Часть VII Безнадежное предприятие

Глава 19. Направление удара

Будущие исследователи, вероятно, найдут в действиях Березовского продуманную стратегию наступления на Кремль по трем взаимосвязанным направлениям: раскрутка темы московских взрывов, создание политической партии, которая подхватила бы эту тему, и финансирование сети общественных организаций, которые стали бы социальной базой для этой партии. Но в реальности все складывалось достаточно хаотично: Саша с Фельштинским писали книгу о взрывах, либеральные политики строили партию, а правозащитники искали себе спонсора, не думая друг о друге, и все это было инициативой снизу. Поначалу роль Бориса сводилась к тому, что он эти начинания финансировал подобно венчурному капиталисту, вкладывающему деньги сразу в несколько рискованных предприятий в надежде, что хоть одно принесет плоды. Постепенно между тремя направлениями появились точки взаимодействия, и они сплелись в единый скоординированный план атаки. Борис назвал это “самоорганизующейся системой”. А Кремль не на шутку забеспокоился.


К КОНЦУ ЛЕТА 2001 года Саша с Фельштинским закончили работу над книгой “ФСБ взрывает Россию”. Пока ее готовили к печати в маленьком нью-йоркском издательстве “Либерти-пресс”, Фельштинский договорился с Юрием Щекочихиным о публикации отрывков. Большие фрагменты появились в специальном выпуске “Новой Газеты” 27 августа, заполнив 22 полосы таблоидного формата.

В книге не было неопровержимых доказательств того, кто же на самом деле взорвал дома. Однако систематическое изложение рязанского эпизода плюс описание нравов и методов Конторы убеждало читателя, что теория о том, что взрывы устроила ФСБ, не просто имеет право на существование, но выглядит более правдоподобной, чем официальная версия о чеченском следе.

Когда нормальный человек сталкивается со страшной реальностью, он инстинктивно восстает против фактов и логики. Обвинение российских спецслужб в массовом убийстве ни в чем не повинных сограждан выдвигалось и раньше, но вызывало инстинктивное неприятие. Книга же убедительно показывала скептическому читателю, что такое очень даже возможно. Среди аргументов много места отводилось рассказу о Лазанской ОПГ Максима Лазовского, которая уже однажды устраивала теракты по заказу ФСБ и, по мнению Саши, вполне могла стоять за взрывами домов 1999 года.

Когда Саша работал в АТЦ, в одном кабинете с ним сидел опер по имени Евгений Макеев. Он расследовал обстоятельства взрыва, произошедшего в Москве 18 ноября 1994 года на железнодорожном мосту через Яузу, как раз перед началом первой чеченской войны. Этот полузабытый инцидент мог закончиться трагедией, если бы по мосту проходил поезд. Однако из-за какой-то неполадки взрывное устройство сработало в момент закладки, разорвав в клочья самого взрывника. Спустя несколько дней в Москве произошел еще один взрыв, на этот раз в автобусе 33-го маршрута. По счастливой случайности пассажиров в автобусе не оказалось, однако шофер был ранен. Оба взрыва обладали всеми признаками терактов, смысл которых был не в том, чтобы поразить конкретную цель, а в том, чтобы посеять панику. Вину за оба взрыва тогда свалили на неназванных чеченцев, а через несколько дней началась первая чеченская война.

Два года спустя эти теракты раскрыл детектив из МУРа по имени Владимир Цхай, работавший в тандеме с Макеевым. По словам Саши, Цхай был лучшим московским сыщиком, человеком-легендой среди оперов. Он установил, что человека, который сам себя подорвал на мосту, звали Андрей Щеленков. Это был отставной армейский капитан, работавший в некоей фирме “Ланако,” занимавшейся, среди прочего, приватизацией нефтяных терминалов черноморского побережья. Владельцем “Ланако” был Максим Лазовский, уроженец Грозного, связанный с чеченскими криминальными кругами. В бандитской генеалогии Москвы Лазовский (по кличке Макс) вместе с криминальными “авторитетами” Хож-Ахмедом Нухаевым (Хожей) и Мовлади Атлангериевым (Лордом или Лениным), составляли Лазанскую ОПГ, уходящую корнями в эпоху массового рэкета, переделов территории и уличных перестрелок конца 80-х годов. Название группировка получила от московского кафе “Лазанья”, где когда-то собирались ее члены. За Лазовским числилось полтора десятка убийств, в том числе братьев Натаевых, двух провинившихся членов его собственной банды, и директора туапсинского нефтеперерабатывающего завода Анатолия Василенко.

Человеком, подложившим бомбу в 33-й автобус, оказался шофер Лазовского Владимир Акимов. Руководил обоими взрывниками отставной полковник Владимир Воробьев, правая рука Лазовского. Первоначальная версия Цхая заключалась в том, что теракты заказал Хож-Ахмет Нухаев, который к тому времени был освобожден сепаратистами из Грозненской тюрьмы и назначен “руководителем разведки” в правительстве Дудаева. Отсюда версия о “чеченском следе” во взрывах 94-го года.

Но когда Цхай арестовал Лазовского и его подельников, выяснилось, что за спиной у банды стоят не чеченцы, а Лубянка. Воробьев при аресте заявил, что он агент ФСБ. Второй арестованный, Алексей Юмашкин, руководитель службы безопасности “Ланако”, оказался действующим офицером в чине майора: забирать его из-под ареста приехал дежурный офицер из Московского управления. Всего в деле фигурировали шесть сотрудников ФСБ. Впоследствии Юрий Щекочихин писал, что Лазовский “был на связи” у генерала Хохолькова, Сашиного начальника в УРПО.

Вскоре после ареста Лазовского Владимир Цхай умер от неожиданного и непонятного врачам поражения внутренних органов; ему было тридцать девять лет. По МУРу поползли слухи, что его отравили в отместку за то, что он разгромил подкрышную банду Конторы.

По делу “Ланако” состоялось два суда. Первый, в 1997 году, касался взрывов 1994 года. Помощник Лазовского Воробьев был осужден за терроризм. На суде он снова заявил, что был агентом ФСБ. В последнем слове он так и сказал: “Этот суд — издевательство над спецслужбами”.

Улики против самого Лазовского оказались недостаточными. Его осудили на небольшой срок за хранение оружия и наркотиков. Выйдя в 1998 году на свободу, он отстроил себе шикарную дачу в селе Успенском Московской области и стал сколачивать новую банду. Но в апреле 2000 года был расстрелян на пороге Успенской церкви. Стреляли издали, из кустов, из автомата Калашникова с глушителем и оптическим прицелом. Произошло это через восемь месяцев после взрывов домов в Москве.

Вскоре после смерти Лазовского над членами его банды состоялся второй суд, и связь с ФСБ опять вышла на поверхность. Согласно репортажу “Новой Газеты”, один из членов банды заявил: “Ваша честь, да [мы] же работали под крышей ФСБ. У Лазовского в штате [были] действующие офицеры, все боевики имели документы прикрытия, к которым не придерешься… Атлана Натаева привезли к месту убийства офицеры ФСБ. Эти же офицеры были на стрелке Лазовского с братом Атлана Саидом, его тоже убили”.

Другой член банды, в квартире которого был арестован Лазовский, также утверждал, что ими руководили с Лубянки. Он рассказал, как офицеры ФСБ встречались с Лазовским в аэропорту Туапсе перед ликвидацией директора нефтезавода. Он также сообщил, что за несколько дней до ареста его встретили у дома и доставили на Лубянку, где “один из высших офицеров” предупредил, чтобы он не давал никаких показаний.

Учитывая историю терактов 1994 года и то, что осенью 1999 года Лазовский находился на свободе, Саша считал, что тот вполне мог организовать взрывы домов; к тому же чеченцы принимали его за своего, и он мог сделать это чеченскими руками. Однако прямых доказательств не было.

В книге рассказывалось еще об одной “подкрышной” группе, которая могла стоять за взрывами. Ее организовал Андрей Морев, офицер, устроивший в 1996 году резню мирных жителей в чеченской деревне Свободная. Его арестовали и поставили перед выбором: либо будешь работать на ФСБ киллером, либо пойдешь в тюрьму. Морев собрал команду из двенадцати человек, каждый из которых имел за плечами кровавый след в Чечне. Начиная с 1998 года они совершили несколько “ликвидаций” на Украине, в Ираке, Югославии и Молдове. Группа Морева распалась в 2000 году, а сам он бесследно исчез.

Подобные истории убеждали, что для профессионалов “мокрых дел” из ФСБ не существует моральных запретов, которые помешали бы им организовать теракт на своей территории. Книга разрушала инстинктивную тенденцию законопослушного гражданина не верить, что зверство, безжалостность и патологическая жестокость, существование которых никого не удивляет в уголовном мире, также присущи и чекистам, использующим тех же самых уголовных “отморозков” для выполнения “специальных задач”.

Мое отношение к этой книге было сдержанным; мне не нравилось, что умозаключения и косвенные улики в ней заменяют доказательства. Но разговаривая с Борисом и Сашей по телефону (меня по-прежнему не пускали в Англию), я слышал в их голосах азарт. Не сговариваясь, оба сказали одно и то же.

— Представляю себе их лица в Конторе, когда получат книжку, — сказал Саша.

— Я бы много дал, чтобы посмотреть на лицо Володи, когда он будет это читать, — вторил ему Борис.

Для них эта книга вовсе не была рассчитана на широкий круг читателей. Это было персональное послание их врагам, вызов на поединок, эдакое “Иду на вы!”. Мол, мы знаем — вы взорвали дома, и сделаем все возможное, чтобы об этом узнал весь мир. С этой точки зрения, говорил Борис, не важно, что книга не станет бестселлером; если ФСБ действительно взорвала дома, то “ФСБ взрывает Россию” безусловно должна вызвать в Кремле страх и злобу и, возможно, спровоцировать реакцию, которая только добавит обвинениям убедительности. Я вспомнил этот разговор, когда убили Сашу.


О НОВОЙ МИССИИ Бориса в качестве спонсора российской демократии объявила миру Елена Боннер на пресс-конференции в Москве. Семидесятисемилетняя вдова академика, получившего Нобелевскую премию за бунт против советской системы, сообщила о своем решении принять от “Фонда гражданских свобод” три миллиона долларов на поддержку Сахаровского музея и Общественного центра.

Присуждение первого гранта музею Сахарова было глубоко символичным. Елена Боннер была первой, кто распознал в Путине “модернизированного сталиниста” еще в ту пору, когда Борис считался его “братом”. За тридцать лет до этого Сахаров стал символом морального сопротивления силам зла в Кремле. Выделение этого гранта Сахаровскому центру указывало на связь времен, на преемственность не только кремлевской тирании, но и диссидентского сопротивления.

К маю 2001 года фонд распределил более 160 грантов общественным организациям по всей России, которые, как мы надеялись, станут катализаторами социального протеста: комитетам солдатских матерей, защитникам прав заключенных, экологам, активистам нацменьшинств и иным правозащитникам. Мы развернули также программу бесплатных адвокатских услуг для подростков и призывников по всей стране, вошедших в конфликт с властями. В “детских зонах” по всей России запустили проект “Рождество за решеткой”, и тысячи голодных “малолеток” получили новогодние подарки “от Березовского”. Таким способом мы надеялись политизировать потенциально протестные слои: 20 миллионов граждан, хотя бы один раз избитых в милиции, 12 миллионов побывавших в заключении, миллионы семей призывников и 30 миллионов представителей нацменьшинств, чувствующих себя людьми второго сорта. В совокупности эти группы представляли огромный оппозиционный потенциал.

Западные наблюдатели отнеслись ко всему этому скептически, усмотрев здесь не более чем маневр хитрого олигарха с целью подправить свою репутацию. Но в Кремле забеспокоились. Как только денежные перечисления из Нью-Йорка начали поступать на счета правозащитных организаций по всей России, политические советники Путина забили тревогу: Березовский финансирует взрывоопасный контингент. Не прошло и нескольких недель, как Кремль разработал контрмеры.

12 июня 2001 года Путин встретился с “представителями гражданского общества” — специально отобранной группой из трех десятков деятелей культуры, среди которых, в лучших советских традициях, были космонавт, хоккеист и пара популярных актеров. Президент выразил озабоченность тем, что негосударственные организации финансируются из-за рубежа. Отныне государство станет само поддерживать гражданское общество, как это было в СССР, сообщил он. Осенью в Кремле состоится Всероссийский гражданский конгресс, дабы президент мог установить прямую связь с правозащитниками, минуя бюрократов. Те, кто согласится в этом участвовать, смогут рассчитывать на государственное финансирование.

