темного пива он завязал разговор с соседом. Ты не поверишь, слово за слово и он передумал. Это на самом деле не анекдот.

— Что ж, — улыбнулся Перл, — охотно верю, особенно если дело касается мексиканских эмигрантов.

— Да, он рассказывал еще об одной уже пожилой женщине, которая на старости лет, чтобы спастись от ни щи ты приехала сюда из каких‑то глухих районов Мексики. Она некоторое время работала служанкой в богатом доме, а потом, когда заболела, ее вышвырнули на улицу. Женщина уже решила покончить с собой и исполнила бы свое намерение…

— Как же она собиралась расквитаться с жизнью?

— В маленькой квартирке, где она снимала комнатку, была газовая плита. Женщина решила просто открыть конфорку и отравиться. И тут она вспомнила с каким трудом ей давался английский язык и как с каждой неделей она все лучше и лучше его понимала. Ей стало жалко все вот это так разом бросить. Невероятно! Крохотные познания в английском — это все, что у нее было, поэтому она уцепилась за них и выжила. Теперь я наверно всегда буду вспоминать об этой женщине, слыша английские слова чудовищно исковерканные эмигрантами, которые самыми невероятными путями проникают сюда, в Америку.

— Да, тебе много пришлось пережить, — сочувственно произнес Перл, — чтобы во всем этом ты не потеряла себя, не забыла о том, что ты тоже человек пусть, может быть, не во всем похожий на остальных. Ведь это так скучно, когда ты похож на остальных. Не представляю себе, чтобы случилось со мной, если бы я вел респектабельную спокойную жизнь обеспеченного служащего. Представь себе восьмой этаж какого‑нибудь огромного небоскреба, огромный кабинет, электронная мебель… И я за письменным столом правлю рукопись доклада, но ручка моя неподвижна. Мне сорок пять лет, я в очках, С усами, богат, привык повелевать. Место секретарши пусто, ушли комиссионеры, заказчики, клиенты, доверенные лица консорциумов, корпорации; советники, делегаты, посланники каких‑то африканских королевств, банкиры, полномочные представители. Наступил вечер. Работа закончена и никому больше не нужен. Молчит куча черных утомленных за день телефонов, телексов, телефаксов я прочей дребедени. Я смотрю на них с тревогой и ожиданием, с затаенной надеждой. Неужели мало мне того, что у меня есть, громадного величественного, прочного, вызывающего зависть? Чего мне не хватает? Свободы? Безрассудства? Молодости? Любви?

Наступает вечер и я вижу как этот я — важный, влиятельный, грозный — беру один за другим эти черные куски пластмассы, ставлю их к себе на колени, глажу, ласкаю их словно ленивых избалованных котов. И я прошу их, умоляю — ну же, трещите, звоните, вызывайте, изводите меня, старые верные соратники, свидетели стольких баталий, но не надо цифр платежей в рассрочку, давайте хоть раз поговорим о чем‑нибудь незначительном и вздорном. Но не один из этих пяти ужасных черных котищ не шевелится.

Они, эти молчаливые упрямые затворники не хотят отвечать на прикосновения моих холодных рук. Там в обширном царстве за четырьмя стенами все меня конечно знают, всем известно мое имя, но сейчас когда подступает ужасная ночь, никто не ищет, не зовет меня: ни женщина, ни бродяга, ни собака, никому я больше не нужен.

И при этом внизу, здесь же в моем небоскребе огромное залитое яркими неоновыми огнями помещение, конца которому не видно. Оно битком набито людьми, там проходит какой‑нибудь прием, концерт, коктейль, конференция, ассамблея, митинг. Народу и без того много, а люди все прибывают и прибывают. Отбросив в сторону своих пластмассовых собеседников я спускаюсь вниз.

Многих я узнаю — коллеги по работе, с которыми мы годами живем и работаем бок о бок, но не знаем их и никогда не узнаем, соседей, которые спят в нескольких метрах от нас, так что даже дыхание слышно, но мы не : знаем их и никогда не узнаем. Доктор, продавец из ближайшей лавки, владелец гаража, киоскер, портье в гостинице, официант — люди с которыми мы ежедневно на протяжении многих лет встречаемся, разговариваем, но не знаем и никогда не узнаем кто они. Они плотно спрессованы, зажаты в толпе и глядят друг другу в глаза не узнавая.

И когда начинает звучать веселая задорная музыка, когда официанты начинают разносить шампанское и мартини в высоких бокалах все эти люди начинают ловить ртом воздух словно выброшенные на песок рыбы должно быть умоляя о глоточке той странной ужасающей безвкусной субстанции, которая называется любовью я состраданием. А я не хочу дышать тем воздухом, которым дышат они. В нем нет кислорода, а значит в нем нет жизни. Я хотел узнать, что такое жизнь, я хотел пойти своим путем, вот почему я выбрал ату дорогу, хотя в юности меня ожидало совершенно другое предназначение.

Перл умолк.

— Я тоже нигде не чувствую себя так одиноко как в толпе охваченной бурным весельем. Хотя сейчас, — она встрепенулась, — глядя на веселящиеся лица наших друзей я не чувствую себя покинутой и брошенной.

— Это прекрасно, — сказал Перл с улыбкой. Келли повернула к нему лицо.

— Когда там на нашей устричной базе включилась пожарная сигнализация, то я подумала что все уже закончилось и нам придется срочно возвращаться в клинику… Ужин — это было так здорово, мне очень понравилось.

Перл махнул рукой.

— Нет, нет. Мы просто перенесли все сюда. Знаешь, свобода способна творить с людьми чудеса. Порядки в больнице так подавляют, а ведь этим людям нужно только чуть–чуть доверять и относиться по–дружелюбному. Вот и все. Все получится. Мне стоило это сделал только на несколько часов и вот видишь — все выздоровели.

Келли преданно посмотрела на Перла и стала теребить пуговицу на его рубашке.

— Ты совершенно прав. Они уже чувствуют себя свободными людьми. Это все потому, что ты наш друг.

— Да, конечно, — кивнул он. — Я твой друг.

— Перл, но знаешь, что меня волнует? — озабоченно приподняв голову и посмотрев на веселящихся спутников сказала Келли. — Ведь им не захочется возвращаться в больницу…

Он грустно улыбнулся.

— Конечно, не захочется. Кому бы на их месте захотелось, но, к сожалению, они должны это сделать. Они здесь не выживут, в этом свободном мире. И ты тоже — пока нет.

В глазах Келли промелькнула растерянность.

— Ты хочешь бросить нас?

Перл увидел как по ее щекам покатились слезы.

— Нет, нет. Я этого не говорил, — поспешно кликнул он. — Дорогая, я не бросаю вас. Послушай меня…

В этот момент дверь в квартиру Перла открылась и на пороге показалась Кортни Кэпвелл. На ней был одет розовый летний костюм, в руке она держала небольшую сумочку. С удивлением посмотрев на размахивающих руками, подпрыгивающих и приплясывающих пациентов психбольницы, она сделала несколько неуверенных шагов по комнате. Однако увидев Перла, Кортни улыбнулась.

В свою очередь, заметив ее он вскочил с кровати и растянул рот в широкой улыбке.

— Кортни!..

— Перл! — воскликнула она, направляясь к нему, — Привет.

— Привет.

Кортни остановилась перед ним с сияющей улыбкой на устах.

— Я ужасно рада, что ты смог вырваться и позвонить.

— Я очень хотел видеть тебя, хотя со времени нашей последней встречи прошло лишь два дня, у меня было такое ощущение, что я не виделся с тобой целую вечность.

Глаза Кортни лучились радостью, которая согревала и утешала Перла. С их каждой новой встречей он все больше понимал, как она дорога ему, правда, он все еще не мог сказать, что испытывает к Кортни те же чувства, что она испытывала к нему. Перл знал, что Кортни любит его, но его отношения к ней еще нельзя было назвать любовью. Скорее он испытывал к ней теплые дружеские чувства и глубокую привязанность. Перл был слишком занят собственными проблемами, чтобы думать о любви,

И, вообще все было не так как он представлял себе. Он не ощущал в себе ничего похожего на половодье чувств, изображаемое авторами романов, страсть не кружила ему голову. Да, честно говоря, Кортни не была его идеалом. Перл часто представлял себе огромные синие глаза и белоснежную кожу какой‑то далекой неведомой красавицы. Воображал как погружает лицо в густые волнистые прядя ее волос

Когда‑то он представлял себе любовь как блаженство, которое охватывает тебя и превращает весь мир в весенний сад. Он ожидал несказанного счастья, но то что он чувствовал сейчас по–отиошеиию к Кортни вовсе не было блаженством.

Перл испытывал скорее сожаление от того, что не может сейчас целиком отдаться во власть страсти. Когда‑то еще в молодости у него было что‑то подобное. Он часто пытался вспомнить с чего тогда все началось, но не мог. Перл только знал, что всякий раз, когда он видел свою первую любовь, у него сжималось сердце, а когда она заговаривала с ним у него как‑то странно перехватывало дыхание.

Теперь ничего подобного с ним не случалось. Однако, он пытался ни единым словом, жестом или неосторожным взглядом не обидеть Кортни, не задеть ее чувств к нему.

— Мы уже здесь, — сказал он с улыбкой, целуя ее в губы.

Келли сглотнув слезы стояла рядом, не поднимая глаз, ей было больно смотреть на то, как Перл радостно встречает Кортни.

Оторвавшись от Перла, Кортни повернулась к двоюродной сестре.

— Привет, Келли.

— Привет, — едва слышно прошептала та.

Под обращенными на нее взглядами Кортни и Перла девушка как‑то неловко засуетилась, будто не знала куда девать руки и, наконец, в полном смятения сказала:

— Я пойду… Мне нужно оставить вас

С этими словами, повернувшись как‑то боком к Перлу, она проскользнула мимо него.

— Мы просто перенесли вечеринку сюда, — улыбаясь сказал Перл.

Он уже заметил смущение Келли, но пока не придал этому значения. К тому же рядом стояла Кортни, которая преданно и восторженно смотрела на него.

— Слушай, Перл, — взяв его за руку сказала она. — Ты говорил, что возможно больше уже не вернешься туда. На всякий случай, если ты конечно не передумаешь, я решила заказать два билета. Рейс самолет завтра в восемь часов вечера.

Пока Кортни говорила все это, Перл повернул голову в сторону Келли. Она нерешительно топталась у двери, словно озабоченная мучительной проблемой выбора Перл вдруг понял, что испытывает по отношению к ней гораздо более теплые чувства нежели к Кортни. Это были связано еще, наверно, с тем, что Келли была совершенно беспомощной и нуждалась в его поддержке.

Механически кивая головой, он слушал свою подружку, но мало что услышал из того, что она сказали. Ей даже понадобилось еще раз окликнуть его, чтобы он обратил на нее внимание.

— Перл, ты слышишь о чем я говорю?

— А, что? Да, да, конечно… — он кивнул головой. — Ты что‑то сказала про Бостон.

Кортни удивленно обернулась. Увидев у двери застывшую в нерешительности Келли, она поняла причину этой рассеянности ее возлюбленного.

— Я говорила, что заказала для нас билеты на самолет, который летит в Бостон завтра вечером, в восемь часов.

— Как, уже завтра? — изумленно воскликнул Перл.

— Да, — подтвердила Кортни. — Я думаю, что это именно то, что нам нужно.

Перл на мгновение задумался.

— Что? Я что‑то не так сделала? — обеспокоен но спросила его Кортни. — Ты не хочешь улетать?

— Да, — неохотно произнес Перл. — Я думаю, что завтра — немного рановато. Видишь ли, мне нужно еще загрузить этих ребят назад в санаторий, а Келли…

— Что Келли? — забеспокоилась Кортни.

— Ну… Она еще не готова предстать перед Роулингсом, она все еще находится в его власти, она все еще его жертва.

— Перл, но это невозможно!.. — потрясенно прошептала Кортни. — Неужели ты говоришь все эти вещи совершенно серьезно?

— А что? — он недоуменно пожал плечами. — Я не прав? Ты посмотри на этих ребят!

Кортни обернулась.

По комнате с веселыми воплями друг за другом бегали Джимми Бейкер, Оуэн Мур и Элис. Они колотили друг друга по плечам поролоновыми конфетами и пенопластовыми вилками. Однако Келли не принимала участия их бурном веселье. Она с окаменевшим лицом молча стояла у дальней стенки, возле выхода на квартиры. В глазах ее блестели слезы. Она будто не замечала ничего происходящего вокруг себя, глубоко погрузившись в какие то мрачные мысли.

— Перл, но ты не можешь вернуться! — ошеломленно сказала Кортни, поворачиваясь к нему. — Ведь тебе пригрозили, что ты оттуда никогда не выйдешь! Ты что забыл, что тебе говорили?

— И что же произойдет, если я вернусь? — насмешливо спросил Перл.

— Если ты вернешься, — в ужасе воскликнула она, — это будет…

— …безумие? — договорил он за нее.

Некоторое время Кортни потрясенно молчала.

— Ты не можешь вернуться, — упрямо повторила она.

— Ну почему, почему?

— Я просто не пущу тебя! — в отчаянии выкрикнула она.

— Ах, вот оно что? Но послушай меня, Кортни, в любом случае я должен отвести их обратно.

— Но разве это так обязательно? — чуть не плача проговорила она. — Ты можешь просто позвонить в больницу и сказать где они находятся. И на этом твоя миссия будет выполнена. А мы с тобой, — в голосе ее появилась надежда, — поедем в мотель, проведем там время вместе…

Перл с сожалением помотал головой.

— Нет, ты кажется не расслышала то, что я сказал. Я должен еще раз повторить тебе…

— Нет, я слышала, — насупившись промолвила она. — Но все это бессмысленно.

Перл нахмурился.

— Нет, это вовсе не бессмысленно. Я им нужен, понимаешь? Я должен позаботиться о них, я сейчас просто не могу оставить их одних, не могу их бросить.

В этот момент он увидел как Келли подняла голову и посмотрела на него. В ее взгляде было столько надежды и ожидания, что Перл почувствовал что собственная правота стала совершенно очевидна. Да, он не имеет никакого морального права бросить сейчас в беде этих бродяг. Они положились на него, они доверились ему и он, к тому же… Ему показалось, что Келли как‑то по–особенному смотрит на него, не так как все остальные. Для нее он явно не был президентом Соединенных Штатов Америки, он даже не был для нее дворецким семьи Кепвеллов. И Перл прекрасно это понимал.

Но сейчас ему не хотелось думать обо всем этом.

Джулия испуганно осмотрелась по сторонам.

— Если сегодня наступил день Страшного Суда, то где же в таком случае судья?

Мейсон откинулся на спинку широкого кожаного судейского кресла, на котором обычно восседал седовласый мистер Корби.

— Судья перед тобой, — усталым голосом сказал он.

— Ты? — изумилась она. — Но это все мало похоже на настоящий суд. Ты не находишь? Где прокурор, адвокат, присяжные заседатели? Кто будет отправлять закон?

Мейсон мрачно усмехнулся.

— Я, в одном лице и судья, и присяжные заседатели. Я постараюсь не затягивать процедуру и перейти к делу. Думаю, что это не займет много времени. Во всяком случае я не намерен оставаться здесь до глубокой ночи. У меня еще есть несколько важных дел. И ты, Джулия, одно из них.

Она стояла на том месте, где обычно свидетели клянутся в том, что будут говорить правду и только правду, положив руку на Библию.

— В твоей записке говорилось о том, что мы должны встретиться здесь. Я подумала, что здесь будет настоящий судья. И, вообще, какие обвинения мне предъявлены? Я не понимаю, в чем я виновата и что совершила. Если ты считаешь себя судьей, то объясни.

Мейсон подался чуть вперед и положил руки на стол.

— Джулия, я бы предоставил тебе обвинительное заключение, но все это находится здесь, — он указал рукой себе на голову. — Так что я изложу все обвинения против тебя по–памяти. Надеюсь ты не возражаешь?

Джулия промолчала.

Мейсон встал с кресла, медленно обогнул стол и вышел в зал заседаний. Остановившись рядом с Джулией, он пристально посмотрел ей в глаза.

Не выдержав его тяжелого взгляда, она опустила голову.

— Пункт первый, — глухо сказал он. — Это твое необъяснимое решение защищать Марка Маккормика в деле об изнасилования Мэри. Второй пункт — это причастность к гибели Мэри…

Услышав эти слова, Джулия вскинула голову я сверкнула глазами.

— Это какое‑то безумие, Мейсон. Ты сошел с ума, подумай о чем ты говоришь! Я не намерена здесь больше оставаться.

Она попыталась повернуться, но Мейсон рявкнул:

— Стой там, где стоишь, Джулия!

Его голос был столь страшен, в нем слышалась столь явная угроза, что Джулия застыла па месте.

— Ты признаешь себя виновной или нет? — выкрикнул Мейсон.

Джулия резко развернулась и возмущенно сказала:

— Виновна? О какой вине ты говоришь? Разве я совершила что‑нибудь такое, в чем меня можно обвинить перед Богом и людьми?

Мейсон не собирался выслушивать ее оправдательную речь, в глазах его полыхнула ярость и он закричал;

— Виновна или нет?

— Нет! — так же вспыльчиво прокричала она. — Я не признаю себя виновной и никогда не признаю, хотя бы потому, что ты не имеешь права определять степень вины и степень наказания. Ты — не Господь Бог, и не можешь взять на себя то, что тебе не под силу.

— Ах вот как? Значит я — никто? А в таком случае, кто ты? Может быть тоже никто?

Джулия упрямо мотнула головой

— Мейсон, ты не в своем уме!

— Это я уже сегодня слышал, — спокойно сказал он. — Я пришел сюда, чтобы рассуждать не о себе.

Она умолкла больше не в силах говорить. Мейсон спокойно ждал, не сводя с нее взгляда. Наконец, Джулия обессиленным голосом сказала:

— Ведь я тебе уже все объяснила. Я переживала за Мэри. Я все знала. Знала, что она чувствовала, что пережила, что ей довелось перенести. Поэтому я и решилась помогать ей. Я решила прийти ей на помощь, потому что была уверена, что Марк должен быть наказан.

Мейсон покачал головой.

— Ты не представляешь как все это смешно звучит…

Слова Джулии не произвели на него никакого впечатления

— Да ты сам смешон! — вдруг вспыльчиво сказала она.

Джулии хотела сказать еще что‑то обидное и колкое, но вдруг почувствовала, что сейчас она должна оскорблять его, а пойти ему навстречу. Она подалась вперед и понизив голос до проникновенного, сказала:

— Мейсон, я понимаю тебя, ты пережил тяжелое, ужасное горе. Ты потерял Мэри и я сочувствую тебе. Это правда. Ты должен мне поверить. Как мне убедить тебя в том, что я не хотела ничего дурного. Когда я взялась защищать Марка Маккормика, я сделала это намеренно, специально для того, чтобы никто другой, не смог оправдать его. Именно я должна была заниматься этим делом, потому что один раз совершив ошибку, я ухе знала как поступать в подобных ситуациях и никогда в жизни не допустила бы того, чтобы этот насильник получил снисхождение в глазах общества.

— Общества? — усмехнулся Мейсон. — Какого общества? Рядом со мной нет никакого общества. Существую только я, все остальное это игра воображения…

Джулия поморщилась.

— Мейсон, я умоляю тебя, перестань ерничать. Конечно, это придает тебе имидж сильного мужчины, но ведь мы сейчас с тобой пришли сюда не для того, чтобы обмениваться философскими впечатлениями по поводу жизни и судьбы.

— Почему бы и нет? — он чуть наклонил голову, словно задумавшись о чем‑то. — Иногда очень полезно порассуждать.

— Может тебе стоит заняться этим без меня? — хмуро сказала Джулия. — Я предпочла бы больше не находиться здесь только для того, чтобы выслушивать от тебя набор пошлых сентенций.

— Почему же пошлых? — холодно спросил он. — Неужели ты думаешь, что я способен только на пошлость? Особенно после того, что произошло со мной.

— Во всяком случае раньше, — торопливо сказала она, — ты был склонен именно к этому. Вспомни как ты издевался надо мною: «салон красоты», «смени работу»… Порядок вещей устанавливаешь не ты, а кто‑то иной…

Мейсон усмехнулся.

— Какая чушь! Все, что происходит вокруг абсолютно лишено логики. Конечно, — он снисходительно усмехнулся, — тебе как человеку, построившему свою жизнь на законах формалистической логики, трудно в это поверить…

— Да уж, Мейсон. Мне действительно трудно в это поверить. Я не хочу сказать, что все вокруг абсолютно логично и совершенно, но ты не можешь ставить под сомнение, что все вокруг подчинено законам, я первую очередь, законам общества.

— Но все законы общества изначально была установлены кем‑то сверху, так во всяком случая утверждает церковь.

— А ты что, не веришь церкви?

Мейсон покачал головой.

— Все это так хрупко и непрочно. В любой момент может сломаться, а еще больше меня волнует то, что вся вокруг абсурдно. Почему люди согласно чьей‑то поле должны рождаться и умирать? Почему вокруг происходит то, что причиняет лишь гори и страдание?

Джулия участливо посмотрела не наго.

— Мейсон, то что произошло с тобой еще не означает, что нарушилось течение жизни. Просто тебе сейчас больно и ты сконцентрировался на своей боли. Ведь это не означает что логика вокруг отсутствует.

Мейсон отвернулся и некоторое время молчал, словно слова Джулии доставили ему настоящую физическую боль. Она не заметила как в уголках его глаз блеснули слезы. Но спустя несколько мгновений Мейсон снова пришел в себя.

— Джулия, ты можешь считать меня одуревшим от боли чудаком, но я действительно не понимаю многого в этом мире. К примеру, я не могу постичь логику божества, которое определяет, что столько‑то людей станут дантистами, а столько‑то — будут доить коров.

Джулия посмотрела на него широко открытыми глазами.

— Ты что сошел с ума?

— Ничего подобного. Просто я всегда был широко открыт для новых впечатлений. Я не верю, что нами кто‑то руководит. Разумеется, что тебе и таким как ты людям вроде Марка Маккормика кажется, что порядок существует: спрос отвечает предложению, люди соблюдают правила движения, покупают обратные билеты в уверенности, что вернутся назад, обещают вернуть долг по первому требованию и тому подобное. Но только кажется, что в этом есть порядок. Я, например, никакой связи не вижу. Согласитесь, что все что мы называем порядком — обыкновенная случайность. Если ты не веришь в это, докажи мне обратное.

— Я не буду с тобой спорить, — опустив глаза, сказала она. — Выяснением этих подробностей лучше заниматься в церкви, наедине со священником, или в пивном; баре за кружкой «будвайзера» со случайным собеседником. Там это более уместно и естественно, чем здесь в такое время.

— Что ж, если это тебя не интересует, перейден к тому, что непосредственно касается твоей вины, Джулия, — ядовито произнес Мейсон. — Это ты заманила Мэри на крышу. Это была твоя идея и ты свела Марка и Мэри вместе. Ну что, нравятся тебе мои слова?

Мейсон повернулся к Джулии спиной и медленно прошелся между рядами стульев. Джулия бросилась за ним, оправдывающимся тоном воскликнув:

— Мэри хотела поговорить с Марком и со мной, она была расстроена…

Он остановился и не оборачиваясь, глухо сказал:

— А Марк признался мне в том, что это ты привела Мэри в «Ориент Экспресс»…

— Ну так что из этого? — дрожащим голосом спросила она. — Пусть даже все обстояло таким образом. Что в этом особенного?

— В этом и состоит твоя вина!

Джулия принялась яростно защищаться.

— Это все чистейшей воды ложь! Мейсон, неужели ты веришь Марку? Он говорит неправду, он просто–напросто зол на меня за то, что я хотела его выдать. И он сделает все для того, чтобы отомстить мне за это.

Похоже эти слова тронули Мейсона. Он обернулся и внимательно посмотрев в глаза Джулии недоверчивым тоном произнес:

— Ты можешь поклясться?

— Если это необходимо…

— Под присягой? Ты можешь поклясться под присягой?..

Джулия вдруг осеклась и тяжело дыша стала отступать назад.

— Ну поклянись же, — снова повторил Мейсон. — Подними вверх правую руку…

Джулия не решалась последовать его словам. Это, разумеется, не могло не заронить в душу Мейсона сомнения в искренности слов, сказанных Джулией.

— Мы оба знаем слова присяги.

Некоторое время Джулия молчала, а потом вдруг смутилась и опустила голову.

— Я больше не играю в эти игры, — пробормотала она, пытаясь мимо Мейсона пройти к выходу. Он загородил ей дорогу.

— Это не игра, Джулия. Люди должны платить за свои преступления. Вспомни Библию — что посеет человек, то и пожнет.

Она вскинула голову.

— Прекрати, Мейсон!

— Всем придется заплатить за то, что они сделали, я моему отцу, и тебе, а Марк… Марк уже заплатил… Теперь ты, Джулия Уэйнрайт. Сейчас наступил твой черед.

Спрятавшись в микроавтобусе Иден слышала как в кабину сели двое. Пока прогревался мотор, они перекинулись несколькими фразами.

— Как настроение?

— Все нормально. Не хуже и не лучше, чем в прошлый раз.

— Ты уже привык?

— Да, и мне нравится эта работа. Она не позволяет расслабляться…

— Ты знаешь, что нам сегодня предстоит?

— Расскажи.

— Едем туда же и за тем же.

— И сколько мы сегодня должны привезти?

— Босс сказал — двадцать человек, — сказал первый.

— Ого! — присвистнул второй. — Многовато. Ты уверен в том, что мы справимся?

— Ничего страшного, в автобусе места хватит. — Ладно, запихаем их как селедок в бочку, думаю, что не передохнут. Тем более, наверно, опять нужно брать молодых и здоровых.

— Да, они же сюда работать едут, а не развлекаться,

— Ладно, будут ехать так же как и предыдущие — «лодочники», только теперь им надо дать другое название.

— В таком случае, сам придумывай. Я не большой мастак на эти дела.

Спустя несколько мгновений второй сказал:

— Придумал. Назовем их «фургонщики».

Иден осторожно приоткрыла краешек одеяла, под которым она пряталась в углу, и увидела впереди кабине двух чрезвычайно небритых типов явной латиноамериканской наружности. Да и их английский был не столь безупречен, чтобы заподозрить в них выпускников Гарварда.

Сидевший за рулем был занят с какими‑то бумагами. Второй, помоложе и пошире в плечах, протирал носовым платком большой черный пистолей.

Сидения впереди микроавтобуса были отделены от салона небольшой — в полметра высотой перегородкой, поверх которой были протянуты небольшие шторы.

Когда преступник помоложе повернулся, чтобы задернуть шторы, Иден мгновенно замерла и несколько мгновений не дышала.

Услышав характерный шум, она снова сделала щелочку в одеяле и выглянула. Шторы были задернуты.

— Насчет «фургонщиков» это ты хорошо придумал, — похвалил своего напарника шофер. — У тебя с чувством юмора все в порядке.

— Да, — Гордо ответил второй бандит. — С этим у меня всегда было все в порядке. Хочешь анекдот расскажу?

— Валяй.

— Мышь вышла замуж за слона, а он на следующий день умер. Она плачет. Звери спрашивают у нее: «Мышь, ну что ж ты плачешь? Ты же с ним всего один день прожила». А она им отвечает: «Замужем была всего‑то один день, а закапывать придется всю жизнь». Ха–ха–ха… — он громко расхохотался.

Судя по всему шутка не пришлась по вкусу шоферу, некоторое время он молчал, а потом спросил:

— А ты не знаешь какого‑нибудь анекдота из тюремной жизни?

— Про тюремную жизнь лучше не вспоминай, — поморщился второй. — После того как я провел в Сент–Квентине три года, мне не хочется шутить на эту тему…

Тиммонс продолжал отчитывать белоглазого:

— Мне не хочется, чтобы ты ошивался рядом с моей квартирой. У тебя слишком неординарная внешность, чтобы конце концов тебе не заметили те, кому этого не следует делать. Это слишком опасно для меня, и — он многозначительно посмотрел на собеседника, — для тебя тоже.

— Амиго, успокойся, — махнул рукой белоглазый. — Там было абсолютно безопасно и никто не мог меня видеть.

— Ерунда! — раздраженно воскликнул Тиммонс. — Там была женщина. Иден Кэпвелл. Если она тебя увидела, то нам конец.

Он в ярости пнул ногой валявшуюся рядом автомобильную покрышку.

— Сколько раз тебе повторять! — закричал тот в исступлении. — Меня никто не видел!

Тиммонс умолк. Несколько минут он озабочен но расхаживал по комнате, засунув руки в карманы брюк. Белоглазый молча попыхивал сигаретой, а затем снисходительно сказал:

— Для окружного прокурора, Тиммонс, у тебя слабые нервишки…

Тиммонс мрачно взглянул на собеседника.

— У меня есть основания для опасений, ты об этом прекрасно знаешь. Только не надо говорить мне, что в не прав.

Он остановился рядом со столом. Белоглазый испытующе посмотрел на окружного прокурора и усмехнувшись сказал:

— Все что я могу порекомендовать тебе выходи из игры. Это единственное, что может уберечь тебя от опасностей. Будешь по ночам спокойно спать в своей кровати с какой‑нибудь бабенкой, а мы будем продолжать заниматься своими делами» амиго, по уже с кем‑нибудь другим. В тиком случае, тебе придется вести более скромный образ жизни. Ты будешь, думать о том, как распорядиться зарплатой, а ведь окружному прокурору не так уж много платят… А?.. — он снова усмехнулся.

Тиммонс раздраженно взмахнул рукой.

— Тебе это нравится, да? Очень смешно!.. Хочешь, чтобы я навечно остался в твоей вонючей яме? Похоже тебе самому здесь очень хороша Ни неужели ты думаешь все хотят того же самого? Белоглазый прищурился.

— Знаешь, амиго, — напряженным тоном сказал он, — меня можно обвинить лишь в том, что я использовал для своих целей тебя, по я не моту сказать, что это было сделано бея твоего согласия. Ведь так, амиго?

Тиммонс промолчал.

— Что ж, — продолжил белоглазый. — Твоя ошибка превратится в молодую жену для меня. Но ведь это так по–американски, неправда ли?..

Разговор был прерван телефонным звонком.

— Извини, — сказал белоглазый. С этими словами он направился к телефону и сняв трубку, произнес:

— Да, слушаю. Что?

Тиммонс навострил слух будто пытался расслышать то, что доносится из телефонной трубки.

Белоглазый в ярости отшвырнул телефон в сторону, выслушав сообщение.

— Что случилось? — обеспокоенно спросил Тиммонс.

— Черт побери! — выругался тот. — Похоже у нас неприятности…

— Сели на хвост?

— Похоже, да — Мой наблюдатель говорит, что появилась полицейская машина.

Тиммонс стал в растерянности оглядываться по сторонам.

— Что будем делать? — пробормотал он. Белоглазый вытащил из ящика стола пистолет и спрятав его за пазуху сказал:

— Быстро уходим отсюда.

Джулия стояла посреди зала суда в то время как Мейсон расхаживал из стороны в сторону, бросая ей в лицо горькие слова.

— Кто как не ты, Джулия, твердила ей снова и снова о каком‑то общественном мнении, о людском суде, о необходимости поддерживать репутацию… Тебе нравится спасать таких как Марк Маккормик? Неужели ты радуешься, Джулия, помогая этим развращенным людишкам выходить из зала суда на свободу? Ты сама не лучше их всех, ты сама такая же больная как и они.

Джулия почувствовала, что не может сдержаться. Стараясь не зареветь в голос, она беззвучно рыдала, не закрывая лицо руками. Слезы текли и текли из ее глаз, оставляя мокрые блестящие дорожки и щеках, а скатываясь, собирались над верхней губой и текли дальше в уголки рта и на подбородок.

Мейсон не замечал этого, он был целиком поглощен произнесением обличительной речи.

— Марк глубоко порочный, низкий тип, а такие как ты позволяют этому дерьму чувствовать себя защищенными.

Пользуясь тем, что Мейсон не смотрит в ее сторону, Джулия украдкой вытерла глаза.

— Что ты сделал с Марком? — спросила она. Мейсон раздраженно махнул рукой.

— Сейчас не о нем речь… Сейчас речь идет о тебе, нравится тебе это или нет.

Он остановился перед Джулией и не сводя взгляда смотрел ей в глаза. Она не выдержала и отвернулась. Мейсон услышал несколько всхлипываний, во никак не отреагировал на эти звуки. Когда Джулия снова повернулась к нему, он по–прежнему стоял глядя на нее.

— Я уже сказала тебе, Мейсон, — умоляющим тоном произнесла она, — что я ни в чем не виновата. Я тебе все объяснила.

Мейсон как‑то невероятно равнодушно слушал ее.

— Тогда почему я ничего не могу понять?

— Потому, что тебе больно. Мейсон, тебе так плохо, что ты готов все взорвать и обвинить в этом кого угодно. Я знаю как тебе больно.

Он отрицательно покачал головой и хмуро промолвил:

— Ты не знаешь как это бывает больно. Ты просто хочешь выгородить себя, чтобы спасти себе жизнь. Тебе хочется оправдаться, переложить собственную вину на плечи Мэри или на мои плечи. Здесь пахнет обманом, Джулия. Я чувствую этот просто тошнотворный запах.

Выслушав его она опустила голову, несколько раз всхлипнула и вытерев рукой слезы повернулась и направилась к выходу.

— Ну все, хватит! — рявкнул Мейсон. — Я же сказал, стой там где стоишь и не двигайся.

Джулия обернулась, собираясь что‑то сказать, но в этот момент увидела в руке Мейсона пистолет.

— О, Боже мой!.. — кисло усмехнулась она. — Мейсон, что ты делаешь?

— Суд признает тебя виновной! — ничуть не смутившись сказал он.

Джулия едва заметно покачала головой.

— Ты не сможешь этого сделать, Мейсон. У тебя ничего не выйдет, даже не старайся.

— Откуда ты знаешь? — спросил он.

— Потому что ты на это не способен, — вытирая пальцами уголки глаз сказала она. — Тебе не позволят это сделать ни твое воспитание, ни твои убеждения. Ты не сможешь.

Глаза Мейсона стали наливаться кровью, голос стал твердым и решительным.

— Я смогу это сделать.

Джулия закрыла глаза в ужасе, когда Мейсон медленно поднял руку с пистолетом и направил ствол ей в голову…

Когда Круз Кастильо вместе с Полом Уитни прибыли на Рэдблафф–Роуд 925, к зданию гаража, здесь уже было пусто. Оставленные открытыми двери говорили о том, что еще совсем недавно здесь были люди, но теперь — ни одного человека, ни одного автомобиля.

Увидев недалеко от двери пятно протекшего на землю машинного масла, Круз присел на корточки. Тронув пальцем темно–коричневую лужу, он принюхался к запаху густой вязкой жидкости. Да, так оно и есть — машинное масло. Очевидно, совсем недавно здесь стоял автомобиль, у которого не совсем в порядке был двигатель. Очевидно, машина старая и изрядно потрепанная.

Пока Круз пытался сообразить, что все это обозначает, из гаража с озабоченным видом вышел Пол Уитни.

— Там никого нет, — пожав плечами сказал он. — Похоже, все уже слиняли. А что у тебя?

Круз вытер пальцы и сокрушенно махнул рукой.

— По этим следам мало что можно узнать.

Он поднялся с корточек и осмотрел наружные стены гаража.

На углу висел телефон–автомат.

— Интересно, что здесь происходило? — пробормотал Круз.

— Может быть у нее не было времени, чтобы подробно рассказать все по телефону, но тогда не понятно куда она могла деться.

Круз махнул рукой.

— Ладно, не будем сейчас ломать над этим голову, лучше займемся делом. Видишь тот телефон–автомат?

Выясни его номер и узнай куда делались последние, скажем, десять звонков с этого номера.

— Это все?

— Нет. Параллельно постарайся выяснить, кому принадлежит весь этот хлам, кто владелец гаража и кто здесь работает. Может это позволит нам напасть на какие‑то следы. Как только что‑то удастся выяснить, немедленно сообщай мне. А я пойду посмотрю вокруг, что здесь такое. Место, надо сказать, не из самых приятных. Пусть даже говорят, что нельзя верить первым ощущениям, но, по–моему, Пол, здесь творится что‑то нечистое. У меня нюх на подобные вещи, к тому же, если Иден сказала, что здесь происходит что‑то серьезное, значит оно так на самом деле. У меня нет оснований не верить ей. Все это слишком необычно и непонятно. Но чует мое сердце — дело пахнет жареным. Эх, если бы смогли приехать сюда пораньше…

— Может быть они услышали как я включил сирену и с перепугу бросили все, и удрали, — высказал предположение Пол.

— Да, не стоило это делать за десять кварталов до места назначения, наверное, ты хотел привлечь внимание всех преступников, проживающих в этом районе.

Пол Уитни криво улыбнулся.

— Профилактика преступления — одна из наших задач, Круз. Представляешь скольким ребятам мы попортили нервы одной только сиреной…

Круз сокрушенно махнул рукой.

— Да, ладно. Черт с ним. Ступай, займись делом.

— Хорошо.

Пол направился в маленькую застекленную комнатку в глубине гаража, где еще несколько минут назад находились окружной прокурор Кейт Тиммонс и его неведомый белоглазый спутник.

Круз задумчиво прохаживался вдоль гаража, пытаясь напасть хоть на какой‑нибудь — пусть даже самый маленький — след, который бы позволил вычислить местонахождение Иден и хоть что‑то прояснить.

Его внимание привлекла накрытая каким‑то старым полуистертым почти до дыр покрывалом куча в ближнем углу гаража. В его мозгу мелькнула страшная догадка. Сначала он даже боялся признаться себе самому в этом. Однако, в глубине души что‑то ему подсказывало, что его может ожидать неприятный сюрприз.

Сунув одну руку за пазуху он нащупал толстую рукоятку пистолета с насечкой — так на всякий случай…

Осторожно ступая он подошел к накрытой покрывалом куче и резким движением руки сдернул тряпку.

— Слава Богу! — он перевел дух, его предчувствие, к счастью, на этот раз не оправдалось.

Здесь всего–навсего были беспорядочно навалены колпаки для автомобильных колес Немного порывшись в них скорее для приличия, а не из любопытства — Круз разочарованно пнул кучу ногой и отвернулся.

Вопросы, терзавшие Круза, так и оставались невыясненными. Где Иден? Почему ее нет здесь? Если она звонила из этого телефона–автомата, то почему ничего больше не сказала, что же здесь все‑таки происходило? Куда делись все люди — ведь здесь явно кто‑то был; И совсем недавно… Потому что пролитое на землю машинное масло еще не успело впитаться…

Чем больше Круз думал обо всем этом, тем больше вопросов у него возникало и тем меньше ответов находилось. Нужно было срочно что‑то предпринимать! Но что? Где и кого искать? Не случилось ли с Иден чего‑нибудь плохого? Может быть ее обнаружили и убрали как ненужную свидетельницу?..

Круз почувствовал как кулаки его сжимаются в бессильной ярости и чтобы дать выход чувствам, он несколько раз стукнул ногой в стену гаража.

— Опять мы провалили дело. Неужели на этом все, неужели все потеряно? Не верю, здесь должно что‑то быть… Нужно искать, искать… Но где же Иден?..

ГЛАВА 7

Окружной прокурор вынужден оправдываться. Мейсон с пистолетом в руке навещает отца. Келли решает посетить родной дом.

В то же самое время виновник всего, что происходило на Рэдблафф–Роуд 925, окружной прокурор Китти был дома. Первым делом он включил стереосистему и надел наушники Притопывая ногой в такт музыке Тиммонс прошел к бару, достал бутылку виски и налил в высокий стакан до половины. Несмотря на то, что из гаража на Рэдблафф–Роуд ему пришлось уносить ноги, настроение У него было хорошее. Подпольный бизнес — торговля живым товаром, процветал — и Тиммонс имел дивиденды с этого. Неплохо шли дела и на других фронтах: Сантана Кастильо уже полностью принадлежала ему и, кстати говоря, именно по этой причине он почти потерял к ней всякий интерес. Зато на любовном фронте открывались новые плацдармы — Иден Кэпвелл демонстрировала свой явный интерес к нему. Тиммонс замечал, что она немного кокетничает, однако ему казалось, что именно так и должна вести себя женщина, которая намерена завоевать сердце мужчины. Поскольку в его планы входило затащить ее к себе а постель, то Тиммонс ничуть не смущаясь открыто флиртовал с Иден и его вполне устраивало такое поведение женщины Еще немного и она покорится ему, точно так же, как и Сантана.

Правда кое‑что в поведении Иден настораживало его. Несомненно она проявляла интерес к документам окружной прокуратуры, однако Тиммонс списывал это все на счет обычного женского любопытства. Разумеется, ей было бы весьма приятно узнать кое–какие тайны, однако Тиммонс не думал, что в этом может быть что‑то дурное.

Все, что происходило между ним и Иден, шло, как ему казалось, своим чередом к закономерному итогу. И это не могло не радовать окружного прокурора.

