ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава ПЕРВАЯ

I

Дом, строительство которого Эндрю Маклей закончил в конце февраля 1800 года, был, пожалуй, ближе всего по стилю к особняку. Он еще долго оставался единственным строением такого рода в Сиднее. Дом не мог похвастать истинным величием, как того хотел хозяин, но был достаточно просторным и изящным, с широкими прохладными верандами, обращенными к гавани. Эндрю поставил его на участке выше Вулумулуйского залива, в стороне от шума пыльных городских улиц, от стука конских и воловьих упряжек, от потока буйной неуправляемой жизни, непременной для любого маленького порта.

За пять лет — с того момента, когда Эндрю принял решение покинуть Хоксбери, — колония несколько изменилась. Теперь, двенадцать лет спустя, она выглядела более основательно, хотя Министерство по делам колоний не спешило признавать за ней иной статус, кроме исправительного поселения. Границы ее постепенно раздвигались: наблюдался приток вольных поселенцев и небольшие изыскательские партии, большинство из которых организовывалось и направлялось в глубь страны с единственной целью — приобрести землю в личное пользование. Все это открывало новые пространства, в основном вдоль рек. Горная преграда пока оставалась непреодоленной, но губернатор Хантер поощрял исследования вдоль побережья. Молодой лейтенант Мэтью Флиндерс и его друг, морской врач Джордж Басс, совершили морское путешествие через пролив, который Басс обнаружил ранее, обогнули Землю Ван Дьемана, доказав, что она не связана с материком. Они оба были почти юноши, но южный океан раскрывал свои тайны перед этими страстными искателями приключений.

Несмотря на все эти новшества, административная структура колонии очень мало изменилась с золотых времен лейтенант-губернатора Гроуза. Те немногие, что заправляли делами Корпуса Нового Южного Уэльса, все еще набивали карманы за счет доходов от рома и торговли, в то время как остальные боролись за самое свое существование. Предполагалось, что военная диктатура окончилась с прибытием губернатора Хантера, но действия военных не изменились, они просто стали менее откровенными — в их поведении была нарочитая почтительность и некоторое удивление в отношении беспомощности бедняги-губернатора. Они сохранили за собой монопольное право на торговлю грузами кораблей, которые прибывали в порт, занимались подпольной дистиллировкой и распределением рома, а так как со стороны государства в отношении сельского хозяйства делалось крайне мало, военные по-прежнему требовали и получали фантастические цены на зерно, без которого колония не в состоянии была прожить. Хантер был безнадежно опутан цепями, выкованными за три года отсутствия правительственного контроля. У него не хватало хитрости бороться с умами, охваченными жаждой наживы; к тому же у него не было власти над войсками. Солдаты подчинялись только своим офицерам, и офицеры пользовались этим, чтобы предупредить, свести на нет или просто проигнорировать любое правительственное распоряжение. Ни о каком равенстве сил не могло быть и речи, и Хантер понимал, что все ближе день, когда ему придется признать свое поражение. А это не сулило ничего, кроме его отзыва в Англию и слабой надежды на пенсию.

Эндрю Маклею досталась щедрая доля доходов этих благословенных лет. Он нажился на торговле, как и вся братия торговых монополистов. Кинтайр разросся и по-прежнему был самой процветающей фермой на Хоксбери. Он осуществил свою мечту о лавке в Сиднее: сделать это было непросто, но сейчас она стояла, как знамя его триумфа, а рядом строился склад. Он был официальным владельцем шлюпа «Чертополох», который осуществлял торговлю с Востоком. И он сохранил за собой славу самого удачливого картежника, когда-либо обитавшего в колонии.

Но не только за счет этого он выстроил и обставил дом с видом на залив Вулумулу. Чтобы добиться этого, ему самому пришлось съездить на Восток и даже добраться до самого Лондона.

Глаза всей колонии были устремлены на Эндрю, когда он объявил в 1795 году, что намерен заняться торговлей в Сиднее. В этих глазах был острый и далеко не доброжелательный интерес. Ему был выделен участок на бойком перекрестке улиц, рядом с пассажирской пристанью — место, как шептались меж собой любопытные, вряд ли подобающее джентльмену, который собирается обосноваться здесь с женой и детьми. Но в конце концов, если у тебя жена — бывшая ссыльная… Колония до сего времени пожимала плечами, забавляясь и осуждая его за Сару.

Через семь месяцев магазин Маклея, над которым находились жилые комнаты, был закончен, и Сара прибыла из Кинтайра в повозке, доверху груженной домашней утварью и тюками. Окна наверху выходили на гавань с ее кораблями и на правительственную резиденцию на холме над ней. Совсем рядом были немощеные улицы, покрытые либо пылью, либо лужами — в зависимости от погоды, всегда заполненные буйными, часто скандальными обитателями Сиднея. Приехав сюда, Сара, измученная трудной дорогой, на миг обратилась мыслью, исполненной сожаления, к мирной тишине Кинтайра, затем резко встряхнулась и принялась создавать новый дом в голых комнатах.

Ее появление на церемонии открытия магазина было кратким, и после этого ее видели редко. Через два месяца родился их второй сын Дункан. По поводу Сары снова поползли скандальные сплетни — с точки зрения местного общества, она слишком рано оставила Дэвида и новорожденного на попечение Энни Стоукс и начала работать в лавке. И тотчас же было подмечено, что когда она находилась в магазине, там всегда было полно мужчин. Сидя за небольшой конторкой, она принимала заказы, обсуждала возможности получения отдельных товаров, которые пользовались особым спросом; улыбаясь и мило болтая, одновременно не выпускала из вида недавно прибывших из Англии молодых продавцов, которые носились по лавке, обливаясь потом и стараясь изо всех сил ей угодить. Женщины считали, что, должно быть, у Эндрю Маклея не хватает денег, раз он заставляет свою жену заниматься коммерцией. Мужчины никак не высказывались по этому поводу и продолжали делать покупки у Маклеев.

Шлюп «Чертополох» был на тот момент самым крупным деловым приобретением Эндрю. Он купил его, когда тот с трудом приковылял в гавань после кошмарного пути из Кейпа; обшивка его прогнила и пропускала воду по всем швам. Ее владелец — капитан — не был трусом, но не мыслил себе еще одного путешествия на судне, которое буквально разваливалось под ногами. Он дешево продал его Эндрю, с радостью избавившись от него. Эндрю, положившись на судьбу, в надежде на хороший урожай в Кинтайре, занял денег на ремонт. Среди пестрого населения Сиднея нашлись двое, которые заявили, что когда-то были судостроителями. Он поставил их во главе нанятых работников, и восстановление «Чертополоха» началось. Не хватало материалов, не хватало рабочей силы, и сам Эндрю проводил почти все время на лесах, построенных для плотников вдоль корпуса судна.

Урожай был хорош, денег прибавилось, и наконец «Чертополох» был готов к выходу в море. С ощущением болезненного облегчения Эндрю выплатил долг и собрал пестрый по составу экипаж из матросов, которые попали в Сидней на разных судах и почему-то остались здесь. Он нанял в качестве шкипера крепкого коротышку янки, который бездельничал в ожидании подходящего судна. Все было готово для отплытия в Калькутту, когда вдруг заболел первый помощник. После часового серьезного разговора с Сарой Эндрю занял его место. «Чертополох» отбыл с отливом, и весь Сидней с плохо скрываемым любопытством ожидал интересного зрелища — как Сара, женщина, будет управлять одновременно городским магазином и фермой на Хоксбери. Это составило занимательную тему для разного рода толков и сплетен, а магазин был постоянно полон жаждущих посмотреть, как это у нее получается.

Сара справилась с этим даже лучше, чем мог предполагать Эндрю. В сопровождении Джереми Хогана ее можно было часто видеть на пути из Сиднея на Хоксбери и обратно. В Кинтайре работа шла своим ходом, как будто Эндрю никуда не уезжал. Сара даже заняла его место в торговом ряду, когда в гавань вошло судно с грузом на продажу. Сначала на нее смотрели насмешливо; позднее же все поняли, что ее голова не хуже, чем голова ее мужа, приспособлена для бизнеса, и что во время заключения сделки ее не проведешь.

«Ни одна женщина благородного происхождения не способна на это», — таково было мнение колонии.

Но, казалось, Сару очень мало волновало общественное мнение. Торговля шла, поголовье скота в Кинтайре с каждым годом росло, поля приносили урожай, и Сара выглядела вполне довольной своим одиночеством и готовой терпеть пыль, в жаркие летние дни попадавшую в ее верхние комнаты.

И она, и Джереми были готовы к тому, что сплетня свяжет их имена при первой же возможности. Дружба, зародившаяся в ночь бунта ссыльных на Хоксбери, теперь настолько окрепла, что они не решались показать ее. Джереми никогда не оставался в ее присутствии дольше, чем было необходимо, и строго придерживался роли управляющего на ферме Эндрю Маклея. Он проводил все время в Кинтайре, кроме тех случаев, когда Сара просила сопровождать ее на распродажу скота или приехать за ней в Сидней, чтобы отвезти ненадолго в Кинтайр. Надежды сплетников не получали достаточно пищи, но все же теплились.

Благодаря попутному ветру, Эндрю вернулся в протекающем «Чертополохе» на несколько месяцев раньше, чем ожидали. Груз, привезенный им, включал в себя все, начиная со сковородок и шелков и кончая сандаловым деревом и кашмирскими шалями. На всем этом лежала печать Востока, и люди, истосковавшиеся по ярким краскам и радости, толпились, желая посмотреть на все это великолепие, а кто мог себе это позволить, покупал. В лавке никогда не было такого столпотворения, а полки никогда раньше так не ломились от товаров. Джереми приехал помочь им, а на обратном пути с ним были Эндрю, Сара и оба ребенка.

Эндрю наслаждался покоем Кинтайра в течение двух недель, считал свои стада, вместе с Джереми просматривал счета, задумчиво и тщательно изучал мериносных овец, которых Сара уговорила Джона Макартура продать ей. Было широко известно, что Джон Макартур экспериментирует с шерстью; это был лучший фермер в колонии, и он неколебимо верил в будущее своих мериносов. Эндрю понимал, что ему стоит следовать его примеру.

Краткий отдых в Кинтайре, казалось, наполнил Эндрю новой энергией. Он увидел, какой доход можно получить от собственного груза, и не мог долго противиться соблазну повторить путешествие. Сразу по возвращении в Сидней он принялся латать «Чертополох». Через два месяца он снова плыл на Восток. Из окна верхних комнат Сара видела, как наполняются ветром паруса.

Колония так и не узнала подробностей второго плавания Эндрю Маклея. Капитан американского судна привез Саре письма из Калькутты. Она никому не рассказала об их содержании, только сообщила, что муж решил отправиться в Лондон. Но капитану было что рассказать: история эта, по его словам, облетела всю Калькутту. После шторма у берегов Бенгалии, рассказал он, «Чертополох» наткнулся на бристольское торговое судно, груженное драгоценными товарами, которое беспомощно неслось на скалы. Было замечательным моряцким подвигом приблизиться к нему и отбуксировать его в порт, и в Калькутте считали, что Эндрю заслужил каждую копейку из полученных за спасение судна денег.

Именно такой рассказ услышали колонисты, и никто не знал, насколько он правдив. Потом, через девятнадцать месяцев после отплытия из Порт-Джексон а, шлюп под названием «Чертополох», но абсолютно непохожий на своего потрепанного предшественника, бросил якорь в Сиднейской бухте на виду у дома Сары. Менее чем через час город облетела новость, что вернулся Эндрю Маклей.

Много любопытных и задумчивых глаз провожали его, когда он сошел на берег, проследили, как он прошел по пыльной улице к лавке. Но не было свидетелей их встречи с Сарой, и никто не слыхал, что сказали они друг другу, увидевшись после такой долгой разлуки. Даже Энни Стоукс, прижав ухо к замочной скважине, не услышала ничего.

Из плавания Эндрю привез груз на продажу, о котором говорили целый месяц, а раскупали и того дольше. Эндрю сказал, что купил новый «Чертополох» в Лондоне, и никакие расспросы о путешествии не заставили его упомянуть о событиях, описанных капитаном, или рассказать о награде за спасение. Но все сразу отметили, что он немедленно подал заявку на новый надел земли и начал строительство дома на заливе Вулумулу — частный особняк, равного которому еще не видел Сидней. Через месяц «Чертополох» снова отправился на Восток, все еще под командой капитана-янки; на этот раз Эндрю остался на суше. Сиднею уже было известно, что Сара ожидает третьего ребенка.

Ребенок, снова сын, родился над магазином за несколько недель до окончания строительства дома. К этому времени, судя по тому, каким улучшениям подвергся Кинтайр, к которому Эндрю прикупил ферму Тунгаби, и по тому, как был обставлен и украшен шелками, привезенными из Англии, новый дом, люди склонны были поверить, что история со спасением бристольского судна была правдива. Эндрю Маклей тратил гораздо больше денег, чем мог позволить себе любой мелкий судовладелец и торговец. Сара перевезла своих троих детей и вещи из лавки в новый дом, который наконец получил от Эндрю в конце лета 1800 года имя Гленбарр. Это произошло в то время, когда улица, на которую она смотрела целых четыре года, задыхалась от пыли. Горожане следили за этим перемещением, широко ухмыляясь при мысли о том, как бывшая ссыльная будет пытаться поставить свой дом на широкую ногу, как настоящая светская дама.

Вскоре стало известно о возвращении Наполеона во Францию, после того как он ускользнул из Египта, оставив свою армию там, где она застряла из-за победы Нельсона на Ниле. Он возвратился в Париж, чтобы свергнуть Директорию и занять пост Первого Консула. Париж приветствовал его в порыве бурного ликования.

В Сиднее обсуждали эту новость, осторожно переваривая ее, вспоминая о том, что каких-нибудь пять лет назад они не слышали даже имени Наполеона. Они могли вспомнить также, как за эти пять лет видели возвышение Наполеона, победу при мысе Св. Винсента и Кампердауне. Этому также сопутствовал удар по безопасности Британии и ее гордости, нанесенный мятежом военных моряков в Норе; в 1798 году Ирландия снова открыто восстала.

Для самой колонии война в Европе имела три последствия: министр по делам колоний не нашел ни времени, ни ресурсов, чтобы удовлетворять ее растущие потребности; ирландское восстание вызвало приток политических ссыльных, якобинские взгляды и висельный юмор которых делал их совершенно нежеланными гостями; третьим и, на взгляд губернатора, самым печальным последствием было то, что из-за войны в Европе не было никакой надежды на прибытие новых армейских офицеров, не успевших пристраститься к рому и не развращенных властью, которых бы привлекала идея службы в Новом Южном Уэльсе.

Губернатор проклинал Наполеона не только в силу очевидных причин.

II

Брови Джереми были задумчиво сдвинуты. Он некрепко сжимал свой бокал, оглядывая комнату. Через несколько дней она должна была принять вид гостиной в новом доме Маклеев, а пока в ней были голые полы, окна без гардин и остатки наполовину распакованных ящиков. В середине ее, у стола, заставленного разным фарфором, стояли рядом Сара и Эндрю и пытались разделать холодную жареную утку. На их лицах читалось возбуждение и беспокойство, но не было печати усталости, хотя переезд начался с рассветом. Свет лампы, выделяя черты лица Эндрю, освещая его огрубелую кожу и передавая теплый оттенок волос Сары, также улавливал блеск в их глазах и быстрые полуулыбки, которые мелькали на их лицах. На Саре было свободное ситцевое платье, выгоревшее на солнце за три лета, а на Эндрю — куртка, в которой он лазал по лесам во время ремонта старого «Чертополоха». Движения их были полны радостью жизни и приятного возбуждения.

Джереми прислушался к обрывкам их разговора.

— Сад на этот раз должен быть разбит как следует, Сара.

— Да, — Сара на мгновение замолкла, чтобы положить кусок на тарелку. — Но не слишком. Здесь, для этого пейзажа, не подойдет строго разбитый сад. Во всяком случае, — добавила она, — он никогда не будет таким прекрасным, как в Кинтайре.

Эндрю быстро бросил через плечо:

— Слышишь, Джереми? Я построил для жены лучший дом в колонии, и в первый же день в нем она не может подумать ни о чем лучшем, чем жалкая хибарка на Хоксбери.

Сара подошла с тарелкой к Джереми.

— Если этот дом такой же счастливый, как в Кинтайре, я буду в нем тоже счастлива.

Джереми улыбнулся ей.

— Первая любовь для женщины ни с чем не сравнится, не так ли, Сара?

Губы ее слегка скривились.

— Нет, ни с чем.

Они уселись на ящиках, сдвинув их в кружок, и принялись за еду. Лампа стояла на полу перед ними. Одно широкое окно, выходившее на залив, было открыто, и в него проникал нежный ночной ветерок конца лета. Снаружи мягко покачивались деревья, в доме ни один звук не нарушал тишины. Рабочие ушли с наступлением сумерек, дети уже спали, Энни похрапывала возле них. Они разместились на наскоро устроенных кроватях в комнате над просторным вестибюлем. Над гаванью сияла полная яркая луна, озаряя все своим бледным светом.

Внезапно подняв голову и оглядевшись, Сара встретилась глазами с Джереми.

— Здесь так тихо, — сказала она. — И нигде никаких огней. Как будто мы у себя в Кинтайре.

Эндрю с шумом бросил нож на тарелку.

— Обязательно так говорить о Кинтайре? Как будто он уже не наш. Ты прекрасно знаешь, что он ждет тебя, как только ты туда захочешь.

В голосе его было некоторое раздражение, но этот резкий тон исчез, когда Сара обернулась к нему и улыбнулась. Они обменялись такими взглядами, что Джереми про себя выругался: им следовало учитывать, что они не одни. Они слишком привыкли считать его частью собственного счастья, забывая, что он мужчина, что его сводит с ума желание каждый раз, когда Сара так улыбается. За годы, прошедшие со времени мятежа в Кинтайре, отношения между ними тремя перешли в глубокое доверие и товарищество, которые трудно было бы передать словами. Для всей остальной колонии он был просто надсмотрщиком, работающим на Маклея, и он так и держался в присутствии посторонних; но наедине с ними он был полноправным членом тесного союза троих, боровшихся и трудившихся ради единой цели. Тем не менее для него все еще было мукой наблюдать за их отношениями. Их нежные улыбки и обращенные друг другу взгляды заставляли забыть о годах, прошедших со дня свадьбы, и о трех детях, спавших наверху.

Он нетерпеливо потянулся за бокалом, стоявшим на полу, заговорил, не успев остановить себя, и произнес слова, которые меньше всего хотел напомнить Маклеям: они выдали его разочарование и горечь, накопившиеся за годы, проведенные вдали от женщин его круга.

— Помните?.. — вырвалось у него. И тут он замолчал.

Сара и Эндрю повернулись и вопросительно посмотрели на Джереми. Тот сжал губы и глубоко вздохнул.

— Ну? — спросил Эндрю.

— Помните, — медленно продолжил Джереми, — мы пили тост в лагере у костра в день вашей свадьбы… в честь госпожи Кинтайра?

Эндрю сразу уловил его настроение. Лицо его потеплело от нежности. Наблюдая за ним, Джереми испытал муки ревности. Минуту они все трое сидели, предаваясь воспоминаниям о холодном ветре, который дул в ту ночь, о звездах, слишком больших, слишком близких.

— Помню ли я?.. — пробормотал Эндрю. — Это было почти семь лет назад. — Он повернулся к жене. — Лет, полных стольких событий для нас. Кто бы мог знать?.. — Тут он пожал плечами. — Но эти семь лет всего лишь начало. Так много еще предстоит.

Сара сказала мягко, как бы ни к кому не обращаясь:

— Ты никогда не будешь доволен, да, Эндрю?

— Доволен? — Он рассмеялся. — А зачем? Только дураки бывают довольны достигнутым. Зачем мне сидеть на стуле, наблюдая, как мир вращается вокруг меня?

Он поднялся. Джереми заметил у него вокруг глаз морщины, слишком глубокие и слишком многочисленные для его возраста. Сами глаза были напряженными, блекло-голубыми, как будто солнце долгих путешествий высветлило их.

— Я еще стану богачом, — заявил Эндрю. — Но не таким, как представляют в этом захолустье. Я хочу такого богатства, как полагается по меркам остального мира, такого богатства, которое признал бы даже Лондон!

Эндрю зашагал по комнате, заложив руки за спину. В свете лампы стали заметны пятна на куртке, бахрома на выношенных манжетах, непудреная голова. Но насколько более внушителен он сейчас, подумал Джереми, чем когда появился в великолепии кружев, башмаков с серебряными пряжками и парчового камзола, привезенных из Лондона.

Эндрю повернулся и взглянул на жену.

— Когда-нибудь я отвезу тебя в Лондон, Сара. У тебя будет все, чего ты тогда желала. Когда-нибудь… — губы его расплылись в улыбке. — А пока мы поживем здесь, подальше от шума и грязи. — Он повел рукой в сторону городка, построенного над прилегающим заливом. — У меня будет земля, много земли, и корабли. И я сделаю этот дом великолепным. Таким… ты увидишь!

В нем внезапно вспыхнуло вдохновение, он нагнулся за матросским ножом, которым они разрезали веревки на ящиках, присел на корточки перед ящиком, на котором перед тем сидел, и уверенной рукой, без колебания, стал чертить на твердой древесине кончиком ножа. Твердая поверхность не поддавалась, и он тихонько чертыхался от раздражения. Двое других наблюдали за тем, как становится очевидным план дома.

— Вот… — сказал Эндрю, вонзив нож и повернувшись к ним.

Он замолк и поднял голову. Ручка двери слегка дрогнула, затем наступила тишина. Сара и Джереми повернули головы к двери. Эндрю медленно выпрямился, все еще держа нож в руке. Он тихонько прокрался к двери, резко распахнул ее и замер. Его старший сын стоял перед ним, испуганный, босой, в длинной, до пола, рубашке с вытянутой вперед рукой, как будто все еще держался за ручку.

— Папа…

— Дэвид! — Эндрю воззрился на ребенка. — Мальчик, что ты?

Дэвид шагнул в комнату и взглянул на мать.

— Я проснулся — и услыхал тебя.

Сара вмиг оказалась возле ребенка и подхватила его на руки. Он уютно устроился там, опустив голову ей на плечо, его вопросительный взгляд блуждал по незнакомой комнате. Он переводил глаза с отца на Джереми, а потом возбужденно заерзал.

— Можно я побуду с вами, мама?

Сара через его голову улыбнулась Эндрю.

— Пусть немного побудет. Через несколько дней они привыкнут к этому дому, к тишине, и приспособятся к новой жизни.

Эндрю кивнул, протянув руку, чтобы потрепать льняные кудряшки сына.

— Почему бы и нет? Ты же никогда еще не засиживался допоздна, правда, сынок?

Он вернулся к ящику, и Сара снова села, держа на руках Дэвида. Она натянула ему на ноги ночную рубашку, которую ему сшила Энни, но он быстро выпростал из-под нее одну ногу и выразительно пошевелил пальцами. Сара крепко прижимала его к себе левой рукой, правая ее рука лежала у него на коленях. Малыш вцепился в нее, удивленно глядя на нож в руке отца.

Эндрю снова присел перед грубым чертежом, добавил несколько линий.

— Здесь я хочу пристроить еще крыло… Оно будет обращено на северо-запад, чтобы ловить вечернее солнце.

— Новое крыло? — спросила Сара. — Но зачем?

— Там будет еще гостиная и любые другие комнаты, которые ты захочешь иметь наверху. И у нас еще будет зимний сад на этой стороне.

— Зимний сад? — тихим эхом отозвалась Сара, взглянув на Джереми.

— Да, а почему бы и нет? Здешние растения несомненно заслуживают большего внимания, чем им уделяют. Подумай только, какие орхидеи мы могли бы выращивать! У нас будет английский садовник. А потом мы сделаем террасный сад до самой воды.

Сара прижалась щекой к головке ребенка.

— Это все слишком грандиозно для такого заштатного местечка, как Сидней.

Эндрю состроил ей гримасу, улыбнулся.

— Не всегда же Сидней будет заштатным городком. Когда я пристрою новое крыло, я привезу ковры из Персии и люстры из Венеции.

Глаза Сары вспыхнули.

— А когда это будет?

Он пожал плечами.

— Когда торговля будет достаточно открытой, чтобы позволить мне осуществить свои планы, то есть, когда население увеличится и торговля сможет расшириться. Мне понадобятся два, даже, пожалуй, три судна.

Потом он снова передернул плечами.

— Это все в будущем, а сейчас нам придется довольствоваться тем, что имеем. — Он развел руками, как бы обнимая просторную комнату и сказал: — Новое крыло будет как бы напоказ — нечто представляющее земли на Хоксбери, корабли в гавани и лавку, в которой продаются привезенные ими товары. Дайте мне десять-пятнадцать лет, таких, как эти последние семь, и для меня не останется ничего невозможного.

Говоря это, он смотрел прямо на жену и сына.

Джереми задумчиво потягивал вино. Он чувствовал уверенность в голосе Эндрю, он чувствовал, что эти мечты осуществятся; он уже пришел к убеждению, что пока Эндрю жив, сказочное везение не оставит его, и все невероятные фантазии в отношении зимних садов и спланированных парков в стране, которая пока не в состоянии даже прокормить себя, будут со временем реализованы. У дома будет новое крыло, и Эндрю сможет выставить напоказ все великолепие, которого так жаждет его душа. Но он авантюрист, торговец и игрок; он слишком хорошо осознает жесткие факты своего бизнеса, чтобы погрязнуть в тенетах богатства. Это все будет, как он сказал, свидетельством той полноценности, которую дают земля, корабли, лавка и склад. Это будет плодом его созидания, в то время как жизнь его отдана тому, что сделает это возможным.

Джереми вдруг заговорил, тень улыбки играла на его губах.

— Еще один тост, — сказал он, поднимая бокал, — на сей раз за этот дом Маклея!

Глава ВТОРАЯ

I

Под низкими балками главного помещения лавки Маклея воздух был всегда насыщен запахом сандалового дерева, пряностей, свечей и кофейных зерен. Эндрю утверждал, что мог удовлетворить любые запросы поселенцев: обширные помещения лавки, набитые до потолка товарами, привезенными на «Чертополохе», служили наглядным тому подтверждением. По стенам стояли высокие и широкие бочки с патокой, лари с мукой, сахаром и рисом; огромные сыры были обернуты белой холстиной. На полках громоздились штуки ситца и муслина, а порой и шелка; рядом были аккуратно расставлены коробки с туфлями и ботинками, с бобровыми шапками. Возле двери располагалась длинная стойка с разнообразными стеками и хлыстами для верховой езды. В конце ряда копченых свиных туш, свисавших с потолка, свет, льющийся из двери, привлекал внимание к атласному блеску деревянного корпуса гитары. Сара прикрепила ее к крюку цветными лентами. Там она весело покачивалась, как неожиданное подтверждение заявлений Эндрю.

В одно утро в середине апреля, через два месяца после переезда семьи в Гленбарр, Сара сидела за конторкой у одной из выпуклых витрин лавки, проверяя счета. Осеннее солнце падало из-за ее плеча на раскрытые конторские книги, над ее головой зеленый попугай цеплялся за прутья клетки и что-то невнятно бормотал по-французски. Год назад он впервые появился в лавке на руке темнокожего моряка; Дэвид, стоявший около маминой конторки, моментально увидел его и сразу начал с восторгом играть с птицей; Сара дала моряку больше табака, чем стоила эта птица, и с тех пор попугай наблюдал из своей клетки происходящее в лавке, совершенно очевидно довольный атмосферой упорядоченной суеты. У него когда-то была другая кличка, но дети так настойчиво называли его Стариной Бонн, что никто и не помнил уже его настоящего имени.