Началась бурная дискуссия: пристойно ли это — правозащитникам брать деньги у государства? Или уж лучше тогда у Березовского? А как насчет денег от западных правительств?

Наряду с пряником в виде госфинансирования, Кремль ввел в действие кнут. На организации, которые продолжали принимать независимое финансирование, посыпались налоговые проверки, обыски, обвинения в подрывной деятельности и даже в шпионаже. В черный список спонсоров, помимо нашего и западных фондов, попала и “Открытая Россия” — фонд Михаила Ходорковского. К концу путинского второго срока в России практически не осталось неподконтрольной властям общественности, за исключением нескольких организаций в Москве, выживших только благодаря политической и финансовой поддержке Запада.

Но в 2001 году все еще было не так мрачно, и даже казалось, что фрондирующее гражданское общество, подпитанное деньгами Березовского, может стать грозной силой.


ВСКОРЕ ПОСЛЕ ПОЛУЧЕНИЯ правозащитниками первых грантов встречи с Борисом попросила группа московских политиков во главе с депутатом Госдумы Сергеем Юшенковым. Речь шла о создании новой партии.

Пятидесятилетний Юшенков был ветераном демократического движения в новой России. Бывший офицер, в августе 1991 года он организовал “живую цепь” вокруг Белого дома для защиты Ельцина от возможной атаки путчистов. Бессменный член Парламента с 1989 года, он был яростным противником войны в Чечне и сторонником замены призыва контрактной армией. Теперь группа Юшенкова — четыре члена Госдумы откололась от “Союза правых сил”, потому что его лидер Чубайс поддержал войну в Чечне.

Юшенков приехал в Шато-де-ля-Гаруп в середине мая 2001 года вместе с другим диссидентствующим депутатом Владимиром Головлевым. С первой встречи Юшенков поразил меня исключительным чувством юмора. “Встреча в духе революционных традиций, — заметил он. — Товарищи из России совещаются в Европе с лидерами эмиграции”. Вернувшись в Москву, они объявили о создании новой партии под названием “Либеральная Россия” с намерением через два года идти на думские выборы.

К концу лета три направления атаки слились в координированную стратегию: “Либеральная Россия” должна была опираться на оппозиционный электорат, представленный гражданскими организациями, финансируемыми нашим фондом, а тема московских взрывов должна была стать центральной в предвыборной кампании.


ТЕРАКТЫ 11 СЕНТЯБРЯ 2001 года в Нью-Йорке изменили все на свете. Повлияли они и на процессы, с первого взгляда не имеющие ни к Аль-Каиде, ни к Америке ни малейшего отношения — такие, например, как судьба российской демократии. В обмен на поддержку американской “войны с террором” Путин получил молчаливое согласие США на жесткие действия в Чечне и на уничтожение демократических институтов и разгром свободной прессы в самой России. Прекращение давления Запада плюс взлетевшие цены на нефть спасли режим от быстрого краха, который пророчил Березовский, и разбили его надежды на скорое возвращение в Россию.

Сразу после нью-йоркских терактов Борис прилетел в Америку. Впечатлившись зрелищем засыпанного золой Манхэттена, он отправился в Вашингтон, чтобы понять настроения власть предержащих. В поездке к нам присоединился Игорь Малашенко, бывший президент НТВ, переселившийся в Нью-Йорк после захвата телеканала Путиным. Здесь он организовывал “RTVI” — “русское телевидение в изгнании”.

Новость о том, что Путин теперь американский союзник, сообщил нам Томас Грэм, главный специалист по России в Госдепартаменте. Отныне администрация будет смотреть на нас как на врагов своего друга.

— Володя удивительно везучий человек, — резюмировал Борис, когда мы вышли из Госдепа. — Ему крупно повезло с Бин Ладеном. Наивные американцы не понимают, что Володя им вовсе не друг. Он будет сталкивать их с исламистами всеми способами и использовать любую их слабость в своих целях.

— Тебе ли бросать в американцев камень? — заступился я за Америку. — Не ты ли два года назад носился с Путиным, как с писаной торбой?

— Это так, — сказал он. — Но хотелось бы думать, что у этого колосса, — он кивнул на контуры имперского Вашингтона, проплывавшие за окном лимузина, — ошибок все-таки меньше, чем у меня, грешного.

Игорь Малашенко пребывал в пессимистическом настроении: “То, что вы задумали: свергнуть Путина с помощью Юшенкова, который будет кричать на всех углах про взрывы домов, — предприятие абсолютно безнадежное, особенно после того, что произошло в Нью-Йорке, — сказал он мне в тот вечер. — Такие режимы не падают сами по себе. СССР развалился не из-за кучки отважных диссидентов, а потому, что не смог выдержать гонку вооружений. Вспомни, какое было давление по всем линиям, какая огромная антисоветская индустрия, которую щедро финансировали. Солженицин написал книжку, и о ней немедленно раструбила западная система поддержки. А сегодня? Попробуй-ка издать здесь книжку про взрывы домов! Мы никому не нужны и полностью предоставлены самим себе. Самое лучшее, что нам остается делать — это сидеть и ждать, пока Запад не проснется и не осознает опасности. Вот тогда, быть может, что-то у нас и получится. Но ждать придется долго. А Юшенков? Как только почувствуют в нем угрозу, убьют. Вот увидишь”.

Визит в Вашингтон окончательно утвердил Бориса в решении, над которым он в последнее время ломал голову: где лучше искать убежища — в Англии или в Америке. Прошло уже более года с тех пор, как он отказался вернуться в Москву, и пора было определяться с постоянным местом жительства; Франция для этого точно не подходила. А Америка? Было ясно, что одним из первых подарков, который Путин захочет получить от новых союзников, будет голова Березовского. В этом смысле британские традиции, которые Джордж Мензис разъяснил Саше на примере средневекового принца Эдвина, казались более прочными, нежели американские. Вспомнив сумрачный взгляд Томаса Грэма в Госдепе, я посоветовал выбрать Лондон. Так Борис с Сашей вновь оказались в одном городе — еще один поворот, определивший Сашину судьбу.

Глава 20. Беспокойная тема

Потребовался год переписки с Форин-офисом, прежде чем мне простили “ввоз группы нелегальных иммигрантов” и разрешили вновь въехать в Англию. Я прибыл в Лондон как раз вовремя, чтобы поспеть к важному мероприятию — запуску глобальной пиар-кампании о взрывах домов. К ней мы готовились целый год.

14 декабря 2001 года в Москве, при поддержке “Фонда гражданских свобод”, открылась конференция Союза комитетов солдатских матерей. Представительницы региональных комитетов съехались со всей России. Зал был забит зарубежной прессой: ожидалось, что по видеомосту из Лондона к собранию обратится Борис Березовский. Это было его первое, хотя и виртуальное, появление в Москве после отъезда в эмиграцию более года назад.

Борис воспользовался случаем и сказал, что прочитав Сашину книгу, теперь убедился, что жилые дома в 1999 году взорвала ФСБ, чтобы помочь Путину стать президентом. Он также объявил, что по этой книге снимается документальный фильм.

Реакция мировых СМИ превзошла все наши ожидания. Возможно, сыграло роль то, что конференция проходила через месяц после нью-йоркских терактов, и взрывы московских домов задним числом окрестили “российским 11 сентября”. Не исключено также, что эффект произвел шекспировский драматизм обвинения в массовом убийстве, брошенного олигархом президенту. Так или иначе, после выступления Бориса подзабытая история двухлетней давности сенсацией разлетелась по свету.

Шеф московского бюро “Нью-Йорк Таймс” Патрик Тайлер специально прилетел в Лондон, чтобы взять у Бориса интервью, а потом отправился в Рязань — еще раз опросить очевидцев событий. В результате в течение недели вышло два первополосных материала на одну и ту же тему — вещь для “Нью-Йорк Таймс” неслыханная. Журнал “Тайм” сравнил ссору Бориса с Путиным с противостоянием Троцкого и Сталина. Бывший шеф Бориса, отставной секретарь Совбеза Иван Рыбкин предупредил: “Березовский, как Герцен, растратит свое состояние, а потом, как Троцкий, получит ледорубом по голове”.

И наконец 5 марта 2002 года, в годовщину смерти Сталина, в переполненном зале Института Королевских вооруженных сил в центре Лондона, который мы по этому случаю арендовали, Борис представил фильм “Покушение на Россию”. Его авторами были два французских документалиста, которые, в сущности, перевели в киноформат программу НТВ “Рязанский сахар”. Когда-то фильм был запущен при поддержке Гусинского. Но после разгрома НТВ у французов закончились деньги, производство остановилось, и они пришли к Борису за финансированием. Саша с Фельштинским стали консультантами проекта. Сам Борис на экране не появился, но мощь бренда его имени сыграла свою роль: слух о “фильме Березовского” распространился по России.

Из Москвы на премьеру приехали два депутата Госдумы, лидеры “Либеральной России” Сергей Юшенков и Юлий Рыбаков. Они объявили, что “Покушение на Россию” станет главной темой предстоящей предвыборной кампании. Вернувшись в Москву, Юшенков раздал видеокассеты журналистам прямо в Шереметьевском аэропорту.

Ответная реакция не заставила себя ждать. Рыбакову и Юшенкову начали угрожать по телефону. В нескольких городах были избиты активисты “Либеральной России”, организовавшие просмотры фильма в кинотеатрах. Ни один российский телеканал не решился показать фильм, зато его увидели телезрители в трех балтийских странах: Литве, Латвии и Эстонии.

Тем временем российские видеопираты почуяли запах наживы: на фильм появился спрос. Не прошло и нескольких недель, как кассеты с “Покушением на Россию” появились на рынках и в киосках по всей стране. В начале апреля депутаты от “Либеральной России” раздали кассеты в Думе. И хотя их моментально расхватали, предложение Юшенкова провести парламентское расследование взрывов домов не прошло из-за голосов прокремлевского большинства.

Тем не менее о фильме заговорили. 14 апреля 2002 года ВЦИОМ опубликовал результаты опроса общественного мнения: больше половины высказалось за показ фильма по телевидению; 6 процентов ответили, что уверены в причастности ФСБ, 37 процентов заявили, что этого не исключают, 38 процентов не допускали причастности власти, а 16 процентов были убеждены, что дома взорвали чеченцы. Около 40 процентов опрошенных согласились с необходимостью провести независимое расследование.

Отслеживая все это из Лондона, мы не верили собственному успеху. Ведь государственные СМИ всячески клеймили нас как изменников и отщепенцев. Более того, большинство участников опроса не видели “фильма Березовского” и не читали Сашиной книги. Но все об этом слышали, и почти половина допускала, что обвинения небезосновательны.

Мои знакомые иностранцы удивлялись: власть, подозреваемая половиной населения в страшном преступлении, тем не менее сохраняет популярность согласно опросам того же ВЦИОМа; как такое может быть? А я, без особого впрочем успеха, пытался им объяснить особенности русской души. Для народа власть — вовсе не подотчетная обществу обслуживающая институция, как на Западе, а категория великая и ужасная, вселяющая в подданных холопский трепет; отсюда и почитание тиранов вроде Ивана Грозного или Сталина. Уровень жестокостей и несправедливостей, которые русский народ согласен терпеть от своей власти, гораздо выше, чем в любой просвещенной стране. Зато при достижении некоего предела власть сменяется быстро и болезненно.

Оригинальную интерпретацию скандала предложил в те дни обозреватель журнала “Тайм” Юрий Зарахович в рецензии на фильм. Он сравнил ситуацию с известным эпизодом в русской истории, когда глава тайной полиции Борис Годунов был посажен боярами на царство после смерти царя Федора, сына Ивана Грозного. Коронация Годунова была омрачена слухом, что он расчистил себе путь убийством малолетнего царевича Димитрия, законного наследника. Эти инсинуации преследовали царя неотступно, несмотря на все усилия кремлевской пропаганды: народу было велено ежедневно молиться за царя Бориса, а агенты тайной полиции повсюду искали признаки инакомыслия. Когда экономическая ситуация в стране ухудшилась, молва об убиенном младенце подняла народ на смуту.

