Сатанстое

ГЛАВА XXX

Какое глубокое горе нам всем причинила смерть Гурта, я не стану говорить; всю ночь никто не смыкал глаз. Под утро вернулся Сускезус и сообщил, что гуроны ушли в сторону Тикондероги и теперь нечего более опасаться их нападения. После этого все поселенцы поспешили вернуться на свои участки, особенно те, жилища которых уцелели; те же, что были сожжены, были вновь возведены общими усилиями. Так как Бельстрода еще нельзя было тревожить, то решено было, что Герман Мордаунт пробудет здесь до конца сезона, тем более что присутствие в Равенснесте владельца ободрило поселенцев, которым он к тому же оказывал всякую помощь и поддержку.

Тело покойного Гурта решено было перевезти в Альбани, чтобы похоронить с его родными. Я, Дирк и мистер Ворден сопровождали его останки.

Апостольское рвение мистера Вордена в значительной мере ослабло; он уверял, что распространение христианства в этих глухих лесах — дело преждевременное и что христианское учение требует известной предварительной цивилизации. Как можно вразумлять и поучать людей, которые не выпускают из рук своих томагавков и постоянно готовы снять с вас скальп?! Не мешает, конечно, иметь разные благотворительные общества для попечения об этих несчастных, но только издали, потому что эти господа, во всяком случае, не из тех, к которым приятно подходить близко!

Перед отправкой из Равенснеста я в последние дни мало виделся с Аннеке, почти все время проводившей возле Мэри, которая под видимой покорностью судьбе скрывала столь глубокое горе, что оно казалось совершенно неизлечимым и в первое время даже внушало опасения ее близким.

Аннеке ничуть не скрывала своих чувств ко мне и много раз повторяла, что никогда не любила Бельстрода. Бедный Бельстрод! Я действительно от всей души жалел его и не знал, как сообщить ему о моем счастье.

Но мистер Мордаунт просил меня ничего не говорить об этом майору и взялся сам сообщить ему о выборе Аннеке. Это было, действительно, самое лучшее, что можно было придумать.

Прощаясь со мной, мистер Мордаунт сказал:

— Отправляйтесь с Богом, дорогой сын мой, напишите нам из Альбани, а затем в сентябре приезжайте в Лайлакбеш, где вас встретят как сына!

Я не стану описывать наше долгое похоронное шествие. Дирк и я сопровождали тело Гурта пешком до большой дороги, где нас встретили экипажи. Прибыв в Альбани, мы передали останки Тен-Эйка его семье, которая устроила ему пышные похороны; мистер Ворден совершил богослужение и сказал очень прочувствованную проповедь над его могилой.

Из замурованного шкафа в доме Гурта достали хранившиеся в нем со дня его рождения, согласно обычаю, шесть дюжин бутылок дорогой мадеры, которые простояли в этом замурованном шкафу двадцать четыре года и должны были быть выпиты или в день свадьбы, или в день похорон; их распили на похоронах — увы! Но в моем воспоминании этот прекрасный, благородный юноша будет жить до тех пор, пока я буду жив.

У Дирка и у меня было теперь столько знакомых в Альбани, что нас всячески старались удержать; но после всего пережитого за последнее время мне хотелось как можно скорее вернуться домой, и мы сели на первый шлюп, отправлявшийся в Нью-Йорк. Дирк расстался со мной в Таппан-Сиа, так как оттуда шел ближайший путь к нему в Рокланд, где его с нетерпением ожидала его семья, а я на другой день после разлуки с ним высадился в Нью-Йорке.

Дядя и тетя Легг приняли меня с распростертыми объятиями, и когда узнали, что я участвовал в экспедиции на север, меня стали приглашать во все дома подряд и чествовать, кто как мог и как умел. Но я спешил в Сатанстое. Остановившись в Кингсбридже, чтобы пообедать, я не мог устоять против искушения пройти на тот холм, откуда Дирк впервые показал мне Лайлакбеш.

Когда я вернулся в гостиницу, хозяйка, мистрис Леже, прислуживая мне, сказала:

— Я слышала, мистер Литльпэдж, что вы были на севере! Видели вы там наших уважаемых соседей, мистера Мордаунта и его прекрасную дочь?

— Да, мистрис Леже, я их видел! Земли моего отца находятся рядом с их землей, и я гостил у них некоторое время. А вы не имели от них известий?

— Нет, я только слышала, что мисс Аннеке к нам больше не вернется!

— Да почему же не вернется, скажите ради Бога! — невольно воскликнул я, не на шутку встревоженный.

— Во всяком случае, не вернется как мисс Аннеке, — усмехнулась хозяйка, — потому что она вскоре должна стать леди Аннеке!.. Разве вы не встречали там генерала Бельстрода, кажется, или, если он не генерал, то во всяком случае офицер в больших чинах! Говорят, он за мисс Аннеке очень ухаживает.

— Да, да, и что же говорят об этом генерале? — полюбопытствовал я.

