Сатана и Искариот. Части первая и вторая

Глава первая ПОД ЗЕМЛЕЙ

Груз у наших лошадей был тяжелый, потому что мы предусмотрительно запаслись на три-четыре дня всем необходимым, что могло потребоваться в пути. Мы взяли с собой не только провизию для себя и корм для лошадей, но и самые разные вещи, которые, как предполагалось, будут нам полезны. К таковым относились, например, пакет свечей и связка факелов. И то, и другое мы обнаружили в фургоне в изрядном количестве; так как свечи и факелы применяются для освещения под землей, то Мелтон заказывал их у одного купца в Уресе. В повозке также находились и три больших бочки с керосином. Как и раньше, во многих других отношениях, так и теперь было видно, что Мелтон уже все подготовил для своего «мероприятия» еще прежде, чем заключил договор с асьендеро. Так же он подробно обо всем договорился с юма и передал им для транспортировки все, что немедленно было использовано.

Геркулес даже рассказал мне, что триста индейцев-юма перевозили этот груз на четырех сотнях лошадей, то есть животных было на сотню больше, чем потребовалось для перевозки самих людей. Допустим, что шестьдесят из этих лошадей были необходимы для немцев, но и тогда оставалось еще сорок вьючных лошадей, тяжело нагруженных вещами, которые надо было немедленно переправить в горы.

Разумеется, я рассказал еще до нашего отъезда о своих намерениях Виннету, чтобы он знал, где нас искать, если что-нибудь случится и мы не вернемся через четыре дня. Вполне естественно, что он прежде всего должен был узнать, что я хочу исследовать пещеру Плейера и открытый Геркулесом ход. Это было началом нити, по которой он должен был пойти, если ему придется нас искать.

Так как вчера мы отклонились от нашего пути, то сегодня я вынужден был прежде всего отправиться с маленьким мимбренхо назад, по последнему отрезку вчерашнего пути, с удовлетворением убедившись при этом, что отпечатки копыт лошадей и колес больше уже не видны. Когда же мы добрались до места, где появились следы, то с полным основанием предположили, что в течение дня они исчезнут. Это замечание удовлетворило меня на тот случай, если Мелтон вышлет нам навстречу шпионов. Я мог быть уверен, что его люди не смогут найти место нашего лагеря.

После того как мы часа четыре ехали в южном направлении, мы повернули на восток и вскоре заметили, что растительность исчезает. Началась пустыня. Там, где виднелись последние островки травы, мы остановились, чтобы дать лошадям хотя бы часок отдыха и предоставить им возможность пощипать чахлую травку. Потом мы отправились дальше.

Мы скакали по настоящей пустыне. Земная поверхность образовывала пологие волнообразные валы, между которыми находились мелкие углубления, и повсюду видны были только скалы, только камни, только галька или песок. Не попадалось ни кустика, ни травинки. И эта голая земля поглощала лучи палящего солнца, пока не пропитывалась ими. Обжигающий, раскаленный воздух стелился по земле слоем в четыре — пять футов высотой, сравнимым со сверкающим озером. Дышалось с трудом, пот заливал мне лицо, но это надо было выдержать. Мы продолжали скакать, не останавливаясь, все дальше и дальше, потому что должны были еще до наступления вечера добраться до Альмадена, если не хотели терять целый день.

Мы почти не разговаривали между собой. Мимбренхо не мог позволить себе начать со мной беседу, а меня утомительная однообразность езды не располагала к разговорам. Так в молчании и шло время, пока я не сказал себе, что теперь Альмаден должен лежать к северу от нас. И мы повернули в этом направлении, зорко озираясь вокруг и одновременно внимательно разглядывая землю — а вдруг на ней появится какой-нибудь след.

Когда солнце почти коснулось горизонта, вдали перед нами появилась невысокая, но резко вырисовывавшаяся на фоне вечернего неба скала, которая постепенно вырастала по мере нашего приближения к ней.

— Вот это и должен быть Альмаден, — сказал я. — Теперь нужно соблюдать предельную осторожность.

— Разве наш великий брат Олд Шеттерхэнд не хочет спешиться? — почтительно спросил мальчик.

Да, он был прав. Всадника можно увидеть с гораздо большего расстояния, чем пешехода. Правда, я все равно скоро бы слез с лошади, но то, что он сделал это замечание, обрадовало меня, потому что показывало, что юноша обладает сметкой. Дальше мы пошли пешком, ведя лошадей в поводу за собой.

Холмистая местность кончилась, и мы пошли по гладкой равнине, словно кольцом окружавшей Альмаден. Хотя видно было очень далеко, но мы не заметили ни одного человека, что было по меньшей мере странно.

Но вот местность внезапно стала понижаться. Мы стояли на краю котловины, посреди которой возвышался Альмаден, или скорее — мы стояли на берегу высохшего озера, в центре которого поднимался скалистый остров, который теперь был назван Альмаденом.

Я все же немного ошибся, так как однообразность местности сильно затрудняла расчеты. Мы подъехали к Альмадену не с юга, а с юго-запада, что правда, было опаснее, потому что я предполагал, что индейцы находятся с запада. Правда, вышло даже для меня лучше, потому что я увидел место, которое в другом случае должен был бы искать, а именно, тот скальный обломок, о котором рассказывали Плейер и Геркулес.

Огромный скальный бастион, поднимавшийся посреди бывшего озера, образовывал почти правильный куб, грани которого были ориентированны почти точно по странам света. Так как мы подъезжали с юго-западного угла, то мы сразу увидели и южную, и западную стороны. Южная стена уходила, правда, вертикально вверх, но в нее врезалась глубокая ложбина, в которой с первого взгляда угадывался путь наверх. А это все совпадало с тем, что мне рассказывал Плейер, а именно: на плато можно подняться как с северной, так и с южной стороны.

Западная стена была отвесной, вертикаль нарушалась только в самом низу, посредине, так как именно там лежал свалившийся сверху скальный обломок. Мы отчетливо увидели осыпь перед зазором, образовавшимся между блоком и скальной стеной. Галька заполняла и весь зазор.

Чтобы добраться до этого обломка скалы, нам надо было десять или пятнадцать минут ходьбы, но мы не могли на это отважиться, хотя ни одного человека не было видно. Наверху, на плато, безусловно, находились люди, и если хотя бы один из них стоял у южного края, он обязательно бы увидел нас, как только бы мы решились приблизиться к Альмадену.

Прежде всего надо было установить, где находятся индейцы. Этим я и хотел заняться, оставив мимбренхо сторожить коней. Я отправился по краю бывшего озера на запад. Укрыться мне было негде, и приходилось все время быть настороже: можно было предположить, что, как только я увижу человека, он в ту же секунду заметит меня.

Я прошел уже довольно большое расстояние, когда заметил на северо-западе легкое полупрозрачное облачко, медленно поднимавшееся вверх, расползавшееся и вскоре совсем исчезнувшее. Это был дым, и притом дым от индейского костра, который поддерживали очень небольшим количеством дров, отчего и не валили черные клубы. Я прошел еще некоторое время в прежнем направлении, но потом вынужден был согнуться и передвигаться даже на четвереньках.

Вскоре я увидел пять или шесть шатров, возле которых сновали люди. Отважившись приблизиться еще больше, я должен был совсем лечь и передвигаться ползком, иначе бы меня заметили. Теперь меня отделяло от палаток совсем немного, я мог даже различить рисунки, которыми они были украшены.

Каждый индеец украшает свою палатку, по меньшей мере — полотняную летнюю палатку, своим родовым знаком или картинкой, изображающей какое-нибудь значительное событие из его жизни. По одной из этих палаток извивалась нарисованная красной краской большая змея, на другой была изображена лошадь, на третьей — можно было увидеть волка. Между палатками ходили индейцы, кое-где обитатели лагеря расположились группами прямо на земле. Перед палаткой со змеей были воткнуты в землю два копья, вероятно, это была палатка вождя.

Понаблюдав за лагерем еще какое-то время, я посчитал, что видел достаточно, потому что теперь я знал, где находятся юма и каких опасных мест мне следует избегать. Я уже хотел поворачивать обратно, когда из упомянутой палатки вышли трое: двое мужчин и одна женщина. Ее-то я узнал сразу — это была красавица еврейка Юдит. Одним из мужчин был Мелтон, другим — индеец, видимо, хозяин палатки. Они еще немного поговорили между собой, потом индеец исчез в палатке, а Мелтон с Юдит удалились по направлению к руднику, при этом она держалась за его руку. Если бы бедный Геркулес увидел такую интимную близость, он бы пришел в бешенство.

Это было хорошо, что сразу же после своего прибытия в Альмаден я увидел Мелтона, но это обстоятельство представляло для меня немалую опасность: парочка прошла так близко, что, увидев меня, они сразу бы узнали, кто к ним пожаловал. Я лежал в рыхлом песке и так быстро, как только было возможно, вырыл руками окопчик, который мог дать мне хоть небольшую защиту, чтобы скрыть от случайного взгляда.

Страха я не чувствовал вовсе. Если бы Мелтон меня и увидел — что ж, еще ничего не было бы потеряно — я знал, что мне делать в этом случае. Чем я себя подстраховывал, так это бичом, с помощью которого я мог избавиться от краснокожих. Однако было бы лучше, если бы этого не произошло. Мелтон и Юдит прошли мимо, даже не взглянув в ту сторону, где я лежал. Они мило болтали между собой, смеялись, чувствовалось, что они явно в очень хорошем настроении, куда лучшем, чем то, в котором находился отец девушки, пребывавший глубоко в недрах поднимавшейся передо мной скалы. А парочка направилась на северную сторону скального массива, скрывшись от меня за его западным краем.

Теперь я мог отправляться назад. Я сделал это так же, как и пришел: сначала пополз по-пластунски, потом поднялся на четвереньки, наконец, когда меня уже больше не могли увидеть, выпрямился во весь рост. Солнце тем временем скрылось, и наступили такие короткие для тех краев сумерки. Когда я добрался до наших коней, то следовало еще лишь немного подождать. С одной стороны, надо было дожидаться темноты, чтобы нас не увидели, но вместе с тем должно было быть достаточно светло, чтобы мы могли без большого труда увидеть вход в пещеру.

Когда наступило удобное время, мы галопом поскакали вниз под уклон, а потом по дну бывшего озера к скальному блоку. Там мы спешились и полезли вверх по осыпи.

Шли мы быстро, и скоро у наших ног открылось отверстие, которое становилось тем шире, чем больше камней мы откидывали. Когда отверстие расширилось настолько, что в него можно было пролезть, я взял в руки факел и стал спускаться в пещеру. Это мне удалось легко, потому что осыпь с внутренней стороны оказалась пологой. Добравшись донизу, я увидел, что все в точности соответствовало описанию Плейера. Пещера была вдвое выше человеческого роста, и в ней легко могли разместиться около сотни человек. В маленькой боковой пещере дно покрывала холодная вода с привкусом извести. Заднюю часть пещеры я хотел изучить позднее, когда мы приведем коней. Они, конечно, тоже должны находиться в пещере, потому что если бы мы их оставили снаружи, то рано или поздно лошади выдали бы ржанием свое присутствие.

Следовательно, нам, пришлось расширить входное отверстие до высоты конской холки, что отнюдь не было приятной работой, так как трудиться приходилось без инструмента, голыми руками, а на освободившееся место постоянно сыпалась галька. Когда мы наконец расчистили достаточный проход, мы привели в пещеру коней. Это оказалось делом потруднее. Каких-то других лошадей мы бы вообще в пещеру не затащили или наделали бы при этом много шума, который мог нас выдать, но оба благородных животных поднимались покорно по грудам камней и остановились в нерешительности только перед самым входом в пещеру, осторожно поводя ушами и раздувая ноздри. Я упрашивал их и гладил, но все было напрасно. Моя Молния, правда, хотела подчиниться, выставляя переднюю ногу вперед, но тут же убирала ее на прежнее место, потому что камень под ее копытом шевелился. Наконец конь все же решился и скорее заскользил, чем зашагал вниз.

Потом та же процедура была проделана с Ильчи, жеребцом Виннету, который съехал вниз быстрее Молнии, соскользнув на крупе. В награду животные смогли напиться вдоволь воды и получили свою порцию кукурузы. После того как лошади были устроены, я смог заняться изучением закоулков пещеры, точнее говоря, их осмотром, потому что быстрый взгляд в бездну не назовешь ее изучением.

Когда я бросил в эту пропасть камень, то должен был напрячь свой слух, и прошло довольно много времени, прежде чем до меня донесся очень слабый звук, говорящий о том, что камень достиг дна. Да, тот, кто упадет в эту пропасть, несомненно, погибнет.

Плейер не знал, как широка и глубока эта пропасть, потому что у него не было подходящего освещения. Мой же факел светил достаточно ярко и далеко, чтобы я, приблизившись к краю обрыва, смог увидеть другой край трещины. Плейера обманула темнота, я же увидел, что ширина трещины составляет не больше десяти или одиннадцати локтей. Пока я осматривался вокруг, юный мимбренхо присел на корточки и занялся изучением почвы. Сначала он потрогал землю пальцами, потом начал рыть ножом.

— Не хочет ли Олд Шеттерхэнд посмотреть на какую-то дыру? — сказал он, выбрасывая лезвием клинка землю.

— Видимо, образовалась от капель воды, которые падали с потолка, — ответил я.

— Тогда бы эта дыра была круглой, а так она квадратная.

— Ну-ка, покажи!

Я наклонился и стал ему помогать. Действительно! Это было четырехугольное углубление в почве, уходившее вниз на длину ступни, а в ширину достигавшее размеров пяди.

— Давай поищем, может быть, здесь есть другие подобные ямки, — сказал я, и вскоре мы нашли еще три таких же углубления. Когда мы удалили заполнявшую их землю, мимбренхо вопросительно посмотрел на меня. Я подбодрил его:

— Если мой юный брат хочет высказать свои соображения про эти ямки, пусть говорит.

— Я ничего не могу сказать, — ответил он. — Может быть, их рыли, собираясь что-нибудь спрятать. Но что можно спрятать в таких ямках? Олд Шеттерхэнд, конечно, об этом знает больше.

— Об этом нетрудно догадаться, но язык моего брата не находит для этого подходящих слов. Знаешь ли ты, что такое крепежный брус или скоба?

— Нет.

— Железо или дерево, которое надо забить в землю или в стенку, чтобы дать опору какому-нибудь предмету или грузу. А эта тяжесть, о которой идет речь, была мостом через трещину. Если бы мы оказались на той стороне трещины, то нашли бы, как я предполагаю, четыре точно таких же ямки.

— А где же сам мост?

— Его разрушили. Может быть, даже те же самые люди, которые им пользовались, сбросили его в пропасть. Надо было скрыть, что над пропастью когда-то был переброшен мост. Поэтому ямки тщательно засыпали, чтобы пришедшие позже люди не смогли их заметить. Но глаза моего юного брата оказались достаточно острыми.

— Нет, не глаза. Я почувствовал носком своей ноги землю, более мягкую, чем окружающие скалы. Да, жаль, что нет моста; если бы он еще существовал, мы бы могли перейти на ту сторону.

— Нам вовсе не нужен мост, потому что мы другим способом попадем в подземный ход, начинающийся на той стороне. Там есть, как я предполагаю, пролом; в него мы и проникнем.

— Когда?.. Сегодня вечером?

— Нет, завтра. Пролом заделан, и я не смог бы найти его в темноте, а свет мы не можем зажигать, чтобы не привлечь к себе внимание. Когда же наступит день, мы проберемся в подземный ход и исследуем его. А теперь мы перекусим, затем я пойду познакомлюсь с окрестностями.

— Олд Шеттерхэнд позволит мне пойти с ним?

— Нет. Я охотно взял бы тебя с собой, но кто-то должен остаться с нашими лошадьми.

— Здесь они в полной безопасности. Ни один юма не сможет их найти.

— Верно, но наши лошади не знают пещеры, они боятся ее. Пока они ведут себя спокойно, потому что мы находимся радом. Если же мы оставим коней одних в темноте, то потом их придется искать в пропасти.

Мальчик, выходит, должен был остаться, а я, как только мы покончили со своим скромным ужином, ушел на разведку. Конечно, я не надеялся совершить какое-то крупное открытие, потому что снаружи было темно; мне пришлось выждать, пока звезды стали ярче. Но я не остался возле пещеры, а пошел дальше, к скальной стенке, добравшись до ее северного угла. Там я опустился на землю и стал ждать.

Я намеревался разведать путь, ведущий на плато, но в такой темноте это было не только бесполезным занятием, но и просто опасным. Совсем не обязательно, но все же возможно, что кто-нибудь окажется на дороге и услышит мои шаги. В таком случае можно было предположить, что моя прогулка примет совсем не желательный для меня оборот.

Там, где я сидел, лежало множество камней различной величины. Поэтому я и не пошел дальше, потому что если бы на пути оказалось много таких обломков, то задуманный поход мог в темноте стать непрерывным спотыканием и падениями.

Так я прождал, пожалуй, с час. Кругом царила глубокая тишина. Бледные поначалу звезды заблестели ярче. Я смог теперь видеть дальше и только что собирался подняться с места и идти, когда услышал, как кто-то приближается ко мне. Я, естественно, предположил, что незнакомец намерен пройти мимо, и нырнул за один из упомянутых валунов. Шаги приближались, и скоро я различил фигуру индейца, который остановился неподалеку от меня и огляделся. Никого не увидев, он издал негромкий, свидетельствующий о разочаровании крик, подошел еще ближе и уселся на камень, находившийся не дальше чем в трех шагах от меня.

Да, сложилась неприятная ситуация. Камни были разбросаны так, что я не смог бы отойти, без того чтобы меня не увидели. Двигаться вперед я также не мог, потому что тогда как раз наткнулся бы на индейца. Значит, мне не оставалось ничего другого, как терпеливо ждать, пока он не уйдет.

— Уфф! — услышал я после долгой паузы голос индейца. Он встал и прошел несколько шагов вперед. Кто-то пришел, и это была еврейка! Я оказался свидетелем очень интересной беседы. В ходе ее индеец называл себя Змеем. Значит, он был владельцем палатки, которую я видел, и предводителем находящихся здесь трех сотен юма, в то же время он подчинялся Большому Рту. Как я слышал, его английский и испанский словарный запас был необычен для индейца-юма. Еврейка не знала и двадцатой части этих слов, а по-индейски она вообще ничего не понимала. По этим причинам они никак не могли сказать один другому то, что хотели. Однако понимание между ними было, хотя случались и казусы, о которых можно было судить по их выкрикам. Когда не хватало слов, они прибегали к помощи жестов. Короче, несмотря на все языковые препятствия, они понимали друг друга, и я тоже улавливал смысл их беседы.

Когда Юдит пришла, он взял ее за руку, подвел к камню, на котором только что сидел, и сказал:

— Хитрый Змей уже думал, что Белый Цветок не придет. Почему она заставила меня ждать?

Ему пришлось много раз повторять свой вопрос, прибегая к помощи все новых слов, прежде чем она его поняла и сразу ответила:

— Мелтон задержал меня.

Теперь не понял он, но она повторила фразу, пояснив ее жестами.

— Что он теперь делает? — спросил Змей.

— Спит, — ответила она скорее пантомимой, чем словами.

— И он думает, что Белый Цветок тоже уснула?

— Да.

— Тогда он глупец, которого будут обманывать, потому что он сам хочет быть обманутым. Белый Цветок не может верить тому, что он говорит. Он обманет и не сдержит ни одного из своих обещаний.

За каждой фразой, если она не понималась, следовала мучительная пантомима разъяснения, причем они искали слова, понятные обоим. Меня это веселило, однако читателю быстро бы наскучило, если бы я и дальше захотел таким образом передавать их разговор, как они его вели на самом деле. Поэтому на бумаге лучше беседу изложить гладко, как будто обоим говорившим были полностью понятны все употреблявшиеся выражения.

— Разве ты знаешь о том, что он мне обещал?

— Мне так кажется. Разве он не говорил, что хочет сделать тебя богатой?

— Да. Он полагает, что очень скоро получит с рудника миллион. Потом я должна буду стать его женой, я буду обладать бриллиантами, жемчугами и другими дорогими украшениями, у меня будет замок в Соноре и дворец в Сан-Франциско.

— У тебя не будет ни драгоценных камней, ни золота, ни замка, ни дворца, потому что он хотя и заработает много денег, но не сможет ими распоряжаться по своему усмотрению.

— Это почему же?

— Это — тайна юма. Но даже если бы все произошло так, как ему бы хотелось, тебе бы он ничего не дал из этих богатств. Ты — единственный цветок в округе, поэтому он тебя и добивается, пока ты единственный цветок. Когда же позднее появятся другие, он тебя бросит.

— Пусть только попробует! Тогда я отомщу и расскажу обо всем, что он здесь совершил!

— Ты не сможешь этого сделать. Если Цветок увянет и попытается стать опасным, его здесь попросту растопчут, вместо того, чтобы отпустить на свободу. Поверь мне, что при нем ни одна из твоих надежд не сбудется!

— Ты говоришь это, потому что тоже хочешь обладать мною. Докажи свои слова!

— Хитрый Змей сможет доказать все, о чем он рассказал. Скажи мне, почему ты согласилась, чтобы твой отец пошел вместе со всеми в шахту?

— Потому что отец не должен будет трудиться, он станет надсмотрщиком и получит кучу денег.

— Он связан, как и все остальные, должен будет работать наравне с другими и даже пищу будет получать нисколько не лучше. Я знаю, что ему обещали, будто время от времени он сможет выходить на поверхность, чтобы увидеть тебя и подышать свежим воздухом, но это обещание никогда не будет осуществлено.

— Я заставлю Мелтона сдержать обещание!

— Не надейся на это! На такого человека не смогут повлиять и тысяча прекраснейших скво всей земли. Вырази-ка желание увидеть своего отца! Мелтон его не выполнит.

— Тогда я уйду и донесу на него!

— Попытайся сделать это, — с коротким смешком сказал краснокожий. — Тогда Мелтон запрет и тебя. И через короткое время твоя красота исчезнет, а твое тело сожрут ядовитые пары ртути. Я еще раз повторяю, что он — подлый обманщик. Но мое сердце расположено к тебе. То, что он предлагает только для видимости, я тебе обещаю на самом деле. Он только собирается разбогатеть, но я буду богаче, много богаче Мелтона.

— Индеец — и богач! Странное сочетание! — рассмеялась она.

— Ты в этом сомневаешься? Мы ведь настоящие хозяева той земли, которую у нас отняли белые. При той жизни, которую ведем мы, нам не надо ни золота, ни серебра. Мы знаем, где их можно найти в горах в большом количестве, но никогда не скажем об этом бледнолицым, хотя нам нет никакой нужды ни в золоте, ни в серебре. Но если Белый Цветок захочет прийти в мою палатку и стать моей скво, она получит столько золота и серебра, сколько захочет, и я дам ей все, что обещал Мелтон. А он этого никогда не даст.

— Это верно? Много денег, драгоценности, замок, дворец, прекрасные одежды и множество слуг?

— Все это ты будешь иметь, и даже больше! Я очень люблю тебя, как я не смог бы любить ни одну краснокожую девушку. Я мог бы сделать тебя своей скво и без твоего согласия, потому что мы, индейцы, похищаем девушек, которые нам нравятся. Но ты должна добровольно стать моей скво. Поэтому я не подниму свою руку на тебя и буду ждать, пока ты не скажешь, что хочешь отдать мне свое сердце. Разве ты не можешь мне сказать об этом сейчас же?

Он встал, скрестил руки на груди и испытующе посмотрел на Юдит сверху вниз. Она не отвечала. Ее легкомыслие охотно допускало легкий флирт с молодым и красивым вождем, и о последствиях она пока не задумывалась. Но ведь теперь он требовал, чтобы она стала его женой! Было ли правдой, что Мелтон хотел ее обмануть? Верно ли то, что индеец может стать таким богатым, как говорит? Хитрый Змей в ожидании стоял перед ней, не сводя с нее своего пронзительного взгляда, словно желал прочесть ее мысли. Но когда она, по прошествии долгих минут, все еще не решилась на ответ, он прервал молчание:

— Я знаю, о чем думает Белый Цветок. Она любит богатство, удовольствия, жизнь в городах бледнолицых. Индеец ничего не имеет, кроме своей палатки, своей лошади и своего оружия. Он живет в лесу или в прерии и ничего не понимает в занятиях и удовольствиях бледнолицых. Поэтому Белому Цветку трудно решиться стать скво индейца! Не так ли? Верно ли я думаю?

— Да, — ответила она.

— Но все будет по-другому, если ты этого пожелаешь. Только скажи, и я исполню все твои желания! Моя рука коснется твоей не раньше, чем я принесу тебе столько золота, сколько тебе потребуется, чтобы удовлетворить все свои прихоти.

Это подействовало, потому что девушка воскликнула:

— Ты в самом деле сможешь такое исполнить? Принести мне так много золота?

— Да, могу.

— А Мелтон действительно ведет со мной двойную игру?

— Испытай его, попроси привести к тебе отца, но только ничего не говори ему о том, что ты встречалась и разговаривала со мной.

— Хорошо, я подвергну его испытанию, и если он не сдержит слова, то я немедленно оставлю его и приду к тебе.

— На это он никогда не согласится, наоборот, он вынудит тебя остаться с ним.

— И что же я должна делать в этом случае?

— Ничего, только терпеливо ждать, потому что я потребую тебя у него. Он находится в наших руках. Если он только осмелится без разрешения коснуться тебя, я убью его. Если ты решилась, приходи сюда каждый вечер в это же время. Если ты не появишься, я буду считать, что с тобой что-то случилось, и моментально пойду к нему, чтобы узнать, где ты.

— И ты сдержишь слово?

— Хитрый Змей умнее всех людей, но тебя он обманывать не станет: на меня ты можешь положиться. Хуг!

После этого клятвенного обещания индеец повернулся, собираясь уходить, не подав ей даже руки. Она отпустила его на три или четыре шага, но потом вскочила, побежала за ним и обвила руками его шею. Я услышал звук поцелуя. Потом она быстро вернулась назад и снова уселась на камень. Что означало ее поведение — расчет, внезапный порыв чувств или этот поцелуй был авансом за золото, обещанное ей? Может быть, здесь было всего понемногу. Пораженный индеец остался стоять, потом медленно повернулся к ней и сказал:

— Белый Цветок дал мне добровольно то, чего сегодня я бы не осмелился попросить. Теперь она должна знать, что отныне не может позволить ласкать себя никому другому. Как только наступит день, она устроит испытание Мелтону. Я уверен, что тот слова не сдержит. Завтра вечером я снова буду здесь, и горе Мелтону, если только он причинит ей что-либо дурное. В благодарность же за ее поцелуй я хочу кое-что сообщить ей, чего бы в ином случае она ни за что не узнала. Из тех бледнолицых, которых мы привели сюда, один убежал; это был высокий сильный мужчина, которого Белый Цветок должен знать.

— Да, я его знаю.

— Ты его знаешь, и притом лучше, чем всех остальных.

— Откуда тебе это известно?

— Мне про это рассказали глаза, которыми я наблюдал за тобой. Ты его любила?

— Нет. Это он за мной бегал.

— Ну, тогда тебя не огорчит, если я скажу тебе, что он умер.

— Умер? Откуда эти сведения?

— Уэллеры преследовали его и убили. Теперь его труп уже, верно, растерзали стервятники.

Некоторое время она сидела молча, потом выкрикнула:

— И это произошло совершенно справедливо. Он был мне отвратителен, и только теперь я от него освободилась!

— Да, он не вернется, но я завтра опять буду здесь. Хуг!

Он удалился. Она осталась сидеть, задумавшись и не двигаясь. Потом она щелкнула пальцами, как это делают, когда отгоняют какую-то надоедливую, неприятную мысль, и стала что-то тихонько напевать. Это была старая известная песенка. Когда она встала и ушла, мне можно было бы последовать за нею, чтобы простейшим образом разузнать о пути подъема на плато. Но я, конечно, не стал делать этого, потому что слишком хорошо знал обычаи индейцев. Я был уверен, что Хитрый Змей ушел не совсем. Он, конечно, следит за ней издалека, тайком сопровождает ее, пока она не дойдет доверху. Он даже найдет повод остаться наверху, отчего осторожность подсказала мне ограничиться на сегодня уже узнанным, а не подвергать опасности себя и свое дело. Стало быть, я вернулся назад в пещеру, совершенно удовлетворенный результатами своей краткой ночной вылазки.

Когда я продумал все, что узнал, и сделал для себя выводы, какие преимущества я могу извлечь из этого, то понял, что получил много полезных сведений, которыми я раньше не располагал. Ну, а о пути я мог разузнать и позднее, сегодня мне эти сведения были еще не нужны, но все, что я только что услышал, если только это окажется верным, могло принести мне неоценимую пользу. Благодаря сложившейся ситуации мы могли прийти к цели — победе над юма, не ожидая подкрепления мимбренхо. Да, чем больше я задумывался над этим, тем больше мне казалось весьма возможным то, что я раньше считал абсолютно невероятным, а именно, что мне удастся — одному и без всякой помощи Виннету и нашего отряда — добиться цели, и притом безо всякой борьбы, мирным путем.

Что же за создание была эта Юдит! Как холодно она приняла известие о смерти бывшего своего жениха! Простым щелканьем пальцев ответила она на сообщение о том, что его сожрали стервятники! Бедный Геркулес! Конечно, меня в какой-то степени примирило с этим легкомыслием то, что я ошибался в ее отношении к отцу. Он не был бесчувственно брошен ею, просто она думала, что тот находится в сносном положении. Хитрый Змей вызвал мою симпатию; судя по его словам, предложениям Юдит, он по своему характеру, к счастью, не оправдывал свое имя. Несомненно, с ним можно было вступить в переговоры. Он любил еврейку. Поэтому она теперь для меня сразу стала важной персоной и ценным объектом для обмена. Я решился заняться — хотя, возможно, общественность меня и осудит за это — работорговлей. Я хотел захватить Юдит, чтобы тем самым получить власть над Хитрым Змеем и его юма. Я сделал бы это сейчас же после его ухода, если бы не был убежден, что он находится поблизости.

Когда я вернулся в пещеру, мимбренхо не решился меня расспрашивать, а я посчитал ненужным рассказывать о своих успехах. Я только ему сообщил, что теперь мы будем спать, потому что вставать нам надо на рассвете. Потом я лег на свою попону и крепко заснул после такого напряженного дня, даже ни разу не проснувшись до назначенного времени. Мимбренхо, пожалуй, устал еще больше меня, но не подавал вида. Мне пришлось будить его, и он даже не сразу проснулся.

Теперь нам надо было исследовать подземный ход. Позаботившись о лошадях, мы принялись за дело. Выбравшись на наружную сторону осыпи, мы занялись тем, что снова прикрыли камнями вход в пещеру. Ведь мог же случайно сюда забрести какой-нибудь индеец.

Потом мы поднялись вверх, на другую сторону скального блока, чтобы снова карабкаться вперед. Отсюда мы могли взглянуть на индейский лагерь. Там не было видно никаких признаков жизни. Тем не менее мы соблюдали осторожность и передвигались ползком. Мы нашли впадины, о которых говорил Геркулес, и задержались возле одной из них. Он полагал, что я немедленно узнаю местность, и оказался прав. Он был так неопытен в подобных делах, что очень неумело прикрыл отверстие, и наметанный глаз сразу бы его заметил. Место это нельзя было увидеть из лагеря индейцев, поэтому мы смогли свободно передвигаться.

Когда мы осторожно удалили камни, то после этого образовалось отверстие, в которое смог бы пролезть даже очень большой человек, настолько оно широко было. Затем мы увидели сделанные Геркулесом ступеньки из камней и спустились по ним. Камни были обтесаны, что позволило мне предположить неиндейское происхождение подземного хода, или штольни. Ход шел не горизонтально — он заметно опускался в недра горы.

Прежде всего мы исследовали его правый отрезок. Все нужное для освещения мы принесли, разумеется, с собой. Уже через несколько шагов мы подошли к пропасти, на другой стороне которой находилась наша пещера. Лошади узнали наши голоса и подошли к обрыву. Они провели уже здесь ночь и поэтому не боялись находиться в пещере, но я не хотел, чтобы они находились так близко к пропасти, а поэтому отогнал их криками. Когда я приказал Хататитле: «Итешкош»[85], мой вороной повиновался, и жеребец Виннету сейчас же опустился рядом. Я был уверен, что до самого нашего возвращения они будут так же лежать.

Поблизости от края пропасти мы нашли четыре ямки, похожие на замеченные нами вчера. Значит, здесь раньше и в самом деле существовал мост для перехода. Потом мы вернулись назад, чтобы пойти подземным ходом вниз, в недра горы.

Ход достигал в высоту чуть больше человеческого роста, так что мне не пришлось нагибаться, а в ширину он составлял примерно три фута. На стенках сохранились следы металлических зубьев и крюков, временами попадались остатки шурфов. Было видно, что участки породы попрочнее взрывали при помощи пороховых зарядов. Значит, подземный ход был проложен белыми людьми. Большей частью он был проделан в скальных породах. Когда попадались трещины и расселины, проходчики применяли обтесанные камни.

Мы уходили все глубже под землю, не встречая ни одного препятствия. Воздух, несмотря на наши опасения, оставался вполне сносным. Еще одно обстоятельство заставило меня обратить на себя внимание: пламя факела не поднималось вертикально вверх, а чуть-чуть колыхалось, хотя и очень слабо, почти незаметно для глаза. Значит, в проходе поддерживалась циркуляция воздуха. Свежий воздух проникал из-за наших спин, устремляясь вниз по проходу. Раз уж воздушный поток куда-то направлялся, то где-то существовал для него выход. Неужели эта штольня сообщалась с шахтой? Это было вполне возможно, поскольку подземный ход шел в восточном направлении, к центру альмаденского скального блока, где, как я знал, и была расположена шахта.

Мы прошли уже более трехсот шагов, когда мимбренхо показал на вмурованный в стенку галереи камень.

— Надпись! — сказал он. — Но это не индейская надпись.

Когда я осветил это место факелом, то смог очень легко прочитать: «Alonso Vargas of. en min. у comp. A. D. MDCX1». Дополнив сокращения, я получил: «Alonso Vargas, offficial en minas у companeros, Anno Domini MDCX1», что в переводе на мой родной язык означало: «Алонсо Варгас, штейгер[86], и его товарищи, в год от Рождества Христова тысяча шестьсот одиннадцатый». Выходит, что прошло свыше двухсот пятидесяти лет, как этот испанский горняк проложил подземный ход. Я скопировал надпись, потому что до тех пор мне не было известно, что в те времена испанцы проникли так далеко в глубь Мексики, которую они называли Новой Испанией.

Мы двигались все дальше и дальше, пока подземный ход не окончился. Он настолько расширился и стал таким высоким, что кровлю поддерживала стена из неотесанных камней. Тем не менее пламя факела все еще тянулось вперед, за эту стену, хотя никакого отверстия в ней не было заметно. Когда я подошел к стене поближе, то увидел, что она представляет собой нечто вроде решета. Раствор, соединявший камни, был удален в тех местах, где углы камней соприкасались, причем образовались, или, точнее говоря, остались дырки, которые можно было обнаружить только после тщательного осмотра, да и то лишь при помощи воздушной тяги. При этом я заметил на одном из камней торопливо сделанную каким-то острым инструментом надпись: «Е. L. 1821». Буквы были, безусловно, чьими-то инициалами, а дата показывала, что в 1821 году проход был перекрыт стеной. Каковы были побудительные причины строителей перегородки, меня не интересовало. Вероятно, в то же самое время сняли и переброшенный над пропастью мост. Тогда же завалили галькой и пещеру, служившую одновременно входом в штольню. Дырки в стене оставили для того, чтобы позднее, когда шахта снова заработает, жизни подземных рабочих не угрожали бы ядовитые газы.