“В отличие от обвинений в убийстве одного ребенка в 17-м веке, утверждения о причастности к гибели 247 невинных душ едва ли свалят режим, если вспомнить миллионы жертв в недавней российской истории, — писал “Тайм”. — И все же, чем тяжелее жизнь, тем больше разговоров. В один прекрасный день этот ропот может перерасти в грозный гул”.

Фильм Березовского переполнил чашу терпения Кремля. В день лондонской премьеры ФСБ объявила, что Борис “финансирует террористическую деятельность” в Чечне. Прокуратура добавила, что “в целях безопасности свидетелей и сохранности доказательств мы не можем обнародовать имеющиеся у нас документы об участии Березовского”. Однако директор ФСБ Николай Патрушев сообщил, что передаст доказательства “зарубежным партнерам” для принятия мер. Было ясно: Кремль готовится к ответному удару, используя свое новое партнерство с Западом в “войне с террором”.


ПОСЛЕ ТОГО КАК Сашина книга и фильм с легкой руки Бориса вновь вывели полузабытую тему взрывов на первый план, российским образованным классом овладело беспокойство. Неужели их новая власть — не просто мягкий авторитарный режим, который, по мнению многих, на данном этапе необходим России, чтобы избавиться от хаоса, посеянного олигархами, а воплощение абсолютного зла, что первородный грех этого режима — массовое убийство сотен невинных спящих душ?

Тревожность данной темы для интеллигентской души отразилась в блестящей статье Дмитрия Фурмана, социолога из Российской академии наук, опубликованной в “Московских новостях”. В ней объяснялось, почему такое множество людей поверили ужасным обвинениям. Статья заслуживает того, чтобы ее подробно процитировать:

Практически несомненно, что “стопроцентных” доказательств ни власть, ни ее противники не предъявят. Но какая же версия станет общепринятой в будущем, в массовом историческом сознании?

Версия Березовского исходит из того, что взрывы организовали умные люди. У них была ясная цель — добиться сплочения народа вокруг премьера, что даст ему возможность победить на президентских выборах. Здесь у авторов версии все логично. Конечно, можно возразить, что любой премьер, объявленный преемником, и так победил бы. Но требовалась стопроцентная гарантия. Кроме того, взрывы должны были накрепко привязать будущего президента к их организаторам. Все получилось, считает Березовский, великолепно, как задумано. Правда, произошел досадный прокол в Рязани. С кем не бывает, и умные люди совершают проколы. Но ни к каким катастрофическим последствиям он не мог привести. Злодеи в этой версии — умные, яркие, романтические.

Беда официальной версии [что взрывы устроили ваххабиты] — в том, что она исходит из модели не рационального поведения умных злодеев, а поведения идиотов, понять мотивы которых невозможно. Принять ее означает принять два почти “запредельных” идиотизма.

Первый идиотизм — террористов. Во всех рассказах об организации взрывов поражает несоответствие между продуманным планом и тем, что совершенно непонятно, какой в нем смысл. Для чего “ваххабитам” взрывать дома в Москве? Они думали остановить этим войну в Чечне? Наоборот, хотели ее спровоцировать? Но для чего? Конечно, террористы — злодеи и фанатики. Но любое злодейство должно иметь какую-то цель. Аналогии с 11 сентября или с палестинским террором не помогают. В обоих этих случаях цель ясна. “Аль-Каида” хотела нанести реальный удар по США — по Пентагону, Белому дому, всем жизненным центрам. А взрывы домов в небогатых кварталах — вообще никакой не удар по России. Кроме того, Усама предполагал, что США начнут антиисламскую кампанию, а это поднимет правоверных, приведет к падению “продажных” прозападных режимов и священной войне, которой он не боялся. Расчет ясен, и идиотским его не назовешь. Понятен и палестинский террор. Его цель — довести израильтян до того, что они будут рады убежать с оккупированных территорий. Но за организацией московских взрывов “ваххабитами” вообще никакой рациональной цели не видно.

Второй идиотизм, подразумеваемый официальной версией, — идиотизм ФСБ. Рязанская операция (если это операция, а не несостоявшийся теракт) так нелепа, что все попытки ее как-то объяснить не удаются. Она предполагает просто немыслимую глупость. Но почему за нее не только никого не осудили, но и с должности не сняли? Может быть, там все такие?

То, что первая версия подразумевает рациональное поведение, а вторая — идиотизм, не означает, что первая верна, а вторая нет. Но когда люди сталкиваются с чем-то очень страшным, им легче поверить в дьявольский план, чем в действия идиотов или какую-то нелепость. В убийство царевича Дмитрия Годуновым, а не в официальную версию, что царевич “зарезался ножичком”. В убийство Кирова троцкистско-зиновьевским подпольем или Сталиным, а не приревновавшим мужем. Между тем сейчас историки склоняются к тому, что Кирова убил психопат Николаев, и даже что канонизированная Пушкиным рациональная версия гибели Дмитрия неверна, и, как это ни нелепо звучит, он действительно “зарезался ножичком”. Нелепость официальной версии, предполагающей и тупых террористов, и тупых фээсбэшников, не значит, что она — неверна, но это значит, что как версия, которая будет принята массовым историческим сознанием, на основании которой будут ставить фильмы в Голлливуде и на “Мосфильме”, она обречена. Она слишком унизительна для всех — России, у которой такая ФСБ, “ваххабитов”, у которых такие террористы, убитых, которых убили по дурости. В массовом сознании в конце концов победит рациональная версия дьявольского заговора. За нее будут хвататься все противники власти, а когда “династия” преемников Ельцина прервется, она станет общепринятой.

Социолог делает вывод, что Березовский победил независимо от того, в чем истина.

Но для меня этих рассуждений было недостаточно. Мне нужна была окончательная истина. Конечно, Путин — фээсбэшник, член преступного клана. Но членство в преступном клане не обязательно означает виновность в каждом преступлении. К тому же на свете много преступных кланов, как я хорошо понял 11 сентября, увидав своими глазами, как падают башни в Нью-Йорке. Будучи ученым-экспериментатором, я привык относиться к полученным данным с долей скепсиса. В этом я отличался от Бориса — математика, для которого логика, а не факты были высшей ценностью, и от Саши — опера, следующего здравому смыслу и интуиции. Для них Рязань была убедительным доказательством. Для меня Рязань оставалась свидетельством косвенным. У меня не было проблем с тем, чтобы публично обвинять ФСБ; пусть оправдываются! Но я все равно хотел разобраться в этой истории до конца.


В ЭТОМ Я был не одинок. Почти незаметная среди гостей, на лондонской презентации фильма присутствовала тихая женщина лет тридцати с большими карими глазами и славянскими чертами лица. Это была Таня Морозова, дочь одной из жертв взрыва на улице Гурьянова 9 сентября 1999 года. Узнав, кто она, гости на минуту замолкали и задумывались, вспомнив о человеческой трагедии, отошедшей на второй план на фоне пафосных политических обвинений и загадочных кремлевских интриг.

Юрий Фельштинский отыскал Таню Морозову в Америке, где она жила со своим американским мужем и четырехлетним сыном в городе Милуоки, штат Висконсин. Фельштинский поехал к Тане и объяснил ей, что они с Сашей расследуют обстоятельства взрывов домов, и их версия противоречит официальной. Ей, наверное, больше всех хотелось бы узнать правду, поэтому он приглашает ее в Лондон.

Таня согласилась. В Лондоне она мало говорила — она приехала слушать. Но, посмотрев фильм, она позвонила своей младшей сестре Алене и сказала, что безумная версия, от которой они когда-то отмахнулись как от полного абсурда, похожа на правду. Получается, что их собственная власть подложила бомбу, убившую маму и девяносто трех соседей. Согласится ли Алена войти в комиссию по расследованию этих обвинений?

Алена Морозова была одной из немногих жильцов дома, чудом уцелевших при взрыве на улице Гурьянова. Когда Таня вышла замуж за американца и уехала в Милуоки, Алена, которой было двадцать три года, осталась с мамой в двухкомнатной квартире, в которой выросла, в рабочем районе Печатники. Вечером 8 сентября она гуляла со своим парнем Сергеем, жившим в соседнем подъезде. По дороге домой они остановились поболтать с друзьями у детской площадки.

— Пошли ко мне ужинать и телевизор смотреть, — сказал Сергей. Алена согласилась. Около полуночи Сергей вышел на кухню выкурить сигарету. Больше она его не видела.

Сначала ей показалось, что случилось землетрясение. Из-за шока она ничего не слышала, как будто в кино во время сеанса вдруг выключили звук. Стена напротив, со стеллажом и телевизором, медленно отделилась от остальной части комнаты и сползла вниз, и она оказалась на краю пропасти. Она не потеряла сознания, а через несколько секунд к ней вернулся слух. И по мере того, как уличный шум обретал четкость, до нее стало доходить, что у ее ног огромная яма, в которую провалился Сергей вместе с кухней, а также мама в их квартире, и вся центральная часть дома — два подъезда, девять этажей, шестьдесят четыре квартиры.

С развалин ее сняли пожарные. Как во сне, бродила она в дыму среди криков, милиционеров, санитаров, пожарных машин. И тут на нее наткнулась съемочная группа Си-Эн-Эн.

— Вы из этого дома? Может, вам нужно позвонить? Хотите воспользоваться моим телефоном? — прокричал сквозь вой сирен человек с американским акцентом.

— Мне некому звонить. У меня сестра в Америке, но я не помню телефона, — сказала она.

Благодаря возможностям Си-Эн-Эн разыскали Татьяну. На следующее утро она прилетела в Москву.

Тела матери так и не нашли. Вдобавок их совершенно измотали хождения по учреждениям, чтобы удостоверить факт смерти — ибо ни тела, ни документов они предъявить не могли. Через несколько дней сестры стояли в толпе соседей и журналистов перед милицейским кордоном, за которым виднелся их дом с зияющим проломом посредине: уцелело четыре подъезда из шести. То, что осталось от здания, решили снести. Прогремел взрыв, и две половинки дома, медленно осев у них перед глазами, скрылись в огромных клубах дыма и пыли. Из глаз сестер брызнули слезы, и они инстинктивно бросились друг к другу. Где-то там, под развалинами, на которые уже двинулись стоявшие наготове бульдозеры, была их мама…

Год спустя, после терактов 11 сентября они смотрели по американскому телевидению, как разбирают руины нью-йоркских башен, и контраст с московскими впечатлениями стал первым сигналом, что там что-то было не так.

— Американцы буквально просеяли развалины мелким ситом, до последней песчинки: искали улики, — говорила мне потом Таня. — А почему ФСБ ничего не искала? Почему они пустили бульдозеры и все, что там было, зарыли? Может, им было что скрывать?

Алене потребовалось три месяца, чтобы восстановить документы. Получив паспорт, она тут же улетела в Америку. Некоторое время она жила у Тани, а осенью поступила в Денверский университет по классу компьютерного дизайна.

— Поначалу меня мало заботило, кто мог взорвать наш дом; погибла мама, и это было главное, — рассказывала она потом. — Говорили, что это чеченцы, но я тогда плохо понимала, кто это такие. Политика меня не интересовала. С таким же успехом мне могли сказать, что это марсиане. Только потом я поняла, что нами играют в войну, как оловянными солдатиками…


ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ ДОМОЙ после лондонской премьеры Татьяну пригласили в офис Бориса, где собрались Юшенков с Рыбаковым, Саша, Борис, Фельштинский и я.

Обсуждали идею создать в России общественную комиссию по взрывам. Присутствие депутатов Госдумы придаст ей определенный статус, а Таня с Аленой будут представлять интересы потерпевших.

В Москве есть человек, который может очень пригодиться, сказал Саша. Михаил Трепашкин, в прошлом подполковник ФСБ, а теперь адвокат. Саша за него ручается. Восемь лет назад Трепашкина выгнали из ФСБ за то, что он выступил против коррупции. Сашин собственный конфликт с Конторой начался после того, как он отказался проломить голову Трепашкину. Если Юшенкову нужен в Москве профессиональный опер, лучше Трепашкина не найдешь. К тому же, заметил Саша, Таня и Алена, как потерпевшие, по российскому закону могут получить доступ к материалам дела по взрывам, а потом выступать стороной в суде, если кому-нибудь предъявят обвинения. Им понадобится адвокат. Трепашкин прекрасно справится с этой ролью. Для этого Таня должна подписать адвокатское поручение, которое Юшенков отвезет в Москву.

