Сборник короткой прозы Дмитрия Санина

— Как охота, храбрый Ып–хы? — спросил колдун сурово.

— Охота радует, добрый Ы–н’тхуа–лхы–гхы, — церемонно ответил на приветствие гость, как полагалось. Он развернул свёрток и протянул колдуну — там оказался окорок кабана.

Колдун взял, понюхал.

— Солёный пшу… — довольно причмокнул он и поскрёб пятернёй пышную бородищу.

Ып–хы смиренно сел к очагу, как положено гостю. Они помолчали, глядя в огонь. Ып–хы всё никак не мог решиться заговорить с колдуном о своём страшном деле – язык словно лишился сил, а рот никак не хотел открыться.

— Пы–ытуа–ы–хы, вождь рода Пы–уп – большой дурак, — первым начал разговор Ы–н’тхуа–лхы–гхы, видя робость гостя. Он сердито фыркнул и поправил трещащее полено.

Ып–хы продолжал скромно молчать: такого вождя он не знал. Далёкий род Пы–уп он, конечно, знал, а вот вождя его – нет. Впрочем, чего там! Это храбрые вожди родов и всесильные колдуны знают друг друга – а мы простые охотники… На всякий случай Ып–хы солидно кивнул в знак согласия.

— Этот дурак решил пойти против духов… – противно скривился колдун, и Ып–хы поёжился: идти против духов – действительно страшная глупость… Он старательно закивал.

Ы–н’тхуа–лхы–гхы, между тем, продолжал, высоким скрипучим голосом:

— Всякому ясно: сытные корни и злаки, а также всякая трава и деревья рождаются духами. Духи леса, незримые и всесильные, сажают ростки, и от этого всё произрастает по их воле. А Пы–ытуа–ы–хы, дурак такой, решил сам растить корни и злаки — и женщин своих подучивает… Говорит, из зерён вырастут колосья, без всякой воли незримых духов! Идиот невежественный, – колдун зашёлся в сухом ехидном смешке. – Будет наказан духами, — сообщил он сурово, вдруг прекратив смеяться. – Идти против порядка, установленного духами леса – глупость.

Ып–хы с благоговением и страхом посмотрел на колдуна. Да, их колдун – велик… Вожди – всего лишь самые сильные воины; а колдуны ведают духов, они могущественнее всех вождей, и скоро вожди уступят им свою власть на всей земле, к тому всё давно идёт… А их колдун – самый могущественный среди колдунов, куда уж какому–то вождю рода Пы–уп до него… Цвет гривы колдуна, цвет разъярённого моря – великий признак мудрости и расположения духов; чтобы дожить до бороды такого цвета, надо пережить много–много зим, многое–многое увидеть и понять… Много–много – Ып–хы даже не знал, сколько, он умел считать только до восьми (два пальца у него когда–то откусил пещерный медведь). Простые охотники и вожди столько не живут, они уходят к предкам черноволосыми…

— Вожди – глупцы, это ты верно думаешь, — проницательно посмотрел на Ып–хы колдун, и опять противно хихикнул. Он поставил на очаг горшок с водой, всыпал горсть чёрной вяленой травы. – У кого самые крепкие руки – у тех самые слабые головы. Да… А ты знаешь, что сильнее любых рук, даже самых могучих?

Ып–хы в смятении помотал головой. Что может быть сильнее рук вождя, если эти руки добивают самого большого мамонта?!

— Сильнее любых рук — Правда! Ведь вождь убивает мамонта не просто рукой, — колдун снова метнул насмешливый взгляд на Ып–хы, — он делает это копьём. Он знает, как сделать копьё и как нанести им удар. Он знает Правду о копье – и только благодаря этой Правде может убить мамонта.

Ып–хы поразился: действительно — Правда сильнее рук!

— А Правда ведома именно нам, колдунам, — в ехидном голосе Ы–н’тхуа–лхы–гхы послышалось величие, – нам её открывают духи… Мы — самые умные, мы — впереди всех, и потому Правда только у нас, больше ни у кого. Смотри: разве кто–то ещё умеет оживить камень?! — колдун широко повёл чумазой рукой, указывая на стены пещеры. Глаза его лучились ясным светом мудрости.