Что же теперь делать? Мы прислушались. За стеной не было никаких признаков жизни. Я осмелился постучать, но ответа не получил. Тем не менее мое сердце колотилось от радости и надежды, потому что я был убежден, что с той стороны стены окажутся мои соотечественники. Если предчувствия меня не обманывали, то я действительно мог освободить земляков, не навлекая никакой опасности ни на них, ни на себя. Значит, нужно было убрать стену. Но как? Мы должны были выломать несколько камней. Но чем? Других инструментов, кроме ножей, у нас не было. Их можно бы засунуть в дырки между камней, но строительный раствор был тверже железа, и после недолгой безуспешной возни мы пришли к убеждению, что нам придется трудиться, может быть, целый день, чтобы вынуть из кладки один-единственный камень. Тем не менее мы принялись за работу, тем более ничего другого нам и не оставалось, потому что днем мы не могли сюда проникнуть.

Работали мы до тех пор, пока не выгорели оба факела, взятых нами с собой, а потом еще некоторое время возились в темноте. Когда мы настолько устали, что нам потребовался отдых, мы вернулись назад, в пещеру, где лежали кони точно в таком же положении, какое они заняли по моему приказу. Теперь они смогли встать и получить немного корма. Мы тоже поели, а затем снова вернулись в штольню, запасшись несколькими факелами и множеством свечей. Взяли мы с собой и оружие, потому что его можно было применить как рычаг.

Выковырять раствор между двух камней казалось делом совсем несложным и неутомительным; но мы все же должны были часто прерывать работу, чтобы отдохнуть хоть несколько минут. Наконец мы смогли вытащить первый камень. Мои часы в этот момент показывали семь часов вечера. Я заглянул в образовавшуюся дыру. С той стороны стены царили полная темнота и глухое безмолвие. Второй камень потребовал от нас меньших усилий: он последовал за первым уже через два часа. А еще через час мы вынули третий камень. Было десять часов. К полуночи мы вынули уже семь камней, а к часу ночи мы смогли пролезть через отверстие, что сделали, конечно, с величайшими предосторожностями, не зажигая свечей. Мы даже потушили факелы, чтобы свет не проникал в отверстие.

Не заметив ничего подозрительного, мы все же отважились зажечь свечу и пошли дальше. Тогда мы увидели, что стены на этой стороне, не считая маленьких отверстий, так замазаны раствором, что их нельзя было отличить от окружающих скал.

Мы оказались в широком проходе с высоким потолком, который поддерживали естественные колонны — оставленные стоймя каменные блоки. Рудный пласт был давно выработан, добыча породы не велась, оттого-то и царила здесь ничем не нарушаемая тишина. Слабый поток воздуха уводил нас вправо, тем не менее мы сначала повернули налево, чтобы узнать, что остается позади нас. Прошли мы недалеко, потому что уже через несколько шагов галерея когда-то давно обрушилась. Масса рухнувшей породы преграждала путь, поэтому мы повернули назад, собираясь пройти по проходу вправо.

Тут мы вскоре увидели множество сложенного у стен инструмента. Казалось, мы попали в посещаемые людьми места. Поток воздуха становился ощутимее. Потом проход стал заметно расширяться, и мы оказались в четырехугольной камере, посредине которой стоял крепкий деревянный ящик, сколоченный из нижней и трех боковых стенок. На четырех углах ящика были укреплены сплетенные из ремней канаты, соединявшиеся с уходившей вверх цепью. Там, наверху, было отверстие несколько большего поперечника, чем размеры ящика. Отверстие это и было вертикальным стволом шахты, потому что поток воздуха уходил вверх. А ящик представлял из себя подъемник, который загружался с той стороны, где не было стенки. Вокруг было разбросано еще много различных предметов, на которые я не обратил никакого внимания, но зато заметил две сколоченные из дерева и очень грубо обработанные двери, снабженные могучими запорами. Одна располагалась прямо напротив галереи, из которой мы вышли, другая — по правую руку от нас. Видимо, они вели в ту часть рудника, где производились работы, потому что других ходов или штолен не было заметно.

Сначала мы повернули направо и отодвинули обе задвижки на правой двери. Мимбренхо держал факел. В тот самый момент, когда дверь открылась, из нее вывалилось прямо на меня какое-то существо женского пола, вцепилось всеми десятью пальцами мне в шею и пронзительно закричало по-немецки:

— Жалкий злодей! Ты опять здесь! Выпусти меня, или я тебя задушу!

Прием был не очень дружественным, но я не стал обижаться на него, потому что он явно предназначался не мне. Я оторвал руки этого разгневанного существа, в котором, к своему изумлению, признал еврейку, и крепко сжал их, не давая нежным пальчикам возможности меня душить, и ответил:

— Пожалуйста, фрейлейн[87], извольте заметить, что вы совершаете ошибку! У меня и в мыслях не было принять смерть от ваших нежных ручек.

Мимбренхо осветил мое лицо. Она узнала меня и воскликнула:

— Вы? Не может быть! Слава Богу! Вы не оставите меня здесь погибать!

— Нет. Я выведу вас на волю. Кто же посмел вас здесь запереть?

— Мелтон! Этот изверг, этот дьявол в человеческом облике.

— И как же он вас сюда затащил? Это же так трудно — доставить на такую глубину сопротивляющегося человека.

— Хитростью. Я пошла за ним добровольно. Мы спустились в деревянной люльке.

— Значит, он вам чего-то наговорил, возможно, пообещал показать отца?

— Да, именно это он и сказал; я должна была выпустить из шахты отца. А вы уже знаете, что его здесь заперли?

— Знаю. Я вообще знаю гораздо больше, чем вы предполагаете. Например, мне известно, что Хитрый Змей, молодой вождь юма, вчера говорил с одной дамой, которая привела его в такой восторг, что он наобещал ей драгоценных камней, золота, замок, дворец, множество красивых платьев да еще целую кучу слуг.

Она даже не покраснела, что непременно случилось бы с любой другой девушкой. Она ответила совершенно непринужденно:

— Вы с ним говорили?

— Нет.

— Он был у Мелтона?

— Этого я не знаю. Однако следует ожидать, что он еще придет к Мелтону, если до сих пор не был.

— Я ждала его и, когда увидела вас, то подумала, что это он вас послал, чтобы вы меня освободили. Но сначала я приняла вас за этого негодяя Мелтона.

— Но вы же так в него верили.

— Потому что он мне много всего наобещал.

— Да, золото и драгоценности, замок и дворец. И вы могли принять его обещания всерьез? Одно только обстоятельство, что он завлек сюда ваших земляков, загнал в шахту и заставляет работать на себя, могло вам сказать в полной мере, что ему совершенно не свойственна честность. Как вы, собственно говоря, представляли себе будущее этих бедных людей?

— Да не таким уж плохим. Они должны проработать здесь до тех пор, пока не добудут некоторое число центнеров ртути. Это не должно было растянуться на долгий срок, а Мелтон тогда бы стал очень богатым человеком, он бы всех отпустил на волю и при этом дал бы столько золота, что они могли бы жить, не работая, всю свою оставшуюся жизнь.

— И вы ему поверили?

— Да.

— Хм, на это нужно слишком много денег. Я вам расскажу, как все должно было произойти. Вредный рудничный воздух, плохое питание, вдыхание ртутных паров разрушили бы за короткий срок организм всех рабочих, и через два или три года никого из них не осталось бы в живых. Так совершилось бы гнуснейшее преступление, о котором только можно подумать, а вы стали бы при этом соучастницей.

— Два или три года? Так долго это не могло продлиться. Речь шла всего лишь о нескольких месяцах.

— За короткий срок невозможно стать таким богатым, чтобы такому множеству людей дать столько денег на беспечную жизнь до старости. И вы серьезно хотели стать его женой?

— А почему бы и нет?

— А теперь собираетесь замуж за Хитрого Змея?

— Да, назло Мелтону!

— А как же прежний ваш жених, который был вам так верен!

— Какое мне до него дело? Хотя, как мне сообщили, он теперь мертв.

— Да, и растерзан стервятниками! Кажется, у вас столь же жестокое сердце, как и у Мелтона, и я был бы рад снова запереть вас и предоставить собственной судьбе.

Я давно уже отпустил ее руки, так что она была свободна. Юдит все еще стояла между мной и дверью, но теперь она быстро проскочила мимо меня и закричала:

— Этого вы не сделаете! Ни один человек больше не запихнет меня в эту дыру!

— Ну, я вовсе не собираюсь приводить свои слова в исполнение. Вы получите свободу.

— Я получила бы ее даже в том случае, если бы вы снова меня заперли, потому что вождь юма наверняка придет и освободит меня.

— Если это ему по силам.

— Вы полагаете, что ему смогут воспрепятствовать? И кто же?

— Да Мелтон.

— Тот ничего не сможет сделать молодому индейцу. Вождь держит его в своих руках.

— Это вам вчера сказал сам вождь, но вполне возможно, что теперь Мелтон прибрал его к рукам. И если такое случится, вину за это будете нести вы.

— Почему?

— Это я скажу вам только тогда, когда узнаю, о чем вы говорили с Мелтоном. Хитрый Змей советовал вам испытать его. Ну, и как вы это проделали?

— Прежде скажите мне, откуда вы так хорошо все знаете? Вы утверждаете, что не говорили с вождем, но узнать то, о чем вы только что мне сказали, могли только от него.

— Я лежал за камнем, на котором вы с ним сидели, и все слышал.

— И вы на это решились? Если бы вождь вас заметил, он пристрелил бы вас или заколол бы.

— Такие дела не совершаются так быстро, как вы себе представляете. Если бы он меня заметил, то это было бы куда опаснее для него, чем для меня. Ну, так рассказывайте, как вы попытались проверить честность Мелтона.

— Так, как мне посоветовал вождь. Раз вы нас подслушивали, то должны бы знать об этом.

— Значит, вы высказали просьбу увидеть своего отца?

— Да, а он ответил, что я должна еще подождать, потому что мой отец необходим здесь, в шахте. Но я не позволила ему так просто от меня отделаться, я настаивала на своем и наконец пригрозила, что брошу его.

— И что он ответил?

— Он рассмеялся и сказал, что без отца никуда я не уйду. Тогда я сослалась на авторитет вождя.

— А, я так и подумал! Тем самым вы ему выдали свой сговор с индейцем.

— А чему это могло повредить? Он должен знать, что я, даже без отца, не окажусь такой уж беззащитной и беспомощной, как он думает.

— Но вы сейчас же поймете, что поступили не очень-то умно. Я предполагаю, что вы не просто назвали имя индейца в качестве своего защитника, но выболтали еще кое-что.

— Почему же мне не надо было отвечать, если он об этом спрашивал!

— Из благоразумия. Вы, вероятно, сказали ему, что Хитрый Змей сделал вам предложение и пообещал такие же богатства, как прежде Мелтон?

— Да, конечно.

— И что он хочет захватить Мелтона, если только тот причинит вам хоть какую-нибудь боль?

— Вот это-то я и хотела сообщить прежде всего.

— Тогда благодарите Бога, что я сюда пришел! Потому что Хитрый Змей никогда бы не вызволил вас из этой шахты.

— О, он бы обязательно меня отыскал.

— Он не сможет этого сделать. После того как вы были столь неосторожны и сообщили обо всем Мелтону, тот знает, как ему вести себя с краснокожим. Теперь он видит в нем не просто соперника, но и знает, что индеец ему не доверяет. За любое предостережение индейца Мелтон отомстит.

— Ничего страшного, потому что я знаю: Мелтон находится во власти юма и должен бояться их вождя.

— А я знаю, что, наоборот, ему и в голову не придет чего-то опасаться. Вы сами — лучшее тому доказательство. Он запер вас, несмотря на все, что вы сказали, и на все ваши угрозы. Это убедительно доказывает, что индейцев ему бояться не надо.

— Очень скоро он раскается в своих заблуждениях, потому что я рассказала ему о том, что Хитрый Змей будет ждать меня сегодня и станет искать, если я не приду.

— А, так вы думаете, что поступили очень умно, но на самом деле это было, пожалуй, самым глупым из всего того, что вы могли совершить, так как теперь Мелтон предупрежден об опасности и как следует подготовится к приему вашего краснокожего защитника. Надо ожидать, что тот теперь потребует такой же, по меньшей мере, помощи, как и вы.

— Вы, кажется, считаете, что Мелтон его захватит врасплох? Но тогда на него нападет все племя юма, которое будет мстить за своего вождя!

— Вряд ли так произойдет! Вы сами назвали Мелтона дьяволом в человеческом обличье, и он не так глуп, о чем вы могли бы судить по всему, что он сделал и делает. Он просто избавится от вождя, уберет его со своей дороги, а индейцы вряд ли когда-нибудь об этом узнают. Глупой болтовней вы подвергли своего краснокожего обожателя величайшей опасности, будьте в этом уверены.

— Если это действительно так, то я надеюсь, что вы его вызволите из этого положения! В данных обстоятельствах надо ожидать, что Мелтон прибегнет к самым худшим средствам.

— Вы вообще-то знаете, где находятся ваши соотечественники? Вы же должны были говорить об этом с Мелтоном.

— Мы часто говорили о них, но конкретно он ничего не рассказывал.

— Но люди же должны есть и пить. Кто заботится об их еде и питье?

— Мелтон сказал, что воды внизу достаточно, а кормить их должны двое индейцев.

— Что они получают на обед?

— Ничего, кроме кукурузных лепешек, которые я пекла вместе с индианками.

— Поскольку рабочие находятся здесь не добровольно, их должно содержать под охраной. Нужны также меры для пресечения попыток к бегству и для предотвращения нападений на сторожей. Какие здесь были приняты меры предосторожности?

— На них надели ручные и ножные кандалы.

— И как это Мелтон ухитрился завезти в такую глушь столько пыточных орудий?

— Привез с собой. У индейцев, доставивших нас на рудник, были для этого вьючные лошади.

— А могут ли эти несчастные работать в кандалах?

— Вероятно, но пока они еще не работают. Работа начнется только тогда, когда приедут еще несколько белых, прибытия которых ожидает Мелтон. Часть из них будет надсмотрщиками, другие являются специалистами в горном деле.

— Они приедут поодиночке или же все вместе?

— Насколько мне известно, все вместе.

— Теперь немцев охраняют всего двое. Могут наши соотечественники, несмотря на то, что скованны по рукам и ногам, быть опасными?

— Нет, потому что они заперты за очень крепкой дверью. Может быть, вы сможете взломать эту дверь?

— Думаю, что смогу.

— И тогда вы освободите пленников?

— Разумеется.

— А что будет с Мелтоном? Может быть, вы и ему позволите убежать?

— У меня он никуда не скроется, а будет повешен!

— Тогда я вам скажу, что надо делать. В открытую вы на него напасть не сможете, потому что он вас может просто убить.

— Этого я не боюсь.

— Напрасно. Вы не знаете, что он постоянно носит при себе два револьвера. Только у себя дома он их откладывает в сторону. Вам придется посетить его дома.

— Я рассчитывал на это, хотя и не боюсь его револьверов.

— Так вы знаете, где расположено его жилище?

— Нет. Я знаю только, что сначала надо спуститься в шахту, а потом уже добраться до его убежища. Но я надеюсь получить от вас подробную инструкцию.

— Я могу вам рассказать о дороге туда, потому что очень хорошо ее знаю. Ее построил некий Эусебио Лопес.

— Эусебио Лопес? Я уже встречал инициалы «Е. L.» — это должны быть первые буквы его имени и фамилии. Жилище Мелтона одновременно служит и укрытием, стало быть, оно не может быть очень большим по площади.

— О, оно достаточно велико. Там, наверху, в скале есть желоб, который и использовал Лопес. Он приспособил его под крытый переход, который начинается в шахте и ведет к жилищу. Желоб у своего конца, возле скальной стенки, становится очень широким, и Лопес перегородил его. Так образовалось много комнат, в которых мы и живем. Внешняя стена выглядит точно так же, как и скала, отчего снизу нельзя заметить, что наверху устроено жилище. Окнами служит дырки в стенах, совершенно незаметные издали.

— Как глубоко надо опускаться, чтобы добраться до прохода?

— Ступенек двадцать по приставной лестнице.

— Но вот здесь я вижу подъемный ящик, подвешенный на цепи. Можно предположить, что наверху есть какой-то вал или ворот, которым вытягивают ящик наверх?

— Да, там есть ворот.

— Значит, лестница, собственно говоря, как бы лишняя?

— Она ведет не на самый верх, а только до прохода. Если же кто захочет спуститься, тот должен воспользоваться подъемным ящиком.

— Хорошо. А теперь расскажите про жилище!

— Оно состоит из четырех комнат. Две расположены в конце прохода, а еще две — по обе стороны от него.

— В какой из них искать Мелтона?

— Вы пойдете прямо по проходу, справа расположена комната, в которой живут старые индианки. Я жила слева от прохода. После этого перед вами будут две двери, расположенные совсем рядом. За правой живут Уэллеры, а за левой Мелтон.

— Какие запоры на дверях?

— Замков там нет, потому что двери эти не деревянные, а сделаны из циновок, свисающих сверху.

— А какая у Мелтона постель?

— Он спит на полу, в переднем углу, слева.

— Кто вращает ворот, если надо привести в движение подъемник?

— Индеец, сторожащий возле входного отверстия шахты. Это… Слушайте!

Она прервала нашу беседу и повернулась в направлении вертикального ствола. Звякнула цепь, на которой был подвешен ящик, он шевельнулся, а потом мы увидели, как он медленно пополз вверх.

— Там еще не спят, — сказал я. — Почему ящик поднимают? Может, кто-нибудь хочет спуститься вниз?

— Конечно, — ответила она. — Теперь вы убедитесь, что были неправы, потому что вот-вот должен появиться вождь.

— И не думайте об этом! Если кто-то и спустится, то это будет либо Мелтон, либо старший Уэллер.

— Уэллера сегодня здесь не было.

— Где же он?

— Он отправился во главе многочисленного отряда индейцев наблюдать за вами и сообщить Мелтону, когда вы появитесь. Кажется, он вас не видел, иначе бы давно уже возвратился.

— Значит, теперь мы не должны его ожидать. Тогда сюда направляется Мелтон.

— Тогда у вас появится хорошая возможность расправиться с ним.

— Смогу ли я это сделать, будет зависеть от обстоятельств. Надо быть осторожными. Уэллер тоже мог вернуться, и тогда они, возможно, спускаются вместе. Значит, нам надо будет подождать. Поэтому я должен попросить разрешения на время снова запереть вас.

— Запереть? — спросила она испуганно. — Этого я не позволю. Я безумно рада, что вырвалась оттуда.

— Даю вам честное слово, что вы наверняка выйдете на свободу. Мне надо знать, кто сюда спускается и почему он это делает. Поэтому пришелец должен все здесь найти в полном порядке, чтобы не догадаться, что у вас были гости.

Она ни за что не хотела соглашаться, но в конце концов уступила, хотя и не без сильного сопротивления. Я закрыл за ней дверь, а потом спрятался вместе с мимбренхо за кучей поленьев, сложенных у начала старого, заброшенного подземного хода. Разумеется, мы погасили свет.

Я не смог бы ни минуты дольше разговаривать с сопротивлявшейся еврейкой, потому что, едва мы спрятались, как подъемный ящик уже стал опять опускаться. Шум нарастал, появилось пятно света, снова стал виден ящик, затем он опустился на землю. В нем стоял Мелтон, а у пояса его висел фонарь. Мелтон вышел из незамкнутой клети, наклонился над ней и что-то вынул оттуда. В этом предмете, хотя он и был довольно далеко, я без труда узнал связанного человека. Здесь, в темном сдавленном стенами пространстве, каждый звук усиливался, поэтому я отчетливо слышал каждое слово, насмешливо брошенное Мелтоном связанному:

— Ты так тоскуешь по своему Белому Цветку, поэтому я и привез тебя сюда, чтобы показать ее. Смотри!

Он подошел к двери, за которой находилась еврейка, открыл ее и крикнул внутрь:

— А ну-ка выходите оттуда, фрейлейн! Будьте так любезны! Вас ожидает сюрприз.

Юдит вышла. Он подвел ее к лежащему на земле индейцу и спросил:

— Вы его узнаете? Надеюсь, вы еще помните, кто это такой!

— Хитрый Змей! — вырвалось у нее. — Вы его связали!

— Да, мне это удалось! Вы же видите, что за герой, этот ваш новый любовник. Он пришел расправиться со мной и освободить вас, а вот теперь сам оказался внизу. Он никогда больше не увидит солнце. Вы слишком много мне рассказали о нем, чтобы я сохранил индейскому вождю жизнь.

— Вы хотите его убить? — ужаснулась она.

— Убить! Что за выражение! Разве можно называть убийством то, что я немножко подержу его под землей и предоставлю ему такую постель, что он быстро заснет? Ну, а если он потом не проснется, то это уж его дело.

— Значит, хотите замуровать заживо!

— Да, если вам доставляет удовольствие употребить именно это выражение.

— Чудовище!

— Не стоит так горячиться! Я уже доказал вам, что чудовищем не являюсь. Наоборот, я терпеливый человек и даже очень добросердечный. Вы любите краснокожего джентльмена, и он вам предан. Значит, прежде чем он умрет, вы пробудете вместе часа два или три. Дайте-ка сюда свои руки, я завяжу их за спиной, иначе вы злоупотребите моей добротой и развяжете своего обожателя.

Она помедлила немного и сказала:

— Только не думайте, что вы безнаказанно сможете делать все, что захотите! Юма отомстят за своего вождя.

— Это им и в голову не придет. Они же не знают, кто его похитил.

— Но они же знают, что сейчас он у вас. Да и сторожа его видели.

— Они увидят, как он уйдет. Там, наверху, так темно, что вполне возможно ошибиться, приняв его за меня, но может быть и другая версия. Чтобы теперь спуститься, я должен был разбудить сторожей. Потом они опять улягутся спать и должны будут поверить, что во время их сна вождь ушел. Ну, подавайте-ка руки, да побыстрее! Говорю это вам в последний раз!

В руках у него был ремень. Мне и в самом деле было любопытно, что же произойдет дальше. Она знала, что я рядом и должен буду ей помочь. Но точно так же она знала, что я должен буду освободить ее, если она позволит Мелтону связать свои руки. Подчинится она ему или позовет сейчас на помощь меня, это мне было безразлично. Она протянула ему руки и сказала:

— Вот, свяжите меня! Я не хочу с вами бороться, потому что мне страшно прикасаться к вам. Но от наказания вы не уйдете!

— Вы хотите быть пророчицей, Юдит? Это неблагодарное занятие, потому что ваши пророчества не всегда сбываются.

Он связал ей руки за спиной и втолкнул в темное помещение, где она находилась прежде. Она вела себя спокойно. Потом он втащил внутрь индейца, закрыл дверь и задвинул засов. Затем он немного постоял, приложив ухо к двери и прислушиваясь. Свет от фонаря падал ему на лицо. Выражение его физиономии было дьявольским. Потом он забрался в подъемный ящик и, дернув за свисающий шнур, подал знак наверх, по которому подъемник медленно оторвался от земли. Свет исчез, а вместе с ним и шум, издававшийся ящиком, который терся о стенки вертикального ствола шахты.

Я считал Мелтона более осторожным и умным, чем он теперь показал себя. Я бы на его месте удивился поведению Юдит. Оно бы возбудило у меня подозрения. Я сейчас же попытался бы убедить себя, что есть какая-то причина для такого спокойного ее поведения, и постарался бы узнать эту причину. Он этого не сделал, что было не в пользу его ума и проницательности.

Мой мимбренхо, с тех пор как мы пробрались за стену, еще не сказал ни слова. Но теперь он настолько удивился моему поведению, что не смог молчать, и, когда мы поднялись из-за поленницы, сказал:

— Белый, которого мы хотели захватить, был здесь. Мы могли его поймать. Почему же Олд Шеттерхэнд позволил ему уйти?

— Потому что я уверен, что он от меня никуда не денется. Позже его страх только усилится.

Я снова зажег свет и опять направился к двери, чтобы открыть ее. Еврейка стояла прямо за ней и прислушивалась. Она быстро вышла, глубоко вздохнула и сказала:

— Слава Богу! А я уже стала опасаться, что вы не придете!

— Если я что обещаю, то слово держу. Вы говорили с вождем?

— Нет, мы не сказали ни слова друг другу. Слишком много бед на нас свалилось. Вы слышали, что сказал Мелтон?

— Да, я все слышал.

— Как легко он мог вас обнаружить! И тогда я бы никогда не вырвалась отсюда.

— Нет уж, если бы мы встретились, то он бы не вырвался из моих рук. Так как вы еще не переговорили с Хитрым Змеем, то я ему кое-что объясню. Как хорошо, что он попался Мелтону. Тем самым этот негодяй дал мне в руки козырь, которым будет побита его собственная карта.

Я подошел к индейцу и перерезал связывающие веревки. Он быстро выпрямился и спросил еврейку:

— Кто этот бледнолицый, который оказался в шахте, но раньше не появлялся в нашем лагере.

— Мой краснокожий брат скоро узнает, кто я такой, — ответил я вместо девушки. — Он не мог понять того, что сказал Мелтон белой дочери, потому что их разговор шел на чужом языке. Поэтому я спрашиваю его, знает ли он, что собирался с ним сделать Мелтон?

— Я знаю это. Я должен был умереть — он хотел похоронить меня здесь, под землей.

— Мой краснокожий брат полагает, что он осуществил бы на деле свой замысел?

— Он, сделал бы это, чтобы чувствовать себя в безопасности.

— А что стало бы с белой девушкой, которую Хитрый Змей пожелал взять в свой вигвам?

— Она тоже бы умерла здесь, под землей, сгнила, как и другие переселенцы, ни один из которых не должен больше увидеть белого света.

— Тогда мой краснокожий брат ошибается, потому что все они окажутся на свободе уже на следующее утро. Я выведу их из шахты.

— Мелтон на это не согласится!

— Он может не давать свое согласие, потому что я у него не буду спрашивать разрешения. Я пришел освободить всех пленников, как я уже дал свободу тебе.

— Пока я еще нахожусь в плену, так как мне не выйти из шахты.

— И ты не видишь из своего положения выхода? Тебе надо только подождать, пока Мелтон снова не спустится вниз. Он не подготовлен к встрече с тобой, и ты очень легко с ним справишься. Впрочем, и это совсем не обязательно, потому что я выведу Хитрого Змея и белую дочь из шахты неизвестным им путем. После этого мой брат может сделать ее своей скво и строить для нее дворец и замок.

Моя личность, мое здесь присутствие и каждое мое слово были для него загадочными. Меня очень забавляло то выражение удивления, с которым он смотрел на меня.

— Мой белый брат знает неизвестный мне выход из шахты? — спросил он. — Он знает также, что я люблю Белый Цветок и что я ей обещал? Не хочет ли он сказать мне, кто он такой?

— На языке юма мое имя звучит как «Таве-шала».

— Таве-шала, Олд Шеттерхэнд! — вырвалось у него; он отступил на два шага и уставился на меня как на привидение. — Олд Шеттерхэнд здесь, среди нас, в этой шахте!

От изумления он просто лишился дара речи.

— Если ты мне не веришь, спроси белую дочь. Я сопровождал ее и всех переселенцев от самой Большой Воды в горы, чтобы узнать, что задумал сделать с ними Мелтон, и освободить их из его рук.

— Олд… Шеттер… хэнд, враг нашего племени! В нашем лагере, в самом сердце Альмадена!

— Ты ошибаешься, врагом вашего племени я никогда не был, а был другом всех индейцев.

— Но ты же убил Маленького Рта, сына нашего верховного вождя!

— Он сам меня к этому вынудил, потому что хотел убить вот этого юного воина мимбренхо, которого ты видишь перед собой, его брата и его сестру.

— Большой Рот поклялся убить тебя!

— Об этом мне известно, но разве это служит причиной для тебя стать моим смертельным врагом?

— Я должен повиноваться Большому Рту!

— Ты не прав, в этом деле твой вождь должен сам разобраться, а ты здесь ни при чем. Большой Рот должен сам уладить свои отношения со мной, и в помощниках он не нуждается. Я тебя освободил, доказав тем самым, что я не враг юма. Если бы я был им, то убивал бы всех ваших воинов, которых я повстречал, начиная с асиенды Арройо и до этой скалы. Я за это время пленил человек сорок твоих соплеменников.

— Взял… стольких… моих братьев… в плен! — повторил он удивленно. — Где же они сейчас?

— В отряде наших союзников — мимбренхо, с которым я прибыл в Альмаден.

— Эти мимбренхо находятся вместе с тобой?

— Нет. Они ожидают моего возвращения внизу, оставаясь под командованием великого Виннету. Они находятся там, где вы их никогда не найдете. Я поехал вперед с одним молодым воином, чтобы изучить обстановку в Альмадене, и намерен освободить всех бледнолицых, которых я обнаружу в шахте, под землей, не прибегая к помощи какого-нибудь другого человека.

Выражение неописуемого изумления все еще не сходило с лица индейского вождя. Он никак не мог подобрать слов для ответа. Я же продолжал:

— Нам будет нетрудно победить юма, охраняющих доступ в Альмаден, но я хотел бы обойтись без кровопролития. Хитрый Змей может мне сказать, останутся ли его воины моими врагами или они обратятся в моих друзей!

Индеец показался мне честным человеком еще вчера, когда я услышал его разговор с еврейкой, поэтому я вел себя с ним совершенно не так, как собирался, да и его теперешнее поведение произвело на меня хорошее впечатление. У него был необыкновенно выразительный взгляд. Он смотрел на меня, почти не отрывая глаз, и в течение нескольких минут размышлял, а потом решился ответить:

— Так как Олд Шеттерхэнд убил сына моего вождя, то я должен быть его врагом. Но Олд Шеттерхэнд спас меня и Белый Цветок, поэтому мне хочется предложить ему свою дружбу. Я не могу делать то, к чему стремится мое сердце, но также не могу совершать то, что мне повелевает долг. Я не могу быть другом Олд Шеттерхэнда, но и не могу стать его врагом. Он может со мной делать все, что захочет.

— Хорошо! Мой брат очень искренне выразил свои чувства. Значит, он примирится с тем, что я за него решу?

— Да. Здесь мне была суждена верная смерть, поэтому возьми у меня жизнь, и я не стану защищаться!

— Твоя жизнь мне не нужна, а вот свободу твою я возьму, по крайней мере — на некоторое время. Ты согласен рассматривать себя в качестве моего пленника?

— Да, я согласен на это.

— Надо ли мне снова связывать тебя, чтобы быть уверенным, что ты не сбежишь?

— Хочешь — связывай, хочешь — нет, я все равно останусь возле тебя, пока ты мне не скажешь, что я вновь свободен. Но после этого ты не сможешь ничего больше от меня потребовать. Полезным я тебе быть не смогу и никаких сведений давать не буду.

— Хорошо, значит, мы договорились. Ты считаешься моим пленником и будешь выполнять мои указания. Для исполнения моих планов мне твоя помощь не нужна.

Я развязал еврейке руки и отправился на поиски других узников. Помещение, в котором содержалась Юдит, было маленьким. Там, видимо, начали проходку штрека, да скоро прекратили это занятие, потому что в этом направлении ничего ценного в породе не обнаружили.

Значит, других пленников надо было искать за второй дверью. Когда я открыл ее, мы оказались в вырубленной в скале камере, откуда в различных направлениях расходились три штрека. Воздух здесь был спертым, дышалось тяжело, воняло серой. Два прохода оставались незапертыми, а третий перекрывала дверь с двумя засовами. В дверь эту был вделан глазок, какими обычно снабжаются тюремные двери. Я откинул заслонку, пытаясь заглянуть внутрь, но сейчас же отшатнулся, потому что в нос мне ударил такой смрад, какого нельзя было вынести, а стоило мне поднести к отверстию факел, тот чуть было не погас.

Но когда я отодвинул засовы и открыл дверь, стало еще хуже. Спертый воздух вырвался оттуда, и его запах нельзя было и описать. Сравнить с ним затхлость, царившую в трюмах печально известных кораблей, перевозивших через океан черных рабов, просто нельзя. Тот гнилой аромат мог бы показаться чистейшим озоном, а то и духами.

Дверь прикрывала собой ход с очень низким потолком. Чтобы в нем передвигаться, я вынужден был согнуться, и тем не менее, как я увидел, он дал приют очень многим людям!

Переселенцы лежали поодаль от двери — мужчины, женщины, дети, все вперемешку. Когда на них упал отблеск наших факелов, то они поднялись, и послышался звон цепей. Дети от страха расплакались, женщины просили хлеба, мужчины произносили проклятья, злобно покрикивая на меня и стараясь вытолкнуть меня из своей тесной тюрьмы. Поднялись скованные цепями кулаки — это был момент величайшего возбуждения. Но мне достаточно было только сказать несколько слов, и грозящая мне опасность сменилась всеобщим дружелюбием. Люди радовались, они обнимали меня, несмотря на свои оковы. Каждый из них хотел пожать мне руку, кое-кто даже поцеловал меня, а многие от счастья заплакали. Не скоро я их успокоил до такой степени, что они смогли отвечать на мои вопросы.

Вождь смотрел на это зрелище издалека. Когда объятия прекратились, индеец воспользовался паузой, подошел ко мне и сказал:

— Хотя Олд Шеттерхэнд говорил, что от меня никакой помощи не надо, но я только хочу сообщить ему: там, в щели, спрятан ключ, которым можно отомкнуть кандалы.

Будучи, в сущности, полудиким человеком, он не смог вынести вида страждущих, и доброе сердце подтолкнуло его сделать мне ценное признание. Правда, я бы и без него нашел этот ключ, потому что убедил себя, что искать его надо поблизости от того места, где находятся запертые люди.

Пленники помогали один другому: не прошло и пяти минут, как кандалы были сброшены в кучу. И сразу же освобожденные устремились вон, на волю. С большим трудом мне удалось убедить их соблюдать спокойствие. Шум не должен был потревожить Мелтона, не должен был привлечь его внимания к происходящему. Мы, конечно, не могли знать, каким будет сопротивление, поэтому я распорядился, чтобы люди уносили с собой брошенный инструмент, прежде всего — молотки и кирки, которые можно было использовать как оружие.

В первые минуты свободы охваченные радостью люди вовсе не обращали внимания на индейца, но потом они пригляделись к нему и узнали вождя, им было известно, что это Хитрый Змей, знали они и его роль в совершенном над ними злодеянии. Они захотели моментально отомстить своему врагу, и мне стоило большого труда удержать их от немедленного самосуда. Но я успокоил их, объяснив, что вождь является заложником и в таком качестве может быть им весьма полезным.

Мы отправились к нашей пещере. Поскольку идти пришлось гуськом, шествие наше значительно растянулось. Все огни были зажжены, в том числе — шахтерские лампы, развешанные по стенам. Конечно, мы не могли попасть прямо в пещеру, так как ее от нас отделяла пропасть. Нам пришлось сначала выйти наружу через уже описанный ход. Я выбрался из подземного хода последним, и отверстие было тут же заложено камнями. Потом мы пробрались по промоине в пещеру. Она оказалась достаточно обширной, чтобы вместить всех.

Было три или четыре часа ночи, то есть самое время подумать о том, как обезопасить всех от Мелтона. Нам надо было много порассказать друг другу, о многом порасспросить, но это пришлось перенести на более поздний срок, потому что мы должны были оставить Альмаден еще до того, как рассветет. Я отобрал десяток мужчин поздоровее: они должны были сопровождать меня и мимбренхо. Оставшимся я строго-настрого запретил покидать пещеру, потому что это могло нас выдать. Они пообещали выполнять мои распоряжения. О Хитром Змее я больше не беспокоился, так как был убежден, что он сдержит свое обещание. И даже в том случае, если индейцу вдруг придет в голову мысль о побеге, я был уверен, что те бывшие его пленники, среди которых он оказался в пещере, скорее убьют вождя, чем позволят ему уйти.

Путь на плато мне не надо было искать: каждый из десяти сопровождавших меня спутников был хорошо знаком с этой тропой. Мы без приключений забрались наверх. Находившиеся там сторожа особого беспокойства у нас не вызывали. Конечно, они могли нас услышать, но и тогда бы наверняка предположили, что это идут друзья.

У дома над входом в шахту было не только дверное отверстие, там имелись еще и оконные проемы. Через них проникал слабый свет — это было хорошо, так как мы могли видеть, куда нам следует направиться.