По сути, к концу лондонской встречи из нас сложилась, как пошутил Саша, “организованная группа”, взявшая на себя миссию продвигать тему московских взрывов “всеми доступными способами”. Мне в этой группе досталась роль организатора информационной кампании — пиар-менеджера, говоря новорусским языком.

Прощаясь со всеми, я не мог отделаться от мысли, что наше предприятие наверняка уже стало предметом интереса российской разведки, и донесение вскоре ляжет на стол Путина. Я пытался взглянуть на все глазами противника, как учил меня Саша в Турции. Конечно же, все наши передвижения и контакты внимательно отслеживаются. Любопытно, как именуют нас в оперативных справках: на советский ли манер “антироссийской эмигрантской группой” или более современно — “экстремистской организацией”? Сколько агентов за нами следят?


23 АПРЕЛЯ 2002 года Сергей Юшенков прибыл в Вашингтон с коробкой кассет “Покушения на Россию”. Его визит, организованный “Фондом гражданских свобод”, включал обычный список мест, которые посещают гости столицы, желающие донести что-то важное до творцов внешней политики США: Госдепартамент, комитеты Конгресса, редакции газет, политологические центры. С незапамятных времен у российских демократов сложилась традиция жаловаться просвещенному Западу на отечественных тиранов; но Юшенков сказал, что не ищет помощи.

— Мне ничего от них не надо, — объявил он. — Пусть только не мешают. Пусть ваш Буш перестанет обниматься с Путиным и рекламировать красоту его чекистской души, вот и все!

Он имел в виду высказывание Буша после его первой встречи с Путиным: “Я заглянул ему в глаза и понял кое-что о его душе… Путин честный парень, которому можно доверять..”.

В отличие от меня, Юшенкова не беспокоило отсутствие прямых улик, изобличавших власть в московских взрывах. Он был не ученый, а политик, и смотрел на вещи совсем с другой точки зрения.

— Я не должен никому ничего доказывать, — объяснил он. — Власть находится под подозрением в массовом убийстве собственных граждан, и почти половина населения такую возможность допускает. Этого для меня достаточно. Презумпция невиновности на власть не распространяется; Путин обязан сделать все, чтобы развеять подозрения. Вместо этого он делает все, чтобы помешать расследованию. Значит, что-то скрывает. Что ж тут еще доказывать?

Статус Юшенкова как депутата Думы давал возможность рассчитывать в Вашингтоне на официальный прием. Но официальные встречи были прохладными, да и принимали нас на весьма низком уровне. Ведь Томас Грэм предупреждал меня, что без прямых доказательств “версия Березовского” не будет принята во внимание, а ее лоббисты придутся в Вашингтоне не ко двору, и теперь мы в этом убеждались.

— Московские взрывы? Это вроде нашего 11 сентября, не так ли? — сказала сотрудница Конгресса, вежливо выслушав Юшенкова. Ее подчеркнутое внимание не могло скрыть скептической реакции: эти ребята говорят, что взрывы устроили их спецслужбы? Что ж, у нас тоже есть сумасшедшие, которые утверждают, что теракты 11 сентября устроило ЦРУ.

Так же сдержанно нас приняли и в Госдепе. Сотрудник русского отдела вежливо поблагодарил Юшенкова за копию фильма и произнес несколько ничего не значащих фраз. И правда, “пришлись не ко двору”, как сказал Томас Грэм.

Вместе с Юшенковым по вашингтонским коридорам бродила Алена Морозова, приехавшая из Денвера. “Две родственные души, партнеры по безнадежной миссии в безразличной столице безучастной империи”, - думал я, глядя на них.

— Именно такого приема я и ожидал, — резюмировал Юшенков, утешая Алену за ланчем в кафетерии Конгресса. — Представь себе, что мы приехали в Вашингтон в 44-м году жаловаться на Сталина. Нас никто бы не стал слушать, не так ли? “Дядя Джо” был любимым союзником Рузвельта, и тот ему все прощал. Прошло всего несколько лет, и американцы убедились, что Сталин опаснее Гитлера. Сейчас происходит нечто похожее. Наступит момент, и они поймут, что такое Путин, и тогда вспомнят нас.

Более радушный прием нам оказали кремлинологи, собравшиеся в переполненном конференц-зале Кеннановского института по изучению России. Для Блэра Рубла, директора института, устроить просмотр было актом гражданского мужества; многие его коллеги просто побоялись предоставить нам площадку.

— Понимаешь, мы должны думать о нашем представительстве в Москве, — объяснил мне свой отказ директор другого политологического центра. — Для нас самое главное — доступ к предмету изучения, а что мы будем делать, если русские нам его перекроют? А они ведь внимательно за вами наблюдают.

Они действительно наблюдали. Просмотр фильма и выступление Юшенкова были открыты для публики. Я заглянул в регистрационный лист: там значились два гостя из Российского посольства. Вычислить их по неистребимому кагэбэшному виду было совсем несложно: во втором ряду, поближе к сцене, чтоб сподручнее было вести запись на скрытых под пиджаками диктофонах.

— Все прекрасно знают, что я не отношусь к поклонникам Березовского, — вынес свой вердикт Питер Реддауэй, старейшина вашингтонских кремлинологов. — Но фильм показался мне убедительным. Путин должен ответить на обвинения и убедить нас, что он — не то, чем он здесь кажется.

Двое посольских во втором ряду сидели с каменными лицами.

Поездка Юшенкова продолжалась неделю и включала просмотры фильма в Гарвардском и Колумбийском университетах в Бостоне и Нью-Йорке. Он был хорошим оратором и производил сильное впечатление. Алена слушала его, как завороженная. И они еще долго о чем-то разговаривали, прогуливаясь вдвоем по ночному Нью-Йорку.



Березовский на пресс-конференции в Лондоне 5 марта 2002 г. (AP Images/Richard Lewis)

“Прочитав книгу, я убедился, что жилые дома взорвала ФСБ, чтобы помочь Путину стать президентом”.



Борис Годунов

“…инсинуации преследовали царя неотступно, несмотря на все усилия кремлевской пропаганды”.

Глава 21. Сыщики

Тбилиси, 1 февраля 2002 года. Секретарь Совета безопасности России Владимир Рушайло прибыл в Грузию на переговоры. Российская сторона утверждает, что Панкисское ущелье, в котором находятся двенадцать тысяч беженцев из Чечни, используется в качестве базы боевиков. Если грузинское правительство не в состоянии взять ущелье под контроль, то России придется применить силу. Грузия обратилась за помощью к США. 28 февраля Пентагон объявил, что направляет в Грузию две сотни военных советников.


23 апреля 2002 года, в тот самый день, когда Юшенков прибыл в Вашингтон, Юрий Фельштинский и Саша Литвиненко приземлились в Тбилиси. Скрывая лицо за темными очками, Саша прошел паспортный контроль под именем Эдвина Редвальда Картера, civis Britannicus'а. Юрий прошел отдельно, и встретились они уже в номере гостиницы “Дворец Метехи-Шератон”, где к ним присоединился руководитель службы безопасности Бадри Патаркацишвили; к тому времени тот уже обосновался в Тбилиси. Юрий с Сашей приехали с тайной миссией: встретиться с человеком, который утверждает, что он Ачемез Гочияев, тот самый, который, по версии ФСБ, взорвал дома в Москве.

— В нашем деле есть такое понятие, как “маяк”, - объяснял мне Саша. — После шума, который наделали книжка и фильм, мы с Фельштинским стали маяками. Рано или поздно кто-то должен был выйти на контакт.

И действительно, через несколько дней после лондонской премьеры в офис Бориса позвонили из Грузии. Дальнейшие переговоры вел Фельштинский, используя “чистый” мобильный телефон. Да, конечно, он хотел бы встретиться с Гочияевым.

Договорились о встрече на определенном углу в центре Тбилиси. У Фельштинского в руках будет иностранная газета. К нему подойдет человек в зеленой бейсболке. Он отведет его к Гочияеву.

— Мы гарантируем вашу безопасность в пределах города, — предупредил их охранник Бадри. — Но не за городом. Вы, американцы, объект для похищений. Чтобы обеспечить вам безопасность за городом, нужен взвод солдат на БТР. Поэтому город не покидайте.

Прихватив номер “Интернэшнл Геральд Трибьюн”, Фельштинский отправился на встречу. Саша следовал на небольшом расстоянии, для прикрытия.

— Ну что, поехали? У меня машина, — сказал человек в зеленой бейсболке, чеченец средних лет, после того как они обменялись паролями.

— Куда? — не понял Фельштинский.

— В ущелье, в Панкиси.

— Нет, я туда не могу. Почему вы не привезли его сюда?

— Невозможно, тут полно ФСБ. Ущелье — единственное место, куда они боятся сунуться.

После двадцатиминутного спора стало ясно, что встретиться лицом к лицу с Гочияевым не удастся. Фельштинский отвел чеченца в гостиницу, но не в ту, где они остановились, а в другую, где был предусмотрительно снят номер на вымышленное имя. Не успели они войти в комнату, как Саша постучал в дверь.

— Сколько у тебя машин? — спросил он чеченца.

— Одна.

— И у нас одна. А я насчитал пять. Значит, еще три за тобой смотрят.

— Вот видите, — сказал чеченец. — Я же говорил. Ущелье — единственное место.

Они дали чеченцу диктофон, фотокамеру и список вопросов для Гочияева и договорились встретиться на следующий день. Через три часа он перезвонил: “Я уже дома, но меня провожали до самого ущелья — пока могли. Смотрите там, поосторожнее. Увидимся завтра.

Но встреча не состоялась. Вместо этого в шесть утра появился грузин-охранник.

— Отправляетесь домой, — объявил он. — Первым же самолетом. Вылет через два часа. Такие пошли дела, что мы ничего больше не можем гарантировать.

Они рванули в аэропорт в колонне джипов. В окружении охраны вошли в терминал.

— Мои люди будут в самолете. Мы за вас отвечаем до Франкфурта, — сказал сопровождающий. — Дальше сами.

Как они узнали позже, в ту ночь прикрепленная к ним машина попала в засаду. Шофер был убит. Кто-то очень не хотел, чтобы они установили контакт с Гочияевым.

Чеченский посредник снова вышел на связь две недели спустя, по электронной почте. Показания Гочияева готовы, сообщил он. Оборудование он оставит себе на будущее, а материалы придут в Лондон по почте.

Тбилиси, 16 июля 2002 года. Адам Деккушев, один из названных ФСБ подозреваемых во взрывах домов, арестован грузинскими властями и экстрадирован в Россию. По прибытии в Москву помещен в Лефортовскую тюрьму.


25 ИЮЛЯ 2002 года Фельштинский и Литвиненко рассказали о своих находках “Общественной комиссии по взрывам домов”, которую создал Юшенков после того как Дума отказалась провести официальное расследование. Комиссия заседала в Москве, а два сыщика говорили из Лондона по видеомосту. Рядом с ними в студии сидела Таня Морозова.

В “Общественной комиссии” к этому времени появился второй сопредседатель — депутат Госдумы Сергей Ковалев, диссидент советских времен и главный российский правозащитник. Всего среди двадцати членов комиссии было пятеро депутатов, в том числе замредактора “Новой Газеты” Юрий Щекочихин; Михаил Трепашкин стал консультантом комиссии.

То, что Фельштинскому и Литвиненко удалось разыскать человека, который числился первым номером в списке разыскиваемых ФСБ, уже само по себе было унижением для Конторы. Показания Гочияева, которые зачитывал Саша, сопровождая их своими комментариями опера-профессионала, держали присутствующих в напряжении два часа подряд.

Во-первых, сообщил Саша, нет никаких сомнений, что человек, давший показания, действительно Ачемез Гочияев. Это подтвердил ведущий британский эксперт-криминалист, который сравнил фотографии, полученные от Гочияева, с его портретом на сайте ФСБ. Если власти того захотят, они легко смогут получить дополнительные подтверждения, проверив данные прописки, службы в армии и другую персональную информацию, которую предоставил “объект”. Можно также подвергнуть графологической экспертизе написанное им от руки шестистраничное заявление.

В своих показаниях Гочияев, карачаевец по национальности и владелец малого бизнеса в Москве, признал, что помещения во взорванных домах действительно были арендованы на его две фирмы. Но он утверждал, что помещения снимал его партнер по бизнесу, который, как он теперь думает, работал на ФСБ.

