Кровавый Рим. Книги 1-9

© Данилов И., перевод на русский язык, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

Глава 1

Солнце стояло высоко в небе, воздух уже прогрелся и заполнился пылью. С высокого места на вершине холма, где мы стояли, было отлично видно, что происходило внизу, на равнине. Вокруг выстроившихся квадратом римских легионеров поднимались тучи удушающей пыли, но они стояли, как скала, на которую волнами налетали конные лучники, осыпая римлян тучами стрел, утыкавшихся в их обшитые кожей щиты. Римский легион, одинокий и неподвижный, медленно, но неуклонно размалывался и втаптывался в каменистую землю Месопотамии. Мы напали на них рано утром, еще до зари, и личная гвардия моего отца во главе тысячи катафрактов разгромила их конных ауксилариев[458]. Эта легковооруженная конница противника оказалась без труда отброшена, длинные копья наших полностью защищенных доспехами конников легко находили себе цели, нанизывая врага на стальные наконечники, пробивая деревянные щиты и кольчужные рубахи, протыкая их насквозь. Через несколько минут десятки римлян валялись мертвыми, а остальные удирали по равнине.

Когда римская конница исчезла, легионеры, повинуясь громким распоряжениям своих командиров, выстроились в сплошной оборонительный боевой порядок. Воины первого ряда опустились на колени и сдвинули перед собой щиты, второй ряд тоже упал на колени и поднял щиты над головами. Легион превратился в огромный квадрат, пустой в середине и ощетинившийся красным, когда пять тысяч щитов сплотились перед нами.

Когда тяжелая конница покончила с последними римскими всадниками, порубив их мечами в нескольких горячих, но коротких схватках, наши конные лучники заняли позиции по всем четырем сторонам ощетинившегося щитами легиона, непрерывно курсируя вокруг него и осыпая тесно сплотившиеся ряды римлян тучами стрел, залп за залпом. Стрелы, выпущенные из мощных скифских луков, изготовленных из многослойной деревянной основы, усиленной роговыми пластинами и сухожилиями, насквозь пронзали щиты и доспехи и втыкались в плоть и кости. Все больше мертвых легионеров падало на землю со всех четырех сторон боевого порядка. Мертвых оставляли лежать там, где они упали, а их места тут же занимали новые бойцы. Раненых оттаскивали внутрь оборонительного квадрата, в относительную безопасность, и укладывали под телегами и фургонами или под наскоро оборудованными навесами из грубого холста. Но все это время поток стрел наносил обороне постоянные потери. У римлян было только одно средство защиты от конных лучников – достаточно долго соблюдать дисциплину и боевой порядок в надежде, что у нас иссякнет запас стрел.

Подобно всем остальным частям нашей армии, конные лучники разделялись на отряды по тысяче всадников в каждом – они назывались драгоны, и во главе каждого стоял отдельный военачальник. Каждый драгон в свою очередь делился на сотни, чтобы легче управлять этой массой в бою. Каждый драгон имел свое собственное знамя – полотнище в шесть квадратных футов[459] с изображенным на нем символом – кабаном, орлом, львом, тигром, газелью или слоном. Среди этих символов можно было обнаружить мифологических существ, таких как Симург – добросердечное создание с головой пса и телом павлина, а также и огнедышащих драконов. Конные лучники приближались к противнику неспешной рысью, осторожно, стараясь держаться вне зоны поражения римскими стрелами и дротиками. Это не представляло сложности, поскольку дальность выстрела из наших луков достигала, по меньшей мере, пяти сотен футов, тогда как римские луки были эффективны на вдвое меньшей дистанции. После этого всадники переходили на кентер, легкий галоп, накладывая стрелы на тетивы и натягивая луки по мере приближения к неприятелю. А затем, оказавшись на расстоянии выстрела, переходили в галоп. После чего резко поворачивали вправо или влево и выпускали стрелу, когда кони уже уносили их прочь от вражеских рядов. Наиболее умелый лучник способен выпустить еще одну стрелу, пока конь уносит его обратно к нашей передовой линии; всадник при этом разворачивается в седле и посылает стрелу назад, практически над крупом коня.

– А эти парни хорошо знают свое дело. День сегодня будет трудный и длинный. – Бозан отломил кусок лепешки и сунул его в рот, продолжая пристально наблюдать за тем, что происходит внизу, на равнине. Приземистый, с выпуклой, как бочонок, грудью и коротко остриженными волосами, этот воин уже в течение двадцати лет являлся вторым по значению лицом в нашем войске, заместителем отца, а также моим учителем и наставником. Я стоял рядом с ним под огромным тентом, который слуги воздвигли на вершине холма. Но он обращался не ко мне. Его слова были обращены к моему отцу, Варазу, царю Хатры[460], который также неотрывно наблюдал за ходом битвы.

Отец махнул рукой, подзывая к себе одного из своих командиров:

– Передай командирам драгонов, чтобы берегли стрелы.

Командир отдал честь:

– Слушаюсь, государь.

Отец обернулся к Бозану:

– Верблюды должны скоро подойти, и тогда мы усилим нажим. Нужно покончить с ними до наступления ночи, иначе они смогут удрать.

– Именно поэтому они так упорно и держатся, – ответил ему Бозан. – Не считаются с потерями, лишь бы выиграть время. Умные мерзавцы, эти римляне! А ты как думаешь, Пакор?

Я даже задохнулся от гордости. Бозан, воин, участвовавший в сотнях битв, спрашивает моего совета! И решил, что сейчас не время изображать скромность.

– Думаю, мы должны прямо сейчас атаковать их тяжелой конницей. И пробиться прямо сквозь построение. И никакой пощады!

Бозан откинул голову назад и разразился хохотом, а отец обернулся и уставился на меня. Потом нахмурился и покачал головой. Я почувствовал, как у меня вспыхнуло лицо, и оглянулся вправо и влево на стоявших поблизости командиров из личной охраны отца – все они были одеты в доспехи, изготовленные из перекрывающих друг друга бронзовых пластинок, нашитых на кожаную основу. Некоторые улыбались, хотя и не насмешливо, не саркастически – по крайней мере, я надеялся, что это не так, – просто с улыбкой воспринимали мой юношеский энтузиазм.

– Тогда они нас точно всех перебьют, – Бозан прошел мимо, на ходу похлопав меня по плечу. – Пошли. Надо перекусить.

Отец взял меня за руку, и мы направились к длинному столу, где уже стояли приготовленные блюда с мясом, хлебом, фруктами и кувшины с вином.

– Сперва мы должны убедиться, что противник в достаточной мере ослаблен, а уж потом посылать на них наших катафрактов. Иначе результат будет печальный, слишком много парфян погибнет безо всякой пользы.

– Но, отец, – заметил я, – они ведь и так достаточно ослаблены, не правда ли? Мы уже два часа засыпаем их стрелами; а при таком палящем солнце они наверняка до предела вымотаны и готовы удариться в бегство.

Мы присели к столу – мой отец посередине, а мы с Бозаном по бокам. Отец взял серебряный кубок, и слуга налил в него вина. Он отпил глоток и провел пальцами по полированной сверкающей поверхности.

– Римляне – одни из лучших воинов в мире. Чтобы как следует подготовить легион, требуется около пяти лет, и в конечном итоге они получают пять тысяч воинов, готовых маршировать целый день, вступить вечером в бой, потом выстроить на ночь укрепленный лагерь, огородив его частоколом, и только после этого улечься спать. Каждый человек знает свое место, помнит свои обязанности, свой долг, готов умереть, если это понадобится. – Отец помолчал, прислушиваясь к грохоту битвы. – Их тренировки и учения – это бескровные битвы, но их битвы – это кровавые тренировки. Нам повезло, что мы застали их врасплох и разгромили легкую конницу, но это пока что единственное, чего мы добились. С этого момента нам необходимо перейти к более сложным действиям, противопоставив их самым лучшим тактикам в мире. Стало быть, пока что будем ждать.

А я-то прямо-таки рвался в бой, горел от нетерпения проявить себя в жаркой схватке. Вся моя предыдущая жизнь была подготовкой к этому дню, когда я смог бы показать себя в битве. И вот я здесь, вместе с отцом, перед лицом римлян – злейшего врага Парфянской империи. Отец привел три тысячи конных лучников и тысячу тяжеловооруженных всадников в бесплодную, высушенную местность в тридцати милях от города Зевгма. Это была его постоянная, профессиональная армия, содержащаяся за счет доходов княжества Хатра, моей родины, страны между Тигром и Евфратом. В случае необходимости ряды армии могли быть пополнены тысячами всадников из дружин знатных людей, землевладельцев и их слуг, принесших вассальную клятву верности моему отцу, их царю и сюзерену. Но для меня это не имело никакого значения.

Всем было известно, что он – впервые! – взял меня с собой на войну с одной-единственной целью: чтобы я сражался рядом с ним. Но пока все, что мне приходилось делать, это стоять на месте, будто я простой слуга. Я был в восторге, когда он взял меня с собой в эту кампанию, начатую после того, как мы получили сведения, что римский легион движется из Сирии к городу Зевгма. Мы всегда оплачивали множество шпионов, чтобы те снабжали нас информацией о происходящем за границами нашего княжества, правда, это частенько приводило лишь к напрасной трате денег. Но в этот раз сведения оказались точными, и мы устроили засаду на римлян, как только они вступили на территорию Хатры и направились к Зевгме.

Как же я завидовал наставнику Бозану, старому воину, который научил меня рубить и колоть мечом, владеть копьем, командовать тяжелой конницей! Длинный шрам, тянувшийся по его правой щеке, на мой взгляд, был знаком чести и доблести, украшением воина. Мне самому хотелось иметь такой же. И сейчас у меня не было ни аппетита, ни желания угоститься роскошными блюдами, расставленными на столе передо мною.

Поскольку я раздумывал над возможными последствиями того, что происходило на равнине внизу, то почти не обратил внимания на командира, который поспешно подошел к отцу и упал на колени, передавая сообщение. Отец тут же поднялся на ноги и обратился к остальным командирам, сидевшим за столом:

– Господа, верблюды прибыли. Настало время испытать римлян на прочность.

Все командиры немедленно встали, отдали ему честь и разбежались по своим подразделениям. Бозан повернулся ко мне:

– Пора. Иди, надевай доспехи, они тебе скоро очень пригодятся.

Если до этого в войске царило полное спокойствие, то теперь все возбудились и зашевелились. Сотни тяжеловооруженных конников начали строиться в шеренги. Я очень нервничал, но старался этого не показывать. Бозан, как всегда бдительный и наблюдательный, заметил произошедшую со мной перемену.

Он хлопнул меня по плечу:

– Иди, готовь своего коня. Две сотни верблюдов наконец прибыли сюда, и на каждом навьючены сотни новеньких стрел. Думаю, понадобится около часа, чтобы их раздать воинам, потом еще час, чтобы больше ослабить римлян, а после этого твой отец направит в бой своих закованных в броню конников. Так что у тебя еще полно времени. Как будешь готов, садись в седло и подъезжай сюда.

В соседней долине толпились сотни воинов, готовили к бою коней и оружие. Каждый проверял седло и подпругу, защитное снаряжение коня и все прочее, прежде чем заняться своим оружием и доспехами. Вокруг сновали слуги, помогая им, когда это требовалось, но, согласно парфянской традиции, каждый воин проверял свое снаряжение сам. Никто не хотел доверять собственную жизнь кому-то постороннему. Вот и я проверял все, что требовалось, а мозг сверлили слова, которые не раз вбивал мне в голову Бозан: «Никогда не доверяй никому свою жизнь. В некоторых войсках оружие и броню воина готовят к бою рабы или слуги, но не в Парфии и, конечно же, не в войске Хатры. Как можно доверять другому человеку, который может тебя презирать, ненавидеть, даже желать тебе смерти? Как можно доверить ему точить тебе меч или седлать коня? Готовясь к бою, ты должен все делать сам, даже самые мелкие и незначительные вещи, чтобы в битве думать только о том, чтобы убить врага, а не беспокоиться насчет того, достаточно ли хорошо затянута подпруга и не подрезал ли ее ненадежный слуга».

Моя лошадь, белая кобыла шести лет от роду, именовалась Сура, что значит «Сильная». Она тыкалась мордой мне в грудь, пока я взнуздывал ее и пристегивал уздечку и повод. Потом взялся за седло – оно было деревянное, а обе луки, передняя и задняя, были изготовлены из рога, окованы бронзой и обернуты мягкими накладками. Сверху все это было обтянуто кожей. Высокие луки из рога помогают всаднику прочно держаться в седле. Я проверил все подковы Суры, прежде чем надеть ей на голову и на тело защитную попону. Попона была изготовлена из сыромятной кожи и обшита небольшими, перекрывающими друг друга стальными пластинками, способными выдержать мощный удар. Даже глаза были прикрыты небольшими стальными решетками, хотя это несколько ограничивало ей поле зрения.

У каждого катафракта имелось по два оруженосца, которые заботились о его коне и прочем снаряжении, но царские телохранители были обеспечены еще лучше. Мое оружие и доспех были выложены на деревянный стол возле временного стойла из натянутого на жерди полотна, приготовленного для Суры. Сбоку торчала деревянная стойка с двенадцатифутовыми копьями, каждое было увенчано длинным стальным наконечником.

Я взял свой доспех и надел его. Он также был изготовлен из сыромятной кожи и весь обшит квадратными стальными пластинками. Он закрывал мне грудь, спину, плечи, руки и переднюю часть бедер. Доспех был тяжелый, так что я сразу начал потеть, хотя не мог сказать точно: от жары и веса доспеха или от страха. Потом я взял свой шлем и осмотрел его. Он был стальной с нащечниками и тыльником и с одной стальной стрелкой, прикрывающей нос. Венчал его высокий белый плюмаж, какой носили все в тяжелой коннице отца.

– Принц Пакор! – раздался рядом чей-то голос.

Вздрогнув, я обернулся и увидел перед собой Виштаспа. Высокий, худой, с холодным взглядом темных глаз, командир телохранителей моего отца не выразил никаких чувств, осматривая мое вооружение. Он еще не надел свой доспех, на нем была лишь белая шелковая туника и свободные штаны.

– Господин мой Виштасп, – ответил я на его приветствие.

– Итак, твой первый бой. Будем надеяться, что время и усилия, потраченные на твою боевую подготовку, не пропали даром.

В его голосе я явственно расслышал пренебрежительную нотку. Должен признаться, я не испытывал особой любви или привязанности к этому Виштаспу, считая его равнодушным, холодным и надменным человеком. Эта холодность хорошо служила ему в бою, и двадцать лет назад он спас отцу жизнь в битве с армянами. Тогда Виштасп был князем в собственной стране, в городе Сильван на границе с Арменией, но армяне разрушили город и убили всех членов его семьи, когда отец Виштаспа, старый князь, вступил в союз с Парфией. Мой отец находился в составе войска, посланного на помощь воинам Сильвана, но кончилось тем, что войско было разбито вместе со своими сильванскими союзниками. А Виштасп, оставшись один, лишившись дома и семьи, перебрался в Хатру. Его преданность оказалась вознаграждена назначением на должность командующего отцовской гвардией – пятью сотнями лучших воинов во всем нашем войске. Отец обожал этого человека, которому исполнилось пятьдесят – он был на пять лет старше его, – и не желал слышать о нем ничего худого. В ответ Виштасп платил ему безграничной преданностью. Но это больше походило на преданность и поклонение злобной собаки своему хозяину. Если Бозана боялись враги, но любили и обожали друзья, то Виштаспа боялись или в лучшем случае недолюбливали все. Сомневаюсь, что у него вообще были друзья, что, как мне кажется, вполне его устраивало. Это делало его в моих глазах еще более холодным и равнодушным.

Он прошел мимо и схватил со стола мой меч в ножнах. Вытащил клинок, взмахнул им, разрезая воздух. Это было великолепное обоюдоострое оружие с искусно сделанной крестовиной и гардой и серебряной головкой рукоятки, выполненной в виде конской головы.

– Я надеюсь, что сегодня принесу славу своему отцу, – сказал я.

Виштасп еще раз взмахнул клинком.

– М-м-м-м, – промычал он и, вложив меч обратно в ножны, протянул его мне. – Отличный меч. Надеюсь, он отведает нынче римской крови.

После чего, коротко кивнув, он удалился прочь.

Час спустя я в полном вооружении сидел верхом на Суре и находился рядом с отцом вместе с остальными тяжеловооруженными конниками числом в тысячу. Мы прятались за одним из высоких холмов, что возвышались вокруг поля битвы, но шум боя, крики раненых воинов и коней, их предсмертные вопли доносились и сюда. Отец, положив снятый шлем на седло, повернулся ко мне.

– Пакор, ты возглавишь атаку, – заявил он.

Бозан, стоявший справа от меня, в удивлении обернулся к нему:

– Нужно ли это, государь?

– Время пришло. Настал час, когда мальчик должен стать мужчиной. Когда-нибудь ему предстоит править вместо меня. А люди не пойдут за царем, который не водил их в битву.

У меня все сжалось внутри. Я-то думал, что помчусь в бой рядом с отцом, а теперь оказалось, что я сам должен повести в атаку конницу, один, и все будут смотреть на меня, желая видеть, как я прохожу это испытание на звание настоящего мужчины.

Я с трудом сглотнул.

– Это высокая честь, отец.

– Я прошу позволить мне идти в бой рядом с твоим сыном, государь, – сказал Бозан.

Отец улыбнулся:

– Конечно, Бозан. Я никому другому не доверил бы безопасность своего сына.

С этими словами отец нахлобучил шлем на голову и направил коня в сторону. За ним последовали Виштасп и телохранители; они останутся в резерве. Развернулось огромное алое знамя, украшенное гербом моего отца – белой конской головой; оно затрепетало под ветром, когда отряд гвардейцев царя поднялся к вершине холма, откуда они будут наблюдать за нашей атакой. Бозан протянул руку и придержал меня за плечо:

– Помни все, чему тебя учили. Сосредоточься на непосредственной задаче и помни, что ты в поле не один.

Он застегнул ремешок шлема, крепивший нащечники, и его лицо почти исчезло за мощными стальными пластинами. Потом повернулся и дал сигнал своим командирам. Затрубили рога, и весь отряд, как один человек, тронулся вперед. У каждого воина на шлеме колыхался белый плюмаж, и все они были на белых конях, хотя виднелись только ноги животных, поскольку каждый конь, как моя Сура, был защищен пластинчатым доспехом.

Мы выстроились в две колонны, каждая по двести пятьдесят человек, на расстоянии в четыре сотни шагов одна от другой. И двинулись вперед шагом, неспешно поднимаясь по пологому склону холма. Сердце у меня стучало так сильно, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Шум и грохот битвы слышались все сильнее и стали еще громче, когда мы перевалили через вершину. Я охнул, рассмотрев, что творилось внизу. Легион продолжал стоять в том же боевом порядке, образуя четырехугольник, пустой в центре, и его по-прежнему атаковали со всех сторон сотни конных лучников, но основные их усилия были направлены против двух углов той стороны обороны римлян, что была обращена к нам и на которую мы должны были напасть. Хотя солнце уже стояло высоко, оно светило нам в глаза, и это меня немного беспокоило.

– Почему мы атакуем их с этой стороны, когда солнце бьет нам в глаза, а не наоборот? – прокричал я Бозану.

– Доверься своему отцу, – получил я его ответ.

Я заметил, как наши пешие воины сбегают с холма и строятся в боевую линию у его подножья справа и слева от нас. У каждого из них был щит с вроде как серебряной обшивкой снаружи. Для чего это было сделано, я не знал.

Двести верблюдов, что доставили нам свежий запас стрел, теперь доказали свою необходимость. Каждый конный лучник мог выпустить до десяти стрел в минуту, и это означало, что его колчан, вмещающий тридцать стрел, через три минуты опустеет. Но сейчас десятки слуг уже тащили связки стрел от верблюдов туда, где перестраивались и готовились к новой атаке сотни конников, расстрелявших все свои стрелы.

Мы продолжали спускаться с холма, уже рысью, и теперь оказались на расстоянии полумили от римлян. Я проделывал этот маневр прежде так часто, что, не раздумывая, послал Суру вперед, а сам не отрывал взгляда от стены римских щитов впереди. Они вдруг показались мне очень большими. Копье я все еще держал на правом плече. Мы перешли на легкий галоп. Отряды легкой конницы, сосредоточенные на флангах, с ревом и грохотом обрушились на римлян. Каждый всадник держал в руке короткую веревку, на конце которой висел глиняный горшок с нафтой, каменным маслом, и из каждого горшка торчал уже подожженный фитиль. Приблизившись к римской линии обороны, всадники раскручивали веревку с горшком над головой и затем выпускали ее, направив на римские щиты. Когда такой горшок ударялся о щит, он раскалывался, разбрызгивая вокруг содержимое, которое немедленно воспламенялось. Нафта не только горит яростным пламенем, она еще и прилипает ко всему, на что попала. Римляне вспыхнули и загорелись – отдельные воины, их щиты, руки, шлемы; они отчаянно пытались сбить пламя, но при этом нарушили строй, свою стену из щитов. Некоторые корчились на земле, хватаясь за обожженные места, другие пытались скрыться в тылу.

Когда до них оставалось шагов четыреста, мы перешли в полный галоп и опустили копья, удерживая их длинные древки обеими руками. Одновременно наши пешие воины наклонили щиты под таким углом, чтобы полированные поверхности отразили солнечные лучи, направляя их прямо в лица римлян и ослепляя тех, пока мы с ними сближались. Впереди перед нами стояла теперь разрозненная линия легионеров. Я издал боевой клич, и Сура ринулась вперед. Воздух заполнили рев и выкрики воинов, охваченных жаждой крови. Когда мы столкнулись с римлянами, это было похоже на оглушительный раскат грома. Наша передняя линия навалилась на ослепленного и потерявшего ориентацию противника. Казалось, время замедлило свой ход. Я нацелил копье в центр римского щита. Мощной инерции и веса коня и всадника хватило, чтобы стальной наконечник насквозь проткнул щит и воина, выйдя у того из спины и вонзившись в следующего легионера. Древко сломалось, я выпустил его из рук и, протянув правую руку, выхватил из ножен меч.

Я оказался в самой гуще римлян и теперь рубил направо и налево. В грудь Суры ударило копье, но не смогло пробить доспех. Я нанес рубящий удар по шлему бросившего его воина и двинулся вперед. Слева от меня бился Бозан, издавая свой боевой клич; он со всей силой обрушил меч на легионера, разрубив пополам и шлем, и череп под ним. Я впервые оказался в настоящем бою и от возбуждения чувствовал себя так, словно мой меч и доспехи были не тяжелее пуха. Мне казалось, что я могу необыкновенно четко и ясно видеть все, что происходит вокруг, словно я наблюдал со стороны, отстраненно, словно сам не участвовал, но одновременно являлся неотъемлемой частью всех этих событий. Вот, значит, какой он, настоящий бой, вот, значит, какое оно – высшее испытание на звание настоящего мужчины! Я ощущал себя богом – неуязвимым, бессмертным, несущим смерть врагам. Эти мысли, казалось, заполняли мой ум на протяжении многих часов, но прошло не более нескольких секунд. Кто-то метнул в меня копье, но оно отскочило от защищенной доспехом левой руки, не причинив никакого вреда.

– Перестроиться! Перестроиться! – команда Бозана и рев рогов вернули меня к реальности. Я оглянулся назад и увидел, что наш второй ряд уже врывается в бреши, образовавшиеся в линии римлян. Один из углов оборонительного квадрата легиона был смят и уничтожен.

– С ними покончено! – выкрикнул я.

– Нет еще, мой мальчик, – Бозан указал мне мечом на фронт римлян. – Видишь этого орла? Это символ, знак легиона, его знамя. Захвати его, вот тогда с ними будет покончено.

Вторая линия наших тяжеловооруженных всадников подтянулась ближе, и мы перестроились в единый порядок. У этих воинов еще остались копья, так что они проехали вперед сквозь наш строй и навалились на римлян, которые пытались организовать оборону, сплотившись вокруг орла легиона и группы старших командиров, прикрывая свои фургоны и раненых. И тогда мы пошли в новую атаку, уже не такую организованную, как в первый раз, поскольку много наших было ранено и многие потеряли своих коней. Впрочем, и этого оказалось достаточно. Римляне сплотились вокруг своих командиров и штандарта, серебряного орла, венчающего высокий шест, но через несколько секунд мы окружили их и начали колоть легионеров копьями. Это уже была не атака, а бойня. К нашей тяжелой коннице присоединились конные лучники, выпуская уже менее плотные тучи стрел в редеющие ряды неприятеля. Последние, окруженные и стиснутые со всех сторон в непрерывно сужающийся круг, не могли ничего предпринять и лишь ждали смерти. Иногда кого-то из всадников вышибал из седла римский дротик, но у большинства легионеров остались только их короткие мечи, от которых было мало проку, поскольку римляне не могли подойти к нашим коням, чтобы сделать колющий выпад и поразить их или всадников. Когда наши конные воины образовали вокруг противника настоящее стальное кольцо, я снова разглядел серебряного орла в середине их толпы; его держал легионер, чьи доспехи и шлем были обтянуты львиной шкурой, а в руке он держал небольшой круглый щит. И у меня вдруг возникла полная уверенность, что я легко смогу дотянуться до этого орла и даже прикоснуться к нему. Не знаю, что за безумие мною овладело, но я тут же решил, что хочу захватить штандарт.

Боевое знамя моего отца с белой конской головой держал всадник, сейчас стоящий позади, и подавал этим знак, что сын царя Хатры ведет бой. Тяжеловооруженные конники отхлынули назад и собрались вокруг меня – их было около полусотни, и они выстроились в одну линию. Я поднял меч и сорвал с себя шлем. И закричал во всю силу:

– Все на орла! Захватим орла!

Я надел шлем и дал Суре шенкеля, посылая ее вперед. Остальные воины сплотились вокруг меня, справа и слева, снова опустив копья, готовые к атаке. Через тридцать секунд мы ударили по римлянам, навалились на стену из щитов, и снова, как и в прошлый раз, наши копья пронзали легионеров, а подкованные копыта наших коней топтали их упавшие тела. На меня бросился римский воин и попытался ткнуть мечом в ногу, но я резко опустил клинок и отбил его выпад. Мой меч раздробил руку, сжимавшую оружие, и оно отлетело и упало на землю. Вдобавок он отрубил легионеру несколько пальцев. Тот вскрикнул от боли и упал на колени. Я проехал дальше, Сура копытом пригвоздила легионера к земле, а всадник, державшийся за мной, пронзил его своим копьем. И тут, совсем внезапно, орел легиона оказался прямо передо мной. Я поднял меч, намереваясь срубить воина, который его держал, но он оказался опытным и умело скользнул вбок, так что мой клинок лишь распорол воздух. Левой рукой я сжимал поводья Суры. Дернув их, я снова замахнулся мечом на знаменосца. Но он воткнул шест с орлом в землю, выхватил меч и прыгнул вперед, ударив меня в бок круглым щитом. Этого удара оказалось достаточно, чтобы выбить меня из седла: я кувырком полетел на землю и здорово об нее ударился. Сура отскочила в сторону и унеслась прочь. В памяти возникли слова Бозана: «Если ты оказался на земле, ты уже наполовину труп. Поскорее вставай на ноги, иначе тебя прикончат».

Я вскочил на ноги и повернулся лицом к знаменосцу. У него оказалось преимущество передо мной: он был вооружен мечом и щитом, тогда как я держал только меч. Он сделал выпад, и я парировал его удар. Я видел, что он весь в поту. Да и я тоже был потный. Он рванулся вперед, выставив щит, и налетел на меня. Удар пришелся в левую руку, и плечо скрутило болью. Он попытался всадить острие своего меча мне в шею, но я перехватил клинок гардой своего меча и отбросил его в сторону. Я вдруг понял, что страшно устал и с трудом могу дышать. Он снова бросился на меня, и снова я отбил его удар.

Тут я сам пошел в атаку, ухватив рукоять меча обеими руками, подняв его высоко над головой. И нанес рубящий удар, расколов щит моего противника и раздробив ему руку. Он вскрикнул, завизжал от боли, но все-таки ухитрился ткнуть меня мечом, угодив в нащечную пластину. Его уже шатало от боли. Я снова поднял меч над головой и с силой опустил, закричав. Клинок молнией сверкнул в воздухе и обрушился на незащищенную шею противника. Он вошел в тело под углом, разрубив плоть и шейные позвонки, так что отрубленная голова, кувыркаясь, полетела на землю.

Я встал над обезглавленным телом и выдернул шест с орлом из земли. И поднял повыше, чтобы все его увидели. Битва, которая свирепствовала вокруг, казалось, прекратилась сразу же, как только я поднял серебряного орла и покачал им в воздухе. У меня создалось впечатление, что это словно явилось неким магическим сигналом; впрочем, для римлян, видимо, так оно и было. Осознав, что все их командиры перебиты, многие легионеры начали втыкать свои мечи в землю, отбрасывать в сторону щиты и опускаться на колени в знак того, что сдаются. Наши воины, большая часть которых целый день сражалась под безжалостными лучами солнца, с радостью приняли их капитуляцию. Вскоре в плен сдавались уже целые группы римлян – утрата орла легиона окончательно подорвала их моральный дух.

Ко мне подошел Бозан и обнял меня. Его броня лишилась многих стальных пластин от полученных в бою ударов.

– Я знал, что ты меня не подведешь, Пакор! Отлично проделано!

Тут он скривился и отпустил меня. Его левая подмышка была в крови.

– Да ты ранен!

– Пустяк, – ответил он.

Воины нашей тяжелой конницы между тем соскакивали с коней и подходили ко мне с поздравлениями. Между ними был Вата, сын Бозана и мой лучший друг. Похожий на отца, приземистый и мощный, настоящая гора мышц, он, подобно отцу, легко и беззаботно относился к жизни. Но он носил, как и я, длинные волосы, так что черные кудри падали ему на плечи. Он обнялся с отцом, потом широко улыбнулся и заключил меня в свои медвежьи объятия.

– Что-то ты ничего мне не скажешь, – заметил он.

– Это потому, что ты мне ребра ломаешь, – сумел произнести я. Он расхохотался, выпустил меня и хлопнул по плечу, разглядывая захваченного орла.

– Вот, значит, ради чего мы проливали кровь. Немного мне таких встречалось в путешествиях. Надо полагать, римляне здорово расстроятся, когда узнают, что ты его захватил.

– Ну, пускай придут и попробуют забрать его назад, – ответил я, стараясь, чтобы это прозвучало впечатляюще.

– Да, пускай! – выкрикнул Вата. – И мы их снова побьем!

Тут я почувствовал, как странно ведут себя мои руки и ноги – они начали дрожать. И мне вдруг стало страшно. Может, я умираю? Может, меня ранили? Я упал на четвереньки и в отчаянии посмотрел на Бозана. Он опустился на колени рядом со мною.

– Не обращай внимания, мой мальчик. Тебя просто трясет.

– Трясет?

Он улыбнулся и сунул мне свой мех с водой.

– Попей. После боя многих так трясет. Когда сражаешься, все мышцы напряжены, как туго скрученная веревка, а когда бой окончен, они расслабляются и, так сказать, раскручиваются. Через несколько минут все снова будет в полном порядке.

Он оказался прав. Прошло несколько минут, дрожь прекратилась, и мышцы снова стали меня слушаться. Тем временем разоруженных римлян группами отводили в наш лагерь, а сюда начали прибывать оруженосцы и слуги. Подъехали также фургоны с водой, и их возницы уже наполняли ведра и раздавали истомленным всадникам и их коням, в то время как оруженосцы освобождали всех от доспехов.

Мой оруженосец, Гафарн, подъехал на лошади. Одетый в простую льняную тунику и мешковатые штаны, он помог мне разобраться с доспехами, после чего занялся Сурой, которую нашли и привели обратно. Спокойная кобыла терпеливо ждала, пока с нее снимут защитное снаряжение. После чего Гафарн накинул на лошадь шелковую попону, поскольку она сильно вспотела, а солнце уже начинало садиться, и его цвет изменился с золотого на красноватый. Невыносимая дневная жара начинала спадать.

– Твой плащ в седельной сумке, принц, – сообщил оруженосец. И ткнул пальцем в орла, которого я все еще держал в руке. – А это что такое?

– Это римский орел, Гафарн.

– Смотрится здорово. Наверное, стоит очень дорого. На рынке за него можно получить неплохие деньги.

Я был поражен.

– Такое не продается. Это же огромное сокровище!

– Если это огромное сокровище, тогда глупо его не продать.

– А ты всего лишь слуга и слишком много болтаешь! Как она?

Гафарн нежно погладил Суру по голове.

– Она очень красивая, принц, вот она какая. И она в полном порядке. В следующий раз постарайся остаться в седле, – он поднес ведро с водой к морде Суры и дал ей напиться.

Я подошел к лошади и погладил ее по шее.

– Да, она красавица. И другой такой нет ни у кого.

К войску уже прибыли ветеринары и занялись конями, получившими в бою ранения. Некоторых, раненных слишком тяжело, чтобы надеяться их вылечить, из милосердия предавали смерти, отправляли туда, где паслись бессмертные дикие стада лошадей, принадлежащие Шамашу[461], богу Солнца, кому мы поклонялись и кому принадлежала наша победа. Впереди я заметил большую группу римских легионеров – их посадили на землю перед нашими фургонами. Многие смотрели на орла, которого я по-прежнему держал за шест в руке. Я направился к Вате.

– Подержи его, – сказал я, отдавая ему орла.

– А ты куда собрался?

Я указал на римлян:

– Хочу поговорить с ними.

– Ты там поосторожнее, – сказал он. – У кого-то из них может быть припрятано оружие.

Но меня слишком снедало любопытство. Меня научили латинскому и греческому, вот я и хотел побеседовать с этими мужчинами с Тибра, о которых так много слышал, но до сегодняшнего дня никогда с ними не встречался. Когда я подошел к ним поближе, один из них поднялся на ноги и уставился на меня, готовый к схватке. Двое стражей направили на него свои копья, но я отмахнулся от них. Он был дюймов на шесть ниже меня ростом, но гораздо солиднее и мощнее, с широкими плечами. Его коротко остриженные волосы были все в грязи и запекшейся крови от раны на лбу. Кровь уже свернулась и засохла, превратившись в черное пятно над его правым глазом. Он не держал оружия и был без доспехов, но все равно представлял собой впечатляющее зрелище. Он смотрел прямо на меня.

– Это ты, тот самый, что захватил нашего орла, – его речь прямо-таки сочилась ядом.

– Захватил? – ответил я на его вызов. – Да он просто валялся на земле!

– Ты вполне прилично владеешь латынью, чужестранец.

– Меня еще ребенком научили этому языку, – ответил я. – А вот у тебя, мне кажется, латынь вульгарная.

– Это хорошо, что ты ее выучил.

– Почему это?

– Потому что когда мы завоюем ваши земли, ты будешь понимать, что тебе говорят твои хозяева.

Я почувствовал, как во мне поднимается волна гнева.

– Это парфянская земля, римлянин, а не какая-то ваша убогая провинция!

Он рассмеялся.

– Весь мир – римская провинция, парфянин! Вы победили один легион, но все станет иначе, когда на ваши границы обрушится множество им подобных. И этот день приближается быстрее, чем тебе может показаться.

Я решил, что спорить с ним дальше просто бессмысленно.

– Что ж, мы будем ждать этого дня, римлянин.

С этими словами я отвернулся от него и пошел назад, туда, где стояли отец и Вата.

Пленников тем временем разбивали на группы, и каждую связывали вместе одной веревкой. Римляне в бою носили на головах шлемы, а поверх туник надевали кольчужные рубахи длиной почти до колен, тело они прикрывали длинными, чуть выпуклыми щитами, защищающими торс и бедра. Все их оружие и доспехи сейчас загружали в наши повозки.

Бозан жевал кусок хлеба.

– За это стадо на невольничьем рынке дадут неплохие денежки. Их отправят куда-нибудь в восточные земли империи, как можно дальше отсюда, чтобы не дать им возможности устроить нам какие-нибудь проблемы или неприятности.

– Они свой Рим когда-нибудь увидят? – спросил я.

– Сомневаюсь. Такова судьба всех побежденных, им никогда уже не видать родных земель. Но лучше пусть это будут они, чем мы.

В следующий момент все вокруг заполнилось ревом боевых рогов. Я обернулся и увидел, что отец едет к нам в сопровождении Виштаспа и телохранителей. Конники его личной стражи выглядели просто великолепно в своих блестящих полированных доспехах, с белыми плюмажами на шлемах и с развевающимися на копьях значками. Позади отца знаменосец держал алое знамя с белой конской головой, обшитое по краю серебряной тесьмой с бахромой. На отце был серебряный шлем, не закрывающий лицо, с золотой короной. На его коне красовалась богато расшитая белая попона, отделанная по краю серебром, а кони прочих всадников были все в пластинчатой броне. Справа от него ехал Виштасп, который все время оглядывался вправо и влево, прямо как ястреб, высматривающий добычу. Вся группа остановилась в нескольких шагах от меня, и отец тут же соскочил на землю и подошел ко мне. Все, кто был рядом, и я в том числе, сразу опустились на колени и склонили перед ним головы в низком поклоне, но он схватил меня за плечи, поднял с земли и обнял. В его глазах стояли слезы. Он отступил на шаг назад и посмотрел мне прямо в лицо.

– Сын мой, ты доказал, что достоин называться сыном Хатры! Этот день будут помнить многие поколения нашего народа!

Я почувствовал себя так, словно стал десяти футов ростом. Я поднял руку и щелкнул пальцами. Вата передал орла Гафарну, который подбежал и передал его мне.

– Мой дар тебе, отец!

Он взял у меня этот римский штандарт, их орла, и восхищенно осмотрел. Потом обратился ко всем, кто стоял перед ним на коленях:

– Встаньте! Все встаньте! Вы все – свидетели великой победы и подвига моего сына, который стал истинным мужчиной и обеспечил нам эту победу!

Все поднялись на ноги и стали хлопать в ладоши. Бозан и Вата подошли к отцу и поклонились ему, после чего Бозан расплылся в широкой улыбке, и они с отцом обнялись. Отец поздравил и Вату, потому что и он в этот день тоже покрыл себя славой.

– Это послужит Риму хорошим уроком, отец.

– Да, потеря целого легиона для них большое бесчестье, но еще большее несчастье то, что вы, вернее, ты захватил их драгоценного орла. – Он умолк, и тут на его лице появилась озабоченность. Отец обернулся ко мне: – Но они вернутся сюда, Пакор, можешь быть уверен.

Вдохновленный нашей победой, я вообще-то приветствовал бы любую возможность разгромить новые римские легионы.

– Пускай приходят! – хвастливо воскликнул я. – Мы их снова разобьем!

Отец улыбнулся.

– Возможно, разобьем. Но будем надеяться, что это случится не скоро.

Но я не хотел даже слышать о мире. Я стал настоящим мужчиной, настоящим воином, я захватил римского орла. И теперь мечтал о еще большей воинской славе, которая разнесет молву обо мне по всем градам и весям. Я так погрузился в эти мысли, что не услышал, как позади меня поднялся какой-то шум. Я медленно повернулся и увидел, что один из пленников бежит ко мне с копьем в руке. Потом рассмотрел, что это тот самый легионер, с которым я недавно разговаривал. Ошеломленный, я стоял, словно прикованный к земле, а он уже поднял копье на уровень плеч и был готов его метнуть. Я же, прямо как заяц, замерший под ледяным взглядом кобры, не мог даже пошевелиться, а только стоял, смотрел и ждал, когда копье вонзится мне в грудь. Римлянин с широко раскрытыми глазами и триумфальным выражением на лице вдруг запнулся за секунду до броска, и на лице его отразилось сначала удивление, потом отчаяние, а затем боль. Стрела вонзилась ему прямо в грудь, остановив на ходу. Он замер, потом упал на колени и рухнул грудью на землю. Я заставил себя выйти из отупения и подошел к тому месту, где он упал. Опустился на колени. Наконечник стрелы торчал у него из спины, изо рта текла кровь. Жизнь уходила, а он все пытался посмотреть мне в лицо, но сил у него уже не осталось. Я наклонился ближе к его лицу, чтобы услышать, что он шепчет, он что-то говорил очень тихо, едва слышно. Он кашлянул, изо рта выплеснулся еще поток крови. И единственные его слова, что я расслышал, были: «Мы еще вернемся, парфянин!»

Я встал на ноги и увидел, что Виштасп сидит в седле и держит в левой руке лук. Это он меня спас. Я кивнул ему в знак благодарности и признательности; он лишь улыбнулся в ответ, и эта улыбка, я готов был поклясться, тут же стала насмешливой.

– Получше смотрите за пленными! – крикнул Бозан охранникам.

Виштасп подъехал ближе.

– Никогда не поворачивайся спиной к врагам, даже если считаешь, что они безоружны. В следующий раз меня может не оказаться рядом, чтобы тебя спасти.

Он дал коню шенкеля и отъехал обратно к отцу, который укоризненно качал головой, глядя на меня.

На следующий день мы предали огню тела наших павших воинов, как полагается по традиции. Пленников заставили выкопать две большие ямы для останков убитых – одну для наших воинов, другую для римлян. Та, что предназначалась для римлян, была больше, поскольку они потеряли убитыми больше тысячи человек. При обычных обстоятельствах мы оставляли тела врагов гнить на поле, но мой отец не желал, чтобы их разлагающиеся трупы загрязняли землю Хатры. Сначала мы свалили в яму их деревянные щиты, все пять тысяч, полили верхний слой нафтой, потом сбросили сверху мертвых легионеров. Наших погибших оказалось меньше сотни, но почти столько же было раненых; еще в бою погибло три сотни лошадей. Большая часть конных лучников и пеших воинов, а также пленные римляне, слуги и верблюды, привезшие нам боевые припасы, уже отправились обратно в Хатру. Туда же направилась и большая часть тяжеловооруженных конников; с ними уехали Бозан и Вата, которые также прихватили с собой богатые трофеи – двенадцать сундуков с золотой казной легиона. Пленников продадут в Хатре, видимо, кому-то из парфянских князей, хотя мы будем их продавать только тем князьям, что правят в восточных землях империи. Это ограничит возможность побега обратно на подконтрольные Риму территории – им тогда придется преодолеть сотни миль[462] бесплодной пустыни. Так что при подобных условиях им будет легче смириться со своим теперешним положением. Лучше уж быть рабом, чем мертвым.

Я сопровождал отца, когда он ехал в город Зевгму, вместе с его личной охраной и двумя сотнями конных лучников. Захваченного орла отправили в Хатру, хотя мне очень не хотелось выпускать его из виду. Мы добились значительной победы, и из столицы уже отрядили вестников во все концы империи, чтобы сообщить всем эту радостную весть. Но, тем не менее, отец продолжал беспокоиться. В то утро, когда мы тронулись в Зевгму, мы с ним едва перемолвились словом. Позади нас в синее небо тянулись два огромных столба черного дыма – это горели погребальные костры наших воинов и наших врагов. Зевгма лежала в тридцати милях к северу, и мы неспешно двигались по дороге, которая была не более чем пыльным проселком. Конные разведчики ехали впереди, дозоры охраняли нас с флангов, но в течение двух часов мы не встречали никаких признаков жизни.

– А это ведь странно, Виштасп, тебе не кажется? – спросил отец.

Подобно всем нам, Виштасп, убаюканный мерным шагом коня и палящим солнцем, задремал в седле.

– Государь?

– Всего один день быстрым аллюром до Зевгмы, а ни одного дозорного не видно. Где воины гарнизона? Мне кажется, что римский легион, направляющийся к городу, должен был вызвать у них какую-то реакцию, не так ли?

– Не могу ничего на это сказать, мой господин, – беспечно ответил Виштасп. – Не во всех княжествах и царствах нашей империи глаза и уши такие же, как у нас.

И он был прав. В состав Парфянской империи входили восемнадцать отдельных царств и княжеств, связанных союзом. Это были Гордиана, Хатра, Антропатена, Вавилон, Сузиана, Гиркания, Кармания, Сакастан, Дрангиана, Ария, Адиабена, Арахозия, Маргиана, Элимаис, Мизия, Персида, Зевгма и Мидия. Империя растянулась от реки Инд на востоке до Каспийского моря и границы с узбеками на севере, до границ с Понтийским царством[463] и Сирией на западе и до чистых синих вод Персидского залива и Аравийского моря на юге. Всеми этими землями правил царь царей Синтарук[464], который проживал в древнем дворце в Ктесифоне. Хатра являлась, как мне хотелось считать, самым сильным княжеством во всей империи. Расположенная между реками Тигр и Евфрат, она простиралась на запад до самой границы с римской провинцией Сирия, хотя Синтарук держал под своим контролем на западном берегу Евфрата еще одну узкую полосу земли, которая управлялась из приграничного города Дура-Европос. Хатра была богатым княжеством и становилась еще богаче, так что на нее с ревностью и завистью поглядывали внешние враги и даже сами парфянские цари царей. Поэтому мой отец создал и содержал большое войско и крупные гарнизоны по всему своему княжеству, особенно в городах к северу от Хатры – в Сингаре и Нисибисе, а также в Батанее на северо-западе. Кроме того, он также создал мощный корпус разведчиков и дозорных, которые следили за каждым дюймом нашего княжества, всегда бдительные и четко реагирующие на любую угрозу. Именно эти дозорные со всех ног примчались, чтобы предупредить отца о появлении римского легиона, пересекшего нашу границу. В городе Зевгма стоял собственный гарнизон, но мы не имели от него никаких вестей с того момента, как отправились на север.

– Возможно, не все царства по-прежнему желают оставаться в составе империи, – задумчиво заметил отец.

– Прости, не понял? – Должен признаться, я не имел представления, о чем он говорит.

– Ладно, ничего, – ответил он. – Скоро все сами узнаем.

На следующий день мы добрались до Зевгмы. Через два часа после рассвета к нам подскакал конный патруль. Их командир вовсе не был удивлен нашим здесь появлением: его предупредил курьер, которого отец направил в город сразу по окончании битвы. Все двадцать всадников были легковооруженными конниками, не обремененные доспехами и вооруженные лишь мечами и щитами. Вид их казался вполне сносным, хотя я отметил, что щиты у них сильно побитые, а одежда мятая и грязная. Мы тоже не надели доспехов, которые были уложены во вьюки верблюдов, что нас сопровождали. Отец, его телохранители и я сам были лишь в белых шелковых туниках, мешковатых свободных штанах и легких хлопчатых шапках. Мечи в ножнах висели у всех на кожаном поясе, а щиты, которыми мы не пользовались в бою, когда надевали пластинчатые доспехи, были заброшены за спину. К седлам были приторочены луки в своих саадаках, а колчаны, полные стрел, свисали на длинных кожаных перевязях, перекинутых через правое плечо и грудь, так что сам колчан висел у левого бедра. Конные лучники выстроились в колонну позади телохранителей князя, а за ними следовали верблюды с припасами и снаряжением. В арьергарде двигался еще отряд конных лучников. Наши копья тоже тащили на себе верблюды, которые всю дорогу плевались, рыгали и пускали ветры. Отвратительные, но необходимые в парфянском войске животные.

Командир конников из гарнизона Зевгмы приветствовал отца.

– Привет тебе, царь! Царь Дарий с нетерпением ждет тебя у себя во дворце. Новость о твоей победе уже распространяется по всей империи.

Отец ничего ему не ответил, лишь кивнул, а Виштасп бросил на него холодный взгляд. Молчание становилось тягостным, и если я чувствовал себя очень неудобно, то этому командиру было еще хуже, он даже вспотел, да так, что по его лицу потек пот.

Отец толкнул своего коня вперед и проехал мимо молодого командира.

– Передай привет моему другу, царю Дарию. Сообщи, что после полудня мы прибудем в его дворец, чтобы засвидетельствовать свое почтение.

При этих словах конь отца миновал неподвижно застывших всадников, а за ним последовали Виштасп и я. Молодой командир, не зная, что теперь предпринять, в конце концов дал сигнал своим всадникам, те развернули коней и галопом поскакали обратно к городу, и их кони подняли в воздух облако пыли.

– Ты сердишься, отец? – спросил я.

– Ты же сам видел, на что они похожи, – ответил он. – Дарий посылает банду нищих, чтобы эскортировать нас до города. Нам еще повезло, что они не пытались нас ограбить, – это вызвало у Виштаспа редкую на его лице улыбку. – Я не желаю унижать своих воинов, чтобы они ехали бок о бок с этими неряхами. Уж скорее на верблюда пересяду!

– Мы сейчас на землях Дария, твое величество, – заметил Виштасп. – Ему может не понравиться, если с ним не будут обращаться как с равным.

Обычно командир княжеской гвардии никогда не осмелился бы обращаться к своему владыке таким тоном, но Виштасп и сам был когда-то князем, и они с отцом оставались близкими друзьями, почти как братья, что являлось еще одной причиной моего раздражения и неудовольствия.

Отец прямо-таки ощетинился при этих словах.

– Мы защитили его, спасли его ленивую жирную задницу от римского костра, на котором ее непременно поджарили бы, а он даже не удосужился лично выехать нам навстречу и поблагодарить меня. Он не заслуживает царского титула. Жаба он, вот он кто.

– Богатая жаба, – заметил Виштасп.

Два часа спустя мы доехали до города Зевгма. Он располагался на западном берегу Евфрата. Город протянулся на четыре мили по берегу реки, и с обеих сторон через водную гладь были наведены плавучие мосты из лодок. Окруженная горными отрогами, Зевгма выглядела как золотое яйцо в каменном гнезде. Приближаясь к мосту, мы то и дело встречались с множеством повозок и прочего транспорта. По большей части это были верблюжьи караваны, направлявшиеся на восток или, наоборот, в Римскую Сирию. Вскоре мы все были покрыты слоем тончайшей пыли, поднятой с дороги десятками верблюдов, осликов и людских ног. В отдалении, на склоне некрутого холма, что поднимался от реки, располагалось множество больших вилл, в которых, как я предположил, проживала городская аристократия. А на вершине холма в гордом одиночестве возвышалось здание, более великолепное, чем все остальные, и на всех его башнях развевались яркие флаги.

– Виштасп, найди место для нашего лагеря. Ночуем здесь. А мы с сыном отправимся с визитом к нашему хозяину, чтобы засвидетельствовать ему наше почтение. Место ищи выше по течению, чтоб у нас была чистая вода. Поехали, Пакор, – велел он мне и направил коня вперед. Виштасп махнул нескольким всадникам, чтобы те сопровождали нас, а сам отправился разыскивать командира гарнизона.

Мы проехали по деревянному мосту, миновали ворота в городской стене и въехали в город. Стражи стояли на стене как снаружи, так и внутри, а также рядом с деревянными створками ворот. Каждая створка держалась на огромных железных петлях. Стража наблюдала за нами, пока мы проезжали мимо, но не делала попыток нас остановить. Ясное дело, нас здесь ожидали. Как только мы оказались внутри стен, нас встретил богато разодетый командир на лоснящемся вороном жеребце, сопровождаемый двумя воинами, также верхом на великолепных вороных конях. На голове у него был повязан красный платок, сам он был в желтой тунике, отделанной серебряным кантом у шеи, и в желтых штанах. Единственным его оружием служил меч, упрятанный на левом бедре в красные ножны, украшенные самоцветами. Он приложил правую руку к груди и поклонился.

– Цари Вараз, мой господин Дарий приветствует тебя в своем городе и приглашает тебя быть его гостем.

– Это большая честь для меня и моего сына, – ответил отец. – Указывай нам путь.

Встречавшие тронулись впереди нас, и мы свернули с широкой главной улицы на боковую улочку, которая явно предназначалась только для людей благородного происхождения и самого царя, поскольку сейчас пустовала. Одетые в желтые туники и штаны стражи, вооруженные копьями и плетенными из прутьев щитами, стояли по обе ее стороны на расстоянии десяти шагов друг от друга.

Примерно через двадцать минут подъема по отлогому склону мы добрались до царского дворца. Главные ворота представляли собой арку с двумя караульными башнями по обе стороны от нее. Все это сооружение было покрыто сверху желтыми глазированными керамическими плитками. Сам дворец стоял в гуще цветущего сада с множеством пальм, фонтанов и тщательно подстриженных лужаек. К нам тут же бросились слуги и подставили деревянные табуретки, чтобы помочь спешиться. Сопровождавшие нас воины тоже спешились и снова поклонились отцу.

– Ваших коней накормят, напоят и почистят. Мой господин ожидает тебя, царь Вараз.

Отец кивком поблагодарил его и знаком велел идти вперед и указывать нам путь. Я последовал за ними, а сопровождавшие нас конники повели лошадей на конюшню. Дворец оказался весь выстроен из белого камня с белыми мраморными колоннами с позолоченными волютами вдоль всего фасада. Мы поднялись по мраморным ступеням и вступили под портик, где пол тоже был мраморный. Потом нас провели дальше, в тронный зал, где в центре располагался золотой трон, на котором восседал пухлый мужчина среднего возраста с массивным носом, свинячьими глазками и хитрым выражением лица. Как только он нас увидел, то сразу же вскочил на ноги, спрыгнул со своего трона и засеменил к нам, распахнув объятия.

– Приветствую тебя, царь Вараз, победитель наших врагов, сразивший несметные их полчища! – Голос у него оказался высоким, словно у женщины, говорил он сладко и томно.

– Привет тебе, царь Дарий, – ответил отец, и они обнялись как цари, как братья, как равные.

Отец повернулся ко мне:

– Позволь представить тебе моего сына, принца Пакора, чья храбрость принесла нам победу над захватчиками.

Дарий секунду хитренько смотрел на меня своими свинячьими глазками, потом заставил себя улыбнуться, когда я ему поклонился.

– Конечно, конечно. Мы тебе крайне благодарны, ты избавил нас от ужасной участи! Прекрасно! А теперь надо поесть, подкрепиться. Вы, должно быть, голодны. Я вот – уж точно!

Он махнул рукой в сторону небольшого соседнего зала и сам торопливо засеменил туда, сопровождаемый целой ордой рабов, по большей части молодых юношей и девушек. Все они были юные, привлекательные и безукоризненно ухоженные, обнаженные от пояса и выше. В зале Дарий плюхнулся на роскошный красный диванчик и пригласил нас с отцом садиться на диваны, расставленные вокруг. Стены зала были расписаны картинами, изображающими диких зверей и обнаженных нимф. В каждом углу стояли стражи в желтых туниках и штанах, и все они были вооружены пиками с блестящими полированными наконечниками. Дарий хлопнул в ладоши, и через пару секунд полуголые рабы внесли подносы, доверху заполненные едой – хлебом, фруктами, жареной ягнятиной, дичью и рыбой, а другие притащили кувшины с вином. Перед нами поставили небольшой стол, на который сразу нагромоздили множество блюд. Юная девушка, не старше шестнадцати лет, налила вина в серебряный кубок, который держал другой раб, светлокожий юноша, который поклонился и подал его мне, как только тот наполнился. Вино оказалось превосходным.

– Они придут снова, – сказал отец. – Тебе следует озаботиться мерами обороны. Сколько у тебя войска?

Дария в это время с рук кормил юный раб, пальцами засовывая царю в рот кусочки зажаренного в меду ягненка. Мне стало не по себе, когда я заметил, как Дарий слизывает мясной сок с пальцев юноши. Отец с отвращением смотрел на этот спектакль.

– Увы, царь Вараз, войско у меня маленькое, – Дарий указал пальцем на гроздь винограда, лежащую на столе. Раб отщипнул одну виноградину и изящным жестом вложил ее владыке в рот. – Воины стоят денег, а казна моя пуста.

Это был не тот ответ, которого ждал мой отец.

– Да, я понимаю, времена нынче трудные. Но ты должен укрепить свой город.

– Да что ты, брат мой! – запротестовал Дарий. – Римляне же разгромлены! С такими воинами, как ты и твой сын, я уверен, мне совершенно нечего бояться!

– Нам следует бояться всего, царь Дарий! В этот раз они послали против нас всего один легион, но в следующий раз отправят целое войско!

Дарий ткнул пальцем в меня:

– И тогда всех их точно так же сразит меч твоего сына. Не так ли, принц Пакор?

Я сунул в рот еще один кусочек только что испеченного миндального пирога. Он так и таял во рту.

– Да, государь.

Сказать по правде, мне очень нравилось это роскошное пиршество, так что я почти не следил за разговором, но видел, что отец весьма недоволен. Когда мы покончили с едой, Дарий хлопнул в ладоши, и остатки блюд унесли. Появились другие рабы, они внесли чаши с теплой водой и полотенца, чтобы вымыть и вытереть руки. После чего две девушки-рабыни взяли мои руки и принялись массировать их, предварительно смазав пальцы маслом. Обе были не старше двадцати, прелестные, с обнаженной грудью, с золотыми браслетами на запястьях, темнокожие, а зубы – белее мела. Веки у них были обведены черным, подчеркивая красоту огромных карих глаз. Пахло от них просто божественно, да и выглядели они так же. Еще одна молодая женщина, персиянка с золотой лентой, стягивающей черные, смазанные маслом волосы, жестом указала, что мне следует лечь на диван. Я лег, и она начала массировать мне пальцами виски. Ее прикосновения были так нежны, что вскоре я начал уплывать в какое-то странное состояние, подобное трансу. Беседа отца с Дарием слышалась все слабее, а я все больше отдавался во власть этих ласковых прикосновений рабынь. Это был сущий рай, в котором хотелось пребывать вечно!

Из этого блаженного состояния меня резко выдернул голос отца, который потряс меня за плечо.

– Мы уходим, Пакор.

– Да, отец?

– Мы слишком злоупотребляем гостеприимством царя Дария, – он поклонился Дарию. – Спасибо тебе, господин мой царь, но нам пора удалиться.

Дарий теперь лежал, закрыв глаза, и слушал арфиста, который играл ему, сидя возле ног. Он открыл глаза и удивленно уставился на нас.

– Вы уходите? Но вы же просто должны остаться у меня на ночь! Твой сын, он мальчиков предпочитает или девочек? Такой герой заслуживает хотя бы одну ночь полного отдыха!

– К сожалению, мы не можем остаться, – ответил отец. – Нам нужно возвращаться в Хатру.

– Очень жаль. Ну, хорошо, хорошо… – Дарий подозвал одного из стражей и велел ему проследить, чтобы наших лошадей привели к выходу из дворца. Мы поблагодарили царя и оставили его в обществе арфиста и юных мальчиков и девушек.

Наши кони оказались ухожены, вычищены, накормлены и напоены, а отряд телохранителей отца успел отдохнуть. Все были довольны, как и я сам, но когда мы рысью следовали из дворца через оживленный город, настроение отца ухудшилось еще больше. На мосту через Евфрат мы повстречали Гафарна, которого Виштасп отправил к нам, чтобы сообщить, где он разбил лагерь.

– Это в пяти милях выше по течению. Вы там хорошо провели время?

– Очень хорошо, – ответил я. – Царь Дарий – весьма гостеприимный хозяин.

– Царь Дарий – сущая змея! – резко бросил отец.

– Почему ты так говоришь, отец? – удивленно спросил я.

– Потому что он хочет изменить империи и стать вассалом Рима.

Я был поражен, что кто-то мог захотеть выти из состава Парфии.

– Да нет же! Зачем ему это?

Отец придержал коня и повернулся лицом ко мне:

– Затем, сын мой, что легче и удобнее быть слугой Рима, чем царем в Парфии. Пока Дарий готов лизать сапоги какому-нибудь римскому губернатору, он может спокойно пребывать в своем золоченом дворце и не беспокоиться о сохранении царства.

– А зачем ему это?

Отец улыбнулся – в первый раз за весь сегодняшний день.

– Потому что так легче жить, особенно такому жирному царю, у которого одна-единственная забота – всегда пребывать в обществе красивеньких мальчиков-педерастов и юных девушек. Могу поспорить на что угодно, что римляне уже пустили в ход сладкие посулы и пообещали его озолотить, если он так поступит. Зевгма расположена в западной части империи, и если она станет римской провинцией, то превратится в кинжал, нацеленный в спину Хатре. И тогда римские войска получат возможность беспрепятственно вторгнуться в южные районы моего княжества.

До лагеря мы доехали в молчании. Я никак не мог понять, почему парфянин может захотеть попасть под власть Рима, но я тогда был молод и наивен и не знал, на что человека может подвигнуть жадность. Мы проехали по каменистой равнине и въехали в лагерь. Он представлял собой группу парусиновых палаток, поставленных рядами на берегу быстрого ручья. Воины и слуги чистили лошадей и кормили верблюдов, другие точили мечи. Виштасп поставил вокруг лагеря охрану, а также выслал конные дозоры патрулировать подходы к нему. Отец спешился и тут же отправился куда-то с командиром своей гвардии, о чем-то с ним беседуя. Уже начинало темнеть, солнце опускалось за покрытые снегом вершины гор на западе.

Гафарн увел Суру к наскоро установленным походным конюшням из жердей и парусины, а я уселся на землю возле небольшого костра. Проверил меч в ножнах, ремни щита, убедился, что тетива на луке натянута достаточно туго, а колчан полон стрел. Оглядевшись вокруг, я пожалел, что мы не остались на ночь во дворце царя Дария. Ночевка на голой земле, а потом завтрак из свиной солонины, сухарей и воды обещал мало приятного. Темнота быстро сгущалась, и когда я посмотрел на часового, стоявшего всего в двадцати шагах от меня, то боковым зрением заметил какое-то движение. В следующий момент раздался приглушенный свист, следом за ним низкий стон, а потом грохот – это часовой рухнул на землю. Я увидел стрелу, торчащую у него из спины, и тут в воздухе засвистели стрелы. Я взял щит и выхватил меч из ножен, а стрелы тем временем продолжали находить новых жертв. Лошади в панике бились и ржали, верблюды вопили – в них тоже попадали стрелы.

– К оружию! К оружию! – раздались крики.

Мне показалось, что я остался в полном одиночестве, поэтому я бросился прочь от костра и спрятался за деревом, в относительной безопасности. Затем послышались крики и вопли – наши пока что невидимые противники бросились в атаку. Они все были одеты в черное и вооружены мечами и копьями. Если бы они напали на обычный торговый караван, победа досталась бы им очень легко. Но им противостояла элита парфянского войска, и хотя они застали нас врасплох, нам не потребовалось много времени, чтобы вспомнить о дисциплине и организовать отпор. Виштасп всегда был отличным военачальником и строго следил за подготовкой воинов, так что сейчас его труды принесли должные плоды.

Заревели боевые рога, отец выстроил мощный отряд телохранителей по пятьдесят воинов в ряд, и они сомкнули щиты, прикрывшись от туч стрел, выпущенных врагами. Противник, дико закричав, начал атаку. Раздался оглушительный грохот, когда две группы воинов столкнулись и начался ближний бой. Сражаясь один против одного, мы тут же доказали, что лучше подготовлены, сильнее, чем неприятели, и более опытны в бою. Наши мечи рубили безостановочно, нанося врагу тяжелый урон и собирая огромный смертельный урожай. Я заметил отца и бросился к нему, чтобы сражаться рядом. Между нами оказались вражеские воины, и я начал колоть и рубить черные фигуры. Мной овладела такая же спокойная решительность и уверенность в себе, как тогда, когда я дрался с римлянами, только на этот раз я торопился уложить как можно больше врагов. Кто-то бросился на меня с копьем, нацеленным в живот. Я отбил острие щитом, сделал ложный выпад вправо и вонзил меч в плечо противника. Выдернув меч, я заметил еще одну темную фигуру и меч, занесенный над моим ничем не защищенным правым боком. Я упал на левое колено и уклонился вбок, так что клинок пронзил лишь воздух. Я ткнул противника мечом и глубоко вспорол ему ногу под коленкой. Он громко вскрикнул и упал на землю.

Потом я добрался до отца и встал рядом с ним. Он быстро взглянул на меня, и тут Виштасп проорал команду:

– Лучники, к бою! Первый ряд, на колено!

Поредевшая линия щитов опустилась, давая лучникам, выстроившимся позади, возможность стрелять. Едва они дали первый залп, как тут же наложили на тетивы новые стрелы и выпустили их. Мой отец скомандовал атаку, и мы рванули вперед, перепрыгивая через вал из пораженных стрелами тел, чтобы схватиться с оставшимися в живых неприятелями. А те уже утратили весь свой боевой дух. Они рассчитывали на легкую победу, но вместо этого столкнулись с решительным сопротивлением. Я наскочил на одного противника, вооруженного мечом и плетеным щитом. Он попытался нанести мне удар в грудь, но я навалился на него с такой силой, что мой щит отбил его клинок в сторону, а я, издав боевой клич, проткнул его щит и вонзил меч в горло. Он издал булькающий звук и умер на месте, нанизанный на мой клинок. Я выдернул меч и заметил еще одного неприятеля – он пытался убежать. Я бросился следом, дал ему подножку, и он растянулся на земле. Прежде чем он успел подняться, я с силой ударил его краем щита в шею, и громкий хруст подсказал мне, что шейные позвонки сломаны.

Я осмотрелся по сторонам. Виштасп командовал теми, кто уничтожал последние очаги сопротивления противника. Отец стоял с обнаженной головой, опершись на меч. Гафарн перевязывал ему рану на шее. Я сунул меч в ножны и направился к ним. Мы обнялись.

– Ты ранен, отец?

– Пустяк. Мне повезло, – ответил он.

– Вот зачем нам шлемы, – запричитал Гафарн, – если мы не носим их в бою? Чего можно ждать в таком случае? – Он умело сшивал края раны, не обращая внимания на то, что отец при этом болезненно морщился.

– Заткнись и делай свое дело! – рявкнул отец.

– Конечно, мой господин, – ответил Гафарн. – А потом я принесу твой шлем, чтоб ты мог его надеть.

– Мне иной раз кажется, что ты забываешь, что ты раб.

Гарафн с пяти лет был рабом в царском хозяйстве. Его обнаружили бродящим среди убитых и умирающих, когда отец моего отца, князь Шамес, разбил и прогнал племя бедуинов, которые грабили пограничные районы Хатры. Мой отец забрал мальчика в наш город и отдал его мне в качество сотоварища по детским играм. Мы были одного возраста и росли вместе, и в итоге Гафарн, низкорожденный раб, стал мне как брат, тем более что у моих родителей больше не было сыновей. Он был смел, быстро соображал, во дворце все любили его. Отец дал ему возможность научиться читать и писать, и хотя он не мог стать тяжеловооруженным воином, мы вместе учились стрелять из лука, и он здорово овладел этим искусством.

К нам подошел Виштасп, и один из его людей швырнул на землю раненого человека в черной одежде.

– Мы перебили большинство нападавших. Нескольким удалось бежать. Они перерезали глотки нашим дозорным по всему периметру лагеря. Вот почему им удалось подобраться так близко. Этот человек – единственный, кого мы захватили в плен.

– Наши потери? – спросил отец.

– Двадцать убитых, примерно столько же раненых. Несколько верблюдов зарезаны.

Отец отстранил Гафарна, который уже закончил свои медицинские услуги. Отец встал над пленником:

– Кто вас послал?

Пленник, грязный и неряшливый мужчина с нечесаными сальными волосами, хмыкнул в ответ, обнажив ряд гнилых, черных зубов. Виштасп подобрал с земли обломок древка копья и сильно ударил его по щеке, отчего пленник растянулся на земле. Его тут же подняли и поставили на колени. От удара у него изо рта пошла кровь.

– Еще раз спрашиваю: кто вас послал?

Пленник плюнул в отца, заработав за это еще один удар от Виштаспа, который, выхватив кинжал, взял пленного за правую руку и отсек ему большой палец. Мужчина закричал, и Виштасп снова сбил его ударом на землю. Потом пленник потерял еще один палец и все зубы, но это не принесло нам никакой информации. Возможно, он и сам ничего не знал или, скорее всего, просто находился в составе какой-нибудь бродячей банды разбойников, которые случайно напали на нас. Однако отец был уверен, что его с товарищами кто-то послал, чтобы нас убить. Когда на следующее утро взошла заря, пленник был еще жив. Мы прибили его гвоздями к дереву, а затем свернули лагерь и приготовились двигаться дальше на юг. Все устали, были голодны и здорово озябли, простояв всю ночь с оружием наготове на случай нового нападения. Но больше нас никто не атаковал, так что мы занялись нашими ранеными, предали погибших погребальному огню, а затем двинулись в Хатру. Мертвых врагов – их оказалось пять десятков – мы оставили лежать там, где они пали, правда, отец приказал обезглавить трупы. Отрубленные головы мы насадили на отнятые у врага копья, которые воткнули в землю, так что образовался целый мерзкий лесок. Я плотнее закутался в плащ, и мы двинулись прочь от этого места. Ехали мы медленным шагом, поскольку отец приказал всем надеть защитные доспехи на случай, если на нас снова нападут. Но никаких нападений не последовало, а когда взошло солнце, оно быстро согрело нас и подняло настроение. Мы направлялись домой.

Глава 2

Нам потребовалось семь дней, чтобы добраться до Хатры. Через два дня мы немного расслабились и ослабили охрану, когда стало понятно, что никто не следует за нами по пятам. У отца по мере приближения к дому начало улучшаться настроение, а еще больше он обрадовался, когда вернулись посланные вперед дозорные, которые сообщили, что все наше войско без проблем достигло Хатры, а в самом городе царит ликование по поводу победы. Хатра! Это слово всего меня наполняло гордостью. Зажатое между Тигром и Евфратом, княжество Хатра было щитом Парфии, прикрывавшим империю с запада. Город, помимо того что он был мощной крепостью, являлся также крупным и процветающим торговым центром, через который проходили караваны, идущие и на восток, и на запад. С востока эти караваны везли меха, керамические изделия, жад и нефрит, бронзу, лак и железо. А караваны, направляющиеся на восток, везли золото и другие драгоценные металлы, слоновую кость, драгоценные камни и изделия из стекла. Часть этих товаров обменивалась по пути на другие, так что многие предметы проходили через множество рук. И все же самым ценным товаром из всех оставался шелк, очень дорогая ткань, которая, как говорили, попала на землю в качестве дара Богини Шелка, Си Линь-чи, супруги Желтого Императора[465], который правил Востоком за три тысячи лет до наших дней.

Существует много караванных путей из Африки, Сирии и Римской империи, ведущих на Восток, но самые важные из них проходят через княжество Хатра. Правители Хатры богатели за счет караванов, проходивших через их территорию, и каждый платил пошлину за право безопасного проезда. Сперва это была плата за воинское сопровождение караванов, которое эскортировало купцов от одного конца княжества до другого, защищая их от разбойничьих шаек, наводнявших пустынные регионы. Но позднее было решено, что это пустая трата денег, поскольку через страну всегда проходило множество караванов, и их охрана требовала содержания огромного войска. И тогда цари, мои предки, организовали и провели массовые походы и рейды по всему княжеству с целью уничтожения разбойников. Сочетая подкуп, огонь и меч, они покончили с угрозой торговле, и с тех пор за разбой на дорогах и воровство действовали жесточайшие наказания. На разбойников и их семьи охотились, их выслеживали и безжалостно уничтожали, а тела выставляли в пустыне или насаживали на колья возле дороги в качестве назидания остальным. Так что теперь немногие разбойники осмеливались показываться в княжестве Хатра, а его примеру последовали многие другие правители царств и княжеств империи, поскольку без торговли Парфия могла быстро обеднеть и погибнуть.

Караванщики, получив возможность безопасного прохода, с радостью платили пошлины, а мы богатели. Некоторые цари, вроде царя Дария, тратили полученное богатство на праздную жизнь и развлечения, но другие, как мой отец, строили мощные крепости и укрепляли войско, чтобы защищать то, что имели. Римлянам на западе и азиатским народам на востоке мы казались лишь вечно голодными волками. Отец однажды пересказал мне, что говорил ему его отец: «Если хочешь мира, мой сын, готовься к войне». Так оно и было. По всему царству стояли каменные форты и крепости, они охраняли торговые пути и отражали нападения агрессоров. Форты представляли собой простые сооружения с гарнизонами по двадцать пять конных лучников, четверть сотни. Они имели входные ворота, по четыре сторожевые башни, по одной с каждого угла, и были очень скромно, даже аскетично оснащены. Но они выполняли свою функцию, делая невозможными атаки разбойников или враждебных войск.

– Я буду очень рад снова увидеться с твоей матерью, – задумчиво заметил отец, двигаясь на юг рядом со мной. Впервые со времени нашего отъезда из дома он упомянул о ней.

– Да, отец.

– Мужчина без доброй женщины подле него – это всего лишь пустая скорлупа. – Он глянул на меня. – Нам вскоре нужно будет подыскать тебе жену, мой сын.

– Да, отец, – ответил я без особого энтузиазма. Царские браки призваны укреплять союзы и альянсы и обеспечивать безопасность государств; желания тех, кого женят или выдают замуж, мало принимаются во внимание, если вообще принимаются.

– Может быть, это окажется вавилонская принцесса Акссена. Это будет хороший союз, хотя, если она такая же жирная, как ее отец, тебе понадобится хороший повар, чтоб она была довольна и счастлива.

У меня упало сердце.

– Да, отец.

Нашу беседу прервал подскакавший галопом Виштасп. Он остановил коня перед отцом и поклонился:

– Сообщение из города, государь.

И протянул отцу свиток. Тот развернул его, прочитал и, посмотрев на меня, улыбнулся.

– Отлично, – сказал он. – Прикажи остановиться. Разобьем здесь лагерь на ночь, а в город въедем завтра.

– Но мы уже рядом с городом, отец, – заметил я. – Разве не доберемся до него к вечеру?

– Нет, Пакор. У нас для тебя будет сюрприз.

Виштасп смотрел на меня, и его губы кривились в улыбке.

«Пожалуйста, Шамаш, – взмолился я про себя, – пусть только это не окажется принцесса Акссена!»

Вскоре после полудня мы разбили лагерь, а через два часа с юга показался большой верблюжий караван с конным эскортом, возглавляемый Бозаном. Он спрыгнул с коня, поклонился отцу и обнял меня.

– Как мы слышали, тебя чуть не убили какие-то разбойники! Это тот ублюдок Дарий их на вас наслал, без сомнения, он их купил! Видимо, посчитал, что кучке бандитов удастся проделать то, что не удалось римскому легиону!

– Мы этого точно не знаем, Бозан, – заметил отец.

– Знаем, твое величество, конечно, знаем! Ты просто слишком добр, чтобы это признать. Он ведь жадный жирный ублюдок! Вот и решил, что если убьет вас, то сможет призвать римлян обратно, а в знак дружбы преподнести ваши головы на блюде! – и он кивнул на меня и на отца.

– Призвать обратно? – переспросил я.

– Римские легионы обычно не бродят по пустыне просто так. Вот и этот шел прямо на Зевгму.

– Хватит, – сказал отец. – Подобные вопросы подлежат обсуждению на совете, они не для пустых сплетен.

Бозан кивнул и подмигнул мне.

– В любом случае самое главное теперь то, что завтра Пакора будет ожидать грандиозный триумф!

Я был поражен.

– Триумф?!

Отец улыбнулся.

– Ты принес нам победу над римлянами, мой сын. Справедливо, что город устраивает праздник в честь твоего подвига.

Из темноты, спотыкаясь, показался Гафарн, он тащил пластинчатый доспех. Свет от лагерных костров отражался от стальных пластинок.

– Он что, из свинца сделан? – спросил Гафарн. – Тяжеленный, я едва его поднял.

– Из стали и серебра, ты, жирный урод, – ответил Бозан.

– Это Доспех Победителя, – пояснил отец. – Его всего несколько раз надевали. Мой отец надел его после победы над войском Пальмиры. А теперь, завтра, его наденешь ты.

В ту ночь я едва смог уснуть. Я все время посматривал на доспех, который висел в моей палатке на деревянной подставке. Когда занялся рассвет, я пинком разбудил Гафарна и начал одеваться. Гафарн принес завтрак – хлеб и подогретое молоко, после чего ушел на конюшни убедиться, что Суру накормили и напоили. Через несколько минут он вернулся. Пока я доедал завтрак, сидя на табурете перед палаткой, в лагере началась суета. Командиры выкрикивали распоряжения своим воинам, конюхи готовили лошадей. Когда на востоке небосклона взошло солнце, предвещая новый замечательный летний день, я занялся сложным процессом одевания как тяжеловооруженный всадник. Первым делом натянул шелковую рубаху без рукавов, что носится прямо на голое тело. Мой отец озаботился одеть в такие рубахи всех своих всадников. Опытные конники с Востока говорили ему, что обитатели степей носят такую одежду, хорошо защищающую от стрел. По всей видимости, если в тебя попадает стрела, а на тебе такая шелковая рубаха, то наконечник стрелы запутается в ткани и застрянет в ней на пути к телу. Тогда стрелу потом легче извлечь, хотя я не был в этом до конца убежден. Тем не менее носить такую рубаху было приятно, и она хорошо впитывала пот. Потом я натянул хлопчатую тунику и штаны. Это были свободные предметы одежды, они хорошо пропускали воздух. Гафарну пришлось помочь мне надеть доспех. Он встал на табурет и поднял доспех у меня над головой, чтобы я смог его на себя натянуть. Доспех оказался превосходный, с широкими проймами и такими же рукавами. Каждая вторая пластина была сделана из серебра, так что при любом движении доспех сиял и сверкал. Гафарн натянул мне на ноги кожаные сапоги и подал перчатки, все покрытые тонкими серебряными пластинками. Шлем был стальной с декоративной золотой полосой по нижнему краю.

– Ты смотришься прямо как могучий воин, принц, – широко улыбнувшись, заявил Гафарн.

– А чувствую я себя нагруженным, как могучий верблюд. Но все равно, спасибо за помощь.

Я вышел из палатки, и меня приветствовали отцовские телохранители, уже оседлавшие лошадей. Белые значки на копьях развевались под легким ветерком, а кони грызли удила и нетерпеливо били копытами. Кони царских телохранителей были все белого цвета, и их тщательно расчесанные хвосты с шумом бились и мотались из стороны в сторону. У самих телохранителей на шлемах красовались белые плюмажи, а на плечах – белые плащи. Выглядели они просто великолепно, но отец смотрелся еще лучше. Поверх открытого шлема он надел золотую корону. А Виштасп по такому торжественному случаю, как и подобает командиру телохранителей отца, держал знамя – голова белого коня на алом полотнище. Я отдал честь отцу и вскочил в седло. На Суре был боевой доспех, правда, без наголовника – сегодня этого не требовалось.

Запели трубы, давая сигнал к выступлению, наша колонна покинула лагерь и двинулась на юг, к Хатре. Было еще утро, когда мы увидели город, массивную каменную цитадель посреди пустыни, именуемой Аль-Джазира. В город вели четыре дороги, с севера, юга, востока и запада. Мы двигались по северной дороге, вдоль которой стояли сегодня отряды отцовского войска. Ряды катафрактов и конных лучников выстроились по обеим сторонам проселочной дороги на целую милю, до самых въездных ворот. Должно быть, там находилось тысяч пять всадников, а на крепостных стенах города можно было разглядеть пеших копейщиков, стоящих по стойке смирно. Когда мы выбрались на последний участок дороги перед самым городом, нам навстречу выдвинулся Бозан со своим сыном, Ватой. Они ехали верхом, а навстречу им шагал пеший воин с римским орлом, которого я взял в бою. Бозан и Вата выхватили мечи, отдали честь отцу и заняли места в процессии, сразу позади отца и Виштаспа. Воин с орлом шагал впереди нашей колонны, прямо передо мною. Когда мы проезжали мимо отрядов конников, стоявших вдоль дороги, латники опускали свои копья, салютуя нам, а конные лучники проделывали то же самое своими обнаженными мечами.

В Хатре проживало сто тысяч жителей, так что город занимал огромную территорию. Весь город был окружен внешней каменной стеной высотой в пятнадцать футов, выстроенной из больших каменных блоков коричневого песчаника, с оборонительными башнями через каждые сто футов. Въехать в город можно было через четверо ворот, расположенных по четырем сторонам света. Стены города окружал глубокий и широкий ров, через который были перекинуты деревянные мосты для проезда. Перед воротами были устроены подъемные мосты, деревянные платформы на мощных петлях со стороны стены; при нужде их поднимали с помощью цепей. Кроме того, их поднимали и на ночь. В качестве дополнительной меры безопасности использовались опускающиеся решетки, по две в каждой караульной предмостовой башне, тяжелые сооружения, опускаемые сверху, с потолка башни. Их можно было быстро спустить вниз, если городу угрожало нападение. Решетки были изготовлены из толстых дубовых брусьев, а внизу утыканы железными шипами. Сверху они удерживались веревками и могли быть мгновенно опущены – для этого требовалось лишь перерубить веревки.

Внутри города, в его северной части имелась отдельная территория, огороженная второй каменной стеной, – дворцовый квартал, в котором также размещались казармы гвардии, городские храмы и дома знати. Этот внутренний город также имел четверо ворот, укрепления которых напоминали скорее форты, нежели просто надвратные башни.

Сотни лет назад район, где теперь располагалась Хатра, был просто оазисом, орошаемым родниками с чистой пресной водой, поступающей из глубин земли. Именно из таких источников теперь заполнялся мощный ров, окружающий город, из них же жители города получали воду, которая давала жизнь их садам и питала фонтаны. А вот территория вокруг города была намеренно лишена воды и оставалась пустыней. Отец говорил, что это сделано на тот случай, если враг вздумает осадить город – у него не окажется источников воды ни для войска, ни для животных.

Мы проехали по мосту надо рвом, который вел к северным воротам внешней стены города, потом под аркой ворот, по деревянному мосту, а затем к воротам второй, внутренней стены. По обе стороны моста стояли по стойке смирно копейщики, а трубачи трубили победный марш, под звуки которого мы и въехали в дворцовый квартал. Миновав ворота, мы оказались на большой площади. В обычные дни она пустовала, поскольку торговцам запрещалось ставить свои лотки и прилавки на этих священных камнях. Зажатая между княжеским дворцом и Большим храмом, площадь служила только для торжественных церемоний. Сегодня нам предстояла именно такая. Площадь являла собой большой четырехугольник, и с южной стороны к ней примыкали казармы гвардии и княжеских телохранителей, а также конюшни. Они состояли из множества помещений для воинов, стойл для коней и комнат для командиров. Позади казарм размещались дома знатных и зажиточных горожан Хатры. Роскошный и просторный дом в этом внутреннем городе мог купить любой, если у него имелись деньги. Сегодня лучшие жители города собрались на площади, чтобы отдать почести князю и его войску, а также и мне, как я думал.

На ступенях княжеского дворца стояла моя мать, царица Михри, окруженная придворными и жрецами. Любой сын считает свою мать красавицей, а я полагал, что моя мать самая красивая из всех, и ее вид сегодня лишь подкреплял мою уверенность. Она была на два года старше отца и почти такого же высокого роста. На ней была белоснежная мантия, подпоясанная изящным золотым поясом. Мантия закрывала ей руки и ноги, а на голове у нее была золотая корона с выгравированным изображением Шамаша. Ее длинные черные волосы от природы кудрявились, но сегодня их умастили маслами, зачесали назад и закрепили золотой застежкой. Стоявший рядом с ней раб держал над ее головой большой зонт для защиты от солнца, которое уже высоко стояло в ясном синем небе. По обе стороны от матери стояли мои юные сестры – Адела и Алия. Так же, как наши родители и я, они обе были высокие и с оливковой кожей. Младшей, круглолицей Аделе, было шестнадцать, и она всегда улыбалась. В отличие от сестры, она казалась совершенно беззаботным созданием, а вот Алия, более тоненькая, всегда была очень серьезной. Слишком серьезной, как я всегда полагал, для девушки всего восемнадцати лет от роду. Сразу за матерью и сестрами стоял Верховный жрец Храма Солнца, Ассур. Ему было уже за шестьдесят, и его длинные волосы и густая борода поседели. Тонкий, как копье, с длинным, костлявым, почти змеиным лицом, он стоял сейчас, уткнув в меня пристальный взгляд своих черных глаз, наблюдал, как я спешиваюсь у подножья дворцовой лестницы. Когда я был еще мальчиком, он всегда ужасно меня пугал; сказать по правде, я считал его самим Шамашем, сошедшим на землю. Надо признаться, он и сейчас действовал мне на нервы, хотя сегодня, я надеялся, он доволен тем, что я привез в его храм драгоценный подарок.

Отец тоже спрыгнул с коня и подошел к супруге. Она поклонилась ему, и он обнял ее под одобрительные хлопки благородных парфян и членов их семей, стоящих на площади. Отец обнял моих сестер, потом повернулся и кивнул Ассуру. Жрец вытянул руки и поднял лицо к небу.

– Помолимся богу Солнца! – провозгласил он.

И мы все, как один, опустились на колени и склонили головы. Голос Ассура звучал громко, когда он читал молитву:

– О великий Шамаш, о свет среди великих богов, солнце, освещающее землю, высокий судья, почитаемый в высоких небесах и на земле! Ты, что даешь свет всем уголкам земли! Ты, что неустанно даришь нам свои откровения, каждодневно определяя судьбы неба и земли! Твой восход – пылающее пламя, ты затмеваешь все звезды на небе! Ты, пресветлый и великий! Никто из богов не может сравняться с тобой, великий Шамаш! Благослови же собравшихся здесь во имя твое! Благослови царя Вараза и царицу Михри, которые по твоей бесконечной милости произвели на свет сына и твоего слугу, принца Пакора, который ныне целым и невредимым вернулся сюда, победив своих врагов, чтобы вознести тебе свои молитвы!

Я был готов взорваться от гордости, когда эти слова разнеслись по площади. Ассур дал нам знак подняться с колен и приблизился к воину, державшему орла, забрал у него римский знак и направился через площадь к Большому храму. Поскольку Шамаш – бог Солнца, главный вход в его храм, большой портик, выступающий на площадь, был обращен к востоку. Шамаш видит все, что происходит на земле, он ведь еще и бог справедливости. У Шамаша и его супруги, Айи, двое детей: Китту, воплощение справедливости, и Мишару, воплощение закона. Каждое утро Врата Неба открываются на востоке, и из них появляется Шамаш. Он следует по небу и опускается затем в Подземный мир. Потом следует ночью через Подземный мир, чтобы на следующий день снова оказаться на востоке.

На спине белой жреческой мантии Ассура красовался золотой солнечный диск, как и у прочих жрецов, которые ему прислуживали и которые сейчас последовали за ним вверх по ступеням Большого храма. У входа в храм Ассур остановился и повернулся лицом к толпе, а прочие жрецы один за другим прошли мимо него внутрь.

– Этот дар Шамашу будет теперь храниться в его храме, чтобы он знал, что город Хатра любит и почитает его. Прославлен будь Шамаш, и да одарит он всеми благами тех, кто посвятил свою жизнь служению ему! Слава! – Толпа завопила «Слава!» и отправилась в храм на молитву. Большой храм – это земная обитель Шамаша. Оказавшись внутри, мы стали участниками довольно утомительной церемонии, выслушав скучную проповедь Ассура. Но как только она закончилась и мы вышли наружу, многие знатные парфяне и члены их семей подошли ко мне со своими поздравлениями. Эти знатные парфяне, их сыновья и внуки являлись становым хребтом гвардии моего отца, сливками общества Хатры – храбрые воины, люди чести, и я гордился, что служу вместе с ними. Любой из них в любой момент мог предложить свой меч, дабы служить моему отцу, но лишь те, кто родился и вырос в Хатре, могли попасть в число его гвардейцев-телохранителей.

В тот же вечер во дворце состоялся грандиозный пир, и я здорово напился. Я вовсе не собирался столько пить, но праздничная атмосфера, возвращение к матери и здравицы в мою честь как героя, провозглашенные самыми красивыми женщинами города, оказались сильнее меня. Да и почему бы не порадоваться жизни, решил я. В конце концов, это ведь я победитель, вернувшийся домой, разгромив римлян, посрамив мощь Рима, и мне при этом всего двадцать два года! Вот я и пил одну чашу вина за другой, пока не рухнул лицом на пол. Сказать по правде, я запомнил только начало пиршества; остальное прошло как в тумане. Но я хорошо помню каменные лица моих родителей и выражение ужаса на лице Ассура, когда я превратился в сущего идиота. Все дальнейшее кануло во мрак беспамятства.

Наутро я был грубо разбужен кем-то, кто в полной темноте плеснул мне в лицо ледяной водой. Я закашлялся, начал хватать ртом воздух, пытаясь наладить дыхание.

– Что это значит?! – слабо простонал я, пораженный, что у кого-то хватило смелости проделать со мной такое.

– Вставай. Тебе пора на утренние упражнения, – я узнал бесстрастный голос Виштаспа.

– Господин мой Виштасп, я…

– Вставай. Быстрее! Неужели ты думаешь, что наши враги станут ждать, пока некий избалованный мальчик справится с похмельем после того, как напился до полного отупения?! – Он ухватил меня за волосы, выдернул из постели и швырнул на пол. Сквозь ставни в комнату пробивались первые лучи солнца. Лицо Виштаспа в этом неясном свете являло собой каменную маску.

– Сотня уже в сборе, мой принц, – свирепым тоном бросил он с ноткой сарказма. – Одевайся. Через пять минут ждем тебя на площади. Полный боевой наряд, все доспехи. Щит, шлем, копье, – после чего он вышел из комнаты, оставив меня одного, мокрого и трясущегося.

– Гафарн, Гафарн! – позвал я. Во рту пересохло, меня подташнивало.

– Да, принц? – раздался откуда-то из-под окна слабый голос. Гафарн, по-видимому, спал всего в паре шагов от меня и едва успел проснуться, когда к нам вломился Виштасп.

– Ты что там делаешь?

– Выпил слишком много, мой принц, – ответил он.

– Тащи сюда доспехи и копье.

Ответа не последовало. Он явно снова заснул. Я подошел к нему и пнул в бок.

– Вставай и неси сюда мои доспехи и копье.

Он с трудом, пошатываясь, поднялся на ноги.

– Да-да, принц.

Выпив воды, я вышел из дворца и спустился на площадь. Заря уже занялась, но воздух все еще был прохладен. Я накинул плащ, взял в левую руку щит, а в правую – копье и надел на голову шлем. Времени, чтобы застегнуть его ремешок, у меня не нашлось, о чем мне очень скоро пришлось пожалеть. Когда я вышел на площадь, сотня царской гвардии уже стояла в строю, колонной в две шеренги по пятьдесят воинов в каждой. Виштасп возглавлял колонну. Он выглядел еще более суровым, чем обычно, а это кое о чем свидетельствовало.

– Благородный принц Пакор наконец-то соизволил появиться, господа. Но это вот что такое?! – Он подошел ко мне и ударом сбил шлем у меня с головы. – Разве так следует носить шлем?!

– Нет, конечно, – ответил я. Мой желудок вел себя просто отвратительно, и единственное, чего мне сейчас хотелось, это лечь и не шевелиться.

– Нет, мой господин! – рявкнул он. – Обращайся ко мне должным образом, мой мальчик!

– Нет, мой господин. Извини, я…

– Молчать! – снова рявкнул он. – Подними шлем и встань в строй. Вон там, во главе колонны. Давай!

Я надел шлем и рысью побежал в строй, где встал рядом с Ватой, который кивнул мне.

– Будь осторожен, Пакор, – шепнул он. – Он нынче в скверном настроении. И, кажется, намеревается сорвать свое раздражение на нас.

– Отчего это он разозлился? – спросил я.

– Должно быть, какая-то рабыня отвергла ночью его домогательства. Променяла его на его же коня.

Я засмеялся, и в данных обстоятельствах это оказалось неверно. Виштасп тут же оказался прямо передо мной.

– Вот как! Этот юнец нашел что-то смешное, да? Может быть, соизволишь поделиться со всеми нами?

– Ничего особенного, мой господин, – Вата стоял, как статуя, глядя прямо вперед.

– Принц Пакор, видимо, считает себя великим героем, не так ли, мой мальчик?

– Нет, мой господин.

– Ты никому еще не рассказывал, как некий римский пленник чуть не насадил тебя на копье, потому что ты не смотрел в его сторону? Или что если бы я не всадил стрелу ему в грудь, то вороны сейчас уже клевали бы твои кости? Ладно, мы и так потеряли много времени. Двигаемся в быстром темпе. Марш!

Мы вышли с площади и двинулись вперед ускоренным шагом, сотня воинов в полном вооружении, прошли через внутренний город, потом через ров и через северные ворота выбрались в пустыню. Виштасп заставил нас держать бодрый шаг, и через тридцать минут я уже выбился из сил. Во рту все пересохло, язык царапался, солнечные лучи раскалили мой шлем, отчего головная боль только усилилась. Все воины вокруг меня тяжело дышали, а мы все продвигались вперед по пустынной равнине.

– Ускорить шаг! – Виштасп перешел на легкую рысь, мы последовали его примеру. Ноги у меня болели все сильнее с каждой пройденной милей. Вчерашняя неумеренность быстро сказывалась на моем самочувствии. Я начал кашлять и задыхаться. Хватал ртом горячий воздух, и это оказалось сущей пыткой для легких. – Бегом, собаки!

Я был уверен, что Виштасп хочет меня убить. А мы все бежали по сверкающим пескам пустыни. Солнце уже поднялось высоко и испепеляло нас убийственным жаром. Во рту совсем пересохло, а легкие готовы были взорваться и разорвать мне грудь. Щит и копье казались тяжеленным грузом, усилия, чтобы их тащить, буквально раздирали мне руки режущей болью. Воины, что бежали позади меня, тоже выбились из сил, а вот Вата, казалось, отлично справлялся с этой нагрузкой. Мы уже два часа тащились вперед под палящим солнцем, и я понимал, что долго так не выдержу. Пот ручьями стекал по лбу, попадал в глаза, нащечники шлема больно натирали мне лицо.

– Стой! – вдруг скомандовал Виштасп, и мы с Ватой чуть не врезались друг в друга. – В две шеренги стройся! Быстро!

Воины позади меня бросились вправо и влево и выстроились двумя рядами по пятьдесят воинов в каждом, один ряд позади другого. Мы оказались сейчас в районе низких холмов, и из-за одного из них вдруг показался верблюжий караван. Мне показалось, что до него по крайней мере миля, может, чуть меньше.

– Копья к бою! – приказал Виштасп. – Цель – вон тот караван. Когда отдам приказ, начинаем атаку. Надо его захватить.

Я был поражен. Мы уже почти лишились сил, а он хочет атаковать на открытой местности, да еще и пробежать целую милю!

– Во имя Хатры! – провозгласил Виштасп и бросился вперед. Мы последовали за ним, выставив перед собой щиты и опустив копья. Издали хором наш боевой клич и помчались к назначенной цели. Я был изумлен выносливостью Виштаспа, ему ведь уже пятьдесят, а он обгоняет всех нас! Примерно через полмили наши шеренги поредели – многие падали, ноги отказывались повиноваться. Но остальные продолжали упрямо двигаться вперед, превозмогая себя. У меня в боку возникла острая колющая боль, я скривился. Пот затекал в глаза, я почти ничего перед собой не видел.

– Давай, Пакор, вперед! Не сдавайся! – я едва распознал придушенный, напряженный голос Ваты, бежавшего рядом, но его подбадривающий крик и впрямь заставил меня двигаться быстрее. Мы продолжали бежать замедленной рысью.

– Вперед, вперед, вы, обленившиеся ублюдки! – орал Виштасп, все больше отрываясь от нас вперед. И откуда только он черпает энергию?! Я уже едва бежал, а караван вдруг оказался прямо перед нами. Я слышал, как воины стонут и кряхтят рядом со мной, а еще металлический грохот, когда кто-то упал на землю, и его, несомненно, рывком поставили обратно на ноги товарищи, точно такие же вымотанные. У меня возникло такое ощущение, словно грудь мне зажали в тиски, которые все больше сжимались. Перед глазами почернело, ног я не чувствовал. Я лишь сумел разглядеть впереди нескольких верблюдов и фигуры людей, суетящихся вокруг них, а потом в глазах потемнело и все вокруг снова стало черным.

Очнулся я от того, что на лицо мне кто-то лил воду. Я открыл глаза и увидел Виштаспа. Он держал в руках кожаный мех с водой, из которого текла струйка. Рядом с ним стоял мой отец. Я попытался встать, но ноги отказывались повиноваться.