— Говорят, что они в будущем месяце поженятся, а некоторые уверяют, будто они уже обвенчались и что отец дал за дочерью Лайлакбеш и, кроме того, еще добрых четыре тысячи фунтов стерлингов в придачу за такую честь! А я говорю, что мисс Аннеке и без этого стоит любого английского лорда!

Я даже не потрудился разуверить мистрис Леже в ее предположениях и уехал, совершенно спокойный за свою судьбу.

Надо ли говорить, как меня встретили в Сатанстое? Матушка не могла оторваться от меня: отец даже прослезился, а лед долго обнимал и целовал, затем начались расспросы и рассказы без конца. После обеда мать позвала меня к себе в спальню и сказала:

— Корни, дитя мое, ты не рассказал мне ничего интересного для меня о Мордаунтах!

— Как, мамаша, я вам говорил и о наших свиданиях в Альбани, и о нашем совместном путешествии, о приключении на реке и обо всем, что произошло в Равенснесте!

— Да, да! Но для меня все это не столь важно, я хотела бы знать что-нибудь об Аннеке. Правда ли, что она собирается вскоре выйти замуж?

— Совершенная правда! Я слышал об этом от нее самой!

— Как? И она могла тебе это сказать сама? Значит, честолюбие и чванство могут ослепить даже и такую чистую и прекрасную душу!

— А в чем вы видите честолюбие и чванство, мамаша? — спросил я.

— Но мне кажется, что выбор ее остановился на этом майоре Бельстроде…

Далее я не мог уже продолжать этой шутки и поспешил сообщить моей доброй матушке всю правду.

Радость ее была поистине трогательна, и ее разделила с нею вся семья.

Я вернулся в Сатанстое в конце июля, а к середине сентября Мордаунты должны были вернуться в Лайлакбеш, так что мне приходилось ждать почти два месяца. Но я это время прекрасно провел в Сатанстое, занимаясь нашим хозяйством, отцовскими счетами и строя планы нашего будущего счастья. Я так любил свое старое поместье, что мне казалось, что нигде в целом свете нет ни таких плодов, ни таких овощей, как у нас; нет ни таких лугов, ни таких рощ, которые были так милы моему сердцу.

Это был радостный для меня день, когда наконец к нам прискакал слуга мистера Мордаунта с известием, что его господин со всем семейством прибыл в Лайлакбеш и что меня просят завтра туда к завтраку.

Не успел слуга уехать, как я, сгорая от нетерпения скорее увидеть Аннеке или хотя бы только быть рядом с ней, вскочил на коня и поскакал вслед за слугой, решив переночевать в гостинице Кингсбриджа и на следующий день поутру не спеша прибыть в Лайлакбеш.

— К вашим услугам, сударь, лучшая комната в моем доме, — ответила мне хозяйка гостиницы на мой вопрос о комнате для ночлега. — Как поживает высокочтимый капитан Роджерс, ваш дедушка? А ваш почтенный батюшка, майор Ивенс? Не правда ли, хорошо? Я вижу по вашему веселому, улыбающемуся лицу, что все ваши домашние здоровы… Я бы подумала, что вы спешите на свадьбу, если бы вы проехали прямо в Лайлакбеш, не останавливаясь у меня!

Я невольно вздрогнул, но затем подумал, что, быть может, за это время местные сплетницы успели уже узнать правду, и сказал:

— В сущности, я еду не на свадьбу, мистрис Леже, тем не менее, надеюсь, моя свадьба будет, вероятно, на днях!

— Да я не о вашей свадьбе говорю, мистер Литльпэдж, а о свадьбе мисс Аннеке с лордом Бельстродом! Это блестящая партия даже и для Мордаунтов. Лакей этого лорда часто заходит ко мне по вечерам выпить стаканчик свежего сидра и говорит, что мой сидр не хуже настоящего английского. А вы не шутите, это немалая похвала для такого человека, который решительно ничего хорошего у нас в колониях не находит! Так вот, этот лакей говорил, что дело совсем решенное и что свадьба должна состояться со дня на день; ее отложили из-за траура мисс Уаллас, которая схоронила своего супруга в медовом месяце и потому сохранит свою девичью фамилию. Как говорят, таков обычай в подобных случаях!

— Весьма возможно, — рассеянно ответил я и, взяв шляпу, пошел пройтись перед сном.

Я поднялся на холм, затем дошел и до того самого места, где я когда-то встретил обеих девушек, и вдруг, к своему удивлению, увидел сидевшего там под деревом Бельстрода. Он был один и, по-видимому, погружен в размышления. Я хотел было удалиться, не потревожив его, но, случайно подняв голову, он увидел меня.

С первого же взгляда на него я понял, что ему уже было все известно. Он едва заметно покраснел, закусил губу, но встал и пошел ко мне навстречу с принужденной улыбкой. Он слегка хромал, но это придавало какую-то своеобразную грацию его походке и делало его еще более интересным. Когда мы сошлись, он чистосердечно протянул мне руку, которую я дружески пожал. Потерять Аннеке было не пустое дело, и я, право, не знаю, мог ли бы я быть столь же великодушным на его месте.