“Он предложил мне совместно заняться одним делом, сказал, что имеет хорошие возможности для реализации продуктов питания, — писал Гочияев. — Сначала он заказал мне минеральную воду, я ему ее привез, он ее реализовал и рассчитался со мной в срок. Потом он мне сказал, что ему нужны помещения на юго-востоке Москвы где, якобы, у него [имеются] точки реализации. Я помог ему [арендовать] помещения на Гурьянова, на Каширке, [на улице] Борисовские пруды и в Капотне”.

В ночь первого взрыва Гочияев не ночевал дома. Это, по-видимому, его спасло, потому что милиция не смогла его найти. Партнер позвонил ему на мобильный телефон в пять утра и сказал, что на складе на улице Гурьянова небольшой пожар, и ему следует срочно приехать. Но когда он подъехал к дому и увидел, что происходит, он заподозрил неладное и решил на всякий случай скрыться.

До этого момента показания Гочияева в общем соответствовали официальной версии; он признавал факт аренды помещений, все же остальное выглядело, как не очень убедительная выдумка, тем более, что по непонятным причинам, в письме не было названо имя партнера, арендовавшего помещения. Находясь на лондонской стороне телемоста, я следил за недоуменным лицом Юшенкова на телеэкране: получалось, что наше расследование подтверждало “чеченский след”.

Саша явно получал удовольствие от происходящего; он был искусный опер, приберегавший до времени свой главный козырь. Он сделал небольшую паузу, отпил из стакана воды, продлив всеобщее замешательство еще на несколько мгновений, и, наконец, выдал сенсацию: Гочияев утверждает, что именно он сообщил властям о двух других адресах, по которым были арендованы помещения!

Когда 13 сентября прогремел второй взрыв на Каширском шоссе, писал Гочияев, он понял, что его подставили. Прежде чем уехать из города, он позвонил с мобильного телефона в пожарную службу и службу спасения и сообщил адреса на Борисовских прудах и в Капотне.

Это был чрезвычайно важный момент, подчеркнул Саша. Слова Гочияева совпадали с опубликованной информацией: действительно, 13 сентября в Капотне была обезврежена третья бомба, а на Борисовских прудах обнаружен склад с несколькими тоннами взрывчатки и шестью детонаторами. Милиция не сообщила, как она вышла на эти два адреса, а теперь Гочияев предложил объяснение. Если действительно наводку дал он, то это легко проверить, потому что все звонки пожарным и в службу спасения регистрируются, а провайдеры мобильной связи имеют данные по всем звонкам.

Все понимали, что ожидать сотрудничества со стороны властей не приходится. Стратегия Юшенкова заключалась не столько в том, чтобы получить ответы на вопросы, связанные со взрывами, но чтобы поставить власть в положение, когда ей ответить нечего, и молчание само по себе становится аргументом: молчат — значит, есть что скрывать.

Но Юшенков недооценивал профессиональные качества двух оперов — Трепашкина и Саши. Пусть у комиссии нет полномочий и ресурсов проводить “оперативно-разыскную деятельность”, зато Трепашкин был сыщик божьей милостью, да и Саша с Фельштинским, разыскав Гочияева, показали, на что способны. Они раскроют это дело!

— Сергей Николаевич! — обратился по телемосту Саша к Юшенкову. — Я вижу, у вас там сидит Трепашкин. У меня предложение: поручить ему проверку фактов по показаниям Гочияева. Если кто и в состоянии с этим разобраться, так это он.


ПОЧТИ ВЕСЬ АВГУСТ 2002 года я провел с Сашей, помогая ему работать над второй книгой, которая называлась “Лубянская преступная группировка”; для этого мы с ним уединились на испанском курорте Ситжес. Книга была сделана в форме вопросов и ответов и основывалась на серии интервью, записанных на пленку в течение предыдущего года. В них Саша поведал о своей жизни — от первых визитов в зоопарк с дедом в Нальчике до того момента, когда Джордж Мензис в Лондоне сообщил ему о получении убежища. Он описал жизнь и нравы ФСБ и рассказал о “битве титанов” — войне спецслужб с олигархами в конце 90-х годов. В последней главе содержалась новая информация по взрывам домов, не вошедшая в предыдущую книгу, включая всю историю с Гочияевым.

Саша привез с собой в Ситжес еще одну историю, дополнившую список странных событий, сопутствовавших московским взрывам. Источником ее был Юлий Рыбаков, депутат Госдумы и член “Общественной комиссии”, который выудил из думских архивов видеозапись и стенограмму заседаний 13 и 17 сентября 1999 года.

Утром 13 сентября, через несколько часов после второго взрыва в Москве, спикер Геннадий Селезнев прервал заседание Совета Думы следующим заявлением: “Вот еще передают: по сообщению из Ростова-на-Дону, сегодня ночью был взорван жилой дом в городе Волгодонске”.

— А в Волгодонске атомная станция, — тут же добавил Владимир Жириновский.

Однако взрыв дома в Волгодонске, при котором погибло 19 человек, произошел не в этот день, а три дня спустя, 16 сентября!

Утром 17-го на заседании Думы Жириновский, как следовало из видеозаписи, не преминул об этом напомнить: “Геннадий Николаевич, — обратился он к Селезневу. — Вы нам в понедельник сказали, что дом в Волгодонске взорван. За три дня до взрыва. Это же можно как провокацию расценивать: если Госдума знает, что дом уже взорван якобы в понедельник, а его взрывают в четверг… Как это произошло?”

— Я понял позицию вашей фракции, — ответил невпопад Селезнев, и под крики из зала отключил микрофон Жириновского.

Рыбаков направил депутатский запрос в прокуратуру, чтобы Селезнева попросили дать объяснения по этому поводу. Ответа так и не последовало.

— Что ты думаешь об этом? — спросил я у Саши, перед тем как он отправился на пробежку вдоль испанского пляжа.

— Похоже, что кто-то в Конторе перепутал порядок взрывов; обычный бардак, — сказал он. — Взрыв в Москве был 13-го, в Волгодонске — 16-го, но спикеру дали информацию в обратном порядке. Надо поговорить с Трепашкиным, может, он что-нибудь нароет.

Он нахлобучил бейсболку и убежал, чем-то напоминив мне Форреста Гампа из американской кинокомедии.

Спустя некоторое время, когда мы снова встретились для вычитки “Лубянской преступной группировки”, он объявил: “Трепашкин сообщает, что человек, который дал Селезневу записку о взрывах — Николай Лях, который в аппарате Думы сидит на связи с ФСБ. Так я и думал”.


УЖЕ НЕ ПЕРВЫЙ раз Трепашкин доказал свои способности. Несколько месяцев я постоянно слышал его имя; Саша вовсю его рекламировал как своего “лучшего человека” в Москве. Трепашкин был теперь консультантом комиссии Ковалева и адвокатом сестер Морозовых. При этом он сообщал, что в военной прокуратуре против него завели уголовное дело — “полная липа”, как он объяснил по телефону — и взяли подписку о невыезде. А теперь Саша уговаривал меня поручить Трепашкину распространять в Москве “Лубянскую Преступную Группировку”, которую мы напечатали в Риге и собирались завозить в Россию через латвийскую границу.

Чем бесстрашнее вел себя Трепашкин, тем больше у меня возникало сомнений.

— Он нарывается на неприятности, — говорил я Саше, — его посадят. Этот человек либо герой, либо провокатор, либо сумасшедший.

— Не беспокойся, он герой, — сказал Саша. — Тверд, как камень. Он никогда не сломается. На него можно положиться.

Я не знал, что и думать. Мне нужно было встретиться с человеком, посмотреть ему в глаза, заглянуть в душу, как сказал бы Джордж Буш.

После приключений в Турции я не мог приехать в Москву, а Трепашкин едва ли мог рассчитывать, что следователь по его делу разрешит ему выехать на Запад. Но созвонившись со мной по безопасному телефону, он сообщил, что сможет приехать на день в Киев, куда российские граждане могли попасть по внутреннему паспорту.

В отличие от Саши, который пришел в КГБ во времена перестройки, Трепашкин имел за спиной пятнадцать лет безупречной службы следователем на Лубянке советского периода, где специализировлся на делах о черном рынке и контрабанде антиквариата и произведений искусства. После развала СССР он перешел в Управление собственной безопасности непосредственно под руководство Николая Патрушева, который впоследствии стал директором ФСБ. Трепашкин расследовал связи генералов с чеченскими криминальными группировками. В 1996 году произошел его конфликт с ФСБ, когда он публично обвинил Патрушева в коррупции. Именно тогда он оказался в списке “объектов” УРПО, и Саше приказали с ним “разобраться”. Трепашкин был женат второй раз, имел двух маленьких детей и сына-подростка от первого брака.

Я ждал его в вестибюле “Президент-отеля” в Киеве и сразу узнал по фотографии, которую показывал Саша: невысокий темноволосый мужчина лет сорока пяти, не слишком приметный, как и положено оперу, слегка склонный к полноте, с пытливым взглядом и сдержанной улыбкой, не эмоциональный, вдумчивый, явный интроверт — полная противоположность Саше.

За несколько часов беседы, которую мы продолжили в грузинском ресторане “Мимино” на Подоле, мне так и не удалось заглянуть Трепашкину в душу. Все мои попытки втянуть его в обсуждение высоких мотивов, которые, как я думал, стояли за его миссией, оказались безрезультатными. Он не высказывал никаких политических суждений и ничего не обобщал. Он вел себя так, будто взрывы домов были заурядным преступлением, а он — обычным сыщиком.

В конечном итоге мне пришлось отказаться от попыток разобраться в его мотивации. Но я должен был знать наверняка, что он понимает пределы наших возможностей ему помочь, если за него “возьмутся всерьез”.

— Миша, если можно тебя так называть, ты понимаешь, что если ты будешь продолжать в том же духе, тебя посадят? — спросил я.

— Я не собираюсь нарушать закон, Александр Давыдовыч, — очевидно, ему пришлась не по вкусу моя фамильярность. — Если меня арестуют, то это будет незаконно.

— Именно так, Михаил Иванович! — мне пришлось вновь перейти на вы. — Должен вам сказать, что я очень даже за то, чтобы вы продолжали свою благородную деятельность. Но я убежден, что она долго не продлится и плохо для вас кончится, а мы мало что сможем сделать.

— Я делаю это не для вас, — сказал он. — У меня есть клиенты, Татьяна Александровна и Елена Александровна Морозовы. Я также сотрудничаю с Сергеем Николаевичем Юшенковым, депутатом Государственной думы.

Чем больше я старался его разговорить, тем глубже он уходил в свою раковину. Ну и бог с ним, подумал я. Не хочет признать, что он борец с системой? Притворяется, что расследует обычное преступление? Значит, так тому и быть. Возможно, таким способом он пытается уйти от горькой правды, что полжизни проработал в преступной организации.

Одно было ясно — Трепашкину можно доверять. Если доказательства, которые мы ищем, существуют, то он их из-под земли достанет. Для очистки совести я еще раз предупредил его, что это может закончиться для него тюрьмой, и мы перешли ко второму вопросу — доставке Сашиной книги в Москву.

Трепашкин настаивал на том, что если операция и будет секретной, законы должны быть соблюдены: в бумагах указано, что мы ввозим, товар должен быть растаможен по всем правилам и так далее.

Я успокоил его: все будет по правилам. Груз попадет в Россию через пропускной пункт вдалеке от московских политических страстей, в самом конце рабочего дня, когда смена таможенников хочет поскорее уйти домой и не станет беспокоить себя досмотром какой-то там “печатной продукции”.

Душным августовским вечером Трепашкин встретил в Москве фургон из Риги с пятью тысячами экземпляров “Лубянской преступной группировки”. Он велел шоферу ехать за ним на неприметный склад, который заранее арендовал. Вскоре книга появилась в киосках в центре Москвы и моментально стала библиографической редкостью. А бывший министр внутренних дел Анатолий Куликов, в прошлом лидер “Партии войны”, заявил, что подаст на Сашу в суд за клевету (чего он, впрочем, так и не сделал).

Москва, сентябрь 2002 года. Выступая по случаю третьей годовщины взрывов домов, заместитель генпрокурора Сергей Фридинский потребовал ареста и экстрадиции Ачемеза Гочияева из Грузии в Россию. Однако грузинский министр иностранных дел Ираклий Менагаришвили ответил, что Гочияева в стране нет. Председатель “Общественной комиссии” по взрывам Сергей Ковалев заявил, что если Гочияев будет задержан, то его ни в коем случае нельзя передавать в руки ФСБ.