– Ты извини нас, Виштасп, – сказал отец.

– Конечно, государь.

Виштасп отошел, и отец опустился на колени рядом со мной.

– Дай своему телу время отдохнуть. Соберись с силами. А пока расслабляешься, припомни свое поведение вчера вечером. Ты расстроил мать и меня, но ты и себя поставил в дурацкое положение. Ты же должен служить примером, мой сын, а не предметом насмешек. Если тебе все же хочется выглядеть как павлин, отправляйся обратно в Зевгму и живи у Дария, среди его мальчиков. Ты же сын Хатры, и от тебя ждут соответствующего достойного поведения. Помни об этом. Это превыше всего!

Я впал в жуткое уныние. Через несколько минут неловкого молчания отец протянул мне фляжку. Я жадно напился и постепенно начал вновь ощущать свои ноги и руки. Шлем с меня уже сняли, но пластинчатый доспех по-прежнему оставался на моем теле. Вата помог мне встать, на его круглом лице сияла широкая улыбка.

– Как ты себя чувствуешь?

– Ужасно, – признался я. – Я долго пробыл без сознания?

– Недолго, да ты был не один такой, так что можешь особо не расстраиваться.

Я огляделся по сторонам. Сотня уже сидела на земле, поедая припасы, которые воины прихватили из города. Все выглядели грязными и измученными, резко отличаясь от безупречно одетых воинов отцовской гвардии, которые сидели за столами под огромными полотняными навесами, воздвигнутыми для защиты от солнца. Отец сидел во главе стола, Виштасп, одетый в чистое, рядом с ним. Слуги разносили приготовленную заранее легкую закуску – жареную ягнятину и рис, которые все запивали водой. Мы же ели сухари, но, по крайней мере, у нас тоже была вода. Через полчаса Виштасп приказал нам построиться в две колонны. Возвращение назад в город было трудным, снова под палящим солнцем, но мы, по крайней мере, успели поесть и напиться, пусть и немного. Никаких безумных атак больше не произошло, просто обычный спокойный марш обратно в город. В ту ночь я спал как убитый.

Следующие несколько недель мы занимались рутинными боевыми учениями, которые сопровождали меня с самого детства: подъем до зари, двухчасовой пеший марш в полном боевом снаряжении, потом завтрак; два часа тренировочных стрельб из лука; борьба и прочие виды самозащиты без оружия; двухчасовой перерыв на обед и отдых, пока не спадет дневная жара; потом, во второй половине дня, конные учения и маневры. Последние могли продолжаться по три или четыре часа в зависимости от того, где они проходили. Обычно мы выезжали из города в пустыню на севере, где равнина казалась более или менее гладкой, без холмов и оврагов. Поверхность земли здесь была твердая, пропеченная солнцем, по большей части глинистая и без песка, поэтому идеально подходила для тренировок конницы. Все знатные парфяне с детства учились ездить верхом. С течением лет мы осваивали все приемы конного боя, необходимые на войне: учились преодолевать препятствия, скакать галопом по неровной местности, четко выполнять повороты, маневры вправо и влево, внезапные остановки. Когда я достиг совершеннолетия, то уже владел искусством верховой езды, необходимым для катафракта, и обучился всем приемам боя тяжелой конницы. Эти приемы включали в себя рассыпной и тесный строй, атаку, преследование неприятеля, все повороты и развороты. Иногда мы выезжали в более холмистые районы и учились атаковать вверх и вниз по склону. Это была бесконечная цепь упражнений, за которыми следовали новые, еще более сложные тренировки. Закончив дневную программу, мы возвращались в конюшни, где каждый из нас обихаживал своего боевого коня и кормил его. Сами конюшни чистили и убирали молодые служители. Царские конюшни в дворцовом квартале являлись наиболее просторными и роскошными, как и следовало помещениям для самых дорогостоящих лошадей в стране, но, сказать по правде, все войсковые конюшни у нас были отлично оборудованы. Парфяне любят своих лошадей, поскольку именно их выучка и храбрость помогают нам выигрывать битвы; а в случае беды они уносят своих хозяев в безопасное место. Для конницы предпочтительно держать меринов и кобыл, однако жеребцы, хотя и более норовистые и быстрые, перестают подчиняться всаднику, если рядом оказывается кобыла в течке.

Именно такой была теперь моя жизнь. Шесть дней в неделю постоянных учений, тренировок и муштры, за ними день отдыха, хотя даже в такие дни я предпочитал отрабатывать приемы боя на мечах. Иногда мы фехтовали с отцом, который всякий раз неизбежно меня посрамлял. «Надо все время двигаться, Пакор, – поучал он. – Не останавливайся, не торчи на одном месте. Воин, застрявший на одном месте, уже труп!»

Через два месяца после того боя, когда я захватил римского орла, нам с отцом пришло приглашение от царя царей Синтарука посетить его во дворце в Ктесифоне, столице Парфянской империи. Ктесифон расположен на правом берегу Тигра, там, где в него впадает река Диала. Приглашение стало для нас сюрпризом, поскольку Синтаруку было почти восемьдесят лет и он вел жизнь затворника. Последний раз мой отец виделся с ним пять лет назад, да и тогда их свидание оказалось коротким. Через два дня после получения этого приглашения отец созвал царский совет.

Члены совета собирались обычно раз в месяц для обсуждения текущих дел, важных для города и для всей страны. Это заседание совета являлось необычным по двум причинам. Во-первых, оно было чрезвычайным; во-вторых, оно стало первым, в котором принимал участие я. Как сын царя, я должен был в один прекрасный день возглавить этот совет, но до сего времени мне запрещалось присутствовать на его заседаниях. Теперь же, поскольку я хорошо показал себя в бою, мне оказали честь стать официальным членом совета. Говоря по правде, в зале, где совет собирался на свои заседания, не обнаружилось ничего грандиозного и роскошного – небольшое, удобно обставленное помещение позади тронного зала. Там стояли большой деревянный стол, удобные стулья и висела огромная, выполненная на коже, карта Парфянской империи, занимающая целиком одну из стен. Присутствовали мой отец, Виштасп, Бозан, Ассур, Адду, царский казначей, и Коган, командир городского гарнизона. Гарнизон насчитывал две тысячи воинов, которые размещались в четырех казармах в самом городе. В его составе были воины, которые патрулировали город, поддерживая закон и порядок. Довольно трудная задача при наличии ста тысяч жителей плюс тысяч чужеземцев, которые каждый день прибывали в город с караванами. Мир и порядок означали добрую торговлю, а торговля означала поступление денег в казну. На Когане лежала ответственность поддерживать мир и спокойствие, что было относительно нетрудно, если давить в зародыше любые попытки их нарушить. Отец возложил на него все эти функции, отлично зная, что такой суровый, усердный и старательный тип, которому было столько же лет, сколько отцу, никогда не подведет своего царя. Подобно другим эффективным чиновникам, Коган был жесток, но, надо отдать ему должное, всегда держал эту черту своего характера под контролем. Ну, по большей части.

После того как Ассур вознес молитвы Шамашу, началось само заседание совета. Настроение у всех было спокойное и расслабленное. Бозан удобно развалился на стуле, Виштасп сидел совершенно прямо, а Коган сверлил присутствующих ястребиным взглядом. Адду возился со своими пергаментами.

– Я собрал вас всех по двум причинам, – начал отец. – Первая – вхождение моего сына в состав совета. Он хорошо показал себя в битве, и я решил, что настало время вплотную познакомить его с вопросами управления городом, ответственность за который в свое время ляжет на его плечи.

– Еще не так скоро, я надеюсь, – заметил суровый Ассур.

– С благословения Шамаша, – резко бросил в ответ отец. – Вторая причина заключается в том, что нам с сыном велено прибыть ко двору царя царей Синтарука в Ктесифон.

– Я считал, что он совсем отошел от дел, – заметил Бозан.

– Да, это так, – ответил отец.

– По всей видимости, наше небольшое столкновение с римлянами возбудило у него какой-то интерес, – продолжал Бозан. – Нет сомнений, он рассчитывает на свою долю трофеев.

– Как царь царей, он имеет на это право, – добавил Ассур.

– Он остается царем царей только благодаря нашим мечам, – язвительно заметил Бозан.

– Спасибо, Бозан, – сказал отец. – Хатра внесет свою долю в его казну, если он того потребует, хотя я не вижу причин быть щедрым.

– Возможно, римляне принесли ему официальную жалобу, – сказал Виштасп. – Возможно, он вызывает вас к себе для объяснений. Значит, ехать туда глупо.

Я был изумлен тем, как Виштасп обращается к отцу, но потом напомнил себе, что на подобных заседаниях все присутствующие свободно выражают свое мнение вне зависимости от ранга или занимаемого поста. Отец говорил мне, что такие заседания не будут иметь смысла, если присутствующим не позволят свободно выражать свои взгляды.

– Вам было приказано прибыть? – осведомился Ассур.

– Нам было предложено, – ответил отец.

– Тогда вы вполне можете отказаться, хотя я счел бы такой отказ неблагоразумным.

Виштасп пожал плечами и посмотрел в окно. Бозан поставил локти на стол и положил подбородок на сомкнутые ладони.

– Они хотят получить назад своего орла, – сказал он.

– Что?! – воскликнул я, немало удивленный. Я впервые заговорил на совете и тут же почувствовал, что краснею.

– Именно так, Пакор, – сказал Бозан и посмотрел прямо мне в глаза. – Ты захватил их орла, и они хотят получить его назад. Думаю, они отправили к Синтаруку послов, и те нынче пресмыкаются у ног царя и рассказывают ему сказки про то, как мы вторглись на их территорию и вырезали их воинство.

– Но это же ложь! – воскликнул я.

Бозан рассмеялся.

– Да, и в самом деле ложь. Но римляне известные лжецы, равно как и жадные ублюдки.

– Мы не можем отдать им орла, – заявил я. – Он – мой трофей!

Сидящие вокруг стола засмеялись; даже Коган улыбнулся.

– Ты захватил его, мой мальчик, – заметил Виштасп. – Вот только сможешь ли ты его удержать?

– Хватит! – сказал отец, явно раздраженный всеми этими мелочами. – Мы все же поедем в Ктесифон и выясним, что Синтарук хочет нам сказать. А между тем я намерен увеличить наше войско.

– Хорошая мысль, – заметил Бозан.

– Это будет дорого стоить, – впервые на совете заговорил Адду, тощий, сухопарый человек лет пятидесяти с редеющими каштановыми волосами. У него был высокий тонкий голос, отчего создавалось впечатление, что он очень огорчен.

– Но казна ведь полна, не так ли? – осведомился отец.

– Да, твое величество, – ответил Ассур. – Но военные расходы истощают ее, они подобны воде, вытекающей из разбитого сосуда.

– Захваченные у римлян сундуки с золотом следует использовать для оплаты новых отрядов тяжелой конницы, – заметил Виштасп.

– Или для увеличения гарнизона, – добавил Коган.

– А зачем нужно увеличивать гарнизон? – спросил отец.

– В городе полно римлян, твое величество, – ответил Коган. – Они могут замышлять мятеж.

Коган был прав, однако в Хатре находилось множество людей самых разных наций и народов. Здесь располагались конторы многих иностранных торговых компаний, и все они занимались организацией торговли между странами Востока и своими странами, включая Рим. Пока они платят налоги и не чинят бед и неприятностей, их никто не трогает, точно так, как никто не лезет в дела множества храмов, построенных в городе. В Хатре молятся многим богам и богиням, включая Митру, Аллат, Мару, Шиву, Мардука и прочих. И пока люди платят налоги и не чинят неприятностей, эти храмы будут терпеть. Ассур и его жрецы всегда громогласно возражали против того, что город разрешает исповедовать здесь любые религии, но их оппозиционные настроения частично смягчались щедрыми подношениями их храму от имени чужестранных богов и мест поклонения им. Результатом этой веротерпимости явилось то, что Хатру стали называть Бет-Алаха, то есть Дом Бога. А это, в свою очередь, привело к тому, что в город шел постоянный мощный поток паломников, которые также приносили доходы казне.

– Ты – наши глаза и уши в городе, Коган, – сказал отец. – Я полностью доверяю тебе и рассчитываю, что ты обеспечишь здесь полный порядок. Однако наше царство сможет защитить от внешних врагов только конное войско. Итак, мы с Пакором отправляемся в Ктесифон. Бозан, ты займешься формированием дополнительных пяти сотен тяжеловооруженных всадников и тысячи конных лучников. Мы выезжаем через три дня.

После заседания мы с Ватой воспользовались представившейся возможностью, чтобы выбраться в город. Хотя мы и жили в Хатре, наши обязанности редко позволяли нам побродить по ее оживленным улицам. Вид многочисленных представителей разных рас и народностей всегда вызывал у нас живейшее любопытство, равно как и храмы, сосредоточенные возле восточных и западных ворот, через которые круглый год шел нескончаемый поток людей. Внутри городских стен располагалось немало парков, где можно было покормить вьючных и верховых животных и даже поставить их на ночь, поскольку там имелись каналы с водой и для людей, и для животных. Они охранялись воинами гарнизона, хотя многие караваны имели свою охрану. Воздух вокруг рынков был наполнен незнакомыми ароматами экзотических специй, привозимых с Востока, другие торговцы расхваливали шелк и другие драгоценные ткани. Мы с Ватой как раз проходили мимо римской торговой конторы, чьи агенты активно действовали в Парфянской империи, закупая главным образом шелк, на который в Риме существовал постоянный, ненасытный спрос. Миновав большой портик, мы вошли в двухэтажный дом, выкрашенный известью. Внутри оказалось большое помещение, где за столами сидели торговцы, обсуждая сделки с приезжими и жителями города. Здесь все было строго функционально, хотя и несколько бедновато, по-спартански.

– Интересно, они нарочно все устроили здесь так же, как и в своих римских домах? – задался вопросом Вата.

Прежде чем я успел ему ответить, к нам подошел мужчина невысокого роста в простой бежевой тунике. Волосы у него были острижены коротко, на римский манер.

– Чем могу вам служить?

– Мы просто зашли посмотреть, – ответил я.

– Посмотреть на что? – резко осведомился он. – Вы купцы? Торговцы?

Наш внешний вид – белые туники с золотой каймой и штаны, кожаные сапоги, изукрашенные кожаные пояса, с которых свисали отделанные серебром ножны мечей, – говорили сами за себя, выдавая, что мы вовсе не торговцы.

– Я – принц Пакор, а это мой друг Вата.

Римлянин посмотрел мне в лицо.

– Значит, это ты тот самый, что захватил орла.

Я подметил в его тоне насмешливую нотку.

– Это было довольно легко, – ответил я. – Он просто валялся в грязи.

При этих словах он прямо-таки ощетинился:

– Рим никогда не забывает своих врагов!

– А Парфия всегда ищет новых врагов и новые победы, – мне нравилась эта словесная баталия.

Он придвинулся ко мне ближе, так что наши лица разделяло всего несколько дюймов. Его смелость, принимая во внимание тот факт, что он находится в моем городе, казалась просто поразительной, но я уже начинал привыкать к заносчивости римлян.

– У нас еще много легионов, парфянин, – резко бросил он.

Я взялся правой рукой за рукоять меча.

– Ну, тогда ступай и приведи их.

– Хватит, Пакор, – сказал Вата, положив мне руку на плечо. – Выбери себе кого-нибудь другого, более подходящего тебе по росту. Это нехорошо – затевать ссору с карликом.

Мы оба рассмеялись, а щеки римлянина стали красными от ярости, он даже сжал кулаки. Мы покинули эту контору и вышли обратно на улицу.

– Ишь как распетушился, урод! – заметил Вата.

– Думаю, мы очень скоро опять будем воевать с римлянами.

– Как ты думаешь, сколько у них легионов?

– Не имею понятия, – ответил я. – Да какая разница?

Вата пожал плечами:

– Ну, по крайней мере, они все меньше ростом, чем мы. Всегда легче убить того, кто короче тебя. А вот мне бы хотелось сразиться с гигантами!

Через три дня мы с отцом выехали в Ктесифон. Виштасп, конечно же, отправился с нами вместе с сотней гвардейцев-телохранителей отца, сотней конных лучников и обозом с палатками, продовольствием и запасным оружием, нагруженным на сорок верблюдов. От Хатры до Ктесифона было двести миль, и мы ехали неспешным шагом.

Эта поездка через все царство дала отцу возможность проинспектировать состояние его собственной страны. Он всегда говорил мне, что людям важно видеть своих правителей, поэтому нужно давать им возможность пообщаться с ними. Многие цари смотрят на своих подданных с презрением и подозрением, считая себя ниспосланными богами, чтобы править на земле.

– По мне, это очень опасный образ мыслей, – говорил он, когда мы проезжали мимо группы рабочих, ремонтировавших ирригационный канал. – Некоторые из них – а я не раз встречался с такими, верят, что они и сами полубожества. Это все очень хорошо, но только до того момента, когда какой-нибудь лучник из войска противника выпустит в него стрелу или разрубит мечом. Они отнюдь не кажутся похожими на богов, когда их кишки разбросаны по земле.

– Конечно, это верно, если ты родился в царской семье и, таким образом, с самого рождения являешься принцем, но царство, которое ты в свое время унаследуешь, станет богаче только в том случае, если ты обеспечишь рост благосостояния своих подданных.

– Всех? – спросил я.

– Мы ничего не можем сделать в случае чумы или голода. Эти бедствия насылает сам Шамаш. Но мы можем обеспечить безопасность государства. А прочное и сильное государство – это процветающее государство. Если эта земля, – тут он махнул рукой, – будет полна разбойников, через нее не пойдут торговые караваны, здесь не останется хорошо возделанных плодоносных полей и действующих ирригационных каналов, несущих полям воду. Люди побегут отсюда, и мы станем нищими. Наши мечи и копья помогают сохранять мир и позволяют людям богатеть и процветать. Всегда помни об этом, потому что если забудешь, твое царство обречено.

– Да, отец.

Он был прав. Земля, наша земля, была плодородной и обильной. Расстояние между Евфратом и Тигром – двести миль в самом широком месте, и в районах, простирающихся между их берегами, культивируют зерновые, овощи и финиковую пальму. Сложная система ирригационных каналов и дамб забирает воду из рек и поддерживает плодородие почвы. Быки используются для пахоты плугами, а коровы, овцы и козы дают молоко и мясо. Работают также преуспевающие текстильные мастерские, производящие шерсть для одежды и лен для изготовления полотна.

Самой землей владеют знатные парфяне, но работают на ней крестьяне, и каждый из них платит владельцу за аренду своего участка. Аристократы, проживающие в Хатре, обладают огромными имениями, но те, кто живет в их поместьях в провинции, владеют гораздо более мелкими участками земли. Каждый свободный крестьянин обязан иметь коня и лук и постоянно тренироваться в верховой езде и в стрельбе. Таким образом, Хатра имеет готовый резерв воинов, которых можно в любой момент призвать под знамена. Неизбежны случаи, когда кто-то пренебрегает своими военными обязанностями и занимается только трудами на земле, но в целом эта система работает хорошо. И когда объявляется призыв и общий сбор, крупные землевладельцы выдвигаются на войну первыми. Парфянские цари и знать всегда идут в бой впереди.

Летний зной уже начинал уменьшаться, дни еще стояли солнечные, но удушающей жары уже не осталось. Шел сбор урожая, и это означало, что каждая дорога была забита повозками с запряженными в них осликами. Когда наша колонна приближалась к ним, повозки и пешеходы сходили с дороги и отступали в сторону, давая нам проехать. Люди кланялись отцу, после чего продолжали свой путь.

– Видишь, Пакор, – заметил отец, – они не боятся воинов и знают, что им ничто не угрожает.

– Это потому, что они ленивы и глупы, – сказал Виштасп, который поравнялся с нами, оставив передовой дозор.

– Это потому, что они чувствуют себя в безопасности, – сказал отец.

– Они слишком привыкли к миру, – проворчал Виштасп.

– Но ведь наше войско самое лучшее в Парфии, не так ли? – встрял я.

– Войско да, – ответил Виштасп, – но если нам придется объявить общий призыв, будет беда.

– Не всякий может быть воином, – заметил отец.

– Большинство не может, а жаль, – отрезал командир его телохранителей. Потом Виштасп пробормотал что-то себе под нос и отъехал в арьергард колонны, несомненно, чтобы выместить раздражение на каком-нибудь несчастном рядовом.

Отец улыбнулся.

– Он хороший человек, этот Виштасп, только, боюсь, слишком нетерпимый. Но в бою я не хотел бы иметь рядом с собой кого-то другого.

Ктесифон меня здорово разочаровал. Несомненно, это был огромный город, раскинувшийся очень широко, но его приземистые дома оказались грязными, а их кирпичные стены были выкрашены в темно-желтый цвет. Ктесифон выглядел бедно, или, по крайней мере, бедными выглядели его обитатели. Люди здесь жили и перебивались за счет сельского хозяйства, а Шелковый путь через Ктесифон не проходил, так что город не мог пополнять казну за счет торговых и проездных пошлин. Но ему это и не требовалось, потому что все царства империи платили дань царю царей, так что сюда, в столицу, шел постоянный поток денег, хотя было очевидно, что тратились они не на оборону.

Перед дворцом нас встретил отряд конницы, которую возглавлял сын Синтарука, Фраат. Над ними развевалось знамя царя царей, все они были отлично вооружены и одеты, все в стальных шлемах, с остро наточенными копьями и полированными щитами. На них были кольчужные доспехи и красные плащи. Сам Фраат с обнаженной головой ехал впереди отряда и приветствовал отца как равного, поскольку тот являлся царем в своем праве.

– Приветствую тебя, царь Вараз, – он поклонился. Отец ответил тем же. Фраат взглянул на меня. – А это, должно быть, твой сын, принц Пакор, о котором мы столько слышали.

Я поклонился.

Фраат показался мне человеком, увлекающимся науками. Волосы у него были подстрижены довольно коротко, не доходили до плеч, короткая борода ухожена, и в ней проглядывала седина. У него было широкое лицо и нос, смахивающий на крупную луковицу. Как мне показалось, ему было около шестидесяти.

Пока мы добирались до дворца, Фраат ехал рядом с отцом, а мы с Виштаспом следовали сразу за ними.

– Тебя можно поздравить, принц Пакор, – сказал Фраат. – Твое имя у всех на устах, по всей империи.

– Твои слова большая для меня честь, принц, – ответил я.

– Ты достойный сын Хатры, а это родина лучших воинов империи.

Его похвалы казались искренними, и я не мог не улыбнуться в ответ. Мы миновали ворота и остановились перед лестницей, ведущей во дворец. Это было огромное здание с резным каменным фасадом. На ступенях лестницы стояли воины, копейщики, с большими щитами, сплетенными из прутьев, и в красных войлочных шапках. Слуги забрали у нас лошадей, и Фраат повел нас вверх по лестнице, потом через зал приемов и тронный зал. Это оказалось большое, похожее на пещеру помещение высотой этажа в три, с полом, вымощенным белыми и черными мраморными плитами, и каменными колоннами по обе стороны от золотого трона, расположенного на возвышении, над которым стоял грифон. Придворные группами окружали трон, а возле каждой колонны находился вооруженный воин. Когда нас ввели в зал, приглушенные разговоры сразу смолкли. Все глаза смотрели на нас, пока мы приближались к возвышению. Мы остановились в нескольких шагах от сидящего на троне человека, старика с седыми волосами и редкой бородой, заплетенной в косичку и напоминающей высунутый змеиный язык. На голове у него была золотая корона, изукрашенная драгоценными камнями, а черная туника была расшита золотыми звездами. Лицо его оказалось узким и костлявым, щеки ввалились. Но темные глаза смотрели настороженно и проницательно, и он неотрывно наблюдал за нами, едва мы успели войти в зал.

Фраат кивнул высокому мужчине с посохом, который стоял рядом с троном. Видимо, он был кем-то вроде первого министра, как я понял.

– Твое величество, имею честь представить тебе царя Вараза и его сына, принца Пакора.

Мы опустились на колени и поклонились царю царей.

– Встаньте, встаньте, – сказал царь под вежливые аплодисменты придворных. Голос у царя был низкий и мощный, что стало для меня сюрпризом, принимая во внимание его хрупкое, высохшее тело. – Добро пожаловать в нашу столицу, царь Вараз. Мы поздравляем тебя и твоего сына, – тут он кивнул мне, – с победой над римскими захватчиками.

– Благодарю, государь, – ответил отец.

Синтарук протянул руку, и министр вложил в нее свернутый свиток. Пока он его разворачивал, в зале царило молчание.

– Этот документ и стал причиной, по которой я вызвал тебя сюда, царь Вараз. Это послание Сената Рима. Они требуют, чтобы я вернул им легионного орла, который, как они заявляют, был у них украден, и, более того, требуют, чтобы я выплатил им возмещение за разгром упомянутого легиона.

В зале раздались возмущенные реплики, которые Синтарук оборвал, подняв руку.

– Как мне представляется, – продолжал он, – римляне считают Парфянскую империю вассальным государством, которое обязано им подчиняться и оказывать всяческое уважение. С этими иллюзиями следует покончить. Я ответил, что это они должны выплатить нам компенсацию за злостное нарушение наших границ, а если в будущем они вновь к нам вторгнутся, то будут встречены огромными силами.

И снова в зале раздались аплодисменты.

– Очень мудрый ответ, отец, – сказал Фраат.

Пока Синтарук говорил, я смотрел только в пол, как и полагалось по моему рангу, а вот отец смотрел прямо на царя царей. Когда было покончено со всеми предварительными любезностями, Синтарук что-то шепнул на ухо своему министру, который провозгласил, что все должны теперь покинуть зал, за исключением меня, отца и Фраата. Как только придворные вышли, за ними захлопнулись две высокие деревянные створки дверей. Стражи по-прежнему стояли по всему залу, и у меня не было никаких сомнений, что они станут внимательно слушать то, о чем здесь будет вестись беседа, а когда сменятся с дежурства, тут же разнесут соответствующие слухи и сплетни среди своих товарищей.

Стражи принесли стулья и расставили их перед возвышением. Мы расселись, после чего появились рабы, которые внесли подносы с серебряными кубками. Я взял один, отпил немного и удивился – это оказалась просто холодная вода, а не вино. Синтарук вздохнул и снова заговорил:

– Царь Вараз, твое княжество – это щит, прикрывающий наши западные границы, и я опасаюсь, что в ближайшие месяцы в этот щит начнут бить римские копья. Рим пока не угрожает нам войной, но в Сирии расположены большие римские гарнизоны, и я уверен, что их командующий скоро получит приказ проверить состояние твоей обороны. И он его будет выполнять. Но не сомневаюсь, что Харта достаточно сильна, чтобы с честью защитить себя.

– Харта сильна, государь, – ответил отец, – но будет еще сильнее, получив подкрепления.

– Ах! – вздохнул Синтарук. – Так я и думал, что мы придем к этому. Должен сообщить тебе, что империи угрожают и с севера – аланы, и с востока – саки. Я не могу просить войск у царей, которым угрожает эта опасность, потому что, если так сделать, наши границы станут уязвимы.

– Рим – гораздо более сильная угроза, нежели племена кочевников, твое величество, – заметил отец.

– Ты прав, царь Вараз, но войско Хатры – самое сильное в империи. Нам известно о твоих проблемах, поэтому мы готовы предоставить тебе помощь.

– Войска? – спросил отец.

– Увы, нет, но мы направляем тебе десять повозок золота, чтобы поддержать твои военные приготовления.

Я бросил взгляд на отца и увидел, как у него загорелись глаза. Казна Хатры уже была полна, но такое количество золота даст нам возможность сильно укрепить войско.

– Весьма щедрое предложение, твое величество.

Синтарук хлопнул в ладоши.

– Ну, вот и отлично. Вы оба приглашены на пир нынче вечером. Наша встреча дала весьма удовлетворительные результаты.

Нас провели в приготовленные заранее роскошные помещения во дворце. Нам прислуживала целая орда рабов. Я выкупался, потом получил сеанс массажа в руках юной девушки-армянки, чьи пальчики уничтожили все остатки боли у меня в шее и плечах и вообще погрузили меня в полусонное и мечтательное состояние. Жизнь великолепна, если ты член царской семьи, следовало это признать.

Вечернее пиршество оказалось совершенно потрясающим. Парфяне считают, что употребление в пищу сырого мяса и сала вызывает дурные мысли, да и в любом случае это пища варваров. Поэтому подносы были заполнены горами фруктов, овощей, жареной рыбы, дичи и ягнятины. Потом появились деликатесы – апельсины, фисташки, шафран, сладкие и кислые соусы, кебабы и миндальные пирожные, и все это запивалось лучшими винами. Отец сидел слева от Синтарука, а Фраат справа от него. Я сидел сразу за отцом, а позади нас стояли стражи, гвардейцы царя царей. Его первый министр и какие-то еще чиновники сидели за другим столом, одним из двадцати, расставленных по всему пиршественному залу. В центре группа жонглеров развлекала гостей своими фокусами, а небольшая армия слуг сновала с подносами с кухни на кухню. Синтарук, как я заметил, ел мало и почти не пил, время от времени обмениваясь репликами с моим отцом, который улыбался и кивал в ответ.

И еще я заметил, что в зале вдруг появилась какая-то старуха и, шаркая, направилась прямо к столу царя царей. Я был несколько удивлен, в немалой степени потому, что, как мне показалось, никто не обратил на нее никакого внимания. Она была одета в лохмотья, сильно горбилась и постоянно озиралась по сторонам, бормоча себе под нос какие-то проклятья в адрес всех и каждого в отдельности. Ее сгорбленная фигура, бесформенный нос и покрытое язвами лицо резко контрастировали с великолепно одетыми и красивыми на вид гостями, заполнявшими зал. Она продолжала шлепать по направлению к нам, и меня вдруг охватил ужас, когда я понял, что она идет прямо ко мне. Не веря собственным глазам, я уставился на нее, когда она остановилась напротив меня и самым гнусным образом оскалилась, обнажив ряд почерневших зубов. Изо рта у нее, даже на расстоянии, жутко воняло. Она ткнула в меня пальцем.

– Дай мне руку, ягненочек! – резким тоном приказала она.

Да кто она такая, эта гнусная старая ведьма, и как она смеет так со мной разговаривать?! Я почувствовал, как в груди закипает гнев, и уже был готов вскочить и приказать ей убраться прочь, когда вмешался Синтарук:

– Лучше делай так, как она приказывает, принц Пакор.

Я был поражен.

– Почему, твое величество?

– Это Доббаи, она из племени скифов, что живут в горах возле реки Инд. Она мудрая старуха, ведунья и чародейка. У нее есть дар – она умеет видеть будущее. Поэтому мы ее и терпим.

– Поэтому ты меня и боишься, Синтарук, – и она ткнула своим костлявым пальцем прямо в царя царей. – Дай мне поговорить с этим ягненочком, иначе я превращу тебя в свинью!

Сказать такое самому царю царей означало напрашиваться на немедленную казнь! Но Синтарук лишь улыбнулся и знаком указал мне протянуть ей руку.

Должен сознаться, мне совсем не хотелось это делать. Старуха не только отвратительно выглядела, но ее впалые щеки и усохшее тело заставляли предполагать, что она несколько дней ничего не ела. А вдруг она захочет откусить мне руку?! Признаться, схватка с целой армией римлян казалась мне в этот момент гораздо менее пугающей перспективой. Тем не менее, ощущая на себе взгляды всех, сидящих за царским столом, равно как и прочих гостей за соседними столами, я протянул ей правую руку.

Старуха сцапала ее правой рукой и на удивление сильно сжала. Ее рука была костлявой и холодной. Она взглянула на мою раскрытую ладонь и плюнула туда. Я почувствовал приступ тошноты. Грязная старая ведьма, да как она смеет так со мной поступать!..

Потом она провела указательным пальцем левой руки по моей ладони, пробормотала себе под нос что-то непонятное, после чего посмотрела мне прямо в глаза. От этого мне стало еще больше не по себе. Я даже почувствовал, что краснею. Несколько секунд – мне-то они показались целой вечностью! – она стояла неподвижно.

– Страшные предзнаменования! – провозгласила она. – Роковая судьба! Ты, как змея, вползешь и провалишься во чрево своих врагов и там будешь жрать их внутренности!

Да старуха явно безумна! Но она по-прежнему крепко держала мою руку. Потом еще раз взглянула на мою ладонь, кругами поводив указательным пальцем по своему плевку.

– Орел завопит от боли, но он будет взывать о мести! Орлы начнут преследовать тебя, но под солнцем пустыни ты станешь клевать их кости! Белокурая богиня с горящими огнем глазами станет твоей подругой и спутницей, сын Хатры!

После чего она выпустила мою руку, наклонилась вперед, ухватила несколько жареных свиных ребрышек с моей тарелки и, шаркая ногами, двинулась прочь. Проходя мимо Синтарука, она повернулась к нему:

– Мерв горит, пока ты тут набиваешь себе брюхо, старик!

Синтарук явно обеспокоился, а старуха между тем удалилась, откусывая на ходу мясо со свиного ребрышка. Царь знаком подозвал к себе первого министра, и тот быстро подскочил к нему. Синтарук что-то взволнованно приказал, и министр быстро, почти бегом, выскочил из зала.

– Мерв – это город на нашей восточной границе, – шепотом пояснил мне отец.

– Стоит ли слушать болтовню безумной вонючей ведьмы? – спросил я, вытирая руку салфеткой.

– Не знаю, Пакор, – ответил он. – А ты как считаешь?

Я едва сумел скрыть свое раздражение.

– Нет, не следует!

Я подозвал слугу, чтоб тот снова наполнил мой кубок. Старуха уже исчезла, и вместе с ней у меня исчез весь аппетит. Я решительно выбросил из головы все мысли по поводу ее предсказаний. Орлы? Змеи? Я помотал головой. Краем глаза я заметил, что Виштасп смотрит на меня, но не обычным насмешливым взглядом. Вместо этого он кивнул и поднял свой бокал, как бы салютуя мне. Это еще больше сбило меня с толку.

На следующий день мы покинули Ктесифон и направились обратно в Хатру, прихватив с собой повозки с золотом. Наша аудиенция у Синтарука с Фраатом в то утро была короткой. Старый царь царей казался очень озабоченным и встревоженным. Фраат предложил нам дополнительную охрану на обратном пути, но отец отказался. Воинов Виштаспа хватало, хотя в целях обеспечения полной безопасности он послал вперед дозорных с приказом в Хатру направить нам навстречу еще конников, чтобы те встретили нас на полпути.

– Полученное золото даст нам возможность набрать дополнительные отряды, как ты и хотел, – сказал отцу Виштасп. Они ехали рядом во главе колонны.

Отец задумчиво кивнул.

– Очень неожиданный подарок, это уж точно. А я-то беспокоился, что Синтарук возжелает забрать себе часть римского золота, которое мы захватили. А теперь, имея и то золото, и его подарок, мы получим достаточно копий, чтобы обеспечить безопасность наших границ.

– Ты думаешь, римляне снова на нас нападут? – спросил я отца.

– Несомненно, – ответил он.

– Это наверняка окажутся только налеты, незначительные рейды, – сказал Виштасп. – Сожгут пару деревень, может, какой-нибудь городок. Если, конечно, мы не будем настороже.

– Необходимо как следует следить за северной границей, – сказал отец. – Я сильно сомневаюсь, что наш старый приятель Дарий окажет хоть какую-то помощь.

Виштасп кивнул:

– Он может нанять еще каких-нибудь кочевников, чтоб те снова создавали нам новые проблемы.

– Да-да, для таких игр потребно двое игроков, – согласился с ним отец.

Но все мысли о возможном набеге римлян скоро испарились. Мы продолжали ехать по пыльной дороге, по пропеченной солнцем земле, под синим небом. Двигались мы неспешно, а нередко просто шли пешком рядом с конями и отдыхали под натянутыми полотняными навесами по два часа до полудня и еще по два после, когда жара становилась особенно сильной. В четырех днях пути до Хатры после полудня нас встретил отряд конницы под командованием Ваты. Вата остановил коня перед отцом, поклонился, достал из седельной сумки свиток и протянул отцу. Тот прочитал послание, нахмурился и передал свиток Виштаспу.

Виштасп, как обычно, прочитал его, не меняя выражения лица.

– Значит, началось, – сказал он.

– Скорее, чем я думал.

– Что случилось, отец? – спросил я.

– Сообщение от Бозана. Неделю назад римская конница напала на Сирхи и разграбила его. Видимо, они прошли через Аравийскую пустыню, двигаясь из Сирии. Они взяли много пленных и, несомненно, продадут их в рабство.

Сирхи – это город на берегу Евфрата, на севере нашего царства.

– Мне нужно быстрее попасть в Хатру. Вата, ты останешься охранять обоз, доставишь золото в город. А я, Виштасп и Пакор нынче же вечером поскачем в город.

Немного перекусив, мы ранним вечером тронулись в путь, погоняя коней. За день мы проехали пятьдесят миль и прибыли во дворец поздно ночью. Посетив мать, мы с отцом перешли в покои, где Бозан обсуждал положение с Виштаспом.

– Ну? – спросил отец. – Насколько все плохо?

– Не так плохо, как мы вначале опасались, – ответил Бозан. – Город остался цел, хотя пригородные селения по большей части превращены в пепел, а их обитателей увели в рабство. Командир тамошнего гарнизона впал в панику, он здорово преувеличил силы римлян и нанесенный ими ущерб.

– Но это отнюдь не значит, что в этом районе нет других римских отрядов, – заметил Виштасп.

– Есть легион в Дамаске, но отправлять его через пустыню в обычный рейд – слишком большой риск, – задумчиво сказал отец.

Бозан пребывал в скверном настроении:

– Надо ударить по ним, мой господин! Нельзя позволить им исчезнуть после такого налета!

– Очень мудрое предложение, я с ним согласен, – добавил Виштасп. – Вопрос лишь в том, куда именно нанести удар.

Пока отец раздумывал, слуги внесли вино, хлеб и фрукты. Мы устали, были все покрыты пылью, глаза покраснели от недостатка сна.

– Пока ничего не могу решить, – сказал он наконец. – Соберемся завтра утром.

Глава 3

Хорошо отдохнув за ночь, я позавтракал с матерью в небольшом садике, за которым она ухаживала сама – такое у нее было развлечение. Деревья и цветочные клумбы содержались здесь в безупречном порядке, а тихий плеск воды в фонтане, установленном посредине неглубокого пруда, в котором плавали золотые рыбки, создавал спокойную атмосферу. Мать оделась в простое белое платье с золотой цепочкой на талии. Ее черные волосы до плеч были распущены и завивались естественной волной. Косметики и драгоценностей на ней было немного, а на ноги она надела простые кожаные сандалии.

Слуги принесли фрукты и хлеб. Царица Михри пребывала в отличном настроении.

– Как тебе понравился царь Синтарук, Пакор?

– Он очень стар, – ответил я.

Она рассмеялась.

– Это, конечно, правда, но он мудрый и проницательный человек. Иначе он не смог бы целых пятьдесят лет править столькими царствами.

– Надо полагать, не смог бы, – сказал я, глядя на фигуристую девушку-служанку, которая уносила со стола пустой поднос.

– Твой отец сказал, что тебе случилось встретиться с царской колдуньей.

Я весь передернулся.

– Отвратительная старая мегера. Это было унизительно!

Мать снова рассмеялась.

– Несомненно, она такая и есть. Но то, что она избрала тебя для своих пророчеств, многое значит. Кое-кто счел бы огромной честью выслушать ее прорицания. О пророчествах Доббаи говорят по всей империи!

– Это все бессмысленный вздор, мама. Она явно безумна, на нее не следует обращать внимания.

– Ты говоришь так уверенно, потому что еще слишком юн, – ее огромные карие глаза чуть затуманились, она явно надо мной подшучивала. Я лишь пожал плечами в ответ. – Не отмахивайся так легко от ее слов. Я, например, верю, что она может видеть будущее.

По выражению моего лица она догадалась, что меня нисколько не интересует обсуждение пророчеств этой старой вороны, поэтому переключилась на другую тему:

– Мы с твоим отцом думаем, что теперь самое время подумать о невесте для тебя.

– Что?! – у меня сразу упало настроение.

– Ты у нас теперь знаменитый воин, да и в любом случае принцу Хатры не следует долго оставаться в холостяках.

– Я еще слишком молод, – буркнул я.

– Вздор, тебе уже двадцать два, и ты достаточно взрослый, чтобы жениться. Насколько я могу судить, вавилонская принцесса Акссена вполне тебе подходит. – У меня тут же пропал всякий аппетит. – Возможно, нам удастся так устроить, чтобы ты с ней познакомился. Дочь царя Вавилона укрепит позиции Хатры в империи.

– Я бы предпочел жениться на девушке, которую полюблю.

– Ты же не крестьянин, Пакор. Принцы женятся с целью создавать и укреплять союзы и обеспечивать безопасность своего царства, – с укором сказала она. – Кроме того, разве кто-то уже украл твое сердце?

– Конечно, нет!

Она улыбнулась.

– Тогда у тебя не может быть никаких возражений против того, чтобы встретиться и познакомиться с принцессой Акссеной, не так ли? Говорят, она отличается большой красотой. Я уверена, что из такого брака вполне может возникнуть и любовь.

Я собрался было протестовать и дальше, но потом передумал. Внешний вид моей матери обманчив: говорит она мягко и часто молчаливо соглашается, но у нее сильная воля, и ее нелегко переубедить. Поэтому я просто кивнул и стал думать о том, как избежать встречи с этой принцессой Буйволицей.

Мать хлопнула в ладоши, зовя служанок, чтобы те убрали со стола.

– Ну, вот и отлично, – сказала она.

Я поднялся на ноги и поцеловал ее в щеку:

– Спасибо, мама.

Чувствуя себя несколько обиженным и удрученным, я покинул ее и направился в зал совета. День нынче был жаркий и безветренный, но в вымощенном мраморными плитами дворце оказалось прохладно и тихо. Я занял место рядом с отцом, который выглядел посвежевшим и, кажется, пребывал в хорошем настроении. Он о чем-то беседовал с Ассуром. Вообще-то, все были уже в сборе – Бозан, Ассур, Виштасп, Адду и Коган.

Двери закрыли, и отец заговорил суровым, мрачным тоном:

– Мы уже два раза подвергались нападению римлян, и настало время нанести им ответный удар. Мир не наступит, пока Рим не поймет, что Парфия, а особенно Хатра, это не ягненок, но лев. С этой целью я намерен напасть на Сирию, пройдя через пустыню. Я сам возглавлю это предприятие. Наша сила в быстроте и скрытности, поэтому я не беру с собой тяжелую конницу, а только конных лучников. А в качестве подкрепления в этом небольшом приключении я намерен нанять кое-какое количество воинов из племени аграсиев.

– Но, господин мой, – запротестовал Бозан, – эти аграсии сущие подонки, они перережут тебе глотку так же легко, как поднимают руку, чтобы тебя приветствовать!

– Я знаю, Бозан, и также не сомневаюсь, что они помогали римлянам грабить Сирхи. Но стоит предложить им достаточно золота, и они продадут тебе собственных матерей и дочерей.

– Я бы предпочел их верблюдов, – заметил Бозан.

Аграсии – это кочевое племя, обитающее на Аравийском полуострове. Подобно другим племенам этого региона, они сплошь воры, попрошайки и разбойники, нападающие на неосторожных путешественников. Мы тратили значительные средства на то, чтобы держать аграсиев подальше от торговых путей, и часто предпринимали карательные рейды в их пустыню. Но этих кочевников трудно отыскать. Иной раз нам везло и удавалось вырезать и уничтожить этих негодяев, оставив их кости белеть на солнце. Но они, прямо как навозные мухи, кажется, были неистребимы и точно так же надоедливы. Их единственным достоинством, отчасти искупающим все прочие недостатки, являлось то, что их нетрудно было нанять на службу, если им хорошо заплатить.

– Только смотри, будь всю дорогу настороже, – добавил Виштасп.

– Этот рейд – лишь часть нашего ответа римлянам, – сказал отец.

Он поднялся и подошел к большой карте Парфянской империи, висевшей на стене. Вытащил из висевших на поясе ножен кинжал и пустил его в ход как указку.

– Мы направим второй отряд, поменьше, вот сюда, против Каппадокии[466]. Пять сотен всадников на быстрых лошадях – этого будет достаточно, чтобы дать римлянам отведать блюд по их собственным рецептам. Бозан, ты возглавишь этот набег.

Бозан широко улыбнулся и провел ладонью по выбритой голове.

– С удовольствием, мой господин!

– Только помни, – продолжал отец, – это всего лишь рейд. Набег. Цель – быстро нанести удар и убраться прочь. Пакор отправится с тобой, ему следует продолжить свое военное образование.

Я посмотрел на Бозана и улыбнулся, а тот одобрительно кивнул в ответ. Это было отличное решение. Шанс снова побывать в бою наполнил меня радостью, тем более что это позволит мне убраться из города и отделаться от намерений матери меня женить. Адду прокашлялся, довольно громко.

– Ты хочешь что-то сказать, господин мой Адду? – спросил отец.

– Э-э-э, только вот что, твое величество, – ответил Адду, робко поднимаясь со стула. Отец сделал ему знак оставаться на месте. – Хотя я уверен, что эти набеги добавят славы твоему имени, они повредят торговле. Смею напомнить, что Пальмира, Петра и Баальбек, все города в этом районе, на которые ты намерен напасть, имеют большое значение для Хатры. Если они будут разрушены, наши доходы упадут.

– Я помню о важности торговли для нашего города, – сказал отец. – Можешь быть спокоен, мы не будем нападать на караваны и на торговые центры. Мы атакуем их передовые военные посты и поселения. Вдоль границ пустыни расположено немало укрепленных фортов. Я надеюсь внезапным налетом захватить врасплох один или пару и предать их огню.

– Но что будет, если римляне ответят запретами на торговлю? – спросил Адду.

Отец, это было хорошо видно, уже начинал терять терпение. Он сел и уставился на своего казначея.

– Могу тебя уверить, господин мой Адду, что последнее, чего хотят римляне, это приостановки торговли с Востоком.

– Верно, – поддержал его Бозан. – У этих ублюдков ненасытный спрос на львов и тигров для их цирковых представлений, а еще им вечно не хватает шелка.

Ассур скривился от сильных выражений Бозана, но тоже согласно кивнул:

– Господин мой Бозан совершенно прав, даже если слова, коими он выражает свое мнение, несколько вульгарны. А мы не можем оставить нападения римлян без наказания.

– Однако, твое величество… – начал было Адду.

– Хватит! – резко бросил отец. – Решение принято. Мы выступаем через семь дней.

Адду уныло уставился в стол.

– В городе немало римлян, твое величество, – в первый раз заговорил Коган. – Если они узнают про задуманный поход, то, несомненно, дадут знать об этом своим хозяевам.

Все, кто сидел за столом, закивали.

– Ты прав, Коган, – сказал отец. – Ни слова об этом вне дворца. А что касается города, то надо пустить слух, что мы просто выезжаем на тренировочные маневры. Как только выедем из города, я пошлю гонцов к аграсиям. Посмотрим, не захотят ли они заработать немного золота. Надеюсь, мне удастся все устроить так, чтобы как можно больше их воинов погибло в бою, прежде чем придется с ними расплачиваться. Это все.

Все встали, поклонились и вышли из зала. Отец подозвал меня.

– Пакор, ни слова Гафарну и Вате о том, что ты здесь слышал. Понятно?

– Да, отец.

– У римлян шпионы повсюду. Надо быть очень осторожными.

– Значит, у нас будет война с римлянами? – спросил я.

Отец вздохнул и задумался, прежде чем ответить.

– Что мы имеем в данный момент, так это очень тревожный мир. Римляне испытывают нас, рассчитывают проверить, насколько мы сильны.

– Но у нас сильное войско, – гордо заметил я.

– Дело не только во всадниках и копьях. Дело еще и в воле. Римляне сильны, они никогда не сдаются. Их войско действует как машина, которая пережевывает все, что встречается ей на пути. Но их можно победить, мы сами в этом убедились. Однако, чтобы вести с ними длительную войну, сражаться год за годом, требуется стальная воля. А такое качество свойственно немногим. Есть множество людей вроде царя Дария, кто желает жить в неге и роскоши. И в таких случаях римляне ведут себя очень умно. Они предлагают людишкам, подобным Дарию, возможность стать их клиентами, вассалами. Будь нам другом, и можешь спокойно править своим царством, в полной безопасности от набегов, пока платишь Риму то, что с тебя причитается. Но такое царство быстро превращается в рабское, которое в конечном итоге заполняют римские воины и гражданские чиновники. Они строят города, дороги и порты, ставят в них свои гарнизоны, а потом привлекают туда еще больше римлян. После чего Рим просто аннексирует это царство, проглатывает его, и оно становится еще одной провинцией Римской империи.

– Но Парфия сильное царство, отец, – заметил я, отчасти для того, чтобы успокоить самого себя, а также и его, но мысль о могущественном Риме мало способствовала моей уверенности в этом.

Он хлопнул меня по плечу.

– Если мы сделаем все, как наметили, римляне еще не раз подумают, прежде чем попробовать нас завоевать. Но ты всегда должен помнить старую пословицу, Пакор: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Потому что даже самый богатый союзник Рима в действительности не более чем раб в дорогих одеждах.

Через семь дней после этого мы ранним утром покинули город. Из ворот вышли две колонны воинов: одна направилась на запад, в Аравийскую пустыню, другая на север, в сторону Зевгмы. Правда, мы намеревались резко повернуть на запад еще до того, как достигнем границ царства Дария. Интересно, а тела тех, кого мы перебили в том бою, еще валяются там, где их настигла смерть? Я отмел эти мелкие соображения. Перед отъездом я встретился со своим другом Ватой. Я нашел его в царских конюшнях. Он улыбнулся, увидев меня. Он всегда улыбался и именно поэтому так мне нравился, а еще по причине его безграничной преданности друзьям. Он собирался с отцом в Сирию.

– Почему нам нельзя взять своих коней? – спросил он.

Я, конечно, знал причину этого запрета: лошади тяжелой конницы слишком дороги, чтобы рисковать ими в обычном набеге. Именно поэтому я не смог взять свою Суру. Но мне было неловко врать Вате.

– Не знаю, друг. – Я подошел к нему, и тут в конюшню вошел Гафарн.

– Все готово к отъезду, принц.

– Спасибо, Гафарн. Жди меня снаружи.

Я обнял Вату.

– Будь осторожен, мой друг.

– Хочешь сказать, постарайся не падать с лошади, да?

– Нет, не то… Ладно, неважно. Постарайся вернуться целым и невредимым, – могло ведь так оказаться, что я вижу его в последний раз, и я хотел ему об этом сказать, но не мог.

– Ты каким-то слишком чувствительным стал, мой друг, – сказал он и хлопнул меня по спине. – Вот что случается с людьми, если они слишком много времени проводят во дворцах, мечтая о вавилонских принцессах.

Я покинул его и вышел наружу, где меня ждал Гафарн. Он уже сидел в седле и держал повод моего коня. Мы отъехали от конюшен.

– Тебе не по себе, принц?

– Почему это?

– Потому что ты соврал своему другу. И это видно по твоему лицу.

– Заткнись. Что тебе стало известно?

– Ничего, принц, – ответил он. – Кроме того, что ты сказал ему неправду и это, должно быть, тебя беспокоит.

– Замолчи.

– Врать друзьям неприятно, это я понимаю.

Я резко дернул повод и остановил коня.

– Я ведь могу тебя выпороть.

Но его это не остановило.

– Можешь, но легче тебе от этого не станет.

Я подтолкнул коня, и он прыгнул вперед. Гафарн был прав, как обычно, и это меня раздражало еще сильнее.

Через три дня после отъезда из Хатры мы достигли города Нисибиса, где взяли дополнительный провиант. Его, а также наши копья загрузили на мулов, которые будут сопровождать нас в походе. У каждого из нас был при себе меч, щит, лук и пятьдесят стрел в колчане. Доспехи мы не надели, кроме шлемов. В Нисибисе мы также взяли проводника, который утверждал, что знает всю Каппадокию как свои пять пальцев, хотя, если судить по его виду, следовало предположить, что он гораздо лучше знает городских шлюх. У него было угрюмое выражение лица, темные мечтательные глаза и прямые черные волосы. Сам он был грязен, небрит и одет в какие-то лохмотья.

– И что, разве можно ему верить? – просил я Бозана.

– Командующий гарнизоном уверяет, что он когда-то, еще юношей, был воином в войске Митридата[467] и сражался с римлянами в Каппадокии. Если это правда, он нам пригодится. Он утверждает, что знает, какими дорогами пользуются римляне, направляя свои товары в Понт. Все это вполне может быть правдой.

– А если нет? – спросил я.

Бозан пожал плечами:

– Тогда я лично перережу ему горло.

– Он может завести нас в западню.

– Послушай, Пакор, – ответил он. – Война – это всегда азартная игра. Ты никогда точно не знаешь, что делает враг, что вообще происходит по ту сторону холма. Но волков бояться – в лес не ходить, как говаривал мой старик-отец.

– А как он кончил?

– Армянский воин насадил его, бедолагу, на копье, напав из засады.

Меня продолжали терзать сомнения, но проводник все же мог говорить правду. Царь Митридат воевал с римлянами много лет. Римляне постепенно оттесняли его все дальше на север; он продолжал с ними сражаться, но римские легионы теперь уже стояли на самых границах его царства. Вполне возможно, этот человек и впрямь сражался в войске Митридата. Как бы то ни было, именно он повел нас из Нисибиса на север, в дикую, пустынную страну, какой являлась Каппадокия. Бесплодная, высохшая земля, которая на севере была ограничена отрогами причерноморских Понтийских гор, а на юге – хребтом Таурус. Мы пересекали овраги и расселины с крутыми склонами, проезжали по долинам, пересекаемым во всех направлениях ручьями, с удивлением смотрели на удивительные скальные образования, созданные ветрами и водами. Нам встречалось мало людей, и я уже начал думать, что вся эта территория необитаема, но тут наш проводник внезапно остановил коня. Я ехал рядом с Бозаном, когда он подскакал к нам.

– Нам нужно разбить здесь лагерь на ночь, – сказал проводник. – Рядом источник воды и место укромное. Вполне безопасное.

– А как насчет римлян? – спросил я.

– Римлян здесь нет, господин.

Он отъехал от нас, чтобы показать дозорным, где именно следовало разбить лагерь. Стоило признать, что выбранное им место и впрямь казалось подходящим: возле ручья с чистой водой и высоко в горах, откуда открывался превосходный вид на окружающие территории. Если бы на нас напали, здесь нашлось бы несколько путей отступления через горные проходы. Чтобы не выдать нашего присутствия, Бозан запретил разводить костры. Когда солнце зашло, температура упала, но, к счастью для нас, ветер, что дул весь день, стих. Мы с Гафарном накормили и напоили коней, прежде чем сели ужинать. Пока мы занимались конями, наш проводник подошел поближе и стал на нас смотреть. Его сопровождали двое стражей (видимо, Бозан ему тоже не доверял). Но проводника, казалось, ничуть не заботило подобное отношение. Он, несомненно, был рад получить первую часть платы за свои труды и спрятать золото в седельную сумку. Остальное он получит в конце пути.

– Вы, парфяне, очень любите своих лошадей, – улыбаясь, заметил он.

– Парфянин без коня – все равно что без правой руки, – ответил Гафарн. Я уставился на него, но он продолжал занимать проводника разговором.

– Мы делом заняты! – рявкнул я.

Проводник поклонился:

– Конечно, господин. Я вовсе не хотел вас отвлекать.

Я снял с коня седло и потник и положил их на землю. Гафарн наблюдал за мной.

– В чем дело? – спросил я.

– Он тебе не нравится?

– Я ему не доверяю. Есть разница.

– Почему? Потому что он одет не в богатые одежды?

– Нет. Потому что он взял у нас золото.

Гафарн рассмеялся.

– А почему бы и нет? Ему же нужно время от времени набивать желудок. Ведь он не живет в прекрасном дворце со множеством слуг, готовых выполнить любой его приказ.

– Он может точно так же брать золото и у римлян, об этом ты не подумал? Он может завести нас в ловушку.

– Или он может ненавидеть римлян и желать мести за то, что они убили всю его семью.

– Откуда ты это узнал? – спросил я.

– Я поговорил с ним. Тебе бы тоже стоило с ним как-нибудь побеседовать.

– У меня нет времени на бессмысленные сплетни. Пусть этим занимаются слуги.

– Тогда, значит, тебе неинтересно послушать про Мерв.

– А что такое с Мервом?

– Сожжен дотла, как говорят, – ответил он безразличным тоном, разглядывая ножны своего меча.

– Врешь!

Он обиделся:

– Зачем мне врать?

– Чтоб подразнить меня.

– Ну, это нетрудно проделать и другим способом, можешь мне поверить.

– Хватит! Рассказывай, что узнал!

– Когда мы были в Нисибисе, я от нечего делать потолковал с одним гонцом, и тот сообщил, что на этот город напала целая орда скифов и сожгла его. Помнишь, та старуха в Ктесифоне говорила что-то насчет сгоревшего города?

– Не помню, – соврал я.

– Ох ты! Но я все же думаю, что ты помнишь. И это наводит на некоторые мысли.

– Хватит, Гафарн. У меня уже уши болят.

– Да, мой господин, – ехидно улыбнувшись, сказал он.

Я едва сумел заснуть в ту ночь, все размышлял о том, что сообщил мне Гафарн. Нет, он наверняка ошибся. Да, конечно, города и военные посты на восточных границах империи постоянно подвергались нападениям, особенно степных кочевников с севера, но все же…

На следующий день проводник повел нас по широкой, заросшей травой равнине. Справа вдали виднелись покрытые снежными шапками горы. Потом мы въехали в небольшой лесок, где привязали мулов к деревьям и поставили вокруг них охрану, пока остальные воины проверяли коней, сбрую и оружие. Проводник, Бозан и я пешком выбрались на противоположную опушку леска, за которой открылась еще одна, менее широкая равнина, на другой стороне которой возвышалось невысокое скалистое плато. Через эту равнину вела грунтовая дорога. Солнце стояло уже в самой высокой точке небосклона, по которому плыли пышные белые облака. Воздух в леске был застойный и влажный; на лбу у меня выступил пот, его капли стекали по лицу. Бозан внимательно изучал лежащую впереди плоскую равнину.

– Ты уверен, что они пойдут именно этим путем? – спросил он.

– Да, мой господин, – ответил проводник. Его, как сообщил мне Гафарн, звали Бирд.

– Когда?

– Через два часа.

Бозан повернулся ко мне:

– Пакор, он говорит, что скоро здесь пройдет римский конвой, направляющийся в Понт. Я намерен их здесь остановить. Поскольку эта местность расположена далеко от зоны военных действий, у них наверняка будет лишь небольшой эскорт. Так что мы старательно ударим по ним, и они быстро уберутся назад. Грабить не будем.

– Хорошо, господин, – ответил я. При мысли о предстоящем бое у меня от возбуждения быстрее забилось сердце.

Мы вернулись к нашим людям – это заняло десять минут ходьбы через лесок из редко растущих тополей. Через него легко было проехать и верхом, но если мы переведем нашу конницу ближе к опушке, противник непременно нас заметит. Бозан разбил войско на группы по сотне воинов в каждой и оставил несколько человек в лагере присматривать за мулами, запасами продовольствия и запасными копьями. Я должен был возглавить одну такую группу, он – другую, а остальные три поведут в бой назначенные им командиры. Проводник остался в лагере. Он хотел тоже пойти в бой, но Бозан сказал «нет». Если он предатель, то придется сражаться с сотнями римлян, с пехотой и конницей, и эта мысль несколько охладила мой пыл. Я велел Гафарну тоже оставаться в лагере, хотя он желал следовать за мной. Он, конечно, слуга, но не менее хорошо подготовленный воин, чем я сам, особенно в стрельбе из лука, может, даже лучше меня, и неплохо владеет мечом, если возникнет такая необходимость. Несмотря на его протесты, я настоял на том, чтобы он остался в арьергарде. Мы в последний раз проверяли оружие, когда к Бозану подбежал дозорный с сообщением, что противник уже замечен.

Бозан дал команду всем садиться в седло, знаком указал мне следовать за собой, а сам вместе с проводником побежал к опушке. Через несколько минут я уже опустился на колени рядом с ними и пристально рассматривал равнину, в дальнем конце которой появились первые темные фигуры. Бозан, видимо, услышал, как тяжело я дышу.

– Успокойся, Пакор. У нас еще полно времени.

Минуты тянулись одна за другой, и фигуры в отдалении принимали все более узнаваемые формы. Впереди и по бокам колонны двигались конники, по моей оценке, около сотни, хотя их, по-видимому, было больше, и ехали они где-то сзади. Потом появилась фаланга пехоты с их обычными прямоугольными красными щитами, в стальных шлемах и кольчужных рубахах, хотя у некоторых щиты оказались круглыми, а копья длинными – это были вспомогательные части. Во главе воинства двигалась фигура в шлеме с поперечным гребнем, а рядом с ней легионер, несший квадратное знамя на длинном шесте. За ними следовали четырехколесные фургоны, запряженные парой быков каждый. Колонна продвигалась медленно, и люди и животные шагали лениво, неспешно. По моей прикидке, они должны были поравняться с нами минут через двадцать, может, меньше. Нам понадобилось вдвое меньше времени, чтобы вернуться к своему отряду, раздать приказы отдельным группам и переместиться обратно на опушку леска. Бирд остался с Гафарном и остальным резервом.

Я, Бозан и остальные командиры встали во главе своих отрядов; все они не сводили глаз с Бозана. Фланговый дозор римлян уже приблизился к нам; эти всадники даже не были дозорными, они просто ехали, соблюдая предписанное расстояние от фургонов. Бозан вынул стрелу из колчана и наложил ее оперенный конец на тетиву; остальные проделали то же самое. Каждый держал лук левой рукой, а тетиву натягивал правой. Сердце у меня билось, как молот, я ждал сигнала. Ждал, ждал, ждал. Тишина стояла оглушительная, ее нарушал лишь редкий всхрап лошади. Взгляд Бозана был прикован к неприятелю. И тут мы пошли в атаку.

Бозан издал клич и послал своего коня вперед; за ним бросились почти пять сотен конников. Часто первые две-три минуты могут решить все. Враг на время теряется, и даже отборные бойцы, самые подготовленные и опытные, не в состоянии мгновенно отреагировать. А эти воины не были похожи на отборных: там были и легионеры, и вспомогательные войска, растянутые в длинную колонну. Наши пять отрядов конных лучников налетели на их колонну со всех сторон, как волны, разбивающиеся о выступ земли. Пока мой конь мчался к арьергарду римской колонны, я заметил, как один из всадников поднялся с места, держа в руках копье. Я отпустил тетиву, стрела свистнула в воздухе и вонзилась ему в живот. Он упал назад, в свою повозку, и я галопом проскочил мимо. Конники, сопровождавшие колонну, были уже мертвы, проткнутые стрелами еще до того, как успели отреагировать на наше нападение.

Воздух наполнился криками, проклятьями и стонами боли, и тут моя группа достигла конца колонны, где тащились две перегруженные повозки. Кто-то из моих людей поразил стрелами быков, остальные стреляли по всадникам вспомогательных частей, которые прикрывали арьергард римлян. Кое-кто пытался выстроить стену из щитов, но поскольку те были круглыми, а не прямоугольными, мы легко поражали противников в незащищенные головы и торсы. Через несколько секунд их линия обороны оказалась прорвана. Я послал еще одну стрелу, и она вонзилась очередному воину в горло, отбросив его назад и швырнув на землю. Мы продолжали передвигаться вокруг их колонны, поскольку всадник на лошади представляет собой весьма крупную цель для стоящего неподвижно копейщика. Я наложил на тетиву следующую стрелу и развернул коня, чтобы снова атаковать вражескую колонну. Через несколько минут вся земля вокруг оказалась усеяна мертвыми и умирающими воинами и быками. Конницы противника видно не было, видимо, уцелевшие уже удрали.

Я снова развернул коня для следующей атаки и наложил на лук новую стрелу. Несколько вражеских лучников заняли позицию за повозкой в середине колонны и начали стрелять по нашим всадникам. Но их луки были не такими дальнобойными, как наши, так что выпущенные ими стрелы падали, не долетая. Я решил, что следует покончить с этой опасностью.

– За мной! – скомандовал я конникам позади меня.

Мы быстро промчались вдоль римской колонны, не обращая внимания на стрелы и копья противника, поскольку оставались вне их досягаемости. Римские лучники стреляли наобум и вразнобой, каждый старался поразить избранную им цель, вместо того чтобы всем стрелять целенаправленно и залпом. Я послал коня вперед, ускоряя ход, и приблизился к группе лучников. Я направлял коня инстинктивно, как диктовал мне опыт, накопленный годами непрестанных тренировок в седле и с луком в руках. Как только я поравнялся с этими лучниками, то резко повернул коня вправо, прочь от врага, и пустил в них стрелу. Следовавшие за мной конники проделали то же самое, и за какие-то секунды во врага полетела почти сотня стрел. Пока мы перестраивались, готовясь к новой атаке, я успел заметить лежащие на земле безжизненные тела, там, где наши стрелы нашли себе жертву. Как я прикинул, мы сразили примерно треть их воинов, может, даже больше.

Ко мне подъехал Бозан. Он был весь в поту, даже шлем с себя снял.

– Мы почти закончили. Оставь этих лучников. Они убегут при первой же возможности. А вот там, впереди, осталось еще с полсотни римлян, они прикрылись стеной щитов и с фронта, и сверху. Надо скорее с ними покончить, – с этими словами он умчался прочь.

Римляне заняли позицию на открытом месте, вдали от своих повозок и фургонов, передняя их линия сомкнула перед собой щиты, а те, что оказались внутри этого небольшого четырехугольника, подняли свои щиты над головами легионеров первой линии, прикрыв их от падающих сверху стрел. На поле боя воцарилось временное затишье; наши командиры скомандовали половине своих воинов спешиться и отдыхать. Остальные же перестроились в группы по пятьдесят всадников и рассредоточились вокруг римлян, но находились на безопасной дистанции – у противника имелись дротики, с которыми он хорошо умел управляться. Я тоже спешился, глотнул воды из меха и направился туда, где в одиночестве стоял Бозан, изучая римский боевой порядок. Его покрытое шрамами лицо было нахмурено.

– Придется, наверное, бросить этих ублюдков, – он сплюнул на землю. – Их не сдвинуть с места, а я не желаю тут слишком долго болтаться.

Бозан любил битву, но сейчас он являлся еще и командиром и осознавал, что не имеет смысла тратить время и жизни наших воинов на столь незначительный отряд неприятеля. Но я все же понимал, что сам факт того, что враг устоял после нашей атаки и сохранил отличный боевой порядок, тем самым бросив нам вызов, должно быть, здорово его бесил. Позади нас в небо поднимались столбы дыма – это горели фургоны со всем своим содержимым, кроме провианта, который мы забрали себе. Несколько наших воинов, вооруженных кинжалами, добивали раненых неприятелей, избавляя их от страданий. Бозан отправил полсотни всадников на поиски и уничтожение тех врагов, кто успел убежать.

– Ты потребовал, чтоб они сдались, мой господин? – спросил я.

– Конечно. Они отвергли мое предложение. Наглые уроды. Ладно, это не имеет значения. Мы нанесли им кое-какой урон, а к ночи будем уже далеко отсюда.

– Но я хотел бы еще кое-что здесь попробовать, – сказал я.

– Я не хочу терять людей и коней только для того, чтоб что-то кому-то доказать.

– То, что я задумал, не будет нам стоить ровным счетом ничего.

Он посмотрел на меня, потом бросил взгляд на римлян. И кивнул.

– Ну, хорошо, я дам тебе шанс. Только чтоб не впустую!..

Я приказал десятку спешившихся воинов отрезать постромки пары мертвых быков, которыми те все еще были привязаны к одному из фургонов. Их мертвые тела оттащили в сторону, а сами повозки передвинули к римскому построению, остановив в двухстах футах от него. Потом собрали брошенные неприятелем щиты, обломки копий и другие деревянные предметы, какие только попались под руки, сложили все это на передки повозок и подожгли. Вскоре они довольно сильно разгорелись. Теперь нам предстояло действовать наперегонки со временем.

– Давай, навались! – скомандовал я, и мы вдесятером ухватили заднюю часть повозки и изо всех сил начали толкать ее вперед. Собравшиеся вокруг всадники взяли луки на изготовку. У меня от усилий ломило ноги, но я продолжал толкать горящую повозку вперед. Мы были уже менее чем в сотне шагов от римлян, и повозка все набирала скорость. Она уже вся яростно пылала, жар обжигал мне лицо. Впереди я увидел, как римляне сломали строй, раздались в стороны, стараясь избежать стремительно надвигающегося на них огня. Некоторые легионеры подняли свои дротики, готовые метнуть их в нас. Некоторые успели это проделать, и двое наших воинов, толкавших повозку, упали, пронзенные ими.

– Назад! – заорал я.

Мы отпустили повозку, она проехала с грохотом немного вперед и остановилась. Римляне, осознав, что на них все же не налетит горящая повозка и не сокрушит их всех, попытались восстановить свой боевой порядок, но было уже поздно. Наши лучники возобновили стрельбу, и в воздухе снова засвистели стрелы. Они поражали врагов в грудь, в руки, ноги и лица. Стальные наконечники вонзались в плоть и дробили кости; в воздухе повисли вопли и вскрики боли. Римский боевой порядок распался. Наши всадники уже сновали между легионерами, вовсю работая клинками. Некоторые римляне еще сопротивлялись, рубили мечами лошадей, тыкали в них дротиками, сбрасывали всадников с седла и убивали их. Но за каждого из наших убитых мы уничтожали четверых или пятерых римлян. Их группа все уменьшалась, пока не осталась всего горсточка. Я вдруг заметил того легионера в шлеме с поперечным гребнем, он был еще жив. Он тоже увидел меня, когда я обнажил меч и прикрыл левый бок щитом. Он стремительно бросился вперед, сжимая короткий меч в правой руке. Это явно был какой-то их начальник, и мне хотелось убить его, окончательно закрепив нашу победу.

Я был полностью уверен в себе. Мы столкнулись с ним и одновременно нанесли удары мечами. Тут моя уверенность начала таять, я понял, что это схватка не на жизнь, а на смерть с очень опытным воином. Он мрачно смотрел на меня из-под своего до блеска начищенного шлема. Я навалился на него, ударил щитом о его щит и попытался рубануть мечом по голове, разбить ему шлем, но он опередил меня и парировал мой удар мечом, а затем сам сделал выпад, целясь в шею. Меня спасли только рефлексы, я инстинктивно отпрыгнул назад, избегая его клинка. Он атаковал меня снова и снова, заставляя отступать и расщепляя мой щит тяжелыми ударами меча. Он действовал с поразительной быстротой, стараясь нанести смертельный удар мечом. Я перехватил один удар перекрестьем гарды своего меча и попытался достать его шею кончиком острия, изо всех сил нажимая на рукоять, но в этом состязании он оказался сильнее и отжал мою руку с мечом вниз. И пока наши мечи оставались скрещенными, он вдруг ударил меня краем щита в щеку. Череп мне пронзила острая боль, а он отскочил назад и попытался обойти меня сбоку. Я-то считал себя сильным, но этот воин обладал поистине сверхчеловеческой силой. Я уже весь взмок от пота и тяжело дышал. А он снова двинулся на меня.

Должно быть, он уже понял, что все равно обречен, и поэтому старался подороже продать свою жизнь. Он издал боевой клич и снова атаковал, нанеся серию рубящих ударов. Я парировал их, как только мог, но один удар распорол мне правый локоть, прежде чем я успел отдернуть руку, и ее тут же залило кровью. Я кинулся на него, вложив в этот бросок весь свой вес, но это было все равно что кидаться на скалу. Он остановил мою атаку, а потом попытался распороть мне живот сильным выпадом снизу. Правда, я в последний момент успел парировать этот удар щитом. Но тут я зацепился ногой за его ногу, а он крякнул и сильным толчком бросил меня через бедро, отчего я с грохотом свалился на землю. Мне пришел конец, я понял это, видя, как он заносит свой меч, чтоб нанести последний удар. Но в этот момент послышались какие-то свистящие звуки, и я увидел, как ему в бок впились две стрелы. Он застонал, пошатнулся, но остался на ногах. В это невозможно было поверить: он что, бог?! Его поразила еще одна стрела, потом еще одна и еще. И в конце концов – а это время показалось мне вечностью – он зашатался и рухнул боком на землю.

Я был весь в крови и дрожал, но сумел подняться на ноги. Он был мертв, а я жив. Во рту пересохло, и я крикнул, чтобы мне принесли воды. Подбежал какой-то воин и сунул мне мех с водой. Я поднял меч, салютуя лучникам, которые спасли меня от верной гибели. И тут увидел Бозана, который шел ко мне, нахмуренный и мрачный, как грозовая туча.

– Ты, безмозглый идиот! В следующий раз, когда тебе вздумается строить из себя героя, выступай под командой кого-нибудь другого!

– Прости, господин?

Он встал прямо передо мной и кивнул на мертвого римлянина, лежащего у моих ног.

– Ты хоть понимаешь, кто это?

– Римлянин, – немного самодовольно ответил я.

Бозан ухватил меня за волосы и заставил нагнуться и поглядеть на мертвого римлянина.

– Ты, нахальное отродье! Это римский центурион, мой мальчик! А они – самые лучшие воины в мире! Так что тебе еще расти и расти, набираться опыта, если хочешь победить такого в бою, лицом к лицу. Ты уж лучше из лука стреляй. Я взял тебя с собой вовсе не для того, чтоб ты тут разыгрывал из себя бога и героя. Сперва подрасти, Пакор. Это война, а не детские забавы, – он отпустил мои волосы. – Зови слуг, пусть перевяжут тебе руку.

Я опустил голову, сгорая от стыда. Я ужасно себя ощущал, но понимал, что Бозан прав. Если бы не те лучники, я бы уже был мертв. Я злился на себя, но решил, что никогда больше не допущу подобной ошибки.

Мы сложили погребальный костер для наших погибших, а мертвых римлян оставили гнить в поле. Бозан стремился как можно скорее убраться отсюда, так что когда солнце опустилось к западному горизонту, мы уже быстро продвигались на восток. Проводник три часа вел нас извилистыми тропами через горную местность, через усыпанные камнями равнины и в итоге вывел к странным, похожим на высокие тонкие башни скальным образованиям, напоминающим конусы, увенчанные шапками. Было уже темно, когда мы разбили лагерь в небольшой долине посреди этих странных скал. Бозан разрешил развести костры, поскольку ночь выдалась холодная, расставил сторожевые посты на расстоянии полумили в каждом направлении, хотя Бирд уверял его, что поблизости нет никаких населенных пунктов.

Поев горячего – это оказался мясной суп с овощами, который мы захватили у римлян и который, должен признаться, показался мне чрезвычайно вкусным, – мы с Гафарном занялись моей рукой. Он стянул рану и начал ее зашивать. Боль оказалась вполне переносимой, гораздо хуже обстояло дело с его едкими комментариями, которые я вынужден был выслушивать и терпеть.

– Как я слыхал, этот римлянин чуть тебя не убил, а?

– Ты слыхал?

– Я просто не могу себе представить, какое будет лицо у твоей матери, когда твой труп привезут в Хатру. Бедная женщина!

– Ты зашивай давай, – сказал я, кривясь от боли, когда он снова всадил иглу мне в кожу.

– И твои бедные сестрички, как же они будут рыдать на твоих похоронах!

– Ты мог бы заметить, Гафарн, что я еще не совсем мертвый.

Он затянул последний узелок и откусил нитку.

– Ага, пока еще не мертвый.

Мы провели в этом лагере несколько дней, занимаясь своими ранами, чиня и затачивая оружие и обихаживая лошадей. Невдалеке было небольшое озеро, и мы воспользовались возможностью помыться в его ледяной воде. На третий день Бозан созвал всех командиров на совещание. Мы собрались под полотняным навесом, установленным возле скального отрога. Бирд, наш проводник, тоже был здесь и выглядел все таким же потрепанным и не достойным никакого доверия, как прежде. Бозан пребывал в хорошем настроении, явно довольный тем, что сообщил ему проводник. Мы уселись кружком напротив него, и Бозан сообщил нам свой план дальнейших действий.

– Мы неплохо начали, – заявил он. – Наш проводник, – он кивнул в сторону Бирда, – говорит, что к северу отсюда расположен город, именуемый Себастия, и там стоит римский гарнизон. Это в двух днях пути отсюда. Это и есть наша следующая цель. Бирд уверяет, что римляне построили там лагерь с деревянными стенами, а значит, он будет отлично гореть.

– Сколько у них войска? – спросил я.

– Не больше сотни воинов, – сказал Бирд, улыбаясь и кивая мне. – Легкая добыча.

– Мы не можем атаковать укрепленный лагерь, – заметил один из командиров.

– Я в курсе, – ответил Бозан. – Но они не знают о нас, так что нам поможет внезапность.

– Они могут уже знать, что в окрестностях появился неприятель, особенно после нашего нападения на их конвой, – озабоченно заметил я. – И вполне могут выслать дозоры.

Бирд пожал плечами, словно его это совсем не трогало. Бозан заметил это.

– Мы заранее все там разведаем, все окрестности, – сказал он. – Если окажется, что они не настороже, мы их атакуем, перебьем как можно больше и сожжем лагерь. И быстренько оттуда уберемся. Еще вопросы есть?

Ответом ему было молчание.

– Вот и хорошо, – сказал Бозан. – Выступаем через два дня.

Наш налет прошел успешно. Мы вдвоем с Бозаном выехали вперед на разведку за день до нападения. Гарнизон города, как оказалось, состоял не из римлян, а из местных рекрутов, и дисциплина у них была скверная. Часовые стояли у ворот лагеря, нахохлившись и сгорбившись, а тех, кто дежурил на сторожевых башнях, казалось, больше интересовали местные сплетни, а не наблюдение за окрестностями. Так что мы могли бы прямо сейчас войти в лагерь через ворота; на самом деле именно это мы и проделали, когда ринулись в атаку, – ворвались галопом в огороженное частоколом пространство, поражая стрелами любого, кто оказывался на пути. Лагерь располагался рядом с городом, и мы напали на него с севера, но город трогать не стали. Через несколько минут лагерь уже был охвачен огнем, все его деревянные строения ярко пылали. Земля была усыпана мертвыми телами. Наши потери: десять убитых и восемь раненых.

В течение двух следующих недель мы произвели налеты еще на несколько римских застав и аванпостов. Их гарнизоны по большей части состояли из местных вспомогательных войск. На второй неделе мы имели столкновение с отрядом римской конницы, явно посланным на поиски нас. Их оказалось около двух сотен, все в кольчужной броне, с красными щитами, копьями и мечами. Выглядели они впечатляюще, и когда выстроились на широкой, поросшей травой равнине, сторонний наблюдатель мог бы решить, что сейчас они нас всех вырежут. Мы дали им бой, выстроившись в три длинные колонны, охватывающие их с флангов. Они опустили копья и двинулись в атаку; мы сделали то же самое. Бозан находился в центре нашей передовой линии, а я на правом фланге. У нас не было копий, а щиты мы закрепили за спиной, чтобы те защищали от ударов мечом сзади. Римляне ускорили шаг, а мы натянули луки. Передовые шеренги уже почти сошлись, и римляне перешли в кентер, легкий галоп. Я пустил коня карьером и развернулся вправо, направляясь за фланг римлян. Наши конники на левом фланге проделали то же самое, а центр раздался в стороны, влево и вправо. В итоге римляне атаковали пустое место, а наши воины тем временем перестроились в две группы, охватывая противника с флангов. Римский конник в самом конце их линии попытался повернуть своего коня, чтобы встретить меня лицом к лицу, когда я окажусь рядом, но я спустил тетиву, и стрела вонзилась ему в грудь. Воин, скакавший позади меня, выпустил стрелу следом, то же самое проделали и остальные, мчась вдоль шеренги римлян. А я уже резко развернул коня, потом взял левее и оказался позади строя римлян. Наши конники на противоположном фланге проделали тот же маневр. Я наложил на тетиву новую стрелу и поразил римского воина, остановившего коня, в спину. Он упал на землю, мертвый. Мы продолжили атаку, промчались мимо их флангов и вскоре оказались у них в тылу, пуская стрелы во врага, совершенно сбитого с толку нашей тактикой. Некоторые римляне первого эшелона продолжали двигаться вперед и атаковать неизвестно кого, а второй их эшелон остановился и попытался развернуться лицом к нам. Но было поздно: мы успели перебить половину их состава и уже уносились прочь. Оставшиеся в живых попробовали броситься следом, но атаковать оказалось уже некого. Мы просто снова собрались у них на флангах и промчались мимо. А между тем их первый эшелон наконец остановился и развернулся, как раз вовремя, чтобы подставиться под наши стрелы, когда мы вломились в широкий разрыв между первой и второй линией. Я выпустил стрелу в знаменосца; у него на лице появилось удивление, когда наконечник стрелы проткнул ему шею; я приготовил новую стрелу и развернулся в седле, нависнув над крупом коня, и, проносясь мимо еще одного римлянина, всадил стрелу ему в спину.

Уже в начале боя мы превосходили римлян числом, а сейчас тучи наших стрел еще сильнее уменьшили их количество. Уцелевшие решили, что с них хватит. Небольшими группами они пустились карьером прочь с поля боя. Бозан остановился, поднял меч и закричал:

– Оставьте их, пусть бегут! Все ко мне!

Боевые рога протрубили отбой и общий сбор.

Я был возбужден и страшно доволен. Я впервые бился с римской конницей, и мы одержали легкую победу. И это были не местные вспомогательные войска, а настоящие сыны Рима, но мы превзошли их и одолели. Итак, мы одерживали здесь одну победу за другой, и я уже начинал верить, что и впрямь становлюсь достойным сыном Парфии. Я чувствовал себя совершенно непобедимым; возможно, старая ведьма при дворе Синтарука оказалась права. И я все еще мечтал о славе, когда на нас обрушилась беда.

В победном упоении, когда кровопролитие закончилось, те, кто остался в живых, обычно испытывают огромное облегчение, что все еще живы. Одни начинают плакать, других сотрясает дрожь, некоторые падают на колени и возносят благодарственные молитвы тем богам, коим поклоняются. Я же всегда чувствую себя так, словно избавился от тяжеленной ноши, хотя руки и ноги еще некоторое время неудержимо дрожат. Но при воспоминании о бое и победе даже самые лучшие воины расслабляются и перестают держаться настороже. Так оно и произошло, когда остатки римской конницы бежали, спасая свою жизнь. Бозана сразил уцелевший враг. Я не видел, как это произошло, но потом мне рассказали, что вражеский конник, ранее выбитый из седла и, видимо, потерявший сознание, вдруг очнулся и метнул в него копье, глубоко вонзив наконечник ему в грудь. Бозан, еще державший меч в руке, успел одним ударом перерубить древко копья, а римлянина между тем изрубили на куски командиры, собравшиеся вокруг своего военачальника. Но черное дело было сделано. Бозан еще сидел в седле, потом упал лицом вперед и сполз на землю. Он умер еще до того, как его голова коснулась травы.

О смерти Бозана я узнал лишь тогда, когда ко мне подскакал один из воинов и поманил за собой, требуя поторопиться. Когда я прибыл на место, вокруг погибшего уже собралась толпа. Я спрыгнул с седла и подошел к телу. Опустился на колени перед безжизненным телом и, не веря своим глазам, уставился на человека, ставшего мне вторым отцом. Это Бозан научил меня владеть мечом, стрелять из лука и сражаться верхом. Это его голос подзадоривал меня, хвалил, насмехался надо мной, угрожал и бранил с тех пор, как я был еще мальчишкой. И теперь – вот он, лежит мертвый. Рядом появился Гафарн, осмотрел тело Бозана и заплакал без всякого стыда. Он никогда не скрывал своих чувств. Да и зачем ему это? Он же слуга, раб. Но в следующие несколько минут я бы с радостью поменялся с ним местами, а пока изо всех сил старался унять поток слез, готовых вылиться из глаз. Я вытер глаза, чувствуя, что все взгляды сейчас направлены на меня, равно как и на тело Бозана. Я поднялся. Ноги дрожали, а когда я заговорил, голос тоже не слушался.

– Мы предадим тело огню прямо здесь, а оружие и доспехи врагов сложим в его честь на погребальный костер. Действуйте!

Командиры и воины разошлись, чтобы собрать топлива для погребального костра, оставив нас с Гафарном. Он уже не плакал, только тихо всхлипывал.

– Чего это ты разнылся? – резко спросил я.

– Я плачу за нас обоих, так что можешь не реветь. Хотя и понимаю, какая это для тебя потеря.

Я отвернулся в сторону, и по щекам потекли слезы. Он был совершенно прав. Я сейчас жутко ненавидел римлян и уже придумывал, что сделаю с ними. Я страстно желал отомстить за Бозана, тысячу раз отомстить. Я поставил стражу у его тела и приказал раздеть всех мертвых римлян догола и отрубить им головы. Обезглавленные тела были свалены в кучу на краю поля, где происходил бой, – пусть воронам будет чем поживиться. Одну сотню воинов я отрядил готовить погребальный костер, приказав обыскать все окрестности в поисках всего деревянного, что только может для этого пригодиться. Через два часа была воздвигнута целая пирамида из сучьев и веток высотой в два человеческих роста. По ее бокам сложили римские щиты, а сверху навалили их туники и плащи. После чего тело Бозана подняли на эту кучу и уложили там. У его ног сложили римские знамена, которые мы захватили в бою, меч положили прямо на тело, так что головка рукояти упиралась ему в подбородок, а острие было обращено к ногам.

Когда солнце начало опускаться к западу, мы собрались перед костром, чтобы проститься с погибшим. Когда мне вручили горящий факел, все опустились на колени в знак уважения. Я поджег дрова в основании костра, пламя разгорелось, дерево затрещало и начало стрелять искрами, а огонь поднимался все выше и выше, постепенно охватывая всю пирамиду и исходя жаром. Потом вся куча превратилась в шипящий и ревущий красно-желтый огненный шар, окончательно поглотив тело Бозана, и его дух вознесся в небеса, где он воссядет по правую руку от Шамаша.

Мы бодрствовали всю ночь, пока костер не превратился в кучку золы и пепла. А утром, озябший и с красными от бессонницы глазами, я приказал насадить отрубленные головы врагов на захваченные копья, которые затем вбили в землю. Эти древки с насаженными на них злобно оскаленными головами были установлены вокруг остатков погребального костра, чтоб они отдавали честь своему победителю. После чего мы покинули равнину с оставшимися на ней мертвецами, молча ведя своих коней в поводу. Впереди шагал Бирд. Все время нашего ночного бдения он сохранял почтительное молчание. Но сейчас наконец заговорил, шагая рядом со мной во главе нашей колонны.

– Мы идем в безопасное место, господин. Никаких римлян поблизости. Что теперь? Возвращаемся в Парфию?

Я тащился дальше, совершенно безразличный к тому, куда мы направляемся. И все перебирал в уме подробности гибели Бозана и думал о том, как его смерть воспримет отец. Будет винить меня за смерть своего друга? А разве я виноват? Ответа я не находил. И, конечно, не обращал никакого внимания на проводника, чей веселый вид уже начинал меня раздражать.

– Что ты сказал?

– Я знаю безопасное место, господин. Там нет римлян.

Гафарн шагал позади меня, и я чувствовал его взгляд на своем затылке.

– Он желает знать, не следует ли нам возвращаться в Парфию, мой господин.

– Я еще не решил.

– Разве мы не все сделали, что приказал твой отец?

– А что, разве все сделали? – ответил я, тоже вопросом. – К тому же ты слуга, а не стратег.

Гафарн ничего на это не сказал, и мы продолжили путь в молчании. По правде сказать, я и сам не знал, что теперь предпринять. Мысль о том, чтобы убраться обратно в Хатру, меня ничуть не привлекала. Но что еще я мог сейчас сделать?

На ночь мы разбили лагерь в пустынном овраге, усыпанном камнями и щебенкой, где было мало растительности. Я сидел у небольшого костра, вокруг сгущалась темнота. Настроение у всех было такое же, как у меня, – подавленное. Мне не хотелось ни с кем разговаривать, так что я отослал Гафарна, чтобы побыть в одиночестве. Становилось холоднее, а я все сидел, сгорбившись, на земле, завернувшись в плащ и нахлобучив на голову войлочную шапку. И не заметил, как ко мне подошел Бирд и сел рядом. Я не обернулся к нему, надеясь, что он уйдет. Я мог бы приказать ему убраться, но мне не хотелось ни с кем разговаривать. Он довольно долго не произносил ни слова, а потом сказал только одно:

– Кесария.

– Что?

– Кесария, мой господин.

Я громко вздохнул.

– Я что, должен с одного слова уразуметь, что ты имеешь в виду?

– Если ты хочешь отомстить за смерть своего друга и начальника, мой господин, Кесария дает тебе такую возможность. Небольшой город, стен нет, маленький гарнизон. Много римлян – по большей части торговцы и их семьи. Отлично будет гореть.

Я обернулся к нему, уже заинтересованный.

– Продолжай.

Он рассказал мне, что Кесария была торговым центром еще до того, как римляне завоевали Каппадокию, но после этого они изгнали из города многих местных жителей, а вместо них поселили там своих. Но город все равно процветает и, по словам Бирда, являет собой созревший фрукт, который только и ждет, чтобы его сорвали.

– Откуда ты знаешь, что там нет гарнизона?

– Я не совсем уверен, мой господин, но все легионы ушли на север, они воюют с Митридатом в Понте.

Это, насколько я знал, было правдой. Доблестный Митридат противостоял всей мощи Рима, сражаясь за свободу своего народа. Да и мы во время похода встретили совсем немного легионеров.

– Кесария далеко отсюда?

– Три дня пути верхом, господин.

– Откуда ты так хорошо знаешь этот город?

Выражение его лица вдруг резко поменялось, стало крайне печальным.

– Я жил там когда-то, мой господин. До того, как туда пришли римляне.

Бирд отвернулся, уставился в огонь и замолчал. Через некоторое время он поднялся на ноги и ушел. Я раздумывал над тем, что он мне сообщил. Желание отомстить было слишком сильным. И я принял решение: мы нападем на Кесарию и тем самым принесем по-настоящему достойную жертву в честь Бозана.

Мы пробыли в этом лагере два дня. Насколько можно было судить, боевой дух воинов нашего отряда по-прежнему оставался высок, несмотря на гибель Бозана. Вечером, перед выступлением к Кесарии, я собрал командиров. Они расселись на земле вокруг костра, их вид выражал полную уверенность в себе.

– Завтра выступаем к Кесарии. Бирд говорит, что там нет ни стен, ни гарнизона. Тем не менее совершаем быстрый налет, наносим как можно больший ущерб, а затем как можно скорее убираемся оттуда.

– И после этого возвращаемся в Хатру, господин? – спросил один из командиров сотни.

– Да, – ответил я. – После того как сожжем Кесарию до основания, будем считать, что отомстили за Бозана и выполнили все данные нам приказы.

Кажется, им это понравилось, а я был рад, что они теперь вроде как воспринимают меня в качестве своего военачальника. Я же был сыном их царя, и они шли за мной из уважения к этому и отнюдь не завидовали мне. Во всяком случае, я на это надеялся.

Мы покинули эту местность сразу после рассвета. Четыре сотни всадников, запасные кони и грузовые мулы двинулись в путь по голой, бесплодной земле. Каппадокия соответствовала нашему настроению – скалистая, исхлестанная ветрами, пустая страна. Отдельные горы и целые плато, изредка встречавшиеся рощи и поросшие травой равнины казались бесконечными. Бирд сказал мне, что из соображений безопасности старается вести нас, минуя города, а также сообщил, что многие живут здесь в пещерах, вырубленных в скалах, и влачат при этом жалкое существование.

– И Рим все равно хочет захватить эти земли?

Он пожал плечами:

– Рим хочет захватить все земли, господин.

Через три дня мы достигли цели – Кесарии. Я осмотрел город с высоты близлежащего холма. Кесария располагалась в центре широкой равнины, опоясанной цепью невысоких холмов. Через нее с юга на север тянулась единственная дорога, она шла параллельно неширокой реке, которая также протекала через город. Нам негде было укрыться на подходе к городу, а предстояло пройти по крайней мере милю по открытой местности, прежде чем мы достигли бы самого города. По дороге в обе стороны двигались какие-то точки – повозки, запряженные мулами, телеги, пешеходы, занятые повседневными делами. Я не заметил никаких войск, никакого лагеря, никаких стен или смотровых башен. Бирд находился рядом со мной, лежал на земле и разглядывал город. День был солнечный, с севера дул свежий ветерок.

– Ты оказался прав, я не вижу здесь войск.

– Да, ни одного воина, мой господин.

Мы произвели последнюю проверку – оружие, седла, сбруя, кони, – прежде чем начать атаку на город. Тактика был простая: мы пойдем одной длинной колонной, промчимся через город галопом, пуская зажигательные стрелы. Это требовало остановки перед тем, как мы на них нападем, поскольку на древки стрел, прямо под наконечниками, были накручены тряпки, пропитанные смолой. Их предстояло поджечь, прежде чем ими стрелять. У каждого из нас было только по одной такой стреле, поскольку едва лишь некоторые здания загорятся, пламя тут же перекинется на другие дома. Мы двинулись через равнину рысью, пока не оказались в пяти сотнях шагов от окраин города. Как только мы остановились, я услышал крики и вопли, доносимые до нас ветром. Нас заметили. Воины спешились и запалили факелы, а потом двинулись от всадника к всаднику, зажигая им стрелы. Я бросил взгляд на Бирда, который с каменным лицом сидел в седле; рядом с ним находился Гафарн. Я наложил стрелу на лук, крикнул во всю силу: «За Бозана!» – и послал коня вперед. Мои воины заорали и последовали за мной. И менее чем через минуту мы уже стремительно неслись по улицам Кесарии. Мужчины, женщины, дети разбегались перед нами, а мы пускали зажигательные стрелы. Вскоре многие дома уже пылали, огонь от наших зажженных стрел перекидывался на сухое дерево и прочие горючие материалы. Я сунул лук в кожаный саадак, притороченный к седлу, и вытащил меч. И тут на меня наскочил вооруженный вилами мужчина с вытаращенными глазами. Мой меч со всей силой опустился ему на голову и отсек пол-лица. Пожар все разгорался, и население, уже забыв про скачущих по улицам всадников, стало пытаться спасти себя и свои семьи от пылающего ада, охватившего их город.

А мои люди совершенно вышли из-под контроля. Никакой дисциплины уже не осталось, они резали и рубили всякого, кто пытался оказать сопротивление, убивали и тех, кто просто попался им на дороге. Кони топтали визжащих женщин и детей, а я с ужасом смотрел на мужчину в горящей на спине одежде, который выскочил из дома, прижимая к груди маленького ребенка. Пламя вздымалось все выше, воздух наполнила вонь горящей плоти, застревая у меня в ноздрях. Ко мне подъехал Гафарн и остановился рядом.

– Это уже бессмысленная бойня, принц. Ты должен это остановить.

Я уставился на него, не зная, что сказать. Позади меня с грохотом рухнул многоэтажный дом, и это испугало моего коня. Он рывком встал на дыбы и чуть не сбросил меня на землю.

– Принц! – выкрикнул Гафарн.

Но было уже поздно. Всех наших воинов захватила жажда крови, и теперь мы несли Кесарии лишь смерть и разрушение. Мы рассыпались по всему городу, и уже никто не мог остановить этот кошмар, а местные жители пребывали в ужасе и замешательстве. Гафарн понял это по выражению моего лица, он плюнул на землю передо мной и отъехал. Убийства продолжались, кажется, целую вечность, но потом вдруг прекратились. По очень простой причине: убивать больше было некого. Те, что могли убежать, убежали, но многие были убиты или погибли в огне. Жар на некоторых улицах стоял такой сильный, что по ним невозможно было проехать, к тому же многие кони отказывались даже приближаться к горящим домам. Я в конце концов нашел пару командиров, и мы группой двинулись по главной улице, проходившей через центр города, выкрикивая: «Общий сбор! Общий сбор!», чтобы собрать всех своих конников. Отовсюду начали появляться группы конных с перепачканными сажей лицами, на конях, покрытых пеной. Они выстраивались в шеренгу позади нас. Я велел им собраться на равнине, откуда мы начали свое нападение, и ждать дальнейших приказаний.