Ып–хы, чьи глаза уже привыкли к сумеркам, в который раз подивился зверям и охотникам, бегущим по каменным стенам. Воистину, рисовать – дар духов; только колдуны способны оживлять камни рисунками. Ып–хы тайком несколько раз пробовал рисовать — и головнёй, и охрой — но у него ничего не получилось, только какие–то неровные линии…

— Это духи ведут нашей рукой, когда мы рисуем – так рождается правдивый образ. Значит, с нами Правда – верно?

Ып–хы согласно кивнул.

— Духи научили нас, а мы научили всех, как откалывать острые кусочки кремня, и как долбить дыру в кремне, чтобы вставить рукоять…

Тут Ып–хы чуть–чуть удивился: любой, кто делал топор, знает, что дырку не долбят, а сверлят. Впрочем, раз колдун так говорит – ему виднее… В главном ведь он прав: кто–то же научил дедов, которые учат мальчишек, сверлить камень? Кто, как не колдуны, которых подучили духи?!

— А когда мы, колдуны, говорим – все нам внимают. Почему? Потому что наша Правда выше правды тех, кто слушает; они ниже нас. Благодаря духам мы знаем Великую Правду и просвещаем остальных. И если уж искать где–то Правду – то только у нас, у колдунов… А потому мы главнее всех, и все должны нам внимать и не сметь возражать – для их же блага. Понимаешь?

Ып–хы энергично закивал: да, воистину колдуны главнее всех – ибо кто такие все остальные, чтобы тягаться с Правдой мудрых? Родами должны править мудрые, да. Скоро так и будет, и всем станет хорошо…

— Но мы отвлеклись, — помолчав, заметил Ы–н’тхуа–лхы–гхы, и ясный свет в его глазах погас, сменился на обычную колючую ехидность. — За каким делом ты пришёл?

Ып–хы, увлечённый мыслями о Правде и мудрости колдунов, совершенно забывший о своём деле, спохватился. От колючего взгляда всевидящего колдуна охотнику стало не по себе, он мучительно покраснел и опустил глаза.

— Слабеть я стал, великий колдун… – наконец, отчаянно сознался он, судорожно тиская большой грязный кулак. – Хочется спать целыми днями; охота не радует больше; и даже… – его голос предательски дрогнул, — даже мою Ып–ху догонять в лесу не хочется…

Ып–хы смотрел на свои чёрные ногти на ногах, не смея поднять глаз. Слабеющий охотник – это страшный позор…

— Ха! – колдун вдруг звонко щёлкнул пальцами перед бородой Ып–хы.

Ловкий охотник мгновенно отпрянул – и всё же колдун успел вырвать несколько волосков из его бороды. Ып–хы зарычал от неожиданной боли.

Ы–н’тхуа–лхы–гхы сдул волоски в огонь, закатил глаза и мелко затрясся. – Ха! Хы!!! Ха! Хы!!!

Он вскочил, закинув голову, широко раскорячив узловатые колени. Каждый кусочек его тощего стариковского тела трясся, лицо стянулось в безжизненную грязную маску. Он топал, тряс гривой и стучал специальными колдовскими косточками.

Ып–хы, забыв про боль, с благоговением смотрел танец духов.

Колдун, сделав в танце три круга вокруг очага, вдруг издал страшный вопль и замер. Он с минуту постоял, закрыв глаза, и снова сел на шкуру, мрачно глядя перед собой.

Ып–хы, затаив дыхание, ждал. Ы–н’тхуа–лхы–гхы сурово молчал, помешивая варево в горшке.

Наконец, колдун заговорил.

— Я общался с духами, — сказал он скрипуче, упершись колючим немигающим взглядом в охотника, — и теперь всё про тебя знаю.

Дурное предчувствие противным холодком пробежало по могучей спине Ып–хы. Что же такое узнал Ы–н’тхуа–лхы–гхы?!

Колдун, так и сверля охотника чёрными глазками, продолжил:

— Слабость твоя – не от плохой еды. Она только в твоей голове. В тебя подселился злой дух, это он тебя морочит и тянет из тебя силы. Он очень злой и никого не слушает. Ты должен прогнать злого духа!