Мы шли напрямую к домику, старясь побыстрее добраться до него, нисколько не заботясь о том, чтобы приглушить шаги. Трое индейцев, лениво развалившихся там на земляном полу, вскочили, но тут же, даже не успев предпринять мер для собственной защиты, были опрокинуты и связаны собственными поясами. Вначале им заткнули рты, а потом пленников оттащили подальше от дома, так что увидеть их из помещения стало невозможно. Десять моих людей должны были усесться возле них. Такое распоряжение я отдал, подумав о Мелтоне, который не должен был знать истинного положения дел.

Я считал, что для взятия его в плен никакой помощи мне не понадобится, но на всякий случай взял с собой маленького мимбренхо, на которого в подобном случае я полагался больше, чем на всех десятерых белых, вместе взятых, поскольку они не были знакомы с превратностями военных схваток…

В доме мы обнаружили несколько шахтерских ламп. Одну из них я зажег и укрепил за петлю своего жилета. При этом я в случае необходимости мог прикрыть лампу полой куртки. Я ожидал увидеть здесь, в домике, ворот подъемника, но его не оказалось, значит, он должен был находиться ниже, и я больше не стал ломать себе над этим голову. Из входного отверстия высовывалась несколькими ступенями приставная лестница. Я стал спускаться по ней, а мимбренхо последовал за мной.

Наверху отверстие было гораздо шире, чем внизу. Когда лестница кончилась, мы оказались в просторном помещении. Здесь и находился ворот. Стоило только привести в движение маховое колесо, как массивный вал начинал наматывать на себя цепь. Подъемник находился еще наверху. По трем стенкам помещения были расставлены различные нужные в руднике предметы, а с четвертой стороны оставалось широкое свободное пространство — здесь-то и начинался тот самый переход, который мы искали. Мы проскользнули в него. Все вокруг было тихо; мы осторожно пошли вперед.

Я прикрыл лампу и только время от времени освещал ее светом наш путь. Подземная галерея была длинной, казалось, что у нее просто нет конца. Наконец справа мы увидели дверь, а слева — другую. Они были занавешены циновками. Казалось, что обитатели дома-убежища спят, но в этом я ошибся, потому что, когда мы прошли на несколько шагов дальше, я услышал разговор. Перед нами оказались две рядом расположенные двери. Голоса раздавались за левой из них, то есть в комнате Мелтона. Мы неслышно подошли к двери, и я немножко приподнял прикрывавшую вход циновку. Посреди комнаты стоял грубо сколоченный стол, на котором лежали два револьвера и нож. Кроме стола, в комнате я заметил несколько сколоченных из обрубков дерева стульев или, правильнее сказать, табуреток. На стене висело два ружья, а радом с ними лежала большая кожаная сумка, в которой, вполне возможно, находились патроны. Мелтон сидел за столом на табуретке и говорил с индианкой, представлявшей собой образец человеческого уродства. Она стояла между столом и дверью. В тот самый момент, когда я заглянул в комнату, Мелтон сказал, пользуясь, как уже много раз было упомянуто, словами из разных языков:

— Вам обеим будет, пожалуй, ее жаль, после того как ты так много узнала о том, что я хочу с нею сделать?

— Жаль? — ответила она картаво. — Да мы будем рады! Она терпеть нас не могла, да и мы ее — тоже.

Я догадался, что речь, конечно, шла о Юдит.

— Тогда вы еще больше обрадуетесь, если я скажу тебе, что она больше никогда не выйдет наверх». Теперь вы снова станете полными хозяйками в доме. Если вы будете верно служить мне, я буду вам хорошо платить.

— Мы верны вам, сеньор, потому что вы обещали заботиться о нас и сдержите слово. Если бы вы только смогли защититься от врагов, нападения которых вы ожидаете!

— О, об этом я совершенно не беспокоюсь. Они, видно, сошли с ума, если отправились в Альмаден. Впрочем, они никогда не доберутся до него, потому что мы, как только получим сообщение от разведчиков, выступим им навстречу и всех, до единого человека, уничтожим.

— Но мы слышали, что среди них находятся знаменитый Виннету и весьма отважный белый воин. Этого воина я не знаю, но Виннету не так-то легко победить. Военным умением и хитростью он превосходит других воинов. Если ему удастся выманить наших людей отсюда, а потом он нападет на беззащитный Альмаден?

— Это ему никогда не удастся. Ну а если невозможное все-таки случится, вы знаете, что вам делать. В шахту не должен попасть ни один чужак: никто не должен видеть пленников. На такой случай лежит возле вала нож. Но до этого дело никогда не дойдет, потому что даже если нас победят под Альмаденом, то такую крепость, как скала, ни за что на свете не взять штурмом. И мы уж приложим все силы, чтобы сюда не ступили ни Виннету, ни тот белый, о котором ты говорила.

Больше слушать я не хотел, потому что времени у нас было немного, поэтому я отдернул занавеску в сторону, вошел в комнату и сказал:

— Тут вы глубоко заблуждаетесь, мастер Мелтон, ибо мы уже здесь, как вы видите!

Одновременно я молниеносно схватил револьверы и нож, встав таким образом, что к ружьям Мелтону пришлось бы пройти мимо меня. Он прыгнул от меня, как от привидения.

— Олд Шеттерхэнд! Тысяча чертей! — закричал он. — Тогда и Виннету тоже здесь. Пошла, старая ведьма! И делай свое дело, потому что вот он, тот белый, которого ты опасалась!

Последние слова были обращены к индианке. Она попыталась ускользнуть, но я схватил ее и отбросил назад, так что она шлепнулась на постель. В то же самое время в комнату вошел мимбренхо, чтобы задержать женщину. Она попыталась вырваться, а когда это не удалось, она закричала что есть мочи, повторяя несколько индейских слов, из которых я понял только два, а именно «ала» и «аква». Первое, пожалуй, было женским именем, а второе означало «нож». Это было, вероятно, обращение к другой старой индианке, находившейся здесь же, рядом. Та должна была совершить все, в чем мы помешали первой старухе. Но теперь я не мог уделять внимание ни индианке, ни ее крикам, потому что целиком был занят Мелтоном, который, воспользовавшись замешательством, схватил табуретку, единственное оставшееся у него для обороны оружие, и, размахивая ею, стал наступать на меня. Выкрикивая страшные проклятия, он собирался обрушить эту табуретку мне на голову, но я успел нагнуться, схватил Мелтона, приподнял его и швырнул об стену, да так, что он рухнул без сознания на землю. Тут в коридоре раздался второй женский голос. Мелтон очнулся и хотел было подняться, но я крепко держал его за шею. Он попытался оттолкнуть меня ногами, но и это ему не удалось. Помощи мне никакой не требовалось, однако маленький индеец подошел к нам. Перед этим он крепким тумаком оглушил старуху и собирался вмешаться в схватку. В углу комнаты были сложены несколько лассо, одним из них мимбренхо связал Мелтона, пока я крепко держал его: сначала он спутал ноги, а потом прикрутил к телу руки. Теперь Мелтон был для нас безопасен, и я приказал своему спутнику:

— Оставайся здесь! Я должен выйти, потому что слышу шум, там снаружи, кажется, что-то происходит.

В тот самый момент, когда я покидал комнату, звякнула цепь у ворота. С лампой в руках я помчался вперед. Когда я подбежал к вороту, возле него стояла старуха, а с вала сматывалась цепь. Я успел заметить, что цепь не просто была намотана на вал, а еще и привязана к нему крепким плетеным ремнем. И прежде чем я успел помешать, старуха перерезала ремень, цепь с тяжелым грохотом упала в шахту — теперь никто не мог вытащить ее наверх.

Только теперь я понял значение слов, сказанных чуть раньше Мелтоном: «Вы же знаете, где лежит нож и что вам нужно делать».

На тот случай, когда опасность разоблачения покажется весьма значительной и некому будет от нее избавить, женщинам было приказано быстро смотать цепь и перерезать ремень. Лестница вела только до ворота, дальше вниз можно было попасть лишь на подъемнике. Если же тот лежал вместе с цепью внизу, то попасть на дно шахты становилось невозможно: пленные должны были умереть, и тайна их заключения исчезла бы вместе с ними. Я бы не поверил, что Мелтон, несмотря на всю подлость своей натуры, решится на такое дьявольское дело.

Я содрогнулся от ужаса. Как хорошо, что я нашел штольню! При одной мысли, что без такого выхода бедные мои соотечественники оказались бы внизу в безвыходном положении, я похолодел. Тут я увидел, что женщина направляется к лестнице. Я схватил ее за руку и, преодолевая слабое сопротивление, потянул в проход, а потом в комнату, где лежал Мелтон. Когда тот увидел, что мы входим, он бросил на старуху испепеляющий взгляд и спросил:

— Цепь внизу?

— Да, — кивнула она, злорадно ухмыляясь.

Тогда Мелтон расхохотался и с насмешкой в голосе обратился ко мне:

— Один лишь черт знает, как вы сюда попали, мастер. Вы, конечно, захватили меня врасплох, только цели своей все равно не достигли.

— Какой цели? — спросил я, вызывая его на откровенность.

— Вы знаете ее гораздо лучше меня. Я поостерегусь говорить вам какие-либо слова, которые позднее вы сможете использовать против меня.

— Я ищу работников с асиенды Арройо. Где они?

— Я ничего про них не знаю. Можете поискать сами. Они направляются в Альмаден, но еще сюда не прибыли. Я перегнал их по дороге.

— А почему вы хотели сбросить цепь в шахту?

— Я? Но вы же сами видели, что это сделала женщина!

— Потому что вы ей приказали.

— Вы что-то об этом знаете? Ну, тогда спросите ее сами! Она весьма охотно расскажет вам обо всем, что вы захотите узнать. Но вас я вполне серьезно прошу освободить меня! Альмаден принадлежит мне, здесь я хозяин, я приказываю, и если вы немедленно меня не освободите, то будете отвечать за последствия!

— Ну, никаких последствий я не боюсь. Что же касается вас, то о том, следует ли когда-нибудь вас освободить, решит суд.

— Суд? Да вы с ума сошли! Где же вы найдете здесь суд?

— Судья уже в пути. Сначала надо будет узнать, кто подговорил юма напасть на асиенду Арройо и сжечь ее дотла. Потом следует заняться судьбой переселенцев. Я думаю, что они, когда мы их найдем, смогут сообщить очень много ценного про вас.

— Ну что же, тогда мне только остается пожелать вам, чтобы они нашлись, — рассмеялся он, — и чтобы вы в этом отношении оказались удачливее меня, потому что я их не видел с того самого момента, когда простился с вами на асиенде.

— Но ведь они движутся в направлении Альмадена, а так как здесь я все уже сделал и нужно теперь возвращаться на асиенду, то, пожалуй, смогу их встретить. Так как вы будете сопровождать меня, что само собой разумеется, то вы получите удовольствие поприветствовать их и сами убедитесь в их благополучии.

На его лице появилась уже неоднократно мною виденное дьявольски насмешливое выражение. Он был убежден, что мы по пути не встретим переселенцев, так как они находятся глубоко под землей. Он знал, что там их ожидает неминуемая смерть и они никогда не смогут свидетельствовать против него. Конечно, его «предприятие» с даровой рабочей силой лопнуло, но если ему удастся уйти от наказания, то он надеялся набрать где-нибудь еще новых наемников. Такой или подобный ход мыслей подсказал ему следующий ответ:

— Меня должно радовать, сэр, что я, услышав ваши слова, получил доказательство, что вы вторглись сюда противоправно и безо всякого основания, совершив надо мною насилие. Теперь вы можете подумать о последствиях своего поступка!

— Последствие может быть лишь одно — и это будет кусок веревки вокруг вашей шеи. У меня достаточно доказательств, что вы замешаны в нескольких преступлениях, я даже думаю, что мне удастся заполучить в свидетели индейцев юма.

— Попытайтесь! — усмехнулся он.

— Разумеется, попытаюсь. Думаю, что найду и кое-какие другие факты против вас. Так как вы стали наследником асьендеро, то он передал вам контракты, подписанные моими соотечественниками. Должна быть при вас и купчая, подписанная в Уресе доном Тимотео. Надеюсь, есть при вас и другие документы и письма, и вас ожидают большие неприятности, если они попадут в мои руки. Мне, пожалуй, не надо будет убеждать вас сказать мне, где эти документы находятся?

— Спрашивайте об этом, сколько захотите, ничего против не имею!

— Да, но вы же мне не ответили на вопрос. Придется нам оставить бесполезные речи и лучше заняться поиском.

— Ищите, где хотите! Мне очень интересно, куда вы сунете свой нос, чтобы потом, не добившись успеха, убрать его назад.

Сначала я осмотрел всю одежду Мелтона, но ничего не нашел. Потом обыскал карманы других находившихся возле постели вещей — с тем же результатом. Главное я оставил на более позднее время, а пока отправился в другие комнаты. В помещении Уэллеров искать было нечего. В комнате Юдит и у старух индианок хранились запасы пищи, которых нам должно было пока хватить. Когда я, не достигнув цели, вернулся к Мелтону, он насмешливо спросил:

— Ну, как успехи с поисками, мастер? Ведь не подлежит никакому сомнению, что знаменитый Олд Шеттерхэнд всегда находит то, что ищет, стоит ему только понюхать воздух!

— Верно, сэр, и дальнейшие поиски не доставят мне никакого труда. Мой юный спутник может заняться этим делом вместо меня. Пусть он немного постучит по стенкам. Конечно, мы услышим звук пустого пространства. Люди вашего типа привыкли устраивать подобные тайники.

— Прикажите ему стучать, сколько вам нравится, меня это даже немного позабавит.

Я был убежден, что он прихватил с собой упомянутые документы и другие важные вещи, надо было только отыскать их. Поиск я доверил мимбренхо, чтобы внимательно понаблюдать за Мелтоном. Каждый криминалист знает, что при обыске помещения выражение лица и глаз хозяина служит почти верным указателем. Очень тихо я проинструктировал мальчишку-индейца о том, как найти укрытый в стене или в полу тайник, а потом, когда я кашляну, быстро отдернуть руки от этого места, но почти сразу же опять к нему приблизиться. Он вел себя в точном соответствии с моими указаниями. Я притворился, будто все мое внимание занято его действиями, но на самом деле не сводил глаз с Мелтона, а чтобы он этого не обнаружил, устроился так, что лицо мое оставалось в тени.

Мелтон очень внимательно наблюдал за мимбренхо, но чем ближе краснокожий подбирался к постели, тем напряженнее становилось его лицо. Когда мальчишка подошел вплотную к постели, я кашлянул. Он отошел в сторону, и сейчас же на лице Мелтона промелькнуло удовлетворение. Эта уловка повторилась несколько раз, и я убедился, что тайник находится в постели или радом с ней. Поэтому, когда мимбренхо в очередной раз приблизился к постели, я не кашлянул. Тогда он занялся проверкой постели. Я увидел, каким озабоченным стало лицо Мелтона и как он обрадовался, когда мальчишка ничего не нашел и пошел дальше.

Теперь я был уверен, что искать необходимые документы надо на полу под постелью, и приказал прекратить дальнейшие поиски, потому что я на всякий случай решил сделать так, чтобы Мелтон не узнал об удачном исходе наших поисков.

Когда мормон увидел, что мимбренхо прекратил возиться около постели, он снова стал надо мной насмехаться, но я даже не потрудился ответить ему, оставив его и обеих старух опять на попечении мимбренхо, а сам поднялся наверх, к тем десяти мужчинам, которые там нас ожидали. Двух из них было достаточно для присмотра за краснокожими, а другие должны были последовать за мной, чтобы принести провизию. Она необходима была нам на обратном пути, потому что я прихватил припасов только для себя и мальчишки. Потом мы привели обоих сторожей в комнату индианок, причем оставшиеся переселенцы получили приказ отправиться вместе с провизией назад к пещере, но соблюдая предельную осторожность, чтобы остаться незамеченными. Я отослал их, потому что Мелтон пока не должен был даже догадаться, что они на свободе.

Покончив с этим делом, я привел обеих индианок к сторожам, а Мелтона отнес в комнату Юдит. Его надо было убрать из собственной комнаты, чтобы он не видел, как мы будем продолжать там свои поиски, а одного я оставил… потому, чтобы от сторожей он не узнал, что я привел с собой белых переселенцев.

Теперь мы с мальчиком принялись за изучение пола под постелью. Был он земляным и плотно утоптанным. Я стал постукивать по нему и вскоре услышал глухой звук. Тогда я ударил ножом по этому месту и скоро наткнулся на плоский камень, который был небольшим и прикрывал ямку, в которой я и нашел то, что искал: кожаный бумажник, завернутый для защиты от влаги в еще один кусочек кожи. Я открыл бумажник, чтобы бегло просмотреть его содержимое, так как на подробное знакомство у меня просто не хватало времени. Кроме писем, бумажник хранил значительное число сложенных документов — контракты моих соотечественников и купчую на асиенду. В особом отделении лежала пачка банкнот, на вид очень толстая. Я положил бумажник к себе в карман, снова заложил ямку камнем и расстелил над нею постель. Потом мы вынесли наружу оружие Мелтона и вернулись за ним самим. А чтобы ему не захотелось подать свой голос, я заткнул его рот крепким кляпом. Когда Мелтон, несмотря на то, что был связан, стал сопротивляться, не давая нам ухватиться покрепче, мы привязали его к лассо и так потащили из комнаты. Мы вытянули наружу и лестницу, которую сломали. Это мы сделали для того, чтобы выиграть время. Когда юма на рассвете заметят отсутствие часовых, то не смогут попасть в шахту. Правда, они бы могли спуститься на лассо, но только до ворота. Чтобы помешать им пробраться в шахту, мы скинули обломки лестницы в отверстие ствола шахты, причем таким образом, что они застряли, а преодолеть их можно было лишь с большим трудом. Эти обломки пришлось бы вытаскивать, а это дало бы нам солидный выигрыш во времени, и мы так далеко ушли бы от Альмадена, что преследовать нас было бы совсем бессмысленно.

Взяв себе оружие Мелтона, мы хотели спускаться вместе с ним, для чего пришлось развязать ему ноги. Он было вначале сопротивлялся, но несколько сильных ударов прикладом сделали его благоразумнее, и он дошел с нами до угла скалы, возле которой я подслушивал разговор Хитрого Змея и Юдит. Здесь мы снова связали ему ноги и так прочно прикрутили к камню, что он не смог бы даже пошевелиться. Я хотел его оставить лежать здесь, потому что Мелтон еще не должен был видеть спасенных переселенцев и обманутого им вождя.

В пещере горели свечи, своих соотечественников я застал за едой. Они были сильно голодны и сразу же после возвращения десятерых своих товарищей, уходивших со мной наверх, принялись за принесенные ими припасы.

Я сказал им, что время не терпит и нам надо немедленно покидать Альмаден, потому что мы должны быть уже довольно далеко от него, когда наступит день. Мои земляки обрадовались этому.

Сначала мы вывели коней, они должны были попеременно везти наиболее слабых. Мимбренхо должен был идти впереди как разведчик, пролагая путь, а я намеревался следовать в некотором отдалении с Мелтоном. Хитрому Змею связали руки за спиной. Правда, я достаточно доверял краснокожему и уже убедился, что он не сделает никаких попыток к бегству, но на всякий случай следовало быть осторожным. Он шел в самой середине немцев.

Естественно, мы завалили вход в пещеру, прежде чем выступить в путь. Когда весь отряд удалился на порядочное расстояние, я пошел к Мелтону, чтобы повести и его. Я отвязал его от камня, освободил ему ноги, а поскольку он еще не забыл удары прикладом, то пошел со мной без какого-либо сопротивления. Чтобы принять меры безопасности на всякий случай в темноте, я обмотал еще один ремень вокруг его руки, укрепив другой конец у своего запястья.

Я придерживался в точности того же пути, которым мы пришли сюда, то есть сразу повернул на юг. Я знал, что и мимбренхо выберет ту же дорогу и не станет блуждать в темноте.

Пока мы медленно удалялись от Альмадена, ночь миновала, и небо посерело. Когда стало настолько светло, что четко обрисовался горизонт, скал Альмадена уже не было видно. Я специально шел очень медленно, чтобы переселенцы несколько отдалились от нас, так как Мелтона надо было по возможности сильнее ошеломить их появлением. Когда оставалось еще полчаса ходьбы до той точки, где дорога наша должна была поворачивать на запад, я уже свернул в этом направлении и вынудил пленника двигаться побыстрее, потому что я хотел опередить своих спутников, которых Мелтон не должен был видеть. Это мне вполне удалось, потому что переселенцы, сильно ослабевшие под землей, могли идти только медленно. Когда мы срезали угол и вновь вышли на тропу, я увидел позади себя длинную темную линию с двумя вертикальными полосками. Эта линия представляла собой пешеходов, а выступающие полоски были не что иное, как всадники, оседлавшие жеребцов. Мелтон смотрел в это время вперед и ничего не заметил. До сих пор он шел за мной, не говоря ни слова, но теперь быстрая ходьба, казалось, насторожила его, и он сказал:

— Куда это вы меня тащите с такой скоростью, сэр? Неужели на асиенду Арройо?

— Конечно, достойнейший мастер, — ответил я.

— Пешком! Когда же, по вашему мнению, мы туда попадем, если только вы не пойдете по ложному пути?

— Это тот самый путь, которым я добирался до Альмадена, и я считаю его правильным.

— Нет, вы идете кружным путем. Если мы хотим двигаться прямым и верным путем, то мы должны держаться гораздо севернее. Такой знаток прерий, как вы, должен бы это понять!

— Прямой путь был бы для меня неверным, вы знаете это очень хорошо и тем не менее хотите уговорить меня пойти именно таким путем. Там, на севере, собрались ваши юма, там же проходит линия ваших постов к асиенде, и там мы должны были бы наткнуться на Уэллера, который отправился разыскивать меня и Виннету, и поехал, конечно, не один. Вы видите, что птичка не настолько глупа, чтобы попасть в вашу клетку.

Он понял, что я раскусил его намерения, разозлился на это и дал выход своей злобе издевательским замечанием:

— Значит, Олд Шеттерхэнд, выдающий себя за великого героя, просто испугался!

— Осторожность — это еще не трусость, мастер, а героем себя я никогда не считал и не выдавал за такового. Скажу вам лишь откровенно, что, например, в этом своем предприятии мне так повезло, как не везло никогда в жизни. И вы еще не знаете, что мне удалось сделать в Альмадене!

— О, — мрачно ухмыльнулся он, — я все-таки об этом знаю. Два человека проникли, обманув стражу, в Альмаден и вытащили меня оттуда! Это, конечно, совершенно неописуемое счастье. Но при этом кое в чем везение вам изменило, потому что вы не нашли ни своих немцев, ни того, что искали в моей комнате. Отныне же у вас будет еще меньше везения. Уэллер не успокоится, пока не вызволит из плена своего сына, а потом он нападет на вас вместе с юма. Итак, я советую вам не портить со мной отношения, потому что вы обязательно попадете в наши руки, и тогда уж я воздам вам полной мерой за все, что вы со мной сделаете.

— Это вам, сэр, можно позволить. Но только должен сообщить вам, чтобы вы не пугали меня Уэллером. Своего сына он освободить не сможет, потому что того задушил Геркулес, а когда мы поймаем папашу, что я считаю больше, чем вероятным, то мы устроим над ним короткий процесс по обвинению в убийстве. Если он рассказал вам, что его сын попал в наши руки, то он, конечно, сообщил и о том, что они вдвоем хотели убить Геркулеса. И если бы тот не обладал исключительно крепким черепом, он бы не перенес удара прикладом ружья, а теперь он с болью в сердце ожидает момента, когда сможет посчитаться со старшим Уэллером так же, как поступил с молодым.

Мелтон какое-то время ошеломленно смотрел на меня, а потом воскликнул:

— Малыш Уэллер убит! Не может этого быть! Вы, пожалуй, рассказываете мне сказки!

— Вовсе нет. Даю вам свое честное слово, что он скончался в могучих руках атлета, а старший Уэллер с большим трудом избежал той же судьбы. По меньшей мере, я нисколько не опасаюсь, что он нападет на нас во главе юма. Эти храбрые индейцы очень скоро придут к убеждению, что дружба ваша крайне опасна, если только этого уже не случилось.

— Хотел бы я узнать основания для этого! — усмехнулся он.

— В этом им поможет их вождь Хитрый Змей.

— Каким это образом? Он же считает себя моим самым верным союзником, и Уэллер поднимет в погоню за вами всех его воинов.

— Вы полагаете, что Уэллеру удастся это сделать?

— Да, как только он узнает о моем исчезновении.

— Так, так! Я полагаю, что в индейском лагере речь пойдет не только о вашем исчезновении, но и о пропаже Хитрого Змея. Или вы ничего не знали о том, что вождь индейцев внезапно исчез?

— Вы это серьезно? Ни слова не слышал об этом. Исчез? Куда же?

— Да в нижнюю штольню!

При этих словах он повернул ко мне голову резким движением, как будто его ударили, посмотрел на меня широко раскрытыми глазами, раскрыл рот, а чуть позже выкрикнул:

— В штольню? Как это понимать?

— Да так же, как это произошло на самом деле. Он был заперт в шахте, внизу, и притом тем самым человеком, который там же, внизу, посадил в темницу прекрасную Юдит.

— Юдит? — спросил он дрогнувшим голосом.

— Разумеется. Ведь Юдит отреклась от золота, драгоценных камней, дворца и замка, которые были ей обещаны, потому что кое-кто не сдержал своего слова и не выпустил на свободу ее отца, а еще потому, что все это ей обещал предоставить и индейский вождь. Тогда ее завлекли в шахту, а там некий человек по фамилии Мелтон запер ее в камеру.

— Боже, да вы в своем уме?!

— И даже очень! Ее заперли, хотя она угрожала, что вождь индейцев будет ее разыскивать и придет к вам ее требовать. А накануне вечером она встречалась с вождем, и тот предупредил ее о ваших намерениях. За это на него напали и тоже опустили в шахту.

— Да вы просто фантазер, сочинили здесь целый роман, но в действительности такого произойти не могло!

— Да, мое сообщение звучит как роман, как фантастическая выдумка, когда я утверждаю, что его заперли в том же самом каменном мешке, в котором уже находилась Юдит.

— Вы говорите так, словно точно это знаете!

— Человеку совсем не обязательно быть семи пядей во лбу, чтобы говорить о том, что он видел и слышал.

— Как это? Что вы говорите? — спросил он, и в голосе его послышались нотки страха, а глаза, казалось, готовы были выскочить из глазниц. — Вы хотите сказать, что могли видеть и слышать все это?

— Да не только хочу, я ведь говорю серьезно: все это произошло на самом деле.

— Но тогда вы должны были находиться внизу, в шахте!

— Именно там я и находился.

Он застыл на месте, снова уставился на меня как в бреду и спросил:

— Как же вы выбрались наверх?

Так как я не собирался говорить ему правду, то ответил уклончиво:

— А разве меня не могли вытянуть на подъемнике?

— Нет, потому что я поднял ящик.

— Ах, вот оно что! Вы сказали, что потом вы подняли ящик. Тем самым вы во всем признались!

— Да, черт возьми! Пусть это будет моим признанием! Но произнес я его только перед вами, и никому другому этих слов не повторю, а вашим утверждениям просто не поверят. Да вы вообще ничего не сможете сказать, потому что очень скоро Уэллер позаботится о том, чтобы ядовитые испарения отняли у вас язык. Вы, кажется, заключили союз с сатаной, потому что только он мог опустить вас в шахту. Но не очень-то на него полагайтесь! Черт не может быть добрым другом и всегда оставляет человека именно в тот момент, когда его помощь всего нужнее!

— Да, это вы узнали на собственном опыте, и как раз сейчас вы чувствуете себя совершенно покинутым им, — ответил я, отворачиваясь от него, потому что мог бы утверждать, что его взгляд почти причинял мне физическую боль. Правильность черт и мужская красота его лица как-то разом исчезли. Он теперь выглядел дьявольски безобразным.

— Я чувствую себя покинутым! — продолжал этот упрямец. — Тут вы сильно заблуждаетесь! Я не сдамся вам без сопротивления, на что вы рассчитывали. Что вы сможете со мной сделать, если я так вот просто сяду и не сдвинусь с места?

При этих словах он бросился на землю.

— Вы уже отведали приклада, — ответил я. — Я сумею заставить вас силой повиноваться.

— Попытайтесь! Пинайте меня, бейте меня! Я останусь здесь и предпочту быть забитым до смерти, чем двинуться хоть на шаг дальше. Мы еще недалеко от Альмадена и моих верных юма. Они станут искать меня, найдут наши следы и будут нас преследовать, а когда догонят, то схватят вас и освободят меня.

— Не думайте, что это такое легкое дело! И последние свои слова я сумею доказать вам, если не смогу вынудить вас продолжить путь. Значит, мы останемся здесь и будем поджидать прибытия ваших юма. И тогда выяснится, захотят ли они ради вас нападать на меня. Я даже не стану снова связывать вам ноги, чтобы вы, когда индейцы появятся, смогли сделать несколько шагов им навстречу.

Я уселся на землю, а Мелтон растянулся рядом, плюнул в мою сторону, а потом отвернулся, чтобы больше не видеть меня. Это совпадало с моими намерениями, потому что иначе он бы заметил идущий караван, который как раз появился в отдалении. Скоро они уже настолько приблизились, что можно было различить лица. Впереди шагал мимбренхо. Он увидел нас, но продолжал спокойно идти дальше, не принимая никаких мер предосторожности, потому что его зоркий глаз узнал меня. Мелтон видел его рядом со мной, и я очень удивился, что мормон ничего меня не спросил о мальчишке. Ведь он же должен был заметить отсутствие мимбренхо и задуматься о причине его исчезновения.

Теперь отряд настолько приблизился, что стал слышен топот десятков ног. Мелтон насторожился и резко подался вперед, так что теперь он смог сидеть, после чего обернулся. Но в следующее же мгновение он вскочил на ноги и уставился на подходящих, словно это были призраки. И, не удержавшись, он выкрикнул:

— Черт возьми, что я вижу! Кто к нам приближается!

— Ваши юма, которых вы ожидали. Они собираются вас освобождать, — ответил я. — Надеюсь, теперь вы довольны, что ваши надежды так быстро исполнились.

— Негодяй! Да ты действительно заключил союз с дьяволом!

Не успев выкрикнуть эти слова, он пнул меня ногой и помчался так быстро, как это позволяли ему связанные руки. Попытка убежать казалась просто смешной. Я стоял совершенно спокойно, не сделав ни шага ему вдогонку. Даже если бы я и захотел побежать за ним, это оказалось ненужным, потому что освобожденные узники, приблизившиеся к нам на расстояние сорока или пятидесяти шагов, узнали мормона и бросились за ним все — мужчины, женщины, дети. Только мимбренхо остался на месте и со смехом закричал мне:

— Птичка не улетит далеко, потому что крылья у нее связаны.

Во главе преследователей бежали Юдит и Хитрый Змей. Они не подверглись долгому заключению, не претерпели множества лишений, а значит, сохранили больше сил. У вождя, правда, были связаны руки, но это обстоятельство ему помогла преодолеть ярость, загоревшаяся в его сердце при виде Мелтона. Вождь буквально летел по пятам мормона, все больше и больше приближаясь к нему, пока не настиг беглеца. Тогда индеец умышленно пробежал несколько шагов вперед, потом резко повернулся и с такой силой помчался на Мелтона, что тот, столкнувшись с индейцем и рухнув на землю, еще два раза перекувырнулся. Он даже не сделал попытки снова подняться, потому что индеец тут же подмял его под себя и, несмотря на свои связанные руки, крепко прижал своего врага к земле. Они боролись и катались по земле, пока не подоспела Юдит и не помогла индейцу. Я не ожидал, что еврейка придет в такое возбуждение. Она громко кричала и молотила кулачками по телу мормона, а потом прибежали другие переселенцы, и она вынуждена была уступить им место. Мелтон оказался посреди кучи орущих мужчин. Я испугался за его жизнь и поспешил туда, чтобы остановить расправу. Когда я проложил себе дорогу через толпу разъяренных людей, то увидел Мелтона лежащим на земле. В него вцепилось множество рук, а Юдит так обрабатывала кулаками и ногтями его лицо, что я, возмущенный подобными действиями, оттолкнул ее и гневно крикнул:

— Что вы себе позволяете! Оставьте его нам, мужчинам! Вы же превратились в настоящую фурию.

— Мерзавец заслужил, чтобы я выцарапала ему глаза! — ответила она, с трудом переводя дыхание. — Он обманул меня, связал и затолкал в камеру. Я должна была умереть и сгнить в шахте!

Она снова попыталась кинуться к нему, но я оттащил ее в сторону и сказал, обращаясь ко всем переселенцам:

— Нельзя устраивать над ним самосуд! Теперь он не уйдет от наказания. Кто не выполнит этого распоряжения, будет иметь дело со мной!

Они отступили назад, а я поднял Мелтона с земли. Он выглядел ужасно, вообще, казалось, что он сошел с ума. Мормон кричал подобно дикому зверю; глаза его были налиты кровью, а с бледных губ срывались проклятия и невнятные фразы. Это был полубессознательный приступ ярости и гнева. Я положил конец этим бредовым излияниям, засунув ему в рот кляп. Мелтон, правда, вначале чуть не задохнулся, но затем быстро успокоился.

Хитрый Змей сбил Мелтона с ног и удерживал его, пока не подбежали переселенцы, тогда индеец отпустил мормона. Гордость не позволяла вождю принять участие в избиении Мелтона, но в его темных глазах горел огонь непримиримой ненависти и мести. Когда восстановилась тишина, он обратился ко мне с вопросом:

— Что намерен сделать Олд Шеттерхэнд с этим коварным и опасным бледнолицым?

— Сейчас я этого еще не могу сказать, потому что я должен посоветоваться с Виннету.

— Стоит ли это делать, потому что вождь апачей одобрит все, что решит Олд Шеттерхэнд. Вы оба подобны одному существу, и что только захочет сделать один из вас, то же самое пожелает совершить другой.

— С какой целью говорит это Хитрый Змей?

— Я хотел бы сделать моему белому брату одно предложение. Олд Шеттерхэнд может отойти со мной в сторонку, потому что я хотел бы переговорить с ним наедине.

Я пошел навстречу его пожеланиям и удалился с ним так далеко, что Мелтон не мог бы нас услышать. Немцы же не понимали индейскую речь. Вождь начал свое предложение с вопроса:

— Я хочу знать, считает ли Олд Шеттерхэнд меня лгуном или нет?

— Почему же не ответить? Имя моего краснокожего брата может пробудить подозрение, хотя я полагаю, что Хитрый Змей любит правду, что он слишком горд и неустрашим, чтобы не отплатить за вероломство.

— Мой брат прав, и я благодарю его. Я хочу сказать ему, что мог бы заключить с ним мир не только лично для себя, но и для всех воинов моего племени.

— А как отнесется к этому ваш верховный вождь Большой Рот?

— Он согласится.

— В этом я сомневаюсь, потому что он поклялся отомстить мне за то, что я убил его сына.

— Олд Шеттерхэнд — друг краснокожих, он не убивает никого, если его к тому не вынуждают обстоятельства.

— Да, это верно, но это не причина для Большого Рта позабыть свою месть и обратить свою вражду в дружбу.

— Тогда пусть он действует только от своего имени. Я не хочу иметь ничего общего с его планами мести. Когда мы предприняли поход на Альмаден, то сделали его нашим предводителем. Однако выбранного вождя мы можем и сместить, так как повиноваться ему мы будем ровно столько, сколько это нам понравится. Юма разделяются на множество племен. Большой Рот — вождь своих воинов, а я — своих. И он ничуть не выше меня. Он предложил мне вместе сражаться, но я теперь вижу, что мир лучше. Поэтому я готов выкурить с Олд Шеттерхэндом трубку мира от имени моего племени, если уж не от имени всех юма.

— Ну, а если Большой Рот будет против этого?

— Я стану другом и братом Олд Шеттерхэнда и буду вместе со всеми моими воинами защищать его от Большого Рта. Мой белый брат поверит мне?

— Я верю тебе. Однако мой краснокожий брат хочет заключить мир на определенных условиях. Он хочет сообщить мне их?