Как никогда раньше он был уверен в своих силах и, что рано или поздно он завоюет этот мир. По крайней мере удача была на его стороне. Его главный соперник — полицейский инспектор Круз Кастильо — раз за разом оказывается посрамленным и ему, Тиммонсу, ничего не стоит сделать внутриполицейские разборки достоянием прессы. Тогда имидж самого крутого полицейского, который был присвоен Кастильо, усилиями все тех же средств массовой информации, рухнет в одночасье. Ведь как бывает — вчера ты супермен и супергерой, спас детей, вынес человека из горящего дома, разгромил синдикат торговцев наркотиками, а сегодня — ты профессионально непригодный полицейский инспектор, который, быстро зазнался, но столь же быстро будешь низвергнут со своего пьедестала. Тиммонс не видел ничего сложного в том, чтобы предпринять такие шаги, которые бы привели именно к такому результату. Если у Кастильо имеются какие‑то заблуждения на свой счет, то очень быстро придется от них избавиться. Кстати говоря, это относите не только к служебным, но и к личным делам Кастильо.

Если Тиммонсу покорилась одна из его женщин, а на очереди находится вторая, то в скором времени ему просто нечего будет делать в этом городе. И тогда путь окружному прокурору к славе и власти будет открыт полностью. Никто не сможет ему помешать. Если какой‑то жалкий полицейский инспектор вздумал становиться на его пути, то пусть пеняет па себя, когда ответным ударом он, окружной прокурор Кейт Тиммонс, похоронит своего соперника, растопчет и вышвырнет его словно прочитанную газету.

Занятый своими оптимистическими мыслями Тиммонс не заметят, как дверь в его квартиру открылась И на порог шагнула Сантана. Вид у нее был крайне возбужденным. Сантана держала в дрожащих руках сумочку и опасливо озиралась по сторонам. Ее можно было понять — буквально полчаса назад в этом доме находилась Иден Кэпвелл, ей злейший враг, ее самая ярая соперница. Сантане казалось, что Иден переходит ей дорогу во всем — сначала она не выпускала из своих цепких объятий Круза, а теперь, очевидно, положила глаз на Тиммонса. Это приводило Сантану и такое отчаянье, что она готова была сброситься с высокого утеса в океан. Сантана чувствовала, что пришло время объяснений с Тиммонсом. Похоже их отношениям приходит конец. Если в квартире Кейта свободно разгуливает эта треклятая аристократка, то ей, Сантане, здесь больше нечего делать, к гонгу же у нее воя вился шанс снова вернуть себе Круза. Если Иден дольше не может или не хочет поддерживать отношения с Крузом, то это должно служить лишь дополнительным стимулом для Сантаны. В таком случае она сможет привлечь к себе его внимание. А тогда их семейная жизнь может наладиться. Если они найдут общий язык и взаимопонимание, то все в их доме будет хорошо. Тогда Сантана не будет больше метаться по сторонам в поисках призрачного счастья в объятиях другого мужчины. Ее муж, ее желанный муж — вот что сейчас по–настоящему беспокоило Сантану. Она намеревалась положить своим отношениям с Кентом Тиммонсом конец. Причем сделать это поскорее.

Правда Сантана еще не знала, что однажды втянувшись в любовную интригу, она увязнет в ней прочно и надолго. Ей казалось, что все можно закончить быстро и полюбовно. Ведь Тиммонс ей говорил неоднократно, что не станет препятствовать ее семейному счастью, если однажды в один прекрасный момент, она решит уйти от него. Но кто мог предположить, что этот стремительный любовный роман может привести к весьма плачевным последствиям. Как бы то не было, Сантана настроилась на то, что сегодняшняя встреча с окружным прокурором будет последней. Когда она вошла в дом, Тиммонс стоял в дальнем углу гостиной, повернувшись спиной к ней, на голове его были одеты наушники, в руке он держал стакан виски, пританцовывая в такт музыке. Сантана прошла вдоль гостиной и, положив сумочку на стол, остановилась за спиной Тиммонса подняв в руке ключ от его квартиры. Кейт обернулся и, неожиданно увидев Сантану, закричал от испуга. Затем, спустя несколько мгновений, осознав, кто находится перед ним он сдернул наушники и, изобразив на лице крайнюю степень растерянности, пробормотал:

— Господи Боже мой, это ты?

Сантана перепугалась не меньше чем он. Прикрыв лицо руками она вытаращила на него глаза.

— Что это, — изможденным голосом сказал Тиммонс.

— Это ключ от твоей квартиры, — ответила Сантана.

— А зачем ты мне его показываешь?

— Круз нашел его.

Она протянула ему ключ на ладони, однако Тиммонс по–прежнему непонимающе смотрел на нее.

— Ну и что?

— Как что? — воскликнула Сантана. — Круз обнаружил его в машине. Разумеется он сразу же спросил кому это принадлежит. Пришлось ему соврать.

Тиммонс уже немного пришел в себя. На слова Сантаны он недоуменно пожал плечами и, отхлебнув из стакана глоток виски, спросил:

— Ну и что из этого? Ты что делала это в первый раз?

Сантана не успокаивалась.

— Я ненавижу лгать, — выкрикнула она. — Мне ужасно не нравится то, что происходит между нами.

Тиммонс поджал губы.

— Ты сама этого хотела, — сдержанно сказал он. Но она продолжала кричать не обращая внимания на его слова:

— По дороге к тебе я чуть не попала в аварию.

Она вытянула к нему свои трясущиеся руки.

— Руки дрожат.

— Успокойся — с досадой произнес Тиммонс, — не меньше твоего руки трясутся. Знаешь, вот так увидеть перед собой человека, когда этого совершенно не ждешь — тут любой перепугается.

Он снова отхлебнул виски.

— Мне не следовало брать этот ключ, — уже немного успокоившись сказала Сантана. — Это было ошибкой с моей стороны. На эту ошибку толкнул меня ты, Кейт.

Тиммонс протянул руку, чтобы положить ей на плечо.

— Давай поговорим об этом.

Но она вдруг снова вспылила:

— Нет, нет не трогай меня, — Сантана отскочила на пару шагов назад.

— Ты что, боишься меня? — насмешливо спросил Тиммонс. — С каких это пор? Она несколько смутилась.

— Я просто приехала вернуть тебе ключ и сказать, что на этом наши отношения закончены, — неуверенным тоном сказала она.

Тиммонс скривился от недовольства.

— Я не могу понять, что с тобой происходит? Ты переживаешь из‑за того, что один раз вынуждена была наврать мужу?

— Да, — запальчиво воскликнула она. — Знаешь, как я ненавижу ложь.

Тиммонс поморщился.

— Сантана, о чем ты говоришь. Мне даже странно слышать от тебя такие речи.

Она упрямо мотнула головой.

— Я говорю о лжи. Я устала вечно обманывать. Сочинять какие‑то небылицы про своих клиентов, про свою занятость на работе. Ты что, не понимаешь, в каком положении я сейчас нахожусь.

Он пожал плечами.

— Сантана, неужели я должен тебе объяснять, что ложь является неотъемлемой частью любого и каждого любовного романа. Да, надо заметить, лучшей его частью.

Она замахала руками.

— Нет, нет, Кейт, я не отношусь к той категории людей, которые считают ложь лучшей частые своей жизни.

Тиммонс усмехнулся.

— А никто и не призывает тебя наступать из горле собственной песне. Просто нужно поступать соответственно обстоятельствам в которых оказываешься, вот и все.

Она отвернулась.

— Я не могу так поступать с Крузом.

Пользуясь тем, что Сантана не видит его лица, Тиммонс состроил на лице гримасу такого неудовольствия, казалось будто он выпил стакан слабительного. Затем он подошел к Сантане и, наклонившись над ее ухом, вкрадчиво сказал:

— А ты думала, как он поступает с тобой??

Она кусала губы.

— Я не знаю, что он делает, — напряженно сказала она, — может быть — ничего.

Тиммонс ухмыльнулся.

— По–моему, ты слишком оптимистично смотришь на жизнь. Уверяю тебя, нужно более реально смотреть вокруг себя.

Она на мгновение обернулась.

— Ты думаешь, что Круз изменяет мне?

Тиммонс пожал плечами.

— По–моему, ты сама ответила на свой вопрос.

Она снова отвернулась.

— Если бы даже это было и правдой, — неуверенно сказала она, — то почему я должна опускаться до его уровня

Ока стала беспокойно расхаживать по комнате.

— Кейт, ты задумывался над тем, чем я занимаюсь в последнее время?

Тиммонс пожал плечами.

— Мне кажется, что пытаешься устроить свою личную жизнь. Ну, разумеется, по мере сил. Возможно тебе что‑нибудь не удается. А может быть я ошибаюсь.

Она снова нервно замахала руками»

— Я занимаюсь главным образом тем, что тайком убегаю и вечно лгу.

Она повернулась к Тиммонсу и истерично выкрикнула:

— А ради чего все это?

Тиммонс не нашелся что ответить и поэтому промолчал. Сантана потрясала перед ним зажатым в кулаке ключом от квартиры.

— Когда ты дал мне этот ключ, я думала это много что значит.

Она бросала эти слова в лицо Тиммонсу словно обвинительный приговор.

Тиммонс решил, что отмалчиваться больше нельзя. В своей истерике Сантана может дойти бог знает до чего.

— Успокойся, дорогая, — проникновенно сказал он, — это действительно многое значит. Ключ от квартиры есть только у тебя.

В глазах Сантаны сверкнула неистовая ярость.

— Ты лжешь мне, — закричала она, — я видела ее.

Тиммонс изобразил на лице гримасу недоумения.

— Не прикидывайся будто не понимаешь, что я имею в виду. Иден была здесь сегодня.

Тиммонс почувствовал, как помимо его воли, щеки заливаются румянцем — то ли от смущения, то ли от начавшего действовать спиртного. Он опустил голову.

— Ну, что же ты молчишь? Давай оправдывайся. Я хочу услышать твои оправдания.

Он решил, что в такой ситуации будет лучше всего не оправдываться, а поступать проще. Поэтому Тиммонс резко вскинул голову, смело посмотрел в глаза Сантане.

— У меня их нет.

Она ожидала от него именно того, чего он не стал делать. Сантана думала, что Тиммонс будет упрашивать ее поверить ему, начнет ей рассказывать о каких‑нибудь служебных делах, связанных с обязательным присутствием Иден Кэпвелл в его доме и так далее. Однако случилось как раз наоборот. Поэтому, услышав последние слова Тиммонса Сантана настороженно замерла. Тиммонс вдруг ни с того ни с сего рассмеялся.

— Ты, конечно, не поверишь, Сантана, но у меня с ней ничего нет. Меня с Иден ничего не связывает.

В ответ Сантана отрицательно помотала головой.

— Я действительно тебе не верю, Кейт.

Он прошелся по комнате словно собираясь с мыслями.

— Сантана, она такая… любопытная, такая… настырная, совершенно не сексуальная. Она не может выдержать ни малейшего сравнения с тобой.

Сантана в напряженном ожидании слушала, что же Тиммонс скажет дальше.

— Если хочешь знать, то она буквально не отпускает меня. Она преследует меня по пятам, где бы я ни был, я терплю потому, что я вынужден считаться с властью ее семьи. Как‑никак, а Кепвеллам принадлежит половина этого города. Как сама понимаешь, я как окружной прокурор не могу не принимать этого во внимание. Пойми, Сантана, я занимаюсь городской политикой и для меня весьма немаловажны отношения с одной из самых богатых семей в Южной Калифорнии. Если бы я был столь же богат, я никогда в жизни не стал бы обращать внимания на такую замухрышку, как Иден. Ну подумай сама, что она из себя представляет.

— …Но, — нерешительно сказала Сантана.

— Сантана, я хорошо ее знаю. Она способна на многое.

Тиммонс доверительно положил руку на плечо Сантаны и посмотрел ей в глаза. Она не выдержала его взгляда и смущенно отвернулась.

— Ты единственная в моей жизни, — проникновенно сказал он. — Мне не хотелось бы рисковать этим. Думаю тебе тоже.

Она почувствовала, что теряется, что рука поднималась от ее плеча к шее, за ухо, и теплый жар, охватывавший Сантану, обозначал ее продвижение.

— Я… Я… — забормотала она. — Я просто…

Тиммонс понял, что Сантана сдалась и очень уверенным тоном сказал:

— Ты просто хочешь любви.

Он обнимал ее уже обеими руками. Она в сладком изнеможении закрыла глаза и подалась навстречу его объятиям.

— Это нужно нам обоим, — перешел он на шепот. Откинув назад голову в ответ на его ласки, она в изнеможении прошептала:

— Сама не понимаю, почему я позволяю тебе делать это?

— Потому, что ты хочешь этого. Ты могла бы послать этот ключ мне по почте или перезвонить, но ты этого не сделала. Ты приехала сюда! Знаешь, что это означает? Тебе хочется любви и утешения. Я знаю тебя!

С этими словами он повернул ее голову к себе так, чтобы она не могла отвести от него взгляда. Сантана посмотрела на него словно кролик, завороженный взглядом питона. Не понимая, что делает, она сказала:

— Обними меня, и крепче.

Ее руки уже скользили по его шее, когда он жарко прошептал:

— Иди ко мне.

Когда София уехала домой, оставив СиСи в одиночестве, он некоторое время обеспокоенно ходил по гостиной, не находя себе места. Исчезновение Келли вызывало у него глубокое беспокойство. Разумеется» он знал, что жизнь в психиатрической клинике не сахар, но ведь она перенесла столько, что это было для нее единственный спасением. За непреднамеренное убийство Д ил а на Хартли ее должны были посадить в тюрьму. Однако СиСи предпринял все возможные усилия, чтобы добиться помещения Келли в психиатрическую клинику. Первое время после того как она оказалась в руках у доктора Роулингса, состояние Келли внушало опасения. Она никого не узнавала, ни о чем не говорила, целыми днями лежала, неподвижно глядя в одну точку. Но потом, похоже, дела пошли к лучшему. Доктор Роулингс сообщал о том, что Келли уже начала разговаривать. У нее появились увлечения — рисование, она стала общаться с другими пациентами клиники. СиСи уже немного успокоился, у него появилась уверенность в том, что дела Келли движутся к лучшему. Он думал, что пройдет еще некоторое время и он сможет навещать ее в клинике. А потом, возможно, в не таком уж далеком Ведущем, ему удастся забрать ее домой. Однако, разумеется, сейчас, когда прошло еще так немного времени, СиСи не надеялся на скорое выздоровление дочери.

Он был уверен в том, что выздоровление движется своим чередом, и сейчас главное — не мешать этому. СиСи никак не сомневался в том, что доктор Роулингс прекрасный специалист в области психиатрии и что он сможет справиться с порученным ему делом. Поэтому Кэпвелл–старший предпочитал не лезть в дела клиники, всецело полагаясь на компетентность Роулингса.

Однако известие, полученное им несколько минут назад по телефону от доктора Роулингса, ошеломило и потрясло СиСи. Келли сбежала! Да к тому же не одна, а с группой пациентов! Это может привести к самым непредсказуемым последствиям. Хорошо, если она сможет попасть домой или к Софии. А что случится, если Келли окажется в какой‑нибудь тру сдобе или, того хуже, попадет в какую‑нибудь ловушку? Она ведь совершенно отвыкла от нормальной жизни и не сможет справиться с неожиданными трудностями, которые возникнут на ее пути.

Все усиливающиеся тревога и беспокойство заставляли СиСи вновь и вновь мерить шагами просторную гостиную дома Кэпвеллов. Когда раздался телефонный звонок, СиСи был неподалеку от двери. Он метнулся к телефону и схватил трубку с такой скоростью, словно от этого зависела чья‑то жизнь.

— Алло, я слушаю! Звонила София.

— Есть какие‑нибудь новости о Келли? — спросила она.

— Нет, дорогая, — расстроенно сказал СиСи. — Никаких известий.

— Да, я знаю, это тяжело. Все же я думаю, если она объявится, то придет или к тебе, или сюда. Будь у телефона.

— Конечно. Спокойной ночи, дорогая.

Он положил трубку и взглянул на часы.

— Десять, — сказал он вполголоса. — Кажется, скоро должен появиться Мейсон. По–моему, он писал в своем послании, что хочет увидеться именно в это время.

Не прошло и нескольких секунд, как в комнате вдруг погас свет.

— Что за черт, — пробормотал СиСи. — С каких это пор у нас в городе перебои с электричеством? Что ж, наверное, придется воспользоваться свечами.

Он на ощупь пробрался к столу, на котором в дорогих серебряных подсвечниках стояли высокие восковые свечи. Обнаружив здесь же на столе упаковку бумажных спичек, СиСи попытался зажечь свечи. Однако в тот момент, когда он чиркнул спичкой о коробок, от двери раздался голос:

— Привет, папа!

СиСи удивленно обернулся, — это был Мейсон.

— На твоем месте я бы не проклинал мрак и не зажигал свечи, — угрюмо сказал он.

Тем не менее, несмотря на слова сына, СиСи все‑таки зажег свечи. Спокойно обернувшись к Мейсону, он сказал:

— Ну ладно, хоть я и ожидал твоего появления, о все‑таки было для меня неожиданностью. Что за игру ты затеял на этот раз?

Мейсон потянулся рукой к выключателю, расположенному на стене, и включил люстру.

— Я хочу, чтобы ты посмотрел, кем я стал.

С этими словами он шагнул в комнату. Его лицо было покрыто трехдневной щетиной, волосы спутались, намятый пиджак болтался на плечах кое‑как, а рубашка была расстегнута едва ли не до пояса. Мейсон полез во внутренний карман пиджака, и СиСи с изумлением увидел у него в руке пистолет. Он подошел к отцу и направил оружие прямо ему в грудь. На лице Кэпвелла–старшего не дрогнул ни один мускул. Оно выражало лишь крайнюю степень удивления. Увидев направленный на него ствол, СиСи спокойно сказал:

— Убери оружие, Мейсон. Можешь случайно кого‑нибудь ранить.

— В моей записке я просил тебя, чтобы мы были вечером одни, — хмуро сказал Мейсон. — Надеюсь, что так оно и есть?

СиСи кивнул.

— Разумеется. И запомни, сынок, ты напрасно направил на меня оружие. Я не боюсь твоего пистолета. Я уже слишком стар, чтобы бояться.

Мейсон пристально смотрел на него.

— А должен. Ты должен его бояться! Марк боялся! Я нанес ему свой визит раньше. Ты не знаешь, папа, каким искренним бывает человек перед смертью. Но я пришел сюда не для того, чтобы говорить с тобой о Марке. С ним все кончено и с Джулией тоже. Ты последний в моем списке.

СиСи сокрушенно покачал головой:

— Но ведь я не сделал тебе ничего, Мейсон! Ты ищешь виновных там, где был просто несчастный случай. Почему бы тебе не посмотреть фактам в лицо?

Мейсон прищурился:

— Я знаю все факты, я был там. Помнишь, мы все были там — и ты, и Марк, и Джулия, и Мэри. Ты не можешь отрицать этого. Ты помнишь Мэри, отец?

СиСи почувствовал, что не может вести разговор ПОД дулом пистолета. Он вспыльчиво воскликнул:

— Я не собираюсь оставаться здесь и выслушивать весь этот вздор! Ты говоришь какую‑то чушь, Мейсон. С этими словами он направился к выходу из гостиной.

Мейсон крикнул ему вслед:

— Ты останешься, отец!

Не обращая внимания на его слова, СиСи продолжал шагать дальше. Его остановил лишь звук выстрела. СиСи замер посреди гостиной, словно громом пораженный. Такой решительности от сына он не ожидал. Точнее, он мог ожидать ее от кого угодно, только не от Мейсона. В его представления Мейсон был вечным неудачником, обреченным на прозябание и второстепенные роли. Но случившееся несколько секунд назад убедило его в том, что, очевидно, он ошибался. СиСи медленно повернулся я надменно закинув голову посмотрел на сына.

— Отец, ты останешься и выслушаешь меня, — решительно сказал тот.

— Мейсон, — укоризненно покачал головой СиСи. — Не стоит из‑за нелепых предубеждений губить свою жизнь.

Мейсон медленно покачал головой:

— А я и не собираюсь губить свою жизнь, — мрачно сказал он. — Речь идет о твоей жизни.

— За что? — снова вспылил Кэпвелл–старший. — За то, что я оказался в «Ориент–Экспресс», когда все случилось? Тогда почему бы не обвинить во всем официантов или рабочих, которые вешали вывеску? Или ветер, который сорвал ее?

— Отец, что с тобой? — с горечью сказал Мейсон. — Ты что, не можешь отважиться взять на себя ответственность за то, что сделал?

— А что, что я сделал?! — рассерженно воскликнул СиСи. — В чем, по–твоему, я виноват?

— Ты виновен в том, что остановил меня, не дал мне подняться на крышу, ты задержал меня своим нудным разговором, и я не успел вовремя подняться к ним и спасти Мэри!

— Извини, но это же чепуха, — ошеломленно произнес СиСи.

Мейсон не сводил с отца пистолета. Но губы его вдруг задрожали, в уголках глаз появились слезы.

— Я любил ее, — с горечью сказал он. — У нее должен был быть мой ребенок, — всхлипывая, продолжал он. — Это должен был быть твой внук, а ты ведешь себя так, как будто мы должны обо всем забыть!

СиСи отрицательно покачал головой:

— Я любил ее, Мейсон. У меня сердце разрывается, когда я думаю о ее безвременной смерти. — Он подавленно умолк.

В разговоре наступила пауза, во время которой отец и сын почувствовали, что испытывают одинаковые чувства.

— Есть что‑то бессмысленное в ранней внезапной смерти, — наконец заговорил СиСи. — Что‑то особенно бессмысленное, ранящее.

Но Мейсон возразил:

— Особенно? Нет, я бы так не сказал. Не больше бессмыслицы, чем во всем прочем, что нас окружает. А если такая бессмыслица ранит нас, то только лишь от того, что безвременная смерть очевиднее всего остального противоречит нашим представлениям о самих себе.

СиСи изумленно уставился на сына.

— Прости, не понял, — сказал он.

— Я хотел сказать, что бессмысленная смерть очевиднее всего противоречит тем представлениям, которых, мне кажется, придерживаешься ты, отец. Если что‑то кажется тебе бессмысленным, значит, должно существовать и что‑то иное — разумное. Разумным мы все считаем свое представление о себе. Мы себе кажемся свободными людьми, которые предназначены для определенной цели. Но вот раз за разом случаются события, с этим представлением не ладящие. Одна случайная смерть, другая. Вспомни, отец: Ченнинг–младший, Дилан Хартли. И что же мы делаем? Мы эти события называем несчастными случаями — они для нас лишены смысла и логики.

— Разумеется, — всплеснул руками СиСи. — А как же может быть иначе? Какой смысл ты видишь в том, что внезапная смерть постигла нескольких человек? Причем это были молодые люди, у которых вся жизнь еще была впереди. Ведь они еще могли столько полезного сделать, принести счастье другим. Разумеется, я считаю, что все эти несчастные случаи абсолютно лишены смысла и логики.

Мейсон задумчиво покачал головой:

— Прости, отец, а по каким критериям это определяется?

СиСи недоуменно пожал плечами.

— Ну, я не знаю… Если ты намерен сейчас вдаваться в философские споры, то я, конечно, могу поднапрячься и вспомнить что‑нибудь из университетского курса, но, честно говоря, я не расположен к этому именно сейчас. Мейсон махнул рукой.

— Да нет, отец, все это достаточно просто. Для этого даже не нужно копаться в университетских учебниках и пытаться припоминать какие‑то давно забытые сведения из Фрэнсиса Бэкона, Бенедикта Спинозы и Мартина Хайдеггера. О несчастных случаях мы судим по единственному критерию: собственной фантазией мы создали автопортрет, на котором изображена — о, как лестно для нас! — вольная личность, носитель сильного духа, некто, твердой рукой направляющий собственную судьбу. Ведь сознайся, отец, именно так ты думаешь о себе. Ты же не станешь отрицать, что считаешь себя именно сильной личностью, а не каким‑то неудачником, пьяницей или вечно догоняющим, вроде меня.

СиСи промолчал.

— Да, вижу, что именно так ты и считаешь, — с горечью сказал Мейсон. — Но увы, отец, этот образ ничего общего не имеет с обыденностью человеческого существования. Это просто образ того, чем мы хотели бы стать. Да и смогли бы, только надо приложить усилия. А пока мы остаемся рабами обстоятельств — во всяком случае большинство из нас — ничего такого уж бессмысленного в ранней смерти нет. Это всего лишь событие, обнаруживающее природу мира, в котором мы живем. Хотя иногда по глупости мы воображаем, что мир, разумеется, совсем иной.

— Мейсон, ты что несешь? — пробормотал СиСи. — По–моему, ты думал совершенно о другом.

— Отец! — с горечью сказал тот. — А ты не допускаешь мысли о том, что происходящие вокруг события слишком тяжелы для меня, и чтобы хоть как‑то защититься от них я должен смотреть на мир более философски. Если бы не это, может быть я бы уже давно наложил на себя руки.

СиСи покачал головой.

— Неужели в нашей семье мало несчастий? Мейсон усмехнулся.

— Несчастья — это когда какие‑то взаимосвязанные события, происходящие в окружающих нас обстоятельствах, приходят в противоречие с другими, которые развертываются в царстве свободы. Мы мним, будто жизнь наша полна несчастья от того, что вбили себе в голову, что там, в царстве свободы, осуществляется человеческое бытие. Но ведь это не так. Мы же в большинстве своем ведем механическое существование, и события в основном происходят в согласии с законами больших чисел. То, что мы называем бессмыслицей и несчастьем, это и есть то существо мира, которое мы для себя выбрали.

— Мейсон, угомонись, — сказал СиСи. — Тебе совершенно не к лицу философствование.

— А что, — вскинул голову тот, — ты считаешь меня совершенно законченным идиотом? По–твоему я должен сейчас сидеть за бутылкой виски и глушить один стакан за другим?

СиСи промолчал.

— Отец! — укоризненно сказал Мейсон. — Ты меня иногда удивляешь своей логикой, своей особенной логикой.

— В чем же она особенная?

— Все очень просто. Ты думаешь так: вы совершенно правы, только я поступаю так, словно вы решительно заблуждаетесь, или в мире важнее этого нет ничего, однако я постараюсь насколько это возможно это игнорировать.

— Вздор, — махнул рукой СиСи. — С чего ты взял?

— Отец, постарайся трезво взглянуть на себя и свои поступки. Проанализируй сделанное и сказанное тобой за последние несколько дней. Ты увидишь, что я абсолютно прав.

СиСи поморщился.

— По–моему, за последние дни ты слишком много думал о том, о чем не следовало думать.

— А о чем мне следует думать? — вызывающе заявил Мейсон.

— Ну, я думаю, что думать стоит прежде всего о том, чтобы быть человеком.

— Вот как? — скептически протянул Мейсон. — Быть человеком. Интересно, а кто же я по–твоему?

— Мейсон, прекрати!

— Ну ладно, отец, просвети меня, что же такое по–твоему «быть человеком».

СиСи несколько замялся.

— Я не собираюсь читать тебе сейчас нотации и нравоучения, — неуверенно сказал он. — По–моему, мы встретились здесь не для этого. Мейсон кивнул.

— Ты совершенно прав, однако к этому мы еще успеем вернуться. Мне все‑таки хотелось бы от тебя услышать, что же такое по–твоему «быть человеком»?

СиСи тяжело вздохнул.

— Ну, если ты настаиваешь, изволь. Постараюсь быть короток. В том, что касается предмета, который тебя интересует, мне всегда нравилось такое сравнение, которое привел один мой знакомый епископ.

— Похоже, я знаю, о ком ты говоришь. Ну да ладно, это не важно, — махнул рукой Мейсон. — Продолжай.

— Так вот, однажды он сказал, что люди живут как бы на лестнице, ползущей вниз. Заметь, вниз. А быть человеком означает стремиться вверх, карабкаться, держась на том же уровне. Хотя бы держась на том же уровне. Порой мы поднимаемся и выше, но то, что находится наверху, не видим. Ну, а умирая, мы все срываемся и падаем. Так вот, я запомнил, что пока мы живем — должны карабкаться.

Мейсон усмехнулся.

— Что ж, любопытное сравнение. Может быть в этом что‑то есть. Если моя дальнейшая жизнь будет складываться так, как я запланировал, то думаю, что когда‑нибудь попробую последовать совету твоего знакомого епископа. Скорее всего, согласуясь с его словами, я сейчас падаю куда‑то вниз. Что ж, возможно, оно так и есть. Но мне сейчас невероятно тяжело. Ты не представляешь, отец, как это тяжело.

— Я испытываю те же чувства, что и ты, сынок, — сочувственно сказал СиСи. — Наверное, ты устал за последние дни. Может быть тебе стоило бы отдохнуть? Просто пойти и хорошенько выспаться.

— Выспаться? — усмехнулся Мейсон. — Отец, ты не представляешь, какие чудовищные сны преследуют меня. Они всегда кончаются плохо для всех, кроме меня. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Смахивая наворачивающиеся на глаза слезы, Мейсон всхлипнул:

— Я любил ее. У нее должен был быть мой ребенок, твой внук, а ты ведешь себя так, будто мы должны обо всем забыть. Отец, неужели, по–твоему, все это должно пройти бесследно и растаять во мраке, как последний утренний туман? Так не должно быть.

СиСи удрученно покачал головой.

— Я тоже любил Мэри. Мое сердце разрывается, когда я думаю о том, что случилось. Но это безумие не вернет ее обратно к жизни. Мейсон, неужели ты думаешь, что, взяв в руки пистолет и расправившись со всеми кто, по–твоему, причастен к этой нелепой, дурацкой, бессмысленной смерти, тебе станет легче? Нет. Ты только возьмешь грех на душу, а может быть и не один. Это будет преследовать тебя всю оставшуюся жизнь. Настоящие мужчины так не поступают.

Но Мейсон не слышал слов отца. Он руководствовался только собственными представлениями о справедливости и мести, о правосудии и наказании. Он поклялся себе отомстить за смерть Мэри. Может быть, отец прав, и это ничем не поможет ему. Однако, Мейсон был уверен в обратном. Только возмездие тем, кто виновен в гибели Мэри, могло успокоить его.

Мейсон снова сглотнул слезы и едва слышно сказал:

— Отец, я хочу, чтобы ты признал.

— Что?

— Что ты помог убить ее. Ты должен признать, что точно так же, как Марк Маккормик и Джулия Уэйнрайт, виновен в ее гибели. Ты должен признать это, чтобы очистить свою совесть. Иначе тебе до конца жизни придется жить с ощущением вины. Вспомни, отец, ведь покаяние — это первый шаг к прощению. Может быть, если ты признаешь себя виновным в этом преступлении, возмездие будет не таким страшным.

СиСи поморщился и отвернулся.

— Мейсон…

— Говори же! — вскричал тот.

Кэпвелл–старший разъяренно закричал:

— Я не признаю этого никогда! Как ты не можешь понять — это был несчастный случай! Ужасный, прискорбный, дикий несчастный случай! Ты можешь думать об этом все, что угодно, Мейсон, однако, никогда в жизни и никому тебе не удастся доказать, что в смерти Мэри есть вина Марка, меня или Джулии. Послушай меня, Мейсон, так случается, никто не может считать себя застрахованным от подобных ударов судьбы. Да, они случаются неожиданно, однако, мы должны быть готовы к подобным гримасам жизни.

— Твой менторский тон удивляет меня, — зло сказал Мейсон. — Ты никогда не считаешь себя виновным, да? Мэри пострадала из‑за тебя!

СиСи нахмурился.

— Почему ты говоришь обо мне от имени Мэри? Разве я чем‑то обидел ее? Разве я заставлял ее мучиться и переживать? Разве я толкал ее на какие‑то нелепые и идиотские шаги, которые в конце концов привели к плачевному результату? Разве я поминутно требовал что‑то от нее, предъявлял какие‑то претензии, пытался учить жизни, прикрываясь тем, что она долгое время провела в монастыре, и поэтому не знает реальной картины происходящего вокруг? Разве это было так? Скажи мне, Мейсон, скажи…

Тот скорбно покачал головой.

— Отец, все, с кем тебе приходилось сталкиваться, страдали из‑за тебя — твоя семья, близкие, родные, друзья, соратники… Ты сделал нашу жизнь несчастной.

Кэпвелл–старший молча проглотил эти слова. Хотя выражение его лица почти не изменилось — оно словно окаменело — было видно, что слова Мейсона глубоко ранят его и западают в душу.

— Отец, ты никогда не задумывался над тем, что ты приносишь окружающим только боль и страдание. Неужели тебе так безразлично все, что происходит вокруг? Объясни мне, как ты живешь? Вокруг тебя не чужие, а близкие люди. Наверное, к своим подчиненным на работе ты относишься гораздо терпимее и спокойнее, чем к собственным детям и тем, кто любит тебя. Разве так нужно жить? Разве ты можешь считать себя образцом нравственности и чистоты?

СиСи опустил глаза и глухо произнес:

— Чего ты хочешь, Мейсон? Что ты собираешься делать? Я ведь тебе уже сказал, что не боюсь оружия. Если ты пришел сюда угрожать мне, то лучше уходи. Если же у тебя какие‑нибудь серьезные намерения, то, пожалуйста, не тяни время, мне очень тяжело выслушивать твои обидные слова, и я не испытываю никакого желания дольше находиться здесь.

Мейсон поднял руку с пистолетом.

— Я делаю это не ради Мэри. Я делаю это все для тебя, всех нас. Или для того, кто убил все свое время, чтобы узнать тебя.

СиСи сокрушенно мотнул головой.

— Жалкий страдалец…

Лицо Мейсона потемнело.

— Ты говоришь обо мне?

— Да, — со вздохом ответил СиСи. — Ты ищешь, кого бы тебе обвинить. Лучше посмотри на себя! С Мэри произошел несчастный случай. Именно так и случилось. Но раз уж ты настаиваешь на чьей‑нибудь ответственности, тогда подумай прежде всего о том, почему она оказалась на этой злосчастной крыше отеля…

Мейсон снова опустил пистолет.

— Ее туда заманили.

Кэпвелл–старший с сожалением посмотрел на сына.

— Кто ее туда заманил?

— Джулия и Марк…

СиСи прищурил глаза.

— Нет, Мейсон, — жестко сказал он. — Это ты загнал ее туда…

— О чем ты говоришь, отец? Ведь тебе прекрасно известно, с кем Мэри была на крыше. Зачем мне было гнать ее туда? Неужели у нее не было больше никакого выхода? Я, что, по–твоему, поставил ее в такую ситуацию, когда только смерть может решить все. По–твоему, она была похожа на жертву моих интриг?

— Да! — уверенно сказал СиСи. — Да, это ты сделал. Я говорил с Мэри перед тем, как она поднялась наверх. Она говорила мне, что ты неуправляем, что ты не захотел договориться с Марком. Ты требовал суда над ним, чтобы добиться его публичного унижения. Тебе доставляло удовольствие выставить его на суд публики с тем, чтобы вся его дальнейшая жизнь была исковеркана…

Мейсон не желал выслушивать от отца столь оскорбительные замечания.

— Это неправда! — выкрикнул он.

— Правда! И ты это знаешь. Она хотела обо всем забыть, но ты настаивал на своем. Твоя жажда мести привела ее в отчаяние. Если бы не твое эгоистичное упрямство, она бы никогда не оказалась на той крыше. Обвиняй меня, обвиняй всех… Ты можешь обвинить весь мир, ты можешь обвинить кого угодно… Давай, Мейсон! Это ничего не изменит… Это был ветер, сынок, ветер…

СиСи с сожалением посмотрел в глаза сыну, но ничего не увидел там — ни сочувствия, ни понимания.

Мейсон по–прежнему стоял с пистолетом, направленным в грудь отца.

СиСи почувствовал, что разговор исчерпан, и больше нет смысла оставаться здесь. Он повернулся и медленно зашагал по гостиной к выходу.

Единственное чувство, которое испытывал после этого разговора Кэпвелл–старший, была глубокая и безнадежная жалость к сыну. Он понимал, что они с Мейсоном разговаривают на разных языках.

Как ни пытался СиСи под дулом пистолета убедить сына в том, что его жизнь нарушила нелепая бессмысленная случайность, ему так и не удалось это сделать. Мейсон остался при своем мнении, а он, СиСи Кэпвелл при своем.

Мейсон не желал жить с теми указаниями, которые давал ему отец. И сейчас, шагая под дулом его пистолета, СиСи даже не волновался из‑за того, нажмет ли Мейсон на курок или нет. Точнее, он был уверен в том, что ничего плохого произойти не может.

Мейсон после сломавших его личную жизнь событий был слишком расстроен, чтобы предпринять какие‑то решительные шаги. Все, на что его может хватить, так это на такой изнурительный, изматывающий разговор.

Поэтому СиСи не удивился тому, что не услышал звука выстрела.

Мейсон с пистолетом в вытянутой руке, стоял посреди гостиной и мучительно пытался перебороть себя.

Хотя он пришел сюда с твердым намерением привести в исполнение свой приговор, руки не слушались его. Палец отказывался нажимать на курок, это была словно пытка огнем. Сердце Мейсона было готово выскочить из груди, разорвав хрупкую оболочку плоти. Что‑то внутри говорило ему: «Нажми, нажми…».

Но какая‑то неведомая сила, прежде незнакомая ему, словно капкан обхватила руку и не давала шевельнуться ни единому пальцу, ни единому мускулу.

Мейсон стоял, плотно стиснув зубы, но, как он ни старался, слезы брызнули у него из глаз. Это были слезы бессилия.

Он вдруг понял, что никогда в жизни не сможет причинить вред близкому человеку. Все‑таки, несмотря на тяжесть существовавших между ними отношений, Мейсон относился к СиСи с той долей уважения, которой было достаточно для того, чтобы проявить к нему милосердие.

Осознав это, Мейсон медленно опустил руку с пистолетом и обессиленно рухнул на диван. Он чувствовал себя таким опустошенным и разбитым, что некоторое время сидел, просто не в силах шевельнуться. Глаза его сверлили точку на стене, но взгляд потух и стал безжизненным и мертвым, как у уснувшей рыбы.

Энергия и запал куда‑то исчезли, оставив от самих себя только отработанные шлаки. Мейсон не чувствовал удовлетворения. Душу его заполняли лишь разочарование и пустота.

Но, вместе с тем, какой‑то тяжелый камень словно упал с его сердца, а то, что отцеубийство — это страшный грех, ему не надо было рассказывать. Библейские истины очень крепко засели у него в голове, и немалая доля заслуги в этом принадлежала Мэри. Все‑таки она смогла что‑то сделать.

Пережитое волнение всколыхнуло в нем воспоминание о Мэри. Ее образ вдруг встал перед ним, вызывая в душе полное смятение. Казалось бы, забытые мучительные колебания и горькие сожаления о собственном малодушии вдруг ожили в нем с прежней силой.

И он не мог уклониться от вопроса: кому нужна была эта жертва?

Неужели Господь Бог решил проверить его на прочность? От леденящего чувства обреченности Мейсону стало по–настоящему физически холодно. Он почувствовал, как начинает дрожать. Несмотря на теплый летний вечер, его бил озноб.

Мейсон совершенно не понимал, что происходит. Он попытался еще раз вернуться к образу Мэри, но вдруг вспомнил, что эти воспоминания утратили для него всякий реальный смысл: точно какая‑то часть дома, где он жил, постепенно обваливалась, превращаясь в прах, а он заметил это только сейчас, когда мох, сорная трава и дикие цветы, уже выросшие на развалинах, привлекли его внимание.

Мейсон вдруг осознал, что раньше за душой у него не было ничего, кроме этого дорогого для него человеческого существа, но разве мог он подозревать о том, что это самая хрупкая и уязвимая собственность на земле…

— О, Мэри… — простонал он, откидываясь на спинку дивана. — Если бы ты только знала, как мне тяжело без тебя. Неужели я потерял тебя? Потерял навсегда… Я не хочу верить в это! Так не должно быть, неужели я так чем‑то то прогневил Бога, что он потребовал от меня этой жертвы? Ведь я больше ничего не желал от него, больше всего на свете я хотел просто жить с тобой, вместе возвращаться домой и знать, что ты меня ждешь, ходить с тобой в кино, читать книги и вместе спать и чтобы так было каждый день, всю жизнь… Вот чего я хотел. Ты мала, что у нас ничего не получится, если мы не можем договориться с Маккормиком, но клянусь тебе, мы бы придумали, как это сделать, мы бы были вместе, мы не стали бы ждать, когда исчезнут всякие препятствия к этому!..

Мейсон не замечал, что обращается к Мэри, словно к живой. Страшное нервное напряжение, которое он испытывал в последние дни, вылилось в этот бессмысленный и бесполезный разговор, обращенный в призрачную реальность.

— Мэри, я бы работал девяносто шесть часов в сутки, чтобы только ты верила в меня, чтобы ты гордилась мной. За всю мою жизнь я не был ни на секунду счастлив в любви, я всегда был уверен в том, что любовь это мука, а ведь любовь должна быть счастьем для людей.