— Прогнать злого духа… – всё так и оборвалось внутри Ып–хы. Он тоскливо повесил голову. Больше всего он боялся именно этого… Связываться с духами – самое страшное дело; даже разъярённый тигр, защищающий добычу, не делает воина таким робким, как духи…

– Может, трава какая–нибудь поможет, а? – заискивающе, с робкой надеждой спросил охотник. – Звери, когда слабы, едят всякие травы…

— Молчи, невежда! – злобно зашипел Ы–н’тхуа–лхы–гхы. — Всё в нашем мире управляется руками незримых духов, — разносился под низким закопчённым сводом пещерки его гнусавый голос. – Замени злого духа на доброго — и он расставит всё внутри тебя в правильном порядке. Только так!

Ып–хы сидел, убитый страшной вестью. Сражаться со злым духом… Да лучше с тремя пещерными медведями сразу, даже без копья и топора!

— Ты не бойся: я буду помогать тебе, — вдруг тихонько шепнул колдун — глядя нарочито в сторону, самым уголком рта — чтобы его не подслушал злой дух. — Ты приходи ко мне каждый день, после охоты – вместе мы прогоним злого духа!

О счастье! Ып–хы, едва услышав, что Ы–н’тхуа–лхы–гхы согласился ему помогать, с облегчением вздохнул и доверчиво улыбнулся. Давящий потолок тесной душной пещера словно бы отступил, стало легко дышать. Слава доброму Ы–н’тхуа–лхы–гхы!

«Всё управляется незримыми руками духов… Правда у них… Незримые духи всё расставят по местам…» — уходя, старательно повторял он заклинание, которому его научил великий колдун Ы–н’тхуа–лхы–гхы.

***

Много тысяч лет спустя, примерно в тех же краях, молодой человек по фамилии Иванов, смущённо улыбаясь, зашёл в некий кабинет. В кабинете было довольно уютно – мягкий ковёр, шторы, диван; в углу моргал огромный плоский телевизор.

— Здравствуйте, — деликатно кивнул ему вежливый пожилой доктор. – Что беспокоит?

Доктор – в белоснежном халате, при галстуке, с лицом профессора — очень напоминал Айболита, только ещё не окончательно поседевшего.

— Да вот, — мучительно покраснел Иванов, садясь перед доктором. Он машинально обернулся в открытую дверь процедурной — но там никого не было. – Похоже, у меня инфекция…

Пожилой доктор участливо покивал, погладив привычным жестом эспаньолку цвета соли с перцем:

— Ночью встаёте? Жжение испытываете?..

Иванов сокрушённо кивнул.

— Ну что же… Да, это, вероятнее всего, инфекция. Будем лечить, — ободряюще улыбнулся доктор. — Для начала нужно собрать анализы, — и доктор размашисто зашуршал ручкой в медкарте.

— Как записать Вашу фамилию? – поинтересовался он небрежно.

— Горбунков, — быстро ответил Иванов.

— Горбунков… Семён Семёнович… – без малейшей тени улыбки записал бывалый доктор.

— А анализы сколько будут стоить? – кашлянув, поинтересовался Иванов. Чтобы не накрутили лишнего, цену всегда надо оговаривать заранее…

Доктор назвал цену, не прерывая письма.

Иванов погрустнел.

— А долларами – можно?

— Как Вам будет угодно, — спокойно, с чувством собственного достоинства, ответил доктор, подняв на секунду умные глаза. – У нас свободная страна, а мы – свободные люди.

Он сказал это так, что Иванову стало стыдно за свою несвободность, и что так плохо подумал о прогрессивном докторе, который со всей душой идёт навстречу пациенту…

Пока доктор писал и приклеивал какие–то листочки, Иванов уныло смотрел в телевизор. Вот чёрт, всё–таки намотал на винт… Он прикинул, во сколько ему обойдётся курс лечения (а счёт в этой шарашкиной конторке ему накрутят по полной, можно не сомневаться – кто–то же должен оплачивать уютный ремонт с телевизором!), и как придётся каждый день мотаться сюда делать уколы — и погрустнел ещё больше.

В новостях, тем временем, показывали встречу белорусского президента Лукашенко с каким–то Раулем Кастро. Кто такой этот Кастро, Иванов по молодости лет не знал.