— Их всего только два. Самое большое мое желание состоит в том, чтобы Олд Шеттерхэнд не препятствовал тому, чтобы Белый Цветок, которую зовут также Юдит, стала моей скво.

— Я не против этого, наоборот, я убежден, что ни один белый не подходит Цветку так, как мой краснокожий брат. Значит, по этому вопросу мы пришли к полному согласию. Каково же твое второе желание?

— Я хочу, чтобы ты выдал мне Мелтона!

— Об этом я думал. Значит, Хитрый Змей придерживается того мнения, что я могу распоряжаться судьбой этого человека?

— Да. По законам бледнолицых, Олд Шеттерхэнд его, может быть, и не отдал бы, но, по законам краснокожих, Мелтон принадлежит ему, и мой белый брат может делать с ним все, что захочет. Мы находимся во владениях краснокожих, значит, если Олд Шеттерхэнд будет действовать по нашим законам, ни один бледнолицый не сможет упрекнуть его.

— Все же есть доводы против! Поблизости от этого места есть даже несколько полицейских, которые хотели бы арестовать Мелтона. Однако мне не надо спрашивать их разрешения, я делаю, что хочу, пусть даже это противоречит нашим законам. Значит, я смогу выдать Мелтона моему краснокожему брату, если мне этого захочется. Но подумал ли он о том, что я тоже могу выдвинуть свои условия?

— Да, конечно. Я хочу их выслушать.

— Прежде всего я требую мира между твоим племенем и всеми теми бледнолицыми, которые находятся вместе с нами.

— Хитрый Змей согласен.

— Далее я хочу, чтобы этот мир был заключен вами со всеми мимбренхо, которых я считаю своими друзьями.

— С этим согласиться будет потруднее. Я знаю, что с тобой едут мимбренхо, но они являются нашими врагами. Мне стоит только приказать, и триста моих воинов схватят их и умертвят. Если ты хочешь, чтобы мы их пощадили, то я должен, кроме двух уже высказанных условий, добавить еще несколько.

— Сохрани их для себя! При теперешнем положении дел мои мимбренхо гораздо скорее могут продиктовать тебе свои условия. Ты забыл, что предводителем у них Виннету, да и меня зря скинул со счетов. Мы не боялись и раньше твоих воинов, а теперь, когда ты стал моим пленником, нам и вовсе нечего бояться. Что мешает нам повернуть на север и забрать ваших лошадей?

— Так вам известно, где они находятся? — испуганно спросил индеец.

— Если бы мы этого и не знали, то Виннету разыскал бы их. Вообще-то ты не единственный, кто попал нам в руки. Мы взяли в плен тех сорок юма, которые были расставлены на постах между Альмаденом и асиендой, среди них — Быстрая Рыба. Если вы будете нам угрожать, то мы их расстреляем.

Таких известий он не ожидал. Он некоторое время задумчиво смотрел перед собой, а потом сказал:

— Надо верить тому, что говорит Олд Шеттерхэнд. Значит, это правда, что ты взял в плен наших братьев. Это могло удаться только тебе и Виннету!

— Итак, ты видишь, что нам совершенно необязательно принимать какие-то условия. Вы вообще не смогли бы здесь долго обороняться, потому что фургоны, которые должны к вам подойти из Уреса, перехвачены нами со всем провиантом и прочим грузом.

— Уфф! Да здесь же нечего есть. Запасов у нас только на два дня, когда они закончатся, нам придется либо голодать, либо уходить отсюда.

— Да, вы более беспомощны, чем ты это себе представлял. Итак, я остаюсь при своем требовании, что мир, который мы собираемся заключить, должен распространяться и на мимбренхо.

— А если я откажусь?

— Тогда все пойдет другим путем. Нам остается еще найти Уэллера, потом мы заберем ваших лошадей, подождем, пока придет Сильный Бизон с несколькими сотнями воинов-мимбренхо, и уничтожим все твое племя. А тебя самого, как сообщника Мелтона, вместе с ним и Уэллером мы передадим в руки правосудия. Твое наказание в лучшем случае будет состоять в том, что тебе придется много лет провести в тюрьме.

Свободный индеец — и на многие годы в заключении! Ничего страшнее нельзя и придумать! Ужас проник в его сердце, и он быстро ответил:

— Я вижу, что мой брат прав: соглашение должно быть распространено и на мимбренхо. Есть у Олд Шеттерхэнда другие условия?

— Пока нет. Другие предложения я внесу во время совета, потому что я полагаю, что Хитрый Змей раскурит со мной калюме не раньше, чем переговорит со старейшими своего племени.

— Да, их тоже надо позвать на совет. Олд Шеттерхэнд хочет пойти со мной к ним или мы вызовем их сюда?

— Лучше провести совет здесь.

— Тогда нам нужно выбрать посла. Кого отправит мой белый брат?

— Мальчика-мимбренхо. Он умен, честен и предан мне, я могу на него положиться.

— Мой брат узнает, что я столь же честен и надежен. Я дам ему мой вампум[88] как доказательство того, что я нахожусь у вас и все, что посол скажет моим воинам, верно. Он может поведать им о случившемся и привести с собой пятерых опытных воинов, имена которых я ему назову. Они должны прийти без оружия, чтобы показать искренность своих намерений.

Ничего не было для меня приятнее и желаннее такого поворота дел, благодаря которому я получил возможность использовать наш успех для блага своих соотечественников, потому что я был твердо убежден в том, что от мексиканского правосудия они не могут ожидать компенсации. Если я выдам Мелтона чиновнику из Уреса, то мормон, пожалуй, уйдет от наказания, а мне придется отдать бумажник, содержимым которого, хотя я не имел на него никакого права, можно было распорядиться гораздо лучше. И вот я решил передать Мелтона индейскому вождю. Меня можно за это обвинять в жестокости, но этот дьявол заслуживал чего угодно, но только не снисхождения.

Мимбренхо охотно взялся исполнять мое поручение уже только потому, что оно не было совершенно безопасным. Он получил подробные указания и ускакал на жеребце Виннету.

Наше общество расположилось по кругу, в середине которого находился Мелтон, я же отошел в сторонку, чтобы незаметно для всех ознакомиться с содержимым бумажника пленника. Сначала я пересчитал деньги. Мормон оказался гораздо богаче, чем я предполагал: в бумажнике хранилось свыше тридцати тысяч долларов. Меня не интересовало, являются ли все эти деньга собственностью Мелтона, или часть их принадлежит Уэллеру, или даже какая-то сумма взята из мормонской кассы.

Потом я просмотрел упомянутые уже контракты, в том числе и купчую на асиенду Арройо, и наконец взялся за письма. Большинство их было отправлено из штата Юта, некоторые — из Сан-Франциско, но все они свидетельствовали о том, что Мелтон перебрался через границу, чтобы приобрести для мормонской общины крупное поместье, что станет первым шагом в распространении влияния секты на мексиканской территории. В двух или трех письмах содержались сведения о том, что Мелтон сговорился с Уэллерами проводить вербовку обманным путем и таким образом намеревался положить значительную сумму в собственный карман.

Но одно письмо было совершенно иного содержания. Конверта не было, отсутствовали данные о месте и дате его написания, поэтому я не узнал, ни когда оно написано, ни откуда отправлено. Но строки были ясно видны, буквы не затерты, чернила сохраняли темный цвет, так что я предположил, что письмо это было написано недавно. Оно начиналось обращением «дорогой дядя» и содержало в первой своей части массу ненужных сведений, тогда как в конце оказались следующие привлекшие мое внимание строки:

Письмо представляло для меня интерес в очень многих отношениях, прежде всего потому, что в нем было упомянуто мое имя. Отец пишущего был вынужден из-за меня покинуть свою родину, а это мог быть только брат Мелтона, по следам которого я мчался от Форт-Юинты до Форт-Эдуарда. Там ему удалось улизнуть, и полиция не сумела его разыскать. Теперь я узнал, что он скрывается «на берегу Средиземного моря». Но где? С полным основанием я предположил, что он не знает ни турецкого, ни арабского языка, но в Александрии, Каире, Тунисе, Алжире жило много англичан и американцев, которые там в первое время вполне обходились английским языком. Где конкретно он находился, мне было все равно — это меня не касалось, но мне, как уже сказано, было очень интересно снова услышать о беглеце или, скорее, прочитать.

Иное дело было с Малышом Хантером, который оказался в большой опасности, поскольку его готовился обмануть мнимый друг. Он был сыном немца, и я охотно бы его предупредил. Но сделать это было невозможно, потому что я сейчас находился в глубине Северной Мексики, он же жил в Соединенных Штатах, а я не знал даже места, где он пока остановился. Столь же мало знал я и о местопребывании его отца. Тем не менее я засунул письмо в карман, чтобы сохранить его для себя, в то время как прочие бумаги намеревался передать «ученому законнику» для соответствующего использования при предъявлении разного рода исков к Мелтону.

Я только что закрыл бумажник и отправил его в карман, когда Мелтон, у которою я уже давно вынул кляп, громко позвал меня. Я подошел к нему справиться, чего он от меня хочет. Выглядел он отвратительно: его побитое и расцарапанное лицо распухало.

— Сэр, куда это вы послали мальчишку-индейца? — спросил он. — Я должен это знать! Кроме того, не расскажете ли, о чем это вы тайно переговаривались с индейским вождем!

— Вы ведете себя так, как будто можете что-то требовать от меня! Однако почему я должен скрывать от вас мои переговоры? Вы бы и так скоро узнали о том, что просчитались, полагаясь на поддержку юма. Я заключаю с ними мир.

— Они воздержатся от этого!

— Ни в коем случае, потому что Хитрый Змей предложил мне заключить с ним добровольно договор о мире.

— Добровольно? Парень, видно, хотел оказаться на свободе. И вы намерены принять его предложение?

— Я намерен быть настолько умным, что собираюсь принять не только это предложение, но и сделать кое-что еще.

— А у него есть другие пожелания?

— Да. Он хочет взять в жены Юдит.

— Черт возьми! Они друг друга стоят. Он — краснокожий мерзавец, обливавший меня черной ложью, а она знает столько тонкостей, которые могут свести с ума того, кому посчастливится стать ее супругом! Но будьте так добры и скажите ему, что вылечить ее сможет только плетка! У него есть еще какие-нибудь пожелания?

— Есть кое-что, заинтересующее вас непосредственно. Я должен ему передать вас.

— Но вы же не сделаете этого, мистер! — закричал он и даже полупривстал от страха. — У вас нет на это никакого права!

— А мне все равно, есть у меня какое-нибудь право или нет — я сам установлю его для себя.

— Это же недопустимо! Подумайте, что вы делаете, какая ответственность на вас ложится! У вас же такое доброе сердце, почему же в вас не заговорит совесть?

— Потому что в вас я не заметил ничего доброго. Даже если бы я чувствовал угрызения совести, то смог бы легко оправдаться, так что совесть моя не была бы отягчена. Мне же ведь совсем не нужно выдавать вас ему.

— Хорошо, хорошо, вот про это я и хотел знать! — сказал он удовлетворенно.

— Значит, я позволю вам бежать, — продолжал я. — Но уже в следующее мгновение вождь схватит вас за вихор.

— Как это? Он же ваш пленник! Разве вы хотите и его отпустить?

— Конечно.

— Но этого вам нельзя делать ни в коем случае, по меньшей мере, не так быстро, не теперь! Его можно выпустить только тогда, когда я окажусь далеко и в безопасности!

— Успокойтесь, сэр! Вы здесь не можете распоряжаться. Подумайте, в каком положении вы находитесь. Почему я должен отпустить вас, а не его? Я должен предоставить вам свободу, хотя вы покушались на его и нашу жизнь, а того, кто нам ничего не сделал, задержать? Это же смешно!

— Для меня совсем не смешно, потому что, если вы освободите меня одновременно с ним, он немедленно использует свою свободу, чтобы отомстить мне.

— Для этого у него есть все основания и все права, в то время как у меня нет ни малейшей причины защищать вас от него.

— Тогда я не хочу быть свободным, лучше я подожду, пока вы меня передадите правосудию. Вы совершаете преступление, удерживая меня у себя и заставляя ехать вместе с вами. Но я охотно вытерплю это и не буду никому жаловаться.

— Если вы так убеждены, что это преступление, то я отказываюсь идти против закона и отпускаю вас.

— Раньше индейца?

— Нет, после него. Скоро появятся самые знаменитые из его воинов, они приедут ко мне на совет. Если они согласятся на мир, мы раскурим калюме, и я освобожу вождя.

— Так выпустите меня теперь, чтобы я смог скорее уйти!

— Как я могу сделать это, если еще не знаю, согласятся ли юма! А ваша выдача как раз является главным условием, на котором они настаивают. Так не трудитесь больше! Правда, лично я на вас руку не подниму, но позабочусь о том, чтобы возмездие настигло вас.

— Тогда вас нельзя больше называть человеком, вы настоящий дьявол! Вы можете и должны удовлетвориться тем, что уже сделали нам!

— Вам, говорите? О ком это вы?

— О моем брате, ввергнутом вами в нищету. Вы тогда преследовали его до Форт-Эдуарда!

— Ах, это вы говорите о том картежнике, который застрелил в Форт-Юинте офицера и двух солдат? Так это был ваш брат? Лучше бы вы о нем промолчали, потому что подобное родство совсем вас не украшает и не может быть основанием для просьбы о помиловании.

— А вы хоть однажды посмотрите на это дело по-другому, это, может быть, даст вам повод задуматься. В тот раз мой брат ушел, разве это не может произойти сейчас со мной? Тогда вы тоже были убеждены, что удержите его, точно так же и здесь теперь все может случиться по-иному, а не так, как вы ожидаете. Подумайте о том, что мой брат уже и так жгуче ненавидит вас! Когда же он узнает, как вы обошлись со мной, то успокоится не раньше, чем отомстит за меня и за себя.

— Я не боюсь его мести, он скрылся и пропал без вести.

— Так только кажется! Он все еще здесь.

— Где?

— Это я вам, конечно, не скажу. Где он находится, не знает ни один человек, от эскимосов до огнеземельцев, кроме меня.

— Знают еще двое.

— Кто же это?

— Я и ваш племянник Джонатан.

— Джон… — он прервался, произнеся только первый слог имени, и на целую долгую минуту уставился мне в лицо, а потом, заикаясь, продолжал:

— Кто… вам сказал… что… у меня… есть… племянник?

— Не все ли равно? Но только из этого вы можете заключить, что с моим знанием о вас и вашей жизни дело обстоит куда лучше, чем вы об этом думали. Такую семейку, как ваша, всегда надо держать в поле зрения, чтобы вовремя обезопасить себя и других.

— Вы только и делаете, что расхваливаете свою проницательность. Если вы не солгали, то скажите же мне, где находится мой брат?

— На берегу Средиземного моря.

— Среди… земного? Что вы хотите этим сказать?

— Что ваш брат должен будет приехать с Ближнего Востока, если захочет вам помочь или отомстить мне. При этом мне пришло в голову, что вам самому вовсе не обязательно лично привозить его. Ведь Джонатан собирается на Восток, и вы можете дать ему поручение.

— Джонатан… на Восток? Вы, пожалуй, бредите?

— Возможно! Но в моих фантазиях еще обитает некий Малыш Хантер, который усердно занимается турецкой и арабской грамматикой, а в ближайшее время, получив у своего скупого отца несколько чеков, собирается переплыть океан. Возможно, юный мастер возьмет с собой вашего племянника. Такие случайности не только возможны, но и происходят в действительной жизни.

Он дернулся, словно хотел вскочить, но ему помешали путы, тогда он снова плюнул в мою сторону и закричал в сильнейшем озлоблении:

— В тебе сидит больше сотни чертей. Пусть тебя поглотит ад!

Потом он снова упал навзничь и перекатился на другой бок, чтобы больше не видеть меня. Я вернулся на свое прежнее место.

Мы довольно долго шли от Альмадена до места нашего теперешнего отдыха, но это произошло только потому, что сначала мы повернули к югу. На самом деле от лагеря юма нас отделял всего лишь час пути. Я предполагал, что мимбренхо понадобится всего четверть часа, чтобы проделать этот путь на добром коне, полчаса я отводил на переговоры, значит, через час он должен вернуться, если поедет перед юма, потому что показывать им дорогу ему было не обязательно, так как они сами легко могли отыскать ее по конским следам. У них не было лошадей, и они, следовательно, вынуждены были идти пешком, поэтому у нас они могли появиться не раньше чем через час с небольшим после отъезда мимбренхо.

Прошел час, но мимбренхо не было видно. Я подумал, что он и не приедет раньше, оставшись за проводника, но в расчете времени я не ошибся, потому что, когда пошел второй час с момента отъезда мимбренхо, мы увидели пять или шесть пеших индейцев, приближавшихся к нам с севера. Это были юма, но мимбренхо с ними не было. Почему он не пришел? Где он остался? Мне не терпелось узнать это.

Было очевидно, что индейцы идут по следу, оставленному конем мальчугана, потому что они шли согнувшись, вглядываясь в землю. Когда юма подошли достаточно близко, Хитрый Змей выпрямился во весь рост, так же поступил и я. Тогда индейцы увидели нас и пошли быстрее.

Они были вооружены, вопреки приказу своего вождя, но на расстоянии двух сотен шагов положили на землю свои ножи, луки, стрелы и копья и только потом приблизились к нам вплотную. Они прихватили с собой оружие не от дурных замыслов — просто по дороге они могли оказаться в положении, когда оружие понадобится.

Они вели себя так, будто не замечали связанных рук Хитрого Змея, чтобы не ставить своего вождя в затруднительное положение. Меня же они разглядывали с большим почтением, к которому не примешивалось и доли назойливого любопытства. Вскоре они обратили внимание и на немцев, а на Мелтона они, казалось, не хотели смотреть.

Это было для меня хорошим знаком. Поскольку они отметили его таким презрением, я должен был предположить, что мимбренхо выполнил свою задачу наилучшим способом и что юма были убеждены в виновности и вероломстве Мелтона. Прежде всего я должен был узнать, почему не приехал мальчишка. Поэтому я, чтобы показать вождю, как я ему доверяю, освободил его от пут, сказав при этом:

— Мой краснокожий брат должен присутствовать на совете в качестве свободного человека. Совет может начаться сразу же после того, как я узнаю, почему не приехал мой посланец, юный мимбренхо.

Один из юма, старейший в группе, решился ответить:

— Он поскакал на запад, чтобы догнать и доставить Уэллера.

— Уэллера? — переспросил я. — Это очень опрометчивый поступок, потому что тот не ушел бы от нас. Мальчишка должен был оставить это дело мне.

— Олд Шеттерхэнд — знаменитый воин, мои же свершения ничтожны; пусть он простит мне, если я не разделяю его мнение. Уэллер собирался исчезнуть навсегда, — возразил опытный воин.

— Как это? Он же поехал на разведку, значит, при возвращении должен был обязательно попасть нам в руки.

— Теперь уже нет, потому что он вернулся именно в тот момент, когда мимбренхо пересказывал нам ваше послание.

— Тогда, конечно, другое дело. Вы сказали ему, от кого приехал посланец?

— Да, потому что он спросил, зачем здесь находится юный мимбренхо.

— И как он воспринял это известие?

— Сначала он так перепугался, что едва мог говорить; потом он страшно разъярился и потребовал от нас, чтобы мы выступили против Олд Шеттерхэнда и его бледнолицых братьев. Но мы этого не сделали, потому что Хитрый Змей сообщил нам, что должен быть заключен мир. Мы не могли поступать так, как предлагал Уэллер, потому что мы повинуемся нашему вождю.

— Почему вы не задержали Уэллера?

— Но разве мы должны были это сделать? Он все еще наш друг и союзник. Договор, который мы заключили, все еще не разорван, а мир с тобой только еще предстоит заключить. Поэтому мы не могли задержать Уэллера, но мы и не препятствовали мимбренхо пуститься за ним в погоню.

— Уэллер ускакал на быстрой лошади?

— Да, но она до этого прошла пустыню, очень устала и хотела пить.

— Тогда мимбренхо легко его догонит, и они наверняка вступят в единоборство, чему я бы охотно воспрепятствовал, но не могу этого сделать. Я ведь должен оставаться здесь, пока не договорюсь с вами.

Заговорил Хитрый Змей:

— Если Олд Шеттерхэнд хочет уехать, чтобы помочь мимбренхо, то он может удалиться без всяких опасений. Ему не надо беспокоиться, что мы поступим нечестно. Его бледнолицые могут взять оружие моих воинов себе и до его возвращения считать юма своими пленниками.

Его предложение мне пришлось по душе, тем не менее я не согласился с ним и сказал:

— Я пока останусь здесь. Если мы побыстрее проведем совет, то я успею в самое время.

— Тогда я должен обратить внимание моего брата на то, что не стоит торопиться с советом и мирным договором. Нам надо многое обдумать и обсудить, а если мы будем спешить, то вряд ли составим хороший договор. Значит, будет лучше, если мой брат поедет, а совет мы соберем, когда он вернется.

Тогда вмешался старый воин, говоривший уже прежде:

— Он может остаться, потому что мимбренхо, прежде чем уехать, сказал, что он хочет пригнать сюда Уэллера, а не сражаться с ним. Хотя мимбренхо еще молод, но у него отличный конь, и он сообразителен не по возрасту.

И словно справедливость его слов должна была мгновенно подтвердиться, как только они были произнесены, раздался выстрел, а на западе показался всадник, скакавший, как показалось, прямо на юг. Но очень скоро все поняли, что скачет он не по прямой, а зигзагом, приближаясь все же при этом к нам. Стало ясно, что он от кого-то убегает, а преследователь гонит его прямо на нас.

Вскоре мы увидели и второго всадника. Он был меньше первого, но зато его животное оказалось гораздо проворнее. Итак, перед нами были Уэллер и мимбренхо. Первый время от времени, перезарядив ружье, оборачивался и стрелял в краснокожего, но не попадал, а тот тоже палил из своего оружия, мешая Уэллеру свернуть вправо или влево. И его пули тоже не попадали в цель, хотя он находился от белого на расстоянии прицельного выстрела. Каждый из них мазал, но по разным причинам. Мимбренхо с умыслом стрелял мимо, так как не намеревался убивать Уэллера, а лишь хотел загнать его в наш лагерь. А беглец промахивался, как выяснилось чуть позже, потому что заряжал совсем не те патроны, какие было нужно.

Я хотел облегчить мимбренхо его задачу, а поэтому вскочил в седло и помчался ему навстречу. Когда Уэллер увидел это, он попытался принудить свою лошадь повернуть к югу, но не прошло и двух минут, как я не только догнал, но и перегнал его, остановил своего жеребца, вскинул ружье и крикнул:

— А ну, долой с лошади, мастер Уэллер, иначе мои пули вас продырявят!

Он мрачно ухмыльнулся и попытался направить лошадь в другую сторону, надеясь найти спасение там, и прицелился из своего ружья, чтобы послать в меня свою пулю. Но скачка мешала ему точно прицелиться, и мне, чтобы не быть задетым его пулей, надо было лишь оставаться на месте. Раздался выстрел, но пуля прошла где-то далеко в стороне.

Он явно просчитался, потому что, обернувшись, увидел прямо перед собой мимбренхо, придержавшего коня и нацелившегося прямо в беглеца. Оказавшись между двух огней, тот увидел только один выход — скакать в ту самую сторону, куда и гнал его мимбренхо, то есть к нашей стоянке. Уэллер помчался по этому пути, так пришпорив свою лошадь, что она даже встала на дыбы. У моих соотечественников не было такого оружия, которое остановило бы Уэллера, а мимбренхо был далеко позади, следовательно, преследовать беглеца пришлось мне. Я мог бы легко убить под ним лошадь, но не хотел этого делать. Зачем же из-за такого негодяя убивать невинное животное! Я мог бы ранить его, и лошадь сбросила бы его на землю, но лучше всего было заполучить его живым и невредимым. Кроме того, мне казалось не очень-то достойным укрощать пулей затравленного человека, который пытался бороться с более сильным противником. И я решил взять его голыми руками.

У него была двустволка, один ствол которой уже был разряжен. Вместо того, чтобы опять зарядить его, он понадеялся на второй ствол. Я гнался за ним, но не по прямой. Прежде чем приблизиться к нему настолько, чтобы можно было его схватить, надо было добиться того, чтобы он разрядил второй ствол. Поэтому я во второй раз крикнул:

— Стойте, мастер, или я буду стрелять!

Он испугался, обернулся и выстрелил. Я видел, что его ружье нацелено мне прямо в грудь, поэтому я мгновенно сполз на бок жеребца, как это обычно делают индейцы, а затем опять выпрямился и поскакал прямо на Уэллера. Перезарядить ружье у него уже не было времени, он отбросил бесполезное теперь оружие и выхватил из-за пояса револьвер. Об этом я как-то не подумал. Было бы величайшей глупостью пытаться подступиться к человеку, вооруженному револьвером. Поэтому я предложил Уэллеру:

— Бросьте оружие, а то я и в самом деле продырявлю вас!

Он не послушался, а стал выжидать, чтобы я подъехал чуть ближе, собираясь выстрелить наверняка. Мой жеребец летел галопом, тем не менее я привстал в стременах, чтобы лучше прицелиться и приготовиться к отдаче, приложил штуцер к плечу и выстрелил. Уэллер вскрикнул, рука его повисла, а револьвер выпал из нее. Через несколько секунд я подлетел к беглецу, забросив штуцер за спину, и вытянул обе руки к Уэллеру, наклонившись в его сторону.

— А ну, вон из седла! — крикнул я. — А если вы не захотите добровольно выполнить мой приказ, я сам швырну вас наземь!

Я схватил его, намереваясь вытянуть его из седла. Тогда он левой рукой вытащил второй револьвер и с высокомерной усмешкой ответил:

— Это случится не так скоро, мастер Шеттерхэнд. Не я в ваших руках, а вы в моих!

Он хотел нажать на спусковой крючок, но это ему не удалось, потому что я успел своей левой рукой выбить у него оружие, а сжатой в кулак правой нанес ему удар снизу в подбородок, так что его голова откинулась назад. Два быстрых рывка за мой и его повод — лошади стали; в ту же секунду я выскочил из седла и свалил его наземь. Он упал как мешок, да так и остался лежать. Глаза его были закрыты; вероятно, от моего удара он потерял сознание.

Прежде чем осмотреть его, я обезопасил себя от его возможного сопротивления, крепко связав его руки поясом и отобрав все его вещи. При этом я вовсе не считал себя грабителем. Кто знает, было ли то, что он носил с собой, его законной собственностью. Между тем кое-что из этого могло принести мне пользу. Я нашел бумажник и кошелек, связанный из плотной шелковой нити, между петлями которого поблескивали золотые монеты. Все это я забрал себе, а часы и остальные мелочи я оставил ему.

Как раз в это время ко мне подъехал мимбренхо, спрыгнул с коня и подобрал брошенное ружье и оба револьвера беглеца. А лицо Уэллера стало постепенно оживать. Он открыл глаза и злобно прошипел:

— Оставьте меня в покое, мастер, отпустите скорее, иначе вам будет плохо.

По голосу его было слышно, что он прикусил язык.

— Пустая болтовня! — ответил я. — Хотел бы я знать, каким это образом вы сможете мне навредить. Вставайте и пойдемте со мной!

— Не трогайте меня! Я останусь лежать здесь, пока вы меня не отпустите!

— Это ваше желание я охотно выполню. Дайте только свяжу вам еще и ноги, а потом лежите себе, пока не умрете от жары и от жажды или пока вас заживо не разорвут стервятники. Итак, вставайте, а то я помогу вам!

Он по-прежнему оставался лежать, но когда мимбренхо ткнул ему прикладом между ребрами, он, чертыхаясь, вскочил и пошел за нами. Когда мы привели в поводу трех лошадей и беглеца на стоянку, мне стоило большого труда уберечь пленника от расправы. Мы связали ему ноги и положили на землю, однако не рядом с Мелтоном, чтобы они не могли перекинуться между собой даже словом.

Юма оставались безучастными зрителями происходящего. Мои действия они обошли молчанием, а маленькому мимбренхо Хитрый Змей сказал:

— Мой юный брат станет достойным воином. Я буду рад заключить с ним мир и превратиться в его друга.

Теперь можно было начинать совет. Он длился свыше двух часов и закончился полностью удовлетворившим меня решением. Я выдал Мелтона Хитрому Змею и ничего не имел против его брака с Юдит. А взамен я получил все, на чем настаивал. Такой успех нашей с маленьким мимбренхо поездки можно было посчитать невероятным. Разумеется, соглашение было скреплено курением трубки мира, а покончив с этой церемонией, мы выступили к лагерю юма, чтобы каждый из находившихся там краснокожих сделал по одной затяжке, гарантируя безопасность всем белым. Если это произойдет, то я смогу быть уверенным, что все пункты нашего соглашения с ними будут неукоснительно соблюдаться.

— Что намерен теперь делать мой белый брат? — спросил Хитрый Змей. — Он будет ждать прихода вождя апачей с остальными его спутниками или же мы должны пойти к нему сами?

— Последнее вероятнее. Но я должен сначала посоветоваться с моими белыми братьями.

Прежде чем приступать к этому разговору, я занялся изучением бумажника и кошелька Уэллера. В первом я обнаружил пять тысяч долларов в банкнотах того же достоинства, как и у Мелтона, в кошельке — чуть меньше пятисот долларов в золотых монетах. Потом я собрал всех переселенцев — мужчин, отцов семейств или одиночек, чтобы они обсудили мои предложения. Остальные не должны были слышать того, что я буду говорить. По меньшей мере они не должны были знать моих финансовых предложений, потому что этот вопрос был деликатным, хотя сам я был убежден, что мои намерения решают этот вопрос по справедливости. Разумеется, ни Мелтон, ни Уэллер не должны были слышать нашего разговора.

Пока мои соотечественники собирались, я отвел Юдит с отцом в сторону и спросил девушку:

— Я знаю, о чем вы говорили в скалах с вождем юма. Вы сказали об этой беседе отцу?

— Да, — ответил он вместо дочери. — Дочь моего сердца рассказала мне о чести, которой она удостоена — быть госпожой и властительницей большого краснокожего племени индейской нации.

— И вы с этим согласны?

— А почему я должен быть против? Я же при этом получу выигрыш и для нее и для себя самого, потому что тем самым мы станем уважаемыми и почетными людьми в Мексике и Соединенных Штатах.

— Вы, кажется, не совсем представляете себе политическое значение индейского племени и социальное положение его вождя. Я обязан сказать вам, что…

— Ничего не говорите, ничего не хочу слушать! — перебил он. — Я любящий отец моей Юдит и прислушиваюсь ко всему, что она говорит и что хочет. Мы будем править индейским племенем, а моя дочь будет одеваться в шелк и бархат. Или вы полагаете, что вождь не даст ей золота и драгоценностей?

— В недрах этой страны сокрыты сокровища, которые наследники древних мексиканцев оберегают надежно и в полной тайне. Почему бы Хитрому Змею не знать об одном из таких кладов? Он не лжец и сдержит обещание. Вы только должны подойти к этому обещанию с соответствующей меркой. Он ведь дикарь и не очень точно представляет себе, что следует понимать под замком или дворцом. Ну, и у него нет того образования, которое только и может дать вашей дочери уверенность в том, что…

— Образование! Да что такое образование! — снова прервал он меня. — Зачем ему образование, если он владеет тайнами о золоте и драгоценных камнях? Разве новое шелковое платье не свидетельствует о культуре того, кто его носит? Разве у того, кто владеет дворцом или замком, не выдающийся ум? Кто занимается в этих семинариях, гимназиях, университетах? Бедные люди, сидящие на деревянных скамьях и макающие перья в чернильные приборы. Что они значат в сравнении с великолепной мебелью, которой обставлены замки? Нет, нет, у вождя есть образование, которым я как тесть вполне доволен!

— Если вы так думаете, то я умолкаю, тем более, что я обещал вождю не выступать против его планов и не критиковать его поступки. Единственно, что я хочу вам пожелать, так это то, чтобы вы не разочаровались. А вашим спутникам я хочу предложить, чтобы они покинули и Сонору, и Мексику вообще.

— Вы думаете, они это сделают?

— Если они умны, то — да.

— А почему же они не захотят остаться? Неужели мне придется вдвоем с Юдит жить среди индейцев?

— Что им делать у юма? Впасть в дикость? Тем более, что на всех немок не хватит индейских вождей. С них хватит того, что они увидели, как здесь обращаются с немецкими работниками. Я переведу людей через границу, в Соединенные Штаты, а вождь, конечно, не позволит, чтобы вы пошли с нами.

— И это нельзя ставить ему в вину. Если его золото и серебро хранятся здесь, а к тому же ему выпало счастье получить в жены молодую и красивую женщину, а тестем его становится человек, которым он может восхищаться, то зачем же ему отпускать их, а тем более самому ехать в другую страну, где ему не удастся найти золото, спрятанное в его землях?

— Значит, вы останетесь у юма — это я и хотел знать. Как я слышал, все ваши спутники бедны и приехали сюда безо всяких средств, исключая вас самого и Геркулеса. Я слышал, что вы привезли с собой кругленькую сумму. Это верно?

— Конечно, верно, — усердно поддакнул он. — Это было прекрасное, настоящее золото в круглых, звонких монетах, оно хранилось в кошельке, который изготовила мне из шелковых ниток Юдит, дочь моего сердца.

— И велика была сумма?

— Четыреста восемьдесят долларов, которые у меня отобрали обманом. Похитил их старший Уэллер. Теперь вы, проявив мужество, схватили вора, так будьте же так добры и отберите у него похищенное, потому что иначе я буду совсем нищим.

— Это ваш кошелек? — спросил я, вынув из кармана и протянув ему кошелек, отобранный мной у Уэллера.

— Это он, он! — торжествующе закричал он, вырвав кошелек из моих рук. — Да, это он! Я сейчас же пересчитаю деньги, чтобы увидеть, не украли ли у меня хотя бы одну золотую монету.

— Не кричите вы так! Уэллер еще не знает, что я отобрал у него деньги, и не стоит стремиться к тому, чтобы он поскорее узнал об этом.

Не сказав мне ни слова благодарности, он отошел с дочерью в сторонку и, сев на корточки, занялся пересчетом денег. Ну, а я повернулся к переселенцам и произнес перед ними краткую речь, в которой пытался доказать им, что ничего лучше они не смогут сделать, кроме как поскорее покинуть эти места, а потом предложил:

— Отсюда я отправляюсь вместе с Виннету на Рио-Песо, то есть в Техас. Места там, правда, мрачноватые, но много хорошей земли, да и климат там здоровый. Я предлагаю вам пойти вместе с нами. Посоветуйтесь, а потом скажите мне свое решение.

Я удалился на некоторое время, чтобы они могли обсудить мое предложение. Когда я вернулся, один из немцев, выбранный переселенцами в качестве их представителя, сказал:

— Ваше предложение очень хорошее, и мы бы охотно его приняли, но это невозможно. Во-первых, мы не можем уйти, потому что начнется длительный процесс против Мелтона и Уэллера, на котором мы должны будем выступить свидетелями.

— Необходимости в этом нет. Мелтона я выдаю в руки юма, и они устроят над ним процесс безо всяких свидетелей. Что же касается Уэллера, то я не знаю, чем все кончится. Из своего ружья я попал ему в предплечье, а раны в здешнем климате всегда опасны для белого. Кроме того, со мной едут полицейские из Уреса и тамошний высокий чиновник, они ожидают нашего прибытия. Если вы дадите свои показания этим людям, то ваше присутствие на суде станет ненужным. Ну, какие еще есть препятствия для нашего совместного путешествия?

— Выдержат ли наши жены и дети такое тяжелое путешествие через ненаселенные места?

— Конечно, но сначала им надо хорошо отдохнуть от перенесенных лишений. Все не так плохо, как вы думаете. Пойдем мы не быстро, так, чтобы вы могли успевать за нами. Лошадей для вас я одолжу у индейцев. Кроме того, при мне находится несколько фургонов с провизией и другими полезными вещами. Голода вы испытывать не будете.

— Конечно, когда вы так все красочно описываете, то просто заслушаешься. Только интересно мне, что вы скажете о главном, то есть о деньгах. Откуда мы их возьмем?