Я почувствовал это только рядом с тобой!..

Ты помнишь, когда мы впервые остались с тобой вдвоем? Я тогда еще не был уверен в том, что ты любишь меня. Я только взглянул на тебя, когда ты была рядом, и мне показалось, что ты ласково улыбаешься.

Я взял твою руку в свою, и ты сказала: «Я могу быть такой мягкой и нежной, что ты даже не подозреваешь»… Я держал твои руки в своих и смотрел на тебя.

Мне показалось, что в одно мгновение, тут же, твое лицо заполнило всю комнату, что это какое‑то сверхъестественное явление, а не прекрасное человеческое лицо, обрамленное чудесными волосами: твои темно–голубые, почти синие глаза, дрожащие губы, мягкие округлые щеки, твердый подбородок…

Мэри, Мэри… Я знал тогда и теперь знаю, что люблю тебя. И я буду любить тебя всегда, что бы ни случилось… Я не могу не любить тебя. Вспомни, ведь я был в тебя влюблен, но поначалу ты ничего не испытывала по отношению ко мне.

Да и с чего бы? Все были уверены в том, что ты счастлива со своим мужем, все ожидали, что из вас обучится прекрасная пара…

Я просто не знал, не знал, что ты, моя родная, уже тогда… что такая женщина, как ты, может испытывать ко мне какие‑то чувства, но это было правдой.

И я все ясней и ясней понимал, что ты появилась в моей жизни, чтобы остаться навсегда — хотя бы в моих мыслях…

Я никого не видел, кроме тебя — только тебя одну. Я тогда стал хуже работать, у меня появилась рассеянность, но я справлялся с этой нудной повседневной рутиной. Потом мне было все равно, лишь бы ты была всегда рядом… Помнишь, я тогда потянулся и погладил тебя по щеке? Твой взгляд потеплел, а глаза потемнели. Ты в свою очередь тоже протянула руку я погладила меня по щеке тыльной стороной ладони.

Я тут же почувствовал, что совершенно теряю рассудок… Все во мне как будто растворилось.

Я наклонялся к тебе и взял твое лицо в ладони. Почувствовав нежность твоей кожи, я зарылся лицом в твои волосы, в эти удивительно мягкие волосы, а потом губами дотронулся до мочки уха, потянулся к твоей щеке, к уголку рта и почувствовал; как дрожат твои губы…

И я застонал.

Мэри, меня тогда захлестнула такая волна нежности, что я стонал, как старик.

Ты помнишь, что я сказал тебе тогда? Мэри, девочка моя хорошая…

«Ты правда так думаешь, Мейсон?» — сказала ты. И я ответил: «Если бы ты только могла себе представить — я бы и сам себе не поверил — я уже не помню, когда испытывал что‑то подобное…» Я поцеловал тебя несколько раз в ухо, бровь, щеку, губы…

Но в губы по–настоящему не получилось — ты отвернулась, а я спросил: «Скажи, я хоть немного тебе нравлюсь?» Помнишь, что ты ответила? Ты ответила: «Я очень люблю тебя, Мейсон». Л я еще раз поцеловал тебя. Вот какими тогда были твоя слова: «Как хорошо, что ты есть, Мейсон». Я сдвинул со лба твои волосы и сказал: «Знаешь, то, что я чувствую по отношению к тебе — не просто желание. Это и что‑то совеем другое. Очень романтическое».

Я тогда словно помолодел и чувствовал, что мне снова шестнадцать лет. Мне хотелось сделать для тебя что‑нибудь очень хорошее. Я хотел поцеловать тебя в губы.

Я смотрел на твой рот, мягкие губы — небольшие, полураскрытые, эти легко ранимые, желанные губы…

Мейсон умолк и откинув голову, невидящим взглядом уставился в потолок.

— О, Мэри, Мэри… — снова прошептал он. — А. ты помнишь, что было потом? Что было в ту ночь? В самую первую нашу ночь…

Я никогда не забуду этого!.. Это больше никогда не сотрется из моей памяти, потому что так хорошо мне не было и, наверное, уже не будет никогда в жизни…

Ты помнишь, в ту ночь мы почти совсем не спали. Мы просыпались и любили друг друга. Потом засыпали, крепко обнявшись и опять просыпались. Поговорив немного, снова любили друг друга или просто лежали рядом, чувствуя теплоту наших тел, стараясь проникнуть в тайну человеческой кожи, сближающей и навек разъединяющей людей.

Мы изнемогали от бесконечных попыток слиться воедино, мы целовали и обнимали друг друга, заливаясь беззвучными слезами, и все это лишь затем, чтобы теснее слиться друг с другом и освободить свой мозг от искусственно возведенных барьеров, мешающих познать тайну ветра и моря, и тайну мира зверей.

И мы шептали друг другу самые нежные слова, а потом, вконец вымотанные и измученные, лежали, ожидая, когда придет тишина, глубокая коричнево–золотая тишина, полное успокоение, при котором нет сил произнести ни слова, да и, вообще, слова не нужны — они разбросаны где‑то вдалеке, подобно камням после сильного урагана.

Мы ждали этой тишины и она приходила к нам, была с нами рядом. Мы ее чувствовали и сами становились тихими, как дыхание, но не бурное дыхание, а еле заметное, почти не вздымающее грудь.

Тишина, наконец, приходила, мы погружались в нее целиком и ты сразу проваливалась куда‑то вглубь, в сон, а я долго не засыпал, все смотрел на тебя.

Смотрел с тайным любопытством, которое я почему‑то испытываю ко всем спящим, словно они знают нечто такое, что скрыто от меня навсегда.

Я смотрел на твое такое спокойное, тихое и отрешенное лицо, закрытые глаза с длинными ресницами я знал, что сон — этот маг и волшебник — отнял тебя у меня и заставил забыть обо мне и о только что промелькнувшем часе клятв и восторгов, и стонов; для тебя, я уже не существовал; я мог умереть, но это ничего не изменило бы.

Я жадно, даже с каким‑то незнакомым страхом смотрел на тебя в тот миг, когда ты стала для меня самой близкой.

И, глядя на тебя, я вдруг понял, что только мертвые принадлежат нам целиком, только они не могут ускользнуть. Все остальное в мире движется, изменяется, уходит, исчезает и, даже появившись, вновь становится неузнаваемым.

Одни лишь мертвые хранят верность. Теперь я на собственной шкуре убедился в том, что это так. И в этом твоя сила.

Ты помнишь, какой сильный ветер был в ту ночь? Я лежал, открыв глаза, и прислушивался к нему. Он завывал между домами.

Я боялся заснуть, мне хотелось окончательно отогнать от себя прошлое, развязаться с ним, и смотрел на твое лицо — между бровями у тебя залегла маленькая, едва заметная складка — я смотрел на тебя и в какое‑то мгновение мне показалось, что я вот–вот пойму нечто важное. Войду в какую‑то незнакомую ровно освещенную комнату, о существовании которой я до сих пор не подозревал…

И тут я почувствовал внезапно, как меня охватило тихое чувство счастья. Передо мной открылись какие‑то неведомые неожиданные просторы.

Затаив дыхание, я осторожно приближался к ним… Сейчас ты будешь смеяться. В тот миг, когда я сделал последний шаг, все исчезло, и я заснул…

Мейсон умолк на мгновение лишь для того, чтобы вытереть слезы, которые медленно катились из его глаз. — Мне кажется, что время, которое мы провели с тобой вместе, было нам подарено. Никогда раньше… Это были самые счастливые часы моей жизни, честное слово, Мэри…

Я раньше никогда не был так счастлив — с самого начала, с первой влюбленности, до того момента, когда мы смогли до конца отдавать себя друг другу, отдавать все свое тепло.

Я прекрасно помню, что когда в а тебя влюбился, у меня внутри что‑то переворачивалось, шля какие‑то непонятные сигналы. Я пытался взять себя в руки, сказать себе самому: будь выдержаннее, осмотрительнее… Но, Боже правый, это все равно, что остановить поезд, идущий на полной скорости!

В отличие от всего того, что когда‑то уже случалось со мной раньше, в этот раз, когда я уже не мог без тебя, уже ни для кого другого не оставалось места.

Для меня существовала только ты, как для тебя я, нас было только двое на этом свете, но тогда я не мот признаться тебе в этом.

А сейчас я должен сказать — ты взяла на себя все последствия наших отношений. Поначалу я не слишком серьезно относился к этому…

Для меня это было нечто совершенно романтическое, правда…

Ты говорила, что я был первым и единственным, кто помог тебе почувствовать себя женщиной, настоящей женщиной. Нам вдвоем было так хорошо… но, может быть, я был слишком категоричен в наших отношениях, может быть, я требовал от тебя невозможного?

Мейсон смотрел прямо перед собой, будто ничто уже не имело для него значения, будто вся его оставшаяся жизнь представлялась ему лишь бесконечным блужданием сквозь бесконечные сумерки.

— Никто никогда не сможет понять того, что было между мной и тобой, Мэри. Никто не сможет этого понять, кроме нас двоих.

Говорят, что это привилегия всех влюбленных, говорят, что все они испытывают одинаковые чувства, будучи при этом уверенными в своей исключительности.

Но я думаю, что у нас все было не так. Мейсон закрыл рукой глаза. Тон его голоса стал глухим и низким.

— Как странно… — сипло произнес он. — Странно, как иногда жизнь режет по живому. Мы опоздали на несколько лет… Мэри, нам с тобой надо было встретиться лет десять назад. Тогда мы оба были молоды, свободны, искренни, ничем и никем не связаны…

Мы ведь предназначались друг для друга самой судьбой! Никого другого не должно было быть! Ведь с момента нашей первой встречи прошло совсем немного времени, и я уже не мог себе представить существование без тебя.

И я знаю, что ты чувствовала по отношению ко мне то же самое. Кто‑то мог сказать, что мы вели себя неправильно, но мы не могли иначе.

Мы же любили друг друга, это была настоящая любовь. Но в этой любви ты все взяла на себя. Ты, а не я, поступала как настоящий мужчина, это тебе нужны были твердые плечи и крепкие мускулы.

Может быть, тогда все было бы хорошо. Хотя… нет, что это я…

Я снова рассуждаю как эгоист, который хочет, чтобы только ему было хорошо. Мне нужно было помочь тебе, а вместо этого я заставлял тебя поступать вопреки велениям твоего сердца, а оно было у тебя таким щедрым и великодушным, что в твоей душе всегда находилось место для всех — будь они даже отпетые негодяи. Ты была такой невинной и нежной…

Мейсон вдруг в отчаянии помотал головой и улыбнулся. Это была печальная улыбка. Это была улыбка человека, стоящего на краю могилы и спрашивающего: «А что, разве жизнь уже кончилась? Так скоро?»

Это была улыбка ребенка, впервые увидевшего море и спрашивающего: «Это и есть море? Такое пустое?»

Это была очень красивая и очень скорбная улыбка. Она исчезла с его лица столь же внезапно, как и появилась.

— После того, что я сделал, меня могут посадить в тюрьму. Но что мне осталось? Что мне теперь делать здесь, на свободе? Может быть, это и к лучшему…

Знаешь, что говорят многие в этом городе? Они говорят, что я могу сделать все, что угодно. В конце концов, я еще молод и могу начать все сначала. Я могу встретить новых женщин, найти жену. Людям не свойственно всю жизнь любить одного человека и всегда быть верным ему — так они говорят.

Говорят, что мы любим многих — матерей и дочерей, отцов и сыновей, мужей и жен, любовников и любовниц. Они говорят, что я еще встречу кого‑нибудь — если не в этом, то в следующем году, если не сегодня, то завтра.

Но для меня существовала и существуешь только ты, ты — единственная, Мэри…

Мейсон снова почувствовал, как на глаза его наворачиваются слезы. В полумраке он не замечал, как покраснели его глаза и припухли губы.

Он сидел наедине с самим собой, не замечая, как в темноте его большая любовь отделяет его от настоящего.

— Что такое любовь? — дрожащим голосом проговорил он. — Ты можешь ответить мне, Мэри? Нет?.. В Тогда я попробую сам сказать об этом.

Любовь — это одинокая вещь, такая одинокая, как красивый камешек, который ты нечаянно найдешь на пляже и потом носишь в кармане брюк, тех, что редко надеваешь. Но он лежит там, и ты знаешь об этом… Он может быть с тобой всю жизнь — от рождения, до смерти. Ты и об этом знаешь. Любовь слепа, как обточенный водой камень, и одинока, как пустынный пляж. И ты знаешь об этом тоже. Мейсон снова замолчал.

— Знаешь, Мэри, что самое ужасное? — продолжил он через некоторое время. — Самое ужасное — это сны, которые меня преследуют. Я не могу спать, меня постоянно мучают какие‑то кошмары.

Эти сны будто душат меня. А, знаешь, если тебя разбудил посреди ночи внезапно привидевшийся тебе ужасный сон, то просыпаешься мгновенно, будто тебя швырнули на пол с постели. Последний раз мне снилась женщина с волосами не то рыжими, не то каштановыми, которые, обрамляли ее лицо, звучали, как песня. На ее лице блуждала улыбка. Эта улыбка как бы парила в пространстве и осталась даже после того, как сама женщина исчезла. Это была улыбка, которой улыбался кот из «Алисы в стране чудес». Улыбка, проникающая в тебя и потом никогда в тебе не умирающая. Улыбка, которую ты пронесешь с собой до последнего, до гробовой доски, и которая, как прекрасный цветок, расцветет по весне на твоей могиле: тебя не будет, но весна наступает всегда, даже после твоей смерти.

Когда ты умрешь, горы вокруг города останутся прежними, небо, как обычно, будет склоняться над домами и над теми, которые снесут, и над теми, которые построят. И будут понедельники, и люди будут ходить и ездить по улицам, сидеть в кафе и стоять в магазинах, пыхтеть в своих конторах, нежиться под теплыми и ласковыми лучами солнца на пляже, а ты умрешь…

А потом будет все продолжаться — и зима, и весна… И все женщины, которых ты знал, тоже умрут, за исключением одной единственной…

Кажется, я говорю о чем‑то не том…

Да, я имел в виду свой сон… Так вот, эта женщина с непонятно какими волосами улыбнулась мне и представилась. Она назвала твое имя, но это была не ты.

Лицо ее было каким‑то расплывчатым, отдаленным, но не твоим. Я это твердо знаю. А потом вдруг откуда‑то издалека, чистым детским голосом меня позвал мальчик. Он подбежал ко мне с футбольным мячом в руках, и его джинсы были ему коротки… И он звал меня. Это был…

Мейсон умолк и всхлипнул.

— Это был наш сын. Я даже не знаю, как его звали, ведь у него еще не было имени. А я пытался покрепче привязаться к сказочной улыбке. К тому странной формы полумесяцу, который расплылся с одной стороны, и его кусочек отломился, но я, извиваясь, чтобы удержаться, карабкался по нему вверх и… И я проснулся.

Я скатился с постели на пол и перед глазами моими снова и снова вставала эта улыбающаяся женщина с волосами не то рыжими, не то каштановыми.

Но это было не все. Сны не покидали меня. Я едва смог сомкнуть глаза, как увидел тебя сидящей почему‑то в моей конторе, в ведомстве окружного прокурора.

Ты была темноволосая, коротко стриженная, с неестественно большими черными глазами.

Ты должна была куда‑то ехать, до твоего отъезда у нас оставался час времени и мы каким‑то образом уже знали, что любим друг друга.

Подсознательно, мы были душами–близнецами, которых свели вместе, чтобы потом разъединить. Я хотел объясниться с тобой, но ты почему‑то не понимала ни одного слова по–английски.

«Ду ю спик инглиш?» — спросил я.

Ты улыбалась и только качала головой.

«Парле ву франсе?» — снова спросил я.

Ты снова отрицательно качала головой и еще больше смеялась.

«Шпрехен зи дойч?»

— «Нет, нет, нет…»

Ты все улыбалась и вдруг заговорила на каком‑то непонятном языке с совершенно отчетливыми дифтонгами и звуками, клокочущими в горле.

Потом ты ушла, я проводил тебя до автобуса, большого зеленого туристского автобуса, стоявшего у отеля «Кэпвелл».

Потом я каким‑то образом написал тебе письмо по–английски и передал тебе его. Не знаю, но каким‑то образом я понял, что ты хочешь получить мой адрес. Я отыскал мятый клочок бумаги.

У тебя нашелся старый карандаш, который почти не писал, его грифель сточился, но я все‑таки написал адрес. Мы безнадежно боролись со временем — и вот настала пора ехать. Мы поцеловались.

Кончик твоего языка, как шустрый котенок, крутанулся по моим губам и спрятался. Твои губы легко дотронулись до моих и упорхнули, как мокрый осенний листок на порывистом ветру.

Когда я проснулся, я почему‑то стал усиленно думать, как буду переводить твои письма с неизвестного мне языка.

Оказалось, что я лежу поверх одеяла. За окном было уже светло, но я не имел ни малейшего представления о времени. У меня было такое ощущение, что я где‑то забыл свою память.

Мне пришлось основательно напрячься, чтобы только вспомнить свое имя. А если бы меня спросили, сколько мне лет, я бы, наверное, ответил, что семнадцать. Моя голова напоминала мне сгнивший и кем‑то выброшенный апельсин. Я повернул голову, чтобы взглянуть на будильник, и тогда пространство, окружавшее меня, внезапно раскололось, и комната наклонилась.

Я снова упал на кровать и очутился в лифте. Это был лифт в отеле «Кэпвелл». Я нажал кнопку последнего этажа. Лифт двинулся вверх.

Он взмывал от этажа к этажу, как чайка: первый, второй, третий… Я думал о тебе: точно так же и ты поднималась в этом лифте, только в другой день. К тому же я был один, а ты — не одна.

Я ехал и чувствовал, что готов расплакаться из‑за того, что перед тобой захлопнулись двери всех лифтов.

Лифт медленно и бесшумно поднимался все выше и выше, но затем, вдруг, между какими‑то из верхних этажей лифт остановился и сразу погас свет.

Стало совсем темно. Но для меня страшнее всего было не то, что лифт остановился, и не то, что стало темно.

Самым страшным было то, что примерно через несколько мгновений после того, как лифт остановился и погас свет, кабина снова начала двигаться, но не равномерно, как прежде, а рывками.

Казалось, что кто‑то забрался в машинное отделение и при помощи ручной лебедки, которой пользуются, когда нет электрического тока, медленно, но верно подтаскивал меня к себе…

Знаешь, Мэри, мне стало жутко. Когда застреваешь в лифте и выключается свет, становится по–настоящему темно. Над тобой нет абсолютно ничего — ни солнца, ни темного неба, нет бледных звезд, нет луны за горизонтом, создающих иллюзию светлого неба. Нет хотя бы отдаленного электрического освещения, ни четырехугольного окошечка, к которому хочется прильнуть, ни туристского костра в долине между горами.

Нет ничего — ты в центре тьмы… Если ты вытянешь руку вперед, то почувствуешь, что тьма эта какая‑то твердая, металлическая, и она плотно–плотно окружает тебя.

Если ты заперт в лифте, но свет горит, у тебя есть хоть какая‑то уверенность. Он светит тебе и приносит утешение, но, когда ты заперт в лифте и кругом темно, уверенность пропадает, тебе кажется, что лифт — живое существо, он сжимается вокруг тебя, и ты будешь раздавлен им…

Это лишь вопрос времени… В первую минуту, когда лифт остановился, я почувствовал страх — откровенный первородный страх.

Это был такой страх, который сразу же накрепко в тебя вцепляется и заставляет дрожать: без смысла и цели, без начала и конца. Он забирается куда‑то под диафрагму в желудок и сердце, он тошнотворно подкатывает к горлу…

Я почувствовал, как мне трудно дышать, у меня пересохло во рту, в ушах зашумело. Я прислонился к стене, которая, к счастью, нашлась в этой кромешной темноте.

Если бы я мог что‑нибудь видеть в этой тьме, то у меня перед глазами все плыло бы.

Однако темнота была такой плотной, что в ней не нашлось места даже для головокружения; и для того, чтобы что‑то поплыло перед глазами, нужно для начала, чтобы оно было сначала устойчивым.

Нет ничего хуже беспричинного прозрачного страха. Страха без названия. Когда знаешь, чего следует бояться, можно приготовиться к сопротивлению, можно собраться с силами.

Я решил, что где‑то наверху стоит человек, который подтягивает лифт лебедкой. Я знал, что мне во что бы то ни стало нужно выбраться отсюда, прежде чем я успею подняться до самого верха, а если не удастся, то этот человек будет ждать меня там с какой‑то ужасной целью. Лифт тем временем стал понемногу подниматься вверх, и я с каждым мгновением боялся все сильнее и сильнее. А потом лифт стал подниматься быстрее, и вдруг он остановился возле последней двери на последнем этаже.

Он невыносимого страха сердце у меня ужасно дрожало, и я почувствовал, как начинаю задыхаться. Это тесное замкнутое пространство словно сжималось вокруг меня, но, чтобы не быть раздавленным, я уперся руками и ногами в стенки лифта, а они сближались все быстрее и быстрее.

Я чувствовал, как начинаю задыхаться, мне становилось все хуже и хуже и — я проснулся. Было еще совсем рано, но я уже не мог заснуть. Во мне поселилось множество чудовищ — много каких‑то призраков вертелось среди окрестных холмов. Они не давали мне покоя. Да самое забавное в моих снах то, что они всегда кончаются плохо для всех кроме меня. Вдруг он встрепенулся:

— Мэри, родная, ты плачешь? О, не следует этого делать, не надо. Не пугайся, тебя никто не увидит. Но лучше было бы, если бы ты успокоилась. Возьми себя в руки. Возьми себя в руки, милая. Так нельзя, так просто нельзя. Мы не можем себе этого позволить. Мы должны держаться. Ну вот. Вот и хорошо. Ты у меня умница. Ты просто молодчина. Нам ведь нельзя сдаваться, мы должны по другому смотреть на это. Надо радоваться тому, что мы имеем, а не жалеть о том, чего у нас нет. Тому, кто счастлив, конечно, приятно хотеть еще чего‑то, но ведь хорошие времена выпадают так редко. Ни у кого нет права на счастье. Думать, что ты его достоин, значит обречь себя на несчастье. Помни, Мэри, дорогая — ничто не бывает напрасно, у всего есть смысл. Даже если он и непонятен нам на вид. Мы должны быть благодарны Богу не только за те крохи милосердия, которыми он нас наградил, но и за саму нашу жизнь.

Он сделал несколько движений руками, словно успокаивая, незримо находящегося рядом с ним призрака, затем упал на бок и лежал еле дыша, обессиленный, с одной только надеждой, что ему удастся найти свой путь в этом мире, так обманчиво похожий на прежний знакомый мир.

Однако в этом мире Мейсон теперь должен был жить один. То что раньше ему казалось далеким и неведомым, теперь, с уходом Мэри обрело черты настоящего и никто не мог помочь ему справиться с мыслями, снами и предчувствиями. Нормальная, пусть даже нелегкая жизнь была теперь так далеко, словно с тех пор прошли годы. Все переменилось в одночасье и, словно тяжелым тучи повисли над его головой. Мейсон был уверен в том, что в этом мире нет справедливости, а потому он должен устанавливать ее сам. Однако его попытки самостоятельно совершить акт правосудия провалились. Наступило время мучительного прозрения и осознания своего места в этом мире.

Уединившись в дальнем углу в своей заваленной гигантскими декорациями и предметами квартире вместе с Кортни, Перл был вынужден отвлечься, когда к нему подбежал Оуэн Мур.

— Мистер президент, — прошамкал он, — …то есть …Леонард. Мы с друзьями хотели бы немного потанцевать. Нельзя ли включить какую‑нибудь музыку?

— Разумеется. Подождите одну минуту. Он сбегал за небольшой переносной магнитолой, которая стояла на одном из шкафов.

— Вот, я, разумеется, не стану развлекать вас записями оркестра морской пехоты, который всегда обслуживает президента. Думаю, что на этот раз можем обойтись чем‑нибудь попроще, вроде Фрэнка Синатры и Майкла Джексона.

Подбежавшая к нему Элис с радостью захлопала в ладоши:

— Я люблю Майкла Джексона! Давайте будем танцевать «Лунный танец».

— Ты имеешь в виду «Лунную походку», — уточнил Перл.

— Да, да, конечно.

— Идет.

Перл вставил кассету и пациенты психбольницы стали весело прыгать под звуки ритмичной музыки Майкла Джексона. Перл на минуту покинул Кортни и подошел к Келли, которая одиноко стояла в углу. На лике ее была написана такая мука, такое страдание, что Перл не выдержал и участливо спросил:

— Келли, с тобой все в порядке?

Она тут же замотала головой:

— Не беспокойся. Перл, я хорошо себя чувствую. Мне просто стало немного грустно одной.

Перл наклонился и заглянул ей в глаза:

— А почему ты грустишь?

Она вдруг опустила голову, кусая губы.

— Ну, что такое? Не надо печалиться. Посмотри, как веселятся наши спутники. Может быть ты тоже потанцуешь вместе с ними.

Келли пожала плечами:

— Я не знаю… Я забыла как это делается. Перл рассмеялся:

— О, это очень просто. Нужно только двигаться в такт музыке и не забывать, что от этого люди получают наслаждение.

Келли грустно улыбнулась:

— Ты знаешь, Перл, в нашей клинике мне почти никогда не бывает весело. Вернее… Никогда не бывало раньше, до тех пор пока не появился ты.

Перл удовлетворенно рассмеялся

— Да, по–моему, я немножко расшевелил это сонное царство. Без меня бы доктор Роулингс сделал бы изо всех пациентов бессловесных роботов, которые подчиняются одной его команде.

Келли вскинула голову:

— Но ведь доктор Роулингс говорит, что пациенты должны во всем, обязательно, повиноваться врачу, иначе не получится полного выздоровления.

Перл пожал плечами:

— Ну и что? Ты чувствуешь какое‑нибудь улучшение своего состояния с тех пор, как доктор Роулингс стал применять свои методы лечения к тебе.

Келли на мгновение задумалась.

— Да… — с сомнением произнесла она. — Наверно мне уже лучше. Когда я попала в клинику доктора Роулингса, я вообще ничего не помнила. Я видела вокруг себя только незнакомые лица и даже мои родители были для меня какими‑то чужими. Ну, знаешь, как воспитатели. Мне казалось, что я прожила с ними какое‑то время, но это время давно прошло.

— А теперь?

— А теперь я уже вспомнила почти всех, кого когда‑то раньше. В этом мне помог доктор Роулингс. Он говорит, что только ого методы позволяют вылечить людей и сделать их нормальными.

— А ты что, считаешь себя ненормальной?

— Наверное, — пожала плечами Келли. — Доктор Роулингс говорят, что я больная и мне требуется продолжительный курс лечения, чтобы вернуться к тому состоянию, которое было прежде.

Поря махнул рукой:

— Да брось ты, Келли, все это ерунда. Доктор Роулингс сам точно такой же больной, как все, кто находиться у наго в клинике. Точнее говоря, многие из его пациентов значительно нормальнее я здоровее, чем сам.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она недоуменно.

Перл рассмеялся:

— Зияешь, по этому поводу я даже сочинил рассказ. Келли крайне изумилась:

— А ты пишешь рассказы?

— В этой больнице от тоски и скуки не только рассказы, но и романы начнешь писать. Что же еще здесь делать целыми днями, если доктор Роулингс не позволяет ходить по коридорам, покидать свою комнату после отбоя, и просто веселиться. Остается только — собственные мысли, с которыми ты всегда находишься наедине. Подумай сама, Келли, ведь это же невозможно сидеть целыми днями взаперти, в этой палате, словно в клетке, пытаться вытянуть Оуэна на разговор или, иногда, через окошко заигрывать с медсестрами.

— Так ты нашел способ развлечения в том, чтобы писать рассказы?

Перл рассмеялся:

— Ну, если хочешь, можешь назвать это и так, хотя, честно говоря, я думаю, что это скорее способ размышления о том, что происходит вокруг. Таким образом мне проще смотреть на мир. Да и время, надо сказать, таким образом проходит гораздо быстрее. Знаешь, я хоть и попал в эту больницу но своей собственной воле, однако находиться долго здесь не могу. Слишком гнетущая атмосфера в этих стенах

Она сочувственно посмотрела на него:

— Да, после того, как ты привел нас к себе домой я понимаю, чем ты жертвовал, отправляясь в клинику доктора Роулингса. Но ведь ты не бросишь меня? — она с надеждой посмотрела ему в глаза.

— Нет, нет, — поспешно сказал он. — Я останусь с вами.

Келли посмотрела в ту сторону, где, задумчиво глядя на пляшущих пациентов клиники, сидела Кортни Кэпвелл.

— А как же… — протянула Келли. Заметив ее взгляд. Перл оглянулся:

— А, ты имеешь в виду К оргии. Она славная девушка и все понимает. Конечно, ей хотелось бы побольше времени проводить со мной, но увы, я слишком занятый человек. Дела требуют моего присутствия в клинике.

Келли понимающе посмотрела на него и опустила голову. Наступила неловкая пауза, которую нарушали лишь звуки музыки и вопли радующихся жизни пациентов. Наконец, она подняла голову, словно очнулась.

— Перл, ты что‑то говорил о своих рассказах.

— Да, я прошу у медсестры, миссис Коллинз бумагу я пишу по вечерам, когда все коридоры клиники заперты, и санитары следят за тем, чтобы никто не выходил из палат. Хочешь я прочитаю тебе то, что написал в последние дни.

Она огляделась по сторонам:

— Ты думаешь здесь будет удобно?

Перл улыбнулся:

— Мы пройдем с тобой в другую комнату.

— А как же Кортни?

— Ничего, я ей все объясню. Она поймет.

— Но, может быть, ей тоже захочется послушать?

Перл пожал плечами:

— Не знаю, не думаю. Вообще, честно говоря мне не хотелось бы делиться с ней этим. Пусть это будет наша небольшая тайна.

Келли кивнула:

— Ну хорошо. Я согласна. Перл положил ей руку на плечо:

— Я сейчас окажу Кортни, что нам необходимо обсудить наши дела в клинике и вернусь.

Он быстро направился к Кортни и стал объяснять ей что‑то, горячо жестикулируя. На лице девушки появилось выражение глубокого разочарования и угрюмо насупившись она отвернулась в сторону. Перл попытался еще что‑то сказать ей, однако она разочарованно махнула рукой.

Спустя несколько мгновений он подошел к Келли.

— Ну вот, все улажено.

Келли с сомнением посмотрела за его плечо:

— По–моему, ты обидел ее,

— Ничего страшного. Должны же быть и у меня какие‑то тайны. Идем.

Он взял Келли под локоть и потащил ее в маленькую соседнюю комнату, где мебелью служили две огромные бутафорские кровати я табуретки будто бы сделанные для Кинг–Конга.

— Здесь, конечно, не слишком комфортно, — улыбнулся Перл. — И музыка не слишком мешает.

Они устроились па кровати поудобнее и Перл вытащил из кармана больничных брюк несколько листков плотно сложенной бумаги.

— Ты всегда носишь их с собой? — поинтересовалась Келли.

— Нет. Просто это последнее, что я написал. Буквально вчера. Ну вот, слушай. Рассказ называется «Больная больница».

Он развернул листочки и стал читать написанный мелким я убористым почерком текст: «Однажды я заболел. У меня воспалился желчный пузырь. Мне должны были сделать операцию. Мой личный врач порекомендовал мне клинику «Офелия».

— У нее очень хорошая репутация, — сказал он. — Думаю, что вы не разочаруетесь, если обратитесь за помощью туда.

Я согласился.

На следующий день я приехал в эту клинику и меня провозили в кабинет дежурного врача. Это был мужчина лет пятидесяти, худой и бледный. Он встал с кресла и вынул изо рта градусник.

— Извините, у меня почти тридцать девять. И состояние не слишком хорошее.

Я поинтересовался:

— Что, грипп?

Он уныло махнул рукой:

— Да кто его знает.

Несмотря на температуру, он привел меня в палату я посоветовал немедленно лечь. Потом вошла молоденькая хорошенькая медсестра, чтобы сделать мне болеутоляющий укол. Она слегка прихрамывала.

— Ох, если бы знали вы, сэр, — сказала она виновато улыбаясь. — Как в эту сырую погоду у меня разыгрывается радикулит.

Немного погодя явился профессор T рву мл, который назавтра должен был меня оперировать. Именно о вам говорил мне мой личный врач, рекомендуя мне его, как лучшего специалиста по заболеваниям пищеварительного тракта. Это был молодой, энергичный, обаятельный человек.

— Вам, честно говоря просто повезло, — с улыбкой сказал он. — Вряд ли кто‑нибудь лучше меня разбирается в болезнях желчного пузыря. Уж вы мне поверьте.

С этими словами он почему‑то оглушительно расхохотался.

— Завтра утром я займусь вами. Послезавтра другие займутся мной.

Я посмотрел на него с легким недоумением:

— Что это значит?

— Как вы не понимаете? Моему желчному пузырю тоже капут.

И он сделал такое движение как будто выбрасывал что‑то в помойку.

— Но у меня дело обстоит хуже, гораздо хуже. В вашем случае мы хотя бы знаем как и что, а вот у меня… У меня картина, — как бы вам сказать? Очень и очень не ясная. Разрезать недолго, а вот что там найдешь?

И он снова неудержимо расхохотался:

— Так говаривал мой учитель, профессор Риппер, и был прав несмотря на все научные достижения.

С этими словами профессор Траумп положил руку себе на живот с правой стороны и нажал. На лице у него появилась страдальческая гримаса.

— Ох–хо–хо… Боюсь что… Извините, я сяду — Сейчас пройдет… Схватит, а потом отпустит… Нет, нет, ради Бога не волнуйтесь — приступы у меня бывают только во второй половине дня. Утром никогда, это исключено.

Мы приятно побеседовали, а, прощаясь он сказал:

— Знаете, наш босс, директор клиники, очень хотел зайти поздороваться с вами. Он мне об этом сам сказал. Он просит его извинить. К сожалению, утром у него случился… Ну не то чтобы инфаркт, но… Вы же понимаете, когда плохо с сердцем — вам нужен покой.

Потом пришла, старшая сестра из ночной смены. Я заметил, что она хватается все время за правую щеку. Я спросил ее из вежливости:

— Что, зубы болят?

Она сокрушенно махнула рукой:

— Да, и не говорите. Не дай вам Бог подхватить, воспаление тройничного нерва. С ума можно сойти, ей Богу, с ума сойти… Даже хорошо, что я сегодня работаю в ночную смену, мне все равно не заснуть.

Она улыбнулась через силу, а я ошарашено уставился на нее:

— Извините, мисс, у вас в клинике «Офелия», что весь персонал болен?

Она удивленно вскинула голову:

— А как же, недаром наша клиника самая знаменитая.

— Не понимаю…

— Да все очень просто, — воскликнула она и тут же схватилась за щеку. — Ой, простите, э… я чуть не забыла о том, что у меня болит зуб.

Пока она не забыла о том, что разговаривает со мной, я еще раз спросил:

— Скажите, а почему же ваша клиника самая знаменитая?

Она еще немного подержалась за щеку, а потом сказала:

— Понимаете, это называется словом психотерапия. У нас тут самый передовой из всех известных психотерапевтических центров.

— Разве?

— Скажите, вы когда‑нибудь раньше лежали в больнице? — спросила она.

— По правде говоря нет. Она радостно улыбнулась:

— Вот по этому вы и не понимаете. Что самое неприятное в больнице? Думаете болезнь? Нет. В больнице самое неприятное то, что приходиться смотреть на здоровых людей. Наступает вечер. Вы прикованы к постели, а врачи, медсестры, словом весь персонал, разбредается по городу. Кто — домой, кто — в гости, кто — в ресторан, кто — в театр или кино, кто — на свидание. Это действует угнетающе — уверяю вас, сразу чувствуешь себя инвалидом — и сказывается на течении болезни, а вот если умирающий видит вокруг себя одних полупокойников он чувствует себя королем. Вот почему мы здесь творим чудеса. Кстати мы не пускаем к больным родственников и знакомых, чтобы ограничить их от неприятных ощущений. Ну и, наконец, наши врачи, хирурги, анестезиологи, медсестры и так далее все до одного серьезно больны. По сравнению с ними наши пациенты чувствуют себя сильными и здоровыми. И не только чувствуют себя такими, они действительно выздоравливают. Иногда даже без помощи лекарств. А ведь, когда ложились к нам, многие были уже одной ногой в могиле».

Келли слушала его затаив дыхание.

— Неужели ты сам все это написал? — недоверчиво спросила она.

— Разумеется, — пожал плечами Перл. — А кто же еще.

— Ты молодец, — восхищенно протянула она, — у тебя богатая фантазия. Ты, наверное, учился в каком‑нибудь приличном университете.

Перл махнул рукой:

— Это не имеет отношения к образованию. Просто у моего отца была очень хорошая библиотека и в детстве я очень любил читать. Наверно, именно поэтому, я люблю писать. Я теперь часто думаю о том, что если бы жизнь моя сложилась как‑то по иному я бы не смог без этого. Правда, иногда я испытываю глубокое отвращение к бумаге и к тому, чтобы излагать на ней свои мысли. Наверное такое иногда бывает со всеми, кто обращается к этому ремеслу.

Келли слушала с таким вниманием, которое наверняка польстило бы любому пишущему человеку.

— Перл, прочитай что‑нибудь еще. Мне очень нравится твой стиль.

Он улыбнулся:

— Тебе повезло. Я захватил с собой еще один рассказик. Он посвящен как раз тому, о чем я тебе сейчас сказал. Я назвал его «Тайна писателя».

Она улыбнулась и с надеждой посмотрела на него:

— Ты знаешь, Перл, я бы сидела вот так с тобой целыми днями. Ты такой интересный собеседник, После того, как я провела уже несколько месяцев в этой клинике, мне казалось, что я уже больше никогда не смогу встретить нормальных людей.

Он махнул рукой:

— Ну что ты, Келли, все будет хорошо, ведь твои дела идут на поправку, а это значит, что в клинике долго ты не задержишься. Во всяком случае я надеюсь на это.

Она улыбнулись:

— Я тоже. Читай.

Перл пошелестел бумажками и, прислонившие» высокой спинке кровати сказал:

— Этот рассказ я назвал «Тайна писателя».

— Извини, Перл, я на минуточку перебью тебя, — осторожно сказала Келли.

— Что тебя интересует? Говори.

Она нерешительно взглянула на него:

— Ты такой умный, такой добрый, такой великодушный.

Перл рассмеялся:

— Я еще никогда не слышал в свой адрес столько лестных эпитетов. Доктор Роулингс предпочитает называть меня злостным нарушителем больничного режима и сыпать угрозами. Что ты хотела узнать?

— Я хотела спросить, почему ты работаешь дворецким в нашем доме? По–моему, это занятие не для тебя. С твоими способностями ты мог бы добиться гораздо большего.

Перл как‑то виновато посмотрел на нее:

— Если ты не возражаешь, Келли, мы вернемся к этому разговору как‑нибудь попозже. Я думаю, что сейчас еще рановато говорить об этом. Она с надеждой посмотрела на него:

— Но ведь ты расскажешь мне о своей жизни.

Он торжественно приложил руку к груди:

— Обещаю.

— Только не забудь о своем обещании.

— Не забуду.

— Ну так я начну читать.

— Хорошо.

Он немного прокашлялся и приступил к чтению — «Я человек конченный, но счастливый. Хотя до сих пор я не испил своей чаши, кое‑что осталось — совсем не много правда, надеюсь вкусить все до последней капли, если только еще поживу: я достиг весьма преклонного возраста и, видимо, протяну недолго.

Вот уже много лет все твердят, что я переживаю творческий упадок, что как писатель я окончательно бесповоротно выдохся. Об этом если прямо та не говорят, то думают про себя. Каждая моя новая публикация воспринимается, как очередной шаг вниз по наклонной плоскости и так, скатываясь я оказался в тупика

Все это — дело моих рук. Медленно, но верно более тридцати лет, шел я сознательно по заранее продуманному плану к катастрофе.

Иными словами — спросите вы меня, ты сам хотел этого краха, сам вырыл себе яму.

Вот именно, леди и джентльмены, именно так я своем творчестве я достиг блестящих высот. Я пользовался широкой известностью и всеобщим признаниям. Короче говоря преуспел и мог бы пойти значительно дальше. Стоило только пожелать и я бы без особых усилий достиг бы полной и абсолютной славы.

Но я не пожелал.

Более того — я выбрал совсем иной путь. С достигнутой высоты — а я добрался до очень высокой отметки, пусть не до самой вершины Гималаев, но до Килиманджаро во всяком случае, — предпочел медленный спуск.

Решил проделать в обратном направлении тот же самый путь, который на подъеме одолел мощными рывками. Мне предстояло пережить всю горечь жалкого падения. Жалкого, заметьте, только на первый взгляд, ибо я в этом постепенном сползании находил истинное наслаждение. Сегодня вечером я вам все объясню. Раскрою, наконец, столь долго хранимую тайну. Страницы своей исповеди я запечатаю в конверт с тем, чтобы они были прочитаны лишь после моей кончины.