Сара была глуха к бормотанию, пытавшемуся отвлечь ее. Она кончила проверять колонку цифр, потом подняла голову, подозвав жестом одного из молодых людей, которые под ее руководством заправляли делами в лавке.

— Мистер Клепмор!

— Мадам?

— Если туземец Чарли зайдет сегодня со своим уловом, пошлите его в дом немедленно. И не забудьте дать ему половину того количества табака, которое он попросит. Ему последнее время давали слишком много за его рыбу.

— Хорошо, миссис Маклей.

Сара снова занялась своими цифрами, наслаждаясь теплом солнечных лучей, согревавших ей спину. Был чудесный осенний день, казалось, подаренный природой в награду за перенесенную летнюю жару. Воздух был гораздо мягче и сладостнее, чем весной; когда появлялся ветерок, он приносил ароматы буша, смешанные с запахом соленой морской воды. Работая, Сара беззвучно шевелила губами, но мысли все время обращались к Кинтайру, к полуденной тишине буша и бегу великой реки.

Перо застыло над бумагой, затем она вздохнула и с усилием снова принялась считать. В этот момент в лавке был всего один покупатель — она знала в лицо этого фермера из Касл Хилла, который старательно выбирал ситец для своей жены. Полуденная тишина опускалась на улицы за окном. В дальнем темном углу громко тикали часы; Бонн со скучающим видом клевал семечки.

В дверях появилась тень; Сара подняла голову и улыбнулась майору Фово из Корпуса Нового Южного Уэльса.

— Доброе утро, майор!

Он поклонился.

— Доброе утро, миссис Маклей! — Он подождал, пока замолкнет приветственный крик Бонн. — Я надеялся застать вас здесь, как всегда в этот час…

— Могу ли я вам чем-нибудь быть полезной?

— Конечно, можете, милая леди. Я ищу подарок… — Он неловко переминался с ноги на ногу. — Я подумал, что, может быть, шаль… Да, шаль, пожалуй, прекрасно подойдет, мне кажется.

— Ну конечно. — Сара прошла мимо него к полкам. — У меня здесь есть одна китайская — необычайно красивая. — Она выбрала коробку и снова повернулась к нему. — Я так рада, что именно вы попросили ее показать, майор. Мне так хотелось, чтобы ее купил человек со вкусом, которому не все равно.

— Мм… безусловно!

Она отнесла коробку к конторке, открыла ее и расстелила перед ним расшитый шелк, так чтобы солнце заиграло на нем, давая майору возможность рассмотреть его, как следует. Было ощущение, что она расстилает перед ним сам Восток, и некоторое время оба молчали.

Потом, пока Фово обдумывал покупку, Сара тихо спросила:

— Какие новости с «Быстрого», майор?

Она говорила о судне, которое бросило якорь в гавани накануне утром. Как всегда, интерес всей колонии сосредоточился на пришедшем корабле: на пассажирах и грузе, письмах из дома, новостях с войны. В Сиднее, пока почта и депеши оставались все еще на борту, достаточно было одних суток, чтобы сплетни разлетелись по городу.

— Новости, миссис Маклей? — Фово обернулся к ней с улыбкой, которую можно было бы счесть не очень любезной. — Разве есть известия, которых бы мы уже давно не ожидали? Но то, как они были получены, явилось… ну… было сделано как-то внезапно. «Быстрый» привез, среди прочих пассажиров, Филиппа Гидли Кинга, который, если вы помните, был заместителем губернатора Филиппа и начальником острова Норфолка. Теперь уже достоверно известно, что депеши, которые мистер Кинг вручил сегодня утром в правительственной резиденции, содержат назначение его новым губернатором по указанию герцога Портлендского!

Сара подняла брови, но ничего не сказала.

— Хантеру предложено вернуться в Англию первым же возможным судном, — сказал Фово.

Сара предостерегающе взглянула через плечо. Небольшая группа мужчин неторопливо входила в лавку.

Сара произнесла тихо:

— Тогда им там дома хорошо известно все, что здесь происходит? Министр по делам колоний знает, что Хантер не справился с возложенными на него обязанностями?

— Очевидно. — Голос Фово был также негромок. Оба были уверены в том, что являются частью машины, сломавшей Хантера, так как они представляют тот самый круг дельцов, с которым ему не удалось справиться.

— Значит, это попытка ужесточить контроль.

Это заявление в устах Сары прозвучало мягко, но с чувством.

— Возможно, им вскоре придется осознать, что одним новым губернатором тут не обойдешься. Никакой губернатор в мире не может запретить нам торговать так, как мы того хотим. В конце концов, именно на нас ложится весь риск — ведь именно мы производим почти все продукты питания для колонии и именно на наши деньги прибывают сюда те немногие товары, которые делают жизнь здесь терпимой. Например, такие, как это… — Он подбросил шаль, и шелк изящно заиграл в воздухе. — Сколько же она стоит, миссис Маклей?

Сара деликатно назвала цену.

Его брови взлетели вверх. Он выпустил из рук шелковые кисти:

— Но это очень большие деньги, мэм.

Она игриво улыбнулась ему.

— Моему мужу это тоже дорого обошлось, майор Фово. К тому же, взгляните… — Она пропустила шаль через пальцы. — На ней нет ни малейшего следа морской воды. Лишь немногие из этих прекрасных вещей прибывают сюда нетронутыми. — Она посмотрела ему прямо в лицо. — Поэтому и цена тех, что не повреждены, так высока — в силу необходимости.

Вдруг, взметнув в воздух сноп экзотических красок, она набросила шаль на плечи.

— Посмотрите, майор, она превосходна.

— Конечно, я это вижу, мэм. Но именно та, чьи плечи она покрывает, придает ей несравненный блеск.

Сара с улыбкой приняла комплимент, но он ее не тронул. За четыре года подобных комплиментов она научилась оценивать их коммерческое достоинство до тонкости. Она неохотно позволила шали соскользнуть с плеч.

— Откровенно говоря, мне жаль с ней расставаться. Любая женщина в нее влюбилась бы… — Она еле слышно вздохнула. — Вам завернуть ее, майор?

— Эээ… — Он капитулировал перед ее вопросительным взглядом. — Эээ… да, пожалуйста.

— Я уверена, что она… будет… — Здесь Сара замолчала. Майор Фово не упомянул, какой даме предназначается шаль, а она давно усвоила, что в коммерческих делах личных проблем клиента лучше не касаться. — Я уверена, что вы не пожалеете.

— Надеюсь, что нет, миссис Маклей, — ответил он, немного расстроенный, беспокойно наблюдая, как она передает шаль Клепмору, чтобы завернуть. Она действительно обошлась ему гораздо дороже, чем он рассчитывал.

Сара снова повернулась к нему.

— Могу ли я вам еще что-нибудь показать, майор? У меня есть еще ленты… И еще прелестнейшее кружево…

— Нет, — поспешно ответил он. — Ничего больше из этих вещей. Но у меня тут список продуктов. — Он порылся в кармане и вытащил листок бумаги. — Моя экономка сказала, что кончаются продукты, хотя это чепуха, потому что я в прошлый раз закупил столько, что целую армию можно прокормить, но все куда-то исчезает. Эти ссыльные, которым везде есть доступ, они все мои запасы раскрадывают, конечно, да небось еще меняют на ром. Но что я могу с этим поделать? Не могу смотреть, как порют женщину… Думаю, нужно бы мне всех их разогнать и нанять новых, но, что более вероятно, новые будут воровать вдвое больше.

Пока он говорил, Сара взяла список у него из рук, с удивлением отметив указанное там количество.

— Это большой заказ, майор, чай ведь стоит по шесть шиллингов за фунт, а сахар — по четыре шиллинга.

Он нахмурился.

— Так дорого?

Она спокойно взглянула на него.

— Не может быть, майор, чтобы вы не знали цен. Вы ведь покупаете вашу часть груза и потом участвуете в назначении цен, по которым их перепродают. И вы знаете также, что мой муж не может их произвольно снижать.

— Ну… — Фово пожал плечами. — К несчастью, я не могу обойтись без всего этого, сколько бы оно ни стоило. Не могу же я допустить, чтобы у моих гостей с самого начала сложилось дурное мнение о колонии. Они и так это вскоре узнают, миссис Маклей. — Он тихо рассмеялся своим низким смехом, как будто только им двоим понятной шутке.

Сара неопределенно улыбнулась, усаживаясь за конторку.

— Так, значит, среди вновь прибывших на «Быстром» у вас есть друзья?

— Не совсем друзья пока, милая леди. Мы с капитаном Барвеллом имели лишь краткую встречу в Лондоне несколько лет назад. Он написал, что едет сюда, и, конечно, я вызвался оказать гостеприимство ему и его жене, пока они не устроятся. Барвелл был ранен во время боев в Голландии и признан негодным к активной боевой службе. Он обменял свое последнее назначение на место в Корпусе.

Сара сидела неподвижно, глядя на него снизу вверх. Холодное ощущение удивления овладело ею; солнце все еще светило ей на плечи, но ей стало холодно. При звуке этого имени в устах Фово ее охватил страх, близкий к панике. Она опустила руку со списком и прижала ее к столу, чтобы унять дрожь.

— Барвелл? — переспросила она слабым голосом. — Вы сказали, Барвелл?

— Что? Да, Ричард Барвелл. Вы хотите сказать, что знаете его?

Сара судорожно пыталась сдержаться, но вдруг растерялась. Вмиг она как бы раздвоилась. В ней была женщина, вымуштрованная в дисциплине и скрытности, которая не даст воли языку в этой колонии, жадной до сплетен, женщины, которая запрятала Ричарда Барвелла в самые глубокие тайники своего сердца; и в то же время — юная девушка, та самая девушка, которая, поддавшись порыву, сбежала из дома священника в Брэмфильде из-за своей любви к Ричарду Барвеллу. И вот она сидела и слушала свои слова, разбивающие стену молчания, выдающие то, что она когда-то знала Ричарда. Она знала, что ей не остановиться; она не могла отпустить Фово, не сообщив ему правды.

— Барвелл… из Кента?

— Да… Мне кажется, и он и его жена родом из Кента. Она дочь сэра Джеффри Уотсона. Может быть, вы знаете?..

— Да, я когда-то знала… об обеих семьях… — было все, что она произнесла.

— А… понятно.

Майор больше ничего не сказал. В колонии существовал неписаный закон, который все строже соблюдался с увеличением числа ссыльных, чей срок закончился и которые были теперь вправе называть себя свободными людьми: о прошлом никогда не говорили, о нем никогда не спрашивали. Можно было догадаться о прошлом человека, можно было обсуждать его за спиной, но никогда — напрямик. Это правило прилагалось и к миссис Маклей, к ней в особенности: она была женой одного из самых процветающих вольных поселенцев, и в то же время, как бывшая ссыльная, она не была принята женщинами ее собственного круга. А здесь возникла деликатная ситуация, когда ее прошлое вернулась к ней в таком реальном виде. Последовавшая пауза как бы предполагала, что он не вправе расспрашивать ее об обстоятельствах, при которых она была знакома с Ричардом Барвелл ом и его женой.

Глаза ее скользнули сначала по бумаге, которую она держала, затем остановилась на лице Фово.

— Я буду вам признательна, если вы не станете упоминать об этом разговоре капитану Барвеллу, майор. — Она сознавала, что таким образом пытается заглушить в себе возмущенный голос приличия, но это был жест молоденькой глупышки, а не умудренной жизнью женщины.

— Разумеется, мэм. Как вам будет угодно.

Сара слегка кивнула ему. До этого момента она всегда считала Фово довольно нудным безобидным дураком. Сейчас, взглянув на него, она заметила, что глаза у него добрые и что он изрядно озадачен. Может быть, он и не расскажет о ее знакомстве с Ричардом Барвеллом. Но ей хотелось, чтобы он поскорее ушел, а не стоял перед ней с беспомощно-озадаченным видом.

— Не могли бы вы прислать продукты как можно быстрее, миссис Маклей? — спросил он.

— Тотчас же, майор.

Фово козырнул и вышел. Он уходил быстрой стремительной походкой человека, обрадованного возможностью ретироваться.

Сара долго сидела, не обращая внимания на лежащий на столе листок. Ее мысли пока не занимала причина приезда Ричарда: ни то, почему он приехал, ни то, как долго он намерен задержаться. Все это придет позже, в часы, которые она посвятит раздумьям и попыткам найти ответ. Единственное, что ей удалось явственно усвоить, это то, что он приехал, нежеланный и непрошеный. Она неподвижно сидела в лучах теплого солнца, вокруг был будничный привычный шум, прямо над ее головой Бони цеплялся за прутья клетки, а она начала вспоминать свои чувства к Ричарду с того самого дня, как вышла замуж за Эндрю. В ходе раздумий стал очевиден тот факт, что Ричард часто посещал ее мысли сразу после замужества, и эти мысли о нем всегда вызывали ощущение боли и печали; постепенно мысли о нем все реже стали посещать ее, так как Эндрю научился выполнять все желания ее души и тела, а потом дети целиком завладели ее мыслями. Но образ Ричарда был совершенно четким, отстраненным от ее жизни, и поэтому он никогда не мог стать частью ее. Он не смог бы всерьез вмешаться в эту жизнь: за ним пыльным шлейфом тянулось прошлое. Да, она когда-то любила его, но потом поверила, что с этой любовью покончено навсегда. Теперь же в ней не было уверенности, что, когда он снова предстанет перед ней, у нее найдутся силы второй раз отклонить эту любовь. Ее потрясло и смутило сознание, что там, где речь идет о Ричарде, она не может вполне доверять себе.

Наконец ее похолодевшие пальцы подняли список, и она взглянула на него.

— Мистер Клепмор!

Он торопливо подошел.

— Да, мэм? — Потом запнулся. — Но… миссис Маклей, что с вами? Вы не больны? У вас такой вид…

— Я совершенно здорова! — сказала она резко. — Пожалуйста, сейчас же выполните этот заказ и отошлите майору Фово.

Он взял у нее список и собрался идти.

— И, мистер Клепмор… — произнесла она более мягко, сожалея о своей резкости.

— Мэм?

— Пожалуйста, пошлите за фаэтоном. Я… я еду домой.

II

Беннет поставил графин возле Эндрю, бесшумно застыл над ним на несколько секунд и удалился. Чарльз Беннет был последним приобретением Эндрю, которым он очень гордился. Ему, как и всему Сиднею, было известно, что Беннет когда-то был в услужении у герцога и был изгнан за неумеренные возлияния. Но это можно было ему простить за умение прислуживать за столом без шума и звона, перекрывающих застольную беседу. Эндрю догадывался, что, всего вероятнее, в доме его светлости Беннет был лишь младшим лакеем, но он умел с большим апломбом руководить трапезой, и за ним в колонии гонялись.

Сегодня, однако, Эндрю почти не замечал достоинств своего слуги. Как только дверь за ним закрылась, он поднялся со своего места, захватив бокал и графин, и пересел поближе к Саре.

— Что случилось, любимая? — говоря так, он взял ее за руку, с тревогой глядя ей в лицо. — Я заметил, что ты бледна, как привидение, как только пришел домой.

Она улыбнулась, но в глазах ее вместе с облегчением читался страх от того, как хорошо он знает ее.

— Милый Эндрю, тебя ведь не обманешь, правда? Я весь день ждала возможности поговорить с тобой.

Она почувствовала, как он настороженно напрягся.

— Да? — спросил он. — О чем?

— О… — Она замялась, опустив глаза на бокал.

— Сара?..

Она собралась с духом и снова взглянула на него.

— Эндрю… Ты помнишь, я тебе рассказывала о Барвел-лах, о той семье, где был репетитором мой отец? Ты помнишь, там был сын, с которым мы вместе занимались, — Ричард Барвелл?

Рука Эндрю крепче сжала ее руку.

— Конечно, помню. И что?

Сара попыталась поднести рюмку к губам, но ей пришлось ее снова поставить, потому что пальцы вдруг сделались непослушными.

Она произнесла медленно:

— Я услышала сегодня, что Ричард Барвелл приехал в Сидней со своей женой.

Эндрю наклонился к ней.

— Милостивый Боже! Он здесь… Но зачем?

— Не знаю. Ой, Эндрю… — сказала она отчаянно. — Я ничего не знаю кроме того, что мне рассказал майор Фово. Он прибыл с новым губернатором на «Быстром». Он обменял свое назначение на службу в Корпусе.

— А жена?

Ее губы сжались.

— Как я и думала, он женился на дочери сэра Джеффри Уотсона, Элисон.

— Уотсона? Того самого, который?..

— Того самого, который обвинил меня в краже его денег, — закончила Сара за Эндрю. — Того самого, что обнаружил меня в ту ночь в «Ангеле».

Сара взяла Эндрю за руку и ощутила ее тепло.

— Что же мне теперь делать? — прошептала она. — Что мне делать?

Он сидел, склонив свою ненапудренную голову над ее рукой, кончиком пальца бессознательно поглаживая вену. Она на миг испугалась, что он упрекнет ее за излишнюю драматизацию внезапного появления Ричарда. Как рассказать Эндрю, что она когда-то любила Ричарда и что она до сих пор боится своих чувств, которые могут вспыхнуть при виде его? Эндрю, думала она, тебе не понять. Даже у тебя для этого не хватит понимания. Это была та скрытая от глаз Сара Дейн, которая отдала свою юную страстную любовь Себастьяну и Ричарду Барвеллу из Ромни. Не кривя душой перед собой и отдавая должное Эндрю, она не могла ожидать, что его терпимость распространится и на девичьи капризы той Сары Дейн, которой он не знал.

Он поднял голову, и она пристально наблюдала, как менялось его лицо: на нем постепенно возникло то странное сосредоточенное выражение, которое обычно появлялось, когда его ум работал слишком быстро, чтобы она могла за ним уследить. У него было выражение лица, настороженное и подозрительное, как у человека, на собственность которого посягают. «Это он тревожится о моем счастье, — подумала Сара. — Он попытается не дать Ричарду рассказывать кому-нибудь то, что ему известно о моем прошлом». Это выражение лица Эндрю чуть разочаровало, но и успокоило ее. Оно означало, что в отличие от нее, он не чувствует себя побежденным. У нее не было ни плана борьбы, ни надежды на отступление. Чтобы, карабкаясь по чужим спинам, достичь своего высокого положения, Эндрю нужно было выработать в себе определенную беспощадность. Глаза его посветлели, затем заблестели, складки вокруг рта еле заметно углубились, хотя он все продолжал гладить ее руку кончиком пальца.

— Ты испугалась, любимая? — спросил он.

— Да… — почти прошептала она. — Боюсь так, как никогда раньше. Они могут мне так навредить. Они могут навредить тебе и детям. Все, что создано тобою, может быть разрушено просто болтовней.

— Тогда, клянусь Господом, мы не дадим им болтать! — Эндрю отдернул руку и хлопнул ею по столу. — У меня в этой колонии есть право голоса. Мистеру Барвеллу придется быстро понять, что ты не прислуга в ректорском доме в Брэмфильде и уже не ссыльная!

— Эндрю… — выдохнула она. — Что ты собираешься сделать?

— Я не знаю, что сделаю, пока не выясню, по крайней мере, что его сюда привело. Не может же он быть неуязвимым — и мне нужно узнать его слабое место.

Она медленно кивнула.

— У каждого человека есть слабинка, — сказал Эндрю, помолчав. — И я полагаю, что лучшим способом выяснить это в отношении мистера Барвелла будет обратиться прямо к источнику информации. Он остановился у Фово?

— Да.

— Тогда… — Он поднялся, небрежно оттолкнув стул. — Думаю, мне следует придумать какое-то неотложное дело к майору Фово.

— Эндрю… — Она протянула руку и коснулась его рукава. — Мне действительно страшно. Барвеллы могут рассказать все, если захотят, они могут подарить колонии то, чего она ждала все эти годы.

Он наклонился и поцеловал ее в губы.

— Никто не причинит тебе вреда, пока у меня есть силы бороться с ними. А посему — не бойся, моя Сара.

И он ушел, оставив Сару сидеть за столом, уставившись перед собой, с нетронутым бокалом в руке. Он унес с собой часть ее страха; но главный страх — страх ее любви к Ричарду — остался с ней.

Сквозь настойчивый стук дождя за окном Сара услыхала осторожные шаги Эндрю на лестнице. Она присела в кровати и ждала, пока откроется дверь. Ручка тихо повернулась, и он вошел. Свеча у постели буйно заметалась в неожиданном сквозняке.

Он закрыл дверь и подошел к ней.

— Я надеялся, что ты постараешься заснуть, Сара. Не нужно было ждать… Уже так поздно.

Она наклонилась вперед, чтобы взять его за руку.

— Спать было невозможно, — сказала она. — Скажи же мне, какие новости?

Он опустился на кровать рядом с нею. На его волосах блестела влага, как будто он постоял под дождем с непокрытой головой; при свечах лицо его казалось очень загорелым и обветренным, являя резкий контраст с белоснежными рюшами рубашки.

— Новостей больше, чем я надеялся, — сказал он. — Я дал Фово слегка надуть меня в сделке насчет скота. Мы распили бутылку мадеры, и он разговорился. Он знает о Барвеллах гораздо больше, чем был готов рассказать тебе утром.

Эндрю вытянулся рядом и лежал, сжав руку Сары. Через несколько минут он снова взглянул на нее и сказал:

— Среди писем, привезенных «Быстрым», было письмо от друга Фово, который служил в полку Барвелла, — того самого, кто познакомил их. Кажется, у Барвеллов уже давно какие-то финансовые трудности. Им жилось неплохо, пока был жив сэр Джеффри и пока он их щедро снабжал деньгами. Но оказывается, у мистера Барвелла и его жены экстравагантные вкусы, и им трудно было сократить размах, к которому они привыкли, когда старик потерял большую часть своего состояния.

— Потерял? — сказала Сара. — Но каким образом?

— Его деньги были вложены в корабли. Два были захвачены французами в Проливе. Еще один пропал в Карибском море. Именье, конечно, заложено, и когда он умер, денег Элисон осталось мало.

— Итак?.. — Сара торопила его с рассказом.

— Итак, капитан и миссис Барвелл весело зажили на то, что оставалось, пока деньги не кончились. — Эндрю говорил медленно, как бы наслаждаясь рассказом. — Барвелл обнаружил, что офицерской зарплаты не хватит, чтобы долго содержать модницу, да еще и на то, чтобы удовлетворить те вкусы, которые он сам успел приобрести. В то время, когда приятель Фово писал письмо, они уже год жили у тетки Элисон, леди Линтон. Очевидно, сия добрая леди был а очень привязана к Барвеллу — судя по сообщениям, она совсем приручила его. Но, будучи женщиной здравомыслящей, а не просто светской львицей, она вскоре поняла, что из Барвелла ничего не выйдет, пока он полагается на ее поддержку. Фово говорит, что она превосходно разбирается в делах. И когда до нее дошли рассказы о сказочном Новом Южном Уэльсе, она всерьез задумалась о том, как можно, получая армейское жалованье, одновременно составить приличный капитал. Сам Фово полагает, что она послала их сюда, чтобы они узнали истинную цену деньгам, пока она не умерла и не оставила им свое состояние.

— Так они здесь останутся надолго? Они возьмут землю?

Эндрю кивнул.

— Похоже на то.

— У них есть дети? — Сара не могла заставить свой голос звучать мягче.

— Пока нет. Фово говорит, что у миссис Барвелл деликатная конституция. Может быть, этот климат окажет благотворное действие…

— Тепличные растения от такой жары жухнут! — парировала Сара.

Эндрю усмехнулся.

— Из разговора с Фово у меня сложилось впечатление, что она исполнена живости и бодрости — похоже, она относится к тем людям, что расходуют больше энергии, чем могут себе позволить.

— Значит, она переменилась, — заметила Сара резко. — Или Ричард изменил ее. Однако… — Она пожала плечами, уголки ее губ опустились. — У нас больше сведений, чем мы надеялись. Нужно подождать развития событий.

Эндрю наклонился к ней; рука его сжала ее крепче.

— Не время ждать, Сара! — воскликнул он. — Я уже предпринял шаги.

У Сары перехватило дух.

— Что ты имеешь в виду?

— Очень просто, дорогая. Я попросил Фово познакомить меня с Барвеллом.

— Эндрю!

Глаза его потемнели от внезапного приступа гнева.

— Я тебе уже сказал, Сара, что не дам себя запугать какому-то Барвеллу. Да к тому же у меня нет ни времени, ни терпения ждать и смотреть, как все обернется. Мне нужно было узнать, как он к тебе отнесется.

— Ну и?..

— Фово отправился за ним в гостиную — жена его уже удалилась к себе. Он пришел, как мне показалось, с готовностью. Мы заговорили о тебе — он сообщил мне, что уже расспрашивал Фово о тебе, знает ли тот, что с тобой произошло.

— Что со мной произошло! — повторила она. — Он так и сказал?

Эндрю нетерпеливо тряхнул ее за руку.

— А как он мог еще сказать? Он же ничего не знал о тебе, может быть, ты вообще умерла в Ньюгейтской тюрьме.

— Точно! Я ведь могла умереть в Ньюгейтской тюрьме! — Она задохнулась от злости. — Но продолжай… я должна услышать остальное.

— А остальное — то, что я пригласил их с женой отобедать с нами в среду вечером. Он принял приглашение, как мне показалось, с радостью.

Она откинулась на подушки, потрясенно глядя на него.

— Ты их пригласил сюда?! Эндрю, не может быть!

Он отпустил ее руку и сжал плечо.

— Почему бы и нет? Разве ты не понимаешь, как важно, чтобы он захотел привести сюда свою жену? Он хочет поддерживать дружеские отношения, если ты дашь ему эту возможность.

— Ой, но Эндрю… — возразила она. — Ричард и Элисон — здесь! И так скоро! Я не могу, по крайней мере, сейчас.

— Когда-то нужно будет это сделать, — резко ответил он. — Лучше уж, если это будет здесь, в собственном доме, где ты можешь контролировать ситуацию. Помни, что они уже близко познакомились с новым губернатором, — они ведь плыли с ним от самой Англии. Они могут быть могущественными друзьями, Сара.

— Но Элисон вскоре узнает, возможно, уже знает, что ни одна офицерская жена не бывает у меня и ни одна из них меня не приглашает к себе. Они придут один раз — и все.

— Не думаю, что наш друг Фово долго оставит их в неведении на этот счет. Но тем не менее мое приглашение было принято. И больше того, Сара, — добавил он, — я скоро найду способ заставить Барвеллов желать продолжения этой дружбы.

Она прикрыла глаза, лежа совершенно неподвижно и обдумывая сказанное им. Он пригласил их на среду, а сейчас понедельник. Остается два дня, чтобы подготовить себя к встрече с Ричардом, так обуздать свои чувства, чтобы пытливые глаза Эндрю их не заметили. Еще был страх встретить Элисон — стройную темноволосую девушку, которую она иногда мельком видела в вестибюле Брэмфильда. Хватит ли двух дней? И будет ли она вообще когда-нибудь готова к встрече с Ричардом? Она мысленно искала возможности отложить этот визит, но не могла ничего придумать.

Сара открыла глаза и увидела, что Эндрю не мигая смотрит на нее. Она была благодарна за то, что его руки сжимали ее плечи.

— Я отправлю письмо Джулии Райдер утром, — сказала она. — Если они с Джеймсом смогут быть здесь в среду вечером… — Она не договорила, обдумывая эту идею.