— Ну, это мелочь; здесь никаких трудностей не предвидится.

Никогда еще в жизни я не говорил о денежном вопросе с таким равнодушием и таким удовлетворением, пожалуй, я сам себе казался, по крайней мере, богатым наследником. Глаза всех мужчин удивленно уставились на меня, а представитель переселенцев изумленно воскликнул:

— Так-таки и никаких трудностей? Вам-то, может быть, все кажется просто, а вот нам нет. Для нас деньги — главный вопрос. Так что мы не можем говорить так, как вы. У нас ничего нет, а деньги могут понадобиться на такое переселение немалые, причем платить за все нужно уже с сегодняшнего дня.

— С сегодняшнего дня? Почему же это?

— Ну, вот вы говорите о фургонах, нагруженных всем необходимым для жизни. Нам же надо все это купить, никто эти вещи нам не подарит.

— О, я подарю их вам!

— В самом деле? Ну, тогда, конечно, другой вопрос. Ну, а как обстоит дело с лошадьми, на которых мы поедем? Их-то мы не получим даром, как провизию!

— Конечно, нет. Но мы возьмем их на время. За маленькое вознаграждение, за несколько подарков мы получим их от наших краснокожих друзей.

— Кто же им даст это вознаграждение? Кто купит подарки?

— Конечно, я.

— Черт возьми еще раз! Да вы стали просто богачом! А когда вы пришли к нам на судно, то казались беднее нас.

— Я просто притворялся. Вообще-то можно быть богатым, совсем не имея денег, есть разные виды богатства. Но — к делу! Есть еще затруднения?

— Есть еще одно, и самое большое: нужно еще заплатить деньги за землю, о которой вы говорили. Мы же должны будем купить ее?

— Конечно. Но и на это вы получите от меня деньги.

— Да вы, видно, подпольный Ротшильд?

— Сегодня — да, в порядке исключения.

— Тогда, конечно, мы свободны от материальных забот, и мы пойдем с вами. Вы дадите нам деньги для обустройства на месте, а мы будем работать очень старательно и вовремя будем платить аренду, а со временем, может быть, и отдадим весь долг.

— Аренду? Отдадите долг? Вы заблуждаетесь. Я не приму никакой арендной платы, о возврате же долга и слышать не желаю!

Мой собеседник удивленно посмотрел на меня, огляделся вокруг, словно не веря своим глазам, потом снова уставился на меня и спросил:

— Правильно ли я вас понял?

— Вполне.

— Но это немыслимо!.. Это — настоящий подарок, по-другому-то и назвать нельзя ваш поступок!

— Да, это и должно стать подарком: я дарю вам деньги, а назад их не требую.

— Но, выходит, вы действительно так богаты, что можете лишиться такой суммы?

— Напротив, я так беден, что ничего не могу лишиться, даже если подарю полсотни тысяч талеров или полторы сотни тысяч марок. Но сегодня, к счастью, я в состоянии разделить среди вас около пятидесяти тысяч талеров.

— Пятьдесят тысяч талеров! О, небо! Какая огромная сумма денег! Где же вы их вдруг достали?

— Вы это узнаете позже, а сейчас надо решить еще несколько вопросов… Вы все бедняки, но все-таки кое-что имели, не так ли?

— Да. Некоторые из нас имели маленькие домики, хотя их стоимость была и не очень велика; другие владели рабочим инструментом, мебелью, одеждой и так далее.

— И все это вы, уезжая, конечно, продали? Сколько же вы за это получили?

— Да почти ничего. Когда люди узнавали, что мы должны уехать и не можем взять нашу собственность с собой, они очень мало за нее предлагали. И все деньги, что мы получили за свою пожитки, были полностью потрачены в пути.

— Значит, вы лишились не только родины, но и своего имущества. Сюда вас завлекли лживыми обещаниями, а потом бросили в шахту, где вы должны были бы работать задаром, голодать и чахнуть, а по прошествии непродолжительного времени умереть в нищете, или, скорее, сдохнуть, как дикие звери. Почувствуете ли вы себя вознагражденными за муки и лишения, если Мелтон и Уэллер сядут в тюрьму? Возместит ли кто-нибудь ваше здоровье, вернет ли ваше имущество?

— Конечно, нет!

— Да ни один суд не заплатит вам за лишения и страдания. Что бы произошло, если бы я не занялся вашей судьбой?

— Мы должны бы были умереть здесь и сгнить под землей. Нас наняли работать на асиенде, но там не было работы. В других местах мы ее также бы не нашли, а просить подаяние мы не могли и…

— Не могли? — перебил я его. — Пожалуй, вы должны были это сделать, если не нашли бы работы, потому что голод не тетка, он бы вас заставил. Но вы бы ничего не получили. Здесь совсем иные отношения, чем на вашей родине, где заботятся о бедных и повсюду находятся тысячи сердобольных людей, которые протянут страждущим руку помощи. Да, вы бы здесь умерли и сгнили, а так как лишнего у меня нет, то помочь вам я смог лишь потому, что стал вором и разбойником. Но вам меня бояться не надо, потому что ради вас я обокрал Мелтона и Уэллера, которые подвергли вас всем испытаниям. По закону, которому я всем своим нутром повинуюсь, эти люди должны были бы полностью возместить ваши убытки, и еще, пожалуй, остались бы вашими должниками. При них были деньги, а я взял этих негодяев в плен и, по действующим здесь законам, должен был бы передать их судье. Но к чему бы это привело? Деньги бы исчезли, да и мошенники, пожалуй, тоже, чтобы вынырнуть где-нибудь в другом месте и затеять новое преступление, а вы бы не получили ни геллера[92], вам не дали бы ничего, чтобы вы смогли прикрыть свою наготу и утолить свой голод. Мой внутренний закон гораздо справедливее прочих законов, и я, руководствуясь его параграфами, взял ваше дело в свои руки, или, говоря другими словами, забрал у Мелтона и Уэллера деньги, чтобы по справедливости разделить их между вами, к чему не пришел бы ни один другой судья. Считаете ли вы мои поступки несправедливыми?

— Нет, нет, нет! — послышалось в ответ.

— Хорошо! Мелтон и Уэллер еще не знают, что их деньги у меня. Первый запрятал их в тайник и никогда в жизни не узнает, что его клад исчез. Если бы я его не обнаружил, он мог бы пролежать еще сотню лет. Деньги этих мошенников я и разделю между вами.

— А сколько их там? Сколько денег? — услышал я вопросы.

— У Уэллера было пять тысяч, а у Мелтона чуть больше тридцати тысяч долларов. Это несколько больше сорока девяти тысяч талеров, или ста сорока семи тысяч марок.

Вокруг меня наступило такое глубокое молчание, что я слышал дыхание каждого переселенца; потом люди пришли в бурный восторг, но я энергично взмахнул рукой и сказал:

— Тише! Ни один человек, кроме вас, не должен слышать, о чем мы здесь говорим. Наше дело правое, но другие, пожалуй, посмотрят на него иначе, наши действия могут кому-либо показаться незаконными. Еврей тоже ничего не должен знать. Он не столь беден, как вы; у него есть деньги, и он хочет остаться среди юма.

— У него есть свои деньги? — спросил мой собеседник. — Но ведь Уэллер отнял их у него!

— А я отобрал эти деньги у Уэллера и передал их владельцу, Якобу Зильбербергу. Отсюда вы можете видеть, что Уэллер украл или отобрал обманом эти деньги, а тем самым собственность обоих моих пленников, вероятнее всего, накоплена нечестным путем, а поэтому мы без всяких угрызений совести можем поделить ее, тем самым вознаградив себя за все несчастья, которые принесли нам эти негодяи. К сожалению, на одного человека при этом выпадет не так уж много, как вы могли бы предположить, а может быть, уже и подсчитали все.

— О, я об этом уже подумал, и каждый из нас об этом будет думать так же, как я, а именно, что вы заранее возьмете себе достойную сумму.

— Я? Да я ни на геллер ни уменьшу общую сумму. Я себе ничего не возьму. Это было бы кражей. Нет, есть другие люди, о которых мы должны подумать.

— Другие?.. А кто бы это был?

— Асьендеро. Он же понес огромные убытки.

— Но ему же оставят полученные за асиенду деньги.

— Но это очень низкая цена!

— Да и асиенду он получит назад, если докажет, что покупатель сжег ее. В этом случае он в качестве возмещения сохранит вырученные от продажи поместья деньги. Разве этого ему недостаточно?

— Возможно. Вообще-то еще твердо не решено, что я что-нибудь дам ему — это будет зависеть от его поведения, но оно мне пока что не нравится. Тем больше надо будет считаться с другими претензиями, о которых я думаю. Мелтон заказал у купца из Уреса товары, которые везут на фургонах. Их мы возьмем себе. Нам придется кое-что доплатить, и я это сделаю, потому что обещал это возчикам. Я сказал им, что убытков они не потерпят. Ну, а то, что останется, мы разделим между вами.

— А как вы это сделаете?

— Как я полагаю, все можно разделить на тридцать частей. Некоторые части, правда, будут приходиться только на одного человека, а другие — на целую семью. Молодому одинокому парню вряд ли нужно выделять столько же, сколько отцу семейства с женой и множеством детей. Как я уже сказал, вы все обсудите, а потом выскажете мне свои предложения. Но вы должны сохранить их в тайне до тех пор, пока мы не покинем районы расселения юма и мимбренхо и не достигнем области апачей, в Чиуауа. Если вы не согласитесь молчать, то в караване из-за этого дележа могут возникнуть ссоры. Взвесьте все, ведь каждый из вас вполне может получить столько, что может закупить все необходимое и даже немного разбогатеть!

Тут ко мне подошел представитель переселенцев, уже говоривший со мной, крепко пожал мне руку и сказал:

— То, что вы для нас сделали, превосходит все наши ожидания. Нам нужно время, чтобы к этому привыкнуть. Как нам благодарить вас за это!

— Прежде всего благополучно пересечь границу, а затем усердным трудом прославить нашу Германию. Я не ожидаю никакой благодарности, потому что всего лишь случай позволил мне найти эти деньги.

Теперь многие переселенцы протянули ко мне свои руки, причем лица их заметно повеселели. Я же поспешил вернуться к вождю юма, терпеливо ожидавшему конца нашего совещания. Он хотел знать одно — надо ли скакать к Виннету или же следует послать за ним.

— Я со своими бледнолицыми братьями отправляюсь в Чиуауа, — сказал я ему. — Может ли уважаемый вождь дать мне лошадей?

— Столько, сколько будет нужно Олд Шеттерхэнду. У нас есть много лошадей, которых мы использовали для перевозки грузов.

— И мы сможем пройти беспрепятственно через всю вашу землю?

— Мои воины будут вас защищать от других племен, если те не пожелают присоединиться к договору, который я заключил с вами. Но будет трудно провести караван бледнолицых без длительных остановок, потому что вам нужно будет в дороге добывать съестное.

— О продуктах я позабочусь. Я же сказал тебе, что в нашем распоряжении есть фургоны с провизией. Ну, а как сложатся отношения с Большим Ртом? Ты его здесь ожидаешь?

— Он собирался прибыть сюда, укрыв в безопасном месте стада, когда-то принадлежавшие асьендеро.

— Значит, ни сегодня, ни завтра ждать его нечего, и мы сможем сами отправиться к вождю апачей.

— Но на чем же мы поедем — у нас нет здесь лошадей?

— А они и не нужны, потому что меня и моего мимбренхо будешь сопровождать ты один.

— И мимбренхо должен ехать с нами? Значит, своих немцев и обоих пленников ты оставляешь вместе с моими воинами, полностью доверяя им?

— Да. Теперь ты видишь, как велика моя вера в тебя. Лошадь здесь для тебя найдется?

— Кроме той, с которой ты скинул Уэллера, есть еще два коня, предназначенных для меня и Мелтона. Они спрятаны с восточной стороны скалы, у болотца.

— Так скажи своим воинам, чтобы их поскорей привели к тебе, потому что мы хотим выступить как можно быстрее, если рассчитываем добраться до лагеря Виннету еще ночью. А на другом скакуне ты можешь послать человека к своим воинам, которые стерегут ваших лошадей, чтобы он сообщил о случившемся и те поняли, что им надо делать. Завтра к вечеру они должны быть здесь с лучшими животными, потому что послезавтра мы отправляемся в Чиуауа.

Он согласился, и в скором времени ему привели коня. Я объяснил немцам, как им вести себя во время моего отсутствия со своими прежними врагами, ставшими теперь друзьями. Вождь дал такие же пояснения своим людям, особенно наказав им, чтобы они не спускали глаз с пленников. А потом мы уехали, и вдогонку нам неслись прощальные крики наших людей…

Глава вторая ЮМА-ЦИЛЬ

Нам пришлось пустить своих коней галопом, потому что путь, который им в обычных условиях предстояло проделать за день, надо было пройти в значительно более короткое время. Вождь вежливо держался с левой стороны от меня. Он ехал, глубоко задумавшись: ему было нелегко воспринять как свершившийся факт все происшедшее со вчерашнего вечера. За нами ехал мимбренхо. Сколько я ни бросал взгляд назад, на мальчишку, я видел его бронзовое, полное спокойствия лицо. Он был доволен неожиданными результатами нашей поездки в той же мере, что и я. Я считал — и по праву, — что он внес значительный вклад в этот успех.

Лошадь Хитрого Змея очень хорошо отдохнула, иначе бы она быстро отстала от наших жеребцов. В тот самый момент, когда солнце исчезло на западе за горизонтом, мы достигли того места, где повернули с фургонами на север. Мы поехали в этом направлении. Стало темно, и тогда я попросил вождя остаться вместе с мимбренхо позади меня и поехать за мной только спустя полчаса. Я хотел явиться к своему отряду неожиданно. Поэтому и коня, и оружие я оставил своим спутникам, а сам пошел пешком.

Идти до лагеря мне было минут десять, а я был убежден, что Виннету выставил посты. Запах дыма доказывал, что в лагере разожгли костер. А это могло случиться только в том случае, если Виннету ничего не боялся. Так как я поехал на разведку, то он был уверен, что, если лагерю будет угрожать хоть какая-нибудь опасность, я вернусь сообщить о ней. Значит, в то время, пока я отсутствовал, ничего значительного не произошло. Было совершенно темно, поэтому постов, которые я охотно бы миновал, мне было не разглядеть, и я должен был положиться только на свой слух.

Я знал привычки апача, а потому довольно точно представлял, каким образом он расставит посты. Стало быть, обойти их мне будет нетрудно. Но один из них все же должен был остаться на моем пути. И вот, чтобы устранить его, я нагнулся и, нащупав на земле несколько камешков, подобрал их. Медленно продвигаясь вперед, я время от времени бросал один камешек за другим в заросли, шум в которых, разумеется, должен был привлечь внимание часового. Тот должен был пойти посмотреть, что послужило причиной этого шороха. Таким образом, я рассчитывал убрать часового со своего пути.

Вот так-то я, оставаясь незамеченным, довольно быстро подобрался к месту, с которого смог увидеть небольшой костерок. Теперь мне пришлось лечь на землю и медленно поползти вперед. Если бы я не знал, какие меры предосторожности обычно принимает Виннету, то был бы обязательно остановлен его постами. Костер был зажжен на полянке, а вокруг него лежали пленные. Так их легче было сторожить. Мимбренхо окружали пленников кольцом.

Справа, в темноте, стояли фургоны с привязанными к ним животными. Слева от меня сидел апач, привалившись спиной к стволу дерева. Поблизости от него примостился Убийца юма, а еще чуть подальше, как раз у того куста, за которым я спрятался, сидела группка людей, занятая негромкой, правда, но весьма оживленной беседой.

Пересчитав индейцев, я отметил, что не меньше шести из них находились на постах. Только благодаря камешкам я незамеченным прошел мимо часовых.

В упомянутой выше группе находились Старый Педрильо, странный дон Эндимио де Саледо и Коральба, чиновник и асьендеро. Старый Педрильо только что закончил рассказывать одно из своих приключений на территории Соединенных Штатов. При этом ему представился случай поговорить о ловкости, с которой ему удавалось задерживать ночью врагов. Он утверждал:

— Мимо меня не раз пытались проскользнуть краснокожие, но ни одному из них не удалось пройти меня.

— Да что вы говорите! — сказал асьендеро. — Если не горит костер, то никого нельзя увидеть, а следовательно, и поймать.

— Ба! Да что вы в этом понимаете, дон Тимотео. Есть костер, нет костра — краснокожему это все равно. Только если горит костер, надо быть более внимательным и как следует расставлять посты. Мы, например, расставили вокруг наших кустов шесть постов, и теперь просто невозможно прошмыгнуть мимо них.

Виннету прикрыл глаза, словно спал, но теперь он открыл их, посмотрел на говорившего и сказал:

— Старому Педрильо не стоило бы утверждать такое. Есть охотники, и индейцы, и белые, которые смогли бы обойти посты. Обернись и пошарь за кустом, за которым лежит Олд Шеттерхэнд!

Прежде я назвал чудом то, что мне удалось невидимым и неслышимым пробраться так далеко мимо постов, но теперь надо было считать в десять раз большим чудом, что Виннету не только заметил, что кто-то стоит за кустом, но и узнал, кто это. Значит, глаза он закрывал только для видимости. Он привык это делать в тех случаях, когда слуху доверял больше, чем зрению. Педрильо повернулся и протянул руку к кусту. Я выпрямился и вышел к костру, обратившись к апачу со следующими словами:

— Мой брат Виннету все замечает, его глаза и уши превосходят мои.

Когда я внезапно вынырнул перед храбрым доном Эндимио де Саледо и Коральба, тот от испуга отскочил назад, издав при этом такой пронзительный крик, словно ему явился сам сатана. Мимбренхо, забыв свою привычку даже неожиданное событие воспринимать со стоическим спокойствием, вскочили с земли и вытаращились на меня, как на духа. Пленные юма приподнялись, насколько им позволили связывающие их ремни. Они знали, что я уезжал в Альмаден, и теперь надеялись понять из моих слов, как там обстоят дела. Они, пожалуй, полагали, что я не вернусь, а буду схвачен находящимися там воинами, а может быть, и убит.

Крик донесся и от первого фургона. Там лежал со связанными руками Плейер, охраняемый одним воином-мимбренхо. Пленник подошел ко мне, растолкал окружавших меня людей и закричал от радости, очевидно, искренней:

— Слава Богу, сэр, что вы вернулись невредимым и снова оказались здесь! Я очень боялся за вашу жизнь.

— Боялись? Почему? — спросил я его.

— Потому что меня, если бы с вами случилось несчастье, сочли бы виновным в этом, так как я мог вам сообщить неверные сведения. А я был честен с вами!

— Теперь я в этом убедился. Все ваши слова, все описания местности полностью подтвердились.

Я рассказал, что побывал в его пещере, обследовал Альмаден и говорил с Уэллером и Мелтоном, но больше я ему ничего не сказал.

— Тогда при вас находилась целая сотня ангелов и защищала вас, — сказал он. — Какое счастье, что все обошлось без происшествий! Такая дерзость могла бы для вас плохо кончиться, а тогда бы на меня пало подозрение в измене.

— Возможно! Но теперь я подтверждаю перед всеми этими свидетелями, что отныне буду полностью вам доверять, а в доказательство своих слов сниму с ваших рук путы. Позвольте также вернуть вам ваше оружие, которое я отнял у вас на асиенде. Вы свободны!

Прощенный грешник несказанно обрадовался, однако асьендеро крикнул мне:

— Что вы делаете, сеньор! Вы освободили человека, которого следовало наказать. Оказывается, он принимал участие в разорении моего имения! Приказываю вам, по долгу моей службы, снова связать его!

— Вы не можете приказывать мне! Это я вам приказываю сесть на свое место и закрыть рот. Не вам решать, кто должен оставаться пленником — это определим я и Виннету. И я докажу это вам, освободив остальных.

С этими словами я подошел к Быстрой Рыбе, разрезал его путы и сказал:

— Мой краснокожий брат свободен, он может встать. Воины мимбренхо могут развязать ремни, которыми связаны воины-юма. Всем им я возвращаю свободу, потому что заключил мир с Хитрым Змеем, вождем юма, собравшихся возле Альмадена. Я выкурил с ним калюме.

Послышался многоголосый крик: мимбренхо орали от удивления, юма — от восторга. Мои слова возымели действие даже на Виннету, причем такое, какое я до сих пор считал невероятным. Он быстро поднялся, подошел ко мне и с пылом спросил:

— Ты раскурил с ними калюме?

— С ним и со всеми его воинами, — ответил я.

— Значит, юма отделились от Мелтона?

— Да, а он сам и Уэллер взяты в плен. Переселенцы свободны.

— Где они?

— В Альмадене, вместе со своими друзьями, воинами юма. Завтра мы все отправимся туда, чтобы отметить праздник трубки мира.

Тогда он возложил свои руки мне на плечи и воскликнул:

— Вы это слышали, краснокожие и белые мужчины? То, что не могло быть совершено многими воинами, Олд Шеттерхэнд сделал в одиночку. Он стоит больше сотни вооруженных мужчин, нет — больше двух сотен!

— Ну, нет! Мне просто повезло, необыкновенно повезло, а то немногое, что я согласен приписать лично себе, надо отнести на счет Виннету, который был моим учителем.

— Пусть мой брат так не говорит. Учитель не смог бы выполнить то, что осуществил ученик.

— Нет, нет! Ты узнаешь, как все произошло, и тогда согласишься со мной, что здесь огромную роль сыграл случай.

Пока мы обменивались этими фразами, всех пленников развязали. Это происходило, конечно, не без шума, который привлек и часовых, которые с полным правом решили, что при подобном гвалте охранять лагерь просто смешно, и смешались со своими соплеменниками.

Так вот случилось, что прибытие мимбренхо и Хитрого Змея заметили только тогда, когда они уже слезли с лошадей. Храброго мальчика окружили наши люди, вождя — воины юма, и тут началась такая кутерьма с криками, вопросами и ответами, что посторонний человек испугался бы при виде этих орущих и толкающихся мужчин.

Я выскользнул из этой толпы, чтобы пойти позаботиться о наших с Виннету лошадях и забрать свое оружие. Потом я подсел к апачу, приглядываясь к веселому оживлению людей, да закусывая, да запивая еду несколькими глотками вина, запасы которого мы обнаружили в фургонах.

Шум не стихал долго, а полное спокойствие восстановилось совсем не скоро, если бы обитатели лагеря не пожелали узнать, как же совершились эти великие события: примирение с юма, а также пленение Мелтона и Уэллера. Мой маленький мимбренхо должен был усесться так, чтобы все могли видеть его в отблесках пламени разгоревшегося костра, а также и слышать его, потому что именно он начал рассказывать обо всем случившемся. Он делал это с величайшим удовлетворением, а Хитрый Змей время от времени прерывал мальчишку, давая необходимые пояснения. Я же сам не говорил ни слова и останавливал рассказчика выразительным жестом только в тех случаях, когда он прилагал чрезмерные усилия, расхваливая меня.

Об одном только человеке я не подумал, потому что не видел его. Только во время рассказа он попался мне на глаза, а прежде он держался в сторонке. Теперь он буквально глядел в рот маленькому мимбренхо. Это был атлет, который, естественно, прежде всего хотел услышать о Юдит. Но мальчик не слышал моей беседы с нею и ее отцом и опустил — по моему знаку — сообщение об условии вождя юма, что Юдит должна стать его скво. Поэтому Геркулес ничего не знал об ударе, который предстояло вынести его любящему сердцу. Но позднее, когда возбуждение спало, а любопытство было удовлетворено, и люди, то тот, то другой, стали подыскивать себе местечко для отдыха и сна, я тоже занялся этим и невольно оказался рядом с Геркулесом. Тот немедленно воспользовался этим, отвел меня в сторону и начал расспрашивать. Я не мог пощадить этого гиганта, если говорить о физической силе, и одновременно карлика, если иметь в виду его добрый характер. Я посчитал за лучшее сказать ему правду в глаза. Может быть, тогда он разом вылечится от своей влюбленности. Я пока умолчал, кто должен стать мужем Юдит, что было вызвано взволнованной, пересыпанной угрозами речью атлета. Ведь новый суженый Юдит — вождь юма — находился среди нас, да еще был нашим гостем. Мы будем отвечать, если с ним что-нибудь приключится в нашем лагере, а ревность гиганта легко могла вывести его из себя.

Позднее воцарился полный, ничем не нарушаемый покой. Мы не выставили никаких постов и в первый раз могли заснуть без опаски. Но атлет метался всю ночь. Мысли о неверной возлюбленной не давали ему уснуть. Зато утро было очень оживленным. Мы стали готовиться к выступлению, и, когда наш отряд пришел в движение, в нем на этот раз не оказалось ни одного связанного человека.

Мы двигались быстрее, чем это можно было ожидать при неповоротливости фургонов, так как многие всадники прицепили к повозкам свои лассо, и лошади тащили фургоны за собой. К этому добавилось еще одно обстоятельство: мы двигались по совершенно ровной пустыне, ни один куст, ни одно дерево не преграждали нам путь. Очень часто мы переводили лошадей в галоп и еще до наступления вечера добрались до лагеря юма у подножия Альмадена, где нас радостно приветствовали и краснокожие, и переселенцы.

Надо было напоить уставших животных, но к сытному ужину мы, к сожалению, не могли их сегодня пригласить. Под водопой лучше всего годилась боковая пещера, где воды хватало на всех. Маленький мимбренхо должен был отвести туда юма, и те немало удивились, когда после расчистки каменной осыпи они увидели пещеру, о которой и понятия не имели, да к тому же услышали, что мы через нее попали в шахту.

Сразу же после нашего прибытия произошло событие, повлекшее за собой печальные последствия. В первое время все двигались, так что никто особенно не выделялся в толпе, но потом сами собой образовались группки постепенно успокаивающихся людей, и тогда я услышал голос Мелтона, крикнувшего находившемуся неподалеку от него Уэллеру:

— Уэллер, смотри-ка, вон Плейер, и он не связан подобно нам! Как такое могло случиться?

— Где? — спросил его компаньон. — Ах, вон он! Вижу его. Негодяя надо наказать?

— Конечно! По-другому и быть не может, потому что иначе его бы связали, как и нас. Эх, если бы мои руки и ноги были свободны!

— Да, если бы мы были свободны, то выплатили бы Иуде его сребреники[93]. Плейер, эй, Плейер!

— Что такое? — спросил тот, услышав этот зов.

— Подойди-ка сюда! Мне надо тебя кое о чем спросить.

Но крик Уэллера услышал еще один человек — Геркулес.

— А, так там лежит старший Уэллер! — услышал я слова атлета. — Теперь он мой.

Он пошел за Плейером к тому месту, где лежал Уэллер. Я отправился за ним, стараясь по возможности не торопиться. Гигант, кажется, уже оправился от удара прикладом, который нанес ему младший Уэллер, но вряд ли он пересилил жажду мести. Я бы мог не допустить происшедшего между Уэллером и Плейером разговора, легко мог и прервать его, но я надеялся узнать еще кое-что полезное. Вообще, получилось так, что ход событий нельзя уже было изменить.

— Как это ты попал сюда? — спросил Уэллер довольно спокойно.

— На меня напал Олд Шеттерхэнд и взял в плен.

— Значит, ты был очень неосторожным! Но тебе, кажется, повезло больше, чем мне с Мелтоном, потому что ты остался на свободе. Как это произошло? Вероятно, ты вкрался в доверие к Олд Шеттерхэнду и Виннету. Не так ли?

Плейер некоторое время размышлял, говорить ли ему правду или солгать, а потом ответил:

— А почему бы и нет? Так как против нас были Олд Шеттерхэнд и апач, то почти наверняка можно было предвидеть, что мы останемся в проигрыше. Ну а так как я собирался сказать тебе, что давно уже понял, что вы оба заберете себе львиную долю добычи, а меня захотите удовлетворить какой-то мелочью, и наконец…

— Ну, наконец? Что дальше? — спросил Уэллер, когда его собеседник сделал паузу.

— Наконец, — продолжал Плейер, — я подумал о тех беднягах, которое должны умереть страшной смертью внизу, в шахте. Мне стало их жаль, и я начал понимать, что то, что мы над ними вознамерились совершить, является очень тяжелым преступлением.

— Ах, так ты, значит, внезапно стал святошей?

— Пока еще нет, но, может быть, стану им, чтобы замаливать перед нашим Господом грехи, которые я совершил вместе с вами.

— Ты можешь мне сказать, как с нами намерены поступить?

— Боюсь, что вам придется оставить надежду когда-нибудь освободиться.

— Собственно говоря, ты заслуживал бы одинаковой с нами судьбы, но меня радует, что по меньшей мере один из нас оказался везучим. А что с моим сыном? Я искал вас, чтобы узнать его судьбу, но поиски мои не увенчались успехом.

— Ты хочешь услышать правду?

— От нее я, пожалуй, не умру. Валяй, не стесняйся! Ты знаешь, что я не слабак.

Последнее могло быть и правдой, но тем не менее во взгляде его, который он с надеждой направил на Плейера, затаился тайный страх. В этом негодяе пробудился отец. Когда Плейер задержался с ответом, Уэллер продолжал:

— Значит, верно говорят, что он мертв?

— Да.

— Умер? Значит, он умер! — повторил Уэллер, закрывая глаза. Стало видно, какое воздействие оказало на него это сообщение. Щеки его запали, а все лицо на какое-то короткое время смертельно побледнело. Потом он снова открыл глаза и осведомился. — И какой же смертью он умер?

— Его задушил…

— Я! — перехватил слово атлет. — Вы, негодяи, считали меня мертвым, но мой череп оказался прочнее, чем вы думаете. Я только подхватил горячку и почти в бреду удавил этого подлеца, как, впрочем, сделал бы и в полном сознании, да и еще сделаю!

Уэллер снова закрыл глаза, на этот раз — на более долгое время, чем в первый раз. А когда он снова открыл их, лицо его выражало совсем не то, что я ожидал на нем увидеть — не гнев, не ярость, не ненависть. Я мог бы утверждать, что в чертах его появилось выражение покоя и смирения. И совершенно спокойно он спросил у Плейера:

— А ты, значит, присоединился к Виннету и Олд Шеттерхэнду с их мимбренхо и привел их сюда?

— Да, отказываться не буду — я сделал это, но они бы нашли сюда дорогу и без меня.

— Может быть, но с твоей-то стороны это была измена. Ты не удержался от предательства. Неудачи стали преследовать нас после того, как ты попал в плен и перешел на сторону врагов. С нами, пожалуй, все кончено, и у меня появилось желание, касающееся моего наследства. Выполнишь ли ты его, мой бывший товарищ?

— Если смогу, то выполню.

— Ты сможешь это сделать безо всякого труда и притом не совершив никакой несправедливости. Подойди ко мне!

Плейер приблизился к нему на несколько шагов и слегка наклонился к пленнику.

У меня было побуждение предупредить его об опасности, но что мог, казалось, сделать ему Уэллер? Ноги и руки его были связаны, а кроме того, правую руку задела моя пуля, и он не мог пошевелить этой рукой.

— Я вынужден говорить очень тихо. Подойди ближе и нагнись пониже!

Плейер послушался его и опустился на колени, попав тем самым в хитро расставленную ловушку, приготовленную внешне казавшимся таким смиренным человеком, а на самом деле неистовствующим от гнева преступником. Уэллер уперся локтем о землю и молниеносно выбросил вперед свои ноги и столь же стремительно опустил их на плечи Плейера. Стоит напомнить, что ноги Уэллера были связаны ниже голеностопного сустава. Он высоко приподнял ноги и развел в стороны колени так, что между ними как раз и попала голова Плейера. Потом Уэллер изо всех сил сжал коленями шею своего бывшего сотоварища, так что его лицо сразу же посинело, а Уэллер, уже совсем другим голосом, торжествующе закричал:

— Ну, перехитрил я тебя, неисправимый подлец? А ты поверил, что я смирился, ты, стократный дурак! Мести я хотел, мести! Если из-за твоей измены был удушен мой сын, то тебя за это тоже следует удавить!

— Да, накажи предателя, — подбадривал Уэллера своим дьявольским смехом Мелтон. — Не выпускай его, не выпускай!

Известно, какая сила заключена в ногах взрослого человека. А к этому надо добавить, что ступни пленника были стянуты ремнями, и это дало точку опоры, умножившую первоначальную силу колен. Одной-единственной минуты было достаточно, чтобы задушить Плейера. Конечно, я моментально подскочил, чтобы помочь несчастному, но Геркулес опередил меня. Он упал на землю, сжал огромными своими ручищами шею Уэллера и закричал:

— Тебя самого пора придушить, негодяй, как я прикончил уже твоего подлого сына, и только что пообещал это сделать и с тобой!

Желание прийти на помощь находящемуся в смертельной опасности Плейеру было ошибкой, потому что как только Уэллер начал терять сознание, страх смерти еще крепче сжал судорогой его ноги вокруг шеи Плейера. Я попытался было оторвать их друг от друга, но тщетно. У меня просто не хватило сил, да их не оказалось бы ни у одного человека. Все же я, сам исполненный страха, выхватил нож и перерезал ремни, после чего развел ноги Уэллера и своим туловищем разжал его колени. Голова Плейера упала к земле; бедняга лежал словно мертвый, с красно-синим вздувшимся лицом. Зато ноги Уэллера теперь со всей силой обвились вокруг меня.

— Оставьте его! — крикнул я атлету. — Вы же его прикончите.

— Прикончу? — мрачно ухмыльнулся он. — О нет, я только его наказываю.

Я видел, что он еще сильнее сжимает его шею, и ничем не мог ему помешать, хотя и уцепился за него сзади, пытаясь оттащить от Уэллера. Наконец он разжал свое ужасное объятие, пнул лежащее неподвижно тело и сказал, переводя дыхание:

— Все, он мертв! Больше он не запрет ни одного человека под землей и ни на кого не нападет во сне. Теперь пусть его сожрут стервятники, как они сожрали его сына и должны были расклевать меня!

С большим трудом я освободился от ног удушенного. Естественно, я тут же посмотрел на Плейера. Он уже начал дышать, а значит, был спасен. Но Уэллер был действительно мертв. Его прикончили ручищи гиганта, радовавшегося свершенному им ужасному поступку.

— Знаете ли вы, что стали убийцей? Я должен связать вас и передать в руки правосудия! — решил я этими словами привести его в чувство в присутствии всех собравшихся вокруг людей, следивших за исходом страшной сцены.

— Убийцей? — ответил он. — Вы что-то путаете и никакому судье меня не выдадите, потому что я сам исполнил обязанности вершителя правосудия.

— Нет, вы исполнили обязанности палача!

— В самом деле? Скажите же мне, за кого хочет выйти Юдит. У меня просто зудят пальцы от желания вцепиться этому парню в горло!

Вид у него при этих словах был такой, словно он хочет немедленно привести в исполнение свою угрозу. Я, конечно, не стал называть избранника Юдит. Но он получил их в ином месте. Среди столпившихся вокруг нас людей оказался отец Юдит. Услышав слова Геркулеса, он тут же ответил:

— Ну, что ж, об этом вы можете узнать от меня. Моей дочери совершенно не обязательно вешаться на шею бродячему фокуснику. Она станет повелительницей знаменитого индейского племени и будет блистать, словно королева, в драгоценных камнях, золоте и шелках.

Геркулес ошеломленно посмотрел на неосторожного, чересчур болтливого старика, покачал головой и переспросил:

— Повелительницей индейского племени? Как это надо понимать?

— А так, что она станет обожаемой и почитаемой супругой Хитрого Змея, вождя одного из племен юма.

— Что? Она хочет жить в вигваме? — рассмеялся не поверивший старику гигант. — Вы, пожалуй, хотите разыграть комедию!

— Нет, мы, наоборот, хотим, чтобы комедия с вами наконец-то подошла к концу. Мы, то есть Юдит и я, остаемся у юма. А вы можете отправляться в Техас. Мы получим дворец, а еще в придачу и замок. Вы же будете обрабатывать засеянные клевером поля и выращивать репу!

Атлет провел рукой по волосам, огляделся, потом, уставившись на меня, сказал:

— Господин, положите конец этому детскому балагану, высказав мне всю правду! Как мне понять тарабарщину этого старика?