— Идиоты, — не отрываясь от медкарты, интимно поделился доктор, кивнув острой эспаньолкой в сторону телевизора. – Мучают только свои народы, вместо нормальной жизни… Насилуют законы экономики, насилуют людей. И почему такие болваны во власть попадают? Править должны умные, образованные, высокодуховные люди, а не всякие председатели колхозов. Только тогда в обществе будет справедливость, порядок и процветание — когда самые умные, самые духовные, встанут во главе его, и будут следовать естественным законам экономического развития. А эти – разве они понимают, что такое духовность? Ничего, кроме нищеты и насилия, породить не способны… – он закрыл медкарту и снова поднял на Иванова чёрные умные глаза, лучащиеся интеллигентностью. – Так и живут, в бездуховности и нищете.

— И ещё чёртов кризис кругом… – дипломатично поддакнул Иванов. Спасибо интеллигентному доктору – теперь он представлял, кто такой этот Кастро…

А по телевизору, тем временем, хлёстко выступил знаменитый режиссёр С.: он тоже возмущённо клеймил режимы Рауля Кастро и Лукашенко, притом в удивительно похожих выражениях.

— Сейчас возьмём пробу, — пригасил интеллигентный свет в глазах доктор, поднимаясь из–за стола. – Снимайте брюки, вставайте на тахту, на четвереньки… Вот так, на локти…

Иванов вдруг с ужасом осознал, что сейчас должно произойти… Ноги мгновенно стали ватными.

О, боже! Он много раз слышал об этом, хихикал над анекдотиками – но чтобы с ним, прямо сейчас?! Нет!!!

Доктор терпеливо ждал.

С робкой надеждой в голосе Иванов спросил:

— Доктор, а можно как–нибудь по–другому? Ну, кровь из вены… Если это вопрос денег…

— К сожалению, по–другому никак, — мягко улыбнулся доктор. – Вы не беспокойтесь, ничего страшного…

Иванов в тоскливом ужасе повиновался, и медленно, ослабевшими ногами, полез на тахту, как на эшафот. Чуть не плача, зажмурясь, он ждал — словно удара топора.

— Не напрягайтесь, — посоветовал доктор.

Иванов зажмурился ещё крепче.

— Вот Вы говорите – кризис. Только и слышно со всех сторон: «кризис», «кризис», – успокоительно философствовал доктор. — Какой ещё кризис? Кризис — он, главным образом, в головах… Не надо бояться кризиса – незримая рука рынка расставит всё по своим местам…

И доктор ловко натянул на руку перчатку, обильно намазанную вазелином.

«Незримая рука рынка…» — в панике повторял про себя Иванов, как древнее заклинание. – «Незримая рука рынка… Незримая рука рынкА–А–А–А!..»

— — — — — — —

Живая книга джунглей.

Чёрная, горячая, влажная ночь медленно отступила.

— Вижу солнце!.. — протяжно выкрикнул из далёкой выси Орёл.

Душные джунгли, задыхающиеся от горячей утренней бани, огласились торжественными хорами птиц. Птицы на разные голоса обсуждали восход. На верхних ветках ликовали: подул ветерок, видно чистое голубое небо и краешек солнца, хватает свежего воздуха… Птицы пониже торопливо подпевали. Каждая птица радостно пела вокруг себя, чтобы слышали подальше, изредка прислушиваясь к соседкам и к самым верхним. Весёлый гомон стоял до небес. Иногда птицы ненадолго отвлекались, улетая быстренько склевать пару–тройку червяков и гусениц — и скорее вернуться к своему любимому пению. Не пропустить бы нового!

Песен были миллионы. Восемь лучших песен были о восходе солнца. Девятая лучшая — о том, взойдёт ли солнце снова. Десятая лучшая песня напоминала всем, что автор песни номер три — как всегда, идиот и дятел, и сейчас опять Начнётся. Девяносто пять процентов остальных песен, уникальных и неповторимых, были о том же самом. Оставшиеся пять процентов – безнадёжно терялись в песнях о главном.

Гвалт всё усиливался.

— Не взойдёт! Ах! Вдруг не взойдёт! — тяжело переживали самые грустные.

— Идиот! Дятел! Начнётся! Нагадить ему на красную шапочку! — иногда врезались отдельные злые трели.