ТЕМ ВРЕМЕНЕМ в ходе расследования взрывов, которое вели Саша, Фельштинский и Трепашкин, неожиданно всплыло имя Макса Лазовского — того самого связанного с ФСБ московского гангстера, которого Саша с самого начала подозревал в причастности к взрывам и который погиб от пули снайпера в апреле 2000 года.

Вскоре после контакта с Гочияевым Фельштинский получил по почте пакет с посланием от Тимура Батчаева и Юсуфа Крымшамхалова, которые, по версии ФСБ, были соучастниками Гочияева. Местом отправления снова была Грузия. Будучи карачаевцами, писали Батчаев и Крымшамхалов, они сочувствовали чеченцам и в начале второй войны вступили в подпольную исламистскую ячейку. Они признались в том, что перевозили на грузовике мешки с взрывчаткой, однако были уверены, что она будет использована для подрыва военных объектов, а не жилых домов. Так им сказали командиры их группы — некие Абубакар и Абдулгафур. Задним числом Батчаев с Крымшамхаловым поняли, что командиры работали на ФСБ, а под кличкой Абдулгафура скрывался не кто иной, как лидер Лазанской ОПГ Макс Лазовский — человек, хорошо известный в чеченской среде. Они также назвали имя руководителя всей операции — это, по их словам, был заместитель Патрушева адмирал Герман Угрюмов, который в ФСБ отвечал за Чеченскую линию вплоть до своей смерти от инфаркта в январе 2001 года.

Письмо Батчаева и Крымшамхалова выглядело менее убедительным, чем показания Гочияева. Текст был набран на компьютере, и был он слишком грамотным и сложным для людей их образовательного уровня. Значит, кто-то помогал его писать. К тому же они не объяснили, как пришли к выводу об участии ФСБ, идентифицировали Лазовского и узнали о роли Угрюмова. Может быть, кто-то манипулирует авторами, ведет таким способом “информационную игру” против ФСБ?

Но, с другой стороны, у нас не было сомнений, что письмо действительно написали Крымшамхалов с Деккушевым. (После ареста Крымшамхалов подтвердил авторство письма своему адвокату). К нему был приложен диск с короткой видеозаписью, на которой Крымшамхалов появился собственной персоной. Мотивация авторов тоже выглядела правдоподобной. Они писали, что за ними идет охота по всей Грузии и что за их головы назначено вознаграждение. Поимка или гибель — вопрос времени. Зная, что обречены, они всего лишь хотят изложить свою версию событий: “Мы оказались частью трагедии чеченского и русского народов. Мы просим прощения у тех, кому принесли горе в сентябре 1999 года. Мы просим прощения еще и у чеченского народа за то, что были использованы ФСБ “втемную” для начала второй чеченской войны”.

Фельштинский и Саша с помощью Трепашкина принялись проверять эту информацию и “примерять” ее ко всему, что уже было известно. И вот, разрабатывая эту линию, “следственная тройка” выяснила потрясающую деталь: между Лазовским и Гочияевым существовала связь, и в этом была замешана женщина! После первого взрыва ее ненадолго задержали, но потом почему-то отпустили, и она исчезла.

Исследуя реестр юридических лиц, добытый Трепашкиным в Москве, Фельштинский обнаружил, что принадлежавшая Гочияеву компания “Бранд-2”, на которую были арендованы помещения, и одна из фирм Лазовского пользовались услугами одной и той же юридической конторы. Это была “Деловая компания”, находившаяся по адресу Фуркасовский пер., д. 3, то есть через улицу от центрального здания ФСБ на Лубянке. Лазовского и Гочияева обслуживала одна и та же сотрудница — 26-летняя Татьяна Королева. Один из телефонов Лазовского вел в офис Королевой, а одним из подставных лиц, которых Королева указывала в документах при учреждении компании, была соседка Лазовского по дому.

И тут Фельштинский вспомнил, что Татьяна Королева уже проходила по делу о взрывах: в одном из газетных материалов ее назвали любовницей Гочияева. 10 октября 1999 года газета “Коммерсант” опубликовала статью Юрия Сюна под названием “Взрыва на Каширке могло и не быть”:

…На Татьяну Королеву, сотрудницу юридической фирмы «Деловая компания», чекисты вышли, расследуя теракт на улице Гурьянова. Они установили, что бомба, уничтожившая дом, была заложена в офисе компании «Бранд-2», которая располагалась на его первом этаже. В Московской регистрационной палате чекистам рассказали, что подготовкой к регистрации документов «Бранд-2» занималась фирма «Деловая компания»; документы готовила Татьяна Королева… Допрашивая сотрудников «Деловой компании», чекисты узнали, что Королева не только оформляла документы Гочияеву, но и была его любовницей. Задержали Королеву в ночь на 13 сентября. Но когда сотрудники правоохранительных органов приехали к ней домой, Гочияева там уже не было… Королева сказала, что у ее сожителя возникли какие-то деловые проблемы, и он велел ей на время уехать из Москвы… Допрос решили продолжить на следующий день, а Королеву отправили в изолятор. Но уже утром, через несколько часов после взрыва на Каширке, ее почему-то отпустили…

В статье Сюна со слов оперативников утверждалось, что Королеву, спохватившись, тут же объявили в розыск, но она, будучи беременной от Гочияева, скрылась вместе с ним в Чечне. Однако Трепашкин установил, что она продолжала работать в Москве и даже регистрировать коммерческие компании еще как минимум девять месяцев. Ее след теряется в июне 2000 года, через два месяца после того, как был убит Лазовский. Любопытны адреса 18 фирм, зарегистрированных Королевой с декабря по июнь. Три из них находятся по адресу Малая Лубянка, 8/7, строение 10 (здание напротив центрального ФСБ), пять фирм — по адресу Малый Кисельный переулок, 6, строение 1 (здание по соседству с Московским УФСБ), и еще несколько фирм — в Печатниковом переулке, тоже в двух шагах от Лубянки.

— Итак, смотри, что получается, — говорил Саша, рисуя на своей кухне в Лондоне цветными фломастерами схему связей между фигурантами: мы имеем Макса Лазовского с его подкрышной бандой — это доказанный факт; на связи с ним — Таню Королеву, которая очевидно тоже агент ФСБ; от Макса одна линия ведет к Крымшамхалову, Батчаеву и грузовику с взрывчаткой, а другая — через Татьяну к Гочияеву и аренде помещений. Я по почерку вижу, я нутром чувствую, что эту операцию разработали в управлении Угрюмова на Лубянке!


Тбилиси, 8 декабря 2002 года. После перестрелки с группой боевиков грузинские силы безопасности задержали Юсуфа Крымшамхалова, подозреваемого по делу о взрывах домов. Он экстрадирован в Москву и помещен в Лефортовскую тюрьму. Его сообщник Тимур Батчаев убит во время операции. Президент Путин поблагодарил своего грузинского коллегу Эдуарда Шеварднадзе за сотрудничество.

Глава 22. Ускользающий след

Москва, 23 октября 2002 года. Отряд боевиков взял в заложники около семисот человек во время музыкального спектакля “Норд-Ост” в театре на Дубровке, потребовав немедленно вывести российские войска из Чечни. В захвате участвовали несколько смешавшихся со зрителями чеченок с “поясами шахидов”. Налет возглавил Мовсар Бараев, племянник полевого командира Арби Бараева, который в 1998 году обезглавил четырех британских заложников. После трехдневной осады российские власти применили неизвестный газ, усыпивший всех, кто находился в здании. Террористы — 33 человека — в бессознательном состоянии были методически расстреляны сотрудниками ФСБ. Однако при этом от действия газа погибли 129 заложников, они задохнулись рвотными массами, а спасателей не проинструктировали, как оказывать первую помощь. Неделю спустя власти сообщили, что газ представлял собой аэрозоль с сильнодействующим транквилизатором, который должен был лишь временно нейтрализовать террористов. Кремль обвинил правительство Масхадова в организации теракта.


Спустя три месяца после нападения на театр я прилетел в Страсбург, чтобы встретиться с Сергеем Ковалевым, главным российским правозащитником и сопредседателем “Общественной комиссии” по взрывам домов. Я был знаком с ним более тридцати лет — с тех пор, когда мы оба принадлежали к кругу диссидентов возле Андрея Сахарова. Как и я, Ковалев был биолог по образованию. В 1969 году, когда я заканчивал МГУ, он основал первую в СССР правозащитную группу. В 1974 году его арестовали, и я передавал информацию о его деле западным корреспондентам в Москве. В 1975 году я эмигрировал, а Ковалев провел десять лет в лагерях и ссылке за “антисоветскую агитацию и пропаганду”. После развала СССР он стал советником Ельцина по правам человека, но разругался с ним из-за Чечни. Теперь, в возрасте семидесяти шести лет, он оставался одним из немногих независимых голосов в Думе и был выдвинут на Нобелевскую премию мира как президент “Мемориала”, правозащитной организации, собиравшей информацию о военных преступлениях в Чечне. В Страсбург Ковалев прибыл на сессию Парламентской ассамблеи Совета Европы (ПАСЕ), где с пафосом клеймил российскую власть за чеченскую войну.

Мы ужинали в пустом ресторане неподалеку от здания ПАСЕ, запивая разговор изрядным количеством красного вина. Ковалев был на двадцать лет старше меня, и я всегда относился к нему с неизменным уважением. Но его неприязнь к Березовскому была хорошо известна. Сейчас мы в Лондоне, а он в Москве занимались одной и той же темой: взрывами домов, а теперь еще и захватом театра. Мне хотелось выяснить, в какой мере мы с ним можем сотрудничать.

— У меня нет никаких проблем с Березовским урожая 2000 года, — заявил Ковалев, вертя в руках бокал Кот-дю-Рон. — Но у меня большие проблемы с Березовским урожая 1999-го.

Он относился с подозрением к роли Бориса в событиях, приведших к началу второй чеченской войны. Будучи членом кремлевской “семьи” и занимаясь выборами Путина, сказал Ковалев, Борис не мог не участвовать в сговоре Кремля с Басаевым о вторжении в Дагестан.

— Это всего лишь одна из версий, Сергей Адамович, которую нужно доказывать, — сказал я. — Есть и другие — например, что Путин не мог не знать, что ФСБ взорвала дома. Тоже интересная версия, требующая доказательств.

Я рассказал ему все, что слышал о начале войны от Березовского: что Басаев и Удугов договорились о вторжении в Дагестан со Степашиным, и это произошло еще до того, как “семья” выбрала Путина в качестве преемника. Речь шла об ограниченных военных действиях, целью которых было смещение Масхадова. По согласованному сценарию российская армия должна была дойти до Терека, а Басаев с Удуговым — создать в Грозном промосковское правительство. Борис знал об этом, но был против. После взрывов домов Путин начал полномасштабную войну, и как утверждает Борис, вопреки его возражениям.

— Почему бы вам самому его не расспросить? — предложил я. — Вы председатель комиссии по взрывам. Все это имеет прямое отношение к теме. Поезжайте в Лондон и допросите Бориса. Наш фонд возьмет на себя расходы. В отличие от Путина, Березовский имеет право на презумпцию невиновности.

— Путин тоже имеет право на презумпцию невиновности.

— Юшенков так не считает, — и я пересказал Ковалеву сказанное Юшенковым в Вашингтоне, что на власть презумпция невиновности не распространяется.

— Если мы не будем беспристрастны, люди нам не поверят, — возразил Ковалев.

— Беспристрастным должен быть суд, — сказал я. — Мы же не суд, а участники конфликта. Путин ведет с нами войну на уничтожение, да и силы у нас неравные, а вы хотите, чтобы мы были беспристрастны. Вы полагаете, что есть две стороны — Путин и Березовский, а вы нейтральный арбитр. На самом же деле вы вместе с нами в одной лодке. Вам нужно выбрать, на чьей вы стороне. И думать нужно не о беспристрастности, а о победе. Англичане вот говорят, что в любви и на войне все средства хороши.

Это был отголосок очень давней дискуссии, которую мы вели в Москве три десятка лет назад, когда против нас был не Путин, а “Софья Владимировна” — советская власть. И позиции с тех пор не изменились: Ковалев по-прежнему настаивал, что принципы есть принципы, и их надо соблюдать, я же был готов принимать правила игры, которые навязывает противник.