Теперь стало уже невозможно дольше утаивать всю историю с Юдит и Хитрым Змеем, а потому я ответил:

— Вы уже слышали всю правду: вождь выбрал Юдит в жены, и это было одним из условий заключения мира между нами и юма.

— Во-о-ождь? Невероятно! Эта девушка, это чудо красоты, хочет броситься на шею краснокожему? Я не верю вам, вы разыгрываете меня.

— Но это факт.

— Значит, либо я не в своем уме, либо все вы сумасшедшие. Юдит, скажи, верно ли то, что я слышал? Ты хочешь стать женой краснокожего Змея?

— Да, — высокомерно кивнула она. — Я буду королевой юма.

— В самом деле? Значит, это не ложь?

Я страшно испугался, потому что увидел, что атлет пришёл в возбужденное состояние, которое с каждым словом только усиливалось. Возможно, на его мозг все еще оказывали воздействие последствия от удара прикладом. Я попытался было дать ему успокаивающий ответ, но девушка опередила меня:

— Ради тебя я лгать не буду. Я обручилась с вождем, а ты можешь продолжать свою жизнь.

Глаза его расширились и дико сверкнули, он сжал кулаки и стал озираться в поисках вождя. Назревал скандал. Геркулес увидел вождя, стоящего неподалеку, в группе юма, и стал расталкивать окружающих, фыркая от гнева:

— А ну-ка, ну-ка! Освободите место, расступитесь! Я должен поговорить с этим парнем, только — на языке кулаков. Одного я уже удавил, он должен стать следующим и поторопиться вдогонку за Уэллером.

Стало ясно, что он готов исполнить свои слова, если только ему удастся добраться до вождя. Я поспешил за ним, крепко схватил сзади и крикнул:

— Остановитесь, вы, несчастный! Вы ничего не измените, а, кроме того, вождь находится под моей защитой, и если кто тронет его хоть пальцем, получит от меня пулю!

Он повернулся ко мне, посмотрел в глаза совершенно бешеным от возбуждения взглядом и прошипел сквозь зубы:

— Оставь меня, парень, иначе сам попадешь под горячую руку! Или ты считаешь, что раз все прочие тебя боятся, то можешь поступать со мной, как тебе вздумается?

Теперь от него можно было ожидать всего. От него отступились все окружающие, а я вытащил револьвер и ответил:

— Пока мы сохраняем мир, нам нечего бояться друг друга, но стоит вам сделать несколько шагов ко мне или в сторону вождя, как я всажу вам в голову шесть пуль из этого оружия. Теперь вы превратились в разъяренного зверя, и с вами придется обходиться соответствующим образом. На свете есть миллионы девушек. Смиритесь с неизбежным, образумьтесь и успокойтесь!

Я проговорил эти слова весьма миролюбиво. Его же лицо перекосила неописуемая гримаса, и он сказал:

— Успокоиться! Да, я хочу успокоиться, но, возможно, вместе с собой успокою и других. Итак, говорите вы, дело уже нельзя изменить?

— Да, как я уже сказал.

— И условием мира было то, что Юдит станет женой краснокожего? И вы будете защищать вождя?

— И не я один, а все, находящиеся здесь. Вам не удастся до него добраться, а не только что дотронуться до него, так как каждый из нас готов встать на вашем пути. Это — наш долг. Попробуем предположить невозможное, что один-единственный человек, вследствие какого-нибудь скандального поступка, нарушит мир, чем накликает на нас еще большую опасность, чем это было до заключения договора. Если же вы убьете вождя или даже только раните его, то все его воины мигом набросятся на нас!

— И вы этого боитесь! Слышите, люди, знаменитый Олд Шеттерхэнд испугался! Но верно вот что: на вашей коже не останется и царапины, да и у вашего любимого вождя будет взято не больше, чем может быть спрятано под ногтем. А вот я, трус, по-вашему, крови не боюсь и докажу вам это. Краснокожий, за которого вы так боитесь, останется невредимым, а я успокоюсь, и Юдит, его невеста, тоже должна успокоиться. Эй, вы, трусы, подойдите-ка сюда с ружьем, обращаться с которым вы не умеете!

Чиновник и асьендеро оказались близко от атлета. Первый, как уже сказано, был наипотешнейшим образом вооружен буквально до зубов, имелся у него при себе и револьвер. Такой же торчал за поясом у асьендеро. Резким рывком атлет вырвал оба револьвера, причем один ствол направил на Юдит, второй же приложил к своей голове и нажал на спусковые крючки. Большинство присутствующих закричали от ужаса. Я предвидел подобный оборот событий и был готов к прыжку. Я не мог помешать Геркулесу завладеть оружием, но когда он направил револьверы на девушку и себя, я уже оказался рядом с ним и схватил безумца. Я дотянулся только до его правой руки, той самой, что была вытянута в сторону Юдит, и подтолкнул ее вверх, так что пуля пролетела поверх голов окружающих. Он повторно выстрелил из того же револьвера, и пуля ушла в том же направлении. Потом он покачнулся, потому что в то время как мне удалось защитить Юдит, левой рукой он дважды выстрелил себе в висок. Руки его опустились, он сделал полуоборот и оказался у меня на руках — глаза его закрылись.

— Покой, покой! — еще выдавил он из себя; на этом как его жизнь, так и несчастливая любовь закончились.

Я позволил его телу медленно соскользнуть на землю и не мог бы рассказать, что я тогда чувствовал. Разом зазвучали все гневные и осуждающие, все низкие и высокие струны. Умерший был слабохарактерным человеком, но верным слову и в целом добрым. Неверность и кокетство еврейки сначала прогнали его на чужбину, а потом и довели до смерти. Юдит ни слова не сказала мне в благодарность за то, что я спас ей жизнь. Ни словом не обмолвилась она и о бедняге, причиной самоубийства которого стала — не осудила и не поразилась. Она взяла за руку отца и сказала:

— Как это ужасно и глупо! Он мог бы сделать все иначе. Он мог бы уехать в Техас или, если так уж ему немила стала жизнь и непременно надо было ее лишиться, то мог сделать это по-другому, в одиночестве. Я не могу его видеть. Пошли!

И она оттащила отца прочь. Я не смог удержаться, не смог быть бесстрастным зрителем и, полный возмущения, закричал ей вслед:

— Да, уходите, исчезайте! Я тоже не могу больше вас видеть. И если вы еще хоть раз появитесь передо мной, то я позабуду о том, что вы девушка, и прикажу отхлестать вас лассо по спине, чтобы хоть так вызвать у вас чувство боли, ибо сердца и других чувств у вас нет, гордая королева индейцев юма!

Мое предупреждение она приняла всерьез и все то время, пока мы оставались рядом с юма, боялась показываться мне на глаза. Но гораздо позднее и в другой обстановке, когда она предстала передо мной богатой и важной дамой, оказалось, что она полностью забыла мою угрозу задать ей порку.

Все остальные наши спутники от души жалели несчастного атлета, жизнью которого судьба так быстро и так неожиданно распорядилась. Мы говорили между собой по-немецки, и краснокожие просто не поняли, в чем дело, а стало быть, не знали, почему Геркулес лишил себя жизни. Когда вождь юма пришел ко мне узнать причину этой смерти, я объяснил ему:

— Юдит обещала ему быть его скво, и он из-за своей любви последовал за нею через океан. Теперь, услышав о том, что она должна стать твоей, он решил умереть.

— Однако я слышал, что он и в нее стрелял.

— Он хотел убить и ее, потому что не хотел отдать тебе.

— А ты ее спас? Благодарю тебя! Бледнолицые — странные люди. Ни один индеец не убил бы себя, если бы девушка отказалась стать его скво. Он либо вынудил бы ее к этому, похитив ее, либо высмеял бы ее и взял бы себе другую, получше. Разве у бледнолицых так мало девушек, что они теряют разум из-за юного личика? Мне жалко их!

Во время этого драматического происшествия мы не могли уделить внимание Плейеру. Теперь мы увидели, что он кое-как отошел после нападения Уэллера. Он все еще сидел на земле и оттуда наблюдал за происходящим. Теперь он встал, медленно подошел ко мне и спросил:

— Уэллер, как я вижу, мертв. Он хотел задушить меня. Я знаю, что я перестал дышать. Значит, кто-то должен был меня спасти. Кто же это был, сэр?

— Я снял ноги Уэллера с вашей шеи.

— Я мог бы об этом и сам додуматься, так как я, когда подошел к Уэллеру, заметил, что вы идете, чтобы помочь мне. Я никогда не забуду, что обязан вам жизнью!

— Забудьте это сейчас же, но только всегда помните свое обещание стать хорошим человеком!

— Это обещание я сдержу. Боюсь только, что асьендеро и его друг-чиновник будут настаивать на моем наказании.

— Меня не тревожат их происки, а вы же знаете, что я не потерплю каких-либо их указаний. Конечно, задерживаться в этих краях надолго вы не можете, потому что иначе может случиться, что вас здесь схватят и запрут в четырех стенах.

— И я так думаю. Охотнее всего я бы отправился с вами в Техас.

— Вы могли бы пойти с нами, так как, надеюсь, вы станете верным нашим спутником.

— Не думайте больше плохо обо мне! Я постараюсь оправдать ваше доверие. Может быть, я найду работу у одного из немецких переселенцев. Но они, конечно, слишком бедны, чтобы выкупить себя да еще и нанять работника.

— О, они добрые люди, да к тому же у них хватит средств на покупку куска земли. Вас они не оттолкнут, потому что вы янки, знаете страну и людей, а значит, можете быть полезным им. Но только не соблазняйте их игрой в карты, потому что, если при первом своем посещении я услышу об азартных играх, мне придется серьезно поговорить с вами.

— Не беспокойтесь, сэр! Игра стала мне противной, иначе я бы не появился в этой пустыне, чтобы похоронить себя среди индейцев. Деньги, правда, картежник зарабатывает легко, но еще быстрее они исчезают. Если же я буду работать, то каждый доллар будет мне дорог, потому что он мною заслужен, и я, прежде чем отдать его, хорошенько подумаю.

— Похоже, у вас развиваются правильные взгляды. Если вы будете их придерживаться, то в скором времени кое-чего достигнете.

— Клянусь вам в этом. Как только я заимею сотню долларов, я стану работать вдвое, втрое усерднее, чтобы быстрее сколотить маленькое состояние, чтобы на эти деньги арендовать ферму.

— Хм! Хотел бы я знать, действительно ли вы потратите деньги на эту благородную цель.

— Непременно!

— Тогда я вам кое-что скажу. У меня есть немного лишних денег, как раз триста долларов. Тратить мне их сейчас некуда, а в странствия брать с собой неохота. Не могли бы вы взять их у меня в долг?

— Вы дадите взаймы триста долларов мне, Плейеру! Сэр, это очень смелый поступок!

— О нет, потому что я убежден: вы мне их вернете.

— Ну, а если я не смогу их отдать именно в тот момент, когда они вам понадобятся? Ведь деньги, вложенные в какое-нибудь дело, нельзя моментально превратить в наличность?

— Я подожду. Я скитаюсь в прериях, постоянного места жительства у меня нет, времени свободного много. Путешествую я и по другим странам, причем срок окончания таких странствий указать не могу. Короче, хотите одолжить у меня деньги?

— Охотно.

— Тогда давайте не определять точного срока возврата. Вы отдадите их мне, когда это станет для вас возможным, а я случайно окажусь возле вас. Если со временем положение дел изменится, мы легко придем к согласию. Как только мы с вами окажемся за границей, я вам дам денег, а вы арендуете земельный участок. Если я снова окажусь когда-нибудь в Соединенных Штатах, то постараюсь навестить вас, а тогда увидим, нужны мне деньги или нет. Ну, о процентах, конечно, не может быть и речи. Согласны?

— Что за вопрос! Вот вам моя рука. Благодарю вас от всего сердца. И пока я жив, я всегда буду помнить о том, что именно вам, сэр, я буду обязан, если стану счастливым человеком, который сможет спокойно спать, не боясь последствий своих деяний.

Он говорил тоном искренним и сердечным, очевидно, предложение начать новую жизнь было воспринято им вполне серьезно. Я же обрадовался, что смогу дать ему деньги, которые, естественно, был намерен взять из суммы, отнятой мною у Мелтона и Уэллера. Правда, все эти деньги были предназначены немцам, но те могли лишиться такой малости, составлявшей самое большее десять долларов на человека. Чувство удовлетворения шевельнулось в моей душе, когда я пожал его протянутую руку.

Плейер еще не высказал мне всех благодарственных слов, а я уже должен был переключить свое внимание на большой табун, который галопом приближался с севера, направляемый множеством краснокожих всадников. Это были именно те лошади юма, за которыми посылал Хитрый Змей. Табун добрался до нас в последние минуты уходящего дня, а пока лошадей привязали к колышкам, наступил вечер.

Погонщики были настолько предусмотрительны, что привезли с собой связки сухих сучьев, так что с наступлением темноты стало возможным разжечь несколько костров. Провизия, хранившаяся в фургонах, облегчила приготовление праздничного ужина. Конечно, это только в тех условиях такой ужин можно было назвать праздничным, потому что, по понятиям цивилизованного человека, еда была очень простой, даже — почти скудной, так как мы вынуждены были экономить припасы.

После ужина я улегся спать, мои соотечественники и мимбренхо сделали то же самое. У юма для отдыха еще не нашлось времени, потому что они отправились в Альмаден, чтобы разграбить тамошнее жилище белых. Рано утром я увидел, что юма присвоили все, что смогли там найти. Для индейца каждый предмет, который кто-нибудь другой оставил бы лежать как бесполезный или отбросил бы в сторону, имеет ценность, нередко — даже очень большую. Они привели с собой и обеих старух. Отверстие шахтного ствола они заложили камнями, а вход в пещеру засыпали. Возможно, никто его так и не нашел до наших дней — из тех, кто обладает и средствами, и отвагой, чтобы разрабатывать драгоценное нутро пустынных скал.

Рано утром я проснулся первым и разбудил доброго дона Эндимио де Саледо и Коральба, а также его возчиков. Я уладил с ними дела, потом проснулся весь лагерь, и началась погрузка. Работами руководил Хитрый Змей, потому что вьючные лошади принадлежали ему. Ни еврейки, ни ее отца не было видно, возможно, они скрывались в палатке вождя, испугавшись моих угроз. Я уселся рядом с Виннету и приглядывался к работам. Тут к нам приблизились двое мужчин, имевших такой вид, словно они собираются обсудить с нами кое-что очень важное. Это были асьендеро и важный чиновник. Я предчувствовал, что они еще раз подойдут ко мне, выставив свои требования и осыпав упреками. Мелтон, которого я передал юма, со вчерашнего вечера находился под их неусыпным надзором в одной из палаток.

Оба подошедших господина приветствовали меня в высшей степени официально, а чиновник — с очень строгим служебным выражением на лице. Он же и начал разговор:

— Я вижу, вы готовитесь к путешествию, сеньор. Куда это вы направляетесь?

— В Чиуауа, — ответил я.

— На это я не могу согласиться! Я вынужден настаивать на том, чтобы находящиеся здесь лица, все без исключения, отправились со мной в Урес!

— Вероятно, в качестве арестованных?

— Ну, как хотите, так и считайте!

— Так арестуйте нас!

— Этого бы мне не хотелось делать, так как я надеюсь, что мое служебное положение обяжет вас следовать за мной добровольно.

— Так как я еще не заметил этого положения, то оно никак не может меня к чему-нибудь побудить. А вообще-то я думаю, что мы находимся на территории юма, а я твердо намерен следовать их обычаям и привычкам словно писаным законам. И даже если бы это было не так, спорить о юридических формальностях я с вами не намерен, потому что я немец и в соответствии с разъяснениями, которые вы сами мне дали, вовсе не обязан руководствоваться вашими местными законами.

— Я? Да разве я говорил вам что-нибудь подобное? Это ведь не так!

— Это так. Когда я был у вас, прося защиты для немецких переселенцев, вы заявили, что не можете заниматься ими, и отказали им в покровительстве, которое было так необходимо. Приняв это к сведению, я поскакал в горы, чтобы заняться своими земляками, и вот теперь, когда я вызволил их из ужаснейшего положения, в котором они оказались из-за вашего отказа, вы приходите ко мне и уверяете, что мы должны подчиниться вам в служебном порядке. Но вы обратились по ложному адресу, сеньор. Я не такой человек, который позволяет распоряжаться собой в зависимости от настроения и самодурства чиновного лица.

— Какое мне дело до ваших немецких рабочих! Разве только они одни находятся здесь? Тут ведь много и других людей. Здесь произошли события, входящие в мою служебную компетенцию, и я обязан ими заняться. Я имею в виду нападение на асиенду, происшедшие здесь убийства и многое другое, что я не могу оставить безнаказанным. Где Мелтон?

— У вождя юма, который, весьма вероятно, намерен сам наказать его.

— Наказывать здесь имею право только я!

— Это вы обсуждайте с Хитрым Змеем. Зачем вы пришли ко мне?

— Потому что вы им выдали Мелтона. А вы должны были передать его мне!

— Замолчите! — гневно прервал я его. — У меня нет никаких обязанностей по отношению к вам. Если бы вы были умным человеком, то вели бы себя по-другому. До сих пор вы делали одни глупости, и если, несмотря на это, вы еще разыгрываете из себя хозяина здешних мест, то результат будет один: вас высмеют. Больше я не хочу слышать ни слова от вас!

Мой тон испугал его. Он не осмелился продолжать разговор и взглядом позвал себе на помощь асьендеро. Теперь слово взял тот:

— Сеньор, не поступайте подобным образом. Подумайте, что вы находитесь на моей земле! Вы в этих местах, так сказать, гость!

— О, что до этого, то ваше хваленое гостеприимство я узнал предостаточно и весьма вам за него благодарен. Но так как вы заговорили о своей земле, то придется вам напомнить, что вы ее продали. Теперь владельцем Альмадена стал Мелтон.

— Я подам на него жалобу и получу свои владения назад. Купчая, которую я с ним заключил, недействительна. А поэтому я с полным правом снова могу рассматривать себя владельцем этого поместья. И я требую, чтобы каждый здесь находящийся подчинялся мне, как и указаниям моего уважаемого друга.

— Ну, и каковы же ваши указания?

— Я хочу, чтобы вы поехали с нами в Урес. Там вы должны будете выступить свидетелем по делу Мелтона, однако и против вас мы выступим с иском.

— С каким же это иском?

— Это вы услышите только там. Я не считаю нужным говорить с вами об этом в данной обстановке.

— Хорошо, тогда помолчим! Я тоже не считаю нужным говорить ни с вами, ни с вашим верным другом. Хочу вам высказать только одно, что вы, если хотите заполучить Мелтона, должны обращаться не ко мне, а к Хитрому Змею.

— Но я его требую от вас. Вы его захватили и не должны были никому передавать!

Тогда поднялся Виннету, вытащил свой револьвер и спросил спокойным, но весьма твердым голосом:

— Оба бледнолицых знают, кто перед ними стоит?

— Виннету, — ответил асьендеро.

— Да, Виннету, вождь апачей, — подтвердил чиновник.

— Но знают ли бледнолицые, что Виннету не любит пустых речей, а еще больше он не выносит глупого поведения? Теперь я хочу побыть наедине с моим другом Шеттерхэндом. Считаю до трех; того, кто из вас после этого задержится здесь, я просто застрелю!

И он наставил револьвер на двух друзей.

— Раз…

Важный чиновник поспешил уйти.

— Два…

Тут и асьендеро устремился за ним.

— Ну вот, даже до трех не пришлось считать, — рассмеялся апач. — Если бы мой брат сделал так же, он мог бы избавить себя от многих бесполезных слов.

Теперь оба труса остановились в безопасном удалении от нас и стали совещаться. Потом они подошли к вождю, стоявшему перед своей палаткой. Мы увидели, как они заговорили с Хитрым Змеем, но беседа была недолгой, потому что вождь выдернул из земли копье, воткнутое рядом с его тотемом[94], и ударил им чиновника по спине. Тот с руганью отбежал прочь, а дон Тимотео поспешил за ним, опасаясь чувствительного удара древком.

После такого поведения асьендеро у меня пропало желание отдавать ему деньги, тем более, что ту сумму, которую я отдал бы ему, теперь с удовольствием поделят между собой бедные поселенцы. Но прежде чем мы отправились в путь, я все же подошел к асьендеро и сказал ему:

— Сеньор, вот здесь купчая, которую вы подписали с Мелтоном, а вот многочисленные письма, доказывающие его виновность в разорении асиенды. Большего вам не требуется, чтобы снова вступить во владение своим имением, а с помощью своего друга, знатока законов, деньги, которые вы получили за асиенду, будут присуждены вам в качестве компенсации. Будьте здоровы, а в дальнейшем постарайтесь вести себя скромнее и умнее, чем делали это в прошлом и настоящем!

Тем самым я разделался с ним навсегда. Немцам их договоры я тоже вернул, и они немедленно и с большим удовольствием порвали эти гнусные бумажки. Потом мы сели на лошадей и отправились в далекий путь. Когда мы уезжали, чиновник, асьендеро, полицейские и дон Эндимио де Саледо и Коральба стояли возле фургонов. Старый Педрильо громко пожелал нам счастливого пути, а его друзья-возчики повторили это пожелание. Другие же белые промолчали. Надеюсь, что старику в Уресе честно отдали заработанные им деньги!

Можно догадаться, с каким наслаждением мои белые спутники покидали места, куда их завлекли, чтобы заточить под землю, да и я был от души рад тому, что предприятие, казавшееся вначале опасным, пришло к такому счастливому исходу. Правда, я мог рассчитывать на то, что Большой Рот останется нашим врагом, по меньшей мере — моим, но мне и в голову не пришло испугаться его, даже если бы мы и не находились под защитой Хитрого Змея. Мне было ясно, что мы повстречаем его, но я думал, что к нам сможет присоединиться Сильный Бизон, правда, нельзя было предсказать, когда и на какой дороге.

Сначала мы намеревались перебраться в штат Чиуауа, поэтому нам целый день пришлось ехать по пустынной местности, потом мы перебрались через узкую полоску, принадлежащей юма земли, а потом въехали в места, из-за которых у юма шел спор с мимбренхо. Именно здесь мы должны были ожидать препятствия, если таковым вообще было суждено появиться у нас на дороге.

Впереди отряда ехали воины-юма, хорошо знавшие местность. Я держался все время рядом с Виннету, и большую часть пути от нас не отставал Хитрый Змей. Оба юных сына Сильного Бизона, то есть Убийца юма и его младший брат, находились недалеко от нас. Мелтона, постоянно связанного, держали под таким бдительным присмотром, что это должно было прогнать из его головы всякую мысль о побеге. А позади отряда ехали Юдит и ее отец, сопровождаемые одиноким воином-юма. Я на них не смотрел, да и они, пожалуй, остерегались попадаться мне на глаза.

Ради полноты картины стоит еще упомянуть, что перед выездом мы похоронили Уэллера и атлета. Они легли в землю, один подле другого, и эта земля не дала им того, что они здесь искали: один — богатства, другой — любви.

К вечеру мы преодолели пустыню, которая раскинулась на целый день пути во все стороны от Альмадена, и расположились лагерем на окраине ее, на зеленой равнине, где нашли подходящий выпас. На следующий день мы пересекли ту узкую полоску земли, на которую претендовали юма, а потом оказались в спорном районе, занимавшем очень гористую местность. Юма хотели добраться до широкой впадины, посреди которой располагалось маленькое озерко, где можно было устроить лагерь. Мы подъехали к южному краю обширного понижения, когда солнце уже исчезло за грядой вершин, замыкавших долину с запада.

С первого взгляда было заметно, что когда-то здесь существовал более обширный водоем, вытянутый с севера на юг. Протяженность котловины в этом направлении была примерно на час пути, тогда как ширина ее с востока на запад была намного меньше. Три долины примыкали к котловине: одна с севера, другая с востока, а третья с юга. Через последнюю мы и проехали.

В тот момент, когда мы выезжали из долины, я вместе с Виннету случайно оказался рядом с нашими проводниками. Глаза юма были направлены на середину впадины, имевшую весьма привлекательный вид: вокруг маленького озерка стояли могучие деревья, вокруг которых росли сочные травы, Но Виннету, как, впрочем, и я, привык в подобных местах заботиться прежде всего о личной безопасности, а поэтому взглянул на устья северной и восточной долин. Возле последнего я заметил всадника, намеревавшего, по всей вероятности, заехать во впадину, но как только он нас заметил, то тут же скрылся. Я посмотрел на Виннету, чтобы узнать, заметил ли он скрывшегося всадника, и именно в этот момент он повернул ко мне голову. Легкое движение век показало мне, что он тоже видел всадника.

Любой другой индеец сразу же поднял бы шум, но ход мыслей апача был настолько быстр, что он в тот самый момент, когда его глаза увидели всадника, уже уяснил для себя, что будет лучше, если пока он промолчит.

Стало быть, наш отряд не прерывал движения, пока мы не подъехали к озеру, где спешились и сначала напоили, а потом пустили пастись лошадей. Индейцы же сначала позаботились о себе и только потом — о лошадях. Мелтона привязали к дереву, а для Юдит приготовили ложе в кустах.

Мне пришлось присутствовать при распределении провизии, потому что, если бы я не руководил этой операцией, краснокожие могли бы съесть все разом. В то время как я оставался с индейцами, апач удалился, чтобы осторожно обследовать приозерный оазис. Когда он вернулся с этой прогулки, я по его лицу сразу заметил, что он раскрыл нечто важное, и подошел к нему.

— Мой краснокожий брат открыл еще кое-что, кроме всадника, которого мы видели ранее? — спросил я его.

— Да, — ответил он. — Вокруг озера пасутся наши лошади, их можно видеть вдалеке, потому что еще не стемнело. Сначала я посмотрел на восток, куда исчез всадник. Там никого не было. Потом я посмотрел на север и увидел подъезжающих всадников. Они тоже направлялись к озеру, но, когда увидели наших лошадей, быстро отступили назад.

— Значит, нам придется иметь дело с двумя различными отрядами, которые ничего не знают друг о друге.

— Так, — кивнул он. — Один приближается с севера, а другой с востока, оба направляются к озеру, но, заметив нас, отступают.

— Мой краснокожий брат знает, кто эти люди?

— Олд Шеттерхэнду они тоже знакомы.

— По меньшей мере, можно легко догадаться. Это были Большой Рот со своими юма и Сильный Бизон с отрядом мимбренхо. Но где же сейчас находятся один и другой? Мы не знаем, кто из них прибыл с севера, а кто приехал с востока.

— Скоро мы об этом узнаем, потому что оба наверняка пошлют разведчиков, как только стемнеет. Надо пойти им навстречу. Куда хочет пойти мой белый брат?

— На восток.

— Тогда я пойду на север. Надо еще подождать с десяток минут, пока не наступит темнота.

Мы присели закусить, а когда быстрые сумерки промелькнули, снова поднялись, чтобы выйти на дороги, которыми подкрадывались к нам два конных отряда. Никто не заметил, что мы покинули лагерь. Пожалуй, подумали, что мы хотим посмотреть на своих коней, тем более, что мы не взяли с собой оружия. Как только мы оказались на таком расстоянии, что нас нельзя было увидеть из лагеря, мы расстались. Виннету пошел в северном, я — в восточном направлении.

Можно было предположить, что те, кого мы искали, еще не выслали разведчиков, но не прошел я и нескольких десятков шагов, как услышал шум, словно чья-то нога сдвинула с места камешек. Я сразу же лег на землю и стал ждать. Послышались легкие шаги идущего прямо на меня человека. Потом я его увидел. Он оказался в восьми шагах от меня… в шести… в четырех… Он по-прежнему меня не замечал, потому что взор его был устремлен вперед, а не вниз, где я прятался. Когда он сделал еще один шаг, я встал и схватил его за горло. Руки его беспомощно упали, ноги дрогнули, отыскивая на земле прочную опору. Я потянул его вниз или, точнее, уложил его на землю, отнял правую руку от его горла, однако оставив там левую, а освободившейся правой обшарил его пояс. Там был только один нож. Разведчик не должен отягощать себя ружьем. Я вытащил нож и оставил его у себя, потом позволил пленнику сделать вдох и прошептал, чтобы мои слова никто не услышал:

— Из какого ты племени? Говори правду, иначе я всажу тебе в брюхо твой собственный нож.

— Мим… брен… хо, — ответил он, стараясь в перерывах между слогами набрать побольше воздуха.

Он мог меня обмануть, а поэтому я задал еще один вопрос, чтобы окончательно удостовериться:

— Кто ваш вождь?

— Сильный Бизон.

— Куда вы направляетесь?

— В Альмаден, к Олд Шеттерхэнду и Виннету.

Тогда я отпустил его горло и сказал:

— Говори тише! Посмотри-ка мне в лицо! Ты меня знаешь?

— Уфф! Олд Шеттерхэнд, — ответил он, приблизив вплотную свое лицо к моему.

— Вставай и веди меня к Сильному Бизону! Возьми свой нож назад.

Он поднялся, повернулся и, ни слова не говоря, пошел рядом со мной. Когда мы приблизились к долине, он остановился и сказал:

— Олд Шеттерхэнд — друг краснокожих и великий воин. Он не должен думать, что любой воин может сравниться с ним. Скажет ли он вождю, что он застал меня врасплох и обезоружил?

— Я вынужден это сделать, потому что этого требует ваша собственная безопасность, так как только самые способные должны выполнять подобные задания.

— Тогда меня отошлют к женщинам, и я всажу нож себе прямо в сердце!

— Ладно, я промолчу. Но замечу тебе, что нельзя позволять страху овладевать душой воина!

Когда мы немного прошли по долине, я услышал стрекотание кузнечика. Мой спутник ответил таким же стрекотанием, давая ответ часовому. Вскоре, несмотря на темноту, я увидел четверых сидящих мужчин. Они, разумеется, не разжигали костра. Один из четверки поднялся и сказал:

— Идут двое! Что это за незнакомец?

— Олд Шеттерхэнд, — ответил мой спутник.

— Олд Шеттерхэнд, Олд Шеттерхэнд, — услышал я, как зашепталась четверка.

А вопрос задавал не кто иной, как сам Сильный Бизон, вождь мимбренхо. Он протянул мне руку и радостно сказал:

— Так это мой знаменитый белый брат? Твое появление облегчило мне сердце, потому что я очень беспокоился о тебе. Но как ты попал в эти края, в то время как мы считали тебя либо мертвым, либо пребывающим совсем в другом месте?

Пожалуй, обо мне он беспокоился куда меньше, чем о своих мальчишках, но не мог показать эту слабость. Чтобы сразу же успокоить его, я ответил:

— Мертв? Все, кто находился рядом со мной, здоровы и нисколько не пострадали. Воины мимбренхо, сопровождавшие меня, и оба сына Сильного Бизона вели себя настолько мужественно, что от меня им доставалась только похвала. Позже я расскажу про них и их дела, а теперь я должен прежде всего услышать, скольких воинов привел с собой Сильный Бизон?

— Больше двух сотен, — услышал я в ответ.

— Сильный Бизон хотел отвести к столбам пыток пленных юма, среди которых находился их вождь Большой Рот. Пленники умерли мужественно или они во всем признались?

Я давно знал, что пленники сбежали от старого вспыльчивого, но в остальном очень храброго вождя, однако задал свой вопрос, чтобы наказать его за то, что он считал меня способным содействовать побегу Большого Рта. Он долго медлил с ответом, но наконец решился:

— Великий Дух не пожелал, чтобы мы порадовались смерти этих собак. Один из них развязал себя, а потом освободил и остальных. Они убежали, забрав с собой много лошадей.

— С вашей стороны это было весьма героическим поступком. Юма еще долго будут смеяться над вами. А как гневался Сильный Бизон, когда я один лишь раз заговорил с Большим Ртом! Ну, а сам он позволил удрать не только вождю, но и всем пленникам!

— Так захотел Великий Дух. Он наслал на нас такой крепкий сон, что мы ничего не видели и не слышали.

— Это мой краснокожий брат так думает. У меня же совсем другое мнение. Какую бы ошибку я ни совершал, я никогда не виню в ней Великого Духа, потому что Маниту не делает ошибок. Но все случившееся должно рассматриваться как неизбежное, из которого следует извлечь хороший урок. Знают ли воины мимбренхо, где теперь находится Большой Рот?

— Нет, но мы предполагаем, что он тоже направится к Альмадену. Когда он убежал, я поспешил вызвать новых воинов и лошадей, чтобы снова поймать его, а те, что были со мной, сразу же отправились преследовать беглеца. Они должны находиться в тылу вождя юма, и как только я окажусь перед ним с новыми силами, он будет окружен двумя нашими отрядами, и мы его схватим.

— Ты все решил умно и смело. Твой первый отряд тем временем отнимет у юма стада, которые он гонит. Вообще-то я могу тебе сказать, что вождь юма теперь находится недалеко отсюда, у северного выхода из котловины, в которой мы расположились на отдых.

— Значит, мы должны отправиться туда и напасть на него!

— Не торопись! Сначала ты должен узнать, что произошло и каково наше положение.

Для долгого и подробного сообщения времени не было, и я рассказал ему вкратце, но так, что он узнал все происшедшее с нами после нашего расставания.

Его люди столпились вокруг и слушали, затаив дыхание. Хотя из-за отсутствия времени я лишь набросал контуры и не мог дать красочной картины происшедшего, тем не менее время от времени слышались удивленные возгласы, а когда мой рассказ окончился, вождь воскликнул:

— И все это совершили пять неполных десятков наших воинов! Слышите, их не было и пятидесяти! И в этом подвиге приняли участие мои мальчики!

В своем сообщении я не выделял ни себя, ни Виннету. Я все время говорил «мы». Видимо, поэтому и создалось впечатление, что слава распространяется не только на всех вместе, но и на каждого в отдельности.

— Значит, вождь Хитрый Змей находится там, в долине, с тремя сотнями своих воинов и с нашими братьями? Что за случай! Если бы ты не заключил с ними мир, то с первыми лучами солнца их скальпы стали бы нашей собственностью!

— Надеюсь, что вы будете уважать договор, заключенный мною с Хитрым Змеем! Ваша потребность в скальпах, может быть, будет удовлетворена каким-то другим способом.

— Как?

— Я же сказал тебе, что Большой Рот тоже находится поблизости. Я его, правда, еще не видел, он где-то здесь. Его охватит гнев, когда он услышит, что Хитрый Змей подружился с нами, и я думаю, что он откажется присоединиться к договору. В этом случае дело может дойти до настоящего сражения.

— И что тогда, по мнению моего белого брата, будет делать Хитрый Змей?

— Так как этот воин очень честен, то он, конечно, будет держать свое слово. Но о трех сотнях находящихся вместе с ним воинов я того же не скажу, потому что среди них есть лицемеры и предатели. По меньшей мере я сужу это по тем сорока воинам, которых мы взяли в плен у источника и на других постах. Все они вынашивают планы мести. Надо подождать, что произойдет.

— Нет, надо не ждать, а опередить врага!

— Не требуй этого от меня! Вероломными Олд Шеттерхэнд и Виннету никогда не будут!

— Тогда скажи, что нам следует делать! Должны ли мы сразу скакать с тобой к вашему лагерю?

— Нет. Сначала я хочу услышать, что скажет Виннету, который отправился на разведку к отряду Большого Рта. А так как последний тоже вышлет разведчиков, то лучше, чтобы ты никого не выпускал из этой долины, потому что твои люди могут быть замечены шпионами врага.

— Но тогда как я узнаю о происходящем?

— Я к тебе пошлю гонца. Когда он приблизится к вам, то застрекочет кузнечиком, встретится с тобой и передаст тебе мои указания. Если все пойдет так, как я предполагаю, то мы одолеем юма. Хотя у них воинов больше, чем у нас, но мы вооружены огнестрельным оружием, а у юма только немногие имеют ружья, и еще среди нас есть люди, каждый из которых может померяться силами с десятком, а то и с большим количеством врагов. Теперь я ухожу, а вы будьте в постоянной готовности!