Мне было уже сорок лет и я буквально упивался собой на всех парусах носясь по морю успеха. Как вдруг, в один прекрасный день прозрел.

Мировая слава, панегирики, почести, популярность, международное признание — именно к ним я стремился всей душой — вдруг предстали мне в своем неприкрытом ничтожестве.

Материальная сторона славы меня не интересовала. Я к тому времени был уже достаточно богат. А все прочее? Овации, упоение триумфом, ослепительный мираж, ради которого столько мужчин и женщин продали душу дьяволу?

Каждый раз, когда мне доводилось вкушать лишь крупицу этой манны небесной, я ощущал во рту горький, тошнотворный привкус. Что есть наивысшее проявление славы? Спрашивал я себя. Да просто, когда ты идешь улице, а люди оборачиваются и шепчут: смотри, смотри, вот он. Не более того! Причем заметьте, даже это весьма сомнительное удовольствие, выпадает лишь на долин сомнительных политических деятелей или самых прославленных голливудских кинозвезд. Что бы в наши дни обратили внимание на простого писателя — уж и не знаю что должно произойти.

К тому же есть и оборотная сторона медали. Знаете ли вы в какую повседневную пытку превращается жизнь знаменитого писателя: бесконечные юридические обязательства, письма, телефонные звонки почитателей, интервью, встречи, пресс–конференции, выступления по радио, и тому подобные вещи.

Но не это меня страшило. Гораздо более настораживало и беспокоило другое.

Я заметил, что каждый мой успех, лично мне не приносивший удовлетворения, многим причиняет глубокие страдания. О, какую–жалость вызывали у меня лица друзей и собратий по перу в самые радужные моменты, моей творческой жизни! Отличные ребята, честные труженики, связанные со мной старинными узами дружбы и общими интересами, — ну почему они должны страдать?!

И когда я взвесил все разом, осознал: сколько боли приносит окружающим одно мое страстное желание преуспеть во что бы то ни стало. Каюсь — прежде я об этом не задумывался и задумавшись почувствовал угрызения совести.

А еще я понял: если и дальше буду продолжать восхождение, то обрету на этом пути новые пышные лавры. Но у скольких людей при этом будет тоскливо и мучительно сжиматься сердце? А разве они этого заслужили! Мир щедр на страдания всякого рода, но зависть оставляет самые глубокие, самые кровоточащие, долго и с огромным трудом зарубцовывающиеся раны, заслуживающие безусловного сочувствия.

Я обязан искупить свою вину, вот что. И тогда я принял окончательное решение: мне дано — слава Богу — сделать много добра. До сих пор я, баловень судьбы, все больше огорчал себе подобных, а теперь начну утешать и воздам им сторицей. Положить конец страданиям — это ли не радость? И разве радость не прямо пропорциональна предшествующему ей страданию? Надо продолжать писать не замедляя рабочего ритма, не создавая впечатления добровольного отступничества: последнее было бы слабым утешением для моих коллег.

Нет, надо всех одурачить, ввести в заблуждение, утаить талант в самом расцвете, писать все хуже и хуже, притворившись, что вдохновение иссякло и приятно поразить людей, ожидающих от меня новых взлетов — падением, крахом.

Задача была легкой лишь на первый взгляд, ибо это только кажется, что создание вещей серых, откровенно посредственных не требует больших усилий.

На самом деле все значительно труднее. Тому есть две причины.

Во–первых, мне предстояло раскачать критиков, заставить преодолеть их привычку к восхвалению. Я к тому времени принадлежал уже к категории маститых писателей, с прочной репутацией, высоко котирующейся на эстетической ярмарке. Воздавать мне почести стало уже правилом, требующим строгого соблюдения, а критики — известное дело, — если уж разложат все по полочкам, поди заставь их отступиться от собственного мнения! Заметят ли они теперь, что я исписался или так я будут упорствовать в своих льстивых оценках?

И второе. Кровь — тоже ведь не водица. Думаете мне легко было обуздывать в себе неудержимый порыв гения. Как бы я не старался казаться банальным и посредственным, свет одаренности с его магической силой может просочиться между строк и вырваться наружу. Притворяться для подлинного художника мучительно, даже если хочешь казаться хуже чем ты есть.

И все‑таки я хочу с гордостью сказать, что мне это удалось. Я годами укрощал свою неистовую натуру. Я научился так тонко и изощренно симулировать бездарность, что одно это могло служить доказательством великого таланта.

Я писал книгу за книгой слабее и слабее. Кто бы мог подумать, что эти вялые, невыразительные, лишенные образов и жизненной достоверности суррогаты вышли из‑под моего пера? Это было медленное литературное самоубийство.

А лица моих друзей и коллег с каждым моим новым изданием все светлели и разглаживались. Я их бедняг постепенно освобождал от тяжкого бремени зависти и они вновь обретали веру в себя примирялись с жизнью, более того — начинали по–настоящему меня любить, расцветали одним словом.

Как долго я стоял им поперек горла! Теперь же осторожно и заботливо я врачевал их раны, доставляя им громадное облегчение.

Стихали аплодисменты. Я уходил в тень, но был доволен судьбой.

Я больше не слышал вокруг себя лицемерного восхищенного ропота. Меня обволакивала искренняя горячая волна любви и признательности. В голосе товарищей я стал различать искренние, чистые, свежие нотки, как в старые добрые времена, когда мы все были молоды и не ведали превратностей жизни.

Как же так — спросите вы меня, — значит ты писал только для нескольких десятков своих коллег? А призвание? А публика? А огромное число ныне здравствующих и грядущих мне на смену, которым ты тоже мог бы отогреть душу? Значит такова цена твоему искусству. Значит так скуден был твой дар?

Отвечу: да, действительно, долг перед друзьями и собратьями по перу ничто по сравнению с обязательствами перед всем человечеством Но ближнего своего, неведомую мне публику, рассеянную по всей планете, грядущее поколение второго тысячелетия, я ничем не обделяя.

Все это время я тайно вершил возложенное на меня всемогущим Господом Богом, творя на крыльях божественного вдохновения, я написал книги, отражающие мою подлинную суть. Они способны вознести меня до небес, до самых вершин славы. Да, они уже написаны я уложены в большой ларец, который я держу у себя в спальне. Двенадцать томов, вы прочтете их после моей смерти.

Тогда у друзей уже не будет повода для переживаний. Мертвому легко прощают все, даже бессмертные творения. Друзья лишь усмехнутся снисходительно и скажут, качая головой: «Каков мерзавец, всех провел! А мы‑то думали, что он окончательно впал в детство». Так или иначе вам…

На этом запись обрывалась, старый писатель не смог закончить, потому что его настигла смерть. Его нашли сидящим за письменным столом. На листе бумаги, рядом со сломанным пером, неподвижно лежала в самом последнем высоком успокоении убеленная сединами голова.

Прочитав послание близкие прошли в спальню, открыли ларец и увидели двенадцать толстых стопок бумаги: в каждой сотня страниц. Совершенно чистых, без единого знака».

Перл умолк. Келли с восторгом смотрела на него.

— Это просто здорово, — после некоторой паузы сказала она. — Перл, ты молодчина! Я восхищаюсь тобой!

Он улыбнулся:

— Я рад, что тебе понравилось. Хотя, честно говоря, мне кажется, что все это я делаю от скуки. Если бы я находился в каком‑нибудь другом месте или в другое время я бы наверняка не стал писать. Скорее всего так и произойдет после того, как я покину эту треклятую клинику.

— А что тебя еще интересует?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, вообще, в жизни.

— О… — протянул Перл. — Меня многое интересует. Скачки, подводная охота, книги, интересные женщины, любовь…

Он многозначительно посмотрел на Келли. Ее щеки вспыхнули и она тут же опустила глаза. Перл вдруг понял, что испытывает к этой девушке нечто значительно большее чем просто сочувствие и жалость. Ему нравились ее грустные голубые глаза, немного вздернутый нос, выразительные чувственные губы. Несмотря на некоторую худобу, она была очень привлекательная и, без преувеличения можно сказать, сексапильной девушкой. Этого не мог скрыть даже грубый больничный халат под которым скрывалась ее стройная хрупкая фигура. Перл вдруг ощутил в себе какую‑то бесконечную нежность и желание сделать все на свете только по одному, даже не выраженному в словах, а лишь во взглядах и жестах, желанию. В этот момент он вдруг подумал о том, что готов дать клятву себе самому. Клятву — заботиться о ней, опекать ее и защищать. Рука его медленно потянулась к ее прямым, спадавшим на плечи волосам, но в этот момент их уединение было нарушено.

В комнату с радостным визгом вбежали Оуэн Мур и Элис. Взявшись за руки, они весело плясали под громкие звуки ритмичной музыки.

Увидев Перла, Оуэн радостно воскликнул:

— Мистер президент, присоединяйтесь к нам. Мы бы очень хотели увидеть вас в нашей компании.

Перл с улыбкой взглянул на Келли:

— Ну, что скажешь? Потанцуем немного?

Она смущенно опустила глаза:

— Ты знаешь, мне не очень хочется сегодня танцевать.

— Я бы лучше еще раз послушала, как ты рассказываешь какую‑нибудь интересную историю или читаешь свой рассказ.

Перл не успел ответить, как Оуэн Мур воскликнул:

— Мы, конечно понимаем, что вы высокое официальное лицо, господин президент, но может быть вы сможете уделить нам несколько минут своего внимания. Нам очень не хватает вас.

Перл кивнул:

— Хорошо Оуэн, если вы так просите я готов присоединиться к вам, но к сожалению, первая дама, — с этими словами он показал рукой на Келли. — Просит чего‑либо более спокойного и торжественного. Как вы думаете, можем ли мы исполнить ее желание?

Мур скромно потупился:

— Как вице–президент я, разумеется, не могу не исполнить желания первой леди.

Перл широко улыбнулся. Повернувшись к Келли, он спросил:

— Что бы вы хотели, уважаемая леди?

Она смущенно потупилась:

— Я не знаю…

Перл на мгновение задумался:

— А, — воскликнул он, поднимая высоко вверх указательный палец. — Я знаю, наш сегодняшний вечер был бы не полным без торжественной речи президента.

Мур захлопал в ладоши:

— Просим, просим, господин президент!

— Хорошо, я сейчас иду. Отправляйтесь в овальный кабинет белого дома. Ваш президент прибудет через минуту.

Когда Оуэн и Элис вышли, Перл аккуратно сложил листки бумаги с написанными им рассказами и сунул их под матрац кровати.

— Что ты делаешь? — спросила Келли. Он улыбнулся:

— Здесь будет надежнее. Еще неизвестно, когда я могу выбраться из этой психушки и что они сделают там с моими произведениями. Пусть полежат тут до лучших времен. Думаю, что им ничего не грозит. К тому же кроме тебя мне некому их читать. Сама понимаешь, я не могу собрать пациентов клиники доктора Роулингса в общей комнате и зачитывать им с листа свои новые рассказы. Тогда доктор Роулингс действительно решит, что я сумасшедший и уж в таком случае мне от усиленного курса лечений не отделаться. Она грустно улыбнулась:

— Может ты и прав…

Сделав свое дело, Перл удовлетворенно потер руки.

— Так, с этим мы покончили, теперь перейдем к более приятной части вечера. Торжественная речь президента это совсем другое дело. Здесь можно плести все что угодно и сколько угодно. По моему это нравится всем в клинике, как ты считаешь, Келли?

Она скромно пожала плечами:

— Я не знаю, Перл, мне кажется, что у тебя очень хорошо получается, но верит ли этому доктор Роулингс?

— Да, — с сомнением произнес Перл. — Именно в этом и состоит вопрос. Ну что ж, по моему до сих пор мне пока удавалось морочить ему голову. Что будет дальше… Во всяком случае раз уж я однажды вошел в эту роль, надо продолжать оставаться самим собой. Разумеется, я мог бы с завтрашнего утра считать себя, к примеру, Александром Македонским или Наполеоном. Я мог бы превратиться в собаку и бегать по клинике на четвереньках, поднимая ногу у каждого столика. Все это довольно просто, но мне, честно говоря, больше нравится изображать известных личностей из нашей собственной истории. Как ты считаешь у меня хорошо получается?

Келли кивнула:

— Да, у тебя настоящий актерский дар. Если бы я не знала кто ты я бы на самом деле подумала, что ты страдаешь манией величия.

Перл надул губы, изображая Авраама Линкольна. Приняв горделивую позу он вскинул вверх голову и произнес:

— Я пришел сюда чтобы дать свободу и справедливость! Я буду исполнять эту великую миссию, возложенную на меня американской нацией, до тех пор пока нация верит в меня, — торжественно провозгласил он, изображая великого освободителя негров.

Затем, приняв свой обычный вид он повернулся к Келли и сказал:

— Голливуд теряет в моем лице прекрасного исполнителя на роль президентов. Правда, может быть я но слишком гожусь на роль отца нации по внешним данным, однако чудеса грима, думаю, смогли бы сделать из меня настоящего Линкольна или Джорджа Вашингтона. Ну да ладно, похоже наши друзья заждались торжественной речи президента. Нам пора.

Он потянул Келли за руку:

— Сейчас я буду всех развлекать.

Они вышли в комнату, где по прежнему гремела музыка и Оуэн Мур, Джимми Бейкер и Элис веселились, выделывая довольно нелепые танцевальные движения. Перл остановился посреди комнаты и, чтобы привлечь к себе внимание, поднял руку.

— Друзья мои, я прошу тишины

— Тишины! Тишины! — воскликнул Мур. — Сейчас мы услышим нашего президента.

Он выключил музыку и в воцарившемся молчании Перл воскликнул:

— Поскольку дело освобождения американской нации от расовых предрассудков и социального расслоения еще не завершено, мы должны продолжать наше нелегкое дело. — Перл снова изображал Авраама Линкольна. — Я призываю всех вас, господа, приложить максимум усилий к тому, чтобы исполнить возложенное на вас предназначение. Поскольку все вы мои соратники, я целиком и полностью полагаюсь на вашу поддержку и помощь. Надеюсь вы будете рядом со мной всегда.

Тон его голоса был торжественным и проникновенным;

— Я верю в вас, верю в возможности американской нации преодолеть серьезные трудности, которые стоят перед нами. Мы завершим эту гражданскую воину. Мы почтим память павших в ней героев, людей которые положили своя жизни на алтарь отечества, руководствуясь патриотическими побуждениями. Мы избрали путь демократии, а он, как известно не бывает легким. Если вы, господа будете с честью исполнять свой долг, мы сможем восстановить мир, порядок на земле свободы. Пока Перл, он же Леонард Капник, он же Авраам Линкольн, Вудро Вильсон и Теодор Рузвельт, в одном лице, торжественно вскинув голову, читал пламенную речь, обращенную к своим единомышленникам, Келли подошла к небольшой книжной полке, висевшей в дальнем углу комнаты. Увидев несколько толстых книг, она сняла одну из них и открыла обложку. Это был сборник стихотворений американских поэтов. Келли с любопытством пролистала его. Увидев там, кое‑что любопытное она подошла к Перлу.

— Посмотри, — сказала она, — здесь есть стихотворение про Авраама Линкольна.

Перл состроил забавную гримасу недоумения:

— Что, обо мне уже написали стихотворение?

— Да.

— Это весьма любопытно. Господа, я надеюсь вы позволите, президенту узнать что о нем пишут американские поэты.

— Да, да, конечно, — наперебой загалдели его спутники.

Перл взял протянутую ему книгу и напустив в голос серьезности стал читать:

Как знаменательно для нас для всех,

Что думая о нас, как и тогда,

Средь ночи в нашем тихом городке,

Вновь горестно он бродит у суда.

И дом он снова навещает свой,

(Здесь не слыхать, как прежде детворы)

Чуть свет обходит рынок наш пустой.

Заглядывает в темные дворы.

На острых скулах бронзовый загар,

Его цилиндр всегдашний, старый плед,

И вытертый сюртук все также стар

Взгляд нам знакомый с давних, давних лет.

Не спится Линкольну там, на холме.

Он среди нас — и прежде и теперь!

Не спится в этот ранний час и мне

И встав гляжу, приотворивши дверь.

И сколько их дверей отворено!

Не может спать он и как нам уснуть,

Ведь столько фермеров разорено

Скорбь стольким женам разрывает грудь.

Дела агрессоров как позабыть

Дредноуты их как нам не разглядеть?

Не может гнева своего он скрыть

Того что плавит его сердца медь.

Когда же умирятся города

И сменит наций непрестанный спор

Союз народов всех и власть труда

И вечный мир морей, равнин и гор.

Но гром войны все яростней гремит

И будоражит бронзовую грудь.

Кто даст земле им возглашенный мир

Чтоб снова на холме он мог уснуть?

Он закончил читать и с недоумением повертел книжку в руках. Его сподвижники вопросительно молчали.

— Ну что ж, — протянул Перл. — В общем это неплохо. Когда нация умеет выражать свое отношение к президенту в таких строках, я думаю, у нее есть будущее. Мы можем предотвратить моральное разложение пока среди нас еще попадаются такие хорошие поэты. Не скрою, мне было лестно узнать о себе такое.

Кортни, о которой все позабыли во время всеобщего веселья, молча сидела в углу. После того, как Перл покинул ее, уединившись в соседней комнате с Келли, она чувствовала себя не слишком весело. Однако после того, как он вернулся и, забавно гримасничая, стал развлекать своих спутников, настроение у нее понемногу улучшилось. Все‑таки он умница, и обаяшка, — думала она. Он решил вернуться назад в клинику, где его наверняка ожидали, не самые приятные времена. Кортни верила, что все закончится благополучно. Ведь Перл такой умный, такой талантливый. Он наверняка сможет что‑то сделать. Конечно Кортни беспокоило то, что Перл оказывает знаки внимания Келли, однако она пока относила это на счет его сострадания и милосердия. Кортни не допускала и мысли о том, что Перл может влюбиться в Келли, хотя все признаки того, что она испытывает к нему подобные чувства были на лицо. Кортни была уверена в том, что Перл принадлежит ей и никакая Келли не может претендовать на него. Кортни немного повеселела, глядя на то, как забавно разглагольствует Перл. Мысли о том, что скоро это все должно закончиться отодвинулись на задний план как‑то сами собой.

— Итак, господа, — воскликнул Перл. — В этот торжественный вечер я призываю вас веселиться. Позабудем о проблемах, стоящих перед нашей страной, и обратимся к универсальному средству выражения человеческих чувств.

— О чем вы, господин президент? — недоуменно пробормотал Оуэн.

— Я призываю вас веселиться, господа! — воскликнул Перл. — Танцуйте, танцуйте!

Он захлопнул книжку со стихами и вернул ее Келли.

— Поставь, пожалуйста, на полку. Я думаю, что мне это еще пригодиться.

Пока Келли была занята, Перл снова вернулся к Кортни. Словно испытывая некоторое чувство вины перед ней, он провел ей пальцем по щеке, с улыбкой глядя ей в глаза. В этом непритязательном жесте было столько нежности и тепла, что Кортни мгновенно обвила его шею руками и прижалась губами к его щеке.

— Перл, я тебя обожаю, — прошептала она ему на ухо.

Он не нашел в себе сил, чтобы не обнять ее в ответ. Все‑таки Кортни была по–прежнему дорога ему и он еще не мог вот так мгновенно расстаться с ней. Чувство сожаления, которое он испытывал к ней, из‑за невозможности принадлежать ей целиком, теперь смешивалось с его симпатией к Келли. Перл пока старался не думать об этом, гнать от себя эти мысли, но они с неизбежностью вставали снова и снова. Поэтому его жесты любви к Кортни были продиктованы скорее чувством долга и привычкой.

От Келли не укрылось происходившее между Кортни и Перлом. Она широко раскрытыми глазами смотрела на обнимающуюся пару и глаза ее наполнялись слезами. Все‑таки она была еще слишком чувствительна, слишком ранима. Ее симпатия по отношению к Перлу еще не успела как следует проявиться и потому она чувствовала себя бессильной и неспособной обратить на себя внимание заинтересовавшего ее человека.

Плохо скрывая свое смущение она стала тихо пробираться вдоль стены к двери. Но в этот момент Перл заметил ее и окликнул:

— Келли, ты куда‑то собралась? Не поднимая глаз она тихо сказала:

— Я устала.

Перл оглянулся на Кортни, которая ревнивым взглядом следила за ним.

— Ты, наверно, хочешь поспать, — спросила Кортни. Она пожала плечами:

— Да, наверно.

Перл озабоченно погрыз ноготь, а затем добродушно сказал:

— Окей. Сейчас мы все организуем. Там у меня в стенном шкафу есть одеяло. Можешь взять и прилечь куда‑нибудь, где тебе будет удобно.

Она уже более мягко сказала:

— Хорошо, я сама принесу.

— Отлично, — обрадованно воскликнул Перл и успокаивающе потрепал Келли по плечу.

Разобравшись с Келли он вернулся к Кортни.

— Но ты же можешь их держать тут всю ночь, — нерешительно сказала она.

Она с сожалением посмотрела на подпрыгивающих от восторга спутников.

— Да, знаю, — ответил Перл. — Видишь я стараюсь как могу. Не бойся я позабочусь обо всем.

Он повернулся и поискал взглядом Мура. Тот вдруг куда‑то исчез.

— Оуэн, ты где? — обеспокоенно воскликнул Перл. Но его лицо тут же смягчилось в улыбке, когда он увидел, что Мур вылезает из чрева большой картонной рыбы с разинутым ртом, которая лежала в дальнем углу комнаты.

— Я уж думал, что ты покинул нас, — засмеялся Перл.

— А что, — прошамкал Мур.

— Ты мне нужен.

— У тебя есть что‑нибудь для меня? — радостно воскликнул Мур.

Перл подошел к нему и, положив руку на плечо Мура, назидательно произнес:

— Не спрашивай что страна может сделать для тебя, а о том, Оуэн, что ты можешь сделать для нее. Тем более, что ты вице–президент в моей администрации.

Оуэн восхищенно посмотрел на президента я стал с готовностью трясти головой:

— Что я могу сделать для моей страны? Вы должны дать мне распоряжение, которое я непременно постараюсь выполнить, господин президент.

Перл снова напустил на себя важный вид и пришепетывая, как Линдон Джонсон сказал:

— Мистер вице–президент, я хотел бы воспользоваться вашей любезностью.

Мур радостно потер руки:

Господин президент, вы же знаете, как я отношусь к вам. Я готов сделать все, что вы пожелаете.

Перл важно кивнул:

— Я всегда знал, что могу положиться из вас, мистер вице–президент. Я хочу чтобы вы некоторое

время исполняли мои обязанности.

Глаза Мура спрятанные за стеклами очков широко раскрылись:

— Вы хотите, чтобы я на некоторое время был президентом? — не поверив своим ушам произнес он.

Перл серьезно кивнул:

— Да. Этого требует от вас страна. Когда президент не может исполнять свои обязанности, согласно конституция. Соединенными Штатами Америки управляет вице–президент. То есть вы, Оуэн.

Мур вытянулся как по команде «смирно»:

— Я готов. Я не разочарую американцев!

— Ну вот и хорошо, — кивнул Перл.

— Господин президент, а что случилось?

Перл наклонился к самому уху Оуэна и доверительно сказал:

— К сожалению, уже довольно позднее время, и мне нужно отлучиться, чтобы добыть автомобиль для президентского эскорта.

— Автомобиль, — пораженно прошептал Оуэн. — А зачем вам автомобиль?

Перл недовольно скривился;

— А как ты думаешь, президенту нужен автомобиль?

Тот стал отчаянно трясти головой:

— Да, да, конечно, но ведь… Мы все надеялись, что мы останемся здесь вместе с вами. Вы хотите покинуть нас?

— Нет. То есть да, — слегка смутился Перл. — То есть я хочу сказать, что я покидаю этот дом не один.

Мур испуганно посмотрел на него.

— Это значит, что это все… закончилось? Мы больше не сможем побыть здесь, господин президент?

Перл решительно взмахнул рукой:

— Нет, нет это не конец, — уверенно сказал он. — Я не могу даже сказать, что это даже начало конца. Просто настало время когда я… должен отвести вас обратно в больницу.

Лицо Мура вытянулось в гримасе полного разочарования.

— Ну что вы, мой друг, — Перл похлопал его по плечу, — перевоплощаясь в Дуайта Эйзенхауэра. — Не стоит так близко принимать к сердцу мелкие обстоятельства.

Мур готов был расплакаться:

— Ну что ж, это ваше право, господин президент, — подавленно произнес он. — Если вы так хотите…

Чтобы хоть как‑то поднять, резко упавшее у Мура настроение, Перл широко улыбнулся, напомнив своему собеседнику об улыбке Джона, Фитцджеральда Кеннеди.

— Да, я президент, — сказал он, — но ведь ты, Линдон вице–президент! — ободряющим тоном воскликнул он. — Сейчас ты уполномочен руководить страной.

Трюк сработал Мур радостно вскинул голову и расплылся в столь же широченной улыбке:

— Конечно, конечно, господин президент, думаю, что я справлюсь с такой огромной честью и исполню ваши обязанности на время вашего отсутствия.

— Ну вот и отлично, — хлопнул его по плечу Перл. — С Богом.

Он направился к Кортни, которая нетерпеливо ожидала его рядом с декорациями, изображавшими гигантские настенные часы. Когда он оказался рядом с ней, Кортни схватила его за руку и потащила к выходу.

— Идем же быстрее, Перл. Мы и так потеряли здесь слишком много времени.

Но он вдруг остановился.

— Что такое? — обеспокоенно спросила Кортни.

— Погоди минутку. Я должен поговорить с Келли.

Она тяжело вздохнула и неохотно отпустила его руку.

Перл метнулся к Келли, которая возилась с постелью на огромной кровати в форме атласного сердца. Она была так погружена в собственные мысли, что не расслышала шагов Перла. Он приблизился и наклонившись над ее плечом тихо сказал:

— Эй, привет.

Когда она обернулась и с некоторым испугом посмотрела на него, Перл продолжил:

— Мы с Кортни, ненадолго должны отлучиться.

— А куда вы?

Перл смущенно оглянулся и сбивчивым тоном сказал:

— Нам надо найти какой‑нибудь автомобиль.

Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, как ребенок, которого покидают в одиночестве среди шумных Нью–Йоркских улиц:

— Это надолго?

— Нет, нет мы скоро вернемся.

— А зачем нам нужен автомобиль?

Перл прикусил губу. Почему‑то в этот момент он почувствовал себя клятвопреступником, обманщиком.

— Нам нужен автомобиль, чтобы отвести вас обратно в больницу, — виновато произнес он.

Она ошеломленно покачала головой:

— Нет… нет.

Единственное чего сейчас жаждал Перл — чтобы обошлось без истерики. Поэтому он взял Келли за плечи и неотрывно глядя ей в глаза, успокаивающим тоном сказал:

— Это необходимо. Поверь мне, Келли Так нужно.

Она по–прежнему потрясение смотрела на него:

— Нет, нет я не вернусь туда.

— Как это не вернешься? Келли ты должна слушаться меня, ведь я не желаю тебе зла. Ведь в этом ты согласна со мной?

Она обреченно кивнула:

— Да, я знаю. Но я не вернусь туда без тебя, — в ее глазах проступили слезы.

В этот момент в разговор решила вмешаться Кортни:

— Келли, — нетерпеливо сказала она, — в больнице ты будешь находиться в безопасности.

Келли испуганно смотрела на Перла:

— Я боюсь оставаться там одна.

— Не бойся, — уверенно сказала Кортни, — мы навестим тебя через неделю.

Келли судорожно сглотнула и неожиданно спросила:

— Вы едете в Бостон?

Перл опустил голову и едва слышно сказал:

— Да.

— И вы едете вместе? — в голосе Келли звучала едва скрываемая горечь.

Кортни в свою очередь радостно улыбнулась:

— Да, именно так мы едем вдвоем.

— Понятно, — удрученно прошептала Келли и отвернулась.

Перл с сожалением оглянулся на Кортни и подошел поближе к Келли:

— Ну не отворачивайся, пожалуйста, посмотри меня. Всякое бывает, всякое случается, я не могу с этим ничего поделать. Я бы с удовольствием вернулся в больницу вместе с тобой, но я не могу.

Она обернулась и посмотрела на него полными разочарования глазами. Перл на мгновение смутился, а потом заговорил торопливо и сбивчиво:

— Послушай меня Келли, нет то есть… Посмотри на меня… То есть я не то хотел сказать. Я хотел сказать посмотри на себя. Ведь ты теперь чувствуешь себя гораздо лучше, ты стала гораздо сильнее, уже несколько раз доказывала мне это. Тебе нужно, тебе просто необходимо вернуться в больницу, чтобы у тебя не было неприятностей, но ты сможешь справиться я уверен в этом. Ты одолеешь все это.

Обреченно посмотрев на него Келли едва слышно промолвила:

— Ты так думаешь?

— Ну разумеется, разумеется, — горячо воскликнув он. У тебя все получится. Ты молодец. Ты справишься со всем этим.

— Ну ладно, — едва слышно прошептала она и опустила голову. — Я справлюсь, да, я наверное справлюсь

Перл положил ей на плечи руки:

— Не расстраивайся Келли. Взгляни мне в глаз Мы всегда останемся друзьями. Ты же знаешь об этом.

Его последние слова оказали на девушку совсем не то воздействие которого он ожидал. Из глаз ее брызнули слезы и, судорожно сглатывая, она сказала:

— Я хочу увидеться с семьей.

— Успокойся, успокойся, Келли. Я обещаю тебе, ты обязательно увидишься с ними, — торопливо воскликнул Перл.

— Когда?

— Ну… Когда захочешь.

— Я хочу сейчас увидеть их, — всхлипнула Келли.

— Нет, нет, сейчас нельзя. Сейчас ты должна остаться с Оуэном.

Она невидящими глазами посмотрела на него:

— Зачем?

Это было произнесено таким безнадежным голосом, что Перл не на шутку перепугался — нужно как‑то уговорить ее остаться:

— Ты должна позаботиться здесь обо всем. Они не справятся без тебя. Ты же видишь они еще совсем беспомощные. Я не уверен в том, что оставшись без тебя, они смогут поступать правильно.

Она опустила голову:

— Я не знаю…

— Не бойся, Келли, — продолжал уговаривать ее Перл. — Ты справишься. Уверяю тебя, все будет в порядке. Ведь мы не надолго мы только найдем машину я вернемся.

Упавшим, безразличным голосом она оказала:

— Ну ладно…

Кортни снова схватила Перла за руку и потащила к двери.

— Мы скоро вернемся, — бросила она на ходу. — Пойдем Перл.

Махнув на прощание рукой Келли, Перл вместе с Кортни скрылся за дверью.

Еще несколько минут после этого Келли удрученно расхаживала по комнате теребя прядь волос На лице ее были выражены такие мучительные сомнения и колебания, что даже Оуэн Мур забеспокоился. Он подошел к Келли и, заглянув ей в глаза сказал:

— С тобой все в порядке?

Почти не разжимая губ она ответила:

— Да. Я просто думаю.

Келли стала мерить гостиную беспокойными шагами. Лицо ее то светлело, прояснялось, то снова покрывалось хмурой, как осеннее небо, рябью. Сейчас ее внешность напоминала о том, как выглядели киногероини черно–белых мелодраматических лент начала века. Келли беспрерывно кусала себе губы, заламывала руки, закатывала глаза, словно находясь перед невидимым собеседником.

Наконец она резко застыла посреди гостиной, а затем метнулась к двери. Однако бдительно наблюдавший за ней Оуэн Мур успел схватить Келли за руку:

— Ты куда?

Она густо покраснела:

— Я… Мне… Мне надо…

Мур подозрительно смотрел ей в глаза:

— Ты собираешься уходить куда‑то?

Она стала дрожащими руками теребить пуговицы халата.

— Я хочу… Мне надо сходить по одному очень важному делу…

Ее растерянный голос и обеспокоенный вид выдавала явное желание побыстрее покинуть этот дом. Однако Мур продолжал стоять на своем.

— Леонард сказал, чтобы мы не уходили отсюда и дождались, пока он вернется.

Она вдруг стала возбужденно озираться по сторонам, как затравленный зверь. Когда она снова повернулась к Муру, на глазах у нее были слезы.

— Оуэн, милый, — умоляющим голосом произнесла она. — Мне очень нужно сделать одно очень важное дело. Пожалуйста, выпусти меня отсюда!

Мур, несмотря на возложенную на него высокую миссию исполнять обязанности вице–президента в отсутствии первого лица государства, неожиданно быстро поддался на уговоры. Увидев в глазах девушки слезы он, смущенно опустил голову и с не меньшим смущением, чем сама Келли, стал теребить пуговицы на собственной, больничной пижаме.

— Я не знаю… — пробормотал он. — Леонард очень расстроится, когда узнает, что я нарушил обещание я отпустил тебя. И вообще, Леонард сказал, что я должен за всеми присматривать. Если я этого не сделаю, то он на меня очень обидится, а Леонард — мой единственный друг в больнице у доктора Роулингса. Если он посчитает, что я плохо справился со своими обязанностями, он отвернется от меня! С кем тогда я буду разговаривать?

— Ну пожалуйста… — всхлипывая повторила она. — Оуэн, ведь ты очень хороший человек! Ты понимаешь, как мне нужно решить свой дела. Для меня это очень, очень важно!

Со стороны, эта совсем не смешная сцена, выглядела комично: Оуэн и Келли стояли посреди комнаты, не осмеливаясь взглянуть друг другу в глаза. Руки обоих теребили пуговицы на собственных больничных халатах, а интонация речи была умоляюще просительной.

— Пойми меня, Келли! Я не могу, — бормотал Мур. — Это очень не понравится Леонарду, а ведь это он привел нас сюда и мы должны подчиняться его указаниям.

— Оуэн, милый! — уже не скрывая, навзрыд плакала Келли, — Я скоро вернусь. Я не задержусь долго. Ты должен мне поверить. Я не задержусь, я обещаю!

Обуреваемый страхом и сомнениями Мур молчал так долго, что Колли наконец не выдержала и бросилась к двери. Он едва успел крикнуть ей вслед

— Но Колли! Ты рискуешь, это очень опасно!

Она стремглав выскочила на лестницу и нахлопнула за собой дверь. Она бежала по лестнице, не разбирая ступенек. В другое время, будучи в здравом уме и твердой памяти, она, может быть, через несколько секунд скатилась бы вниз, рискуя при этом сломать шею. Однако сейчас она не замечала ничего вокруг. Ноги сами собой несли ее к цели.

Да, жизнь — странная и жестокая штука. И все же бывают в ней мгновения исполненные рокового драматизма, когда не думаешь, хороша она или плоха, когда в сердце с шумом плещутся волны прибоя, составляющего самую жизненную суть, когда словно приподнимаешься над реальностью, возносишься на головокружительную высоту и ощущаешь биение могучих крыльев жизни.

А ведь все, что произошло, — это обыкновенное для многих других, тех, кто считает себя нормальными, людей, и даже рядовое, будничное явление. Просто Келли впервые за долгое время приняла самостоятельное решение и не взирая на окружающие обстоятельства во что бы то ни стало, решила исполнить его.

Но чем дальше она бежала от этого дома» тем больше какое‑то неясное, глубокое, всеохватывающее чувство овладевало ей.

Это были страх и беспокойство. Впервые за долгие месяцы Келли оказалась на свободе, оказалась одна, без санитарок, врачей и медсестер. Никто не удерживал ее, никто не говорил, что ей нужно делать и как себя вести.

Свобода — вот что пугало ее. Свобода непривычная, огромная, головокружительная. Ведь она могла теперь делать все, что ей заблагорассудится. Твердая каменистая почва суровой жизни глушит вольные ростки в человеческой душе, первоначально созданной для безграничной свободы. Пока что она ощущала свободу, как тяжелое бремя.

Но Келли было суждено не так уж долго нести это бремя.

Келли бежала по улице мимо огромного ботанического сада, в котором она часто бывала в детстве. В небольшом теплом искусственном озере посреди сада рос священный лотос. Вокруг громоздились причудливые тропические растения, заросли лилий покрывали поверхность еще нескольких озер, а в сырых и душных теплицах цвели орхидеи и еще какие‑то неведомые дары экваториальной природы. Келли на память пришел стишок, который она сочинила в детстве:

Санта–Барбара сейчас — зоосад,

Где кто усат, кто полосат.

Там лотос с лилией не спят,

Там вой и рев, там мяу и лай.

Любой цветок, как попугай,

Орет на весь свой жаркий рай,

Топорщит пышную хвою

Ороукария в раю.

Урчит Непентос из кувшинов,

Вкушая хлевово мушиное.

И целый сад, как лев в ночи,

На рыжих девочек рычит.

Ей вдруг безумно захотелось снова побывать в этом благодатном щедром месте. Хотя днем стояла несносная жара, к вечеру воздух стал более свежим.

В саду цвели рамнейские маки, когда‑то давно они вызывали у Келли аллергию.

Однажды она стояла в зарослях маков, головки которых возвышались фута на четыре над ее волосами массивом белых лепестков, с две ее ладони каждый, чуть смятых точно бумажные. Запорошенную золотистой пыльцой сердцевину каждого цветка беспрерывно сосали пчелы и грабили осы. Келли, тогда маленькая восьмилетняя девочка, с безумным любопытством наблюдала, как эти удивительные насекомые круто, как вертолеты спускались в золотое изобилие и тяжело взлетали, нагруженные нектаром.

Тогда она не удержалась и, потянувшись к цветку, пригнула один из самых роскошных бутонов и держа его на широкой ладони густо осыпала запястье оранжевой пыльцой.

После этого аллергия мучила ее несколько дней. Однако потом все прошло и, как ни странно, больше болезнь не возвращалась. Может быть свою роль в этом сыграло то, что как раз в это время дали ей фиктивный антигистомин, который позволил снизить ее биологический фон. С тех пор Келли больше не страдала от ежегодных приступов аллергии, которые, между прочим, по–прежнему мучили Сантану.

Вечер окончательно овладел городом. Келли бежала по освещенным не слишком частыми огнями фонарей улицам жилых кварталов. Она бежала туда, где надеялась найти поддержку и понимание, где, как ей казалось, ее ждут и ей обрадуются, туда, где были близкие, родные люди. Она бежала домой.

ГЛАВА 8

Сантана открывает секреты Иден. Перл обнаруживает исчезновение Келли. Беглецы попадают в руки доктора Роулингса. Круз напал на след окружного прокурора. Келли встречается с отцом.

Когда с помощью Кейта Тиммонса Сантана в очередной раз справилась с мучившими ее угрызениями совести, дальнейшее течение вечера в квартире окружного прокурора было более спокойным. Снова позабыв обо всем в объятиях Тиммонса, она больше не желала возвращаться мыслями к проблемам, волновавшим ее на протяжении последнего времени. Тиммонс снова шептал ей ласковые слова, называл любимой, единственной, обещал вечную любовь и нежность, восхищался ее красотой, привлекательностью, сексуальностью, талантом — короче говоря, делал все, что положено в такой ситуации делать обычному Дон–Жуану. Затем он усадил ее на диван и отправился на кухню варить кофе.

Когда спустя несколько минут он появился в дверях гостиной с двумя чашечками ароматного черного напитка, Сантана сидела, с ногами забравшись на диван. С совершенно отсутствующим выражением лица она поглаживала по затылку мурлыкающего от удовольствия кота, который разлегся рядом с ней.

Тиммонс остановился перед Сантаной и протянул ей чашку кофе:

— Ну как ты теперь себя чувствуешь?

Не поблагодарив его за любезность она пожала плечами:

— Не знаю… Уже лучше.

Тиммонс улыбнулся:

— Да, когда ты появилась здесь… — Тиммонс решительным жестом отодвинул в сторону удобно пристроившегося рядом с Сантаной кота и занял его место.

Некоторое время они сидели молча, попивая из чашечек еще горячий кофе. Затем Тиммонс осторожно спросил:

— В последний раз ты говорила, что собираешься помириться с мужем. Что же случилось между вами?

Сантана помрачнела:

— Мне кажется, что это устроила Иден.

Тиммонс удивленно поднял брови:

— Вот как? Как же ей это удалось? Было бы любопытно услышать. Если это, конечно, не очень сильно смущает тебя.

Она мельком взглянула на Тиммонса, и он заметил в глазах у Сантаны страх. Уголки губ окружного прокурора шевельнулись в едва заметной усмешке:

— Разве тебя так волнуют чьи‑то разговоры? — спросил он. — Мало ли что Иден может наболтать.

Сантана снова начала нервничать:

— Нет, — тряхнула она головой. — Иден сказала это не просто так.

— Что значит «не просто так»?

Сантана некоторое время колебалась, словно испытывала опасения по поводу сказанного ею.

— Понимаешь, Кейт, она обвинила нас в связи. Я не могла в это поверить, но это так. Она сказала, что я неверна своему мужу, с таким выражением на лице, как будто я хочу его убить.

