Сатиры

Послание второе

Хорошо сидеть под черной смородиной,

Дышать, как буйвол, полными легкими,

Наслаждаться старой, истрепанной «Родиной»

И следить за тучками легкомысленно-легкими.

Хорошо, объедаясь ледяной простоквашею,

Смотреть с веранды глазами порочными,

Как дворник Пэтэр с кухаркой Агашею

Угощают друг друга поцелуями сочными.

Хорошо быть Агашей и дворником Пэтэром,

Без драм, без принципов, без точек зрения,

Начав с конца роман перед вечером,

Окончить утром — дуэтом храпения.

Бросаю тарелку, томлюсь и завидую,

Одеваю шляпу и галстук сиреневый

И иду в курзал на свидание с Лидою,

Худосочной курсисткой с кожей шагреневой.

Навстречу старухи мордатые, злобные,

Волочат в песке одеянья суконные,

Отвратительно–старые и отвисло–утробные,

Ползут и ползут, словно оводы сонные.

Где благородство и мудрость их старости?

Отжившее мясо в богатой материи

Заводит сатиру в ущелие ярости

И ведьм вызывает из тьмы суеверия…

А рядом юные, в прическах на валиках,

В поддельных локонах, с собачьими лицами,

Невинно шепчутся о местных скандаликах

И друг на друга косятся тигрицами.

Курзальные барышни, и жены, и матери!

Как вас не трудно смешать с проститутками,

Как мелко и тинисто в вашем фарватере,

Набитом глупостью и предрассудками…

Фальшивит музыка. С кровавой обидою

Катится солнце за море вечернее.

Встречаюсь сумрачно с курсисткою Лидою —

И власть уныния больней и безмернее…

Опять о Думе, о жизни и родине,

Опять о принципах и точках зрения…

А я вздыхаю по черной смородине

И полон желчи, и полон презрения…

1908 Гугенбург

Послание третье

Ветерок набегающий

Шаловлив, как влюбленный прелат.

Адмирал отдыхающий

Поливает из лейки салат.

За зеленой оградою,

Растянувшись на пляже, как краб,

Полицмейстер с отрадою

Из песку лепит лепит формочкой баб.

Средь столбов с перекладиной —

Педагог на скрипучей доске

Кормит мопса говядиной,

С назиданьем на каждом куске.

Бюрократ в отдалении

Красит масляной краской балкон.

Я смотрю в удивлении

И не знаю: где правда, где сон?

Либеральную бороду

В глубочайшем раздумье щиплю…

Кто, приученный к городу,

В этот миг не сказал бы: «я сплю»?

Жгут сомненья унылые,

Не дают развернуться мечте —

Эти дачники милые

В городах совершенно не те!

Полицмейстер крамольников

Лепит там из воды и песку.

Вместо мопсов на школьников

Педагог нагоняет тоску.

Бюрократ черной краскою

Красит всю православную Русь..

Но… Знакомый с развязкою —

За дальнейший рассказ не берусь.

1908

Гугенбург

Послание пятое

Вчера играло солнце

И море голубело,

И дух тянулся к солнцу,

И радовалось тело.

И люди были лучше,

И мысли были сладки —

Вчера шальное солнце

Пекло во все лопатки.

Сегодня дождь и сырость…

Дрожат кусты от ветра,

И дух мой вниз катится

Быстрее барометра.

Сегодня люди — гады,

Надежда спит сегодня —

Усталая надежда,

Накрашенная сводня.

Из веры, книг, и жизни,

Из мрака и сомненья

Мы строим год за годом

Свое мировоззренье..

Зачем вчера при солнце

Я выгнал вон усталость,

Заигрывал с надеждой

И верил в небывалость?

Горит закат сквозь тучи

Чахоточным румянцем.

Стою у злого моря

Циничным оборванцем.

Все тучи, тучи, тучи…

Ругаться или плакать?

О, если б чаще солнце!

О, если б реже слякоть!

1908 Гугенбург

Кумысные вирши

Благословен степной ковыль,

Сосцы кобыл и воздух пряный.

Обняв кумысную бутыль,

По целым дням сижу как пьяный.

За печкой свищут соловьи

И брекекекствуют лягушки.

В честь их восторженной любви

Тяну кумыс из липкой кружки.

Ленясь, смотрю на берега…

Душа вполне во власти тела —

В неделю правая нога

На девять фунтов пополнела.

Видали ль вы, как степь цветет?

Я не видал, скажу по чести;

Должно быть милый божий скот

Поел цветы с травою вместе.

Здесь скот весь день среди степей

Навозит, жрет и дрыхнет праздно

(Такую жизнь у нас, людей,

Мы называем буржуазной).

Благословен степной ковыль!

Я тоже сплю и обжираюсь,

И на скептический костыль

Лишь по привычке опираюсь.

Бессильно голову склоня

Качаюсь медленно на стуле

И пью. наверно, у меня

Хвост конский вырастет в июле.