III

Джулия удобно расположилась в кресле в главной комнате Гленбарра для гостей и расстегнула плащ. Она внимательно осмотрелась: осмотр был придирчивым, но в конце она удовлетворенно кивнула.

— У тебя отличный дом, Сара, — сказала она. — Ты его сделала удивительно красивым. А Эндрю… Ну, Эндрю вообще невероятный человек. Такой дом ему, конечно, подходит. Ну что, вы теперь окончательно устроились? Ты здесь счастлива?

Сара рукой указала на окна, за которыми сады уже погружались в вечернюю мглу. Она мягко рассмеялась, протянув руку за шляпой подруги.

— Ты достаточно времени провела в наших комнатах над лавкой, чтобы понять, как мы радуемся простору и тишине.

— Я бы на твоем месте не сожалела о времени, проведенном над лавкой, дорогая, — тут же возразила Джулия, вытянув ноги на низком табурете. — Молодым людям не следует сразу же получать все желаемые удобства — им становится не к чему стремиться, а это плохо. Вы получили хороший доход от магазина, к тому же управление им тебя многому научило. — Она вдруг испытующе посмотрела на Сару. — И, насколько я могу судить, тебе это не повредило.

— О, я не сожалею об этом, — сказала Сара, присаживаясь на край постели. — Но я уверена, что польза от приобретенного опыта становится ощутимой спустя некоторое время. Я по-прежнему хожу в лавку каждое утро и делаю это с удовольствием. Но так приятно иметь этот большой тихий дом, который ждет твоего возвращения каждый день.

Говоря это, она отмечала про себя перемены, происшедшие в Джулии со времени их последней встречи на Рождество. Тогда они с Эндрю ездили с детьми в Парраматту на четыре дня. Это было что-то вроде прощального визита для Эллен и Чарльза, которые отбывали в Англию ближайшим кораблем. Эллен приняли в женскую семинарию в Бате, а Чарльз, который не унаследовал отцовского фермерского таланта, но был исполнен восхищения адмиралом Нельсоном, записался в морской флот. С Рождества лицо Джулии, как показалось Саре, поблекло и похудело: на нем появились следы утомления и бледность, которую вызывает долгое знойное лето. Ее движения тоже казались замедленными, хотя спокойные интонации оставались неизменными. В волосах появилось много седины.

Джулия прервала ход мыслей Сары.

— Ну же, Сара! Не может быть, чтобы ты зазвала меня в такую даль, просто чтобы поделиться философскими наблюдениями. Что случилось? В твоей записке не было ничего важного. И я собралась и приехала, просто поверив в необходимость этого! — Затем она нетерпеливо взмахнула рукой. — Надеюсь, что твоя просьба привезти вечернее платье означает, что ты даешь какой-то грандиозный прием. Я так соскучилась по развлечениям.

— Милая Джулия! — сказала Сара растроганно. — Ты все такая же. Интересно, сколько раз я обращалась к тебе со своими проблемами. Помнишь, первый раз, когда мы плыли на «Джоржетте»?

— Да, и я тогда дала вам, мадам, очень верный совет. — Джулия сдвинула брови. — Так значит, снова проблема, да? Ну?

Сара набрала в грудь воздуха:

— На этот раз потребуется довольно много времени, потому что мне придется рассказать кое о чем, чего не знает никто, кроме меня и Ричарда Барвелла.

— Барвелла?.. Барвелл? Это о нем я слышала, что он прибыл с новым губернатором на «Быстром»? Он женат на дочери баронета, да?

— Как быстро все становится известно! — Сара усмехнулась. — Да, Элисон Барвелл — дочь баронета. Подумать только — настоящая леди, появление которой в колонии может наделать столько шума! Племянница графини! Как все будут бороться за честь принимать ее! Ее платье и манеры будут тщательно копировать, потому что, несмотря на все свое богатство, Новый Южный Уэльс небогат настоящи ми леди!

Джулия не обратила внимания на тон этих замечаний. Она сказала с нетерпеливым раздражением:

— Довольно, Сара! Перейдем к делу!

— Ну что ж, тогда…

Сара оперлась спиной о комод и начала рассказывать. Сумерки в неосвещенной комнате становились гуще, слабый туман, кружась, поднимался над гаванью. Она не спускала глаз с лица Джулии, на котором слабо играли отблески огня в камине. Ей оказалось очень легко открыться этой женщине, которая была и старше, и мудрее и которой можно было доверить историю жизни с пьяницей-отцом в Рае и в ректорском доме в Брэмфильде. Она рассказала об истинной причине своего побега из Брэмфильда в ту холодную весеннюю ночь.

— Мы и правда любили друг друга! Я уверена в этом, хотя мы были всего лишь детьми. Но препятствия, стоявшие на нашем пути, оказались непреодолимыми для Ричарда. Я обвиняла его, но, возможно, напрасно. В конце концов, мне нечего было терять, а он мог всего лишиться.

— Эндрю ничего не знает об этом? — спросила Джулия. — О твоих чувствах к Ричарду Барвеллу?

— Ему известно, что я работала некоторое время у ректора, но я ему не рассказала, что была влюблена в Ричарда. Зачем ему об этом говорить? Когда я выходила замуж за Эндрю, у меня и в мыслях не было, что я когда-нибудь снова увижу Ричарда. Он для меня как бы умер!

Через минуту Джулия сказала сухо:

— А теперь он здесь. И Эндрю навязал тебе эту встречу.

— Да, — сказала Сара огорченно. — Ты же знаешь Эндрю — он полагает, что инициатива всегда должна исходить от него. Я и так уже поняла, что нам не обойтись без встречи, но сейчас она очень несвоевременна. У меня остался только завтрашний день. Джулия… Я ведь могу сделать что-нибудь не то: как-то себя опозорить, дать понять Эндрю…

— Ерунда! — возразила Джулия. — Это ты мне рассказываешь, что не сумеешь взять себя в руки! Да ты ничем иным и не занималась с того самого момента, как прибыла в колонию, чтобы не дать никому повода для сплетен. Уж, конечно, Ричард Барвелл не смутит твой покой — ведь столько времени прошло.

Сара, неуспокоенная, отвернулась.

— Откуда я знаю, что он сделает. Я уже раз потеряла голову из-за Ричарда — как знать, не повторится ли это? Я же прекрасно знала все его недостатки и слабости, и все же любила его. А что, если сейчас будет то же?

— Сара! Сара! Так не будет, если только ты не допустишь этого.

— Но Ричард…

— Тебе следует забыть, что Ричард был чем-то для тебя, кроме ученика твоего отца. Перестань терзать себя по поводу того, чего ты никогда бы не смогла иметь. И, Сара, — голос Джулии стал строг, — попытайся не забывать, что твоему мужу завидуют многие женщины в колонии.

Сара поднялась — вся фигура ее выражала напряжение. Она наклонилась к огню за лучиной, поднесла ее осторожно к двум свечам, стоявшим на каминной полке, наблюдая, как разгораются фитильки. Потом она тихонько задула лучину, запах дыма защипал ей ноздри.

И вдруг, как будто у нее не было сил сделать что-нибудь другое, прижалась лбом к рукам, сложенным на каминной полке.

— Зачем только он приехал, Джулия! — прошептала она, глядя вниз, на огонь. — Зачем ему нужно было приезжать?

IV

Хруст гравия под колесами кареты на дороге, ведущей от ворот, заставил Эндрю вскочить на ноги. Сара, бросив взгляд на него, также поднялась, но не так поспешно. Напряжение передалось Джулии и ее мужу.

Они услыхали торопливые шаги Беннета в вестибюле, приглушенный звук голосов и снова шаги, приближающиеся к гостиной. Дверь распахнулась так, как пристало бы дому в Лондоне, а не в этом захолустном колониальном поселке.

— Капитан и миссис Барвелл!

Сара сделала лишь шаг вперед. Несмотря на всю предварительную подготовку, ее взгляд сразу устремился на Ричарда. Он стоял перед ней в новой форме офицера Корпуса Нового Южного Уэльса, с улыбкой на устах, с вопросительным выражением в глазах. Последний раз она видела его, когда он стоял, несчастный, в вестибюле дома в Брэмфильде в конце его рождественского отпуска; на этот раз в нем была свободная, небрежная элегантность, которой в тот раз не было. Лицо его было тоньше и красивее, чем ей помнилось; шрам, тонкий, как ниточка, белел у него на лбу, а в волосах была седая прядь. Сара моментально заметила в нем уверенную и свободную манеру человека, привыкшего к успеху у женщин. Она догадалась, что к этому этапу своей карьеры ему удалось глубоко проникнуть в модный веселый мир, о котором он так наивно мечтал во время своего тоскливого детства в Ромнийской низине. Но даже под этим новым слоем модного лоска ей не составило труда узнать того самого Ричарда Барвелла, которого она когда-то знала — он стоял с мальчишеской улыбкой на губах, с глазами, полными мольбы о прощении и просьбы снова отнестись к нему благосклонно. В то же самое время, почувствовала она, он не сомневается, что она перед ним не устоит.

Она перевела свой взгляд на Элисон. Элисон тоже улыбалась, слабой, заранее приготовленной улыбкой. На ней было сказочно красивое платье из атласа цвета крыла зимородка, которое подчеркивало ее белую кожу и темные волосы. Около высокого Ричарда она казалась крохотной; ее маленькая ручка властно лежала на его рукаве. Сару поразила ее наружность. Элисон некрасивая, подумала она, но у нее хорошие глаза, черные брови, разлетающиеся, как крылья. Она стройна и держится прямо; и в ней, как и в Ричарде, чувствуется принадлежность к миру избранных.

Сара прервала свои размышления. Она поняла, что ее колебание слишком затянулось, и она поспешила вперед с улыбкой, которая, как она надеялась, выглядит приветливо.

— Добрый вечер, миссис Барвелл, — сказала она, протягивая руку.

Элисон ответила спокойным ровным голосом. Сара повернулась, чтобы протянуть руку Ричарду.

Он взял ее и нагнулся над ней, казалось, совершенно не осознавая, что сжимает ее слишком крепко.

— Моя дорогая Сара, какое удовольствие снова видеть тебя!

Он заметил, как порозовели ее щеки. Он не собирался сознательно рассердить ее, но, насколько он ее помнил, в подобной ситуации почти любая фраза может задеть ее гордость. Он старательно рассматривал ее. Годы, проведенные этом южном климате, оставили свой след: кожа ее стала темнее, чем ему помнилось, а волосы выгорели так, что при свечах казались почти белыми. Но красота, начавшая расцветать еще в Брэмфильде, превзошла его ожидания. Он забыл, что она такого высокого роста, забыл, как она умеет прямо и пристально смотреть в глаза собеседника. На ней было платье бледного нефритового оттенка, а богатая золотая вышивка на узком лифе и рукавах говорила о том, что оно привезено с Востока. Ему необходимо было рассмотреть ее во всех подробностях, чтобы составить для себя мнение об этой женщине, жизнь которой стала теперь неотъемлемой частью истории этой колонии. Сплетни, которые им с готовностью преподнесли, говорили о ней как о честолюбивой, жесткой и жадной, а также что она прекрасная жена и мать и что дети ее просто обожают. Ричард уже узнал, что она успешно справлялась с фермой и лавкой в отсутствие своего мужа, и ему была прекрасно известна история о том, как она сражалась с бандой ссыльных во время бунта на Хоксбери, и что она убила кинжалом одного из них. На его лице появилась восхищенная улыбка. Он сразу вспомнил юную порывистую Сару, которую когда-то знал, — и вот она перед ним — хозяйка лучшего дома в колонии. И всего этого достиг, как говорила сплетня, ее муж — еще более жесткий и честолюбивый, чем она. Было забавно услышать все это о девушке, которая когда-то весело гуляла и шалила с ним на плотинах в низине Ромни летними вечерами. Она была необычна и красива. Ричарду были открыты двери многих известных лондонских домов, к нему благоволили многие красивые женщины, но он тем не менее сознавал, что за все это время ни одна женщина не смотрела на него так, и ни одной женщине еще не удавалось так смутить его, как сейчас это делала Сара.

Ей с трудом удалось освободить руку из его крепкой ладони.

— Да, Ричард, я тоже рада тебя видеть.

Затем она повернулась, чтобы представить Элисон своего мужа.

Вышивание всегда приносило Саре успокоение и возможность расслабиться, но сейчас, втыкая иглу в холст, она заметила, что рука все еще дрожит. Бесконечная трапеза закончилась, и, взглянув на французские часы, она поняла, что Эндрю задерживает мужчин за портвейном непривычно долго. Сидя напротив нее, Джулия и Элисон поддерживали разговор — в основном они обсуждали новости, привезенные Барвеллами из Лондона. Сара заметила, что сама вставляет какие-то замечания время от времени, почти не вслушиваясь в беседу. Мыслями она была снова с Ричардом.

Прошедший час был ужаснее, чем она ожидала. Очень тяжело было сдерживать чувство, сильнее которого она ничего не испытывала. Во время всего обеда Ричард смеялся и болтал, занимая и развлекая всех их остроумными замечаниями и историями, рассказанными легко и умело. И с каждой минутой, что он находился там, прикладываясь к превосходному вину, все время прибирая нити разговора к своим рукам, она чувствовала, что ее решимость ослабевает. Было ощущение, что он протянул руки и прижимает ее к себе. Она чувствовала, что может сколько угодно внушать себе, что Ричард слаб, что Ричард просто играет в жизнь, а на самом деле ждет, что все свалится ему с неба, что Ричард не стоит подметок Эндрю, — и все равно он мог управлять ее вниманием сейчас с той же легкостью, с какой он это делал в Брэмфильде. Сара поняла, что все еще оставалась той самой девочкой, которая лазала с ним по плотинам, по-весеннему бледно-зеленым; той самой девочкой, которая была им очарована, послушна его воле, готова исполнить любое его желание. Она понимала, что она букашка, летящая на яркий свет. Не имеет значения, что свет этот преходящ и фальшив — он тут, перед ней.

Безумием было считать все эти годы, что она может забыть Ричарда простым усилием воли. Эндрю забрал часть ее любви и всю ее преданность и верность, но душа ее всегда принадлежала Ричарду. И он сейчас возвратился, чтобы востребовать ее, как будто и не было разлуки. Ей было и стыдно, и страшно, она злилась на него за то, что он открыл ей ее собственную слабость. Он понимает это, скрывает это за легкостью и смехом. Ричард знает, что она снова его добровольный раб — жаждущая угодить Сара, которая будет улыбаться по его воле и грустить, когда ему взгрустнется.

«Черт тебя побери, Ричард! — шептала она про себя. — Я все еще люблю тебя».

Она продолжала вышивать, почти не слыша разговора. «Спасибо тебе, Господи, за Джулию», — думала она, чувствуя искреннюю благодарность за присутствие этой женщины, которая твердо держит ситуацию в руках, ведя за нее беседу, давая ей силы перенести это ужасное время до прихода Эндрю, который одним своим присутствием поддержит ее. Неожиданно глаза защипали слезы. Как бы ей хотелось выплакать слезы ярости и отвращения от того, что так все повернулось. Ей было тошно от мысли, что какие-то четыре Дня назад ей казалось, что Ричард Барвелл благополучно остался в прошлом.

Как ни была она погружена в хаос чувств и мыслей, она заметила, что Элисон встала и направляется к ней. Она знала, что та станет рассматривать вышивку, и неохотно предложила ей свою работу.

Элисон посмотрела на вышивку, склонив голову набок.

— О! Да это действительно прекрасно, миссис Мак-лей! — сказала она наконец. — И как быстро вы работаете!

Сара еле сдержалась, чтобы не взорваться при этих избитых комплиментах, но ей удалось изобразить натянутую улыбку.

— О да, — сказала она. — Я всегда старалась работать быстро. Вы, возможно, помните, что я когда-то работала в модном ателье в Лондоне.

Элисон отвернулась, ее атлас издал сердитый шелест, и Саре показалось, что она уловила раздражение на ее лице. Элисон отошла, прошлась по комнате, задержавшись у открытого рояля. За ее спиной Сара посмотрела на Джулию и намеренно подмигнула ей. Брови Джулии взметнулись вверх, и она нахмурилась, покачав головой.

Сара нежно обратилась к Элисон.

— Не можем ли мы уговорить вас сыграть нам, миссис Барвелл? Вы играете Бетховена? Те, кто к нам приезжает, говорят о нем, но мне очень жаль, что я так и не слышала ни одной его вещи.

— Говорят, Бетховен является большим поклонником Бонапарта, — ответила Элисон сухо. — Я не считаю патриотичным поощрять подобных людей исполнением их произведений.

— Ну, это как вам будет угодно, конечно, — сказала Сара, решив не поддаваться.

Элисон села за рояль. Она решила сыграть Моцарта, играла уверенно, с несомненным удовольствием. Наблюдая за ней, Сара подумала о том, как та станет заполнять время в таком захолустье, где вечно не хватает книг, совершенно нет музыки и где люди, в основном, слишком заняты деланьем денег, чтобы найти время для услад утонченного ума. Ей, конечно, понадобится рояль, и Ричард обнаружит, что переправка рояля из Англии на корабле — дело дорогое и не очень надежное. Его скорее всего разнесет в щепы во время путешествия. Но, глядя на исполненное решимости личико маленькой леди, Сара осознала, что рояль скоро будет-таки в пути.

Элисон, несомненно, женщина решительная, пришла к выводу Сара, видя эту слегка покачивающуюся фигурку. Она решительна и умна, но заметно изменилась в отсутствие мужа. За обедом она была исполнена веселости, временами была занимательна, держала себя в руках. Сейчас же она ясно давала почувствовать, что ей не по себе. Она держалась свысока и несколько критически, выглядела сейчас более хрупкой: в экзотическом синем платье она была как картинка, со своей изящной детской фигуркой, начисто лишенной какой бы то ни было физической силы. Эндрю сообщил им, что Элисон ужасно страдала от морской болезни во время путешествия, и Сара подумала, как же эта худенькая бледнокожая женщина перенесет долгие летние месяцы.

Музыка окончилась, и Элисон убрала руки с клавиш.

— Очаровательно! — сказала Сара. — Мы и вправду благодарны вам. Моцарт доставляет истинное наслаждение, хотя я всегда предпочитала Баха.

Элисон рассеянно кивнула и начала наигрывать фугу Баха. Звуки едва долетали до другого конца комнаты.

— Вы, конечно, играете, миссис Маклей? — спросила она, поднимая голову.

— К сожалению, нет, — Сара ответила беззаботно, перевернув гобелен, чтобы рассмотреть обратную сторону. — Иногда я думаю, как хорошо, что у меня одни мальчики: у меня, увы, нет дара, который я могла бы передать дочери. — Она тщательно выбрала шелковую нитку из рабочей корзинки. — Насколько я понимаю, у вас с капитаном Барвеллом пока нет детей?

Губы Элисон сжались, она отрицательно покачала головой. Когда она поднималась из-за рояля, в ней было заметно напряжение: атлас цвета зимородка зашелестел и, показалось, даже затрепетал. Но вот она медленно пошла через всю комнату. В этот момент она была поистине дочерью сэра Джеффри, полной самообладания, уверенной в себе, убежденной, что она выше вульгарных колкостей женщины, которая когда-то была служанкой и ссыльной. Она одарила Сару чарующей улыбкой, снисходительно игнорируя ее дурной тон, и опустилась на диван рядом с ней. Сара вспомнила замечание Джулии, что в колонии не хватает настоящих леди: вот, подумала она, та, которая справится с любой ситуацией.

Джулия, испытывавшая отчаянную неловкость, заговорила, сказав первое, что пришло в голову:

— Боюсь, что вам покажется здесь очень скучно, миссис Барвелл. Здесь так мало людей… и так мало занятий.

Брови Элисон при этих словах взлетели вверх.

— Напротив, миссис Райдер. Мне кажется, что мне здесь не будет скучно. Мой муж собирается заняться фермерством, и я знаю, что это меня очень заинтересует.

Сара прервала работу и отложила ее. Она взглянула на Элисон: против воли услышанное заставило ее почувствовать своего рода жалость к ней. За всю свою жизнь это нежное создание, возможно, не прилагало усилий к чему-либо, кроме подготовки к званому вечеру; она прибыла прямо из жизни легкой и веселой и, как младенец, не имела понятия о том, что ей здесь предстоит. Она ведь не имеет ни малейшего представления, что за страна лежит за пределами Сиднея, каково управлять мрачными, недовольными женщинами-батрачками или замечать зависть и ненависть в глазах человека, который поднимает голову от грядки, на которой трудится. Знает ли она, что туземцы порой убивают и грабят, и что половодье уносит урожай, и что огонь пожирает сухой буш, который и без того представляет коварную угрозу? Она говорит о фермерстве, как будто здесь Кент или Суссекс, и будто здесь же рядом Рай, в котором все так спокойно и знакомо. Она смотрит на свою новую жизнь с уверенностью и наивностью человека, пробывшего здесь всего четыре дня, за которые невозможно познать все трудности колониальной жизни. Из ее разговора было ясно, как отчаянно она надеется, что фермерство не наскучит ей: и уж наверняка она не думает о нем как о занятии опасном.

Сара сказала осторожно — не Элисон как жене Ричарда, но как женщине, совершенно не представляющей трудностей, которые ей предстоят:

— Я искренне надеюсь, что когда вы начнете свои фермерские занятия, вы позволите мне хоть немного помочь вам. Мы с Эндрю с самого начала совместной жизни занимаемся фермерством. Мы были первыми поселенцами на Хоксбери, и мне кажется, я не хуже любого мужчины в колонии знаю, что может понадобиться.

Выражение лица Элисон изменилось, стало жестче; она, было, открыла рот, чтобы ответить, но остановилась, взглянув на дверь, которую Эндрю с шумом распахнул. Она привстала при виде своего мужа.

Сара сразу поняла, что не просто светские разговоры задержали мужчин за портвейном. На лице Эндрю она заметила выражение, которое у него бывало, когда что-то приводило его в хорошее, приподнятое настроение. Джеймс Райдер был серьезен и на лице его ничего невозможно было прочесть. Что же до Ричарда… Сара совершенно не понимала выражения его лица. Он раскраснелся: глаза горели и нервно оглядывали комнату. Он имел вид человека, который принял рискованное решение, вызывающее сомнения в нем самом.

Французские часики еще пять раз отбили четверть часа, а гости Маклеев все еще не ушли. У Сары было впечатление, что Элисон с радостью бы удалилась, но терпеливо мирится с капризом мужа. Прохладный морской туман приникал к окнам, но дров в камине было много, и гардины золотистого шелка создавали в комнате ощущение солнечного света.

Ричард с Элисон вместе направились к роялю, и он спел под ее аккомпанемент легкие сентиментальные баллады, которые в то время исполнялись в лондонских гостиных. Он, казалось, избавился от своего беспокойства, снова стал элегантным и светски небрежным. У него был приятный небольшой баритон, которым он, несомненно, пользовался не раз со значительным успехом. Наблюдая за ним и слушая его пение, Сара хорошо могла представить себе, как превосходно он вписывался в лондонское окружение леди Линтон, как он подходил к ее экстравагантной, незаурядной личности — именно такой ее живописала молва, — Ричард, со шрамом, который он носил как медаль за храбрость, со своей репутацией отличного фехтовальщика и непревзойденного наездника, с его способностью очаровать женщину, любую женщину, когда ему того захочется. Именно таким его рисовали хозяйки лондонских салонов.

К ней вернулось чувство юмора — настолько, что она позволила себе усмехнуться при виде Ричарда на фоне золотистых занавесок и подумать о том, как его таланты будут без толку растрачены в этом захолустье.

За тот час, что мужчины пробыли в гостиной, Сара сумела успокоиться. Теперь она лучше смогла оценить ситуацию и была к этому времени уверена в том, какие отношения существуют между Элисон и Ричардом. Как только ее муж появился в комнате, Элисон тотчас же повеселела. Она ни минуты не была спокойна: все суетилась, вертелась, смеялась, пытаясь завладеть его вниманием. Ей так мало было нужно от него: улыбка, кивок головы — вот все, что ей требовалось. Сару злило, как небрежно, бездумно он оделял свою жену этими знаками внимания, как будто она была ребенком, желания которого так легко удовлетворить.

Саре вспомнилось лицо той девочки, которая с радостью посещала Брэмфильд столько лет назад. Она любила Ричарда, и отец купил ей его, заманив миром, о котором тот мечтал.

Сейчас то же самое бледное, исполненное решимости лицо обращено к Ричарду, оно с готовностью смеется той лихой песенке, которую он исполняет. И создается впечатление, что она до сих пор не верит, что получила его в подарок.

Но стоило взгляду Ричарда покинуть жену, как лицо ее поникало, на нем появлялись морщины, атлас цвета зимородка превращался просто в оперение встревоженно порхающей, беспокойной птицы. Элисон больна, решила Сара, и утомлена! Ее разговор об интересе к фермерскому делу — просто попытка скрыть растерянность перед лицом новой жизни, в которую ее вверг Ричард. Она не решалась перестать болтать или смеяться, чтобы только не дать ему заметить, что ее нежная младенческая кожа начинает плотно обтягивать лицо и что вокруг рта появляются морщины. Сара пришла в ужас от мысли, неожиданно пришедшей ей на ум: Элисон боится! Она боится наскучить Ричарду!

Она следила, как Элисон быстро перебирает клавиши и говорит со смехом:

— А теперь, Ричард, — мой романс!

Он бросил на нее отсутствующий, безразличный взгляд, который скользнул по ней, не задержавшись.

— Конечно, любовь моя.

Он повернулся и посмотрел прямо на Сару, пережидая вступление.

«Меня пьянят твои глаза…»

Сара вся напряглась и похолодела. «Только Ричард способен на это, — подумала она сердито. — Только он способен петь другой женщине песню, которая принадлежит его жене, петь и не обращать внимания на то, что творит».

Казалось, все глаза в комнате проследили за его взглядом. Щеки Сары горели от стыда и гнева, а также от ощущения вины за свою невольную любовь.

Сара отложила гребенку и прислушалась к последним словам, которыми обменивались за дверью ее муж и Джеймс Райдер.

Эндрю шумно вошел в спальню, уютно освещенную свечами. Волосы его были растрепаны, он был в приподнятом настроении, которое обычно имел к концу удачного в коммерческом отношении дня.

Он направился прямо к Саре, расчистил на туалетном столике место для своего подсвечника. Затем он наклонился и поцеловал ее в лоб. Она уловила его возбуждение в том, как крепко он ухватил ее за плечи.

Он засмеялся, глядя на нее.

— Успешный вечер, любимая?

Она избегала его взгляда.

— Успешный вечер?.. Я… Ты серьезно полагаешь, что вечер был успешным?

— Ну, они же все-таки пришли, а? Никакого там отказа со стороны Элисон в связи с недомоганием в последнюю минуту, как я, честно признаться, опасался. На обед нельзя пожаловаться. Нигде во всей колонии им не найти стола лучше. Что же до вин… Немногие в Лондоне способны выставить такие славные вина, какие они пили сегодня. — Он живописно взмахнул рукой. — Но будь даже еда несъедобна, а вино — негодно, думаю, это не сыграло бы роли.

Подняв к нему голову, она проговорила медленно:

— Эндрю… о чем ты?

Он улыбнулся улыбкой, которая была слишком лукавой и отчаянной, чтобы не смутить ее.

— Мы их вытащили, Сара! Вернее, мы их взяли в плен! Ричард Барвелл сдался мне на милость самым наилучшим образом. Я даю ему в долю достаточно, чтобы купить ферму Хайдса, которая выставлена на аукцион, и на постройку дома в Сиднее.

Сара вскочила на ноги.

— Что?!