Но, конечно, Бельстрод был прежде всего светский человек и умел владеть своими чувствами.

— Когда-то я просил вас, Корни, всегда и во что бы то ни стало оставаться друзьями! Я никогда не беру своих слов обратно! Вам посчастливилось, а мне нет. Герман Мордаунт сказал мне об этом перед отъездом из Альбани, и сожаления, высказанные им мне, не особенно лестны для вас; но тем не менее он соглашается, что вы — золотой человек и что если ему не суждено было иметь зятем Александра, то хоть Диогена! Итак, вам следовало бы зажечь фонарь и идти искать честного человека, но позвольте мне представиться вам в качестве такового и избавить вас от труда зажигать фонарь и искать! Присядем вот здесь на скамейку и побеседуем по-дружески!

Правда, во всей этой шутке майора было что-то натянутое, тем не менее он честно и благородно отнесся к моему успеху. Я с готовностью сел возле него, и он продолжал:

— Ведь это тогда река помогла вашему счастью, Корни, а меня утопила!

Я улыбнулся, но ничего не сказал.

— Любовь имеет свои превратности, как и война, и я очутился в том же положении, как и Аберкромби: мы оба рассчитывали выйти победителями, и оба были разбиты, только с той разницей, что мое положение много лучше, чем его, — ведь у него никогда больше не будет другой армии, а у меня еще может быть другая невеста. Ну, скажите, Корни, будьте откровенны, чему вы, собственно, приписываете свой успех?

— Мне кажется, мистер Бельстрод, что весьма естественно, что девушка предпочитает остаться у себя на своей родине, а не ехать в чужую, далекую страну! — сказал я.

— Черт возьми, Корни! Это называется соединять скромность с патриотизмом! Нет, нет, меня погубил Скриб, этот глупый фарс! Я это понял тогда же, никак не ожидая встретить столь щепетильных особ в лице юных американок; я приехал сюда в полной уверенности, что все американки, как бы красивы и привлекательны они ни были, непременно вульгарны, и что же? Я встречаю особ столь аристократичных, как будто у вас здесь целый полк герцогинь! Это положительно непостижимо! Конечно, им, быть может, не хватает, так сказать, последнего художественного прикосновения, но вульгарными или тривиальными они никогда не бывают.

— К чему вы все это ведете, Бельстрод? — спросил я с недоумением.

— Я хочу себе объяснить ваш успех и мое поражение, Корни! Я констатирую факт, что мисс Аннеке, вместо того чтобы принять на веру мнения и суждения, привезенные из Англии, осмелилась иметь свое личное суждение и мнение и ставить себя выше общества, руководствуясь одним своим чутьем в том, что хорошо и что дурно, что прилично и что неприлично. Из этого вы видите, что это Скриб меня погубил.

Я не был с ним согласен в этом, но не захотел противоречить, видя, что это является для него сравнительно утешительным оборотом дела.

Мы побеседовали с ним еще полчаса самым дружелюбным манером, и, расставаясь, Бельстрод обещал мне не выдавать меня.

Вплоть до самого вечера я бродил там и сям, не теряя дома из виду, а когда стемнело, решился подойти поближе в надежде, быть может, увидеть Аннеке в окне. Вечер был прекрасный, мягко светила луна. Сам того не замечая, я очутился совсем близко к дому и вдруг услышал легкие шаги на песке.

— Нет, Аннеке, — говорил голос Мэри Уаллас, — мое решение неизменно: я до конца жизни буду носить траур по Гурту точно так, как если бы была его женой! Этим только я могу почтить его дорогую память, я, которая, быть может, своей излишней сдержанностью и колебаниями побудила его искать тех опасностей, жертвой которых он сделался! Ты была тысячу раз права, Аннеке! Когда женщина действительно любит человека, она не должна скрывать этого от него! Если бы я дала мое согласие бедному Гурту, он, быть может, был бы жив теперь, или, по крайней мере, я была бы его вдовой — а теперь я могу быть ею только втайне, в душе, но я останусь верна его памяти!

Не смея слушать долее разговора двух девушек, я отодвинул кусты с намерением удалиться, но шум этот привлек внимание девушек, и я вынужден был показаться им. Но я хотел сделать это так, чтобы не напутать их.

— Это, наверное, Бельстрод ищет нас, — сказала Аннеке. — А вот и он, и мы теперь…

Она не договорила: вместо Бельстрода она увидела меня и тотчас же узнала. Я схватил ее в свои объятия, а Мэри Уаллас скрылась, как и куда, я не мог бы сказать.

Аннеке убедила меня, что теперь уже необходимо показаться и ее отцу, и всем, и я решился войти в дом, хотя предчувствовал, что Герман Мордаунт не преминет подшутить надо мной. Но подшутил он очень мягко и безобидно, даже сказал, что мое маленькое приключение предвещает, что из меня выйдет хороший муж.

В начале октября мы отпраздновали нашу свадьбу; венчал нас мистер Ворден, и поселились мы в Лайлакбеше, который мистер Мордаунт отдал нам, а сам переселился в Нью-Йорк.