Тиммонс откинулся на спинку дивана и несколько развязным тоном принялся разглагольствовать:

— По–моему существует несколько понятий неверности. Есть мужчины, изменяющие с женщинами, есть мужчины, которые изменяют с бутылкой, есть и такие, которые изменяют с работой. Не знаю, какие лучше, а какие хуже. Об этом каждый судит по–своему. Но в основном, для большинства женщин самое худшее, когда с женщинами изменяют их мужья.

Сантана сидела насупившись, не собираясь высказываться по поводу рассуждений, которые изрекал Тиммонс Очевидно, почувствовав, что эта тема несколько задевает Сантану, Тиммонс перешел на более сочувственный тон:

— Почему‑то никто никогда не спрашивает, из‑за каких причин это происходит. А если и спрашивают, то редко. И от этого не легче. Неверный муж иди неверная жена всегда грешники, они всегда виноваты. Если семейная жизнь рушится, всегда виноват тот, кто изменил или изменял, потому что никого не интересует, почему это происходит.

— Да, наверное наш брак не удался и не должен был удастся. Мы с самого начала были слишком разными… Но я пыталась в какой‑то мере, пусть небольшой, облагородить всю нашу семейную жизнь, которая стала совершенно обыденной, уродливой и тошнотворной, как мусор, как машинная смазка, как судебная процедура.

Она умолкла, на глаза ее навернулись слезы. Тиммонс участливо нагнулся:

— Что тебя тревожит, дорогая?

Она вытерла слезы и плачущим голосом ответила:

— Я все время спрашиваю себя, где же то, что должно было быть между нами, где то, что в нормальных семьях считается счастьем, где тот, за которого я вышла замуж? Ведь он никуда не делся, он тут, он рядом со мной. Но он уже другой, даже не такой, как был раньше, совсем другой. Я пыталась, я все время пыталась наладить наши семейные отношения с тем, чтобы у нас было хоть какое‑то будущее.

Тиммонс с умным видом сказал:

— Нет, всегда лучше жить нынешним, а не будущим или прошлым. Чем прекраснее прошлое, тем дороже за него расплачиваешься. Я всегда не мог понять, почему зрелость не достойна юности. Ведь очень многие в старости куда счастливее, чем в молодости. А знаешь почему? Они перестают мечтать! В дураках всегда остаются идеалисты. А я не идеалист, я всегда трезво относился к жизни и понимал, что нельзя изменить обстоятельства, приходится действовать всегда там, где находишься в данный момент. Ну, а если ты не можешь этого — что ж, остается только быть неудачником.

Сантана продолжала всхлипывать.

— Я не понимаю, за что мне такое наказание. Ведь я ничего такого не сделала Почему он со мной так обходиться!

Тиммонс погладил ее по щеке:

— Успокойся, дорогая! Он просто не может оценить тебя. Он обращает на тебя слишком мало внимания.

Сантана размазала слезы по щекам:

— Знаю, он считает меня просто истеричкой — вечные несчастья, тоска, претензии на хорошие взаимоотношения. Все это превратило меня в то, что я есть сейчас А ведь я ничего особенного от него не добивалась. Я хотела того, на что способен любой здоровый мужчина — хотя бы один раз в день, лучше два. Какой нормальной женщине хватит одних нежностей? По утрам легкий поцелуй в щеку, вечером опять.

— Ну, ну, успокойся дорогая, не надо плакать. Она отвернулась, подперев кулаком щеку:

— Просто я… Просто я хотела… Мне очень жаль, что ничего не получается… Я не хотела сказать ничего плохого, я просто не подумала… Конечно, возможно это эгоистично… Я не знаю…

— Да, — туманно сказал Тиммонс. — Все‑таки интересно, что такое семья, что происходит с людьми в браке?

— А ты думал над этим когда‑нибудь? — утирая слезы спросила она.

Тиммонс улыбнулся:

— Не слишком часто. Но думаю того, что пришло мне я голову, вполне достаточно, чтобы сказать вот что — наверное, наука о браке находится еще в зачаточном состоянии. Браку, как и хлебу, уготована печальная участь: они для веек необходимы, все к ним тянутся, но и тот, и другой быстро теряют, свежесть, черствеют и начинают отдавать затхлостью.

— Еще я думал о том, что в браке быстро исчезают те чувства, которые привели к нему супругов. А если это сохраняется, то обязательно тонет во многом другом. Правда, здесь есть некоторые дополнительные стороны. Нельзя отрицать, что в браке люди находятся в каком‑то странном состоянии, то есть странность заключается в том, что есть ведь и некоторые положительные стороны.

Сантана грустно усмехнулась:

— И какие же?

— Сейчас, одну минуту.

Тиммонс встал с дивана и направился к расположенному в углу комнаты бару. Покопавшись немного; среди бутылок, он взял сухой английский херес и разлил его по двум бокалам. Вернувшись на место, он предложил темную, с красноватым оттенком жидкость Сантане. Но она отрицательно покачала головой. Тогда Тиммонс уселся на диван и стал маленькими глотками тянуть густую жидкость, которую обожал. Очевидно, это придало ему дополнительное философское настроение, и он продолжил:

— И слабость, и сила этого странного состояния, то есть брака, заключаются в том, что его стимулы беспрестанно меняются. Его участники должны волей неволей переходить от новизны к привычке, от желания к нежности, от риска к бремени, от выбора к долгу, от случайности к неизбежности. Как ни странно, многие могут несмотря на сотни препятствий стать счастливой супружеской четой и быть удовлетворенными жизнью — имея детей, дом, ну и так далее.

— Вообще, в супружеской жизни меня, я бы сказал так, гипнотизирует неподвижность брака. Вот эта неподвижность искушает и одновременно пугает. Ведь в этом, нет никакой интриги. Именно это состояние Противоречит моей мужской природе, вечно жаждущей новизны. А в браке должно быть постоянство. Но сама область семейной жизни невероятно скучна. Брак ассоциируется у меня с чем‑то таким долгим, будничным, тягостным. Знаешь, недавно я ехал на своей машине мимо церкви и увидел спускающуюся по ступенькам лестницы свадебную процессию. Ну, там невеста в голубом платье, жених в торжественном костюме. Вокруг бегал озабоченный фотограф, который увековечивал счастливых молодых, а они, наверное раскрасневшиеся от долгого пребывания в душной церкви, крепко держались за руки и широко улыбались всему миру и друг другу. Я подумал, что еще одна пара идет на плаху. Я ехал на службу и по дороге думал обо всех тех свадьбах, на которых мне приходилось бывать, и всех этих церемониях бракосочетания. Я вспоминал о речах и тостах, которые произносили за праздничным столом гости, с которыми мне приходилось часами сидеть рядом. Это было невероятно тоскливо.

— Я думал обо всех этих счастливых парах. На свадьбах ведь никто не задумывается о буднях, которые ждут новобрачных. Все веселятся, и никто не вспоминает о слезах, об одиночестве или ревности. А все окружающие смотрят на этих новоиспеченных супругов так, будто им всю жизнь предстоит танцевать на цветочной поляне, и их брак будет всегда так же приятен и беззаботен, как их первый танец.

— Никто не может представить себе их сидящим» потом в какой‑нибудь адвокатской конторе перед разводом — каждый па своем стуле в разных углах одного кабинета. Или лежащими в одной постели повернувшись спиной друг к другу и ставших настолько чужими, что им даже нечего делать вместе и нечего друг от друга желать после долгих десятилетий беспросветных будней, не прерывавшихся воскресениями. И все равно все новые и новые пары всходят на этот эшафот, все новые и новые…

Сантана задумчиво посмотрела на него:

— Неужели ты думаешь, что брак в принципе не может быть счастливым? По–моему это возможном, нужна лишь желание. Ведь все это зависит от доброй воли К каждого из нас. Если допустить, что на свете нет полного счастья, совершенно полного и всеобъемлющего, тогда жизнь не будет казаться катастрофой. Я уверена в этом. Уживаются же люди друг с другом.

Тиммонс покрутил бокал между пальцами:

— Ну, просто я не считаю, что брак должен быть вечным, вот что я хотел сказать. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я говорю. Ведь довольно трудно ужиться с человеком, не беря на себя о нем заботы. У каждого свои особенности, свои привычки и желания. Есть особенности, которые сначала кажутся милыми, но через несколько лет становятся причинами первых ссор, а когда перестают быть острой приправой, то просто раздражают. Например, рассеянный человек может быть приятен, пока ты влюблен. Но после нескольких лет жизни с ним все вокруг для тебя становится настоящим адом. Нет, ты не подумай, что я в принципе против системы браков. Вообще, я одобряю ее, но не верю, что брак может длиться всю жизнь. Десять лет — это максимум для счастливого супружества. Есть, конечно, исключения, но что в основном? После десяти лет наступают беспросветные будни, рутина, раздражение накапливается, и брак либо взрывается изнутри, либо становится похожим на бесконечно долгим путь в каком‑то тумане, в полудреме до гробовой доски. Да и в могиле не жди покоя! — он махнул рукой и усмехнулся. — Вас все равно похоронят вместе.

Сантана некоторое время молчала.

— Но почему, почему он обещает мне, всегда обещает мне, что будет верен мне, что не будет думать об этой сучке Иден, а сам постоянно нарушает свои обещания?

С какой‑то излишней бесстрастностью он пожал плечами:

— А что, разве между ними произошло что‑нибудь?

Сантана расстроенно отвернулась:

— Я не знаю. Он говорит мне, что два слово быть мне верным и держит его, но я не верю ему, не верю! Я думаю, что он лжет.

Тиммонс снова отпил из бокала хереса:

— А почему ты думаешь, что он говорит тебе неправду? Ведь Круз всегда, насколько мне известно, утверждает, что он верен однажды данному им слову.

Она пожала плечами:

— Может быть, таковы все мужчины — говорят одно, делают другое.

Тиммонс расхохотался, откинулся на спинку дивана:

— Да, большего и не скажешь! Сантана, ты сейчас как будто произнесла приговор, вынесенный всему мужскому населению. Кратко, обобщенно и обжалованию не подлежит. Это выглядят, как приговор к расстрелу на рассвете с завязанными глазами — всем нам, мужчинам.

Она мрачно улыбнулась:

— Я не хотела, чтобы это выглядело именно так. Мне очень жаль, если ты подумал, что это относится и к тебе.

Тиммонс развел руками:

— Ну что ты, перестань извиняться. Я ведь тоже мужчина и многое из того, что между нами сейчас было сказано, отношу я к себе. Я не считаю себя идеальным, просто у меня собственное отношение к семье я браку. А в твою жизнь я не хочу вмешиваться излишне назойливо. Если бы ты смогла наладить свои отношения с Крузом, это было бы прекрасно для всех нас. Меня вполне устраивает то, что ты обрела бы свое семейное счастье. Ведь кто, как не ты, заслужила его. По–моему это ты предпринимаешь постоянные попытки к тому, чтобы сохранить ваш брак, сделать его нормальным я счастливым. А Круз думает только о себе. Я вообще не уверен в том, что он так уж твердо хранит данное им тебе слово в отношении Иден.

Услышав имя соперницы, Сантана снова помрачнела:

— Она посмела обвинить меня! Я до сих пор не могу в это поверить. — Голос ее был глухим дрожащим.

Тиммонс беспечно махнул рукой:

— Но ведь она ничего не знает. У нее нет никаких фактов и доказательств. Все, чем она может располагать, это лишь подозрения.

Сантана вскинула голову:

— Да, это именно так! Она подозревает, она догадывается обо всем. И вообще, они все догадываются!

Сантана нервно схватила бокал, наполненный густым красноватым хересом и жадно отпила из него, очевидно, она снова приходила в излишнее возбуждение. Поставив бокал, она торопливо проговорила:

— Догадывается не только она, они все догадываются! И вообще, Кейт, что она здесь делала сегодня! Расскажи мне об этом. Ты ведь не станешь ничего скрывать? Если ты мне ничего не скажешь, я немедленно уйду отсюда.

Она сделала резкое движение, порываясь встать, однако Тиммонс удержал ее за руку:

— Успокойся, Сантана! Садись, я тебе все расскажу. Здесь нет ничего ужасного, хотя я и не могу сказать, что в ее появлении здесь не было твоей вины. Ты ведь сказала, что между нами все кончено, а Иден преследует меня уже несколько дней, пытаясь мне навязаться. Ну вот… — Он развел руками.

— Ах вот оно что! — понимающе протянула Сантана. — Значит, она сама к тебе пристает… На твоем месте я бы так слепо и безоглядно не доверяла ей.

Тиммонс взял на колени кота и стал теребить его за уши. На лице его появилась непонятная блуждающая улыбка.

— А почему ты так уверена в том, что мне нужно не доверять ей? Может быть она обнаружила во мне что‑то как в мужчине, который ее заинтересовал? — С легкой рассеянностью спросил он. — Почему я должен не доверять ей? Собственно, я и сам догадываюсь почему, но мне хотелось бы услышать твое мнение.

Сантана сидела, угрюмо отвернувшись в сторону:

— Если она преследует тебя, значит ей что‑то от тебя нужно, — сказала она, спустя несколько мгновений. — Она никогда не станет заниматься этим просто так, я уверена! Ей наверняка нужно что‑то такое, что не касается любви и дружбы.

Тиммонс все так же рассеянно усмехнулся:

— Возможно…

Видя, что ее слова не слишком‑то убеждают Кейта, Сантана поспешно воскликнула:

— Это так, поверь мне, Кейт! Я могу поклясться тебе в том, что она действительно кочет от тебя чего‑то другого!

Тиммонс пожал плечами:

— Что ж, это вполне возможно. Я ведь уже сказал, что доверяю тебе…

— Нет, — все так же порывисто воскликнула она, — ты пока не понимаешь, о чем я говорю! Я говорю об этом совершенно серьезно! Ты должен опасаться ее. Я знаю Иден. Поверь мне, как только ты вышел за дверь, она наверняка начала тут повсюду шарить, она наверняка рыскала по всей твоей квартире, копаясь во всех доступных ей бумагах. У нее есть такая привычка. Веля она что‑то задумала, она не станет останавливаться перед тем, чтобы прибегнуть к обману. Ты должен задуматься об этом ради себя самого. Надеюсь, что ты не оставлял здесь никаких секретных бумаг или других важных документов, относящихся к твоим судебным делам или может быть к чему‑нибудь другому, но тоже важному? Воли ее интересует именно это, то она вполне могла добраться до них. А что она потом с этим сделает, я даже не могу предположить. В любом случае не думаю, что это обещает тебе большую радость, Кейт. Ты должен позаботиться об этом ради себя самого. Кстати говоря, она долго находилась здесь сегодня?

Тиммонс пожал плечами:

— Ну, я не знаю… Я уходил по делам, а она в это время еще оставалась в квартире… — Он вдруг осекся на полуслове, вспомнив свою встречу в гараже на Рэдблафф–Роуд 925. Белоглазый тогда горячо убеждал его в том, что его никто не видел, что, когда он приходил домой к Тиммонсу, в квартире никого не было. Окружной прокурор едва сдержался, чтобы не выругаться вслух. — Черт побери, если она была здесь в то время, когда приходил блондин, это может закончиться весьма печальными последствиями. Иден не из тех, кто побоится выступить против окружного прокурора только потому, что он занимает одну из самых влиятельных выборных должностей в городе. Ей плевать на эти должности, у нее столько денег, что какие‑то жалкие политики вообще не могут для нее ничего значить. Надо обязательно позаботиться о том, чтобы каким‑то образом прикрыть тылы!

Из‑за этого его одолели такие тяжелые мысли, что он совершенно забыл о том, что рядом с ним находится Сантана.

Тиммонс очнулся только тогда, когда мягкая и теплая ладонь Сантаны провела по его щеке.

— Кейт…

Он нелепо захлопал ресницами, как человек, только что грезивший наяву. Увидев направленный на него взгляд карих глаз Сантаны, он покачал головой:

— Извини, Сантана, я немного задумался.

Ее рука скользнула по его плечу:

— Надеюсь, что ты думал не об Иден. — с несколько кривоватой улыбкой сказала она.

— О нет, нет — поспешно замотал он головой. — Не об Иден. — Так, о другом.

Разумеется, в мыслях ему было сейчас не до Иден, а точнее, не до любовных отношений с ней. Тиммонс мучительно искал выход из сложившегося положения. Если ей что‑то стало известно, если она видела блондина в его доме, или, хуже того, что‑то пронюхала про их дела, то ему нужно срочно позаботиться о том, чтобы обезвредить ее. Но как это сделать? Ведь он даже не знал, где сейчас Иден. Она исчезла, ушла, не дождавшись его возвращения. Может быть она отправилась домой, а может быть… В его мозгу стали роиться ужасные предположения и догадки. Да, похоже сегодняшний вечер спокойным для него не будет. Надо что‑то делать…

Кортни и Перл вышли на улицу. Сухая июльская жара, стоявшая днем, уже совсем спала, и вечерняя свежесть, опускавшаяся на город вместе с темнотой приятно холодила легкие. Чтобы позаботиться о своих спутниках, точнее отвезти назад в клинику, пришлось взять такси. Бабочка, наклеенная на ветровом стекле автомашины, в которую уселись Перл и Кортни, обозначала, что машина оборудована кондиционером. Но шофер пояснил, что тот вышел из строя еще в начале лета, и что владелец таксопарка слишком скуп, чтобы заменить его. Шофер попался разговорчивый и веселый. Он болтал без умолку, рассказывая то о том, как посетил китайский ресторанчик, то о последнем кинофильме, который ему довелось посмотреть, то о первенстве Соединенных Штатов по бейсболу и о том, какие кретины эти чикагские буйволы — оказывается они не смогли одолеть какую‑то жалкую команду из Филадельфии! Перл и Кортни молчали. Они смотрели на мелькавшие мимо рекламы, невысокие дома, построенные еще в середине прошлого века, католическую миссию. Молчание было довольно натянутым. Кортни чувствовала, что Перл, попав в больницу, уже сильно отдалился от нее и даже те чувства, которые он очевидно испытывал к ней, с каждым днем угасают все сильнее и сильнее. Это не могло не беспокоить ее. Она сидела, отвернувшись в другую сторону, подперев рукой подбородок, и молча смотрела в окно. Точно так же выглядел и Перл. Он глубоко погрузился в свои мысли, основным предметом которых была Келли. Его очень волновала судьба этой девушки. С некоторых пор она стала волновать его больше, чем его собственная судьба. Все, что он хотел узнать относительно Брайана, он уже знал. Вообще, на этом его личная миссия, именно то, ради чего он главным образом и попал в клинику доктора Роулингса, была выполнена. Правда оставалась еще одна главная задача — вывести этого проходимца из психиатрии на чистую воду, но для этого у Перла было еще весьма и весьма не густо с доказательствами. А вот что касается Келли… Она уже понемногу начинала приходить в себя. Чувства и желания с каждым днем все быстрее и быстрее возвращались к ней. И бросить сейчас ее одну в такое ответственное время он не мог. К тому же Перл еще достаточно смутно, но почти наверняка знал, что он относится к этой девушке более, чем с дружескими намерениями. За то время, которое они вместе провели в клинике доктора Роулингса, он успел сблизиться с ней настолько, чтобы понять, что она ему глубоко небезразлична. Нет, он ни в коем случае не может уехать сейчас в Бостон вместе с Кортни, оставив Келли одну. Это одновременно будет и предательством и ее, и предательством самого себя.

Поэтому разговор между Перлом и Кортни не клеился. Они в полном молчании доехали до его дома, вышли из машины и поднялись в его квартиру. Перл открыл дверь своим ключом и застыл в дверях, поразившись невероятной тишине, которая здесь стояла. Когда он только покидал квартиру, все вокруг ходило ходуном. Элис, Оуэн Мур и Джимми Бейкер громко и шумно веселились под звуки музыки, а сейчас здесь было тихо, словно поздним вечером в коридорах клиники доктора Роулингса. Нехорошее предчувствие мгновенно охватило Перла.

Он мгновенно понял, что что‑то случилось. Перл включил свет и осторожно вошел в квартиру. Спустя несколько секунд он облегченно вздохнул, увидев, как на полу, прикрывшись шерстяными одеялами лежат Джимми Бейкер и Оуэн Мур, а на постели в форме сердца, подложив под голову две маленьких атласных подушки, безмятежно раскинула руки Элис. Перл ожидал увидеть где‑то рядом и Келли, но бросив несколько озабоченных взглядов по комнате, он понял, что его опасения были не напрасны.

— Черт побери, — сквозь зубы выругался он.

Кортни остановилась за его спиной:

— Что случилось?

— Я так и подозревал, — сокрушенно сказал он, — Келли исчезла.

Кортни тоже окинула взглядом комнату:

— Может быть она за стеной?

Перл пожал плечами:

— Загляни туда, но я думаю, что это бесполезно.

Кортни сунула голову в соседнюю дверь и, нащупав на стене выключатель, щелкнула им. Келли здесь тоже не было.

— Да, действительно, — недоуменно протянула Кортни. — Похоже, ты прав. Ее здесь нет. Интересно, а где же она?

Перл удрученно покачал головой:

— Куда же она могла деться?

Он бросился к лежащему на полу и укрытому толстым шерстяным одеялом Оуэну Муру. Он крепко спал, и Перлу пришлось изрядно потрудиться над тем, чтобы разбудить его.

— Оуэн, Оуэн, проснись! Проснись же наконец!

Мур долго хлопал сонными глазами, не понимая что происходит вокруг. Затем, увидев перед собой Перла, он наконец что‑то сообразил и, нащупав лежавшие рядом с ним на полу очки, водрузил их на переносицу.

— Что, что такое?

— Где Келли? — озабоченно спросил его Перл. — Куда она девалась?

— Она ушла, — растерянно ответил Мур.

— Ушла? Черт подери! — вполголоса выругался Перл. — Она не говорила тебе, куда она направляется?

Мур по–прежнему растерянно хлопал глазами:

— Я не знаю, где она. Честное слово! Я пытался остановить ее, но она… Она убежала… Я… не смог.

— Но куда, куда она убежала? Она хоть что‑нибудь сказала о том, куда она направляется? Ну хотя бы не адрес, а так, хоть какой‑нибудь намек?

Мур пожал плечами:

— Нет, она только сказала, что это очень важно. Перл на мгновение задумался:

— Да, похоже, я знаю, где она. Сейчас для нее важна больше всего встреча с отцом. Скорее всего, она отправилась в родительский дом.

Он стал быстрыми шагами мерить комнату из угла в угол.

— Что же делать, что же делать, — бормотал Перл. Наконец он снова метнулся к Муру, который перепуганно сидел на полу, прикрывшись одеялом.

— Оуэн, я снова оставляю тебя за главного! Ты понял меня?

— Леонард, ты не обиделся на меня за то, что я не Смог удержать Келли? — плаксивым голосом произнес Мур.

Перл махнул рукой:

— Ладно, не стоит об этом. Запомни, я снова возлагаю на тебя обязанности присматривать за всеми. Только на этот раз, пожалуйста, позаботься о том, чтобы никто не уходил. Окей? Что бы ты ни делал, никого не выпускай отсюда, следи за этим. Я надеюсь на тебя. А мне нужно идти. Все, я оставляю тебя одного, Оуэн! Помни, о чем я тебя просил — никого не выпускай!

— Но ведь они спят… — Едва слышно пробормотал Мур. — Я не выпущу их до тех пор, пока они не проснутся.

Но Перл уже не слышал этих бессмысленных слов своего вице–президента. Он схватил Кортни за руку и потащил ее к выходу;

— Пошли! Ты мне нужна.

Спустя минуту в квартире Перла вновь воцарилась тишина. Но на этот раз Оуэн Мур не спал. Он сидел на полу в углу большой комнаты, накрыв одеялом колени, и озабоченно грыз ногти.

Микроавтобус, в котором спряталась Иден, свернул с бетонной трассы я поехал по какой‑то неровной проселочной дороге. Машину трясло, и она чувствовала себя весьма неуютно на жестком ребристом полу. Минут двадцать они виляли среди каких‑то поворотов, пока наконец автомобиль не остановился, и шофер не заглушил мотор.

— Ну, где же они? — нетерпеливо произнес тот, который сидел за рулем.

— Подождем, — ответил второй. Ожидание длилось несколько минут. Затем бандит помоложе, сказал:

— Смотри, кажется, идут. Включи‑ка на минутку фары.

Иден осторожно приоткрыла одеяло, которым она укрывалась, но рассмотреть ей ничего не удалось. Сквозь закрытую занавеску, отделявшую ее от кабины, лишь едва заметно пробивались лучи света от включенных фар. Потом бандит помоложе неожиданно сказал:

— Всего лишь четверо вшивых подонков! Договор же был на двадцать!

Бандит, сидевший за рулем, разочарованно сказал:

— Похоже, у нас нет другого выхода. Ладно, черт с ним, побыстрее загружай их, я не хочу долго светиться здесь! Только не хватало напороться на полицию.

Иден услышала звук приближающихся шагов. Затем кто‑то взялся за ручку и отодвинул в сторону дверь в салон. Иден лежала в углу, затаив дыхание. Она услышала голоса людей, говоривших между собой на испанском языке. Спустя несколько мгновений в автобус загрузились четыре мексиканца. Это были крепкие молодые мужчины, которые переговаривались между собой, экспрессивно по–южному жестикулируя.

Иден затаилась в углу, стараясь дышать едва слышно, чтобы не выдать себя. Спустя несколько мгновений после того как мексиканцы уселись в автобус, Иден услышала звук закрывающейся двери и, взревев мотором, машина тронулась.

Оуэн Мур не заметил, как задремал. Он спал, прислонившись спиной к стенке и накрыв колени одеялом.

Неизвестно сколько прошло времени, но Мур проснулся от громкого стука в дверь:

— Открывайте! — грубо кричал кто‑то. — Открывайте! Мы знаем, что вы здесь! Откройте же, откройте!

Мур перепуганно вскочил и прикрываясь одеялом на цыпочках подбежал к двери. Поначалу он решил, что, возможно, это какая‑то ошибка, и несколько мгновений стоял у двери, прислушиваясь. Стук повторился, но на этот раз стучали громче и настойчивее.

— Открывайте! Вас видели! Если вы не откроете, мы немедленно взламываем дверь!

Трясущимися руками Мур потянулся к дверной ручке и щелкнул замком. На пороге перед ним стояли доктор Роулингс, молодой человек с темной кожей и шапкой курчавых волос на голове, очевидно, полицейский, потому что на ремне джинсов у него был закреплен большой круглый значок полицейского управления Санта–Барбары. Третьим был санитар, лицо у которого выглядело так, будто кто‑то утрамбовал его сапогами, оно было плоским и четырехугольным, как почтовая марка, рот сжат.

Мур сразу понял, что им не поздоровится. Доктор Роулингс решительно шагнул в квартиру, следом за ним вошли санитар и полицейский.

— Ага! — победоносно воскликнул Роулингс. — Вот они где! Вся группа здесь. Я так и знал! Да, вся компания тут, я так и знал!

Мур испуганно посторонился, пропуская Роулингса в квартиру. Тот остановился посреди гостиной и, увидев спящего на полу Джимми Бейкера, а также Элис, которая выглядела насмерть перепутанной, воскликнул:

— Это возмутительно! Сбежать из клиники в какое‑то гнусное место! Вы все будете наказаны!

Бейкер, протирая глаза кулаками, растерянно сидел на полу. Когда доктор Роулингс подошел к кровати, на которой отдыхала Элис, она от страха вскочила и попыталась убежать. Полицейский, а это был Пол Уитни, схватил ее за руку и успокаивающе сказал:

— Эй–эй, не бойся! Я не причиню тебе никакого вреда. Ты куда? Не надо бежать. Все в порядке, успокойся. Тебя никто не обидит, обещаю.

Девушка испуганно прижалась к стене, кусая пальцы на трясущихся руках. Уитни подошел к ней поближе и, протянув руку, доверительным тоном сказал:

— Не бойся! Я не сделаю тебе ничего плохого, идем со мной.

С этими словами он протянул ей руку и сделал приглашающий жест. Несколько мгновений она испуганно жалась к стене, но затем, увидев честные и добрые глаза Пола, протянула ему руку в ответ,

Роулингс расхаживал по комнате с брезгливым выражением на лице, разглядывая расставленные вокруг декорации я кинематографический реквизит.

— Какое отвратительное место! — ругался он. Мур перепуганно семенил за ним, по–прежнему прикрываясь одеялом.

— Скажите, а как вы нашли нас, доктор Роулингс? — со страхом прошамкал он.

Роулингс резко обернулся и грубо воскликнул:

— Он еще имеет наглость спрашивать меня, как мы их нашли! Полиция уже сбилась с ног, вас разыскивают несколько часов! Им сообщили, что видели, как вы входили в этот дом с мистером Капником!

— С мистером Капником? — испуганно пробормотал Мур. Я… Я.. — он стал пятиться назад.

Но Роулингс не отставал от него:

— Почему я не вижу здесь мистера Капника? Куда он подевался? Я вижу, что и Келли здесь нет. Похоже, что они ушли вместе. Это так?

Мур потрясение молчал, опустив голову, его губы дрожали, глаза за толстыми стеклами очков испуганно метались из стороны в сторону.

— Я… Я не знаю, — пытался соврать он. Однако из этого ничего не вышло. Роулингс смотрел на него, не сводя взгляда, словно питон на кролика:

— Я советую вам во всем признаться, мистер Мур! — напряженно сказал Роулингс. — Иначе вам будет очень плохо. Если вы немедленно не признаетесь мне во всем, обещаю вам, Оуэн, у вас будут огромные неприятности.

Мур по–прежнему бормотал, отступая назад:

— Ну я не знаю, где они… Они не сказали.

— Вы лжете, Оуэн, — холодно сказал Роулингс — Зачем вы лжете мне? Разве я учил вас в клинике говорить неправду? Помните, что я ваш единственный настоящий друг! Все остальные только прикидываются такими. Если вы не хотите, чтобы вам было совсем плохо, если вы не хотите потерять вашего единственного настоящего друга, я советую вам немедленно сказать всю правду. Куда они подевались? Они ушли вдвоем?

— Но они ничего не говорили!

— Вы опять мне лжете, Оуэн!

Роулингс вдруг переменил тактику. Голос его из жесткого и холодного стал более проникновенным и доверительным.

— Послушайте меня, Оуэн! Если вы не хотите, чтобы с ними случилось что‑то дурное — кстати говоря, это относится и к вам — если вы не хотите, чтобы и с ними, и с вами произошли крупные неприятности, вы должны сказать мне, где они, и немедленно. Вы слышите меня, Оуэн?

Мур грыз ногти, не осмеливаясь поднять глаза на врача. Одеяло он по–прежнему держал в руках. На этот раз уговоры Роулингса подействовали. Мур, низко опустив голову и пытаясь унять дрожь в руках, едва слышно пробормотал:

— Может быть, они пошли к ее отцу?

— Что‑что? — поморщился Роулингс. — Говорите громче, я не слышу. Поднимите голову и скажите внятно, Оуэн, то, что вы хотели сказать.

Мур повернул насмерть перепуганное лицо к доктору Роулингсу и уже погромче сказал:

— Может быть, они отправились в дом отца Келли?

— Ах, вот значит как! — с мстительным удовлетворением воскликнул Роулингс. — Значит мистер Капник повел Келли к отцу?

— Нет, — осмелился возразить Мур. — Сначала ушла Келли, а потом Леонард. Может быть она решила повидаться со своим отцом? Я не знаю.

Мур снова умолк, опустив голову под пронзительным взглядом доктора Роулингса.

Прошло уже не меньше часа с тех пор, как СиСи Кэпвелл получил известие от доктора Роулингса о том, что его дочь сбежала из клиники. Однако до сих пор никаких известий от нее не было, она не звонила и не появлялась. У Софии также не было о ней никаких известий, иначе она бы сразу же сообщила СиСи об этом. Он обеспокоенно расхаживал по гостиной, меряя просторное помещение широкими шагами

Гостиная занимала весь нижний этаж дома Кэпвеллов, от прихожей до трех высоких задних окон от пола до потолка. Они, эти окна, раздвигали перспективу — пределы раскинувшегося вокруг буйствующего зеленью сада. Сейчас внимание СиСи не привлекали ни роскошные цветы, стоящие во всех углах, ни гравюры на стенах, ни роскошные зеркала, которые лукавым загадочным шепотом источали непрерывное приглашение к танцу, к медленному танцу с любимой женщиной. СиСи задумчиво остановился у окна, глядя в полутемный сад. Там ничего не было видно. Постояв немного, СиСи снова стал расхаживать по комнате. Ноги его утопали в роскошных персидских коврах. Он не заметил, как постепенно мысли его от беспокойства о Келли перешли на более широкие вещи. СиСи остановился посреди гостиной и задумчиво посмотрел себе под ноги. Сейчас он стоял на шикарном персидском ковре, когда‑то подаренном ему отцом. Это было больше трех десятков лет назад, но, похоже, только сейчас СиСи понял, почему отец подарил ему этот ковер.

Ткач плетет узоры на ковре не ради какой‑нибудь цели, а просто для того, чтобы удовлетворить эстетическую потребность. Вот и человек может прожить свою жизнь точно так же. Если же он считает, что не свободен в своих поступках, пусть смотрит на свою жизнь, как на готовый узор, изменить который он не в силах. Человека никто не вынуждает плести узор своей жизни, в этом нет насущной необходимости — он делает это только ради собственного удовольствия.

Из многообразных событий жизни, из дел, чувств и помыслов он может сплести узор — рисунок выйдет строгий; затейливый, сложный или красивый. И пусть это только иллюзия, будто выбор рисунка зависит от него самого. Пусть это всего лишь фантазия, погоня за призраками при обманчивом свете луны — дело не в этом. Раз ему так кажется, следовательно для него это так и есть на самом деле.

Зная, что ни в чем нет смысла и ничто не имеет значения, человек все же может получить удовлетворение, выбирая различные нити, которые он вплетает в бесконечную ткань жизни: ведь это река, не имеющая истока и бесконечно текущая, не впадая ни в какие моря.

Существует только один узор — самый простой, совершенный и красивый: человек рождается, мужает, женится, производит на свет детей, трудится и умирает, но есть и другие, более замысловатые и удивительные узоры, где нет места счастью или огромным достижениям — в них скрыта, пожалуй, какая‑то своя тревожная красота.

Некоторые жизни обрывались по вола слепого случая, когда узор был еще далеко не закончен. Оставалось утешать себя тем, что узор хотя бы приобрел какую‑то форму. СиСи сейчас думал о Мэри и о ее безвременной гибели. Именно узор ее жизни оборвался, не будучи доведенным до конца.

Другие жизни, как, например, жизнь Мейсона, составляют такой запутанный узор, что в нем трудно разобраться — надо изменить угол зрения, отказаться от привычных взглядов, чтобы понять, насколько своеобразна и по–своему любопытна такая жизнь.

СиСи полагал, что отказавшись от своего всепоглощающего эгоизма, от погони за постоянным успехом, он может попрощаться с последней из своих иллюзий. С возрастом к нему пришло понимание того, что счастье имело так же мало значения, как и горе — и то, и другое вместе с прочими мелкими событиями жизни вплетались в ее узор. С некоторых пор СиСи словно начал подниматься над случайностями своего существования и почувствовал, что ни безмерное счастье, ни безграничное горе уже никогда не смогут влиять на него так, как прежде. Все, что с ним случится дальше, только вплетет новую нить в сложный узор его жизни. А когда наступит конец, он сможет удовлетвориться только тем, что рисунок близок к завершению. Поначалу известие о гибели Мэри потрясло его до глубины души. Оно в очередной раз напомнило ему о том, что он и сам смертей. Ему стало больно от того, что он уже больше никогда не поговорит с Мэри. Он вспомнил их первую встречу в больнице, вспомнил о том, как она ухаживала за ним, сделав практически все возможное для того, чтобы поднять его на ноги после тяжелой, почти смертельной болезни.

А еще смерть Мэри напомнила ему о том, что все, кто любит, обречены на расставание с любимыми. Одна из странных особенностей жизни заключается в том, что порой вы встречаетесь с кем‑нибудь ежедневно на протяжении долгих месяцев, сходитесь очень близко, кажется, что вы никогда не жили порознь. Но вот наступает разлука, и все идет по–прежнему, как ни в чем не бывало. И оказывается, что знакомство, без которого вы вроде бы не могли обойтись, на поверку вам совсем и не нужно. Жизнь течет своим чередом, и вы даже не замечаете отсутствия этого человека. Но в отношении Мэри это было совершенно не так. Потеря Мэри была для СиСи потерей очень близкого человека. Он словно потерял часть собственной души и вот теперь, чтобы заполнить зияющую пустоту, обращался мыслями к отвлеченным понятиям. Ему вдруг пришло на ум, что жизнь, вероятно, была одной из тех шарад, над которыми ломаешь голову, пока тебе не подскажут ключ к ответу. А потом ты не можешь понять, как же ты сразу не догадался об этом. Может быть ответ был совершенно простой — жизнь не имеет смысла?

На земле, спутнике светила, несущегося в бесконечности, все живое возникло под воздействием определенных условий, в которых развивалась эта планета. Точно так же как на ней началась жизнь, она под воздействием других условий может окончиться. Человек всего лишь один из многообразных видов этой жизни, который отнюдь не является венцом мироздания, а просто продуктом среды. СиСи вспомнил давно прочитанный рассказ об одном восточном владыке, который захотел узнать всю историю человечества. Мудрец принес ему пятьсот томов, занятый государственными делами, царь отослал его, повелев изложить все это в более сжатой форме. Через двадцать лет мудрец вернулся — история человечества занимала теперь всего пятьдесят томов. Но царь был уже слишком стар, чтобы одолеть столько толстых книг, и снова отослал мудреца. Прошло еще двадцать лет и постаревший, убеленный сединами мудрец принес владыке один единственный том, содержавший все премудрости мира, которую тот жаждал познать. Но царь лежал на смертном одре и у него не осталось времени, чтобы прочесть даже одну эту книгу. Тогда мудрец изложил ему историю человечества в одной строке. Она гласила: человек рождается, страдает и умирает. Жизнь не имеет никакого смысла. Существование человека бесцельно.

СиСи вдруг усмехнулся сем себе. Нет, все‑таки в этой истине есть что‑то неправильное. Ведь если жизнь не имеет никакого смысла, какая же тогда разница, родился человек или нет, живет он или умер? Жизнь, как и смерть, в таком случае теряет всякое значение Но ведь в этом случав он не должен был испытывать никаких чувств, никаких эмоций. Становится не важно, совершил ли что‑нибудь тот или иной человек, или ничего не смог совершить. Неудача ничего не меняет, а успех равен нулю. Согласно этой истине человек только мельчайшая песчинка в огромном людском водовороте, захлестнувшем на короткий миг земную поверхность Ио он становится всесильным, как только разгадает тайну бытия.

СиСи спорил сам с собой, соглашаясь и не соглашаясь, приводя новые аргументы и отстаивая собственную позицию. Нет, он не согласен с тем, что жизнь ничто! Он всей своей жизнью старался доказать себе и другим, что это не так. Человек способен добиться успеха и подчинить мир, с тем, чтобы он лежал у его ног. Он способен и изменить обстоятельства. Для этого не нужен даже особый талант, лишь энергия.

Однако, говорил он сам себе, ему были известны десятки, если не сотни людей, которые обладали не меньшей энергией и талантами, чем он, однако постигший их крах свидетельствовал о том, что необходимо еще умело воспользоваться этой самой энергией и способностями.

Мысли и раздумья СиСи были столь серьезны и тяжелы, что лицо его с каждой минутой мрачнело все больше и больше. Окончательно запутавшись в своих размышлениях, он рассерженно махнул рукой и направился к бару. В такой обстановке самым лучшим выходом для него была бы сейчас порция хорошего виска. Однако и этого ему не удалось сделать. Услышав звонок в дверь, он мгновенно забыл об одолевавших его сомнениях и бросился открывать. На пороге стояла Джулия Уэйнрайт. Глаза ее сверкали странным блеском, она была возбуждена и тяжело дышала.

Когда СиСи распахнул перед ней дверь, она быстро вошла в дом.

— Рада тебя видеть, СиСи!

Он посмотрел на нее с некоторым недоумением:

— Что‑то случилось? Почему ты так поздно?

Она озабоченно осмотрела гостиную:

— Мейсон здесь?

СиСи горько усмехнулся: после недавней встречи с Мейсоном у него осталось лишь глубокое чувство горечи. Где он сейчас и куда отправился, СиСи не знал.

Когда он оставил Мейсона одного и вернулся в гостиную через несколько минут, его там уже не было.

— Значит, Мейсона здесь нет? — спросила Джулия. — Я надеялась его увидеть.

— Мейсон… — покачал головой СиСи. — Вообще он был здесь и ушел. А с тобой то все в порядке? Ты по–моему несколько перевозбуждена.