Помимо договоренности о том, что он прилетит в Лондон, чтобы допросить Бориса, Сашу и Фельштинского, Ковалев согласился приехать в Вашингтон встретиться с творцами американской политики. В отличие от Юшенкова, он был скорее правозащитник, нежели политик, и имел репутацию и вес бывшего советского политзаключенного. Уж его-то американцы должны выслушать!

Визит Ковалева в Вашингтон состоялся с 10 по 14 февраля 2003 г. На этот раз мы решили не поднимать противоречивой темы взрывов домов, а сделать упор на Чечне. У “Мемориала” имелись неопровержимые доказательства существования эскадронов смерти, массовых зверств, расстрелов, похищений и пыток — сотни эпизодов. Как раз в эти дни Кремль готовился к проведению референдума “под дулами автоматов”, в результате которого Чечня должна была отказаться от независимости, а избранное в 1997 году правительство Масхадова утратить легитимность. Как может Джордж Буш поощрять все это и называть Путина “другом” и “демократом”?

С этим вопросом мы пришли к Томасу Грэму, который к тому времени перебрался из Госдепа в Белый дом и стал главным советником Буша по России.

— Сергей Адамович, мы знакомы много лет, и я не стану говорить с вами дипломатическим языком, а скажу прямо, — произнес Грэм на своем блестящем русском языке. — Не тратьте время, рассказывая нам о Путине. У нас нет никаких иллюзий. Мы знаем все, что вы можете сказать, и даже больше. По дипломатическим каналам мы все время выражаем свою озабоченность, но мы не будем вмешиваться. У нас сейчас другие приоритеты.

Ковалев вышел из Белого дома в полном недоумении. Если они все понимают, то почему поддерживают Путина? Неужели они не видят, что эта политика ударит по ним же через несколько лет?

— Сергей Адамович, не слушайте Грэма, — сказал я. — Они ничего не понимают в Путине. Он им запудрил мозги, что он союзник в борьбе с исламистами. Хотите верьте, хотите нет, но вся их российская политика строится на личных впечатлениях Буша. А Буш решил, что Путин — лояльный диктатор, вроде Мушараффа или какого-нибудь арабского султана. Они воспринимают Россию как какую-нибудь банановую республику. Вот и вся их политика!

В течение трех дней, переходя из офиса в офис, Ковалев без устали повторял своим высокопоставленным собеседникам, что “по политическим соображениям вы жертвуете жизнями других людей — десятками тысяч жизней. Это недальновидная политика. Америке еще придется пожалеть об этом”. Его выслушивали вежливо, но без особого энтузиазма.

Освещая этот визит, “Вашингтон Пост” представила Ковалева в качестве немого укора Америке: “…печальный старик из России бредет по Вашингтону как призрак, которого предпочитают не замечать в этом расчетливом городе”.


ВИЗИТ КОВАЛЕВА в Вашингтон окончательно показал, что американская поддержка, на которую по старой памяти холодной войны рассчитывали противники режима, в действительности просто мираж. Джордж Буш находится под гипнотическим воздействием Путина. Что бы американский президент ни говорил о продвижении по земному шару свободы и демократии, он палец о палец не ударит, чтобы поддержать людей, выступающих за ценности, с таким пафосом провозглашаемые Америкой. Мы остались с ФСБ один на один.

Но Борис воспринял мои пессимистические доводы как руководство к действию: он бросился “будить” Запад. Его неуемная энергия сублимировалась в бесчисленных интервью, лекциях, выступлениях и “круглых столах”, которые организовывал по всему Лондону его пиар-советник лорд Тим Белл. Борис без устали разъяснял беззаботным иностранцам, насколько Путин опасен для западной цивилизации. Зажим свободы внутри страны неизбежно приведет к агрессивности вовне, даже вопреки здравому смыслу, объяснял он. Допустив Путина в “эксклюзивный западный клуб”, “приручить” его все равно не получится, потому что это лишь усилит его комплекс неполноценности. Четверка западных умиротворителей — Буш, Блэр, Ширак и Шредер — напоминают черепаху из известного анекдота, которая, взявшись перевезти через реку змею, была страшно удивлена, когда та ее укусила. “Зачем ты сделала это? — спросила черепаха. — Ведь мы утонем!” “Ничего не могу с собой поделать, — отвечала змея. — Такова моя змеиная природа”.

Борис истратил не один миллион, размещая громадные объявления в газетах с советом Бушу “еще раз заглянуть в глаза Путину, [который] разрушил демократические институты и свободную прессу… несет ответственность за военные преступления в Чечне… не мог не знать о причастности российских спецслужб к взрывам домов… и дал приказ использовать смертоносный газ, повлекший гибель заложников в театре”.

25 ФЕВРАЛЯ КОВАЛЕВ и два члена его комиссии прибыли в Лондон, чтобы задать вопросы Березовскому, Фельштинскому и Саше о том, что они знают о взрывах домов и об обстоятельствах начала войны. Но в том, что они услышали, никакой новой информации не было.

Однако, поездка не прошла даром: лондонская группа договорилась с московской о новом направлении атаки, связанным с захватом театра на Дубровке. Почему всех захваченных террористов ликвидировали на месте, не допросив? У Саши на этот счет была готова теория: Мовсар Бараев с самого начала сотрудничал с ФСБ, а весь теракт был инсценировкой, в ходе которой произошел досадный прокол.

— Представь на минуту, что ты агент ФСБ по имени Мовсар Бараев, — объяснял он. — Опер предлагает тебе замечательный план: твоему отряду обеспечивают беспрепятственный проход в центр Москвы, вы захватываете театр и делаете вид, что собираетесь его взорвать, русские соглашаются на перемирие в Чечне, и ты возвращаешься домой героем, как Басаев из Буденновска. К тому же тебе хорошо заплатят. Будучи глупым горным джигитом, ты не чувствуешь подвоха, думаешь, что русские устали от войны и ищут выход из тупика. И ты соглашаешься — ведь ты и раньше работал с ФСБ когда торговал заложниками, и все было нормально. Но потом пускают газ, и всю твою банду вместе с тобой самим расстреливают во сне. Конечно, с газом немножко переборщили, и заложники погибли, но это издержки. Вот такая блестящая операция. И повесили ее тут же на Масхадова: дескать, какие после этого могут быть переговоры с бандитами.

Я не слишком доверял конспирологическим теориям Саши, и эта тоже поначалу показалась мне не слишком правдоподобной. Борис же не уставал повторять, что я смотрю на вещи с позиций нормального человека, который не в состоянии представить себе образ мыслей кагэбэшников и террористов, а у Саши взгляд человека, знающего этот мир изнутри, и к нему следует прислушаться. К моему удивлению, подозрения, что у теракта на Дубровке есть второе дно, подтвердил и Сергей Ковалев, хорошо знавший ситуацию в Чечне благодаря своей работе в “Мемориале”.

— Не могу сказать наверняка про Мовсара Бараева, но в Чечне все знают, что его дядя Арби находился под крышей ФСБ, — сообщил Ковалев. — Он свободно разъезжал по Чечне, его не задерживали на блок-постах, и он в открытую жил с молодой женой в деревне Ермоловке под Грозным, когда ее контролировали федералы. Соседи даже прятались у него в доме во время зачисток. И убили его не федералы, а “кровники”, в отместку за смерть каких-то родственников. Так что подозрения, что и племянник взаимодействовал с российскими спецслужбами, не лишены оснований.

Посовещавшись, мы решили вновь использовать “бренд Березовского”, чтобы запустить в обращение альтернативную версию теракта на Дубровке. Борис сформулировал “пять вопросов к власти”, которые Ковалев взялся расследовать:


1. Почему ФСБ, несмотря на многолетнее взаимодействие с кланом Бараевых, допустила теракт, о подготовке к которому она не могла не знать?

2. Почему МВД не предотвратило проникновение в центр Москвы вооруженной группы из нескольких десятков террористов?

3. Почему всех без исключения террористов, которые могли бы дать показания об организаторах теракта, убили спящими, когда они не могли оказать сопротивление?

4. Почему ни один из террористов не привел в действие взрывное устройство, хотя для усыпляющего действия газа требовалось около десяти минут? Была ли вообще взрывчатка в театре?

5. Почему операция спецслужб в театре была проведена без соответствующей подготовки спасательных бригад? Почему погибли 129 человек?


Вернувшись в Москву, Ковалев объявил, что в дополнение к взрывам домов “Общественная комиссия” теперь займется и расследованием обстоятельств захвата театра.

— Мы внимательнейшим образом изучили вопросы Березовского. И мне думается, что список вопросов может быть дополнен, — заявил он. — Само поведение власти вокруг этого чудовищного теракта однозначно указывает на то, что спасение заложников было далеко не первой задачей. Прежде всего власти стремились уничтожить террористов.


ПОЛТОРА МЕСЯЦА СПУСТЯ конспирологическая версия теракта на Дубровке получила неожиданное развитие.

В начале апреля в Лондон к Березовскому прилетел Сергей Юшенков. В это время “Либеральная Россия” переживала шумный раскол, и два сопредседателя тайно встретились, чтобы договориться о восстановлении единства партии. Во время визита Саша Литвиненко вручил Юшенкову папку, на которой его аккуратным почерком было выведено: “Дело Теркибаева”. Материал показался Юшенкову сенсационным.

Источником информации был Ахмед Закаев, к которому стекались всевозможные сведения из разбросанной по миру чеченской диаспоры. Оказалось, что один из боевиков, захвативших театр, все-таки выжил. Его звали Ханпаш Теркибаев; это имя значилось в списке террористов, опубликованном в “Известиях” 25 октября 2002 года, за день до газовой атаки и штурма театра. Теркибаев был хорошо знаком Закаеву. Он был сотрудником пресс-службы президента Масхадова в 2000 году, а в 2001-м вступил в ряды боевиков. Как выяснилось впоследствии, его дважды задерживали федеральные силы, но потом почему-то отпускали. Сообщение о том, что Теркибаев находится среди захватчиков театра, насторожило Закаева, который всегда подозревал, что тот работает на русских. Источники в Азербайджане сообщали, что вскоре после теракта Теркибаев появился в Баку и хвастался, что “был в театре”, пытаясь внедриться в ичкерийские эмигрантские группы. Однако он был вынужден вернуться в Москву, когда несколько человек назвали его провокатором ФСБ. В конце марта 2003 года Теркибаев неожиданно объявился в Страсбурге в группе прокремлевских чеченцев, прибывших на заседание Совета Европы с выступлением в поддержку референдума, сместившего правительство Масхадова. Как мог террорист с Дубровки оказаться в официальной российской делегации?

Среди материалов в досье также содержалось послание предводителя ваххабитов Шамиля Басаева, разосланное по Интернету, в котором он предлагал свою версию того, что произошло на Дубровке. Захватчики театра стали жертвой предательства, утверждал Басаев. Первоначальный план террористов заключался в том, чтобы захватить Госдуму. Как они очутились в театре, почему не оказали сопротивления и по какой причине детонаторы на “поясах шахидов” женщин-террористок не сработали, было для Басаева загадкой. Он полагал, что в какой-то момент группа попала под контроль ФСБ, и детонаторы подменили. Басаев писал, что с самого начала не доверял Мовсару Бараеву — тот оказался во главе отряда случайно, после того как погиб боевик, который должен был возглавлять операцию.

Возвратившись в Москву, Юшенков передал досье Анне Политковской, корреспонденту “Новой Газеты”, которая занималась Чечней и лучше всех разбиралась в хитросплетениях чеченских кланов. Во время захвата театра Анна по требованию террористов выполняла роль посредника между Бараевым и властями, а потом много писала об этих событиях. Лучше нее никто не смог бы разобраться в этой истории.

27 апреля в “Новой Газете” вышла статья Политковской. Она разыскала Теркибаева в московской гостинице “Спутник” и взяла у него интервью. Когда я потом спросил ее, как ей удалось развязать ему язык, Политковская сказала, что все дело в тщеславии — для любого чеченца дать интервью Политковской считалось особо престижным, а “он был не слишком умен и не просчитывал последствий”.