Я покинул лагерь, а когда вернулся, то Виннету уже был там, хотя ему надо было пройти больше, чем мне. Да, я тут же узнал, что он прошел гораздо дальше, чем я думал. Мы присели рядышком в сторонке, чтобы нам никто не мешал, и я рассказал апачу о своих успехах. Когда потом я поинтересовался его делами, он ответил:

— Сначала Виннету увидел Большого Рта и его воинов, а потом и мимбренхо, следовавших за ним.

— Что? — спросил я, крайне изумленный. — Они уже догнали врага? Они так сблизились с юма?

— Разве Олд Шеттерхэнд знает, что мимбренхо следуют за Большим Ртом?

— Да, Сильный Бизон сказал мне об этом. Когда юма от него улизнули, он послал часть своих воинов в погоню, а сам поспешил за новыми воинами и лошадьми. Ты только видел их или успел поговорить?

— Я говорил с ними. Я пробрался в долину и подкрался к находившимся там людям. Среди них был Большой Рот. Когда я лежал за скалой, то мимо меня проскользнул другой человек, который тоже шпионил за юма. Я остановил его. Поскольку он не хотел показываться юма, значит, он был их врагом, а поэтому я назвал ему свое имя. Он очень обрадовался и сообщил, что отряд мимбренхо, к которому он принадлежит, ранним вечером совсем близко подошел к Большому Рту, и теперь их разделяет только тысяча шагов, и мимбренхо готовы напасть на врагов. Я позволил отвести себя в отряд и разговаривал с ними.

— И что ты посоветовал им сделать?

— Нападать им не стоит. Они должны спокойно выжидать, пока я к ним приду сам, либо пришлю к ним гонца. А потом я поспешил назад, чтобы посоветоваться об этом с тобой.

— Это было верное решение. Теперь мы должны соразмерить свои действия с поведением Большого Рта. Если он согласится заключить мирный договор, то этому надо только радоваться, если же нет, то он должен узнать, что мы его не боимся.

— Мир он не признает. Ты убил его сына. Даже если бы он и хотел протянуть мимбренхо руку примирения, тебе он в нем откажет.

— Себе во вред, потому что, как только рассветет, он увидит, что окружен. Я предлагаю, чтобы ты еще раз…

Меня прервал громкий крик, раздавшийся в некотором удалении от нас. Там появился индеец и с радостными криками пошел к расположившемуся у воды Хитрому Змею. Этот человек был разведчиком Большого Рта, которого вождь послал, чтобы узнать, кто мы такие. Когда он увидел, что большинство в нашем отряде принадлежит воинам юма, он вышел из кустарника, в котором скрывался, и направился приветствовать вождя. Некоторое время они разговаривали между собой, а потом пошли к нам. Мы поднялись. Разведчик хмуро разглядывал нас. Хитрый Змей сказал:

— Воин юма сообщил мне, что сюда прибыл Большой Рот, который пожелал узнать, кто расположился у воды. Так как он является верховным вождем нашего племени, я должен пригласить его сюда вместе с его воинами. Что на это скажут оба моих брата?

— Ты сказал разведчику, что мы заключили мир? — ответил Виннету.

— Да.

— Мы знаем, что ты сдержишь слово, а теперь мы хотели бы узнать, согласен ли примириться с нами Большой Рот. Пока мы этого не узнаем, нам надо быть осторожными. Он может прийти вместе со своими воинами и расположиться у воды. Одна половина берега, вон до того большого бука, у которого ты расположился, должна принадлежать ему и вам, ну а вторая — нам. Кто зайдет за бук, будет расстрелян. Зажгите костер на той половине, чтобы он мог хорошенько осмотреться!

Хитрый Змей дал разведчику еще несколько разъяснений и отослал его, а нас после этого успокоил:

— Какое бы решение Большой Рот ни принял, я от своего не отступлю!

— И твои воины тоже?

— Я думаю, большинство из них на моей стороне. И я вместе с ними буду защищать вас, если Большой Рот захочет вступить с вами в бой.

— Тогда, чтобы узнать истинное положение дел, собери всех своих людей и узнай их мнение. Мы должны поскорее услышать ответ.

Ситуация стала теперь весьма напряженной. Представьте себе маленькое озеро поперечником шагов в двести, на южном берегу которого, как раз посредине, стоит упомянутый бук. Лежащую к западу от дерева половину озера и берег Виннету отдал юма. На другой стороне, к востоку от бука, хотели бы остаться мы. На нашей стороне горел ранее разожженный костер, теперь же на той стороне устраивали другой. Скоро выяснилось, почему так распорядился умный, осторожный Виннету. Юма отошли на ту сторону, а мы, то есть Виннету, я, переселенцы и мимбренхо, остались на восточной стороне озера. Позиция наша была не совсем безопасной. С той стороны — триста сорок юма, к которым вскоре должны были присоединиться люди Большого Рта, с нашей — несколько мимбренхо и белые, вооружение которых оставляло желать лучшего, а среди них были еще женщины и дети! Но мы знали, что позади находятся помощники.

Прежде всего надо было отвести в безопасное место наших лошадей, что не могло удивить, потому что считалось само собой разумеющимся. И вот каждый быстро увел свою лошадь. У белых лошадей не было. Когда животные оказались за деревьями, в темноте, апач сказал:

— Пусть Олд Шеттерхэнд возьмет несколько человек и отведет лошадей в долину к Сильному Бизону. Через четверть часа он снова должен быть здесь. Раньше Большой Рот не придет. К находящимся в его тылу мимбренхо я пошлю гонца. Сильный Бизон пусть оставит наших лошадей в долине под присмотром сторожей, а как только здесь появится Большой Рот, пусть тоже подходит. При этом он встретится с другим отрядом мимбренхо, который к этому времени приведет мой гонец, и окружит своими людьми все озеро. Но они должны оставить своих лошадей и вести себя тихо. Мы подадим им знак, который нельзя будет ни с чем спутать — это будет боевой клич сиу. Как только я прокричу его, пусть все мимбренхо соберутся на западном берегу озера, где окажется Большой Рот, и бросятся на него и его людей. Мы вместе с юма, поддерживающими нас, будем находиться на восточном берегу. Если боевой клич не раздастся, то мимбренхо должны будут до рассвета оставаться в засаде вокруг озера и деревьев.

Лучшего плана нельзя было придумать. Мне, чтобы управиться с лошадьми, нужно было шесть или семь мимбренхо, среди которых оказались и оба юных брата, очень обрадовавшиеся, когда я сказал, что скоро они увидят своего отца. Когда мы пришли к нему и я объяснил ему ситуацию, он не захотел отпускать мальчишек назад, но те так горячо его уговаривали, желая участвовать в бою рядом со мной и Виннету, что он в конце концов сдался. Обратный путь мы, естественно, проделали пешком.

Юма не заметили, что наши лошади исчезли. Они полагали, что мы просто перевели их на свою сторону. Мы, конечно, ждали начала событий в большом напряжении. Было очень важно, чтобы отправленный Виннету гонец не был замечен людьми Большого Рта, а также исправно выполнил задание.

Костер на другом берегу озера теперь ярко пылал, тогда как наш уже угасал. Виннету хотел, чтобы он совсем погас. Сам апач отошел от воды и направился к северу, чтобы осмотреться. Большой Рот мог передумать и, не обращая внимания на договоренность, сразу напасть на нас. Апач хотел заранее узнать, не приближаются ли юма вдоль нашего берега. Если бы это оказалось так, у нас бы было еще время принять против них меры.

Так шло время, пока мы не услышали топот множества копыт, а потом и человеческие голоса. Одновременно с этим к нам вернулся Виннету и сообщил:

— Большой Рот здесь. Он действует так, как я предполагал, и вот-вот появится на той стороне.

Шум голосов продолжался недолго, до тех пор, пока каждый всадник не расстался со своей лошадью. Потом на вражеской стороне озера показалось множество воинов юма. С нашей стороны никого не было видно, потому что мы оставались под прикрытием деревьев, а костер наш постепенно затухал.

На той же стороне было так светло, что мы сразу узнали Большого Рта, когда он вышел из-за кустов и его приветствовал Хитрый Змей. Казалось, верховный вождь старался напугать встречавшего своим гневом, потому что его излишне громкий голос доносился до нас, хотя мы не могли разобрать ни одного слова. Но Хитрый Змей защищался. Мы слышали и его голос, и притом говорил он весьма энергично, и по голосу его было слышно, что Змей весьма убедительно объясняет свои поступки.

Тем временем вернулся посланец Виннету. Он незамеченным миновал отряд Большого Рта, нашел мимбренхо и привел их к озеру, где они встретились с новичками, приведенными Сильным Бизоном, объединились с ними и широким кольцом окружили заросли вокруг озера, замкнув в нем юма. Теперь мы спокойно могли ожидать развития событий, так как они должны были развиваться по принятому нами плану.

А на той стороне оба вождя уселись возле огня, собрав вокруг себя старейших из своих воинов. Должно быть, они собирались начать совет. Время еще у нас было. Но для Сильного Бизона оно шло слишком медленно. Вместо того, чтобы оставаться при своих мимбренхо, он пробрался к нам. Ему не терпелось поскорее узнать, чего ожидать — войны или мира. Я изрядно отругал его и отослал прочь, потому что его приметное лицо могло быть замечено воинами-юма, и тогда они узнают, что он пришел не один. А знать это им не полагалось.

Совещание юма длилось часа два и проходило в весьма оживленных спорах. Потом мы увидели, что Хитрый Змей встал. Он пошел в нашу сторону. Ему не хотелось показывать своей ярости, но глаза его сверкали, подобно тому, как это часто происходит в воздухе задолго перед грозой.

— Мои братья должны перейти на нашу сторону, чтобы услышать, о чем мы решили, — сообщил он.

— Но ты же можешь сказать нам об этом прямо здесь! — возразил я.

— Я не могу. Большой Рот хочет сказать это сам.

— Мы ничего не имеем против; он может прийти к нам.

— Мои братья не доверяют мне?

— Конечно!

— Мне вы можете верить, даже если не доверяете Большому Рту.

— Сколько твоих людей стоят за тебя?

— В половине из них я уверен. Другие испугаются гнева Большого Рта.

— Как ты думаешь, дойдет дело до стычки?

— Да, если вы не согласитесь на предложения Рта.

— Мы готовы их выслушать, но покоряться ему мы не станем, тем более что не считаем его честным человеком.

— Но идти сюда он также не желает!

— Ну, тогда пусть он сидит на той стороне, пока не поумнеет, для чего, впрочем, потребуется не одно лето и не одна зима! Скажи ему это!

Такое решение было очень неприятно для Хитрого Змея, что было заметно по нему. Он задумался, а потом решился получить разъяснения:

— Согласитесь ли вы встретиться на полпути между нами, если то же самое сделает Большой Рот?

— Да, мы хотим встретиться под буком, но без оружия. Я приду с Виннету, а он может взять тебя. С каждой стороны должно быть лишь по два человека.

Хитрый Змей ушел и около четверти часа препирался со своим верховным вождем. Потом он снова пришел к нам, чтобы сказать, что встреча вчетвером того не устраивает, так как унижает его высокое достоинство. С ним должно прийти по меньшей мере шестеро сопровождающих.

— Двое с нашей стороны, двое с вашей — и больше никого. Скажи это Большому Рту! От этого требования мы не отступим, а если оно ему не нравится, пусть не пеняет потом, что его не предупреждали о неприятных последствиях.

Змей еще два раза ходил туда-сюда, прежде чем старик решился сдаться. Потом Змей отправился вместе с Большим Ртом к буку, под которым они и уселись. Без оружия, как было условлено. Однако известно, что даже в таком случае индеец спрячет в одной из складок одежды нож, поэтому мы, выходя на переговоры, решили взять с собой по револьверу, чтобы было чем защищаться, если попадем в засаду.

Большой Рот встретил нас полным ненависти взглядом, а когда я уселся на землю возле него, он отдернул полу своего одеяла, в которое был закутан, причем так быстро, словно боялся моего прикосновения к покрывалу. Потом он мрачно уставился прямо перед собой. Видимо, он думал, что разговор начнем мы, но мы, учитывая его «достоинство», решили передать инициативу ему, а поэтому молчали столь же упорно, как и он. Время от времени он поднимал голову, пронзая нас подобным острому кинжалу взглядом, но когда мы, несмотря на эти буравящие взгляды, так и не начали говорить, он больше не смог сдерживаться и совершенно неожиданно грубо выкрикнул:

— Мои уши открыты, говорите же!

Виннету ничего не ответил, и я ничего не сказал. Поэтому через какое-то время послышалась угроза:

— Если вы не заговорите, я буду стрелять!

Тогда Виннету показал на нашу сторону, к которой старик сидел спиной. Тот обернулся и увидел множество мимбренхо, появившихся там: они лежали на земле, изготовившись к стрельбе.

— Уфф! Уфф! Что это такое? — выкрикнул он. — Вы дадите меня застрелить!

— Нет, — ответил апач. — Ружья будут до тех пор нацелены на тебя, пока мы снова не окажемся рядом с нашими воинами. Больше мне тебе сказать нечего.

Узнать, что в твою спину нацелено свыше сорока заряженных ружей, ни в коей мере не радостно. Достаточно только одному пальцу поплотнее прижаться к спусковому крючку, и раздастся выстрел. Весь вид Большого Рта давал понять, что теперь он почувствовал себя очень неуютно. Желая сократить пребывание в опасном положении, он уже больше не пытался вынудить нас говорить, а вышел навстречу нам и забавным образом продекламировал:

— Виннету и Олд Шеттерхэнд попали в мои руки. Сегодняшний день будет для них последним!

Апач, спокойно взглянув на меня, дал мне понять, что он ждет, чтобы ответил я, поэтому я возразил:

— А Большой Рот попал в нашу сеть. Не пройдет и часа, как он будет пойман! Если нынешний день должен стать для нас последним, то тебя мы пропустим вперед!

— Пересчитай ваших людей и наших! У кого больше сил?

— Виннету и Олд Шеттерхэнд никогда не считают своих противников. Один или десяток — им все равно. Это пусть Большой Рот прячется за спины своего многочисленного воинства.

— Мы вас раздавим!

— Разве вы раздавили нас в Альмадене, где нас было всего сорок человек против ваших трехсот?

— Меня там не было, и я еще разберусь, что там случилось. Кто вел там себя как трус, будет навсегда изгнан из рядов воинов.

Это был выпад против Хитрого Змея, который сейчас же гневно выкрикнул:

— Кто это трус? Если бы ты не вошел в сделку с изменниками, то твои воины не подвергались бы опасности быть взятыми в плен.

— Молчи! Я буду говорить с Мелтоном и узнаю от него, что случилось и кто во всем виноват.

— Ты с ним не будешь говорить! Бледнолицый принадлежит мне, и никто без моего согласия не перекинется с ним и словом!

— Даже я, твой вождь?

— Нет. Я не признаю тебя своим вождем. Ты такой же вождь, как и я, но так как ты старше, племена юма передали тебе общее командование. Но ни один вождь не обязан тебе подчиняться, если он этого не захочет. А о том, что ты назвал меня трусом, пусть решает совет старейшин. Но если ты повторишь это оскорбление еще хоть раз, я заколю тебя на месте!

Он высказал эту угрозу с такой яростью, что можно было поверить в его решимость исполнить свои слова. Теперь старик получил сильный отпор даже от собственного соплеменника, но он вел себя так, словно этого не почувствовал, и повернулся ко мне:

— Повторяю, вы находитесь в моих руках. И все, кто пришли вместе с вами, могут считать себя погибшими. У вас есть только одна-единственная возможность спастись. Ты сдаешься в плен вместе с одним из сыновей Сильного Бизона, и вы умрете у столба пыток.

— Если я это сделаю, что будет с моими товарищами?

— Они могут отправиться дальше, мы их и пальцем не тронем.

— Почему тебе нужен именно я?

— Потому что ты убил моего сына.

— А почему одного из двух мальчиков?

— Потому что они стали виной тому, что ты убил моего сына. Я даже слышал, что один из них называет себя Убийцей юма?

— Я сам дал ему это имя и надеюсь, что его брат скоро получит похожее.

— Ну, чтобы твои надежды с позором провалились, я потребую как раз того мальчишку, хотя прежде хотел остановить свой выбор именно на Убийце юма.

— Что еще тебе надо?

— Все, что несут при себе твои спутники, а также их лошадей и жеребца Виннету, а еще вдобавок ко всему — его Серебряное ружье.

— Слушай-ка, мой любезный краснокожий брат, признаюсь, что я в тебе ошибся, потому что до сих пор считал тебя дураком, а ты, оказывается, старый хитрец. Ну, а теперь спроси и нас, чего мы хотим.

— Вы? А что вы можете хотеть?

— Прежде всего мы хотим заполучить тебя, потому что ты заключил союз с Мелтоном против моих белых братьев, теперь находящихся рядом со мной. Кроме того, ты сжег асиенду Арройо, о чем я еще намерен поговорить с тобой подробнее. Итак, мы требуем, чтобы ты сдался в плен, а потом твои люди могут уходить, мы их не тронем.

Тогда он попытался вывести меня из себя:

— Разве коршун уже выклевал мозги из твоего черепа? Как можете вы, находясь в моей полной власти, еще ставить какие-то требования?

— Значит, разговоры бесполезны. Ты полагаешь, что мы находимся в твоей власти, а мы считаем — наоборот. Совещание окончено.

С этими словами я поднялся. Тут он крикнул:

— Стой! Мы ведь еще не договорились! Послушай еще одно: если через четверть часа мне не будут выданы мальчишка и Олд Шеттерхэнд, мы будем вас атаковать и уничтожим всех до последнего человека!

Виннету был слишком горд, чтобы что-то добавить от себя, а мне не пришло и в голову отвечать. Но тут встал другой вождь. Он заявил старику:

— Меня зовут Хитрый Змей, и я еще никогда не нарушал данного мною слова. Я буду придерживаться договора, который заключил с этими людьми.

Старик вытаращил на него глаза и спросил:

— Как это ты будешь соблюдать договор, если я объявил его недействительным?

— Этого ты не можешь сделать. Заключил-то договор я, и только я могу решить, действителен он или нет.

Тогда старик тоже встал и топнул ногой, а потом закричал:

— А я отдам распоряжение, что договор недействителен! Кто осмелится бунтовать против Большого Рта?

— Я, Хитрый Змей, отважусь на это. Все мои воины курили с моими друзьями калюме, глину для которого я со многими опасностями добыл, выполнив все положенные церемонии, в священных каменоломнях. Каждый глоток этого дыма является клятвой, которую необходимо исполнять, кто же нарушит подобную клятву, никогда не попадет в вечные охотничьи угодья, а будет блуждать лишь тенью перед их воротами.

Он так громко сказал эти слова, что они разнеслись далеко. Тогда Большой Рот спросил столь же громко:

— Значит, ты называешь чужаков своими друзьями? Пожалуй, ты хочешь защищать их?

— Да. Если на них нападут, я их буду защищать ценой собственной крови и даже собственной жизни!

— Против меня и моих воинов, своих братьев?

— Тот, кто хочет вынудить меня нарушить клятву и осквернить мой калюме, не может больше называть себя моим братом, тот оскорбляет меня и всех мужчин моего племени. Слушайте это, вы, воины, находящиеся под моим предводительством! Большой Рот назвал нас трусами. Станете ли вы это терпеть? Он требует от нас, чтобы мы разбили свои калюме, самое ценное из того, чем мы владеем. Захотите ли вы ему повиноваться?

Глубокая тишина была ему ответом. Не слышно было ни одобрения, ни осуждения. Тогда Хитрый Змей продолжал:

— Вот здесь стоит Виннету, а здесь — Олд Шеттерхэнд. Вы слышали, чтобы кто-то из них хоть однажды нарушил свое слово? Можем ли мы нарушить слово, данное им? Олд Шеттерхэнд вызволил меня из шахты, где я томился. Он сделал это, хотя я был его врагом. Должен ли я теперь стать изменником, хотя теперь я его друг? Может ли ваш предводитель стать лжецом? Или лучше ему оставаться честным человеком, на слово которого вы можете положиться? Решайте! Теперь я ухожу с Виннету и его белым другом. Кто считает себя честным человеком и храбрым воином, может пойти с нами. Ну, а кто любит ложь и стерпит, что его назовут трусом, тот может оставаться на той стороне с Большим Ртом. Я сказал, а вы должны решать. Если Большой Рот намерен отомстить Олд Шеттерхэнду, то пусть он сам бьется с ним, если ему хватит смелости. Я сказал, а вы услышали. Хуг!

Он взял меня за левую руку, Виннету — за правую и пошел с нами на нашу сторону. Воздействие его слов было ошеломляющее: все его люди последовали за ним. Не думаю, что хоть один воин остался на той стороне озера. Это стало, пожалуй, следствием того, что старик назвал их вождя трусом.

Увидев это, Большой Рот застыл, как камень. Он некоторое время, словно ничего не понимая, уставился на нас, потом повернулся и пошел к своему костру, возле которого опустился на землю посреди старейшин. На нашей стороне царило глубокое молчание, а у них шло оживленное обсуждение. Мы видели возбужденные движения и озабоченные выражения лиц старых воинов, которые пытались что-то доказать Большому Рту. Но он выслушивал их безо всякого удовольствия. Это продолжалось, пожалуй, часа два. Потом один из старейшин медленно пошел к буку, остановился там и громко крикнул:

— Слушайте, воины юма и воины мимбренхо! Перед вами Длинная Ступня, опытный воин, который много лет и зим шагал по жизни и очень хорошо знает, как должен поступать храбрый воин в любом случае. У Большого Рта, известного вождя юма, был сын, Маленький Рот, который погиб от пули Олд Шеттерхэнда. Эта кровь должна быть отомщена. Олд Шеттерхэнд повредил нашему вождю руку — это тоже должно быть отомщено. Рядом с Олд Шеттерхэндом находится мальчишка из племени мимбренхо, которого назвали Убийцей юма. Это оскорбление всего нашего племени может быть смыто только его кровью. Мы должны были бы сразу убить Олд Шеттерхэнда и мальчишку, где бы они ни находились. Но они выкурили трубку мира с воинами Хитрого Змея, а значит, стали нашими братьями, а поэтому мы не можем их просто убить. Обе стороны должны сойтись в открытом поединке. Нас оскорбили, а поэтому мы будем решать, каким оружием будут сражаться две стороны. Так как одна рука у нашего вождя повреждена и он не в состоянии сражаться, то за него должен выступить кто-то другой. Но за это мы разрешаем Убийце юма выставить вместо себя своего младшего брата. Кто хочет заменить Большого Рта, тот должен выйти вперед!

После такого весьма своеобразного заявления воин вернулся к костру. Значит, они решили проводить поединки, даже не спросив меня прежде, согласен ли я. Ну, а замену Убийцы юма его младшим братом, конечно, определил старый вождь.

Чтобы посоветоваться, я послал за Сильным Бизоном. Но чтобы перешедшие к нам юма раньше времени его не узнали, я приказал ему остановиться в сильно затененном месте, где бы лица его нельзя было увидеть, а фигура была бы едва различима. Когда я через несколько минут пришел на это место, Сильный Бизон уже ждал там. Я рассказал ему обо всем случившемся. Я полагал, что он, как отец, испугается, но он сказал очень спокойно:

— Значит, я слышал именно тот самый громкий голос! Он доносился до нас, но мы не могли разобрать слов.

— Я вызвал тебя, чтобы узнать, должен ли твой сын принимать вызов.

— Разумеется, должен! Разве может любой мимбренхо сказать про себя, что он испугался какого-то юма!

— Но твои сыновья еще очень юные. Против твоего младшего выставят сильного и опытного противника!

— Тем хуже для юма, потому что тогда мы можем говорить про них, что они трусы, что их опытные воины сражаются с детьми и терпят поражения.

— Ты так уверен в победе?

— Никто из юма не победит моих мальчиков!

— А кто должен сражаться? Убийца юма или его брат?

— Его брат, который тоже хочет получить имя.

— Но подумай, что ему придется согласиться как с выбором оружия, так и со способом поединка!

— Мои мальчики всему обучены — я не беспокоюсь за них, а то, что они сопровождали тебя и Виннету, принесло им большую пользу. А примешь ли ты сам вызов?

— Могу ли я поступить по-другому? Если вызов принимает малыш, то Олд Шеттерхэнд не может уступить ему в мужестве.

— В твоей храбрости никто не сомневается, но разве будет медведь бороться с мышью?

— Ах, вот что ты имеешь в виду! Ну, да, медведь выйдет на поединок. Когда мышь захочет укусить его, медведь поддаст ее лапой. Это ведь тоже поединок. Ты посмотришь. Оставайся здесь, но так, чтобы тебя не видели и не узнали!

После этого разговора я отправился к мальчишкам, которые с невозмутимыми лицами сидели один подле другого, как будто не произошло ничего необыкновенного.

— Я говорил с вождем, вашим отцом, — сказал я им. — Что вы намерены делать?

— Драться, — ответил младший. — Я должен получить имя, поэтому мой брат уступает мне своего юма.

В этой фразе был виден характер сыновей вождя. Один уступает другому воина юма, значит, они уже рассматривали противника как свою собственность. Когда такую уверенность выказывает опытный воин, это понятно и даже похвально, но если она проявляется в таком юном возрасте, да еще по такому серьезному поводу, то это, конечно, можно считать некоторым легкомыслием.

На нашей стороне дарило полное молчание. Люди лежали в траве рядышком и ожидали, как будут разворачиваться события. Полночь уже давно прошла, и только около часа ночи Длинная Ступня снова вышел к буку и возвестил:

— На совете старейшин мы решили, что в первом поединке биться Олд Шеттерхэнд и его противник будут копьями. Правда, желающего сражаться с бледнолицым пока не нашлось, поэтому порядок поединка будет определен позже. Мимбренхо будет биться в воде, на ножах, а его противником выбран Черный Бобер. Сражаться они будут до тех пор, пока один из них не погибнет. До этого ни тот, ни другой не смеет выходить из воды.

Хитро задумано! Имя Черный Бобер позволяет предполагать, что владелец его ловок в плавании и нырянии. А я должен сражаться копьем, оружием краснокожих, самым непривычным для меня оружием. Но тут юма просчитались. Виннету был величайшим мастером и в метании копий и в фехтовании ими, и он долго занимался со мной, пока по меньшей мере что-то из его умения не передалось мне. У вестмена не бывает свободного времени: если он не занят ничем другим, то он упражняется в военном искусстве. Оттого и появляется у этих людей достойные удивления ловкость и уверенность, мастерство владения разным оружием. Кто любуется ими, тот и понятия не имеет, сколько труда требуется для выработки этих качеств.

Итак, противника для меня пока не нашлось. Может, и вообще не найдется: с этим я уж как-нибудь смирюсь. Но за маленького мимбренхо я боялся. Меня тянуло к нему, я хотел дать ему несколько далеко не бесполезных советов. Когда он заметил, что я к нему приближаюсь, он встретил меня с улыбкой. Паренек ни чуточки не боялся, и когда я его спросил: «Хорошо ли плавает мой юный брат?» он ответил:

— Я всегда очень охотно ныряю в воду.

— Просто нырять, чтобы искупаться, — это одно дело, но погружаться в воду с ножом, чтобы бороться за жизнь, — это совсем другое.

— Мой брат и я часто боролись на ножах.

— Только не будь самоуверенным! У твоего противника очень символичное имя; он должен хорошо плавать и нырять.

Об этом он, пожалуй, раньше и не подумал, потому что теперь лицо его стало озабоченным.

— Нельзя полагаться на одну ловкость. Хитрость часто лучше сноровки. Твой противник будет, вероятно, гораздо сильнее тебя. Ты должен сравняться с ним при помощи хитрости. Прежде всего не позволяй ему схватить себя, иначе ты пропал.

— Ну, это уж слишком! — сказал он и, улыбаясь, кивнул мне.

Вот оно! Я хотел дать ему хороший урок, а это слово «слишком» показало, что он уже напряженно думает над предстоящей задачей. Тем не менее я продолжал:

— Он зайдет в воду, конечно, с той стороны, а тебе надо будет спуститься с этого берега. Возможно, он и в дальнейшем будет придерживаться той стороны. Там тебе и надо его искать.

— На той стороне горит костер, там светлее, — бросил он.

— Но не у берега, вдоль которого растут кусты. Знаешь ли ты растение, названное индейцами «зика»?

— Да, здесь много таких растений — и у берега, и среди кустов.

— Его стебель полый, и из него можно сделать превосходную трубку. Запомни это!

Он вопросительно посмотрел на меня, так как ничего не понял.

— Великолепную трубку для дыхания, — объяснил я ему. — Однажды меня преследовали команчи, и я укрылся в реке. Они обыскивали берег, а я долго-долго плавал под водой и дышал через трубку зики. Только вот кашлять нельзя. Если ты под водой станешь близко у берега, дыша через стебель зики, ты сможешь спокойно ждать, пока твой враг не подойдет. Ты умеешь держать под водой глаза открытыми?

— Да. Когда вода чистая, то видно на несколько шагов вперед.

— Этого может быть достаточно. Правда, есть еще много хитростей и уловок, но в поединке надо честно поступать с противником. Я дал тебе один совет, но только потому, что ты еще мальчик, а твой враг — опытный воин.

Я стал наблюдать за мальчишкой и увидел, что он срезал много стеблей зики. Потом он исчез за кустами, а вскоре за ним последовал его брат. Я тайком прокрался за ним и с удовлетворением увидел, что старший из мальчиков натирает младшего жиром. Каждый индеец постоянно носит при себе масло или жир.

Опять прошло много времени, и ничего не произошло. От нас было видно, как на той стороне старые воины постоянно сновали туда-сюда. Конечно, они искали соперника для меня, но никого не находили. Но в конце концов они, кажется, достигли результата, потому что Длинная Ступня снова подошел к буку и объявил:

— Слушайте, воины, решение совета старейшин! Пролитая Олд Шеттерхэндом кровь принадлежала сыну вождя, за что полагается двойное наказание. Поэтому он должен сражаться не с одним, а с двумя противниками, и притом одновременно. Каждый из соперников получит по пять копий, а расстояние составит тридцать шагов. Копья следует бросать. Ни один из соперников не должен покидать места, на которое он поставлен, однако разрешается и при разбеге, и при защите делать по одному шагу вперед, или назад, или влево, или вправо. Употребление щитов запрещено. Кто бросит все свои пять копий, должен оставаться на месте, пока соперник не освободится полностью от своего оружия. Поединок не прекращается из-за ранения соперника, а лишь — из-за его смерти. Олду Шеттерхэнду будут противостоять два воина: Длинный Волос и Сильная Рука. Он может подойти, чтобы забрать копья.

Несмотря на этот призыв, я остался преспокойно лежать, как и прежде, в траве. Негодяи-юма действовали так, словно они должны были нами повелевать, а мы только повиноваться. На той стороне появились двое краснокожих, каждый из которых держал в руках пять копий. Стало быть, это и были мои грозные противники, взявшие на себя задачу освободить землю от моего присутствия. Они угрожающе размахивали руками и при этом устрашающе выли. Когда и это не побудило меня пойти на ту сторону, Длинная Ступня вышел на берег и закричал:

— Почему Олд Шеттерхэнд не идет? Или страх так глубоко овладел его сердцем, что ноги его окаменели и он не может двигаться?

Я продолжал спокойно лежать и даже не пошевелился. Он подождал минут десять, а потом снова крикнул:

— Значит, все так, как я сказал: у Олд Шеттерхэнда нет мужества. Он ползает в траве и скрывается за кустами. Позор ему! Разве он не знает, как должен себя вести воин в подобных случаях?

Тогда случилось то, что должно было, по моему мнению, неминуемо произойти: Виннету поднялся вместо меня, подошел к самой кромке нашего берега и закричал через озеро:

— Что там за лягушка выскочила из воды, чтобы громко поквакать? Олд Шеттерхэнд — самый смелый воин в прерии! Кто может сомневаться в его мужестве! Его имя гремит по всем горам и долинам, оно повторяется по всей прерии. А кто когда-нибудь слышал про какую-то Длинную Ступню? Кто этот человек и что он сделал выдающегося? Может кто-нибудь мне объяснить? Как такой человек может осмелиться звать Олд Шеттерхэнда к себе! Или он думает, что Олд Шеттерхэнд собака, которая повинуется, потому что боится плетки? Как вы смеете предписывать нам, с кем и как надо бороться! Есть ли среди вас хоть один храбрец, который отважился бы выступить против Олд Шеттерхэнда? Нет среди вас таких! Зубы у вас стучат от страха при одной мысли о поединке с ним. Тогда вы определили, что против него будут сражаться двое, и отыскали оружие, которым он не умеет владеть, потому что никто не слышал, чтобы он когда-нибудь держал в руках копье. Стыд и позор вам! И вы не покраснели до корней волос, собираясь бороться с мальчиком-мимбренхо. Вы достойны только того, чтобы вас заплевали женщины и прогнали из лагеря. А кто такие эти вонючие жуки, Длинный Волос и Сильная Рука? Может быть, их еще носят матери на руках, или они уже настолько выросли, что могут ползать туда-сюда по земле? И с такими детьми должен сражаться Олд Шеттерхэнд! Да кто вы вообще такие, что даете нам указания? Здесь собрались вожди, знаменитые мужи, которым и в голову не пришло осквернять себя прикосновением к людям, которым придется забраться на гору, чтобы достать Олд Шеттерхэнду только до пояса. Вы же еще не знаете, что должно предшествовать поединку и сопровождать его. Разве мы больные бизоны, которым приходится позволить растерзать себя стае койотов? Вы хотите мстить, хотите сражаться — пусть так и будет. Но борьба должна быть честной. Двое вождей могли бы заняться приготовлениями, а именно, Большой Рот и я. Я хочу посмотреть копья и проследить, чтобы так не случилось, что одному достанутся крепкие и эластичные, а другому ветхие и хрупкие копья. Мы знаем эти уловки, на которые вы не поймаете ни Виннету, ни Олд Шеттерхэнда. И еще одно: борьба не должна вестись на вашей стороне. Место ей — возле бука, как раз между нами. Большой Рот и я отмерим тридцать шагов; мы будем стоять возле сражающихся, и если кто-то из них будет действовать не по правилам, я мгновенно расправлюсь с нарушителем. Так должно быть. Если вам такая честная борьба не подходит, то вы — трусливое отродье. Вождь должен сказать мне, согласен ли он со мной, и никто другой, потому что тот, кто поднимет свой голос на Виннету, должен быть мужчиной, а не козявкой, которой лет пятьдесят еще надо подрастать! Так сказал я, вождь апачей. Теперь может говорить Большой Рот, если только от страха его кости не стучат одна о другую! Хуг!

Это была яркая, исполненная внутренней силы речь, после которой по обе стороны на какое-то время воцарилось молчание. Юма сидели у огня и советовались, что делать. Неужели должна пройти целая ночь, прежде чем эти детские забавы не окончатся! Наконец мы увидели, как поднялся Большой Рот. Он крикнул, обращаясь к нам:

— То, что предложил Виннету, вождь апачей, мы принимаем. Он может подойти к буку, у которого я с ним встречусь!

Теперь, когда Хитрый Змей перешел к нам, нам не надо уже было думать о каких-либо предосторожностях. Виннету пошел к месту встречи, и вождь юма направился навстречу ему. Принесли пятнадцать копий. Если бы раньше для меня отыскали самое негодное оружие, то теперь этого произойти не могло. Виннету далеко отбросил некоторые копья и потребовал принести вместо них хорошие. Потом копья были разложены в кучки по пять штук. Затем отмерили расстояние. Подошли мои противники, Длинный Волос и Сильная Рука, и стали на условленном расстоянии, в трех шагах друг от друга. Недалеко от них занял место Большой Рот; в руке он держал пистолет, намереваясь всадить в меня пулю, если я буду действовать против правил. Потом позвали меня. Я снял куртку и подошел. Виннету со своим Серебряным ружьем встал чуть поодаль. Глупое дело, которое эти люди называли поединком, могло начаться.

Мои противники вышли на свои места очень уверенными в себе: еще бы — ведь даже Виннету заявил, что никто еще не видел в моих руках копья.

— Ты хочешь, чтобы я преподал им урок? — спросил я тихо апача.

— Да, они этого заслуживают. Ты знаком с моим двойным броском: одно копье посылается для обмана противника, а второе — точно в цель.