Потребовалось много времени, чтобы собрать всех. К этому моменту вспышка кровожадности уже угасла, вымотанные всадники спешивались и ложились на землю рядом со своими точно так же измотанными конями. Все жадно пили воду из мехов, а командиры ходили между ними, подсчитывая тех, кто не вернулся. Через полчаса они явились ко мне с рапортом. Мы потеряли двадцать человек убитыми, и тридцать было ранено. В бою погибло более пятидесяти лошадей, а еще двадцать следовало немедленно избавить от страданий. Приближался вечер, и город уже представлял собой огромный, светящийся красным шар. Нам пришлось увести коней подальше от этого ужаса. Город Кесария перестал существовать.

Я не ощущал никакого подъема духа или радости, не чувствовал себя победителем. Все, что мы проделали, было лишь нападением на беззащитный город и резней его обитателей. Угрюмый Бирд вел нас на юг, в сторону Киликии, страны, лежащей за южной границей Каппадокии, откуда мы могли, сократив путь, двинуться на восток, затем к северу от города Антиохия, а затем домой, в Хатру. Он все время почти ни с кем не разговаривал. Он привел нас в город, в котором жил до того, как Каппадокию захватили римляне, и в награду стал свидетелем его разрушения. Он, должно быть, теперь ненавидит нас еще сильнее, чем римлян, подумалось мне. Но, по крайней мере, у моих людей здорово поднялось настроение в ожидании возвращения домой, к семьям. Гафарн, как я заметил, должным образом выполнял все свои обязанности, но в разговоры со мной не вступал и вообще все время отводил взгляд. Несомненно, он все еще болезненно переживал все то, что ему довелось видеть в Кесарии. Ничего, это у него пройдет. Мне самому стало легче, когда мы повернули на юг. Смерть Бозана, конечно, стала для меня ударом, но, как я рассуждал, он был воин, а воинов на войне убивают. Однако мы разгромили отряд римской конницы и с боями прошли всю Каппадокию. И возвращались в Хатру победителями, рассчитывая, что Рим теперь подумает дважды, прежде чем вторгаться в парфянские земли, поскольку такая акция непременно вызовет мощный ответный удар. Мне ни разу не пришло в голову, что римская конница, которую мы разгромили, была лишь одним из отрядов, посланных на наши поиски. Так что для нас оказалось крайне неприятным сюрпризом, когда на киликийской границе мы столкнулись с римским легионом и конницей.

Глава 4

Было бы, конечно, очень удобно рассказывать потом, что я решил атаковать римскую пехоту и конницу и принял такое решение после того, как тщательно взвесил все возможные последствия. Но в действительности я оказался захвачен врасплох. Римские дозорные и разведчики явно давно уже следили за нами, а наши собственные дозоры их не обнаружили. Хуже того, тот, кто вел римлян, знал местность, через которую мы продвигались, гораздо лучше, чем наш проводник. Так и случилось, что мы, следуя через Киликию колонной, между двумя далеко отстоящими друг от друга рощами, через поле, обильно заросшее травой, вдруг оказались перед подразделением римской конницы, перекрывшей нам путь. Выглядели они точно так же, как тот отряд, что мы разбили в Каппадокии. Я отдал приказ построиться клином, поскольку рощи прикрывали нам фланги и у нас не было возможности обойти их. Ну и ладно. Один раз мы уже разгромили их, можно и повторить.

Итак, я отдал приказ построиться клином. Да, нас могли охватить с флангов, но мы точно успели бы пробиться сквозь их ряды. Во всех наших шеренгах каждый второй воин был вооружен копьем и щитом, что соответствовало оружию римской конницы, но остальные-то были конные лучники, которые успеют хотя бы раз выпустить стрелы по неприятелю, прежде чем наши отряды столкнутся. Противник, таким образом, окажется на какое-то время дезориентирован, его ряды будут расстроены, когда мы на них навалимся. Мы быстро построились, и я дал команду выдвигаться. Сам я занял место на острие клина, держа копье в правой руке, а щит в левой. Мы тронулись вперед, и я заметил, что римская конница остается на месте, не сдвинувшись ни на шаг. Мне это показалось немного странным, но я не видел причин останавливать атаку, и мы продолжали двигаться рысью дальше. И когда мы уже набрали темп, я внезапно услышал громкое «ура» справа и слева от себя, обернулся и увидел римских легионеров, высыпавших из рощ справа и слева. Мои конники тоже это увидели, и некоторые в удивлении даже задержали бег своих коней. Наши ряды тут же смешались, и нам пришлось остановиться для очередного перестроения. А римская конница по-прежнему стояла на месте, в той же позиции. Теперь я понял, что это была наживка и мы на нее клюнули. Инстинкт подсказывал мне, что надо атаковать, несмотря ни на что, но я заметил, что неприятельская конница двинулась вперед, на нас. А на флангах римская пехота тоже не останавливалась, не строилась в ряды, но продолжала быстро приближаться – два стальных кулака, готовых напасть и раздавить нас.

– Вперед! – выкрикнул я и дал коню шенкеля, направляя его на римскую конницу.

Мои воины последовали за мной, но у нас не осталось времени набрать темп, прежде чем мы столкнулись с врагом. Кони в ужасе вставали на дыбы и сдавали назад, когда в ход пошли стрелы и копья, ища и находя свои жертвы. Слева на меня бросился всадник, направив копье мне в грудь. Но удар оказался неверным, и я отбил его щитом, в свою очередь нацелив свое копье в его щит. Деревянный щит неплохо прикрывает воина от обычного удара, но не может выдержать мощного напора, соединяющего в себе вес коня и всадника. Я крепко сжал древко копья, его наконечник пробил щит и вонзился в тело противника. Я выпустил копье, выхватил меч из ножен и ударил еще одного римского всадника, оказавшегося справа, разрубив ему шею между кольчужной рубахой и шлемом. Он свалился с седла, а я уже схватился с другим воином, из второго ряда. Он попытался ткнуть меня копьем, но я легко отбил удар щитом и сделал выпад мечом. Он держал свой щит высоко, прикрывая лицо и грудь от рубящего удара, поэтому я нанес удар ниже и распорол ему бедро; он вскрикнул и выронил копье. Воин попытался отвернуть своего коня в сторону, но животное заржало в испуге и встало на дыбы. Всадник потерял равновесие и, грохнувшись на землю, отполз в сторону.

Я огляделся по сторонам и увидел, что римская пехота уже напала на нас с обоих флангов. Их первый ряд метал в нас дротики и выхватывал короткие мечи, намереваясь колоть и резать наших коней. Мои воины не имели возможности маневрировать, зажатые, как в тисках, между двумя римскими отрядами, поэтому старались сразить стрелами как можно больше врагов. Бой был жестокий; римляне наваливались на нас плотными рядами, били и кололи лошадей ударами мечей снизу, а сами высоко поднимали щиты; наши всадники старались удержать коней, а сами выискивали новые и новые цели для ударов. Кони бесились, получая колотые и резаные раны от римских мечей, сдавали назад, брыкались и лягались. Римские шлемы раскалывались под ударами их подкованных железом копыт, сами легионеры падали и гибли, затоптанные копытами, а дальние ряды все нажимали сзади, выталкивая их вперед, на нас. Я сунул меч в ножны и взялся за лук. Любой парфянин отлично умеет стрелять из лука, даже на большом расстоянии; на короткой же дистанции он просто не может промахнуться. Гафарн сражался рядом со мной, мы посылали во врагов стрелу за стрелой. Через некоторое время ни один римский конник уже не осмеливался приблизиться к нам, и мы получили возможность свободно отстреливать пеших легионеров. Я полагал, что у нас еще есть возможность спастись, но впереди появлялось все больше легионеров, а многие наши воины уже были убиты. Я сунул руку в колчан за следующей стрелой, но нашел только пустоту. В воздухе свистело все меньше и меньше стрел, и до меня дошло, что другие тоже израсходовали свои запасы стрел. Мы потерпели поражение. Внезапно в левое плечо моего коня вонзился дротик, и конь упал, выбросив меня из седла. Я попытался встать, но получил тяжелый удар по шлему. И наступила ночь.

Когда я пришел в себя, бой уже закончился. Открыв глаза, я обнаружил рядом Гафарна, сидевшего на земле и смотревшего вниз.

Я попытался подняться, но боль в голове заставила меня забыть про это.

– Гафарн? – слабым голосом произнес я.

Он обернулся и посмотрел на меня несчастным взглядом.

– Не дергайся, мой господин. Мы пленники римлян.

До меня сначала не дошло, что он сказал. Я лишь хотел узнать, чем кончился бой, а это, если принять во внимание мое положение, было очевидно. Гафарн помог мне сесть, и, осмотревшись, я обнаружил, что сижу сбоку от группы своих воинов, которые также сидели на земле. Нас охраняли легионеры, стоявшие лицом к нам, опустив копья. У меня ломило запястья, я поглядел на них и понял отчего – меня сковали наручниками. Яростный протест заглушил все остальные чувства. Я, принц Хатры, закован, словно какой-то преступник! Какое оскорбление! Какой удар по чести! В груди бушевал гнев. А в сотне шагов от нас римляне сваливали в кучу наши луки, колчаны и щиты, и все это уже горело. Гафарн наблюдал за мной.

– Они тебя заковали, пока ты был без сознания.

– И ты не протестовал? – задал я наивный вопрос.

– О да, мой господин. Я требовал, чтобы меня не заковывали в цепи, а они приставили мне меч к горлу и копье к брюху, вот я и подчинился.

– Ну, ладно, ладно, – я был совершенно подавлен, как и все мои люди, что еще оставались живы, правда, я не знал, надолго ли. Через несколько минут к нам приблизилась группа римлян. Как я понял, это были их командиры. Я заметил, что у одного из них на шлеме был поперечный гребень, точно такой, как у того центуриона, который меня чуть не убил. Тогда меня спас Бозан. Я пытался не думать о Бозане, это еще больше усиливало мою скорбь. Римляне остановились в нескольких шагах от нас и стали осматривать нашу разношерстную группу. Их начальник, какой-то старший командир, как я понял, заговорил. Среднего роста, одет в белую тунику, доходившую ему до колен. Кроме того, на нем была великолепно отполированная стальная кираса, а с плеч свисал роскошный белый плащ с пурпурной полосой внизу. Он не надел шлем и был лыс, если не считать двух узких полосок седых волос над ушами. Я решил, что ему около пятидесяти. Он обращался к воину с поперечным гребнем на шлеме:

– Итак, центурион, сколько пленных мы взяли?

– Двести пятьдесят, господин. Хотя многие из них ранены и, скорее всего, не выживут.

Значит, этот легионер с поперечным гребнем на шлеме тоже центурион, командует сотней воинов. Они явно не считали, что кто-то из нас понимает их речь. Старший продолжал:

– Ну и ладно, туда им и дорога. А этих присоедини к остальным, и пусть их отправят на юг.

Центурион покачал головой:

– Надо бы нескольких распять на крестах – в назидание остальным.

Его начальник выразил явное неудовольствие, за что я был ему благодарен. Этот старший начальник с бледной кожей и начинающим выпирать животом лишь качнул головой и помотал отвисшей на шее кожей:

– Нет-нет, центурион.

Он смотрел прямо на легионера, чье худое, все в шрамах лицо резко контрастировало с пухлой физиономией его командира, который теперь помахивал пальцем перед лицом своего подчиненного.

– Видишь ли, ты просто не понимаешь ситуацию. Надо смотреть шире.

– Шире, господин?

– Ну, да, центурион. Ты сколько лет в легионах?

– Двадцать, мой господин.

– И вот, видишь ли, двадцать лет ты рубил всяких варваров и прочих своим мечом, и это несколько сузило твой кругозор. Я же, с другой стороны, несу ответственность и перед самим собой, и перед Римом. У меня имеются обширные поместья в Южной Италии; и в этих поместьях нужно кому-то работать, чтобы они приносили прибыль. И кто же будет работать в моих поместьях? Они же не могут сами себя обрабатывать, не так ли? – Тут он махнул рукой в нашу сторону. – Рабы, центурион! Рабы – вот ключ к этой проблеме! Это ценное движимое имущество, которое я намерен с толком использовать на своей земле. Тебе хочется пригвоздить их к крестам, а я хочу, чтобы они принесли мне значительную прибыль, прежде чем расстанутся с жизнью. Я достаточно ясно излагаю?

У центуриона был скучающий и недовольный вид.

– Да, господин, – коротко ответил он.

Пожилой римлянин повернулся к другим членам группы, которые внимательно слушали его короткую лекцию. На вид им всем, казалось, чуть больше двадцати, все чисто выбритые и хорошо одетые. Как я понял, это тоже были какие-то командиры.

– Господа, – сказал начальник, – после такой победы, мне кажется, следует устроить праздничный пир. – Он махнул рукой воину, стоявшему в нескольких шагах от них. Тот подскочил к командиру и замер по стойке «смирно».

– Слушаю, легат.

Так. Значит, этот пожилой тип – легат. Я не имел понятия, что это такое, но он явно был важной шишкой, о чем свидетельствовало то, что он пребывал в центре внимания всех остальных.

– Нынче вечером у нас будет пир. Устрой все в моей палатке.

– Есть, мой господин! – Воин развернулся и двинулся прочь строевым шагом. Легат и вся группа последовали за ним в том же направлении. Легат вдруг щелкнул пальцами и снова обратился к центуриону:

– И покормите их, – он кивнул в сторону нашей группы. – Я вовсе не хочу, чтобы кто-то их них умер еще до того, как их доставят в Италию.

– Есть, господин, – ответил центурион. Легат ушел, а центурион посмотрел ему вслед и злобно оскалился.

– Чем скорее ты уберешься обратно в Рим к своим мальчикам-педикам, тем лучше будет для нас, – эти слова он прямо-таки выплюнул с выражением злости и горечи на лице.

Потом повернулся и посмотрел на нас. Его меч был убран в ножны, а в руке он держал что-то вроде трости, которой слегка постукивал себя по бедру. Он неспешно подошел к нам и остановился прямо напротив меня. Мы все по-прежнему сидели на земле и смотрели на центуриона. Когда я поднял на него взгляд, он подцепил мне челюсть своей тростью.

– Ты, длинноволосый ублюдок! Если бы все было так, как я хочу, ты и твои приятели-бандиты уже висели бы на крестах, приколоченные к ним гвоздями. Вот такое наказание для тех, кто убивает римлян, там, откуда я родом. Но эта бочка сала, которая командует нашим легионом, решила, что вы отправитесь в небольшое путешествие, – он отвел свою трость в сторону и ударил меня ею по лицу. Удар был жестокий, меня словно ужалило, и я упал на спину. Гафарн сделал движение, намереваясь вскочить и броситься на римлянина, но я удержал его.

– А это кто еще такой? – спросил римлянин, глядя на Гафарна. – Твой любовник?

Он плюнул в меня, потом опустился на корточки, так что его лицо оказалось вровень с моим.

– Отсюда далеко до Италии, и я тебе гарантирую, что весь этот путь будет усеян вашими трупами. Дикари! Вы ведь даже не понимаете, что я вам говорю, не так ли?

Он поднялся на ноги и пошел прочь от нас. Я был полностью деморализован, но старался скрыть свое отчаяние.

– Тебе больно, принц? – спросил Гафарн.

– Нет, – ответил я, ощупывая щеку, которая горела огнем.

– Что он говорил?

– Он недоволен, что не может нас казнить.

– А что они собираются с нами делать?

– Нас отправят в Италию, видимо, на какие-то работы.

– А где это?

– Далеко от Парфии.

Удивительно, но вечером римляне нас накормили. Пища оказалась чем-то вроде густой каши, и я отдал приказ, чтобы все ели как можно больше, поскольку неизвестно, когда нас будут кормить в следующий раз. И еще нам дали более чем достаточно воды, чему я был рад, поскольку не пил с самого раннего утра. После этого римляне швырнули нам несколько ломтей хлеба, засохшего и черствого. И опять я приказал, чтобы все съели столько, сколько влезет. Центурион все ходил вокруг, как волк, изредка награждая кого-нибудь из моих людей пинком, но в целом держался поодаль. Легко было заметить, что он прямо-таки кипит от злости. Позднее, вечером, когда мы готовились хоть как-то отдохнуть, он снова притопал к нам и сел рядом со мной. По какой-то причине он именно меня избрал жертвой своих яростных излияний, и это, надо признать, действовало мне на нервы. Несколько секунд он просто смотрел на меня, и я чувствовал, что Гафарн беспокойно возится рядом, отчего я нервничал еще больше. Я поднялся, сел и попытался помериться с центурионом взглядами, хотя и находился в беспомощном положении, а он имел надо мною полную власть. От него разило пивом.

– Ну, мой милый мальчик, завтра ты и твои воры-приятели отправитесь в морское путешествие, – неужели он не знал, что я его отлично понимаю? Ведь должен же знать! Но, наверное, он всего лишь озвучивал собственные мысли. – На мое несчастье, мне приказано везти вас в Италию. На мое и ваше несчастье.

Он встал и ткнул меня под подбородок своей тростью, заставляя встать. Потом ухватил меня за волосы левой рукой, больно дернул и подтянул мое лицо поближе к своему, пока между ними осталось не больше пары дюймов.

– Ты бы лучше помолился тому паскудному божку, которому поклоняешься, чтобы у меня улучшилось настроение, а иначе я тебе гарантирую, что вся дорога будет усеяна вашими трупами.

Он швырнул меня на землю, повернулся и пошел прочь.

– Еще какие-то плохие новости, принц? – спросил Гафарн.

– Да. Кажется, наш друг центурион будет завтра нас эскортировать. Передай нашим, что его следует особо опасаться. Надо делать все, чтобы избегать конфликтов с охраной. – Я заметил, какой у Гафарна унылый вид. – Не беспокойся, нам непременно представится возможность освободиться, но пока что надо терпеть и ждать подходящего момента.

Я, конечно, врал, но лучше уж иметь хоть проблеск надежды, чем совсем ничего.

На следующий день нас рано разбудили – группа легионеров грубо пинала нас куда попало. Когда мы поднялись на ноги – с опухшими глазами и затекшими руками и ногами, – нам приказали построиться в колонну по четыре. Я оказался в первом ряду. После чего нас приковали друг к другу, каждого к пленному товарищу впереди и сзади, цепями, приклепанными к левым лодыжкам.

– Держитесь, воины Парфии! – крикнул я. – Шамаш защитит нас!

Как только я успел выкрикнуть это, на мое лицо обрушилась трость, вызвав жуткую боль, от которой меня затошнило. Лицо центуриона стало красным от ярости.

– Молчать, шлюхины дети! Кто еще заорет, получит хорошую порку!

Удостоверившись, что наказание возымело на всех действие, он приказал двигаться под охраной легионеров, выстроившихся по бокам от нашей колонны. И мы тронулись в путь. Шли мы медленно. Завтрака нам не дали, и я гадал, когда нас остановят и устроят привал. Через пару часов к нашей колонне присоединилась еще одна группа рабов, в которой были женщины и дети. Их тоже построили в длинную колонну впереди нашей и приказали идти дальше. По моей прикидке, их было человек пятьдесят. Так мы и брели по этой пыльной дороге еще часа два, через сухие, пустынные земли, хотя вдали виднелись деревья и кусты. Солнце уже поднялось высоко, жара все усиливалась, так что во рту пересохло, и, наблюдая за колонной пленных впереди нас, я думал, сколько еще пройдет времени, прежде чем с ними начнут происходить неприятности. Мы-то были воинами в отличной боевой форме, а вот они, судя по виду, являлись мирными людьми, гражданскими, по крайней мере, женщины и дети.

Было, наверное, уже около полудня, и солнце било нам прямо в глаза, когда одна из женщин, шедшая в конце колонны, вдруг камнем рухнула на землю. Мужчина, скованный с ней цепью, остановился, когда почувствовал, что его тянет назад, и через несколько секунд вся их колонна смешалась и остановилась. Один из охранников подошел к распростертому на земле телу и грубо осмотрел упавшую, схватив ее за волосы и крича, чтобы она поднялась на ноги. Поскольку она была из местных, я сомневался, что она поняла, что ей кричат, хотя если еще находилась в сознании, то вполне могла понять смысл этих криков. Он рывком поставил ее на ноги, но как только отпустил, она снова рухнула на землю. Она явно выбилась из сил. Центурион, который шел во главе колонны, подошел посмотреть, из-за чего произошла задержка. Он посмотрел на женщину и велел ее расковать. Может, он все-таки не был таким уж чудовищем. Подбежал еще один римлянин – с молотком и зубилом – и освободил ее от цепей, забрав их с собой. Тогда центурион выдернул из ножен кинжал, наклонился и распорол женщине горло. Она издала едва слышный булькающий звук, и из раны на землю хлынула кровь. Я в ужасе смотрел на это, а он поднял взгляд на меня и улыбнулся. Потом рявкнул очередное приказание своим людям, и те двинули колонну дальше. Мертвое тело осталось валяться на дороге. Вскоре воздух заполнили крики и стоны испуганных людей, видевших эту смерть. Охранники, раздраженные всей этой суетой, стали своими щитами подталкивать пленников, заставляя их идти вперед. Мы, парфяне, шагали с мрачными лицами мимо мертвого тела, из которого на землю вытекали остатки жизни.

На следующий день мы оказались свидетелями новых ужасов, шагая под безжалостным солнцем в сторону моря. Центурион жесткими мерами поддерживал приличный темп ходьбы, отчего многие пленники падали от изнеможения, голода и обезвоживания. Нам давали мало еды и недостаточно воды. У меня все тело ломило, на ногах образовались кровавые волдыри. Но мы, по крайней мере, были в сапогах, а вот те, кто шли впереди, были босы. Ножные кандалы натирали им щиколотки до крови, и их ноги уже все были покрыты ею. Многие спотыкались и еле брели, а остальные здорово хромали и свалились бы, если бы не помощь соседей по колонне.

Ночью мы лежали, полностью вымотанные, на земле, пытаясь хоть как-то сохранить остатки боевого духа, который поддерживали одними лишь приглушенными разговорами. Один из моих командиров, Нергал, воин лет двадцати пяти, с мощной гривой черных волос, круглым лицом и длинным носом, оказался просто незаменимым. Он был в составе нашего войска, когда мы захватили римского орла, а потом неплохо сражался в ходе нашего налета на Каппадокию. Его способность всегда отыскать какой-нибудь положительный момент в любой ситуации оказалась крайне заразительной. Он уже четыре дня топал рядом с Гафарном, не высказав ни единой жалобы, хотя шея у него здорово обгорела на солнце. Кажется, он испытывал по отношению ко мне большое уважение, в значительной мере оттого, что я захватил римского орла. И, видимо, забыл, что именно мое неверное руководство боем привело нас в плен, за что я был ему крайне благодарен.

– Я своими глазами это видел, принц, – сказал он мне, когда я пытался найти райское забвение в тяжелом сне.

– М-м-м?

– Орла, которого ты захватил. В храме видел, когда его туда принесли. И помолился Шамашу, прося его тоже дать мне возможность когда-нибудь захватить вражеский штандарт.

– На моем месте мог оказаться кто угодно, – ответил я. – Мне просто повезло – я был в нужное время в нужном месте. Вот и все.

Но он упорно стоял на своем:

– Нет, принц, такова твоя судьба. Ты предназначен для великих дел, вот почему меня не слишком беспокоят наши нынешние беды.

– Да неужели? – меня крайне удивила эта его уверенность.

– Боги оберегают тех, кого любят, принц.

– Так ты считаешь, что боги любят меня, Нергал?

– Да, принц.

– Почему ты так полагаешь?

– Потому что они даровали этого орла тебе, а не кому-то другому. Я слышал, у римлян эти орлы считаются священными. Значит, только бог может дать тебе силу захватить его и утащить прямо у них из-под носа.

– А как насчет нашего нынешнего положения? – спросил я.

– Боги берегут нас для великих дел, принц, я в этом уверен.

– Ты лучше поспи, Нергал. Завтра будет жаркий день.

Ночь оказалась прохладной, и за эти часы мрака мы потеряли нескольких своих товарищей. Они были ранены в бою с римлянами, и эти ранения вкупе с тяжелейшими нагрузками, которым нас подвергали, оказались слишком сильными. Первые лучи солнца осветили их посеревшие лица. Мы вознесли молитву Шамашу и попытались похоронить их, но охранники сразу погнали нас дальше после скудного завтрака, состоявшего из сухаря и глотка воды. Тела наших товарищей остались лежать возле дороги в качестве пищи для ворон и диких зверей. Ночи были самым скверным временем, не только потому, что мы опасались потерять новых товарищей, но также потому, что по ночам римляне насиловали пленных женщин. Мы слышали их крики и стоны, но ничем не могли им помочь. Некоторые из моих воинов от бессилия ругались и вытирали слезы ярости. Все, что мы могли сделать, это зажимать уши ладонями и стараться не слышать вопли боли этих несчастных.

Утром мы получили по мизерной порции еды и несколько глотков воды, после чего снова тронулись в путь. Правда, сегодня все было иначе. Четверо из моих воинов решили, что с них хватит. Двигаясь по дороге в своих цепях, они обогнали группу легионеров, которые шутили друг с другом и смеялись. Они не обратили на моих людей никакого внимания, когда те проходили мимо, но тут мои ребята кинулись на них, набрасывая свои ручные цепи им на шеи, тогда как другие хватались за их копья и мечи. Один парфянин, крупный и мощный, с длинными руками и ногами, задушил охранника правой рукой, а левой вытащил у римлянина меч из ножен и всадил клинок ему в спину, так что острие вылезло у того из груди. Отличная работа, если учесть, что руки у него были скованы. Мы остановились и одобрительно закричали, но через несколько секунд остальные охранники уже собрались вокруг, угрожая нам копьями, направленными в живот, и мечами, нацеленными в горло. Те, кто напал на легионеров, были убиты на месте, потом подбежали еще несколько римлян, и мощный парфянин рухнул на землю, будучи изрублен буквально в куски четырьмя римлянами, чьи мечи и руки были все в крови. Но пять римлян все же лежали мертвыми.

Центурион был вне себя от бешенства, он готовился убить всех нас на месте, если бы не еще один легионер, видимо имевший такой же чин – тот напомнил ему об ответственности за доставку нас в поместья легата. Центурион, лишенный возможности отомстить, приказал обезглавить всех погибших парфян. Отрубленные головы затем повесили на шею пленным из первого ряда колонны, и на мою в том числе. Мы снова двинулись вперед. Я прилагал все усилия, чтобы справиться с тошнотой, меня одолевало отвращение к кровавой ноше, болтающейся у меня на груди. Центурион решил немного повеселиться, издеваясь и насмехаясь надо мною, а я лишь смеялся про себя над тем, что он, насколько мне известно, так и не узнал, что я понимаю латынь.

– Ну, как тебе нравится это новое ожерелье, мой мальчик-красавчик?

Я смотрел вперед ледяным взглядом.

– Ты, сын шлюхи! – тут он сильно ударил меня своей тростью. От удара я скривился и опустил взгляд. И увидел, что он меня ранил. А он заметил, что я смотрю на эту рану.

– У тебя тонкая кожа, ее легко разрезать, моя милая. На работе в полях ты долго не протянешь. И твои девчачьи локоны и детская плоть станут пищей для ворон еще до конца нынешнего года. Единственное, о чем я жалею, что меня там не будет и я этого не увижу.

Римлянин еще раз ударил меня своей тростью, теперь по спине, но эти остающиеся без ответа реплики ему, видимо, уже надоели. Он отстал от меня, отошел и принялся орать на своих легионеров, чтоб те заставили нас двигаться быстрее. Но первая колонна, местные пленные из гражданских, была не в силах это сделать, и многочисленные удары и ругань, которыми их осыпали, имели результатом только то, что несколько мужчин и женщин свалились на дорогу. В конце концов центурион приказал сделать остановку, чтобы его избитые и полуголодные пленники смогли прийти в себя. Даже своими убогими мозгами он, видимо, осознал, что если эти избиения будут продолжаться, то все пленные погибнут, еще не добравшись до моря.

Мы устроились на отдых рядом с дорогой. Я оторвал кусок ткани от своей туники и перевязал полученную рану. К настоящему моменту у всех нас и туники, и штаны превратились в лохмотья и были перемазаны грязью. Нам не разрешалось выходить из строя, чтобы облегчиться, так что приходилось удовлетворять свои телесные потребности там, где мы стояли или ложились спать. Это означало, что все мы воняли, как нечищеные конюшни; однако если от нас и исходили такие мерзкие ароматы, наша охрана, как я подозреваю, испытывала гораздо большее отвращение, чем мы сами. Мне приходилось то и дело напоминать самому себе, что я – парфянский принц, потому что все пленные в нашей колонне – грязные, вонючие, небритые – мало походили на человеческих существ. Я, несомненно, чувствовал себя вовсе не как принц, даже не как нормальный человек.

На шестой день нашего кошмарного перехода, вечером, мы получили по более приличной порции еды – в первый раз со дня нашего пленения; охранники даже сняли с нас разлагающиеся головы. Также нам дали приличное количество воды.

– Что происходит, принц? – спросил Гафарн между двумя глотками воды.

– Не знаю, – ответил я, хотя и подозревал, что это какая-то жестокая задумка центуриона. Я потер голень, всю исцарапанную и окровавленную от постоянно натирающих ее кандалов.

– Тебе больно, мой господин? – спросил Гафарн.

Я лишь улыбнулся:

– Не более, чем тебе, Гафарн.

– Сколько еще нам тащиться по этой проклятой дороге, как ты думаешь?

– Не знаю. Но подозреваю, уже недолго. – Его, кажется, обрадовала такая перспектива. – Только помни, что когда эта часть нашего пути закончится, начнется другая, морем, и нас увезут еще дальше от Парфии.

В действительности же этот длинный пеший переход завершился на следующий день: мы миновали горный перевал и вышли на широкую мощеную дорогу с оживленным движением самого разного транспорта. Верблюды, повозки, запряженные лошадьми, ослы, нагруженные товарами, толкались и пихались, стараясь занять место в потоке, движущемся в обе стороны. Центурион остановил обе наши колонны, прежде чем мы вышли на эту дорогу, и согнал всех в одну группу. Охрана заняла позиции впереди, по бокам и сзади – он явно опасался, что кто-нибудь попытается сбежать, хотя, сказать по правде, мы были настолько вымотаны, что едва находили силы, чтобы шагать, не говоря уж о том, чтобы бежать. Мы шли все дальше, и воздух постепенно свежел, нас теперь обдувал освежающий прохладный бриз, и через час мы преодолели вершину холма и спустились в долину, которая простиралась и уходила вниз к темно-синему Средиземному морю. Хотя мы были в цепях, это подняло нам настроение, и мы на время забыли о том, что мы пленные. Мы смотрели на спокойное море, на порт, на гавань, которая была полна кораблей. Наша охрана была больше озабочена тем, чтобы держать нас подальше от других путешественников, поскольку те всячески измывались над нами, поэтому последний отрезок пути оказался менее напряженным и трудным. Шли мы медленно – транспорта на дороге по мере приближения к порту становилось все больше, приходилось даже время от времени останавливаться.

Когда мы достигли порта, нас провели по улицам прямо к пристани. Причалы здесь были забиты поддонами с товарами, которые загружали на корабли или выгружали с них. К длинному каменному пирсу, что тянулся через всю гавань, были пришвартованы десять-двенадцать бирем, кораблей с деревянными корпусами, с одним квадратным парусом на мачте, установленной в центре палубы, и двумя рядами весел с каждой стороны корпуса. Это, как я подозревал, были военные суда, потому что я заметил на носу каждого нечто, похожее на таран. Другие корабли, пришвартованные в порту, назывались триремы, мощные боевые суда с тремя рядами весел по каждому борту. Установленные уступами лавки под палубой давали возможность разместить по три гребца на каждой. На выносной платформе над планширом, выступающей горизонтально за границы палубы, размещался третий ряд весел и гребцов, чтобы они не мешали гребцам двух нижних рядов, размещенных под палубой. Мачты на триремах также были установлены в центре палубы.

По сравнению с этими судами торговые корабли, заполнявшие гавань, казались низкими, маленькими и уродливыми. Они предназначались для перевозки товаров, а не моряков и солдат морской пехоты. Это были парусные корабли, без гребцов, поскольку им требовалось максимально большое пространство для размещения грузов. Они имели широкие корпуса и большие квадратные полотняные паруса, белесые, выгоревшие на солнце. Борта их были обшиты просмоленными досками, поверх которых были прибиты свинцовые листы. При такой защите вода не могла проникнуть в трюм, так что грузы оставались сухими и неповрежденными. Могучие портовые рабочие, изукрашенные татуировками, лихо оперировали канатами и тросами, с помощью которых они управляли деревянными стрелами, что переносили партии товаров – вина, масла, фруктов, зерна и даже скот – на корабли и с кораблей. Работа кипела в бешеном темпе. Нас провели в один из деревянных складов, что рядами выстроились напротив причалов. Это оказалось огромное, похожее на пещеру, пустое помещение, в котором мы легко смогли разместиться. Пахло здесь свежесобранным зерном. Нас уже ждал хорошо одетый римлянин в тоге, сопровождаемый тремя чиновниками. Центурион рявкнул своим легионерам очередную команду, и те выстроили нас в шеренги, после чего чиновники начали нас пересчитывать. Пока они этим занимались, я заметил, как римлянин в тоге скривился, когда исходящие от нас ароматы ударили ему в нос. Чиновники закончили пересчет и быстро подбежали к своему начальнику. Римлянин выслушал их доклад, нахмурился и сделал знак центуриону подойти поближе.

Я стоял в первом ряду, поэтому услышал их разговор. Хорошо одетый римлянин быстро пришел в скверное настроение. Поскольку он считал, что никто из нас не понимает его латынь, он даже не старался понизить голос.

– Центурион Кукус, курьер сообщил мне, что ты выступил с тремястами пленниками. – Центурион небрежно и равнодушно пожал плечами и не сделал даже попытки что-то ответить, так что его начальник продолжил: – И, тем не менее, я вижу здесь только двести пятьдесят. Что означает недостачу в пятьдесят человек! Тебе известно, куда они делись?

– Подохли по дороге, мой господин, – равнодушным тоном ответил Кукус.

– Подохли? Отчего?

Кукусу явно надоели все эти процедуры, но он все же ответил:

– Одни от истощения, других перебили, потому что они подняли мятеж, – он бросил на меня ненавидящий взгляд.

– Легат Тремелий доверил тебе этих пленных, чтобы ты доставил их сюда, в этот порт, в целости и сохранности, после чего их перевезут в его поместья в Южной Италии. А теперь ты демонстрируешь мне убогих уродов, половина из которых, я уверен, не перенесет морской переход. Да к тому же ты умудрился потерять по дороге целых пятьдесят человек!

– Это всего лишь рабы, – буркнул в ответ Кукус.

– Нет! – рявкнул еще один римлянин. – Это ценное имущество легата, идиот! Я считаю необходимым подать начальству рапорт о твоем проступке!

Кукус подошел к нему и уставился на этого хилого чиновника, который сразу как-то весь сжался и отступил назад от покрытого шрамами ветерана с мечом на поясе.

– Пленные всегда гибнут, мой господин, – медленно произнес Кукус. – А моя работа заключается в том, чтобы уничтожать врагов Рима, а не в том, чтобы быть нянькой при пленных. Так что вот они, перед тобой, а я свое задание выполнил.

– Не полностью, центурион, – улыбнулся римлянин и протянул свою розовую ладошку, в которую один из чиновников тут же вложил развернутый свиток. – Это приказ легата. Тебе предписывается лично сопровождать пленных до его поместий в Капуе и там сдать их управляющему.

Кукус даже покраснел от ярости:

– Клянусь Юпитером, такого не может быть!

– Может, может, центурион. Так что я советую тебе теперь получше заботиться о своих подопечных. Пусть они тут отдохнут, потом накорми их и присмотри, чтобы они завтра же отплыли в Италию. Я уже заплатил киликийцам, чтобы те сопровождали эти три корабля на случай, если на них нападут пираты.

– Киликийцы сами пираты, – раздраженно заметил Кукус.

– В общем и целом ты, конечно, прав, но в данный момент Риму удобнее платить киликийцам, чтобы они не трогали наши корабли. Трофеи, захваченные в войне с Митридатом, весьма значительные, и Рим сейчас не видит необходимости создавать трудности при осуществлении того, что считается весьма выгодным договором, пусть и временным. Рим со временем займется этой проблемой, но в данный момент их следует просто терпеть. Видишь ли, центурион, это все вопросы стратегические, то, чего ты, видимо, не понимаешь. На любом отрезке времени предпочтительно вести лишь одну войну. Вот как разгромим Митридата, тогда и очистим морские пути от пиратов. Все очень просто.

– Киликийцы ничуть не лучше вот этой банды разбойников, – центурион ткнул пальцем в нас, парфян.

– Вполне возможно, но ты озаботься лучше тем, чтобы доставить свой груз по назначению. А теперь мне нужно принять ванну и сделать массаж, чтоб избавиться от исходящей от них вони, – римлянин указал на нас. – Жутко смердят!

С этими словами он развернулся и вышел из здания склада. За ним последовали его чиновники. Кукус остался с нами и со своими мыслями. Он подозвал к себе двоих охранников и что-то тихо им сказал, после чего тоже убрался со склада. Нам приказали располагаться прямо на полу, и мы воспользовались этой возможностью, чтобы лечь и отдохнуть. Я вытянул ноющие и избитые руки и ноги и закрыл глаза. Мы пребывали в сущем кошмаре, и не было никаких надежд на то, что потом станет лучше. Но, по крайней мере, на какое-то время нам позволили отдохнуть. Я провалился в глубокий сон и был разбужен, кажется, всего через несколько секунд громким свистком. Я приподнялся, хотя руки почти не слушались, словно на них висели тяжеленные гири, и увидел, что несколько рабов внесли ведра с водой и теперь разносят ее по складу, а другие раздают хлеб. Передо мной остановился один из них и предложил воды, протянув мне деревянный черпак. Я указал ему на Гафарна, который тут же схватил черпак и начал жадно пить. Когда он напился, я тоже удовлетворил жажду. Вода показалась мне самой сладкой, какую я когда-либо пил, а хлеб был вкуснее всех пиршественных блюд, какие я когда-то пробовал. Конечно, это смешно и нелепо, но когда ты голоден и умираешь от жажды, даже самая простая пища кажется даром богов. Кукус сидел на скамье, прислонившись спиной к стене, и обозревал нас своими черными глазами с ледяным выражением на лице.

За последующие несколько недель я изменил свое мнение о Бирде. Сначала я видел в нем всего лишь наемника, человека, готового продать за золото душу, но пока он был нашим проводником и сопровождал нас в налете на Каппадокию, я понял, что это человек, которого лишили прежней жизни и который только и ждал случая отомстить римлянам. Однажды вечером, уже сидя в темной и влажной тюрьме, которой служил трюм корабля, я заговорил с ним. Мы оба сидели, прислонившись к борту, а остальные спали у наших ног.

– Ты прости меня, Бирд, – сказал я.

– За что, господин?

– За то, что это я виноват в нашем нынешнем рабском положении.

Он несколько секунд молчал, потом вздохнул.

– Это не имеет значения, мой господин. Моя жизнь ничего не стоила, когда господин Бозан нанял меня вашим проводником. Я был рад, что получил возможность отомстить римлянам.

– Даже если учесть, что теперь ты их раб?

Я с трудом различал его лицо – трюм едва освещался лунным светом, проникавшим сквозь железную решетку над нашими головами. Она была закреплена в люке посреди палубы. Без этого мы, несомненно, погибли бы от удушья.

– Римляне убили всю мою семью, когда напали на Кесарию. Я торговал горшками и ездил по всей стране. Меня не оказалось дома, когда они их всех убили, и с тех пор я жалею, что не погиб в тот же день.

– И тем не менее ты продолжал жить, – сказал я.

– Да, господин. Может, мне еще удастся убить римлянина. Как ты их убивал.

Я вообще-то сильно опасался, что времена, когда я убивал римлян, уже прошли, но промолчал. Римляне меня сейчас беспокоили мало, поскольку в последние дни многие мои товарищи все больше ослабевали. На седьмой день произошло то, чего я боялся: двое из них умерли. Они так и не оправились от ран, полученных в последнем бою с римлянами, а скверное обращение после этого лишь ускорило дело. На заре их тела отклепали от цепи и подняли на палубу, а затем без всяких церемоний вышвырнули за борт. После этого нам всем приказали вылезти на палубу, и охранники подгоняли нас древками своих копий, когда мы взбирались наверх по деревянной лестнице, что давалось нам с большим трудом из-за кандалов на руках и на ногах. Но это оказалось очень приятно – снова постоять на солнце и почувствовать на себе легкий морской ветерок. День был безоблачный, и мы щурились на ярком солнце – глаза у нас отвыкли от света. Центурион Кукус стоял на приподнятой корме корабля и жевал кусок хлеба, неотрывно наблюдая за нами. Рядом с ним стоял дородный бородатый мужчина с огромным красным тюрбаном на голове, видимо, капитан. К сожалению, Кукус не подавился своим хлебом и, когда кончил жевать, спустился по лестнице на главную палубу и подошел ко мне со своей обычной злобной улыбочкой на лице.

– Ну, милый мальчик-красавчик, как тебе нравится твоя нынешняя каюта на этом прекрасном корабле?

Я смотрел на него непонимающим, вопросительным взглядом, делая вид, что ничего не понимаю. Он держал свою трость в правой руке и поднял ее, снова намереваясь ударить меня по лицу. Но удар оказался слабым, ленивым, видимо, он просто хотел произвести впечатление на капитана, и я, несмотря на ручные кандалы, сумел блокировать удар, а потом вырвал у него трость и выкинул ее за борт, в море. Зачем я это сделал? Возможно, безнадежность нашего положения сделала эту маленькую победу очень желанной. Или, скорее, какая-то часть меня желала погибнуть и остановить эти невыносимые унижения. Не физическая боль от кандалов на запястьях и щиколотках, но моральные страдания от того, что с тобой обращаются как с животным. Вот я и ухватил эту проклятую трость и швырнул ее в море.

Кукус на секунду замер в удивлении, пораженный тем, что у меня хватило смелости проделать такое. Я мог бы даже поклясться, что на лице у него появилась обида, ему было явно жалко свою любимую трость, этот гнусный инструмент, которым он причинял такую боль всем и каждому. А его у него взяли да отняли! И в эти несколько секунд я понял, что совершил страшную ошибку. Я вспомнил слова отца – лучше умереть стоя, чем жить на коленях, – но страх, который возник у меня внизу живота, заставил думать, что я, несомненно, умру прямо сейчас. И все же умру стоя. Однако Кукус был не просто грубым негодяем и убийцей, а, ко всему прочему, еще и злобным садистом. Я ожидал, что меня изобьют, превратят в кровавую кашу, а затем выкинут в море, но вместо этого Кукус лишь улыбнулся – при этом все глаза были прикованы к нему – и спокойно вернулся на корму, где обменялся с капитаном несколькими короткими репликами. После чего капитан подозвал двоих своих матросов, и те схватили меня и потащили к мачте. Потом мне задрали руки выше головы и прикрутили их к мачте, а со спины содрали последние рваные лохмотья. Моих товарищей, которые начали гневно ворчать, быстро отогнали назад в трюм, некоторых швырнули вниз по лестнице, и они сбили тех, с кем были скованы. Потом над ними опустили железную решетку и заперли ее на замок. Я остался один со своими теперешними хозяевами. Я бросил взгляд на корму, где, скрестив на груди руки, стоял Кукус. К нему наклонился капитан и что-то сказал на ухо. Кукус откинул назад голову и разразился громовым хохотом. Ух, как я его сейчас ненавидел, этого мерзавца!

Тут спину мне пронзила режущая боль – первый же удар хлыста разорвал мне кожу и плоть. Эта боль была похожа на жуткий укус или ожог, а за ним последовал новый удар, на сей раз чуть ниже, сразу под лопатками. Я невольно дернулся, когда кожаные концы хлыста глубоко вгрызлись мне в спину, теперь еще ниже. Боль была невыносимая, и я закричал под следующими ударами. Каждый удар распарывал мое тело и лишал меня остатков сил, тело обвисло и теперь безвольно болталось на веревках. Спина была как в огне, волнами накатывала тошнота. Я потерял счет ударам. Потом наконец избиение прекратилось. Я чувствовал, как по спине что-то потекло – моя собственная кровь. Я ощущал лишь тихое покачивание корабля, все остальное было сплошь молчание. Потом все же услышал голос – Кукус что-то говорил мне в ухо, спокойно и методично.

– Ну, вот, мальчик-красавчик. Это тебе за мою пропавшую трость. Но нам не хочется уж слишком сильно тебя уродовать, иначе от тебя будет мало проку, когда я доставлю тебя к твоему хозяину, который, несомненно, будет каждую ночь штурмовать твою задницу, насиловать тебя до тех пор, пока ты не сдохнешь, – он похлопал меня по щеке. – Не беспокойся, мы позаботимся, чтобы ты не подох, пока остаешься на борту этого корабля.

Он щелкнул пальцами, и матрос передал ему ведро с морской водой. Он отступил на шаг и выплеснул его содержимое на мои раны, отчего у меня невольно выгнулась спина, и я заорал от боли. Другие матросы последовали примеру Кукуса и начали поливать меня соленой водой. Мои стоны и вопли вызывали у них громкий смех, пока Кукус не велел им остановиться. Я уже почти потерял сознание, все звуки казались отдаленными и приглушенными, а сам я почти ничего не чувствовал. Потом углом зрения я заметил, что Кукус взгромоздился на деревянный ящик, задрал тунику и помочился мне на спину. Я еще успел с трудом расслышать новый взрыв смеха, но уже уплывал в бессознательное состояние.

Меня надолго оставили стоять там, возможно, на несколько часов. Спина пульсировала от боли, во рту пересохло, руки, по-прежнему плотно привязанные к мачте, онемели. Но в конце концов, когда солнце клонилось к западному горизонту, меня отвязали и швырнули обратно в трюм. Нергал и Гафарн попытались устроить меня поудобнее, но я так ослаб, что едва ощущал их присутствие, равно как и что-либо другое, то и дело теряя сознание и снова приходя в себя. Вероятно, я бы умер в этом вонючем аду, если бы два дня спустя мы не приплыли в Италию. В тот момент я этого не понял, но в последние сорок восемь часов с наших кораблей то и дело выбрасывали за борт мертвые тела – измученные пленники умирали от ран, от жары и недостатка пищи. Женщины и дети были основными жертвами, и когда нас выгрузили на пирс под яростным солнцем и синим небом, римские охранники, кажется, вдруг озаботились нашим состоянием. Не из сочувствия, но скорее осознав, что ряды будущих рабов уж очень сильно поредели. Кукус ругался и всячески поносил своих людей.

– Поскорее выгружайте их на берег! И чтоб никто больше не помер! – орал он своим легионерам, а те носились взад и вперед, уговаривая нас, угрожая, хотя, как я заметил, не прибегали к побоям. Мне было трудно дышать, тело ослабло от побоев. Спина жутко болела, я все время вздрагивал и кривился, как только грубая ткань провонявшей туники, которую мне выдали, прикасалась к горящим ранам.

– Как ты, принц? – спросил Гафарн.

– Выживу, – неуверенно пообещал я.

Гафарн поддерживал меня с одного боку, Нергал – с другого.

– Скольких мы потеряли?

Я увидел боль в глазах Нергала.

– Тридцать человек умерло, принц.

– А гражданские пленники?

Он пожал плечами:

– Не знаю, принц, но детей там, кажется, не осталось.

Я мог бы в эту минуту заплакать, оплакать тех, кого мы лишились, и то, что ждало нас впереди. Мне казалось, что мы уже очень давно покинули Хатру, такие гордые воины Парфянской империи. А теперь то, что от нас осталось, те, что уцелели, стояли, скованные цепями, на причале в римском порту. Одежда наша превратилась в лохмотья, мы были небриты, грязные волосы свалялись. Ноги и руки были покрыты волдырями и ранами, ноги босы, избиты и исцарапаны, поскольку у нас отняли обувь, когда грузили на корабли. Всем нам было чуть больше двадцати, но любой, кто бросил бы на нас внимательный взгляд, решил бы, что мы вдвое старше.

Пока мы стояли и ждали, я огляделся вокруг, рассматривая гавань, где нас высадили. Порт казался огромным, он имел форму шестиугольника и был защищен двумя волнорезами. На набережную выходили многочисленные склады, выстроившиеся длинным рядом, там кишели рабочие, нагружая и разгружая повозки самых разных размеров. Мешки, скот, поддоны с глиняными горшками выгружались с огромных кораблей, причаленных к пирсам. Чиновники проверяли списки товаров, а купцы присматривали за их разгрузкой. Местная суета превосходила все, что я видел раньше. Мы стояли и ждали, но нам не дали ни пищи, ни воды.

В конце концов к нам подъехала колесница, запряженная парой вороных лошадей и управляемая тощим юношей, одетым в белоснежную тунику. Рядом с ним стоял грузный мужчина среднего возраста, тоже в белом и с широкополой шляпой на голове. Он сильно потел. Колесница остановилась в нескольких шагах перед нами, и толстяк спустился на землю и направился к Кукусу, который неуклюже его приветствовал. Пожилой мужчина заговорил с центурионом, тот кивнул в ответ, а потом указал на нас. Тогда мужчина направился туда, где мы стояли под охраной легионеров. Становилось жарче, я все больше слабел, сильнее опираясь на Гафарна и Нергала, чтобы не рухнуть на землю. Толстяк остановился в нескольких шагах от нас, как только исходящая от нас вонь достигла его обоняния, и прикрыл нос платком.

– Как отвратительно они воняют, центурион!

– Да, мой господин, – ответил Кукус. – Ты же знаешь, какие они, эти азиаты. Никогда не моются, почти все время живут в грязи.

– Никогда не перестану удивляться, насколько безобразны эти варвары. И выглядят они столь же отвратительно, как воняют, – тут его взгляд упал на меня, и я уставился на него покрасневшими глазами, утонувшими в черных провалах глазниц. – А с этим что случилось?

– Это мятежник, господин. Одни неприятности от него, – ответил Кукус. – Нам пришлось его выпороть.

Пожилой одобрительно кивнул.

– И правильно! Рабам следует все время напоминать, что они существуют только для одного – служить своим хозяевам. Если он снова что-то затеет, я бы посоветовал распять его на кресте.

Кукус улыбнулся:

– Конечно, господин. Ты желаешь, чтоб их отправили в Капую?

– Э-э-э, нет. Их нужно переправить в поместье легата возле Нолы. Война на Востоке оказалась весьма доходной в смысле новых рабов. В поместьях возле Капуи рабочей силы вполне достаточно. А вот в Ноле они потребуются. Вон тот склад принадлежит легату, – он указал на деревянное здание, выходившее фасадом на причал. – Отведи их туда, пусть проведут там ночь, а утром отправляйтесь пораньше. Я приказал доставить сюда пищу и воду, все это прибудет через час. И еще вино – для тебя и твоих людей.

– Ты очень добр, мой господин.

– Ну, ладно, мне надо ехать… Легат – человек очень важный, и мне нужно сегодня же попасть в Геркуланум. Надеюсь, остальная часть этой поездки пройдет без происшествий.

С этими словами он развернулся и пошел обратно к своей колеснице, затем махнул рукой колесничему, а тот крикнул команду безукоризненно убранным лошадям, и те тронулись с места. Когда он уехал, нас погнали в помещение склада. Я был рад уйти с солнцепека и еще больше обрадовался, когда нам позволили лечь на пол. Я лег на бок – лежать на спине было слишком больно. Хотелось спать, но Гафарн и Нергал приставали ко мне с вопросами.

– Нас переправят в какое-то место под названием Нола.

– А где это?

– Понятия не имею.

– Сколько времени это займет? – спросил Гафарн.

– Не знаю.

– И что с нами там будет? – осведомился Нергал.

– Хватит вопросов! – резко бросил я. – Давайте отдохнем. Еду и воду сейчас привезут. Дайте мне поспать.

Я-то знал, что нас ждет впереди: цепи и побои, рабский, скотский труд на земле. Мне не хотелось, чтобы они совсем упали духом, но они же должны понимать, что мы теперь рабы и у нас нет надежды на побег. Да, побег! Мы уже не раз потихоньку обсуждали, как мы убежим, но правда заключалась в том, что чем дальше нас увозили от Парфии, тем меньше оставалось возможностей для успешного побега. Римляне ведь не дураки. У каждого из нас кандалы на руках и ногах, мы все скованы одной цепью. Охранники следят за нами, как сущие ястребы, и каждый день проверяют оковы. А мы здорово ослабли и все силы отдавали тому, чтобы оставаться в живых, а вовсе не обдумыванию сложных планов побега. И в любое время стремились только к одному – отдохнуть, а еще лучше – поспать. Уплыть в благодатный сон, хоть на время сбежать от того кошмара, в котором мы пребываем.

На следующее утро нас подняли рано. Кукус пинком разбудил меня и ударом трости заставил подняться на ноги. У него уже появилась новая трость, он разжился ею, пока мы отдыхали. Центурион сильно хлестнул меня по лицу, отчего я кубарем покатился по полу. Гафарн и Нергал помогли мне встать обратно на ноги.

– Как тебе нравится моя новая трость, мой мальчик? – Кукус злобно улыбнулся. От него разило пивом: он явно здорово напился прошлой ночью. Он плюнул мне в лицо, потом развернулся и начал выкрикивать приказания своим людям. – Выводите этих ублюдков! Нам предстоит долгий марш до Нолы, а я хочу вернуться сюда не позднее чем через неделю!

Нас построили в подобие длинной колонны по трое, после чего охранники щитами вытолкали нас из помещения склада на дорогу. Утренняя заря только занималась, но в порту уже вовсю кипела работа. Через полчаса мы вышли из города и двинулись дальше по дороге. Римские дороги – это просто чудо строительного искусства: даже пребывая в жутко ослабленном состоянии, я не мог не восхищаться вложенным в них талантом и опытом инженеров. Дорога оказалась вымощена каменными плитами, уложенными плотно одна к другой, оборудована хорошо устроенными обочинами и канавами по обеим сторонам – для стока воды, как я понял. Сама мостовая была шириной около тридцати футов, а обочины – по десять футов или около того. Интересно, что по самой мощенной ее части шли только пешеходы, а ослики со своими тележками передвигались по обочинам. Я так и не понял, почему так, но был страшно рад, что эта мощеная дорога, прямая как стрела, по крайней мере, не затрудняла нам путь, а также тому, что день нынче прохладный. Нергал, Гафарн и я тащились в первом ряду неровной колонны, а впереди шагал Кукус и полдюжины его людей. По бокам колонну сопровождали другие охранники.

Справа от нас было море, а слева возвышалась огромная гора, я ничего подобного до сих пор не встречал. Она походила на гигантский зеленый шатер с плоской вершиной, и я не мог оторвать от нее взгляда. Мы теперь двигались по равнине, густо заросшей зеленью. Слева тянулись большие возделанные поля, на которых работало много людей, несомненно, рабов. Цепи, которыми были скованы наши щиколотки, волочились по каменным плитам, издавая металлический звон. Звук этот был довольно мелодичный, он даже слегка вводил в транс. Но внезапно меня вывели из этого полузабытья чьи-то крики. Сперва они были едва слышны, но по мере нашего продвижения вперед раздавались все громче, и скоро я увидел их источник. Впереди, примерно в четверти мили от нас, сбоку от дороги был установлен деревянный крест, на котором висел человек, отчаянно дергаясь и извиваясь от боли. Когда мы подошли поближе, то увидели, как легионер, отчаянно спеша, прибивает ноги человека гвоздями к поперечному деревянному обрезку, приколоченному к вертикальному столбу креста. Прибитый человек громко вопил от боли при каждом ударе молотка, а гвоздь все глубже вонзался в дерево. Когда легионер закончил свои труды, мы были всего в сотне ярдов от этой сцены, и я разглядел, что рядом на земле лежит еще один человек, а его руки двое воинов прижимают к поперечине креста. Командовавший ими римлянин был точно в таком же шлеме, как Кукус. Он велел своим людям остановиться, когда его приветствовал коллега-центурион.

– Привет, друг! Я центурион Кукус. Сопровождаю этих уродов в поместье легата Тремелия возле Нолы. А это что, вы тут так развлекаетесь?

Второй центурион подошел к нему, и они пожали друг другу руки.

– Центурион Секст. Это беглецы из Капуи. Мы их вчера поймали, и их приказали распять здесь.

– Из Капуи? – переспросил Кукус. – Но это же далеко отсюда!

– Их там целая банда сбежала, и они теперь засели на Везувии, вон там, – Секст указал на гору с плоской вершиной. – Меня послали вместе с претором Клодием Глабром вымести их оттуда и уничтожить.

Распятый стонал от боли, и это, кажется, раздражало Секста. Он ткнул пальцем в легионера с молотком:

– Вбей ему еще один в ногу, раз он так разорался.

Садизм явно был неотъемлемой чертой всех центурионов. Легионер сунул руку в сумку и достал длинный гвоздь с похожей на гриб головкой, приставил его к окровавленной ноге жертвы и сильно ударил по нему молотком. Раздался душераздирающий вопль, и железный стержень, проткнув ногу, вонзился в дерево. Человек все кричал и кричал, а улыбающийся легионер продолжал колотить по головке гвоздя, и тот все глубже уходил в плоть казнимого, пока его шляпка не впечаталась в кровавую массу. Жертва забилась в конвульсиях, казнимого мотало из стороны в сторону, а это лишь усиливало боль в его проткнутых гвоздями руках и ногах. По кресту стекала кровь. Меня мутило, но я, скованный ужасом, все глядел на это зрелище. А Секст уже повернулся ко второму беглецу, которого прижимали к земле.

– Сперва заткните ему пасть, у меня голова трещит от этих воплей. Ты где встанешь лагерем на ночь, Кукус?

– Где-нибудь возле дороги, наверное.

– А почему бы тебе не расположиться рядом с нами? У нас там шесть когорт, у самой вершины, и найдется достаточно вина и еды для твоих ребят. Гарнизон Рима кормят хорошо, могу тебя уверить.

– Шесть когорт из римского гарнизона? – Кукус был явно удивлен. – И они гоняются за какими-то беглецами?

– Это не простые беглецы, – легионеры тем временем начали прибивать к кресту второго пойманного, и его крики были хорошо слышны, несмотря на кляп во рту. – Эти скоты – гладиаторы, они умеют сражаться. Они уже перебили в Капуе стражу, которую направили на их усмирение, да еще несколько обычных граждан, которым не повезло оказаться у них на пути.

Новую жертву с помощью веревок подняли и вознесли на место рядом с его несчастным товарищем, крест провалился в яму, выкопанную рядом с обочиной. Так оно и произошло – мы двинулись дальше, а две эти фигуры продолжали плясать свой жуткий танец смерти под безжалостным итальянским солнцем. Распятие изобрели на Востоке, поэтому мы, парфяне, видели подобную казнь и раньше и сейчас были не сильно встревожены тем, что снова встретились с ней лицом к лицу. Несомненно, каждому из нас – по крайней мере, мне уж точно – пришла в голову мысль, что вскоре мы будем обречены на то же самое. Через час ходьбы мы добрались до перекрестка с грунтовой дорогой, что вела влево, в сторону огромной горы, которая доминировала над всеми окрестностями. Мы двинулись по этой дороге и прошли еще две мили или около того. Солнце теперь светило прямо на нас, заставляя сильно потеть. Мы сбились с шага, замедлили темп ходьбы, но охранники больше не подталкивали нас кулаками или древками копий, чтобы ускорить движение. И они, и Кукус, кажется, пришли в хорошее настроение, и когда мы преодолели невысокий холм, я понял отчего.

Перед нами открылся римский лагерь, состоящий из множества рядов аккуратно поставленных палаток. Лагерь, расположенный рядом с дорогой, был устроен с удивительной точностью. В нем, должно быть, находилось несколько сотен палаток, некоторые маленькие, другие большие и изукрашенные, и занимал он десятки югеров[468]. Весь лагерь был окружен свеженасыпанным земляным валом высотой в рост человека и рвом за его внешней стороной, откуда и доставили насыпанную землю. Вдоль вала, поставив красные щиты на землю, стояли часовые на расстоянии десяти шагов друг от друга и наблюдали за окрестностями лагеря. Выемка в вале означала, что там располагался вход, который охраняло еще несколько легионеров. Это казалось весьма впечатляющим зрелищем, и если бы я был в более приличном состоянии, то восхитился бы им еще больше. А сейчас мне больше всего хотелось просто рухнуть на землю и заснуть.

Нас довели до вала лагеря и заставили сесть на землю рядом с ним – никто явно не желал впускать нас внутрь. Поговорив с Секстом и посмеявшись, Кукус подошел к нам. Тут не было тени, чтоб укрыться, и нам не дали ни еды, ни воды. Во рту пересохло, губы запеклись. Как обычно, центурион выбрал именно меня – ткнул мне тростью под челюсть и заставил подняться на ноги.

– Вот это, мой милый мальчик, – сказал он, указывая на лагерь, – и есть мощь Рима. Когда твоя мамаша ощенилась тобой в грязной и вонючей лачуге, легионы Рима уже завоевывали всех ублюдочных варваров вроде тебя. А теперь, сын шлюхи, ты всю оставшуюся жизнь будешь служить Риму. И ты, и твои приятели. Нынче я здорово напьюсь со своими товарищами из римского гарнизона, а завтра доставлю ваше вонючее стадо к новому хозяину.

Он врезал мне тростью, разбив нос и залив все лицо кровью. От боли меня чуть не вырвало. Колени подогнулись, но прежде чем я свалился на землю, он ухватил меня за волосы и подтащил мое окровавленное лицо поближе к своему.

– Или, может, я тебя завтра приколочу к кресту. Вон там, на валу, чтоб всем было видно. – Он улыбнулся и отпустил меня. Я рухнул у его ног. Он больно пнул меня в спину, повернулся и ушел. Я лежал на боку и чувствовал, как по лицу течет кровь. Я был крайне слаб.

– Попробуй расслабиться и отдохнуть, принц, – посоветовал Гафарн, озабоченно глядя на меня.

– Все в порядке, Гафарн, – ответил я. – Я выживу.

Но он уже явно в это не верил.

Мои люди и остальные пленники сидели или лежали на земле – несчастная, отчаявшаяся толпа жалких людей, закованных в цепи. Я услышал плач и повернул голову в сторону, откуда он доносился: двое охранников тыкали тупыми концами копий в безжизненное тело. И женщина плакала над явно умершим – другом? родственником? мужем? Римлянин отбил цепь от тела и отшвырнул его в сторону – еще один мертвый раб. Из римского лагеря доносились звуки веселья и смех – резкий контраст по сравнению с тем, что происходило здесь. Римляне радовались своей удачной охоте на беглых рабов. Я был совершенно обессилен и, что еще хуже, с утра ничего не ел и не пил. Кровь по лицу больше не текла, кровотечение прекратилось. Это была последняя моя мысль, и я провалился в сон.

Разбудили меня, грубо растолкав, Нергал и Гафарн.

– Проснись, принц!

Когда я пришел в себя, то сразу подметил в его голосе тревогу. Было темно, должно быть, я проспал довольно долго, и руки и ноги здорово отяжелели. Спина болела, но тут сердце вдруг сильно забилось: я услышал знакомые звуки боя – звучные удары металла о металл, крики и стоны людей, ржание испуганных лошадей, почувствовал запах кожи, пота и крови.

– Помогите мне встать, – сказал я, и Нергал с Гафарном подняли меня на ноги.

Мои люди тоже все были на ногах, равно как и прочие пленники, хотя те казались напуганными и некоторые даже завывали в тревоге. Я пытался понять, что происходит. Но в полной темноте это было затруднительно. Одно я понимал: на лагерь совершили нападение; бой, кажется, шел уже на его территории. Несколько палаток горели, бросая красные отсветы на наши лица и окутывая все вокруг какой-то сверхъестественной пеленой. Потом появились первые беглецы, легионеры, они выбегали из лагеря через разрыв в земляном валу. Перепуганные люди, без мечей и кольчуг, они спотыкались и падали, удирая от преследовавшего их ужаса. Один легионер, явно раненный, с трудом добрел до нас. В руке он держал меч.

– Ко мне, легионер! – крикнул я.

– Что ты задумал, принц?! – воскликнул Нергал.

– Как подойдет, врежь ему своими кандалами, сбей на землю.

– Надеюсь, твоя задумка сработает, – сказал Гафарн.

– И я надеюсь, – ответил я.

Легионер, шатаясь и запинаясь, брел ко мне. Он был явно напуган и потерял всякую ориентацию.

– Все в порядке, – говорил я ему. – Иди сюда. Все будет хорошо.

Меч был по-прежнему у него в руке. Он наконец добрел до нас, выпучив глаза от ужаса.

– Они выскочили откуда-то из темноты… У нас не было никаких шансов…

Больше он ничего сказать не успел – Гафарн, Нергал и Бирд бросились на него, ударили в лицо своими цепями и сбили с ног. Я кинулся вперед и выхватил у легионера меч. Он, видимо, потерял сознание, а я вонзил острие меча ему в горло, и вверх брызнул фонтан крови. Мы забрали у него и кинжал, висевший на поясе, и попытались с помощью меча освободиться от цепей. Но концы железных скреп, охватывавших наши запястья и щиколотки, были скованы заклепками, расплющенными на наковальне, значит, и сбить их можно было только долотом и тоже на наковальне. Так что мы по-прежнему оставались в кандалах. К этому моменту шум боя приблизился, легионеров продолжали громить. На валу начали появляться отдельные воины, не легионеры, а какие-то другие, одетые в лохмотья и плащи. Они размахивали топорами, копьями и мечами. Один спрыгнул вниз, достал легионера размашистым ударом топора, которым начисто снес тому голову. Потом мимо нас пронесся другой легионер в горящей одежде, дико размахивая руками – пламя уже пожирало его плоть. Ночь была полна ужаса, отчего мы все замерли на месте. Ко мне подбежал некто – лицо у него казалось черным от сажи и копоти, глаза дико вращались. В руке он держал огромный меч, с которым отлично управлялся. Он остановился, увидев наши цепи.

– Не бойтесь, братья! Мы скоро за вами придем!

И бросился обратно – бить римлян. Звуки боя, начавшегося в дальнем от нас конце лагеря, пончалу далекие и приглушенные, теперь слышались гораздо ближе и громче – атакующие приблизились к входу в лагерь, где мы располагались. Отдельные воины, размахивая оружием, с которым легко и весьма умело обращались, продолжали сражаться. Каждый из них, по-видимому, являлся опытным бойцом, особенно в ближнем бою. Мы уже дико орали, помогая им своими криками, и разражались восторженными воплями всякий раз, когда череп очередного римлянина разваливался надвое или ему распарывали живот. Было ощущение, что сами боги сошли на землю и теперь осуществляли свою месть. И тут я увидел его, Кукуса, моего мучителя. Он был без шлема, в одной тунике и сандалиях, и в полном замешательстве бежал по лагерю. То ли был пьян, то ли ранен, понять было невозможно.

– Центурион Кукус! – крикнул я. Он обернулся и посмотрел в мою сторону, не понимая, кто его позвал. – Центурион Кукус, ты, гнусный кусок дерьма! – Теперь он, несомненно, понял, кто это крикнул. Глаза у него сузились, превратились в щелочки, и взгляд уперся в меня.

– Ну, в чем дело, римская скотина, испугался раба, оставшись без своих охранников?!

Он сплюнул и направился ко мне, и я заметил, что у него в руке меч.

– Ага, значит, ты говоришь на нашем языке, мой мальчик-красавчик! Ну, я все равно собирался тебя прикончить, так что могу проделать это сейчас, а не завтра.

– Ты изъясняешься на языке сточных канав, где родился сам и прочие, тебе подобные, – я продолжал осыпать его оскорблениями. Сейчас я чувствовал себя так, словно стал десяти футов ростом. Сошел с ума? Вполне возможно.

А он словно бы и не замечал продолжавшейся вокруг резни, хотя лично я чувствовал ее, правда, лишь отчасти. Сейчас дело было только в нем и во мне. Подобно всем прочим хамам и бандитам, он был абсолютно уверен в своем превосходстве и, так же как и они, всегда был готов доказать это, сразиться на равных с любым, бросившим ему вызов. На равных? В его глазах я был побежденным, забитым, сломленным рабом, к тому же в цепях, и он верил, что не может проиграть. Для него невозможна была сама мысль, что римлянин, хозяин чуть ли не всего мира, может оказаться унижен каким-то рабом.

Он приблизился ко мне, поднимая меч над головой. Точно, он хотел нанести рубящий удар и раскроить мне череп пополам. Один удар – и мне конец. Но в своей ярости и самоуверенности он не заметил, что у меня тоже есть меч, короткий римский меч, такой же, как у него, и я держу его в правой руке, плотно прижимая к бедру. И прежде чем центурион успел нанести удар, я сделал выпад, вложив в него все оставшиеся у меня силы, и ткнул его мечом, который держал обеими руками, поскольку они были скованы одна с другой.

На лице Кукуса появилось странное выражение, когда меч без особых усилий вонзился ему в живот по самую рукоять – не боль, но скорее удивление и досада. Я еще секунду ожидал, что он все-таки нанесет свой рубящий удар мне по голове, но тут он тяжко вздохнул, потом закашлялся. Попытался что-то сказать, открыл рот, но оттуда не донеслось ни звука. Те, кто стоял позади меня, молчали. Кукус опустил взгляд на мои руки, сжимавшие рукоять меча и теперь залитые кровью, хлещущей у него из живота. Я выдернул клинок из его тела, а он все еще стоял, хотя рука уже выпустила меч и безвольно упала вдоль тела. Я почувствовал, как у меня громко стучит сердце, и глубоко вздохнул. Потом вскрикнул и нанес горизонтальный секущий удар по ногам, распоров ему левое бедро. Он свалился на землю. И я налетел на него, без конца тыкая мечом то в голову, то в тело, срубая с него куски плоти, с лица, с шеи, с плеч. Он уже был мертв, но это не имело значения. Мне хотелось изрубить его на мелкие кусочки, стереть память о нем с этого света. И, нанося удары, я кричал:

– Я – принц Пакор, сын царя Хатры Вараза, князь Парфии, наследник династии Аршакидов Парфянских! Мы – владыки и господа Востока, завоеватели степей и повелители коней! А ты – римское дерьмо, ты недостоин даже лизать мне сапоги! Мерзкий червяк, да я перебью тысячи таких, прежде чем отмыться от вашей крови и вернуться в свою землю! Мы парфяне, римлянин, и никогда никакая римская армия нас не завоюет! Хатра будет стоять тысячу лет, даже больше, и мы еще увидим, как Рим падет и превратится в пыль!

Я яростно размахивал мечом, видя только лежащую передо мною кровавую массу. Но я слышал и голос Нергала, хотя он доносился словно издалека.

– Принц, принц, – взывал он.

Я перестал рубить и колоть, весь забрызгавшись кровью, хотя и не своей собственной. Я повернулся и поглядел на Нергала.

– Что?

Но Нергал и Гафарн смотрели куда-то мимо меня, и остальные мои люди тоже. Я повернулся и увидел, на что они глядят. Перед нами свободным полукругом стояла группа воинов, и все они смотрели на меня. Я поднялся на ноги и встал перед ними, сжимая в руке меч. К этой группе подходили еще воины, одни вооруженные мечами, другие копьями и топорами. Некоторые держали факелы, освещавшие все вокруг. Я вдруг понял, что не слышу звуков боя. Битва – если это была битва – закончилась. В ночи иногда раздавался вскрик или стон, но он тут же замолкал – раненого добивали, избавляя от мучений. Часть лагеря все еще горела, создавая для стоящей перед нами группы красноватый фон. Мое внимание привлек один человек, стоявший посередине группы в нескольких шагах впереди своих товарищей. Высокий, с непокрытой головой и с выражением непоколебимой решимости на лице. Его глаза были прикованы ко мне. У него были тонкие черты лица, мощная челюсть и широкие плечи, прикрытые кольчужной рубахой. Руки были мощные, мускулистые, и короткий римский меч выглядел в этих руках маленьким, как игрушка. Туника доходила ему почти до колен, ноги прикрыты серебряными наголенниками. Я чувствовал, что он меня изучает, словно взвешивая и прикидывая дальнейшие свои действия. Волосы у него были острижены коротко, как у всех римлян. Но разве он римлянин? Его темные глаза впивались в меня пристальным взглядом, он смотрел, как кобра смотрит на кролика, прежде чем сделать бросок. Я оглянулся налево и направо и увидел, что остальные тоже смотрят на него, дожидаясь приказов. Они являли собой устрашающее зрелище с окровавленным оружием в руках и с кровожадным выражением на лицах. Но предводитель полностью их контролировал. Как? Он ведь еще ни слова не произнес. Силой своей воли, понял я, той самой силой воли, которую и я ощущал, когда он словно заглядывал мне прямо в душу.

Сердце по-прежнему сильно колотилось у меня в груди. Молчание становилось мучительным. Я решил нарушить его, пусть даже это будет стоить мне жизни. Я посмотрел в глаза их предводителю, этому страшному, словно вырубленному из камня человеку, что стоял передо мной.

– Кто ты? И чего тебе надо?

Он сделал несколько шагов вперед, пока не оказался прямо передо мною. Его пронизывающий взгляд на секунду перестал сверлить меня. Он глянул на меч, который я держал в руке, после чего снова уставился на меня своим стальным взглядом.

– Меня зовут Спартак.

И тут я потерял сознание.

Глава 5

Пять дней я провалялся в римской палатке, изготовленной из промасленной телячьей кожи. В ней довольно приятно пахло, а койка, на которой я лежал, была низкой и имела матрас, хорошо набитый сеном. Мне нравился этот запах сухой травы, он напоминал о конюшне, и мои мысли невольно обратились к дому. Первые четыре дня я провел то уплывая в бессознательное состояние, то снова приходя в себя. На пятый день меня посетил врач – или, по крайней мере, человек, которого я принял за врача, – и занялся моими ранами. Он уверил меня, что рана на носу лишь поверхностная и быстро заживет, не оставив шрама, да и сам нос не будет деформирован. Должен признаться, что чувство тщеславия оказалось вполне удовлетворено этими его уверениями.

– Но не могу сказать того же самого по поводу твоей спины, – заявил он, изучая следы хлыста. Голос у него был довольно высокий, и он казался обеспокоенным. – Я дал твоему рабу… нет, другу, кое-какие мази, которыми он должен тебя натирать каждые четыре часа. Раны заживут, но у тебя на спине навсегда останутся шрамы. Ну, если это все, тогда я тебя оставляю. До свидания.

Он явно спешил удалиться.

– Спасибо, – сказал я. – Я твой должник.

Врач прокашлялся.

– Все долги уже оплачены. До свидания.

И он ушел. А в палатку вошел Гафарн, откинув клапан, чтобы проветрить ее. Он нес поднос, уставленный пузырьками.

– Лекарства, мой принц. Для твоих ран. Это все, должно быть, стоит кучу денег. Какие деньги здесь ходят?

– У меня нет никаких денег.

– Я знаю, – сказал он, ставя поднос на небольшой столик возле моей постели. – И у него тоже их нет, но тот мощный человек дал ему золота, – Гафарн присел на маленький стул по другую сторону столика и вытянул ноги. – У меня там варится каша, через несколько минут будет готова. Надо снова набираться сил. А теперь, – и он взял с подноса один из пузырьков и вынул из него пробку, – вот это. Вроде как нужно втирать тебе в спину каждые четыре часа. Пахнет хорошо.

Гафарн начал натирать меня мазью. Она и впрямь сладко пахла, а спине от нее сразу стало прохладно.

– Кто этот большой и мощный человек? – спросил я. – Ну, знаешь, их предводитель. Как его зовут?

– Спартак. А почему ты называешь его большим человеком?

– Ну, он ведь больше тебя, а кроме того, кажется, он – глава этих людей.

– Рабов. По крайней мере, большинство из них – рабы.

– Что?! – по какой-то непонятной причине я оказался поражен и возмущен.

– Ничего особенного. Рабы и рабы. Тебя самого много лет обслуживали рабы, да и сам ты некоторое время был рабом. – Я попытался встать, но он заставил меня лечь обратно: – Лежи спокойно. Вообще-то они гладиаторы.

– Гладиаторы?

– Ага, – и он начал смазывать мои плечи. – Они сражаются друг с другом до смерти на цирковых аренах.

– Я знаю, кто такие гладиаторы.

– Конечно, знаешь, – сказал он. – Как бы там ни было, они, на наше счастье, убежали из своей школы и засели здесь.

Мне пока было трудно долго бодрствовать, так что, съев миску каши, я снова заснул. В течение последующих дней я потихоньку набирался сил. Сбрил бороду, а Гафарн принес мне одежду – легкие коричневые штаны, красную полотняную тунику и кожаные сапоги.

– Одежки все римские, – сообщил он, когда я застегнул на поясе пряжку отличного кожаного ремня. – И еще я подумал, что тебе захочется взять себе вот это, – он протянул мне кинжал в великолепных серебряных ножнах. Он показался мне знакомым, но я никак не мог вспомнить, где его видел.

– Он принадлежал тому ублюдку-центуриону, который над тобой измывался.

– Кукусу! – невольно выпалил я. Я вытащил кинжал из ножен. Бронзовая рукоятка и стальной клинок оказались высшего качества. – Да, я сохраню его, – сказал я, с силой вбил кинжал в ножны и повесил себе на пояс.

Я вышел из палатки, и меня приветствовали мои люди, которые разразились радостными криками и собрались группой вокруг меня. Мне было радостно снова их видеть, и, сказать по правде, я не мог сдержать слез. Они уже сбросили свои цепи, вымылись и немного отъелись. Но выглядели они довольно странно – в римской солдатской одежде, так что их можно было бы принять за римлян, если бы не длинные волосы. Я обнял каждого, после чего огляделся по сторонам и удивился – я не узнавал окрестности. Бросив взгляд вдаль, за спины моих людей, я обнаружил, что мы находимся в широкой каменистой котловине с гладкими стенами, земля под ногами заросла густой травой, камни засыпаны листвой, хотя я не мог определить, что это за листья. Я заметил также, что в каменной стене был всего один проход, V-образный провал, сквозь который проходило множество людей.

– Это место называется гора Везувий, принц, – объяснил Нергал, предвосхитив мой вопрос.

– Везувий?

– Это та гора, которую мы видели, когда шли по дороге, перед тем как нас освободили.

– После того как ты потерял сознание, гладиаторы забрали все из римского лагеря и перенесли сюда, – сказал Гафарн. – Они освободили нас от цепей и позвали с собой. Они говорят, здесь более безопасно. И мы перенесли сюда тебя и других наших, которые слишком слабы, чтобы ходить. А я уже выучил несколько латинских слов.

В эту минуту к нам подошел какой-то гладиатор. Он был в одежде римского легионера, но без шлема и вооружен лишь копьем и щитом. Он несколько секунд пристально смотрел на меня, видимо изучая. Руки у него были обнажены, и я мог рассмотреть, что обе они покрыты шрамами. Он заметил, что я их разглядываю.

– Память о боях на арене, – у него оказался странный акцент и утробный, грубый голос. – Спартак хочет тебя видеть. Ступай за мной.

Не дожидаясь ответа, он повернулся и пошел прочь. Нергал пожал плечами. Я кивнул ему и Гафарну и последовал за гладиатором. Я догнал его, и мы пошли рядом, а он по-прежнему смотрел только вперед. У него явно не было желания что-то мне говорить, да и мне было неинтересно заводить с ним разговоры. Вокруг стояло множество палаток вроде той, в которой я приходил в себя. Я отметил, что все они стояли ровными рядами. Справа я заметил несколько групп людей, выполнявших военные маневры и упражнения; несколько воинов выкрикивали команды, обучая новобранцев. Я хотел задержаться, внимательнее присмотреться к ним, но мой проводник шел быстро, минуя загоны, полные свиней и коз, кузни с горящими в горнах огнями, рядом с которыми мощные мужчины в кожаных фартуках ковали раскаленные докрасна бруски железа, а также стойла, где конюхи обихаживали лошадей. В конце концов мы подошли к палатке, что казалась больше остальных и размещалась, насколько я мог судить, в центре лагеря. Она была выше человеческого роста, и оба клапана были свернуты, так что было видно всю ее внутренность, широкую и прямоугольную. Вход охраняли двое воинов, одетые как римские легионеры, и каждый держал щит и копье. Мой провожатый сделал мне знак войти, а сам ушел. Я вошел внутрь палатки, крышу которой поддерживали три толстых шеста, поставленные в одну линию посредине. Я узнал человека, сидевшего в центре. Спартак. На нем была простая кольчуга, надетая поверх красной туники. Его взгляд был таким же, каким я его запомнил, – пронзительным, настороженным. Человек он явно был умный, не склонный к поспешным решениям, вдумчивый и расчетливый. На мой взгляд, ему было около тридцати, может, чуть больше. Он протянул правую руку и пригласил меня присесть на кожаный стул по другую от него сторону стола. Я сел и вытянул ноги. Все тело по-прежнему ныло и болело, и я был рад хоть немного расслабиться. Потом посмотрел на двух мужчин, сидевших по бокам от Спартака. Справа сидел мужчина с длинным лицом, карими глазами и огромной гривой каштановых волос, подстриженных довольно коротко – они не доходили ему до шеи. Борода его была аккуратно расчесана и ухожена, и он внимательно смотрел на меня. На нем была простая белая туника, а руки он сложил на груди. Я решил, что ему около двадцати пяти лет. Тот, что сидел слева от Спартака, казался похож на медведя, огромный, грубый, примерно того же возраста, с копной длинных и нечесаных рыжих волос на голове. По бокам волосы были заплетены в две толстые косицы, концы которых опускались ему на мощную грудь. Бороды у него не было, но имелись длинные и густые усы, кончики которых он тоже заплел. Голова у него казалась огромной, массивной, такими же выглядели и руки; они были обнажены и торчали в обе стороны из вырезов зеленой туники. На шее он носил толстое серебряное ожерелье, а на запястьях серебряные браслеты поменьше. Его синие глаза смотрели на меня с презрением, и он, несомненно, оценивал меня, как оценивают противника на арене цирка.

Спартак заговорил первым:

– Добро пожаловать, Пакор. Рад видеть, что ты снова на ногах.

– Спасибо, – ответил я. – И спасибо за то, что вы освободили от цепей меня и моих людей.

– Твой слуга хорошо говорит на латыни, – продолжал Спартак, – и он немного рассказал мне о том, как вы попали в Италию. Однако, может быть, ты расскажешь нам об этом подробнее?

– Если смогу, мой господин.

– Ха-ха, да никакой он не господин! – заявил огромный мужчина столь же мощным голосом, как его телосложение. Он сильно хлопнул Спартака по плечу. – Он убийца, которого римляне натренировали, чтоб он их развлекал по особым случаям. Он фракиец, а это по природе вещей на ступень ниже, чем галл, но… – тут он наклонился вперед и улыбнулся другому мужчине, тому, что с длинным лицом. – Но на порядок выше, чем германец. Верно, Каст?

– Да, я совсем забыл, – сказал Спартак, не обращая внимания на то, что его перебили. – Я же должен представить вас друг другу. – Он повернулся к гиганту. – Это Крикс, забияка и скандалист из Галлии. Римляне спасли его от грустной участи свинаря, но познакомили с искусством убивать людей мечом. Когда-нибудь, в один прекрасный день, он, возможно, станет мастером этого дела. – Крикс притворно печально вздохнул. Спартак обернулся ко второму: – А это Каст. Римляне захватили его в родной деревушке, когда он спал, страдая от похмелья.

– Скоты эти римляне! Мы ж с ними договор подписали, что они не будут переходить за реку, на нашу землю! – На лице Каста было написано искреннее возмущение. – Мы такой народ, мы уважаем договоры, а римляне договор нарушили!

– Нет, вы только представьте себе! – снова насмешливо воскликнул Крикс.

– Так что с вами случилось, Пакор? – спросил Спартак.

Я рассказал ему, как мы напали на Каппадокию, как погиб Бозан и как нас захватили в плен. Я рассказал ему о Хатре и о Парфянской империи, о том, как мой отец совершил еще один налет на Сирию. Должен признаться, я немного нервничал, не представляя себе, какие у них намерения в отношении меня, и не очень хотел сообщать им все о себе. Спартак смотрел на стол и временами кивал, пока я излагал свою историю. Потом вдруг резко поднял голову:

– А кто твой отец?

– Его зовут Вараз.

Спартак наклонился вперед и уставился на меня своим ястребиным взглядом.

– Так это, значит, царь Вараз, не так ли, принц Пакор?

– Царский сын, надо же! – фыркнул Крикс. – За него можно взять хороший выкуп!

– Много золота, на которое можно будет закупить оружие для нашего войска, – задумчиво добавил Каст.

Я разозлился и возмутился. Получается, я избежал участи узника, но лишь для того, чтоб очутиться среди головорезов! Наклонился над столом и постарался принять убедительный вид, глядя прямо в глаза Спартаку.

– Я не позволю, чтобы со мной обращались, как с животным! Вы сочли возможным освободить меня от цепей. Должен вас уверить, что вам не удастся снова меня ими сковать. Я, конечно, всего один, но готов сразиться с каждым из вас. Дайте мне меч, и я покажу вам, как бьются парфяне!

Как мне казалось, это была достойная и смелая речь, хотя в моем ослабленном состоянии я недолго продержался бы, сражаясь с любым из них, не говоря уж о том, чтобы со всеми тремя. Но я, по крайней мере, рассчитывал на быструю смерть. Спартак взглянул сперва на Крикса, потом на Каста. Спартак и Каст рассмеялись. Крикс сидел с каменным лицом.

– Нам не нужны избалованные царские ублюдки, которые сами владеют рабами и заставляют их подтирать себе задницу.

– Нам нужны любые хорошие воины, любые, каких мы можем приобрести, – заметил Спартак.

– Не так уж он хорош, если римляне взяли его в плен, – возразил Крикс.

– Но они и тебя взяли в плен, не так ли? – сказал я. – И что после этого можно о тебе сказать?

Вскочив на ноги, Крикс яростно уставился на меня.

– Так почему бы нам не поглядеть, кто из нас лучше?! Прямо здесь и сейчас!

– Сядь, Крикс, – резким и суровым тоном сказал Спартак.

Крикс сел, как ему было велено, продолжая при этом сверлить меня ненавидящим взглядом.

– Мы хотим, чтобы ты со своими людьми присоединился к нам, Пакор.

– Не все мы этого хотим, – буркнул Крикс.

– Присоединиться к вам? – я несколько опешил. По моему мнению, они едва ли подходили под определение дисциплинированного войска.

– Мы не собираемся на вас давить, – сказал Спартак. – Но это может оказаться самым лучшим для вас способом вернуться домой. Вы ведь, в конце концов, в Италии, далеко от Парфии. Присоединяйтесь к нам, и, вероятно, вы очень скоро увидитесь со своими семьями.

– А за что вы сражаетесь? – спросил я.

Спартак улыбнулся:

– Да за то, что тебе досталось как должное, даром, – за свободу. За свободу жить без цепей и жестокости. Той самой жестокости, что ты испытал на себе, пусть и недолго. Разве я не свободный человек, заслуживающей жизни, свободной от кнута и раскаленного клейма?!

Твои люди идут за тобой, потому что преданы тебе или потому что они тебя боятся? Ты позволишь им самим решать свою судьбу или же станешь для них тираном? Ты полагаешь, что мы настолько низко пали, потому что были рабами? Я вижу это по твоим глазам. Но ведь и у рабов имеются свои мысли, мечты, страхи и способность любить, не так ли? Немногие из нас родились в рабстве, Пакор, и тем не менее Рим счел удобным обречь нас на рабскую жизнь. Ты убивал римлян, защищая свой дом; отчего же ты нам отказываешь в таком же праве?

Наш план такой: собраться и организоваться здесь, около Везувия, а затем двигаться на север, к Альпам. А там мы пересечем горы и разойдемся по домам. Не сомневаюсь, что римляне попытаются нас остановить, но мы, если нужно, будем пробиваться с боем. Все, что нам нужно, это уйти из Италии и никогда в жизни не встречаться ни с одним римлянином.

– Мой народ жил в мире, пока римляне не устроили резню у нас в селении и не обратили уцелевших в рабов, – добавил Каст. В его голосе явственно звучала боль.

– Я как сейчас вижу тела своих друзей, пронзенных римскими копьями, – резко бросил Крикс.

– Каким бы ни было твое решение, мы отнесемся к нему с полным уважением, – продолжал Спартак. – Не решай с ходу. Обдумай все, обсуди со своими людьми.

На этом разговор закончился. Я кивнул, поднялся со стула и направился к выходу.

– И еще одно, – сказал Спартак. – Твой раб.

– Гафарн?

– Да. Он тоже теперь свободен. Он больше не твой раб. Он может следовать за тобой по своему желанию, но у тебя больше нет над ним власти. В нашем лагере рабов нет.

Я никогда не думал о Гафарне как о рабе, хотя, конечно, он был рабом. Слишком долго мы с ним являлись товарищами, так что я считал его… Кем? Другом? Нет, не думаю. Просто я никогда об этом не задумывался, считал, что мы всегда будем вместе.

– Хорошо, мой господин, – ответил я.

– Да, и еще одно, Пакор, – сказал Спартак.

– Да, господин?

– Не надо называть меня господином.

Когда я вернулся, то собрал своих людей и усадил их кружком. Солнце, преодолев полдень, клонилось к западу, чтобы вскоре скрыться за Везувием. Я объяснил всем предложение, которое сделал мне предводитель восставших рабов. Все они, как и я сам, желали вернуться домой, но перед нами стояли значительные трудности. В Италию нас доставили кораблем, и сейчас мы находились на юге страны. Казалось, невозможно вернуться домой тем же способом: корабля у нас не было. Это означало, что нам придется идти наземными путями, через территории, занятые врагом. Из того немногого, что я помнил из географических карт, которые считал достаточно точными, вытекало, что Италия – это длинный полуостров, вытянутый с севера на юг, а мы находимся на юге. Все внимательно меня слушали, пока я рассказывал, что войско рабов намерено идти на север к каким-то горам, именуемым Альпами, после чего разойтись по родным местам. Я сообщил им, что все могут сами принять решение о дальнейшем образе действий, поскольку я им больше не господин и не командир, но такой же человек, как они сами, стремящийся поскорее вернуться в Хатру. Я посмотрел на Бирда, который не был одним из нас и давно лишился и дома, и семьи. Что решит он? Большинство было того же возраста, что и я, вот только я не знал, есть ли у них жены и дети. По правде говоря, чем больше я об этом думал, тем больше понимал, что никогда ничего толком не знал о людях, которых вел в бой. Это были просто воины, всадники с копьями и луками, которые подчинялись моим приказам, которые иной раз гибли, выполняя эти приказы. А здесь, в этом вулканическом кратере, в чужой, враждебной стране, они вдруг стали не просто безликими человеками. Это были мои соотечественники, парфяне, товарищи по оружию. Может быть, следовало даже считать их своей семьей.

После этого мы разошлись и занялись своими делами. Каждый, разумеется, должен был сам принять решение о своей дальнейшей судьбе, но нам следовало соблюдать определенную дисциплину и постараться лучше устроить свою жизнь в этом лагере. Требовалось выкопать уборные, доставлять воду из ближайших источников, готовить еду. Я все еще был слаб, поэтому, приказав Нергалу готовить людей к завтрашнему длинному марш-броску, я лег в постель. Гафарн снова втер мне в спину лечебную мазь. Спина быстро заживала, по крайней мере, он мне так сказал.

– Ты теперь свободен, Гафарн, – сообщил я ему как бы между делом.

– Свободен, принц?

– Вождь рабов, Спартак, сказал мне, что ты свободен.

– Очень мило с его стороны, – равнодушно ответил Гафарн. – И что это должно означать?

– Это означает, что ты можешь делать, что тебе хочется, идти туда, куда хочешь, и вообще следовать собственным желаниям.

Гафарн заткнул пузырек с мазью и аккуратно поставил его на деревянный поднос, стоявший на столике возле моей постели.

– Мы ведь в Италии, не так ли?

– Да, – ответил я.

– И у нас нет ни золота, ни лошадей.

– Верно.

– И римляне пошлют еще войска, чтоб либо перебить нас, либо снова закабалить.

– Весьма вероятно, как мне представляется.

– Значит, суммируя все, я свободен, – сказал он, – но нахожусь во вражеской стране, не имею ни золота, ни коня и лишь слабую надежду когда-нибудь снова увидеть Хатру.

Я ничего не ответил. Он вздохнул.

– В следующий раз, когда увижу Спартака, я лично поблагодарю его за ту великую честь, которую он мне оказал. У меня едва хватает сил, чтобы сдержать свою радость и воодушевление! Спокойной ночи, принц.

И он вышел.

Два дня спустя Спартак верхом на коне объявился возле наших палаток, ведя с собой еще одну лошадь. Он был в кольчужной рубахе поверх обычной туники, щит висел у него за спиной. Мы только что закончили завтракать, и я собирался вести своих людей в очередной марш-поход. Хотя у нас не было ни оружия, ни доспехов, мы все равно занимались боевой подготовкой и по утрам, и после обеда, чтобы набраться сил и развеять скуку. Еще я отправил несколько своих людей на конюшни, чтобы помочь обихаживать лошадей. Нашу помощь с радостью приняли, поскольку парфяне гораздо более искусны в уходе за конями и в их разведении, чем любой другой народ.

– Та в состоянии ехать верхом, Пакор?

Я был очень рад этому предложению. Прошло уже немало недель с тех пор, как я последний раз сидел в седле, и не мог упустить шанс снова сесть верхом.

– Вполне в состоянии, мой господин, – ответил я.

Спартак потянул за повод заводного коня и заставил его подойти поближе. Это оказалась отличная гнедая кобыла арабских кровей с красиво выгнутой длинной шеей и высоко поставленным роскошным хвостом, которым она отгоняла мух. Я взял повод и погладил ее по голове. Глаза у нее были яркие, а шерсть лоснилась на утреннем солнце.

– Мои работники в конюшнях благодарны тебе и твоим людям за помощь с лошадьми.

– Благодарности вовсе не нужны, – ответил я, гладя кобылу по шее. – Мы любим лошадей, нам нравится возиться с ними.

Я взялся за луку седла и вскочил кобыле на спину. И почувствовал, как всего меня волной охватило чувство радости и восторга, как только я почувствовал под собой лошадь. Странно, но мне даже пришлось подавить слезы – я ведь уже потерял всякую надежду когда-нибудь снова сесть в седло.

– Ну, поскакали? – спросил Спартак, давая шенкеля своему коню. И мы рысью двинулись вперед. Пока мы ехали через весь лагерь к огромному стенному провалу, служившему входом и выходом, я успел убедиться, что размеры лагеря увеличились. Здесь появились дюжины новых коричневых палаток и других самодельных навесов, сработанных из полотна на деревянных стояках. Я отметил, что мы ехали через лагерь по некоему подобию главной сквозной дороги, от которой вправо и влево отходили более узкие дорожки, ведущие к дальним палаткам. Все это напоминало планировку города.

– Твой лагерь хорошо организован, мой господин.

– Устроен в точности как римские лагеря во время очередной военной кампании.

– Ты это позаимствовал в римском войске, господин?

– Я был в римском войске.

Я удивленно посмотрел на него. Он увидел это выражение у меня на лице и рассмеялся.

– Все верно, Пакор. Я служил во вспомогательных войсках, приставленных к одному из легионов. Пять лет там прослужил, таская на себе щит и копье по германским землям и другим местам.

– Тебя призвали? Мобилизовали?