Она расхаживала по комнате из угла в угол словно не находя себе места:

— Да со мной‑то все в порядке, — ответила Джулия. — Правда я подумала, что он может попытаться убить тебя.

СиСи усмехнулся;

— Да, кстати говоря, он упомянул о тебе и о Марке. Меня очень беспокоит Марк. Я уже обзвонил весь город и нигде не могу его найти,

Джулия сокрушенно покачала головой:

— Наверное, Мейсон сказал тебе то же самое, что и мне. Хотя, может быть, тебе он сообщил какую‑нибудь более свежую информацию?

СиСи едва заметно переменился в лице:

— А что он тебе сказал?

Джулия посмотрела на СиСи взглядом, в котором он прочитал испуг.

— Мейсон… Мейсон намекал, что отправил Марка на тот свет, что он уже расправился с ним, отомстив за Мэри. Он нес еще какую‑то чушь насчет возмездия, справедливости и прочего. Но, я думаю, что все это было просто дымовой завесой. СиСи оживился:

— Да, я у меня было то же самое! Он пытался вызвать меня на душеспасительные разговоры, учить жизни. И, кстати говоря, мне он тоже намекал, что убил Марка. Но, правда, он не сказал этого впрямую. Джулия молча отвернулась:

— Так ты думаешь?.. — обеспокоенно произнес СиСи.

Джулия пожала плечами:

— Я не знаю. Но ты‑то сам не думаешь?.. — она снова с некоторым испугом посмотрела на СиСи.

Тот озабоченно тер подбородок:

— Я не знаю, Джулия.

— Я тоже не знаю и не знаю, что и думать, — Джулия покачала головой. — Одно я могу сказать с полной уверенностью — он действительно взбешен и, по–моему, совершенно не управляем!

Лицо СиСи было хмурым:

— Да, такой ненависти к себе со стороны Мейсона я никогда раньше не замечал.

Лицо его вдруг на мгновение застыло, словно каменная маска, и Джулия увидела перед собой не живого человека, а холодное изваяние с плотно сжатыми губами и неподвижным взглядом, направленным в одну точку. Однако в следующее мгновение все переменилось. Лицо СиСи ожило, когда он услышал звонок в дверь — перед ним стояла Келли. Она была одета в больничную пижаму светло–голубого цвета, поверх плеч был накинут такой же больничный халат. Когда она увидела отца, из глаз ее брызнули слезы:

— О, папа, — прошептала она, бросаясь к нему в объятия.

— Келли, детка! Где же ты была? — он прижал ее к своей груди и поцеловал в горячую мокрую щеку.

Взяв ее за плечи, он осмотрел ее с ног до головы, словно стараясь убедиться, что с ней все в порядке и руки–ноги у нее целы. Повнимательнее рассмотрев ее раскрасневшееся лицо, он спросил:

— Ты что, бежала? — в голосе его было столько нежности и любви, что Келли не выдержала и разрыдалась еще громче. Она плакала, положив голову на плечо отца и давая выход своим чувствам.

СиСи испытал некоторое чувство жалости по отношению к дочери, когда увидел, как она похудела, как обострились черты ее лица, как торчали ее ключицы в вырезе больничной пижамы. Поэтому он еще сильнее прижал ее к себе, чувствуя, как у него сжимается сердце.

Пока Уитни отправился на задание вместе с доктором Роулингсом, искавшим пропавших из психиатрической клиники пациентов, Круз решил перекусить. Он вышел из здания полицейского управления и отправился в небольшую кондитерскую в двух кварталах отсюда. Кондитерская была едва ли не единственным местом подобного рода, которое всегда работало до самого позднего времени. Несмотря на то, что она была маленькая, и места для большого количества народа там не хватало, Крузу здесь нравилось. Нравилось тем, что здесь можно было уединиться.

Кондитерская служила одновременно и кафе, и магазином. Прилавок с пирожными, пирожками, пончиками, разнообразным печеньем делил комнату пополам. В глубине справа стоял застекленный холодильный шкаф. В нем были выставлены разнообразные желе, лимонады, фруктовые воды и соки. Между дверью и прилавком располагались четыре столика, на двух человек каждый. Рядом с окном, налево от двери, был еще одни столик. Больше в кондитерской столов не было. Круз выбрал Место недалеко от прилавка, оно показалось ему наиболее уединенным, если так можно сказать, когда сидишь В полутора метрах как от прилавка, так я от двери. За прилавком стояла пожилая седая женщина с лицом, вдоль и поперек изрезанным морщинами. На ней была одета желтая униформа: кофточка, юбка, фартук я довольно забавного вида бейсболка. Забавным было то, что бейсболке была одета на торчащие в разные стороны седые волосы.

Круз заказал две ромовые бабы и чашку шоколада со сливками.

— Потом принесите мне еще, пожалуйста, чашку некрепкого кофе, — сказал он

Здесь же, на прилавке сбоку лежали свежие газеты. Круз купил вечерний выпуск «Лос–Анджелес Таймс» и «Санта–Барбара Экспресс». Он уселся за свой столик и развернул лос–анджелесскую газету на странице, где помещался отдел уголовной хроники. Его внимание привлекла заметка под названием «Убийство ножом в большом жилом доме». Сообщалось, что был убит женатый мужчина. В подробностях писали, что полиция задержала подозреваемого для допроса. Никаких особых деталей происшествия указано не было, только кое–какие фотографии. Здесь же было помещено и интервью с соседями и с людьми, которые что знали или слыхали. В одной из заметок была помещена фотография мужчины, рассказавшего, как полгода назад он сидел на диване и смотрел последние известия по телевизору, как вдруг кто‑то из соседнего дома выстрелил из ружья в окно его гостиной.

Какое отношение эта история могла иметь к нынешним событиям, было не ясно, но человек получил возможность покрасоваться в газете. В своем маленьком мире, состоящем из трех комнат и кухни, он стал, наверное, героем дня.

По заголовкам было видно, что газета не считала это убийство слишком интересным делом, тем более, что подозреваемый был уже задержан и сидел за решеткой. Полиция разыскивала очевидцев, следствие шло полным ходом, а какой‑то там знаменитый полицейский инспектор Риггс рассчитывал закончить его довольно быстро. Здесь же было помещено интервью с полицейским инспектором Мартином Риггсом. На вопрос корреспондента о том, как им удалось так быстро задержать подозреваемого, он сделал приятное и полезное для читателей сообщение об идентификации. «Существует, — заявил инспектор Риггс, — лишь два способа идентификации, о которых стоит говорить. Первый предполагает максимальное накопление опознавательных признаков данного лица: рост, вес, особые приметы — родинки, бородавка шрамы, глазные параметры, кровяное давление, сердечная деятельность, состав крови, коэффициент умственного развития, снимки челюстей, официальные документы — и надо, чтобы все сходилось». Очевидно, про второй способ идентификации инспектор Риггс говорил в шутку, потому что, дочитав заметку до конца, Круз рассмеялся и довольно пренебрежительно отбросил газету в сторону. «Второй способ идентификации, — говорил инспектор Риггс, — основан на последовательной повторяемости, иначе говоря традиции. Никакой документ, — говорил он, — не сравнится с человеческой памятью. Паспорт можно подделать, свидетельство о крещении можно выкрасть из церкви, пластиковые карточки водительских удостоверений и вовсе можно штамповать на цветных ксероксах. Из всех этих документов мы всего лишь узнаем, что такой‑то мальчик или девочка тогда то родились, были крещены или получили какие‑то права, вступили в брак, что они носят такую‑то фамилию. Но откуда нам знать, что предъявитель этого свидетельства — именно тот, кто в нем упомянут? И мы не можем этого знать до тех пор, пока многолетняя повторяемость явлений не сделает для окружающих такого‑то человека признанным обладателем собственных документов.

Если бы у Круза не было сейчас такое тяжелое настроение, он бы, наверное, рассмеялся. Но его очень волновала судьба Иден. Где она, что с ней? Куда она могла исчезнуть? Ее нигде нет, она не звонила, ни о чем больше не сообщала. Запивая ромовую бабу чашкой горячего кофе, Круз хмуро смотрел в окно. Он чувствовал свое полное бессилие и, наверное, поэтому у него был плохой аппетит. Кое‑как управившись с легким ужином, Круз покинул кондитерскую и вернулся назад в управление.

Он заглянул в лабораторию компьютерной экспертизы, куда звонил Уитни, чтобы узнать о десяти последних звонках, сделанных из телефона–автомата возле гаража на Рэдблафф–Роуд 925.

— А, это ты, Круз — приветствовал его Мэтью Леонетти, заведующий лабораторией. — Что тебя интересует?

— Я по поводу этого телефона на Рэдблафф–Роуд. Леонетти, мужчина средних лет, высокого роста, в толстых очках вопросительно протянул:

— А, это тот, о котором спрашивал по телефону Пол? Да, мы провели экспертизу. В общем, это было довольно просто сделать, потому что выход у этого телефона на современную цифровую станцию, и мы очень быстро расшифровали запись всех звонков. Как ты, наверное, знаешь, они автоматически фиксируются в местном компьютере, и нам понадобилось только выйти на их сеть. Мы обнаружили одну интересную деталь. — Он подошел к столу и показал Крузу распечатку: — Вот видишь, один и тот же номер, причем на протяжении нескольких последних дней, иногда по несколько раз в день. Из десяти последних звонков пять были сделаны именно по этому номеру. Круз озабоченно посмотрел на бумагу:

— Это за какой срок?

— За последние два дня, — сказал Леонетти. — В общей сложности десять раз.

— Интересно, и кому же они звонили все эти десять раз?

— Вот, — показал Леонетти, — внизу указан номер.

Кастильо обалдело смотрел на строчку из семи цифр, узнав в них телефон окружного прокурора Кейта Тиммонса.

Увидев бросившуюся в объятия отца Келли Кэпвелл, Джулия смущенно опустила глаза.

— Я пойду посмотрю, может быть Мейсон, где‑нибудь в домике для гостей… — пробормотала она.

— Хорошо, — сказал СиСи. — Если ты сможешь обнаружить его где‑нибудь, пожалуйста, дай мне знать.

— Договорились.

Джулии не хотелось присутствовать при встрече Келли и СиСи, чтобы не нарушать семейного разговора. Они стояли, обнявшись, еще несколько минут. Келли вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, которая давно не видела своих родителей. Ей хотелось что‑то сказать, но мысли перепутались и метались в ее голове словно вспугнутые птицы. Она только едва слышно всхлипывала, вытирая слезы рукавом больничного халата.

— Папа, папа… — шептала она. — Как давно я не видела тебя. Я очень соскучилась… Соскучилась по тебе, по маме, по дому…

— Ну, ну, — успокаивал он ее. — Не плачь дорогая. Все будет хорошо.

СиСи нежно гладил ее по рассыпавшимся волосам, он сейчас испытывал такое глубокое чувство нежности, которое прежде ему не было знакомо.

Ему тоже многое хотелось сказать дочери, но он не находил слов.

Наконец, Келли в последний раз всхлипнула, вытерла слезы и отвернулась.

— Наш дом совсем не изменился, — сказала она. — Как мне не хватает его. Папа, ты не представляешь как я хочу домой.

СиСи грустно улыбнулся.

— Почему же, дочка, охотно представляю. А. наш дом действительно не изменился. Здесь все по–прежнему. Правда, Тэд больше с нами не живет, а все остальное так же, как и было раньше.

Келли жадно рассматривала все вокруг, словно пытаясь насытиться впечатлениями. И хотя все здесь было хорошо знакомо ей, теперь она смотрела на обстановку в доме совершенно другими глазами. После белых больничных стен, пустых коридоров, обитых мягкой тканью, палат, больше напоминавших камеры… Обилие цветов, картины, серебро, подсвечники были для нее вещами из другого мира. Из того далекого, почти забытого мира в котором она жила раньше.

Она жадно смотрела вокруг не в силах поверить, что все это когда‑то принадлежало ей. Все выглядело по–прежнему, но и как‑то по–другому. Что‑то неуловимо изменилось в атмосфере этого дома. Келли чувствовала это, но пока не могла осознать как это называется и почему так произошло. Может быть от стен, обитых прекрасными золотисто–коричневыми дубовыми панелями веяло каким‑то новым духом… Какой‑то новый дух поселился в этом доме, может быть это был дух приближающейся старости, может быть это можно было назвать какими‑то иными словами, но Келли казалось будто она уехала из одного дома, а вернулась в другой.

Может быть виной тому было отсутствие в доме Тэда. может быть что‑то еще. Но после того как в доме Кэпвеллов не стало молодых голосов, он превратился во что‑то другое. Во всяком случае ей показалось, что здесь, в этих великолепных стенах поселилось одиночество.

Келли даже не могла сказать нравится ей это или не нравятся. Сейчас она чувствовала себя в этом доме гостьей, которой лишь на мгновение удалось вырваться из душных затхлых коридоров психиатрической клиники. Давящая атмосфера больницы еще не полностью покинула ее и она не ощущала себя свободной так как прежде

Может быть если бы ей удалось посетить родной дом раньше она чувствовала бы себя по–другому, может быть она быстрее бы привыкла к свободе… Но сейчас, после долгих месяцев проведенных в клинике она сильно изменялась.

Призрак доктора Роулингса словно преследовал ее повсюду, не давая ни на секунду ощутить себя абсолютно свободной. Ей казалось — и в этом она была недалека от истины — что он вот–вот снова появится, появится здесь в ее родном доме, куда он не имеет права даже войти.

Все эти смешанные чувства в душе Келли, не позволяли ей ощутить атмосферу родительских стен, все‑таки даже небольшое количество времени, проведенное вне родного дома, сильно меняет человека. Он начинает ощущать себя совершенно по–иному, особенно если ему пришлось провести это время в таком зловещем месте как психиатрическая клиника доктора Роулингса.

Келли остановилась у картины» висевшей над свечным столиком в дальнем углу — «Похищение Ганимеда». Она вдруг вспомнила всю эту историю.

Ганимед был мальчик, герой древнегреческого мифа. Его считали красивейшим из смертных. Боги завидовали людям, у которых было это прекрасное дитя и, в конце концов, Зевс не смог совладать с собой. Он послал на землю своего орла, тот похитил Ганимеда, унеся его на небо к богам. Там он сделайся зевсовым виночерпием, а людям лишь осталось оплакивать утрату красивого мальчика.

Келли вдруг подумала о себе и едва не расплакалась. Лить огромным усилием воли ей удалось удержать в кулаке свое чувство.

Она повернулась к отцу и дрожащим голосом сказала:

— Все‑таки хорошо быть дома. Я так давно хотела попасть сюда, но мне никак не удавалось. Папа, почему вы не приезжали за мной?

СиСи внезапно растерялся. Он и сам не знал, что ответить дочери. Вообще‑то, он надеялся на то, что в клинике ей помогут. Ведь у заведения доктора Роулингса была вполне приличная репутация. До сих пор он был уверен в том, что Келли смогут там помочь. Поэтому такой вопрос у него даже не возникал.

Вот почему СиСи сейчас — может быть даже впервые за многие годы — почувствовал, что не знает как разговаривать с дочерью. Она задала простой вопрос, а у него не было ответа. Точнее, если бы все это произошло еще несколько дней назад, он бы, наверное, уверенно рассказал Келли о том, что ей должно быть хорошо в клинике, что она должна выполнять все указания доктора Роулингса, о том, что ее там вылечат. К сейчас — не мог… Точнее умом он понимал, что должен успокоить ее, как‑то привести в чувства, но сердце отказывалось повиноваться.

Келли подошла к отцу поближе и с надеждой заглянула в глаза.

— Папа, почему ты молчишь?

Но вместо того, чтобы ответить честно и откровенно на ее вопрос, СиСи вдруг начал сыпать казенными фразами.

— Понимаешь, Келли, так надо, так необходимо… Это должно помочь тебе. Ты должна выполнять все, что требуют от тебя в клинике. Тогда тебе станет лучше. Потом может быть когда‑нибудь мы сможем тебя забрать оттуда…

СиСи словно механически повторял заученный текст, его разум смог перебороть его чувства.

— Полиция сбилась с ног, разыскивая тебя по городу…

Келли почувствовала, что отец все так же далек от нее, как и прежде.

Она отвернулась и отчужденным голосом сказала:

— Я знаю, я слышала вой полицейских сирен…

Си и растерянно стоял за ее спиной.

— Почему ты сбежала аз больницы?

Глаза Келли наполнились слезами, заламывая руки она сказала;

— Отец, мне очень нужно было повидаться с вами, я так соскучилась по родному дому, по всем вам…

СиСи развел руками.

— Но ведь ты могла попросить доктора Роулингса, чтобы он передал нам о твоем желании увидеться. Я думаю, он исполнил бы твою просьбу. Кто‑нибудь или я, твоя мама приехали бы к тебе в клинику и поговорили с тобой.

Келли снова заплакала.

— Но ведь вас не было там так давно… Я просила доктора Роулингса, чтобы он хоть ненадолго отпустил меня, но…

— Разве тебе обязательно нужно было покидать клинику, чтобы повидаться с нами?

Она убежденно кивнула и сквозь слезы сказала:

— Да, я не могу… То есть мне там очень плохо и даже разговаривать с вами в этой клиники я не хотела. Это напоминает свидание в тюрьме. Но ведь я не преступница. Почему они не разрешали, мне увидеться с вами? Почему они не разрешала мне навестить свой родной дом? Разве я могла причинить здесь кому‑то вред? Ведь это не так, папа!.. Правда? Ведь я так соскучилась по вам!

СиСи снова почувствовал прилив глубокой нежности к дочери и заключил ее в свои объятия.

— Келли, дорогая, успокойся, пожалуйста. Я тебя прошу… Не плачь… Мы тоже скучаем по тебе, — тихо говорил он ей на ухо, нежно поглаживая по волосам.

Прижавшись к отцу девушка плакала навзрыд, заливая слезами полы пиджака.

— Папа, мне так плохо. Они только и делают, что заставляют меня пить таблетки. А доктор Роулингс своими методами лечения все время сбивает меня с толку, я никак не могу вспомнить, что со мной произошло. Он пользуется гипнозом для того, чтобы узнать, что я знаю я чего не знаю, что помню и чего не помню. Может быть, в этом состоянии я что‑то и рассказываю ему, но ведь для меня это остается таимой, я же не знаю о чем говорю. Папа, если бы мне удалось вернуться домой, я бы обязательно все вспомнила.

Она смотрела на СиСи такими полными надежды и горя глазами, что он не нашелся что сказать. Он чувствовал, что должен как‑то подбодрить Келли, но разум снова брал свое.

— Ты знаешь, — наконец сказал он, — я не могу помочь тебе.

— Но почему, почему?

СиСи принялся оправдываться.

— Я просто не могу забрать тебя оттуда. Мне не разрешают сделать это. Ну неужели ты не понимаешь? Они не дадут мне этого сделать.

Не веря своим ушам, Келли отступила на шаг.

— Папа, но ты ведь можешь что‑то сделать? Ведь можно что‑то придумать!.. Мне там так плохо… Я не хочу там больше находиться!.. Забери меня оттуда.

— Дорогая, неужели ты не понимаешь? На этот раз я не могу тебе помочь. Врачи все сделают так как нужно.

Келли снова почувствовала вырастающую между ней и отцом стену отчуждения. Он не понимал ее. Он пытался отгородиться от ее проблем, от ее несчастий какими‑то нелепыми объяснениями. Она видела в его глазах доброту, но слова, которые он упрямо повторял, были так далеки от того, на что она надеялась.

— Папа, почему ты говоришь мне о врачах? Я сейчас не хочу даже слышать об этом. Ты не представляешь, что они делают со мной!..

СиСи снова развел руками. Вообще, во всем его облике была такая растерянность и бессилие, каких Келли никогда раньше не замечала за ним.

Она помнила отца совсем другим человеком — властным, решительным, предприимчивым, он всегда мог добиться цели, любой цели, которую пожелает, в его распоряжении были огромные богатства и огромные возможности и он, не раздумывая пользовался имя для того, чтобы достичь намеченного.

Однако, сейчас перед ней стоял совершенно яру человек. Человек, который не хотел прийти ей на помощь. Почему было так, она не понимала. Ей казалось, что отец должен мгновенно откликнуться на ее просьбу и предпринять все возможное, чтобы освободить ее из этой клиники. Тем более, что она уже почти полностью оправилась от перенесенных душевных травм и чувствовала себя с каждым днем все лучше и лучше. Правда это происходило не благодаря лечению в клинике доктора Роулингса, а вопреки ему. По совету Перла она перестала принимать таблетки, которыми ее постоянно пичкали в невероятных количествах, большее время они проводили за разговорами… И, вообще, с появлением Перла в клинике доктора Роулингса, Келли осознала, что положение ее не так уж безнадежно. Перед ней забрезжил неясный пока еще лучик надежды. Однако уверенность в том, что все у нее будет в порядке укреплялась с каждым днем все сильнее и сильнее.

Если бы только отец мог понять это и пойти ей навстречу, она бы быстро вспомнила все и снова вернулась к нормальной жизни.

Однако, СиСи пытался убедить ее в обратном.

— Келли, выслушай меня. Ты была больна, теперь только врачи могут помочь тебе. Поверь мне, только они в состояния это сделать.

Келли расстроенно отвернулась.

— Ты должна доверять им, Келли, — продолжал уговаривать ее СиСи, — врачи не сделают тебе ничего дурного. Они хотят просто вылечить тебя.

— Нет — вскричала она. — Я не верю им! Они не хотят помочь мне!.. Я не знаю, чего они хотят от меня, но помощи от них нет.

— Ну что ты, Келли, — успокаивающе сказал СиСи. Это не правда, ты ошибаешься, врачи всегда помогают. Они должны делать это, их обязывает к этому клятва…

— Это — правда! — закричала она, взмахнув рукой. — Перл…

Келли вдруг осеклась на полуслове, сообразив, что выдает ужасную тайну. Поэтому она поспешила перевести разговор, с тем, чтобы отец ничего не заметил.

— Леонард сказал, что только я сама могу себе помочь. Он сказал, что у меня вполне достаточно сил, чтобы помочь себе самой. А вмешательство других может только помешать этому.

СиСи настороженно посмотрел на дочь.

— Кто такой Леонард?

Келли смущенно отвернулась и пробормотала;

— Один из наших пациентов…

СиСи нахмурился.

— Ах, так это он помог тебе сбежать из клиники?

Она прошла в дальний угол гостиной, не отвечая ее вопрос СиСи, поэтому ему еще раз пришлось окликнуть ее.

— Келли, ты слышишь меня?

Она замерла на месте а нервно теребя пальцы ответила:

— Отец, разве ты не рад меня видеть?

— Конечно, рад! — воскликнул он. СиСи направился к дочери, протягивая к ней руки и пытаясь обнять.

Однако, она оттолкнула его и отскочила в сторону, словно ее ударило током.

— Келли, я ужасно рад тебя видеть… — растерянно произнес СиСи. — Не понимаю даже как это могло такое прийти тебе в голову?..

Она порывисто воскликнула:

— Тогда почему ты задаешь мне такие вопросы? Почему ты уговариваешь меня подчиняться врачам? Ты разговариваешь со мной так же как и они я ведешь себя так же…

— Я пытаюсь помочь тебе!..

Келли снова зарыдала, прижимая руки к груди.

— Тогда не отправляй меня обратно… Отец, не делай этого! Я теперь стала сильнее, мне лучше. Я знаю это.

— Знаю, знаю, дорогая… — торопливо произнес СиСи. — Я вижу, что тебе уже значительно лучше.

Она снова заговорила с надеждой, пытаясь убедить отца выполнить ее просьбу.

— Может быть, если я вернусь домов, я поправлюсь совсем скоро и вспомню, что случилось в отеле. И весь этот кошмар исчезнет… Если мы опять будем вместе, мне гораздо быстрее станет лучше…

Но СиСи не нашел в себе сил выдержать умоляющий взгляд дочери. Он опустил глаза и потупившись слушал ее.

Келли почувствовала, что слова ее пропадают впустую и взмолилась:

— Папа, ну, пожалуйста!.. Не заставляй меня возвращаться туда. Если ты любишь меня, не делай этого! Не делай…

Девушка почувствовала как у нее подкашиваются ноги и упала в объятия отца.

ГЛАВА 9

Воспоминания. Мейсон снова обращается мыслями к Мэри. Иден удается спастись. Келли возвращают в психиатрическую клинику. Круз обнаруживает жену не где‑нибудь, а в доме окружного прокурора.

Мейсон, покинув родительский дом, направился к отелю «Кэпвелл».

Он медленно брел по улицам, и запахивая полы пиджака, ежился словно дувший со стороны океана ветер нес не свежесть, а настоящий зимний холод.

Сейчас он выглядел как лишившийся всего и позабытый всеми бродяга. Только дорогой, но измятый костюм напоминал о том, что его хозяин знал лучшие времена.

Несмотря на позднее время улицы были многолюдны и шумны.

Мейсон пересек площадь перед церковью и двинулся мимо парка. Тут он увидел зрелище, которое настолько привлекло его внимание, что ему пришлось несколько раз открыть и закрыть глаза, чтобы убедиться в том, что это не наваждение.

По аллее вереницей тянулись теннисисты, они шли группками по двое, по трое. Это были молодые люди в отутюженных белых брюках — все сплошь «первые любовники». Казалось, что где‑то неподалеку снимают художественный фильм и режиссер проинструктировал их в последний раз, напомнив о том, что у церковной паперти напротив парка неуместно пересчитывать деньги в портмоне и теперь пропускал их по очереди перед объективом кинокамеры. Они бодрым шагом шли по аллее в зеленоватом вечернем сумраке.

Мейсону они напомнили ходячие стебли спаржи, словно целая процессия спаржевых человечков двигалась по заранее установленному маршруту.

Эти стебельки обходили вокруг церкви, пересекали улицу и скрывались в воротах.

— Что за чушь? — пробормотал Мейсон. — Сегодня, что — теннисный клуб дает банкет в парке?

На матч во всяком случае это не похоже. Когда идет матч, с кортов непрерывно доносятся глухие удары, упруго ударяются о землю яркие желтые мячи.

Мейсон вдруг отчетливо представил себе ярко–красный гравий кортов, восклицания, смех, звон стекла у буфетной стойки, уставленной яркими бутылками с прохладительными напитками. А дальше на берегу океана движутся мачты невидимых кораблей с пестрыми флажками, словно чья‑то невидимая рука управляет ими из‑за кулис, тянет их вдоль сцены, и они исчезают на горизонте.

Мейсон, споткнувшись, застыл на одном месте. Эта все незаканчивающаяся вереница теннисистов никак не могла отпустить его внимание. Он попробовал считать эти стержни спаржи, дефилирующих по аллее, но вскоре ему это надоело. Дойдя до двадцати, Мейсон сбился со счета, а они все шли и шли, смеялись, разговаривали друг с другом, резвые стебельки спаржи. Все одинаковой величины, все одинаково белые и одинаково тонкие… Эти спарживые фантомы, весело улыбаясь, проходили мимо и оживленно обменивались впечатлениями. И, в конце концов, Мейсону пришлось примириться, что это не сон и не игра его больного воображения.

Мейсон еще раз убедился в этом, когда аллея парка опустела. Призрачная процессия окончилась самым обычным способом, чем и доказала свою реальность.

Низко наклонив голову и поплотнее запахнув пиджак, Мейсон направился дальше. Будто еще раз желая напомнить о его реальном наваждении, парк выплюнул в опустевшую аллею новую порцию спаржи. Пять одинаковых стебельков белых и тонких — это замыкающие праздничное шествие запасные игроки. Обогнув церковь, они, как по команде, повернули налево, пересекли улицу и исчезли…

Мейсон неприкаянно брел по улицам, заглядывая в витрины еще работавших магазинов и ресторанчиков словно бездомный, который вынужден тратить свое время именно на созерцание праздника других.

Мейсон остановился у рыбного магазина, привлеченный запахом. Худой мускулистый негр выставлял в глубокой витрине бадьи с донным льдом. Рыба лежала ровным строем, она словно плыла, выгнув спины, но по крошеву дымящегося льда — кроваво–бронзовая, зелено–малахитовая, дымчато–полотая. Здесь же у стекла сгрудились омары, повесив усики. Сильный запах реки теребил нос, вызывая непроизвольное желание прикрыть его.

Племенная рыба томилась словно живая в белом полупрозрачном льду.

Это зрелище вдруг напомнило ему, как в студенческие годы он часто посещал Нью–Йорк. Когда в Гарвардском университете наступало время каникул, Мейсон вместе со своим другом Биллом Мейстером отправлялся в поездки по равным городам США.

Запах рыбы у него прочно ассоциировался с Нью–Йорком и Новым Орлеаном.

Особенно запомнилась ему первая поездка в Нью–Йорк. Они с Биллом бродили по городу пешком, ездили из автобусах и подземкой, все время спорили и в чем‑то признавались — само собой, не без прикрас — и отдыхали в угловых аптеках, закусочных, городских парках, салунах, гостиных отелей, пока, вконец выдохшись, не оказались на озаренной закатным солнцем из‑за Гудзона могильной плите кладбища Святой Троицы, где‑то в северо–западной части Нью–Йорка, кажется на сто пятьдесят седьмой улице. Мейсон тогда отметил, что уроженец Нью–Йорка, подобно парижскому бездомному или неаполитанскому босяку, конечно же, не обитает я не проживает в родном городе: он служит ему обжитой до последнего дюйма берлогой, а также любимым и одновременно ненавистным градом земным, с которым и за который надо биться, где надо только мечтать, а потом умереть, вернув праху прах.

Билл тогда заметил, что всякое кладбище имеет большое достоинство: покой и бесплатный — если только на время, попользоваться — вход, причем это последнее его всюду привлекало и не потому, что он бережлив или окуп, просто терпеть не мог объектов наживы. Так, например, Билл иногда спрашивал: «Ну, а куда теперь тебя тянет, Мейсон?» А он отвечал: «Я еще никогда не бывал в Китайском квартале, в Гарлеме, в Гринвич Виллидж, на Бауэри, в Адской Кухне…» И тогда Билл» не прерывая беседы поднимал палец в знак согласия, осматривался по сторонам, чтобы сориентироваться и продолжая разговаривать, шел к нужной станции подземки и выводил Мейсона наверх — рядом и поблизости с тем самым салуном, закусочной или рестораном, на который он нацелился

Билл знал наперечет лучшие городские плавательные бассейны (бесплатно или почти что); места, где можно было послушать хорошую музыку (бесплатно или почти что); любопытные частные художественные галерея (бесплатно). И предлагая на выбор развлечения на открытом воздухе, вел Мейсона от Аркад к зоопарку в Бронксе через Ботанический сад, а оттуда в Зоосад в Центральном парке (бесплатно) и даже на запруженный народом Кони–Айленд, к аттракционам (бесплатно), аквариуму к китенку. В Центральном парке, который расположен в северной части Манхэттена между пятьдесят девятой и сто десятой улицами и между Пятой авеню и Сентрал–Парк–Уост, они обычно останавливались отдохнуть и перекусить на скамеечке возле озера — тяжело было за один раз пройти две с половиной мили, на которой растянулся Центральный парк в длину.

В зоологическом уголке Мейсон и Билл всегда вспоминали нашумевшую в то время пьесу Эдварда Олби «Это случилось в Зооуголке», действие которой происходило именно там, где они стояли. На аллеях для верховой езды они старались не появляться, потому что там то и дело проносились шикарные всадники на холеных, ухоженных лошадях вместе с такими же шикарными спутницами на еще более холеных и еще более ухоженных лошадях. А вот проехаться на велосипеде по аллее для велосипедистов их иногда тянуло. Тогда они брали напрокат (почти бесплатно) велосипеды и неторопливо катались между густыми нагромождениями зелени.

На Молле, аллее для гуляния, украшенной скульптурами, где в летнее время всегда играл какой‑нибудь духовой оркестр — например, местного пожарного Управления или национальный ирландский — они обычно клеились к девушкам. Надо сказать, что довольно часто такие похождения кончались ночью, проведенной с какой‑нибудь малознакомой студенткой Бернардского колледжа или из Брин Мора, которая точно так же, как они, проводила летнее время, бродя по закоулкам нью–йоркского чудовища.

Грандиозным достоинством Центрального парка было также и то, что в театре «Дэлакорт» (бесплатно) можно было посмотреть какие угодно пьесы Шекспира.

Самые прекрасные впечатления остались у Мейсона от посещения зоопарка в Бронксе. Когда Билл сказал, что это самый большой зоопарк США, Мейсон не поверил — просто однажды он побывал в лос–анджелесском зоопарке и ему показалось, что больше, чем это грандиозное место, в Америке ничего быть не может. Однако, оказалось, что он ошибался. Особенно впечатлил его «мир темноты» — гигантское таинственное помещение, в котором жили ночные животные. Там обитало нечто мистическое — в любое время дня, через специальные стекла можно было увидеть ползающее, шипящее, свистящее и издающее самые разнообразные звуки ночное животное братство.

Мейсон даже немного побаивался и одновременно чувствовал притягательную силу этого места.

Они с Биллом также подолгу задерживались в бизоньем парке и на площадке для слонов, где эти животные жили в почти естественных условиях.

Посещения Кони Айленда, острова в пригороде Нью–Йорка, где расположено огромное количество развлечений и аттракционов, они совмещали с загоранием на пляже и купанием в не слишком теплых водах залива.

Был, однако, район, где проводник Мейсона Билл Мейстер чувствовал себя по–хозяйски — хотя и признавал, что этот заповедник искусств ни с какой девушкой не минуешь — средоточие города: дорогие отели, кинотеатры, театры, консерватория, опера, шикарные рестораны, фешенебельные кафе, престижные заведения, втиснутые между Сорок второй улицей и парком. Билл соглашался с Мейсоном, что без своего ослепительного Центра, Нью–Йорк был бы немногим ярче, например, той же Филадельфии, равно как лишь причудливый горизонт отличает зрелище деловой части Нью–Йорка от заезжей и занюханной, заброшенной и уютной Бостонской бухты.

Столичная цитадель искусства мозолила им глаза, напоминая о том, что вкусу и мастерству неизбежно сопутствуют пошлая шумиха и наглое вымогательство, поэтому они предпочитали зайти в музей Американо–индейского Фонда в Вест–Сайде на Пятьдесят седьмой улице (бесплатный, разумеется), нежели блистать на премьерах в опере и транжирить последние родительские деньги на шикарные обеды в не менее шикарных ресторанах.

Устав ходить по городу и разнообразным бесплатным развлечениям, они вспоминали о ближайших участках ничейной земли, предпочитая отдыхать на кладбищенском островке, между тем как остальные жители Манхэттена грудью прокладывали себе дорогу под землю и из‑под земли, чтобы подобно праздношатающимся студентам вроде Билла и Мейсона прилечь на диваны в своих крохотных укрытиях и насладиться покоем.

Они ходили по улицам, музеям, паркам, скверам и разговаривали, разговаривали, разговаривали…

Они успели наговориться о природе доверия между мужчинами и недоверия между мужчинами и женщинами, о мужском прямодушии и женской уклончивости, о тайной прочности любовных связей и тайной зыбкости брака, от независимости любовниц в отличие от зависимости жен, о недостоверности исторических памятников и еще меньшей достоверности изустных воспоминаний, об упадке и крахе цивилизации (при этом успевая завернуть не в один бар).

Особенно интересно было разговаривать Мейсону с Биллом о психологии ньюйоркцев. Они пришли к выводу, что, наверное, здесь есть блаженные обитатели — очень–очень богатые люди, кому нечего делать кроме как разгуливать по Центру, совсем небольшому: примерно двадцать кварталов с севера на юг и три–четыре с запада на восток, а вот остальным девяносто девяти процентам, по их мнению, в Нью–Йорке жилось довольно неуютно.

Они вели себя как люди в своих камерах, именуемых кабинетами, но на улице становились грубыми, крикливыми, запальчивыми, наглыми, обидчивыми и пугливыми, как белка без деревьев или бездомные коты.

Мейсону и Биллу казалось, что если распихать этих ошалелых манхэттенцев обратно по их клетушкам–укрытиям, они и там покоя себе не найдут.

Судя по внешнему виду жителей, особенно центрального Нью–Йорка, уже давно миновали те райские дни, когда марктвеновский делец откидывался в кресле вертушке, водружал нош на стол, жевал сигару, сплевывал и заводил речь о том, о сем.

Золотой век американской культуры канул в прошлое вместе с медной плевательницей.

Но главный вывод, к которому они пришли — между рекой Гарлем и Уолл–Стритом — поглощается больше питьевой соды, чем на любом другом земельном отрезке за всю историю человечества.

В этом их убедило не однократное посещение бесчисленных баров и ресторанов, кафе и закусочных и прочих учреждений, характерных для современного состояния американской культуры, нежели оперные театры и консерватории.

Правда, в оперных театрах они тоже бывали. Мейсону очень понравился «Метрополитен Опера». Но, как ни странно, там не всегда давали оперные спектакли. Например, однажды им повезло и они посетили концерт Дюка Эллингтона.

Мейсон вспомнил те времена: юноша в углу гостиной «Билтмор», в баре, в закусочной, ресторане, кафетерии, за окнами шумит Манхэттен, отель, Сорок третьи улица, суматошная Мэдисон–Авеню, Северный Ист–Сайд, Южный Ист–Сайд, Парк–Авеню, Гранд Арми Плаза, Уэст–Энд–Авеню, площадь Колумба.

Самым ценным своим нью–йоркским приобретением он считал полную свободу. Мейсон чувствовал, наконец, что с него спали все оковы. Наконец‑то, у него закончились все проблемы с отцом. Он почувствовал, что скинул с плеч тяжелое бремя.

Избавившись от чувства ответственности перед семьей и близкими, которая в юности отягощала каждый его поступок, он испытал это блаженное чувство свободы.

Он вспомнил, как однажды, после очередной поездки в Нью–Йорк, расставаясь с Биллом Мейстером, тот спросил его:

— Как ты чувствуешь себя после этой поездки?

Мейсон ответил:

— Я кое–чему научился.

— Например?

— Например, я научился смотреть человеку на руки, чего раньше никогда не делал. Стал видеть не просто дома и деревья, а замечать, как они выглядят на фоне неба. Здешняя архитектура очень располагает к этому.

И еще я научился тому, что тени не черные, а цветные».

Билл усмехнулся.

— Ты думаешь, что это остроумно?

— Если бы это не было остроумно я бы повесился, — весело ответил ему Мейсон.

Обретенные за годы, проведенные вдалеке от родительского дома, свободу и самостоятельность, Мейсон не променял бы теперь ни на что.

Он прочитал множество книг по философии — все, что попадалось под руку. За каждое новое философское учение он брался с жадностью, надеясь найти в нем руководство к жизни. Он чувствовал себя путником в неведомой стране и, чем дальше он продвигался вперед, тем больше захватывало его путешествие. Он читал труды философов с таким же волнением, с каким другие читают бульварные романы: сердце его возбужденно билось, когда в этих стройных формулах он находил подтверждение своим смутным догадкам.

У Мейсона был практический ум юриста, и он с трудом разбирался в отвлеченных вопросах, но, даже когда он не мог уследить за рассуждениями автора, ему доставляло удовольствие следить за сложным ходом мысли, ловко балансирующей на самой граня постижимого.

Иногда и великие философы не могли ответить на то, что его мучило. А к некоторым из них он чувствовал духовную близость.

Мейсон сравнивал себя с исследователем Африки, который неожиданно попал на обширное плоскогорье, покрытое высокими деревьями и зелеными лужайками и вообразил, что находится в строгом английском парке.

За годы учебы Мейсон пришел к выводу, что не поступки — следствие образа мыслей, а образ мыслей — следствие характера. Истина тут ни при чем. Истина вообще не существует. Каждый человек сам себе философ и сложная система, придуманная знаменитыми философами прошлого, годится разве что для писателей.

Странным образом это желание: постичь свободу и разум сочетались в нем со стремлением поступать самостоятельно и не обращать внимание на предрассудки, крепко укоренившиеся у окружающих.

Всем этим он был обязан в том числе и многочисленным поездкам, которые обогащали его впечатления и наполняли душу воображением и восторгом.

Второй город, который вспомнился ему сейчас, был Новый Орлеан.

Мейсон вспомнил, как побывал там однажды в апреле. У него выдалась неделя отдыха и он решил посветить ее поездке в этот город, в котором никогда не бывал. Город обволакивала липкая мгла. И Мейсону вспоминались встречавшиеся ему в книгах описания африканских сирокко. На неоглядной глади Миссисипи застыли огромные, похожие на призраки, танкеры. Жары не было, но парило по–майски. Такая тропическая погода очень понравилась Мейсону.

Франко–испанские дома восемнадцатого века, чугунные решетки, дворики были великолепной декорацией. Мейсон от души был благодарен жителям города за то, что их сохранили хотя бы для туристов.

Кормили везде превосходно. Особенно великолепными были рыбные блюда. За неделю пребывания в Новом Орлеане он посетил, наверное, все рыбные ресторанчики города и пришел в неописуемый восторг от их кухни.