Она отмахнулась от его попытки ответить, зашагав по комнате. Несколько секунд в комнате слышалось только шуршание ее просторного пеньюара и мягкое потрескивание дров в камине.

Потом она обернулась к нему. Голос ее был приглушен из-за попытки сдержать гнев.

— Ты что, вдруг лишился рассудка, Эндрю? Дать ему денег! Господи! Почему, думаешь ты, они были вынуждены приехать сюда? Я могу тебе сказать: потому что эта парочка за всю свою жизнь не сумела сберечь ни копейки! Леди Линтон надоело держать их на бархатных подушках. Они жили как в сказке. Сколько, ты полагаешь, стоило это платье Элисон? А про Ричарда разве скажешь, что он одет, как подобает человеку экономному? — Она широко раскинула руки, выражая свое презрение. — Я говорю тебе, что давать им деньги в долг — значит выбрасывать их на ветер!

Она снова начала вышагивать по комнате.

— Да и какой из Ричарда фермер, сам подумай? — Сара стояла спиной к Эндрю, ее длинные волосы рассыпались по плечам. — Это безнадежно! Возможно, он и славный наездник и смелый воин, но готова заложить душу, что он мотыгу от лопаты отличить не может!

— Но на ферме ведь будет управляющий.

— Управляющий! — Сара в ярости обернулась. — Боже мой! И что, эта парочка предполагает здесь, в Сиднее, жить припеваючи на доходы с фермы? А они знают, что такое начать фермерское хозяйство? Они знают, как мы начинали в Кинтайре? Да-а… ты можешь распрощаться с нашими денежками. Как только они попадут в щедрые руки Ричарда, ты их больше не увидишь!

За этим взрывом последовала тишина. Потом Эндрю сказал:

— Поди сюда, Сара!

Ей не хотелось, но она подошла, так как он говорил тихо и настойчиво. Он посмотрел сверху вниз на ее разгоряченное сердитое лицо. Он увидел, как высокомерно сжат ее рот, как бурно вздымается грудь под ночной рубашкой.

— Выслушай меня, моя Сара, — сказал он.

Она подняла глаза, и на миг ему показалось, что в них дрожат слезы.

— А ты подумала, что могут принести нам деньги, которые мы ссудим Ричарду Барвеллу?

— Я прекрасно понимаю, что они нам принесут, — возразила она. — Когда Ричард наконец поймет, что не может наладить дела на ферме так, чтобы получать доход, ты обнаружишь, что выбросил хорошие деньги на неухоженный участок земли. И не воображай, даже на мгновение, что построив им дом в Сиднее, ты когда-нибудь сможешь их оттуда выжить. Люди такого сорта могут преспокойно спать в своих постелях, в то время как толпы кредиторов воют у них под окнами. Стыд их из дома не выгонит — они не покинут его, пока не подвернется что-нибудь получше. Уж я-то подобных людей знаю досконально: не забудь, что мой отец мог оказаться в долговой тюрьме, не умри он за несколько часов до этого!

— Все это вполне справедливо, Сара, — произнес он терпеливо, — но ты видишь лишь одну сторону денежных операций.

— А какая еще сторона у них есть? — с вызовом спросила она.

Он рассмеялся:

— Женщина, неужели ты так бессердечна? Недаром мне рассказывали, что ты управлялась с делами в мое отсутствие с ледяным спокойствием айсберга!

— Эндрю, перестань играть со мной! Скажи мне, что ты сделал?

— Я купил тебе дружбу Элисон Барвелл. Я купил тебе прошлое и подругу из высшего света. — Он говорил с ней так мягко, как говорил бы с одним из своих детей, объясняя ему какое-то сложное явление. — Тебе, надеюсь, понятно, что это значит? Элисон Барвелл стоит обратиться к тебе по имени хоть раз на людях — и сразу все здешние женщины будут виться вокруг тебя.

Руки ее безвольно упали вдоль тела. Он увидел, как всполохи краски сбежали с ее разгоряченного лица и оно стало пепельно-бледным. Он взглянул на ее побелевшие губы и на миг испугался.

— Я сделал что-то не так, любимая? Разве плохо желать, чтобы ты заняла достойное место, которое принадлежало тебе по праву все эти годы? Женщина не должна жить так, как ты жила до этого — в стороне от остальных женщин.

— Никакие женщины мне не были нужны! — заявила она жалобно. — Я не хочу их общества!

— Возможно, это и так. Но вырастут наши дети, и они ощутят это отсутствие женщин в твоем окружении, Сара.

Она на несколько мгновений опустила голову, а когда подняла, по ее щекам безудержно бежали слезы.

— Но Элисон… — прошептала она. — Она никогда так не поступит. Она не захочет меня…

Он отмахнулся от ее возражений.

— Элисон сделает все, что ей велит муж, чтобы ему угодить, она сделает абсолютно все. А им нужны деньги, они им позарез нужны, если только они хотят вести образ жизни, хоть сколько-нибудь напоминающий им привычный. И Элисон ничем не отличается от любой другой женщины, влюбленной в человека, в котором она не уверена. Она скорее умрет, нежели допустит, чтобы Ричард увидел ее в платье, которое бы его не ослепляло. Когда женщина настолько влюблена и настолько боится — нет ничего, на что бы она не пошла.

— Ты заметил это в Элисон?

— Только дурак может этого не заметить, — ответил Эндрю резко. — Когда я это обнаружил, я понял, что в этом кроется мой самый большой шанс на успех. С самим Ричардом проще простого: несмотря на его вид светского льва, он доверчив и… жаден. Элисон — другое дело. Существуют вещи, которых не купишь, и я боялся, что ее содействие — как раз одна из таких вещей. Но влюбленная женщина необычайно уязвима. Она тщеславна. Она не в силах вынести мысль о том, чтобы жить или одеваться иначе, чем подобает тому нежному драгоценному созданию, на котором женился Ричард. Ей нужна прислуга, исполняющая все ее прихоти, и все привычные удобства. Неужели ты думаешь, она позволит солнцу коснуться этой лилейно-белой кожи? Или что она будет выходить на улицу, когда дует суховей? Только не Элисон! Она-то обязательно найдет способ избежать этого! Поверь мне, Сара, — сказал он, нежно поднимая пальцем ее подбородок, — Элисон отчаянно любит своего мужа. И поэтому у нее нет ни гордости, ни защиты — ничего. Она сделает все, что велит Ричард. Я уверен в этом.

Он обнял Сару, мягко покачивая, чувствуя, как рыдания сотрясают все ее тело. Слегка прижав губы к ее лбу, он мягко говорил:

— И мне наплевать на то, что кто-то страдает, когда я могу хоть как-то сделать тебя счастливее, любимая.

Глава ТРЕТЬЯ

I

Яркий осенний день угасал над гаванью. Покрытые зарослями берега отдаленных мысов, казалось, отплыли назад, слившись с темной зеленью позади. На западном побережье залива тени мягко выступали из-за коричневых скал, придавая воде густой масляный отлив. За пределами тихого заливчика во владениях Маклеев было видно, как легкие порывы ветра морщат водную поверхность. Сара различила два пятнышка вдали и решила, что это две туземные пироги, которые направляются к поселку. Она долго следила за ними, придерживая за пояс Дункана, чтобы он не встал и не качнул лодку. Ее задумчивый взгляд наблюдал, как увеличиваются две темные фигуры, как они становятся более четкими, затем победоносный возглас Дэвида возвратил ее внимание к себе.

— Мама, смотри: еще одна!

На конце лески болталась маленькая рыбешка, и малыш, удостоверившись, что мать должным образом восхитилась добычей, вытащил крючок жестом, который должен был быть таким же беспечным, как у лодочника Тэда. Он бросил рыбку туда, где на дне лодки лежал весь его дневной улов — три других рыбешки.

Сара весело улыбнулась ему.

— Вы с Дунканом сможете съесть их на завтрак.

Дункан изогнулся, чтобы посмотреть ей в лицо. У него были нахальные синие глаза, смелее даже, чем у Эндрю, и, несмотря на малый возраст, он был необычайно уверен в себе.

— А Себастьян тоже будет есть ее, мама?

Она отрицательно покачала головой.

— Себастьяну нельзя — он еще слишком мал.

Дункан задумался над этим, затем спросил:

— А сколько Себастьян будет расти?

— Ммм… думаю, столько же, сколько и ты, — ответила Сара осторожно.

Он провел рукой, сильно пахнущей рыбой, по своим светлым волосам, и отвернулся, видимо, удовлетворенный.

— Тэд!

Лодочник взглянул через плечо на свою хозяйку.

— Мэм?

— Думаю, нам нужно возвращаться. Становится прохладно. Ветер переменился — он теперь дует с того мыса.

Тэд козырнул, коснувшись своей бесформенной кепки, быстро вытащил удочку, смотал леску Дэвида и похвалил мальчика своим грубовато-добродушным голосом за улов. Тэд О'Мелли прибыл в колонию после восстания в Ирландии в 1798 году. Он был рыбаком из Корка; от него исходило такое спокойствие, что Сара часто недоумевала, чем могло привлечь его восстание. Он как-то упомянул, что у него есть два собственных сына, и порой ей было грустно наблюдать, как он по-отечески относится к Дэвиду и Дункану.

Он быстро греб к маленькому пляжу Маклеев, который был расположен за резко выступающим леском. Дальше по берегу, сквозь деревья, виднелась крыша Гленбарра. В ней было что-то вселяющее уверенность и спокойствие, от нее исходил дух надежности, который начинал появляться в Сиднее. Местность по эту сторону залива резко шла под уклон и была скалистой, негодной для обработки и, как Сара думала про себя, неподходящей для террасного сада, который затевал Эндрю. Склон густо зарос, и пляж представлял собой лишь узенькую полоску светлого песка между торчащими скалами.

Дэвид, сидя на корме, вдруг указал рукой:

— Смотри, мама, там какой-то джентльмен на берегу!

Не отпуская Дункана, Сара обернулась, чтобы взглянуть на пляж. Сначала она ничего не увидела — только беловатые стволы эвкалиптов и скалы. А потом, ближе к тропинке, ведущей к дому, она разглядела высокую фигуру, сидящую в небрежной позе, подтянув колени к подбородку, на плоском валуне. Человек поднял руку и помахал. Она без особой радости махнула в ответ.

— Кто это, мама?

— Думаю… это капитан Барвелл, Дэвид.

Дэвид с интересом рассматривал далекую фигуру.

— Это тот, кто был вчера на обеде? Тот, которого ранило на войне?

Сара рассеянно кивнула.

— Он нам расскажет о сраженьях, как ты думаешь, мама?

— Наверное, Дэвид… как-нибудь… если ты его попросишь вежливо. Но не теперь. Он в колонии всего несколько дней и, возможно, устал от расспросов о войне.

— А он с Наполеоном сражался, мама?

— Нет, когда капитана Барвелла ранили, Наполеон еще почти не был известен.

Интерес Дэвида поугас. Он взглянул на рыбу, лежавшую под ногами, и начал сравнивать свой улов с уловом Тэда. И к тому моменту, когда днище проскребло по песку, он решил, что неплохо поработал.

Ричард поджидал их у самой воды. Он радостно улыбнулся Саре и мальчикам, наклонился, чтобы помочь Тэду втащить лодку на берег.

— Я пришел с вечерним дружеским визитом, — сказал он, вынимая Дункана из лодки и ставя его на сухой песок. — Мне сказали, что вы на рыбной ловле, и я пришел сюда за вами. Сидя на этом камне и глядя на вас в лодке, я вспомнил наше детство, Сара.

— Я теперь часто катаюсь на лодке, — она ответила невпопад. — Эти мальчики…

Он взглянул на двух ее сыновей с улыбкой и протянул руку.

— Рад с вами познакомиться, Дэвид, Дункан. Я знал вашу маму давным-давно, еще до того, как она приехала в Новый Южный Уэльс.

Он посмотрел на Сару через голову Дэвида.

— Да… это было давно.

— А у нас есть маленький братик, — провозгласил Дункан. — Он все время спит и еще говорить не умеет.

— Себастьян, — пробормотала Сара, поясняя. — Он такой темноволосый, в отличие от этих двух, как мой отец. Мне показалось правильным назвать его Себастьяном.

— Отец был бы счастлив узнать об этом, Сара. Особенно, если он вырастет таким же, как эти двое. А ты помнишь, как твой отец… — Ричард замолчал, пожав плечами. — Ну, это все в прошлом.

Он снова взглянул на детишек, а затем — на Сару.

— Вы, наверное, хотите пойти домой?

Она поколебалась: Ричард предложил ей выход из ситуации, но она знала, что он не хочет, чтобы она приняла его предложение.

Она дотронулась до плеча Дэвида.

— Возьми Дункана и идите с Тэдом. Попроси его почистить рыбу вам на завтрак. Вы можете посмотреть, как он это делает.

Дэвид улыбнулся ей на прощание, немного менее уверенно — Ричарду. Он взял брата за руку, и они направились к тому месту, где их поджидал Тэд, нагруженный мешком с рыбой, свернутыми лесками и банкой с червями. Он пропустил их вперед, козырнул Саре и Ричарду и направился по дорожке.

Они посмотрели вслед детям, на крепкую приземистую фигуру Тэда, которая склонялась над ними, как бы защищая их.

— Ну, мастер Дэвид, — услышали они его голос, — в следующее же погожее утро…

Когда эти трое поднимались по извилистой, ведущей вверх тропинке, вьющейся меж деревьев, детские голоса звонко оглашали воздух, отдаваясь эхом: пронзительный голос Дункана и перекрывающий его голос старшего брата. Низкий мягкий говор Тэда терялся за этими звуками.

Наконец они исчезли из виду. Маленький заливчик внезапно погрузился в тишину и оказался несколько мрачным местом теперь, когда не стало слышно звуков. Солнце почти скрылось, на воде лежали длинные тени; дул прохладный ветер.

Ричард медленно повернулся к ней.

— Может быть, я поступил неправильно, придя к вам так запросто. Но я больше не мог оставаться вдали.

Она взглянула на залив, на темные краски противоположного скалистого берега.

— Тебе действительно не следовало приходить. Это… неразумно. — Она с неохотой взглянула на него. — Тебе еще многое предстоит узнать о нашей жизни здесь. Здесь как в деревне — все хватаются за возможность посплетничать, а пищи для сплетен мало. Тэд ничего не скажет, потому что он мне предан… но прислуга в доме…

Он остановил ее, положив руку на рукав.

— Неужели это Сара говорит? Как же ты изменилась! Такая осторожная и добропорядочная! А помнишь, моя милая, как ты смеялась над моей матерью за ее чопорность и призывала меня пренебрегать приличиями? Твой отец был бы крайне удивлен, услышав тебя сейчас.

— Вызов условностям бросает лишь тот, кто может себе это позволить! — сказала она резко. — Я же не могу!

Он передернул плечами.

— Может быть и так, но даже сплетня не в состоянии сделать что-либо из встречи двух старых друзей.

Он взял ее под руку и повел к тому валуну, на котором сидел перед этим.

— Ты ведь посидишь со мной немного, правда? Я задержу тебя всего на несколько минут. А потом мы вернемся в дом и лишим сиднейских кумушек повода для сплетен.

Он слегка усмехнулся, говоря это, и Сара почувствовала себя обезоруженной. Она присела рядом с ним, расправив свое простое платье с пятнами от соленой воды, и попыталась привести в порядок растрепавшиеся волосы.

Тишина над заливом была настолько глубокой, что они бессознательно понизили голоса; был слышен плеск волн на мокром песке и шелест листвы. Но в то же время они погрузились в тишину, заряженную ожиданием.

Тихо, без суеты, Ричард положил свою руку на ее, неподвижно лежавшую на камне.

— Мне необходимо было видеть тебя, Сара, — сказал он просто.

Она не ответила, и он продолжил:

— Вчера вечером было невыносимо. Ты была так близко, и в то же время я не мог с тобой поговорить. Ты на меня не смотрела; сидела во главе стола — прекраснее всех женщин, которых я когда-либо видел, но такая холодная.

Он сжал ее руку.

— А теперь ты снова выглядишь, как девочка — та самая Сара Дейн, которую я помню! — Вдруг его руки оказались у нее на плечах, и он развернул ее лицом к себе. — Я чуть с ума не сошел, увидев тебя в этой лодке. — Глаза его остановились на ее растрепанных кудрях. — Я хотел броситься к тебе и сделать то, что обычно делал Себастьян… Помнишь, как он распускал твои волосы. Они метались по ветру, а ты делала вид, что сердишься. Вот что я мечтал увидеть. Я хотел, чтобы та Сара, что умерла, вновь ожила.

Он рассматривал ее лицо и казался озадаченным.

— Но твои дети сделали это нереальным, — сказал он тихо. — Они испортили мою фантазию, слишком ясно напомнив мне, что ты уже не та девочка, которую я помню.

Она вывернулась из его объятий и закрыла лицо руками.

— Ричард… умоляю тебя! Пожалуйста, больше не говори об этом! Тебе не следовало приходить! А у меня не хватает сил прогнать тебя.

— Прогнать? Почему ты должна меня гнать? Неужели после всех этих лет мы не имеем права говорить друг с другом — говорить так, как нам того хочется, а не так, как то диктуют условности?

Она напряглась, и когда заговорила, в ее голосе были резкие нотки.

— Не говори про все эти годы, как будто они действительно для тебя что-то значили, Ричард. Не станешь же ты притворяться, что много думал обо мне с той поры, как я сбежала из Брэмфильда.

— Сара! Я не принимаю подобных обвинений! Ты же не знаешь, как часто я думал о тебе. Все эти годы, поверь, я очень много думал о тебе.

Потом последовало молчание, и он сказал:

— Ты считаешь, что я безразлично отнесся к твоей беде. Но, черт побери, это не так! Я сразу же тебе написал, как только узнал о суде, и через несколько месяцев пришло письмо из Ньюгейта от женщины по имени Шарлотта Баркер. Она писала, что ты уже отплыла в Ботани-Бей. Так что же я мог поделать? Ты была тогда для меня потеряна. Я был молод и ничего не знал, и я женился на Элисон, твердо веря, что забуду тебя. — Голос его изменился, стал жестче. — Но я тебя не забыл. Ты вставала, как привидение, между мной и тем, что могло бы принести мне радость или удовлетворение. Я не мог забыть тебя… ты была моей мукой! Если бы я был свободен, я с радостью бросился бы искать тебя, но было слишком поздно. Я отправился воевать в Голландию. В надежде, что если буду убит, то избавлюсь от муки самобичевания. Я полагал, что меня в жизни не привлекает нечто духовное, но понял, что ты являешься моей душой.

В угасающем свете дня он склонился к ней, и лица их оказались совсем рядом.

— Я писал тебе письма, которых никогда не отсылал, — сказал он. — Я пытался разузнать о тебе, где только мог. Когда корабли, вернувшиеся из Нового Южного Уэльса, бросали якорь на Темзе, я болтался около доков, надеясь найти хоть какие-то сведения о тебе. И наконец мне повезло — я встретил адмирала Филиппа, который сообщил мне, что ты собираешься выйти замуж за офицера Ост-Индской компании и что он самолично отдал приказ о твоем помиловании. После этого я втерся в доверие к сэру Джозефу Бэнксу. Мне не счесть обедов Королевского общества, на которых я присутствовал с единственной целью: поговорить с кем-либо из недавно вернувшихся из колонии. Мне далеко не всегда везло… но постепенно у меня сложилось представление о твоей жизни. Я знал о твоей ферме на Хоксбери и о твоих старших сыновьях. Я знал, что представляет собой твой муж. И потом, когда он был в Лондоне, я чуть с ним не познакомился. Он приходил на прием в дом сэра Джозефа Бэнкса — все колонисты рано или поздно там побывали. Мне стало известно, что Эндрю Маклей разбогател на спасательной операции и что в тот момент он готовил новое торговое судно. Я чуть не попросил, чтобы меня ему представили… я хотел с ним познакомиться и спросить о тебе. Но я не смог… не смог заставить себя подойти. Я так ревновал, Сара… так ревновал ко всему, чем обладал этот человек. Какое облегчение я испытал, когда наконец «Чертополох» отплыл из Гринвича, и это искушение прошло само собой.

Моя семейная жизнь к этому времени уже расстроилась совершенно. Я начал ее в надежде забыть тебя, но я заблуждался. Я не был счастлив с Элисон, хотя знал, что она меня любит. Ты, Сара, испортила для меня всех женщин. Но у нас с Элисон было достаточно развлечений, чтобы как-то компенсировать то неудовлетворение, которое мы вызывали другу друга. Все изменилось, однако, когда сэр Джеффри потерял свое состояние. Это его подкосило, и он недолго прожил после разорения. Родовое поместье перешло старшему брату Элисон. Леди Линтон было известно положение наших дел, и она предложила нам поселиться у нее; мы с радостью согласились. Она обожала Элисон и пыталась найти в моем лице сына, хоть часто повторяла, что я неблагодарный материал. Она щедро тратила на нас деньги, и мы оба знали, что Элисон унаследует ее состояние. Но, несмотря на это, она совсем не глупа. Нет, черт возьми, далеко не глупа! Я заметил, что она за мной наблюдает. Ей были известны все мои поступки, практически каждая моя мысль. Ей не потребовалось много времени, чтобы учуять, что что-то не так: что-то заставляет меня играть больше, чем я мог себе позволить, ездить верхом так, как будто я меньше всего дорожу своей шеей. Я часто проводил вне дома целые ночи — и не всегда в обществе женщин. Иногда я оказывался на рассвете в какой-нибудь матросской таверне, одурманенный выпивкой и болтающий что-то о Ботани-Бей.

Все это время моя любовь к тебе была какой-то смертельной болезнью, о которой я раньше слышал разговоры, но в которую когда-то не мог поверить. Ты мною завладела, мысли о тебе не давали мне покоя. Леди Линтон, конечно, что-то подозревала, хотя она не могла даже отдаленно представить себе истинную причину. Именно я сначала подал ей идею о Новом Южном Уэльсе и заставил ее поверить, что эта идея принадлежит ей самой. Она поговорила с Элисон и убедила ее, что в колонии я преуспею. Я должен буду, по ее мнению, заняться фермерством, таким образом зарабатывая спасение души. Как только идея укоренилась, леди Линтон воодушевилась. Она купила мне назначение в Корпус, заплатила мои долги, которые были далеко не маленькими, и отправила нас, снабдив деньгами, едва покрывшими расходы на дорогу. Очевидно, лечение должно было быть радикальным. Она называла это «подготовкой ко вступлению в права наследства». Бедняжка, на самом деле ей совсем не хотелось нас отпускать.

Сара вздрогнула и невольно, наклонившись вперед, коснулась лицом его плеча.

— Но, Ричард, на что ты надеялся, приехав сюда?

— Увидеть тебя — вот на что я надеялся. Я хотел жить там, где хоть иногда смогу тебя видеть, где твое имя произносится вслух. У меня ничего не получалось в жизни с момента твоего отъезда, — сказал он. — Но я надеялся что-то сделать из своей жизни, если мои усилия будут тебе заметны. Все мои достижения будут посвящены тебе, Сара. Я принял предложение денег от твоего мужа, потому что я жажду быть связанным с тобой и потому что это даст мне возможность иметь что-то сверх того, что позволит скудное капитанское жалованье.

Он потрогал ее волосы, убрал их с виска, прикоснулся к нежной коже у нее на лбу.

— Ты обладаешь колдовскими чарами, Сара! Я боролся с собой годами, но больше бороться не стану. Я пытался забыть тебя через других женщин — я со многими флиртовал, с некоторыми был близок, но твой образ всегда вставал передо мной. Когда я заводил любовницу, мне казалось, что я тебе изменяю. Боже, как смеялись бы люди, узнав об этом, — вернее, если бы могли этому поверить!

Она медленно подняла к нему свое лицо.

— Они не поверят этому, Ричард, потому что никогда не услышат. Я для тебя так же мертва и потеряна, как и раньше.

— Не потеряна, любовь моя, — нежно проговорил он. — Я тебя вижу, я могу говорить с тобой. Я наконец обрету покой, потому что прекращу искать тебя.

— Но Эндрю… — начала она.

— Эндрю! Ты думаешь, мне есть дело до Эндрю? — сказал он грубо. — Я могу боготворить землю, по которой ты ступаешь, и он об этом не узнает. Он никогда этого не узнает — я тебе обещаю.

Она замотала головой:

— Но я люблю Эндрю!

— Когда-то ты любила меня.

— Когда-то — да! Но я тогда была ребенком. Конечно, даже ты, Ричард, способен увидеть, что мы с Эндрю создали здесь все друг для друга. Наши жизни переплетены так тесно, что ничто не способно нас разделить. Мы необходимы друг другу.

— Да, — сказал он. — Но ты любишь Эндрю просто потому, что он копия тебя самой. Все твои чаяния и надежды — его чаяния и надежды. Только человек, подобный Эндрю Маклею, может быть для тебе парой по силе духа и энергии. Только он способен был достичь для тебя того, чего достиг. — Он снова склонился к ней. — Я не Эндрю. Я не мог бы построить для тебя мира на облаках. Но я первый, кого ты полюбила в своей жизни. Мои права на тебя стары и сильны. Ты мне нужна!

— Нет, Ричард, — она тяжело дышала, испуганная и напряженная. — У тебя нет на меня прав. Я тебе ничего не должна. Я люблю Эндрю, говорю тебе! Он…

— Ты мне нужна, — повторил он.

— Эндрю я тоже нужна.

— Ты можешь любить нас обоих, Сара. Ты нужна мне не в качестве любовницы, и ничего я у Эндрю не отнимаю. Ты можешь по-прежнему оставаться для него тем, чем была все эти годы, но для себя я хочу тебя такой, какой ты была в Брэмфильде. Это та Сара, которой он никогда не видел и не знал.

— Я не могу позволить тебе прийти и разрушать то, что построила, — прошептала она. — Ты нарушишь мой душевный покой, всю мою жизнь. Я люблю Эндрю, а его не одурачишь.

Он схватил ее и сжал в объятиях, бессвязно повторяя:

— Сара… О, Сара! Разве ты можешь отрицать, что ты тоже любишь меня? Скажи, что это так… только скажи! Если бы только я был в этом уверен, я бы оставил тебя в покое, зная это.

Руки ее обвились вокруг его шеи.

— Господь да простит мне! Я все еще тебя люблю.

Он поднялся и потянул ее за собой, обняв одной рукой и склоняясь над ее поднятым кверху лицом. Последний раз он целовал ее в классной комнате в Брэмфильде. Теперь он целовал ее у этого безмолвного пустынного залива со страстью и желанием всех минувших с того момента лет. Ее губы — теплые сладостные губы женщины — ожили под его губами. Он смутно ощущал, что они пытаются высказать какой-то протест, в то же самое время отдаваясь ему. Когда он целовал ее, ему казалось, что его отчаяние и одиночество уходят прочь. Годы уже не имели значения — только бешеная радость и возбуждение в сердце.

— Сара! Сара! Я снова обрел тебя!

II

В комнате над лавкой, которую когда-то Маклеи использовали как гостиную, Сара сидела на корточках перед низкой полкой, набитой рулонами тканей. Она бормотала себе под нос во время работы, что-то записывая в блокнот, лежавший на коленях.

Записывая, она рассеянно прислушивалась к шагам, раздававшимся на лестнице, и замерла, осознав, что они не принадлежат ни одному из продавцов, работавших в магазине. Держа в руке список, она выжидательно взглянула на дверь.

Постучался в дверь и открыл ее Джереми Хоган. Он приветствовал ее без улыбки. Когда он вошел, она сразу заметила, что он насквозь промок. Капли дождя стекали с полей шляпы, которую он держал в руке. Сапоги были забрызганы грязью.