– Вроде того. Я был молод – восемнадцати лет, – и после того, как римляне завоевали мою родину, их вербовщики пришли к нам в поисках людей, готовых служить в их войске. Я умел ездить верхом, орудовать мечом и копьем, вот и решил: а почему бы и нет? Фракия, страна, откуда я родом, бедна, и я мог бы провести остаток жизни, приглядывая за козами и влача жалкое существование. Мысль о военных трофеях и славе казалась очень привлекательной. Моя мать умерла, рожая меня, а отец умер от чумы, когда я был мальчишкой. Родственников никаких у меня не осталось. Вот я и решился.

Поначалу, должен признаться, это стало для меня большим приключением. Пища была приемлемая, платили регулярно, и вскоре я научился здорово владеть мечом.

– И что же в итоге привело тебя сюда? – спросил я. Мы уже проехали весь лагерь и достигли склона, поднимавшегося к провалу в стене кратера, через который проходили значительные потоки людей. Большинство, судя по виду, являлись бедными батраками с полей. Мы рысью поднялись по склону и выбрались из огромной каменной чаши кратера.

– Рим суровый хозяин. Вскоре я обнаружил, что трофеев как-то маловато, если все время сидеть в деревянной крепости возле какой-нибудь германской речушки. И мне стало скучно. Вступая во вспомогательные войска, подписываешь контракт на двадцать пять лет службы и на треть жалованья обычного легионера, вот я и решил смыться, я и еще несколько ребят. Мы зарабатывали себе на хлеб чем-то вроде разбоя, жили в лесах и грабили проезжающих, иногда нанимались на военную службу племенным вождям. Но римляне никогда ничего не забывают и ничего не прощают, так что это был лишь вопрос времени, когда нас поймают. Мы были глупы, понимаешь? Нам следовало все время менять место пребывания, а мы торчали в одном и том же месте, и они в конце концов заманили нас в ловушку и схватили.

– А почему они тебя не убили?

– Ну, нескольких они распяли на крестах в качестве назидания другим, но римляне – люди практичные. Мы еще могли им пригодиться, а поскольку хорошо владели оружием, нас продали в гладиаторы. Вот так я и оказался в здешних местах.

У меня были к нему еще вопросы, но я решил, что это может подождать. Теперь мы оказались на заросшем травой склоне горы, откуда открывался вид на много миль вокруг. В отдалении, за широкой равниной, которая начиналась от склонов горы слева и справа от нас, виднелось море. Склон, по которому мы ехали, казался настоящим океаном пышных трав, но вдали можно было разглядеть обширные возделанные поля. Небо было безоблачным. Мы продолжали спускаться по склону. Нам то и дело встречались группы людей, направляющихся к лагерю. По сути, насколько я видел, вся округа была заполнена черными точками и фигурами, спешащими к кратеру. В этот момент к нам галопом подскакали двое всадников и остановились рядом. Одного я узнал – Каст, германец с длинным лицом и аккуратно подстриженной бородой. На нем была кольчужная рубаха, и он, так же как и его товарищ, держал щит и копье. Каст кивком поздоровался со мною.

– Хороший день сегодня, Спартак! Еще больше новичков прибыло, сотнями идут! Мои разведчики говорят, что большая часть поместий вокруг Нолы покинута.

– Хорошо, – ответил Спартак. Он бросил взгляд в мою сторону, потом перевел его обратно на Каста. – Они все еще там?

Каст кивнул.

– Отлично. Тогда мы поедем и поглядим на них.

– Только вдвоем? – спросил Каст. – Там могут быть римские патрули.

– Сомневаюсь. Никаких сообщений об их появлении не было с тех пор, как мы разбили им нос. Некоторые успели убежать, но они, видимо, рванули к Неаполю. Но если мы кого-то заметим, то тут же вернемся на Везувий.

– Но даже если так… – запротестовал было Каст.

– Мы обгоним любых римлян, Каст. Не так ли, Пакор?

– Если ты прикажешь, господин, – ответил я.

После этого он послал своего коня вперед, и я помчался следом. Мы легким галопом двинулись по широкому травяному простору, пока не достигли дороги, по которой проехали еще с милю или около того. Местность понемногу становилась более обжитой, с полями и оливковыми рощами справа и слева, хотя я не заметил никого, кто бы за ними ухаживал. Солнце уже поднялось высоко, стало жарко, так что я обрадовался, когда мы добрались до небольшого леска и поехали сквозь него. Воздух и здесь был теплый. Мы направили своих лошадей прямиком через заросли. Через несколько минут мы выбрались на противоположную опушку, и Спартак остановил своего коня. Впереди нас виднелась узкая прогалина, по которой протекал ручей. По его берегам стояли несколько групп лошадей, одни пили воду, другие щипали траву. Ни на одной не было ни уздечки, ни седла.

– Чьи это лошади? – спросил я.

– Твои, если сумеешь их приручить.

Я почувствовал укол возбуждения. Передо мною был целый табун лошадей – серые в яблоках, рыжие, одна или две вороные, остальные гнедые, мышастые и пегие.

– Это дикие лошади, Пакор. Если ты и твои парни сможете их приручить и объездить, они ваши, – Спартак бросил на меня взгляд искоса. – Когда ты примешь решение – остаться с нами или уходить?

– Завтра, господин. Каждый из нас волен сам это решать, как ты и говорил.

Лошадь – существо чуткое, и те, что стояли с краю, внезапно почувствовали наше присутствие. Они навострили уши, обратившись в слух. Остальные подняли головы, перестав жевать и пить, а некоторые даже тронулись прочь: их органы чувств сообщили им об опасности. Хотя мы прятались за деревьями, лошади явно заволновались. Нужно было уезжать отсюда. Мы двинулись обратно к Везувию по заброшенным тропам. Когда мы приехали в лагерь, то спешились и отвели лошадей в наскоро устроенные конюшни. Люди подходили к Спартаку и либо приветствовали его, отдавая честь, либо обнимали; он, со своей стороны, отвечал на их приветствия тем же, всегда готовый остановиться и поговорить. Мне пришлось признаться самому себе, что он все больше мне нравился. Он, конечно, разбойник и раб, но явный вожак, лидер, и эту разношерстную шайку он, благодаря личному авторитету, полностью держал в руках. Кстати, о шайке: она с каждым днем все разрасталась. Когда мы слезали с коней, в лагерь вошла еще одна группа молодых людей, и охранники направили их в ту часть кратера, отведенную для новых людей. Выглядели они вымотанными, но вполне здоровыми и бодрыми. Спартак объяснил, что это пастухи.

– Пастухи? – переспросил я.

– Да. Рабы, которых их хозяева посылают в горы пасти стада овец и коз.

– А разве их не охраняют? – спросил я.

– Да кто ж будет охранять тех, кто сам охраняет стада своих хозяев? Никто. Римляне при своем тщеславии не думают, что эти люди проводят свои одинокие ночи, размышляя о свободе, вместо того чтобы заботиться о безопасности доверенных им стад, оберегать их от хищных животных и воров. Вот и посылают здоровых и сильных молодых людей в горы, вооружив их ножами и дубинками, чтобы те оберегали их имущество. Они почему-то уверены, что те окажутся верными и послушными рабами. В Южной Италии полным-полно таких пастухов.

– А теперь они присоединились к тебе.

– Да, присоединились. Мы разгромили шесть римских когорт, и это произвело должное впечатление на всех, не только на римлян.

Мы достигли конюшен и передали своих лошадей конюхам, среди которых были и мои люди.

– Мне нужно заняться организационными делами, Пакор, так что я с тобой временно попрощаюсь.

– Скажи, зачем ты показал мне стадо диких лошадей?

– Я подумал, что они тебе понравятся. Я же знаю, что вы, парфяне, большие знатоки лошадей.

– Стало быть, это не было попыткой убедить меня остаться?

Он рассмеялся:

– Конечно, так и было! У нас будет много пеших воинов, но никакой конницы. Кроме того, любой военачальник захотел бы иметь в своем распоряжении человека, захватившего однажды римского орла. Мне про это рассказал твой бывший раб, хотя по-латыни он говорит плохо. Если ты решишь остаться с нами, то будешь моим начальником конницы.

Признаюсь, я был польщен. И мне понравилась мысль стать начальником. Но тут я припомнил, что это все же не войско, а хоть и увеличивающаяся в размерах, но все же банда, сборище беглых рабов. Он заметил, что я обдумываю эти мысли. И протянул мне руку. Я пожал ее.

– Значит, до завтра, Пакор.

– До завтра, мой господин.

Он пошел прочь, но остановился:

– Да, и еще одно, Пакор.

– Да, господин?

– Не нужно звать меня господином.

Я медленно направился к своим людям, размышляя о том, знает ли он, что мне придется согласиться с их решением. Это было самое малое, что я мог для них сделать. Повсюду вокруг проходили военные занятия – людей учили маршировать и пользоваться оружием. Одни практиковались с мечами, рубя и коля толстые деревянные столбы, вкопанные в землю. Другие, вооружившись деревянными мечами, отрабатывали разные колющие и рубящие выпады, а их инструкторы выкрикивали команды и указания. Их щиты были грубыми, сплетенными из прутьев, такими же, как у пеших воинов в Парфии, и я задумался, есть ли здесь настоящие боевые щиты. Так я добрался до колонны новобранцев, которых учили ходить строем. По обе стороны колонны двигались инструкторы, державшие в руках трости, которые они использовали, чтобы заставлять рекрутов не выбиваться из рядов и шагать в ногу. Я вздрогнул – это напомнило мне недавние малоприятные события. И еще вспомнил о своих военных упражнениях и обучении владению оружием. Бозан придерживался принципа: тяжело в учении – легко в бою. Так что и я, и мои однолетки бесконечно тренировались, учась сражаться под жарким солнцем Месопотамии, осваивая искусство владения мечом, копьем, дротиком и, прежде всего, луком. Упражнения повторялись и повторялись до того момента, когда оружие становилось продолжением твоей руки и владение им превращалось во вторую натуру. Моя военная подготовка началась в возрасте пяти лет. До этого я пребывал в обществе своей матери и других придворных женщин; после стал учеником Бозана и других военных инструкторов Хатры. Казалось, это было только вчера.

Я миновал еще одну группу людей примерно моего возраста – они упражнялись в метании дротика. Одеты они были в сущие лохмотья, но все горели энтузиазмом, а их жилистые руки и тела свидетельствовали о годах тяжелого физического труда.

Они с силой бросали дротики, победно крича, когда те вонзались в один из столбов, врытых в землю и обмотанных соломой – имитация вражеских воинов. Разве что эти воины не отвечали им тем же.

На следующий день я проснулся рано, солнце еще только взошло и лишь начинало свой путь по небосклону, а я уже откинул клапаны палатки и увидел, что мои ребята давно ждут меня. Они, конечно, выглядели теперь гораздо лучше, после нескольких дней отдыха и хорошего питания. На их запястьях и щиколотках еще сохранялись следы кандалов, в которые их заковали римляне, но теперь они снова смотрелись как воины. Они стояли и в молчании смотрели на меня. Гафарн, Нергал и Бирд дожидались моих слов в переднем ряду.

– Садитесь все, пожалуйста, садитесь, – сказал я, и все уселись на землю. – Я уже говорил, что каждый из вас волен идти своим путем, сам должен решить, как ему действовать дальше. Я уже сказал предводителю рабов, Спартаку, что сообщу ему наше решение сегодня. Должен вас уверить, что буду следовать тому решению, какое вы примете. Именно я несу ответственность за то, что все мы угодили в эту беду. – Раздалось несогласное бормотание, но я поднял руку, призывая к тишине. – Поэтому именно вам я предоставляю право решать, как нам действовать дальше.

С этими словами я сел на траву и замолчал.

Нергал нервно оглядел людей вокруг и позади себя, а те явно подталкивали его, заставляя говорить. Он поднялся на ноги.

– Принц, мы поговорили между собой и выражаем тебе благодарность за то, что ты доверяешь нашему здравому смыслу и веришь, что мы примем правильное решение. Но наше решение такое: командуешь нами ты, и мы останемся с тобой при любом исходе.

Гафарн хлопнул в ладоши:

– Вот как здорово! Принц Пакор говорит, что решать нам, а ты заявляешь, что решать ему. Так что, по сути дела, никто не должен и не может принимать никаких решений. – Он ткнул в меня пальцем. – Ты должен решить, иначе мы вполне можем снова напялить на себя рабские цепи. Римляне, по крайней мере, вполне способны принимать решения!

Свобода сделала его более дерзким и несносным, чем прежде. Тем не менее его речь заставила меня встать.

– Очень хорошо. Мы находимся в Южной Италии, и у нас нет возможности покинуть эту страну морем. Как мне кажется, наилучшая для нас возможность – это последовать со Спартаком на север и уйти из Италии, преодолев Альпы. После чего мы можем направиться на восток, в земли, которые неподвластны Риму, потом к Черному морю и в Понтийское царство, через которое вернемся домой. Но на всем этом пути нам, несомненно, придется сражаться с римлянами. Но это именно то, чем мы занимались прежде. Они наши враги, но мы воины, а долг каждого воина – сражаться с врагами. Спартаку нужна конница, а мы – лучшие конники в мире. Итак, остаемся с ним и идем сражаться. Таково мое решение.

Несколько секунд царило молчание, потом все вскочили и начали радостно кричать и обниматься друг с другом. Я был даже счастлив, потому что теперь у меня появилась возможность отомстить за Бозана и, возможно, смыть позор плена. Да простит меня Шамаш, но я все еще грезил о воинской славе. Но слава была где-то в будущем, а сейчас мои амбиции ограничивались тем, чтобы убивать римлян и опустошать их страну. Это зло? Я так не думал. Они ведь мои враги, а я оказался в самом сердце их страны. Римляне хотели навек оставить меня в цепях и обращались со мной, как с последней собакой. Ну, что же, эта собака намерена теперь кусаться.

Завтракали мы в молчании, хотя многие улыбались мне, когда я встречался с ними глазами. Я тоже им улыбался. Мы все были братьями, одной семьей, попавшей в чужие земли, и я был рад пребывать в их обществе. И надеялся, что они тоже рады моему обществу. Они по-прежнему доверяли мне и уважали, это я теперь знал наверняка. И был твердо намерен сохранить это их доверие и уважение. Должен, однако, признаться, что мне все больше нравилась римская пища, доставшаяся нам. Бывшие рабы наладили крупные поставки молока от стад коз, пасущихся на склонах Везувия за границами нашего лагеря. Гафарн проводил много часов вне лагеря, пока я валялся в палатке, приходил в себя и обсуждал со всеми наши повседневные проблемы. После полудня он являлся ко мне с целым ворохом новостей. Земли, где мы находились, давали богатейшие урожаи продуктов в отличие от бесплодных полупустынь, по большей части окружавших Хатру, исключая только плодородные долины Евфрата и Тигра. Спартак не скупился, выдавая нам продовольствие. Я быстро набирался сил, питаясь бобами, чечевицей и нутом, салатами, капустой и луком, а также разнообразными фруктами – яблоками, грушами, дикими вишнями, сливами, лесными орехами, миндалем и каштанами. Гафарн сообщил мне, что многие из лучших вин Италии производятся именно здесь, где мы располагались, и эта область называется Кампания. Однажды вечером нас всех угостили вином с медом, римляне называли такой напиток муслум. На вкус он был просто великолепен! Помимо овсяной каши, которая, безусловно, хорошо наполняла желудок, моим любимым блюдом была так называемая дулька доместика, вкуснейшая стряпня из очищенных от косточек фиников, начиненных сухими фруктами, орехами, крошеными сухариками и специями, и все это пропитывалось фруктовым соком.

После завтрака я отправился к Спартаку.

Я нашел его наблюдающим за по меньшей мере сотней человек, которых обучали обращению с мечом и щитом, поставив их парами и вооружив деревянными мечами и римскими щитами. Инструкторы внимательно наблюдали за ними и били тех, кто пытался нанести верхний колющий удар. У каждого имелась эта проклятая трость, которую они не стеснялись пускать в дело. Они кричали и рявкали на своих учеников. «Держи щит ближе к боку, не вытягивай слишком руку с мечом, бей, коли прямым ударом вперед, не вздумай наносить режущий, секущий удар, лучше поразить врага острием меча, чем лезвием, тебе нужно вонзить меч всего на два-три дюйма, чтобы его уложить!» Спартак стоял неподвижно, как скала, сложив руки на груди, и наблюдал за учениями. Лицо его ничего не выражало, хотя, подойдя ближе, я заметил, что его глаза перебегают с одного воина на другого – он внимательно следил за всеми парами. Инструкторы одобрительно покрикивали, понукали отдельных воинов, чтобы те ускорили темп движений, и без устали искали слабое место в обороне оппонента. Весенний день становился все жарче, и я заметил, что на туниках всех обучающихся начали расползаться пятна пота. Глухие удары дерева о дерево эхом отдавались по всей округе; время от времени раздавались крики боли, когда палка попадала в живую плоть. Я подошел ближе, остановился рядом со Спартаком, и мы стали вместе наблюдать за этим тренировочным сражением. Его серые глаза безотрывно смотрели на сражающихся.

– Как я понимаю, вы приняли решение.

– Мы решили остаться, господин.

Мне показалось, что я заметил мелькнувшую на его губах улыбку, но ее быстро сменило каменное выражение лица и прямой взгляд.

– Если тебя снова схватят, то распнут. Второй раз никакого милосердия не будет.

– Я уже видел милосердие римлян, – ответил я. – У меня нет никакого желания оставаться в этой стране, и я полагаю, что ты – наш лучший шанс на то, чтобы снова увидеть Хатру.

Он повернулся и посмотрел мне в лицо, потом протянул руку:

– У нас будет много тяжелых боев, прежде чем ты вновь ее увидишь. Но я рад, что ты остаешься с нами.

Я пожал его твердую, как камень, руку, а затем он сделал мне знак следовать за ним и двинулся прочь от тренировочного поля.

– Нам повезло, что большая часть присоединяющихся к нам людей это пастухи, люди, привыкшие жить в тяжелых условиях, в горах. Вот эти, – тут он указал на людей, упражняющихся с мечами и щитами, – будут готовы через два-три месяца. Но нам нужно гораздо больше, если мы намерены с боями пробиваться на север.

Пока мы шли, он рассказывал мне, как гладиаторы нашли убежище в кратере Везувия и как производили набеги на окрестные поместья в поисках продовольствия и оружия. Они заполучили некоторое количество новобранцев, однако и рабы, и свободные граждане вскоре начали от них убегать, решив, что это всего лишь очередная шайка разбойников, с которыми власти скоро разберутся. Прибытие трех тысяч легионеров из римского гарнизона как будто подтверждало их страхи и сулило несомненное уничтожение бунтовщиков. Но римляне недооценили своего противника и хотя и вырыли ров и насыпали вал, но не стали устанавливать на валу частокол. Более того, гладиаторы атаковали их первыми, что стало для римлян полной неожиданностью. Результатом стала резня и трофеи в виде трех тысяч комплектов доспехов и оружия, а кроме того, все оснащение лагеря, провиант, лошади и фургоны. Но еще большим достижением оказалось то, что эта победа придала мощный импульс для присоединения к восстанию новых людей. Сотни бывших рабов толпами хлынули на Везувий, и еще больше новобранцев стало прибывать каждый день. У Спартака теперь было около четырех тысяч человек.

– А конников сколько? – спросил я.

– А ты скольких можешь поставить? – спросил он.

– Всего чуть больше двух сотен.

– Значит, у нас имеется две сотни всадников.

Но двух обычных парфянских сотен было недостаточно для чего-либо, кроме разведки.

– Нам понадобится больше, – сказал я. – Сколько у тебя лошадей?

– Пятьдесят. Плюс четыре сотни мулов. Хотя я не могу отдать тебе всех лошадей, поскольку обещал Криксу и Касту, что дам лошадей и им – для них самих и их командиров. Значит, для твоей конницы остается тридцать лошадей. – Он заметил выражение разочарования, появившееся у меня на лице. – Не беспокойся. В этих краях полно лошадей.

Я не был в этом уверен, но надеялся, что он прав. Я уже видел один табун диких лошадей и решил, что недалеко должны быть и другие, однако помнил, что римское войско состоит в основном из пеших легионеров, и поскольку Спартак обучался военному делу именно у римлян, то недостаток конницы не должен его сильно беспокоить.

– Теперь я должен тебя покинуть. Вечером заколем быка и устроим пир в честь вашего решения. Моя жена очень хочет с тобой познакомиться.

Я удивленно посмотрел на него:

– Твоя жена?!

– До вечера, мой друг, – и он ушел.

Когда я вернулся в лагерь, Гафарн разбирал узел с одеждой, который ему принесли. Он как раз рассматривал довольно красивую белую тунику с длинными рукавами, отороченную синим.

– Что это? – спросил я.

– Подарок Спартака. Там еще есть штаны и сапоги.

– Для нынешнего праздника, видимо.

Перед тем как отправиться на пир, я собрал своих людей и объявил, что утром двадцать человек отправятся искать по окрестностям диких лошадей. Поймать дикую лошадь не проблема, но вот с седлами, уздечками и прочей сбруей возникнут трудности.

Пир, устроенный Спартаком, оказался роскошным. Горело с полдюжины костров, на которых жарились целые туши – свиные, бараньи, да еще два огромных бычьих бока. Перед кострами и вокруг них были расставлены длинные столы, за которыми сидели воины – ели и пили. Все кричали, пели и смеялись, женщины-прислужницы подносили подносы, полные хлеба и мяса, а другие подносили кувшины с вином. Спартак сидел во главе стола вместе с десятью другими воинами – как я понял, это были его командиры. Я узнал яростного и диковатого Крикса: его рыжие волосы горели, как огненный шар; всегда серьезного Каста с его длинным, немного грустным лицом. Остальных я не знал. Спартак, занятый разговором с одним из своих заместителей, заметил меня, поманил к себе и указал на свободное место в конце стола. Крикс и Каст не обратили на меня внимания, и я уселся рядом с человеком, чьи волосы были заплетены в косички, как у Крикса. Как я понял, он был из того же племени.

Прислужница поставила передо мной деревянное блюдо и положила на него с подноса кусок мяса. Я обычно не ем полусырое мясо, но сегодня решил рискнуть. Ухватил этот кусок, сочащийся соком и кровью, и откусил немного. Вкус был потрясающий. Юная девушка поставила передо мной чашу и налила вина – оно тоже оказалось превосходным. Местные виноградники, ясное дело, хорошо пограбили. Привлекательная женщина с волосами черными как ночь и с оливковой кожей наполнила серебряный кубок Спартака. Она засмеялась, когда он обхватил ее за талию и потянул к себе. У нее было узкое лицо с высокими скулами и полными губами. По какой-то причине она напомнила мне горного льва – своей кошачьей грацией и повадкой человека, связываться с которым смертельно опасно. Спартак сказал ей что-то, и ее глаза тут же метнулись в мою сторону. Она уставилась на меня взглядом кобры, пригвоздив к месту, но тут же улыбнулась. Спартак свободным жестом подозвал меня к себе. Я допил вино из своей чаши, поднялся со скамейки и пошел к вожаку рабов и его женщине.

– Пакор, это моя жена Клавдия, – с гордостью сказал Спартак и улыбнулся мне, а затем перевел на жену любящий взгляд. Она была одета в простую белую столу с широким черным поясом, застегнутым сразу под грудью, что лишь подчеркивало изгибы ее прелестной фигуры. Руки ее были обнажены, а на обоих запястьях она носила широкие серебряные браслеты. Она казалась очень красивой женщиной; таково было мое первое впечатление, а еще и уверенность в том, что она обладает огромной внутренней силой. Разговоры смолкли, все смотрели на меня. Я поклонился ей.

– Это высокая честь, познакомиться с тобой, прекрасная госпожа.

У меня за спиной Крикс разразился громким хохотом:

– Он думает, что снова оказался при парфянском дворе!

Тут засмеялись все присутствующие, особенно те, что сидели вокруг Крикса. Должен сознаться, на мой взгляд, это выглядело довольно неуважительно. Крикс, конечно, мощный и опасный воин, но явно невоспитанный грубиян. Клавдия бросила на галла блеснувший взгляд своих черных глаз, а тот лишь усмехнулся и обратился снова к своей чаше, жадно отхлебнув вина.

– Добро пожаловать, Пакор, – ее голос звучал очень женственно, но уверенно и сильно. Ее глаза в действительности оказались не черными, а темно-карими, и они, казалось, изучали меня, стараясь определить, достоин ли я того, чтобы быть сотоварищем ее мужа. – Спартак сообщил мне, что ты парфянский принц и что ты и твои люди поставили свои мечи ему на службу.

Может быть, конечно, она была женой раба, но держалась очень изящно и элегантно, что означало наличие какого-то образования и воспитания.

– Мы надеемся стать достойной частью его войска.

– Благодарю тебя от его имени. Надеюсь, и вы, и все мы снова вернемся в свои родные дома.

Спартак отпустил ее и отвел руку за спину. Потом встал, держа в руке меч в ножнах.

– А для того, чтобы помочь тебе достичь этой цели, прими этот подарок. Такой меч называется спата, это римское оружие конного воина. Пусть он хорошо тебе послужит.

Я взял меч и извлек из ножен. Это было превосходное, отлично сбалансированное оружие, с длинным прямым клинком, сужающимся к кончику. Клинок длиной около двух футов, рукоять деревянная, усиленная гарда – бронзовая, укрепленная перед рукоятью. Сама рукоять была восьмигранной в сечении, с канавками для пальцев, ее на удивление удобно было держать в руке. Должен признаться, меч оказался ничуть не хуже хорошо знакомых мне парфянских клинков.

– Весьма щедрый дар, мой господин, – сказал я и поклонился Спартаку.

– Он прямо как маленький щенок, то и дело кланяется всем и каждому, – снова раздался голос придурковатого Крикса.

Я обернулся к нему:

– Ты, кажется, хотел мне что-то сказать?

Он вскочил на ноги, обошел стол и встал передо мной на небольшом квадратном пространстве перед столами. Если не считать потрескивания дров в кострах, наступило полное молчание, и все взгляды обратились к нам. Крикс, разъяренный, с обнаженной грудью, уже сжимал в правой руке меч. Ростом он был, как я прикинул, шести футов и пяти дюймов, с мощной широкой грудью и могучими руками, состоявшими, казалось, из сплошных мышц.

– Я просто хочу, чтобы ты полаял, как маленький щенок, мой мальчик! – он широко мне улыбнулся, явно надеясь, что я отвечу на его провокацию. Я принял вызов и отбросил ножны в сторону.

– А вот мне хочется отрезать хотя бы часть твоих сальных кудрей.

Взревев от ярости, Крикс бросился на меня, но в тот же миг Спартак перепрыгнул через стол и встал между нами с мечом в руке.

– Опустите мечи, ребята! Никаких драк! Ты что, забыл, что наши враги – римляне, а, Крикс? Ты готов драться со своими товарищами?!

Крикс с минуту стоял неподвижно, потом пожал плечами, плюнул на землю и вернулся на свое место. Я поднял с земли ножны и сунул в них подаренный меч. Спартак стоял, как скала, пока я тоже не занял свое место. Крикс яростно смотрел на меня. Каст отодвинул сидевшего рядом со мной воина и сел на его место.

– Надеюсь, ты умеешь пользоваться таким мечом, – сказал он и оторвал кусок мяса с грудки цыпленка. – Крикс – урод со скверным характером, он убивает, просто чтобы убивать, а ты только что нажил врага в его лице.

Я посмотрел на гиганта-галла, который только что прикончил очередную чашу вина и потребовал, чтобы ее снова наполнили, проорав этот приказ юной девушке, которая тут же подскочила к нему. Глаза у него выкатились из орбит, угрожая лопнуть, а усы были все в крови и потеках жира от сожранного мяса. Он сейчас очень напоминал Кукуса, подумал я, этого громогласного мерзавца. Его окружали товарищи-галлы, которые выглядели точно такими же уродами и так же, как он, громко орали. Все они представляли собой довольно устрашающее зрелище, однако тот факт, что недавно они были рабами, напомнил мне, что однажды римские легионеры оказались сильнее и опытнее их. Слова ничего не стоят, и я решил, что окончательное мнение о Криксе и его галлах составлю когда-нибудь потом.

Каст оказался в общительном и разговорчивом настроении, и, сказать по правде, мне было с ним интересно, и вообще его общество было очень приятным. Он не пил столько, сколько Крикс, да и сомнительно, чтобы кто-то смог перепить этого галла, и хотя он точно развеселился от вина, тем не менее мыслил он по-прежнему ясно. Каст рассказал мне про римских гладиаторов, которых тренировали и готовили убивать друг друга на цирковой арене.

– Начиналось все совсем не так, не с этого, – рассказывал он, извлекая кусок пищи из щели между зубами и щелчком отбрасывая его на землю. – Но римляне – народ практичный и, кроме того, жестокий.

Сначала гладиаторы – неизменно военнопленные – сражались друг с другом на похоронах знатных римлян. Но эти соревнования завоевывали все большую популярность, и со временем были созданы школы гладиаторов – они называются «луди», это множественное число от слова «лудус», и каждую возглавляет предприниматель, именуемый «ланиста». У него есть штат агентов, которые от его имени покупают подходящих рабов. В этих луди перспективных гладиаторов тренируют и готовят, а потом сдают богатым внаем. Меня очень удивил тот факт, что, по словам Каста, в число учеников этих школ входили не только осужденные преступники – «такие, как я и Спартак, разбойники, которые не одному римлянину перерезали глотку», – но и добровольцы, свободные люди. Их привлекал риск, кровь и приключения, а также перспектива заполучить к себе в постель какую-нибудь богатую римлянку. Гладиаторы все были великолепными атлетами, их хорошо кормили, безжалостно и жестко учили и тренировали, а также обеспечивали самым лучшим медицинским обслуживанием. Но их учителя и инструкторы, а также ланисты никогда не забывали о том, что гладиаторы – хорошо натасканные убийцы. Так что луди были не просто казармами, но еще и тюрьмами с запирающимися на засовы дверями, железными решетками на окнах и кандалами. У каждого гладиатора была своя собственная комнатка, келья, где его запирали на ночь. Тренировочные залы разделялись железными решетками на отдельные отсеки, и даже обеденные помещения были обнесены стенами и охранялись. Гладиаторы могли сделать своего ланисту богатым, но при этом они оставались крайне опасными животными, которые могли и глотку ему перерезать, если он забудет о мерах безопасности. Гладиаторам никогда не давали забыть, что в социальном плане они изгои, вне закона, и поэтому не заслуживают никакого уважения.

Ланиста, который владел и управлял лудусом, где пребывал Каст, звался Корнелий Лентул. «Маленький жадный ублюдок» – так живописно охарактеризовал его Каст.

– Тощий, как тростинка, с маленьким костлявым личиком и двумя жалкими клочками волос над ушами, – Каст сделал еще глоток из своей чаши и засмеялся. – Но он умел мгновенно оценить человека. Сразу знал, какое оружие ему подойдет, насколько он будет хорош на арене, сколько боев выиграет и даже когда его убьют – примерно. Надо отдать ему должное – чтоб его дух тщательно помучили демоны в подземном мире! – он всегда следил, чтобы мы получали достаточно еды и чтобы инструкторы не слишком нас били; лишь столько, сколько нужно, чтоб держать нас в форме.

Рядом с нами пирующих развлекала труппа жонглеров, которые проделывали удивительные фокусы с целой коллекцией коротких римских мечей – метали их друг в друга с поразительной быстротой. Я заметил, что Крикс и его товарищи подбадривают их криками, требуя, чтобы те метали мечи точно друг в друга. А Каст продолжал свой рассказ.

– Мы три года сражались, работая на Лентула, и следует отметить, что его школа завоевала в Капуе и в южных районах Италии хорошую репутацию, поскольку готовила отличных гладиаторов. Толпа любит такие представления, понимаешь? Простой резни им недостаточно. Поэтому мы каждый день часами тренировались с оружием, чтобы потом, на арене, «сражаться искусно», как говорил Лентул. Спартак был именно такой. К концу у него на счету оказалось сорок убитых. Толпа его обожала. Он сражается с умом, понимаешь, тогда как Крикс – это всего лишь грубая сила да галльская ярость, – Каст выплюнул ошметок мяса и вытер губы рукавом туники. – Лентул здорово разбогател, отдавая внаем своих бойцов тем, кто организовывал такие представления. Если те желали заполучить Крикса и Спартака, он мог назвать любую цену. Он был доволен, мы были довольны; все были довольны.

– Да как же вы могли быть довольны, если жили как животные и вас готовили к смертельным схваткам?

Он удивленно уставился на меня. Думаю, он пытался понять, то ли я слишком глуп, то ли действительно ничего не знаю о том, как работает такая система. И даже удостоил меня дополнительного объяснения. Тут один из жонглеров упустил момент, и острие меча вонзилось ему в руку. Крикс выплюнул набранное в рот вино и одобрительно заорал, когда жонглер от боли рухнул на землю.

– Это не совсем так, по крайней мере, в случае Спартака. Видишь ли, многие гладиаторы погибают в первых же боях – либо потому, что им не повезло, либо потому, что они плохие бойцы. Но хороший боец – а Спартак один из лучших! – всегда выигрывает свои первые схватки. И становится все более уверенным в себе на арене, выигрывает новые бои, и вскоре у него создается определенная репутация, которая улучшается с каждым новым состязанием. Таким образом, исход некоторых состязаний становится ясен еще до того, как они начались, поскольку любой боец понимает, что не может победить того, против кого его выставили. И поэтому любой такой победитель имеет кучу поклонников, а те стараются изо всех сил, поддерживая его самыми громкими криками, даже если у него выдался неудачный день, они воздействуют, давят на устроителей боев, спасая его шкуру. В общем, все довольно просто.

Я был в замешательстве.

– Но если у вас была такая прекрасная жизнь, почему же вы бежали?

Он улыбнулся:

– По той же причине, по которой мужчины сражались с самого начала времен. Из-за женщины.

– Не понял.

Он посмотрел вверх и громко вздохнул, потом помотал головой.

– Как я уже сказал, Лентул разбогател и, подобно всем богатым людям, захотел окружить себя роскошью, чтобы все знали, какой он богач. Он стал одеваться в лучшие одежды, покупать дорогих рабов. Юных мальчиков из Нумидии, ученых греков, чтобы те ему читали, юных девушек, чтобы развлекаться с ними ночью. Но вот однажды он вернулся с невольничьего рынка очень возбужденным. Выяснилось, что он купил галльскую девушку двадцати лет, как он сам сказал. Из того же племени, что Крикс. И потребовал, чтобы Клавдия научила эту девушку, как себя вести, если бы она была его женой. Кроме того, он заявил, что не прикоснется к ней, пока она и впрямь не станет его женой. А ты ведь помнишь, что Клавдия – жена Спартака и рабыней она не была.

Я уставился на него в еще большем замешательстве.

– Я тебе потом это объясню. Так вот, девушку привозят, и они с Клавдией становятся подругами. Но эта девушка не хочет становиться рабыней Лентула, и еще меньше – его женой, и сообщает ему об этом. Я хорошо помню тот день. Мы все сидели в столовой, обедали, и тут он входит, ведя ее с собой, – хочет представить ее своим гладиаторам. Но она начинает с ним спорить, ругаться, и он дает ей хорошую пощечину. Клавдия вступается за нее и требует, чтоб он это прекратил. Лентул бьет Клавдию, и это оказалось серьезной ошибкой, поскольку стало последним, что он успел сделать, прежде чем Спартак разбил ему череп, треснув головой о каменную колонну. Потом он убил еще парочку инструкторов, а Крикс пришиб еще двоих, просто для ровного счета, и в следующий момент мы уже убегали из Капуи со всей возможной скоростью. Как я уже сказал, все из-за женщины.

– А кем она была? – спросил я, неуверенный в том, что он все это не придумал.

– Кто, Галлия? Да ты сам посмотри, вон она.

Я посмотрел туда, куда указывал Каст, и узрел видение необыкновенной красоты, в сравнении с которым всё и все вокруг просто померкли. Я потом часто вспоминал момент, когда в первый раз увидел Галлию, и нередко задумывался, все ли мужчины испытывают такие же эмоции, когда их взгляд падает на «вон ту». На ней была простая синяя стола с черным поясом на талии. Она как раз обнимала Клавдию, а потом обняла и Спартака. Она смеялась и явно чувствовала себя с ними свободно и непринужденно, как с друзьями. Ее длинные и тяжелые светлые волосы каскадом падали ей на грудь и обрамляли безупречное овальное лицо с высокими скулами и тонким изящным носиком. Да, она была очень красива, но помимо прекрасных черт, коими одарила ее природа, она также производила впечатление сильной и гордой женщины. Роста она была высокого, около шести футов, и платье подчеркивало контуры ее гибкого тела. Держалась она очень прямо и независимо, ее явно не пугало грубое общество гладиаторов. Я заметил, как она посмотрела на уже здорово пьяного Крикса и нахмурилась. Клавдия шепнула ей что-то на ухо, и она бросила на меня быстрый взгляд. У меня подпрыгнуло сердце, но она уже снова о чем-то беседовала со своими друзьями. Я заметил, что она не носила никаких ювелирных украшений; да ей это было и не нужно. Никакое золото, казалось, не в состоянии усилить ее природную красоту. Возможно, я выпил слишком много вина, но женщина по имени Галлия ворвалась в мой мир, подобно горящей комете, обрушившейся на землю с небес. Я хотел узнать о ней как можно больше, по крайней мере, поговорить с ней, но она больше не смотрела в мою сторону. Мне страстно захотелось оказаться поближе, но она села рядом с Клавдией и Спартаком и не обращала на меня никакого внимания. Потом к ним присоединилась еще одна женщина с каштановыми волосами и добрым, но невыдающимся лицом; она села рядом с Галлией. Было видно, что они – подруги, и Каст сообщил, что ее зовут Диана и она была рабыней на кухне в лудусе.

Все дни после этого пира оказались заполнены заботами по организации конного отряда – практически из ничего. Спартак дал мне, как и обещал, тридцать лошадей, взятых у римлян, которых он разгромил на склонах Везувия. Это были вполне подходящие животные, но их нельзя даже сравнивать со специально выведенными арабскими конями Хатры. Те славятся широкой грудью, высоким ростом и мощью. И еще они очень умны, особенно умной была моя Сура, на которой я сражался в своем первом бою. Лошади Хатры были по большей части серой и гнедой масти, хотя в царских конюшнях моего отца всегда особо занимались разведением белоснежных. Наши белые кони славились по всей Парфии, и их очень высоко ценили. А поэтому Харта привлекала к себе множество конокрадов; если их ловили, что неизбежно происходило, то обычно сажали на кол перед воротами города – в качестве предупреждения остальным.

Лошади, которых мы теперь заполучили, были, конечно, не арабами, но достаточно выносливыми животными; кроме того, они хорошо слушались команд, поскольку это были боевые лошади. Римские седла, которыми мы теперь пользовались, были похожи на парфянские – деревянная основа с передней и задней луками, усиленными бронзовыми пластинами со всех сторон, чтобы помогать всаднику держаться на спине коня. Передняя лука подпирала внутреннюю часть ляжек, а задняя поддерживала бедра. Само седло и его подушка были обтянуты кожей. Как-то раз я вывел из лагеря группу всадников, среди которых были Нергал и Гафарн. Мы спустились в долину, где Спартак показал мне табун диких лошадей. Они все еще паслись там, когда мы туда добрались; их было около пятидесяти, может, больше. Мы привязали своих коней среди деревьев, подальше от табуна, а потом приблизились к нему на своих двоих. Укрощение и приручение диких лошадей требует времени и терпения, но для начала их надо поймать. Мы, парфяне, настоящие господа коней, мы умеем с ними обращаться и знаем все нужные приемы. Прежде всего, мы соскребли с наших лошадей так называемые «каштаны» и натерли ими себе руки. «Каштаны» – это ороговевшие мозоли с внутренней стороны их ног, от них руки приобретают не отпугивающий диких коней запах соплеменника. Держа наготове веревки, мы осторожно приблизились к табуну с подветренной стороны.

Было очень тепло. Я медленно подбирался к серому жеребцу, который обернулся и посмотрел на меня, когда я оказался в пяти шагах от него, приближаясь к правому боку. Я остановился, стараясь не смотреть ему прямо в глаза – так обычно ведет себя только хищник. Я тихонько заговорил с ним, продолжая боком, дюйм за дюймом подбираться ближе, стараясь, чтобы это не выглядело угрожающе. Он отвернулся и снова стал щипать траву. Я замер на месте и несколько минут просто наблюдал за ним. Спешить было незачем: это дело могло занять у нас весь день, но терпение наше наверняка будет вознаграждено. Я сделал еще несколько шажков, пока не оказался так близко, что уже мог до него дотронуться. Я снова остановился и не двигался несколько минут, глядя в сторону, но продолжая что-то говорить тихим, спокойным голосом, убеждая коня, что я друг и не сделаю ему ничего дурного. Он, конечно, меня не понимал, но хорошо чувствовал спокойный тон моего голоса. Я протянул руку, сжав пальцы в кулак – растопыренные пальцы могли создать у него впечатление, что я хищное животное, – и легонько прикоснулся к его шее. Он отпрянул, и я тоже отдернул руку. Прошло несколько минут, прежде чем он снова принялся щипать траву, и я снова протянул к нему руку и снова легонько коснулся его шеи. На сей раз он не отдернулся, и я стал гладить его по шее, продолжая тихонько, успокаивающим тоном с ним говорить.

Не знаю, сколько времени я так простоял, уговаривая этого жеребца, возможно, час, но в конце концов мне удалось набросить ему на шею веревочную петлю и увести туда, где стояли наши кони. К концу дня мы наловили много лошадей и отвели их в наш лагерь. Поскольку они являлись единым табуном, то когда поймали их вожака – а поймал его Нергал, который по этому поводу весь сиял от гордости, – остальные лошади последовали за ним и даже позволили надеть на себя недоуздки. Пока мы отсутствовали, остальные наши люди строили огороженный выгул, чтобы потом запустить туда наших пленников. Солнце светило нам в спину и опускалось к западному горизонту, когда мы рысью въехали в лагерь с четвероногими пленниками. Их запустили в ограду и заперли, потом накормили и напоили. Подсчет показал, что мы поймали пятьдесят пять лошадей. На следующий день мы снова выехали на охоту и отловили остальных – еще сорок.

В последующие дни мы занимались укрощением и приручением новых коней. Спартак пришел посмотреть на наши успехи и, кажется, остался доволен. Лошадей мы распределили между моими людьми, каждый из которых должен был стать единственным хозяином для коня, когда полностью приручит его.

– Сколько времени это займет? – спросил он.

– Две или три недели, мой господин, – ответил я.

– Так долго? – кажется, он был удивлен.

– Это требует времени, господин, – он явно почти ничего не знал о лошадях, и я решил его немного просветить. – Первый шаг в работе с дикой лошадью – это добиться взаимного доверия. Необходимо сделать так, чтоб она тебе доверяла, прежде чем начинать ее чему-то учить. С лошадью нельзя работать, если она тебе не доверяет. Ее нужно каждый день навещать. Кормить, поить, разговаривать с ней тихим, спокойным, ободряющим тоном. В конце концов лошадь начинает тебе доверять и понимает, что ты не сделаешь ей ничего дурного. И как только доверие установлено, можно заходить в стойло и делать ей массаж или просто растирать. Это помогает установить более тесную связь, которую теперь следует создать между тобой и лошадью. И когда ты уже чувствуешь, что лошадь больше не видит в тебе угрозы, можно начинать показывать ей разные предметы, которыми ты будешь пользоваться в будущем. Веревка и недоуздок – это первые предметы, с которыми следует ее познакомить. Пусть она их понюхает, потом почеши ими ей спину и шею, чтоб она к ним привыкла. Потом надень на нее недоуздок, и пусть она проводит в нем по нескольку часов в день, но непременно снимай его, когда уходишь. А потом, когда познакомишь лошадь со всеми окружающими ее предметами – с загородкой, веревками, недоуздком, седлом и всем прочим, – она станет доверять тебе еще больше. И увидит в тебе вожака. Тогда и тренировать ее будет легко. Лошади – умные животные, господин, но требуется время, чтобы завоевать их доверие.

– И когда ты и твои люди будут полностью готовы?

– Через месяц, господин. Но мне понадобятся еще лошади и еще люди. У меня всего двести человек. Нам потребуется более сильная конница, чем эта.

Он уставился в пространство и некоторое время молчал. Потом произнес одно слово:

– Нола.

– Что, господин?

Он повернулся лицом ко мне:

– Мы нападем на Нолу. Это город милях в тридцати отсюда. Там захватим еще оружия и продовольствия, а также лошадей для твоей конницы.

– Там есть стены, господин?

– Да, мощные каменные стены, а перед ними – ров.

– А у тебя есть осадные машины? – спросил я, немного удивленный тем, что он намерен напасть на укрепленный город.

– Ни единой.

– Тогда как же ты его возьмешь?

Он поглядел на меня и улыбнулся по-волчьи.

– Это ты его будешь брать, Пакор. Ты и твоя конница. Приходи через два часа на военный совет, и я тебе все объясню.

С этими словами он отправился по своим делам, оставив меня в более чем ошеломленном состоянии.

Я позвал к себе Нергала, желая посоветоваться. В качестве моего первого заместителя он должен был знакомиться со всеми решениями, которые нас касались. Он был всего на год старше меня, но очень радовался своему новому положению, которое стало для него как новая игрушка для ребенка. Он был выше меня ростом и немного долговязый, с длинными руками и еще более длинными ногами. Пока он стоял на земле, то выглядел несколько неуклюжим – сплошные кости и суставы, но верхом на лошади становился великолепным наездником, гораздо более искусным, чем я. Парфяне очень любят своих коней, но Нергал, я думаю, любил их больше всех. И они его тоже любили. Когда он ехал верхом, они с конем становились единым целым, человек и животное, слившиеся воедино. Возможно, он не был самым светлым умом, но зато был предан и решителен. Его внутренняя моральная сила оказывала огромное положительное влияние на остальных.

Военный совет собрался в большом кожаном шатре, который поддерживали два шеста в центре; они подпирали крышу, а боковины были натянуты с помощью веревок. Клапаны с обеих сторон были откинуты, пропуская внутрь воздух, поскольку день был жаркий. Мы вошли внутрь, и я увидел, что посреди шатра стоит большой продолговатый стол, а вокруг него расставлены табуретки. На столиках по обе стороны от входа были расставлены кувшины с вином и водой. Я налил в чашу воды и передал ее Нергалу, потом налил и себе. Спартак уже пришел и велел всем занимать свои места. Я заметил Крикса, который меня проигнорировал, и Каста, который кивнул мне и уселся рядом с еще одним черноволосым воином, одетым так же, как он. Крикс опустошил свою чашу (несомненно, с вином), а затем столкнул своего товарища с табурета и велел ему принести кувшин. Спартак нахмурился и встал.

– Я решил напасть на Нолу и взять ее. Мы не можем вечно торчать тут в бездействии, а чем больше мы пассивно сидим, тем больше вероятность того, что римляне снова нас атакуют. Кроме того, мы уже подъедаем все наши запасы и уже почти опустошили все окрестности, здесь больше не найти продовольствия. Нам нужно позаботиться о новых запасах.

– Нола окружена стенами, – сказал Каст.

– А дальше, за ней, есть много богатых поместий, – проворчал Крикс. – Зачем тратить время и пытаться пробить головой стены, которые нам не взять?

– Мы не станем пробивать стены, Крикс, – ответил Спартак. – Мы войдем в городские ворота, и нас впустят.

Крикс взорвался хохотом:

– Ты слишком долго торчал на солнце! Попей водички и полежи хоть немного!

Спартак подождал, пока Крикс перестанет голосить. Потом уставился на галла стальным взглядом, и наступило напряженное молчание. Каст молчал. Нергал, который никогда не видел Спартака вблизи, смотрел на фракийца с ужасом и благоговением. Спартак и впрямь создавал должное впечатление. Крикс недовольно засопел и стал возиться с огромным боевым топором с двойным лезвием, который поставил рядом с собой. Это была его новая игрушка.

– Как я уже сказал, – продолжал Спартак, – мы возьмем Нолу. Пакор и кое-кто из его людей подъедут к воротам, одевшись в форму римских конников, – тут он кивнул мне. – Как только они окажутся в городе, то тут же захватят караульную башню и будут держать ворота открытыми достаточно долго, чтобы наши пешие воины успели попасть внутрь. Просто и эффективно.

Я посмотрел на Нергала, который с энтузиазмом мотал головой. Спартак явно его покорил. Мне же его план показался смелым, но довольно глупым. Однако он мог сработать. Крикс уставился на меня.

– Мы не знаем, хорошо ли он, – Крикс ткнул пальцем в мою сторону, – и его банда всадников умеют сражаться, не говоря уж о том, чтобы брать приступом города. А что, если они все испортят? Тогда пехота, что последует за ними, будет захвачена на открытом месте. Я ему не доверяю.

Я хотел подняться с табурета, но Спартак сделал мне знак оставаться на месте.

– Я вполне понимаю твои сомнения, Крикс. И поэтому отправлюсь сам вместе с Пакором и его людьми, чтобы проследить, что все пойдет как надо. А ты останешься здесь вместе со своими людьми. За нами пойдут Каст и его германцы.

Каст улыбнулся, а Крикс быстро вскочил на ноги.

– Это я и мои галлы должны сжечь Нолу! – Товарищ Крикса согласно закивал, но, как я заметил, остался сидеть. Нергал смотрел на них обоих сузившимися глазами. У него явно сложилось точно такое же мнение о Криксе, как у меня.

Спартак подошел к галлу вплотную, их разделяло всего несколько дюймов.

– Мы не собираемся сжигать Нолу, и поэтому ты со своими галлами останешься здесь. Мы хотим забрать оттуда все, что может нам пригодиться. Кроме того, – и он улыбнулся Криксу, – если меня убьют, ты станешь командиром нашего войска.

Я увидел, что галл начал обдумывать варианты развития событий: ему явно нравилась мысль стать военачальником. В конце концов он сел и крякнул:

– Только потом не говори, что я тебя не предупреждал. Если тебя убьют, я все равно сожгу Нолу.

Спартак улыбнулся:

– Не сомневаюсь. Выступаем завтра. Каст, ты и твои германцы составите пеший отряд. Ночью выдвинетесь по дороге к западным воротам Нолы и спрячетесь поблизости от них. Мы соединимся с вами по пути, а затем вы двинетесь следом за нами. Как только окажетесь в черте города, начинайте атаку и врывайтесь внутрь через открытые ворота.

– А если ворота будут закрыты? – спросил Каст.

– Тогда идите назад к Везувию и оставайтесь под командой Крикса.

После этого Крикс, громко топая, удалился в свою часть лагеря, а я занялся переговорами с Кастом и его заместителем, которого звали Ганник.

– Сколько у вас людей? – спросил я.

– Около двух тысяч. Люди прибывают каждый день, но это по большей части галлы, и они пополняют отряд Крикса. Он хвастается, что у него уже набралось четыре тысячи. Я сам поведу своих людей. Не хочу оставаться под командой Крикса. Как думаешь, этот план сработает?

– Может сработать, – ответил я. – Может!

Мы пожали друг другу руки.

– Ну, до завтра, – сказал он.

– До завтра, – ответил я.

Каст начинал мне нравиться. Он был не из хвастунов, и я надеялся, что у него достаточно холодная голова на плечах.

В ту ночь Каст вывел своих людей из лагеря. Сотни черноволосых германцев, вооруженные щитами, копьями, мечами и топорами, вышли колонной. Кольчуг было мало, большинство оделись в выношенные туники и ничего не имели на ногах. Те, что шли в последних рядах, несли только деревянные шесты с заостренными кончиками, обожженными и закаленными на огне. Спартак оказался прав: мы нуждались в пополнении запасов оружия и снаряжения. Вечером того же дня Спартак приказал доставить нам оружие и доспехи римских конников: кольчужные рубахи, красные плащи, открытые шлемы с бронзовыми украшениями и овальные деревянные щиты, обтянутые бычьей кожей и усиленные умбонами, выпуклыми стальными бляхами в центре, и с деревянными ручками с тыльной стороны. Мечи были такими же, как и тот, что Спартак подарил мне, хотя качеством они уступали моему, каковой факт саркастически прокомментировал Гафарн. И последнее – каждый из нас имел восьмифутовое копье со стальным наконечником размером с кисть руки.

На следующий день мы еще на заре убрали и накормили коней, а затем обрядились в свои новые доспехи и приготовили оружие. Спартак присоединился к нам после завтрака.

– Проверь, чтобы все твои люди убрали свои длинные волосы под шлемы. У римских конников нет развевающихся локонов, – его внимание к мелким деталям внушало уважение.

Я выбрал себе великолепный стальной шлем с серебряными нащечниками, бронзовым козырьком и высоким красным султаном на гребне. Это был явно командирский шлем с толстой кожаной подкладкой, и он удобно сидел на голове. Я настоял на том, чтобы Спартак надел шлем такого же типа, поскольку нам следовало ехать во главе нашего отряда и мы должны были выглядеть соответствующим образом.

Мы выдвинулись рано утром и направились на запад по обочине хорошо устроенной, вымощенной каменными плитами дороги через густо заросшие травами поляны, перемежающиеся обработанными полями. Вокруг не видно было ни души. Рабы, что трудились на полях, либо уже присоединились к Спартаку, либо сбежали неизвестно куда. Вокруг царила странная тишина, словно сама земля ждала того, что произойдет дальше. Мы ехали в молчании – двадцать всадников в красных плащах, маскирующихся под своих врагов – мимо сожженных домов, отстоящих от дороги. Не было сомнений, что рабы этого поместья отомстили так своим хозяевам, прежде чем убежать.

Два часа спустя мы остановились по приказу Спартака на опушке большого леса, занимавшего склон огромного холма, и стали ждать. Мы спешились и отвели коней в тень, под деревья. Спартак отошел в заросли и через несколько минут вернулся вместе с Кастом. Они оба подошли ко мне и сели рядом на землю. Каст кивнул мне и улыбнулся. Лицо Спартака казалось напряженным и лишенным всякого выражения. Его распоряжения были краткими и по делу.

– Нола в пяти милях впереди по этой дороге. Город расположен на равнине, так что все, кто к нему приближается с любой стороны, издалека видны страже на стене. Каст, ты со своими людьми следуешь по дороге за Пакором и за мной. Если нам повезет, то увидишь открытые ворота. Если так, то как можно быстрее веди своих людей в город. Если же ворота будут закрыты, значит, мы проиграли. В этом случае возвращайтесь назад на Везувий. Удачи, Каст!

Спартак встал и обнял Каста, потом вскочил на коня. Я тоже обнял германца и запрыгнул в седло гнедой кобылы, на которой стал ездить в этом войске. После чего мы тронулись к Ноле колонной по два, держась обочины дороги. Мы опасались выглядеть как-то необычно. Римских коней не подковывают, но мы обеспечили их подковами, как это принято в Парфии. Мы поднялись на невысокий холм и выехали на широкую равнину, испещренную обработанными полями и рощицами, в центре которой стояла Нола. Она была со всех сторон окружена стеной, и с небольшой возвышенности я разглядел красные крыши и белые стены домов. Мы продолжали неспешно ехать вперед, и дорога вела нас прямо к воротам с караульными башнями. Я весь вспотел, пока мы добрались до ворот. Они представляли собой две квадратные двухэтажные башни с крышами из красной черепицы, стоявшие по обе стороны арки, перекрытой деревянными створками. Над воротами на стене стояли стражники. Мы остановились.

Приблизившись к воротам, мы сбавили ход до неспешной рыси. Во рту у меня пересохло, я с трепетом и беспокойством рассматривал караулку, легионеров на стене и амбразуры на обоих этажах башен, закрытые деревянными ставнями; их, несомненно, могли немедленно открыть и начать пускать оттуда стрелы. План Спартака вдруг показался мне скверной задумкой.

– Ты молчи, – бросил он мне. – Разговоры оставь мне.

Мы остановились в двадцати шагах от ворот, и сверху, со стены к нам свесился легионер в легко отличимом шлеме центуриона.

– Кто вы такие и зачем приехали?

Спартак, в закрывающем почти все лицо шлеме с нащечниками, поднял руку, приветствуя его.

– Декурион Батиат. Послан к командиру гарнизона.

– По какому делу? – спросил центурион.

– По военной надобности, центурион.

Центурион уперся обеими руками в стену и нагнулся еще больше, чтобы лучше рассмотреть Спартака.

– Кто твой командир?

– Претор Клодий Глабр.

– А мы считали, что его гладиаторы убили.

– Неверно вы считали. Он стоит лагерем в двадцати милях отсюда с двумя алами[469] конницы и половиной легиона. – Спартак достал из седельной сумки свиток. – Это приказ командиру гарнизона. Я должен вручить его лично.

Центурион ничего на это не сказал, он продолжал смотреть на Спартака. Я чувствовал, как по лицу стекает ручейками пот, и намеренно смотрел только вперед, на ворота. Центурион наконец отклеился от стены и крикнул вниз:

– Открыть ворота!

Раздался скрежещущий звук – это сдвигали в сторону брус, что держал ворота на запоре, потом обе створки растворились. Спартак повернулся ко мне:

– Ты займись правой башней, а я – левой. – Он всадил колени в бока коня и двинулся вперед, я проделал то же самое, остальные двинулись следом. Мы проехали сквозь ворота и вступили в город. Спартак остановил коня и спешился. Я последовал его примеру.

– Центурион! – крикнул Спартак, глядя вверх, на римлянина, стоявшего на стене. – У меня тут есть кое-что, и это тебя наверняка заинтересует.

Я видел на стене троих легионеров, но не сомневался, что в обеих башнях есть еще стража. Впереди, по обе стороны улицы города виднелись лавки и дома под красными черепичными крышами, людей было немного. Несомненно, командир гарнизона ввел нормированную выдачу продуктов, пока не будет снято чрезвычайное положение, а восстание рабов – не подавлено. Центурион спустился со стены и неторопливо подошел к Спартаку. Недалеко от меня стояли еще двое легионеров, опираясь на свои щиты и лениво глядя на нас.

– Ну, что там у тебя? Мне надо еще сообщить…

Правая рука Спартака мелькнула молнией, и он вонзил кинжал центуриону в горло. Оставив клинок в ране, он выхватил меч и бегом бросился вверх по ступеням. Спартак действовал с поразительной быстротой и успел на ходу сразить обоих легионеров, прежде чем те схватились за мечи. Остальные римляне так и стояли, открыв изумленно рты, а центурион рухнул мешком на землю, уже мертвый. Из горла у него фонтаном била кровь. Я выхватил меч, прыгнул вперед и пронзил клинком одного из легионеров, стоявших справа от меня.

– Займитесь башнями! – крикнул я своим людям, когда еще один римлянин бросился на меня, опустив копье и прикрываясь щитом. Секунду спустя мои парни уже бежали вверх по лестницам, поднимаясь на обе караульные башни.

К счастью, там оказалась лишь горсточка стражей. Римлянин между тем напал на меня, но я парировал мечом его неуклюжий выпад, а сам левой рукой выдернул из ножен кинжал Кукуса и распорол ему правую икру, когда он оказался рядом. Римлянин вскрикнул от боли и повернулся ко мне лицом.

– Умирать тебе вовсе не обязательно, – сказал я ему. – Бросай оружие, и тебя пощадят.

Он, казалось, немного расслабился, но тут же снова напрягся, потому что в спину ему вонзилось копье, брошенное Спартаком, который появился наверху, на стене. Римлянин уже испустил дух, а Спартак крикнул мне:

– Поднимайся сюда, кончай стоять без дела!

По улице в ужасе убегали люди, женщины хватали детей и прятались. Я взбежал на стену и встал рядом со Спартаком. Караулку мы уже захватили, но через несколько минут гарнизон поднимется по тревоге.

Мы стояли у зубцов стены над открытыми воротами и смотрели вниз, на прямую как стрела дорогу. Римские дороги – настоящее чудо, это стоило признать: всегда прямые и вымощенные отлично подогнанными каменными плитами, а смотреть на эту дорогу мне было особенно приятно, поскольку в этот момент на ней, на вершине холма появилась колонна людей, направлявшихся в город. Я услышал звуки труб и понял, что гарнизон уже предупрежден о нашем появлении. Я оглянулся назад и увидел в конце улицы римских легионеров, строящихся в боевой порядок. Их оказалось человек тридцать, может, больше. Спартак тоже их увидел.

– Атакуй их и разгони, не дай им построиться, иначе они закроют ворота прямо перед носом Каста.

Я бросил еще один взгляд на дорогу: Каст и его германцы бежали к городу, но до них оставалась еще целая миля. Я с грохотом скатился вниз по ступеням и прыгнул в седло. Мои парни последовали за мной.

– По коням! – крикнул я им. Они вскочили на лошадей и схватились за копья. А впереди какой-то центурион уже строил своих легионеров в плотную группу, готовясь снова захватить ворота. Улица была футов двадцати шириной, так что мы не могли построиться в ряд, фронтом к неприятелю. Я опустил копье.

– Атакуем! Они разбегутся еще до того, как мы до них доберемся!

Я толкнул кобылу коленями, и она рванулась вперед. Мои люди помчались следом. Мы отбросили свои щиты за спину и взяли копья по-парфянски, то есть держа древко обеими руками, справа от шеи коня. Лошадь никогда не бросится в лоб на какой-нибудь солидный объект, она постарается либо обойти его, либо заартачится и в последний момент сдаст назад. Если римляне будут стоять твердо, мы их не сшибем и в результате сами собьемся в запутанную кучу людей и коней. Но они не устояли. Вид двадцати всадников, несущихся на них во весь опор, крича и целясь копьями, посеял среди них панику. Возможно, это оказались мало и плохо подготовленные новобранцы, но кем бы они ни были, через несколько секунд их передний ряд развернулся к нам спиной, и они попытались убраться с дороги. Однако они наткнулись на тех, кто стоял позади, и через миг то, что было отрядом солдат, превратилось в неорганизованную толпу. Одни уже бежали прочь по улице, другие метались на месте. Мое копье пронзило спину одного легионера и воткнулось в грудь другого, оказавшегося за ним. Я выпустил из рук древко и выхватил меч, а моя лошадь карьером помчала меня дальше, в разрыв, образовавшийся в рядах разбегающихся римлян. Я рубил бегущих легионеров направо и налево, а мои люди с грохотом мчались дальше.

– Не давайте им перестроиться! – прокричал я. Но на деле схватка уже закончилась. Римляне исчезли, словно растворились. Я построил своих воинов в колонну и неспешно повел их дальше. Потерь у нас не было, но я велел всем быть начеку, высматривать на крышах возможных лучников. Мы все еще оставались отличной мишенью для любых снарядов врага, если римлянам вздумается снова на нас напасть. Я услышал приглушенные крики, доносившиеся откуда-то сзади, и повернулся в седле. Все мы инстинктивно остановились, увидев десятки людей, воинов Каста, хлынувших в ворота и дальше в город. Я велел своим всадникам спешиться, отвести лошадей в сторонку и снять шлемы и плащи, чтобы германцы не приняли нас за римлян. Каст вел своих людей, в его правой руке блестел высоко поднятый короткий римский меч. Они пробежали мимо нас и устремились дальше в город. Прошло всего несколько минут, а все германцы уже оказались в городе. Когда они рассыпались по Ноле, я приказал своим воинам оставаться наготове, а сам пошел к Спартаку. Тот по-прежнему стоял на стене, но когда я добрался до него, он снял шлем, спустился вниз и сел на лавку у стены. Когда я подошел, он поднял на меня взгляд и улыбнулся.

– Ну, что же, все прошло отлично. Я, правда, и не думал, что все так обернется. Но рад, что у нас получилось.

– Я тоже, господин.

– Главное, мы в городе. Тут должно быть полно припасов для войска.

– Их не станет, если германцы подожгут город.

– Об этом не беспокойся. Касту были даны строгие указания держать своих людей под контролем.

– А они послушаются?

Спартак бросил на меня напряженный взгляд.

– Мы все же войско, а не банда разбойников. Только с помощью дисциплины и организованности мы сможем надеяться победить римлян, – он улыбнулся. – А тут нам здорово повезло!

Вот так Нола упала нам в руки, словно спелый фрукт.

Глава 6

Нолу мы систематическими усилиями очистили от всего, что представляло хоть какую-то ценность – оружие, золото, серебро, продовольствие, сандалии, сапоги, палатки и инструменты. Каст и Спартак, очевидно, потратили немало времени, решая вопросы снабжения и судьбу добычи, которую мог нам дать этот город, поскольку германцы быстро организовались в поисковые партии и принимались тщательно обшаривать город в поисках того, что нам требовалось. Остальные воины охраняли взятых в плен римлян – три сотни подавленных поражением легионеров. Германцы старательно обследовали весь город. Их задача облегчалась планировкой Нолы, которая, по сути, представляла собой большой прямоугольник, разделенный сетью улиц, образующих кварталы жилых домов. Позднее я выяснил, что в городе располагалось тридцать два таких квартала, все одного размера. Римляне, несомненно, любили точность и аккуратность, когда дело касалось планировки их городов. Доступ в город давали четверо ворот, расположенных по четырем сторонам света. Каст расставил охрану возле них, чтобы никто не сбежал. К сожалению, командир гарнизона и несколько видных горожан успели удрать верхами через восточные ворота, прежде чем их перекрыли.

Население города силой согнали в центр Нолы, на так называемый форум. Каст сказал мне, что такие форумы имеются во всех римских городах и городках и они всегда расположены в центре. Это оказалась большая открытая площадь, окруженная храмами, правительственными зданиями и лавками. Население города делилось на три группы: мужчины, женщины, дети и, конечно, рабы. С течением времени форум все больше заполнялся народом: люди Каста ходили по домам и выгоняли наружу всех их обитателей. Некоторые оказывали сопротивление и были убиты, но большинство, мрачно бурча, выбиралось на форум. Я заметил, что даже рабы выглядят какими-то несчастными, и это было странно.

С Кастом в Нолу пришло две тысячи воинов, и тысяча из них сейчас охраняла согнанное на форум население. Гарнизон мы разоружили и заперли в городской тюрьме. Я разослал своих людей вместе с группой германцев отыскивать лошадей, и был рад, когда они доложили, что нашли целых двести голов плюс такое же количество соответствующего снаряжения. Где-то в середине дня Спартак собрал группу городских рабов для переговоров. Он пробыл с ними довольно долго. Потом, когда я стоял с Кастом на ступенях храма, посвященного богу по имени Сатурн, я спросил у него, многие ли из этих рабов смогут к нам присоединиться.

– Горсточка, если вообще кто-то захочет.

– Почему?

– Городские рабы живут не так уж плохо. Имеют хорошую одежду, работа у них легкая, есть даже шанс получить свободу и римское гражданство, если повезет. Может, конечно, и не повезти, если твой хозяин окажется негодяем и будет заставлять тебя чистить сортиры, но в общем и целом о рабах, проживающих в городе, неплохо заботятся. И немудрено. Если ты римлянин, то вряд ли захочешь ложиться спать, зная, что в доме есть раб, который тебя ненавидит.

А если так, то зачем тебе пытаться разделить судьбу толпы сельских рабов? Кроме того, городские рабы – слабаки. Это в основном греки и красивые юные мальчики из Африки, которых одевают в хорошее платье и учат декламировать стихи. Их невозможно научить владеть мечом, – он сплюнул на ступени. – Такие нам не нужны.

Каст оказался прав. Спартак вернулся разочарованный и сел на ступени храма.

– Общий результат – двадцать душ. А остальные сейчас присоединятся к своим хозяевам и уберутся отсюда, – он ткнул пальцем в группу, которую отделили от остальных, а основная масса народа уже уходила с форума по одной из главных улиц города.

– Один из них из твоего народа, Пакор. Заявил, что умеет ездить верхом.

Я навострил уши и, не говоря ни слова, быстро направился к группе освобожденных рабов. А с площади тем временем выгоняли причитающих женщин и плачущих детей. Их мужчины начали было протестовать, но несколько ударов древками копий по головам – любезный жест со стороны германцев – быстро убедили их в том, что их мнение никого не интересует. Один римлянин средних лет в богато отделанной тоге отказался сдвинуться с места, он встал как скала перед толпой сограждан. Все глаза были прикованы к нему. Но тут огромный волосатый германец подошел к нему и указал на улицу, по которой брели его сограждане. Римлянин не пошевелился, он смотрел на германца с плохо скрываемым отвращением, а потом плюнул в него. Я даже заморгал от удивления, а германец перехватил свое копье обеими руками и проткнул римлянина насквозь, а затем поднял его на копье своими мощными руками, оторвав от земли. Римлянин дергался на древке подобно насаженной на вертел свинье, пока не скончался. Мертвое тело было сброшено на землю, и германец выдернул из него окровавленное копье, а потом стоял и улыбался каждому, кто осмеливался бросить на него взгляд. После этого никаких протестов больше не последовало.

Я остановился перед немного испуганными освобожденными рабами.

– Кто из вас парфянин? – спросил я на родном языке.

Вперед выступил высокий и гибкий мужчина, коротко остриженный, с оливковой кожей и карими глазами. Одет он был в светло-серую тунику с коричневым кожаным поясом на талии, а на ногах у него были кожаные сандалии отличного качества. Он выглядел сильным и упитанным; вероятно, Каст был прав насчет городских рабов. Он встал напротив и уставился на меня тем же взглядом, каким я изучал его.

– Я понял, что ты парфянин, как только тебя увидел. Длинные волосы, манера сидеть в седле. Правда, мой парфянский слегка заржавел после стольких лет пребывания в гостях у римлян, – он протянул мне руку. – Меня зовут Годарз. Много лет назад я был воином в войске города Сильвана, им командовал князь Виштасп. Хотя он, конечно, давно мертв и его имя ничего тебе не говорит.

Я почувствовал прилив крови и возбуждения. Даже сердце защемило, когда я услышал из чужих уст имя человека, которого знал чуть ли не с детства.

– Меня зовут Пакор, я сын Вараза, царя Хатры, а человек, о котором ты говоришь, это друг моего отца и командир его телохранителей. Он не только жив, но и вполне преуспевает и считается одним из лучших воинов Парфянской империи.

У него на глазах появились слезы, когда я рассказал ему, как злая судьба забросила меня в Италию, а также о том, что теперь я сражаюсь бок о бок со Спартаком и надеюсь вернуться в Хатру. В один прекрасный день.

Он рассмеялся.

– У всех нас есть такая надежда, принц. Но для большинства она остается несбыточной мечтой.

Я отвел его в сторону.

– Не называй меня принцем, Годарз, – я кивнул в сторону Спартака, сидящего на ступенях храма. – Он не одобряет всякие титулы.

– Да, я слышал, – ответил он. – Значит, это и есть Спартак, да? Ну, что же, выглядит он достаточно устрашающе.

– У него и мозги хорошие, – сказал я. – Это он придумал, как захватить город.

Годарз на минуту задумался.

– Тогда у римлян будут большие проблемы. Они же не могут представить себе раба, который умеет думать. Я сразу понял, что он кое-что может, когда город не подожгли.

Прошло три часа, прежде чем всех жителей и их рабов выгнали из города. Длинное и печальное шествие потянулось через восточные ворота Нолы. Куда они шли? Я не знал.

– Да какая разница? – заметил Каст, когда мы стояли на стене, наблюдая за уходящими людьми.

Я должен сознаться, что чувствовал некоторую вину за бедствия, которые мы обрушили на головы женщин и детей. Многие из них могут погибнуть, если поход окажется долгим и трудным. В ту ночь мы заперли ворота, поставили стражу на стенах и с удобствами устроились в лучших домах Нолы. Мы, парфяне, ночевали в доме, владельцем которого являлся бывший хозяин Годарза. Это было очень красивое здание в богатой западной части города. Дом имел открытый внутренний двор и множество комнат, расположенных по периметру сада, окруженного крытой галереей. Сам сад оказался хорошо возделан и ухожен (несомненно, рабами), в нем росли плодовые деревья и лечебные травы, а также цветы и кустарник. В комнатах стены были расписаны живописными картинами, которые изображали мифических животных с крыльями и телами львов. На некоторых обнаружились изображения лошадей, и Годарз сообщил, что его хозяин занимался на досуге коневодством, развлечения ради.

– Именно поэтому я здесь и очутился. Говоря по правде, это оказалось хорошим исходом, – заметил Годарз, поедая виноград. Мы расположились на мягких ложах в обеденном зале. – Он любил своих лошадей. Я тебе их завтра покажу, конюшни находятся на задах владения.

Так впервые за много недель я устроился спать на кровати, а когда на следующее утро проснулся, то сначала решил, что оказался дома, в Хатре. Но крики и ругань германцев быстро вернули меня к действительности. Я оделся и присоединился к моим людям – они сидели в кухне и жадно поглощали овсяную кашу, хлеб, сыр и фрукты. Годарз встал пораньше, чтобы все приготовить к отъезду.

– Боюсь, с нынешнего дня тебе придется спать на земле, – сказал я, отламывая кусок сыра.

– Но, по крайней мере, на свободе, – радостно ответил он.

Своих лошадей на ночь мы привязали во дворе, и они воспользовались этой возможностью и съели большую часть цветов и прочих растений. Годарз пригласил меня проследовать за ним на улицу, которая была забита грязными на вид германцами, гнавшими к форуму тяжело нагруженные повозки. Двух- и четырехколесные повозки были доверху нагружены всем, что могло нам пригодиться: кухонными принадлежностями, садовым инвентарем, кастрюлями и котлами, всем, чем угодно. Повозки тащили мулы, запряженные парами; некоторые очень неохотно повиновались своим новым хозяевам. Разозленные германцы ругались и били их. Готарз отвел меня на зады окруженного стеной владения своего хозяина, и мы вошли на другую огороженную территорию, миновав высокие железные ворота и пройдя через широкий задний двор. В дальней стороне двора стояло большое белокаменное здание под красной крышей – конюшни. Я проследовал за ним внутрь и поразился их роскошному убранству. Они вполне могли бы подойти нашим лошадям в Хатре, это были настоящие царские конюшни. Каждое стойло имело невысокую дверь, и выходили они в центральный проход, а между собой стойла разделялись решетками, дававшими лошадям ощущение свободного пространства. В каждом стойле имелись решетчатая кормушка для сена и корыто с водой. Стойла были чисто вычищены и хорошо проветрены. А еще здесь стоял чудесный запах лошадей, напоминавший мне о доме.

– Ты один управлялся с этими конюшнями? – спросил я.

– Нет, принц, – он повернулся в другую сторону и крикнул кому-то: – Вы уже можете выйти!

В дальнем конце помещения возникли пять фигур, все одетые так же, как Годарз, хотя и моложе его – на вид едва ли старше двадцати лет.

– Они тут прятались. Боялись германцев, думали, их схватят, но твой приход избавил их от этого, – он быстро глянул на меня. – По крайней мере, пока.

– Вы в полной безопасности! – крикнул я тем. – Вам не сделают ничего плохого!

Он подошли ближе, склонив головы.

– Спасибо, принц, – сказал Годарз. – А теперь я покажу тебе лошадей.

Лошади оказались в безупречном состоянии, надо отдать должное их конюхам. В последнем стойле стояло животное редкой красоты, белый жеребец с синими глазами. Пораженный, я уставился на него, восхищаясь мощными плечами и высоко поднятой головой. Он гордо стоял передо мной и смотрел прямо в глаза.

– Он карфагенских кровей. Мой хозяин назвал его Ремом.

– Странное имя, – заметил я.

– Рем, как мне говорили, это один из тех близнецов, что основали Рим много веков назад. Он должен стать твоим, принц, поскольку у него упрямый и высокомерный характер, так что ему нужен настоящий мастер, настоящий повелитель лошадей, чтобы его укротить и приручить.

Я медленно протянул руку и погладил коня по голове. Кажется, ему это понравилось.

– Нам надо уходить отсюда, – сказал я. – Ты сообщил Спартаку, что идешь с нами?

– Да, принц.

– А как быть с этими людьми?

– Они тоже идут с вами.

– Очень хорошо, – сказал я. – Этих лошадей берем с собой. И уходим. – Я обернулся к Рему: – А ты, мой прекрасный друг, будешь теперь моим конем.

Годарз и конюхи ехали позади нас, ведя в поводу запасных лошадей, когда мы уезжали с форума, который был сейчас забит повозками и фургонами самого разного вида; все они дожидались своей очереди, чтобы выехать на большую дорогу и двинуться на запад от Нолы. Я заметил возбужденного Каста, он стоял с Ганником впереди длинного ряда нагруженных повозок, пытавшихся выбраться на дорогу. Я подъехал к нему. Когда мы покидали тот богатый дом, в котором ночевали, то выгребли оттуда все, что представляло какую-нибудь ценность. Я нашел шелковую нательную рубашку и дорогую белую тунику, украшенную по краю красным и золотым. Я забрал себе обе эти вещи и тут же надел их на себя, а еще пару сапог для верховой езды и белый плащ. Красный плюмаж со шлема я сорвал и заменил его длинным белым из гусиных перьев. Я все же был парфянин, а не римлянин и желал выглядеть как парфянин. Кроме того, я причесался и побрился, велев своим людям сделать то же самое.

Каст посмотрел на меня:

– Прекрасный конь!

– Фургоны давно отправляешь? – спросил я.

– С самого рассвета. По последнему подсчету, у нас их почти четыре сотни. И все заполнены с верхом. В городском арсенале нашли тысячу копий и щитов плюс пару сотен кольчужных рубах.

Я поглядел на германских воинов, сидевших на повозках, и тех, что охраняли форум. Все они, кажется, были так же скверно одеты и вооружены, как вчера.

– А ты разве не перевооружил остальных своих людей? – спросил я.

Он отрицательно покачал головой:

– Все отправляем на Везувий, а уж там распределим поровну, по потребности. На этом настоял Спартак.

– А где он?

– В амфитеатре. Ганник покажет тебе, где это.

Ганник был рад убраться с форума и повел меня с моими людьми в западные предместья Нолы к большому деревянному стадиону. Мы спешились, и я велел всем оставаться снаружи, а мы с Ганником прошли внутрь через открытые ворота. Внутри оказалась удлиненная, посыпанная песком площадка, со всех сторон огороженная трибунами со скамейками. Сверху над ними не было никакой защиты ни от солнца, ни от дождя, если не считать трибуны в дальнем конце, где на деревянных столбах была установлена крыша, под которой располагались резные кресла. Спартак сидел на краю этой крытой трибуны, свесив ноги с высокого барьера, который окружал арену. Я поблагодарил Ганника и пошел к Спартаку через ряды скамеек. Он не обернулся, когда я сел рядом с ним. И долго молчал, глядя на песок внизу.

– Я сражался здесь несколько раз, – наконец произнес он. – Здесь всегда было полно народу. И всегда было жарко. Они сначала казнят преступников, с утра, а потом им нравится смотреть на схватки диких животных. К тому времени, когда приходит очередь гладиаторов сражаться друг с другом, уже наступает вторая половина дня, и вся арена воняет кровью, мочой, дерьмом и блевотиной. Они обычно засыпа́ли кровь песком, но вонь никуда не пропадала. Это мне запомнилось больше всего – не убийства, не крики толпы, а отвратительный запах. Неважно, насколько велика арена и как аккуратно она посыпана песком, вонь все равно та же самая.

Он встал и посмотрел на небо.

– Я сперва хотел сжечь Нолу, но поскольку она оказалась по отношению к нам весьма гостеприимна и щедра, я решил быть милосердным. Как ты полагаешь, не следовало ли нам перебить ее обитателей?

Я был в шоке:

– Зачем?!

– Римляне уважают силу. Милосердие они считают слабостью, – он глядел на меня широко открытыми глазами, и в них было какое-то дикое выражение. – Но более всего они любят кровь, много крови. Иначе зачем бы они любовались тем, как люди рубят и режут друг друга на арене? А я поклялся обеспечить им то, что они любят больше всего.

– То, что жителям города позволили уйти, было правильным решением, мой господин.

Он пожал плечами и двинулся к выходу.

– Уходим отсюда сегодня же. Пора возвращаться на Везувий. Этот налет побудит римлян к решительным действиям, и они очень скоро пошлют сюда еще войска, чтобы нас уничтожить.

Был уже почти вечер, когда я и мои люди покинули город, ведя лошадей, через западные ворота Нолы на большую дорогу. Впереди, насколько хватало глаз, двигалась длинная колонна телег и повозок, среди которых мелькали воины Каста. Мы тоже захватили несколько повозок, которые набили конскими сбруями и прочим снаряжением, взятым из конюшни, где раньше трудился Годарз, и из других, которые тоже ограбили. Он был счастлив оказаться среди своих, но еще больше обрадовался, когда я оседлал Рема и попросил его поехать со мной, отправившись отыскивать Спартака и оставив своих людей охранять повозки. Мы нашли его в двух милях впереди. Он остановил своего коня на вершине холма, возвышавшегося над равниной, на которой стояла Нола. Спартак заметил нас, кивнул, затем уставился куда-то за наши спины. Я обернулся и увидел огромный столб черного дыма, поднимающегося над городом в безоблачное небо.

– Ты решил все же сжечь город, господин?

– Только амфитеатр. Вместе с гарнизоном.

– Прости, господин?

– Я велел отвести их всех туда, приковать цепями к скамейкам, полить смолой и поджечь, – он посмотрел прямо мне в глаза. – Моему милосердию есть предел, Пакор.

Потом он посмотрел на Рема, и мне вдруг показалось, что я заметил в его глазах тревожное выражение.

– Человек с Востока верхом на белом коне.

– И что?

– Ничего, – резко бросил он. – Да, еще одно. Мы поровну делим все, что было захвачено у римлян. Тебе это может показаться странным, и ты, конечно, этого не знал, но постарайся обеспечить, чтобы этого не случилось вновь.

Потребовался остаток этого дня и весь следующий, чтобы переправить наши трофеи на Везувий. В сильно расширившемся лагере, когда мы туда возвратились, царило возбуждение. Мои парфяне были очень довольны тем, что конница вернулась без потерь, и с радостью приветствовали появление у нас Годарза. Хотя он много лет пробыл пленником римлян, его появление напомнило всем о доме, а умение легко сходиться с людьми обеспечило ему теплый прием. Он без труда влился в наши ряды. Теперь у нас было достаточно лошадей, чтобы обеспечить всех парфян, хотя мы каждый день направляли группы по окрестностям на поиски диких лошадей, а также тех, которых могли «освободить», забрав у римлян. Новость о захвате Нолы, видимо, распространилась далеко, поскольку каждый день прибывали новые люди, пополняя наше войско. Сельскохозяйственные рабочие и пастухи по большей части, но также и хорошо одетые городские рабы, которые уже воображали себя воинами, но не имели понятия о трудностях и тяжких трудах, которые выпадут на их долю. Большинство были галлами и германцами; первых ревностно прибирал к рукам Крикс, контингент которого был пока что самым крупным. Но были также и даки, опытные и умелые наездники, хорошо подготовленные сражаться в качестве тяжелой конницы, в доспехах, но неплохо знакомые и с луком вроде нашего. Фракийцы кучковались вокруг Спартака, большинство просто по той причине, что он был их соплеменником. Его пешее войско росло в размерах. К нам приходило так много людей, что Спартак даже собрал военный совет, чтобы как-то справиться с проблемой переполненности лагеря. Заседание проходило в большом командирском шатре – подарок гарнизона Рима, – в центре расползшегося во все стороны лагеря. Над лагерем постоянно столбом поднимался дым от сотен кухонных очагов, работавших все время. Я взял с собой на совет Нергала и Годарза; Нергала потому, что он был моим заместителем, а Годарза потому, что он хорошо знал окрестности. Я назначил его квартирмейстером нашей конницы, то есть ответственным за размещение войск и снабжение их продовольствием и фуражом, и он с радостью принял это назначение. Ему не потребовалось много времени, чтобы найти в окрестностях несколько подходящих вилл, которые мы реквизировали и стали использовать в качестве временных конюшен. Они принадлежали богатым римлянам из Помпей, но их хозяева давным-давно исчезли, сбежав либо в Неаполь, либо в Помпеи, либо на север.

В лагерь мы вернулись, когда полуденное солнце уже начало клониться к западу. День оказался жаркий, так что кувшины с водой были встречены с радостью. Мы наполнили чаши и развалились на кожаных креслах с резными подлокотниками – из Нолы, конечно. Женщин с нами не было. Как обычно, кресла были расставлены вокруг стола. Когда все собрались, Спартак встал и попросил каждого из нас подробно рассказать о состоянии своих подразделений. Крикс, как всегда огромный и отвратительный, громко рыгнул и поднялся первым. На удивление, он оказался не совсем лишен манер, так что официально представил нам двоих галлов, пришедших с ним. Волосы у обоих были одинаково нечесаные, оба носили на шеях витые серебряные ожерелья, а их лица были украшены синими татуировками. Тот, что сидел слева от Крикса, именовался Думнорикс, это был сухопарый человек с глубоко посаженными зелеными глазами и гладкими каштановыми волосами. Второго типа звали Эномай, он был здоровенный и неуклюжий, с грудью как бочка, и, кажется, имел еще меньше мозгов, чем у Крикса, если такое вообще возможно. Крикс объявил, что у него имеется четыре тысячи галлов, готовых убивать римлян, и требовал дать ему возможность это доказать. При этом он ругал Спартака, что тот не взял его людей в Нолу. Спартак отмел все его протесты.

– Мы уже это обсуждали, – сказал он. – Вопрос закрыт.

Я улыбнулся Криксу, который злобно уставился на меня и опустился обратно в кресло, громко пустив при этом ветры. Следующим встал Каст, он улыбнулся мне и заявил, что германцев у него насчитывается три тысячи, хотя половина из них не имеет ни оружия, ни доспехов, если не считать деревянных дубинок и копий. Спартак обещал ему, что следующая партия захваченного оружия будет передана германцам, но подчеркнул, что оружия не хватает всему войску и что только половина воинов вооружена должным образом. После чего кивнул мне, предлагая также высказаться.

– У меня две сотни конников, – гордо сообщил я.

Крикс и двое его сотоварищей громко засмеялись.

– Две сотни? – громогласно возопил Крикс. – Какой от них прок, если нам противостоят десять тысяч римлян? – И затем, обращаясь к Спартаку, продолжил: – Я предупреждал тебя на этот счет, говорил, что это пустая трата времени. Но ты и слушать меня не стал, и вот результат.

– Это отличные конники, – заявил я. – В бою важно качество, а не количество. Плохо вооруженную толпу без труда может рассеять всего лишь горстка конников.

Лицо Крикса вспыхнуло от гнева, он вскочил на ноги, сжимая в руке боевой топор.

– Поосторожнее в выражениях, мальчик! Я ведь легко могу тебе башку снести, а потом использовать ее в качестве ночного горшка! Она у тебя точно лишняя.

Моя правая рука скользнула к рукояти меча, висевшего на бедре, но тут Спартак встал и выхватил свой короткий римский меч – он называется гладиус. И заговорил – медленно, но твердо. Голос его звучал как сталь.

– Не обнажай меч, Пакор. Крикс, сядь! Никаких схваток здесь я не допущу. А поскольку ни один из вас не сражался в составе легиона, я сейчас преподам вам небольшой урок. В легионе обычно около пяти тысяч человек.

– Я знаю, – проворчал Крикс.

– Но ты не знаешь, Крикс, что к каждому легиону прикреплено подразделение конницы – сто двадцать человек. Они занимаются разведкой и охраной, патрулируют местность, прикрывают пехоту с флангов, преследуют и рубят убегающего противника. Это тебе известно? Римляне умеют использовать конницу, и у нас будет то же самое. Две сотни – отличное начало.

– Мой господин, – вступил я, – было бы весьма полезно бросить клич по всему войску, чтобы все, кто умеет ездить верхом, присоединялись к нам, к нашей коннице. Добыть еще лошадей в здешних местах не проблема. А вот с конниками беда.

– Ни один галл не станет связываться с тобой, – бросил Думнорикс, вызвав у Крикса взрыв грубого смеха.

– А галлы разве умеют ездить верхом? – парировал я.

– Хватит пререкаться! – рявкнул Спартак. – Сядь, Пакор. Твое предложение принимается.

Я занял свое место и презрительно взглянул на Крикса, который ответил мне тем же. Пока мы играли в «гляделки», Спартак сообщил нам, что у него набралось две тысячи фракийцев плюс большое количество греков, евреев, испанцев и африканцев, которых насчитывалось еще пять сотен.

– Через два или три месяца мы будем готовы выступить отсюда, – заявил он.

На следующий день мы с Нергалом и Годарзом сидели в палатке и опрашивали тех, кто решил служить в коннице. Галлов, как и следовало ожидать, среди них не оказалось. Большинство составляли германцы, одетые в драные туники и с босыми ногами. Но мне они нравились. Это были прямые, честные и откровенные ребята из племен, которые любили и умели воевать. Стало ясно, что Каст поддержал тех из своих новобранцев, кто умел управлять конем, чтобы они присоединились к нашей коннице. Я решил, что непременно его поблагодарю. Но были здесь также и даки, немного греков и испанцев, и даже несколько человек, что когда-то сражались в войске Митридата Понтийского. Они пылали ненавистью к Риму, и я с радостью принял их в наши ряды. Когда мы покончили с опросом, уже стемнело. Мы с Нергалом были весьма довольны. Годарз сидел со стилом над листом пергамента, он вел подсчет новых рекрутов.

– Двести два человека, принц, – объявил он, сияя.

– Превосходно. Если все они выдержат курс подготовки и тренировки, у нас окажется пять боевых сотен, – я потянулся и прикрыл глаза. – Хорошо нынче поработали.

– Тебе нужны еще рекруты, парфянин?

Я открыл глаза и увидел перед собой божественное видение. Галлия, та самая, что поразила меня прямо в сердце на том пиру. Сейчас она гордо стояла передо мною, и ее синие глаза пронзительным взглядом смотрели прямо на меня. Вблизи она казалась еще более прекрасной, чем я запомнил с прошлого раза. Безупречная светлая кожа, полные губы твердо сомкнуты, светлые волосы собраны сзади в длинную косу. На ней была синяя туника с белой полосой по краю, темно-желтые короткие штаны и шнурованные кожаные сапожки. На талии красовался черный кожаный пояс, украшенный бронзовыми пряжками и утыканный застежками, чтобы привешивать к нему разные личные вещи. Одной из таких вещей оказался кинжал, висевший справа. Ее поза свидетельствовала о силе и решительности, а прелестное лицо было лицом охотницы. Поначалу я даже утратил дар речи. Мне лишь хотелось смотреть и смотреть на нее, до бесконечности. Нергал вернул меня обратно к реальности:

– Принц?

Я прочистил глотку и встал. «Мне нужно выглядеть спокойным и собранным, – сказал я себе, – даже если учесть, что у меня все внутренности ходуном ходят». Я поклонился.

– К твоим услугам, госпожа.

– Мы хотим вступить в ряды твоей конницы.

Тут я заметил, что она привела с собой еще одну женщину, примерно того же возраста, но поменьше ростом и более скромного сложения, более хрупкую. У нее были светло-каштановые волосы, круглое лицо и карие глаза; весь ее вид говорил о том, что человек она довольно ранимый. На ней тоже оказались короткие, до колен, штаны и светло-коричневая туника. Я узнал ее – Диана. Стоило признать, она была привлекательна, но рядом с яростной, неукротимой красотой Галлии сильно проигрывала. Я перевел Нергалу, что она сказала, поскольку он пока что плохо понимал латынь.

– Вступить в ряды конницы? – он рассмеялся. – У них больше шансов вырастить себе крылья.

Галлия не поняла, что он сказал, но отлично поняла его насмешливый тон.

– Что он говорит?

– Он полагает, что вам не следует служить в коннице.

– Мне сказали, что конницей командует принц Пакор, – заявила она. – Видимо, меня неверно информировали.

– Могу тебя заверить, что здесь командую именно я, – ответил я.

Она резко махнула рукой в сторону Нергала:

– Тогда, может быть, ему лучше заняться уборкой навоза или чем-то еще, более полезным?

Я успокаивающим жестом сложил руки на груди.

– Он вовсе не хотел тебя обидеть, госпожа.

– Ему следует для начала пошевелить мозгами, а уж потом открывать рот, – у Галлии явно вскипела кровь. Нергал вскочил на ноги.

– Что она сказала, принц?

Я перевел.

– Я не потерплю оскорблений от женщины!

Я отлично понимал, что ни один из них не отступит, отчего мое восхищение ею возросло еще больше. Она явно не знала страха. Какое великолепное создание, эта женщина из Галлии!

– Оставь нас, Нергал, – сказал я.

– Женщины не бойцы. Они не умеют сражаться, – насмешливо бросил он, потом отдал мне честь и вышел, топая сапогами.

– Я прошу у вас прощения за Нергала, – сказал я Галлии и Диане. – Он слишком горяч.

– Это заметно, – промурлыкала она. И посмотрела на меня своими глазами, этими двумя синими озерами. Ее гнев уже исчез, манеры стали спокойнее, почти как у соблазнительницы. – Спартак говорит, что ты великий воин, так что я благодарна тебе за то, что ты выступаешь на его стороне. Он мой друг, и я считаю друзьями всех, кто ему дорог, – ее голос звучал мягко и зазывно, и я поддавался ему, как готовая к сдаче жертва. – Итак, я прошу тебя, принц Пакор, сын Хатры, позволить мне сражаться рядом с тобой, чтобы я тоже могла послужить Спартаку. Каков будет твой ответ?

Я уже понял, что не смогу, не в силах ей отказать; отлично понял, что если бы она у меня что-то попросила, я бы в тот момент отдал ей все.

– Это станет для меня огромной честью, госпожа, – услышал я собственный голос. Складывалось ощущение, что это не я сам, а кто-то другой контролирует все мои действия.

Она кивнула.

– А это моя подруга Диана, она тоже хочет к тебе присоединиться. Мы будем ждать твоих распоряжений.

С этими словами Галлия повернулась и вышла из палатки. Диана последовала за ней.

– Я бы сказал, что победу одержал прекрасный пол, – заметил Годарз, который все это время в молчании сидел у себя в углу.

– Вероятно, это было лишь представление, попытка меня впечатлить и очаровать, – я пожал плечами.

– Неужели? А вот я мог бы поклясться, что все было наоборот.

– Вздор! – сказал я.

– Кажется, она вполне серьезно говорила о своем участии в боях.

Я снова пожал плечами:

– Сомневаюсь, что она хотя бы умеет ездить верхом.

Годарз посмотрел вслед удаляющейся Галлии:

– Думаю, у этой женщины имеется множество талантов, мой принц, она, несомненно, знает, чего хочет. И умеет пользоваться своими чарами, чтобы получить то, что ей нужно.

Так и случилось, что эти две женщины стали первыми представительницами прекрасного пола в благословенных рядах парфянской конницы – в стране моих врагов, в составе войска освободившихся рабов.

В тот же вечер я сообщил своим людям об этом решении, и большинство сперва решило, что это шутка. Нергал был в ярости, Гафарн смеялся, Бирд остался равнодушен.

– В любом случае, – сказал я им, когда мы ужинали вареной бараниной возле пылающего костра, – это нам никак не повредит. Она явно старается произвести впечатление на Спартака и очень скоро забудет об этой затее, – и посмотрел на все еще кипевшего от злости Нергала.

– Ты когда-нибудь видел женщину, умеющую ездить верхом, как парфянский наездник? – фыркнул тот.

Но в глубине души я надеялся, что они останутся с нами.

Была уже середина лета, и набор воинов в конницу и их вооружение продолжались. Мы все понимали, что римляне очень скоро отправят новое войско, чтобы разгромить нас; насколько было известно, такое войско уже двигалось из Рима ускоренным маршем на юг. Я высылал разведчиков далеко на север, до самой Капуи и на юг до Салерна, а также на запад до Беневента, но пока что никаких признаков активности со стороны врага не наблюдалось. Разведку организовал Бирд, его консультировал Годарз, который сообщил мне, что объездил все окрестности в поисках лошадей для своего хозяина, так что хорошо знает этот район.

– Тебя в этих поездках сопровождали хозяйские охранники? – спросил я.

– Нет, конечно, – ответил он, несколько удивленный. – Хозяин мне доверял.

– А тогда что мешало тебе убежать?

– Ничто не мешало. Но куда бы я пошел? Мой хозяин вообще не верил, что я сбегу. Он кормил меня, не бил, позволял ухаживать за лошадьми, понимаешь? Он же знал, что я их люблю. Вот я и был у него чем-то вроде верного пса. Таким он меня и считал, понимаешь? Не человеком, а всего лишь рабом.