Какой простор! вон пара коз

Дерется с пылкостью аяксов.

В окно влетающий навоз

Милей струи опопанакса.

А там, в углу, перед крыльцом

Сосет рябой котенок суку.

Сей факт с сияющим лицом

Вношу как ценный вклад в науку.

Звенит в ушах, в глазах, в ногах,

С трудом дописываю строчку,

А муха на моих стихах

Пусть за меня поставит точку.

Степное башкирское солнце

Раскрыло сияющий зев.

Завесив рубахой оконце,

Лежу, как растерзанный лев,

И с мокрым платком на затылке,

Глушу за бутылкой бутылку.

Войдите в мое положенье:

Я в городе солнца алкал!

Дождался — и вот без движенья,

Разинувши мертвый оскал,

Дымящийся, мокрый и жалкий,

Смотрю в потолочные балки.

Но солнце, по счастью, залазит

Под вечер в какой-то овраг

И кровью исходит в экстазе,

Как смерти сдающийся враг.

Взлохмаченный, дикий и сонный,

К воротам иду монотонно.

В деревне мертво и безлюдно.

Башкиры в кочевья ушли,

Лишь старые идолы нудно

Сидят под плетями в пыли,

Икают кумысной отрыжкой

И чешут лениво под мышкой.

В трехцветном окрашенном кэбе

Помещик катит на обед.

Мечеть выделяется в небе.

Коза забралась в минарет,

А голуби сели на крышу —

От сих впечатлений завишу.

Завишу душою и телом —

Ни книг, ни газет, ни людей!

Одним лишь терпеньем и делом

Спасаюсь от мрачных идей:

У мух обрываю головки

И клецки варю на спиртовке.

Бронхитный исправник,

Серьезный, как классный наставник,

С покорной тоской на лице,

Дороден, задумчив и лыс,

Сидит на крыльце и дует кумыс.

Плевритный священник

Взопрел, как березовый веник,

Отринул на рясе крючки,

— Тощ, близорук, белобрыс —

Катарный сатирик, очки и дует кумыс.

Истомный и хлипкий, как лирик,

С бессмысленным пробковым взглядом,

Сижу без движения рядом.

Сомлел, распустился, раскис и дую кумыс.

«В Полтаве попался мошенник», —

Читает со вкусом священник.

«Должно быть, из левых», —

Исправник басит полусонно.

А я прошептал убежденно:

«Из правых».

Подходит мулла в полосатом,

Пропахшем муллою халате .

Хихикает… сам-то хорош! —

Не ты ли, и льстивый и робкий,

В бутылках кумысных даешь

Негодные пробки?

Его пятилетняя дочка

Сидит, распевая, у бочки

В весьма невоспитанной позе.

Краснею, как скромный поэт,

А дева, копаясь в навозе,

Смеется: «бояр! Дай канфет!»

«и в риге попался мошенник!»

Смакует плевритный священник.

«повесить бы подлого Витте», —

Бормочет исправник сквозь сон.

«За что же?!» и голос сердитый

Мне буркнул: «все он… »

Пусть вешает. должен цинично

Признаться, что мне безразлично.

Исправник глядит на муллу

И тянет ноздрями: «вонища!»

Священник вздыхает: «жарища!»

А я изрекаю хулу:

«тощища!!»

Поутру пошляк — чиновник

Прибежал ко мне в экстазе:

— Дорогой мой, на семь фунтов

Пополнел я с воскресенья…

Я поник главою скорбно

И подумал: если дальше

Будет так же продолжаться,

Он поправится, пожалуй.

У реки, под тенью ивы

Я над этим долго думал …

Для чего лечить безмозглых,

Пошлых, подлых и ненужных?

Но избитым возраженьем

Сам себя опровергаю:

Кто отличит в наше время

Тех, кто нужен, от ненужных?

В самых редких положеньях

Это можно знать наверно:

Если Марков захворает,

То его лечить не стоит.

Только Марковы, к несчастью,

Все здоровы, как барбосы, —

Нервов нет, мозгов два лота

И в желудках много пищи…

У реки под тенью ивы

Я рассматривал природу —

Видел заросли крапивы

И вульгарнейшей полыни.

Но меж ними ни единой

Благородной, пышной розы…

Отчего так редки розы?

Отчего так много дряни?!

По степям бродил в печали:

Все коровник да репейник,

Лебеда, полынь, поганки

И глупейшая ромашка.

О, зачем в полях свободно

Не растут иные злаки —

Рожь, пшеница и картошка,

Помидоры и капуста?

Почему на хмурых соснах

Не качаются сосиски?

Почему лопух шершавый

Не из шелковых волокон?

Ах, тогда б для всех на свете

Социальная проблема

Разрешилась моментально…

О, дурацкая природа!

Эта мысль меня так мучит,

Эта мысль меня так давит,

Что в волнении глубоком

Не могу писать я больше…

1909 Дер. Чебни