— Джереми! — Сара вскочила на ноги, обрадованная этим неожиданным визитом. — Я рада видеть тебя, Джереми! Ты прямо из Кинтайра? Что тебя привело к нам?

— Я получил записку от Эндрю, — кратко объяснил он. — В Парраматте идет распродажа скота. По одному ему ведомой причине он решил мне польстить, испрашивая моего мнения, хотя в конце-то концов он все равно, как всегда, купит то, что ему понравится.

Она протянула руку и коснулась его плеча.

— Ты же насквозь промок и наверняка голоден. Ты заходил в дом?

— Зашел, конечно, — сказал он, пожав плечами. — Но мне сказали, что хозяина нет — не иначе как пьет где-нибудь, делая вид, что работает, а хозяйка проводит переучет в магазине. Энни Стоукс своим тоном дала понять, что заниматься делами утром еще куда ни шло, но ни одна порядочная леди не станет работать в это время дня, а будет разнаряженная сидеть в своей гостиной.

Сара рассмеялась.

— Мне никак не научиться быть той настоящей леди, которой Энни мечтает прислуживать. Может быть, я и доживу до того времени…

Джереми прервал ее, бросив шляпу на ящик и обратив к ней взор, который, она вдруг поняла это, был исполнен гнева.

— Ты проживешь достаточно долго, Сара… если молва не получит раньше твоей крови, которой жаждет.

Она отступила назад, нахмурясь.

— Джереми! Что ты имеешь в виду? О чем ты говоришь?

Он неуклюже сунул руки в карманы.

— Я иногда поощряю сплетни, Сара, — такая у нас, ирландцев, привычка. Кроме того, я уже несколько месяцев сижу в Хоксбери, а новости туда доходят медленно. Поэтому, как только я выбрался в город…

— Ой, Джереми, перестань! — оборвала она его.

— Я сделал два визита после того, как побывал в Гленбарре: один — чтобы поставить лошадь в конюшню Джо Магвайра, а затем зашел к Кастелло, чтобы выпить эля и закусить сыром. И повсюду мне рассказывали одно и то же.

— Да что рассказывали? Бога ради, скажи мне!

Он смотрел ей прямо в лицо.

— Да все рассказывали так, как будто ничего особенного, но смысл был совершенно определенный: слышал ли я о приезде больших друзей жены Эндрю Маклея на «Быстром»? И не замечательно ли, что миссис Маклей опять воссоединилась со своими друзьями, особенно с такими знатными? — Джереми так хорошо передавал интонации Пэта Кастелло, когда тот цедит эль и одновременно рассказывает свои байки. — И тут, дорогая моя Сара, следовало отступление, в ходе которого меня знакомили с биографией сэра Джеффри Уотсона и его сестры-графини. Что касается биографии капитана Барвелла, то она более смутная. Но рассказчики тут же возвращались к первоначальной теме. Ну не замечательно ли, что у миссис Маклей есть такие превосходные друзья с прежних времен, с которыми она теперь может проводить время? И не здорово ли, что теперь вы вместе можете болтать о старых добрых временах? Хотя, впрочем, что касается миссис Барвелл, то она была только раз в Гленбарре на обеде, ну а капитан Барвелл, тот… Ну, он — совсем иное дело. Он-то уж протоптал дорожку к дверям. Так, позвольте… на прошлой неделе было, вроде, четыре раза, да два — на этой? Ну конечно, все понимают, что миссис Барвелл слаба здоровьем и не может так часто совершать утомительное путешествие в Гленбарр. — Он прервался, голос его утратил подвывающие интонации Пэта Кастелло. — Я скажу тебе, Сара, что мне было тошно слушать все это. — Он мерил комнату огромными злыми шагами, потом остановился перед ней. — И мне стало еще тошнее, когда я понял, что тот высокий красавчик-офицер, которого я обогнал почти на пороге твоего дома, и был капитан Барвелл!

Сара побледнела, как полотно, глаза ее, казавшиеся твердыми зелеными камнями, вдруг вспыхнули гневом. Она стояла достаточно близко к нему, чтобы поднять руку и хлестнуть его изо всех сил по лицу. Он не шевельнулся, но продолжал смотреть прямо на нее, как бы не веря случившемуся. След ее руки четко отпечатался на его щеке.

— Вранье! — вскричала она. — Сплетни! Кухонные разговоры, до которых ты опустился, Джереми Хоган!

— Тут ничего не поделаешь, — ответил он ядовито. — Весь Сидней это слушает.

— Неправда! — сказала она, отступая в сторону. — Ты знаешь, что обо мне всегда сплетничали. Они что угодно мне пришьют.

— Да, я это знаю, Сара, мне ли не знать? Но на этот раз ты впервые дала им реальный повод.

— В этом нет ни слова правды! — сказала она горячо. — Все эти сплетники делают из меня дурочку!

Он криво усмехнулся.

— Нет, Сара, не сплетники, а Ричард Барвелл делает из тебя дурочку.

— Джереми! — Она резко отвернулась от него.

Она долго молчала. Он смотрел, как подымаются и опускаются ее плечи в такт затрудненному дыханию, а потом произнес очень тихо:

— Я говорю вам прямо и откровенно, дорогая моя миссис Маклей, что я без сожаления сверну вам вашу расчетливую шейку, если вы позволите этому продолжаться. Ведь это все ерунда, правда? — Его прямые темные брови вопросительно взлетели вверх. — Это всего лишь сплетня? Тут нет ни капли правды?

Этот мягкий намек в его голосе заставил ее снова повернуться к нему. Несколько мгновений она стояла, глядя ему в глаза. Наконец она сказала:

— Ричард Барвелл приходит к нам в дом, потому что ему нужен совет, что делать в колонии. — Голос ее стал несколько громче. — У меня как раз полно советов, Джереми! В его посещениях нет ничего больше. Ничего, говорю тебе! Если сплетники хотят вложить какой-то иной смысл, что я могу поделать?

— Что поделать? — рявкнул он. — Скажи ему, чтобы убирался к черту! Если ты этого не сделаешь, это сделаю я!

У нее было такое потрясенное выражение лица, как будто ее тоже ударили по лицу. Она невольно провела рукой по лбу.

— Я прошу невозможного? — спросил он.

Она медленно покачала головой.

— Тогда чего же ты ждешь? Он сейчас в доме.

Она не двинулась с места. В ее выражении были одновременно вызов и страх.

— Сара, послушай меня, — голос Джереми стал тише и мягче, но глаза его были как кремень. Они приказывали, в то время как слова лишь предлагали. — Все говорят об этих посещениях Барвелла. Эндрю не может долго оставаться слепым и глухим.

Губы ее дрожали, она сжимала руки, чтобы успокоиться, унять волнение.

— Джереми, — проговорила она, — ты вернешься со мной в дом. Я сейчас схожу за плащом.

— Что ты собираешься сделать, Сара?

— Сделать? Ну… — она помолчала, облизнув губы. — Ее ли он все еще ждет, я ему скажу… скажу именно то, что ты велел мне.

Сара вошла в гостиную и застала Ричарда стоящим у камина. Одной ногой в элегантном сапоге для верховой езды он опирался на низкую скамеечку. Он повернулся к ней и выпрямился.

Она закрыла дверь и стояла, прижавшись к ней спиной На улице был ливень. Он глухо барабанил по крыше веранды; за окнами недоделанная лужайка казалась темным морем грязи, поверхность которого рябило от дождевых капель. В конце запланированного сада, там где начинался спуск, десятки маленьких ручейков проделали себе русла. Эвкалипты под темными небесами утратили свои краски и казались грязно-зеленой массой.

Все это Сара увидела, стоя спиной к двери, и поняла, что это все каким-то необъяснимым образом гармонирует со свободной небрежной позой Ричарда, на лице которого было непривычно серьезное выражение. Он направился к ней, протягивая руку. Она приняла ее и позволила ему проводить себя к камину. Он нежно расстегнул пряжку ее плаща, снял его с плеч и перебросил через спинку стула. Он все еще некрепко сжимал ее пальцы, потом потянулся за другой рукой и сжал их в своих.

— Ты замерзла, Сара. И волосы твои промокли. Ты похожа на девочку. Помнишь, как?..

Она тряхнула головой.

— Молчи, Ричард, — больше ни слова! Сейчас не время вспоминать, как и что мы когда-то делали. — Она отдернула руки. — Не время сжимать мои руки и мечтать о том времени, когда это было возможно. Все это давно кончилось.

— Сара… — он неуверенно нахмурился. — Хоть на то краткое время, что мы вместе, мы могли бы притвориться…

— Притвориться? Какой в этом толк, если мы оба знаем, что притворству должен прийти конец?

— Разве обязательно должен? — спросил он тихо.

Без колебаний она сказала:

— Конец уже пришел, Ричард. Притворство никогда не продолжается долго. Мне следовало помнить об этом — только на этот раз его прекратили, не дав ему даже начаться.

— Кто прекратил?

— Острые глаза, болтливые языки. Я предупреждала тебя, что Сидней всего лишь большая деревня. Здесь все друг за другом следят… ежедневно… неустанно. Так легко сосчитать, сколько раз ты здесь был, а потом приукрасить. О нас уже сплетничают. Скоро это дойдет до Эндрю… и Элисон.

Его глаза подозрительно сузились.

— С кем ты говорила, Сара? Кто вбил это тебе в голову?

Ей было непросто последовать совету Джереми — отправить Ричарда прочь и сказать почему. Она пожала плечами, как будто объяснить это все очень просто.

— Разве это так важно! Я бы сама заметила эти сплетни, если бы не была временно ослеплена.

— Сара, скажи мне! — потребовал он. — Кто это сказал?

— Джереми Хоган, если тебе непременно нужно знать, — сказала она. — Я только что виделась с ним.

— Джереми Хоган? А кто такой этот Джереми Хоган, что ему жалована честь так разговаривать с тобой? Она предостерегающе подняла руку.

— Тише, Ричард! Ты не должен так кричать! Я не Элисон, чтобы на меня кричать или чтобы принимать близко к сердцу твои настроения.

Он сжал губы.

— Я хочу знать, кто этот Джереми Хоган. Кто он такой?

— Ну, — сказана она терпеливо, — Джереми Хоган политзаключенный…

— Ссыльный?!

— Это ты называешь его ссыльным, а для Эндрю и для меня он как брат, как друг — и он управляющий в Кинтайре. До сих пор я безоговорочно доверяла ему. И когда он приходит ко мне и сообщает, что о нас говорят, Ричард, то я и в этом вполне доверяю ему.

Он посмотрел на нее, нахмурившись, как рассерженный ребенок.

— Как же вы иногда глупы — ты и твой Эндрю. Этот Хоган какой-то чертов ссыльный, которому вы оба потакаете и льстите, пока он не вообразил себя божеством. И ты слушаешь его совета, да? Ты мне заявляешь, что между нами все кончено, потому что подобный наглый выскочка велит тебе это сделать?

Саре так захотелось в этот момент разгладить его сердитые морщинки, поцеловать его и сказать, что она совсем не имела в виду того, что сказала. Но она подумала о Джереми и поняла, что боится сцены, которую он может устроить Ричарду, если она расскажет ему, что не выполнила его приказания.

Она слегка отстранилась.

— Между нами все должно быть кончено! — произнесла она холодно. — Ничего и не случилось такого, что нужно было бы кончать. Я тебя один раз поцеловала — это было безумием, и я в этом честно сознаюсь. И за последнюю неделю ты нанес мне больше визитов, чем допускают приличия. Между нами нет ничего, чего нельзя было бы так просто прекратить! — Она щелкнула пальцами, чтобы показать, как просто. — Ничего, Ричард!

Его брови сошлись в гримасе неверия и разочарования.

— Сара, ты же говорила, что любишь меня! В тот день на берегу — ты же сама это сказала!

Лицо ее вспыхнуло.

— Я сказала, что люблю и Эндрю.

— Но ты же меня первого полюбила.

— А Эндрю я полюбила тогда, когда стала достаточно зрелой, чтобы понять, что такое любовь!

Он парировал победоносно:

— Но я был первым! И ты не смеешь отрицать, что до сих пор любишь меня!

Она посмотрела на него долгим взглядом: на его красивое лицо, разгоревшееся от своевольной страсти. И вдруг она разозлилась на Ричарда так, как никогда раньше не злилась. Он так мало изменился, подумала она возмущенно, за все эти годы он так и не понял, что в мире есть вещи, которых невозможно добиться просто проявлением яростного темперамента. Элисон и леди Линтон вдвоем лишили его того единственного шанса измениться, который, может быть, в нем был. Вместе они потакали ему и баловали его, и сейчас он стоит перед ней с искаженным от злости лицом, потому что она посмела перечить ему.

— Нет, я этого не отрицаю, Ричард, — сказала она твердо. — Это было бы бесполезно. Но я хочу тебе сказать, что то, что мы с Эндрю создали, — нерушимо. И тебе этого не разрушить. — Она запрокинула голову. — Я сейчас тебе говорю и говорю всерьез: ты здесь не должен появляться без Элисон.

Она держалась очень чопорно, боясь смягчиться.

— Один поцелуй, Ричард, — сказала она. — Больше ничего не было, и не пытайся вообразить, что это не так.

Он засунул руки в карманы и посмотрел на нее почти насмешливо.

— Так я не смею даже спросить, можно ли мне просто навещать тебя? Я не ожидаю ничего такого драгоценного, как твои поцелуи, если тебе их так жалко. Как покорный спаниель, я просто прошу разрешения на местечко в твоей гостиной. Я бы также хотел иногда поговорить с тобой наедине. Но нет, ты предпочитаешь принимать на веру слова ссыльного с его грязными мыслишками, что про нас сплетничают, и посему гонишь меня прочь с видом герцогини.

Сара побледнела, но уже не боялась смягчиться. Она выпрямилась, и ее глаза оказались почти на уровне его глаз, когда она заговорила:

— Я должна просить тебя помнить две вещи, Ричард. Во-первых, в моем присутствии никто не смеет называть Джереми Хогана ссыльным с грязными мыслишками. И второе — хоть я и не герцогиня, я все же хозяйка этого дома. А теперь я хочу, чтобы ты немедленно покинул его. И ты должен пообещать, что один сюда являться не будешь.

Ричард замер, но на лице его гнев боролся с отчаянием. В глазах его была детская мольба.

После нескольких минут молчания он тихо сказал:

— Я не Эндрю, Сара, и никогда не смогу быть на него похожим. Я не мог бы сделать для тебя состояния или завоевать мир, чтобы положить к твоим ногам. Но ты мне нужна, нужна больше, чем ты нужна ему, мне кажется. — Он помедлил, потом его голос снова зазвучал, но уже громче: — И более того — мне кажется, ты во мне тоже нуждаешься! Однако ты сделала свой очень благородный выбор, моя дорогая. Ну что ж, довольствуйся им!

Он медленно повернулся и подошел к одной из дверей, ведущих на террасу. Он широко распахнул ее, впустив струю влажного воздуха. Несколько мгновений он постоял, пристально вглядываясь в темному сада. Рука его придерживала тяжелые складки гардины. Дождь все не унимался. Вид на гавань был скрыт в тумане. Ричард шагнул вперед и застыл в косых потоках дождя. По спине Сары пробежала дрожь: дождь и туман, неподвижная фигура Ричарда как будто набросили чары на комнату. Они как бы замерли, соединенные этим колдовским мгновением. Он обладал странной силой, способной одним своим присутствием здесь заставить ее ощутить боль и отчаяние.

— Ричард! Ричард! — прошептала она про себя.

Ветер шелестел в верхушках деревьев, сад был пуст и одинок. Наконец он снова обернулся к ней.

— Это еще не конец, Сара. Мы еще часто будем видеться: Эндрю позаботился об этом, сделав свое щедрое предложение. Я только надеюсь, что ты будешь страдать не меньше, чем я страдал в прошлом. Я надеюсь, что ты познаешь хоть часть моих мучений. — Он изящно поклонился ей. — У нас впереди еще много времени, у нас с тобой.

Затем он пересек террасу и перемахнул через ограду.

Через несколько минут, услышав стук копыт по дорожке, Джереми Хоган поднялся со своего места в столовой, где он заканчивал ужин, принесенный Энни Стоукс. Он отворил стеклянную дверь и ступил на веранду. Выходя, он заметил, что Сара быстро метнулась назад в гостиную.

Он перегнулся через перила террасы, чтобы уловить последний раз фигуру всадника, увидел, как сверкнула униформа на фоне строгих древесных стволов.

— Да-а… — пробормотал вслух Джереми. — Ну-ну, скачи так, как будто вы с лошадью так и родились вместе, но я не стану плакать, капитан Барвелл, если услышу, что ты свалился и сломал свою чертову шею!

III

Вечером, через три недели после прибытия Барвеллов, Эндрю стоял у одного из окон в гостиной майора Фово, критически рассматривая собравшуюся толпу.

Пока лишь восемь или около того пар собралось здесь, но снаружи отчетливо доносился звук прибывающих экипажей и сердитые выкрики возниц, которым с трудом удавалось удерживать в одном ряду беспокойных лошадей, ожидая очереди подъехать к открытым дверям. Они все приедут, все до одного: даже из далекой Парраматты приедут, потому что любопытство в них так сильно. Ни одна женщина в колонии, дай ей подобный шанс, не откажется от встречи с Элисон Барвелл. И многим среди них было известно, что Кинг, еще не вступивший в должность губернатора, обещал присутствовать на приеме в доме Фово.

Через комнату Эндрю поклонился жене Джона Макартура, стоящей у камина, но внимание его сразу же переключилось на группу у дверей. Там была Элисон в сказочно красивом туалете, а рядом с ней — Ричард. «Красив, дьявол, — подумал Эндрю, — хорошая пара для утонченной Элисон». Фово вилея вокруг них, иногда подавая сигналы слугам, которые обносили прибывших гостей. Справа от Элисон, чуть позади нее стояла Сара. Эндрю с гордость наблюдал за своей женой: высокая, в платье из розового шелка, — только румянец на щеках и непрерывное движение веера выдавали ее волнение.

В зале стоял гул от разговоров. Фово вышел вперед, чтобы приветствовать своих гостей, которым сначала представляли Элисон, потом — Ричарда. Когда очередной гость собирался отойти, Элисон поворачивалась и с чарующей улыбкой представляла Сару: «Вы, конечно, знакомы с моей подругой — миссис Маклей…»

У некоторых женщин это вызывало откровенно враждебную реакцию: поднятые брови, чопорный поклон. Менее уверенные в себе одаривали ее застенчивыми, несколько испуганными улыбками, а затем на виду у всех отходили, чтобы обсудить неожиданный поворот событий. На лицах же мужчин, почти без исключения, Эндрю читал восхищение, а в некоторых случаях — удовольствие от сознания, что можно наконец встретиться и поговорить с миссис Маклей не через прилавок.

Вошли Джеймс и Джулия Райдер. Комната начала быстро заполняться, и вскоре народу набралось так много, что Эндрю стало труднее увидеть маленькую церемонию, неизменно повторявшуюся у дверей. Он двигался меж гостей, тут и там кланяясь знакомым, но не останавливаясь, чтобы не быть втянутым в беседу и чтобы не потерять общую направленность разговора. До него донесся голос одной известной сплетницы:

— Хотела бы я знать, как эта Сара Маклей оказалась подругой миссис Барвелл. Просто возмутительно, что ее пригласили сюда знакомиться с порядочными людьми…

Ей мягко ответил мужской голос:

— Но Барвеллы говорят, что оба знают ее с детских лет.

С легкой улыбкой Эндрю двинулся дальше.

Он приостановился, чтобы послушать сказанное новобрачной, прибывшей недавно из Англии:

— Вы полагаете, после этого миссис Маклей будут принимать? — Она нервно усмехнулась. — Я думаю… я бы хотела познакомиться с ней, хотя она меня немного пугает. Ну, посмотрим сначала, как отнесется к ней мистер Кинг…

А молодой лейтенант сказал восхищенно приятелю-офицеру:

— Говорят, она убила сбежавшего ссыльного. Вот это да!

Эндрю пробрался к группе у дверей, но не присоединился к ней. «Элисон законченная актриса, — подумал он, — или ее так вышколил Ричард». Каждую минуту она оборачивалась к Саре, чтобы спросить ее о чем-то, тихонько похлопывала ее по руке веером, смеясь, наклонялась, чтобы выслушать ответ. Было впечатление идеальной пары старых подруг, близких и непосредственных в общении. Она держала Сару рядом, вынуждая каждого, кто подходил, включать ее в разговор. Все это осуществлялось в полном соответствии с правилами хорошего тона: ни разу в манере Элисон не проскользнуло, что ей известно отношение всех этих поджавших губы женщин к жене Эндрю Маклея. На Эндрю Элисон Барвелл произвела в тот вечер незабываемое впечатление: ее чарующая живость не иссякала, ни разу, даже на миг, не изменила ей. Она прекрасно справлялась со всем, с чем ей надлежало справиться. Он улыбнулся про себя. Она была леди, и такой леди, которая никогда не отступит от предписанных ей положением правил, даже если мир перевернется вверх тормашками, а именно таким он и должен был ей представляться в этот миг.

Внезапно все присутствующие невольно замолчали. Никто не объявил прибытия нового губернатора и его жены, но шепот волной пронесся по залу. Головы повернулись, шеи вытянулись, разговоры велись по инерции, в то время как глаза говорящего были устремлены на дверь.

Филипп Гидли Кинг и Жозефа Энн, его темноволосая жена, вошли в зал. Пока еще было преждевременно оказывать им все причитающиеся губернаторской чете почести, тем не менее они завладели вниманием всех присутствующих. За ними следовали капитан Эббот с женой, в доме которых они остановились.

Эндрю с напряженным интересом наблюдал за сдержанной церемонией приветствий и поклонов. Было известно, что Элисон — любимица Жозефы Энн, да и сам Кинг смотрел на нее с благосклонной улыбкой. Ее представили Эбботам, а затем она изящно протянула руку в сторону Сары.

Тишина в комнате стала напряженной. Одна из женщин в толпе привстала на цыпочки и чуть не упала. Ее невольный вскрик был ясно слышен в тишине.

До всех в зале донесся четкий голос Элисон:

— Сэр, могу я представить вам своего дорогого друга, миссис Маклей? Мы очень давно знаем друг друга — почти с самого детства.

Кинг поклонился.

— Счастлив познакомиться с вами, мадам. Каждый, кто является другом нашей очаровательной миссис Барвелл, конечно…

Эндрю полуприкрытыми глазами наблюдал, как переливался розовый шелк платья Сары, когда она присела в глубоком реверансе. Он нисколько не сомневался, что до сведения Кинга уже довели полную биографию Сары. Колония была слишком мала, чтобы оставить нового губернатора на протяжении четырех недель в неведении относительно домашних и финансовых дел всех значительных граждан. Эндрю знал, что Кингу известно и то, что муж этой бывшей ссыльной имеет определенную власть — власть своего несомненного богатства и того веса, который у него есть среди монопольных торговцев. Основной же целью Кинга было разрушение монополии этого кружка, будь то путем мирных уговоров или открытыми боевыми действиями. Как бы ни повернулись события, ему полезно заручиться дружбой людей, которых он собирается подчинить. И вот этот, пока неофициальный, губернатор Нового Южного Уэльса улыбнулся высокой молодой жене Эндрю Маклея, которую ему представила дама безупречной репутации. Всегда лояльная по отношению к действиям мужа, Жозефа Энн поспешила последовать его примеру.

IV

Более двух месяцев после приема в доме Фово Ричард не показывался в Гленбарре в одиночестве. Он наносил формальный визит, приезжая с женой, порой они с Эндрю засиживались допоздна, обсуждая подробности работы на ферме Хайд, которая к тому времени перешла в руки Ричарда. Во время этих визитов он держался с Сарой отчужденно, и она имела основания считать, что больше он никогда не появится один, пока однажды днем Энни не ворвалась в детскую с сообщением, что капитан Барвелл ожидает в гостиной.

Сара тотчас же сошла вниз и застала его небрежно облокотившимся на камин, лениво теребящим бахрому шнура для звонка. Он улыбнулся ей, но когда его улыбка не получила ответа, нахмурился и отбросил шнур.

— Что толку так смотреть, Сара? — сказал он. — Я намерен приходить когда захочу. Нет, не тогда, когда захочу, а когда почувствую, что мне необходимо видеть тебя хоть несколько минут, или совершить какое-то безумие. — Он постучал каблуком своего начищенного ботинка по решетке. — Но не волнуйся, дорогая моя, я не стану делать этого часто, чтобы не повредить твоей репутации и не нанести урона твоей чести.

Сара стояла за большим стулом, обитым гобеленом. Ее руки ухватились за резьбу на спинке.

— Я могу отказаться принимать тебя, — сказала она тихо.

Он взглянул на нее и покачал головой.

— Нет, ты этого не сделаешь. Как же это будет выглядеть, если ты мне откажешь? Как же Эли сон сможет бывать здесь, если ее мужа не принимают? Только подумай, Сара.

Она поняла, что Ричард намекает на отношение Эндрю к открытому разрыву между нею и Ричардом; к тому же нельзя забывать о возможных подозрениях Элисон, о сплетнях слуг Гленбарра, которые тут же разлетятся по всему городу.

Ричард, не скрывая своего триумфа, выиграл на этот раз и на протяжении зимы появлялся в гостиной Сары во второй половине дня раз в две или три недели. Сначала эти визиты были напряженными: Сара, хмурая и кипящая гневом, оттого что он навязал ей свою волю; он — оттого что его визиты нежелательны. Они разговаривали отрывочными несвязными предложениями. Но близкое знакомство разрушило это напряжение. Сара вскоре обнаружила, что у нее не получается ссориться вежливо и надолго. Она сдалась, и они перестали перебрасываться словами, как два повздоривших ребенка. Ричард освоился достаточно, чтобы рассказывать ей о своих планах в отношении фермы — он проводил там часть каждой недели и возвращался с радостным желанием рассказать о достигнутом. Дом был уже в порядке; он строил свинарник и собирался привезти быков и волов из Сиднея. Сара с сомнением просматривала счета. Ричард не был прирожденным фермером. Он бросался в разные предприятия с неосмотрительностью, свойственной новичкам. Он не прислушивался ни к одному ее совету. Ферма принадлежит ему, замечал он, как только она пыталась отговорить его от какого-нибудь проекта, — ему одному. Может, Эндрю и ссудил ему денег, но это не дает никому основания указывать, как ему ею управлять. Сара обнаружила, что при таких его настроениях единственный способ сохранить мир — пожать плечами и ничего больше не говорить.