Пришло время заняться изготовлением привычных для нас луков скифского типа, славящихся во всем мире. Парфянские луки имеют двойной изгиб, их концы сильно загнуты вперед, а средняя часть, за которую стрелок держит оружие левой рукой, оттянута назад. Сами концы толстые, их толщина больше, чем ширина. Для изготовления луков мы выбрали тисовое дерево, оно лучше всего подходит для этой цели, поскольку обладает большой упругостью и способно выдерживать большие напряжения при сгибании и сжатии, когда лук пускают в дело. Стало быть, основой каждого лука служит тис, концы его с внешней стороны усиливаются сухожилиями, а с внутренней – роговыми пластинами. Все эти детали склеиваются друг с другом клеем, изготовленным из битума, березового дегтя и животного жира, после чего весь лук обтягивают волокном из животных сухожилий. Хотелось, конечно, покрыть луки снаружи лаком, чтобы сделать их водонепроницаемыми, но лак доставляли из Китая, и он был очень дорог. Так что приходилось обходиться без него. Каждый лук имел в длину более четырех футов.

Нам потребовалось два месяца, чтобы изготовить тысячу луков, их хранили под крышей, в виллах, которые мы заняли. Огромные, покинутые всеми виллы Кампании с их многочисленными помещениями и вместительными надворными постройками оказались идеальным местом для наших мастеров, делавших луки. Мы ревностно их охраняли, поскольку именно это оружие должно было принести нам победу в бою.

Пока одни мастера занимались изготовлением луков, Годарз и другие принялись делать стрелы. Древко стрелы делается из двухфутового соснового стержня, на который насаживается трехгранный наконечник. Каждый день с раннего утра он с двумя сотнями помощников принимался за дело: они рубили молодые сосны, чтобы делать из них древки стрел. Выбирали самые стройные сосенки. Чтобы хорошо просушить дерево, требуется шесть месяцев, но жаркое итальянское лето помогало нам сократить этот срок. Срубленные сосенки связывали в пучки и оставляли их в таком виде на две-три недели, после чего развязывали, сдирали с них оставшуюся кору, потом снова связывали в пучки и оставляли сохнуть еще на две недели, пока они не становились совсем сухими.

Затем укороченные до нужной длины древки оперяли – тремя перьями каждое; перья будут придавать стреле устойчивость в полете. Я велел Годарзу не использовать слишком большие перья – они тормозят полет стрелы, уменьшая дальность. Мы использовали гусиные перья, но не хвостовые, а из крыльев. Более предпочтительными считаются перья гусаков, они тяжелее и служат дольше. Их вклеивали в древки стрел на равных расстояниях друг от друга. Через два месяца Годарзу надоело рубить сосны, но я отлично понимал, что его труды принесут хорошие плоды в последующие месяцы.

Колчаны мы изготовили из коровьих шкур, каждый вмещал по тридцать стрел и имел откидной клапан, защищающий стрелы от дождя. Садясь в седло, мы пристраивали колчаны слева, на ремне, перекинутом через правое плечо. Таким образом, всадник мог вытащить стрелу из колчана правой рукой, сразу наложить ее на лук и натянуть тетиву. Саадаки для луков мы тоже сделали из коровьих шкур; при езде они были приторочены к седлу слева.

Итак, теперь мы имели в своем распоряжении и коней, и всадников, но оставался еще вопрос, можно ли превратить их в боевую конницу, способную сразиться с врагом.

– Пока невозможно точно сказать, принц, – Нергал уже восстановил позитивное отношение к жизни, забыв про свою недавнюю вспышку в связи с желанием женщин служить в коннице. Мы сидели сейчас в просторном обеденном зале, он даже закинул одну ногу на резной подлокотник кресла. Это была большая, расположенная в десяти милях от Везувия, вилла, которую я реквизировал и превратил в свою штаб-квартиру. Она явно принадлежала какому-то богатому римлянину, в ней было много комнат, двор, сад и портики с колоннами со всех сторон. Римлянин этот, очевидно, занимал высокое положение и имел соответствующий ранг и, думается, с рвением выполнял свои обязанности.

– Итак, – сказал я, – первое, что нам следует установить, – действительно ли все они могут ездить верхом, а потом перейдем к владению оружием и займемся муштрой.

– Это включает в себя стрельбу из лука? – спросил Нергал.

– Надо будет посмотреть, как они окажутся подготовлены. Есть разница между боем в конном строю с мечом и копьем и стрельбой из лука с седла.

– А как насчет женщин? – словно мимоходом, осведомился он.

– А что такое? – Мне, говоря по правде, совсем не хотелось обсуждать с ним Галлию и ее подругу. Должен признаться, мне было немного не по себе. По всей вероятности, они даже на коне сидеть не умели и могли свалиться при первом же случае. – Они ведь подруги Спартака, так что нет смысла с ними ссориться.

– Ты об этом не думал, когда вы ругались с Криксом. – На Гафарна всегда можно положиться, он отлично умеет говорить самые неприятные вещи. – Но у него нет ни такого тела, ни лица как у богини.

Годарз улыбнулся, Нергал рассмеялся.

– Заткнись, – сказал я.

– Правда глаза колет? Кроме того, я теперь свободный человек и могу говорить, что вздумается.

– Твой язык, – заметил я, – всегда свободно выдавал и советы, и комментарии. А теперь, оказывается, ты и сам, весь целиком, догнал его и стал таким же.

– Да какая разница, – вклинился Бирд. – Если они хотят бить римлян, этого вполне достаточно.

Нергал пожал плечами, и вопрос закрыли, хотя бы на время. Бирд нравился мне все больше. Он говорил мало и, должно быть, чувствовал себя одиноким, поскольку был среди нас единственным из своего народа и довольно плохо знал латынь, но никогда не ворчал и вообще стал ценным моим сотрудником и помощником. Я сказал ему как-то, что когда мы вернемся домой, он вполне может поселиться в Хатре.

На следующий день все, кто только вступил в наши ряды, собрались на широкой равнине в миле от главного лагеря на Везувии. Было раннее утро, я не хотел утомлять лошадей понапрасну. По поводу даков у меня сомнений не было – их конница походила на нашу, и они пользовались такими же луками, как и мы. Их было больше сотни, и я намеревался создать из них отдельный отряд под командой свирепого черноволосого воина по имени Буребиста. Вообще-то все даки выглядели свирепыми, но Буребиста рассказал мне, что они свято верят в то, что смерть в бою обеспечит им место в раю, возле их бога, Залмоксиса. Поскольку они были прирожденными конниками, то отлично знали все, что только можно, об уходе за лошадьми. Я уже обеспечил их всех луками.

Рим вечно страдал ненасытной страстью к захватам и завоеваниям других стран, и его войска собирали богатый урожай трофеев и имели огромные доходы от своих врагов, превращенных в рабов. К счастью для Спартака, да и для меня, бывших воинов нетрудно снова превратить в воинов, что теперь и происходило с бывшими рабами, сплотившимися под его знаменем, равно как и с даками, собравшимися под моей командой. Я передал им диких лошадей, которых мы укротили и приручили, и нынче утром они выехали, держась в седлах так, словно годами скакали на них. Фракийцы тоже оказались неплохими конниками, хотя они своих лошадей выращивают для скачек, так что их всадники больше годились в качестве легкой конницы. Их собралось две сотни человек под командой сурового воина по имени Резус; позднее я узнал, что фракийцы не используют седел, а ездят на одной лишь попоне. Они хорошо владели копьями и дротиками, которые умело метали на скаку, доспехов же не носили. Резус уверил меня, что это вовсе не мешает им быть отличными бойцами, поскольку они умеют убивать врагов еще до того, как те приблизятся к ним на расстояние рубящего или колющего удара. Я, однако, сказал ему, что теперь и он, и его люди должны научиться пользоваться седлами. Они, как и мы сами, были взяты в плен в битве против римлян, и весь прошедший год их заставляли работать в поле в качестве батраков, а на ночь заковывали в цепи и запирали в вонючих бараках. Будили их каждый день еще до рассвета, после чего они бесконечными часами трудились под палящим солнцем. Они горели желанием затопить землю кровью римлян. У них, по всей видимости, не возникло никаких проблем, когда они оказались под командой молодого чужеземца, особенно после того, как Спартак сообщил им, что я однажды захватил римского орла и наверняка послан сюда самим Дионисом.

– А кто такой этот Дионис? – спросил я.

– Это здешний бог, мой господин, – ответил Резус. – Бог, который держит в руках нити жизни и смерти. Он дает людям свободу и наводит страх и ужас на римлян, лишает их разума и ввергает в дикость. Его родил и воспитал сам Зевс, да-да. Супруга Спартака – одна из его доверенных служанок на земле.

– Клавдия, – сказал я.

– Да, она. Она жрица Диониса. Может будущее предсказывать.

– Да неужели? – скептическим тоном осведомился я.

– Это она нам сказала, что ты придешь.

Меня взяло любопытство:

– Как это?

– Она сказала, что к нам придет всадник с Востока, тот, кто умеет метать металл и ездит на белом коне. Сын дикого кабана.

У меня даже спина похолодела. Вараз, имя моего отца, как раз и означало «дикий кабан»! Но я отбросил эту мысль. Подумаешь, простое совпадение.

Я отдал Галлии того гнедого коня, которого мне подарил Спартак, а ее подруге подобрал серую кобылу. Это были надежные, послушные лошади, хотя у меня по-прежнему оставались сомнения насчет того, умеют ли женщины ездить верхом. Но в это утро все сомнения рассеялись: обе оказались отличными наездницами, сидели в седлах как влитые, сливались со своими лошадьми в единое целое ничуть не хуже мужчин, по крайней мере, в том, что касалось искусства выездки.

После того как кони проделали все упражнения, их отвели отдыхать, а всадники спешились и расселись группами на земле. День становился все жарче, и я хотел увести лошадей обратно под крышу, поэтому сказал Нергалу, чтобы он велел командирам сотен вернуться в покинутые владельцами римские поместья, которые теперь стали нашими квартирами. Воспользовавшись возможностью, я направил Рема к Галлии и Диане, которые вели своих лошадей обратно к Везувию. Я поравнялся с ними и спрыгнул с седла.

– Прекрасный день, мои госпожи, – сказал я.

Они остановились и посмотрели на меня. Галлия, как всегда, сияла красотой, даже после двухчасовой скачки. Она улыбнулась, правда, не мне.

– Он великолепен, – промурлыкала она, протягивая левую руку к Рему, который повернул к ней голову и насторожил уши. Явный признак того, что она ему понравилась. Да почему бы и нет? Она была просто прекрасна.

– Его зовут Рем, – сказал я.

– Ты отлично умеешь выбирать лошадей, принц Пакор, – заявила Галлия, правда, довольно прохладным тоном. – Ну, как, мы прошли испытания? Мы можем служить в твоей коннице?

– В плане умения ездить верхом да, – ответил я. – Но гораздо больше нужно уметь сражаться верхом, чем просто хорошо сидеть в седле.

– Конечно, – сказала она. Потом остановилась, посмотрела на меня своими ярко-синими глазами. – Не хочешь ли разделить с нами ужин? Компания будет небольшая – Спартак, его жена и мы двое.

Я думал, у меня сердце от радости выскочит из груди. И невольно широко ей улыбнулся. Диана засмеялась, а Рем, явно почувствовав мои эмоции, фыркнул. Галлия нежно погладила его по голове.

– Рема можешь тоже взять с собой. Клавдии будет приятно тоже с ним познакомиться.

Уже сгущалась теплая вечерняя мгла, когда я приехал в лагерь на Везувии. Было заметно, что кратер еще больше заполнился людьми, чем когда я увидел его в первый раз. Повсюду стояли аккуратные ряды римских палаток и другие, наскоро устроенные земляные убежища с крышами из зеленых веток. Они также стояли ровными, пересекающимися решеткой рядами, но скромные строительные материалы придавали им довольно неряшливый вид. Было также заметно, что теперь в лагере гораздо больше женщин, чем раньше, попадались даже дети. Сотни голов скота – овцы, свиньи, козы плюс еще и куры – были размещены по загонам, которые обрамляли по периметру зады лагеря и склоны Везувия. Такое ощущение, что пастухи пригнали сюда все свои стада. Я-то вывел из своего лагеря всех лошадей и разместил их в окружающей местности. Это было полезнее, ведь не собирать же в одном месте столько скотины! Так им недолго и заболеть, и тогда они все могут погибнуть. Прежний римский лагерь, тот, на который Спартак напал в ночь моего освобождения, был укреплен деревянным частоколом со сторожевыми башнями, поставленными через одинаковые интервалы. Спартак разместил в этом укреплении гарнизон под командой фракийца по имени Акмон; это был человек невысокого роста, темноволосый, с глубоким шрамом на правой щеке – память об особенно тяжелом бое на арене, как сказал мне Спартак. Он напомнил мне маленького демона, бесенка, о котором мне рассказывала мать, когда я сам был еще ребенком. Проезжая через лагерь, я увидел его у частокола. Я поднял руку в знак приветствия, но он продолжал просто смотреть на меня своими черными глазами. Спартак говорил, что он отличный боец и верный товарищ. Прошло немало времени, прежде чем я заслужил его доверие.

Я проехал по главной дороге лагеря и добрался до шатра нашего командира. Перед ним стояли двое стражей, они резко выпрямились по стойке «смирно», когда я подъехал. Слуга принял у меня Рема. Я должен был признать, что Спартак сумел сплавить разрозненные отряды своих последователей в единую и вроде бы надежную силу. Но вот выдержат ли они напор римских легионов в бою – это совсем другое дело. Я вошел в шатер, и Клавдия обняла меня.

– Добро пожаловать, Пакор. Спартак уже сообщил мне, какое отличное впечатление на него произвела твоя конница.

– Спасибо, госпожа.

– Называй меня просто Клавдия, мы здесь все друзья. Верно, Галлия?

Я обернулся и посмотрел на владычицу моего сердца. Она стояла у длинной стороны стола, что стоял возле дальней стены просторного шатра. Ее распущенные светлые волосы свободно ниспадали ей на плечи, на которые была накинута синяя стола без рукавов. Диана была одета в белое, а волосы она стянула на затылке. Должен признаться, что она тоже казалась весьма привлекательной, но оставалась всего лишь второй после Галлии. Я поклонился. Клавдия рассмеялась.

– Не надо так официально, Пакор, – она взяла меня за руку. – Садись, давайте поедим.

В этот момент вошел Спартак, неся огромное блюдо с горой жареного мяса. Оружия при нем не было, доспехов тоже, а одет он был в простую белую тунику.

– Ага, Пакор, рад тебя видеть. Садись. Надеюсь, у тебя хороший аппетит.

Клавдия провела меня к моему месту, сама же села справа и пригласила Галлию сесть слева. Я был так рад, что она сидит рядом, рад, словно коршун, сумевший наконец прихватить цыпленка. Потом Спартак разлил вино из дорогого серебряного кувшина по таким же прекрасным серебряным кубкам. Этот ужин помог мне забыть, что я нахожусь в самом сердце вражеских земель и так далеко от дома. Спартак смеялся и вообще чувствовал себя легко и свободно, ничем не напоминая сейчас бойца на арене, опасающегося атаки противника, или сосредоточенного командира войска, каким я его наблюдал в Ноле. Вечер продолжался, вино начинало действовать на нас, и он все рассказывал нам разные истории о своем доме и детстве. Как он был бедным пастухом, гонял на пастбища овец по суровым горным отрогам Фракии.

– Но в один прекрасный день мы вернемся во Фракию и заживем мирной жизнью вдалеке от Рима и римлян, – он посмотрел в глаза Клавдии. – Такая у нас мечта.

– Мы все об этом мечтаем, – заметила Диана.

– Нет, не все, – пробормотала Галлия.

– Ты не хочешь вернуться домой, госпожа? – спросил я.

Она бросила на меня пронизывающий взгляд своих синих глаз:

– Среди нас есть и такие, кто не хочет покидать Италию, они предпочли бы остаться здесь и продолжать разбойничать, убивать и грабить.

– Я что-то не понимаю… – сказал я.

– Галлия говорит о Криксе, – пояснила Клавдия. – Ты, кажется, его знаешь.

– Знаю, – подтвердил я.

– Галлия считает, – вмешался Спартак, – что мне следовало бы отослать Крикса куда-нибудь. Но, говоря по правде, он здорово привлекает людей к нашему делу, а его галлы – отличное дополнение к любому войску. Нам нужны люди, подобные Криксу, если мы намерены победить римлян и убраться с этой проклятой земли.

– Да, он привлекает людей, как пламя лампы привлекает мотыльков, – сказала Клавдия. Свет от масляных ламп, свисавших с подпорок шатра, подчеркивал ее кошачью грацию и красоту. – Но это не пламя свободы, что горит в наших сердцах, любовь моя. Галлия права насчет Крикса. Он опасен.

– Да, несомненно, – ответил Спартак. – Его ведь готовили убивать, так же как и меня.

– Ты убиваешь потому, что должен убивать, а он убивает потому, что это доставляет ему удовольствие. В этом вся разница. Тебе не следует ему доверять.

– Хватит о Криксе, – сказал Спартак. – Он состоит в нашем войске, и этим все сказано. Видишь, Пакор, как на меня со всех сторон нападают эти женщины!

Я посмотрел на Галлию.

– Тебе очень здорово повезло, господин, что ты подвергаешься подобным атакам.

Клавдия заметила мой взгляд и улыбнулась:

– А ты бы какую женщину предпочел, Пакор, чтобы она тебя осаждала?

Я почувствовал, что краснею, и прочистил глотку, стараясь скрыть замешательство. Спартак пришел мне на помощь:

– Оставьте его. Он у нас в гостях, пусть наслаждается ужином и радуется жизни. Не нужно его так допрашивать.

Ночевать я остался в шатре Спартака, а рано утром сначала накормил и напоил Рема, а уже потом умылся и позавтракал сам – горячей овсяной кашей, которую сварила Клавдия. Мне она понравилась. Сперва, правда, показалась немного отчужденной и даже равнодушной, но за прошедший вечер не раз доказала, что может быть мягкой и душевной. В итоге я решил, что она умна и прямодушна. После завтрака я повел ее знакомиться с Ремом. Он ей сразу понравился, она прямо-таки влюбилась в него, и он ответил ей такими же теплыми чувствами. Он вообще любил покрасоваться, и ему явно очень нравились привлекательные женщины; он усиленно махал своим длинным белым хвостом, пока она его гладила.

– Она тебе нравится, не так ли? – невинным тоном осведомилась она.

– Кто?

– Галлия, кто ж еще?

– Ну, я… то есть…

– Надеюсь, в бою ты ведешь себя не так неуверенно, – заметила она. – Тут нечего стыдиться. Но у нее свирепый и независимый характер и сильная воля, с ней удастся совладать далеко не каждому мужчине. Она ведь принцесса, тебе это известно?

Я с изумлением уставился на нее.

– Да, это правда. Она из сенонов. Это галльское племя, а ее отец – племенной вождь, который однажды решил, что может стать более сильным вождем, если объединится с другим вождем, с которым ранее соперничал. Вот он и попытался выдать Галлию замуж за этого вождя, а тот был в три раза ее старше. Она отказалась выходить замуж за жирного старика, после чего папаша связал ее и отвез в ближайший римский город и продал в рабство – за непокорность его воле. У нее в груди горит огонь гнева и ненависти, Пакор, – Клавдия пристально посмотрела на меня своими узкими карими глазами. – Но, как я думаю, есть одна вещь, которой ей хочется больше всего, – снова научиться верить людям.

Стояла уже середина лета, хотя самые жаркие дни здесь не были такими иссушающими, как в это время года в Хатре. Спартак ускорил нашу боевую подготовку, и каждый день равнины вокруг Везувия заполняли большие отряды войск, обучающихся боевым приемам и тактике римских легионов. Наши луки были уже готовы к бою, но прежде чем раздать их воинам, я собрал всю конницу перед своей штаб-квартирой. Они достигли больших успехов, поскольку научились не только ездить верхом, составляя со своим конем единое целое, но и овладели искусством биться мечом и копьем в конном строю. Мне повезло, что у меня было некоторое количество парфян, которые смогли обучить своему искусству других воинов. Даже тем, кто умел ездить верхом, пришлось вспоминать прежние навыки. Помимо всего прочего, Годарз создал группу ветеринаров, конюхов и кузнецов, поскольку наши кони были подкованы на все ноги, в отличие от римских. Конница насчитывала уже восемь сотен воинов, и новые рекруты продолжали прибывать каждый день.

Поскольку луки были готовы, я хотел начать учить своих конников стрельбе на скаку. Все конники научились быстро садиться в седло и спешиваться, брать препятствия, скакать по пересеченной местности, выполнять повороты, развороты и останавливаться на полном скаку. Потом они учились действовать в составе крупного конного отряда, сотни, перестраиваться из походной колонны в развернутый строй, не цепляясь друг за друга, двигаться в строю и удваивать ряды, разворачиваться, описывая круг всей колонной, и доводить атаку до победного конца. Потребовалось три тяжелых месяца ежедневных тренировок, чтобы превратить сотни освобожденных рабов, хотя некоторые из них и владели верховой ездой, в дисциплинированный конный отряд. И теперь пришло время учиться стрелять из лука на скаку.

Было очень здорово снова ощутить в руке лук. В числе учеников были и Галлия с Дианой, поскольку они тоже теперь стали частью нашего конного братства. Даже Нергал перестал возражать против их присутствия. Меня очень удивило, с каким усердием они обе обучались боевым приемам, тренируясь каждый день, не жалея сил, осваивая основные приемы ухода за лошадьми и прилежно заботясь о животных. Я организовал свой личный отряд из двадцати парфян, которых Гафарн – к моему неудовольствию – именовал царскими телохранителями. В этот отряд я зачислил и Галлию с Дианой и назначил Гафарна – за его дерзость и нахальство – их личным телохранителем. Он, конечно, бывал порой просто невыносимо нагл, но верхом ездил превосходно, да к тому же считал себя лучшим стрелком из лука во всей Парфянской империи; это самовосхваление я неохотно признавал имеющим некоторые основания. Теперь он стоял в строю с остальной конницей, и сотни всадников заполнили все огромное поле. Я глянул на Галлию и улыбнулся, когда она бросила на меня ответный взгляд. Грудь моя прямо-таки раздулась от удовольствия. Я поднял свой лук повыше, чтобы всем было видно.

– Именно это сделало Парфию сильной. Именно это сохраняет Парфию свободной. Наши конные лучники – самые лучшие в мире, а подобными луками множество поколений назад пользовались всадники бескрайних северных степей, и по дальности стрельбы они превосходят любые другие луки мира. Кое-кто из вас уже знаком с искусством пускать стрелы прямо с седла, на полном скаку, но кроме тех, кто родом из Хатры, никто пока что не умеет стрелять из парфянского лука. Теперь же вас научат, как стрелять из такого лука, стоя на земле и сидя в седле. Стать хорошим лучником нетрудно, тут нет никаких секретов, надо просто тренироваться, много-много тренироваться и упражняться. Нас, может быть, немного в сравнении с численностью всего нашего войска, но в бою именно мы можем показать разницу между поражением и победой.

Годарз сейчас раздаст каждому по луку. Берегите их, относитесь к ним, как к своему лучшему другу, потому что в битве лук станет тем оружием, которое спасет вам жизнь. С помощью этих луков мы сможем победить римлян, а если мы их победим, то сможем вернуться домой.

Затем всем раздали по луку, выдали саадаки, по две запасные тетивы и колчаны с тридцатью стрелами в каждом. Получив все это, сотни вернулись назад на свои квартиры. Галлия и Диана заняли свои места в очереди и тоже получили от Годарза по луку. Я заметил, что никто из мужчин не возражал против их присутствия. На следующий день начались учения. Я соорудил мишень возле нашей виллы – пучок соломы, прибитый гвоздями к столбу, и попросил Галлию и Диану приехать на виллу и показать, что они умеют. Остальных воинов я разделил на две группы и в каждую назначил парфянина в качестве инструктора. Обе группы упражнялись в поле около виллы. День был теплый, сад наполнился ароматами олеандров, фиалок, крокусов и нарциссов. Римляне – богатые, во всяком случае, – очень любят цветы и душистые растения, и на этой вилле мы обнаружили отдельные грядки с мятой, сельдереем, тмином, базиликом, лавром и иссопом. Обе женщины были одеты в туники и короткие штаны до колен, а волосы заплели в косы. Годарз сидел на табуретке и жевал яблоко, пока я занимался с Галлией, а Гафарн обучал Диану.

Я взял в руки лук и повернулся к женщинам:

– Стрельба из лука – очень простое искусство, и с помощью упражнений можно стать вполне приличным стрелком.

– Даже женщине? – насмешливо спросила Галлия.

– Даже женщине, – ответил я.

– Особенно женщине, потому что у нее более коварный взгляд, – добавил Гафарн и подмигнул Диане.

– Спасибо, Гафарн, – суровым тоном сказал я. – Итак, запомните, первое – нужно принять удобную позу, одна нога впереди другой. Не напрягайтесь, пусть лук станет частью вашего тела. – Я вытащил из колчана стрелу и наложил ее на тетиву. – Стрелу следует накладывать на лук так, чтобы два пера ее оперения были обращены к вам, а третье смотрело от вас. Возьмитесь пальцами за тетиву. Указательный палец должен располагаться над стрелой, а средний и безымянный – под ней. Крепко возьмитесь за стрелу – пальцы должны быть согнуты в первом и втором суставах. Тетиву держите под первым суставом.

Так. Теперь покрепче возьмитесь левой рукой за лук, косточки ваших пальцев должны оказаться под углом в сорок пять градусов относительно самого лука. Точка приложения максимального усилия должна находиться на ладони, на мякоти под большим пальцем, так чтобы давление рукояти лука было направлено как можно более прямо по отношению к оси вытянутой левой руки. Выпрямите левую руку, поднимите ее и одновременно оттяните тетиву правой рукой примерно на треть максимальной длины натяжения. Держите правую руку на той же высоте, что и левую, и на уровне глаз.

Ваше правое плечо должно принять естественное положение – не приподнимайте его слишком высоко и не отводите назад, просто поднимите лук самым естественным для себя движением. Сейчас вы можете до конца вытянуть вперед свою левую руку по направлению к цели, и при этом ваше правое плечо само займет правильное положение близко к тетиве. Вы готовы стрелять, но помните, что нужно расслабить правую руку и для натягивания тетивы пользоваться только мышцами спины. Левая рука, направленная в сторону цели, при этом должна выдерживать напряжение и давление натянутого лука, соответствующее силе натяжения тетивы, так чтобы ваше тело и лук находились в равновесии сил. Время пребывания в таком положении очень короткое, оно не должно занимать более полсекунды, этого достаточно, чтобы расслабить мышцы руки и перенести все напряжение на мышцы спины. Теперь цельтесь, еще немного оттянув тетиву назад. Не отклоняйтесь ни вперед, ни назад. Тело должно находиться в равновесии. Не особенно беспокойтесь насчет точности прицеливания, концентрируйте внимание на мышцах спины – именно в этом заключается основной секрет хорошего стрелка. О точности прицеливании позаботится ваше подсознание. Вы ведь видели цель, вы знаете, где она находится, но чтобы попасть в нее, необходимо правильно и вовремя выпустить стрелу.

Правильно выпустить стрелу нетрудно – надо просто ослабить нажим пальцев правой руки на задний конец стрелы и позволить силе натянутой тетивы убрать пальцы с дороги. Не нужно специально напрягать мышцы руки, чтобы раскрыть пальцы, удерживающие тетиву, потому что это собьет прицел и пошлет стрелу не туда, куда требуется. Пусть пальцы расслабятся и распрямятся, и тогда тетива без помех и с минимальными колебаниями вытолкнет стрелу вперед. Когда выпускаете стрелу, левая рука должна оставаться совершенно неподвижной, поскольку правая рука в это время испытывает давление от натянутой тетивы и напряжение направлено назад, а когда стрела выпущена, рука мягко отводится. Не сводите глаз к цели, пока стрела не поразит ее.

Я выпустил стрелу, и она полетела совершенно прямо, точно в цель, и вонзилась в центр мишени.

– Хороший выстрел, – сказал Годарз, кусая яблоко.

– Отличный выстрел, принц, – сказал Гафарн и сам наложил стрелу на лук и выпустил ее, также попав в центр мишени. Моя стрела при этом раскололась надвое. Диана восхищенно вскрикнула и поцеловала Гафарна, а Галлия посмотрела на меня, улыбнулась и пожала плечами.

– Ага, удачный выстрел, – пробормотал я.

– Хочешь, чтобы я повторил этот трюк, принц? – невинным тоном осведомился Гафарн, хотя лицо его растянула широкая улыбка.

– Нет, мы учим их, а вовсе не соревнуемся в стрельбе.

– Ну и ладно, – заявил Гафарн, улыбаясь Диане, которую явно впечатлило увиденное. – Все равно я стреляю лучше его!

День прошел просто отлично, и Галлия с Дианой показали определенные успехи в стрельбе из лука. Начало было хорошее, многообещающее. День закончился ужином – хлеб, оливки и фрукты, запиваемые вином, после чего я, как обычно, поехал вместе с Галлией в главный лагерь, а Гафарн потащил Диану полюбоваться на диких жеребцов, которых только что поймали и привели наши люди. Я в первый раз остался наедине с Галлией. Как мне показалось, она пребывала в счастливом настроении, и я надеялся, что причиной тому являлось мое общество, но, возможно, это лишь было результатом хорошо проведенного дня.

– Завтра наверняка руки будут болеть, – заметила она.

– Ничего, ты привыкнешь. Продолжай упражняться, и тело привыкнет к стрельбе.

Мы ехали бок о бок. Она повернулась лицом ко мне:

– Гафарн очень свободно разговаривает в твоем обществе. Разве это нормально, чтобы слуга так разговаривал с принцем?

Я рассмеялся.

– Гафарн, видишь ли, был со мной всегда, с самого детства. Я терплю его, потому что он всегда был точно таким раздражающим всех негодяем. Но он верный слуга, преданный и мне, и моим родителям. Как бы то ни было, я привык мириться с его выходками.

– И он отличный стрелок, – сказала она и улыбнулась.

Я скорчил недовольную гримасу:

– И впрямь…

– Ты скучаешь по дому, Пакор?

Вопрос меня немного удивил.

– Да.

– А о чем ты скучаешь больше всего?

– Об отце и матери, наверное. И еще о своем друге, Вате.

– И больше ни о ком? А как насчет жены?

Я засмеялся.

– Жены у меня нет, хотя родители, думаю, хотели бы меня женить. Они желали устроить мой брак с вавилонской принцессой Акссеной. Этот брак должен был усилить царство отца. Но она очень толстая.

– Тебе не нравятся толстые женщины?

Я понимал, что все эти вопросы – часть искусной игры и некой проверки. Интересно, какую цель она преследует, задавая подобные вопросы?

– Мне кажется, сперва следует познакомиться с девушкой, получше узнать ее, прежде чем жениться, толстая она или нет. Кроме того, я бы предпочел взять в жену ту, которую люблю, а не пешку в стратегических и политических играх.

Она ничего на это не ответила, и некоторое время мы молчали, а наши лошади потихоньку двигались в сторону сотен костров, горевших в это вечернее время по всему лагерю.

– Я тоже так думаю, – задумчиво произнесла она, когда мы миновали грубо сколоченные деревянные сторожевые башни, охранявшие въезд в лагерь. У шатра Спартака я попрощался с нею. А когда Рем рысью пошел к выезду по центральной улице, я оглянулся назад: она стояла, прямая как стрела, и смотрела мне вслед. Да, эта женщина действовала на меня подобно урагану в пустыне, действовала и на сердце, и на разум. Я думал о ней, когда просыпался утром, и, когда уплывал в сон, моя последняя мысль тоже была о ней.

Последние недели лета стали счастливым временем. Восемь сотен мужчин и две женщины постепенно превращались в отряд конных лучников. За это время было немало сломанных ребер и случаев ущемленной гордости, пока мои воины учились стрелять из лука с седла, на полном скаку, и частенько падали на землю, когда делали резкий поворот или выпускали стрелу в мишень, которая находилась прямо перед ними. Но все они желали научиться стрелять, желали стать частью мощного отряда нашего войска, способного сыграть в бою решающую роль. С течением времени я почти забыл, что мы находимся на вражеской территории и что нам придется сражаться за свою свободу. Но римляне все помнили, и когда пришла осень, до нас докатились слухи, что на юг идет римское войско, намеренное уничтожить армию рабов и ее военачальника Спартака.

Глава 7

Весть о приближении римлян привез Бирд, прискакавший в мою штаб-квартиру. Его конь был весь в пене, а сам он после разведки покрылся пылью.

– Римляне идут, их больше пяти тысяч. По большей части пехота, но есть и конница.

– Где они? – спросил я.

Он выпил чашу воды, что протянул ему Годарз.

– К северу от Капуи.

– Это всего в тридцати милях отсюда, – заметил Годарз. – Они могут оказаться здесь через два дня, если не будут останавливаться.

Мы с Годарзом, Нергалом и Бирдом отправились в главный лагерь. Бирду дали свежего коня. Мы галопом проскакали по главной улице и остановились перед шатром Спартака. Стражники взяли у нас лошадей, а мы вошли в шатер, где за столом сидели и закусывали Спартак и Крикс. В первый раз за многие недели я вновь увидел этого галла. Бросив на меня взгляд, он презрительно ухмыльнулся и сплюнул на пол кусок мяса, оторванный от кости. Выглядел он все таким же огромным и отвратительным. Спартак кивнул нам, я подошел к нему и отдал честь, намеренно не обращая внимания на Крикса. Нергал, Годарз и Бирд следовали за мной.

– Римляне идут, мой господин. Идут с севера.

Спартак поставил чашу и откинулся на стуле назад:

– Где они?

Я кивнул Бирду:

– Этот человек видел их собственными глазами. Рассказывай, Бирд.

– Пять тысяч пехоты или около того. Сотня конницы. Вчера были севернее Капуи. Теперь, думаю, еще ближе к нам.

– Ха! – завопил Крикс, вскакивая на ноги и опрокидывая стул. – Нас-то больше! Я со своими людьми сам с ними справлюсь! – Он повернулся ко мне: – Твои мальчики-конники свое дело сделали, так что ты нам больше не нужен.

Я не мог не принять вызов.

– Без моих конников ты будешь топтаться на месте, а римляне тем временем подойдут вплотную. Без моих людей ты будешь слеп.

– Довольно! – резко бросил Спартак. – Если вам двоим охота подраться, перед вами несколько тысяч римлян – вот с ними и деритесь!

– Господин мой Спартак, – вмешался Годарз, – если позволишь… Самый короткий путь сюда – по Аппиевой дороге.

– Это что такое? – спросил Крикс, поднимая свой стул и садясь на него.

– Это главная дорога из Рима на юг Италии, – объяснил Годарз. – Если они пойдут этим путем, то доберутся до Нолы за один день. А потом повернут на запад, на нас.

– И прижмут нас к морю, – добавил Спартак.

– Да, господин.

– Пять тысяч галлов не пустят их даже к Везувию! – похвалился Крикс, отламывая здоровенный кусок хлеба и засовывая его в свой огромный рот. Он когда-нибудь перестанет так жадно жрать?!

– Сколько твоих людей вооружены, Крикс? – спросил Спартак.

Крикс пожал плечами:

– Примерно половина. Но ты не беспокойся, остальных вооружим, когда перебьем римлян, что идут на нас. Моим ребятам не терпится подраться, прямо руки чешутся.

– От блох, наверное, чешутся, – заметил я.

– Что ты сказал, мальчик?!

– Ничего, – я улыбнулся. Крикс злобно уставился на меня. Я знал, что он меня ненавидит, но эта его нелюбовь значительно усилилась после нашей последней встречи.

– Нет, – строгим голосом заявил Спартак. – Мы пока еще не можем вступать с римлянами в открытый бой. Риск слишком велик. Нам нужно больше оружия и больше людей. Римляне могут себе позволить одно-два поражения. А мы – нет! Если нас разобьют, наше войско распадется и рассеется. Наша первая битва должна быть успешной, потому что только победа сумеет скрепить войско и сделать его сильным, подготовить к последующим трудностям. Соберемся на совет вечером, уже в сумерках. Пакор, скажи Касту, чтоб он тоже пришел.

– Хорошо, господин, – я отдал честь и собрался уходить.

– Погоди, Пакор, – сказал Спартак.

– Да, господин?

– Твои ребята отлично поработали, они еще раз доказали, что на них можно положиться, как я и надеялся.

– Спасибо, господин, – ответил я, бросив уничтожающий взгляд на Крикса, который опять выплюнул что-то на пол.

Я приказал Нергалу сообщить командирам сотен, чтобы утром они собрали и построили своих людей и ожидали дальнейших распоряжений. Годарз получил приказ произвести подсчет всех имеющихся у нас стрел, оружия, запасов продовольствия и фуража для лошадей, а также собрать все повозки и фургоны, оставшиеся в распоряжении конницы. Каст вывел своих людей из кратера Везувия и встал лагерем в двух милях к югу от него. Одной из причин этого стало то, что между галлами и германцами то и дело вспыхивали ссоры и схватки со смертельным исходом. Я сильно сомневался, что подобное многонациональное сообщество когда-нибудь научится сотрудничать; если не научится, мы, несомненно, обречены. Каста я нашел на плацу для упражнений, он был по пояс обнажен и показывал новобранцам, как правильно метать дротик. Я спешился, мы обнялись; за последние недели мы с ним стали добрыми друзьями, мне нравилось его общество и его светлокожие и темноволосые воины. Я сообщил ему весть о приближении римлян.

– Значит, началось. Одно не подлежит сомнению: прольется очень много крови, прежде чем все это закончится.

В тот вечер в огромном шатре Спартака собрались командиры всех отрядов и подразделений нашего войска. Крикс оделся в полное боевое облачение и имел при себе большой круглый щит и боевой топор с двумя лезвиями. Каст и Ганник, Думнорикс и Эномай были одеты так же, но с мечами. На Касте и Ганнике красовались захваченные римские кольчуги и мечи с кинжалами; они были без шлемов. Я взял с собой Нергала и Буребисту, оба оделись в простые туники и держали в ножнах на поясе длинные мечи – у римлян они называются спата. Я был в белой тунике и имел при себе шлем с гусиными перьями.

Спартак сидел за длинным столом и не пригласил нас сесть, а просто осмотрел всех выстроившихся перед ним. Рядом с ним стоял его соотечественник-фракиец Акмон, который изучал нас подобно ворону, рассматривающему мертвое тело. Наконец Спартак заговорил:

– Мы уходим с Везувия, он свою службу нам уже сослужил. Как вам известно, римское войско идет на юг, на нас. Мы не можем позволить загнать нас в ловушку, но пока что у нас не так много вооруженных людей. Поэтому я намерен уходить на юг, в Луканию. Там богатые земли и много людей, готовых к нам присоединиться. Когда заманим римлян в место, которое выберем сами, то развернемся, нападем и уничтожим их.

Со стороны галлов послышались недовольные реплики.

– Тихо! – приказал Спартак и поднялся на ноги. – Любой, кто не согласен с этим решением, может уходить. Вопрос не обсуждается. Подчиняйтесь моему приказу!

Он стоял, как скала, бросая вызов любому, кто ему не подчинится. Но возражений не последовало.

– Нам потребуется два дня, чтобы сняться с лагеря, поэтому нужно выиграть немного времени. – Он посмотрел на меня. – Пакор!

– Да, господин, – ответил я.

– Ты возьмешь половину своей конницы и задержишь римлян. Используй любую тактику, какую только сочтешь пригодной, но нужно их задержать.

– Можешь на меня положиться, господин.

– Хорошо. Теперь ты, Крикс, – продолжал Спартак. – Ты со своими людьми будешь в арьергарде, прикрывать нас с тыла. Если Пакор не справится и римляне нагонят нас раньше, чем мы рассчитываем, тебе придется удерживать их, чтобы остальные успели уйти.

Крикс посмотрел на меня.

– Уж мы-то, галлы, справимся, даже если другим это не удастся! – прорычал он.

Спартак распустил собрание. Я пожал руку Касту и Ганнику, пока Крикс и его люди, толкаясь, проходили мимо. На выходе из шатра ко мне подошел Спартак:

– Я надеюсь на тебя, Пакор. Наша судьба в твоих руках. Ты должен их задержать.

Я был бесконечно горд этим ответственным поручением.

– Не беспокойся, мой господин, – очень серьезно сказал я. – Мы выиграем необходимое время.

Мы выступили на заре, четыре сотни всадников, вооруженных луками и мечами. Однако мы не стали надевать кольчуги и ограничились туниками. Нам требовалось лишь беспокоить римлян неожиданными наскоками, но не вступать с ними в бой. В лагере вокруг стоял жуткий шум – тысячи людей снимали палатки, собирали вещи, складывали все на повозки, сгоняли в стада животных, готовясь к походу. Мы объехали Везувий и направились на северо-восток через поля, по проселочным дорогам. Лошади поднимали копытами с выжженной земли тучи пыли. Годарз ехал рядом со мной, поскольку знал эти места лучше, чем кто-либо из нас. Через четыре часа мы остановились возле ручья рядом с леском, чтобы дать отдых лошадям. Отвели коней в тень, под деревья, сняли с них седла. Мы решили отдохнуть в этой тени до полудня, а затем снова двинуться на север, к Капуе. Проверив оружие и осмотрев лошадей, мы расставили караулы и немного поспали. Я думал о Галлии. Я не видел ее с того момента, когда к нам пришла весть о подходе римлян, но надеялся, что скоро мы снова встретимся, помоги мне Шамаш.

У каждого из нас был полный колчан. Я выбрал пятьдесят парфян, а также лучших стрелков из остальных конников, в основном пылавших жаждой мести даков, которыми командовал неустрашимый Буребиста.

– Они тогда вынудили нас сдаться, – как-то рассказывал он мне. – А все потому, что наш военачальник был глуп, не выставил охрану и не выслал разведку, когда мы отступали. Вот они и подкрались к нам, и в следующий момент мы увидели, что окружены. Пришлось сдаться.

Его слова напомнили о моей собственной глупости, когда и нас окружили и взяли в плен.

– Ну, ладно, – сказал я. – Ты только на этот раз не дай себя окружить. Нападай и сразу уходи, Буребиста, в бой не ввязывайся. Такая у нас сейчас задача.

– Да, господин. Я уж постараюсь как следует им наподдать!

Когда мы достигли холмов к востоку от Капуи, жара стала невыносимой. Эти поросшие лесами склоны дали нам хоть какую-то защиту, а вот впереди, на широкой равнине, где стоял город, никаких холмов и вообще никакого прикрытия не было. Как мы с Годарзом и Нергалом видели с вершины одного из этих холмов, на мили вокруг не было никаких подходящих укрытий. Город располагался в широкой петле, которую здесь делала извивающаяся река. Она была похожа на гигантскую змею, вытянувшуюся с востока на запад; окруженный стенами город Капуя стоял на южном ее берегу. Вокруг, вне стен были разбросаны отдельные домики и деревни, а с севера к городу подходила прямая дорога, она рассекала город и продолжала тянуться дальше на юг. Как и всякая другая крупная римская дорога, эта тоже была прямая, как стрела.

– Вот по этой дороге они завтра и двинутся сюда, – заметил Годарз.

Мы могли разглядеть массы людей и животных примерно в пяти милях от нашей позиции – сплошные быстро передвигающиеся фигурки. Римляне обустраивали на ночь лагерь. Должен признать, это было потрясающее зрелище. Великолепный лагерь со рвом и земляным валом, за которым возвышался частокол, создавался буквально из ничего, на пустом месте. Абсолютно безопасное укрепление, где войска могли отдохнуть и провести ночь, а также надежное убежище на случай нападения неприятеля. А утром лагерь будет разобран и войско двинется дальше – замечательное достижение с точки зрения военной инженерии и планирования. Спартак говорил мне, что римские войска проходят в среднем по пятнадцать миль в день, и это означало, что уже завтра они смогут достичь пригородов Неаполя, а послезавтра будут готовы атаковать наши силы возле Везувия. Стало быть, завтра нам следовало что-то предпринять, иначе окажется поздно.

Ужинали мы в месте, которое я выбрал для нашего лагеря, на пологом склоне возле проселочной дороги, которая огибала холм и прорезала лес. Костров мы не разжигали, чтобы огни не предупредили римлян на равнине о нашем присутствии. На всех направлениях были расставлены на ночь караулы, на тот случай, если на лагерь наткнется какой-нибудь пастух или случайный прохожий, хотя я рассчитывал, что все пастухи в окрестностях уже присоединились к Спартаку. Прежде чем упала ночь, я объяснил своим людям план действий на завтра. Все расселись полукругом на земле, лица прямо-таки пылали боевым задором. Завтра мы атакуем римлян, когда они уже будут на марше. Я рассчитывал на то, что, поскольку они в Италии, их бдительность окажется не столь высокой, как если бы они шли по враждебной территории. Они, конечно, выставят вперед авангард, это стандартная практика, но мы-то можем их остановить и, вероятно, заставить перестроиться в боевой порядок. А это займет время и, значит, позволит нашему войску выиграть по меньшей мере полдня.

– Запомните, – подчеркнул я, – дальность полета наших стрел больше, чем у любого их метательного оружия, включая пращи, которые они всегда пускают в ход с дальней дистанции. Не беспокойтесь насчет точности стрельбы, их там много, так что любая стрела наверняка найдет какую-нибудь цель.

Я не спал в ту ночь, а лишь ходил взад-вперед по лагерю, проверял посты и оружие. Заря занялась достаточно скоро, воины покормили и напоили коней и съели скромный завтрак из сухарей и воды. Никакого шума, никакой бравады – просто четыре сотни воинов в молчании проверяли свои седла, луки, шлемы и уздечки. Годарза я оставил в резерве с пятьюдесятью всадниками. Я намеревался увести в сторону все конные силы, какие только были у римлян, и заманить к холмам, где их ждала засада. Если что-то пойдет не так, группа Годарза будет действовать в качестве арьергарда и прикроет нас, если враг задавит наших воинов на равнине своей массой.

Как только на востоке появились первые лучи солнца, триста пятьдесят всадников спустились по проселку, что вел на равнину и проходил вокруг Капуи. Римляне, должно быть, уже снимались с лагеря и готовились к походу к Везувию. Как только мы вышли из-под защиты леса, то построились в одну длинную колонну. Я ехал впереди, остальные следовали за мной, выстроившись в затылок друг другу. Мы шли к римлянам легким галопом, кентером, и я уже видел римский авангард, легковооруженных пехотинцев и лучников; они вышли из лагеря и двигались по дороге на юг. Римляне не выслали вперед конное охранение – зачем? Они были дома, на своей земле, и направлялись на подавление восстания рабов, а вовсе не на бой с достойным противником. Следом за авангардом шли конное подразделение и легионеры, за ними двигались военные инженеры и саперы, а замыкали строй остальные их конники. Основная часть легионеров все еще оставались в лагере, разбирая частокол и укладывая остальное имущество.

По моей прикидке, их авангард вытянулся по дороге примерно на полмили или около того, когда мы рванули галопом через равнину, где, приблизившись на расстояние в пятьсот шагов, должны были резко свернуть вправо и направиться прямо к римскому лагерю. За секунду до того, как повернуть Рема, я выпустил стрелу в передний ряд римской колонны, и все всадники, мчавшиеся за мною, последовали примеру. Таким образом, легковооруженные воины и лучники авангарда оказались сразу же буквально засыпаны стрелами. Стремительно продвигаясь вдоль их колонны, я быстро натягивал тетиву и выпускал одну стрелу за другой. Римляне, без помех маршируя по знакомой территории, были поначалу ошеломлены нашим внезапным нападением. Воздух заполнили ругательства и вопли боли, а стрелы продолжали пронзать кольчужную броню и плоть. Я видел, как некий центурион, сойдя с дороги, отчаянно пытается перестроить своих людей и организовать оборонительную стену из щитов. Он стоял спиной ко мне, когда Рем пронес меня мимо него и моя стрела вонзилась ему в поясницу. Отдельные римляне метали в нас дротики, но те до нас не доставали, падали с недолетом. А вот наши стрелы были подобны стальному дождю, они так и сыпались на смешавшиеся ряды противника, и многие находили свою жертву, мягкую, податливую плоть. В попытке сблизиться с нами некоторые легионеры пробегали короткое расстояние, разделявшее нас, и бросали дротики, но лишь отделялись от своих товарищей и превращались в идеальные мишени для моих всадников. Многие пали именно так, одни мертвыми, другие же, истекая кровью и шатаясь, отбегали назад к товарищам.

Из лагеря тем временем выбегало все больше римлян, заполняя равнину по обе стороны от дороги, пока авангард и те, кто за ним последовал, пытались построиться в какой-то боевой порядок. Но в результате образовалась кишащая толпа, масса впавших в панику воинов. Я остановил своих ребят примерно в трех сотнях шагов от выхода из лагеря и приказал стрелять в мечущихся в отчаянии римских воинов. Краем глаза я заметил, что слева в нашу сторону направляется вражеская конница. Несколько десятков всадников без какого-либо боевого порядка решительно неслись прямо на нас.

– Отходим! – выкрикнул я во весь голос. – Парфяне прикрывают отход!

Я ткнул пальцем в Буребисту, который оказался рядом:

– Веди людей! Укройтесь в лесу! Мы вас прикроем!

Он кивнул и развернул своего коня, а другие повторили его маневр. Они галопом помчались туда, откуда мы пришли, а оставшиеся пятьдесят человек вместе со мной немного задержались, прежде чем последовать за ними. Мы выстроились рассыпным строем, когда римляне, ведомые размахивающим мечом воином в красном плаще, развевающемся у него за спиной, и в шлеме, похожем на мой, но с огромным красным плюмажем, сошлись с нами. Разрыв между Буребистой и моими парфянами все увеличивался, одновременно с тем, как сокращалось расстояние между нами и римлянами. Римляне с зелеными щитами в левой руке и копьями в правой неслись на нас сомкнутым строем; они, видимо, решили, что перед ними легкая добыча, и опустили копья, готовясь вонзить их нам в спины. Но эти римляне, по всей видимости, никогда не встречались в бою с парфянами и не имели понятия об их тактических приемах, потому что мы все, как один, внезапно вытащили из колчанов новые стрелы, наложили их на луки, развернулись всем корпусом и натянули луки над крупами своих коней. После чего выпустили целую тучу стрел. Если бы римляне атаковали нас в рассыпном строю, эффект этого залпа был бы значительно снижен, а так стрелы полетели в компактную и плотную массу коней и всадников. Несколько воинов переднего ряда оказались поражены ими, люди выпадали из седел, лошади валились на землю. Те, что мчались следом, на ходу врезались в упавших, а другие пытались избежать столкновения с возникшим перед ними препятствием, но тоже врезались в скакавших впереди. Через несколько секунд вся римская конница превратилась в дезорганизованную массу людей и перепуганных, вставших на дыбы и пятящихся назад коней. Римский командир отчаянно пытался их перестроить, а я остановил своих людей и приказал дать еще залп. Сам я прицелился в командира и выпустил стрелу, но промахнулся, и она попала во всадника позади него. В отдалении показалась группа легионеров, построившихся в боевой порядок, они бежали на помощь своей коннице. И я приказал своим снова отступить.

Мы галопом подскакали к опушке леса, где я обнаружил Буребисту и Годарза, обоих верхами. Мой арьергард тем временем въехал на узкую дорожку, извивавшуюся между деревьями и выходящую к тому месту, где мы сегодня ночевали.

– Я расставил своих людей по обе стороны дорожки, они спрятались за деревья, – доложил Годарз, который явно не забыл свои боевые навыки.

– Отлично, – ответил я, рассматривая римскую конницу, галопом приближающуюся к нашей позиции. Их командир, конечно, намеревался до нас добраться. – Отправляйся в лес. Пусть они ворвутся сюда, после чего постарайтесь убить как можно больше конников, прежде чем сюда доберется пехота. Никаких героических подвигов! Мы уже добились того результата, за которым нас сюда послали.

Буребиста и Годарз тронулись в глубь леса, а я поехал следом за последним всадником, оглядываясь назад, на дорожку. В этот момент на опушке появился римский командир, понукая коня и крича своим людям. Он увидел меня. Я пришпорил Рема, и римлянин бросился на меня. Я был перед ним один и всего в нескольких шагах от смерти или плена. Его люди мчались следом колонной по двое, выставив копья.

Лес по обе стороны узкой дорожки был густой, заваленный упавшими ветками, настоящая зеленая чаща, заросшая высокой травой и густым кустарником. И вот оттуда вдруг раздался мощный посвист летящих стрел, прорезающих воздух. Весь лес наполнился глухими ударами, когда они начали поражать свои цели, пробивая кольчуги и вонзаясь в тела. Всадники вскрикивали, стонали и либо оседали в седлах, либо падали на землю, а мои воины продолжали выпускать в римских конников стрелу за стрелой. Они стреляли с короткой дистанции – вероятно, менее пятидесяти шагов, и с такого расстояния каждая стрела находила цель со смертельным исходом. Некоторые римляне запаниковали и попытались развернуть коней и бежать, но дорожка была слишком узкая, да еще и забитая людьми, так что все их усилия не приводили ни к чему. Кони, выпучив глаза, вставали тут и там на дыбы, шарахались, налетали на деревья, сшибая с ног тех римлян, что успели спешиться в попытке избежать дождя стрел. Римский командир лихорадочно пытался увести тех, что еще оставались в живых, но его люди пребывали в полном отчаянии и панике, они не слышали его команды и угрозы. Тут он увидел меня верхом на Реме; я смотрел, как уничтожают его людей. Он рванул вперед, но тут же рухнул на землю, когда стрела пронзила плечо его коня, и они покатились по дорожке. Однако он тут же вскочил, выхватил меч и двинулся на меня.

– Сейчас ты умрешь, дрянь! – словно выплюнул он и направил на меня острие меча. Он был храбр, следует отдать ему должное.

Я снял с себя колчан и повесил его за ремень на переднюю луку седла, потом сунул лук в саадак, притороченный к седлу. Спрыгнул на землю и выхватил свой длинный меч, спату, из ножен. Римлянин атаковал меня, нанося широкие секущие удары. Он был опытен, стоило это признать, и в его ударах таилась немалая сила. Но его выпады оказались предсказуемыми, и я легко парировал их своим клинком. Он отскочил назад, а затем снова бросился вперед, быстро нанося удары.

– В чем дело, падаль? – кричал он. – Боишься драться?

Было совершенно бессмысленно тратить на него силы и выкрикивать ответные оскорбления – лучше сосредоточиться на том, чтобы поскорее его убить и заставить заткнуться. Его удары становились слабее, ненамного, но все равно слабее. Он вопил от ярости, размахивая мечом, пытаясь нанести рубящий удар по моему шлему и раскроить мне череп, но я угадал его намерение и отпрыгнул влево. И когда его правая рука опустилась, я рубанул по ней мечом и разрубил ему предплечье. Он закричал от боли и выронил клинок. Попытался снова его поднять, но тут острие моей спаты оказалось прямо у его горла.

Я чуть вонзил клинок ему в шею, а он все стоял и смотрел на меня.

– Снимай шлем, римлянин, – велел я.

Из его правого предплечья хлестала кровь, но он левой рукой медленно стащил с головы сверкающий шлем, открыв мне крупное лицо мужчины лет тридцати с высоким лбом, крючковатым носом и короткими кудрявыми волосами. Глаза его горели ненавистью, он все стоял и молчал, а его люди продолжали гибнуть, и звуки боя разносились по лесу. Я уже подумывал проткнуть ему мечом горло, но потом решил немного с ним поиграть.

– Твоих людей сейчас всех перережут, римлянин, – сказал я. – Может, ты хотел бы к ним присоединиться?

– Римляне умирают, но Рим всегда побеждает, дрянь! – его зашатало от злости. Или от страха? Не знаю.

– Твои манеры столь же неуклюжи, как и твое искусство владеть мечом, – сказал я, по-прежнему держа острие клинка у его горла. – Тебе бы следовало поехать в Парфию и поучиться там, если хочешь стать настоящим мастером меча. Или конником, коли на то пошло.

– В Парфию?

– Да, римлянин, потому что я – парфянин. Тебе известно, кстати, что мы вас тут в клочья разнесли? – Я хвалился и наслаждался каждой минутой, а сам совершенно забыл о том, что происходит вокруг. К счастью, рядом возник Годарз, который ни о чем не забыл.

– Римская пехота, принц. Идет сюда, и быстро. Пора уходить.

Я бросил играть с этим римлянином в гляделки, а Годарз затрубил в боевой рог, давая сигнал. Через несколько секунд из-за густых зарослей показались мои конники, пробиваясь сквозь листву на дорожку. Я глянул в сторону опушки и увидел, что дорожка завалена телами убитых и раненых; вокруг стояли или бродили лошади без всадников, а позади них виднелась колонна легионеров, ускоренным маршем направляющаяся к нам.

– Принц! – снова позвал Годарз, держа Рема под уздцы.

Я оглянулся на римлянина, сунул меч в ножны и запрыгнул в седло, на спину Рему. Мы тронулись в глубь леса, а римлянин, оставшийся стоять посреди трупов своих воинов, закричал нам вслед:

– Я – трибун Луций Фурий! Парфянин, мы с тобой еще встретимся! Ты слышишь меня, парфянин, мы с тобой еще встретимся!

Мы последовали за нашими людьми по дорожке, которая, извиваясь, взбиралась на вершину заросшего лесом холма, а затем спускалась по противоположному склону. На опушке огромного и пустого поля мы соединились с остальными нашими конниками, и Годарз провел перекличку. У нас обнаружилось всего пятеро раненых, у двоих были переломы и еще трое получили небольшие порезы. Ни одна лошадь серьезно не пострадала. Потом мы быстро двинулись через зеленые поля мимо вилл и селений, но почти никого не встретили. А те, кто нам попадался, бежали в панике прочь, едва завидев колонну покрытых пылью всадников. Через два часа такой скачки кони начали задыхаться, и мы заехали в небольшой лесок с ручейком невдалеке от дороги и дали им передохнуть в тени. Я расставил охранные посты, мы расседлали коней и сняли с них уздечки. Потом их отвели к ручью и напоили, после чего каждый осмотрел и проверил своего коня. И лишь после того, как мы привели в полный порядок лошадей, мы дали отдых и самим себе, закусив сухарями и сыром, который за время скачки немного запотел. Годарз организовал расписание и смену караулов, а я пока улегся, прислонившись к дереву. Рем жевал зерно, насыпанное ему в торбу. Потом Годарз подошел ко мне и сел рядом. Вокруг все спали, но некоторые ходили вокруг, наблюдая за окрестностями.

– Мои поздравления, принц. Отлично осуществленный план.

– Спасибо, – надо признать, я и сам был доволен своими действиями.

– Но этого римлянина следовало бы убить.

Сказать по правде, я вообще про него забыл.

– Не стоит о нем беспокоиться. Они его сами, наверное, уже казнили – за некомпетентность.

– Ошибаешься, – суровым тоном заявил он. – Римлянин сказал, что он трибун, а это означает, что он человек могущественный или у него имеются могущественные друзья. И он тебя не забудет.

– Да неужели? – Меня это совершенно не волновало. Я очень устал, и этот трибун уже вылетел из моей памяти. Я отослал Годарза, чтоб хоть немного поспать. В целом это оказался хороший день, и я вознес благодарственную молитву Шамашу за оказанное мне благоволение. Я надеялся, что Бозан, сидящий сейчас рядом с богом, порадуется тем многочисленным душам римлян, которые я ему посвятил.

Мы остались в этом лесочке на ночь, а утром двинулись на юг, на соединение с нашим войском. Везувий мы обошли далеко стороной на случай, если римляне выслали туда дополнительные силы конницы, но так и не встретили неприятеля, да и вообще никого. Местность казалось покинутой людьми, как оно, видимо, и было на самом деле – все боялись призрака Спартака.

Мы легко напали на след нашего войска – оно оставило за собой широкую полосу вытоптанной травы и развороченной земли, где прошли тысячи ног и копыт. Здесь мы спешились и повели лошадей в поводу, сначала выслав вперед конные разъезды, чтобы не напороться случайно на римские патрули. День был солнечный и теплый, у всех было отличное, расслабленное настроение. Все радовались одержанной победе, боевой дух был высок как никогда. Хотя мои парфяне говорили лишь на ломаной латыни, да и то в скромных пределах, а большинство даков и фракийцев едва понимали этот язык, в наших рядах шли оживленные разговоры. Общение проходило под аккомпанемент живой жестикуляции. Я выслал вперед Нергала с пятью сопровождающими, чтобы сообщить Спартаку о нашем успехе. Буребиста, Резус и Годарз шагали рядом со мной впереди колонны. Годарз все еще оставался недовольным.

– Тебе надо было его убить, – повторял он. В конце концов мне это надоело.

– Ты мне все время про это твердишь, Годарз. Но на самом деле это не имеет никакого значения. Я уверен, нам еще представится такая возможность.

– Можешь быть в этом совершенно уверен, – кивнул он. – Римская гордость не позволит ему смириться с поражением. Он не успокоится, пока не отомстит за такое унижение.

– Да, жаль, что я его не убил, – сказал я. – По крайней мере, тогда ты не стал бы меня донимать. Возьми пять человек, и езжайте вперед, Годарз. Поищите подходящее место для ночлега.

Он сдержанно отдал честь, сел на коня и отъехал. Буребиста засмеялся.

– Он сейчас похож на старую женщину.

– Годарз хороший и добрый человек, – сказал я. – Но он слишком много беспокоится. Не то что ты, Буребиста.

Он сплюнул на землю.

– Беспокоиться – это участь женщин. Да и о чем сейчас беспокоиться? У меня есть конь, храбрый начальник, за которым стоит идти, – тут он улыбнулся мне. – Есть меч в руке и неограниченное количество римлян, которых надо убивать. Для дака это и есть рай.

На ночь мы устроились на холме, который возвышался над долиной, утыканной одинокими деревьями и небольшими полями. Один из моих людей подстрелил из лука оленя, которого мы тут же ободрали и зажарили на костре. После сухарей и запотевшего сыра, запиваемых водой, мы с удовольствием отведали мяса. Это удобное место нашел Годарз и пребывал теперь в более приличном настроении, что меня здорово обрадовало.

– Спартак захватил мост через реку Силарус, – сообщил он, жуя мясо с ребрышка. – Войско уже в Лукании, так что мы пока в безопасности. Крикс и его галлы держат мост. Как только мы перейдем на ту сторону, Спартак намерен его разрушить.

Я подумал, что у Крикса вполне может возникнуть искушение разрушить мост до того, как мы перейдем через реку. А может, и нет.

– Римлян не видно?

– Нигде, – ответил Годарз. И продолжил, сообщив, что жители города Эбурум, что всего в паре миль от реки, заперли городские ворота и укрылись за стенами. У Спартака не было никакого намерения нападать на этот город, а вот Крикс, что вполне предсказуемо, желал напустить на него своих галлов. Спартак разослал отряды по окрестностям с заданием забрать все продовольствие и скот, которые удастся найти. Удалось захватить довольно многое, поскольку Кампания осенью – богатейшая провинция. Кроме того, к нам все время поступали новые рекруты: пастухи с холмов и равнин, рабы, работавшие в больших поместьях Кампании, даже рабы, бежавшие из городов и добравшиеся до войска Спартака, прознав о его победах или, наоборот, о гнусных слухах, распространявшихся по округе. А сам Спартак уже превратился из мелкой докуки, простого беглого раба, которого нетрудно поймать, в главаря восстания, угрожающего охватить всю Южную Италию.

Мы подъехали к мосту и увидели, что его охраняют несколько десятков свирепых галлов, вооруженных римскими щитами и разнообразным оружием от деревянных палиц до дротиков и мечей. По мосту шел мощный поток людей, по большей части не имевших никакого оружия и не похожих на воинов. Я спешился и отдал поводья Нергалу, затем подошел к огромному галлу (они все казались мне огромными, даже женщины, и я не мог понять, как римлянам вообще удалось победить их), который ругал и поносил всех проходящих по мосту.

– Двигайтесь быстрее, вы, шлюхины дети! – орал он, не обращаясь ни к кому конкретно. – Я не стану тут вечно ждать! Если не поторопитесь, я вас тут брошу, чтоб вас потом гвоздями к крестам приколотили! Двигайтесь, быстрее, а не то начну подгонять!

Его галлы расположились по обе стороны дороги, отпуская уничижительные замечания в адрес вновь прибывающих людей, желающих вступить в наше войско. Некоторые, увидев меня, вскочили на ноги и схватились за оружие. Понятно, что Крикс довел до сведения своих людей, что он меня ненавидит.

– Кто эти люди? – спросил я у их командира.

Он с подозрением рассматривал меня своими холодными серыми глазами. Черные прямые волосы падали ему на плечи.

– Недавно освобожденные или беглые рабы. Хотят присоединиться к Спартаку. А римляне далеко?

Его хамство было столь же отталкивающим, как исходящая от него вонь, но я не придал значения этой грубости.

– Мы хорошенько щелкнули их по носу. Они еще не скоро здесь объявятся, – я посмотрел на длинную колонну людей, одетых в лохмотья и неспешно перебирающихся по мосту через реку. – Нам нужно поскорее перебраться на ту сторону, чтобы доложить Спартаку. Убери этих людей с моста.

Он рассмеялся:

– Тебе придется подождать. Или переплыть реку.

Река была широкая и явно глубокая. Каменный мост через нее имел пять арочных пролетов, вознесшихся над быстро текущей темно-синей водой. Я подошел к нему вплотную и посмотрел прямо в глаза:

– Как тебя зовут, галл?

Он улыбнулся, показав ряд черных зубов:

– Тасгетий. Я один из командиров Крикса.

– Ты знаешь, кто я такой?

Улыбка исчезла.

– Парфянин, – ехидно ответил он.

Я протянул руку за спину, выхватил из ножен кинжал и рывком приставил клинок ему к горлу:

– Тогда тебе должно быть известно, что парфяне никогда не отступают. Так что убери этих людей в сторону и дай нам проехать. Это приказ.

К этому моменту все галлы уже были на ногах и готовы изрубить меня на мелкие кусочки, но вид почти четырех сотен нацеленных на них стрел заставил их заколебаться: мои люди успели разбиться на две группы и выстроиться прямо перед галлами. Все они теперь сидели в седлах и держали луки наготове. Я посмотрел Тасгетию прямо в глаза. Он моргнул первым.

– Да-да, конечно, парфянин. Мы вовсе не хотим с тобой драться. Мы же на одной стороне, не правда ли? – Он ткнул пальцем в одного из своих людей. – Сдвинь этих уродов в сторону. Дай конникам проехать.

Я убрал кинжал и кивнул ему.

– Спасибо, Тасгетий. Я лично сообщу Спартаку о твоем содействии.

Я прыгнул на спину Рему и забрал у Нергала поводья.

– Завел себе нового друга? – кислым тоном осведомился он.

– От этих галлов больше неприятностей, чем проку, – сказал я.

– А разве Галлия не из Галлии, принц?

– Она не такая, – ответил я, трогая Рема вперед. Галлы между тем сталкивали проходящих по мосту в сторону. Многие из них, наверное, уже пожалели, что сбежали от своих хозяев, подумалось мне.

– Да, несомненно, – он улыбнулся.

Мы перебрались через мост и поехали по равнине к лагерю – это была огромная территория, занятая расползающейся во все стороны массой палаток, наскоро сооруженных полотняных навесов и группами людей, собравшихся вокруг костров.

Казалось, лагерь занял сотни квадратных миль этой равнины у подножья огромной горной гряды, протянувшейся с востока на запад. В наше отсутствие число следовавших за Спартаком людей несказанно увеличилось, и я начал беспокоиться, как нам удастся обучить такое количество новобранцев и вовремя их вооружить, чтобы встретить римское войско, которое хоть и задержалось в пути, но лишь на время. Продовольствие особой проблемы не составляло, поскольку равнина прямо-таки кишела сельскохозяйственными животными – рогатым скотом, свиньями, овцами, козами, быками, а также курами. Некоторые содержались в убогих загонах, другие были просто привязаны к телегам, а еще больше просто свободно бродило и паслось на травянистой равнине. Вся эта картина здорово напоминала огромную рыночную площадь в день ярмарки, и она вполне могла превратиться в кровавую кашу, если тут вдруг появятся какие-нибудь римские войска. Я вознес молитву Шамашу, прося, чтобы этого не произошло. Только теперь я осознал, какую огромную ответственность взвалил на меня Спартак, и был рад, что не подвел его.

Посреди этого людского месива возвышался бывший римский лагерь, который ранее стоял на склоне Везувия, а потом был разобран и заново возведен здесь. У главных ворот стояла стража, позади воинов возвышались деревянные караульные башни. На вершине одной из них стоял похожий на бесенка Акмон, и он тут же скатился вниз по лестнице, как только завидел нашу колонну.

Он побежал к воротам, размахивая руками:

– Сюда с лошадьми нельзя! Тут и так все переполнено! Остальные твои конники разместились в миле отсюда, к западу, ближе к реке. – Он указал на меня. – Спартак ждет твоего доклада, прежде чем ты туда уедешь.

Я велел Нергалу вести людей к лагерю остальной конницы, а сам спрыгнул с коня и повел Рема в поводу к «римскому» лагерю. Как и прежде, палатки здесь стояли аккуратными ровными рядами. Акмон шел рядом по центральной дороге к командирскому шатру. Он был явно очень недоволен.

– Слишком много собралось народу. Долго мы тут простоять просто не сможем.

– Сколько их собралось? – спросил я.

– По последнему подсчету, более тридцати тысяч, а они все приходят, каждый день. Я уже слышал про твою маленькую стычку с римлянами, твои люди все нам рассказали. Отлично проделано! Это даст нам некоторую передышку.

– Лагерь, мне кажется, отлично организован, – заметил я.

Он засмеялся:

– Конечно! Спартак сюда только фракийцев и германцев пустил. Остальных разместил снаружи.

– И Крикса? – спросил я.

Он сплюнул на землю.

– Крикс собирает всех галлов вокруг себя. И рвется в бой. Ему не слишком по душе то, что тебе досталась хоть какая-то слава.

– Да, могу себе представить.

Спартак стоял у входа в свой шатер, который достигал в высоту футов двенадцати. Он сделал несколько шагов вперед и обнял меня, заключив в железные объятия и с силой похлопав по спине, прежде чем выпустить.

– Я знал, что могу на тебя положиться. Годарз все мне рассказал. Заходи в шатер, выпей вина, промочи глотку. Спасибо, Акмон.

Его заместитель отдал честь и затопал прочь, а мы прошли внутрь, где нас приветствовали Клавдия, Диана и Галлия, прекрасная Галлия. Они все встали и встретили меня аплодисментами. Я вспыхнул – но не из-за аплодисментов, а потому, что смог вновь окинуть взором эту светловолосую красавицу, которая заполняла все мои мысли. Спартак обнял меня за плечи.

– Оставьте человека в покое. Клавдия, налей нам вина.

Галлия приблизилась ко мне и всадила палец мне в ребра.

– Никогда больше так не поступай! – прошипела она.

– Как?! – в ужасе вопросил я.

– Не уезжай, не попрощавшись! Разве у вас в Парфии не учат хорошим манерам?

– Я обещаю, что в один прекрасный день отвезу тебя туда, и тогда ты сможешь судить сама, – я смотрел в эти глаза, совершенно забыв обо всем остальном. Она улыбнулась и чуть склонила голову набок:

– Я с нетерпением буду ждать этого дня, принц Пакор.

– Хватит! – рявкнул Спартак. – Сперва нам надо выиграть войну!

Я просидел с ними до темноты, мы пили вино и беседовали. Мне нравились эти люди, и ничего так не хотелось, как всегда быть рядом с ними. Хотя Галлия и Диана находились под моей командой, но остались в лагере со Спартаком, чему я был сильно рад: по крайней мере, они были под какой-то защитой, если на нас нападут. Я сильно сомневался, что римляне задержались надолго. Когда огромный красный диск солнца медленно опустился к западному горизонту, я повел Рема обратно к главным воротам. Галлия пошла рядом со мной. Спартак сообщил, что завтра поедет в горы, и просил, чтобы я его сопровождал, но больше ничего не сказал.

– Тебе нравится сражаться? – спросила Галлия.

– Странный вопрос!

– Нергал и Годарз говорят, что ты хорош в бою, вот я и делаю вывод, что ты получаешь от этого удовольствие.

– Значит, мои люди сплетничают у меня за спиной?

– Вовсе нет! – ответила она. – Я просто спросила, и они мне ответили. Я умею настаивать.

Уж в этом-то я ничуть не сомневался. Я бы и сам ей весь мир предложил, если б только она попросила!

– Ну, так как? – настаивала она.

Я пожал плечами:

– Надо полагать, я просто создан для войны.

Это ее прямо-таки возмутило. У нее даже ноздри раздулись и затрепетали.

– Создан! – повторила она.

– Подготовка людей благородного сословия в Парфии очень суровая. С младенчества и до пяти лет я оставался с матерью и прочими женщинами двора, вдали от отца. Но после этого меня учили бегу и плаванью, уходу за лошадьми, охоте верхом и пешим порядком, учили владеть мечом, метать копье и дротик и, прежде всего, искусству стрелять из лука. Я учился стрелять на скаку каждый день в течение пятнадцати лет. Потом, в возрасте двадцати лет, я вступил в войско в качестве одного из телохранителей отца. Так что после всех этих трудов, я надеюсь, я стал сведущим в военных делах.

– У римлян есть такие заведения, где они разводят рабов, – сказала она. – Там хозяева следят за тем, чтобы спаривались только специально подобранные ими мужчины и женщины, а на аренах цирков римляне любуются тем, как специально подобранные пары бойцов режут и убивают друг друга – для их развлечения. Это отвратительно!

– Да, это так, – сказал я.

Она повернулась лицом ко мне, в ее глазах светилась решимость:

– Я никогда больше не буду рабыней! Обещай, что если случится самое худшее, ты убьешь меня и не дашь снова захватить.

– Что?! – в ужасе спросил я.

На ее лице была написана железная решимость.

– Обещай!

– Обещаю, – ответил я, хотя тут же пообещал сам себе, что, скорее всего, убью себя сразу же после этого. Я последую за ней повсюду, куда бы она ни пошла. Она легко поцеловала меня в щеку.

– Спасибо.

Дав такое торжественное обещание, я должен был лечь в постель с тяжелым сердцем, но мог думать только об этом поцелуе.

На следующий день я рано утром заседлал Рема и стал дожидаться Спартака. Он явился через час после восхода в сопровождении человека, которого я не знал, и Спартак сказал, что это местный, проводник, который хорошо знает окрестности. Я взял с собой мех с водой и какую-то провизию, засунул все это в седельную сумку, захватил меч, кинжал, лук и полный стрел колчан. Также я взял с собой Нергала и двадцать конников: неизвестно, на кого мы могли наткнуться.

Спартак был в отличном настроении. Наши кони поднимались в гору по извилистым узким тропинкам. Нижние склоны были покрыты кустарником, но по мере подъема он уступил место каштанам и земляничным деревьям. А их, в свою очередь, сменили великолепные буки с покрытыми лишайником стволами. Я никогда не встречал столь обильной растительности, это так отличалось от выжженных солнцем пустынь Парфии! Огромные серые валуны выступали из зеленой и желтой листвы, а сквозь кроны деревьев я мог заметить ястребов, паривших в небе, и услышать перестук клюва дятла. У нас ушло два часа на то, чтобы пробраться через заросшие лесом овраги и расщелины, переправиться через пенящиеся горные ручьи, прежде чем мы достигли вершины и выбрались на каменистую террасу, с которой открывался прекрасный вид на широкую зеленую долину внизу, простиравшуюся вдаль насколько хватало глаз.

Это было широкое зеленое плато, окруженное горами, на котором белыми точками выделялись виллы, разбросанные по всей его протяженности. Под нами, устроившись на другом плато в нескольких милях от той горы, на которой мы стояли, располагался окруженный стенами город. Мы отлично видели его планировку – равного размера квадратные кварталы зданий, разделенные прямыми улицами. Как обычно, в городе было четверо ворот, а главная дорога проходила через весь город и далее через плато, после чего исчезала вдали. Нижние склоны горы оказались покрыты лесом, а на самом плато росло несколько оливковых рощ. И в самом деле, это была богатая, плодородная местность.

– Красиво, не правда ли? – вздохнул Спартак.

– Да, господин.

– Этот город, как говорит проводник, называется Форум Аннии. Через пару дней Крикс со своими галлами возьмет его.

Я пришел в ужас:

– Они же тут все сожгут до основания!

– К сожалению, ты прав, но он уже давно жаждет крови, и его люди тоже. А я бы предпочел, чтобы они убивали римлян, а не друг друга или кого-то еще из нашего войска, – он выразительно посмотрел на меня. – Дело в том, Пакор, что твоя очень своевременная победа действует Криксу на нервы, вот я и дам ему то, чего он добивается, – шанс убивать римлян.

– Этот галл – сущее животное! – резко бросил я.

Спартак засмеялся.

– Такое же, как и я, по крайней мере, с точки зрения римлян; да и ты тоже, друг мой, – первый раз он назвал меня своим другом, и я в этот момент испытал невообразимую гордость. Каким бы ни был Спартак, он отлично умел завоевывать расположение людей. – Дело в том, что он бездельничает и злится, а у него шесть тысяч ничем не занятых галлов. Кроме того, римское войско скоро окажется здесь, так что некоторый боевой опыт им только пригодится.

Немного отдохнув и перекусив, мы отправились обратно в лагерь, где Спартак собрал военный совет. На нем присутствовали я, Спартак, Нергал, Буребиста, Каст, Ганник, Акмон, Крикс, Эномай и Думнорикс. Крикс демонстративно игнорировал меня, но был очень рад, когда Спартак обнародовал свои планы на будущее.

– Нам необходимо уйти подальше от Рима, а это означает, что мы должны двигаться дальше на юг, к Тарентскому заливу. Там мы сможем собрать и подготовить войско к походу на север следующей весной. Хотя Пакору удалось задержать римское войско, – тут он кивнул в мою сторону, – нет сомнений, что они скоро снова пойдут на нас. Поэтому нам сейчас нужно подняться в горы, выйти на плато наверху и затем идти на юг. Но прежде чем мы начнем движение, следует взять этот римский город, Форум Аннии, что стоит у нас на пути. Крикс, я хочу, чтобы его взяли твои люди.

Это было первый раз, когда я увидел улыбку на лице галла, широкую ухмылку и глаза, выпученные в предвкушении грабежа.

– Ты можешь на нас положиться, – заявил он, а другие галлы стали хлопать его по плечам, поздравляя.

– Только помните, – продолжал Спартак, обращаясь ко всем нам, – что дорога, по которой мы пришли сюда от Везувия, огибает гору и ведет к узкому проходу, по которому можно добраться до плато наверху. Нам потребуется два или три дня, чтобы войско и обоз туда поднялись; у Крикса и его людей на это уйдет всего несколько часов.

– Какой гарнизон в этом городе? – спросил Каст.

– Какая разница, какой там гарнизон? – воскликнул Крикс прежде, чем Спартак успел ответить. – Они все сдохнут вместе с жителями!

Я посмотрел на Спартака, но его лицо оставалось бесстрастным.

– Теперь вот что, – сказал Спартак Криксу. – Тебе понадобятся штурмовые лестницы и, возможно, стенобитный таран. На склонах полно деревьев, используй их и готовь своих людей. Вы должны штурмовать Форум Аннии послезавтра. Вопросы есть?

Вопросов не было.

На следующий день Крикс и его товарищи с энтузиазмом занялись рубкой леса, несомненно тренируясь на деревьях, отрабатывая удары, которыми будут потом рубить римлян. Галлы, следует отдать им должное, и впрямь были полны энтузиазма и боевого задора, но их грубый язык и неопрятная внешность вызывали у меня только отвращение. Утром я отправился навестить Каста, а Годарз и Нергал тем временем разослали по окрестностям конные патрули и занялись распределением новобранцев по сотням. Число моих конников увеличилось еще на сотню человек, но не осталось времени их готовить и тренировать, учить тактике и обращению с луком, так что им раздали копья и велели слушаться своих командиров. В бою от них будет мало толку, но если они вынесут переход к морю, их можно будет превратить в настоящих конников.

Каст, как обычно, пребывал в хорошем настроении, особенно в свете того, что его отряд значительно пополнился на пути через Кампанию.

– У меня теперь четыре тысячи германцев, Пакор, – гордо сообщил он мне. – Однако только у половины имеется приличное вооружение. У остальных лишь дубинки и деревянные копья. Но это только начало.

– И в самом деле, – сказал я, радуясь за него. Он был отличный малый, а его люди казались более дисциплинированными, нежели галлы Крикса.

– В нашем лагере уже более тридцати тысяч, – сказал он. – Тебе это известно?

– Да, я слышал.

– Южная Италия – это одни сельскохозяйственные поместья и стада животных. А кто работает в полях и ухаживает за животными? Рабы.

– И гладиаторы, – добавил я.

Он улыбнулся:

– Да, они тоже.

Во второй половине дня я вместе с Годарзом, Гафарном, Галлией и Дианой поехал к реке Силарус. У меня почему-то было мрачное настроение, и хотелось оказаться в приятном обществе. Воды в этой реке были черные, течение быстрое, а небо затянули темные тучи. Но тепло еще не совсем ушло, хотя дневная жара пропала, а ночи становились все прохладнее.

Галлы скверно справились с разрушением моста (а чему тут было удивляться?), и хотя перила были сломаны и сброшены в воду, только два из пяти арочных пролетов оказались уничтожены полностью.

– Римлянам не потребуется много времени, чтобы это восстановить, – заметил Годарз, словно читая мои мысли.

– Сколько у нас есть времени, как ты думаешь? – спросил я.

Он пожал плечами:

– Пара дней, не больше.

Я спешился и подошел к группе воинов, охранявших мост. Их было десять человек в кольчугах, шлемах и с римскими щитами, копьями и мечами. Фракийцы, как я понял по их длинным черным волосам и отсутствию враждебности по отношению ко мне.

– Что-нибудь заметно на том берегу? – спросил я у их командира.

– До сего момента ничего, – ответил он, указывая копьем мне за спину. Я обернулся и увидел группу всадников, галопом мчащихся по дороге к мосту. Их зеленые щиты свидетельствовали о том, что мы с ними уже встречались.

– Гафарн! – крикнул я. – Уводи отсюда Галлию и Диану!

Галлия тут же запротестовала:

– Почему это? Они же не могут перелететь через реку!

– Сейчас покажу почему, – крикнул я, запрыгивая в седло и доставая из саадака лук. Римляне придержали своих коней, когда достигли моста, кони медленно взошли на мост и остановились. Я натянул лук и выпустил стрелу. Она вонзилась переднему всаднику прямо в грудь, выбив его из седла. Фракийцы что-то восторженно завопили, но когда я наложил на тетиву новую стрелу, то заметил выражение ужаса на лице Дианы, а Галлия смертельно побледнела.

Я повернулся к Гафарну:

– Убери их отсюда и отведи обратно в лагерь.

Он ухватился за поводья лошадей обеих женщин и повел их прочь. Римляне развернулись и удрали, но я успел свалить еще одного – последний всадник вылетел из седла со стрелой в спине. Я велел Годарзу скакать в штаб к Спартаку и сообщить ему о появлении врага, а сам проследил, как удаляются Галлия и Диана. Фракийцы между тем уже начали беспокоиться.

– Не волнуйтесь, – сказал я им. – Это всего лишь разведка.

Оставшиеся в живых римляне остановились на безопасном расстоянии от моста, и вскоре к ним присоединилось еще с десяток всадников, спешивших на помощь. На одном из них был командирский шлем с пышным красным султаном и красный плащ, развевающийся у него за плечами. Я подтолкнул Рема на мост, и он дошел до первого разрушенного арочного пролета. Римляне стояли неподвижно и наблюдали, как я поднял свой лук, а потом медленно и демонстративно убрал его в саадак. После этого я застыл в ожидании. Рем беспечно махал белым хвостом. Внезапно римский командир всадил каблуки в бока своего коня и галопом поскакал ко мне. Он остановился на дальнем конце разрушенного моста и снял шлем. Я тут же его узнал.

– Трибун Фурий! – крикнул я. – Ты что, хочешь быть убитым?

Он бросил взгляд на двух мертвых воинов, лежавших на земле.

– Радуйся своим маленьким победам, парфянин! Скоро тебя все равно распнут на кресте!

– Ты все время повторяешься, римлянин.

– У тебя прекрасная лошадь, ты ее, конечно, украл, – прокричал он в ответ. – Обещаю, что буду хорошо о ней заботиться, когда ты умрешь!

– Спасибо! – проорал я. – Только он отправится в Парфию вместе со мной!

– Тебе никогда не видать своей Парфии! Обещаю!

Мне это уже начинало надоедать, и я решил прекратить это состязание в перекрикивании друг друга. И поднял руку.

– Прощай, римлянин! До следующей встречи! – Я развернул Рема, и он шагом вернулся туда, где стояли фракийцы. – Как тебе кажется, – спросил я их командира, – какое расстояние между нами и этими всадниками?

– Трудно сказать, господин, наверное, пятьсот шагов, может, больше.

Я развернул Рема и достал лук.

– Тебе ни за что не попасть в них с такого расстояния, – сказал он.

Я поглядел на него, вытащил из колчана стрелу, наложил ее на лук, натянул тетиву и прицелился. Фурий возвращался к своим людям, когда я выпустил стрелу, и она описала в воздухе полукруг и направилась к земле. Не знаю, проткнула ли она кольчужную рубаху того воина, в которого угодила, но его лошадь встала на дыбы, и он свалился на землю. Остальные рассеялись в панике. Фракийцы снова радостно завопили.

– Оставайтесь здесь, – велел я им. – Спартак скоро пришлет подкрепления.

Но Спартак явился сам во главе длинной колонны хорошо вооруженных воинов. Акмон топал своими мощными короткими ногами рядом с ним.

– Это был всего лишь разведывательный дозор, – сказал я им.

Спартак покачал головой:

– Их войско завтра окажется здесь. – Он повернулся к Акмону. – Будем сниматься с лагеря и ночью отправимся дальше. Пакор, я знаю, что тебе это будет неприятно, но поезжай к Криксу и скажи, что он должен напасть на Форум Аннии с рассветом. И скажи, что он непременно должен взять этот город. Опасно оставлять позади гарнизон, когда спереди наседает их войско.

Я отдал честь и галопом поскакал прочь. Лагерь галлов представлял собой расползшееся по равнине месиво из самодельных полотняных палаток, плетенных из прутьев хижин и кухонных костров – совсем не то, что отлично организованные лагеря Спартака и Каста. Но этот был гораздо больше. Проезжая мимо укрытий, я видел, как галлы поспешно работают, сооружая из срубленных деревьев штурмовые лестницы. Стоило признать, они и впрямь очень торопились, сознавая срочность задания. Большинство не обращало на меня никакого внимания, пока я разыскивал их командира, хотя некоторые бросали на меня неприязненные косые взгляды. Крикса я нашел голым по пояс – он, широко замахиваясь, орудовал большим топором, подрубая дерево. Он здорово вспотел, работая своим топором и срубая очередной сук со ствола. Увидев меня, он остановился. Рядом стояла большая группа его воинов, они любовались его умением работать топором.

– Ага, да никак это наш парфянский принц! И чего тебе надо, мой мальчик?

Скрипнув зубами, я спрыгнул с коня.

– Привет тебе от Спартака. Римляне уже у реки. Он просит тебя вести своих людей на гору и напасть на город прямо на рассвете.

Упоминание о римлянах разбудило его любопытство, он отступил в сторону от дерева и даже забыл про свое враждебное отношение ко мне.

– И сколько их?

– Пока только конный патруль, но их войско не слишком далеко от него.

Он подозвал Эномая.

– Поднимай людей. Выступаем после полудня. Где этот проводник, которого Спартак обещал нам дать?

– Ест кашу возле твоей палатки, – ответил Эномай.

– Тащи его сюда. Хочу быть уверен, что он не сбежит, пока не сослужит свою службу. Ступай.

Его люди разошлись, оставив нас вдвоем. Наступило неловкое молчание. Потом Крикс, мускулистый и весь покрытый синими татуировками, поднял свою тунику и натянул ее.

– Это смелый поступок, мой мальчик, что ты приехал сюда один, – наконец сказал он, поливая себя водой из ведра. – Как я слышал, ты обычно таскаешь за собой своих лучников, чтоб они тебя прикрывали, прежде чем осмелишься встать лицом к лицу с галлом.

Он явно имел в виду наш спор с его людьми у моста.

– У твоих людей скверная дисциплина, – сказал я, меряясь с ним взглядами.

Он засмеялся.

– Все будет решено в свое время, парфянин. А теперь иди, играйся со своими лошадьми.

Он поднял топор, положил его на плечо и пошел мимо меня. У меня не было сомнений, что он постарается очень скоро разрешить этот спор между нами. Но не сегодня.

Войску потребовалось несколько часов, чтобы собраться и выйти на дорогу, ведущую к Форуму Аннии, чему отнюдь не способствовала спустившаяся темнота и сильный дождь, начавшийся в сумерках. В костры подбросили топлива и оставили их гореть, создавая впечатление, что мы остаемся на месте, но любой, даже полоумный, сразу сообразил бы, в чем дело, различив в темноте движущиеся тысячи людей и животных, услышав крики и проклятья людей, пытающихся поскорее выбраться на дорогу, и мычание и рев скота. Бирд руководил укладкой нашего снаряжения в повозки, взятые в Ноле. Этот город, вернее, его обитатели весьма щедро снабдили конницу самыми необходимыми вещами, и Бирд сейчас следил за укладкой на выстроившиеся длинной колонной повозки ведер, щеток, швабр, вил, тачек, уздечек, недоуздков, веревок, ремней и попон. Еще две телеги были доверху нагружены запасными стрелами, которые прикрыли от дождя водонепроницаемыми шкурами. Бирд все сильнее раздражался, его бесило явное отсутствие должных навыков у группы новых рекрутов, нагружавших повозки. Я велел ему успокоиться, поскольку коннице следовало покинуть лагерь последней и затем двигаться в арьергарде.

Годарз, как обычно, сразу же взялся за дело. Дав Бирду инструкции насчет погрузки, он встал возле костра и начал растолковывать двоим командирам сотен, что грузить на мулов, не запряженных в повозки.

– Не перегружайте их, или они вообще не смогут двигаться. И не надо их бить. От битья они только больше станут упрямиться. Обращайтесь с ними, как со своими женщинами, говорите ласково, если хотите добиться от них наилучших результатов.

– Но я всегда погоняю своих женщин хлыстом, – ответил ему нахальный юный парфянин.

– Тогда ты идиот, – сказал Годарз. – И помрешь бездетным и одиноким. Ступай!

Тут он увидел меня и поднял руку в приветствии. Его лицо было хмуро.

– Проблемы? – спросил я.

– Нет, все как обычно, просто времени не хватает. Будем надеяться, что римлянам не нравится маршировать под дождем.

– Поставь новых рекрутов охранять повозки, – сказал я. – Они будут бесполезны, если придется драться с римлянами, прикрывая отход войска, к тому же я не хочу терять лошадей, они слишком ценные. А неохраняемые повозки могут стать искушением для любых воров и прочей нечисти, которых в нашем войске, кажется, полным-полно. У нас хватит оружия, чтобы обеспечить всех новоприбывших?

– Копий хватит, – ответил Годарз. – Мечей маловато.

– М-м-м… В любом случае им не стоит давать мечи. Чтобы как следует владеть мечом, требуется долго упражняться. Ненавижу такую погоду!

– Вероятно, для охраны повозок лучше поставить парфян, мой господин, а новобранцев римляне легко перебьют. Это избавит нас от необходимости их тренировать и готовить, – задумчиво сказал он.

– Что?!

– Это, должно быть, очень унизительно для принца – все время пребывать в окружении всякого сброда.

Я понял, что обидел его.

– Годарз, я вовсе не хотел…

– У этих людей нет ничего, Пакор. Ничего. Они присоединились к Спартаку, потому что он дал им проблеск надежды. Надежды, что они смогут жить как свободные люди. Они не заслуживают того, чтоб о них говорить так, как ты только что говорил. Единственное, что у них есть, это одежда на плечах, а у некоторых нет даже этого. Если ты считаешь, что они недостойны того, чтобы скакать бок о бок с тобой, так им и скажи. По крайней мере, это будет честно. А теперь извини, у меня есть дела, которыми следует заняться.

С этими словами он отдал честь и затопал прочь, оставив меня в полном остолбенении. Дождь еще больше усилился, лишь добавив мне уныния. Я отправился к мосту и встретил там Спартака, которого сопровождал Акмон, чьи узловатые руки и неуклюжая походка всегда вызывали у меня улыбку.

Мы втроем вышли на мост и уставились в темноту. Я не увидел на той стороне никаких лагерных костров и вздохнул с облегчением.

– Кажется, они убрались, – сказал я, пытаясь убедить сам себя.

– Да нет, они там, – фыркнул Акмон. – Видимо, отошли на несколько миль по дороге и теперь уютно устроились в своих палатках.

– Утром они будут здесь, – сказал Спартак. – Мы к тому времени уже оторвемся от них на полдня пути, а Крикс, есть надежда, захватит Форум Аннии. Пакор, ты помнишь плато, на котором стоит этот город?

– Да.

– Именно там мы встретим римское войско и сразимся с ними.

– Ты считаешь, мы сможем их осилить, Спартак? – спросил Акмон.

– Нам нужно их осилить, иначе мы так и будем все время убегать. Да и, в любом случае, плато достаточно широкое, а мы превосходим их числом и, значит, можем окружить с флангов. Кроме того, у нас больше конницы, чем у них, значит, мы сможем напасть с тыла.

Я был уверен, что он уже продумал весь план предстоящей битвы.

– Римляне не слишком беспокоятся насчет нашего численного превосходства, – заметил Акмон.

– Но мы успели подготовить наших воинов, они умеют теперь сражаться так же, как римляне, вот и будем использовать их же тактику, – сказал Спартак. – Пакор, твоя конница готова к бою?

– Готова, мой господин, – гордо ответил я.

– Ну, мои фракийцы и германцы Каста тоже готовы.

– А галлы? – осведомился Акмон.

– Крикс – прирожденный боец, – ответил Спартак. – Дикий, конечно, но и он, и его люди жаждут убивать римлян, и мне такие воины нужны.

Мы стояли в темноте, рядом с дорогой горело всего несколько небольших костров, а я все думал, не пытается ли Спартак убедить самого себя, да и нас тоже. Из того, что я успел узнать, было понятно, что они с Криксом никогда не дружили, оставаясь лишь не слишком удобными союзниками. Галл никогда не оспаривал авторитет Спартака, но, как я полагал, это лишь вопрос времени, как скоро между ними начнутся столкновения. В равной мере лишь вопросом времени было и мое столкновение с Криксом. А пока что нам предстояло победить римский гарнизон и разгромить их войско.

Ночь тянулась и тянулась, становилось все холоднее, дождь превратился в потоки воды, падающие с неба.

Глава 8

В ту ночь никто не спал, и когда занялась сероватая и влажная заря, у всех болели мышцы, ноги и руки, и резало в глазах. Даже кони казались унылыми и стояли, низко опустив головы. Легкий ветерок лишь усиливал наше мрачное настроение, от него становилось холоднее. Стояла какая-то гнетущая тишина, поскольку войско, а также Спартак и его фракийцы уже несколько часов как ушли, и дорога, ведущая от моста, была пуста, если не считать нескольких несчастных собак, рыскающих в поисках пищи. Я велел искать все, что годится на топливо. Мы развели с полдюжины огромных костров, и вскоре пламя уже весело трещало, пожирая дерево. Нергал нашел пару фургонов со сломанными осями, их притащили к мосту, разломали и тоже бросили в огонь. Караульные стояли на страже, а остальные сидели, нахохлившись, у костров и пытались согреться. Потом мы вычистили лошадей, принесли воды из реки и накормили их. После этого приготовили себе завтрак – горячую овсяную кашу – и съели его. К середине утра мы почувствовали себя гораздо живее, а поскольку римляне пока что не показывались, я дал приказ сниматься с лагеря и двигаться вслед за нашим войском.