Теркибаев оказался 30-летним парнем с весьма красочной биографией. Он участвовал в рейде на Буденновск, и с подачи Басаева был взят в пресс-службу Масхадова. Когда после начала второй войны его арестовали федералы, то почему-то сразу отпустили, причем бумаги об амнистии вручали в аргунском городском отделе ФСБ. Политковская сочла это обстоятельство в высшей степени странным: после начала военных действий мало кто из чеченцев, попавших в аргунское ФСБ, выходил оттуда живым. Затем Теркибаев, по его собственным словам, притворился “ярым джихадистом” и даже сделал для сепаратистского телевидения программу под названием “Моя родина там, где джихад”. Но его выгнали из пресс-службы Масхадова потому что его амнистия была уж очень подозрительной. Тогда он примкнул к банде Бараева “которого давно знал”.

Теркибаев подтвердил Политковской, что участвовал в захвате театра. Это он помог террористам найти дорогу сквозь лабиринт московских улиц, вместе с ними вошел в здание и покинул его незадолго до штурма. Он признался, что сотрудничал со спецслужбами и сообщал им о действиях террористов. Политковская пишет:

…по всей видимости, именно Ханпаш Теркибаев и есть тот самый человек, которого все вовлеченные в трагедию “Норд-Оста” так искали. Человек, изнутри обеспечивавший теракт… В редакции “Новой Газеты” имеются сведения, что Ханпаш Теркибаев — засланный спецслужбами агент. Это именно он уверял террористов, что “все под контролем”, что “грязных людей полно”, что “русские опять взяли деньги”, как тогда, когда выходили из окруженных Грозного и Комсомольского, и надо просто “пошуметь” — и получится “второй Буденновск”, и таким образом добиться мира, а потом, после выполнения задания, “нам дадут уйти”. У него был план Театрального центра на Дубровке, которого не было ни у Бараева, командовавшего террористами, ни поначалу даже у отряда спецназа, готовящегося к штурму…

— Так была там взрывчатка? — спросила Политковская.

— Да не было. Ну не было! — ответил Теркибаев.

Теркибаев подтвердил, что после теракта в театре ездил в Баку, Турцию и Дубай, где искал контакты, утверждая, что “спасается от погони” за участие в захвате театра. Но у него ничего не вышло, и вернушись в Москву, он получил новое задание: организовать группу чеченцев для поддержки референдума. В делегацию в Страсбург он попал благодаря контактам в кремлевской администрации, в подтверждение чему продемонстрировал Политковской свое фото с Сергеем Ястржембским, советником Путина по Чечне.

В документальном фильме Андрея Некрасова “Бунт” есть интервью с Политковской, взятое в день выхода статьи о Теркибаеве. На лице журналистки растерянность и разочарование: “Мы готовили статью, волновались, ждали, какая будет реакция общества, политиков. Ведь это по любым меркам сенсация: террорист на службе ФСБ! И вот статья вышла, и что же? Ничего, полная тишина! Как на кладбище. Никого ничего не волнует, все запуганы до смерти”.

Реакция на статью последовала с неожиданной стороны. Как рассказывала мне потом Политковская, ее пригласил на беседу американский посол в Москве Александр Вершбоу. Он “высказал мнение”, что подобные обвинения настолько невероятны, что должны быть подтверждены неопровержимыми доказательствами. “Версия не принята во внимание”, - подумал я, вспомнив Томаса Грэма в Белом доме.

По следам интервью Политковской западные журналисты в Москве бросились разыскивать Теркибаева, но он бесследно исчез. Через восемь месяцев его след оборвался окончательно: в газетах появилось сообщение, что Теркибаев погиб в автомобильной катастрофе где-то в Чечне.

Москва, 30 апреля 2003 года. Генеральная прокуратура объявила о завершении следствия по делу о взрывах домов. Согласно обвинительному заключению, к терактам причастны девять исламских террористов. Пятеро из них мертвы, включая предполагаемого заказчика — предводителя ваххабитов Амира-аль-Хаттаба, который был ликвидирован ФСБ в горах Чечни посредством отравленного письма. Двое находятся в розыске, в том числе предполагаемый организатор терактов Ачемез Гочияев. Двое, Юсуф Крымшамхалов и Адам Деккушев, содержатся в Лефортово и предстанут перед судом.


15 МАЯ 2003 года я прилетел в Стамбул, чтобы в последний раз попытаться установить прямой контакт с Гочияевым. Несколько недель назад человек, назвавшийся его представителем, вновь вышел на Фельштинского. Гочияев, сказал он, теперь в Турции. В обмен на полную информацию, нотариально заверенное заявление и личную встречу он потребовал денег. Начав с суммы в три миллиона долларов, он довольно быстро снизил ее до пятисот тысяч, а еще несколько дней спустя сказал, что согласен на сто тысяч долларов, и это окончательная цена. Фельштинский так и не смог убедить его по телефону, что если мы говорим, что платить не станем, то это действительно так и есть.

Сашино чутье сыщика говорило, что Гочияев больше не принадлежит себе и его кто-то контролирует. Он не смог бы добраться до Турции в одиночку: он безусловно был включен в списки Интерпола, поэтому кто-то должен был снабдить его деньгами и документами. Ясно, что за человеком, звонившим Фельштинскому, стоит некая организация. Когда Борис спросил, что я об этом думаю, я сказал, что мы ни в коем случае не должны ничего платить, и вызвался слетать в Стамбул, чтобы попытаться разобраться на месте.

Ахмед Закаев нашел для меня телохранителя из стамбульских чеченцев. Он поджидал на улице перед входом в гостиницу “Хилтон”, ту самую, где я когда-то ночевал с семейством Литвиненко. Пока мы ехали в желтом турецком такси вдоль Босфора в гостиницу “Кемпински”, где должна была проходить встреча, я предавался ностальгическим воспоминаниям о приключениях, пережитых в этом городе три года назад.

— Мне нельзя внутрь, у меня ствол, — сказал мой спутник, похлопав себя по боку, — а на входе надо проходить через рамку.

Это хорошо, — подумал я. — Значит тот, с кем я встречаюсь, тоже должен будет проходить через металлодетектор.

Мой собеседник оказался человеком лет сорока пяти, в очках, больше похожим на школьного учителя, чем на боевика. Его русский язык выдавал наличие советского высшего образования. Он объяснил, что деньги нужны для того, чтобы получше запрятать Гочияева, за которым тдет охота. Можно считать это программой защиты свидетелей.

— Мы не можем дать вам ни копейки, — ответил я. — Мы не знаем, кто вы такие. Не хочу никого обидеть, но вы можете оказаться в списках террористических организаций или, наоборот, спецоперацией ФСБ. Тогда факт передачи вам денег поставит нас под удар. А Гочияев — он все равно обречен, его рано или поздно поймают. Самое разумное в его положении — рассказать всю правду без утайки и предоставить информацию, которая поможет установить его невиновность. У нас к нему масса вопросов. Его ответы следует юридически оформить. Услуги адвоката мы оплатим.

— Я должен поговорить со своим шефом, — сказал школьный учитель. — Вернусь через час.

Пока он отсутствовал, я позволил себе одинокий ланч перед окном, за которым вверх по Босфору к российским берегам проплывали корабли. Наконец он появился.

— Если тебя интересует, кто мы такие, то мой шеф передает тебе привет. Вы с ним встречались на даче под Москвой.

— Все понятно, — подумал я. — За “программой защиты свидетеля” стоит Мовлади Удугов, бывший чеченский министр, перековавшийся в ваххабита. Его в равной степени можно считать и террористом, и агентом ФСБ. Плохи же у него дела, если он выпрашивает у нас сто тысяч. Нет, мы не должны ему платить.

— Послушай, — сказал я учителю, — твой шеф должен понимать, что не может быть и речи о деньгах. Единственное, что я могу предложить, это подыскать вам английскую газету, которая согласится заплатить Гочияеву за эксклюзивное интервью. За такой материал они могут дать неплохие деньги. Если твой шеф согласится, позвони или пришли сообщение.

Мы распрощались. Но он не позвонил.


ПОСЛЕ ТОГО КАК след Гочияева остыл в Турции, нам оставалось надеяться только на сыскные таланты Трепашкина. И он опять оправдал надежды! К лету 2003 года он нашел подтверждение словам Гочияева, что арендой помещений занимался не сам Гочияев, а другой человек. Изучая старые газеты, Трепашкин обнаружил, что первоначальный фоторобот съемщика помещения на ул. Гурьянова, обнародованный милицией сразу после взрыва 9 сентября, вскоре исчез из обращения. Вместо него 15 сентября в газетах появилось паспортное фото Гочияева. Исчезнувший фоторобот был довольно подробным, и Трепашкин понял, что знает этого человека. Это был Владимир Романович, участник одной из русско-чеченских криминальных групп, которую Трепашкин “разрабатывал” семь лет назад, в бытность свою сотрудником ФСБ. Тогда начальство предупредило, чтобы он не трогал Романовича, потому что это агент ФСБ, внедренный в банду.

Трепашкин, у которого сохранились связи с бывшими коллегами, показал фоторобот одному из них, знавшему агентуру тех лет. Тот подтвердил: да, это действительно Романович, агент, работавший среди кавказцев в уголовном мире Москвы. Но его уже нет в живых — он погиб на Кипре в результате наезда неопознанным автомобилем в начале лета 2000 года.

Получив эту информацию, Саша Литвиненко с видом отличника, решившего задачку, прочертил на своей схеме еще одну линию под названием “Романович”, поставив в конце ее жирный крест с пометкой “Кипр” и объявил: “Вот, обратите внимание на хронологию. Лето 2000-го. Путин только что въехал в Кремль. НТВ зачистили за передачу про Рязанский сахар. Романович гибнет на Кипре, Лазовского расстреливают в Москве. Теряется след Тани Королевой. Не слишком ли много совпадений?”

Тем временем Трепашкин разыскал свидетеля, по словам которого был составлен первоначальный фоторобот. Им оказался человек по имени Марк Блюменфельд, бывший владелец подвального помещения в доме по ул Гурьянова. Трепашкин записал его рассказ. Да, подтверждал Блюменфельд, это с его слов в ночь с 8-го на 9-е сентября милиция составила фоторобот человека, который арендовал то самое помещение, где была заложена бомба.

Но после второго взрыва за Блюменфельдом приехали из ФСБ.

— В Лефортово мне показали фотографию какого-то человека, сказали, что это Гочияев и что это ему я сдал в аренду помещение. Я ответил, что этого человека не видел. Но мне настоятельно рекомендовали признать в нем Гочияева. Я все понял и больше не возражал, подписал показания… На фото был человек с простоватым лицом, а тот, который приходил и которому я сдал помещение, внешне выглядел интеллектуалом. У меня сложилось впечатление, что он еврей. Причем еврей с кавказскими корнями. Я об этом неоднократно заявлял следствию.

Комментируя находки Трепашкина, Саша Литвиненко объявил, что дело можно считать без пяти минут раскрытым. Человека, арендовавшего помещения, помимо Блюменфельда, должны были видеть еще в трех домах. Телефонные контакты Гочияева, Блюменфельда, Лазовского, Королевой и остальных фигурантов легко устанавливаются, так же как и связи Крымшамхалова и Деккушева.

И хотя официальное следствие вело себя на манер “черного ящика”, не выдавая наружу никакой информации, казалось, что в конечном итоге истина выйдет на поверхность. Ведь рано или поздно должен состояться суд над Деккушевым и Крымшамхаловым — двумя подозреваемыми, сидевшими в Лефортово. У Трепашкина, как представителя Тани и Алены Морозовых, будет право на перекрестный допрос, вызов дополнительных свидетелей и доступ к материалам дела. В зале суда будут журналисты со всего света и депутаты Думы — члены “Общественной комиссии”. Трепашкин задаст свои вопросы. Блюменфельд повторит свой рассказ. Трепашкин заявит ходатайство о проверке телефонных звонков Гочияева. Он спросит у обвиняемых знаком ли им Макс Лазовский и откуда им известно о роли адмирала Угрюмова, о которой он писали в письме Фельштинскому. Вот тогда-то все и раскроется.

Во всяком случае, нам хотелось в это верить…



Массовое захоронение в Чечне. (Эдди Опп/Коммерсантъ)

“…имелись доказательства существования эскадронов смерти, массовых зверств, расстрелов, похищений и пыток — сотни эпизодов”.



Ачемез Гочияев (справа) и фоторобот террориста с ул. Гурьянова

“Трепашкин обнаружил, что фоторобот, обнародованный сразу после взрыва, вскоре исчез из обращения. Вместо него появилось паспортное фото Гочияева”.

Загрузка...