За эти месяцы стало очевидным, что женщины колонии во всем следовали за Элисон Барвелл. Они не сразу стали наносить визиты в Гленбарр, но на улицах Сару приветствовали едва заметными поклонами, а в лавке былое желание не замечать ее совсем исчезло. Но по мере того как зима подходила к концу, в Саре утверждалась уверенность, что Элисон подозревает, что между ее мужем и той женщиной, которую по его настоянию она должна звать своим другом, существуют какие-то отношения. Она довольно часто бывала в Гленбарре и, в свою очередь, приглашала Сару в свой дом на дороге в Парраматту, который они купили у офицера, возвратившегося в Англию. Но она действовала, повинуясь приказу, как будто Сара сама по себе представляет гораздо меньшую ценность, чем необходимость доставить удовольствие Ричарду. Они так и не достигли близости в отношениях, но Элисон и не принадлежала к числу женщин, которые стремятся к близким отношениям с другими. Весь ее мир заключался в Ричарде, а остальные люди существовали лишь в зависимости от него. Она, казалось, рассматривала мужа Сары Маклей как источник тех жизненных благ, которых требовал Ричард: лошадей, хорошего вина, платьев, совершенно необходимых, если она хочет, чтобы Ричард и дальше смотрел на нее с восторгом. Эндрю Маклей также дал денег на ферму, которая в один прекрасный день, полагала она, позволит им пользоваться роскошью, не взятой в долг. Она безгранично верила в способность Ричарда обрабатывать землю с помощью надсмотрщика над батраками и выполнять свои обязанности по казарме. В Новом Южном Уэльсе в ту пору было много людей, сочетавших эти занятия; им удавалось сколотить небольшие состояния. Чего не замечали ни Ричард, ни Элисон, так это того, что у Ричарда не было никаких фермерских способностей и что он практически не имел шансов сравняться с проницательностью, беспощадностью и откровенным тщеславием остальных. Они с женой жили мечтами о будущем, когда ферма Хайд сделает их хотя бы умеренно преуспевающими, а для Элисон преуспевание также означало надежду, что ей не нужно будет так часто бывать в Гленбарре, так как они перестанут быть должниками его владельцев. А пока было удобно, более того — это было как рука Провидения, — черпать деньги по мере надобности из постоянного источника, который Эндрю Маклей, казалось, не собирается перекрывать. Роскошь стоила дорого. Элисон с сожалением отметила, что они неприлично задолжали Маклеям, но, говорила она себе, если им предстоит преуспеть, то начинать нужно именно сейчас и тем путем, который для них открыт.

Итак, на протяжении всей зимы Сара и Элисон продолжали выставлять напоказ свою дружбу: жены офицеров колонии начали кланяться и кивать миссис Маклей, когда их каретам случалось проезжать мимо по грязным улицам Сиднея. Постепенно среди сплетниц возникло мнение, что «Сара Маклей, конечно, сильно отличается от других ссыльных». Один-два мужа высказали мысль, что их жены могли бы пригласить Сару на чаепитие. Было прекрасно известно, что она имеет сильное влияние на собственного мужа, а в колонии было немало людей, которые по той или иной причине хотели сохранить благосклонность Эндрю Маклея.

Пока все это происходило, зима уступила место теплой весне. Ричард продолжал время от времени посещать Гленбарр, чтобы рассказать Саре о своих планах, выслушать, кивал, ее одобрение и пренебречь ее советами. Если Эндрю был дома, Ричард оставался очень недолго, если же они были одни, он засиживался перед камином, беспрерывно разговаривая, пока не устанавливалась снова та давняя атмосфера близости во время прогулок по низине Ромни. И всегда, уезжая из Гленбарра, он пускался в бешеную скачку, и по его лицу было видно, что с его души снят огромный груз. Иногда он отправлялся не прямо домой или в казармы, а по боковой дороге скакал к Саут Хеду.

Однажды лодочник Тэд О'Молли видел его на этой дороге после посещения Гленбарра. Он сказал об этом Энни, а та тут же передала Саре, что капитан Барвелл скакал по дороге, распевая во все горло солдатскую песню со странным, диким выражением на лице.

Глава ЧЕТВЕРТАЯ

I

Сара издала громкий вздох облегчения, когда в конце дороги показались широко разбросанные дома деревушки Касл Хилл. Теперь уже недалеко, успокаивала она себя. Три мили за этим маленьким поселком впереди, по колее, ведущей влево, и дугой ярдов в двести, подходящей к обшарпанному зданию фермы, известной в этих местах по имени владельца Приста. Джозеф Прист умер четыре месяца назад, а в течение последних шести недель Маклеи стали владельцами этого истощенного, заброшенного хозяйства. «Скоро здесь все будет процветать, — подумала Сара. — Эндрю никогда не успокоится, его честолюбие безмерно».

Они с Джереми вдвоем жили на ферме в убогой хатенке с протекающей крышей, совсем одни, если не считать хилого работника из бывших ссыльных — единственного оставшегося от почти дюжины батраков, трудившихся на ферме. Груды бочонков из-под рома, наваленные в углу двора, были красноречивым свидетельством того, от чего ферма пришла в упадок. Но дело не казалось безнадежным. После нескольких недель совместного усиленного труда Джереми должен был остаться, а Эндрю вернуться в Сидней. Именно Джереми предстояло провести ферму Приста через самые трудные годы возрождения, в то время как нетерпеливая натура Эндрю будет искать сотню других занятий.

Обо всем этом Эндрю написал Саре в своих двух наспех составленных письмах. Она представила себе ферму такой, как он ее описал, но даже ее ужасающий упадок был скрашен и смягчен буйством весенних цветов. Сара отбросила письмо и, поддавшись порыву, сложила в дорожную корзину свои самые старые платья, приказала уложить в тарантас побольше еды и кухонную утварь. Она оставила лавку на молодого Клепмера, Гленбарр — на Беннета, а детей — на Энни.

Сара пообещала себе превратить свое пребывание на ферме в полное подобие первых недель на Хоксбери. Там будут лишь она, Эндрю и Джереми. Они будут работать, заниматься насущными проблемами этой истощенной земли. Она будет для них готовить и в течение двух недель будет чувствовать нерушимое товарищество этих двух мужчин, которые и составляли ее мир. Сара сознавала, что пытается совершить побег в прошлое, и понимала, что все это может закончиться печальным провалом. Она испытывала беспокойство и ощущение неудовлетворенности, которое приходит с весной, — и бегство туда было попыткой удовлетворить эту тягу, поддаться весеннему волнению. В нем было и признание ее неосознанного стремления вернуться к простоте тех первых лет — простоте, которая — Сара все чаще сознавала это — никогда не вернется. Успех этой авантюры зависит от Эндрю и Джереми. Если они воспримут ее приезд так же естественно, как она на него решилась, то будет ясно, что дух приключения и товарищества выстоял перед возросшим богатством Эндрю, и Сара будет довольна и счастлива.

В Гленбарре Дэвид и Дункан все еще вели борьбу за то, чтобы завладеть расположением их нового учителя — огромного неряшливого ирландца, обладавшего недюжинными познаниями, которого Сара наняла через переписку полтора года назад; Себастьян начал уже самостоятельно вставать в кроватке на своих пухлых сильных ножках. Глен-барр под управлением Беннета не нуждался в присутствии хозяйки, и, за исключением неожиданного прибытия судна с грузом, ничто в лавке не требовало ее внимания в ближайшие две недели.

Тарантас неожиданно тряхнуло на колдобине, и Сара ударилась о спинку сиденья. Приближались унылые беленые здания. Сбоку от первого из них стояла вся в цвету одинокая мимоза — на фоне резкой голубизны неба цветы ее казались вызывающе желтыми.

Сара рассеянно отряхнула пыль с юбки и поправила шляпку, признав в душе, что она, возможно, поступила очень мудро, не оставшись слишком надолго в Сиднее без Эндрю. Ричард должен был вернуться после двухнедельного пребывания в Парраматте по делам службы, а она прекрасно помнила два его последних посещения в отсутствие Эндрю. Отсутствие Эндрю как бы давало Ричарду право посещать Гленбарр, когда заблагорассудится, и он без колебания пользовался им. Сара вздохнула и провела рукой по глазам. У дверей домика, в жалком пожухшем саду которого цвела мимоза, остановилась женщина, чтобы посмотреть на возок. Маленький ребенок, держась за ее юбку, робко помахал ручонкой. Сара нагнулась, улыбаясь, и помахала в ответ. Внезапно она поняла, что ей надоело постоянно думать о Ричарде. Ей хотелось снова быть с Эндрю и Джереми в той обстановке, где главной проблемой будет непокорная печка или вопрос, сколько голов скота могут выдержать запущенные пастбища фермы Приста в первый год.

Они уже проезжали между беспорядочно разбросанными домами, которые образовывали поселение Касл Хилл. Сильные весенние дожди превратили дорогу между крытыми соломой зданиями в грязь, а лошади и повозки выбили в ней глубокие рытвины. Эти рытвины высохли на жарком солнце, светившем всю предыдущую неделю, и повсюду уже лежал слой пыли. Стая гусей спокойно пересекла дорогу прямо перед возком, двигаясь в направлении мелководного ручья, бегущего вдоль дороги. Трое мужчин и двое солдат в увольнении болтались у домика Нелл Финниган. Нелл была крупной красивой женщиной, бывшей ссыльной, которая превратила дом мужа в своего рода таверну, хотя было широко известно, что она жила на доход от торговли ромом. Глядя на сверкающий чистотой домик, Сара невольно задумалась о том, кто из сиднейских джентльменов снабжает ее этим зельем.

Тарантас качнулся и стал перед кузней. Сара тут же высунулась, поджидая, когда слезет с козел Эдвардс, уродливый седовласый кучер Эндрю.

— Почему мы стоим? — поинтересовалась она.

Он сдвинул назад шапку:

— Господь с вами, мэм! Я-то думал, вы уж давно заметили. Голди-то охромела. Хозяин небось ругаться станет, если я дальше ее погоню в этаком-то виде. Карсон, здешний кузнец, может, нам другую лошадку даст, а мы свою здесь оставим.

Она кивнула.

— Спроси его, да поживее.

— Да, мэм. — Он приложил руку к шапке и направился своей сиволапой походкой к кузне.

Через несколько минут он появился на пороге с тщедушным седым человеком в кожаном фартуке. Они немного поговорили друг с другом. Карсон наконец крикнул что-то через плечо молодому человеку, который вышел из кузни, и оба направились к грубо сколоченной конюшне.

Эдвардс подошел к Саре с улыбкой, которая озарила его морщинистое лицо.

— Все в порядке, мэм. У Карсона есть лошадка взамен нашей. Скоро поедем.

Он слегка прокашлялся, озабоченно глядя на Сару. Она и раньше замечала, что, когда он везет ее одну, он всегда проявляет серьезную заботу о ее удобстве и обычно высказывается без обиняков.

— Знаете, мэм, — сказал он. — Я вот думаю, может, это солнце слишком палит. Карсон передает свое почтение и говорит, он рад будет, если вы у него в кузне посидите, если вам там не чересчур грязно.

Сара уже и сама решила не оставаться на жарком солнце во время смены лошадей. Она ступила на дорогу, осмотрев ряд домишек.

— Я бы пошла к Нелл Финниган, может, она мне даст холодной воды. Пить очень хочется.

Его лицо выразило огорчение.

— Ой, мэм! Нелл Финниган… — Его тон не оставил у нее сомнений в том, что он думал о хозяйке Финниган.

Она повернулась и, подобрав юбки, пошла через пыльную улицу.

— Пойди помоги Карсону, — сказала она. — Думаю, ничего со мной у миссис Финниган за десять минут не случится.

Сара услышала, как он бормочет что-то в сомнении, пока она пробиралась к домику, обрамленному цветочными клумбами и стоявшему в конце ряда домов. Собака, лежавшая у ступенек солдатской дежурки, встала и с надеждой направилась к ней. Солдат, прикреплявший объявление к столбу веранды, оглядел ее с ног до головы и нагло улыбнулся. Солнце, казалось, все больше раскалялось, пока она шла, а убогий поселок выглядел так, что сама весна, похоже, не в состоянии была пробудить его от апатии. Когда она дошла до заведения Нелл Финниган, небольшая группа людей, стоя пившая эль перед раскрытыми дверьми, не выпуская стаканов, двинулась по проулку между домом и дежуркой. Она минуту понаблюдала за ними. К ним присоединилась, наверно, дюжина других людей, а по краям шествия трое или четверо ребятишек шаркали в пыли босыми ногами.

Сара исполнилась любопытства. Но не сделала она и десятка шагов по проулку, как ей стала ясна причина этого сборища. Двор позади дежурки открылся перед ней, и люди стояли недостаточно плотно, чтобы скрыть от нее происходящее.

Она наткнулась на все это совершенно неожиданно: не было никаких криков, которые бы предупредили ее. Человек, висевший на столбе, был без сознания, и тишину нарушали лишь свист плетки, взвивавшейся в руке экзекутора, и звук удара по обнаженной плоти. Каждый удар солдат, стоявший рядом со столбом, регистрировал, нараспев произнося число.

— Сорок семь…

Снова свист и удар.

— Сорок восемь…

Сара видела такое и раньше — слишком часто. Это врезалось ей в память со времени пребывания на «Джоржетте», и даже до того. Подобное было совершенно обычным делом, как в Англии виселицы на перекрестках дорог.

Яркая струящаяся кровь блестела на солнце. Висевшие клочьями на бедрах наказываемого штаны уже впитали все, что могли, и она стекала по лодыжкам и капала на пыль у его ног. На секунду звуки стихли, потом экзекуцию продолжил другой палач. Он встряхнул завязанные в узел концы плетки, повертел в руках, чтобы ловчее приноровиться к ней. Затем занес руку назад, и снова раздался свист и тошнотворный звук удара о плоть.

— Пятьдесят один…

Сара зажала руками уши и побежала назад, к двери Нелл Финниган. В полутемном прохладном коридоре никого не было. Она на миг прислонилась к стене, прижав руку к губам и тяжело дыша. Наконец она выпрямилась, неуклюже пытаясь нащупать дорогу в полумраке. Она наступила на подол собственного платья и наткнулась на дверь. Ее вытянутая рука коснулась щеколды, и дверь подалась под тяжестью ее тела. Дверь распахнулась с грохотом, и Сара судорожно ухватилась за косяк, чтобы не упасть.

У нее было смутное впечатление, что человек, сидевший на скамье у окна, вскочил на ноги. Ее подхватили под руки, и пара темных проницательных глаз уставилась ей в лицо.

— Вам плохо?

Смущенная, Сара покачала головой.

— Нет…

Она почувствовала, что ее ведут к скамье, с которой только что вскочил незнакомец. Она просто не в силах была поверить, глядя на солнце, лившееся сквозь новые муслиновые занавески Нелл Финниган, что потерявший сознание человек привязан к позорному столбу всего в нескольких ярдах отсюда. Она поставила локти на выскобленные доски стола и опустила лицо на руки. Солнце светило ей в спину, но она не могла унять охватившей ее дрожи.

Незнакомец мягко потряс ее за плечо.

— Выпейте немного, — сказал он. — Это вино дерет глотку, но все же лучше, чем ничего.

Он поднес стакан к ее губам. Она еще не рассмотрела его — только глаза в тот первый миг, а теперь тонкие смуглые пальцы, обхватившие стакан. Незнакомец так его и не выпустил из рук, и их с Сарой пальцы, пока она пила, соприкасались.

Вино было терпким и резким на вкус, заставило ее слегка закашляться. Но неумолимая рука продолжала вливать его ей в рот, пока она не выпила всего. Потом вытерла губы, скомкала платок и откинулась на подоконник.

— Вам лучше?

Впервые она смогла рассмотреть его. Он был худощав и очень высок, в его манере держаться была какая-то неосознанная грация. Проницательные пытливые глаза, устремленные на нее, были почти черными, как и ненапудренные волосы. Она не поняла, красив ли он, и продолжала рассматривать узкое, хорошо очерченное лицо, смуглую оливковую кожу, обтягивающую высокие скулы. Брови были густыми и выглядели довольно грозно на его высоком лбу. Рот его был слишком тонок, немного жесток и не вязался с глазами, которые сейчас смотрели на нее с беспокойством.

Он снова тихо повторил свой вопрос:

— Вам лучше?

Она кивнула.

— Спасибо, гораздо лучше. — Она заколебалась. — Это, наверное, из-за солнца…

— И из-за порки? — предположил он.

— Вы тоже видели?

— Этого было не избежать. — Он красноречиво пожал плечами. — Примите мои сожаления, мадам. Это зрелище не для леди.

Пока он говорил, Сара пыталась оценить его речь и одежду и разгадать, кто он такой. Колония была еще слишком мала, чтобы позволить незнакомцу, особенно с такой внешностью, приехать, не вызвав потока комментариев и суждений. Глаза ее быстро пробежали по его фигуре, отметив покрой одежды, высокие сапоги и совершенство изумруда на мизинце левой руки. Его английский был безупречен, если не считать легчайшего акцента. Он был одет и держался, как любой преуспевающий человек в колонии, и все же каждая малейшая деталь в его наружности была слегка неправдоподобной. В нем было что-то экзотическое, он привносил дыхание цивилизованного утонченного мира в эту выскобленную до блеска комнату. Даже то, как он говорил о порке, имело оттенок светского цинизма. Но Сара почувствовала, что он не остался равнодушен к порке, — он просто давал понять, что подобные вещи необходимы, хотя болезненно неприятны.

Потом мозг ее обратился к какой-то неясной, бессвязной сплетне, которой обменивались продавцы в лавке накануне. Это, несомненно, тот самый человек, о котором они говорили: француз, прибывший на американском шлюпе, два дня стоявшем на якоре в гавани. Вероятно, он совершил путь из Франции, намереваясь, по никому не известной причине, задержаться в Новом Южном Уэльсе на какое-то время. Даже этот пустой разговор между Клепмором и вторым продавцом смог передать завесу таинственности, которой, вероятно, был окружен этот незнакомый француз. Сара поняла, что ему, по всей видимости, удалось убедить портовые власти, что он действительно эмигрант и не питает никаких симпатий к Бонапарту, иначе он не был бы на борту американского шлюпа, когда тот готовился к отплытию. Судя по рассказу Клепмора, француз не торопился покидать судно: его ящики до сих пор не были выгружены. Позже в тот же день она снова услышала эту же историю от двух покупателей. И однако — вот он перед ней, уже за много миль от Сиднея, хотя едва перевалило за полдень.

Сара увидела вопросительно приподнятые брови и поняла, что уставилась на него, как неловкая деревенская простушка. Ей пришло в голову, что ему уже, вероятно, наскучила необходимость проявлять заботу о глупой женщине.

Он слегка поклонился.

— Мадам, позвольте мне предложить вам еще немного вина. Я согласен, что оно ужасно, но меня здесь заверили, что это лучшее, что у них есть.

Сара вспыхнула, смутившись под его изучающим взглядом. Потом выпрямилась, ответив ему с ноткой высокомерия в голосе:

— Вы крайне любезны, сэр, с удовольствием.

— Вы меня чрезвычайно обрадовали, — сказал он спокойно. — Я пошлю за бутылкой.

Незнакомец повернулся к двери, затем остановился и посмотрел на нее. Озабоченность исчезла из его глаз. Взгляд их был дружелюбен, и было заметно, что ситуация слегка забавляет его.

— Прежде чем мы вместе выпьем вина, — произнес он, — возможно, мне лучше представиться.

Он снова отвесил ей легкий изящный поклон.

— Мадам, Луи де Бурже.

Он поднял голову, и когда его глаза встретились с ее взглядом, они сверкали и вопрошали; углы его рта были слегка сжаты.

— Я вижу по выражению вашего лица, мадам, что вы хотели бы получить от меня более полный отчет о себе. Не так ли? — Он ласково улыбнулся. — Возможно, я вас удовлетворю, если скажу, что этим утром я сошел с американского корабля «Джейн Генри», а сейчас нахожусь на пути к мистеру Уильяму Куперу. Мы познакомились с ним за те несколько недель, что наши корабли стояли в Кейптауне. А теперь я собираюсь воспользоваться его гостеприимством. Уверяю вас…

Рассмеявшись, Сара остановила его жестом руки.

— Простите меня, месье! Я, наверное, показалась вам совершенной дикаркой… Незнакомец в этих местах для нас большая редкость! И я должна предупредить вас, что вас ожидает везде безмерное любопытство. — Она протянула ему руку. — Добро пожаловать в колонию, месье де Бурже! Меня зовут Сара Маклей.

Медленная теплая улыбка озарила его лицо, и оно утратило свое испытующее выражение. Он взял ее руку и склонился над ней. Это был первый из многих поцелуев, запечатленных им на этой ручке.

У Нелл Финниган была полная статная фигура, и, стоя в дверях и наблюдая за Луи де Бурже, она одернула свое цветастое ситцевое платье так, чтобы оно лучше это подчеркнуло. Она только что наблюдала, как он усаживал в тарантас Сару Маклей. Этот привлекательный с виду незнакомец, а также неожиданное появление в ее задней комнате миссис Маклей чрезвычайно интересовало ее. Она закинула голову так, чтобы ее черные кудряшки игриво запрыгали под белоснежным чепцом.

Прислонившись к дверному косяку, Нелл обратилась к де Бурже:

— Еще вина, сэр?

Он откинулся на подоконник, как это делала Сара, и внимательно посмотрел на Нелл. Ему понравилась ее чистоплотность: блестящие волосы, мягкая белая кожа, которую не погубил даже этот убийственный климат. С долей иронии он отметил нарочито вызывающую позу, которую она приняла: Нелл была мастерица выставлять напоказ свои несомненные прелести. У де Бурже были собственные идеи насчет того, какие женщины ему нравятся, а эта была не в его вкусе. Но комната казалась слишком опустевшей с уходом златовласой миссис Маклей, и он знал, что с женщиной, стоящей перед ним сейчас, он сможет скоротать часок за легким флиртом. Подобных женщин очень легко развлечь.

Он жестом указал на бутылку:

— Как видите, она почти не почата. Может быть, вы разделите ее со мной, миссис Финниган?

Она не стала ломаться.

— Всегда с радостью разопью бутылочку. — Это было сказано со специальной приятной улыбкой.

Она уселась напротив него, не теряя времени, налила себе полный стакан и опрокинула половину с такой скоростью, что он поморщился. Потом она, казалось, вспомнила, зачем пришла, и обратилась непосредственно к интересовавшему ее предмету.

— Миссис Маклей, очевидно, едет к своему мужу, — начала она.

Луи заинтересованно поднял бровь.

— Да?.. Боюсь, что я не в курсе…

— Муж у нее Эндрю Маклей — он только что купил местечко, принадлежавшее Присту, три мили отсюдова, — с радостью поведала она. — Хитер, бестия, с деньгами. Он разбогател за какие-нибудь восемь лет, что прожил здесь, ну и, конечно, чего греха таить, — поигрывал на стороне в картишки, ну, чтобы деньжат побольше поиметь. Да, говорят еще, он какие-то деньги получил — целую кучу — за спасение корабля не то в Индии, не то в Китае, короче, в одной из этих заграничных стран. — Нелл тихонько рассмеялась. Она была хороша со своими красивыми глазами. — Но теперь-то уж с игрой для него, для мистера Маклея, покончено, уж поверьте!

— Что так?

— Да уж такой важный теперь стал, такой представительный. А жена его… Ну, разве по тому, как она разодета, скажешь, что она когда-то ссыльной с корабля здесь сошла? Ни за что!

Он наклонился к ней поближе. Ее большие, наглые глаза уставились на него не мигая. Он уловил слабый чистый запах, исходивший от ее пышной груди, щедро открытой широким вырезом платья.

— Так миссис Маклей была ссыльной? Вот как?

Нелл Финниган передернула полными плечами.

— Ох… да это старая история. Это же всем известно… как она скрутила Эндрю Маклея, когда они еще с корабля не успели сойти. Вот так-то…

Так они и беседовали, наполняя стакан за стаканом.

II

Несколько лет назад, когда Джозеф Прист только еще расчищал и огораживал свою землю, у него были мечты о том, каким станет его владение в будущем. Невзирая на время и усилия, которых это потребовало, он отыскал и пересадил сорок молодых мимоз, высадив их на одинаковом расстоянии между эвкалиптами, по двадцать с каждой стороны дороги, ведущей к дому. Одним из первых среди прибывших в колонию он сумел оценить необычную красоту жесткого и строгого ландшафта этой страны и со свойственной поэтической душе непрактичностью воздал ей должное подобным образом. Прист сильно пил. Ферма все больше ветшала, хозяин ее растерял батраков, и некогда многообещающее хозяйство вскоре пришло в упадок. Но деревца мимозы подрастали, аллея делалась ярко-золотой на фоне темной зелени, и Джозеф Прист улыбался каждый раз, глядя на нее. Он находил утешение в том, что, хотя и слыл неудачником, ему удалось создать творение непреходящей красоты — сотворить это из нетронутой дикой природы. Помешавшийся от алкоголя и подмятый безнадежными долгами, в конце концов он не смог дождаться нового цветения мимозы и повесился на самом высоком и крепком из своих деревьев.

Мимозы стояли в своем золотом уборе, когда Сара проезжала по аллее в первый раз. Что-то во вдохновенном порыве Джозефа Приста тронуло ее. Она вдруг поняла его стремление создать из хаоса окружающей дикой природы произведение, подчиняющее эту неприрученную красоту своему замыслу. Это как раз то, чего ей хотелось достичь в Кинтайре. Но там, при всем его процветании и налаженном порядке, никогда не хватало ни времени, ни усилий на то, на что нашел их этот безумец. Она мысленно поблагодарила его за все это прекрасное безумие.

Сам дом представлял собой некрашеную развалину. Солома на крыше провалилась, веранды, окружавшие его с трех сторон, подгнили и покосились. Когда-то была предпринята попытка разбить цветник и посадить фруктовые деревья возле дома, но сад зарос и выродился, и опытный глаз Сары увидел, что деревья уже несколько лет не плодоносят, хотя и представляют собой сейчас захватывающее дух зрелище — каждая ветка осыпана редкими хрупкими цветками.

Она увидела, что Джереми вышел из-за дома, прежде чем тарантас остановился. Шляпка, которую она сняла, как только они отъехали от Касл Хилл, лежала рядом на сиденье. Она подняла ее и возбужденно замахала. Он приостановился, а потом почти побежал навстречу. Тарантас слегка накренился и остановился. Джереми распахнул дверцу.

— Сара! Что привело тебя сюда? Ой, как здорово! Подожди, вот Эндрю…

Она рассмеялась, оперлась на его руку и вышла из повозки.

— Я, может быть, некстати, Джереми? Может быть, это неподходящий момент для женского вмешательства?

На миг его пальцы сжали ее руку.

— Вечно ты дразнишься, Сара! Ты же знаешь, что Эндрю будет в восторге. Мы и не думали, ни он, ни я…

Он замолчал, увидев, как расцвела ее улыбка, и проследив ее взгляд через его плечо. Эндрю бежал с веранды, перепрыгивая через три ступеньки. Сара отпустила руку Джереми и бросилась мужу на шею. Они прижались друг к другу, не обращая внимания ни на присутствие Джереми, ни на сардоническую ухмылку Эдвардса на козлах.

Наконец Эндрю разжал объятия и слегка отстранил Сару от себя.

— Как славно, что ты приехала! — сказал он.

Она восторженно рассмеялась.

— Как мне было удержаться? Мне стало так завидно от твоих писем. Вы оба здесь, а меня держите в стороне!

Она жестом указала на развалившийся дом, на запущенный сад.

Эндрю потрепал ее по плечу.

— Ты нам здесь очень нужна, правда, Джереми? Мы убьем друг друга нашими кулинарными произведениями.

Брови Сары взлетели вверх. Она сказала с притворной обидой:

— Если вам просто кухарка нужна, так их полно в Касл Хилл.

Через ее голову Эндрю подмигнул Джереми.

— Это уж точно! Нет сомнения, что нашлась бы, и не одна, которая бы с радостью поселилась в доме с таким красивым холостым мужчиной, как Джереми.

Они все рассмеялись, и Эндрю повел Сару к крыльцу, слегка обняв за плечи. Джереми шел с другой стороны, неся ее брошенную шляпку и прислушиваясь к их разговору.