Выступили мы в полдень, сразу после того, как авангард римского войска показался на горизонте – длинная темная колонна легионеров, выступающих по шесть в ряд, направлялась по дороге к мосту. Я последним покинул мост, откуда до конца наблюдал за приближающимся неприятелем. Никакой конницы у них я не заметил, но был уверен, что мой главный противник, Луций Фурий, тоже где-то среди них. Я тронул Рема и присоединился к своим людям, рысью догонявшим задние ряды нашего войска.

Мы скакали примерно час, а потом спешились и повели коней в поводу, чтобы дать им отдых. Буребиста шагал рядом со мной. На небе собиралось все больше серых облаков.

– Римляне уже сегодня переправятся через реку, мой господин, – сказал он, с явным удовольствием предвкушая грядущую битву. – Тогда мы развернемся и побьем их.

– Ты, кажется, уверен в победе, – заметил я.

– У нашего войска хорошие командиры, не такие, какие были у меня. К тому же у нас есть конница, а у римлян ее нет.

– Какая-то все же есть, – напомнил я.

Он помотал головой.

– Римляне – пешие воины, они не видят в коннице никакого проку, разве что для разведки и для перевозки их жирных командиров. Мы, даки, и вы, парфяне, – прирожденные наездники, мы знаем, как использовать конницу и в бою, и вне поля боя. Вот поэтому мы и победим!

Его энтузиазм был так заразителен, что я прямо там решил, что произведу его в старшие командиры, как только состав моей конницы достаточно увеличится. Люди предпочитают идти в бой за уверенными в себе командирами.

Войско мы догнали после полудня и тут же увидели Акмона – он сидел возле дороги и жевал кусок хлеба, а фракийцы шагали в ногу мимо него. Я подъехал к нему, а мои конники спешились и присели передохнуть по обе стороны дороги. Небо было по-прежнему затянуто тучами, солнца было не видать.

– Римляне подходили к мосту, когда мы оттуда отъезжали.

Он кивнул:

– Теперь они отправят своих инженеров и саперов строить помосты через разрушенные пролеты, а завтра двинутся по ним дальше. Они явно не спешат. Потому что, видишь ли, идут сражаться с рабами, куда там торопиться. Для римлянина драться с рабами, это все равно что чистить сортиры: грязная, неприятная, но необходимая работа. Они потому и расправляются с восставшими рабами так жестоко, что из-за них вынуждены пачкать руки.

– Тем лучше для нас, – заметил я.

Он прикончил свой хлеб и встал.

– Все равно скоро придется с ними драться. Как сказал Спартак, нельзя же нам все время убегать.

– Я бил римлян и раньше.

Он пристально посмотрел на меня:

– Ага, захватил у них орла, как я слышал. Впечатляющий результат для такого юного воина.

– Говоря по правде, мне просто повезло.

Он хлопнул меня по плечу:

– Будем надеяться, что тебе будет продолжать везти. Всем нам на пользу.

Мы двинулись следом за фракийцами Акмона, взбираясь на плато. По мере продвижения вверх дорога сужалась, проходя через узкое ущелье, с обеих сторон сжатое высокими каменистыми склонами. Теперь я понял, почему Спартак настаивал на взятии Форума Аннии еще до выступления войска из лагеря. Даже небольшие силы легко смогли бы задержать нас в таком узком проходе. Дорога через ущелье была усеяна навозными кучами, оставленными нашими конями и прочим скотом. Нам потребовался час, чтобы пройти через ущелье и подняться на плато. Впереди дорога шла прямо к Форуму Аннии, над которым поднимался столб дыма. Кажется, Крикс и его галлы успешно справились с задачей. По другую сторону от города, на некотором расстоянии от него виднелось облако пыли, тянущееся до самого горизонта – признак идущего походным маршем войска. Здесь было сухо, поскольку дождь, который недавно мочил нас и заставлял трястись от холода, плато не затронул. Войско двигалось в хорошем темпе, оно уже миновало город. Поскольку дорога проходила прямо через Форум Аннии и выходила из его ворот с противоположной стороны, мы тоже должны были пройти через город, чтобы двигаться дальше. Я то и дело высылал назад конные патрули, чтобы сменить тех, кто обеспечивал нашу безопасность с тыла, чтобы римские конные разъезды не застигли нас врасплох. Но врага пока что не наблюдалось. Да и вообще вокруг не было заметно никаких признаков жизни, ни птиц, ни диких животных.

– Очень тихо здесь, тебе не кажется? – спросил Акмон.

Когда мы подъехали ближе к городу, я увидел, что его ворота открыты настежь, а над караульными башнями при воротах поднимается пламя и дым. Когда подъехали еще ближе, то увидели трупы, валяющиеся на дороге у ворот. Я передал назад по рядам, чтобы все держали луки наготове – на всякий случай. Люди Акмона вошли в город первыми, а мы сразу за ними, уже наложив стрелы на тетивы луков и готовые при нужде сразу выпустить залп, прикрыв своих. Но когда миновали ворота и вошли в город, стало ясно, что никакого сопротивления ждать не следует: я сразу понял, что мы едва ли встретим кого-то живого. Повсюду валялись трупы. Тела людей, убитых мечами, в залитых кровью туниках, лежали там, где их настигли на бегу остро наточенные клинки; тела, разрубленные топорами или сплющенные палицами и дубинками, тела, пронзенные копьями. Стены вокруг были забрызганы кровью, кровь ручьями стекала по мостовой. Некоторые жители были прибиты гвоздями к дверям своих домов, правда, казалось непонятным, были они живыми, когда это с ними проделывали, или уже нет. Собак и кошек перебили таким же образом, и их трупики валялись на мостовых и тротуарах. Никогда в жизни я не видел подобных картин, а судя по окаменевшим лицам моих людей, им такое зрелище тоже не встречалось. Вонь от экскрементов и падали заставляла судорожно сжиматься желудок, да и Рем начал беспокойно мотать головой. Я попытался его успокоить, и мы продолжали двигаться через эту бойню, которая прежде была мирным городом. Проехали мимо ряда домов с балконами, с каждого из которых свисали повешенные целыми семьями: мужчины, женщины, дети, младенцы. Некоторые были раздеты догола, груди у женщин были отрезаны, гениталии мужчин отрублены. И повсюду была сплошная кровь: на балконах, на колоннах, на стенах. Так много крови!

Когда мы добрались до центра города, то услышали впереди какой-то шум. Мы двинулись дальше и вышли на форум. Как обычно, это была большая площадь, окруженная с трех сторон рядами лавок и магазинов и крытыми колоннадами. Четвертую сторону занимало длинное здание, отделанное красной плиткой и возвышавшееся над остальными домами. У дальней его стены стояла большая группа галлов, они дико орали и смеялись, но над чем, я не видел. Я спрыгнул с коня и приказал остальным тоже спешиться.

Акмон и его фракийцы тоже выехали на форум и построились широким фронтом, разбившись на две центурии.

– Впечатление такое, что галлы занимаются своим любимым развлечением, – сказал Акмон. – Убивают людей.

– Сейчас я это прекращу.

Он с любопытством уставился на меня:

– Они слишком возбуждены и вряд ли хорошо отнесутся к твоему вмешательству.

– Неважно, – сказал я. – Я не могу позволить, чтобы невинных людей резали у меня на глазах, а я бы стоял и ничего не предпринимал. Это позорно и бесчестно!

Он рассмеялся.

– Ну, хорошо. Я со своими парнями приду на помощь, если твои дипломатические способности будут сочтены недостаточными.

– Спасибо.

– Не благодари заранее, мой юный парфянин. Ты вполне можешь оказаться наколотым на галльское копье.

Я пошел к толпе галлов. В правой руке я держал лук, колчан висел на плече. Буребиста шел в паре шагов позади, а мои люди выстроились поперек форума, держа луки наготове. Лишь только галлы заметили мое присутствие, их веселые вопли сразу же смолкли. Они разошлись в стороны, и я увидел Эномая – он сидел в большом изукрашенном кресле, выставленном на площадь. Одну ногу он задрал на подлокотник и пил вино из богато отделанного кубка. Он явно был пьян. И еще я с ужасом заметил целый ряд обезглавленных тел, сложенных на мостовой; их отрубленные головы валялись рядом. Над телами стояли трое улыбающихся галлов с окровавленными топорами в руках, а позади Эномая, связанные и до смерти перепуганные, стояли человек двадцать римлян. Скорее всего, здешние жители, довольно богато одетые, правда, точно определить это было трудно, поскольку всех их явно жестоко избили, а забрызганную кровью одежду изорвали. Женщины были раздеты догола и, несомненно, уже изнасилованы победителями.

Увидев меня, Эномай вскочил. Осушил свой кубок и протянул руку с ним назад. Кто-то из галлов тотчас снова его наполнил.

– Тебе тут делать нечего, парфянин! – заявил он угрожающим тоном. У него была толстая, мощная шея, кустистые брови и усы и синие татуировки на руках. Голос у него оказался хриплый и грубый. А наглая манера себя вести была такая же, как у его начальника, Крикса.

Я поглядел на обезглавленные тела.

– Может, хватит кровь лить, Эномай?

– У нас тут состязание. Хотим увидеть, могут ли Наммеус, Оргеторикс и Эпаснакт срубить голову одним ударом. Пока что они вполне преуспевают в этом, правда, Оргеторикс опережает остальных на много миль, так сказать, – последовал взрыв хохота.

Галлы в восторге заколотили копьями по щитам. От этого грохота пленные римляне в ужасе затряслись и заплакали. Акмон тоже подошел ближе ко мне и Эномаю.

– Пришло время прекратить убийства, – сказал я.

Эномай засмеялся.

– Нет, вы слышали?! Этот принц приказывает нам, и мы должны ему повиноваться! Ты, может, еще хочешь, чтоб я подтирал твою царскую задницу?

Снова последовал взрыв хохота. Галлы явно насмехались надо мной.

– Осторожнее, Пакор, – сказал Акмон. – Он хитрый и ловкий ублюдок и отлично владеет мечом.

– Да и я тоже, – ответил я, кладя лук и колчан на землю и вынимая из ножен меч. Разговоры казались бесполезными, и я ткнул мечом в сторону Эномая.

– Так давай сразимся, прямо здесь и сейчас, – крикнул я ему.

Он вытер рот рукой и выхватил меч. Его люди начали его шумно подбадривать, а стоявшие позади меня парфяне и фракийцы ответили подбадривающими криками. У Эномая был римский гладиус, и он отлично знал, как им пользоваться. Он сразу бросился в атаку, пошел на меня на чуть согнутых ногах. Моя спата была длиннее, но это не колющее оружие, оно предназначено для секущего, рубящего удара в конном бою. Эномай явно полагал, что одолеет меня в ближнем бою, и, сказать по правде, он был неплохим бойцом. Он провел одну за другой несколько резких атак, которые я отбил с трудом. Но я кружил вокруг него, так что ему приходилось все время двигаться и поворачиваться. Я сделал выпад, и он попытался отрубить мне руку секущим ударом сверху, но мой клинок был длиннее, так что его меч лишь распорол воздух. Зрители ободряюще орали, поддерживая нас, или во весь голос выкрикивали оскорбления.

Все они – галлы, парфяне, фракийцы – окружили нас.

Минута шла за минутой, и Эномай начал сильно потеть. Он, видимо, все утро убивал и после этого много и долго пил. Его стремительные атаки явно стоили много сил. Я продолжал держаться на расстоянии, дожидаясь удобного момента. Он уже начал меня проклинать, требуя ответить, почему я сражаюсь не как настоящий мужчина, почему веду себя как баба. Он довел себя до бешенства, не прекращая рубить своим гладиусом воздух. Последний удар я принял на острие своего меча, задержал его клинок на секунду, шагнул вперед и пнул Эномая ногой в левое колено. Он пронзительно вскрикнул от боли, а я отпрыгнул назад. Он пошатнулся. В этот же момент я вонзил острие своей спаты в его левое бедро. Он снова вскрикнул, и я понял, что он готов. Я победил. Лицо было искажено от боли и ненависти, он едва мог отражать мои выпады, а я продолжал осыпать его ударами, колющими и рубящими. Последний удар выбил гладиус из его руки, и прежде чем он успел поднять меч, я приставил кончик клинка ему к горлу. Крики сразу смолкли.

Эномай с вызовом уставился на меня:

– Ну, что же ты? Коли!

– Зачем мне пачкать этот прекрасный клинок твоей кровью? – осведомился я небрежно.

– Ты, бездарный сын шлюхи!..

– Выдай мне всех пленников! Сейчас же!

Галлы начали скапливаться позади своего начальника, держа наготове оружие, но мои парни подняли луки, готовые выпустить в них тучу стрел, да и фракийцы тоже встали рядом. Это остановило галлов и заставило Эномая задуматься. Все еще глядя прямо мне в глаза и не моргая, он отдал приказ отпустить римлян. Избитую и помятую группу пленников грубо подтолкнули ко мне, а я все стоял, держа меч у горла галла. Римляне инстинктивно столпились позади меня. Эномай улыбнулся:

– Забирай их, парфянин. Ты, конечно, прикажешь кому-то из них греть себе постель.

Некоторые галлы засмеялись и даже заорали от восторга. Я же испытывал серьезное искушение пронзить мечом горло этого подонка. Но поборол это искушение.

– Теперь ступай отсюда, галл, – спокойно сказал я. – Возвращайся в свою выгребную яму, из которой ты выполз.

Он плюнул мне под ноги, повернулся и захромал прочь. Его люди последовали за ним. Через несколько секунд на форуме не осталось ни одного галла, и я убрал меч в ножны.

– Тебе следовало его убить, – сказал Акмон, который уже стоял рядом. – Он ведь снова на тебя нападет, в этом нет никаких сомнений. И в следующий раз это окажется нож в спину, ночью. – Он выкрикнул своим воинам приказ построиться и сильно хлопнул меня по спине. – Отличная работа мечом! Мы еще сделаем из тебя настоящего гладиатора!

Фракийцы, шагая в ногу, удалились с форума, и тут ко мне приблизился один из римлян, пожилой человек с редкими седыми волосами и бледной кожей. Он нервно теребил край одежды.

– Спасибо тебе, – сказал он тихим голосом, глядя в землю.

– Не благодари.

Я велел поискать одежду и одеяла, чтобы женщины могли прикрыться. Пожилой римлянин, видя, что их уже не собираются убивать, немного расслабился и успокоился.

– Меня зовут Квинт Хортоний, и я благодарю тебя от своего имени и от имени моей семьи и наших друзей.

В группе было десять мужчин разного возраста, шесть женщин, две из них моложе двадцати, двое маленьких детей и младенец. Как оказалось, всех женщин, и молодых, и старых, действительно изнасиловали.

– Мы прятались в моем доме, когда нас захватили, – продолжал Хортоний. – Они, должно быть, думали, что мы богатые, требовали сказать, где мы прячем свои сокровища. Они забрали все золото и серебро, какое у нас было, потом погнали нас сюда и…

Он замолчал и уставился на окровавленные обезглавленные трупы. На глаза ему навернулись слезы.

– Вам нужно уходить отсюда, – сказал я.

– И куда нам идти?

– Римское войско недалеко. Я дам вам сопровождение, чтобы обеспечить вашу безопасность, но уходить вам надо прямо сейчас.

Я велел Буребисте выделить им продовольствие и воду на дорогу, затем отправил шестерых его воинов проводить их из города и дальше по дороге, по которой мы сюда пришли. И сказал, чтоб они оставили их, как только увидят вдали римских легионеров. Когда мы выезжали с форума, пожилой римлянин снова подошел ко мне:

– Я не знаю, как тебя зовут, друг мой.

– Меня зовут Пакор, я принц Хатры.

Он протянул руку.

– Я еще раз благодарю тебя, Пакор, что ты спас нам жизни.

Я взял его руку в свою, отказать было бы невежливо. Он улыбнулся:

– Может быть, мы встретимся снова, и тогда я буду в состоянии ответить тебе такой же любезностью.

– Сомневаюсь, – ответил я, поднимая поводья Рема, – потому что я намерен возвращаться в Парфию, а это далеко отсюда.

– А что принц делает посреди такого отребья?

– Это долгая история, мой господин, и у меня нет времени тебе ее рассказывать.

– Римлян воспитывают в уверенности, что все остальные народы – варвары, – сказал он. – А сегодня ты показал, что и в Парфии есть благородные люди. Желаю тебе счастливого пути, молодой принц!

– Спасибо, господин. Мои люди обеспечат вам безопасный выход, чтобы к вам больше никто не приставал.

Галлы в нескольких местах подожгли город, и сейчас пожары распространились повсюду, исторгая в небо клубы густого черного дыма. Я смотрел, как уцелевших римлян выводят по дороге – грустная толпа бездомных и несчастных людей угрюмо брела по дорожным плитам. Но, по крайней мере, они остались в живых и были в своей родной стране.

Мы догнали Акмона и его воинов в миле от города. Галлов нигде не наблюдалось. Три часа спустя мы догнали наше войско, которое встало лагерем милях в пятнадцати от Форума Аннии. Лагерь раскинулся на равнине, сбоку от заросших лесом склонов гор и между их отрогами. Как обычно – и у меня это всегда вызывало улыбку, – бывший римский лагерь был разбит в самом центре и являл собой аккуратные улицы между кварталами палаток. Отпустив своих людей и отправив их разыскивать нашу стоянку, я поехал в этот римский лагерь.

Спартака я нашел в его шатре, он сидел на стуле и выглядел усталым и вымотанным. На лице наросла щетина, он давно не брился, под глазами виднелись черные круги. Он поднял руку в знак приветствия, когда увидел меня, и поманил к себе, велев садиться. Из задней части шатра появилась Клавдия, она тоже выглядела очень усталой.

– Тяжело пришлось? – спросил я, когда она налила мне в чашу вина и села рядом с мужем.

– Я уж думал, конца этому не будет! – ответил он.

– А где Галлия? – спросил я.

Это вызвало у Клавдии улыбку.

– Не беспокойся, мой юный друг, твоя возлюбленная в безопасности, ее хорошо защищают твои всадники. Они с Дианой в лагере конницы.

Я почувствовал, что краснею.

– Нет, я хотел спросить, в безопасности ли Галлия и все остальные?

– Конечно, именно это ты и хотел спросить, – насмешливо ответила Клавдия.

Спартак был явно не в настроении для неуместных шуточек.

– Где римляне?

– Их пока не видать, – ответил я.

Он изучающе посмотрел на меня сузившимися, налитыми кровью глазами.

– Как мне доложили, ты прошел через Форум Аннии.

Интересно, что еще ему доложили.

– Прошел. Через то, что от него осталось.

– Тебе не нравятся методы Крикса?

– Мне и сам Крикс не нравится, – сказал я.

– И мне тоже, – добавила Клавдия.

– Может, тебе интересно будет узнать, что Крикс был серьезно ранен в голову при штурме города. Как я подозреваю, гарнизон оказал гораздо более серьезное сопротивление, чем мы ожидали. Именно поэтому его люди впали в буйство и неистовство, когда ворвались внутрь. Они потеряли почти четыреста человек убитыми, когда штурмовали стены. А Крикс сейчас лежит у себя в палатке и мучается головной болью.

– Жаль, что ему вообще не снесли башку, – сказал я.

Спартак улыбнулся.

– И что вы двое предлагаете с ним делать? Убить? Прогнать? Если я это сделаю, то потеряю четверть войска. Проблема в том, что римское войско уже на подходе и мне нужен каждый человек, и особенно те, кому нравится убивать римлян.

– Ему, несомненно, это нравится, – с горечью заметил я.

Спартак скривился.

– Нужда заставляет, Пакор. Наше войско связывает и сплачивает страх перед римлянами и ненависть к ним, но эта связь непрочная. Мне требуется сильная и сплоченная армия, а иначе нас разгромят, – он встал и взял в ладони лицо жены, поцеловал ее, потом взглянул на меня. – Поешь и отдохни. Обними Галлию и забудь о Криксе.

Я встал и отдал честь:

– Слушаюсь, мой господин!

– Да, и еще одно, Пакор, – сказал он.

– Да, господин?

– Я слышал о твоей схватке с Эномаем. Тебе следовало его убить.

Что же, придется мне прибавить Эномая к списку людей, которые были еще живы, но, по уверениям многих, в живых оставаться не должны.

Свою конницу я нашел в лагере в миле к востоку от расположения основных наших сил, возле истоков реки под названием Акирис. Место сильно заросло лесом и поэтому оказалось весьма тенистым, расположенным близко от воды и далеко от запахов человеческого и скотского дерьма, стоявших над войском. Я увидел, что Галлия практикуется в стрельбе из лука вместе с Дианой, а за ними наблюдают Гафарн и Годарз. Я был так рад всех их видеть! Я подбежал к Галлии, обнял ее и поцеловал в щеку, а потом поздоровался с остальными.

– Ну, как их успехи в стрельбе? – осведомился я у Гафарна.

– Успехи приличные, они еще немного попрактикуются и начнут стрелять не хуже меня, – ответил он. – Они и так уже стреляют лучше тебя, и это не пустая похвальба.

– Все повозки пришли целыми и невредимыми? – спросил я у Годарза, игнорируя насмешки Гафарна.

– Да, принц.

– Отлично. Хорошо вернуться к своим. А теперь мне нужно поговорить с госпожой Галлией наедине.

– Увидимся завтра, – сказал Гафарн, и все они ушли, оставив меня вдвоем с моей галльской принцессой.

– Я рада, что ты невредим, – сказала она. – А то я беспокоилась.

– Правда?

– Конечно. То, что я из Галлии, вовсе не значит, что я бесчувственная. Мы не все такие, как Крикс.

– Конечно, нет, – пробормотал я. – Я вовсе не хотел тебя обидеть.

– Ты всегда так официален, Пакор! Надо бы тебе научиться вести себя свободней.

Это мне было затруднительно, поскольку сердце колотилось с удвоенной быстротой. Интересно, она понимает, что я чувствую по отношению к ней? Мы прошли под сень деревьев и остановились под высокой березой. Наверху пели птицы, война и сражения, казалось, растворились вдали.

– Переход был трудный, – задумчиво сказала она.

– Спартак правильно сделал, оторвавшись от римлян на такое расстояние.

– Мы обошли стороной город, который взял Крикс. Говорят, после штурма там было ужасно.

– Было, – подтвердил я с горечью. – Крикс перебил там почти всех, и когда римляне узнают, что он наделал, они возжаждут страшной мести.

Я повернулся и посмотрел ей в лицо. Ее густые волосы при дневном свете сверкали, как золото, полные губы притягивали к себе и звали, глаза светились чистым синим светом. Я чувствовал, как сердце заколотилось в груди, когда наклонился к ней. Наши губы соприкоснулись и слились в долгом и нежном поцелуе. И в эти секунды я испытывал такой восторг и блаженство, каких не чувствовал никогда и не верил, что такое вообще может быть.

В последующие два дня все вокруг было спокойно, и это дало мне возможность заняться вопросами реорганизации нашей конницы. Я с радостью отметил, что ее численность возросла почти до тысячи человек, хотя кони, оружие и прочее снаряжение все еще оставались серьезной проблемой. Пока войско находилось на марше, готовить новобранцев и учить их стрельбе казалось невозможно, так что все вновь присоединившиеся к нам рекруты, которые умели ездить верхом, но не умели пользоваться луком и любым другим оружием, были оставлены под командой Бирда в качестве разведчиков и патрульных. Вскоре их стало две сотни человек, и они ждали от него новых распоряжений, которые он был не в состоянии отдавать: я просто забыл, что он являлся человеком мирным и служил проводником до того, как присоединился к нам перед нашим рейдом в Каппадокию. Он пришел поговорить со мной, когда я обихаживал Рема, – утром следующего дня.

– Я не военачальник, мой господин. И ничего не понимаю ни в лошадях, ни в продовольствии для воинов.

Выглядел он при этом недовольным и несчастным.

– Конечно, я знаю. Я как-то об этом не подумал.

– Это ты военачальник, господин, но не я.

Я подумал, не поставить ли его под команду Годарза, но ведь у Годарза и без того забот полон рот, он занят добычей припасов и вообще тыловым обеспечением. Поэтому в итоге я передал новых рекрутов в распоряжение Нергала, который, кажется, был даже рад, что его подразделение увеличилось в размерах. На самом деле он всегда пребывал в хорошем настроении, особенно после того, как взял себе в жены испанскую дикарку, девушку по имени Праксима. В общем и целом те, кто присоединился к Спартаку, были главным образом пастухи, конюхи или батраки, полевые рабочие плюс небольшое количество беглых городских рабов. Однако по мере того, как слухи о восстании рабов распространялись все шире, в лагерь начало прибывать все больше женщин. Это были в основном уроженки Галлии, и многие из них своим поведением и манерами, к сожалению, были очень похожи на Крикса. Эти, конечно, присоединялись к своим соплеменникам, тогда как другие женщины прибивались к фракийцам или германцам. Кроме того, небольшое их число, совсем маленькая группа, нашли способ влиться в состав конницы. Я, конечно, сделал все от меня зависящее, чтобы отвадить их, но Праксима умела ездить верхом, и очень неплохо, и успела уболтать Нергала, так что в итоге у меня оказалась еще одна всадница. Он-то был просто счастлив, да и она тоже, а поскольку мне требовался довольный заместитель, я сдался.

– В любом случае, – напомнила мне Галлия, – ты ведь принял в свою конницу нас с Дианой, так что едва ли можешь ее отвергнуть.

– Это было совсем другое дело.

– Отчего же?

– Ну, во-первых, вы обе умеете сидеть на коне.

– Она тоже умеет, к тому же гораздо лучше, чем любая из нас.

– Ну, вы умеете стрелять из лука, – раздраженно возразил я.

– Только потому, что вы с Гафарном нас научили. Уверена, Нергал и ее сможет обучить.

– Ну, ладно. Как скажешь. В любом случае вопрос уже решен.

Она с любопытством уставилась на меня.

– Неужели мой господин принц недоволен вопросами? – ехидно поинтересовалась она.

– Да нет… Просто я этого не одобряю, вот и все. Говорят, она была проституткой.

Она недовольно уставилась на меня:

– Ее заставили заниматься проституцией римские хозяева, это ты хотел сказать? Не будь таким мнительным!

Она, конечно, была права, как это, кажется, случалось всегда, но от этого мне было только хуже; в целом же, следовало признать, дела у нас шли хорошо. Я уже решил, что если численность конницы будет продолжать увеличиваться, то сделаю Нергала и Буребисту командирами отдельных драгонов. Но, вероятно, это были лишь пустые фантазии, и реальность не замедлила прервать все мои мечтания, когда в наш лагерь ввалилась большая группа галлов во главе с Криксом. Голова у него была обвязана серой тряпкой. Они двинулись ко мне и окружили с угрожающими лицами. Их оказалось около пятидесяти, все были вооружены мечами или копьями и явно желали полюбоваться, как мне раскроят череп.

– Пришло наконец время нам с тобой свести счеты, – заявил Крикс, любовно поглаживая рукоять своего двухлезвийного топора. Он был одет в тунику, штаны и кожаные сапоги и с непокрытой головой. Кольчуги на нем не было, и щита тоже, но он казался чрезвычайно уверенным в себе. Волосы у него были, как обычно, в диком, взъерошенном состоянии, а усы свисали до самой груди. Отвратительный вид.

– С удовольствием, – ответил я. На мне тоже не было никакой брони, я лишь держал меч и кинжал Кукиса.

К этому моменту весь лагерь поднялся, и десятки моих людей собирались вокруг галлов. Нергал, злобно расчищая себе дорогу, пробился ко мне и встал рядом с мечом в руке, а пару секунд спустя к нему присоединился Буребиста. Крикса, впрочем, это нимало не обеспокоило, хотя угроза ему и его людям была явная.

– Ну, будем драться? Или ты боишься запачкать свои беленькие царские ручки?

Я велел Нергалу и Буребисте отойти от нас и выхватил меч.

– Ты что-то слишком много хвастаешься, галл!

Собравшиеся подались в стороны, а мы с Криксом начали кружить друг вокруг друга, так что я почти не услышал в отдалении рева рогов и труб и отчаянного грохота барабанов. Потом раздались громкие крики, и в толпу воинов врезался на коне Бирд. Все отскочили от него в стороны, и он въехал в круг, где стояли Крикс и я.

– Римляне! Римляне идут! – выкрикнул он. Его глаза были широко раскрыты от возбуждения.

Значит, нашу с Криксом схватку придется отложить, а вместо этого заняться более важной и значительной задачей, поскольку римляне уже рядом.

Все разбежались в разные стороны, к своим сотням. Крикс и его галлы стремительно рванули к себе лагерь, я же бросился к огороженному загону, где стоял Рем. Гафарн уже заседлал его и сейчас седлал собственного коня. Галлия и Диана тоже находились там, видимо, оттачивали искусство стрельбы из лука. Я обнял Галлию и прыгнул в седло Рема.

– Не выпускай их из виду, – велел я Гафарну, указывая на обеих женщин. – Вернусь, как только смогу. Я на тебя надеюсь!

– Я о них позабочусь, не беспокойся, – ответил он. – Береги себя!

До бывшего римского лагеря, где стоял Акмон, было с милю. Я пробирался сквозь толпившихся германцев, галлов, фракийцев и прочих. Все они поспешно вооружались и снаряжались, строились в шеренги, а их командиры ругались и заталкивали людей в ряды. Я добрался до шатра Спартака и вошел внутрь. Крикс ворвался следом за мной, обильно потея после пробежки. Я заметил кровавое пятно на повязке – надеюсь, ему было больно. Спартак приветствовал меня и указал место за столом, на котором Акмон разместил несколько деревянных чурбаков и теперь расставлял их в две отдельные группы. Секундой позже вбежал Каст и тоже занял свое место.

– Так, все в сборе, – сказал Спартак. – Времени у нас мало, так что сразу к делу. Вот мой план. Вот это римляне, – он указал туда, где Акмон собрал несколько чурбаков, выстроив их в прямую линию. – Мы атакуем их центр строем «кабанья голова».

– Кабанья голова? – переспросил я.

– Все просто, – сказал Акмон. – Это когда передовой отряд выстраивается в форме наконечника копья. Вот это наше войско, – он указал на шеренгу обрезков, выстроенную напротив тех, что изображали римлян. Он взял один чурбак и выдвинул его вперед, перед шеренгой остальных, потом поставил два чурбака сразу позади первого. Выглядело это как пирамида. – Видишь, они строятся клином, который может прорвать фронт противника, – он подтолкнул пирамиду из чурок к тем, что изображали римлян, и продвинул ее сквозь их линию.

– Римляне не ожидают нашей атаки, и в этом наше преимущество, – продолжал Спартак. – Значит, мы прорываем их центр, насквозь, до конца, а после этого останется лишь зачистить поле битвы.

– Позволь моим галлам идти на прорыв, – сказал Крикс.

– Не в этот раз, Крикс, – ответил Спартак. – Ты со своими галлами будешь на левом фланге. Встанете там сплошным фронтом до самого леса на склоне горы. Каст, твои германцы точно так же выстроятся на правом фланге. До самого склона – и не давайте себя обойти!

– Я как насчет меня? – спросил я.

– Насчет тебя? – ухмыльнулся Крикс. – Понятно, что Спартаку нет дела до тебя и твоих милых лошадок.

Спартак улыбнулся мне:

– Напротив. Пакор и его люди будут стоять в центре, позади моих фракийцев.

– Но не на флангах? – в замешательстве спросил я.

– Если бы мы были на открытой широкой местности, тогда да, – ответил Спартак. – А здесь пространство в конце плато узкое, так что с флангов нас не обойти.

– Но и римлян тоже не обойти с флангов, – заметил Каст.

– Верно. Вот поэтому мы должны прорвать их центр. Раздробить их силы, развалить на две части, после чего конники Пакора проскочат в образовавшуюся брешь и зайдут им в тыл. В результате мы получим две изолированные и окруженные группы римлян, – Спартак смел «римские» чурбаки со стола на пол. – Все очень просто.

Здесь это и в самом деле выглядело просто, но я понимал, что Спартак все тщательно обдумал заранее. Он сам выбрал поле для боя. Клавдия внесла поднос с чашами и кувшин с вином. Она улыбнулась мне и разлила вино по чашам, потом раздала их всем. Спартак поднял свою чашу:

– Ну, за победу! Пусть любые боги, которым вы поклоняетесь, будут сегодня с нами!

Мы подняли чаши и выпили.

– А теперь – все по местам.

Крикс выпил вино, громко рыгнул и вышел, Акмон последовал за ним. Я пожал руку Касту, и он тоже ушел, а я кивнул Спартаку. Клавдия подала ему кольчугу и шлем. Я вернулся верхом в лагерь конницы, где меня ждали Нергал, Буребиста, Годарз, Бирд, Гафарн и Резус. Галлия, Диана и Праксима стояли в сторонке, проверяли свои луки и кинжалы. Я решил, что они сегодня в сражении участвовать не будут. Повсюду суетились мои конники с уже снаряженными лошадьми, строились в ряды; все двигались в ускоренном темпе, но вполне организованно. Я собрал своих командиров и объяснил им план Спартака на предстоящий бой.

– Имеет смысл, – сказал Годарз. – С флангов атаковать мы не можем, пространства не хватит.

– Мы построимся тремя группами, первая в три сотни впереди, остальные две по две сотни – позади, одна за другой, – сказал я. – Я веду первую; Нергал командует средней, а Буребиста – третьей. Годарз, ты возьмешь остальных, это будет наш резерв. В резерве останутся те, кто пока что плохо владеет оружием, не умеет стрелять из лука и пользоваться копьем в конном бою.

– Я бы предпочел участвовать в бою, – сказал Годарз.

– Если дело пойдет не так, как задумал Спартак, – сказал я, – тогда, мой друг, твое желание исполнится.

После этого я распустил их, а сам отправился к женщинам, взяв с собой Гафарна.

– Ты останешься с ними, – сказал я ему. – Твоя задача – чтобы они не участвовали в сражении.

– Сделаю все, что в моих силах, принц, как и раньше, когда ты давал мне такое же поручение.

Галлия и Диана наполняли свои колчаны стрелами, а Праксима пристегивала к поясу меч в ножнах. И где она его умудрилась взять?

– Вы останетесь с Годарзом и Гафарном в резерве, – приказал я им.

– Но я хочу убивать римлян! – заявила Праксима, засовывая кинжал в голенище своего сапога.

– И я тоже, – подхватила Галлия. Волосы она заплела в косы, которые забросила за спину. Диана промолчала.

– А вам не приходило в голову, что римляне успеют убить вас первыми? – спросил я. – Раз вступили в войско, подчиняйтесь приказам, в частности моим.

Я ткнул пальцем в Годарза и Гафарна, подчеркивая свои слова, а затем вернулся туда, где строились конники. Резус как раз выстраивал все сотни в боевой порядок. Запах кожи и лошадиного пота действовал на меня успокаивающе. Конница уже построилась в центре нашего боевого порядка, позади фракийцев Акмона. Войско использовало ту же тактику и то же боевое построение, что римляне. «Их оружие, подготовка и тактика позволили им завоевать половину мира, – говорил мне Спартак. – И я не вижу причин не копировать их». Так оно и было: стоявшие передо мною тысячи воинов выстроились в подразделения, именуемые центуриями – по восемь рядов в глубину и по десять человек по фронту; правда, из последнего ряда было выделено по нескольку человек для иных функций – знаменосец, трубач, водоносы и санитары. Каждой центурией командовал центурион, он стоял впереди своих воинов и управлял их маневрами. Сейчас они находились справа от переднего ряда. Шесть центурий составляли то, что именуется когортой, которая насчитывала до пятисот воинов. В бою, как и сейчас передо мной, центурии располагались рядом друг с другом, одним фронтом. Десять когорт составляют легион, в котором, таким образом, насчитывается около пяти тысяч воинов. Обычное боевое построение для легиона, как говорил мне Спартак, это четыре когорты в первом эшелоне, три во втором и три в третьем. Но в этом бою он поставил своих фракийцев одной когортой впереди, следующие две сразу за нею, во втором эшелоне, еще три позади и четыре в четвертом эшелоне. Между этими порядками оставалось очень небольшое пространство, что, по моему мнению, делало все построение очень уязвимым для метательного оружия противника.

Плато в этом месте было примерно двух миль шириной между заросшими лесом горными отрогами. Слева стояли галлы, выстроенные в три группы, в центре располагались фракийцы – один легион, выстроенный в три группы слева, рядом с галлами, потом Спартак с его «кабаньей головой», потом, правее, еще один легион фракийцев, тоже тремя эшелонами. На правом фланге стояли Каст и его германцы, составлявшие еще два легиона. Войско заняло все пространство между горными отрогами, так что у римлян не было возможности обойти нас с флангов. Мы с Нергалом и Буребистой подъехали к «кабаньей голове». Лошадей оставили сзади и пешком прошли сквозь выстроившиеся центурии к переднему краю. Фракийцы казались на удивление спокойными, даже расслабленными, невзирая на то, что многие скоро могли погибнуть. И еще я заметил, что все фракийцы вооружены пилумами, короткими римскими метательными копьями, и мечами, имеют щиты и шлемы и одеты в кольчужные рубахи, тогда как у многих галлов и германцев защитной брони нет, а из оружия – только дубинки. Спартак явно сделал так, чтобы его люди были лучше вооружены. Но именно они составляли наиболее надежную часть войска, так что это имело смысл. Спартака я нашел впереди первой когорты вместе с Акмоном.

– Решил сражаться в пешем строю, Пакор?

– Нет, господин. Я хотел спросить, откуда ты будешь командовать боем.

– Отсюда, конечно, – ответил он.

Я пришел в ужас. Он имел все шансы оказаться порубленным при первом же столкновении с противником.

– Но, господин… Если тебя убьют, войско будет обречено!

– Я всего лишь человек, Пакор. Если я буду убит, мое место займут другие. Я же не могу требовать, чтобы люди сражались за меня, если сам буду в тылу! Понимаешь? Кроме того, как только битва начнется, командование и управление станут по большей части невозможны.

– А она очень скоро начнется, судя по всему, – мрачно добавил Акмон.

Мы повернулись в сторону римского войска – оно уже приближалось, выставив перед собой длинную цепочку красных щитов. Солнечные лучи поблескивали, отражаясь от тысяч шлемов и пилумов, а облака пыли, поднимаемые подкованными сапогами, повисли над всеми когортами. Они находились еще милях в трех от нас, может, чуть меньше, и их приближение вызвало в нашем войске хор возгласов, взрывов презрительного смеха и свиста, правда, как я заметил, фракийцы хранили молчание. Спартак и Акмон хорошо их обучили. Спартак положил мне руку на плечо:

– Помни, когда мы прорвем их центр, ты должен действовать очень быстро. Заходи им в тыл и засыпай стрелами. Не приближайся, пока они не сломаются. Ну, удачи!

– И тебе того же, мой господин, – ответил я.

Мы бегом вернулись к своим коням и присоединились к своим. Рем бил копытом, другие кони, чувствуя предстоящую резню, пятились назад. Всадники старались их успокоить, гладили по шее, что-то тихонько им говорили, но, кажется, преуспели лишь в том, что передали животным свое нервное состояние.

Я дал сигнал коннице продвинуться вперед, в самый тыл «кабаньей головы». Восемь сотен всадников тронулись с места, а римское войско тем временем подходило все ближе. Я стоял в переднем ряду первой группы конников. Резус находился рядом со мной, в центре построения. Мы были совсем близко от последнего ряда фракийцев, и многие из них нервно оглядывались на конных воинов, вставших позади. Командиры рявкали на людей, приказывая смотреть вперед, в сторону хруста земли и грохота сапог приближающихся римлян. Внезапно над плато разнесся звук боевых труб, и войско рабов тоже двинулось вперед. С высоты своего положения в седле Рема я мог видеть римлян, спрямляющих ряды и готовящихся броситься в атаку. Но Спартак решил атаковать первым. Как только последние ряды фракийцев двинулись вперед, мы тут же последовали за ними, и я поднял лук над головой, давая своим людям сигнал приготовиться к стрельбе. И пустил стрелу высоко в небо. Она описала в воздухе высокую, крутую дугу, и восемь сотен моих конников проделали то же самое. Мы знали, что эти стрелы не нанесут римлянам большого ущерба, поскольку они в шлемах, да к тому же наверняка прикроются щитами сверху, но пока они будут обороняться, у них не останется возможности метать пилумы. Так оно и произошло: стрелы исчезли в глубине римского боевого порядка, и тут свои пилумы метнули фракийцы из первых рядов, а потом выхватили мечи и бросились вперед рубить и колоть противников, пользуясь при этом щитами в качестве индивидуальных таранов. Римский щит – потрясающее изобретение: три слоя дуба или березы, склеенные вместе, с усиливающими конструкцию планками сзади и обтянутые кожей спереди. В середине щита изнутри вырезан круг, поперек прикреплен металлический брус, за который его держит воин. На внешней стороне щита, обращенной к врагу, приклепана металлическая пластина с круглой выпуклой бляхой, умбоном, которую можно пустить в ход в ближнем бою, чтобы ударить и сбить с ног противника.

Следующие за первыми рядами фракийцы тоже бросились в атаку, и воздух тут же заполнили крики и вопли убивающих и убиваемых. Летели тучи стрел и дротиков, поскольку у римлян были свои лучники, и хотя радиус действия их луков был меньше, чем у нас, некоторые стрелы все же нашли себе жертву, поражая незащищенные руки и лица. Ряды фракийцев быстро продвигались вперед – явный признак того, что первый ряд успешно пробивается сквозь римские боевые порядки, круша на пути кости и плоть. Я глянул налево и направо и увидел, что передние ряды войска рабов тоже движутся вперед, хотя и не так быстро, как фракийцы. Санитары уже уносили раненых в тыл, где о них позаботятся те, кто владеет искусством лекаря.

Мы уже не могли стрелять, опасаясь попасть в своих, так что приходилось лишь ждать. Время, казалось, замедлилось, и я начал беспокоиться. Если Спартаку не удастся прорвать строй римлян, тогда мы станем всего лишь свидетелями резни. Звуки сражающихся тысяч людей были подобны грохоту и реву, хотя иногда сквозь него прорывался отчаянный вскрик, когда копье или меч пронзали плоть. Но внезапно раздались громкие победные крики, и фракийцы впереди нас ускорили напор. Римский фронт был прорван! Спартак пробился! Огромный клин фракийцев продолжил свой рывок вперед, и слева от него внезапно открылась широкая брешь. В хаосе боя «кабанья голова» развернулась вправо, и этого оказалось вполне достаточно.

Я обернулся и крикнул стоявшим позади: «За Парфию!» – и всадил колени в бока Рема. Он прыгнул вперед. Мои люди восторженно закричали и бросились за мной, а я направил Рема прямо в открывшуюся брешь, не более двухсот футов в ширину, где земля была вся завалена мертвыми и умирающими. Я промчался мимо центурии смешавшихся, сбившихся в кучу легионеров, которую атаковали с фронта. Они пытались выстроить стену из щитов на левом фланге, который сейчас практически завис в воздухе. Но было поздно. Я выстрелил одному легионеру в грудь, а мои парни на полном скаку продолжали пускать стрелу за стрелой в плотно сгрудившихся римлян. Вскоре три сотни конников оказались позади римского боевого порядка, а «кабанья голова» все продолжала заворачивать вправо и вгрызаться в эту часть римского войска, которая внезапно стала его левым флангом. Атакованные с фронта и с фланга, римляне, как я понял, долго не протянут; эта их отрезанная часть скоро окажется сломлена и разбита. Я повел своих людей вправо, чтобы зайти римлянам в тыл. Конницы у нас было всего восемь сотен, но когда она с грохотом промчалась вдоль римских тыловых частей, засыпая их стрелами, там началась паника. Нергал потом рассказывал мне, что многие римляне даже не поняли, что наша конница – враг, и поначалу не обратили на нас особого внимания, в результате чего их расстреляли в спину. Да и в самом деле этот маневр и стрельба были проделаны так легко и быстро, что у многих моих всадников скоро не осталось в колчанах стрел, еще до того, как римляне поняли свою ошибку.

Вдруг я увидел впереди группу римских конников. Одни несли знамена, другие были в шлемах вроде моего, но с красными плюмажами, а не с белыми. Римский военачальник и его штаб. Я крикнул своим людям, чтобы следовали за мной, и послал Рема навстречу римлянам. Мы атаковали их, построившись клином глубиной в шесть рядов по пятьдесят человек в каждом. Римляне заметили нас, но вместо того, чтобы построиться для атаки, развернулись и попытались бежать. Их лошади, несомненно, были быстры, из лучших пород, какие можно купить за деньги, но наши кони оказались не хуже. Стрелы все били и били людей и лошадей, а мы продолжали сближаться с ними. Несколько человек уже свалились на землю, когда в их коней попали стрелы, другие скорчились и осели в седлах, тоже пораженные стрелами в спину. Один или двое римлян успели остановить и развернуть своих коней, без сомнения стремясь сразиться с нами на мечах. Они погибли от стрел, так и не получив шанса воспользоваться клинками. Я видел, как один командир, человек в ярко-красном плаще, яростно подгонял коня, стараясь удрать. Я закричал на Рема, который и без того мчался таким галопом, словно за ним гнались демоны, с широко раскрытыми и выкаченными глазами и трепещущими ноздрями. Я догнал римлянина, а он обернулся назад и снова стал колотить коня каблуками, подгоняя его. Но я уже был рядом. Он еще раз оглянулся и, должно быть, понял, что ему не убежать. Я отпустил тетиву, и он вскрикнул, когда стрела пронзила его плащ, латы и спину. И он свалился на землю, мертвый.

Я дал команду, и рога затрубили, созывая моих конников. Через несколько минут мы уже неспешной рысью возвращались на поле битвы, только битва сама надвигалась в нашу сторону, и перед нами были сотни римских воинов! Меня на секунду охватила паника, но я тут же понял, что у многих римлян нет ни оружия, ни щитов. Они бежали, и бежали так быстро, как только позволяли им ноги.

– Стой! – скомандовал я своим. – Всем стоять на месте и отстреливать их, когда будут пробегать мимо. Драться они уже не будут: это паническое бегство.

Мы быстро перестроились в одну длинную шеренгу и начали стрелять в римлян, когда те приблизились. Нам, должно быть, удалось сразить две или три сотни, прежде чем остальные рассеялись по плато, бросившись влево и вправо, стараясь обойти нас. Все плато теперь было утыкано и усеяно бегущими римлянами, но что привлекло мой взгляд, так это еще одна небольшая группа римских конников, сохранивших боевой порядок. Один из них, прорезая толпу бегущих легионеров, ругался и орал на них. Я узнал его – это был Луций Фурий.

– За мной! – скомандовал я и послал Рема вперед. Я шел прямо на Фурия. На этот раз он от меня не уйдет.

– Остановитесь, стойте, вы, трусы! – кричал он во весь голос, но безрезультатно.

Я натянул лук, приближаясь к нему, но прежде чем успел спустить тетиву, кто-то из его людей закричал и предупредил его. Он обернулся, увидел меня и пригнулся в седле. Стрела пролетела у него над головой и сразила кого-то позади. Он развернул коня и бросился на меня, а его группу тем временем всю до последнего человека уничтожили наши стрелы. Я сунул лук в саадак и выхватил меч – убить его стрелой было бы слишком легко и просто. Мы неслись прямиком друг на друга, но когда сошлись, он не пустил в ход свой меч, но бросился на меня всем телом, и мы оба рухнули на землю, как куча тряпья. Я на секунду оглох, ошеломленный падением, у меня перехватило дыхание, но все же поднялся на ноги. Он тоже. И бросился на меня с мечом. Я выронил меч при падении, и он упал в нескольких шагах, так что я выхватил кинжал и парировал им его выпад. Но тут наш поединок оказался прерван – ему в правое бедро вонзилась стрела. Он вскрикнул и схватился за ногу, выронив меч. Я подскочил к своему мечу и поднял его. Но прежде чем успел снова навалиться на Фурия и прикончить, рядом возникло несколько римских конников, они окружили его и прикрыли. К этому моменту мои парни уже тоже стояли вокруг меня и пускали в римлян стрелы. Однако Фурий успел удрать со стрелой, засевшей в бедре. Его лошадь тащил за собой кто-то из его подчиненных.

А мимо нас уже бежали орущие галлы, радостно рубя на бегу всех попадавших под их мечи римлян. Я забрался в седло, и к нам подъехали Нергал и Буребиста.

– Огромная победа, принц! – Нергал прямо-таки сиял. – Римляне разгромлены!

– Да, отличная работа, – сказал я в ответ и тут заметил Праксиму – она ехала мимо нас. За ней следовала Галлия. Я в ярости выругался. – Бери людей, и ступайте преследовать римлян, – велел я Нергалу. – Помни, с теми, кому удастся убежать, нам придется драться снова!

– Да, принц. А ты куда?

– На охоту за более злобной и надоедливой дичью, – ответил я. – Ступай.

Мои конники перестроились и галопом кинулись в погоню. А я последовал за двумя всадницами, которые решили заняться оставшимися римлянами. Несколько групп легионеров попытались задержаться и построиться центуриями, но это оказалось безнадежной затеей – численный перевес был у нас, так что их окружили, атаковали со всех сторон и порубили. Меня всего передернуло, когда я увидел, как галлы отрубают у трупов головы и тащат их куда-то как трофеи. Наших женщин я нагнал в тот момент, когда Галлия пустила стрелу и поразила в спину убегающего центуриона; он с грохотом рухнул на землю. Меня прямо-таки раздувало от гордости за ее меткость. Праксима остановила своего коня и спрыгнула прямо на римского легионера, одним ловким движением выхватив кинжал и располосовав ему горло. Я подвел к ним Рема и снял шлем.

– Стоять, вы, обе! Во имя всех богов, чем это вы занимаетесь?!

– Убиваем римлян, – спокойно ответила Праксима.

Галлия отвернулась от меня, наложила на лук новую стрелу и спустила тетиву. Я повернулся и увидел, как римлянин, до которого оставалось по крайней мере шагов триста, завертелся на месте и рухнул на землю, сраженный. Праксима вскрикнула от удовольствия и захлопала в ладоши.

– Как моя подруга тебе уже сказала, мы убиваем римлян, – сообщила Галлия.

Я мотнул головой Праксиме:

– Садись на коня! Давай!

Она пожала плечами и взлетела на спину своей лошади. Я подъехал к ней на Реме, забрал у нее повод, потом проделал то же самое с лошадью Галлии и повел их прочь, обратно в лагерь, подальше от опасности.

– Больше сегодня убивать римлян не будете, – сказал я им.

– Отпусти нас! – сказала Галлия.

– Нет.

– Но почему? Римляне же бегут!

Я остановился и повернулся к ней. Они с Праксимой были в шлемах с большими нащечниками, застегнутыми под подбородком. Обе гордо сидели в седлах, и Галлия выглядела так же прекрасно, как всегда – в сапогах, тесно облегающих штанах и тунике. Если бы это были тренировочные упражнения, я бы их только похвалил, но сейчас не мог этого сделать.

– Бегущие мужчины все же могут остановиться и убить женщину, – прошипел я. – Кроме того, я приказал вам оставаться с Годарзом и Гафарном. Вот почему.

– Ты будешь нас бить, господин, за непослушание? – смеясь, спросила Проксима.

– Ты намерен уложить нас себе на колено и отшлепать? – прибавила Галлия.

Последний вариант казался наиболее привлекательным. Я ничего не ответил. К данному моменту резня уже переместилась дальше, а мы поехали назад, пробираясь между мертвыми и умирающими, по большей части римлянами, там, где битва протекала особенно ожесточенно и противники остервенело разили и рубили друг друга. Потом перед нами оказались тела тех, кто пытался бежать, – с характерными ранами в спине. Я тихонько уговаривал Рема, успокаивал его, а он нервно вскидывал голову, когда слышал стоны и крики тех, кто лежал на земле. У некоторых были вспороты животы, и их внутренности валялись в траве, у других на головах виднелись зияющие рубленые раны. Некоторые сидели и недоверчиво пялились на собственную отрубленную руку или ногу, лежащую рядом, не отдавая себе отчета, что кровь вместе с жизнью вытекает из обрубка. Женщины замолчали; несомненно, они впервые увидели горы окровавленных трупов, оставшихся после битвы.

Годарза и Гафарна я нашел сидящими на земле вместе с воинами резерва рядом с их привязанными лошадьми. И еще больше разозлился, когда подумал, что могло случиться с Галлией; но злость тут же испарилась, когда люди начали шумно поздравлять меня с победой. Подскочил Гафарн, и я передал женщинам поводья их лошадей, а затем спешился.

– С победой, принц! – Гафарн весь сиял.

– Великий день! – добавил Годарз и потряс мне руку.

Остальные собрались вокруг и тоже протягивали мне руки. Их лица сияли восхищением и радостью, и, должен признаться, я гордился тем, что я их командир. Хотя сами они участия в битве не принимали, но повиновались приказу и оставались там, где им велели. По крайней мере, большинство. Когда вся эта суета немного утихла, я оттащил Гафарна и Годарза в сторону и потребовал объяснить, каким образом Галлия и Праксима оказались на поле боя.

– Они, должно быть, все заранее приготовили, принц, – сказал Гафарн.

А Годарз продолжил:

– Диана пришла к нам, сказала, что плохо себя чувствует, и быстренько упала в обморок. Ну, мы занялись ею, а Галлия и Праксима тем временем ускользнули. Когда мы заметили их отсутствие, было уже поздно. Хитрющие они обе, этого у них не отнять.

– Да, это так, – согласился я. Не было смысла делать им выговор, да и в любом случае это оказалось бы неуместно при всеобщем ликовании. Я поблагодарил их обоих, а потом отправился разыскивать нарушительниц дисциплины. И нашел их вместе с Дианой возле корыт с водой – они поздравляли друг дружку и расседлывали своих коней. Галлия стащила с головы шлем и расплела волосы. Выглядела она так же обольстительно, как всегда.

– Поздравляю вас, мои госпожи, вы здорово всех обхитрили, – сказал я. – Хотя в следующий раз вам, возможно, больше понравится подчиняться приказам, как подчинились остальные мои конники.

– Мы не можем просто стоять и бездельничать, когда римляне совсем рядом, – сказала Галлия, сверкая глазами.

– Мы одержали большую победу, так что давайте будем благодарны за это. Что же до вас двоих, все, чего я требую, – подчинения приказам. Войско не может существовать без дисциплины.

– Ты великий полководец и предводитель конницы, мой господин, – вдруг заявила Праксима. – И мы гордимся, что служим тебе, – после чего она опустилась на колени и низко поклонилась.

Ее лесть поставила меня в неудобное положение, я даже почувствовал, что краснею.

– Ну, хорошо, я… Ладно, мне надо доложить Спартаку… – пробормотал я и быстренько скрылся. Опять они меня провели! Может, произвести их в командиры? Нет, я тут же отверг эту идиотскую мысль. Рем немного запылился, так что я оставил его на попечение Годарза и конюхов, снял с себя шлем, плащ, оставил лук и колчан, а сам взял другого коня и отправился разыскивать Спартака. Эмоциональный подъем, вызванный схваткой, уже прошел, руки и ноги начали ныть и болеть, но не дрожали. Я проехал мимо воинов, группами возвращавшихся в лагерь, в свои палатки. Дисциплина в нашем войске была установлена хорошая, все собирались по своим центуриям, хотя наши ряды поредели. Многие были в повязках, у других виднелись раны на лице и голове, но большинство, кажется, остались целы и невредимы и пребывали в отличном настроении. Я нашел Каста среди германцев. Я окликнул его, подъехал ближе, спешился, и мы обнялись. У него обнаружилась рана над правым глазом.

Он хлопнул меня по плечу:

– Да на тебе ни царапины! Ты в бою-то участвовал?

– Не так активно, как ты, это понятно.

– Какой-то римский ублюдок хотел ткнуть меня в глаз, но я его первым ударил. Вначале была сплошь кровавая каша, но потом они побежали, и я вдруг обнаружил, что и сам бегу, как заяц от собак, пытаясь их нагнать! Они побросали оружие и побежали! Потрясающе! Думаю, кто-то из моих ребят все еще гонится за ними. Я оставил там Ганника, велел собрать всех и вести обратно. Надо бы доложить Спартаку, если, конечно, он уже вернулся.

Позади нас раздалось знакомое ворчание Акмона.

– Выше головы! Нечего горбиться, даже если немного поразвлеклись и повоевали!

Мы отошли в сторону, и он прошел мимо во главе колонны фракийцев, которые только что гонялись за убегающими римлянами. Позади него несли на носилках тело мертвого римлянина.

– Еще живы, значит, – окликнул нас Акмон. – Поглядите на этого, может, вам понравится.

– Где Спартак? – спросил я.

– У себя в шатре, надо полагать, женщины его сейчас перевязывают.

– Он ранен? – встревоженно спросил Каст.

– Ничего серьезного, – ответил Акмон.

Добравшись до шатра, мы увидели там Клавдию – она зашивала рану на левой руке Спартака иголкой с толстой ниткой, а огромный фракиец сидел в кресле и пил вино, пока она этим занималась. Казалось, он больше злился, чем страдал от боли. Спартак кивнул мне и Касту, когда мы вошли, потом нахмурился, увидев носилки с мертвым римлянином, которые внесли в шатер и поставили перед ним.

– Мне тут вовсе не нужны трупы, – сказала Клавдия.

– Извини, госпожа, – сказал Акмон, – но это очень важный труп.

– Кто это? – спросил Спартак.

Акмон протянул Спартаку свиток, испачканный кровью.

– Мы нашли его лежащим лицом вниз со стрелой в спине, а это обнаружили в седельной сумке его коня. Там сказано, что это консул Публий Вариний, направленный народом и Сенатом Рима на подавление восстания рабов.

Спартак встал с кресла и осмотрел тело, лежащее на носилках лицом вниз.

– Кажется, это моя стрела, – сказал я.

– Что ж, – улыбнулся Спартак, – получается, что Пакор застрелил консула.

– А что такое консул? – спросил я.

– Это нечто вроде царя, – ответил Спартак.

– Они этого так не оставят, – предупредил Акмон.

– И в самом деле не оставят, – сказал Спартак, выпрямляясь и морщась от боли. – Отрубите голову и насадите ее на шест где-нибудь возле дороги в миле отсюда.

– Можете убрать эту падаль прямо сейчас? – спросила Клавдия. – Отвратительное зрелище.

Спартак махнул рукой носильщикам, чтобы те унесли труп, а сам сел обратно в кресло и вытянул левую руку.

– Слишком медленно действовал? Стареешь? – спросил Акмон.

– Никогда мне не стать таким медлительным, как ты. Вино на столе.

Мы поздоровались с Клавдией и налили себе вина.

– Каст, передай своим людям мою благодарность, – сказал Спартак. – Они хорошо сегодня действовали.

– Спасибо, господин.

– Ты тоже, Пакор, – добавил он. – Хотя мне показалось, что та туча стрел, что вы пустили перед нашей атакой, вот-вот попадет в нас. Впредь я бы предпочел, чтобы вы меня предупреждали.

– Мои люди знают, как стрелять, господин, – сказал я.

– Ладно. Крикс со своими галлами все еще гоняется за римлянами. Завтра соберем военный совет. Нужно многое решить и сделать. Какие у тебя потери?

– Большинство моих людей, я думаю, еще преследует убегающих римлян, – ответил я. – Но потери, кажется, незначительные.

– Ганник сейчас подсчитывает наших, – сказал Каст.

– Одно не вызывает сомнений, – добавил Акмон, – римляне потеряли больше людей, чем мы.

Так оно и оказалось. Нергал и Буребиста вернулись три часа спустя под оглушительные овации всего лагеря. Их лошади были все в пене, у некоторых виднелись раны. Я приказал, чтобы ими занялись немедленно. Волосы Нергала были все в поту и грязи и всклокочены, лицо тоже запачкалось, но он сиял от удовольствия и радости, рассказывая мне о преследовании римлян и сопровождавшей его бойне. Кроме того, он бросил к моим ногам римское знамя – красное квадратное полотнище на шесте. То же проделал Буребиста.

– Мы нашли их валяющимися на земле, принц, – сообщил Нергал.

– Вы оба действовали отлично, это ваша победа, – ответил я. – Отведите коней на осмотр, а сами чего-нибудь поешьте. А потом отнесете эти знамена Спартаку. Вместе с моими поздравлениями.

Нергал просиял, а Буребиста протянул руку и хлопнул его по спине. Нет ничего столь же заразительного, как радость победы.

Наши потери составили пятерых убитых и тридцать раненых; ранения были несерьезные. Всех погибших принесли в лагерь и в ту же ночь возложили на огромный погребальный костер, и его пламя высоко взметнулось в темное небо. Вокруг собрался весь лагерь, чтобы отдать последние почести павшим, а я вознес молитву Шамашу, поблагодарив за дарованную победу. Я стоял рядом с Галлией и смотрел, как огонь пожирает тела наших товарищей. Она успела причесаться и переоделась в свободную зеленую тунику и коричневые штаны. Праксима и Диана тоже переоделись и уже не выглядели как женщины-воительницы, а скорее как образчики женской красоты. Диана стояла между Галлией и Гафарном, Праксима обнимала за талию Нергала, стоя рядом с Галлией.

– Там могла оказаться и ты, – шепнул я на ухо Галлии, глядя на пламя.

– Или ты, – прошипела в ответ она.

– Это моя обязанность – сражаться, а не твоя.

– Ты мне не муж, чтобы мною распоряжаться! – заявила она.

– А я и не распоряжаюсь. Я прошу.

Дрова трещали, поглощаемые огнем, в небо летели искры.

– Я прошу тебя дать мне право сражаться рядом с тобой, – она повернулась лицом ко мне и посмотрела умоляющими глазами. Голос ее звучал как у опытной искусительницы. – Ты ведь не откажешь мне в таком праве, не правда ли? Мы же друзья, верно?

Я знал, что мне никогда ее не переспорить, вот и сказал, что мы обсудим это как-нибудь в другой раз.

Несмотря на боль и нытье во всем теле, в ту ночь я не мог заснуть, поэтому ранним утром оделся и выбрался из лагеря за линию, по которой расхаживали часовые, и отправился на поле вчерашней битвы. Сейчас там царила тишина, поскольку те, кого послали подобрать наших раненых и добить римлян, свое дело уже сделали. Лучше уж быстрая смерть с перерезанным горлом, чем пытки в руках галлов Крикса, подумал я. Мертвых разденут завтра и соберут римское оружие. Это будет богатая добыча, она нам очень пригодится, чтобы полностью вооружить войско.

Не знаю, сколько времени я так бродил, но вдруг почувствовал, что мне холодно. Облака ушли, оставив после себя чистое небо с луной. Я завернулся в плащ и вдруг заметил впереди одинокую фигуру, стоящую, как статуя. Я проверил, на месте ли меч, и направился туда. Подойдя ближе, узнал мощный профиль и широкие плечи Спартака.

– Господин?

Он с быстротой молнии обернулся и выхватил меч, но тут же расслабился, узнав меня.

– Тоже не можешь заснуть, а?

– Не могу, господин. Как твоя рука?

– Это всего лишь царапина.

Он убрал меч в ножны, потом повернулся и снова уставился вдаль.

– Трудно поверить, что только что здесь гремела битва. Так тихо!

Я посмотрел на трупы, наваленные повсюду, насколько хватало глаз.

– Мрачный урожай.

Он улыбнулся.

– Это ничто по сравнению с тем, что будет дальше. До сего времени римляне считали, что имеют дело с горсткой плохо вооруженных рабов. Но после сегодняшнего сражения они поняли, что столкнулись с настоящей войной. С этого момента и далее они будут всеми силами стараться отомстить за то жуткое унижение, которому мы их подвергли. Когда весть об этом поражении дойдет до Рима, они пошлют против нас новое войско, больше этого и с более опытным командующим.

– Значит, и нам нужно собрать более значительное войско, – сказал я.

– Так мы и поступим. – Он вздохнул, повернулся и пошел обратно в лагерь. – Пошли выпьем подогретого вина. Как там Галлия и Диана?

– Невзирая на мой приказ, Галлия участвовала в битве.

Спартак громко рассмеялся:

– Она заводная и задиристая, это точно.

– Она застрелила римского центуриона и еще одного легионера.

– И она снова захочет биться, теперь у нее появился к этому вкус.

– Именно этого я и опасаюсь, – признался я.

– В этой войне, Пакор, каждый мужчина и каждая женщина сражаются за свою жизнь. Римляне не будут делать различий, если мы проиграем. Они распинают на крестах женщин точно так же, как мужчин, да и детей тоже, коль на то пошло. Так что пусти ее сражаться, если она так этого хочет.

Меня это ничуть не переубедило, но я придержал язык.

– Да, вот что я хотел тебе сказать, – вспомнил Спартак. – Эномая убили сегодня, пилум попал ему в горло. Так что одним досаждавшим тебе галлом стало меньше.

– Хорошо, после этого остается всего около пяти тысяч галлов. А что Крикс?

– Чтобы его убить, потребуется куда больше римлян. Я уже знаю о вашей ссоре. И не хочу, чтобы вы снова начали сводить счеты. Это приказ.

– Да, мой господин. Только лучше бы ты сам ему об этом сказал.

– Скажу, – он посмотрел на восток. – Заря занимается. День, кажется, будет хороший.

Глава 9

Когда рассвело, в поле были направлены партии людей, чтобы снять с мертвых римлян одежду и собрать их оружие и доспехи. Большая часть тех, что успели бежать, побросали свои щиты, мечи и прочее снаряжение. Потребовалось значительное время, чтобы обшарить все плато в поисках брошенного. Я послал Нергала и Буребисту с пятью сотнями всадников патрулировать территорию до самого Форума Аннии и даже за него и велел им собирать все, что может пригодиться нашему войску. Сам же направился на военный совет. С собой я взял Годарза, что казалось вполне уместным – он был достоин высокого ранга, принимая во внимание его возраст и опыт. Я сообщил ему об этом на пути к шатру Спартака, но для него это имело небольшое значение. Годарза больше заботило то, что происходило здесь и сейчас, а не какие-то теоретические рассуждения.

На поле боя копошилось множество людей и несколько женщин, они стаскивали с мертвых кольчужные рубахи и складывали их на повозки, а на другие повозки грузили сандалии, сапоги, поясные ремни, щиты, мечи, кинжалы и пилумы. Пилум – интересный вид оружия, он состоит из довольно длинного деревянного древка, на которое насажен тонкий и длинный железный стержень с наконечником. Этот стержень обычно гнется при попадании в щит, так что его трудно выдернуть и невозможно метнуть обратно. Весьма неожиданная придумка. Годарз уверял меня, что погнутые пилумы можно выпрямить и использовать вновь, но я не видел в этом особого смысла.

Настроение на военном совете царило веселое и расслабленное, даже Крикс был настроен добродушно, на мгновение мне даже показалось, что он совсем забыл про нашу с ним вражду. Его голова была все еще перевязана, но рана, кажется, вовсе не беспокоила Крикса, и он колотил всех входящих ладонью по спине, однако мне он лишь кивнул, когда мы с Годарзом вошли в шатер. Я обнял Клавдию, мне она очень нравилась.

– Как там мои девочки? – спросила она.

– Прекрасно, госпожа. У Галлии с Дианой появилась новая подруга.

– Да, я слышала. И еще слышала, что ты это не одобряешь.

– Возможно, я был не прав. Она сделала Нергала счастливым, так что я, по крайней мере, должен быть ей благодарен.

– А что тебе не нравится? То, что Праксима была проституткой, или то, что она перерезала глотку римлянину?

– И то, и другое, – ответил я.

– Тебе не нравится сама мысль о присутствии женщины на поле боя? Или конкретно присутствие этой светловолосой красавицы?

– Я отдал четкий приказ, чтобы они оставались в тылу, – я отдавал себе отчет в том, что лицо у меня начало краснеть.

– Галлия не очень подчиняется приказам.

– Я не о Галлии говорю.

– Да неужели? – насмешливо спросила она. – Я понимаю, тебе хочется ее защитить и уберечь, но нельзя сажать человека в клетку! Ее отец поступил мерзко, и Лентул тоже, но ты ведь знаешь, что с ним потом случилось.

Мне не хотелось продолжать этот разговор. Создавалось впечатление, что Клавдия лезет мне в самую душу, и меня это крайне нервировало. Спас меня Спартак, который велел всем садиться. Клавдия хитро улыбнулась мне, а я уселся рядом с Годарзом. За столом разместились Спартак, Акмон, Каст, Ганник, Крикс и Думнорикс.

Спартак открыл заседание.

– Мы одержали значительную победу. Три римских легиона разгромлены, тысячи легионеров убиты, остальные бежали. Как только закончим собирать оружие и снаряжение, которое может нам пригодиться, двинемся дальше на юг, в Луканию и Бруттий. Там будем зимовать.

– Какие гарнизоны там имеются, господин? – спросил я.

– Не знаю. Выясним, когда туда придем.

Тут встал Годарз:

– Могу я сказать, мой господин?

– Ты кто такой? – угрожающим тоном осведомился Спартак. Его хорошее настроение явно имело свои пределы.

– Меня зовут Годарз, я много лет был рабом в Ноле. Но мои обязанности требовали от меня много ездить по Южной Италии, так что я имею некоторое представление о тех местах.

– Ну, просвети нас, – сказал Спартак.

– Там имеется два крупных города с гарнизонами, Фурии и Метапонт, оба они защищены стенами.

– Гарнизоны большие? – спросил Спартак.

– Не знаю, – ответил Годарз. – Но это гарнизонные войска, второразрядные, не легионеры.

– Мы взяли Форум Аннии, – сказал Крикс. – Можем взять и эти два города.

– Метапонт стоит взять, господин, – добавил Годарз. – Это очень богатый порт, и земли вокруг него весьма плодородные, там много поместий и латифундий, там же найдется немало потенциальных новобранцев, готовых присоединиться к твоему войску.

– Спасибо, Годарз, – сказал Спартак. – Значит, выступаем через пять дней.

– Куда? – спросил Крикс.

– Который город ближе, Годарз? – спросил Спартак. – Фурии или Метапонт?

– Метапонт, мой господин, – ответил Годарз.

– Значит, идем к Метапонту.

На следующий день Нергал и Буребиста вернулись в лагерь с повозками, битком набитыми плодами нашей победы. Римляне очень торопились уничтожить нас и в спешке не стали строить укрепленный лагерь, а просто оставили свой обоз и мулов под небольшим прикрытием в трех милях позади легионов. Все это они бросили при бегстве, так что мои конники наткнулись на сотни мулов и несколько десятков лошадей, многие из которых свободно бродили по плато, а также на десятки повозок с вещами легионеров. Повозки были нам необходимы, тем более что они оказались нагружены провизией, в частности, мешками зерна, а также саперным инструментом и прочим добром: корзинами, кухонными принадлежностями и сотнями кожаных палаток. К этому надо прибавить плащи, туники и даже маленькие кузнечные горны. Добыча оказалась богатой, и когда мои конники вернулись, это напомнило мне те огромные караваны, что каждый день приходили в Хатру. Три сотни повозок, въезжавшие в наш лагерь, несомненно, являли собой весьма впечатляющее зрелище.

Нам потребовалось три дня тяжких трудов, чтобы распределить захваченное оружие и снаряжение по всему войску. Я находил это довольно странным и непонятным, но Спартак настоял на том, чтобы плодами победы могли воспользоваться все. «Потому что если мы проиграем, то все пострадают в равной мере», – заявил он мне. Однако же он отдал мне большую часть лошадей, и это означало, что теперь в моем распоряжении оказалось тысяча с лишним коней и несколько сотен повозок и телег, да еще мулы, чтобы их тащить. Я также получил большой командирский шатер, такой же, как у Спартака, хотя это было довольно громоздкое сооружение, и чтобы его установить, требовалось несколько человек. Я велел уложить его в фургон, пока мы не организуем более или менее постоянный лагерь. Галлия и Диана размещались в одной палатке, а Нергал разжился палаткой какого-то римского командира, в которой устроился вместе с Праксимой. Все три женщины каждый день упражнялись в стрельбе из лука и делали заметные успехи. Галлия все еще сохраняла некоторую холодность в отношениях со мной, и я находил это очаровательным, хотя и несколько неоправданным.

В тот день, когда войско двинулось на юг, я попросил ее и Диану ехать рядом со мной. Мы шли к реке Акрис. Я отрядил Бирда с группой разведчиков в тыл, прикрывать нас сзади на тот случай, если римляне догонят и атакуют наш арьергард, но, говоря по правде, на данный момент создавалось впечатление, что все римляне исчезли с лица земли. Мы оставили позади себя высокие меловые горы и вышли на широкую зеленую равнину, следуя руслу реки. Зима приближалась, воздух стал прохладным, на горных вершинах появился снег. Войско сохраняло порядок и продвигалось на юг. Фракийцы шли в авангарде, германцы и галлы Крикса – позади. Конница двигалась впереди, отчасти для разведки пути, а также с целью избежать негативных последствий следования за огромной массой людей и животных – грязи, пыли и прочих неприятностей. Я ехал рядом с Галлией и чувствовал себя как морской орел, выхвативший из воды огромную рыбину. Если бы не ее длинные светлые волосы, она вполне могла бы сойти за одного из моих конников – в только что полученной кольчуге, в сапогах, облегающих штанах, в шлеме, с луком, колчаном и мечом. Еще у нее был кинжал – несомненно, подарок Праксимы, который она засунула за голенище правого сапога. Несмотря на столь воинственный вид, Галлия казалась просто прелестной, правда, нужно признать, что она выглядела бы крайне соблазнительной, даже одетая в мешковину. Позади нас ехали Диана, Гафарн, Годарз и девять сотен всадников, дальше шли запасные лошади и повозки, а Нергал с пятьюдесятью конниками скакал в передовом охранении. Праксиму он прихватил с собой. Гафарн и Диана стали близкими друзьями, и неудивительно: ее мягкие черты лица, доброта и огромные карие глаза вызывали у любого мужчины желание защищать ее. Ее характеру недоставало того стального стержня, который имелся у Галлии, но она была очень дружелюбной и внушающей симпатию. Сейчас они с Гафарном смеялись, не знаю уж над чем.

– Почему бы тебе всех нас не повеселить, Гафарн? – сказал я.

– Да я просто рассказывал Диане, как тебя чуть не женили на вавилонской принцессе Акссене.

Галлия обернулась и посмотрела на меня, но ничего не сказала.

– Не думаю, что Диане интересно слушать истории, не имеющие никакого отношения к тому, что происходит здесь и сейчас, – заметил я слегка недовольно и раздраженно.

– Напротив, принц, – сказал Гафарн. – Принимая во внимание все обстоятельства, я бы сказал, что когда ты попал в плен к римлянам, это избавило тебя от худшей участи.

– Да не собирался я жениться на этой вавилонской принцессе! – заявил я, искоса глядя на Галлию. – Я женюсь на той, которую выберу сам, и только сам.

– Конечно, конечно, принц, – продолжал гнуть свое Гафарн. – Если позволят отец и мать.

– Замолчи, – приказал я.

Некоторое время мы ехали в молчании, потом Галлия спросила:

– А какая она?

– Кто?

– Вавилонская принцесса.

Я пожал плечами:

– Не имею понятия. Я ее никогда не видел.

– Она жирная, – сказал Гафарн. – И не такая красивая, как ты, госпожа.

– Какая мне забота, как она выглядит? – бросила Галлия.

– Я просто хотел уверить тебя, госпожа, что она тебе не соперница.

– А она может стать соперницей? – хитро спросила Галлия.

– Нет, госпожа, – ответил он. – Принц Пакор видит одну только тебя.

Я остановил Рема и повернулся лицом к Гафарну:

– Хватит, Гафарн! Не желаю больше слушать про принцессу Акссену!

Гафарн мрачно кивнул:

– Да-да, мой принц. Конечно.

– К тому же ты смущаешь госпожу Галлию, – добавил я.

– Правда? А мне показалось, что я смущаю тебя!

Эту легкую болтовню прервал гонец от Спартака, который звал меня к себе. Я нашел его с Клавдией, они сидели на земле под буком. Войско шагало мимо них, воины выглядели прямо как настоящие римляне – маршировали по шесть в ряд, держали строй под командой бывших рабов, ставших центурионами и размахивающих проклятыми тростями. Но приходилось признать, что войско вело себя весьма профессионально, и это свидетельствовало о твердом руководстве Спартака.

– Апулия, – сказал он мне.

– Что, господин?

– Апулия, Пакор. Провинция, где много латифундий и рабов, выращивающих оливки. Утром ко мне привели беглого раба, и он сказал, что работал в большом поместье в Апулии. Это навело меня вот на какую мысль. Поезжай-ка ты туда, в этот район, и погляди, нельзя ли там разжиться новыми воинами. Мы идем на Метапонт, но конница нам при осаде не понадобится. Поэтому веди своих всадников в Апулию, и пусть римляне на себе прочувствуют то, что они творили в чужих странах.

– Ты хочешь сказать, пройтись там огнем и мечом?

Он улыбнулся:

– Жирные римляне – легкая добыча.

Вот так и получилось, что мы отправились в Апулию, девять сотен конников, разделенных на три колонны. Я вел первую, Нергал – вторую, а Буребиста – третью. Все три отряда пошли разными дорогами. Годарза и Резуса вместе со всеми новобранцами я оставил с войском. Я считал, что это окажется полезно для Спартака, кроме того, хотел оставить у него некоторое количество конных воинов для патрулирования и охраны, поскольку к войску прибивались все новые беглые рабы, даже на марше.

Апулия, расположенная на восточном побережье Италии, это довольно странный регион, он очень отличается от Лукании и Кампании. Городов здесь мало, и они бедные. Мы миновали один такой, под названием Сильвий, на Аппиевой дороге и повернули на север. Земли здесь были в основном равнинные, плоские, они разделялись на огромные латифундии, занятые аграрным производством. Все поместья, что нам встречались, мы сжигали и освобождали рабов, выпускали их из гнусных бараков, которые непременно располагались подальше от жилищ хозяев. Это были огромные квадратные каменные здания с тростниковыми крышами, с маленькими окошками и решетками в стенах – для вентиляции. Мужчины, женщины, дети, все содержались под замком и прикованными друг к другу на ночь; утром надсмотрщики их выпускали на работу в поле, погоняя плетьми. Сами рабы зарабатывали себе доброе отношение хозяев жестоким обращением с теми, кто попал под их команду, а в награду имели отдельные жилые помещения, представлявшие собой не более чем лачуги рядом с бараками рабов. Такими методами немногочисленные римляне контролировали и управляли жизнями тысяч. Однажды утром мы столкнулись с длинной колонной рабов, которых гнали собирать оливки, основную культуру этого региона.

Утро выдалось облачное и безветренное, и единственными звуками, которые доносились до нас, были проклятья надсмотрщиков и щелканье их плетей, сыпавших удары на истерзанные спины рабов. Надзиратели поначалу решили, что им встретилась римская конница, и начали сгонять рабов с дороги, расчищая нам путь, но я остановил свою колонну и перекрыл им ход. Мы тут же избавили их от заблуждений, что являемся им друзьями, и освободили всех рабов, а поскольку я был в благоприятном настроении, то отпустил надсмотрщиков, правда, их тут же быстро перебили те, кого они еще недавно истязали и терроризировали.

Большинству этих освобожденных рабов было сказано идти в Луканию, к городу Метапонт. Я решил, что даже если этот город не будет взят Спартаком, в его окрестностях окажется много наших войск, тысячи воинов, так что эти рабы рано или поздно выйдут на них. Большинство их было счастливо, оказавшись на свободе, но я заметил, что некоторые стояли над убитыми надзирателями, не зная, что делать дальше. Галлия сказала, что эти люди, по всей вероятности, были рабами с самого детства и не имеют понятия о том, что такое свобода. Другие тут же сбились в банды и заявили, что не намерены присоединяться к «гладиатору Спартаку», но уйдут в горы и будут жить там, питаясь продуктами земли. Я сильно сомневался, что они продержатся там больше трех месяцев, прежде чем их отловят и распнут на крестах. Их, однако, оказалось меньшинство, а большую часть трудившихся на полях составляли люди, взятые в плен на войне. Я полагал, что Спартак получит хорошее пополнение из тысяч таких бывших воинов, освобожденных в ходе нашего рейда.

Все города, к которым мы подходили, запирали ворота, а их обитателя прятались за стенами. Хотя мой отряд насчитывал только триста всадников, страх, который мы наводили на врага, был несравненно больше, чем наша численность. Проезжая мимо города Руби по опустевшим дорогам вдоль пустых полей, мы наткнулись на лагерь охотников за беглыми рабами, раскинувшийся возле рощи огромных оливковых деревьев, которые, должно быть, достигали в высоту футов тридцати и имели мощные, толстые стволы. Банда охотников заметила нас, но не знала, кто мы такие; они, несомненно, решили, что мы римский патруль. Когда мы к ним приблизились, я разглядел, что их там человек двенадцать – небритые, одетые в грязные туники и с самым разнообразным оружием, болтавшимся на поясах или зажатым в руках. Их лошади были привязаны под оливковым деревом, а сбоку стояла повозка и пара мулов. На повозке валялся целый набор тавро для клеймения – орудий их профессии.

Мы остановились, и их главарь, неуклюжий малый с лысой головой, неспешно подошел к нам. Мои люди в молчании сидели в седлах позади меня. Я посмотрел за спину главаря, где четверо его сотоварищей держали за ноги и за руки голую девушку. Она яростно, но безуспешно сопротивлялась, а они силой раздвигали ей ноги. Потом к ним подошел еще один, пятый, отделившись от остальных, сидевших возле костра, и встал над нею. Он стащил с себя тунику и, уже голый, повернулся к нам спиной.

– Я что-то давненько не видел тут никаких войск, – сказал их главарь, глядя на нас.

– Что здесь происходит? – спросил я, кивнув в сторону голого мужика, который опустился на колени, собираясь насиловать девушку. Ей сунули в рот какую-то тряпку, чтобы заглушить ее крики, но она все еще отчаянно дергалась и крутилась в бесполезных попытках остановить неминуемое насилие.

Главарь оглянулся.

– А-а, это… Беглая рабыня. Мы, когда ловим беглых, обычно их клеймим, а потом возвращаем хозяевам, а эта оказалась симпатичная, вот мы и решили сперва с ней немного позабавиться. Сейчас как раз начнем…

Я услышал свист и увидел стрелу, вонзившуюся в спину голому мужику. Тот рухнул лицом вперед, прямо на распятую на земле девушку. Я обернулся и увидел лук в руке Галлии; она как раз доставала из колчана новую стрелу. Все были так поражены случившимся, что никто даже не пошевелился. Парни, державшие девушку, просто смотрели, не в силах поверить увиденному, на распростертого перед ними мертвого товарища с торчащей из спины стрелой, а их предводитель в удивлении то открывал, то закрывал рот, прямо как рыба, вытащенная из воды. До него еще не дошло, что случилось. Следующая стрела Галлии сразила еще одного из его людей, и он выхватил меч. Позади него парни, державшие девушку, отпустили ее и схватились за оружие, а те, что сидели около костра, вскочили на ноги и тоже вооружились. Они действовали быстро, но мои люди оказались быстрее, в частности, Гафарн, один из самых быстрых стрелков в Парфии. Он уложил двоих из этой банды, прежде чем они успели выхватить мечи. Сидевшая рядом с ним Диана спустила тетиву, и ее стрела воткнулась точно в рот охотнику, который бросился на нас с копьем. Я улыбнулся, восхищенный ее меткостью, и тоже достал свой лук, наложил на него стрелу и прицелился в их главаря. Тот все стоял, словно примерзнув к месту, а его людей уже всех перебили. Лишь один из них попытался бежать, и я уже решил, что это ему удастся, но тут Гафарн нацелил на него стрелу. Я не отводил взгляда от их главаря, а Гафарн спустил тетиву, и все радостно закричали, когда стрела нашла цель.

Галлия сняла шлем, передала его трясущейся Диане, спрыгнула с коня и подбежала к лежащей на земле девушке, которая свернулась клубочком. Опустилась рядом с нею на колени и накрыла ее своим плащом, все время тихонько приговаривая что-то.

– Меня зовут Пакор, я принц Парфии, – сказал я главарю. – И я из войска Спартака. Бросай меч.

Несколько моих людей уже сместились вправо и влево от меня, и теперь на него было нацелено не менее двадцати стрел. Он бросил меч на землю.

– А где это, Парфия?

– Далеко отсюда, – ответил я, убирая лук в саадак.

– Меня ты тоже намерен убить?

– Намерен. За все зверства, которые вы творили.

– С рабами?! – он вознегодовал. – Да это ж не люди, это же просто животные! И большинство римлян только радуются, что находятся люди вроде нас, кто их ловит и возвращает им.

Мимо него прошла Галлия, левой рукой обнимая за плечи юную рабыню. Главарь банды обернулся и плюнул в нее.

– Сука!

Молниеносным движением Галлия сунула правую руку в сапог, выхватила кинжал и всадила его главарю в горло. И оставила клинок в ране, откуда мощными толчками забила алая кровь. Он не вскрикнул, не заорал, на его лице лишь отразилось удивление, и он рухнул на землю, которая быстро стала ярко-красной. Он издал неясный булькающий звук, потом замолк, а мои люди громко заорали, приветствуя Галлию. Та вскочила в седло и подняла девушку на круп своего коня. Я нагнулся и вытащил ее кинжал.

Мы забрали их повозку, мулов и лошадей и оставили мертвых гнить на солнце. Девушка ехала позади Галлии, крепко обхватив ее за талию; подавленное, печальное существо, она не произнесла ни слова и все время смотрела в землю. Когда мы остановились и разбили лагерь, Галлия и Диана вымыли ее и подобрали ей штаны и тунику, потом накормили и остригли спутанные волосы. Девушка льнула к Галлии, как испуганный ребенок, и все время не поднимала глаз от земли, ни на кого ни разу не взглянула прямо. Позднее, вечером, когда она уснула в палатке Галлии, я сидел вместе с ней, Дианой и моими людьми у костра, где жарилась пара кроликов, которых нам удалось подстрелить. Я спросил, расспрашивала ли она эту девушку о том, что с нею произошло.

– Это оказалось крайне затруднительно, – ледяным тоном ответила Галлия.

– Почему?

– Потому что они отрезали ей язык.

– Что ты намерена с ней делать?

– Она может остаться с нами.

Я налил себе в чашу воды.

– От нее будет мало проку. Она выглядит ненормальной. Душевнобольной.

Галлия резким движением выбила у меня чашу из руки.

– Ты вроде бы образованный человек, а ведешь себя иногда как полный идиот!

Она встала и пошла к своей палатке. Все сидевшие у костра опустили глаза, избегая моего взгляда. Должным образом отруганный и наказанный, я тоже отправился спать.

Мы набрали в этих землях много трофеев и прочей добычи, по большей части золотых и серебряных монет. Наше неожиданное появление не давало местным времени зарыть свои сокровища в каком-нибудь укромном месте, и, сказать по правде, им еще здорово везло, если они успевали удрать и спасти свои жизни от жаждущих мести рабов. Галлия мало со мной разговаривала все последующие дни, после инцидента с ловцами беглых рабов, и я видел, что она по-прежнему кипит яростью. Она назвала ту девушку Руби – по названию города, возле которого мы ее спасли. А та все еще избегала смотреть кому-либо прямо в глаза. Галлия и Диана все время что-то ей говорили, и вскоре она уже полностью доверяла им. Гафарн тоже умудрился как-то завоевать ее доверие, хотя даже его чары и веселый юмор встречали с ее стороны мало отклика. Несомненно, печальный опыт выработал в ней несокрушимое недоверие к мужчинам. Мы держались начеку, постоянно ожидая появления вражеских патрулей, хотя из того, что сообщил мне Годарз, следовало, что в этом районе мало римских войск. Я был в этом уверен. По всей видимости, большая часть легионов находилась в других странах, захватывая новые территории и убивая их обитателей. В самой же Италии войск оставалось немного, если не считать второразрядных гарнизонных отрядов и ветеранов, которые получили землю и теперь занимались сельским хозяйством. Последние могли стать проблемой, но на юге страны на земле трудились в основном рабы, тысячи рабов. И большинство их теперь собирались под знамена Спартака.

На пути к Метапонту мы наткнулись на большую, богато украшенную виллу примерно в десяти милях к западу от Генузии. Вилла располагалась на широком, но невысоком холме и была окружена ровными рядами оливковых деревьев, берез и ульев. В полях и возле ульев трудились рабы, почти не обращавшие на нас внимания, пока мы ехали по обсаженной деревьями дороге, что вела к вилле, белые стены которой красиво выделялись на фоне окружающей зелени. Мы остановились перед виллой на широкой поляне, покрытой ухоженной и подстриженной травой, и я спешился.

– Никакого насилия, – предупредил я своих людей. – Но будьте внимательны и осторожны. Эти батраки что-то не слишком обеспокоены нашим появлением.

– Мне тебя сопроводить, принц? – спросил Гафарн.

– Я крикну, если понадобится помощь, – ответил я.

– Трудно будет крикнуть, если кто-то тебе горло перережет, – бросила Галлия.

– Уверен, что ты многократно отомстишь за мою смерть. – Я поглядел на Руби, которая уставилась на меня диким взглядом. – И ты, и твои когорты.

Я прошел во двор, в атриум, как его называют римляне. Пол здесь был украшен мозаикой из маленьких черных и белых каменных квадратиков, уложенных в геометрические узоры. В центре атриума располагался фонтан с мраморным бассейном. Звук падающей воды наполнял дворик ощущением спокойствия. Я снял шлем и тут заметил мужчину, стоящего на мраморных ступенях между двумя колоннами у открытой двери. Мне показалось, что ему за шестьдесят, волосы у него были редкие, лицо сморщенное, руки тощие и костлявые. На нем была простая бежевая туника и кожаные сандалии. Лицо и шея у него казались очень худыми, тощими, из чего я заключил, что это раб.

– Позови сюда своего хозяина, – сказал я ему.

– И как мне ему сказать, кто его зовет? – твердым голосом спросил он.

– Пакор, принц Парфии. И побыстрее!

– Так вот, принц Пакор, раз уж я узнал твое имя, то и тебе следовало бы узнать мое, несмотря на то что ты явился в мой дом без приглашения, да еще и привел с собой вооруженных людей.

– Твой дом?

– Конечно, – он сделал шаг вперед. – Я Гай Лабиен, когда-то римский военачальник, а теперь пенсионер. Живу в провинции, тихо-мирно.

Я оглянулся на мраморные колонны, изукрашенные стены и мозаичные полы.

– А ты, кажется, богатый пенсионер.

Он пожал плечами.

– Подарок от признательного сената за услуги и заслуги, – сказал он. – Вина не угодно?

Он хлопнул в ладоши, и через минуту на крыльце возник слуга, одетый в безукоризненную белую тунику с синей полосой внизу, с подносом с двумя серебряными кубками. Раб. Поднос он протянул мне первому. Я взял кубок и кивнул Гаю в знак благодарности. Вино оказалось великолепным на вкус, видимо, оно было высшего качества.

– Так за какие услуги и заслуги? – спросил я, уверенный, что подобное богатство не дарится просто так.

– Я двадцать лет воевал за Рим в чужих странах, в Македонии, Фригии и Сирии, – Лабиен осушил свой кубок, и раб унес его.

– Твои рабы хорошо воспитаны, – пренебрежительно заметил я. Он заметил это.

– Это не рабы, они вольноотпущенники. Бывшие рабы, которым я дал свободу, и они теперь вроде как часть моей семьи.

– Все? – спросил я.

– Все. И те, что работают в поле, и те, что обслуживают дом. Все они свободны и могут в любое время уйти отсюда, если захотят. При такой ситуации, мой юный принц, ты вряд ли найдешь себе здесь пополнение.

– А разве я ищу новых воинов? – невинным тоном осведомился я.

– Я, может быть, стар, но не надо считать меня дураком. Мне известно, что ты служишь в войске этого бандита Спартака и что ты убил римского трибуна.

Должен сознаться, мне было приятно узнать, что он слышал обо мне, но я подавил искушение похвастаться.

– Он был убит в бою, – сказал я, – а его войско разгромлено.

– Я знаю это, как и то, что войско рабов взяло и разграбило Форум Аннии и сейчас ведет осаду Метапонта, а ваши конники носятся по округе, освобождая рабов и грабя невинных людей. Именно поэтому вы и оказались здесь, не правда ли, принц Пакор? Чтоб ограбить меня и, вероятно, убить?

– Я не убийца, – ощерился я.

Какое-то время он молчал и, не мигая, смотрел на меня.

– Да, не думаю, что ты убийца. Но ты сражаешься вместе с убийцами, и когда месть Рима обрушится на вас, а так оно и будет, никто не станет разбираться и отличать тех, кто воевал с честью, от тех, кто сражался лишь ради мести и грабежа.

– Все, что мне нужно, это вернуться домой, – сказал я.

– Прекрасная цель, достойная восхищения, однако те, кто воюет вместе со Спартаком, никакого дома не имеют. Многие из них – дети рабов, рожденные здесь, в Италии. И где же в таком случае их дом?

– По крайней мере, они теперь свободны, а не закованы в цепи, как животные.

– А разве в Парфянской империи нет рабов, принц Пакор?

– Есть, – признался я.

– И цепи, которыми они скованы, разве приносят меньше мучений и страданий, чем римские? Может, цепи в Парфии сделаны из золота, но даже если это так, могу дать все гарантии, что они ничуть не менее жестоко натирают ноги и руки.

– Я никогда не убивал рабов! – возмущенно воскликнул я.

– И я никогда, – ответил он. – И рабов у меня в собственности нет, ни единого. Но ты все равно был готов меня убить, когда явился в мой дом, не так ли? По той простой причине, что я римлянин, да? Так или нет?

– Я не убийца, и мои люди тоже. Но я враг Рима.

– Ну, в этом я не сомневаюсь! – сказал он. – Вот только тебе не следует ненавидеть своих врагов, принц Пакор, потому что это, несомненно, лишит тебя возможности судить здраво и беспристрастно. Военачальник должен, прежде всего, быть выше любых эмоций. Ты сражаешься за свободу, но свобода, о которой ты говоришь, это свобода управлять своим царством и командовать войсками, свобода жить подобно божеству, в роскошном дворце. А для большинства людей свобода означает изнурительный каждодневный труд в стремлении хоть как-то выжить. Не надо путать свободу жить в привилегированном положении со свободой подыхать с голоду. У тебя мало общего с теми, кто сражается рядом.

– А у тебя было много общего с теми воинами, которые были с тобой в одних и тех же военных кампаниях? – резко возразил я.

– Конечно. Нас связывало кровное единство, ведь мы все были римляне.

– Так оно, вероятно, и было, Гай, но есть тысячи людей вроде меня, кто был взят в плен, когда сражался против Рима, и у них есть страстное желание вернуться домой. А теперь, мой господин, мне нужно следовать дальше. Не беспокойся, ни твоему имуществу, ни тебе самому не будет нанесено никакого ущерба. У моих людей есть на то строгий приказ.

Он проводил меня до ворот виллы, где меня ждали мои люди, по-прежнему сидя в седлах. Когда мы вышли, с полей прибежала группа его слуг, человек двадцать, вооруженные деревянными дубинками и вилами. Мои конники в мгновение ока достали стрелы и натянули луки, готовые стрелять. Гай поднял руку, утихомирив своих людей.

– Мне ничего не грозит! – крикнул я.

И тоже приказал своим конникам опустить луки. Обе компании с презрением смотрели друг на друга. Гай вместе со мной подошел к Рему, чьи поводья держал Гафарн.

– Ага, знаменитые парфянские луки! Я их помню по своим боям в Сирии, но вспоминаю без особой радости, – сказал Гай. И погладил Рема по шее. – Прекрасный конь!

– Его зовут Рем, – сказал я, садясь в седло.

Гай засмеялся:

– Чуть-чуть иронии, не так ли?

– Прощай, Гай Лабиен, – сказал я.