Это было какое‑то невообразимое сочетание французско–испанской и латиноамериканской, англо–саксонской, немецкой и еще Бог знает каких поварских школ. В результате чего, из совершенно заурядных тунцов, лососей и креветок они умудрялись приготавливать такую невероятную вкуснятину, что до сих пор Мейсон скучал по этой кухне.

Жизнь в Новом Орлеане протекала в спокойном ритме.

Именно тогда Мейсон понял, что такое настоящий классический джаз.

Только в Новом Орлеане его смутно донимала память иных мест, иных времен, навевая знакомое ощущение чего‑то вневременного. Именно тогда Мейсон понял, что это, наверно, и есть жизнь.

От этого города у него осталось много непреходящих впечатлений. И все разные. Но ни одного «романтического» (убийственное слово из путеводителя, где оно относится к старинным кварталам). Будучи студентом юридического факультета, его, естественно, в первую очередь интересовали деловые закоулки уголовного суда, местные особенности процессуального законодательства и, разумеется, тамошний университет.

В университете Мейсон подружился с двумя–тремя редкостными людьми. Особенно ему понравилось знакомство со старым историком, который, не щадя никаких сил и времени, записывал последние слабые, отзвука негритянской музыки, расплеснувшейся вверх по великой реке Миссисипи и ее притокам, захлестнувшей весь мир: надгробный плач, блюзы, праздничные танцы, гулкую медь похоронных и поминальных маршей, оглушительных, как пулеметные очереди в жестяных хижинах, где, кстати, и записаны были лучшие образцы этой музыки. Но отношение этого города к самому себе невероятно удивило и поразило Мейсона.

Как‑то с ним произошел один случай. Поначалу он показался Мейсону забавным, но затем, немного поразмыслив над тем, что с ним случилось, Мейсон решил, что случай этот очень характеризует самоощущение новоарлеанцев. Утром, завтракая в своей гостинице, он сидел за одним столиком с приезжим нью–йоркским предпринимателем. Поняв по калифорнийскому акценту Мейсона, что он не здешний, житель Нью–Йорка безразлично спросил его. «Как вам тут нравится?» Мейсон сказал, что, вообще, ему очень нравится. Тогда приезжий из Нью–Йорка заметил: «Я сюда езжу по делам вот уж лет семь. Дутый городишко». Тогда Мейсон промолчал, поскольку каких‑то особых значительных впечатлений о городе у него еще не было. Затем, через пару дней, он познакомился в университете с местным преподавателем и с юристом, который стажировался на кафедре юриспруденции. Они пошли обедать и, поскольку с юристом Мейсон раньше не встречался, тот, естественно, задал ему банальный вопрос, который рано или поздно ожидает всякого заезжего во всяком небольшом городе: «Ну, и как вам наш город?». Мейсон взял да и брякнул: «Дутый городишко!». Это возымело на обоих жителей Нового Орлеана мгновенное действие. Юрист перегнулся через стол, схватил друга за руку и яростно простонал: «Керри, я когда мы с тобой выберемся из этой, богом проклятой, дыры?!» — и, выражаясь фигурально, оба заплакали навзрыд. После этого все трое прекрасно с очевидным удовольствием пообедали.

После великолепного обеда новоарлеанцы предложили Мейсону выпить. Он охотно согласился, поскольку никогда не испытывал особой склонности к абсолютно трезвой жизни.

— Сейчас мы закажем нечто особенное, — хитро улыбнулся преподаватель.

Он о чем‑то пошептался с официантом, и через минуту им принесли горячий пунш. Они стали его пить. Это был настоящий ромовый пунш. Перо дрогнуло бы перед попыткой описать его совершенство. Такая задача не под силу трезвому словарю и скупым эпитетам этого произведения — возбужденное воображение ищет возвышенных слов, цветистых, диковинных оборотов. Пунш зажигал кровь и прояснял голову; он наполнял душу блаженством, настраивал мысли на остроумный лад и учил ценить остроумие собеседника: в нем была неизъяснимая гармония музыки и отточенность математики. Только одно из его качеств можно было выразить сравнением: он согревал, как теплота доброго сердца; но его вкус и его запах невозможно описать словами. Такой напиток возможен был только в этом, единственном и неповторимом на бескрайних просторах Америки, городе, где смешалась испанская, португальская, французская и латиноамериканская кровь. Пунш напоминал пряные ароматы сундуков, где хранятся старинные наряды, кружевные бриджи, короткие панталоны, камзолы давно минувших дней; сюда можно было добавить едва уловимое дыхание ландышей и запах острого сыра… Только великий поэт мог бы описать достоинства этого непостижимого напитка и создать образы, полные чувственной красоты. Этот кабачок на Бербон–стрнт в этот безумный, невероятный напиток Мейсон запомнил на всю жизнь. Наверное, только парижский Монмартр сравнился бы с тем богатством впечатлений и образов, которые подарил Мейсону Новый Орлеан.

Именно там он узнал, что такое театрализованное отношение к жизни. Пример этого ему подали потомки прежних, первых жителей: Луизианы — носители горячей галльской крови. Именно этим — театрализованным отношением к жизни — можно было объяснить поведение жителей этого самого своеобразного города Америки. Они и сама не то что не скрывали, а активно демонстрировали эту необычную для среднего американца черту. Ему объяснили все это за кружкой пива в старой пивной на Вье–Карре его новые университетские друзья Пивной бар был одним из многих новоорлеанских погребков, сумевших без фальши сохранить простоту и привлекательность старины. Расписанные неизвестным художником стены — с морскими мотивами, с изображениями старых домов во французском стиле, которые кое–где еще сохранились в этом городе, и давно отслуживших свой век кораблей — переносили посетителя куда‑то вне времени. Публика здесь состояла из крикливых студентов и полупьяной молодежи, как и в большинстве нормальных кабачков. Правда, здесь можно было встретить и обычных нормальных трудяг: продавцов, матросов, клерков, в основном мужчин — в такие заведения ходят не для того, чтобы подцепить девчонку, сюда приходят, чтобы побеседовать с остроумным собеседником, выпить пива и хорошо и недорого поесть. Они заказали пиво и бифштекс из китового мяса. Столы здесь были расставлены двумя параллельными рядами. Приятели сидели у дальней стены. Рядом с ними расположился крупный мужчина в обычном пиджаке и с большим животом, в котором спряталась пряжка от его ремня; он сидел, наверное, пытаясь выудить прошлое из своей кружки пива. А может, он просто дремал. На дальней скамье у противоположной стены, сплетя пальцы рук, сидела молодая пара. Казалось, что они никогда и ни за что не оторвутся друг от друга. Проникая сквозь витражи, с набережной Миссисипи доносился шум уличного движения. Готовый бифштекс был то, что надо. Несколько молодых людей за соседними столиками шумно обсуждали последние политические события, громко выражая свое неодобрение продажностью местных политиков и судей. Потом начались танцы. Молодежь толклась в проходах между столами, выплясывая под звуки необычайно веселого свинга, доносившегося из стоявшего в дальнем углу джугбокса. Стараясь перекричать шум музыки, один из новых приятелей Мейсона говорил ему:

— Наш город — это один большой театр! Знаменитый новоорлеанский фестиваль, вопреки всем представлениям о нем, продолжается не просто один уикенд, это — вечный стиль жизни в нашем городе. Мы любим веселиться и любим показать себя, любим, чтобы и другие могли продемонстрировать свои достоинства, любим женщин. Ты знаешь, что такое «театрализованное отношение к жизни»?

Мейсон отрицательно помотал головой!

— Нет.

— Это очень просто, у французов это самое обычное дело. Оно всегда отлично давалось и русским. Немцам оно известно, но они обязательно переигрывают. Англичане не одобряют его с нравственных позиций. А итальянцы культивируют его, восхищенно вертясь перед зеркалами. Самое главное во всем этом — такое дарование омолаживает. Оно может побудить к самым благородным поступкам, самым героическим жертвам и к самым чудовищным глупостям. В нашем городе ты можешь встретить немало примеров и того, и другого, и третьего, но ты не сможешь отрицать того, что народ здесь душой и сердцем моложе, чем в любом другом городишке Америки. Такова жизнь здесь.

Все это разом нахлынуло на Мейсона, когда он медленно брел вдоль ярко освещенных витрин кафе и ресторанчиков. Санта–Барбара хотя во многом и была прямой противоположностью Новому Орлеану, порой давала примеры подобного же плана. Умудренные жизнью и опытом люди поступали иногда как зеленые юнцы, а внешне незрелая молодежь демонстрировала благородство и разумность поступков. Хватало здесь и глупостей, и обмана, и лжи, но такого театрализованного отношения к жизни здесь все‑таки не было. Даже те, кто жил бурными страстями, предпочитали не демонстрировать этого, а потому многие бурные события, происходившие вокруг, оставались для окружающих часто совершенно неведомыми. Мейсон брел все дальше по улицам, наметив конечной целью своею вынужденного вечернего путешествия отель «Кэпвелл», Хотя ему казалось, что до отеля еще далеко, на самом деле он проделал весь путь за несколько минут это только в мыслях он прожил сейчас целую вечность. Переворошив многие из своих воспоминаний, он как бы окунулся в прежнюю юную и беззаботную жизнь. Однако, остановившись перед дверью отеля и закинув голову, чтобы посмотреть наверх, на злосчастную широкую крышу, Мейсон понял, что времена беззаботности и безмятежной радости давно прошли. Сейчас он снова был наедине со своими переживаниями, и одна лишь Мэри могла служить собеседником, который всегда мог выслушать его и не осуждать его последние, пусть даже продиктованные слепым желанием мести, поступки.

Постояв несколько минут перед дверью отеля, Мейсон наконец потянул на себя дверную ручку. Он понимал, что выглядит со стороны как‑то смешно и нелепо, однако его тянуло туда, наверх. Там, где все это случилось, Мейсон надеялся найти разрешение вставших перед ним проблем. Поднимаясь наверх в лифте, он вспомнил горькие слова отца, сказанные им полчаса назад.

— Она хотела обо всем забыть, а ты настаивал на своем, ты настаивал! Твоя жажда места привела ее в отчаяние. Если бы не твое упрямство, она бы никогда не оказалась на той крыше. Обвиняя меня, Мейсон… можешь обвинить веса мир. Давай! Это все равно ничего не изменит… Виноват ветер, сынок, ветер!

Выйдя из лифта, Мейсон по лестнице поднялся наверх и ступил на злосчастную крышу. Гигантские рекламные буквы отсюда уже убрали, остались только сварные конструкции, на которых они еще совсем недавно крепились. Ветер здесь был еще сильнее, чем внизу. Мейсона по–прежнему знобило. Подняв воротник пиджака, он зябко прятал руки в карманы.

Здесь это все и случилось. Здесь стояла Мэри. Здесь она спорила с Джулией и Марком Маккормиком, здесь она пыталась отстоять свое право быть счастливой. Ей это не удалось. Мейсон не хотел сейчас думать о том, что привело ее на эту крышу. Каждый из тех, кто был в этом замешан, утверждал совершенно противоположные вещи. У Мейсона было свое твердое убеждение относительно виновников того, что произошло с его любимой.

Если бы ему хватило силы духа и мужества, он бы привел в исполнение все, что задумал, по крайней мере в отношении Марка Маккормика. Однако… Мейсон был слишком мягким человеком, чтобы вот так, запросто, отправить на тот свет другого, хотя бы тот и был на все сто процентов виноват перед богом и людьми. Мейсон не ощущал себя палачом. Конечно, ему хотелось бы выглядеть благородным мстителем, но он поступал так не из‑за того, что желал выглядеть лучше, чем есть в глазах других. Так диктовала ему совесть, так говорили ему его внутренние убеждения. Однако, жизнь часто оказывается сильнее, и невозможность исполнить задуманное так же естественно, как и все прочее. Мейсон вдруг почувствовал какую‑то смертельную усталость. Покинув то место, где погибла Мари, он медленно подошел к краю крыши и посмотрел вниз. Там все было по–прежнему: жизнь шла своим чередом, по улице ездили машины, проходили, обнявшись, влюбленные парочки, никто не видел Мейсона и не знал о чувствах, которые он сейчас переживает. Никто не мог сейчас помочь ему, кроме его самого. После всего, что произошло, Мейсон остался один. Он уже не рассчитывал ни на чью помощь я не собирался делиться ни с кем своим горем. Он просто хотел отомстить. Не получилось… Что делать дальше.

Мейсон не знал. По его небритой щеке покатил горячая слеза. Он смахнул ее и испуганно оглянулся, словно боясь, что кто‑то увидят его минутную слабость Но спутником его был только ветер — не такой сильный, как в тот вечер, когда погибла Моря, но такой же свежий и прохладный. Вытерев предательски выкатившуюся из глаза слезу, Мейсон снова стал разговаривать сам с собой. Точнее, он разговаривал с Мэри, обращаясь к ней, как к собеседнику, находящемуся перед ним. Для него она по–прежнему была жива. Ему казалось, что она слушает его с молчаливым укором.

— Я не делал этого, Мэри… Ты же знаешь, что я не делал… Я никогда бы не сделал тебе ничего, что причинило бы тебе боль. Отец не прав, я не мог толкнуть тебя на это… Ты же знаешь, как я люблю тебя. Мы должны были быть вместе… Всегда… Я не мог позволить Марку все разрушить. Я просто не мог… Прости… Извини меня.

Мейсон, как ни старался, не мог сдержать слез. Они сыпались на черную холодную крышу, отскакивая от нее тысячами брызг. Но он уже не замечал этого. Он видел перед собой ее обрамленное густыми русыми волосами лицо, ее милую улыбку — да, именно так, с улыбкой на лице она каждый раз являлась к нему в его видениях — и разговаривал с ней, не получая ответа. Самое ужасное было в том, что она не могла ничего сказать, она только слушала. Она слушала и улыбалась, и это заставляло Мейсона рыдать все сильнее, позабыв обо всем. Он размазывал по щекам слезы рукавом пиджака, и сквозь судорожные содрогания лишь ветер слышал его слова:

— Я так виноват перед тобой, Мэри! Прости меня…

Он закинул голову к небесам, словно надеясь услышать доносившийся оттуда ответ:

— Мэри, что мне сделать для того, чтобы ты простила меня? Как мне замолить этот грех?

Не добившись от небес никакого ответа, Мейсон перевел опустошенный взгляд вниз и умолк.

Его вдруг охватило острое желание разом покончить со всем этим. К чему все эти переживания, страдания, боль, горечь, разочарование? Зачем жить с этим? Зачем смиряться с тем, что произошло и от чего уже никогда не уйти? Если никто вокруг не понимает его, если ему не удалось отомстить за ее гибель, если он остался один — может быть, лучше одним прыжком избавиться от всего этого непомерно тяжелого груза.

Он уже совершенно серьезно думал о том, чтобы броситься вниз с крыши, однако остановила трезвая и холодная, как сталь ножа, мысль: «Но ведь тогда я не смогу встретиться с ней там! Самоубийцы не попадают на небеса. Праведники не бывают самоубийцами, а ведь только праведников ждет рай! Мы все равно будем с Мэри по разные стороны… К тому же, чтобы сделать такое, не нужно много мужества. Мужество требуется для того, чтобы жить. Да, мне не повезло. Но невезение — это оправдание для бездарностей я трусов. Мне нужно взять себя в руки, мне нужно жить с этим, иначе я больше никогда не смогу встретиться с Мэри. Я должая оставить себе последнюю надежду увидеть ее там, в загробном мире». Он мысленно приказал себе отойти от края крыши, чтобы не возникало даже соблазна броситься вниз. Этот поступок не послужит ему оправданием ни в чьих глазах, не поможет я ему самому, а только добавит еще одну крупицу в общее море несчастий я горя. Если он считает себя мужчиной, настоящим мужчиной, ему нужно прогнать все эти нелепые мысли о самоубийстве и учиться жить снова. Да, ему будет нелегко, его ждут новые испытания и, наверняка, разочарования, неудачи… Однако все это — его путь. Он должен избрать его и идти по нему уверенно и спокойно, не забывая в душе о том, что ему пришлось пережить.

Еще несколько показавшихся ему неимоверно длинными минут он стоял на крыше отеля, неподвижно глядя в небеса. Мейсон словно прощался с надеждой скоро увидеться с Мэри. Как ни странно, боль и горечь немного улеглись. Может быть здесь, на этом месте, осталась какая‑то частица души Мэри, которая вселилась в вето, Мейсона, и стала поддерживать его желание жить.

В конце концов Мейсону даже показалось, что он увидел где‑то далеко за темными, наплывавшими с океана тучами, лицо Мэри. Он встрепенулся и протер глаза — уж не показалось ли? Однако спустя мгновение он понял, что это его собственный образ Мэри, который теперь всегда будет стоять перед его глазами, куда бы он ни шел, где бы ни находился, о чем бы ни думал…

Если есть в этом мире справедливость, то все виновные в смерти Мэри рано или поздно понесут наказание — утешал он себя. Пусть не он будет носителем миссии возмездия, пусть это возьмет на себя случай или провидение — как кому угодно это называть. Он, Мейсон, уже сделал все, на что был способен. Сейчас Мейсон, в отличие от того, что думал прежде, охотно допускал, что случайностей в этом мире не бывает, и что все подчиняется одному закону, одной силе. Вполне возможно, что это так.

Мейсон вдруг почувствовал себя невероятно уставшим. Его ноги подкосились и, чтобы не упасть, он сам уселся на крышу, обхватив руками колени. Его трясло, словно в лихорадке, но душевная боль уже не была такой жгучей и невыносимой, как еще несколько минут назад.

Микроавтобус, в котором везли четырех мексиканцев, и где, спрятавшись в углу под старым одеялом, лежала, Иден, трясло на ухабах проселочной дороги. Она не знала, где они сейчас находятся, и от этого ее охватывал нараставший с каждой минутой страх. Она даже не догадывалась, где они сейчас и куда направляются. Точнее, она знала, что сейчас машина находится где‑то за пределами города в довольно необжитых местах. Это очень пугало ее — ведь, не дай Бог, ее здесь обнаружат, тогда — никаких шансов на спасение… Эти бандиты непременно расправятся с ней, как с нежелательной свидетельницей преступления. Оставалось только надеяться на какое‑нибудь невероятное стечение обстоятельств или счастливый случай, который поможет ей выбраться из этой передряги целой и невредимой. Интересно, получил ли Круз сообщение, которое она оставила у него на автоответчике? Знает ли он о том, что происходит, и, вообще, где он сейчас? У нее оставалась одна надежда только на Круза. Лишь он мог бы сейчас придти ей на помощь. Хотя Иден допускала возможность того, что ей удастся выпутаться каким‑нибудь другим способом, правда надежда на это была слишком мала. Может быть, ей удастся остаться незамеченной: ведь до сих пор она пряталась в микроавтобусе, и никто не обращал внимания на кучу какого‑то хлама, лежавшую в углу под рваным коричневым одеялом.

Однако, в следующее мгновение все надежды Иден выйти сухой из воды рухнули. На одном из извилистых поворотов проселочной дороги автомобиль вдруг резко тряхнуло, и один из мексиканцев, сидевший ближе всего к тому углу, в котором пряталась Иден, удал на нее.

Когда Иден завизжала от ужаса, мексиканец с перепугу поднял такой крик, что сидевший за рулем водитель мгновенно нажал на педаль тормоза. Заскрипев колесами, микроавтобус остановился.

— Что случилось?! — закричал водитель.

— Здесь… Здесь человек! — на ломаном английском объяснил один из мексиканцев.

— Что за черт! — выругался водитель и, выскочив из кабины, бросился открывать дверь в салон микроавтобуса.

Увидев в машине испуганно съежившуюся девушку, которая прикрывалась одеялом, он выхватил пистолет и, направив на нее, заорал:

— Выходи отсюда! Быстро!

Следом за ним в салон микроавтобуса втиснулся второй бандит. Только теперь Иден увидела их лица. Тот, что сидел за рулем, действительно оказался постарше, второй помоложе. Лицо первого было испещрено крупными оспинами, под глазом красовался внушительных размеров шрам. В руке он держал девяти зарядный люгер. Второй бандит больше похож был на сутенера — тонкие усики на верхней губе и маленькая бородка выдавали в нем человека с улицы. У этого в руке был короткоствольный револьвер кольт.

— Ты кто такая?! — недовольно заорал он. — Что ты здесь делаешь?

Иден испугалась так, что не могла промолвить ни единого слова. Она со страхом сидела в углу автомобиля, не зная даже, что ответить.

— А ну, вылезай из машины! — скомандовал бандит, который сидел за рулем. — Ты что, не слышишь? Побыстрее шевелись!

Иден стала выбираться из машины, в душе проклиная себя за свое излишнее любопытство. Сердце ее сжалось от страха в ожидании близкой расправы. Бандиты, разумеется, не шутили. Их искаженные от злобы и ярости лица, оружие в руках, дерганые движения говорили о том, что самое благоразумное сейчас для Иден — не дразнить их и повиноваться всем их указаниям. Поэтому она быстро вышла из машины, пробравшись между испуганно жавшимися к стенкам микроавтобуса мексиканцами. Они вполголоса перекидывались между собой короткими фразами на испанском языке.

Когда Иден выбралась из машины, бандит помоложе приставил пистолет к ее груди и грубо заорал:

— Я же тебя спросил, как ты здесь оказалась?! Ну, отвечай! Ты что, язык проглотила? Если будешь молчать, я тебя живо заставлю заговорить!

— Я, — растерянно пробормотала Иден, — я была в гараже… Я там случайно оказалась.

Бандиты переглянулись между собой:

— В гараже? Что ты там делала?

Увидев на их лицах ужасные злобные гримасы, Иден буквально потеряла дар речи. Она в ужасе прижалась спиной к стенке микроавтобуса и, хватая ртом воздух, не могла ответить ничего вразумительного,

— Я… Я… Потом… Я…

— Ну, отвечай же, когда тебя спрашивают! — заорал водитель. — Клянусь текиловой водкой, я пущу тебе пулю между ребер, если ты не ответишь, что там делала и как оказалась в машине!

Иден лепетала что‑то бессвязное:

— Я… Я… Я искала кое–кого, — она растерянно водила перед собой руками, невразумительно пытаясь что‑то объяснять.

— Кого ты искала? — крикнул молодой бандит. Она попыталась изобразить на лице кривую улыбку:

— Мне нужен был один парень… Я случайно зашла туда. Ну, вообще, нам надо было встретиться, а я не знала, где его найти. Мне сказали, что он должен быть в этом гараже. Вот так я оказалась там…

— Что ты несешь?! — разъяренно заорал водитель. — Какой еще парень? Там нет никаких парней, кроме нас! Если пытаешься обвести нас вокруг пальца, я вырву твое сердце И заставлю тебя сожрать его! А ну, быстро признавайся, что ты видела?

Иден оцепенело смотрела на него, не в силах оторвать глав от ненавидящего взгляда.

— Я… Я никому не скажу. Считайте, что я ничего не видела. Я буду молчать, я никому не расскажу ни о чем.

Она оглянулась на мексиканцев, которые растерянно переглядывались друг с другом. Водитель грубо расхохотался:

— Ты только послушай ее! Она творит, что никому ничего не расскажет! Знаешь, милочка, — он провел дулом пистолета по ее подбородку. Иден в ужасе отпрянула. — Вот что ним меньше всего нужно, тик это смазливая бабенка, которая уверяет, что она никому ничего не расскажет. Ты никому ничего не расскажешь только в одном единственном случае — если тебя пристрелить здесь же, на дороге, и вышвырнуть твой труп на съедение шакалам. Обещаю тебе, что мы можем организовать это немедленно, на месте. Для этого нам не понадобиться предпринимать никаких особых усилий. Чик — и ты уже в раю.

Едва он умолк, его слова подхватил второй:

— Тебе, наверное, понравится быстро попасть на небеса. Не успеешь оглянуться, а перед тобой уже святой Петр. Правда, я думаю, что прежде мы могли бы неплохо позабавиться с тобой. Посмотри, амиго, какая замечательная белая кожа! Я люблю блондинок. Я уже давно не был с блондинкой. Думаю, что ты, милочка, тоже не откажешься, когда я предложу тебе свои услуги.

— П… И… Почему? — еле выдавила из себя Иден. Бандит, спрятав револьвер за пояс, рассмеялся:

— Потому, что у тебя нет другого выхода. Потому, что если ты будешь сопротивляться, я пристрелю тебя немедленно. Ну как, нравится тебе мое предложение? Ты только скажи, и я мгновенно избавлю тебя от мучений.

Иден судорожно сглотнула. Это было худшее, что могло ожидать ее. Смерть, а перед этим насилие… Она стала в ужасе отступать назад вдоль стенки микроавтобуса. Молодой бандит приближался к ней с жадным блеском в глазах. Протянув руку, он негромко повторял.

— Ну–ну, не бойся, блондиночка, иди ко мне. Обещаю, что тебе будет хорошо со мной. Конечно, если ты не будешь брыкаться и дергаться. В противном случае мне придется огреть тебя по башке револьвером. Думаю, что это тебе понравится меньше, чем то, что я могу предложить тебе взамен.

Иден нашла в себе силы едва слышно промолвить:

— Не подходи ко мне.

— Да, я вижу, что ты боишься, — с ухмылкой на лице произнес бандит. — Но, уверяю, тебе нечего бояться. Ты что, не знаешь, какими бывают горячие латиноамериканские мужчины? Они способны доставить своей партнерше массу удовольствия. Ты бы не стала отказываться, если бы у тебя хоть раз а жизни был такой страстный любовник, как я.

Он резко двинулся вперед, и Иден взвизгнула:

— Не трогай меня! Я буду кричать!

Бандит рассмеялся еще громче;

— Ты можешь кричать здесь сколько угодно, тебя никто не услышит! Сейчас мы находимся в таком месте, где людей не бывает триста шестьдесят пять дней в году. Неподалеку весьма приятный каньон, где ты сможешь вполне заслуженно отдохнуть за свои труды. Будешь сопротивляться — сделаешь хуже только самой себе. Это, я думаю, красотка, не в твоих интересах! Слушай, я с тобой раньше нигде не встречался? Что‑то мне знакомо твое лицо. По–моему пару лет назад ты стояла на углу Джексон–авеню рядом с моими девочками. Она работали повыше кварталом. Не знаю, на кого ты работала, но ты, по–моему, сильно отбивала клиентуру у моих красоток.

Такого Иден вынести не могла. Она гордо вскинула голову и выкрикнула:

— Вы за кого меня принимаете?! Я что, похожа на какую‑нибудь уличную проститутку, которых вы сотнями привозите из Мексики для того, чтобы зарабатывать на них свои жалкие копейки?!

Бандит скривился:

— Если ты хочешь сказать, что ты богатенькая дамочка из благородного семейства, тебе же хуже будет. Таких у меня еще никогда не было. Я с удовольствием испробую такой свежий товар! Действительно, у тебя холеная кожа!

В разговор вмешался второй бандит:

— Если с нее содрать все это гнусное тряпье и одеть как надо, в мини–юбку, кожаный лифчик и туфли на высоких каблуках, вполне может сойти за одну из наших подопечных. Фигура у нее, что надо! Правда, грудь, подкачала, но ничего, все приобретается со временем. А если не получится, то найдутся любители и на такое!

Иден гневно воскликнула:

— Да как вы смеете такое говорить! Грязные негодяи! Я не позволю говорить мне такое, я скажу отцу, и он сделает из вас каторжников!

— Черт возьми! — воскликнул второй бандит. — Теперь я вспомнил, откуда я ее знаю! Я же видел ее фотографии в газетах! Она точно богатенькая дамочка!

— Я Иден Кэпвелл — гордо сказала она. — И вы не смеете так разговаривать со мной!

— А, — ухмыльнулся бандит, — так это твой папаша скупил половину города.

— Да, здорово, — сказал его подельник. — Интересно, что мы теперь с ней будем делать? Может, потребуем за нее выкуп? Я думаю, что папашка отвалят за все немалую сумму. Кому не захочется заплатить денежки только за то, чтобы вернуть такую блондиночку. Это был бы интересный вариант! Представляешь?!

Он хлопнул по плечу своего соратника.

— Наконец‑то мы с тобой разбогатеем! Я куплю себе Феррари я буду ездить отдыхать на Багамские острова. И больше не придется мотаться взад–вперед в этом вонючем автобусе к границе и обратно и возить этих вонючих потных рабов. А тебе не надо будет думать о том, как разобраться с конкурентами, и что сказать Блондину. Мы славно заживем, приятель!

Они радостно засмеялись. У Иден немного отлегло от сердца. Если они передумают и не станут расправляться с ней, то у нее появляется шанс спастись. Конечно, вполне возможно, что ей придется еще некоторое время провести в компании этих омерзительных типов, однако это все‑таки лучше, чем упасть на дно ущелья, на острые камни, между которыми течет вода. Иден поняла, что в некоторых случаях публичная известность — далеко не самое худшее, то есть, вообще, не так уж плохо быть известным, но иногда это может спасти тебе жизнь. Правда, она могла припомнить не один десяток случаев, когда то же самое стоило человеку жизни. Но, похоже, ей повезло! Сейчас запахло крупными деньгами, а бандиты не станут упускать такой шанс ИЗ своих рук. Если у них есть возможность взять заложника и получить за него выкуп, они обязательно должны воспользоваться таким случаем, а это уже что‑то! Если им пришла в голову эта идея, то у Иден появились шансы выжить!

Но в тот момент, когда Иден уже начала просчитывать в уме возможные варианты дальнейшего развития событий, неожиданная помощь пришла к ней со стороны. Точнее, сверху, с неба! Это было, словно появление чудесного ангела–спасителя — симпатичного, обтекаемой формы, с винтом сверху и пропеллером сбоку! Над тем местом, где стоял микроавтобус, послышалось сначала слабое, а потом все усиливающееся мерное жужжание — к ним приближался вертолет. Это был полицейский вертолет, потому что он освещал окрестности мощным лучом прожектора, подвешенного у него на пилоне.

— Полиция! — взвизгнул один из бандитов. — Что будем делать?

Второй мгновенно убедившись в том, что его напарник прав, выхватил револьвер из‑за пояса.

— Надо бежать. Черт! Всегда они не во время появляются!

— Ныряем в кусты!

— Подожди меня!

Они метнулись куда‑то в сторону, в темноту. В тот же миг луч прожектора на полицейском вертолете упал на стоящий посреди дороги микроавтобус с раскрытыми дверцами. Мексиканцы, испуганно сбившиеся в кучу в машине, тоже решили не дожидаться знакомства с полицией и в панике бросились врассыпную. Луч прожектора плясал над машиной, освещая одиноко застывшую фигуру девушки со светлыми волосами и в темной блузке с блестками. Хотя она по–прежнему была напугана происходящим, однако на лице ее блуждала радостная улыбка. Это было спасение! Неожиданное, невероятное, как бывает только в жизни. Прячем, это была не простая случайность. Если здесь, в такое время и в таком месте оказался полицейский вертолет, значит ее уже разыскивали. Хотя… Это могла быть и обычная полицейская операция по задержанию незаконно проникающих на территорию Соединенных Штатов иммигрантов с территории Мексики.

Как бы то ни было, Иден с огромным облегчением вздохнула, услышав многократно усиленный громадны» ми динамиками голос из полицейского вертолета:

— Ни с места! Это полиция! Всем поднять руки и оставаться на своих местах!

Радостно улыбаясь, она замахала руками и закричала:

— Сюда! Спускайтесь скорее сюда! Я здесь!

Рокот двигателя и шум лопастей спускающегося вертолета заставил ее зажать уши от все нарастающего шума. Но это был приятный шум, это был шум крыльев ангела–спасителя! И пусть ангел был железной птицей громадных размеров, пусть это был не улыбающийся мальчик с луком за спиной, она была готова молиться на него!

Когда вертолет опустился на землю, она, не дожидаясь, пока лопасти винтов остановятся, бросилась к выпрыгивающим на винтокрылой машины полицейским.

— Как я рада вас видеть! — закричала она. — Вы спасли мне жизнь! Я уже думала, что меня здесь убьют!

Один из полицейских узнал ее:

— Мисс Кэпвелл? — изумленно протянул он.

— Да.

Как вы здесь оказались? Иден радостно рассмеялась:

— Некогда не знаешь, куда забросит тебя жизнь!

— Я вам сейчас все расскажу.

Кортни и Перл бежали через полгорода к дому Кэпвеллов. Ловить такси было некогда и поэтому пришлось проделать весь путь бегом. Запыхавшись, они остановились перед домом, где сейчас находилась Келли. Перл согнулся, хватая губами воздух, — от быстрого бега у него закололо в боку. К тому же за последнее время он сильно отвык от физических нагрузок. Пребывание в запертых комнатах и узких коридорах клиники совершенно не располагало к тому, чтобы заботиться о поддержании надлежащей физической формы.

— Кортни, подожди! — задыхаясь, прошептал он.

Она же выглядела так, словно ей пришлось пробежать двадцать метров для того, чтобы успеть прыгнуть в отходящий автобус. Лишь раскрасневшиеся щеки и увлажнившиеся губы говорили о том, что она бежала. Перл мысленно отметил, что сейчас Кортни выглядит просто великолепно. Эти алые губки, покрытые румянцем щеки, блестящие глаза делали из нее просто красавицу. Наверное, когда‑нибудь где‑нибудь в другое время или в другом месте Перл охотно сделал бы ее предметом своего обожания, но сейчас ему было не до нее. Сейчас его заботила другая девушка — та, что находилась за дверью. Она была в опасности. Опасность состояла не в том, что она пришла к себе домой, а в том, что ей нужно было как можно быстрее возвращаться в больницу. Наверняка их там уже хватились и подняли на ноги всю городскую полицию для розысков сбежавших пациентов. Если сейчас поскорее не предпринять никаких мер самостоятельно, то все это может закончиться довольно плачевно — просто–напросто сюда приедет полиция и Келли насильно вернут в клинику, а потом посадят в изолятор на хлеб и воду.

Перл, который чувствовал себя ответственным за судьбу этой девушки, понимал, что он должен забрать ее отсюда. Однако не хуже этого он понимал и то, что появляться сейчас в доме Кэпвеллов в таком виде совершенно нет никакого смысла. Более того, это опасно. Ведь кроме двух докторов — Мора и Мороэлла, которые отправили его сюда, — а также Кортни, никто иной о его нахождении в психиатрической клинике доктора Роулингса не знал. Неизвестно, какие последствия ожидали бы его, если бы о его нахождении там узнал СиСи Кэпвелл. Хозяин дома, в котором он служил дворецким», был уверен, что Перл уехал на некоторое время в Бостон по делам личного характера.

Когда, немного отдышавшись, Кортни подошла к двери дома Кэпвеллов и взялась за дверную ручку, Перл воскликнул:

— Кортни, подожди! Не открывай дверь!

Она обернулась:

— Что с тобой? Ты не хочешь идти?

Кортни все еще была уверена в том, что ей удастся уговорить Перла не возвращаться в больницу. Ведь он вырвался на свободу! Что еще ему нужно, какие незаконченные дела могли оставаться у него в клинике Роулингса, кроме тех, что он уже сделал? Ведь он уже узнал правду о Брайане и просто обязан был вернуться на свободу.

Перл смущенно молчал. Ему было очень трудно разговаривать сейчас с Кортни. Ведь она уверена в том, что уже целиком принадлежит ей, хотя Перл заметил ев ревнивые взгляды в сторону Келли, когда они находились в его квартире. И обиду ее он заметил. Тем труднее ему было сейчас что‑то объяснять. Кортни подошла к нему:

— Перл! Объясни мне, что происходит?

Он поднял руки, пытаясь успокоить ее, но нужных слов пока не удалось найти:

— Кортни, я… Мне нужно… Мне не нужно…

Она поняла, что сбываются самые худшие ее ожидания. Все‑таки она надеялась, что Перл внемлет голосу разума и поддастся на ее уговоры. Она понимала, что если сейчас он не будет принадлежать ей, то он уже не будет принадлежать никому. Он даже не будет принадлежать обществу — его упекут обратно в больницу, и оттуда он уже вряд ли выберется так быстро, как получилось в этот раз.

— Объясни мне, что происходит? — потрясенным голосом сказала она. — Почему ты не хочешь пойти со мной?

Он наконец‑то обрел дар речи. Покачав головой, Перл сказал:

— Я не могу идти туда. Я не могу этого сделать. Сейчас это совершенно невозможно, — негромко произнес он. — Ты должна меня понять.

Она безнадежно улыбнулась и взяла его за руку:

— Перл! Пойдем со мной! Все в порядке. Ведь ты выбрался из больницы, все хорошо, ты теперь свободный человек и можешь идти куда угодно. Неужели тебе не хочется воспользоваться свободой? Посмотри вокруг — ведь все так прекрасно! Мы можем быть вдвоем теперь сколько угодно и ничто не может помешать нам.

Перл удрученно опустил голову:

— Я знаю, — ответил он. — Но я сейчас не могу… Ты понимаешь, Кортни, еще не наступил нужный момент. Если бы чуть–чуть попозже…

— Но почему, почему? — потрясение повторяла она. — Почему ты не можешь остаться?

Перл как‑то не слишком убедительно принялся объяснять:

— Понимаешь, у меня еще нет достаточно доказательств против доктора Роулингса.

— Доказательств? — переспросила она. — Для чего тебе нужны доказательства?

На лице Перла была такая кислая гримаса, что Кортни все стало понятно без слов. Точнее, все сказанные Перлом слова были лишними. Для нее было совершенно очевидно, что причина, побуждающая Перла остаться в психиатрической клинике доктора Роулингса, совершенно иная. Засадить Роулингса за тюремную решетку Перлу все равно не удастся, это же совершенно понятно — у него слишком много связей в высоких городских кругах. Но этот бессмысленный, с точки зрения Кортни, идеализм даже привлекал ее. Отталкивало другое — она боялась, что Перл увлечен Келли. Если это так, то она может навсегда потерять его. Это сильно настораживало и беспокоило ее. Вот почему она упорно, хотя и безуспешно, пыталась добиться от Перла объяснений, но только не выдуманных, а реальных.

— Я хочу засадить его за решетку. Но, еще раз повторяю, мне не хватает доказательств. Ну, сама подумай, Кортни. кто мне поверит, если я просто так, голословно, буду заявлять, что доктор Роулингс преступник в белом халате, что он применяет неправомерные методы лечения, что он просто–напросто убивает своих пациентов чудовищными методами лечения и безумными дозами лекарств. Что я им вообще скажу? И кто я такой — какой‑то Перл, даже без имени и фамилии, просто прозвище.

Кортни поняла, что не дождется от него того объяснения, которое больше всего интересовало ее. Поэтому она решила сама задать тот вопрос, который больше всего ее волновал.

— А зачем тебе нужна Келли?

Перл смутился еще больше. Было видно, что этот вопрос попал в точку.

— Я должен позаботиться о ней, — пытаясь выглядеть убедительным, сказал он.

Кортни переменилась в лице. Она надула губы и сверкнула глазами.

— С Келли все в порядке! — холодно процедила она сквозь плотно сжатые зубы. — Ты же знаешь, что она сейчас дома, здесь ее родители, с ней не может случиться ничего дурного.

Но Перл проявил завидное упрямство:

— Кортни, как ты не понимаешь! Я уверен в том, что ее папаша не собирается забирать ее из этого сумасшедшего дома Он хочет, чтобы она оставалась там и подвергалась опасности действительно превратится в полуживой робот, послушно выполняющий все указания Роулингса. Ты хочешь, чтобы она стала живым трупом? А ведь она может даже погибнуть после его опытов

Кортни смутилась:

— Ну, разумеется, я этого не хочу! Но ведь, насколько мне известно, теперь судья контролирует ход этого дела. Именно она решает, выпустить Келли Кэпвелл из больницы, или нет.

Перл кивнул:

— Вот видишь, ты все верно понимаешь! Да, она подозревается в убийстве, это так. У ее отца нет другого выбора, кроме как вернуть ее в руки Роулингса. Это значит, что у меня только один путь — я должен вернуться в это вонючее заведение и доказать раз и навсегда, что Роулингс злодей! Только там я смогу собрать необходимые для этого доказательства. Иначе все так и будут пребывать в уверенности, что доктор Роулингс прекрасный специалист, что в его клинике применяются самые передовые и современные методы лечения психических заболеваний, что у него прекрасная репутация среди членов Медицинской Ассоциация Южной Калифорнии, что в его клинике излечивают людей Но ведь это не так!

Перл уже настолько возбудился, что не заметил, как перешел на повышенный тон и начал размахивать руками:

— Я должен сделать все, чтобы доказать людям, что доктор Роулингс — преступник! То, что он погубил моего брата, это еще не доказательство для судей и высоких юридических инстанций. Они посчитают, что я — лицо заинтересованное и потому пристрастное. И даже, если я приведу к ним за руку самого доктора Роулингса, который подтвердит правоту моих слов, они даже пальцем не шевельнут для того, чтобы возбудить против него уголовное дело. Кроме писем моего брата у меня ничего не было, а это для суда — не доказательство. Поэтому я должен найти другие улики, которые бы убедили всех, в том числе и судей, что его нужно остановить!