— Сначала пойдем посмотрим дом, — говорил Эндрю. — Там еще очень много работы, конечно, но здесь будет достаточно мило, когда все закончим. А ферма… — Он пожал плечами. — Прист ничего не делал и ни копейки не тратил на нее в последние годы. Но мы ее скоро приведем в порядок. Думаю, через несколько недель мы сможем пригнать сюда первое стадо…

Эндрю с Сарой вошли в дом, Джереми остался на веранде. Ему были слышны их голоса, обсуждавшие планы на будущее. Они радуются, подумал он без горечи, но с грустью. Он перебирал ленты ее шляпки, тянул и отпускал их. Он думал о том, как они завязываются у нее под подбородком, и кровь быстрее бежала в его жилах. Он пытался вспомнить, когда же впервые почувствовал любовь к ней: может, в ту ночь в буше, после их свадьбы с Эндрю, а может, в тот вечер, когда ссыльные взбунтовались в Кинтайре. А может быть, он всегда знал и любил именно Сару — не она ли была в его любовных мечтах? Он не знал.

Он прислонился к столбу веранды, любуясь золотым цветением мимозы.

III

Эндрю стоял у подножья широкой лестницы Гленбарра, глядя на верхнюю площадку. Он второй раз за последние пять минут без надобности взглянул на часы, зачем-то стряхнул несуществующие пылинки с рукава, все время прислушиваясь к звуку голосов в главной спальне. Вдруг, потеряв терпенье, он рванул наверх через три ступеньки.

— Сара! — крикнул он. — Ты готова?

Голоса смолкли. В ответ ему раздался шелест парчи и шаги Сары. Когда она показалась на верху лестницы, он быстрым взглядом окинул бледно-голубое с серебром платье из роскошной ткани, привезенной им из Индии. Спускаясь, она разглаживала перчатки. На лице ее был след улыбки, как будто она только что услыхала что-то приятное.

Позади нее, негнущаяся и тонкая в своем накрахмаленном переднике, шла Энни Стоукс. Она несла палантин своей хозяйки, а ее морщинистое лицо выражало необычную гордость и удовольствие.

Беннет раскрыл перед Сарой дверь. Она стояла на пороге, ожидая, когда Энни накинет ей на плечи палантин, и вдыхая аромат вечерней росы. Вечер был темным, но позже должна была появиться луна. Фонари поджидавшей кареты посылали теплый свет, одна из лошадей скребла копытом гравий.

Беннет не отошел от дверцы кареты, пока Сара и Эндрю не уселись, потом подал знак Эдвардсу, сидевшему на козлах.

Эдварде подобрал вожжи. Перед ним горели огни Сиднея. Он расправил плечи и, просто ради удовольствия произнести эти слова, огласил громким голосом:

— Правительственная резиденция, сэр! Есть!

Имя Маклеев отозвалось эхом по всей длинной гостиной правительственной резиденции, и многие головы повернулись с интересом, чтобы взглянуть на новых гостей. Они посмотрели на поклон Эндрю и на реверанс Сары, отметив глазами, привыкшими различать степень благоволения вице-губернатора, что он благосклонен и что миссис Кинг наградила их приветливой и милостивой улыбкой. Глаза быстро отвернулись, чтобы не быть уличенными в пристальном разглядывании, и гул голосов стал громче прежнего.

Вновь прибывшие прошли в комнату, чтобы присоединиться к Райдерам; они моментально почувствовали, что все разговоры касаются их. Положение Сары в сиднейском обществе все еще было двусмысленным, хотя, благодаря заверениям Эли сон в дружбе, ее уже более или менее приняли и обращались с ней в соответствии с тем, как того требовало положение Эндрю, но общество не позволило себе выказать сколь-нибудь заметного великодушия, пока печать официального одобрения и признания не будет ею получена. И вот сегодня Сару впервые пригласили в правительственную резиденцию.

Но Кинги были новыми людьми, поставленными во главе колонии, и от них ожидали поначалу большей осторожности. По всей гостиной повторялся один и тот же вопрос: почему Сару Маклей принимают, а остальных бывших ссыльных — нет. Один из присутствующих имел этому объяснение из неопровержимого источника и не видел причины держать свои знания при себе. Он наклонился к уху своего собеседника и прошептал ему; затем, прикрытая веерами, эта версия распространилась по залу, так что больше ни у кого не осталось причины недоумевать.

Миссис Кинг, знакомясь с Сиднеем, решила основать дом для девочек-сироток, незаконнорожденных потомков сотен случайных совокуплений — детей, которые бродяжничали на улицах города и уже научились нищенствовать и избегать властей. Их следовало выловить и поместить в заведение: для этой цели миссис Кинг нужны были деньги. В гостиной распространился слух, что приглашение Сары Маклей в резиденцию — милостивый жест со стороны миссис Кинг — последовало после получения пожертвования в тысячу фунтов от Эндрю, а также обещания дальнейшей помощи.

Глаза вновь с интересом обратились к человеку, который стал на тысячу фунтов беднее ради этого вечернего развлечения.

Голоса зазвучали резче, чтобы быть услышанными за общим шумом, непрерывный поток разговоров продолжался, почти заглушая объявления о прибытии новых гостей. Мягкий плеск воды о скалы под правительственной резиденцией был неслышен; группы гостей вышли через стеклянные двери на веранду, но пока лишь немногие заметили, что взошедшая луна зажгла яркую дорожку на воде гавани. Для большинства из них будет впереди еще много ночей, когда они смогут полюбоваться луной, сейчас же они заняты делом.

Сколько раз Эндрю задерживали люди, желавшие поговорить с ним, пока он пробирался в сопровождении Сары к тому уголку, где Джулия Райдер нашла уютный диванчик. Макартур остановил их: на лице его была неискренняя улыбка, ставшая шире, когда он получил от Эндрю приглашение посетить Гленбарр на следующее утро. Он тут же отвесил поклон Саре. Роберт Кемпбелл также претендовал на внимание Эндрю, досадуя, что его не остановить. Обычно эти люди были деловыми партнерами Эндрю, представителями деловых кругов колонии, — те самые, чье слово имело вес. В любое другое время Эндрю проговорил бы с ними полночи, но, под любопытными взглядами окружающих, он, казалось, стремился доказать, что когда рядом жена, он не готов замечать никого другого.

— Моя дорогая Сара, как ты хороша сегодня! — На виду у всех Джулия подставила ей для поцелуя щеку.

Джеймс Райдер с искренним удовольствием улыбался ей. Его чувству юмора импонировало то, как потряс бы нынешнее собрание вид Сары, когда Эндрю впервые вытащил ее из зловонного трюма «Джоржетты». Она и тогда была красива, но это тряпье! Он кашлянул в накрахмаленные рюши у запястья, чтобы скрыть подступавший смех. Джулия повернула к нему голову и подозрительно взглянула на него. Потом лицо ее расслабилось, как будто она угадала его мысли.

— Сара нам делает честь, не правда ли, Джеймс?

— Да уж конечно! — ответил он, уже не сдерживая улыбки и глядя на Сару. — Гораздо приятнее смотреть на Сару, чем на нашу напыщенную дочь. — Он преувеличенно вздохнул. — Эллен — хорошая девушка, но такая зануда. Кажется невероятным, чтобы дочь Джулии, выросшая в таком месте, получилась такой жеманницей. Но Эллен это как-то удалось.

— Англия ее изменит, — утешила Сара.

— Эта Академия для избранных леди в Бате? — Джеймс безнадежно пожал плечами. — Боюсь, она так и останется ханжой, а мой единственный сын отправился вручить свое сердце лорду Нельсону!

По лицу Джулии пронеслась тень страха, но она заговорила вполне твердо:

— Чарльз вернется, как только ему наскучит море. Он вернется, потому что любит эти места больше, чем решается признать. Что же до Эллен…

Сара дальше не слышала. На другом конце зала объявили прибытие капитана и миссис Барвелл, и она встала за спину Джеймса, чтобы лучше видеть дверь. Элисон склонилась в реверансе. На ней было белое платье, которое делало ее похожей на изысканно наряженную куклу. Вмиг простота ее одеяния сделала всех остальных женщин в комнате неуместно разряженными, хотя ни у кого не было сомнений насчет его цены. Держа Ричарда под руку, она стала пробираться сквозь толпу. Сара быстро отвернулась, потому что Ричард смотрел по сторонам в знакомой ей манере. Его взгляд скоро отыщет ее, она это знала, и поэтому спряталась за спину Джеймса.

— Мистер Уильям Купер!

— Месье Луи де Бурже!

Сара снова повернулась к двери. Голоса стали заметно громче после объявления этого последнего имени, и все задвигались и стали вытягивать шеи, чтобы лучше видеть.

— Де Бурже… де Бурже?

Сара слышала, как проносится этот шепот, когда он кланялся губернатору и его жене, и почувствовала, что на оставшуюся часть вечера собрание имеет более захватывающую тему для разговоров, чем она сама. Она медленно обмахивалась веером, наблюдая за происходящим. Француза и Купера задержал разговором губернатор, и она подумала, что сейчас, среди английских лиц его галльская внешность более заметна, чем в салоне Нелл Финниган. Великолепие его одеяния было еще одной характерной чертой. Темно-красный фрак и туфли с золотыми пряжками были слишком шикарны для этого скучного и незначительного увеселения; однако на лице миссис Кинг читалось удовольствие, из чего Сара заключила, что француз был достаточно искушен в искусстве тонкой лести.

Она снова взмахнула веером и обратилась к Эндрю.

— Это тот самый человек, — сказала она, — о котором я тебе говорила. Тот француз, с которым я разговаривала у Нелл Финниган.

Джулия взглянула на нее, высоко подняв брови.

— Так ты с ним действительно знакома? Тогда это гораздо больше, чем может похвастать любой из нас, кроме Уильяма Купера.

Сара пожала плечами.

— Я заехала к Финниган по пути на ферму Приста; там оказался де Бурже, который, в свою очередь, был на пути к Куперу. Они, видимо, познакомились, когда их корабли одновременно стояли в Кейптауне некоторое время назад.

Джеймс снова усмехнулся.

— Значит, я зря потратил полдня, собирая о нем сведения. Мне нужно было просто обратиться к Саре.

Сара захлопнула веер.

— Вряд ли я могла бы тебе помочь. Мы приехали с фермы только сегодня утром, и я о нем вообще ничего не знаю, кроме имени. Он француз, а что он здесь делает… — Она пожала плечами. — Мне кажется, кроме своей национальности, он ничем не примечателен.

Эндрю рассмеялся.

— Не притворяйся, дорогая, что ты единственная женщина здесь, которая не заметила ткани на его фраке и не нашла интересным число колец у него на пальцах! Что касается меня, так я совершенно очарован его видом преуспевающего человека. Мне этот незнакомый джентльмен кажется чрезвычайно привлекательным.

Джеймс прокашлялся.

— Тогда дозвольте мне иметь удовольствие рассказать вам все сплетни, которые я так тщательно собрал воедино из отрывков, которые подбирал по всему городу. Ни одна женщина не могла бы сделать этого тщательнее, уверяю вас. Хотя я должен предупредить, источник не слишком надежен. Рассказы об этом де Бурже начались с капитана «Джейн Генри», который привез его сюда из Франции. А он заявляет, что эти истории там всем известны.

Джулия похлопала его веером по руке.

— Ради Бога, Джеймс, рассказывай же! Я умираю от любопытства!

— Ну, в таком случае… Ходят слухи, что месье де Бурже является родственником маркиза де Л. Имя называют лишь шепотом, моя дорогая Джулия, чтобы не ошибиться. Де Бурже жил в его доме — помогал ему в управлении поместьями или что-то в этом роде. У нашего молодого француза не было собственных денег, но он имел значительное влияние на маркиза. По слухам, он был хорошо известен и в другой части Парижа. В сущности, он пользовался своим правом вращаться среди людей гораздо более низкого происхождения, чем его высокородный кузен. Он принадлежал, таким образом, двум мирам, как часто бывает с молодыми джентльменами без состояния. Он был бы полным дураком, если бы иногда не обращал в материальную выгоду свое влияние на маркиза.

Джеймсу нравилось, что его слушают, и он продолжил:

— Семья неосмотрительно долго задержалась во Франции после революции. Сентябрьские массовые убийства коснулись и их, и маркиз понял, что ему не выбраться из Парижа. Он часто подозревал, что его нищий кузен имеет друзей среди якобинцев, и умолил его взять свое единственное дитя — дочь — в Лондон. Де Бурже удалось вывезти ее из Франции — и с ними отправились фамильные драгоценности.

Джулия затаила дыхание.

— Ребенок… что стало с девочкой?

— Девочка была больна еще до того, как они покинули Париж. Она умерла в Лондоне через год. Вероятно, де Бурже преданно ухаживал за ней.

— А драгоценности?.. — Эндрю озабоченно нахмурился.

Джеймс слегка приподнял плечи.

— Драгоценности? Что ты думаешь? Всю семью поголовно вырезали — даже племянников и кузенов. В живых остались лишь девочка и де Бурже.

Эндрю недоверчиво смотрел на него.

— Насколько ты всему этому веришь?

Тот широко развел руками, выражая неуверенность.

— В том-то и дело, — сказал он. — Эта история обошла полмира и, без сомнения, с каждым разом все больше искажалась. Говорят, самого де Бурже бесполезно спрашивать об этом. Он и не подтверждает, и не отрицает этого; он не выражает ни роялистских, ни якобинских симпатий. Все, что известно определенно, так это то, что у него много денег и что последние пять лет он непрерывно путешествует. Франция была в полном хаосе, когда маркиз отослал свою дочь. Поэтому, кто может быть уверен, что де Бурже не является просто его доверенным секретарем? Он вообще мог не состоять в кровном родстве с маркизом.

— Разве это возможно? — с сомнением спросил Эндрю. — Несомненно, кто-нибудь из лондонских эмигрантов смог бы опознать родственника маркиза. Вряд ли самозванцу удалось бы жить среди них.

— Мне это, конечно, тоже пришло в голову, — признался Джеймс. — В лондонских эмигрантских кругах эта история должна быть хорошо известна. Может быть, только на этом конце света ее можно рассказывать, потому то мы так далеки от первоисточника. Как бы то ни было, смерть ребенка оставляет состояние в руках де Бурже, и никто на него пока не претендует.

— У него есть жена? — спросила Джулия.

Джеймс кивнул.

— Ну, такое состояние не может избежать женских рук надолго. Он женился на дочери мелкого глостерского помещика. Они прожили вместе всего год. Она поехала навестить родителей и больше не вернулась к де Бурже. Там, по-моему, есть ребенок… девочка.

— Да, ты много успел за один день, Джеймс, — заметила его жена. — То, что ты разузнал за эти несколько часов, сделало бы честь шестерым кумушкам, вместе взятым.

— О, не все рассказано капитаном «Джейн Генри». Тут еще, наверное, кое-что добавил Уильям Купер.

— Целое состояние в драгоценных камнях… тем не менее жена не выдержала больше года… — Сара задумалась над рассказанным. — Что-то очень уж непонятно. Может быть, он держался вдали от Англии из-за нее… Или появился еще кто-то заявить права на состояние.

Эндрю коснулся ее руки:

— Если осмелишься, дорогая, можешь допросить самого француза. Макартур ведет его и Купера к нам.

С горящими щеками Сара повернулась: Джон Макартур был почти возле них, а де Бурже с Уильямом Купером на шаг или два позади.

— Миссис Маклей… — Макартур с улыбкой указал на француза. — Месье де Бурже заявляет, что уже знаком с вами. Конечно, это игра его воображения?..

Сара заносчиво подняла голову.

— Нет, месье де Бурже прав, мы знакомы.

Луи де Бурже сделал шаг вперед. Он взял руку Сары и низко склонился над ней.

— Мадам, — сказал он, — я окружен незнакомцами. Я надеюсь, что вы и ваш муж простят мне, что я навязываю вам свое общество подобным образом?

Он поднял ее руку для поцелуя, и Сара знала, что в этот момент все глаза в комнате обращены на них.

Глава ПЯТАЯ

I

Что-то в Луи де Бурже отвечало в Эндрю той потребности, которой он до этого времени за собой не замечал. Сначала он не испытывал к французу ничего, кроме простого любопытства, затем он должен был признать, что его забавляет цинизм последнего, то впечатление, что он уже взвесил все, что жизнь способна предложить человеку; то, как он хитро посмеивается над уловками колонистов в их погоне за богатством и при этом умудряется скрывать все это под маской вежливой озабоченности их проблемами. Эндрю беседовал с Луи и нашел в нем то, чего ему так долго не хватало: человека, который был в стороне от неустанной борьбы за наживу, за уступки, за выигрыш. Через два месяца после приема в правительственной резиденции де Бурже вернулся в Сидней и жил в новом доме Уильяма Купера. Эндрю теперь с нетерпением ждал, когда сможет распить с ним бутылочку вина, передавая последние слухи и пересуды и выслушивая едкие, часто сокрушительные комментарии Луи относительно всей панорамы жизни колонии.

— Я их всех презираю! — провозглашал Эндрю. — Спекулянты! Им бы только землю захватить!

— Естественно, ты их презираешь, — отвечал на это Луи с улыбкой. — Многие из них не так опытны в спекуляции, как ты сам, а я уже пришел к выводу, что тебя раздражает все второсортное.

Эндрю привык смеяться подобным колкостям. У этого галльского острословия была свежесть, которая его одновременно и занимала, и раздражала.

— Черт меня подери, если я понимаю, почему ты здесь вообще живешь! — говорил Эндрю. — Мы тебе так неинтересны, мы так буржуазны.

Луи пожимал плечами.

— Буржуа быстро плодятся, а их дети наследуют землю. — Он натужно зевнул и закончил: — Хотя я вынужден признать, что добрый Уильям Купер является слишком ярким тому доказательством.

— Не представляю, почему люди мирятся с твоей грубостью, разве только потому, что твоя вежливость намного хуже. — Эндрю говорил резковато, но с улыбкой. — Если Купер кажется тебе таким утомительным, почему бы тебе не поехать с нами в Кинтайр на несколько недель? Мы собираемся там справить Роджество. Могли бы и поохотиться.

Лицо его собеседника оживилось.

— Вот этого, друг мой, мне бы очень хотелось.

II

Некоторое время Сара сидела совершенно неподвижно, внимательно разглядывая Луи. Он примостился на ограде широкой веранды Кинтайра; на нем были сапоги со шпорами и сюртук, который мог быть скроен только лондонским портным. Порой он отгонял своим хлыстом летних комаров, которые жужжали над головой. Он сидел к Саре боком, пристально глядя на реку, которая отсюда, с пригорка Кинтайра, была прекрасно видна. Он был, против обыкновения, задумчив, как будто забыл о том, что взятая им на себя роль редко допускает подобные мгновения. Он выглядел почти угрюмым, когда сидел так, глядя, как сумерки расползаются над водой. Буш выглядел таким же замкнутым и неприступным, как в тот раз, когда Сара впервые увидала его. Густо-лиловые тучи собирались в небе; в стороне, в горах, она услыхала гром и внезапно увидела разряд молний, проплясавших над узкой длинной насыпью. Низкая полоса красного цвета над горной грядой — это все, что осталось от прошедшего дня. Ниже по течению какой-то посторонний звук вспугнул диких уток. Они взлетели с быстрой грацией, темными силуэтами мелькнули на фоне неба и исчезли из виду.

Луи повернул к ней голову, но она уже не смогла как следует рассмотреть его лицо.

— Приблизительно через неделю, Сара, — сказал он, — я собираюсь уехать и пожить некоторое время на Непеане.

Складывая ночную рубашку, которую она шила для Себастьяна, Сара ответила шутливо:

— И кому же, скажи на милость, выпадет честь принимать тебя на этот раз?

Он резко взмахнул рукой, чтобы поймать комара.

— Сара, ты невозможна! Ты хочешь сказать, что я не получил удовольствия от пребывания в Кинтайре. Тебе, без сомнения, известно…

— Знаю, — успокоила она, улыбнувшись. — Я и вправду невозможна. Отнеси это на счет задетого женского самолюбия. Я просто хотела знать, кто тебя у нас похитит.

— Никто, — сказал он, покачав головой. — По крайней мере, никто, кроме реки.

— Реки?! Не может быть, чтобы ты ехал просто полюбоваться рекой!

— Почему бы и нет? Я собираюсь отправиться по реке до того места, где кончаются поселения.

— Зачем? — спросила Сара уже серьезно; она наклонилась вперед, чтобы лучше видеть его лицо.

— Я подумал, что, если мне понравится то, что я увижу, я попрошу пожаловать мне участок.

Сара тихо ахнула и осела в своем кресле.

Луи снова отмахивался от комаров, как и раньше, и казался совершенно спокойным. Он оглянулся через плечо, когда гром в горах загрохотал сильнее.

— Я обсудил это с Эндрю, — сказал он. — Кажется, никаких возражений против того, чтобы я здесь поселился, нет.

Услыхав это, Сара снова оживилась.

— Конечно, никто не станет возражать, но почему, Луи? Что тебя может здесь привлекать? Это ведь не твоя страна, не твоя среда. Здешние люди и их обычаи чужды тебе. Господи, да здесь почти никто не говорит на твоем языке.

Он тихо рассмеялся.

— Ты права — почти никто не говорит на нем. Ты — говоришь, но не хочешь доставить мне этого удовольствия, ссылаясь на плохое произношение. Как не стыдно, Сара, быть такой жестокой!

А потом шутливые нотки вдруг исчезли.

— Ты права и в отношении всего прочего, но все это уже не имеет для меня значения. Мне безразлично, кто мои соседи и что они обо мне думают. Англию я никогда не любил, и мне надоело болтаться по миру. Почему бы мне не остановиться здесь, хоть ненадолго? Если мне здесь понравится еще меньше, чем в других местах, я уеду. Я знаю довольно, чтобы понять, что не важно, где жить или с кем, конечно, если это не враги.

Сара нахмурилась.

— Но нельзя же взять землю, чтобы просто ею забавляться, Луи, — сказала она сурово. — Ты должен быть готов к ведению хозяйства, а я боюсь, что вправе сомневаться в твоих фермерских способностях.

Он усмехнулся в сгущающихся сумерках.

— У меня их не больше и не меньше, чем у твоего друга Ричарда Барвелла. Но если он может взять землю, значит и я могу.

— Но это не одно и то же! — горячо возразила Сара. Она знала, что выдала себя своей горячностью. Она также знала, что побаивается Луи де Бурже из-за его цинизма, из-за способности увидеть и взвесить ситуацию, как она есть на самом деле. Сара отчаянно надеялась, что он оставит тему Ричарда в покое.

— Сара, — сказал он, — у тебя такие феодальные взгляды. Земля для тебя бог: ты хочешь видеть, как растут твои владения, подсчитывать свое богатство. Ты бы стала маленьким царьком, дай тебе волю. — Он раскинул руки. — Посмотри же на эту огромную пустую землю! Мили, сотни нетронутых миль. А тебя шокирует, что кто-то вроде меня может получить крохотный надел для забавы. Превращу ли я его в ферму или в сад — кому до этого есть дело? Кто может мне сказать, что так нельзя? А что, если я доставлю себе удовольствие построить дом высоко над рекой, как это сделали вы в Кинтайре? Белый дом, Сара, — да, мне хотелось бы построить белый дом, хотя бы просто для удовольствия увидеть его среди этих ваших темно-зеленых деревьев. А если мне наскучит моя игрушка, когда она будет закончена, почему бы мне не продать ее, не почувствовать себя свободным и не уехать куда захочу, как сейчас? Конечно, жизнь вокруг меня будет для меня непривычной, но где, кроме Франции, найдешь французские обычаи?

— Я слышала, что французские эмигранты создали в Англии миниатюрный Версаль. Разве ты не мог бы быть счастлив там, с ними? Или в самой Франции? Многие же вернулись во Францию и приняли новый порядок или, возможно, ожидают реставрации.

У Луи вырвался возглас презрения.

— Те, кто ждет возвращения монархии на прежних условиях, — дураки. А эмигранты — глупое стадо, которое вместе блеет и совершает ностальгические поездки в Дувр. Кроме того, я не люблю Англию.

— Тогда остается Франция, — тихо промолвила Сара. — Если ты так презираешь бессмысленную надежду возродить монархию, почему же не возвратиться и не примириться с новым порядком?

Фигура Луи четко выделялась на фоне покрасневшего неба, пока она говорила; она увидела, как голова его откинулась назад и услышала легкий язвительный смех.

— Сара, ты наслушалась россказней.

— Каких россказней?

— Россказней о темном прошлом Луи де Бурже. — Он жестом остановил ее робкую попытку возразить. — Не пытайся отрицать это: мне прекрасно известно, что болтают. Я был когда-то нищим родственником маркиза де Л., разве не так? И также особо подчеркивается, что я провожу жизнь в путешествиях и что не похоже, чтобы я нуждался в деньгах. Все это так.

Он продолжал говорить спокойно. Отдаленные раскаты грома теперь уже звучали непрерывно, и голос его на их фоне был приглушен.

— Разве не рассказывают также, что я не остался в Англии, боясь, что вдруг объявится родственник маркиза? И что я не слишком ласково принят в эмигрантских кругах, и потому держусь от них подальше? Разве не так рассказывают?

Она ответила ему довольно спокойно:

— Ну, кажется, тебе все прекрасно известно, Луи.

— Конечно, я все это знаю. Только дураку это может быть неизвестно. Но те, кто говорит это, не имея представления о Париже тех дней, — тоже дураки. Это было ужасно. Не было ни минуты на раздумья. Решения следовало принимать без промедления, под страхом смерти. Они были очень смелы, эти люди, и довольно глупы. Отвага была, пожалуй, единственным, что им дали их традиции и воспитание. Мне кажется невероятно дурацкой гордость, которая позволяла им отдаваться в руки врагов, не уничтожив сначала хотя бы нескольких якобинцев. Но отвага была единственным достоинством моего уважаемого кузена маркиза. Он не имел ни воображения, ни возможностей. К кому же ему было и обратиться, как не ко мне, который всю свою жизнь, исполненную риска, учился быть незаменимым для богачей и в то же время на собственном горьком опыте познал жизнь бедняков? Мог ли хоть кто-нибудь из братьев и племянников маркиза выбраться из Парижа к морю в эти сентябрьские дни? Среди них не было ни единого, кто бы знал цену одного су и который не выдал бы себя за первые же полмили пути. Тот, кто раскидывал вокруг себя золото всю свою жизнь, не может за один день обзавестись привычкой к экономии. Нет, маркиз был прав, выбрав меня, самого из них последнего, чтобы доверить свою дочь. Я знал привычки крестьян, я понимал их и мог сообразить, как они поступят. У нас ушло двенадцать дней, чтобы добраться до побережья и еще две недели, чтобы найти судно, которое перевезет нас на тот берег. Как только я достиг Англии, то узнал, что маркиз мертв.

— А ребенок? — тихо спросила Сара.

— Жанна прожила лишь один год, — сказал он. — Трое сыновей и вторая дочь моего кузена также умерли от чахотки.

— И никого не осталось?

— Ну — вот! — Он демонстративно пожал плечами. — Вот вопрос, который интересует многих. Кто может быть уверен, что где-то там во Франции не существует более близкого родственника, чем я? Может быть, существует какой-то оставшийся в живых родственник, который ничего не знает о богатствах, вложенных в мои руки маркизом? Но он также вложил в мои руки заботу о своей хрупкой дочери, и мне причитается, по крайней мере, долг благодарности. Жанна умерла в собственной мягкой постели, а не на гильотине. Юристы могут выражать неудовольствие этой ситуацией, но я владел драгоценностями, которые мой кузен доверил мне, я и Жанна. Дома его были разрушены, его имения были розданы по кусочку в разные жадные руки, но драгоценности он отдал мне.