Я взял оружие с земли: копья были легкими и тонкими, но только на вид казались хрупкими, а сделаны они были из прочной древесины. Я мог ухватить все пять копий одновременно и взял их в обе руки, держа примерно так же, как держит канатоходец свой балансир. В такой позиции парировать подлетающие метательные снаряды новичку, конечно, очень трудно или даже опасно, ну а человеку опытному защищаться в таком положении в три раза легче.

Виннету дал знак к началу поединка. Я повернулся боком и притворился, что смотрю через озеро, но на самом деле не отводил глаз от противников, к которым повернулся левой стороной. За их спинами пылал яркий огонь, а за мной была темнота, так как наш костер уже погас. Значит, у меня было определенное преимущество, так как я буду видеть их подлетающие копья гораздо отчетливее, чем они мои. Их копья будут лететь со света, мои — из темноты.

Они тоже не двигались. Они ждали, чтобы я бросил копье первым, но я этого не собирался делать. Кто истратит свои копья, тот вынужден будет остаться стоять, представляя из себя отличную мишень, пока противники не растратят свой запас снарядов. Я хотел, чтобы они первыми бросили копья, а затем испытали бы смертельный страх.

Так прошло минут пять и еще пять. Мои враги стали нетерпеливо переминаться с ноги на ногу. Они, пожалуй, и в самом деле решили, что глаза мои смотрят в сторону, а не на них, потому что Длинный Волос внезапно отступил на шаг, размахнулся и бросил копье. Мне тоже дозволялось сделать один шаг; я и сделал его в сторону, и снаряд пролетел мимо меня, так что его даже не нужно было отражать. Потом два раза бросал Сильная Рука и еще один раз — Длинный Волос. У каждого оставалось по три копья. Я слышал, как они упрекали один другого в том, что плохо целились, и крикнул им:

— Воины юма похожи на детей, неопытных и не умеющих думать: целятся они старательно, но все же подобными бросками никогда не попадут в меня.

— Олд Шеттерхэнд в самом деле так думает? — насмешливо спросил Сильная Рука. — Мы знаем, что он ничего не понимает в метании копий, хотя и признан мастером во владении другим оружием. Следующий мой бросок пронзит его. Есть у него какие-нибудь просьбы перед смертью?

— Да. Если я буду убит, то завещаю: дай Длинному Волосу десяток крепких пощечин, а потом позволь ему заплатить тебе той же монетой. И повторяйте это ровно десять раз, чтобы каждый из вас получил по сотне пощечин!

— Это я исполню сейчас же, но на тебе, вот этим копьем. Получай же!

Гнев пробудил его силу, но снизил точность прицеливания. Копье просвистело мимо, как и следующее, выпущенное Длинным Волосом.

— Я же вам говорил, — рассмеялся я, — что вы еще дети, которые позволяют увлечь себя гневу и не могут все спокойно рассчитать. Хочу вам сказать, как вы должны были поступить. Вас выбрали двоих не для того, чтобы вы бросали поодиночке. Одно копье отразить легче, чем два, летящих разом!

— Уфф! — крикнул Длинный Волос.

И такой же крик вырвался у Сильной Руки.

Они удивленно посмотрели друг на друга, потому что такая простая, само собой разумеющаяся истина не пришла им в голову. С моей стороны было не очень умно напоминать им об этом, но я не боялся, потому что вместе с Виннету упражнялся в отражении двух одновременно выпущенных копий. Одно из них надо парировать, а от второго уйти, сделав шаг в сторону. Конечно, метать их должны не мастера, иначе от гибели не уйти. Если оба метателя прицелятся точно в голову или в грудь, а один пошлет свой снаряд на долю секунды после другого, то первое копье еще может быть парировано, но второе попадет точно в цель.

По счастью, оба воина юма ничего не знали об этом. Они, правда, послушались моего совета, но при этом не договорились, куда надо целиться. Их копья летели не по одной траектории — удар моих копий, быстрый шаг в сторону, и меня не задело. Страх побудил их сразу же повторить маневр — и с тем же успехом или, вернее, неудачей. Теперь у них не осталось копий, в то время как у меня весь пучок сохранился в целости.

Виннету отошел от меня и приблизился к ним, чтобы с помощью своего ружья вынудить их остаться на месте, если им придет в голову спасаться от моих бросков бегством. Я же взял одно копье в правую руку, оставив четыре других в левой, и сказал:

— Теперь воины юма узнают, знаком ли Олд Шеттерхэнд с употреблением этого оружия. Вы поступили со мной нечестно, но это вам не помогло. Нечестного поступка не заметил даже мой брат Виннету, хотя каждый, у кого есть уши или глаза, сейчас же должен был бы обратить на это внимание.

— Нечестность? — спросил апач. — Какая? Я ничего не заметил.

— Разве против меня не направили десять копий? Десять против одного! А я получил только пять против двоих!

— Уфф! А ведь верно! — удивленно воскликнул он.

— Сосчитай! У них против меня было десять копий; я же против каждого из них имел всего два с половиной, значит, они вышли вооруженными в четыре раза лучше меня. Разве это справедливо?

— Нет, но никто об этом даже не подумал!

— Я подумал, но ничего не сказал, так как я уравняю наши силы. А теперь первый бросок!

Виннету посмотрел на меня и со значением кивнул в сторону. Тем самым он спрашивал, будет ли первый бросок пробным, как это мы привыкли делать. Я тоже кивнул. Позади моих противников стояло дерево, не помню уж какого вида; чуть пониже его первой ветки виднелся нарост. Я хотел пронзить его. Я выставил левую ступню вперед, покачался, взвесил копье на правой ладони, наклонил его, потом задрал кончик вверх, затем высоко поднял его, поглядел, прищуря глаз, на нарост. После чего крутанул копье пальцами, придавая ему вращение вокруг продольной оси, и наконец швырнул его — копье воткнулось точно в середину нароста. Юма громко расхохотались, потому что копье пролетело по меньшей мере в четырех шагах от них. Виннету посмотрел на ствол дерева и удовлетворенным кивком оценил успех своего ученика, а потом прикрикнул на смеющихся:

— Чему это радуются юма? Разве у них не осталось разума, чтобы понять: это был лишь пробный бросок? У Олд Шеттерхэнда есть еще четыре копья, два из них вонзятся Длинному Волосу и Сильной Руке в левое бедро. Он мог бы с легкостью поразить вас и в сердце, продырявив грудь, но Олд Шеттерхэнд не хочет убивать вас, потому что он христианин и его Маниту запрещает убийства!

Он назначил мне цель, и я знал, что должен поразить ее — при помощи двойного броска. Первое копье должно отвлечь все внимание того, в кого оно будет направлено, а второе я должен бросить мгновенно после первого, и оно, как я выучился на тренировках, никогда не пролетает мимо цели. Я опустил два копья на землю, из оставшихся одно взял в правую, одно — в левую руку и крикнул:

— Итак, Виннету сказал: надо попасть в левое бедро. Сначала — Сильная Рука. Берегись!

Глаза индейца были прикованы к моей правой руке. Я прицелился в правую половину его тела. Уклоняясь от моего броска, он подставит мне свою левую половину. Это копье еще не пролетело мимо краснокожего, как я уже выпустил второе, которое я молниеносно переложил из правой ладони в левую. Наконечник этого копья вошел до самого основания в левое бедро индейца, который громко вскрикнул и упал на землю.

— Ну, теперь очередь Длинного Волоса! — воскликнул я, не давая индейцу времени опомниться. Повторилось все снова, и Длинный Волос растянулся рядом с Сильной Рукой. Я повернулся и пошел прочь. За спиной я услышал голос Виннету:

— Вот так Олд Шеттерхэнд бросает копья. Теперь вы об этом знаете. Ну, а Черный Бобер может сейчас сразиться с малышом мимбренхо!

Несколько юма подбежали к раненым, чтобы вытащить копья и унести своих товарищей. Другие, по достойному похвалы индейскому обычаю, подняли вой. Я же, выполнив свою задачу, снова улегся на траву. Тем временем на востоке уже начал заниматься день.

Моему маленькому мимбренхо, кажется, предстояло нелегкое дело, потому что подошедший к озерку человек оказался мускулистым и широкоплечим; он легко мог управиться с двумя, а то и с тремя соперниками.

— Не плачьте, не сетуйте, братья! — крикнул он так громко, как только мог. — Черный Бобер отомстит за ваши раны. Когда Убийца юма вместе с Олд Шеттерхэндом напал на нас, он застрелил моего брата. За это я заколю и утоплю его брата. Этот червяк из племени мимбренхо может подойти. Он покрутится в моих руках и под моим ножом, пока я не совершу свою месть!

Он отбросил большое широкое одеяло, окутывавшее его голое тело; обнажилась фигура, которая свидетельствовала не только о необычайной физической силе, но и позволяла судить о нем как об отличном пловце. Виннету еще не отошел от Большого Рта, они о чем-то говорили между собой. Потом раздался громкий голос апача:

— Мимбренхо войдет в воду на нашей стороне, а Черный Бобер — на стороне юма. Как только они оба окажутся в воде, им разрешается делать все, что они хотят. Но только один, победитель, может живым выйти из озера, другой же должен умереть, и с него сдерут скальп. Вот мое ружье, у Олд Шеттерхэнда есть его «Волшебный ствол», заряженный множеством патронов; мы позаботимся о том, чтобы победителю не причинили вреда воины из отряда побежденного. Виннету все сказал!

Мимбренхо нагишом подошел к берегу. В его руке поблескивал нож. Вокруг пояса у него был обвязан тонкий шнурок с подвешенными двумя полыми стеблями, которые юма никак не могли углядеть. Кожа мальчика блестела от масла. Я увидел, как в темноте из-под дерева на мальчишку были направлены два черных зрачка, в которых теперь появилось выражение страха — глаза его отца, испугавшегося при одном виде Черного Бобра за своего сына.

Виннету, хлопнув в ладоши, подал знак, и оба пловца зашли в воду, но по-разному. Бобер нырнул в воду, так что волны захлестнули его, а потом, словно желая в первый же момент схватить своего врага, поплыл, мощно работая руками и ногами. Мимбренхо зашел в озеро медленно и осторожно, столь же неспешно забрался поглубже, пока вода не достигла его горла. Потом по легким расходившимся волнам я понял, что он снял со шнурка трубки, а сам шнурок порвал. Затем он оттолкнулся ногами от дна и поплыл навстречу Бобру, загребая одной рукой, а тот приближался к мальчику с угрожающей скоростью. Действия мимбренхо были спокойными и уверенными, они производили впечатление превосходства мальчишки над противником, и это подействовало на меня благоприятно.

Теперь пловцы сблизились на расстояние десяти или двенадцати гребков, и тут мимбренхо впервые нырнул; за ним сразу же исчез под водой и юма. Оставшиеся на берегу столпились, напирая друг на друга и затаив дыхание в напряженном ожидании. Прошла минута, и на поверхности показалась голова мимбренхо. Мальчик огляделся вокруг. Почти сразу же вынырнул и Бобер, но он смотрел в другую сторону от мимбренхо. Противники были так близко, но не видели друг друга. Тогда один из стоявших на той стороне юма, привлекая его внимание, закричал:

— Обернись, Бобер, обернись! Он позади тебя!

Едва раздались эти слова, как щелкнуло Серебряное ружье Виннету, и не знающая промаха пуля повергла предателя наземь. Вслед за этим раздался угрожающий голос апача:

— Так случится с каждым, кто станет помогать одному из бойцов!

Смелый поступок апача заставил юма взвыть от ужаса, но их внимание быстро переключилось на воду. Бобер последовал совету, обернулся и заметил мальчишку. С зажатым в зубах ножом он бросился на мимбренхо и обеими руками схватил его. Тот немедленно рванулся вперед и, чтобы получить опору для толчка, высоко поднял согнутые ноги, а потом, оттолкнувшись ими, исчез в глубине, проскользнув под руками своего противника, который не смог удержать скользкое от масла тело мальчишки. Нырять Черный Бобер не стал и сейчас же за это поплатился. Мы услышали его крик, а потом несколько лихорадочных всплесков. Отплыв немного в сторону, он перевернулся на спину и, поддерживая себя на плаву ногами и одной рукой, другой стал ощупывать рану в животе. Мимбренхо поранил его, и Бобер от страха выпустил нож.

Он еще ощупывал свою рану, как вдруг закричал во второй раз, потому что получил снизу, в спину, еще один удар, потом он отплыл далеко в сторону и там ушел под воду. Время от времени голова его показывалась на поверхности. Он искал под водой своего противника и выныривал только тогда, когда у него кончался воздух. А мимбренхо больше не было видно.

Прошло гораздо больше получаса, уже наступило утро, а мимбренхо по-прежнему не показывался, тогда как Бобер все нырял и нырял в поисках мальчишки. Он уже понял, что парнишка где-то прячется, а это мимбренхо мог сделать только у берега. И тогда юма приблизился к берегу и долго плавал вдоль него, тщательно осматривая все заливчики. Я, как и все остальные, с огромным напряжением следил за его движениями, каждое мгновение ожидая, что мимбренхо нападет на Бобра.

Вдруг одно место у берега показалось юма подозрительным. Он остановился, внимательно разглядывая его, а потом медленно поплыл к нему. Потом внезапно его голова исчезла под водой, затем — руки и все туловище. Ноги отчаянно колотили по воде, пока не скрылись вслед за корпусом. Вспенились волны, образовался водоворот: явно под водой шла борьба. Какой исход схватки нам следовало ожидать?

На поверхность вынырнул мимбренхо. Загребая одной рукой и работая ногами, он направлялся к берегу, волоча в другой руке что-то за собой. Потом мальчишку скрыли кусты, ветки которых в этом месте спускались до самой воды. Я обернулся и негромко крикнул:

— Он убил Бобра, а теперь тащит его к берегу, чтобы снять с побежденного скальп, так как в воде это сделать почти невозможно. Приготовьте оружие! Боюсь, что юма не смогут справиться со своим гневом и что-нибудь выкинут.

В это время мальчишка опять показался из-за кустов и поплыл к нашему берегу, добрался до него и выбрался на сушу.

— Стой! — крикнул с той стороны Большой Рот. — Только победитель должен выходить на берег!

Тогда мальчишка взмахнул ножом, который он держал в правой руке, и скальпом находившимся в левой, и крикнул в ответ:

— Большой Рот может посмотреть на своего Бобра, который лежит в кустах, если он только жив. А вот это кожа с его черепа, которую я у него снял!

Соплеменники поздравляли маленького победителя. На его теле не было не только раны, но даже царапины. А юма от гнева потеряли самообладание. Они ревели, словно дикие звери, а затем помчались от берега, у которого столпились, за оружием. Я тоже побежал, но — к Виннету, все еще стоявшему возле Большого Рта и внимательно за всем наблюдавшему.

— Твои воины бросились за оружием, — сказал он. — Запрети им брать его, а то случится несчастье.

— Это меня не касается! — мрачно ответил вождь юма, выдергивая из-за пояса пистолет.

— Если с вашей стороны раздастся хоть один выстрел, мы всех перестреляем.

— Посмотрим! У нас столько же воинов, сколько и у вас.

— Нет. Подойди сюда и посмотри.

Я схватил его за руку и потащил через кусты в обход деревьев на открытое место, где теперь, в утреннем свете отчетливо было видно кольцо воинов мимбренхо, окружавших озеро.

— Что такое? Кто эти люди? — испуганно спросил вождь.

— Это появился Сильный Бизон с сотнями своих воинов. В то время как вы расположились у озера, мимбренхо вас окружили. Ну, ты все еще не веришь, что бой принесет вам погибель? Оглянись кругом и открой свои глаза. Послушай, как воют твои люди! Через какую-то минуту, может быть, уже будет поздно!

Большой Рот провел рукой по лбу, словно пытаясь стереть плохие мысли, и спросил:

— Нас помилуют или приговорят к столбу пыток?

— Помилуют.

— Я верю тебе. Пошли скорее.

Мы снова помчались через кусты к берегу, и подоспели вовремя, потому что юма уже приготовились к атаке и ждали только возвращения своего вождя. Он поспешил к ним, чтобы рассказать о положении, в котором они оказались, а я послал Сильного Бизона к его людям сообщить, что решающий момент может вот-вот наступить. До сих пор они лежали на земле, прятались за кустами, а теперь встали и производили куда более внушительный вид, чем раньше.

Большой Рот должен был воспользоваться всем своим ораторским красноречием, чтобы удержать своих воинов от нападения. Они сдались на милость победителей только тогда, когда своими глазами увидели живую стену вражеских воинов, окруживших их. Сильный Бизон, объяснив своим людям ситуацию, снова вернулся ко мне, показал на юма и спросил:

— Ты думаешь, они будут защищаться?

— Нет. Я договорился с их вождем.

— Так, значит, они будут вынуждены сдаться?

— Я так считаю.

— Тогда они все-таки умрут у столба пыток!

— Вряд ли они на это согласятся. Если ты не предложишь им ничего иного, кроме столба пыток, они не сдадутся, а будут обороняться до последнего человека.

— Ну, что ж, пусть они выберут этот путь и погибнут.

— Но тогда прольется много крови и с нашей стороны.

— Не говори ты все время о крови! Их же можно быстро перестрелять!

— Но и твои воины тоже погибнут!

— Вряд ли! Схватка будет длиться всего лишь несколько мгновений. Подумай, каковы наши силы — я с моими мимбренхо, Виннету и ты с твоими бледнолицыми, да еще Хитрый Змей с тремя сотнями воинов, которые перешли на нашу сторону.

— Да, за меня-то они будут стоять, но не за тебя.

— Что это значит?

— Это должно означать, что я обещал помилование Большому Рту и всем его людям.

— Помилование? Как ты можешь обещать такое! Они находятся в моих руках или в твоих?

— Пожалуй, скорее всего — в моих. Ты, кажется, снова собираешься вести их к столбу пыток, а по дороге позволишь им бежать? Открой свои глаза и посмотри, как обстоят дела! Я не буду тебе помогать в откровенном убийстве и Виннету тоже. Ты нас знаешь. А вождь Хитрый Змей, как только услышит о твоих намерениях, мгновенно придет на помощь Большому Рту. Не думай, что он станет помогать недавним врагам, мимбренхо, убивать своих братьев-юма, несмотря на то что поссорился с верховным вождем! А мирный договор всем принесет счастье, и вам и им, к тому же тебе достанется хорошая добыча.

— Добыча? А разве ты не успел пообещать юма, что никакой добычи не должно быть?

— Я обещал им только жизнь, и больше ничего. Насчет добычи я вообще не говорил и даже бы советовал тебе набрать всего побольше. Возьми у них оружие и лошадей, этим ты ослабишь их на долгое время. Ну, а те преступления, что совершил в последнее время Большой Рот, не могут остаться без наказания.

— Так поговори с Хитрым Змеем. Что он на это скажет?

И это я сделал, найдя у него понимание. Я уже давно заметил, что честолюбивый молодой вождь ревниво относится к старому. К этому примешалась обида, нанесенная ему минувшей ночью, да и раскол среди воинов одного племени сыграл свою роль. Если мимбренхо возьмут трофеи, это сильно повредит престижу Большого Рта. Хитрый Змей встретил бы это с удовлетворением. И те воины, которые отделились от старика, пришли бы под его начало, а его влияние от этого возросло бы, и вскоре могло бы так случиться, что его назначат военным вождем на место Большого Рта, что его, как Змей очень надеялся, подняло бы на несколько ступеней в глазах еврейки. Поэтому он, когда я его спросил, ответил следующее относительно судьбы своих воинов и людей Большого Рта:

— Делайте, что хотите, только не убивайте их. Против плена я тоже бы воспротивился, потому что это мои братья.

— Ты знаешь, что натворил Большой Рот, и согласен, что он заслуживает наказания?

— Это меня не касается, потому что я должен был бы помогать ему в том, за что ты хочешь его наказать. Отбери же у него все, а потом позволь уйти вместе с его воинами!

Этот ответ я передал Сильному Бизону, который тут же попросил меня выполнить поручение довольно неприятного рода: я должен был пойти к старому вождю и договориться с ним о капитуляции. Но мне было любопытно посмотреть на вождя, принимающего свою судьбу из моих рук, то есть от человека, которого он осудил на смерть у столба пыток.

Когда я пришел к нему, Большой Рот находился посреди своих воинов, встретивших меня не очень-то дружественными взглядами. Они еще были при оружии, поэтому я рисковал, придя к Большому Рту, а не потребовав явиться ему к себе.

— Ты хочешь мне сообщить, о чем вы решили? — спросил он.

— Прежде всего я хочу тебе сказать, что я вступился за вас, хотя ты этого не заслужил. Ты остался один, потому что Хитрый Змей от тебя отвернулся из-за того, что ты назвал его трусом. Сильный Бизон настаивал на том, чтобы вас поставили к столбу пыток. Я его от этого отговорил. Тогда он захотел взять вас в плен, чтобы показать потом женщинам мимбренхо, но и в этом ему было отказано. Только большего от меня ты уже не вправе требовать.

— Но мы получим свободу?

— Да. Вы можете уйти, когда и куда хотите.

— Тогда мы поедем сейчас же!

— Поедете? Ваши лошади принадлежат победителям.

— Значит, они хотят получить добычу?

— Разумеется! Или ты полагаешь, что тебе просто так простится все, что ты наделал? Юма — добрые люди и храбрые воины. В этом я убедился, узнав Хитрого Змея. Но если вождь повел их по ложному пути, то им не пристало удивляться, что вместе с палаткой вождя сорваны и их собственные. Грабеж, убийство, поджог, уничтожение земельных угодий, насильственное удержание переселенцев под землей — вот те вещи, за которые ты, безусловно, должен быть наказан. Но раз ты все это совершил, то перечисленные злодеяния, пожалуй, должны быть оплачены? Ты слышишь, что я говорю с тобой не гневно, не с ненавистью, а по-дружески. Ты уже стар, мне просто жаль, что твои последние дни будут далеко не прекрасными. Тебе нужно вести своих храбрых воинов лучшими путями, теми, какими идет Хитрый Змей. И тогда, когда тебя позовет Маниту, ты сможешь со спокойной совестью отправиться в вечные охотничьи угодья, а твои воины смогут с большей гордостью и большей радостью смотреть на свою жизнь и свои деяния. Олд Шеттерхэнд хочет счастья и тебе, и твоим воинам, хотя первый ваш шаг на дороге добра будет трудным. Сильный Бизон подарил вам свободу и жизнь. Неужели вождь мимбренхо должен отказаться от добычи?

— Он уже достаточно много и так у нас взял! — проворчал Большой Рот.

— Где же и когда?

— Ты отнял у нас стада асьендеро. Но нам удалось убежать, и мы снова захватили скот. Но поскольку мы направлялись сюда, то должны были оставить животных под охраной нескольких людей. Теперь мы увидели, что мимбренхо преследовали нас, а это значит, что они опять завладели скотом.

— Об этом я еще не говорил с Сильным Бизоном, но если это так, то ты не можешь называть это добычей, потому что стада принадлежат не мимбренхо, а асьендеро и будут ему возвращены. Спроси себя самого и дай честный ответ, что сделал бы ты на месте Сильного Бизона. Ты никогда не отказался бы от добычи, тем более ты не проявил бы милости и повел бы обязательно пленников к пастбищам своего племени. Значит, ты требуешь от него много больше, гораздо больше того, что сделал бы сам, находясь на его месте. Итак, для своей же пользы вам нужно будет согласиться, потому что если вы откажетесь, то вождь мимбренхо, пожалуй, возьмет назад слово, данное им мне, и уведет вас с собой как пленников! И еще одно. Вы находитесь на спорной земле. А что, если Сильный Бизон теперь потребует, чтобы эта земля принадлежала одним мимбренхо? Вы должны будете покориться, потому что находитесь в их руках. Так не поступай же во вред себе, отделайся лучше маленькой жертвой, чтобы избежать больших убытков.

Подобное дружеское обращение было непривычно неотесанным людям, поэтому мои слова произвели на них большое впечатление. Я осуществил маленькую дипломатическую хитрость, направив гнев воинов на их предводителя, обманувшего своих соплеменников. Это было справедливым наказанием Большому Рту и могло принести пользу моему другу Хитрому Змею, ставшему нашим верным союзником. Короче, я убедил юма, без явного сопротивления по меньшей мере с их стороны, согласиться передать свою собственность в руки мимбренхо и был рад возможности сообщить об этом Сильному Бизону.

Юма сдали свое оружие, а потом молча смотрели, как сгоняют в табун их лошадей. Сильный Бизон согласился после моего вмешательства сделать побежденным единственное послабление. Он решил оставить юма все вещи, находящиеся у них в карманах.

Потом юма предпочли поскорее покинуть несчастливое для них место, причем сразу же оказалось, что мои похвалы в адрес Хитрого Змея упали на хорошую почву, потому что многие из воинов старика не пошли с ним, а подошли к юному Змею и попросили его отныне считать их членами его племени. Тот ответил согласием и сразу же позаботился о том, чтобы перебежчикам были возвращены лошади и оружие, чему они, естественно, очень обрадовались.

Это весьма разозлило Большого Рта. Он увидел, что его влияние падает, и в глубине души чувствовал, что в будущем оно упадет еще больше. Поэтому он не ушел, как я ожидал, без прощания. Перед отправлением Большой Рот еще раз подошел к нам и обратился к присутствующим с речью, но направлены его слова были главным образом ко мне. Он прихватил с собой старейшин, чтобы показать им, что их вождь обладает все еще достаточной силой воли, чтобы открыто объявить себя нашим врагом.

Когда он пришел вместе со своими то ли шестью, то ли семью виднейшими воинами, мы как раз уселись обсуждать дальнейший путь нашего отряда. Стало быть, и у нас собрались все более или менее достойные люди. Как только я заметил приближающегося вождя юма, я сразу понял, чего он хочет, и приказал привести обоих сыновей Сильного Бизона, а место нашего совещания сейчас же окружить воинами-мимбренхо, как только старик и его сопровождающие подошли к нам. Я сразу же предложил ему сесть, но он отклонил мое предложение движением руки, принял позу оратора и заговорил возвышенным тоном, в то время как мимбренхо начали образовывать вокруг нас круг, как им было приказано:

— Счастье воина похоже на женщину, которая сегодня смеется, завтра плачет, а послезавтра снова смеется. Женщина эта всегда благоволила Большому Рту, пока он имел дело с врагами, которые были сыновьями нашей страны, чьи повадки, стало быть, я знал и которых хорошо изучил. Я ведал, какое у них оружие, как они будут защищаться, какой наступательный план мне составить и как его выполнить. Я был известен как великий воин. Моя слава росла изо дня в день, мои краснокожие и белые враги боялись меня, а мои друзья чувствовали себя уверенно за моей широкой спиной. Но тут пришли чужие мужчины, не рожденные в нашей стране. У них не было права вмешиваться в наши взаимоотношения, однако они сделали это — Олд Шеттерхэнд и Виннету. Надо бы было немедленно убить чужеземцев или, по крайней мере, прогнать их за границу. При них было оружие, несравнимое с нашим. Что могло сравниться с Серебряным ружьем Виннету и медвежебоем Олд Шеттерхэнда! А у последнего есть к тому же еще и «Волшебный ствол», из которого он может стрелять все время без перезарядки. Что могут сделать против такого оружия наши стрелы и копья, а также те немногие кремневые ружья, которыми владеют юма! Эти люди вели войну незнакомым нам способом. Они полны коварства и хитрости и всегда появляются там, где их меньше всего ожидают. К тому же они заключили союз со злыми духами, враждебными к краснокожим людям, потому что те честны и добры. Поэтому все мои планы рухнули, едва эти два человека появились на нашей земле. Я вынужден был позволить им победить меня, а теперь вынужден отправиться домой без лошадей и оружия. Но ни Виннету, ни Олд Шеттерхэнд здесь не останутся, и тогда удача снова вернется ко мне. А те, кто сегодня чувствуют себя победителями, снова окажутся побежденными и будут выть от бессилия, как собаки, которые понимают, что вот-вот их убьют. Ибо я говорю это, Большой Рот, верховный вождь воинов-юма: я никогда не забуду то, что сегодня произошло, а тех, кто сейчас торжествует победу надо мной, я растопчу ногами и уничтожу. И тогда не будет ни милости, ни мягкосердечия, а те, кто сегодня мне изменил, первыми умрут под нашими ножами. Что касается Олд Шеттерхэнда и Виннету, то они должны поостеречься когда-нибудь появляться поблизости от меня, потому что я прикажу схватить их и содрать шкуру с них живьем, чтобы их вопли и крики можно было слышать на всех горах и во всех долинах. Старейшины моего племени подтвердят, что они согласны со мной. Я сказал. Хуг!

— Хуг! — выкрикнули старейшины, чтобы показать, что слова вождя отражают и их точку зрения.

Они повернулись, чтобы удалиться, но увидели себя в окружении врагов. Тогда старик гневно спросил:

— Почему нас окружили вооруженные воины? Не хотят ли вероломно нас схватить, нарушив заключенный с нами договор?

— Мы не изменники, — ответил Виннету. — А окружившие вас воины получили только одно задание — еще немного удержать вас на месте, чтобы вы услышали наш ответ на твою речь. Мой брат Олд Шеттерхэнд может лучше все сказать, потому что вождь апачей дружит с делом, но не со словом!

Я последовал этому приглашению, встал и заговорил, обращаясь к вождю:

— Большой Рот заставил нас выслушать речь, полную нелепостей и заблуждений. Неразумно было с таким презрением отнестись к тому, что мы очень милостиво обошлись с ним и его людьми. Мы подарили вам жизнь и свободу, а он высказал нам в глаза, что сдерет с нас шкуру. Недавно еще я обратился к нему с дружеским увещеванием выбирать в жизни пути к добру, а теперь вот слышу, что мои наставления не принесли пользы, потому что он, побежденный, угрожает нам, победителям, тем, что ничего не забудет и хочет растоптать нас своими ногами. Разве он не видит, что находится еще в наших руках, и он, и его старейшины, которые присоединились к его угрозам? Что мешает нам забрать свое слово назад, так как он показал свою решимость нарушить свои обещания и не соблюдать заключенный мирный договор? Он очень расхваливал себя, но какую похвалу должны ему высказать мы, а также его люди за то, что он снова собирается поставить под угрозу их жизнь?

— Вы должны держать свое слово! — прервал он меня.

— Нет, не должны! Олд Шеттерхэнд и Виннету вообще никогда ничего не должны — заруби себе это на носу! Мы имели бы полное право после всех твоих угроз расстрелять тебя, твоих старейшин да и всех верных тебе юма. Однако мы этого не сделаем, потому что твои угрозы смешны. Они напоминают кваканье лягушки, которая может жить лишь в болотной тине, а когда болото под солнцем высыхает, эта квакушка обязательно должна погибнуть. Ты стал старым и слабым, ты гневаешься от бессилия и, придя в ярость, говоришь слова, за которые мужчину не наказывают только потому, что слова эти по-детски пусты и не ведут ни к каким действиям. И вот, несмотря на все ваши претензии, мы отпускаем вас, потому что смехотворность ваших угроз не может нас испугать, а вызовет, пожалуй, лишь наше сочувствие… И еще я сказал, что твоя речь полна заблуждений. Ты сказал, что Виннету и я чужестранцы в этой стране. Разве ты не знаешь, что Виннету — знаменитейший из вождей апачей, которые живут от Аризоны до Мапими и Рио-Пекос? Разве мимбренхо, которых ты видишь здесь среди твоих победителей, не относятся к племенам апачей? Разве Виннету не самый знаменитый воин среди апачей, а ты называешь его чужаком на этой земле! Я говорю тебе, что у него куда больше прав находиться здесь, чем у тебя. И столь же велико его право присоединиться к мимбренхо, ветви большого племени апачей, которым ты враждебен. Как можешь ты требовать, что его надо изгнать за границу! Ты сказал правду, что вы не можете справиться с нашим оружием, но ведь у нас всего три таких ствола. И если все племя юма боится их, то ты сам расписался в собственном бессилии. Но часто ли мы применяли против вас это оружие? Разве им мы вас победили? Нет, мы использовали весь свой арсенал. И еще ты солгал, сказав, что мы заключили союз со злыми духами, а вы, мол, честные и добрые люди. Верно как раз обратное. Вы делали только зло, а мы защищали добро. Именно поэтому мы находимся под защитой нашего великого, доброго Маниту. Вот это последнее обстоятельство и стало причиной нашей победы, потому что добро всегда побеждает, а зло должно погибнуть. А ты объявляешь коварством то, что мы всегда делаем добро, а не зло, как вы. Да, мы перехитрили вас, и много раз, но это лишь доказывает, что добро действует разумно, а зло — глупо и неумно. Мы и теперь показываем свою доброту, позволяя вам уйти, несмотря на все ваши угрозы, но безнаказанными они не должны оставаться: на свои похвальбы ты должен получить достойный ответ, иначе ты еще подумаешь, что запугал нас. Мой юный краснокожий брат может подойти ко мне.

Приглашение это было сделано младшему сыну Сильного Бизона. Он исполнил мою просьбу. Тогда я взял его за руку и продолжал:

— Большой Рот сделал нам упрек, что одного из сыновей вождя мимбренхо назвали Убийцей юма. Он даже потребовал за это смерти его брата и заставил его бороться с Черным Бобром. Юноша, которого я держу за руку, был верным моим помощником. Он проявил себя умным и смелым, и многими из своих успехов я обязан ему. А за это он должен сейчас получить заслуженную награду. Ему нужно присвоить имя, которое будет напоминать о сделанном им и введет его в ряды взрослых воинов. Он убил Черного Бобра и снял с него скальп, поэтому — а также в ответ на то, что Большому Рту так не понравилось имя Убийца юма — я нарекаю здесь моего юного краснокожего брата и друга именем Юма-циль[95]. Я прошу Виннету и всех воинов мимбренхо дать на это свое согласие!

Вокруг раздались громкие, радостные крики. Виннету поднялся, взял другую руку мальчика и сказал:

— Олд Шеттерхэнд говорил и от моего имени. Молодой храбрый воин должен называться Юма-циль. Он — мой брат, а его друзья и враги станут моими друзьями и врагами. Я сказал.

— Тем самым, — продолжал я, — желания обоих сыновей нашего друга Сильного Бизона исполнены. Они хотели получить боевые имена и поэтому пошли со мной и Виннету. Они получили хорошие, превосходные имена, которые в будущем станут известны и знамениты среди всех друзей и врагов. Ну, а престарелый Большой Рот может теперь уйти со своими старейшинами. Мы сказали ему, что не боимся ни его, ни подчиняющихся ему людей, назвав сыновей вождя мимбренхо такими именами, как Убийца юма и Скальп юма. Я сказал. Хуг!

Я дал знак — круг разомкнулся, и юма удалились, злясь, очевидно, на то, что на прощание им преподнесли такой сюрприз.

Само собой разумеется, что присвоение имени было отмечено общим раскуриванием калюме и другими положенными торжествами. Мальчики, причисленные теперь к взрослым воинам, были бесконечно счастливы, а к тому же необыкновенно горды тем, что своими именами они обязаны Виннету и мне.

Отец их чувствовал себя столь же гордым и счастливым, как и его сыновья. Слова благодарности так и лились из его уст. Он просил прощения за то, что временами был не только груб со мной, но и просто не доверял. Чтобы доказать мне свою благодарность, он попросил меня, чтобы с этих пор меня больше не сопровождали Хитрый Змей и его воины, потому что теперь он сам может предоставить моим белым спутникам-переселенцам достаточно хороших верховых и вьючных лошадей. Он будет сопровождать нас вместе со своими воинами до самой американской границы, а потом и еще дальше, куда я только пожелаю.

Конечно, я охотно согласился с этим предложением и немедленно отдал распоряжения о подготовке к выступлению, которое было назначено на следующее утро.

С Хитрым Змеем я простился очень сердечно; его невесты, еврейки, при нашем прощании не было видно — она от меня пряталась.

После долгого и трудного пути мы добрались до границы Техаса, и тогда я разделил деньги. Плейер тоже получил обещанную мной сумму. На этом печальное прошлое для всех переселенцев закончилось, и они смогли взглянуть навстречу скромному, правда, но все же лучшему будущему…