– Прощай, принц Пакор, – он поднял руку в прощальном приветствии. – Как воин воину, я желаю тебе в конце концов обрести мир.

Я отдал ему честь и повернул Рема назад. Мои конники последовали за мной, оставив старика-римлянина у ворот его роскошной виллы.

– Мы не станем его грабить, принц? – удивленно спросил Гафарн.

– Нет, – ответил я. – Мы воины, а не бандиты.

Я уже решил, что нам хватит мотаться по окрестностям подобно каким-то бродягам. Гай был прав. Если мы станем продолжать в том же духе, то будем не лучше обычных убийц. А я отнюдь не убийца. Я – парфянский принц, я не такой, как эти римляне, я лучше. Но мне еще следовало это доказать, ведь дела говорят сами за себя, они лучше любых слов. Я послал гонцов к Нергалу, Буребисте и их колоннам с приказом воздержаться от любых активных действий и идти на соединение с нами, назначив место встречи в десяти милях от Метапонта на берегу Тарентского залива. Лагерь мы разбили возле маленькой, хорошо укрытой бухточки, на песчаном берегу. И стали дожидаться прибытия остальных двух отрядов, купая лошадей в море и упражняясь в дюнах в стрельбе из лука. Галлия и Диана учили Руби владеть луком, и юной девушке, кажется, очень нравилось поражать стрелами тунику, набитую травой и привязанную к столбу. За всеми тремя неотступно наблюдал Гафарн. Морской бриз растрепал волосы Галлии, и они развевались по ветру, а у Руби от возбуждения горели глаза, когда она всаживала стрелы в мишень, то и дело издавая крякающие звуки, когда натягивала лук Галлии.

– Ну, как она? – спросил я Галлию. Гафарн в эту минуту показывал Руби, как правильно накладывать стрелу на тетиву.

– Приходит в себя, но медленно. Физически она уже в полном порядке. Но, боюсь, она немного повредилась в уме. Но я все равно рада, что она оказалась у нас, – она пристально смотрела на меня, готовая к отпору, если я стану возражать.

– Ну, что же, к счастью, мы вовремя на нее наткнулись.

– Да уж, надо полагать, – согласно кивнула она. И снова посмотрела на меня пронзительным взглядом. – Почему ты оставил в покое того старика-римлянина на вилле?

– Я не воюю со стариками.

– А он бы не задумываясь приколотил тебя гвоздями к кресту, если бы вы поменялись ролями!

– Возможно, – ответил я.

– Ох, Пакор, для тебя это всего лишь игра, не так ли? Но ведь мы сражаемся не ради чести или славы, а чтобы выжить! Мы сражаемся за собственные жизни! А ты за что воюешь?

Я мог бы попытаться найти какой-нибудь умный, философски обоснованный ответ, но лишь улыбнулся и сказал:

– За тебя.

– Нет, с тобой просто невозможно разговаривать! – бросила она и показала мне язык. И пошла обратно к Руби.

Нергал присоединился к нам через два дня, сияя от возбуждения и переполненный рассказами о том, как он со своими ребятами разорял здешние земли огнем и мечом. Огненно-рыжая Праксима была с ним, одетая в кольчугу и шлем, со щитом и мечом. Нергал привел с собой целую колонну мулов, нагруженных сокровищами. Праксима коротко кивнула мне (нет сомнений, она слышала о моей антипатии к ней), но радостно обнялась с Галлией и Дианой. В тот вечер мы закололи быка, забранного из ближайшего поместья, и зажарили его на берегу, на огромном костре. Ветер стих, вечер был теплый, и мы ели и пили, забыв обо всем, хотя я старался не пить слишком много. К моему удовольствию, Галлия села рядом со мной, а Гафарн, который на этот вечер сам определил себя в главные повара, отреза́л с жарящейся туши куски мяса.

– Кажется, все очень довольны, просто счастливы, – заметил я, глядя на воинов, которые смеялись и шутили, рассевшись по всему берегу.

– Да, они счастливы. А ты, Пакор?

– Я всегда счастлив, когда ты рядом со мной, – я поцеловал ее в щеку.

Она опустила голову мне на плечо:

– Я тоже.

Мы с ней остались на берегу до самой утренней зари, появившейся на восточном небосклоне, сидели рядом с сопящими и храпящими, наполовину пьяными воинами, которые проснулись наутро с приличным похмельем. День был спокойный и безветренный. Я ощутил прилив радостного волнения, когда обнаружил, что Галлия спит, положив мне голову на грудь. Мне хотелось, чтобы это ощущение длилось вечно. Я затуманенным взором следил за чайками, которые парили над спокойным синим морем. Может, таким могло бы стать будущее для нас двоих, подальше от людей, без римлян, без войн. Я мечтал о мире и спокойствии, но краем глаза видел реальность. Кто-то из моих людей согнулся вдвое – его стошнило на песок. Другие держались за головы, которые явно трещали после вчерашней попойки. Вот она, цена «освобождения», подкрепленного римским вином! Кто-то уже разделся догола и побрел в море в попытке освежиться. Я опустил голову на песок и посмотрел вверх, в чистое синее небо. Внезапно рядом возникла запыхавшаяся Руби и отчаянно задергала Галлию за рукав туники. Та вздрогнула и проснулась. Руби издавала какие-то стонущие звуки и указывала куда-то нам за спину. Она не менее надоедлива, чем Праксима!

– В чем дело, Руби? – спросила Галлия, поднимаясь и стряхивая с одежды песок.

Я тоже поднялся на ноги и поглядел туда, куда она указывала. И увидел на горизонте нечто, очень похожее на отряд пеших и конных воинов. Они миновали вершину дальнего холма и теперь направлялись к нам. Меня внезапно охватила паника, когда я вспомнил, что вчера мы не выставили на ночь часовых. Как можно было так сглупить?! И в который уже раз! Все было точно как в тот день, когда меня взяли в плен. Неужели я так ничему и не научился?! Может, тот старик-римлянин с виллы натравил на нас какой-то местный гарнизон? Я проклинал себя, хватаясь за меч и лихорадочно застегивая пояс.

– Враг! Враг на подходе! Все ко мне! – закричал я во весь голос.

Несколько секунд ничего не происходило, если не считать того, что несколько человек, еще толком не пришедших в себя, с раздражением уставились на меня. Мои резкие и громкие команды явно добавили им головной боли. Но потом их затуманенные мозги осознали смысл того, что я прокричал, и весь берег внезапно превратился в хаос. Люди выбегали на берег, расплескивая волны, хватались за оружие и одежду, бежали туда, где были привязаны их кони. Других, которые продолжали спать, будили пинками, силой заставляли подняться на ноги и приказывали седлать коней. Мы с Галлией побежали к своим лошадям, Галлия тащила за собой Руби, которой – вот что странно! – кажется, пришлось по нраву ощущение нависшей над всеми нами опасности. Я набросил на Рема потник, потом седло, затянул подпругу и надел уздечку. Из-за отдаленной дюны появились Гафарн и Диана, оба бежали изо всех сил. Я взбежал на вершину ближайшей дюны в надежде увидеть, где находится неприятель, и разглядел огромную массу пеших воинов, целенаправленно идущую к нашему расположению. До них оставалось, по моей прикидке, не более трех миль. Колонну пехотинцев с обоих флангов прикрывала конница, впереди них тоже двигался небольшой конный отряд.

Нергал галопом подскакал ко мне, когда я пристегивал к седлу мех с водой, сумку с провизией, саадак с луком и свернутый рулоном плащ. Потом натянул на себя кольчужную рубаху, надел шлем, взял колчан и вскочил в седло.

– Их там несколько сотен, принц! – крикнул Нергал.

– Надо уходить с берега. Построимся выше, где твердый грунт.

– А как быть с повозками и мулами?

– Оставим здесь. Они нас только задержат. Лучше остаться в живых, чем погибнуть на седельных сумках, полных золота! Пошли!

Мы успели построиться в боевой порядок двумя шеренгами на небольшом расстоянии от берега, лицом в ту сторону, откуда приближался враг. Последний не делал попыток ускорить шаг или развернуться в боевой порядок. Кажется, они вообще не знали о нашем присутствии. Я стоял впереди первой шеренги рядом с Нергалом и обдумывал план дальнейших действий. Хотя нас застали врасплох, противник не сумел воспользоваться этим преимуществом. Поскольку они значительно превосходили нас числом, я решил, что самым разумным окажется быстрое отступление, хотя тогда придется бросить всю добычу, что мы набрали, и это меня бесило. Я уже был готов повернуть коня, когда Нергал сказал:

– У них нет щитов.

– Что? – переспросил я.

– У них нет щитов, принц. Те, что пешие, вообще не имеют никакого оружия. И они не в военной форме.

Я уставился на темную массу приближающихся людей. Да, он оказался прав. Никаких щитов, никаких копий, даже шлемов на них не было. Внезапно один из всадников оторвался от передового отряда и галопом помчался к нам.

– К бою! – крикнул я. Это, видимо, был какой-то фанатик, желавший заработать дешевую славу. Что ж, он умрет первым.

– Это Буребиста! – сказал Нергал.

– Кто?!

– Буребиста, – Нергал тронул коня и двинулся вперед, чтобы приветствовать всадника, а позади меня две шеренги моих конников разразились радостными криками. Я тоже двинулся вперед, навстречу командиру моего третьего отряда, вернувшегося после рейда. Он сиял, как человек, нашедший ящик золота.

– А мы уж решили, что это римляне, – сказал я ему. – Кто это с тобой?

– Новобранцы, мой господин, – ответил он. – Все они умеют ездить верхом, вот я и прихватил их с собой.

– И они все приняли твое приглашение? – Я поглядел за спину Буребисте, на колонну, что двигалась к нам. Выглядели они как банда оборванцев, и это еще мягко сказано.

– Я сказал им, что они будут служить под командой Парфянина. А они уже слышали про тебя, господин, кроме того, я сказал им, что они получат коней, оружие и бесчисленное количество римлян для убийств. Их не потребовалось долго убеждать.

Я сомневался, что все они владеют верховой ездой, но это уже было неважно, он все сделал правильно. Буребиста с его заразительным энтузиазмом всегда привлекал к себе людей, и они летели к нему, как мотыльки на огонь.

– Сколько их там? – просил Нергал.

– Семьсот, – гордо ответил тот.

Я протянул руку, поздравляя его. Он все сделал лучше, чем любой из нас, и заслуживал похвалы. И теперь у него был свой драгон.

– Там что, бой был? – спросил он меня, хотя смотрел мне за спину.

– Бой?

– Вон там, господин, – он указал куда-то позади меня. Я повернулся в седле и увидел огромный столб черного дыма, поднимающийся в утреннее небо вдалеке, в десятке миль от нас. Он мог означать только одно: Спартак взял Метапонт.

После двухчасового отдыха мы напоили и накормили коней, съели поздний завтрак и двинулись на юго-восток, вдоль берега моря, по направлению к Метапонту. Местность здесь была равнинная, то и дело нам встречались большие возделанные поля, где выращивали пшеницу, оливки и виноград, хотя урожай пшеницы был уже собран, а оливки и виноград еще дозревали. Но убирать их было некому, поскольку все рабы сбежали, чтобы присоединиться к нам, или же решили сами использовать вдруг обретенную свободу. Я также заметил отсутствие рогатого скота и овец; все они, несомненно, были угнаны по распоряжению Спартака. Я выслал вперед конные патрули, в большей мере, чтобы прикрыть наш правый фланг, а также отрядил всадников прикрывать нас сзади, чтобы избежать неприятных сюрпризов, но, как оказалось, поблизости от нас никаких римских войск обнаружено не оказалось. И вообще создавалось впечатление, что римлян любого рода и вида здесь совсем мало. Интересно, неужели все те, кто проживал на виллах в этой сельской местности, нашли себе убежище в Метапонте? Все расширяющийся столб дыма, повисший в небе, свидетельствовал, что это было неверное решение.

Пока мы двигались на соединение с основным войском, я поехал лично осмотреть новых рекрутов, набранных Буребистой. Они по большей части были босы и одеты в разодранные туники, их обнаженные руки и ноги были иссечены ветром и обожжены жестоким средиземноморским солнцем. Мне говорили, что у работающих в полях рабов имеется только одна туника и один плащ, которые им заменяют каждые два года, к каковому сроку многие из них ходят практически голыми. Я видел щиколотки с глубокими шрамами, где ножные кандалы годами терзали плоть, а у многих виднелись рубцы от плетей. У иных на лбах нетрудно было разглядеть буквы FUG, или КАL, или FUR, выжженные клеймом, сокращения от латинских слов «беглый», «лжец» или «вор» соответственно. У некоторых обнаружились покалеченные руки или ноги, им явно ломали кости в наказание за какие-то преступления. Раба, который убил своего хозяина, распинали на кресте, однако римляне всегда демонстрировали интересные двойные стандарты по отношению к своему имуществу. Рабы – товар дорогой, стало быть, покупка раба – это вложение капитала. Мертвый раб – финансовый убыток, так что римляне редко убивали своих рабов. Гораздо лучше их пороть, клеймить раскаленным железом, а затем отсылать обратно на тяжелые работы под бдительным надзором надсмотрщика. Я вспомнил наших собственных рабов в Хатре и задумался, не относятся ли и к ним так жестоко. Но отбросил эту мысль, хотя не мог все же не думать о сотнях живых людей, влачащих рабское существование исключительно для того, чтобы обеспечивать роскошную жизнь моему отцу и его семье вместе с придворными. От этого мне стало не по себе. Гафарн, к примеру, был раньше рабом, и все годы, что я его знал, я никогда не спрашивал, доволен ли он своей судьбой. Да и зачем мне было его спрашивать? Я принц, а он – раб. Но теперь, попав в чужие земли и сражаясь под знаменем командира армии рабов, я преисполнился странных мыслей. Я хотел стать свободным. Но точно того же хотели сотни других, который сейчас шли со мной. И чем они от меня отличались?

Я спрыгнул с седла Рема и пошел пешком рядом с новобранцами, набранными Буребистой. Занимался полдень, день был теплый, но не жаркий, и с моря дул легкий ветерок. Идя по проселочной дороге, я перехватил взгляд шагавшего невдалеке мужчины, тощего, худого типа лет за пятьдесят, чьи руки были покрыты царапинами и небольшими шрамами. В правой руке он держал посох. Мужчина шагал уверенно и твердо, голова у него была лысая, ноги босые.

– У тебя прекрасный конь, мой господин, – сказал он.

– Да, отличный, – сказал я. – Его зовут Рем.

– А ты тот самый, кого называют Парфянин, мой господин?

– Да. Меня зовут принц Пакор.

– Это большая честь познакомиться с тобой, господин. Меня зовут Амений.

– Ты из этих краев?

– Не совсем. Я был взят в плен в Македонии больше тридцати лет назад. С тех пор я стал рабом. И всегда обещал себе, что закончу свои дни в родных местах. Ты бывал в Македонии, господин?

– Нет, никогда.

– Прекрасная страна! Горы и долины, а воздух такой чистый, какого ты никогда не вкушал! И дня не проходит, чтобы я не вспомнил об этом!

Я был поражен его стойкостью. Тридцать лет в рабстве, а все равно мечта о свободе огнем горела в его сердце! С такими людьми Спартак, возможно, и в самом деле победит Рим!

– Надеюсь, ты вернешься на родину, Амений, – сказал я.

Нам потребовался целый день, чтобы добраться до Метапонта, и когда опустился вечер, наш отряд достиг внешнего периметра, охраняемого часовыми, выставленными для того, чтобы предупредить о подходе войск, высланных на выручку местному гарнизону. Я ехал вместе с передовым патрулем, когда мы наткнулись на разношерстную группу галлов, разводивших костер, чтобы приготовить ужин. Рядом к дереву был привязан пони, готовый принять всадника и скакать к войску, чтобы предупредить всех, если бы на горизонте появились римляне. Их главарь, молодой мужчина со щетинистыми светлыми волосами и огромными усами, типичными для людей его племени, встал и направился ко мне. Должно быть, они узнали нас – или, по крайней мере, меня, потому что остальные не обратили на нас внимания и продолжали заниматься своими кулинарными делами.

– Город пал нынче утром, – сообщил галл.

– А где Спартак? – спросил я.

Он указал на дорогу:

– Фракийцы встали лагерем, огородившись своим частоколом, к северу от города. А взяли его мы, галлы, сами взяли!

– Мои поздравления, – сказал я без особого энтузиазма, поскольку знал, что по улицам сейчас реками течет кровь.

После чего толкнул Рема, послав его вперед, и поехал дальше. Позади меня двигалась вся наша колонна, всадники вели коней в поводу, а бывшие рабы молча топали за ними. Они при этом почти не издавали шума, поскольку ноги у них были босы – в отличие от римских легионеров с их подкованными гвоздями сапожками, способными прошагать много миль, особенно по вымощенным камнем дорогам. Я вернулся назад и приказал Нергалу разбить лагерь в миле от города и ждать меня там. Сам же взял с собой Гафарна, Галлию, Диану, Праксиму и Руби, поскольку не желал терять их из виду в присутствии сотен осатаневших от вида крови галлов. Десять минут спустя мы оказались у ворот лагеря, который Акмон ставил всегда, где бы войско ни располагалось на ночлег; он выглядел точно так же, как все предыдущие разы – ровные ряды палаток и прекрасно проложенные проходы между ними. Спартак и Клавдия были рады нас видеть, последовали объятия, потом он настоял, чтобы мы разделили с ними ужин. Клавдия, как обычно, готовила, но Спартак настоял, чтобы все мы ей помогали. Потом, когда мы уже сидели, ели, шутили и пили вино, Спартак рассказал, как Меатапонт пал под ударами Крикса и его галлов. Как и большинство других римских городов, он был окружен стеной длиной в четыре мили. Интересно отметить, что он располагался на удалении от берега, а с морем был связан каналом около пяти миль длиной. В день, когда началась осада, некоторые жители пытались бежать водным путем, но ширина канала составляла всего сорок футов, и Спартак приказал своим людям встать на обоих его берегах. Когда лодки, до отказа набитые живым человеческим грузом, добрались дотуда, их забросали камнями, горящими факелами и пилумами. С полдюжины лодок попытались прорваться к морю, но все были остановлены и подожжены. Большинство пассажиров сгорели заживо, некоторые утонули, и лишь нескольким удалось добраться до берега канала, где их порубили на куски. Больше лодок из города не выходило.

Я заметил, что Спартак, рассказывая о том, как он вел осаду города, то и дело наполнял свою чашу вином и опустошал ее. Через неделю осады, когда гарнизон и жители успели убедиться в силе войска, что стоит под их стенами, Спартак послал парламентера под флагом перемирия, который предложил горожанам свободный выход из города при условии, что они уйдут только в одежде, что на них была.

– Но мы ведь всего лишь рабы, и когда они открыли ворота, чтобы пропустить парламентера, они его убили, отрубили ему голову и сбросили с городской стены. – Спартак отпил еще вина.

– Что за этим последовало, стало настоящей резней, потому что парламентером был галл. Когда Крикс увидел, что с ним сделали, он послал своих людей штурмовать стены. Поначалу они несли тяжелые потери, многих перебили стрелами и дротиками, но горожане забыли, что если город можно покинуть на лодках по каналу, то и в город можно попасть тем же путем. Крикс отобрал всех, кто умел плавать, те прыгнули в канал и проплыли в город. Должен признать, это оказалось хитроумной задумкой, и пока гарнизон оборонял стены, люди Крикса ворвались в город как стая чумных крыс. Тут же раздались крики и вопли, не смолкавшие много часов. И только когда со всеми покончили, они открыли городские ворота.

– Кто, римляне? – спросил я.

– Нет. Галлы, – ответила Клавдия.

– Случилось то же самое, что в Форуме Аннии, только еще хуже, – сказал Спартак. – Метапонта больше не существует.

Клавдия положила руку ему на плечо:

– Они сами навлекли на себя эту беду. Ты все равно ничего не смог бы сделать.

Он согласно кивнул, но, кажется, помрачнел еще больше. Возможно, из-за выпитого вина.

Эту ночь мы провели в его шатре, а утром я искупал и вычистил Рема. Клавдия подошла ко мне, когда я чесал ему плечи.

– Крикс становится все наглее, – сказала она, поглаживая бок коня. – Именно поэтому Спартак так обеспокоен. Римляне для него не проблема, но он полагает, что Крикс скоро начнет оспаривать его главенство в войске.

– Ты хочешь, чтобы я убил Крикса? – спросил я. – Ничто не доставит мне большего удовольствия.

Она откинула назад голову и рассмеялась:

– Это, конечно, решение проблемы, но не думаю, что даже ты, мой храбрый парфянский принц, способен в одиночку перебить десять тысяч галлов.

– Десять тысяч? – меня поразила эта цифра.

– Число его воинов постоянно растет, и с каждым пополнением Крикс становится все сильнее. Я боюсь, это приведет к расколу, и наше войско распадется.

– Но ведь у него со Спартаком одна и та же цель, не так ли?

Она покачала головой:

– Крикс мечтает стать царем здесь, в Южной Италии. Ему не хочется возвращаться в Галлию, где он жил в грубо сложенной из камня хижине в бедном селении.

– Но он ведь не выражает мнения всех галлов, я уверен!

– Пока он ведет их от победы к победе, они будут следовать за ним, – ответила Клавдия. – Но за стратегию, ведущую к победам, отвечает Спартак, а не он. Крикс хорошо умеет убивать, но не способен на что-либо другое.

Она была права, и я наконец понял, что Спартак необдуманно пригрел змею на груди.

Резня в Метапонте оказалась еще более кровавой, чем в Форуме Аннии. Поскольку галлы проникли в город по каналу, у жителей не оставалось никаких путей для бегства. В результате произошла жуткая бойня, а поскольку его соплеменник был жителями обезглавлен, Крикс приказал, чтобы всех мужчин, женщин и детей Метапонта подвергли той же участи. На следующий день я вместе со Спартаком, Акмоном, Нергалом и Буребистой въехал в город, когда ворота наконец полностью открыли. Улицы были завалены обезглавленными мертвыми телами. Кровь текла по главной улице, покрывала стены домов. Перемазанные кровью галлы сидели на тротуарах, прислонясь к стенам, вымотанные долгим днем убийств и грабежей. Повсюду валялись разбитые горшки, разорванная одежда и личные вещи, на балконах и карнизах висели трупы. Поскольку им тоже отрубили головы, тела оказалось невозможным подвесить за шею, так что веревки привязывали к щиколоткам или запястьям, чтобы потом их поднять и повесить. В результате получилась этакая выставка смерти, мертвой плоти, как в гигантской лавке мясника, только здесь напоказ были выставлены человеческие тела. Я ехал рядом со Спартаком, который сидел в седле с каменным лицом и не произносил ни слова, пока мы не добрались до форума. Ужасы, что мы видели на улицах, оказались ничтожными по сравнению с тем, что предстало перед нашими глазами, когда мы добрались до центральной площади города, где возвышалась огромная гора отрубленных голов. Их здесь, должно быть, были тысячи, чудовищная гора оскаленных лиц с вывалившимися языками и закрытыми глазами. Вонь уже стояла невыносимая, и Нергала вырвало и от этого вида, и от запаха.

На противоположной стороне площади в огромном кресле, водруженном на вершину каменной лестницы, ведущей к храму, сидел Крикс. Вокруг него толпились десятки его людей, по большей части лениво слонявшихся вокруг или тащивших из храма награбленное добро. Мы спешились и привязали коней к каменной колонне. Форум с трех сторон окружали крытые колоннады, на четвертой стороне стоял храм. Нергал и Буребиста остались с конями, а Спартак, Акмон и я направились к предводителю, «царю» галлов. Он, как обычно, пил вино и едва поздоровался с нами, когда мы подошли и остановились у подножья лестницы. Он выглядел пьяным и усталым, так же как и его люди. Эта оргия насилия, видимо, вымотала их.

– Это отучит их рубить головы моим людям! – заявил Крикс, который в конце концов поднялся на ноги и спустился вниз по ступеням. Он оказался гол по пояс, грудь и руки были вымазаны кровью какого-то несчастного, лицо тоже.

– Мы уходим завтра на рассвете, с тобой или без тебя, – коротко бросил Спартак.

– Куда? – поинтересовался Крикс.

– На юг. В этом районе нам больше делать нечего, – Спартак повернулся и быстрыми шагами пошел назад к своему коню, вскочил в седло и поехал прочь с форума. Мы последовали за ним. Он больше ничего не сказал по пути назад в лагерь. Позднее в тот же день я встретился с Кастом, который, как всегда, пребывал в отличном настроении. Он сообщил мне, что Спартак планирует идти дальше на юг, в провинцию под названием Бруттий. Это горный район, который у римлян считается диким местом, где не подобает жить добропорядочным людям, поскольку это настоящий рай для всяких воров и бандитов. Мы останемся на зиму там и займемся дальнейшей организацией войска, а весной двинемся на север. Он также сказал, что единственный римский гарнизон, который может представлять для нас проблему, находится в городе под названием Фурии, который придется брать штурмом.

– Пастухи, что к нам присоединились, говорят, что там сильная система обороны, высокие и толстые стены, а на башнях установлены катапульты и баллисты.

– Мы можем уморить их голодом, – сказал я.

– Возможно, – ответил Каст, – но за эту зиму нам нужно превратить новобранцев в настоящих воинов, а не тратить время на осаду города, который нам взять не по силам.

Войско выступило на следующее утро, тысячи людей и животных заполонили всю округу, продвигаясь мощной колонной, медленно идущей на юг. Спартак и его фракийцы шли в авангарде, колонной по шесть в ряд, за ними шел Каст и его германцы, а затем Крикс со своими галлами. У каждого отряда имелись свои мулы, нагруженные продовольствием, а также повозки с запасным оружием, щитами, переносными кузнями, кухонным оборудованием, палатками, одеждой, инструментами и лекарствами. Спартак велел переплавить все захваченные золотые и серебряные украшения в слитки, и те были загружены на повозки и шли под его личным конвоем. Золотые и серебряные монеты сложили в мешки и уложили на отдельную повозку; золото легионов, разгромленных в битве на плато, также находилось под охраной фракийцев. Войско, несомненно, собрало богатый урожай всего, что относится к военным трофеям. Оружие, доспехи и щиты, взятые в бою, поровну распределили между всеми воинами, но я отметил, что в войске осталось полно людей, не имеющих шлемов, щитов, дротиков и мечей. Некоторые все еще были вооружены деревянными копьями с закаленными на огне остриями. Те, что присоединились к нам в Лукании и Апулии, держали лишь то, что принесли с собой, кинжалы или дубинки. И ни у кого из них не было никакой обуви. Конница находилась в еще более жалком состоянии, поскольку новобранцам, приведенным Буребистой, крайне не хватало лошадей, оружия и сбруй. У меня было почти две тысячи человек, желавших служить в коннице, но лишь двенадцать сотен лошадей. Остальные шли пешком рядом с повозками и мулами. Я отрядил Бирда и его разведчиков на поиски лошадей, выслал их вперед, перед войском, а также в обе стороны от нашего маршрута, чтобы уберечься от неожиданностей. Мне все еще было не по себе после того, как меня застало врасплох возвращение Буребисты, и я твердо решил, что никакой враг больше никогда не нападет на нас неожиданно.

От Метапонта до Фурии было шестьдесят миль, и войску потребовалось шесть дней, чтобы туда добраться. Мы шли по прибрежным равнинам, но по мере продвижения на юг местность менялась, невысокие холмы сменялись горами и более суровым ландшафтом. Мы миновали районы с богатыми виноградниками и фруктовыми садами на нижних склонах гор, а выше пришлось идти сквозь густые леса – дубовые, сосновые, буковые и еловые. Эти леса оказались полны дичи и волков, над головой парили орлы. Людей практически не встречалось, видимо, большинство сбежало при нашем приближении. Выше в горах было холодно, вершины гор покрывал снег.

В конце концов войско достигло города Фурии, большого порта на прибрежной равнине. Его стены впечатляли. Они, должно быть, были не менее пяти миль в длину, охватывая весь город и порт. В них располагалось трое ворот: одни в северной части, одни в западной и еще одни на дороге, ведущей на юг. При каждых имелась кордегардия, прикрытая с обеих сторон караульными башнями, проход в двустворчатые ворота вел по деревянному мосту, поскольку римляне выкопали вокруг всего города глубокий крепостной ров. Наутро седьмого дня войско Спартака окружило город, чтобы показать нашу силу, но это не вызвало никакого отклика у городских властей. На стенах толпились воины гарнизона, и я заметил баллисты и катапульты, установленные на башнях.

Крикс поставил своих людей всего в ста футах от рва, но быстро отодвинул назад, когда в их рядах появились здоровенные бреши от снарядов, выпущенных с башен метательными машинами. Я был со Спартаком, наблюдал этот печальный эпизод, пока нечто вроде больших дротиков вылетало с верхушек башен и ударяло по тесным рядам галлов.

Спартак покачал головой.

– Эти баллисты называется «скорпионы», они могут метать трехфутовые дротики на пятьсот шагов. Это приблизительная дальность действия твоих луков, верно?

– Да, господин.

– Разница в том, – продолжал он, пока галлов, не успевших отступить на безопасное расстояние, продолжали пронзать дротиками, – что «скорпионом» управляет двое воинов, а сам он состоит из двух деревянных рычагов, продетых сквозь скрученные воловьи жилы. Эти жилы так сильно скручены, что представляют собой очень мощные пружины. Рычаги отводятся назад с помощью натяжного механизма, и при этом создается еще большее напряжение. Дротик закладывается в пусковой лоток, прорезанный в направляющем блоке, и накладывается на тетиву. И происходит пуск. Результат можешь видеть сам.

– Ты видел такие машины и раньше? – спросил я.

– Много раз. Каждая центурия в легионе обычно имеет на вооружении один такой «скорпион», но есть и другие боевые машины, которые легион может использовать в бою.

– На плато я ни одной такой не видел.

– Да, и это странно. Заставляет думать, что те, кого мы там перебили, были набраны из ветеранов, вышедших ранее в отставку, а теперь снова призванных под знамена.

Галлы тем временем отошли на расстояние, недоступное дротикам «скорпионов», и теперь дразнили воинов гарнизона похабными жестами, демонстрируя свои гениталии.

– Стены выглядят очень мощными, – заметил Спартак.

– Да, по крайней мере, тридцать футов в высоту, – сказал Акмон. – Может, выше. Штурмовать их будет трудно, много крови прольется, а осадных орудий у нас нет.

– Даже если бы они у нас были, нет людей, умеющих с ними обращаться, – мрачно сказал Спартак.

– Город одной стороной обращен к морю, так что у нас мало шансов уморить их голодом и заставить сдаться, – уныло добавил я.

– Самое лучшее, что мы сейчас можем сделать, это насыпать вал напротив их стен и поставить на нем частокол, – сказал Спартак.

Вал насыпали за два дня. Заросшие лесом склоны Силайских гор дали нам достаточно столбов для частокола, который установили еще за неделю. После этого не происходило почти ничего. Корабли продолжали заходить в порт и выходить из него, мы тренировали свои войска. Я разместил конный отряд в лагере, в пяти милях к югу от Фурии, у подножья гор. Множество ручейков, что текли по долинам и оврагам, давали вдоволь свежей воды и для коней, и для людей и позволяли держать отряд подальше от основного лагеря, который вскоре оказался переполненным и начал страдать от болезней. В результате Спартак отвел войско назад и рассредоточил его, чтобы эпидемии не причинили нам больше вреда, чем римляне. Отряды, дежурившие у частокола, окружающего город, часто менялись, только мы были исключением: Спартак заявил, что всем известно, что парфяне бесполезны при ведении осад, и, кроме того, на нас лежала ответственность за обеспечение внешней обороны. С этой целью Бирд и его разведчики без устали несли охрану и вообще служили нам глазами и ушами. Думаю, Бирд был совершенно счастлив, когда мотался повсюду верхом на коне. Ездил он на грязной, шелудивой на вид лошади и не брал с собой никакого оружия, за исключением длинного кинжала. Одежда на нем была сильно поношенная, сам он выглядел неряшливо. Бирд аргументировал это тем, что если его выследят и поймают римляне, то наверняка сочтут всего лишь бедным путешественником, хотя, вполне вероятно, могут казнить его как разбойника. Он никогда не был воином, да и не выражал желания им стать, и он, и его разведчики оставались довольны своей работой, а я был рад, что он столь прилежно ее выполняет. Годы, проведенные в дальних поездках по Каппадокии, научили его читать и понимать местность, и это сослужило нам хорошую службу. Он со своими пятьюдесятью разведчиками подчинялся напрямую мне и не обращал внимания ни на кого другого. Это раздражало Нергала и смешило Буребисту, но такой порядок хорошо работал, так что я не стал ничего менять. Разведчиков себе он отбирал сам, и одеты они были точно так, как он, но к его достоинствам следовало отнести то, что он выучил латынь, а также все время оставался со своими людьми, жил рядом с ними. Подобно ему самому, они были не из парфян, чужаки, и это тесно связывало их воедино.

Несмотря на то что уже наступила зима, днем было по-прежнему тепло, хотя ночью температура заметно падала. И вот однажды, в особенно холодный день, когда ветер дул со стороны занесенных снегом гор, Бирд прискакал в наш лагерь на своей облезлой лошади. Я сидел на земле и грелся у большого костра, который развел Годарз и его ветеринары, когда он ворвался к нам. Бирд здорово запыхался, а его лошадь была вся в пене, что вызвало неодобрительное бормотание Годарза, когда он осматривал животное и успокаивал его. Потом приказал расседлать коня, напоить и накормить, полностью игнорируя возражения его хозяина. Парфяне очень любят своих коней и не выносят того, что считают неправильным, недостаточным уходом. Но Бирда было не переубедить.

– Конь в норме, не надо его кормить. Я его покормил.

– Но недостаточно, судя по его виду, – ехидно бросил Годарз, и коня увели прочь. – Уверен, что его уже с неделю не чистили. Позор и стыд!

– Не говори со мной так! – сказал Бирд, оскалившись на Годарза, который был старше, крупнее и мощнее его.

– Хватит! – вмешался я, поднимаясь на ноги. – С чем ты явился, Бирд?

Он улыбнулся:

– Нашел серебряные копи римлян.

– Что? Где? – воскликнул я.

– В нескольких милях отсюда, в горах. Я сразу же поехал обратно, чтобы тебе сказать. Не было времени останавливаться и кормить коня.

После того как он поел тушеного мяса с хлебом и выпил немного вина, я отправился с ним в лагерь фракийцев. Становилось темно, но ехать оказалось нетрудно, поскольку вся равнина вокруг города была заполнена горящими кострами. Лагерь фракийцев размещался прямо напротив западных ворот города, примерно в миле от его стен; от них его прикрывал частокол. Я часто задумывался, что могут думать воины городского гарнизона, наблюдая рядом настоящий римский лагерь, полный их врагов. Мы проехали сквозь лагерь к шатру Спартака, который сидел там вместе с Акмоном.

– Серебряные копи? – переспросил он у Бирда. – Ты уверен?

– Римляне роют шахты, только чтобы добывать серебро и золото, – ответил тот. – Ради чего-то другого не станут беспокоиться. А мне сказал один человек. Там много воинов, охраняют драгоценную руду.

– Разумная мера, – сказал Акмон, отпив вина и вытирая рот рукавом туники.

– Мы достаточно легко можем захватить эту шахту, – добавил я. – Я могу туда отправиться утром, взяв две-три сотни.

Спартак откинулся на спинку кресла и забарабанил пальцами по столу.

– Серебряные копи объясняют, почему город так хорошо защищен и такой большой и, значит, процветающий и богатый. Римляне, видимо, отправляют серебро из Фурии морем через залив в Тарент, а затем везут по Аппиевой дороге в Рим. Далеко эта шахта?

– Полдня пути верхом, мой господин, – ответил Бирд.

Спартак посмотрел на меня:

– Мы с тобой завтра туда отправимся. Но возьмем с собой еще и моих фракийцев, а не только твоих конников.

– Это замедлит наш марш, – заметил я.

– Верно, однако, раз твой человек утверждает, что при шахте имеется большой гарнизон, одной конницы будет недостаточно, – Спартак вытащил меч из ножен. – Кроме того, пора немного подраться, а не то паутиной зарастем. Акмон, ты останешься командовать за меня.

– Какой нам прок от этого серебра, если мы не можем ничего на него купить? – спросил Акмон.

Мы отправились рано на следующее утро, две сотни конных и столько же пеших. Клавдия обняла мужа, который, кажется, был в хорошем настроении в предвкушении приключения, явно более предпочтительного, нежели перспектива провести еще один день, изучая крепостной ров и частокол и отговаривая Крикса идти на лобовой штурм города. День был солнечный и теплый. Вскоре мы прошли равнину и начали подниматься в горы по дороге, что шла через густые буковые леса и ущелья, прорытые быстрыми ручьями. Воздух по мере подъема становился все прохладнее, и наше продвижение замедлилось; всадники спешивались и вели коней в поводу, а фракийцы в своих кольчугах и шлемах тащились позади нас, нагруженные щитами, мечами, провизией и дротиками. Мы производили много шума, и это, кажется, очень раздражало Бирда, которому явно не нравилась наша компания. Местная флора была представлена весьма богато и разнообразно: серебристые ели, клены, лавр, дубы, остролист, мята, шиповник. Также местность кишела дикими животными: черными белками, оленями, выдрами, коршунами. Один раз мы сквозь просвет в кронах деревьев даже увидели орла, парящего над нами, и Спартак счел это добрым знаком. В середине дня Бирд, Спартак и я сделали остановку, оставив на время своих людей, и продолжили путь пешком, уйдя с дороги и двинувшись через лес.

Мы следовали через заросли за Бирдом, постепенно поднимаясь все выше, пока не забрались на вершину мощного горного отрога, одного из многих, пересекавших эту местность. Мы подобрались к краю отрога и заглянули вниз. Под нами располагался большой лагерь, окруженный забором, а в нем деревянные хижины, ряды палаток, конюшня и большие навесы, под которыми обрабатывалась серебряная руда. Лагерь размещался рядом с каменным обрывом, и вся его территория была очищена от деревьев и прочей растительности. Из лагеря выходила дорога. В скальном обрыве виднелись два входа в шахту, из которых периодически появлялись рабы, толкая тележки, нагруженные рудой. У входа в лагерь стояли часовые, а также у входов в шахту и у ворот отдельной огороженной зоны, где жили работавшие в шахте рабы. Над лагерем эхом разносились громкие команды, а в воздухе над ним висело облако дыма.

Мы отползли от края обрыва и вернулись к своим людям. Спартак за все это время не произнес ни слова, но когда мы вернулись назад, он собрал командиров и сообщил, что нападение на лагерь запланировано на утро.

– Костров вечером не разводить. Выступаем еще до рассвета, – сказал он нам. – Пакор, оставь коней под охраной и поставь полсотни своих людей с луками у края обрыва, откуда мы рассматривали лагерь. Их задача – перебить как можно больше римлян, а мои люди и оставшиеся твои парфяне тем временем захватят ворота и возьмут лагерь.

План казался достаточно простым, хотя я так и не понял, зачем нам нужна эта шахта. Уже потом, когда мы сидели, съежившись и накрывшись плащами, привалившись спинами к стволам сосен, он мне все объяснил. Ночь была холодная, небо расчистилось, и луна бросала бледный свет на лес, пробиваясь сквозь кроны деревьев. Наши воины пытались хоть немного поспать, но Спартак не мог заснуть, точно так же, как и я, хотя моя бессонница была вызвана холодом и бугристой корой, впивавшейся мне в спину.

– Мне казалось, что мы уже захватили достаточно золота и серебра, – сказал я.

– Серебра и золота никогда не бывает достаточно, – улыбаясь, ответил он.

– Стало быть, мы идем брать эту шахту, потому что нам нужно больше сокровищ? Войско живет за счет захваченных земель, так зачем нам эта шахта?

– Чтобы отнять ее у римлян, конечно.

Я был в замешательстве.

– А зачем? С какой целью?

– Это у них называется разработкой глубоко залегающих жил руды, – ответил он. – Я помню, как однажды разговаривал с гладиатором в Капуе. Он раньше работал на такой же шахте, до того, как его продали в лудус. И он рассказал, что римляне роют шахты только для добычи серебра и золота. Рытье шахты, которую мы нынче видели, должно быть, стоило много денег и заняло немало времени. А ее содержание стоит еще больше. Серебро не растет на деревьях. Значит, если мы захватим и пригрозим разрушить шахту, то ее богатые владельцы, которые, можно поставить что угодно, прячутся в Фурии, станут более склонны вести с нами переговоры.

– Переговоры? – недоверчиво переспросил я.

– Крикс хочет взять город штурмом и перебить всех его обитателей, так что чем дольше продлится эта бессмысленная осада, тем больше будет раздаваться воплей в поддержку этого стремления, особенно среди галлов. Если он в этом преуспеет, то наверняка попытается отнять у меня командование войском. Однако если я сумею выбить почву у него из-под ног, тогда его власть и сила попросту исчезнут.

– А я-то думал, что он тебе друг.

Спартак посмотрел мне прямо в глаза:

– У гладиаторов нет друзей, по крайней мере, пока ты выступаешь на арене. Лудус называют семьей, но это скорее братство, в котором мы уважаем друг друга и обещаем, что убитым обеспечат достойные похороны, но нельзя быть другом тому, с кем однажды можешь сойтись на арене! Я уважаю Крикса, потому что он отличный боец и вообще простой человек. Но он силен лишь мышцами, не головой, и в конечном итоге именно это его и погубит.

– Мне он не нравится, – сказал я.

– И ты ему не слишком по вкусу, но ты-то в хорошем обществе. Он ведь и меня тоже ненавидит.

– Неужели? – я был поражен.

– Конечно. Ведь я же стою на пути к осуществлению его желаний.

– Ты имеешь в виду Клавдию?!

Он рассмеялся.

– Нет. Я имею в виду командование всем войском. Крикс хочет стать царем со своим собственным царством. Он думает, что римлян нетрудно будет вымести отсюда и он станет править всей Южной Италией. В этом истинная причина, почему он тебя не любит.

– Потому что я хочу править югом Италии?

Он помотал головой.

– Холод явно заморозил тебе мозги. Нет, не поэтому. А потому, что у тебя уже есть свое царство, или, по крайней мере, ты наследник царского трона. И Крикс думает, что это несправедливо.

– Если он вообще способен думать, – добавил я.

– Он ни за что не захочет уходить из Италии, – сказал Спартак. – Он только для того и живет, чтобы драться, сражаться. Он мог бы служить в римском войске, но терпеть не может дисциплину, так что вместо этого просто убивает римлян. Я так полагаю, что все галлы такие же, как он.

– Не все, мой господин.

– Галлия – редкое исключение, она уникальная женщина. Ты хочешь увезти ее с собой в Парфию?

Я вспыхнул от смущения.

– Я так далеко вперед не заглядывал, господин.

– А вот она заглядывала, могу поспорить. Она умна, да еще и красива. А теперь еще и луком научилась владеть. Но ее еще нужно укротить и приручить.

– Мне не хотелось бы ее укрощать, господин.

– Очень разумный подход, поскольку я сомневаюсь, что хоть кто-то из мужчин вообще на это способен. Как бы то ни было, эта галльская женщина желает быть с тобой.

– Правда?

– Мне так сказала Клавдия, но смотри не проговорись, что я это тебе сообщил.

Я почувствовал прилив восторга и мог бы сейчас заорать от радости. Холод и неудобства были забыты, и я снова и снова переживал эти слова.

За два часа до утренней зари мы оставили коней под охраной нескольких человек и медленно двинулись через лес – две сотни фракийцев, вооруженных щитами и пилумами, и почти двести конных лучников с полными колчанами и мечами на поясе. Шли мы медленно, чтобы производить как можно меньше шума, но хотя наши глаза успели привыкнуть к отсветам лунной ночи, тени, отбрасываемые деревьями, затрудняли путь, и многие падали, споткнувшись о корни деревьев или о сухие ветки, валявшиеся на земле. Вел нас Бирд. Я отметил, как легко двигается Спартак, казалось, что он летит, словно лишившись всякого веса. Я следовал за ним, остальные люди шли за мной длинной цепочкой. Прошла, казалось, целая вечность, пока мы добрались до римского лагеря, и к тому времени все озябли и проголодались. Я опустился на колени рядом со Спартаком, и мы дождались, когда подойдет последний из наших воинов. Он подозвал командиров, и мы быстро провели импровизированный военный совет. Он говорил приглушенным голосом, объясняя свой план атаки. Пятьдесят лучников создают прикрытие, стреляя с вершины скалы, с которой мы рассматривали лагерь. Бирд развел людей по позициям.

Мы незаметно приблизились к воротам лагеря и шахты, которые представляли собой всего лишь грубо сколоченный барьер из обрубленных сучьев с двумя деревянными платформами по бокам, на которых стояли охранники. Ограда и ворота явно предназначались для того, чтобы держать людей внутри, а вовсе не для отражения нападений. И это неудивительно, ведь шахта находилась в самом сердце Италии. Мы со Спартаком передвинулись к самой опушке леса, окружавшего шахту.

– Как думаешь, тебе и кому-то из твоих удастся подстрелить этих охранников первой же стрелой? – спросил он.

– Конечно, – ответил я. – Хочешь, подстрелим их в шею, чтоб не успели издать ни звука?

– Не петушись, просто снимите их, и мы возьмем ворота.

Я похлопал одного из своих лучников по плечу, и мы с ним заняли позиции по обе стороны дерева, стоящего прямо перед воротами. Расстояние было около двухсот футов, возможно, меньше. На востоке небосклона появились первые признаки зари, едва различимые полоски красного и оранжевого цвета. Бозан всегда твердил мне, что лучшее время для неожиданного нападения на противника – когда утренняя заря только начинает разгораться, а человек невольно расслабляется после напряженного ночного дежурства. Наступление нового дня подсознательно воспринимается как облегчение после трудного бдения в темноте, когда во мраке может скрываться орда врагов. День означает свет, тепло и безопасность. «Стреляй, когда заря разгорится, – сказал он мне однажды, – и тогда тебе обеспечена быстрая победа». Я натянул тетиву и выпустил стрелу, второй лучник сделал то же самое. Стрелы не наделали много шуму, и каждая нашла свою цель. Тот, в которого я стрелял, стоял, облокотившись на ограждение платформы, завернувшись в плащ и прислонив свой щит к этому же деревянному ограждению. Он потирал руки и смотрел внутрь лагеря. Моя стрела попала ему в середину спины, и он плашмя растянулся на платформе. Второй страж стоял, опершись на свой щит, и смотрел в сторону леса, когда стрела вонзилась ему в правое плечо, сбросив его с платформы, и он с грохотом упал на землю.

Спартак хлопнул меня по плечу и бросился к воротам, за ним последовали остальные. Я тоже рванул вперед, а он остановился и кивнул двум своим людям. Те подскочили к воротам, встали к ним спиной и взялись за руки, сделав из них ступеньку. Спартак подбежал, поставил правую ногу на импровизированную опору, поднялся на ворота, а затем спрыгнул с той стороны. Я последовал за ним, тяжело спрыгнув на землю уже внутри лагеря. Он помог мне подняться, и мы оттянули вбок железный штырь, просунутый в железные скобы, прикрепленные к обеим створкам ворот, и запиравший ворота. Страж, сбитый стрелой с платформы, застонал и попытался уползти в сторону, но Спартак выхватил кинжал и перерезал ему горло. Я отворил ворота, и наши люди хлынули в лагерь. Заря уже разгорелась, и в ее свете стали видны фигуры людей, выскакивающих из хижин, где жила стража. Утренняя побудка! Спартак повел своих фракийцев к хижинам с соломенными крышами, пробежав мимо навесов, где обрабатывали серебряную руду. Перед этими хижинами, в трехстах футах от них, находился загон для рабов, огороженное забором место, где стояли палатки. Возле железных ворот в этой ограде стояли двое охранников. Их быстро сняли стрелами. Но уже зазвонил колокол, поднимая тревогу, и из дверей хижин стали выбегать легионеры, торопливо надевая шлемы, натягивая туники и застегивая пояса. Они строились в дальнем конце двора, две центурии, подгоняемые двумя центурионами. Спартак остановил своих воинов и построил их двумя отрядами по восемь рядов в глубину. Все изготовились к атаке, готовые метнуть свои пилумы. Я построил большую часть своих людей позади фракийцев, они держали луки, готовые засыпать римлян стрелами, а остальных разместил на флангах, перед навесами и входами в шахту – в качестве прикрытия, поскольку не знал, есть ли стража в самой шахте.

Римляне начали наступать, но мои лучники, стоявшие наверху, на отроге скалы над лагерем, стали пускать в них стрелы, залп за залпом, и легионеры остановились. Я тоже дал своим приказ стрелять, и над головами фракийцев полетели стрелы, нацеленные в передний ряд римлян. Последние, как и следовало ожидать, сомкнули щиты впереди, с боков и над головами, образовав нечто вроде двух огромных красных ящиков, утвердившихся на земле. Стрелки наверху продолжали обстреливать эти построения, а Спартак крикнул: «Мечи к бою!» – и бросился вперед. Фракийцы побросали дротики на землю и налетели на римлян. Мы успели выпустить один залп, и стрелы вонзились в римские щиты за секунду до того, как фракийцы врезались в их ряды. Позднее мне рассказали те, кто оставался наверху, что эта атака отбросила передние ряды римлян назад, а затем рассекла их боевой порядок надвое. А Спартак и его парни продолжали рубить и идти вперед. Опытные воины, вероятно, выстояли бы и продолжили драться, несмотря на то что их товарищей в передних рядах уже изрубили на куски искусно владеющие мечом гладиаторы, но это была всего лишь тюремная стража, так что через несколько секунд построение римлян окончательно развалилось. Я повел своих людей вперед, следуя за фракийцами, а схватка между тем уже превратилась в отдельные поединки, а вскоре и вовсе прекратилась. Многие римляне побросали оружие на землю и уже молили о пощаде, а тех, кто еще продолжал сопротивляться, быстро порубили. И так получилось, что в конечном итоге Спартак оказался в одиночестве – он стоял с мечом в руке и вызывал римлян на бой, на поединок. Желающих нашлось немало. Мы образовали полукруг, окружив своего командира, который выступал один против пяти атаковавших его римлян. Должен сознаться, я очень волновался, а вот фракийцы всего лишь кричали и подбадривали своего вождя.

Спартак умело сражался и действовал очень быстро, используя щит в качестве наступательного оружия, равно как и меч, парировал выпады противников и бил их умбоном щита в лицо и в ребра. Двигался он очень быстро, легко, поворачиваясь то туда, то сюда навстречу своим многочисленным противникам. Кроме того, он использовал врагов в качестве прикрытия, занимая такие положения, когда один римлянин мешал другому, не давал ему атаковать. Одному из них он раскроил мечом череп, потом ушел нырком вбок и пнул еще одного, сбив его с ног. Спартак сбросил шлем и бился с незащищенной головой, насмехаясь над своими противниками, намеренно открывал грудь, словно призывая их бить именно туда. Один из них, безрассудный тип, так и сделал – и тут же поплатился жизнью: Спартак имитировал ложный выпад справа, подставил воину подножку и проткнул спину ударом меча, когда римлянин рухнул на землю лицом вниз. Все вокруг закричали: «Спартак! Спартак!», а он низко пригнулся и нанес смертельный удар в живот четвертому римлянину, и тот издал режущий ухо вопль, от которого завибрировал воздух. Пятый римлянин, видимо, уже понял, что сейчас умрет, но, следует отдать ему должное, продолжал активно атаковать. Однако смельчаку быстро пришел конец, когда Спартак щитом отбросил в сторону его меч и всадил клинок ему в горло, так что острие вышло наружу сзади. Он оставил свой гладиус в ране и отступил в сторону. Тело легионера еще секунду оставалось на ногах, потом рухнуло на землю. Спартак остановился и поднял руки, принимая поздравления и громкие аплодисменты, потом поднял с земли шлем и вытащил из мертвого тела меч.

Я подошел к нему, когда он вытирал кровь с клинка и убирал его в ножны.

– Мне это страшно понравилось, – сияя, заявил он. – Как будто я снова оказался на арене.

– Тебе нравилось выступать на арене? – недоверчиво спросил я.

Он, казалось, удивился вопросу:

– Конечно, почему же нет?! Я хорошо умею драться, а ведь любому человеку нравится делать то, что он хорошо умеет!

Тех римлян, что успели сложить оружие и сдаться, отвели в загон для рабов, а самих рабов выпустили. Спартак тут же сообщил им, что они теперь свободны. Большинство просто стояло в замешательстве, но один человек пробился вперед и заговорил со Спартаком. Мощный мужик с рублеными чертами лица и узкими черными глазами. На ногах у него были кандалы.

– Луций Домит к твоим услугам! Я уж думал, что подохну здесь, но теперь, спасибо тебе, кажется, подохну где-нибудь в другом месте!

– Ты римлянин? – спросил Спартак.

– Ага. Бывший центурион Тринадцатого легиона, а в последние шесть месяцев постоялец этой сортирной ямы.

– И как ты тут оказался? – спросил Спартак.

Домит пожал плечами:

– Поругался с трибуном, в результате чего трибун получил хорошую трепку, а я оказался здесь.

– Тебе крупно повезло, – заметил Спартак.

– Такое у меня второе имя – Повезло, – улыбнулся Домит. Он подергал свои цепи. – Есть шанс избавиться от этого? И, по крайней мере, скажи, как тебя зовут.

– Я Спартак, фракиец. – Имя явно не произвело на римлянина никакого впечатления. – А это Пакор, парфянин.

Домит окинул меня ледяным взглядом, явно решив, что мои длинные волосы являются признаком отсутствия должной дисциплины и боевых способностей. Однако он точно отметил, насколько эффективно действуют наши луки. И кивнул:

– Умно придумано, что вы поместили лучников на эту скалу.

Позади нас остатки гарнизона загнали в загон для рабов, после чего за ними закрыли железные ворота. Рабов, включая Домита, отвели под навесы, где на наковальнях им срубили кандалы. Спартак приказал погрузить все захваченное вооружение на повозки, чтобы отвезти в наш лагерь, а сбитые цепи и кандалы отправить тоже туда, чтобы перековать их в оружие. Я выслал двадцать человек на дорогу, чтобы привести лошадей, а еще пятидесяти приказал собрать использованные стрелы. Провизия, запасенная для гарнизона, была роздана рабам, и они уселись прямо на земле и принялись жадно ее поглощать. Мы со Спартаком отправились к входу в шахту – двум большим проломам, расположенным рядом друг с другом в скале. От каждого вглубь уходил тоннель, освещаемый масляными лампами, вставленными в небольшие углубления в камне. Спартак приказал привести сюда Домита, и через пару минут тот появился рядом, довольный, что его освободили от цепей.

– Кто там сейчас внизу? – спросил Спартак.

– Пятьдесят охранников и пара сотен рабов. Партии рабов меняют каждые пять дней, по пятьдесят человек в каждой, и это означает, что мы по большей части торчим под землей, – он глянул на мертвых стражников, разбросанных возле входа в шахту. – Они там уже знают, что произошло наверху.

– А есть другие выходы из шахты, кроме этих? – спросил Спартак.

– Нет, – ответил Домит.

Спартак с минуту подумал, расхаживая взад-вперед и пиная камешки. Потом снова обратился к Домиту:

– Я намерен пока что оставить шахту в рабочем состоянии. Ты свободен и можешь идти куда хочешь, но если поможешь мне здесь, то сможешь присоединиться к нам, когда появится такое желание. Если хочешь помочь, тогда я попрошу тебя спуститься в шахту и сообщить всем, что они могут подняться на поверхность. Те, кто вас охранял, с настоящего момента будут добывать руду. Ну, что скажешь?

Домит потер щеку, потом почесал тело под грязной туникой. Руки у него были жилистые и все в шрамах.

– А если я не хочу тебе помогать?

– Мне все равно, – ответил Спартак. – Тогда я заколочу входы досками и подожгу их.

– И все, кто там сидит, погибнут, и рабы, и римляне.

– Как я уже сказал, мне все равно.

Домит засмеялся.

– А ты мне нравишься, фракиец! Кроме того, я, кажется, перед тобой в долгу, так что выполню твое поручение. Дай мне меч и несколько человек, и я их сейчас всех выгоню наружу.

Спартак поднял гладиус, валявшийся поблизости рядом с мертвым римлянином, и вручил его Домиту, который тут же направился в тоннель. Спартак выслал следом за ним отряд своих людей.

– Ты ему доверяешь? – спросил я.

– Доверие еще надо заслужить, Пакор. Посмотрим, вернется он или нет.

– Он мог соврать насчет того, что это единственный выход.

– Возможно. Но если он нас предаст, я все равно подожгу шахту. – Он кивнул в сторону пленных римлян. – А что делать с этими, если решим разрушить шахту?

– Держать их при войске в качестве рабов.

– Я бы предпочел их перебить, но учту твое мнение.

Мы стали ждать возвращения Домита и наших воинов и за это время обошли лагерь, обнаружив, что склады забиты инструментами, необходимыми для добычи руды. Здесь лежали молотки с заостренными бойками, кирки, мотыги, лопаты, грабли. Под навесами были сложены корзины и кожаные мешки для выноса руды, а также веревки, ведра и лебедки для подъема руды снизу. В одном запертом на тяжелый засов сарае хранились аккуратно сложенные слитки серебра по два или три фунта весом каждый. Их там было по крайней мере штук пятьдесят, готовых к отправке в город. Спартак расхаживал между рабами, которые продолжали есть и пить, и рассказывал, кто он такой, призывая присоединиться к нам. Большинство, кажется, желало этого, скорее всего из благодарности за свое освобождение и желания покинуть это проклятое место. Из шахты наконец выбрался Домит, за ним следовала цепочка римских охранников. Я быстро построил своих лучников в две шеренги по обе стороны от выхода и велел им наложить стрелы на тетивы на случай, если у римлян возникнет желание с нами подраться. Но Домит просто отвел их шагов на сто от выхода, остановил и ткнул пальцем в землю, после чего все римляне отстегнули свои мечи, а затем шлемы и кольчуги и бросили их. Я стоял рядом со Спартаком, пока охранники разоружались, а затем их отвели в загон для рабов, к их товарищам. Вскоре наружу вышли рабы, трудившиеся в шахте, вымотанные и измученные, грязные, щурящиеся от яркого света, пытаясь приспособиться к нему. Среди них обнаружились даже дети, которых, как мне сообщили, использовали для перетаскивания по тоннелям деревянных салазок с рудой. Многие, едва успев выйти из шахты, тут же рухнули на землю или сели, явно вымотанные до предела, перепуганные и ошеломленные событиями этого утра.

Назад в лагерь я возвращался со Спартаком и полудюжиной своих людей. Остальная конница должна была сопровождать и охранять повозки, нагруженные захваченным добром, провизией и серебром. Спартак оставил всех фракийцев в лагере охранять пленных римлян, а Бирд с отрядом в пятьдесят всадников сопровождал рабов, которые следовали за нами пешком. Среди них был и Домит, который сообщил Спартаку, что хотел бы остаться с нами. Когда мы вернулись в лагерь, Спартак велел Акмону послать к шахте еще сотню воинов для усиления оставленной там охраны. Домит оказался поражен огромными размерами нашего войска, когда увидел лагерь осаждавших Фурии, но еще большее впечатление на него произвел вид новобранцев, обучавшихся тем же манером, что был принят в римских легионах – они были точно так же вооружены и использовали точно такие же тактические приемы. Домит спросил Спартака, не может ли тот назначить его центурионом в одну из фракийских центурий, и его желание было исполнено. Вот так наше войско заполучило первого римлянина, хотя ему в самых решительных выражениях сообщили, что битье рекрутов тростью в этом войске не поощряется. Его это, кажется, несколько расстроило, но он впоследствии с лихвой возместил свою потерю, пользуясь ругательствами, угрозами и оскорбительными выражениями, которыми осыпал муштруемых.

Годарз успел хорошо организовать наш лагерь и наладить его нормальное функционирование, а также выслал конные патрули на юг и запад от Фурии на поиски новых лошадей для конницы. Новобранцы прибывали в войско ежедневно, по большей части это были беглые рабы с полей и из латифундий или пастухи, и тех из них, кто умел ездить верхом, направляли ко мне. Как обычно, всех, кто оказывался галлами, немедленно забирал к себе Крикс, чей лагерь располагался к северу от Фурии и занимал большую территорию на прибрежной равнине. Каст и его германцы разместились к югу от города, а фракийцы – к востоку. Наш лагерь стоял у подножья гор, позади фракийцев. Мы не забывали постоянно высылать патрули далеко на север, вплоть до самой реки Сирис в Лукании, а также на юг до Петелии в области Бруттий. Отряды конников патрулировали Аппиеву дорогу, которая начиналась от Капуи и кончалась в Регии[470], на крайнем юго-западе Италии. Мы все время ожидали сообщений о римских войсках, идущих с севера, чтобы атаковать нас, но патрули сообщали лишь о землях, покинутых рабами, гражданскими лицами и легионерами. Было понятно, что в Риме не осталось легионов, которые можно было бы послать на выручку Фурии. Город оказался предоставленным самому себе, осажденный и изолированный, и хотя корабли беспрепятственно заходили в порт и покидали его, меня занимал вопрос, сколько еще времени Спартак не будет предпринимать никаких активных действий, имея в распоряжении огромное войско и видя перед собой весьма привлекательную цель. Стены города казались высокими и мощными, но был ли достаточно силен его гарнизон, чтобы их оборонять их в случае одновременного штурма с трех сторон? И собирается ли Спартак производить такой штурм? Прошел целый месяц со дня нашего прихода под Фурии, прежде чем Спартак позвал меня на военный совет, где я наконец получил ответ на эти свои вопросы.

Глава 10

Боевой дух войска резко поднялся при известии о захвате серебряных копей, хотя я так и не понял почему. Мы в любом случае захватывали все, что хотели и что нам было нужно, но по-прежнему не имели никаких возможностей потратить хоть немного золота или серебра, имевшегося в нашем распоряжении. И еще меня ставили в тупик разговоры среди наших воинов о том, сколько сокровищ скопилось у нас в войске и как они все отправятся домой богатыми, словно настоящие господа. Тем не менее любые вести, способные поднять людям настроение, можно было только приветствовать, и даже Крикс, казалось, пребывал в хорошем настроении, когда командиры всех отрядов войска собрались в шатре Спартака и удобно разместились в расставленных креслах вокруг большого дубового стола, «подарка» от владельца ближайшей виллы. Присутствовали Спартак, Акмон, Крикс, Думнорикс, ныне второй по старшинству в галльском контингенте, Каст, Ганник, Годарз и я. Крикс поставил свой боевой топор у правой ножки своего кресла и, как обычно, попивал вино из большой чаши.

– Как представляется, – начал Спартак, – в настоящее время мы очень богаты. Мы захватили много добра в Ноле, в Форуме Аннии и в Метапонте, а еще взяли серебряные копи. Я дал распоряжение Акмону построить еще один внутренний лагерь, куда мы сложим все золото и серебро. Однако я не намерен хранить все это, поскольку оно лишь обременит нас, когда мы весной двинемся на север. Посему я намерен это богатство истратить.

Воцарилось изумленное молчание. Мы в замешательстве смотрели друг на друга, даже Крикс на сей раз не нашел нужных слов. Каст нахмурился, Акмон сидел с задумчивым видом, Годарз поглаживал подбородок.

– Истратить, мой господин? – переспросил я.

– Именно. Купить что-нибудь нужное и полезное. То, что нам пригодится в походе на свободу из захваченных и кишащих римлянами земель.

– И где ты намерен покупать это? – спросил Крикс, прикончив вино в своей чаше и громко рыгнув.

– В Фурии, конечно, – ответил Спартак.

– Да ты шутишь! – сказал Крикс. – Ты собрал нас здесь только для того, чтобы шутки шутить?

– Вовсе нет, – сказал Спартак. – Это вполне разумное решение. Мы сделаем такое предложение властям этого города. Что мы готовы щедро заплатить за все нужные нам вещи, в результате чего купцы и торговцы города неплохо обогатятся, а мы не станем жечь этот город и ровнять его с землей.

– План стоящий, – сказал Годарз.

– Стоящий! – завопил Крикс. – Да это безумие! Они наверняка отрубят голову тому несчастному, кто явится к ним с этим предложением! Как они уже сделали в Метапонте, а потом мне пришлось штурмовать город, чтобы отомстить! Это ж единственный язык, который понимают римляне!

– А еще они понимают язык золота и коммерции, – ответил Спартак. – Так что, думаю, они выслушают человека, которого я пошлю с ними поторговаться.

– Поторговаться?! Могу поспорить, что его голова тут же очутится на стене, насаженная на кол! – заявил Крикс. – И кто этот несчастный?

Спартак посмотрел на меня:

– Я намерен послать к ним Пакора, чтоб договориться об условиях сделки.

Крикс от удовольствия даже захлопал в ладоши:

– Ага! Возможно, твой план и впрямь стоящий!

Все смотрели на меня, ожидая моей реакции.

– А ты что скажешь, Пакор? – спросил Спартак. – Как тебе такая задача? Это не приказ, это всего лишь просьба.

Каст посмотрел на меня встревоженно, но ничего не сказал, тогда как Крикс и Думнорикс выглядели очень довольными. Годарз качал головой, а Акмон старался распробовать вино, которое пил, и явно избегал моего взгляда. Я, конечно, должен был принять предложение, поскольку отказ означал бы жуткий позор. Спартак это понимал, но не думаю, что он поставил меня в подобное положение по злому умыслу. Он знал, что ему нужно все время побеждать, иначе его войско будет разгромлено. Но и командующим этим войском он стал благодаря безжалостной жестокости. Я верил, что он хорошо и с уважением ко мне относится, но, поставив меня в такое положение, он также показывал, что во имя победы не остановится ни перед чем.

– Я сделаю, как ты просишь, – ответил я.

– Спасибо, Пакор. На тебя теперь возложены надежды всего войска.

– И можешь не беспокоиться, – добавил Крикс. – Если они срубят тебе голову, обещаю, что потом разыщу ее и устрою ей достойные похороны.

– Если это случится, Крикс, – сказал Спартак, – тогда ты и твои галлы будете первыми, кто пойдет на штурм города. И мы будем штурмовать его стены, пока не разнесем их все по камушку. А потом развалим все здания в нем, по кирпичику. Клянусь!

Потом Спартак отвел меня в сторону и сказал:

– Надеюсь, ты не думаешь, что мне не дорога твоя жизнь, Пакор.

– Не думаю, господин.

– Дело либо удастся, либо я буду вынужден напасть на город. Но если мы пойдем на штурм, то потеряем тысячи.

– Я сделаю все возможное, чтобы добиться успеха, – ответил я.

– Помни, что римляне безжалостный, но прагматичный народ.

Лично я в этом сомневался, но помнил, что мы не можем до бесконечности торчать перед городом, ничего не предпринимая. В последующие два дня Годарз читал мне лекции о том, чего я должен ожидать, когда встречусь с официальными лицами города. Если только я встречусь с этими лицами! Он сообщил, что каждый большой римский город управляется советом, который именуется «курия», это своего рода городской сенат, копирующий Сенат Рима. Совет контролирует поставки продовольствия, работу коммунальных служб, городские финансы и местное строительство. Но серебряные копи наверняка принадлежат самому Сенату Рима, поскольку добываемое в них серебро идет на выплату жалованья легионам, сражающимся в чужих землях. Тем не менее они управляются от имени Сената каким-нибудь местным представителем, имеющим властные полномочия, по всей вероятности, жителем этого города. Я спросил, возможно ли, что городская элита уже сбежала из города на корабле, но Годарз уверил меня, что римские служащие обычно гордятся собственным мужеством и ответственностью перед гражданами, которыми управляют, и никогда не захотят покинуть город. Еще он сообщил, что римские гражданские власти часто за свой счет строят общественные бани и иные общественные здания, как в качестве демонстрации своего богатства, так и для того, чтобы показать свою власть собратьям-сенаторам, с которыми часто находятся в смертельной вражде.

Я решил, что должен выглядеть наилучшим образом, когда отправлюсь на встречу с городскими сановниками. В конце концов, я ведь член парфянской аристократии, так что являюсь представителем нашей империи, хотя и попал сюда при необычных обстоятельствах. Посему я надел белую тунику с синей каймой, а под нее – шелковую рубашку, а также кожаные сапоги, коричневые облегающие штаны, римский шлем с новым султаном из гусиных перьев и накинул белый плащ. Нергал заявил, что мне следовало отказаться от роли парламентера, и его поддержал Буребиста, хотя Годарз, как всегда выступая с рациональных позиций, предположил, что этот шаг даст нам наибольшие надежды на быстрое решение проблемы. И добавил, что в любом случае нет никаких гарантий, что наш штурм окажется успешным. Он заявил, что Спартак, видимо, понимает это и потому стремится найти другой выход из создавшегося затруднительного положения. Кроме того, ему незачем брать город, который весной все равно придется покинуть, когда мы пойдем на север. Принимая все это во внимание, представляется, что вполне разумный шаг – попытаться договориться с городскими властями. Я же всего лишь надеялся, что в городе превалируют аналогичные настроения. Единственным положительным моментом в этой миссии стало то, что Галлия крайне обеспокоилась тем, что меня могут убить, и поэтому стала очень милой, все время держала меня за руку и положила голову мне на плечо, когда мы вечером шли через лагерь конницы. Должен сознаться, что я намеренно играл на ее страхах, и это лишь усиливало нажим ее руки на мою ладонь, отчего мое настроение поднялось до самых небес.

– Нехорошо было со стороны Спартака просить тебя туда пойти.

– Интересы войска перевешивают желания отдельных лиц, – торжественно заявил я.

– Римляне убьют тебя.

Я пожал плечами:

– Это может произойти в любом бою.

– Но ты будешь не в бою и к тому же один.

Я остановился и повернулся к ней:

– Если со мной будет твоя любовь, я не буду один.

Ее глаза наполнились слезами, я придвинулся ближе, чтобы ее поцеловать, но она обхватила меня руками и прижалась так крепко, словно тисками сжала. Опять я попал впросак!

– Обещай, что будешь очень осторожен, – прошептала она.

– Конечно, – ответил я, с трудом дыша.

В ту ночь Спартак послал к западным воротам города конного вестника, который прокричал горожанам, что утром к ним прибудет наш представитель для переговоров, которые могут стать взаимовыгодными. Стрел в вестника никто не пускал, и это давало некоторые надежды на благополучный исход моей миссии. Но могло быть и так, что римляне просто проигнорировали его сообщение.

Утро выдалось яркое и солнечное, но поскольку сейчас стояла зима, то было прохладно, и я озяб. Я позавтракал в своей палатке с теми, кто входил в нашу компанию: Галлия, Диана, Праксима, которая мне уже гораздо больше нравилась, поскольку Нергал был с ней счастлив и доволен, а также Бирд, Гафарн, Годарз и Буребиста. Руби сидела на табуретке позади Галлии и шипела на мужчин. Настроение у всех было подавленное, ели мало, но я был рад этой компании. Потом я сказал Нергалу, что в случае моей смерти командиром конницы станет он. Я особенно подчеркнул, что самой главной задачей и долгом будет возвращение на родину всех, кто находится под его командой. И чтобы он сам и все мои парфяне вернулись в Хатру. Галлия сидела с побледневшим лицом, и я сказал ей, чтобы она забрала себе Рема, если я не вернусь. Больше говорить было не о чем. Я встал, пристегнул меч и вышел наружу.

У меня увлажнились глаза, когда я увидел ряды всадников, выстроившихся по обе стороны дороги, что вела из лагеря. Резус отдал мне честь обнаженным мечом. Я понимал, что если посмотрю хоть кому-то прямо в глаза, то непременно разревусь как ребенок, поэтому сделал каменное лицо и прошествовал между двумя шеренгами, вышел из лагеря и направился к частоколу. Мне было холодно, но, вероятно, это были ледяные объятия страха. Позади меня шагали мои сотрапезники по завтраку, но я не оборачивался. Спартак, Каст, Акмон и Клавдия встретили меня у частокола, однако Крикса с ними не было. Чему я был только рад; у меня не было никакого желания видеть его ухмыляющуюся физиономию в этот, возможно, последний мой день жизни на земле. Спартак выглядел обеспокоенным. Несколько фракийцев убрали с полдюжины заостренных столбов частокола, чтобы пропустить меня.

– Ты уверен в себе, Пакор? Я ведь не приказываю тебе туда идти.

– Уверен, господин, – я понимал, что он дает мне возможность спастись, но к этому моменту все войско знало о моем задании, и что они подумают, если я сейчас поверну назад? Кроме того, я ведь парфянин, а нас воспитывали так, чтобы мы никогда не бежали от опасности.

Я обнял Клавдию, пожал руки Касту и Акмону. Столбы убрали, и путь к городу оказался открыт. Расстояние от частокола до западных ворот города было с полмили – широкое и пустое пространство, где никто и ничто до сегодняшнего дня не передвигалось. Я обернулся, посмотрел на людей, которых считал своими друзьями и которые, как я надеялся, были для меня чем-то большим, нежели просто друзья. Я снял шлем, подошел к Галлии, коснулся ее рук и поцеловал девушку в губы.

– Я люблю тебя, – сказал я, после чего развернулся, надел шлем и пошел прочь.

Я чувствовал себя до странности спокойным, направляясь к городской стене, которая, чем ближе я к ней подходил, казалась все более высокой и неприступной. Но я не думал о римлянах, я думал о Галлии, о моей дорогой Галлии. Я сказал ей о чувствах, которые к ней испытывал, и только это имело сейчас значение. Если я сегодня погибну, тогда она, по крайней мере, будет знать, что я ее люблю, так что, шагая дальше, я начал улыбаться. Стражи на стенах, глядя на меня, вероятно, могли решить, что я сошел с ума, и даже побаловаться мыслью, не всадить ли в меня парочку стрел, вместо того чтобы позволить мне войти в город. Я продолжал идти дальше. Сейчас мне казалось, что я – единственный человек на всей земле. Вскоре я ступил на мост надо рвом и наконец добрался до западных ворот – каменной арки с двумя тяжелыми створками из мощных досок, утыканных железными остриями. Защита ворот состояла из караулки и двух квадратных каменных башен с черепичными крышами, и в каждой башне было по два ряда высоко расположенных бойниц для лучников и пращников, сейчас прикрытых деревянными ставнями. Вершина стены между башнями сейчас пустовала, но я шестым чувством осознавал, что на меня смотрит множество глаз.

Я еще раз повторил в уме все инструкции, данные мне Спартаком, все условия, которые я должен был обсуждать от его имени, не забывая о том, что мы хотя и всего лишь освободившиеся рабы, но владеем богатствами целой римской провинции. В том, что граждане Фурии были богаты, не было ничего удивительного. Провинция Бруттий являлась процветающим уголком Римской империи не только по причине наличия здесь серебряных копей, но также в результате разведения огромного количества дающих шерсть овец. Их стада обычно угоняли на лето в горы, чтобы избежать иссушающей жары равнин. Кроме того, здесь производили превосходные вина, собирая виноград с множества плантаций, а также в этой местности в огромных количествах произрастали оливковые деревья в садах гигантских латифундий, расположенных по всему побережью. И все это сейчас находилось в наших руках, вероятно, к большому неудовольствию владельцев всего этого богатства. На пути сюда мы заходили в несколько покинутых вилл, и Спартак предположил, что их владельцы проживают в Фурии. Еще эта провинция была родиной отличной породы лошадей, имеющих характерные узкие головы, мощные и хорошо сложенные шеи. Лошади эти были очень высокими в холке, с могучими спинами и чуть опущенными крупами, мощными ногами и широкими, устойчивыми копытами. Годарз говорил мне, что эту породу вывели в результате скрещивания итальянских лошадей с конями из Африки, завезенными сюда неким полководцем по имени Ганнибал, который происходил из народа, именуемого карфагенянами и проживающего в Африке. Кажется, он в течение двадцати лет вел войны с римлянами на их собственной территории, прежде чем был разбит и побежден. Однако Ганнибал оставил после себя наследство – отличную породу лошадей, которых разводили в Бруттии и продавали по всей Римской империи. А теперь этих прекрасных коней мы забирали в свою конницу. Я выяснил, что у них в целом спокойный характер, что облегчало подготовку новобранцев. Спартак дал строгие указания не наносить этой провинции никакого необоснованного ущерба, хотя галлы, что неудивительно, эти указания игнорировали, пока Спартак лично не явился в лагерь Крикса и не потребовал прекратить подобные действия.

Я остановился в нескольких шагах от ворот и простоял там какое-то время, показавшееся мне вечностью. Я вознес про себя молитву Шамашу, чтобы он даровал мне быструю смерть от руки умелого лучника, но тут одна створка медленно отворилась внутрь. Я остался стоять на месте, пока створка не открылась окончательно и в проеме ворот не появился римский командир в шлеме с красным султаном и в алом плаще. Он вышел на деревянный мост надо рвом, остановился и крикнул: «Иди за мной!», потом повернулся и направился обратно в город. Я сглотнул и быстро пошел за ним. Я нервничал, но решил не показывать этого. Миновав мост, я вошел в город Фурии.

Я прошел под аркой ворот и миновал караулку, потом вышел на мощеную улицу, по обе стороны которой стояли двух- и трехэтажные дома, во многих из которых располагались лавки и магазины, выходящие на улицу. Меня тут же окружила группа легионеров, целых десять воинов во главе с центурионом. Их командир демонстративно игнорировал меня, лишь велел следовать вперед.

Так начался мой путь через этот город. Его планировка оказалась обычной для римских городов, боковые улицы пересекали под прямым углом ту, по которой мы шли. Я отметил, что вокруг много больших ухоженных зданий, украшенных выступающими над улицей балконами. На улицах находилось много народу, все лавки, кажется, были открыты. Порт наверняка по-прежнему обеспечивал подвоз продуктов питания и иных необходимых товаров. Лишь немногие удостаивали меня своего внимания, а легионеры оттесняли в сторону всякого, кто оказывался у нас на пути. Примерно через пятнадцать минут мы вышли на форум. Это оказалась большая площадь, окруженная с трех сторон крытыми колоннадами, а четвертую занимала массивная базилика с белыми, выкрашенными известью стенами и черепичной крышей терракотового цвета. Мои молчаливые сопровождающие провели меня через площадь, затем мы поднялись по ступеням базилики и прошли через главный вход, оформленный двумя огромными мраморными колоннами. Годарз говорил мне, что базилика – это одновременно и деловой центр, и здание суда, но сейчас у меня сложилось впечатление, что это скорее последнее, поскольку мой эскорт остановился у входа. Меня оставили в одиночестве, и я двинулся дальше, к группе городских сановников, собравшихся в конце помещения, которое, по сути дела, было огромным центральным нефом, отделенным колоннами от боковых нефов, расположенных по обе стороны от центрального. Главный неф был выше боковых, в его верхней части имелись окна, сквозь которые внутрь проникал свет. Колонны были толстые и увенчанные арками, и перед каждой колонной стоял страж в полном боевом облачении. Я снял шлем и прошел вперед по серым мраморным плитам к небольшому возвышению, образующему апсиду в самом конце базилики. На возвышении сидели в креслах три человека. Четвертое кресло пустовало. Достигнув апсиды, я увидел еще больше воинов, которые стояли у стены за креслами, а также писцов, сидевших сбоку за столами. Я остановился в нескольких шагах перед апсидой и поклонился, чуть нагнув голову, трем сидящим сановникам. Воцарилось неловкое молчание. Потом мужчина, сидевший в центре, облаченный в белую тогу, обратился ко мне. Казалось, что ему на вид около пятидесяти, у него было длинное, узкое лицо и темные редеющие волосы с проседью. Он смотрел прямо мне в лицо своими бледно-серыми глазами, а его голос звучал несколько женоподобно.

– Я Гней Мусий, губернатор этого города. А как твое имя?

– Я принц Пакор, сын Вараза, царя Хатры. Я здесь по поручению полководца Спартака.

На лице губернатора отразилось удивление:

– А где она, эта Хатра?

– В Парфии, господин, – ответил я.

Сидевший рядом с ним мужчина, на вид лет на двадцать его моложе, со светлыми курчавыми волосами, казался явно возбужденным, судя по тому, как он ворочался в своем кресле.

– Ты хочешь что-то сказать, Тит? – спросил его губернатор.

Молодой человек, одетый в командирскую тунику и панцирь, с красным плащом, свисавшим с плеч, наклонился вперед и уставился на меня пристальным взглядом:

– Меня зовут Тит Секст, я командир здешнего гарнизона. А как парфянин оказался в моей стране?

Я поклонился и ему.

– Очень просто, мой господин. Я попал в плен в Каппадокии, после чего оказался гостем Италии, хотя и невольным.

– Ты хочешь сказать, что ты раб, – сказал он.

– Я был рабом, – ответил я. – А теперь хочу вернуться на родину вместе с остальными, у кого есть такое же желание.

– Мы не ведем переговоров с рабами! Мы владеем ими, мы распоряжаемся ими и, когда это нам необходимо, казним их. Именно такая судьба ждет и тебя, раб! Что мешает мне убить тебя прямо здесь и сейчас?

– Ничто, – спокойно ответил я. – Однако ты должен также спросить себя: что мешает тем, кто окопался вокруг твоего города, напасть на вас и всех перебить?

– И что же им мешает? – осведомился третий мужчина, крупный, с шарообразной фигурой, двойным подбородком и толстыми, жирными пальцами. Его огромное туловище было задрапировано в тогу. Волосы у него были густые и буйно-непокорные.

– Это Марк Аристий, один из крупных купцов города, он представляет деловые круги, – сказал Гней Мусий.

– У нас нет желания нападать на город.

– Он явно лжет, – засмеялся Секст. – У них точно нет средств, чтобы взять город, и они рассчитывают, что с помощью угроз и лжи смогут взять Фурии обманом.

– Могу откровенно сообщить тебе, мой господин, – заявил я, начиная терять терпение, – что если бы мы имели намерение взять ваш город, мы бы уже его взяли. Но наш полководец Спартак такового намерения не имеет.

– Полководец Спартак?! – возопил Секст. – Этот полководец всего лишь беглый гладиатор, дезертир, который собрал вокруг себя банду грабителей и разбойников, которые убивают и насилуют невинных мирных жителей! – Он ткнул пальцем в меня. – А этого бессовестного негодяя следует выпороть, а потом приколотить к кресту за то, что нагло осмелился предстать перед таким высоким собранием!

– Это ваше право, – сказал я. – Но если вы убьете меня, Спартак пойдет на штурм города и возьмет его.

Секст только отмахнулся:

– Пустые слова!

– Я так не думаю. – Я повернулся к двери и увидел пожилого мужчину – он вошел в апсиду и сел в пустующее кресло. У него были редкие седые волосы и доброе лицо. По тому, как остальные встали и стояли, пока он не сел и не кивнул, дозволяя им снова сесть, нетрудно было догадаться, что он пользуется здесь большим авторитетом. Мне показалось, что я его где-то видел, но вот где?

Он поглядел на меня и улыбнулся:

– Ты не помнишь меня, не так ли? Ничего удивительного, поскольку когда мы с тобой виделись в последний раз, ситуация была довольно неприятная и я выглядел несколько растерянным и растрепанным. Но позволь же теперь Квинту Хортонию поблагодарить тебя за спасение его жизни и его семьи в Форуме Аннии.

Остальные сидели с открытыми ртами, а он встал и шагнул ко мне, протянув руку, которую я пожал. И тут я его узнал. Именно его вместе с семьей чуть не убили Энтомай и его люди, когда я вовремя успел вмешаться.

– Ты знаешь этого человека, Квинт? – спросил губернатор.

– Знаю, – ответил Квинт. – Если бы не его своевременное вмешательство, меня убили бы вместе с семьей.

Он сел в кресло и нахмурился.

– Мы что же, забыли о приличных манерах? Неужели римское гостеприимство так низко пало, что мы забыли про обычную вежливость? Где кресло для нашего гостя?

– Он же раб, сенатор… – бросил Секст.

– Неужели? – вопросил Квинт. – А мне показалось, что он представился парфянским принцем. Ну, его статус мы можем обсудить и попозже. Но неужели это не оскорбляет римское чувство достоинства, если мы все сидим, а наш гость стоит?

Не дожидаясь ответа, он махнул рукой писцу, который нашел кресло и поставил его позади меня. Сенатор пригласил меня сесть.

– Ты говоришь от имени тех, кто поставил лагерь вокруг наших стен? – спросил он меня.

– Да, господин.

– И каковы же ваши условия?

Гней Мусий громко вдохнул, а Тит Секст ударил кулаком по подлокотнику кресла и встал.

– Я протестую! Мы сами себя унижаем, разговаривая с этим рабом!

– Можешь мне поверить, – сказал Квинт, – что беспомощно смотреть, как у тебя на глазах разрушают твой город и режут твоих сограждан, еще более унизительно.

Секст сел с покрасневшим от ярости лицом. В глазах его пылала ненависть.

– Я еще раз спрашиваю, – спокойно сказал Квинт, – каковы ваши условия?

Стало ясно, что он на этих переговорах будет с их стороны старшим, чему я был только рад.

– Мы не желаем зла вашему городу. Мы лишь хотели бы купить некоторые необходимые нам вещи и товары.

– Какие? – спросил Квинт.

– Железо, сталь, бронзу.

– Чтобы делать оружие, несомненно, – резко бросил Секст.

– Да, – ответил я, не видя смысла их обманывать.

– Которым снова будете убивать римлян. Это неслыханная наглость, сенатор, мы не должны в этом участвовать! – заявил Секст.

– При обычных обстоятельствах я бы с тобой согласился, – ответил Квинт. – Но сейчас обстоятельства далеки от нормальных. Скажи мне, принц Пакор, если мы откажемся от этого предложения, какие действия предпримет Спартак?

– Он будет штурмовать город, господин.

– Итак, господа, – задумчиво подвел итог Квинт, – как мне представляется, у нас имеется два выхода из положения. Принять предложение этого полководца рабов или бросить ему вызов. Если мы выберем последнее, то передадим свою судьбу в руки богов и Тита Секста. Ты можешь гарантировать, что город не падет, а, командир?

– Я уверен, что мы сможем отбить все атаки этих ничтожных рабов, сенатор! – похвалился Секст.

– Прости, что перебиваю, – сказал я, – но гарнизоны Форума Аннии и Метапонта тоже так считали, равно как и тот, кто командовал войском, которое мы разгромили несколько недель назад. Суть дела заключается в том, что мы остаемся здесь на зиму, хотите вы этого или нет.

– Ты осмеливаешься угрожать мне?! – воскликнул Сект.

– Я никому не угрожаю, господин. Я просто объясняю ситуацию, какова она есть к настоящему моменту, – ответил я. – Если это вас убедит и успокоит, могу сообщить, что мой командир издал приказ, чтобы район, который мы занимаем, не подвергался опустошениям и ненужным набегам. Это означает, что ваши виноградники, оливковые деревья и серебряные копи будет возвращены вам в целости, когда мы уйдем отсюда.

– Слова недорого стоят, – буркнул Секст.

– Это и в самом деле так, господин, – сказал я. Секст явно не слишком обрадовался этому скрытому оскорблению. – К тому же мы щедро заплатим за все товары, – добавил я.

– И чем вы намерены расплачиваться за эти товары? – осведомился Марк Аристий.

– Золотом и серебром, господин. Цены будут устанавливать ваши купцы, – я увидел, как вспыхнули у него глаза, и понял, что переманил Марка на свою сторону. Его толстенькие пальцы начали возбужденно трястись, и я ему улыбнулся.

– Если мы согласимся торговать с вами, то нам взамен потребуется продовольствие. Это нужно будет включить в наше соглашение.

– Я уверен, что ваше требование вполне может быть удовлетворено, – сказал я.

– И еще арендная плата, – сказал Квинт.

– Арендная плата?

– Да, конечно. Земля, которую вы занимаете, принадлежит мне, вернее, большая ее часть, и меня следовало бы признать лишенным деловой хватки, если бы я не потребовал с вас арендную плату за ее использование.

– Мне необходимо для начала обсудить этот вопрос с моим командиром, Спартаком, но я уверен, что он будет готов пойти навстречу твоим требованиям, – подобные претензии уже граничили с наглостью, но я не стал высказываться на этот счет.

– Думаю, нам требуется время, чтобы обсудить это между собой, принц Пакор, – сказал Квинт и посмотрел на своих коллег. – Полагаю, мы сможем дать ответ завтра утром. Я лично сообщу тебе его у западных ворот через два часа после рассвета. А теперь, как мне кажется, наши переговоры закончены, если ни у кого нет больше вопросов.

Квинт посмотрел на каждого из своих коллег, но поскольку он уже решил, что обсуждать больше нечего, никто не стал ему возражать. Квинт встал.

– Благодарю тебя, принц Пакор. Охрана проводит тебя через город.

Я тоже встал и поклонился, затем повернулся и вышел из базилики, сопровождаемый теми же стражами, что встретили меня у ворот и привели сюда. Я испытал чувство огромного облегчения, когда прошел через ворота и направился обратно в лагерь. Не знаю, сколько времени я отсутствовал, но когда вернулся к дыре в частоколе, все меня ждали. Галлия сбежала вниз с земляного вала и бросилась в мои объятия, обхватив меня за талию и тесно ко мне прижавшись. Я чувствовал себя совершенно спеленатым, пока она меня обнимала и целовала. Когда она наконец отлипла от моих губ, я увидел, что по ее лицу текут слезы.

– Я думала, что никогда больше тебя не увижу! – сказала она. Я не стал ей говорить, что у меня была точно такая же мысль.

Мы прошли назад в лагерь, ко всем остальным, я обнялся со Спартаком и с Клавдией. Несколько воинов принялись заделывать брешь в частоколе, а мы направились к шатру Спартака. Галлия крепко держала меня за руку. По пути я рассказал им, как прошла встреча с римлянами, о Квинте Хортонии и доложил о своей уверенности, что они примут наше предложение, хотя это может нам стоить очень дорого. Когда я сообщил Спартаку о требовании арендной платы, он взорвался хохотом. Годарз просто заметил, что прагматизм – неотъемлемая часть самой природы римлян и они никогда не откажутся от выгодной сделки, сулящей прибыль. Спартак же сказал, что если они поставят нам все, что нам нужно, то неважно, сколько золота и серебра они желают получить взамен, поскольку это золото и серебро мы в любом случае забрали у римлян. Я рассказал ему и о Тите Сексте, командире тамошнего гарнизона, но Спартак был уверен, что практический подход с их стороны возобладает над стремлением этого болвана к славе.

Город согласился принять наше предложение. Сенатор Хортоний в назначенное время сообщил мне об этом решении. Он вышел из западных ворот, перешел через мост и встретил меня на полпути между городом и частоколом (несколько кольев снова убрали, чтобы дать мне пройти). Он пришел один, невооруженный – знак доверия, как мне хотелось верить. Сенатор сообщил, что Секст яростно выступал против любых сделок, но верх взяло мнение губернатора и Марка Аристия, который явно соблазнился перспективой хорошо заработать. Еще он сказал, что никакие товары не будут провозиться через городские ворота, вместо этого их доставят кораблями на небольшой участок берега в пяти милях от города, где есть тихая бухта и можно спокойно причалить. По всей видимости, Хортоний со своими партнерами потратил немало времени на обсуждение деталей соглашения, поскольку в конце нашей встречи он передал мне свиток, в котором были перечислены дни и время, когда будут производиться поставки, а также лица, которые будут руководить разгрузкой товаров и получать платежи за необходимые нам металлы. Поставки будут осуществляться на второй день каждой недели через два часа после рассвета (видимо, этот час ему очень нравился), а я должен буду присутствовать при каждой разгрузке. Он также сообщил, что цены на потребные нам товары указаны в том же свитке. Прежде чем расстаться, я сказал, что хотел бы добавить к списку необходимых нам товаров еще тысячу седел. Он улыбнулся и ответил, что передаст мою просьбу Марку Аристию.

Неделю спустя первая партия железа была выгружена на берег в указанной бухте и в назначенное время. Туда пришло четыре корабля, все одинаковые. Их борта были защищены обшивными брусами и имели выступы, напоминающие крылья. На корме у каждого располагалась надстройка с каютой. Там же, на корме, находились еще два рулевых весла, каждое с длинным румпелем. В отличие от боевых кораблей эти двигались только с помощью большого квадратного паруса. По условиям договора ни одной из сторон не разрешалось иметь при себе вооруженных воинов, поэтому я ждал на берегу в компании пятидесяти людей в одних туниках. Еще пятьдесят ждали на дороге, что вела с берега, с дюжиной повозок, на одну из которых были погружены ящики с золотом. День выдался тихий, со слабым ветерком, море казалось спокойным, как пруд. Корабли вышли на мелководье, их команды спустили якоря. После чего они застыли в воде, а матросы уставились на нас. Я решил сразу брать быка за рога, вошел в воду и вброд направился к ближайшему кораблю. Бухта была мелкая, вода едва доходила мне до груди. С борта на меня сверху вниз уставился дородный мужчина с растрепанной бородой и широким серым лицом. Его мощные руки без татуировок лежали на планшире.

– Это ты парфянин?

– Я.

– Лучше бы вам пригнать ваши телеги прямо в воду, к каждому кораблю. Сколько их у вас?

– Дюжина, – ответил я.

– Более чем достаточно. Как насчет платежа?

– Золото на одной из повозок.

Он махнул куда-то себе за спину:

– Там, на борту, имеется чиновник, он должен убедиться, что все в порядке. Ну, можем начинать.

Нам потребовалось все утро, чтобы перегрузить железо на повозки и перенести четыре ящика с золотыми слитками на корабли. Глаза капитана корабля вспыхнули, когда я поднял крышку первого ящика и продемонстрировал содержимое ему и бледному женоподобному чиновнику, присланному Марком Аристием для надзора за обменом. Чиновник, несомненно раб, не выказал никаких эмоций, но тщательно пересчитал все слитки в каждом из ящиков. Я стоял рядом с капитаном, когда ящики подняли на борт лебедками, и он заметил, что я рассматриваю чиновника.

– Он евнух, этот тип, – капитан с отвращением фыркнул.

– Что?

– Ему много лет назад отстригли его царские регалии. У нас любят проделывать такое с рабами. От этого они становятся тихими и послушными, понимаешь?

– Это просто отвратительно! – сказал я.

Он пожал плечами:

– Если они всех вас переловят, с вами поступят еще хуже. – Он пристально посмотрел на меня. – Говорят, ты принц?

– Верно, – ответил я.

– Тогда что ты делаешь в компании этих беглых?

– Это длинная история.

Он оттащил меня в сторону.

– Я всю жизнь был моряком, я знаю, куда дуют ветры, и говорю тебе, что все вы кончите плохо. Вас перебьют. Эти ублюдки римляне никому ничего не прощают, они будут мстить вам за все, что вы тут наделали.

– Так ты не римлянин?

– Нет-нет! – воскликнул он. – Я критянин. Они просто нанимают меня и мою команду, когда в этом возникает нужда. Если ты заплатишь мне, дашь ящик золота, я отвезу тебя, куда захочешь, и не стану задавать никаких вопросов.

– Я буду иметь это в виду, – сказал я, закрывая эту тему.

Он придвинулся еще ближе, чтобы никто нас не услышал.

– Не отказывайся так сразу, это лучше, чем оказаться прибитым к кресту. Это очень просто – проберись на причал в Фурии и спроси Афинея. Меня там каждый знает.

– Я уже сказал, я буду иметь это в виду, – ответил я.

После того как чиновник все сверил, пересчитал и удовлетворился результатами, я попрощался с Афинеем, и мы отправились назад в лагерь. Привезенное железо сложили на большой поляне, расчищенной в лесу у подножья гор. Нарубили веток и сучьев и устроили из них навес над печами и горнами, где будут потом ковать мечи и наконечники для дротиков и копий. Рабы, которые умели ковать разные инструменты для сельскохозяйственных работ, легко перешли на изготовление оружия; долгие годы, проведенные с молотами возле наковален, сделали их хорошими специалистами в изготовлении клинков, не слишком хрупких, но и не слишком мягких. На поляне поставили в ряд несколько печей с широкими и невысокими трубами и с открытым зевом для доступа воздуха. Потом печи набили древесным углем (который нажгли из тут же срубленных деревьев) и на их пламени нагрели докрасна полосы железа. После чего кузнецы извлекли нагретые полосы из огня и обработали молотами, придав им на наковальнях нужную форму. Шлак и хрупкие частицы металла отлетали под ударами молота в стороны раскаленными искрами, оседая на кожаных фартуках кузнецов и на их руках. После чего готовый клинок опускали для закалки в бочку с рапой, охлаждающим соляным раствором, и в результате получали стальной клинок, который потом станет гладиусом. Спартак рассказал мне, пока мы наблюдали за работой мастеров, нагревавших железо в печах и отбивавших затем раскаленный металл на наковальнях, что некоторые римляне любят закалять новый клинок в теле живого раба, чтобы сделать сталь прочнее. Они считали это верным способом.