Сара сидела молча, обдумывая его слова, пытаясь найти несоответствия в его истории, пункт, по которому она могла бы его еще расспросить. Но оказалось, что такового нет. Она подумала, что он, вероятно, говорит правду. Она ясно видела, что Луи де Бурже свободно владеет всеми великосветскими манерами — она могла об этом судить в полной мере после нескольких лет, проведенных в Лондоне в качестве ученицы в модном ателье. Если он и был самозванцем и не являлся родственником маркиза, то поведение его этого ни разу не выдало. Какой человек, не имея соответствующего воспитания, может позволить себе быть таким грубым, показывать, как все ему наскучило, как это частенько делает он? Кто еще может носить такое платье и, кажется, его не замечать? Его тонкое смуглое лицо вполне вписалось бы в ряд тех, кто смотрел на парижскую толпу с эшафота.

— Что же до моей женитьбы, — продолжал он так же тихо, но отчетливо, даже на фоне громовых раскатов, — это еще один предмет для досужих толков. Я ничуть не хуже в этом отношении, чем многие мои предшественники: моя ошибка, возможно, просто более очевидна. Она была так хороша, что заставила меня пренебречь благоразумием, которое подсказывало мне, что мы друг другу не подходим. Она была так молода, что я полагал, что она приспособится к моим желаниям, но здесь я полностью заблуждался: она обладала волей и характером зрелой женщины. До своего появления в Лондоне она не имела ни малейшего представления ни о какой жизни, кроме той, к какой привыкла в своем огромном неуютном доме. Единственным предметом разговора была охота, а летом они впадали в спячку. Это был ее единственный мир, а у меня не хватило разума и чувства понять, что никакой другой ей и не нужен. После того как у нас родилась дочь, она отправилась навестить семью. И тут она написала мне, что не собирается возвращаться.

— И ты согласился принять это?

— Честно говоря, Сара, к тому времени она мне уже стала настолько безразлична, что я не сделал новых попыток расшевелить эту душу, лишенную воображения. Как только ее прекрасное лицо исчезло с моих глаз, я понял, что совсем не привязан к ней. Ее невозможно было завоевать никакими подарками, кроме лошадей, а жить с женщиной, которую интересуют только лошади, довольно утомительно. Думаю, ее семья считает несмываемым позором то, что она так публично расторгла наши узы. Но она отказалась вернуться ко мне, если только я не найду дома где-нибудь поблизости и не приноровлюсь к их охотничьему расписанию. Мне это предложение совсем не показалось заманчивым. И вот она продолжает жить со своими родителями, и мы изредка обмениваемся письмами — в основном касательно денег.

— А ребенок, твоя дочь? — подсказала Сара.

— Я о ней почти ничего не знаю. Ее мать совсем не обладает даром писать письма. Думаю, однако, что девочка обучится верховой езде раньше, чем сможет хоть что-то написать.

— Это грустно, — пробормотала Сара. — Такая пустая трата…

— Пустая… вот именно! Обе наши жизни истрачены впустую. Она была холодна как ледышка. Я бы с готовностью простил ей ее жадность и себялюбие, но не отсутствие тепла. Я не смог жить с женщиной, для которой муж был просто чем-то, что необходимо терпеть».

Сару охватила внезапная жалость к нему. Она никогда не могла себе представить, что сможет жалеть Луи, такого уверенного в себе и циничного; с этого момента ее чувства к нему изменились. Она увидела разочарование и горечь там, где до того замечала лишь изящные манеры и смиренную готовность отчаявшегося человека принять мир как он есть. Она знала, что через несколько секунд он станет прежним, но все же успела уловить нечто, скрытое за внешней легкостью.

Она вскочила и подошла к нему. Вспышка молнии озарила деревья на другом берегу реки, аккуратно возделанные акры Кинтайра и каждую черточку лица Луи, каждую деталь его внешности. Он ждал с какой-то отстраненной улыбкой на губах, пока она заговорит.

Она протянула вперед руку.

— Спасибо за то, что ты мне все это рассказал, — произнесла она. — Мое любопытство не заслуживало такой награды.

Он взял ее руку, не приподняв ее, как он обычно делал раньше, но крепко сжав, как будто Сара была мужчиной.

— Награда? — сказал он. — О нет, Сара! Мне далеко не безразлично, что вы с Эндрю думаете обо мне. Остальные… — Он передернул плечами. — Ну, пусть они посплетничают, если им этого так хочется. Но если я собираюсь остаться в этой стране, тогда я должен иметь вас обоих своими друзьями. Вы с Эндрю воплощаете дух этих мест…

Он прервал свою речь, когда удар грома разорвал небо над их головами. С внезапным порывом холодного ветра с гор хлынул дождь. Он обрушился с тропической яростью и хлестнул по их лицам, прежде чем они успели отскочить от перил.

Луи быстро схватил ее рукоделие со стула и бегом бросился за ней через веранду к двери. Шум этой сплошной стены дождя был оглушителен на запекшейся земле; молнии ослепительным блеском освещали сад. Они оба помедлили У двери, потрясенно глядя на эту картину и как бы радуясь, что им удалось спастись. Потом Сара, пытаясь привести в порядок намокшие волосы, повернулась и вошла в дом. Луи придержал для нее дверь и вошел следом. Когда он шел позади нее, в глазах его была непривычная мягкость и радость.

III

Ливень не прекращался всю ночь, он монотонно барабанил по крыше Кинтайра. Но к полудню следующего дня, когда Сара совершала свою ежедневную верховую прогулку по дороге, ведущей в Парраматту, сточные канавы по обеим сторонам дороги уже высыхали. Придорожные кусты и листва эвкалиптов еще сохраняли запах дождя, придавая бушу почти весеннюю свежесть. Она заметила изогнутые, вытянутые вперед шеи дюжины кукабар, которые расселись на верхней ветке потрепанного дерева. Они не двигались, пока она с ними не поравнялась; тут их головы запрокинулись, клювы раскрылись, и буш на милю вокруг огласился их сумасшедшим диким смехом. Сара так и не привыкла спокойно воспринимать эти звуки» и каждый раз смеялась вместе с птицами. Рот ее скривился восторженной гримасой, она закинула голову, как они, и разразилась грубоватым неудержимым смехом. Звук, издаваемый ими, преследовал ее в пути, заразительный, насмешливый, такой же странный и необычный, как страна, которая их породила.

Следующий поворот будет в двух милях от Кинтайра. Взглянув вверх, на солнце, она увидела, что ей уже давно пора возвращаться. На самом повороте она приостановилась, наморщив лоб и вглядываясь в даль, где жара создавала мираж, напоминающий воду, и где сгущалась полуденная дымка. Двое всадников на горизонте привлекли ее внимание. Она вглядывалась в них, затем, через несколько мгновений, подняла хлыст и взволнованно им замахала.

Оба всадника тотчас же замахали в ответ и пустили лошадей галопом. Она отъехала в тень эвкалипта, чтобы подождать их.

— Ричард! Джереми! — закричала она, когда те оказались достаточно близко, чтобы услышать.

Сидя на своей лошади, с легкой улыбкой на губах, она обдумывала причину, по которой они оказались вместе в этой поездке. Между Ричардом и Джереми не было никаких дружеских чувств; их антагонизм был слишком явным, чтобы им захотелось бок о бок скакать из Парраматты. Насколько она знала, у Джереми не было намерения уезжать с фермы Приста — он был там сильно занят и даже отказал Саре в просьбе приехать в Кинтайр на Рождество. Наверное, они встретились по дороге, и желание иметь компаньона поощрило Ричарда остаться рядом с Джереми. Гораздо более похожим на него было бы, если бы он просто поклонился управляющему Маклеев и проехал мимо.

Последние несколько ярдов Ричард проскакал впереди Джереми и первым подъехал к Саре. Одежда его была покрыта мелкой дорожной пылью, по лицу текли струйки пота.

Он улыбнулся от удовольствия при виде ее, перегнулся в седле и взял ее протянутую руку.

— Сара! Как ты поживаешь?

— Хорошо, Ричард, спасибо. — Ее ответ был ровным и спокойным. — А ты, а Элисон?

— Ничего, — ответил он, нетерпеливо и разочарованно заглядывая ей в лицо. Он тут же резко обернулся, подавив сердитый окрик, когда лошадь Джереми толкнула его.

— Нельзя ли?..

Ричард больше ничего не сказал. Он мрачно посмотрел, как рука Сары пожимает руку Джереми.

— Мы рады видеть тебя в Кинтайре, Джереми, — сказала она. — Но почему ты приехал? Что-нибудь важное, конечно, потому что я уже думала, что ничто тебя оттуда не вытянет, если ты даже на Рождество не приехал.

— При обычных обстоятельствах меня, конечно, ничто оттуда пока выгнать не может, — сказал Джереми. — Но на этот раз речь идет о великом Джоне Макартуре. — Он слегка сдвинул на затылок шляпу и продолжал: — Похоже, что Эндрю когда-то оказал ему услугу — и теперь он рад был поставить меня в известность, что надумал продать несколько маток и барана из своего мериносного стада. То есть, если мистер Маклей еще не раздумал их купить. Мне сдается, что он хочет еще какой-то услуги от Эндрю, потому что эти его мериносы ему роднее собственных детей.

Сара широко раскрыла глаза.

— Мериносы! Эндрю будет в восторге! Овцы Макартура начали давать шерсть, которая, на его взгляд, превосходит испанскую. Мы так надеялись заполучить еще…

Ричард не выдержал:

— Неужели тебе обязательно обсуждать овец и шерсть в первый же миг встречи, Сара?

Тон его был шутливым. Он, видимо, сожалел, что позволил ей заметить свое нетерпение. Лошадь его задвигалась, и он не делал особых попыток удержать ее. Это движение и его слова прервали разговор между Сарой и Джереми и возвратили ему ее внимание.

Сара рассмеялась, хотя и почувствовала, что краснеет от раздражения.

— Как же так, Ричард?! А я полагала, что такому фермеру, как ты, будет чрезвычайно интересно узнать о перспективе настрига шерсти!

Губы его слегка скривились, он пожал плечами.

— О, я оставляю эксперименты с шерстью для Макартуров и Маклеев — действительно важных людей в колонии. Ферма Хайд отнимает у меня и так достаточно времени, хоть она и невелика. Я буду надеяться достичь лет через десять того, что пионеры колонии имеют сегодня.

Он перехватил взгляд, которым обменялись Сара и Джереми, и это взбесило его.

— Что же, мы так и будем здесь болтаться на солнце целый день? Давайте двигаться дальше.

Не дожидаясь их, он развернул лошадь и поскакал по дороге.

Они поехали следом, и когда Сара поравнялась с ним, он снова обратился к ней.

— Я слышал, что у вас в Кинтайре гостит француз?

— Да, он встречал с нами Рождество.

Он неопределенно кивнул.

— Он перепробует, очевидно, всю колонию. И что ты о нем думаешь?

— Нам с Эндрю он нравится. И тебе он понравится, я уверена, когда ты его получше узнаешь. — Сара сбоку посмотрела на него. — Он-то никогда не обсуждает ни овец, ни их шерсть.

— По всей вероятности, нет, — сказал Ричард резко. — У него достаточно денег, чтобы воздерживаться от коммерции. Но мне интересно, был ли он так же далек от стремления подзаработать на стороне до Революции? Насколько я слышал, он испытывал тогда острую нужду из-за нехватки презренного металла.

— Люди несомненно рассказывают много сказок о Луи де Бурже, — сказала Сара холодно. — Жаль только, что они рассказывают не все. То, что остается за пределами рассказа, представляет не меньший интерес, нежели те немногие факты, которые выставляют напоказ. Для того, кто хочет это узнать — конечно, если он не ослеплен предвзятыми суждениями, — в Луи помимо безупречного покроя сюртука очень много достоинств.

Они достигли того места, где дорога раздваивалась, и одна ее ветвь вела к ферме Хайд. Взглянув на Ричарда, Сара заметила, как передернулось его лицо и напряглись руки, которые обычно так спокойно и уверенно держали уздечку. Ричард презирал нервные руки, когда речь шла о верховой езде, но сейчас, казалось, он совсем не замечал собственного напряжения.

— История этого француза совершенно не кажется мне достоверной, — сказал он, глядя прямо перед собой. — Что привело ею сюда, без рекомендаций, без какой-либо видимой цели? Он оставил жену и ребенка, насколько мне известно. Это подозрительно — уверяю тебя, ни один порядочный человек на это не способен. А если у него есть такое богатство, как рассказывают, то почему он не остался в Лондоне, где мог бы им насладиться?

— А вдруг Лондон не показался ему таким райским местом, как кажется тебе, Ричард? — Сара сказала это резко и тут же разозлилась на себя за то, что выказала перед ним эмоции. Она быстро переменила тему: — Полагаю, ты пробудешь в Хайде несколько дней? Ты, конечно, заедешь в Кинтайр, чтобы повидаться с Эндрю? Я советую тебе тогда поговорить с Луи и самому составить о нем представление. Иначе ты окажешься таким же ограниченным во взглядах, как все мы здесь в колонии, если будешь верить только сплетням.

Он так резко развернулся в седле, что ее лошадь отпрянула и чуть не сбросила ее.

— Если я нужен твоему мужу по делам, — сказал Ричард, — меня можно застать в Хайде в ближайшие два дня. Но чтобы я приехал в Кинтайр ссориться с тобой из-за этого чертова выскочки! Меня тошнит от того, как вы с Эндрю любезничаете с этим перебежчиком, который, без сомнения, был якобинцем, пока денежки не превратили его в роялиста. Можешь подбирать себе друзей в любых сомнительных местах, Сара, но не жди, что они станут и моими друзьями тоже!

— Хватит, Барвелл! — Голос Джереми звучал глухо от ярости. Он нагнулся и ухватил лошадь Ричарда за уздечку.

Ричард в ярости обернулся, не веря своим ушам.

— Что, черт побери, ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что вы должны извиниться перед миссис Маклей!

— Джереми… — вскрикнула встревоженная Сара. — Ты…

— Извинения-то как раз миссис Маклей и не получит! — рявкнул Ричард. — Я не откажусь ни от единого слова и, черт возьми, я буду благодарен, если ты не станешь совать нос в мои дела! Хотел бы я знать, какое право какой-то ссыльный имеет мне указывать! Смотри, как бы я тебя не притянул к суду за подобные дела!

Глаза Джереми остекленели от гнева.

— Можете сколько угодно угрожать мне, капитан Барвелл. Но оскорбляя миссис Маклей, вы оскорбляете ее мужа-и вы убедитесь, что ни он, ни я не боимся вас или суда магистрата, или любой другой вашей угрозы.

— Ах ты…

Невнятно выругавшись, Ричард замахнулся хлыстом и со всей силой обрушил его на руку Джереми, которая все еще держала уздечку. Тот сморщился от боли, а лошадь его дернулась, чуть не стащив его с седла. Но он удержался и привел лошадь в повиновение. Ричард снова ударил его по руке, но она не разжалась, и тогда он занес кнут вбок и хлестнул Джереми по лицу. В тот же миг он вонзил шпоры в бока лошади, и она рванула вперед. Джереми пришлось бросить уздечку.

Ричард галопом помчался к дороге на ферму Хайд.

— Будь он проклят! — промычал разъяренный Джереми. — Я изобью этого…

Лицо его побелело от ярости, и кровь уже начала сочиться из уголка рта. Шляпа его сбилась на затылок и придавала ему какой-то дикий, почти безумный вид, который ужаснул Сару. Она увидела, как он вонзает шпоры, чтобы пуститься вдогонку за Ричардом, и в тот же миг стегнула свою лошадь, которая рванула вперед и перегородила дорогу Джереми. Они метнулись вперед одновременно, чуть не вылетев из седел. Сара еле успела остановиться перед канавой, а лошадь Джереми взвилась на дыбы, и ему пришлось силой заставить ее подчиниться. К тому моменту, когда она успокоилась, Ричард был уже далеко.

— Ради Бога, Джереми, не делай глупостей!

Сара крикнула на него от собственного испуга. Ее потрясло происшедшее: ее обуял гнев, когда она подумала, до какой ярости дошли эти двое за несколько секунд по поводу француза, которого ни тот, ни другой не знают. Она тяжело дышала, и страх сделал ее резкой и жесткой.

— Разве ты не знаешь, что тронь ты его — и будешь выпорот и заключен в кандалы! Бога ради, почему нужно так терять голову? Ты же не ребенок — у тебя, кажется, хватает практики в обуздании темперамента!

Джереми поравнялся с ней. Он сказал горько:

— Есть вещи, с которыми не примиришься, сколько ни старайся, Сара, и которые никогда не простишь. Если бы я был свободен, я бы вызвал его на дуэль и убил за это.

— Но ты не свободен! — напомнила она ему беспощадно. — И ты не можешь ставить себя в дурацкое положение, вызывая его.

— Но все равно…

— Славно бы ты смотрелся, Джереми Хоган, — прервала она, — болтаясь на виселице. А теперь хватит этих безумных речей и достаточно на сегодня героических поступков в защиту чести Маклеев. Поехали в Кинтайр и займемся твоим лицом, пока Эндрю не увидел.

Он медленно пропустил уздечку сквозь пальцы.

— Ты женщина без сердца, Сара, — сказал он. — Я уверен, что в тебе вообще нет ни единого чувства, во всем твоем теле. Какого генерала лишилась Англия, когда ты родилась женщиной! Порывистость, поспешность в решениях никогда не брала бы верх над стратегическим расчетом в твоей холодной голове. Даже в Нельсоне есть человеческое — его отношение к Эмме Гамильтон, но подобные слабости не для тебя. Хотел бы я, чтобы ты хоть раз увидела себя…

Джереми не закончил. Он остановился и посмотрел на нее в крайнем удивлении.

— Сара, да ты плачешь!

Она сердито провела рукой по глазам.

— Да — и ничего не могу поделать! Плачу, потому что… — Голос ее стал громче, и она воскликнула жалобно: — Потому что Ричард вел себя так по-дурацки и потому что ты напугал меня до смерти, рискуя собой из-за него. Боже, Джереми, неужели ты не видишь, что он просто этого не стоит! Предполагается, что мужчины никогда не теряют головы, но ни одна благоразумная женщина не повела бы себя так, как ты!

Она начала рыться в одном из карманов амазонки в поисках платка. Достав его, она промокнула глаза, а потом строго сказала:

— Ну… что ты так сидишь? Поехали к реке и обработаем там твою рану. Она стала сильно кровоточить. Неплохая картинка для проезжающих: я хлюпаю, как пятилетний младенец, а у мастера Джереми кровь течет за воротник. Здорово, да?

На его лице играла тень улыбки, когда он ехал за ней сквозь придорожные кусты. Испуганная и потрясенная Сара — редкое зрелище; он смотрел на ее плавно поднимающиеся плечи и не без некоторого самодовольства думал, что расстроена она из-за него, хоть сюда и вписался этот наглый Барвелл. Его горячий гнев против Барвелла остывал из-за неожиданных слез Сары. Ему жаль было, что он не видит больше ее заплаканного лица с выражением не то нежности, не то презрения к себе самой за свою слабость.

Она ехала к реке по едва заметной тропинке, не давая ему опередить себя, чтобы пробивать путь через низкие заросли, как будто ощущая потребность утвердить свою власть. Звуки реки стали явственно слышны. Берега здесь были пологими, но деревья полностью заслоняли ее почти до самого последнего момента, когда они наконец прорвались сквозь заросли и увидели перед собой гладь воды, на которой играло солнце, посылая блестки, слепящие глаза. На противоположном берегу земля была частично расчищена, там тихо паслось маленькое стадо. Позади, на пригорке, стоял беленый дом, который, как узнал Джереми, принадлежал Майклу Макарти, прибывшему в колонию матросом вместе с губернатором Филиппом, но взявшему надел земли и осевшему здесь. Открывшаяся им картина была исполнена умиротворения, и все следы ночного ливня уже исчезли.

Джереми спрыгнул на землю и привязал обеих лошадей к низкому кусту. Потом снял с лошади Сару.

— Дай мне свой платок, — сказала она. — Мой уже не годится.

Он дал ей платок, и она спустилась по песчаному склону к воде. Джереми смотрел, как она наклонилась, смочила и выжала платок, затем возвратилась к нему.

— Дай я взгляну на рану, — голос ее звучал нежнее, хотя был еще хрипловат и создавал впечатление, что у нее саднит горло от недавних слез. Она промокнула засыхающую кровь в углу рта, щелкая языком и покачивая головой.

— Ты не скажешь об этом Эндрю, ладно, Джереми?

Она привстала на цыпочки, прижимая платок к его рту, рассеянно бормоча, как будто обращаясь к ребенку.

Он резко отодвинулся.

— Сказать Эндрю? Ты меня принимаешь за еще большего идиота, чем я есть! Я…

Она придвинулась к нему и стала снова промокать рану.

— Ой, тише, Джереми! — сказала она. — Ты же знаешь, что я не то имела в виду. Я просто хотела быть уверена. Ричард вел себя, как безумец — и чем быстрее все забудется, тем лучше.

Он ухватил ее за запястье и держал ее руку, чтобы она перестала заниматься раной и посмотрела ему в глаза.

— Ричард Барвелл и вправду безумен, когда дело касается тебя, Сара. Он без ума от любви, гнева, бесплодности своих усилий. Он полон зависти к Эндрю, не только потому, что ты ему принадлежишь, но из-за его положения в колонии и из-за того, на что он еще способен. Барвелл, возможно, устраивал Лондон, как забавное развлечение для гостиных, как наездник и фехтовальщик. Но здесь, рядом с Эндрю, он уже не выглядит так импозантно. А зависть может довести человека до чего угодно: например, до пьянства. Или до трат, больших, чем он может себе позволить.

Неожиданно его хватка стала крепче.

— Как долго еще собирается Эндрю давать этому дурню деньги, которые тот бросает на ветер? Уж он-то наверняка видит, что после полугода ферма Хайд не приносит дохода и не будет приносить, по крайней мере до тех пор, пока ею управляет Ричард Барвелл.

Она вырвала руку.

— Эндрю будет продолжать снабжать Ричарда деньгами до тех пор, пока тот ему полезен, то есть, насколько я понимаю, пока он остается в колонии. — Она снова говорила резко, и яркий румянец выступил на щеках. — Эндрю гораздо умнее. Он получает выгоду от Ричарда и его жены, даже если никогда не вернет ни пенни из данных им денег.

— Выгоду? Какую?

— Ты же не слепец, Джереми! — сказала она язвительно. — Ты же все это видишь, мне не нужно тебе этого объяснять. Не тебе спрашивать, почему Эндрю продолжает бросать деньги в бездонный колодец. Он делает это из-за меня — и не делай вид, что ты этого не знаешь, потому что я не поверю.

— Ладно, не стану притворяться — я и вправду это знаю. Но я не думал, что Эндрю станет продолжать…

Она оборвала его в нетерпении.

— Эндрю более честолюбив, упорен, более беспощаден даже, чем любой человек, которого я когда-либо знала. Он получит то, чего хочет, а какой ценой — наплевать! В данном случае он просит только дружбу Элисон со мной — и платит за нее.

Лицо ее передернулось, когда она говорила. Она пристально посмотрела на него и подняла руку к ране. Но на этот раз она не прикоснулась к ней платком. Нежно, одним кончиком пальца она провела по тонкой красной черте, бегущей к скуле.

— Этого я ему никогда не прощу, — сказала она. — Он опаснее, чем я думала. Он теряет контроль над собой и тогда становится похож на ребенка в припадке ярости: слабый, злой, жестокий ребенок. Последние месяцы он держал меня на поводке, но я клянусь тебе, Джереми, что больше болтаться на привязи я не стану. В будущем я стану его использовать, как это делает Эндрю. Я буду использовать его лишь по мере надобности, а что с ним будет дальше — меня нисколько не заботит.

Она слегка пожала плечами.

— Поэтому больше не шути насчет моего холодного сердца, Джереми. Радуйся этому, потому что его придется заковать в лед, чтобы устоять против воспоминаний о том, чем был для меня когда-то Ричард.

Она отвернулась и больше ничего не сказала. Она продела ногу в стремя, и Джереми подсадил ее в седло. Он держал уздечку, пока она усаживалась как следует, и держал ее долго, потому что нечто новое в ее глазах заставило его так беспомощно стоять.

— Подойди поближе, Джереми, — сказала она.

Он подошел вплотную к лошади, не зная, что она собирается сделать. Держась за луку, она вдруг нагнулась и поцеловала его в щеку.

Он отскочил, как от удара.

— Черт побери! Не делай этого!

Она вспыхнула от его тона.

— Я не думала, что ты так сильно будешь возражать, — сказала она жестко.

Его глаза потемнели и были сердитыми, когда он воззрился на нее.

— Ты прекрасно знаешь, что такие поцелуи мне не нужны, по крайней от тебя, Сара. Не думай, что ты расплатишься с долгами, по-сестрински клюнув меня в щеку. Я получу от тебя те поцелуи, что хочу — или никаких!

Затем он отошел, отвязал лошадь и вскочил в седло, не говоря ни слова.

На этот раз впереди ехал Джереми. Сара следовала за ним по пятам.

Почти милю они молчали. Жара усилилась, солнце нещадно жгло им спины. Мухи летели за ними, жужжа вокруг лиц и усаживаясь на крупы лошадей. Никто не встретился им по дороге, они не разговаривали меж собой и даже не повернули голов, минуя развилку на ферму Хайд. Даже тщательно приглядываясь к их поведению, невозможно было заметить ни малейшего признака того, что инцидент с Ричардом на самом деле имел место. Знойная тишина буша была полной.

Наконец они подъехали к последнему изгибу дороги, откуда Сара впервые увидела Кинтайр. На них нахлынули одни и те же воспоминания, как внезапное возвращение того отдаленного дня — дня, когда они обнаружили свое соперничество, дня, когда они осознали силу друг друга и приняли решение друг друга одолеть. Не сговариваясь, они придержали лошадей.

Каждый из них вспомнил, без всякого сентиментального преувеличения, каким был в то время Кинтайр. Они вспомнили изувеченные холмы, из которых были выдраны деревья, чтобы дать место дому, с его обнаженной белизной, с голый пустым лицом, обращенным к реке и горам. В глазах обоих на миг плющ был сорван со стен, а фруктовый сад снова превратился в группку тоненьких юных деревьев. Все снова было развороченным и голым, как повсюду, где белый человек оставлял свой след на этой девственной земле.

Положение дома на холме и сейчас казалось смелым вызовом взгляду любого, кто попадал на эту дорогу. Но оба они были вынуждены признаться самим себе, что им не удается надолго удержать образ, который возник в первый раз. Он уже поблек, а годы вернули деревья на холмы, и мягкая английская травка заполнила пространства под фруктовыми деревьями. Это был все тот же Кинтайр, но одновременно — иной. Он уже не символизировал собой стремление Эндрю противостоять бушу и туземцам, даже климату и угрозе наводнений. Он был уже прочным и надежным — самым любимым его владением, потому что его труднее всего было завоевать.

Сара перевела взгляд с дома на Джереми. Ей не пришло в голову справиться о его мыслях. Она была уверена, что он думал о Кинтайре, о своей роли в его создании.

— Бесполезно считать, что мы можем ссориться подобным образом, Джереми, — сказала она наконец. — Мы все — ты, Эндрю, я — слишком нужны друг другу.

Он кивнул, принимая справедливость этого заявления — так же, как все эти годы он принимал безнадежность своей любви к ней, любви, которая выливалась в создание Кинтайра и любого другого детища Эндрю.

— Да, — было все, что она услыхала в ответ, но значение этого краткого слова было понятно им обоим.

Он слегка ударил пятками лошадь, и они с Сарой вместе поднялись на холм.

Загрузка...