Но в подавляющем большинстве птицы самозабвенно и радостно передавали друг дружке весть:

— Солнце взошло! Солнце взошло! Солнце взошло! — хотя с восхода прошло уже часа два, и небо давно было затянуто горячей хмарью…

К обеду небо налилось фиолетовым мраком. Оглушительно и резко грохнуло, совсем рядом. Все испуганно замолчали, и в наступившей тишине, среди угрожающе приближающегося тяжёлого шума, далеко разнеслось счастливое карканье попугая:

— Я пр–редупреждал, пр–редупреждал, пр–редупреждал!

Попугай от счастья завис на ветке вверх лапами.

Лирохвосточка, из верхних, немедленно сложила красивую песнь, как ей страшно и как она не хочет Этого. Многие подхватили жалобными чистыми голосами. Но подавляющее большинство теперь демонически хохотало, ликуя:

— Вот дура! Он предупреждал! Он предупреждал! Он предупреждал! Вот дура!

— Сами вы дуры! — обиделась Лирохвосточка, и стала сгонять со своей ветки всех, кто назвал её дурой. Она топорщила крылышки, её сердечко отчаянно стучало: так горько разочаровываться в приличных птицах…

— Дуро! Дуро! Дуро! — слышалось с соседних веток. — Тупая Лирохвосточка — в Тёплых Пёрышках! Гламурное дуро!

Лирохвосточка немедленно с гордостью оглядела свои нарядные и уютные тёплые пёрышки. Ну разумеется, они все завидовали…

Стало совсем темно. И началось… Вспыхнули одновременно десятки ломаных молний, над джунглями встал непрерывный грохот. Налетевший шквал вывалил тонны воды, согнул деревья. Свежести он не принёс — казалось, вода льётся на раскалённую плиту, и взлетает обратно душным горячим паром. Горячий ветер рвал джунгли в клочья. Задержавшегося в высоте Орла швырнуло о торчащий из джунглей утёс. Нахохлившиеся птицы жались к стволам, отчаянно цеплялись когтями за ветви. Им было очень, очень страшно…

Но вскоре ливень прекратился. Посветлело. Гром укатился в мутную даль. Птицы отряхивались.

— Орла убило! – первой запела Лирохвосточка — печальным, красивым голоском.

— Орёл погиб! — засвистели вокруг. — Как жаль! Что мы будем делать?!

— Орёл был дрянью, дрянью, дрянью! – со злобным наслаждением вывел кто–то.

— Ах! Уходи прочь! – в гневе погнала его Лирохвосточка со своей ветки. — Как можно петь такие противные гадости?

Долго ещё джунгли волнами гомонили, из конца в конец:

— Как жаль! Как жаль! Что мы будем делать?!

— Нет, Орёл был дрянью!

И тут снова заорал Попугай, близоруко оглядываясь:

— Солнце уходит, дур–рачьё! Взойдёт ли оно снова?!

Джунгли немедленно взорвались торопливыми прощальными трелями:

— Солнце уходит! Не взойдёт! Ах! Вдруг не взойдёт!

Все спешили выразить своё сомнение. Как можно красивее и громче. Но самую красивую песню об этом сложил, как всегда, Номер Первый. Над джунглями летела горестная мелодичная тоска…

Уходил удушливый влажный день, наваливалась горячая тяжёлая ночь. Птицы замолкали, набираясь сил перед новым днём, который принесёт новые важные темы для песен. Если он наступит, конечно…

Старый толстый удав, сменивший уже двести шкур, сыто дремал, обняв ветку. Он обожал пение птиц. В песнях он не разбирался, но благодаря пению всегда отлично знал, не трогаясь с места, сколько и где имеется певуний, и чем занята каждая. Можно неторопливо подползать – никто и не заметит исчезновения соседки, увлечённый собственными трелями…

***

А внизу, под ярусами ветвей, среди вечной грязи и липких испарений, копошилась своим чередом другая жизнь — унылая, плоская, как сама земля, незаметная сверху. Ползали толстые жуткие змеи, топали и трещали ветвями слоны. Кого–то всё время жрали. Угрюмые обезьяны — не умеющие петь и летать, вечно грязные и лохматые, обленившиеся до того, что перестали влезать на деревья — учились пользоваться пальцами, камнями и палками. У них пока получалось плохо; они впадали в раздражение, ссорились, яростно щеря друг на друга крепкие клыки, ухающе переругивались примитивным мемом из трёх букв.

До изобретения Интернета оставалось ещё пять миллионов лет.

(Сборка на 2009/11/14 by Иркмаан)