Кортни бессильно опустила голову.

— Но Перл, — тихо промолвила она, — ведь мы с тобой уже однажды обсуждали этот вопрос. Ты тогда согласился с тем, что, будучи на свободе, ты сможешь больше сделать для Келли!

Он угрюмо покачал головой:

— Нет, Кортни! Я сейчас не могу сорвать с себя маску. Пока доктор Роулингс не знает, кто я, пока я могу вернуться в клинику, я сделаю это! Кортни, ты должна понять меня! Ведь я делаю это не ради себя, а ради всех тех, кого мучает и убивает этот негодяй с улыбкой изувера! Мы должны остановить его!

— Кто это — мы? — вскинула Кортни.

— Мы — это ты и я, потому что больше у меня нет ни одного помощника.

Она вздохнула:

— Перл, ты не представляешь, как мне жаль, что ты не можешь вернуться! Я так ждала этого момента, я надеялась, что ты сможешь безраздельно, без остатка, принадлежать мне. Вернее, мы сможем принадлежать друг другу. Но если это невозможно… — она умолкла, опустив голову.

Перл попытался ободрить ее. Он взял Кортни за плечи и заглянул ей в глаза:

— Не грусти, милая! Все будет хорошо, уверяю тебя Перл — парень что надо, он справится со всеми плохими ребятами и повезет свою красотку домой на белом коне! У нас еще будет время, мы сможем побыть друг с другом. А сейчас, — он улыбнулся, — сейчас у меня появилась новая идея.

Кортни вскинула голову:

— Новая идея? О чем ты говоришь?

Он заговорщицки поднял вверх палец:

— У меня возник новый план, который мы начинаем приводить в действие немедленно.

Кортни смотрела на него недоуменными глазами: Перл, а не хватит ли планов? Не слишком ли много идей для одного вечера?

Он хитро улыбнулся:

— Нет, я собираюсь использовать тебя в качестве разведчицы!

Она непонимающе мотнула головой:

— Как это?

Перл вдруг огляделся по сторонам, словно опасаясь, что кто‑нибудь может подслушать их разговор. Однако вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь легким шелестом ветра в листьях деревьев в саду.

— Я собираюсь послать тебя в дом, чтобы ты разузнала, там ли сейчас находится Келли, в каком она состоянии, как она себя чувствует, что делает. И еще узнай — что на уме у старика Кэпвелла? Мне обязательно нужно знать, как он настроен. Может быть, я ошибаюсь, но пока мне кажется, что он не захочет оставить Келли дома. Ты можешь сделать все это для меня? Я прошу тебя об этом!

Снова услышав имя соперницы, Кортни угрюмо насупилась. И хотя Перл надеялся услышать от нее слова согласия, она снова отрицательно покачала головой:

— Келли должна вернуться в клинику доктора Роулингса! Ты прекрасно знаешь об этом. Она обязана вернуться в больницу. Перл, пойми же это! Неужели ты хочешь вернуться туда вместе с ней? Перл потерял терпение:

— Но я нужен ей, Кортни. Без меня она не сможет продержаться там! — закричал он.

Тут же осознав, что совершил ошибку, он резко умолк и уже более спокойно продолжил:

— Извини, Кортни, извини… Послушай меня. Мне очень жаль. За последние две неделя я многое сделал, возможно, даже больше, чем за всю свою предыдущую жизнь. Может быть, я только сейчас наконец‑то понял, кто такой Майкл Болдуин Брэдфорд–третий.

Кортни изумленно посмотрела ему в глаза:

— А кто это? Он понимающе улыбнулся:

— Вот видишь, даже тебе это неизвестно! Майкл Болдуин Брэдфорд–третий — это я — Перл! А. Перл — это Майкл Би. И оба этих человека — очень славные ребята. Честное слово, они мне иногда самому нравятся.

Кортни с недоверчивой улыбкой покачала головой:

— Как странно ты говоришь, Перл. Раньше я думала, что понимаю тебя и знаю или догадываюсь о многом.

Он доверительно заглянул ей в лицо:

— А что же теперь?

Она пожала плечами:

— А теперь я и сама не знаю, кто ты. То ли Майкл Би, то ли Майкл Болдуин Брэдфорд — какой ты там по номеру, третий? — то ли Перл, которого я знала раньше? Ты же многого не рассказывал мне. Ну ладно, — она махнула рукой. — В общем, это сейчас не важно. Я не могу понять только одного — зачем ты хочешь так рисковать, зачем тебе это нужно? Не будь же таким глупым, Перл!

В ее голосе было столько безнадежного упрямства, что Перл разочарованно опустил голову:

— Ты не понимаешь, Кортни, — печально сказал он. — Если я отвернусь от нее сейчас, то я — ничто, я буду считать себя ни на что не годным никчемным бездельником и пустозвоном.

К сожалению, они не успели договорить. В этот момент Перл услышал шум подъезжающей к дому машины. В нескольких метрах от них из темноты резко вынырнул полицейский автомобиль, заливая светом включенных фар окрестности. Перл едва успел схватить Кортни за руку и нырнуть вместе с ней в аккуратно подрезанные кустарники, окружавшие участок у дома Кэпвеллов.

— Прячься! — крикнул он.

Они успели сделать это вовремя, потому что в следующее мгновение свет фар полицейского автомобиля скользнул по тому месту, где они только что стояли. Однако Перл и Кортни уже сидели, пригнувшись, за толстой стеной густого зеленого кустарника. Следом за полицейским автомобилем к дому подъехал фургончик скорой медицинской помощи. Оттуда вместе с санитаром вылез доктор Роулингс и решительным шагом направился следом за полицейским инспектором Полом Уитни, помощником Круза Кастильо, к дому Кэпвеллов Вместе с Роулингсом был тот же самый санитар, который приезжал за Элис. Лицо у него выглядело так, как будто кто‑то утрамбовал его сапогами. Увидев его. Перл поморщился — это был один из самых отвратительных И грубых санитаров в клинике Роулингса. Уитни остановился у двери дома и, дождавшись пока Роулингс вместе с санитаром подойдут к нему, нажал на кнопку звонка.

Все усилия Келли убедить отца оставить ее дома оставались безрезультатными:

— Папа, я умоляю тебя, не отправляй меня обратно, пожалуйста!

Она плакала навзрыд, уже потеряв всякую надежду договориться о чем‑то с ним. Все же попытки СиСи как‑то оправдаться, выглядели абсолютно беспомощными. Он только упрямо повторял:

— Келли, родная, пойми — у меня нет выбора! К сожалению, сейчас я должен подчиняться решению суда. А он постановил, что ты должна находиться в клинике до тех пор, пока доктор Роулингс не заявит, что ты излечилась. — Уже отчаявшись договориться с отцом, она в истерике выкрикнула: — Ты сам сумасшедший! Ты хочешь оставить меня там, где нормальному человеку нет места! — Она отвернулась, содрогаясь в рыданиях. Сквозь громкие всхлипывания СиСи услышал ее слова: — Наверное, Перл был прав.

СиСи изумленно смотрел на дочь:

— Перл? Причем тут Перл?

Несмотря на то, что она находилась сейчас в крайне расстроенном состоянии, она все же сообразила, что совершает ошибку, снова упоминая имя Перла присутствии отца. Она рассеянно повернула голову и. вытирая рукавом халата слезы, пробормотала:

— Что? Я что‑то сказала?

Несмотря на просьбу Перла не упоминать его имя в разговорах с посторонними, она все гаки проговорилась. Но, озадаченный состоянием дочери, СиСи пропустил это мимо ушей.

Келли стала обеспокоенно смотреть по сторонам, словно опасаясь появления в доме санитаров и доктора Роулингса:

— Отец, только ты можешь помочь мне.

Но он по–прежнему не мог пойти ей на встречу.

— Келли! Ты же сама сказала, что тебе уже лучше. Ты ведь говорила это, правда? Ты сказала, что дела твоя идут на поправку. Разве это не говорит в пользу моей правоты, разве это не так?

Она уже ничего не могла ответить, только отрицательно трясла головой:

— Нет, нет…

Но СиСи не унимался:

— Келли, но ведь это говорит о том, что врачи в клинике доктора Роулингса смогли помочь тебе. Твое состояние улучшилось. Ты должна верить им.

— Нет, нет…

— О, Боже мой! — взмолился СиСи. — Ну как ты не понимаешь? Послушай меня, только спокойно, без истерики. Когда ты заболела, это было так страшно, что я даже не могу описать тебе этого словами. Ты не могла говорить, ты не узнавала никого, ты не узнавала меня, своего отца, ты не узнавала других своих родных и близких. Но теперь, слава Богу, ты узнаешь!

Точно таким же умоляющим голосом она воскликнула:

— Папа, это не так! Все это произошло не потому, что мне помогли врачи! Я сама помогла себе. Я смогла перебороть себя Мне приходилось полагаться только на собственные силы. Врачи из клиники доктора Роулингса тут не при чем. Поверь мне, пожалуйста!

СиСи умолк, не находя слов, чтобы убедить Келли в обратном. В этот момент в дверь дома Кэпвеллов позвонили.

Келли мгновенно поняла, что это приехали за ней. Из глаз ее снова брызнули слезы, и сквозь рыдания она глухо произнесла:

— Отец, не открывай! Не нужно этого делать! Это приехали за мной. Папа, пожалуйста, я тебя умоляю!

СиСи же в свою очередь испытал громадное облегчение — он уже не находил ни слов, ни сил, чтобы убедить дочь вернуться в клинику.

— Успокойся, дорогая, — сказал он. — Все в порядке, ничего страшного не случилось. Я пойду посмотрю, кто это. Побудь здесь.

Безнадежно опустив руки, она застыла посреди гостиной, обернувшись к двери.

Когда дверь открылась, она поняла, что была права. На пороге, нетерпеливо покачиваясь на носках туфель, стоял Роулингс в сопровождении уродливого санитара и полицейского инспектора — высокого темнокожего парня с копной курчавых волос на голове. Увидев Келли, растерянно стоящую посреди гостиной, Роулингс сверкнул победоносной улыбкой. Однако первым заговорил Уитни:

— Здравствуйте, мистер Кэпвелл! — сказал он. — Я инспектор полицейского управления Санта–Барбары Пол Уитни. А это, — он показал рукой на едва скрывавшего торжественную улыбку Роулингса, — доктор…

— Мы знакомы! — радостно воскликнул Роулингс, не дав договорить Уитни. — Я уверен, что вы, мистер Кэпвелл, знаете, почему я нахожусь здесь.

СиСи хмуро кивнул:

— Да, проходите.

Широко распахнув перед ними дверь, он пропустил Роулингса, Уитни и санитара в дом. Доктор решительным шагом направился к Келли. Увидев его, она закричала:

— Это вы!.. Не подходите ко мне! Не надо! Я не хочу в клинику!

СиСи пришлось обхватить ее за плечи и только так удалось удержать ее на месте, иначе она наверняка выскочила бы куда‑нибудь.

— Дорогая, успокойся! Никто не причинит тебе вреда! — Она визжала и отбивалась кулаками: — Отец! Не подпускай их ко мне! Не трогайте меня! Не позволяй им этого делать! Меня сейчас увезут!

СиСи пытался успокоить ее:

— Не надо, Келли, не кричи, пожалуйста. Все будет в порядке.

Но она продолжала рыдать и размахивать руками. СиСи пришлось даже закричать, чтобы она хотя бы ни мгновение остановилась:

— Выслушай меня, Келли!

Он прижал ее к себе и стал говорить торопливо и сбивчиво:

— У меня нет выбора. По закону ты должна вернуться, или тебя поместят в тюремную больницу. Я не могу позволять им это сделать.

Роулингс остановился рядом с ней я с улыбкой вивисектора, препарирующего свою очередную жертву, произнес:

— Келли, обещаю тебе, что за эту проделку никто не будет наказан. Оуэн и все остальные уже вернулись к себе в комнаты. Они спокойно спят в своих кроватях.

Она повернула к нему лицо, залитое слезами;

— А Леонард?

Роулингс растянул рот в еще более отвратительной улыбке:

— А зачем тебе беспокоиться о Леонарде? — с плохо скрываемым злорадством произнес он. Она упрямо мотнула головой:

— Я никуда не пойду с вами, до тех пор, пока вы не скажете, что с ним все в порядке и что ему ничего за это не будет.

Разумеется, Роулингсу ничего не стоило дать любую клятву. Все равно, вряд ли кто‑нибудь удосужится проверить, выполнял ли он свое обещание. Поэтому, не стирая с лица своей улыбки палача, он тем же ровным голосом произнес:

— Обещаю тебе, что с ним ничего не случится.

С этими словами он дал знак рукой стоявшему рядом с ним, словно служебная собака, санитару с уродливым лицом. СиСи выпустил Келли из своих объятий и стоял рядом с ней, любовно поглаживая, по волосам. Хотя он и ощущал свое полное бессилие в этой ситуации, однако из простой гордости не мог позволить, чтобы с его дочерью обращались плохо. Поэтому, когда санитар попытался ухватить ее за руку, СиСи решительно оттолкнул его и воскликнул:

— Не трогайте ее!

Санитар, недовольно хмыкнув, отошел в сторону и, заложив руки за спину, застыл, как каменное изваяние,

СиСи повернулся к Роулингсу:

Ведь ей уже лучше, не так ли? Келли стояла, заломив руки, и со страхом смотрела то на отца, то на доктора Роулингса, который, приподняв уголки губ в иезуитской улыбке, елейным голосом произнес:

— Да, я заметил значительное улучшение ее состояния. Особый прогресс заметен в последнее время.

СиСи подошел к нему и суровым голосом спросил.

— Я надеюсь, мне позволят с нею видеться? Надеюсь, вы понимаете, что в моей просьбе нет ничего противозаконного?

Продолжая улыбаться, Роулингс ответил:

— Надеюсь, что мы скоро снимем ограничения на ее посещения в клинике. Однако до этих пор — увы, я ничем не могу помочь вам, — он развел руками.

СиСи, тяжело дыша от волнения, повернулся к дочери:

— Вот видишь, Келли, скоро все будет в порядке.

— А пока, — вмешался в их разговор доктор Роулингс — пожелай своему отцу спокойной ночи!

Келли поняла, что сегодня ее участь решена — ей придется вернуться в клинику, как бы она ни желала обратного. Отец ни чем не смог помочь ей, он даже не смог добиться разрешения на право посещать ее в больнице. Глаза ее потухли, утолки губ опустились и она безнадежным голосом сказала:

— Отец, они никогда не выпустят меня оттуда. Я останусь там навсегда и никогда не выйду на свободу.

СиСи поморщился и попытался обнять дочь:

— Успокойся, Келли! Конечно же ты выйдешь, так обязательно будет, я тебя уверяю. Только ты должна хорошо вести себя. Я вытащу тебя, когда настанет время!

Она плакала без слез:

— Они меня никогда не выпустят…

Роулингс шагнул ей на встречу и сладко пропел:

— Нет–нет, Келли! Перестань, ты же понимаешь…

СиСи резко обернулся:

— Не надо… — сказал он. — Доктор Роулингс, позвольте мне разобраться с моей дочерью самому. Уверяю вас, это не займет много времени.

Он снова повернулся к Келли, которая, прикрыв глаза руками, беззвучно плакала.

— Успокойся, милая, успокойся! Я ведь твой отец, я не забуду о тебе.

Она всхлипнула и еле слышно проговорила;

— Это правда?

— Да–да, конечно, — успокаивающе говорил он. — Я обещаю тебе. Пойдем, дорогая.

Обняв дочь за плечи, СиСи повел ее к выходу из дома:

— Обещаю, что каждую секунду буду думать о тебе.

Она никак не могла успокоиться и, всхлипывая, повторяла:

— Папа, но я люблю тебя, люблю…

— Не плачь, моя дорогая, — говорил СиСи. — Мы с мамой тоже очень любим тебя и никогда не забываем. Помни об этом.

— Ты придешь ко мне? — утирая слезы, спросила Келли.

— Конечно, конечно! Ты для меня — все, ты же знаешь об этом, ты — моя жизнь.

Он остановился у дверей и, взяв ее лицо обеими руками, пристально посмотрел ей в глаза, а затем поцеловал в щеку.

— Я всегда помню о тебе, Келли. Ну что, ты уже успокоилась, с тобой все в порядке?

Келли немного пришла в себя. На несколько мгновений она как будто забыла о том, что находится в окружения полицейского инспектора, доктора Роулингса я санитара из его клиники. Преданно глядя в глаза отцу, она повторяла:

— Но ты не забудешь, не забудешь навестить меня? Папа, я очень надеюсь на то, что ты придешь ко мне.

— Нет–нет, — проникновенным голосом говорил он, — я все помню. Помни и ты о том, что я сказал тебе.

Он открыл дверь и, взяв ее за руку, вывел ее на порог. Она покорно зашагала к машине скорой помощи, стоявшей во дворе дома. Следом за ней быстро вышли Уитни, Роулингс и санитар. СиСи остался стоять в дверях, провожая ее полным жалости и сочувствия взглядом. Ему было бесконечно жаль, что так получилось, однако он не чувствовал в себе сил предпринять что‑либо, чтобы помочь дочери. Сейчас он по рукам я ногам был скован решением суда, которое обязывало его дочь находиться в больнице до тех пор, пока не будет достигнута та степень восстановления ее здоровья, которая позволит поставить вопрос о возвращения Келли Домой.

Судья Корви, которая вела ее дело, была намерена строго придерживаться буквы закона, а он предписывал в подобных случаях держать подозреваемого в убийстве, который страдает расстройством психики либо временной потерей памяти, в психиатрической клинике до тех пор, пока для этого будут основания, таковыми же считались лишь показания лечащего врача, а им, в данном случае, был доктор Роулингс. Короче говоря, судьба Келли Кэпвелл целиком и полностью зависела от Роулингса. Сейчас она была в его руках.

Сантана по–прежнему сидела на диване в гостиной дома окружного прокурора Кейта Тиммонса. Она держала в руках чашку кофе. Тиммонс продолжал разглагольствовать с бокалом густого красноватого хереса в руке о перипетиях любви и семейной жизни, хотя он был таким же специалистом в этой области, как Сантана знатоком политической ситуации в штате и городе.

— Иногда я слышал такое мнение: что брак — это как осажденная крепость, те, кто внутри, хотели бы из нее выбраться, а те, кто снаружи, хотели бы ворваться в нее.

Сантана с недоверием взглянула на него:

— Ты решил поупражняться в красноречии, Кейт? А знаешь ли ты, что значит быть одиноким?

В ее голосе была такая горечь и такое разочарование, что даже Тиммонс, с его холодным, расчетливым умом и корыстными интересами даже в отношениях с женщинами, почувствовал это. Она продолжала:

— Разве тебе не понятно, почему редко встречаются люди, желающие навсегда остаться холостяками? Или ты относишь себя к категории именно таких мужчин?

Тиммонс постарался уйти от прямого ответа:

— Ну, конечно, — протянул он. — Бывают браки более удачные, чем твой, но, Сантана, пойми, есть и куда менее удачные образцы семейной жизни, где каждая сторона только и ждет возможности уложить в гроб своего партнера, и тогда тот, кто выжил, стремится поскорее прибрать к рукам наследство.

Сантана нервно усмехнулась:

— Да, такие крупные удачи редко кому выпадают на долю. Обычно, если случается такое, то об этом говорят все вокруг.

Тиммонс отпил еще немного вина и, пожав плечами, произнес:

— Ничто не бывает полностью таким, каким могло бы быть. Почему никогда не находить того, о чем мог бы сказать: вот оно! Потому, что этого но существует.

Последние слова он продекламировал, как цитату их какого‑то романа. Даже Сантане, с ее нервным возбуждением и отрешенностью, это стало ясно.

— Кейт! По–моему, ты говоришь чужими словами! — поморщилась она.

Тиммонс поднял уголки губ и изобразил на лице улыбку:

— Как ты догадалась?

— А что, я права?

— Да, это цитата из Вирджиния Вульф.

Сантана в свою очередь несмело улыбнулась:

— Ты читаешь романы? Точнее говоря, ты читаешь женские романы?

На этот раз Тиммонс усмехнулся уже более искренно:

— Вообще‑то, эту цитату я запомнил еще со студенческих лет, когда в университете мы проходили курс английской литературы. Но я действительно иногда почитываю подобную литературу на сон грядущий, чтобы хорошо и крепко заснуть.

— Это довольно любопытно, — с некоторым валетом растерянности сказала Сантана. — Как видно, я довольно многого о тебе не знаю. Вернее, я больше не знаю о тебе, чем знаю.

Тиммонс развел руками:

— Ну, даже самому себя узнать трудно! Что ух говорить о других. Сантана, в одном могу уверить тебя наверняка — ты знаешь меня значительно лучше, чем кто‑либо из окружающих.

Сантана вызывающе откинулась на спинку дивана.

— Конечно, Кейт, мне довольно лестно услышать это из твоих уст, однако, не скрою, мае хотелось бы знать о тебе значительно больше. Но думаю, что это едва ли возможно. Ты слишком точно отмеряешь дозы информации, касающейся тебя самого.

Тиммонс не скрывал своего неудовольствия:

— Сантана, мне не хотелось бы сейчас разговаривать на эту тему.

Однако Сантану уже трудно было остановить, она завелась и, как обычно бывает в таком состоянии, бросала свои слова, словно обвинения в адрес собеседника:

— Кейт, а почему ты никогда не хочешь разговаривать о себе? Ты всегда говоришь только обо мне. Я понимаю, ты действуешь по принципу — чем больше говорить женщине о ней самой, тем быстрее она покорится тебе. Но меня, к твоему глубокому сожалению, интересует не только твоя лесть, но и правда, и правда, касающаяся не только меня, но и тебя.

Тиммонс решил пойти на попятную:

— Сантана, но ведь ты знаешь обо мне многое из того, чего не знают другие. Я, конечно, могу целыми вечерами сидеть и рассказывать тебе о своем детстве, но, по–моему, ты и так достаточно обо мне знаешь. Слава Богу, мы все‑таки учились в одной школе.

Сантана гордо вскинула голову:

— Да, это я заметила! И еще я заметила, Кейт, одну не слишком приятную для себя вещь.

— Какую?

— Страсть не в твоем характере, Кейт! Ты не можешь быть безумным любовником, ты делаешь все слишком трезво и расчетливо, как будто отмеряешь по миллиграмму дозы любви, которые ты отдаешь другим.

Тиммонсу тоже передалось нервное настроение Сантаны, он поднялся с дивана и, не скрывая расстроенных чувств, убрал бутылку с хересом а бокал назад в бар.

— Сантана, ты несправедлива! — удрученно качая головой, сказал он. — Мне кажется, что ты сегодня вечером просто слишком возбуждена. Не знаю, может быть ты плохо себя чувствуешь? Но, уверяю тебя, ты бываешь и более спокойна. Не стоит так близко принимать к сердцу все, что непосредственно не касается тебя.

Она вдруг схватила сумочку, лежавшую рядом с ней на диване, и вскочила:

— Я пойду!

Она направилась к двери, но Тиммонс успел преградить ей путь:

— Куда ты?

Она старалась не смотреть ему в глаза:

— Я… Я должна идти… Мне нужно ехать.

Сантана расстегнула сумочку и, порывшись в ней,

вытащила ключи от машины. Тиммонс взял ее руку:

— Сантана, останься! Прошу тебя. Ну, куда ты поедешь в таком состоянии? Тебе опасно садиться за руль. Подумай сама, как ты будешь вести машину? У тебя ведь руки дрожат. Тебе нужно немного посидеть я успокоиться, придти в себя. Сейчас не стоит ехать.

Она упрямо пыталась пройти к двери:

— Я не могу, не могу, — повторяла Сантана. Тиммонс развел руками:

— Ну, почему? Что тебе мешает? У тебя, что, есть какие‑то срочные дела, тебя ждет дома семья, ребенок? Ведь Брэндон в летнем лагере. Почему ты должна торопиться куда‑то? Насколько мне известно, твой муж сегодня на дежурстве, да и вообще, ты свободная женщина, которая не обязана никому давать отчет в своих действиях.

Она наконец вскинула на него взгляд своих наполненных слезами глаз:

— Я знаю, почему ты просишь меня остаться, Кейт! Несмотря на то, что ты прикрываешь все это огромным занавесом из слов, я все прекрасно понимаю!

Тиммонс вызывающе спросил:

— Что ты имеешь в виду?

— Иногда ты просишь меня остаться просто потому, что тебе этого хочется.

— Ну и что, — пожал он плечами. — Так оно и есть. Я действительно этого хочу. Почему ты подозреваешь меня в чем‑то ином?

Она криво улыбнулась:

— Может быть, так оно и есть. Однако, иногда ты делаешь только для того, чтобы досадить Крузу, увести меня от своего старого соперника.

Тиммонс нервно расхохотался:

— Да какой он мне соперник?! Сантана, о чем ты говоришь? Мы не можем с ним соревноваться просто потому, что находимся в разных весовых категориях. Неужели ты не понимаешь этого.

Она хмуро покачала головой и отвернулась:

— Да, вы еще в школе ничего не могли поделить, грызлись вечно, как кошка с собакой. Думаю, что ты хорошо помнишь это, Кейт.

Он в изнеможении приложил руку ко лбу:

— Школа?! — воскликнул Тиммонс. — Чертова школа! Это было слишком давно. Если кто‑то и хочет соперничать до сих пор, так это твой муж. Но полагаю, на это есть причины. Сравни, чего за свою жизнь добился он, и чего я. Ты же понимаешь, в чем разница между окружным прокурором и полицейским. Мы оба служим закону, на этом все сходство и заканчивается. Мне незачем пачкать руки.

— Но Круз… — попыталась возразить Сантана. Однако Тиммонс не слушал ее:

— Он вряд ли сможет сохранить свои руки чистыми! — распаляясь, заявил окружной прокурор.

— Круз очень хороший! — повторила Сантана. Тиммонс вдруг умолк и разочарованно покачал головой:

— Возможно, Круз и хороший человек, однако ты заслуживаешь большего.

Он снова подошел к ней и положил руку на плечо Сантане. Это подействовало на нее возбуждающе. Дыхание ее участилось, на щеках проступил румянец.

Сантана дрожащими руками стала теребить пуговицу на блузке. Тиммонс, увидев какой эффект произвели его слова, продолжал:

— Ты не просто заслуживаешь гораздо большего, ты заслуживаешь всего, него пожелаешь. Любое твое желание должно исполняться. Ты — не просто женщина, ты — богиня!

Он провел рукой от плеча до шеи Сантаны. Она дышала так тяжело, словно наглоталась живого адреналина. Неизвестно, чем бы кончился этот эпизод, если бы не раздался звонок в дверь. Тиммонс в изнеможении простонал:

— О, черт…

Сантана забеспокоилась:

— Ты кого‑нибудь ждешь?

Тиммонс затряс головой:

— Нет–нет, уже слишком поздно, чтобы я кого‑нибудь ждал. Да и вообще, у меня сегодня был тяжелый день, а тут еще эти посетители… Едва слышно выругавшись, он направился к двери. Сантана осталась стоять в дальнем углу гостиной, пытаясь хоть как‑то утихомирить дрожащие от возбуждения руки.

Когда Тиммонс распахнул дверь, из уст его вырвался непроизвольный крик:

— О!

Перед ним стоял Круз Кастильо. Ко всем неприятностям, которые произошли за этот день, прибавляется еще и эта — поздним вечером к нему домой приходит муж его любовницы, он же — его злейший враг.

Оглянувшись, Тиммонс едва не выдал себя. Но Круза он все еще не впускал в дом, поэтому тот не видел, что Сантана находится здесь.

Кастильо еще не успел сказать ни единого слова, как Тиммонс выразил свое явное неудовольствие;

— Послушай! Нельзя ли отложить это все на завтра? — скривившись, сказал он.

Кастильо спокойно смотрел на него, сверяя пронзительным взглядом

— Нет, — сказал он. — Сейчас именно то время, которое требуется. Мы не можем откладывать это до утра.

Тиммонс по–прежнему не приглашал его в дом. Он стоял на пороге, закрывая собой Крузу обзор.

— Ну, чего тебе надо, Кастильо? — грубо спросил окружной прокурор. — Раз уж ты стоишь здесь, выкладывай!

— Меня посетила одна забавная идея, — вздохнув, сказал Круз.

Тиммонс натянуто рассмеялся:

— Из‑за того, что тебя посетила какая‑то забавная идея, ты решил нарушить мой вечерний отдых? Не забывай, что я все‑таки окружной прокурор, и обращаться ко мне по пустякам — дело безнадежное. Тебе повезло, что я сейчас нахожусь в хорошем настроении, иначе я бы просто захлопнул дверь перед твоим носом, отправив тебя отдыхать вместе с твоими забавными идеями.

Круз выслушал этот монолог, слегка нахмурившись:

— Все‑таки, с твоего позволения, я продолжу Моя идея состоит в том, что, по–моему, наш уважаемый окружной прокурор замешан в чем‑то противозаконном, причем, замешан по уши.

Тиммонс внутренне напрягся, но постарался ничем не выдать своего состояния. Криво усмехнувшись, он спросил:

— Вот как! С чего это ты взял?

Кастильо внимательно следил за ним. Увидев, как забегали глазки Тиммонса, он понял, что его подозрения были не беспочвенными. Тиммонс наверняка что‑то знает, и спокойствие его выглядит слишком искусственным. Не сводя взгляда с окружного прокурора, Круз продолжил:

— Тебе ни о чем не говорит такое название — Рэдблафф–Роуд?

Тиммонс, не снимая с лица улыбки, сказал:

— Если ты собираешься предъявлять мне какие‑то обвинения, то я думаю, ты выбрал не того человека, не в то время и не в том месте. Так что, чем быстрее ты прекратишь это, тем лучше будет для тебя самого. Ты же полицейский инспектор и должен знать, чем заканчиваются голословные обвинения в чей‑либо адрес.

Круз возмущенно вскинул голову:

— Это не голословные утверждения! У меня есть факты!

Тиммонс снисходительно улыбнулся:

— Какие факты? Ты кого‑нибудь уже арестовал? У тебя есть свидетели, показания? Ты вот назвал какую‑то улицу. Что это такое? Задержал кого‑нибудь там?

Круз слегка поморщился:

— По этому адресу находится гараж, который, по–видимому, служит перевалочным пунктом для незаконной переброски рабочих из‑за мексиканской границы.

Окружной прокурор с деланным равнодушием пожал плечами:

— Ну и что? Ты можешь сказать мне что‑нибудь по существу?

Кастильо чувствовал, что закипает от ярости, однако ему приходилось сдерживаться. Пока у него нет конкретных доказательств, он действительно не имеет права обвинять окружного прокурора в чем‑то противозаконном. Но ему казалось, что этот разговор должен был бы идти по другому руслу. Возможно, Круз недооценил Тиммонса. Он ожидал от окружного прокурора всего, чего угодно, но не такого хладнокровия.

— Хорошо, — вскинув голову, сказал Круз, — я приведу тебе один конкретный факт. В этом гараже имеется телефон.

— Вот как! — насмешливо протянул Тиммонс. — Это невероятно весомая улика для любого судебного разбирательства. Ты мгновенно сможешь доказать виновность любого подсудимого, рассказав о том, что у него есть телефон!

Круз был вынужден молча проглотить это издевательство. Сейчас, к сожалению, не он чувствовал себя хозяином положения, хотя в его планы входило обратное. Окружной прокурор быстро перехватил инициативу и с легкостью опровергал любое утверждение Кастильо. Едва слышно скрипнув зубами, Круз произнес:

— Я хотел бы, чтобы ты спокойно выслушал меня до конца.

Тиммонс кивнул:

— Ладно, валяй.

— Так вот, — дрожащим от возбуждения голосом продолжил Круз, — в этом гараже есть телефон. За последние два дня с этого телефона было зафиксировано десять звонков по хорошо известному тебе телефонному номеру.

Тиммонс непонимающе пожал плечами:

— Что значит «известному мне»? Это что, какой‑то необычный номер?

Круз опустил голову и глянул на Тиммонса исподлобья:

— Это номер телефона твоей квартиры! — негромко сказал он.

Тиммонс расслышал в его голосе глухую угрозу. Однако он улыбнулся и весело продолжил:

— А, так, значит, на основании этого ты подумал, что я запутался в этом деле! Я правильно тебя понял?

Круз невольно выпрямился:

— А что же, господин окружной прокурор, по–вашему я должен думать? Что вы не имеете к этому ни малейшего отношения, а звонки в вашу квартиру делают лишь для отвода глаз?

Тиммонс брезгливо поморщился:

— К вашему сведению, господин полицейский инспектор, я проводил мое частное расследование.

Брови Круза удивленно поползли вверх:

— Какое частное расследование?

На этот раз Тиммонс уже по–настоящему расхохотался:

— Кастильо, вы меня радуете! Даже не зная, что происходит вокруг, вы суете нос в чужие дела.

Затем его тон переменился. Теперь он как будто сам обвинял:

— Мы бы накрыли эту шайку, если бы вы не сунулись туда и не испортили все!

Кастильо сверкнул глазами:

— И ты хочешь, чтобы я тебе поверил? — вызывающе спросил он. — Чем ты можешь подтвердить своя слова? У тебя есть доказательства?

Тиммонс снова рассмеялся:

— Доказательства, моя дорогой полицейский инспектор, должны искать вы! Я — окружной прокурор, я не собираюсь тут дальше выслушивать ваши оскорбления! Но если вы так страстно желаете знать, слушайте: у меня там был свой человек. Почему вы не позвонили мне? Почему не задержали облаву?

Кастильо едва не задохнулся от возмущения:

— Почему ты мне об этом не сообщил?! — он не заметил, как в пылу разговора перешел на ты.

Но Тиммонс не заметил или сделал вид, что не заметил итого. Ему было достаточно того, что Кастильо почувствовал себя посрамленным.

— Я не обязан информировать полицию о каждом своем шаге! — мстительно сказал Тиммонс. — Я — глава самостоятельного ведомства, окружной прокуратуры. И имею право проводить собственные расследования где и когда захочу. И совсем не обязательно мне сообщать об этом каждому, отдельно взятому, полицейскому инспектору.

Круз проглотил и это оскорбительное высказывание. Он терялся все больше и больше:

— Но наш отдел непосредственно занимается этим делом, и ты хотя бы из уважения мог бы проинформировать нас.

Тиммонс, чувствуя, что перевес на его стороне, уверенно и даже с некоторым торжеством в голосе воскликнул:

— В вашем отделе происходит утечка информации!

На этот раз Круз не мог стерпеть подобного оскорбления:

— Тиммонс, — угрюмо сказал он, — это самая большая профессиональная и человеческая ошибка, которую ты когда‑либо совершал. Мы с Полом Уитни вынуждены были ехать туда потому, что получили сообщение от Иден Кэпвелл. Очевидно, она что‑то узнала о вашей, так называемой, операции и решила провести собственное расследование. Но когда мы прибыли туда, ее там не было. Мы не смогли ее там найти, она исчезла, и нам до сих пор не известно ее местонахождение. У меня такое ощущение, что она попала в какой‑то переплет. Если с ней что‑то произойдет, то за это будешь отвечать ты, Тиммонс! Лично ты!

Сообщение об Иден сильно обеспокоило окружного прокурора, но он постарался не подать виду:

— Успокойся, Кастильо! — миролюбиво сказал он.

Однако Круз уже распалился и стал размахивать руками:

— Если с ней что‑нибудь случится, то ты пожалеешь, что появился на свет! Я тебе устрою такую веселую жизнь, что ты пожалеешь и о том, что встретил меня!

Чтобы остановить его, Тиммонс вынужден был заорать во всю глотку:

— Успокойся!

Кастильо умолк. Окружной прокурор, понимая, что дело принимает слишком серьезный оборот, решал пойти на попятную. Он отошел я сторону, широко распахнул дверь и пригласил Круза к себе:

— Заходи.

Круз некоторое время испытывал колебания — заходить или не заходить — но в конце концов шагнул через порог.

То, что он увидел я гостиной квартиры Тиммонса, привело его я неописуемое изумление, перед ним, испуганно теребя пуговицу на блузке, стояла Сантана, его жена. Круз остановился посреди комнаты, как вкопанный. Тиммонс, удовлетворенно отметив верность своего психологически точно рассчитанного кода, с мстительным наслаждением произнес:

— А теперь, полицейский инспектор, планируйте ваш следующий ход!

Круз почувствовал, как его кулаки сжимаются сами собой, кровь закипает у него в жилах, я сердце начинает ходуном ходить в груди. Он мог ожидать всего, чего угодно, но только не этого. Сантана — в квартире окружного прокурора, его злейшего врага… Это просто невероятно! Этого не может быть! Он все еще не мог поверять своим глазам, однако перед ним на самом деле была Сантана, а не какая‑нибудь другая женщина. Кто знает, может быть, Круз предпочел бы увидеть на ее месте Иден Кэпвелл — все‑таки она была свободной женщиной и имела хотя бы формальное право находиться здесь. В отношении же Сантаны никаких оправдательных аргументов он найти не мог. По его мнению, она была безусловно виновна.

Пока Джулия Уэйнрайт в ночной темноте бродила по участку вокруг дома Кэпвеллов, Келли увезли. В сопровождении санитара и доктора Роулингса она села в машину скорой помощи, и автомобиль умчался. Полицейская машина уехала в другую сторону. Джулия вернулась в дом Кэпвеллов.

В гостиной было пусто. Джулии пришлось крикнуть:

— СиСи!

Он вышел из своей комнаты и, пройдя по коридору, остановился в углу гостиной.

— Как Келли? — спросила Джулия.

СиСи был мрачен. Услышав вопрос, он опустил глаза:

— Ее увезли в больницу.

Джулия поняла, что сейчас не стоит расспрашивать СиСи о том, что произошло с его дочерью. Поэтому она с не меньшим смущением стала вертеть в руках свою сумочку:

— Я… Я проверила домик для гостей и посмотрела там, в саду. Мейсона там нет. И еще, я воспользовалась телефоном, который стоит у вас в домике для гостей, и обзвонила всех, кого могла, и кто сейчас находится дома.

— И что? — спросил СиСи.

— Никто не видел ни Мейсона, ни Марка. Особенно меня беспокоит судьба Марка.

— Почему?

— Его никто не видел в городе уже часа три!

СиСи недоуменно пожал плечами:

— Но, может быть, он уехал куда‑нибудь или находится у себя в номере?

Джулия уверенно возразила:

— Нет, в номере телефон не отвечает, я звонила туда. Но в последний раз его действительно видели в отеле «Кэпвелл».

СиСи стал беспокойно расхаживать по гостиной.

— Как давно это было?

Джулия пожала плечами:

— Метрдотель говорит, что встретился с Марком в дверях ресторана часа два назад.

СиСи развел руками:

— Ну, я думаю, что он должеи где‑то быть сейчас. Может быть, мы просто не можем его найти.

Но Джулия горячо воскликнула:

— СиСи! Разве ты не слышал, что сказал Мейсон? Он признался, что убил Марка Маккормика!

СиСи отрицательно покачал головой:

— Не думаю, чтобы Мейсон мог кого‑то убить, — с сомнением произнес он. — Мейсон не такой человек. Думаю, что все это были лишь слова.

Джулия мрачно усмехнулась:

— Да? Ты так думаешь?

— Но ведь тебя или меня он не убил!

Джулия по–прежнему не желала соглашаться с Кэпвеллом–старшим:

— Что касается тебя или меня — это одно дело. Но ведь он ненавидел Марка! Прибавь к этому еще то, что ему пришлось перенести из‑за Мэри. Эти две вещи могут довести его до чего угодно.

Ченнинг–старший все еще не хотел прислушиваться к ее словам:

— Я так не думаю, — прохладно ответил он. Джулия стала возбужденно размахивать руками:

— Я его видела! Это правда! Он просто обезумел, неизвестно, до чего он может дойти! И потом, ты ведь видел у него в руке пистолет?

СиСи опустил глаза и сквозь зубы процедил:

— Да, видел…

— Ну так вот, сам знаешь, что это может означать. Марка нигде нет, Мейсона тоже нет, в руке у вето пистолет! Что он еще может сотворить — неизвестно.

СиСи понял, чего добивается Джулия, однако он чувствовал себя не в праве поступать так, как ей хочется. Он вспомнил свой разговор с Мейсоном и на мгновение задумался. Джулия решила, что он по–прежнему не хочет уступать ее нажиму. Тогда она перешла в лобовую атаку:

— СиСи, должен позвонить в полицию! Пусть они разыщут Мейсона, может быть, им удастся обнаружить и Марка Маккормика.

СиСи поморщился так, будто ему пришлось надкусить свежий лимон:

— Я не могу звонить в полицию, — отрывисто ответил он.

— Но почему?

СиСи смерил Джулию высокомерным взглядом.

— Потому, что он мой сын!

Она пожала плечами:

— Ну и что в этом такого? Может быть, это даже и лучше, если вы позвоните и попросите разыскать его

Но СиСи пока не мог принять решение.