Как только клинок был откован, его уносили под навес к мастерам, которые точили его напильниками, ручными шаберами и доводили на точильном камне. Каждый клинок был обоюдоострый, имел в сечении форму сплющенного ромба, не имел ни долов, ни насечек. Потом клинок передавали мастерам под другим навесом, где к нему приделывали рукоять и эфес. Это были сложные изделия. Сама рукоять изготавливалась из дерева и имела тонкую бронзовую пластинку, которая упиралась в гарду. Головка рукояти делалась округлой. Пока к клинку приделывали эфес, другие мастера занимались изготовлением ножен, которые состояли из двух плоских деревянных дощечек с выемкой между ними, склеенных вместе и обтянутых тонкой кожей. Я поражался быстроте, с какой производились все эти операции, а работа шла день и ночь, поскольку требовалось вооружить все войско. Я как-то побеседовал с одним старым кузнецом, руки которого были все покрыты шрамами от ожогов, и он сообщил, что для изготовления хорошего меча требуется почти целая неделя.

Спартак сделал Годарза квартирмейстером всего войска, теперь он отвечал за распределение оружия, а также за сбор золота и серебра, которое к нам попадало. Этого добра у нас было особенно много, поскольку в число трофеев из Форума Аннии и Метапонта входило много дорогих сосудов для вина, ювелирных изделий и культовых принадлежностей, награбленных в храмах. Особенно много драгоценностей скопилось у галлов. Годарз потребовал все это сдать ему, но Крикс отказался. Потребовалось личное вмешательство самого Спартака, прежде чем он уступил. Драгоценные металлы переплавили в золотые и серебряные слитки, которые сложили под хорошей охраной в отдельном лагере для сокровищ, построенном Акмоном. Недовольство Крикса в какой-то мере смягчилось, когда Годарз отправил ему тысячу новых мечей для его воинов. У нас не было ни времени, ни средств, ни инструментов для изготовления кольчуг. Спартак заявил, что новые кольчуги придется снимать с убитых римлян. То же самое касалось и шлемов, хотя плетеные щиты, обтянутые кожей, вполне подходили для тех, кто не будет биться в первых рядах. Вот в кожах у нас недостатка не было вовсе, поскольку мы собрали тысячи голов крупного рогатого скота по пути от Везувия, плюс еще тысячи овец и коз. И, конечно же, мы не испытывали недостатка в молоке, мясе и особенно в меде, поскольку Бруттий славился высоким качеством своего меда и огромным количеством пчел и ульев.

В течение следующих недель мы занимались одними и теми же рутинными делами – я муштровал конницу, превращая ее в реальную боевую силу, способную бить римлян на поле боя. Все мои парфяне были назначены командирами сотен и занимались их боевой подготовкой. Нергал и Буребиста теперь командовали отдельными драгонами, соединениями по тысяче человек в каждом, разбитыми на сотни. Сам я командовал третьим, а Резус стал моим заместителем. Нергал и я командовали конными лучниками, тогда как у Буребисты конники были вооружены копьями и щитами. Не все, кто умел ездить верхом, смогли научиться стрелять из лука, тем более сидя в седле, поэтому их готовили, как готовят римскую конницу. Я приказал, чтобы на их обтянутых кожей овальных щитах была изображена белая конская голова, чтобы эта эмблема Хатры красовалась посреди вражеских земель.

Таким образом, конная часть нашего войска насчитывала теперь две тысячи лучников и тысячу копьеносцев. В какой бы драгон они ни входили, всякий день для них проходил одинаково. Час муштровки в пешем строю в полном снаряжении, затем завтрак, затем три часа конных упражнений, час на уход за конями и их осмотр, легкий обед в середине дня, а затем вся вторая половина дня – тренировки в стрельбе из лука и освоение приемов ближнего боя с копьем, мечом и щитом. Буребиста и его даки настояли на том, чтобы сохранить при себе луки, пусть даже остальные воины его драгона конными лучниками не были. Бирд и его люди не принимали участия в повседневных упражнениях. Они остались сами по себе, поскольку состояли из людей, привыкших к одиночеству, людей со странностями и нежелательных и неудобных типов. Но это были превосходные разведчики, которые разъезжали по всей округе, обеспечивая нам полную безопасность. Никакое римское воинство не могло напасть на нас неожиданно, пока мы оставались на зимних квартирах. Нергал ворчал, что люди Бирда подают другим дурной пример, но они жили отдельно от нас, в своем собственном лагере в предгорье, и мы редко их видели. Бирд являлся ко мне раз в неделю с рапортом и кратко сообщал последние сведения, но я был уверен, что он и его люди хорошо охраняют нас, и пока они хорошо выполняют свои обязанности, цена им – золото по их весу. Бозан не раз говорил мне, что ключ к успеху на поле битвы лежит в неустанных и суровых учениях и тренировках. «Тяжело в учении, легко в бою, мой мальчик!» – повторял он. Так оно и было. Должен признаться, что из бывших рабов получались отличные новобранцы. Они не имели представления ни о чем, кроме жестокости и железной дисциплины, так что для них не стало значительной переменой, когда пришлось каждый день заниматься тяжелым физическим трудом. Разница заключалась в том, что в нашем войске они сражались за то, чтобы сохранить свою вновь обретенную свободу, и они с большим энтузиазмом принялись за дело. Никакого ворчания, никаких подстрекательств к мятежу, одно только желание поскорее освоить приемы, которые позволят им убивать ненавистных римлян и оставаться свободными людьми.

Прошел почти месяц с того дня, когда мы получили из города Фурии первую партию железа, и однажды ко мне в палатку ворвался весьма возбужденный Нергал.

– У нас неприятности, принц!

Я взял меч и вышел следом за ним наружу, под утреннее солнце, ожидая увидеть Крикса и орду его галлов, собранных в боевом облачении в связи с якобы замеченным противником. Но вместо этого меня приветствовали хмурый Годарз, улыбающийся Гафарн и группа всадников, одетых в боевые доспехи и остановившихся в сотне шагов от нас. Примерно сотня, они выглядели отлично и все были вооружены луками и мечами. Все были в кольчужных рубахах и в шлемах, нащечники которых почти закрывали их лица.

– Разве они не должны проводить учения в поле? – спросил я у Нергала.

– Посмотри внимательнее, принц.

Я и впрямь не очень их разглядывал, но теперь подошел к всадникам поближе. Нергал, Гафарн и Годарз последовали за мной.

– Кто ваш командир? – крикнул я двум всадникам, стоявшим во главе колонны.

Он снял шлем, и на «его» плечи упала копна светлых волос.

– Нет у нас командира, – сказала Галлия. – Но мы желаем сражаться вместе с вами за нашу свободу!

Я на минуту лишился дара речи. Потом повернулся к Нергалу:

– Это что, шутка?

– Нет, принц.

Человек, сидевший в седле рядом с Галлией, тоже снял шлем; это оказалась Праксима. А за ней торчала Диана.

– Мы умеем ездить верхом и сражаться, – заявила Галлия. – И требуем права идти в бой!

– Требуете, значит! – повторил я.

– А они с норовом, не правда ли? – хитро пробормотал вредный Гафарн.

– Помолчи, Гафарн. Годарз, где они раздобыли оружие?

Но Галлия заговорила сама, прежде чем он успел ответить:

– Взяли в арсенале. Я сказала стражникам, что ты дал мне разрешение.

Я посмотрел на Годарза, который пожал плечами и уставился в землю. Я подошел к Галлии, которая добыла себе отличную кольчугу, так же как и Праксима. Я встал перед ее конем, который, следовало признать, выглядел просто великолепно, его грива и шкура так и блестели на солнце. Все кони женщин были в красных попонах с желтой каймой – трофеи, снятые с римских лошадей.

– Может быть, вы спешитесь, чтобы мы могли обсудить этот вопрос? – тихо спросил я ее.

– А ты разрешишь нам сражаться в составе твоей конницы? – с вызовом спросила она.

– Это не так просто, как кажется.

– Нет, это достаточно просто! – сказала она. – Мы можем драться не хуже любого мужчины!

Вокруг нас уже начали толпиться зеваки, и это меня безумно раздражало.

– Верните этих людей к их обязанностям! – бросил я Нергалу, и он увел их.

– Если я сумею доказать, что мы умеем сражаться не хуже мужчин, ты пустишь нас в бой? – спросила Галлия достаточно громко, чтобы все слышали. И тем самым сама указала мне выход из этого затруднительного положения.

– Конечно, – ответил я. – Но как ты это докажешь?

Я глянул на Нергала, и он понятливо кивнул, правда, Годарз нахмурился, а Гафарн покачал головой.

– Состязание в стрельбе из лука – лучший способ решить этот вопрос. Как вы делаете в Парфии, – сказала Галлия. – Ставлю на кон свой лук против твоего!

Я рассмеялся и подошел ближе к ней.

– Любовь моя, ты же знаешь, что не выиграешь в таком состязании.

Она даже не улыбнулась.

– Ну, если я не могу выиграть, тогда у тебя тем более не должно быть возражений против того, чтобы посостязаться со мной!

И я принял ее вызов. Я любил эту женщину, но оставался парфянским принцем и унаследовал от предков вместе с кровью искусство прославленных конных лучников из легенд бескрайних азиатских степей. Я учился владеть луком, едва выйдя из колыбели, но сейчас пообещал себе, что не стану унижать женщину, на которой намерен жениться.

Наше учебное поле представляло собой широкое пространство открытой равнины неподалеку от подножья гор. Оно было разделено на несколько участков – дорожек для тренировки лучников, все одинаковой длины и устройства; точно такие же, как у нас в Парфии. Каждая была в пятьсот футов длиной с мишенями, установленными на левой стороне на некотором расстоянии друг от друга по всей длине дорожки. Мишени были квадратные, чуть больше трех футов в диаметре, и каждая была поделена на пять зачетных кругов, причем центральный, «яблочко», дававший наибольшее количество очков при попадании, был восьми дюймов в диаметре. Все мишени стояли в шестнадцати футах от каната, ограждавшего дорожку. Упражнение состояло в том, что всадник скакал по дорожке и пускал стрелу в каждую мишень на своем пути, хотя только самые искусные стрелки могли поразить каждую в центр. В тридцати футах от каждой мишени стоял маркер, державший в руках разноцветные флажки и поднимавший один из них, если мишень была поражена, и не поднимавший, если этого не происходило. Красный флажок означал попадание «в яблочко», зеленый – попадание в следующие три зачетных круга, а желтый – попадание во внешний круг. Белый флаг означал промах. Чтобы приблизить тренировку к боевым условиям, каждая попытка проходила галопом; конник должен был на полном скаку доставать стрелы из колчана и пускать их в цель. Это нетрудно для парфянина, но я сильно сомневался, что те, кто не привык стрелять с седла, смогут добиться хороших результатов, тем более женщины.

Состязание было назначено на середину дня, и я полагал, что на него явлюсь только я и Галлия; возможно, еще несколько человек. Как же я ошибался! Весть о состязании между «парфянином» и «его женщиной» подобно степному пожару распространилась не только среди конников, но и по всему войску. Когда я верхом на Реме прибыл на учебную дорожку, там уже собралось множество народу, все желали полюбоваться на то, что здесь сейчас будет происходить. Здесь были все подруги Галлии, а также Нергал, Годарз, Резус, Гафарн и еще несколько десятков парфян, которые должны были сейчас учить и тренировать своих людей, но вместо этого решили привести их сюда посмотреть на это состязание. Потом прибыли Спартак и Клавдия, а с ними целая орда фракийцев, а также Каст с еще большим количеством германцев. Я подъехал к Спартаку, который разговаривал с Нергалом и Годарзом, спешился и обнял Клавдию.

– Рад тебя видеть, моя госпожа, – сказал я.

– Как думаешь, моя галльская девочка может выиграть? – спросила она.

– В седле она сидит неплохо, – ответил я. – Но искусство стрельбы из лука у всех парфян в крови. Боюсь, ей не выиграть.

– Хочешь, заключим пари, а, Пакор? – сказал Спартак, подмигнув Клавдии.

– Мне бы не хотелось лишать тебя проигранных денег, мой господин, – ответил я.

В этот момент к нам подошел Гафарн. На его физиономии расплывалась глупая улыбка.

– Госпожа Галлия спрашивает, готов ли ты начать или же предпочитаешь прямо сейчас признать свое поражение.

Спартак разразился хохотом, Каст последовал его примеру, затем и остальные, кто стоял позади, а несколько германцев восторженно завопили. Мне это совсем не понравилось, я даже почувствовал, что краснею. Я прыгнул в седло и достал лук из саадака. И ткнул пальцем в Гафарна:

– Это ты во всем виноват!

– Конечно, – невозмутимо ответил он. – Последовательность упражнений такая: одиночный выстрел, затем быстрая стрельба, затем серия на полном скаку.

– Я отлично знаю правила, Гафарн! – резко ответил я.

– Вот и хорошо. Ты стреляешь первым. Если готов, можешь начинать. Желаю удачи!

– Не нужна мне никакая удача! – раздраженно рявкнул я.

– А мне кажется, нужна.

Я подвел Рема к стартовой линии. Дорожка лежала передо мной, прямая, как стрела. Позади маркеров вдоль всей дорожки стояли зрители, сотни зрителей. По традиции, главный судья состязания опускал копье, давая знак начинать имитацию реальной атаки, и Гафарн, конечно же, притащил древко и вручил его Клавдии. Теперь она решительным шагом приблизилась к нам с Галлией, сидящим в седлах. Черные волосы Клавдии блестели на солнце, как лошадиная грива. Она остановилась и опустила копье, давая мне знак начинать. Я сдавил коленями бока Рема, отчего он встал на дыбы, а затем рванул вперед по дорожке. Первое упражнение заключалось в одиночном выстреле по мишени, установленной в трехстах футах от стартовой линии. Рем летел вперед, как ветер, а я достал из колчана стрелу, натянул тетиву и выстрелил по мишени слева, промчавшись мимо нее. В следующий за этим момент, опустив лук, я оглянулся назад, на маркера, стоявшего справа, чтобы увидеть результат. Красный флажок! Я потрепал по шее Рема, придерживая его и переводя на легкий кентер. Мы уже почти достигли конца дорожки. Вежливые аплодисменты приветствовали мой выстрел. И тут Галлия пустила своего коня.

Ее конь пошел по прямой, она пустила его сразу галопом, держа повод левой рукой, а сама достала стрелу, наложила ее на лук и оттянула тетиву. Ее посадка в седле казалась идеальной, верхняя часть туловища была выпрямлена, глаза смотрели на стрелу и дальше, а ноги плотно сжимали бока коня. Вот она выпустила стрелу и сама помчалась дальше по дорожке. Крики восторга приветствовали маркера, когда тот поднял красный флажок. Галлия остановила коня, развернула его и легким аллюром пошла назад, к стартовой линии. Она была целиком сосредоточена на нашем соревновании, ничто иное в данный момент не имело для нее значения.

Итак, мы снова стояли на стартовой линии, готовые к следующему упражнению – стрельбе на скорость. Теперь нам предстояло поразить по две мишени, первая из которых стояла в двухстах футах от старта и была развернута к стрелку, а не в сторону, так что стрелять следовало прямо вперед. А вот вторая мишень, отстоявшая футов на восемьдесят от первой, была повернута в сторону конца дорожки и от стрелка, таким образом, требовалось стрелять назад, над крупом коня. Это был чисто парфянский прием, и я сомневался, что Галлия хотя бы попытается такое проделать. Клавдия дала сигнал, и Рем еще раз помчался вперед по дорожке. Я выпустил первую стрелу, быстро достал из колчана другую, натянул лук и повернулся в седле влево и выстрелил, спустив тетиву над крупом Рема. Остановил коня у финишной линии и увидел два поднятых красных флажка. И снова раздались вежливые аплодисменты. Затем вступила Галлия, она неслась очень быстро, наклонившись в седле вперед и готовясь стрелять по первой мишени, обращенной к ней. Стрела вылетела из лука, и она тут же наложила на него вторую и натянула тетиву, а ее конь мчался дальше, ко второй мишени, и уже миновал ее. Она без усилий развернула торс в седле, повернувшись влево, и выстрелила. И стрела попала в цель. Но куда именно? И тут толпа снова разразилась криками, когда маркер опять поднял два красных флажка. Итак, ничья. Ее хорошо обучили, это правда, но она, должно быть, и сама проводила долгие часы, без конца упражняясь, чтобы добиться такой меткости.

Пришла пора самой трудной части состязания: стрельбы серией. Нам предстояло поразить по пять мишеней: первая стояла в ста футах от старта, а остальные четыре размещались дальше, на расстоянии ста футов друг от друга. Все они стояли сбоку, лицом к дорожке, так что стрелять по ним следовало тоже сбоку, причем быстро, в одну за другой. Клавдия дала сигнал к последнему заезду, и я ударил Рема коленями в бока, он опять встал на дыбы, а затем пустился галопом вперед. Я выпустил пять стрел, все пять попали «в яблочко», и я вновь заработал вежливые аплодисменты толпы. Галлия последовала за мной, не желающая уступать женщина, слившаяся воедино со своим конем. В том, как она держалась в седле, я увидел посадку Гафарна: ее ноги, казалось, приросли к бокам коня[471], тело двигалось в одном ритме с галопом, глаза были прикованы по очереди к каждой мишени, она выпускала стрелу, тут же снова натягивала лук, целилась и стреляла в следующую мишень – и все это в одном непрерывном движении. Первая мишень – красный флажок, вторая снова красный флажок, третья – красный, четвертая – красный. Потом маркер замешкался, но снова поднял красный флажок, и толпа взорвалась оглушительными криками. Праксима и Диана подскакали к Галлии, когда та вернулась на стартовую линию, схватили ее за руки, а остальные столпились вокруг, поздравляя и восхищаясь. Я подвел Рема шагом к стартовой линии, и толпа расступилась, пропуская меня. Шум стих, а я остановил коня в паре шагов от Галлии, которая смотрела на меня чуть искоса из-за нащечников своего шлема. Толпа образовала вокруг нас круг, и я увидел, что Спартак смотрит в нашу сторону, а также Клавдия, Гафарн, Нергал и Годарз. Я спешился и направился к Галлии, прихватив свой лук. Она сняла шлем и смотрела, как я отстегиваю лук и протягиваю его ей. Этот жест был в давних парфянских традициях, он выражал уважение к противнику, обычно после битвы.

– Я, Пакор, принц Хатры, потомок династии Аршакидов Парфянских, исполняю твое желание, моя госпожа. Ты и те, кто тебе сопутствует, с настоящего момента будете сражаться вместе с нами.

Галлия спрыгнула с седла и бросилась мне на шею, обхватив руками и целуя меня в губы. Вот так конница войска рабов под командой полководца Спартака заполучила в свои ряды сотню женщин-воительниц, которой командовала галльская принцесса по имени Галлия, женщина, которую я надеялся сделать и принцессой Парфии, если нам удастся бежать из Италии.

Недели шли за неделями, учения и тренировки становились все напряженнее: войско готовилось к тяжелым боям, которые предстояли нам весной. Теперь к нам поступало мало новобранцев, поскольку окрестности до самого залива Скиллациум обезлюдели, здесь почти не осталось рабов. Спартак был прав, когда говорил, что городские рабы к нам вряд ли присоединятся. Они живут в хороших условиях, их хорошо кормят, многие хозяева отпускают своих рабов на свободу, особенно если те служат личными секретарями или учителями их детей. Из Фурии к нам не примкнул ни один раб, если не считать нескольких беглых или же тех, кто совершил преступление против своего хозяина или даже этого хозяина убил. Спартак обычно велел казнить таких (это всегда оказывались мужчины), что лично я находил слишком жестоким. Но он сказал, что за такое преступление по римским обычаям казнят всех рабов данного хозяина, так что человек, убивший своего хозяина, несет ответственность также и за их смерть. Я не видел в этом никакой логики, но он являлся нашим командующим, и его решение было окончательным.

Поставки металла из Фурии осуществлялись в назначенные дни в назначенном месте. Корабли под командой Афинея везли железо, а также бронзу для наконечников стрел. Согласно договоренности, мы отсылали в город все новые ящики с золотом, и каждый из них тщательно проверял все тот же евнух. В один из таких дней после того, как была загружена последняя наша повозка, я дождался, когда евнух закончит свои подсчеты.

– Все в порядке? – спросил я его.

– Да, – он шмыгнул носом.

– Хорошо. Мне нужно передать послание твоему хозяину, что я хочу встретиться с сенатором Хортонием.

– Зачем? – спросил он.

– Не твое дело, женщина, – ответил я.

Он явно обиделся на мои слова, но ничего не сказал. Афиней засмеялся.

– Он очень занятой человек, – сказал евнух.

– Через два дня, – сказал я. – Через два часа после рассвета. У западных ворот.

Евнух совершенно по-женски откинул голову назад, снова шмыгнул носом, на сей раз с отвращением, и пошел прочь.

– Тебе нужно поостеречься, юный парфянин, – сказал мне Афиней, когда последнюю партию железа сгрузили с его корабля на повозку. – Прошел слух, что за твою голову назначена награда. Римляне хотят отправить тебя в Рим и провести по улицам, прежде чем…

– Прежде чем что?

Он сплюнул в море.

– Прежде чем скормить тебя диким зверям на арене цирка. Или они придумают для тебя еще какую-нибудь фантастическую казнь. Я слышал, что они один раз натравили на женщину быка, чтоб тот ее изнасиловал прямо на арене!

– Что?! – переспросил я с негодованием.

– Да-да. Устроили такое представление по сюжету какого-то мифа или чего-то в этом роде. Изобретательные мерзавцы.

– Да у них нет чести! – сказал я.

– Зато гордости – целые бочки, – ответил он. – И еще они не выносят, когда эту их драгоценную гордость что-то или кто-то задевает, а именно это ты с твоим полководцем и проделали! И еще они не слишком хорошо относятся к тем, кто грабит их города.

– Они и сами без зазрения совести грабят города других народов.

– Конечно, грабят, – сказал он. – Потому что римляне все другие народы считают варварами, годными лишь на то, чтобы быть рабами, которыми они сами управляют. Они считают это своей миссией – нести всему миру цивилизацию, понимаешь?

– Методы, какими они действуют, не слишком благородные.

– Есть и еще одна причина, по которой они тебя ненавидят, – сообщил он. – Сами-то они от своего благородного сословия избавились несколько сотен лет назад, а теперь полагают, что царям и принцам не место в современном мире.

Повозки уже уехали с берега, направились в лагерь, где их содержимое будет превращено в оружие.

– Но они без возражений принимают деньги от своих врагов, – заметил я.

Афиней покачал головой:

– Это совсем другое дело. Торговля это торговля, а деньги не пахнут, как они любят повторять. Они возьмут у тебя золото, можешь не сомневаться, но это не будет иметь никакого отношения к окончательному сведению счетов между вами.

– Ладно, мне пора идти, – сказал я, протягивая ему руку. Его пожатие оказалось сильным, как тиски.

– Помни, что я сказал, найди меня в порту Фурии, когда твои приключения приведут тебя к печальному концу.

Я спустился с борта его корабля и прыгнул в прохладную воду, доходившую мне до груди. Выбравшись на берег, я понаблюдал, как корабли поднимают якоря и отплывают туда, откуда приплыли, а потом сел на последнюю повозку и поехал обратно в лагерь. Афиней, как мне кажется, был прав. Римляне никогда не забудут и не простят то, что мы им причинили, и весной Рим снова пошлет на нас свои войска.

– За все наши головы назначена награда, – сказал Спартак. Его мощный профиль был хорошо виден в свете масляной лампы, что висела на одном из столбов его шатра. Он в тот же вечер собрал военный совет после того, как проследил за разгрузкой железа у печей. Спартак очень гордился тем, что эти печи работают день и ночь, производя новое оружие для войска.

– У тебя совсем другая ситуация, Пакор, у тебя есть дом и царство, куда ты можешь вернуться.

– И у вас у всех тоже, – сказал я, обращаясь ко всем собравшимся.

– Ха! Какая-то сортирная дыра в грязном и мокром лесу? – Крикс, как обычно, был пьян и готов спорить по любому поводу. – Я скорее останусь в Италии, здесь, по крайней мере, теплее.

Думнорикс ударил по столу эфесом кинжала, поддерживая слова своего командира.

– Он отчасти прав, Спартак, – заметил Акмон, сложив длинные руки перед собой и откидываясь на спинку кресла. – Фракия не самая удобная для проживания страна, сплошные камни да бедные и грязные селения.

– У меня нет никакого желания оставаться в Италии, – заявил Каст. – И мои германцы считают точно так же.

– Конечно, считают, – сказал Крикс. – Они в любом мрачном лесу чувствуют себя как дома. Это потому, что женщины у них такие страшные уродины, что им не нравится видеть их при свете дня.

– Хватит! – прервал споры Спартак, когда Каст вытащил меч и в шутку пригрозил обрезать Криксу бороду. – Мы достаточно железа получили от римлян?

– Достаточно, господин, – ответил Годарз, – чтобы всех мужчин в войске обеспечить мечом и дротиком.

– Я попросил бы выдать мне еще серебра, господин, – сказал я.

Спартак посмотрел на стол перед собой:

– Для чего?

– Для покупки еще тысячи кольчуг, тысячи шлемов и трех тысяч плащей для моих конников.

– И женщин! – насмешливо бросил Крикс. Я проигнорировал эту провокацию, а Думнорикс подавил смех.

– Они запросят высокую цену, – сказал Спартак. – Годарз, серебряные копи еще работают?

– Да, господин. Но большую часть золота мы уже потратили.

Спартак потянулся в кресле и сложил руки на затылке, глядя прямо вперед.

– Хорошо, Пакор, если никто не возражает, я согласен выполнить твою просьбу. – Он посмотрел на всех сидящих за столом по очереди. Каст помотал головой, Ганник тоже. Крикс лишь рыгнул и пожал плечами, а Думнорикс продолжил вертеть в руках кинжал. Годарз тоже покачал головой. Так я заполучил дополнительное серебро.

– После того как мы закончим торговать с римлянами, нам следует взять город и забрать все золото и серебро назад, – заявил Крикс.

– Это будет нам стоить больших потерь, Крикс, – заметил Спартак. – И для чего?

– Чтоб показать римлянам, что мы не пляшем под их дудку, вот для чего. Потому что пока мы торчим здесь, мы остаемся их рабами, – он внезапно резко протрезвел. – Вот смотрю я каждый день на эти стены, и они напоминают мне стены арены, и я даже вижу всех этих римских ублюдков, что смотрели на меня сверху, с трибун, смеялись, пили вино и делали ставки: убьют меня или нет. Именно это они делают и сейчас – зарабатывают жирные прибыли и гадают, сколько пройдет времени, прежде чем всех нас перебьют. Именно поэтому мы должны штурмовать город и перебить их до того, как они перебьют нас.

– Весной мы пойдем на север, Крикс, – сказал Спартак. – Нападать на город мы не будем, если они нас не спровоцируют. Нам понадобится каждый человек, если мы хотим с боями прорваться из Италии.

Крикс осушил свою чашу и встал.

– Я тебя уважаю, Спартак, но говорю, что никто из нас не уйдет из Италии, так что мы вполне можем прихватить с собой стольких римлян, скольких сможем перебить, – с этими словами он вышел из шатра. А я задумался, не станут ли его слова пророческими.

С сенатором Хортонием я встретился в назначенное время в назначенном месте. Стражи на стене уже не беспокоились, когда я приблизился к воротам, лишь бросили на меня беглый взгляд, а затем вернулись к своим сплетням и пересудам, завернувшись в красные плащи для защиты от утреннего холода. Квинт Хортоний был в такой же одежде, хотя его плащ был гораздо более роскошный и имел пурпурную полосу по краю. Я приветствовал его, когда он прошел ко мне по деревянному мосту.

– Не могу дождаться весны, когда наконец станет теплее. Мои старые кости не выносят холода, – сказал он.

– Мне очень жаль, что причинил тебе такие неудобства, – ответил я.

– Возникли какие-то проблемы с нашими делами?

– Нет, но я хотел бы встретиться с Марком Аристием, купцом.

Он приподнял бровь:

– Я полагал, что мы договорились обо всем, как будет проходить обмен товарами.

– Да, договорились, – ответил я. – Но мне требуются кое-какие особые вещи, с поставками которых тебе, вероятно, связываться будет нежелательно.

Он был явно заинтригован.

– Как это?

Я не видел причин пытаться обмануть его, поскольку он все равно об этом узнает.

– Мне нужны тысяча кольчужных рубах, тысяча шлемов для конников и три тысячи плащей. Я полагаю, что он единственный, кто может мне это поставить, по всей вероятности, из каких-нибудь римских военных складов где-то на востоке. Я подозреваю, что ты не пожелаешь быть замешан в подобной сделке.

– А он пожелает?

Я пожал плечами:

– Он же богатый купец, у него одна забота – о собственном кошельке. А ты – политик, и твои заботы, надо полагать, о Риме.

– Довольно циничный подход, – заметил он. – Но Марк в любом случае будет здорово рисковать, если пойдет навстречу твоим запросам. И цена включит в себя этот риск.

– Я ничуть в этом не сомневаюсь, – сухо ответил я.

Он заметил мой тон.

– Тебе бы лучше не забывать, в каком ты положении, мой юный парфянин. Нам ведь нет никакой нужды иметь с тобой дело.

– Я помню об этом, господин. Это всего лишь моя личная просьба.

Он улыбнулся.

– В таком случае я передам твою просьбу Марку Аристию. Его секретарь даст тебе ответ в это же время завтра утром, здесь же. Ну, наши дела, кажется, закончены, так что я желаю тебе доброго дня.

Он кивнул мне, повернулся и зашагал обратно в город. И ворота закрылись за ним.

Марк Аристий согласился выполнить мою просьбу.

Наша встреча состоялась в пяти милях к югу от города и в полумиле от берега, на борту хорошо оснащенного корабля, куда меня перевезли в маленькой шлюпке по серому, взбаламученному ветром морю; евнух сидел на носу, а раб, сидевший в середине, греб веслами, я же сидел на корме. Евнух все время молчал. Я приехал на берег с дюжиной всадников, которые взяли на себя заботы о Реме, пока я веду переговоры. Когда мы уже почти добрались до корабля, мне пришло в голову, что меня легко можно убить стрелой или проткнуть мечом, а потом сбросить за борт. Но я все же был уверен, что надежда еще больше нажиться поможет мне остаться в живых, по крайней мере, в данный момент. Позднее, уже стоя на палубе, я рассмотрел корабль: это было мощное и прочное судно с широкими бортами и высоким ахтерштевнем, богато украшенным резьбой в виде золотых листьев. На корме возвышалась надстройка. В движение корабль приводил один ряд весел по каждому борту и один квадратный парус, красно-синий. Два огромных темнолицых воина, одетые в белые туники, белые же сандалии и в кольчуги, вооруженные длинными кривыми мечами, которые они держали перед собой, провели меня в каюту в кормовой надстройке. Марк Аристий сидел посреди каюты за большим, искусно украшенным столом; стены были выкрашены белой краской. Позади него стояли двое чернокожих юношей, и каждый держал в руках большое перьевое опахало, чтобы его обмахивать. Говоря по правде, сегодня было не слишком тепло, но Аристий здорово потел. Еще один чернокожий, совсем юный мальчик, то и дело вытирал ему лоб. Этот купец явно был неравнодушен к чернокожим мальчикам-рабам. Мальчики были одеты в белоснежные туники и носили золотые сережки и золотые ожерелья на шее. Он сделал мне знак присесть напротив него в роскошное мягкое кресло, принесенное сюда для моего удобства. Два стражника с угрожающим видом встали позади меня, но атмосфера в каюте была скорее дружественная, нежели враждебная. Еще один чернокожий раб внес поднос с фруктами, к которым тут же жадно устремились толстые, унизанные кольцами пальцы купца. Поднос, предназначенный для меня, поставили после него, а также серебряное блюдо с серебряным кубком, в который тут же налили вина. Следом за мной в каюту вошел евнух. Он сел за маленький столик сбоку и разложил лист пергамента, готовый записывать.

– Как я понял, ты хочешь заключить со мной еще одну сделку, юный парфянин, – сказал Аристий, протягивая рабу руки, чтобы тот их вытер.

– Мне нужны кое-какие конкретные товары, которые, вероятно, трудно будет достать, – сказал я.

Аристий махнул рукой, отсылая рабов прочь.

– Трудно, но нет ничего невозможного, хотя, конечно, цена отразит усилия, необходимые для того, чтобы эти товары раздобыть.

В каюте сильно пахло благовониями, этот запах забивал мне ноздри, но, казалось, успокаивающе действовал на Аристия, который откинулся назад в кресле, прикрыл глаза и положил руки на живот.

– Мне нужны тысяча кольчужных рубах для моих конников, тысяча шлемов самого лучшего качества плюс три тысячи белых плащей.

– Это все? – спросил Аристий, не открывая глаз.

– Да.

Некоторое время он молчал, и единственное, что нарушало тишину, – поскребывание камышового стила, которым евнух записывал мои требования. Аристий глубоко вздохнул, открыл глаза и наклонился над столом, положив подбородок на большие пальцы рук. И посмотрел на меня. Глаза его выдавали возбуждение в предчувствии хорошей наживы.

– Золото у тебя есть?

Я покачал головой:

– Только серебро.

– Тогда двадцать ящиков серебряных слитков.

Я осушил кубок.

– Это целая куча серебра.

– Это мое последнее слово. Можешь соглашаться или отказаться.

Выбора не было, но меня бесило, что мне диктует условия эта гнусная бочка жира, окруженная своими мальчиками-педиками. Он внушал мне жуткое отвращение, так что чем скорее мы заключим сделку, тем быстрее я уберусь с этого плавучего борделя.

– Хорошо, я согласен, – сказал я.

Он весь засиял от удовольствия и сообщил, что товар будет доставлен в это место на берегу через два месяца.

Получив одобрение Спартака, Годарз занялся сбором необходимого серебра. Шахта, в которой теперь трудились римские стражи, те, что ранее ее охраняли, дала нам десять ящиков серебра, а остальное забрали из запасов, захваченных нами в прошлом году. Теперь войско имело достаточно оружия, и Спартак был уверен, что мы еще успеем захватить достаточно кольчуг и щитов для тех, кому их недоставало. Он не слишком беспокоился насчет того, что у нас пока не было достаточно снаряжения, чтобы в бою все когорты первого эшелона оказались вооружены не хуже противника. По вечерам было все еще прохладно, и на вершинах гор по-прежнему лежал снег, но признаки ранней весны уже виднелись повсюду. Миндальные деревья покрылись белыми цветами, а затем луга, склоны гор и долины расцвели подснежниками и фиалками.

Именно в такой весенний день с легким западным ветерком я отправился во главе каравана из пятидесяти двух- и четырехколесных повозок на юг, на встречу с кораблями, которые должны были доставить оружие и снаряжение для нашей конницы. На каждой повозке сидел возница и охранник, тогда как четыре телеги, в которых мы везли серебро, имели по четыре охранника, вооруженных копьями и щитами. Они шагали по бокам повозок. Это было сделано для защиты от галлов, равно как и от римлян, поскольку я подозревал, что у Крикса вполне могла зародиться мысль украсть серебро – просто чтобы досадить мне. Но по мере продвижения на юг параллельно береговой линии мы не встретили и не заметили никаких признаков жизни, так что единственной моей заботой оставалось лишь то, взял ли я с собой достаточно повозок. Впрочем, это не имело значения; все, что не могло быть увезено в первый раз, можно было оставить под охраной на берегу и забрать на следующий день. Нергал и Буребиста хотели сопровождать меня, но их присутствие на учениях было гораздо важнее. В любом случае им здесь было совершенно нечего делать. Предыдущие обмены товарами прошли без каких-либо инцидентов, и в соответствии с договоренностью я должен был явиться на место встречи без оружия, хотя я всегда имел при себе свой меч-спату и велел всем, кто меня сопровождал, также взять мечи. Было бы глупо пускаться в путь вообще без оружия. Но вот луков мы не взяли, а также щитов и доспехов.

Была уже середина дня, когда на горизонте наконец показались корабли, всего двенадцать, все одномачтовые суда, направляемые веслами, поскольку ветер почти стих. Это оказались иные корабли, отличные от тех, на которых нам прежде доставляли железо и бронзу, но это не имело значения. Море было спокойное, как пруд, и через час корабли подошли к берегу. И даже вылезли на берег, и их обитые железом тараны на носу прорезали глубокие борозды в мягком песке. Я подошел ближе, а команды в это время спускали паруса, а гребцы опустили весла в воду. С носа каждого корабля спустили сходни. Я рассмотрел высокомерное худое лицо евнуха, он стоял на носу одного из судов и махал мне рукой, подзывая к себе.

– Принц Пакор! – прокричал он своим тонким голосом. – Ты привез серебро?

– Привез! Но сначала я хотел бы увидеть товар.

– Конечно, конечно. Пожалуйста, поднимайся на борт! – он указал своей бледной и тощей ручонкой на сходни. Я поднялся на палубу. Корабль был прочный, с широкими бортами, а в середине палубы размещался какой-то груз, прикрытый большим полотнищем и закрепленный веревками. На корме возвышалась надстройка с каютой, ее дверь была закрыта. Евнух приказал матросам снять полотно, и под ним обнаружились ящики с кольчугами. Я достал одну кольчугу и расправил ее. Она оказалась длиной до пояса и без рукавов и состояла из чередующихся рядов склепанных и цельных колец, которые были соединены без заклепок. На плечах кольчуга была двухслойная, один слой колец покрывал другой, давая защиту верхней части тела. Я, конечно, мог ошибиться, но решил, что она весит фунтов пятьдесят, может, немного меньше. Я вынул еще одну кольчугу, и она оказалась точно такой же и тоже высокого качества.

– Все в порядке? – осведомился евнух.

– Когда все пересчитаем, тогда все будет в порядке, – ответил я и махнул рукой своим людям на берегу, чтобы те поднялись на корабли и начали проверку и подсчет привезенных товаров. Повозки с серебром вывели на берег, к самому урезу воды. Евнух скатился по сходням и потребовал, чтобы все ящики были открыты, один за другим. Я кивнул в знак согласия, и его узкие глазки вспыхнули от удовольствия, когда он принялся поглаживать слитки серебра, тщательно пересчитывая их раз за разом. Двое моих людей поднялись на борт и начали осматривать кольчуги. Евнух снова поднялся на палубу и проскочил мимо нас, направляясь на корму. Я вдруг заметил, что мы с двумя моими воинами остались на палубе в одиночестве, и инстинкт сразу же подсказал мне, что тут что-то не так. У меня даже волосы на затылке встали дыбом, и я велел своим людям прекратить подсчет. Евнух уже куда-то исчез. Мне показалось, что время замедлило свой ход, и тут дверь кормовой надстройки распахнулась и оттуда выскочили римские легионеры с короткими мечами в руках. Они были без шлемов и без щитов, но все в кольчугах. На нас же были одни туники и штаны, и вооружены мы были лишь одними мечами. Римляне бросились на нас, и я крикнул своим парням убираться прочь с корабля. Но они не успели. Один остановился и попытался отразить нападение, но был зарублен, проткнут и сбит с ног сразу тремя легионерами. Второй попытался бежать, но споткнулся о полотно и упал. И его тут же проткнули мечом в спину. Я выхватил меч, сбежал по сходням и спрыгнул на песок. И обернулся как раз вовремя, чтобы встретить первого римлянина, догнавшего меня. Сделал ложный выпад влево, дал ему по инерции проскочить вперед, и он напоролся на мой подставленный клинок, который проткнул ему кольчугу и вонзился в грудь. Я выдернул меч и обрушил его на следующего римлянина, заскочившего мне за спину, и распорол ему лицо острием своей спаты. С кораблей тем временем спрыгивали все новые легионеры, окружая моих людей на берегу и разя их мечами. Нас резали на месте, одного за другим. Времени построиться в боевой порядок не осталось, римляне так и кишели вокруг. Через несколько секунд меня тоже окружили трое легионеров, угрожающе выставивших свои мечи.

– Оставьте его мне! – раздался громкий выкрик из-за спины одного из них, и он отступил вбок, освободив проход Титу Сексту, командиру гарнизона Фурии. Он бросился на меня, сжимая в руке меч. Его бледное лицо сейчас покраснело от ярости, глаза горели ненавистью. Он атаковал меня, нанес рубящий удар, целясь своим гладиусом мне в голову. Я отбил клинок и обошел его сбоку, но он развернулся и снова оказался ко мне лицом. И сделал колющий выпад, целясь мне в живот. Я отпрыгнул в сторону, но он тут же нанес секущий боковой удар и рассек мне левую руку. Следом он обрушил на меня новый рубящий удар сверху. Я поднырнул под клинок и всадил ему меч в правое бедро. Он вскрикнул от боли и снова пошел в бешеную атаку, невзирая на рану, нанося удар за ударом и целясь мне в голову и в шею. Я ухитрялся парировать его выпады, но при этом мне приходилось отступать. А он все рассекал воздух горизонтальными ударами справа и слева, действовал очень умело и быстро, и мне было трудно от них отбиваться. Я снова отступил назад, споткнулся, потерял равновесие и выронил меч. Через мгновение Тит Секст уже стоял надо мной, готовый вонзить свой клинок мне в грудь. По лицу его скользнуло выражение глубокого удовлетворения, даже радости. И тут его сразила стрела.

Наконечник пробил кольчужную рубаху и проткнул грудные мышцы слева. Через пару секунд вокруг древка стрелы образовалось большое красное пятно. Он кашлянул и выронил меч. Опустил голову и с выражением крайнего удивления уставился на рану, из которой текла кровь, унося его жизнь. Потом он упал спиной на песок. Я выхватил из правого голенища кинжал и с силой всадил его в левую ногу легионера, оказавшегося позади Тита. Он вскрикнул и упал, а я выдернул кинжал из его ноги и вонзил в пах возникшего слева от меня легионера, который, открыв рот, смотрел на мертвого командира, валяющегося перед ним на земле. Он не издал ни звука, когда клинок вошел ему между ног, но его лицо исказилось от смертельной боли, а я подхватил с земли свой меч и, не выдергивая кинжала из его гениталий, вонзил клинок ему в живот. И повернулся лицом к последнему оставшемуся в живых противнику, но у того уже остекленели глаза, и он рухнул лицом вниз на песок со стрелой в спине. А на берег уже вылетели всадники, стреляя с седла из луков и рубя легионеров и матросов. Ко мне подскакал Нергал, следом за ним Галлия. Он посмотрел на мою руку, залитую кровью.

– Ты ранен, принц?

– Ничего страшного. Заживет. Смотрите, чтоб никто из них не ушел! – приказал я.

Он отдал честь и отъехал раздавать распоряжения командирам сотен. Он, должно быть, привел сюда весь свой драгон, поскольку берег внезапно оказался весь запружен всадниками. Галлия спешилась и сняла шлем, и ее светлые волосы, заплетенные в косы, рассыпались по плечам. На ее лице застыло выражение мрачной решимости.

– Отличный выстрел, – сказал я, подходя к мертвому римлянину и вытаскивая окровавленный кинжал из его паха. Всего в нескольких шагах от него лежал Тит Секст, его грудь была залита кровью, но он еще дышал. Я встал над ним. В его глазах по-прежнему пылала ненависть.

– А это, моя дорогая, Тит Секст, командир гарнизона Фурии, – сообщил я Галлии. – Человек, который нарушил условия нашего торгового соглашения. Что мне с ним сделать?

Галлия подошла ближе, держа в руке лук. Меч болтался у нее на бедре.

– Убей его.

Резня вокруг, кажется, прекратилась, люди Нергала окружили оставшихся в живых легионеров, сбили их в кучу и поставили под охрану. Несколько матросов выпрыгнули на берег и попытались столкнуть свои корабли обратно в море, но их перебили стрелами, а их товарищи сдались. Одни сходили с кораблей, подняв руки, другие, сгорбившись, сидели группами на песке. Мои люди полезли на борт всех двенадцати судов и тщательно их обыскали, но лишь на одном корабле, том, на который я поднимался, оказались какие-то товары. На остальных же лежали лишь груды мешковины, наваленные кучами и прикрытые полотном, чтобы изображать громоздкие ящики. Когда посланные мной воины взошли на борт, чтобы осмотреть доставленные товары, их тут же убили. Вот вам и честное слово римлян!

Я велел Нергалу обыскать корабли на предмет оружия, одежды и всего прочего, что могло бы нам пригодиться, включая те кольчуги, с помощью которых меня пытались провести, а также снять с кораблей все весла и сложить их на берегу. Они послужат дровами для погребального костра для наших павших товарищей, предательски убитых римлянами. Гребцов, легионеров и других членов команд после этого отвели обратно на корабли и заковали в цепи под палубой. Галлия перевязала мне руку. Тит Секст еще пускал кровавые пузыри.

– Стоило получить рану, чтобы ты за мною поухаживала, – сказал я ей.

– Кому-то же нужно за тобой присматривать. Если бы я прискакала на минуту позже, ты лежал бы сейчас там вместо этого римлянина, – она кивнула на Секста.

– Тогда еще вопрос. Как ты оказалась здесь? Я крайне тебе благодарен, но все же…

Она закончила меня перевязывать, сняла с плеча лук и достала из колчана стрелу.

– Клавдия вчера ночью видела сон. Ей приснилось, что тебя убили здесь, на этом берегу, – она отошла на пару шагов вперед, натянула тетиву и пустила стрелу, которая со свистом пронеслась по воздуху и поразила раненого легионера, который пытался уползти, оставляя за собой кровавый след. Он застыл и больше не двигался. – Вот она мне его и рассказала, а я сообщила Нергалу, что ты в опасности, – она снова повесила лук на плечо. – И вот я здесь.

– Клавдия видела сон!

– У нее дар предвидения, – подтвердила она.

Я громко рассмеялся. Она бросила на меня строгий взгляд, острый как кинжал.

– Так она ведь оказалась права насчет сегодняшних событий, не так ли, принц Парфии? Не стоит отмахиваться от того, чего ты не понимаешь.

От необходимости отвечать меня спас Тит Секст, издавший громкий стон. Я приказал двум воинам поднять его и отнести на корабль, забросить в кормовую каюту и забить гвоздями дверь. Все палубные люки были аналогичным образом заколочены. Пятьдесят тел наших погибших товарищей сложили на погребальный костер и подожгли. Я велел отправить повозки обратно в лагерь, и они уехали; лошади оказались избавлены от тошнотворного запаха горящей человеческой плоти, которая заполнила воздух. Рядом появился Нергал и швырнул к моим ногам пленного.

– Он говорит, что знает тебя, принц.

Это был евнух.

– И впрямь знает, Нергал. И некоторое время пробудет здесь с нами.

– Это была не моя идея, мой господин, – дрожащим голосом пробормотал евнух. – Это все Марк Аристий придумал.

Я схватил его за горло и поднял на ноги.

– В этом я не сомневаюсь, но его-то здесь нет, а ты есть. И это для тебя большое несчастье.

– Что делать с кораблями, принц? – спросил Нергал.

– Сжечь!

Он отдал приказ, и вскоре все корабли запылали после того, как были подожжены кучи мешковины, сложенные на палубах и пропитанные маслом. Через несколько минут все они горели ярким пламенем, и оно пожирало дерево, полотно и паруса. Вопли запертых в трюмах пробивались сквозь рев адского пламени. Я смотрел, как горят корабли, а крики и вопли понемногу стихли, и единственным звуком, нарушавшим тишину, осталось лишь потрескивание горящих судов. Я велел Нергалу оставить мне десяток людей, а самому с остальными уходить обратно в лагерь. Обнял Галлию и сказал ей возвращаться вместе с Нергалом.

– А ты что намерен делать? – спросила она.

– Платить по счетам, – ответил я, глядя на евнуха.

Мы отвели этого хнычущего типа на милю от берега. Его пришлось тащить за веревку, которой были связаны его руки. Он все это время пытался оправдаться, спасти себя, объясняя, что лишь выполнял приказ своего хозяина. Так оно, видимо, и было, но меня это не интересовало. Все, о чем я сейчас мог думать, так это о том, как меня предали и чуть не убили, и сколько моих людей погибло, и теперь на берегу остались лишь их тела, пылающие в погребальном костре. Мы остановились в месте, где пересекались две проселочные дороги. Я приказал двум воинам найти молодое дерево, срубить его и обрубить все ветки. Мы спешились, и я выпил немного воды, потому что вдруг почувствовал ужасную жажду. Дорога была избита и изрыта копытами лошадей и колесами повозок, что прошли по ней раньше. Я не делал попыток с кем-то заговорить, поскольку все еще кипел от бешенства из-за предательской подлости римлян. Уж не знаю, почему я так бесился, ведь чего еще можно было ожидать от таких врагов? И, тем не менее, то, что они нарушили данное мне слово, здорово меня задело.

Прошла, казалось, целая вечность, когда мои воины вернулись наконец с обтесанным стволом футов шести в длину и дюймов четырех в диаметре. Я приказал заострить один конец, а потом велел раздеть евнуха догола и разложить на земле лицом вниз.

– Не надо, мой господин, не надо, умоляю тебя! – вопил тот, пока ему привязывали к щиколоткам и запястьям веревки и четверо воинов растягивали его на земле. Я стоял совершенно бесстрастный, не обращая внимания на его вопли, а заостренный конец ствола между тем загнали ему в задний проход, а затем стали забивать дальше с помощью молота, которым орудовал особенно мускулистый воин. Пронзительные крики и стоны так и сотрясали воздух, и некоторые из моих людей кривились и морщились при каждом ударе, загонявшем острие столба все глубже в анальное отверстие евнуха. А тот бился головой о землю, в кровь разбивая себе лоб при каждом ударе, отдававшемся жуткой болью во всем его теле, но не было ему спасения от этой муки, которая становилась все сильнее по мере течения времени, а дерево дюйм за дюймом входило в его тело, пока не вышло наружу из-под правой лопатки. Потом двое воинов выкопали яму, а я протянул фляжку с водой тому воину, что бил молотом – он был весь покрыт по́том, – и велел ему передохнуть. Евнух был еще жив, он корчился от боли, но почти не издавал никаких звуков, разве что едва слышимые стоны. Мы подняли его вместе со столбом, поставили столб в яму и забили его в землю, потом засыпали выкопанной землей и утоптали, чтобы он стоял прямо. И уехали оттуда, оставив насаженного на кол евнуха дожидаться медленной и мучительной смерти. Ему потребуется два или даже три дня, чтобы умереть, может, даже больше, а тем временем сюда соберутся вороны полакомиться его плотью. Они для начала выклюют ему глаза, потом начнут терзать клювами само тело. Жестокая смерть, только жаль, что настигла она лишь эту мелкую сошку.

Когда мы вернулись в лагерь, я отправился с докладом к Спартаку, хотя рука у меня горела огнем, а повязка вся пропиталась кровью. Нергал уже сообщил ему о том, что произошло на берегу.

– Тебя это удивляет? – спросил Спартак, протягивая мне чашу вина, когда я уселся в его шатре, и Клавдия стала накладывать мне новую повязку, прикрыв рану лечебными травами.

– Они нарушили данное нам слово.

Он засмеялся.

– Конечно, нарушили! Мы же просто рабы, мы в их глазах ничто. Неужели ты думал, что если ты принц, то к тебе отнесутся иначе?

– У них нет чести, – ответил я.

Он сел напротив и уставился на меня. Клавдия закончила делать перевязку и поцеловала меня в щеку.

– Послушай, мой юный друг, – продолжал Спартак. – Для римлян честь соблюдается только по отношению к равным. Мы уже тем оскорбили их честь, что подняли восстание, разгромили их войска и разграбили города. А теперь еще и заставили платить выкуп и выполнять наши требования. Так что их негодование достигло невыносимых для них пределов. Поэтому они и пытались тебя убить. То, что им это не удалось, лишь усилит их жажду мести, особенно когда они увидят свои обгоревшие корабли, набитые костями их сожженных товарищей.

– Нет пощады тем, кто нарушил данное слово, – это было все, что я мог сказать.

– Ты поступил совершенно правильно, – одобрительно сказал Спартак.

– Как твоя рука? – спросила Клавдия.

– Заживет, – ответил я. – Я обязан тебе жизнью, моя госпожа. Галлия рассказала, что это ты ее предупредила, что я попал в опасное положение.

Спартак встал с кресла, подошел к жене и взял ее лицо в обе ладони. И поцеловал ее.

– Очень полезно иметь при себе женщину, с которой разговаривают боги.

– Да не разговариваю я с богами! – прервала она его. – Просто они иногда открывают мне кое-что. Вот и все.

– Чудесный дар! – воскликнул я.

– Или проклятье, – ответила она. – Не все видения, что ко мне приходят, имеют счастливый конец. Я никак не могу управлять тем, что мне открывается.

– Крикс оказался прав, – сказал я, меняя тему разговора. Говоря по правде, единственное, что меня сейчас занимало, это месть. – Мы должны взять этот город.

– Тебя еще и по голове стукнули? – осведомился Спартак.

– Мы должны предать Фурии огню и мечу!

Спартак налил себе еще вина.

– У нас нет времени на твою личную месть. Войско почти готово к походу. Здесь нам больше делать нечего, так что мы идем на север.

– Но они оскорбили нас!

– Они оскорбили тебя.

– Их предательство нельзя оставлять ненаказанным!

– Что тебя больше донимает, Пакор, раненая рука или ущемленная гордость?

Он говорил правду, войско было готово к походу, конница тоже. Нехватка кольчуг и шлемов не слишком скажется на нашей боевой подготовке. Но желание отомстить по-прежнему огнем жгло мне душу, и я намеревался еще до ухода отсюда свести с римлянами все счеты.

Глава 11

Единственным человеком, который мог мне помочь в этом деле, был Луций Домит, бывший центурион, который ныне успешно муштровал новобранцев, готовя их убивать его соотечественников-римлян. Вначале я относился к нему с подозрением, но Акмон сообщил мне, что это отличный инструктор, хотя и весьма суровый. В этом я не сомневался, поскольку для меня все центурионы обладали, кажется, врожденной бесчувственностью и бессердечностью. Тем не менее именно такой человек и был мне нужен, так что я посетил его на учебном плацу. Там стояли десятки вертикальных столбов, у которых новобранцы, вооруженные плетеными щитами и деревянными мечами, отрабатывали приемы боя. Домит явно наслаждался своим новым положением, выдавая потоки непристойных ругательств в адрес порученных ему рекрутов. Я подошел ближе и стал смотреть, как он – с тростью в руке – расхаживает вдоль рядов залитых потом воинов, тыкающих и рубящих мечами столбы и прижимающих щиты поближе к телу, следя за тем, чтобы не слишком далеко вытягивать руку с оружием. А Домит то и дело колотил кого-нибудь тростью (вот вам и данное ему распоряжение не бить рекрутов!), а потом орал на него, разъясняя причину, по которой его наказал. У меня было ощущение, что он способен заниматься муштрой днем и ночью, такое она доставляла ему удовольствие. Он заметил меня и пошел навстречу.

– Желаешь поупражняться с мечом, мой господин?

– Э-э, нет, спасибо. Как у тебя идут дела?

– Хорошо, – ответил он и улыбнулся. – Скоро они будут готовы для настоящих боев.

– Тебе не противно учить их убивать римлян?

– С чего бы это? – он пожал плечами. – Я был осужден на смерть в шахте, а Спартак меня освободил. Думаю, я ему кое-чем обязан. А он умеет привлекать к себе, тебе не кажется?

– Да, это он умеет.

Он откупорил фляжку и отпил глоток, потом предложил мне, после чего заорал во весь голос на своих рекрутов, требуя прекратить бездельничать.

– Нетрудно догадаться, что ты явился сюда не просто так, время провести, а?

– Мне нужен твой совет, – ответил я.

Он был явно доволен и польщен этим, вытер рот тыльной стороной ладони и ответил:

– Конечно.

– Мне нужно пробраться в Фурии.

– Это нетрудно, – ответил он, – хотя для этого потребуется порядочно денег. Можно заплатить какому-нибудь контрабандисту, чтобы он провез тебя туда по морю. Платишь ему половину того, что он запросил, и он высаживает тебя в порту, а потом забирает тебя в назначенное время, после чего выплачиваешь ему вторую половину суммы, в конце обратного пути.

– Кажется, это довольно просто.

– Просто, но опасно, особенно для тебя. Есть риск, что любой знающий себе цену моряк возьмет у тебя деньги, а затем продаст тамошним властям, за что получит жирное вознаграждение.

– Понятно, – видимо, у меня был очень разочарованный вид, потому что он тут же выдал мне собственное предложение:

– Я могу организовать для тебя проезд в город. Выдам липовую историю, что мне нужно увидеться в городе с каким-нибудь родственником.

– А я как туда попаду?

– Ну, ты же можешь быть моим рабом. Никто и не почешется проверять.

– Рабом! – воскликнул я, пораженный.

– Это единственный способ, господин, – сказал он. – Я же римлянин, так что никто на тебя даже не взглянет, если все будут считать, что ты мой раб. Ты, так сказать, станешь невидимым.

– А что помешает тебе выдать меня властям?

Он явно обиделся.

– Абсолютно ничто, если не считать того факта, что за мою голову тоже назначена награда. Если они узнают, кто я такой, это будет означать для тебя смерть на цирковой арене, но я наверняка окажусь рядом с тобой. Как я уже говорил, я обязан Спартаку и знаю, что он высоко тебя ценит, так что я некоторым образом выплачу ему хотя бы часть долга.

Говоря по правде, я не видел в его словах особой логики, но он был честен, и это заставило меня почти поверить ему. Я мог бы забыть об этой задумке прямо там и тогда же, но жажду мести следовало как-то утолить. Я решил доверить свою жизнь бывшему центуриону и сказал, что принимаю его план. Два дня спустя я стоял позади Домита на берегу менее чем в трех милях к северу от Фурии.

Я, конечно, предварительно заручился разрешением Спартака на эту авантюру, и он поначалу отнесся к ней с большим сомнением.

– Что сделано, то сделано, Пакор.

Но я продолжал настаивать на своем:

– Нет, господин, не все.

– А если я лишусь своего командира конницы, что тогда?

– Тогда мое место займет Нергал. Он вполне годится для этого.

– Но не в такой мере, как ты. Нет, должен тебе сказать, мне не нравится эта идея. И все из-за ущемленной гордости!

– Не гордости, господин, здесь задета моя честь! Я не могу оставить этого слизняка ненаказанным!

Он покачал головой:

– Странный ты человек, Пакор. Неужели ты думаешь, что честь послужит тебе щитом против римских мечей и копий? Неужели честь поможет тебе выбраться из Италии?

– Нет, господин, но для меня это крайне важно. Одна мысль о том, что этот жирный купец сидит там, в городе, и смеется надо мной, терзает мне душу.

Он поднял руки, сдаваясь.

– Ну, ладно, иди. Но если тебя схватят, мы не сможем тебя выручить. Ты останешься совершенно один вместе со своей честью.

– Спасибо, господин.

– Надеюсь, дело стоит таких усилий.

На берегу было темно и тихо, только волны с мягким шелестом накатывались на песок. Домит был одет в бежевую тунику, сапоги, красный плащ, а на боку у него висел гладиус в ножнах. В правой руке он держал неизменную трость. Худой, с коротко остриженными волосами и мускулистыми руками, он выглядел истинным римским центурионом. Я же, с другой стороны, имел плачевный вид – в грубой коричневой тунике и вылинявшем плаще (он называется пенула) и с накинутым на голову капюшоном. Единственным моим оружием оставался кинжал, который я спрятал под туникой. Домит прицепил к поясу кожаную сумку, в которой имелся большой запас серебряных монет из числа тех, что мы награбили в походах. Это была, как он выразился, «кругленькая сумма». Меня беспокоило то, что мы находились слишком близко к лагерю галлов, они могли засечь любую лодку, приближающуюся к берегу, но Домит заверил меня, что между нашим войском и владельцами небольших лодок из города идет постоянная мелкая торговля, так что галлы в курсе всего, что здесь происходит.

– Что Крикс любит, помимо сражений и убийств? – спросил он, пока мы стояли и ждали лодку.

– Пить, – ответил я.

– Вот именно! И за золото и серебро, которое он предлагает, ему доставляют лучшие вина Италии и Греции. Товар его люди, видимо, принимают именно здесь, а в обмен на деньги получают еще и все сплетни и слухи о том, что происходит в Фурии или где-то еще.

– А Спартак знает об этом? – спросил я.

– Конечно. Но дело в том, что Крикс первым узнает все сплетни.

– И что? – я не понимал, какую пользу нам могут принести все эти мелкие слухи.

– А то, – ответил Домит, выказывая некоторое раздражение моей неспособностью видеть очевидное, – что если римляне начнут собирать флот боевых кораблей, чтобы высадить на этом участке побережья войско, то наш приятель Крикс узнает об этом заранее. Не слишком большая плата, всего несколько золотых монет, которые даже ему не принадлежат. Ага, вот и лодка!

Лодка оказалась маленькой, одномачтовое рыбачье суденышко, от которого разило тухлой рыбой и солью. Я перенес Домита на лодку на собственных плечах, поскольку он заявил, что мы должны все время изображать господина и раба. Ему помог взобраться на борт похожий на рептилию мужик, от которого несло еще хуже, чем от лодки; капитан, надо полагать. Подняв Домита на борт, я должен был самостоятельно забраться в вонючее суденышко, где мне велели сесть на носу, тогда как мой «хозяин» уселся вместе с капитаном на корме. Команда сидела попарно в середине лодки и гребла веслами, лодка двигалась от берега в море. В ночном мраке, должен сознаться, мне было здорово не по себе, я нервничал, оказавшись в маленькой лодочке посреди огромного моря, но капитан все время болтал с Домитом, который коротко и односложно ему отвечал, так что все опасения быстро развеялись. Я все время смотрел себе под ноги, а сам переход занял меньше времени, чем я ожидал, так что менее чем через час мы медленно вошли в гавань Фурии. Порт освещало множество факелов, установленных на двух изгибающихся волнорезах, которые защищали гавань, а также огонь высокого каменного маяка в конце одного из них. Причалы были забиты судами всех видов и размеров, пришвартованных борт к борту. Город, конечно, находился в осаде, но здешнее население явно не голодало. На берегу за причалами возвышались многочисленные здания складов и галерей, где размещались торговцы и их товары, готовые либо для продажи, либо для дальнейшей транспортировки, но поскольку сейчас стояла ночь, особой активности там заметно не было.

Наше убогое суденышко причалило к берегу, и Домит заплатил капитану оговоренную сумму. После чего показал ему остальную часть и сказал, чтобы тот ждал нас завтра в полдень в этом самом месте.

– Мы будем здесь, господин, – ответил моряк, рассчитывая получить и эти легкие денежки, хотя, следуя за Домитом мимо складов и далее в город, я подумал, а не помчится ли он в ближайшие казармы, чтобы донести на нас дежурному центуриону. Однако у него не было причин что-то подозревать. Домит являлся римским гражданином, а я, очевидно, его рабом. Мы нашли приют на ночь в грязной, завшивевшей таверне, битком набитой моряками, которые сидели за столами в обеденном зале, пальцами пихали себе в рот всякую еду, пили и спорили со всеми и обо всем. Домит заказал себе свинину, хлеб и вино, а я выбрался наружу и пристроился во дворе, возле конюшни. Там уже сидели несколько рабов, серые тени, лежащие у стены и по большей части спящие. Я занял место рядом с ними – еще одна куча тряпья с упрятанными в ней человеческими бедами и несчастьями. Чуть позже Домит вышел во двор с куском хлеба и кувшином воды. Я выпил воду, но от хлеба отказался – он был твердый, как камень.

– Уходим на рассвете, – прошептал я ему. – Надеюсь, ты хорошо и плотно поел и выпил.

Он, должно быть, заметил мой сарказм.

– Вполне прилично, спасибо, раб.

Я едва ли спал в ту ночь, а когда занялась заря, серая и холодная, я зашел в конюшню и умылся водой из корыта для лошадей, а затем стал ждать Домита. Он вышел из таверны, чисто выбритый и улыбающийся. Мои сотоварищи по ночлегу уже просыпались и потягивались, так что я накинул на голову капюшон, чтобы скрыть свои длинные волосы, и мы вышли со двора. Домит шел впереди, указывая дорогу. Мы выбрались на улицу и быстро зашагали по узкому тротуару.

– Дома богатых находятся в северной части города, – рассказывал он по пути. – Марк Аристий живет на вилле, которая, кажется, называется «Купеческий дом». Но мы туда не пойдем.

– Почему? – спросил я.

– Потому что Абунданция уже раздвинула для тебя ноги.

– Ты что, пьян?

– Абунданция – это богиня удачи. Я вчера вечером поболтал с одним матросом, и он сказал, что из Африки только что привезли партию рабов и нынче их будут продавать на рынке с аукциона. А из того, что мне известно об этом Марке Аристии, следует, что он непременно будет там.

Он был прав, особенно если на аукцион собирались выставлять юных мальчиков, вот мы и отправились на невольничий рынок. Еще до того, как мы увидели десятки мужчин, женщин и детей, выставленных на продажу, в ноздри нам ударила вонь немытых тел и человеческих несчастий. Сотни горожан, от очень богатых до типичных простолюдинов, уже собрались здесь, рассматривая рабов и требуя, чтобы им разрешили пощупать живой товар. Некоторые рабы, по большей части женщины, стояли голыми на вращающихся платформах, чтобы потенциальные покупатели могли точно видеть, что именно приобретают. Другие просто стояли, опустив головы, на высокой платформе, с пустым и отрешенным выражением на лицах. У некоторых рабов одна нога была вымазана мелом, и это, как объяснил мне Домит, означало, что их привезли из чужих стран. У других на груди, свисая с шеи, висели таблички с указанием их национальности, происхождения, положительных и отрицательных черт характера и ремесел, какими они владеют. Торговля шла быстро, продавцы и покупатели ругались и спорили о цене отдельных рабов и целых партий. Я по-прежнему не снимал с головы капюшон и плотнее запахнул плащ, стараясь сохранить инкогнито. Следуя за Домитом по рынку, я все пытался высмотреть Аристия. И уже начал думать, что мы зря сюда пришли, когда наконец заметил его – женоподобную жирную тушу в дорогой тоге и с золотыми кольцами на вялых толстых пальцах. Насколько я видел, он был один, хотя, несомненно, где-то поблизости находились рабы, притащившие его сюда в носилках. Я тут же понял, почему он расположился именно в этом месте: напротив, на платформе были расставлены с дюжину черных мальчиков возрастом не более шестнадцати лет. У всех ноги были намазаны мелом, а из одежды на них были лишь набедренные повязки.

– Вон он, ублюдок, осматривает тех мальчиков. Подойдем поближе к этому жирному уроду, – прошептал я Домиту, который медленно шел впереди меня. Он неспешно приблизился к платформе и встал рядом с Аристием. Тот яростно спорил с продавцом, еще одним жирным лысеющим мужчиной, который говорил со странным акцентом, чье происхождение я никак не мог определить.

– Шесть тысяч денариев[472] – это сущее вымогательство! – раздраженно вопил Аристий.

– Юные мальчики, только что из Северной Африки, они недешево достаются, вот и недешево продаются! – возражал продавец, не желая уступать.

Аристий явно распустил слюни при виде этих мальчиков и точно мог бы себе позволить такую покупку, но, очевидно, намеревался сбить цену. Вокруг него уже собралась небольшая толпа, а он все продолжал торговаться с продавцом. Я тихонько подошел совсем близко к нему.

– С ними наверняка не все в порядке! – вопил он, тыкая в мальчиков толстым, похожим на обрубок пальцем.

– Да они почти голые, – возражал продавец, – сам можешь видеть, что они в прекрасном состоянии!

– Мне надо, чтоб они совсем разделись! – потребовал Аристий.

Работорговец вздохнул и кивнул одному из своих помощников, который велел мальчикам снять их набедренные повязки. Они их сняли, и глаза Аристия чуть не выскочили из орбит при виде совсем голых ребят. Я повернулся к Домиту:

– Дай мне несколько монет.

Он протянул мне горсть серебра, и я переместился вперед и встал прямо за спиной Аристия. Толпа вокруг нас стала еще более плотной – все хотели видеть, что происходит.

– Как видишь, они в полном порядке, – заявил продавец.

– Их могли насиловать во время плавания. Знаю я этих морячков! Вели им повернуться спиной!

– Что?! – Работорговец начинал терять терпение.

– Если я смогу убедиться, что их не насиловали и они в полном порядке, тогда ты получишь столько, сколько запросил, – заявил Аристий.

Работорговец снова кивнул своему помощнику, и тот приставил трость к шее первого мальчика и заставил его нагнуться. Аристий наклонился вперед и уставился на задницу раба.

В этот момент я швырнул горсть серебра на землю перед ним. Тут же на этом месте началась жуткая свалка, все вокруг бросились поднимать и хватать деньги, включая и Аристия. При всем своем богатстве и огромном состоянии он, как только что продемонстрировал, был одержим ненасытной жадностью. Однако те, кто собрался вокруг нас, имели точно такие же намерения, так что его бесцеремонно отпихнули в сторону и свалили на землю лицом в грязь. Я встал над ним посреди этой свалки, нагнулся и перерезал ему кинжалом горло, потом распрямился и быстро пошел прочь, не оглядываясь. Домит последовал за мной. Прошла добрая минута, прежде чем я услыхал крики и визг позади – народ наконец заметил, что богатому жирному купцу перерезали глотку.

Многие полагают, что убийцы всегда совершают свои преступления во мраке ночи или в тени, но, сказать по правде, убить человека при свете дня среди сотен потенциальных свидетелей и при этом остаться никем не замеченным совсем нетрудно. Покидая рынок, я проверил, нет ли на моем плаще крови, и убедился, что кинжал надежно спрятан. До порта мы добрались без приключений. Обычная картина: хозяин со своим рабом спешит по заполненным народом улицам, где толпятся продавцы и покупатели. Когда мы пришли в порт, на причалах и в складах кипела деловая активность, небольшие лодки и более крупные корабли то и дело входили и выплывали из переполненной гавани. Городская жизнь протекала как обычно, а мы казались всего лишь двумя никому не нужными обывателями, спешащими по своим делам. Я подавлял желание то и дело оглядываться назад, так как не хотел привлекать к себе излишнего внимания, но меня все точило сомнение, не арестуют ли нас прямо сейчас. К моему огромному облегчению, мы благополучно добрались до рыбачьей лодки, которая привезла нас в Фурии и оставалась пришвартованной к причалу, дожидаясь нашего возвращения. При свете дня она выглядела еще более отвратительно, чем мне показалось вчера: палуба была усеяна рыбьими головами, засыпана рыбьей чешуей и залита чем-то очень похожим на кровь. Я спускался по ступеням к лодке, содрогаясь от мерзкого запаха.

Как только мы уселись в лодку, капитан потребовал остальные деньги, но в ответ услышал от Домита резкий отказ, причем в весьма определенных выражениях, а тот еще и добавил, что деньги он получит, только когда доставит нас на берег, откуда вчера нас забрал. Капитан поворчал и скорчил гримасу на своем отмеченном оспой лице, но, как и следовало ожидать, уступил, и через минуту его команда развернула грязный коричневый парус и начала грести к выходу из гавани, минуя боевые корабли и разнообразные грузовые суда, плывущие нам навстречу. Глядя на этот кипящий жизнью человеческий улей, я усомнился, что наша не слишком активная осада возымела хоть какое-то воздействие на горожан. Мы, конечно, захватили серебряные копи, но я сомневался, что они долго будут оставаться в наших руках, поскольку с наступлением весны наше войско снимется с лагеря и пойдет на север. День выдался теплый, с моря дул легкий и приятный бриз, а от мерного покачивания лодки, идущей по спокойному морю, глаза сами собой закрывались и слипались. Недосып нынче ночью и возбуждение от того, что я отправил-таки Марка Аристия в подземный мир, начали сказываться: я вдруг почувствовал, что жутко устал. Я уплывал в сон, но тут внезапно был грубо разбужен потоком морской воды. Я вздрогнул и проснулся и яростно уставился на капитана, который с гнусной ухмылкой на лице стоял надо мной, держа в руке пустое кожаное ведро.

– Тебе бы следовало от него избавиться, – сказал он Домиту. – От ленивого раба никакого проку. Если позволишь, я выброшу его за борт.

Домит встал, забрал у капитана ведро и швырнул его на палубу.

– Я сам накажу своего раба. Тогда, когда сочту это нужным я, а не кто-то другой.

Капитан хмыкнул и сплюнул за борт.

– Как хочешь. Но я-то вижу, что это упрямый малый. Тебе бы стоило чаще пускать в ход свою трость.

Я раздумывал, не распороть ли глотку и капитану, но потом решил, что это не слишком большая беда – выслушивать его издевательства и при этом молчать. В любом случае я не умею управлять лодкой, да и Домит, думаю, не имеет никакого опыта судовождения. Последняя часть перехода ознаменовалась еще и тем, что мне пришлось терпеть, когда двое членов команды стали кидаться в меня рыбьими головами – просто для развлечения, от нечего делать, поскольку ветер начал усиливаться и лодка шла теперь под одним парусом. Я не снимал с головы капюшон и держал лицо опущенным, а они все продолжали надо мной измываться. Домит криво улыбался, пока все это продолжалось, а когда я уже решил, что не в силах больше это терпеть и пора бы их всех убить, капитан велел им прекратить свои забавы и заняться парусом, поскольку мы уже подходили к берегу. Парус спустили, капитан сбросил небольшой ржавый якорь в сотне метров от береговой линии и заявил, что ближе подходить не станет.

– Там на берегу огромные толпы рабов, – сказал он. Но вчера вечером он этого не опасался. Я заподозрил, что настоящая причина его отказа состояла в том, что он желал еще раз увидеть мое унижение, когда спрыгнул в воду и вброд побрел к берегу с Домитом, уже заплатившим ему остальные деньги, сидящим у меня на плечах, как и полагается моему «хозяину». Я прямо-таки кипел от ярости, когда он наконец спрыгнул на песок и на прощанье помахал капитану гнусного суденышка.

– Извини за все это, господин, – сказал он мне. – Не стоило из-за нескольких слов раскрывать наше истинное лицо.

– Я всерьез подумывал всех их перебить.

Он улыбнулся:

– Ну, тебе, по крайней мере, совсем недолго пришлось это терпеть. А представь себе, как это гнусно – всю жизнь прожить рабом, до самой смерти.

– Я бы предпочел смерть.

– А у вас в Парфии есть рабы? – спросил он.

– Да.

– Ну, значит, между Римом и Парфией никакой разницы.

Мы пошли обратно в лагерь, до которого было несколько миль.

– Разница есть, да еще какая! – раздраженно возразил я, но, сказать по правде, никакой разницы и впрямь не было, во всяком случае, для рабов. Мне просто не нравилось, когда мне напоминали об этом или о том, что мой отец продал римских легионеров, взятых в плен при Зевгме несколько месяцев назад. Как они там теперь? Живы ли?

– Я не хотел тебя обидеть, господин, – сказал Домит.

Я поднял руку, давая понять, что принимаю его извинения, но сам продолжал думать о рабах в царском дворце в Хатре. Их там десятки, и каждый из них – человек, личность со своими надеждами и страхами. Даже Гафарн был рабом. Ну, по крайней мере, теперь он свободен. Эта мысль немного меня подбодрила, пока мы с Домитом добирались до лагеря. Я пригласил его вечером поужинать со мной, и он, кажется, обрадовался приглашению. У себя в палатке я набросал короткую записку Спартаку и попросил Домита занести ее по пути. Я также предложил ему взять коня из конюшни, которую мы построили посреди лагеря, но он отказался.

– Не умею я верхом, господин. Никогда не стремился попасть в конницу. Предпочитаю драться, стоя на собственных ногах.

– А не мешало бы научиться. Поговори с Гафарном, он даст тебе несколько уроков. Это небесполезное умение.

Когда он ушел, я заседлал Рема и поехал в поле, где упражнялись лучники. Там я нашел Галлию и ее женщин, а также Гафарна – все они отрабатывали свое мастерство. Они перестали стрелять, когда меня увидели, и Галлия бросилась ко мне и обняла, но тут же отпрянула, когда потянулась меня поцеловать.

– Как гадко от тебя пахнет! Надо было вымыться!

– Может быть, тебе понравится мыться вместе со мной? – предложил я, но она скорчила гримасу и оттолкнула меня.

– Я рада, что ты вернулся невредимым, но твою одежду следует сжечь.

Подошел Гафарн и тоже отпрянул, учуяв запах.

– О боги, принц! В Фурии, видимо, совсем скверные условия жизни! Полагаю, твоя миссия закончилась успешно?

– Да. Марк Аристий заплатил за свое предательство. А теперь, видимо, мне нужно уехать, чтобы принять более приемлемый вид.

Я достал чистую тунику и штаны и отправился к быстрому ручью, полному талой воды, текущей с гор. Вода оказалась холодная, и когда я в нее запрыгнул, у меня перехватило дыхание. Но это было здорово – чувствовать, как поток смывает с тела всю грязь и мерзость Фурии. Я сбрил со щек щетину и причесал волосы, в которые набилось полно рыбьей чешуи. Потом сжег тунику, в которой посетил этот город, и поехал обратно в лагерь. В тот вечер мне было очень хорошо, я радовался, что снова оказался в компании верных товарищей. Рядом, обхватив рукой Праксиму, сидел Нергал. Он шутил и поддразнивал Буребисту, который доказывал всем, что даки более умелые конники, чем парфяне, поскольку в Дакии много больших лесов, и всадник должен уметь проехать «змейкой» между деревьями, тогда как в Парфии земли ровные и гладкие, деревьев нет, так что конникам совсем не требуется подобное умение. Гафарн и Диана весь вечер сидели рядом и держались за руки, думая, что никто ничего не замечает. Годарз сел рядом с Домитом, который предложил нам всем устроить «конный бой» – верхом друг на друге, но предупредил, что у меня есть перед остальными огромное преимущество, а затем рассказал им о нашей поездке в Фурии и возвращении оттуда. Галлия, моя галльская принцесса, выглядела как золотоволосая богиня, сошедшая с небес, она смеялась, подшучивала надо мной, и ее синие глаза при этом сияли. На ней было платье цвета ее глаз, золотые браслеты на запястьях и повязка из позолоченных листьев на волосах. Я произнес тост за ее красоту, и она вспыхнула, а я прошептал ей на ухо, что люблю ее, и она погладила меня по щеке и ответила, что тоже меня любит. Мне хотелось, чтобы эта ночь тянулась вечно, мы наслаждались отличным ужином, пили превосходное вино и радовались прекрасной компании. Но лишь боги могут остановить течение времени и жить в коконе непреходящего счастья, так что, конечно, наступил рассвет, а с ним вернулась холодная реальность и понимание того, что нам предстоит сделать. Утром ко мне явился посланец от Спартака, который приглашал меня на военный совет. Весна была уже в разгаре, и наступление нового сезона означало, что наше время здесь истекло. Мы провели зиму, превращая ничего не умеющих новобранцев в воинов и готовя оружие, которым они будут сражаться. Период подготовки закончился; настало время драться.

Итак, мы снова шли на войну.

Я взял с собой Нергала, Годарза и Буребисту, как и следовало в соответствии с их нынешним статусом старших командиров, хотя Годарз являлся также квартирмейстером всего войска и мог присутствовать на военном совете и без моего разрешения. К настоящему времени войско занимало огромную территорию между подножьем Силайских гор и Тарентским заливом. Эта равнина сейчас служила приютом для тысяч мужчин, женщин, лошадей и разного скота. Конные патрули каждый день высылались на север до реки Сирис и на юг до Патерна. Кроме того, я приказал разбить несколько небольших лагерей между этими двумя точками и основным лагерем, чтобы создать своего рода защитный заслон для войска, а также уберечь земли вокруг Фурии от излишнего ущерба, поскольку любое войско – это прожорливый зверь, который может дочиста опустошить любую территорию не хуже стаи саранчи. В этих лагерях рядом с палатками быстро поднялись временные конюшни и мастерские, а сами они уже были окружены земляными валами и частоколами. Спартак настоял на том, чтобы все главные лагеря были устроены по римскому образцу, палатки стояли кварталами и прикрывались земляным валом, рвом и частоколом. Вход и выход осуществлялись через четверо ворот, каждые из которых охранялись часовыми и были защищены двумя деревянными брусьями, утыканными множеством длинных железных шипов. Эти брусья можно было в любой момент установить поперек ворот, так что всякий, кто оказался бы настолько глупым, чтобы попытаться через них перебраться, тут же напоролся бы на них, словно на кол. Мы жили прямо как римские легионеры, наши воины были одеты и вооружены как римляне, упражнялись, тренировались и сражались как римляне. Но моя конница, по крайней мере, использовала парфянскую тактику.

Когда мы въезжали в лагерь фракийцев, навстречу нам уже выходили колонны воинов, ряд за рядом, шеренга за шеренгой; все они были со щитами и с дротиками, в кольчугах и шлемах. Они шли на учебное поле, им предстоял еще один день безостановочной муштры и тренировок. Тяжело в учении, легко в бою; учись тактическим приемам и командам, пока они не превратятся у тебя во вторую натуру, пока ты не начнешь их выполнять не задумываясь, помнить их даже во сне. Боевое искусство, таким образом, низводилось до самых основных и простых приемов: долгие часы скучных повторений, перемежающиеся более короткими периодами беспощадного организованного террора командиров.

Военный совет, как обычно, собрался в шатре Спартака, хотя, когда мы вошли, настроение здесь царило мрачное. Спартак сидел, опустив подбородок на правую руку, Акмон вертел в руках чашу, а Каст качал головой. Один Крикс выглядел вызывающе.

Спартак кивнул мне, потом посмотрел на Крикса:

– Крикс, может, тебе хочется сообщить Пакору свои новости? Уверен, его они заинтересуют.

– Зачем это? – буркнул галл. – Я уже сообщил их всем, кому нужно.

– Крикс со своими галлами уходит от нас, – сказал мне Спартак. У меня подпрыгнуло сердце, и я постарался подавить желание улыбнуться.

– Безумие! – сказал Акмон. – Чистой воды безумие!

– Я говорю от имени своих людей, – заявил Крикс. – А они желают уйти отсюда.

– И куда, Крикс? – спросил Спартак. – Мы идем на север, чтобы выбраться из Италии, но куда пойдешь ты? Неужели ты забыл о римлянах? Уж они-то точно не забыли про тебя!

– Мои люди и я не желаем возвращаться в Галлию, – злобно бросил Крикс. – Она под пятой Рима, так зачем нам сражаться, чтоб вернуться туда, где полно римских легионов?

– Есть и другие места, – сказал Спартак.

– Какие? Германия? – возразил Крикс. – Страна, состоящая из одних мрачных, унылых и мокрых лесов? Я бы предпочел жить на солнышке. Мы остаемся в Италии!

Все, кроме Крикса и Думнорикса, его заместителя с вечно взъерошенными волосами, были поражены.

– В Италии! Да ты и впрямь спятил! – воскликнул Спартак, в недоумении разводя руками.

Крикс подскочил на ноги.

– Кто ты такой, чтобы говорить нам, что мы должны делать и что не должны?!

Я уже начал подозревать, что мы сейчас дойдем до истинной причины этого решения галлов.

– Ты все время болтаешь о свободе, – продолжал Крикс. – О том, что любой человек имеет право поступать, как велит ему совесть. Но когда доходит до дела, мы всего лишь твои подчиненные, кому ты отдаешь приказы. Ты стал прямо как царь, Спартак, – тут он ткнул пальцем в меня. – Ты даже окружил себя принцами! Ладно, больше я ничего не скажу, да и мои люди тоже!

Он снова сел, и в шатре воцарилось напряженное молчание. В конце концов заговорил Спартак:

– Если ты останешься в Италии, то погибнешь, Крикс. Уж это-то совершенно точно.

Крикс рассмеялся:

– Все мы смертны, вот что совершенно точно. Это я говорил тебе еще в лудусе, и тогда мне удалось выжить. А сейчас мы можем уничтожить всех, кого римляне пошлют против нас.

Было ясно, что переубедить Крикса невозможно; Спартак сдался. Я же, конечно, не собирался даже пытаться его переубедить.

– Акмон, – сказал Спартак, – будь добр, доложи о состоянии всего войска.

Акмон развернул свиток, лежавший на столе, и стал читать вслух:

– У нас имеется полностью подготовленных двадцать тысяч фракийцев, десять тысяч германцев, четыре тысячи испанцев, три тысячи конницы и четырнадцать тысяч галлов, которые намерены от нас отколоться. Теперь относительно оружия и доспехов: четыре пятых всех воинов имеют оружие, щиты и доспехи. Остальные не имеют либо шлема, либо доспехов, но у всех имеется какое-нибудь оружие.

– А у тебя вся конница вооружена, Пакор? – спросил Спартак.

– Вся вооружена, господин, но у трети нет либо шлемов, либо кольчуг.

– Это относится и к женщинам? – насмешливо осведомился Крикс, а Думнорикс, сидевший рядом с ним, заржал.

– Смейся, сколько хочешь, – ответил я. – А я рад, что они будут сражаться рядом со мной.

– Хватит! – резко сказал Спартак. – Крикс, ты уходишь через два дня. Не вижу причин вам и дальше здесь оставаться, раз уж вы решили уйти.

Крикс поднялся с кресла и поклонился:

– Как будет угодно твоему величеству, – и вышел из шатра. Это был последний раз, когда я его видел. Думнорикс последовал за ним, и когда они ушли, я потянулся и глубоко вздохнул.

– Очень жаль, – сказал я.

– А я думал, это тебя порадует, – заметил Спартак.

– Мы только что лишились четверти нашего войска, – удрученно сказал Годарз.

– И хороших бойцов, – добавил Акмон.

– Кто-нибудь еще хочет последовать за Криксом? – Спартак оглядел всех нас по очереди. Все молчали.

– Очень хорошо. Мы выступаем через две недели. Все, что не сможем взять с собой, сожжем. Акмон, позаботься, чтобы шахту разрушили.

– А как насчет римлян, что в ней работают? – спросил тот.

Спартак пожал плечами:

– Сломайте каждому правую руку, а потом пусть идут, куда хотят.

– Ты не намерен их поубивать? – Каст казался удивленным.

– Ты не беспокойся, Каст, – ответил Спартак. – Скоро у тебя будет достаточно римлян, так что без дела не останешься. Когда начнем поход, то сначала отправимся на восток, а потом на север, вдоль восточного побережья Италии. Между нами и Римом, таким образом, окажутся Апеннинские горы, и это даст нам некоторую свободу маневра.

– Какие гарнизоны могут нам встретиться? – спросил Каст.

– Не знаю, – ответил Спартак. – Но гарнизоны городов не в состоянии нас остановить. Меня больше беспокоят легионы, которые против нас вышлют. Некоторые уже, наверное, идут на юг.

– Я высылал патрули до самого Метапонта, господин, – сказал я. – И они не видели никаких римлян.

– Они будут идти из Рима, по дороге вдоль западного побережья, – задумчиво сказал Спартак. – По той же дороге, по которой мы пришли сюда. Поэтому я намерен двигаться на восток. Но продолжай высылать своих разведчиков, Пакор, нам не нужны никакие неприятные сюрпризы.

– У нас уже имеется один неприятный сюрприз, – проворчал Акмон. – Мы теряем четверть войска.

Спартак встал с кресла.

– Нет смысла беспокоиться о том, что мы не в силах изменить. Если Крикс и его люди хотят погибнуть, пусть будет так, а пока римляне займутся погоней за ним, у нас, вероятно, появится шанс ускорить уход из этой страны.

– И ты будешь бесстрастно смотреть, как их уничтожат? – спросил Годарз.

– А почему бы и нет? Уйдя от нас, он тоже не станет вмешиваться, если уничтожат нас. Вот что я должен сказать всем вам: если нас разгромят хотя бы один раз, нам конец. Пока мы находимся в Италии, римляне будут посылать на нас легион за легионом, пока всех не истребят. Вот чего Крикс не понимает и именно поэтому будет разбит и уничтожен. Если мы уйдем из Италии, у нас появится шанс остаться в живых. Объясните это своим людям, всем объясните.

Совет закончился в несколько мрачном и унылом настроении. Что до меня, то должен признаться, я был рад избавиться от Крикса. Что изменится, если в войске не останется галлов? Это же совершенно недисциплинированная толпа, сброд, годный лишь на то, чтоб убивать беззащитных мирных людей. Неудивительно, что римляне их завоевали. Но тут я подумал о Галлии. Хотя, конечно, она совсем не такая, как Крикс. Разумеется, не все галлы грубые и тупые твари, но все равно я был рад, что больше никогда их не увижу. Годарз пребывал в мрачном расположении духа, а вот Нергал и Буребиста оставались все такими же полными энтузиазма вояками. Я еще продемонстрирую Спартаку и всему войску, на что способна должным образом подготовленная конница, и с лихвой восполню потери от ухода нескольких тысяч галлов. Настроение у меня поднялось, я даже начал тихонько напевать себе под нос, что вызвало удивленные взгляды моих сотоварищей.

В тот же день, перед вечером, по окончании упражнений в стрельбе из лука, я отправился с Галлией на прогулку вдоль ручья, который протекал через лесок, заросший высокими березами. Лошадей мы вели в поводу – Рема и гнедую кобылу Галлии, которую она назвала Эпона – в честь галльской богини – покровительницы лошадей.

– Ты рад, что Крикс уходит?

– Я счастлив.

– Ты ведь недолюбливаешь его, не так ли?

– Думаю, дело больше в том, что это он меня недолюбливает.

– Да, он может быть неприятным.

– Это еще мягко сказано.

– Думаю, он очень одинок, – задумчиво произнесла она.

– Одинок? – я был поражен. – Мы об одном и том же Криксе говорим или нет?

– Ему нужна хорошая женщина, вроде Клавдии.

– Или тебя, – зловредным тоном заметил я. Она шлепнула меня по руке.

– Не надо шутить. Если он боец, то все думают о нем как о жестоком и суровом воине, но он всегда был добр ко мне и первым бросился на помощь, когда меня побили.

В душе у меня поднялась волна ярости при мысли, что кто-то ее избил.

– Я думал, что это Спартак тебя тогда защитил.

– Спартак защищал свою жену, но это Крикс остановил тех, кто меня бил, – она вздохнула. – Теперь мне кажется, что это было в другой жизни.

– Теперь у нас иная жизнь, гораздо лучше, – сказал я, беря ее за руку.

Она обернулась ко мне и улыбнулась:

– Да. Но не следует слишком уж плохо думать о Криксе. Он родился нищим и всю жизнь должен был сражаться. Он же не родился принцем, как ты…

– Или принцессой, как ты, – ответил я колкостью на колкость.

– Не мы решаем, в каких условиях нам родиться, Пакор, важно то, как ты прожил свои жизнь.

Крикс и его галлы покинули наш лагерь через два дня, и мы еще через десять дней последовали их примеру. Все, что невозможно было прихватить с собой, мы сожгли. Навесы, конюшни, крытые загоны для скота и свиней, мастерские, печи – все. Частокол, устроенный на земляном валу, окружавшем Фурии, тоже был подожжен, равно как и все деревянные строения возле серебряных копей. Саму шахту мы затопили, хотя и не сомневались, что римляне снова приведут ее в рабочее состояние – рудные жилы там были слишком богатыми, чтобы их не разрабатывать. Рогатый скот и быки последуют за войском, быки будут тащить тяжелые повозки и телеги, скот давать молоко, а потом и мясо, а также кожу. Свиней закололи еще до выхода в путь, свинину засолили и приготовили к употреблению воинами на предстоящем долгом пути. Жалобный визг свиней заполнял окрестности в течение нескольких дней, пока их вели на бойню и закалывали. Спартак отдал приказ всем как следует запастись продовольствием из того изобилия, что сейчас было в нашем распоряжении. Фруктов и овощей мы много взять с собой не могли, они бы все равно в дороге испортились, а на марше провизия будет распределяться строго по норме. По пути мы будем запасаться продовольствием везде, где только можно его найти, но было лучше начать поход на сытый желудок, чтобы иметь в запасе пару-другую фунтов веса, если снабжение ухудшится. Годарз едва успевал поспать, поскольку это была именно его обязанность – подготовить провиант для всех частей войска. Работая с доброй дюжиной писцов, он обеспечивал каждую центурию всем необходимым – достаточным количеством зерна, оливкового масла, ветчины, сала, соли и сыра. Лагерь Акмона разобрали, столбы его частокола передали фракийцам, а палатки погрузили на телеги. Палаток нам вполне хватало, поскольку мы разгромили римское войско и разграбили два города и один небольшой городок.

План кампании был достаточно прост: переход берегом до Метапонта, потом бросок в Северную Италию вдоль восточного ее побережья, держась так, чтобы Апеннинские горы, тянущиеся по центральной части полуострова, все время оставались между нами и Римом и, будем надеяться, прикрывали нас от любого римского войска, которое пошлют на юг против нас. Достигнув севера страны, мы пересечем еще одну горную цепь, Альпы, а затем разделимся и направимся каждый к себе домой. Я спросил у Спартака, насколько высоки эти Альпы, и он сообщил мне, что это очень высокие горы, но Ганнибал сто лет назад сумел перейти их и оказался со своим войском в Италии. «Если он сумел это проделать, сумеем и мы», – заявил он. В теплый весенний день войско выступило в путь.

Потребовалось все утро, чтобы войско построилось в походную колонну, которой оно и дальше двинется через всю Италию. Передовым охранением, которое будет следовать далеко впереди основных сил, стали разведчики Бирда; они покинули свой лагерь задолго до утренней зари и выехали вперед, чтобы вновь послужить нам глазами и ушами. Разбившись на группы не более чем по шесть человек в каждой, они принялись обследовать все дороги, леса и холмы, чтобы заранее обнаружить следы присутствия врага и места возможных засад. За ними выступили сотни конных лучников: это были силы прикрытия, которые либо поддержат разведчиков, столкнувшихся с неприятелем, либо будут сдерживать противника достаточно долго, чтобы успеть предупредить остальных и дать им возможность перестроиться в боевой порядок. Еще две сотни конных лучников были отправлены прикрывать с флангов обоз, который состоял из сотен фургонов и повозок, в которые было погружено все необходимое войску: палатки, инструменты, запасное оружие, провизия и прочие нужные вещи. За обозом следовали Спартак, Клавдия, Акмон, курьеры и писцы Годарза. Сам Годарз находился рядом со Спартаком. Как мне кажется, ему нравилось положение главного квартирмейстера войска, поскольку эта должность была крайне важна, а после многолетнего пребывания в качестве раба новые впечатления от того, что все советовались с ним на равных, очень его воодушевляли и радовали. Следом за свитой командующего двигалась пехота, неспешно, колонной по шесть, а перед ней шли трубачи и знаменосцы со штандартами и флагами; за каждым национальным контингентом следовали его мулы, они тащили на себе личные вещи воинов и палатки. Потом шла конница, те части, что не несли патрульную службу и не охраняли фланги. Воины шли пешком, ведя коней в поводу, обычно по трое в ряд, а за ними ехали повозки, везя все необходимое для людей и лошадей. Обоз конницы включал в себя также две сотни мулов, нагруженных запасными стрелами; отец всегда внушал мне, что необходимо иметь большой запас стрел и прочих боевых припасов. Арьергард состоял из двух сотен конных лучников. Само войско растянулось на дороге почти на десять миль и проходило в день около двадцати миль.

Сначала я ехал в составе передового отряда, но дни шли за днями, а мы не встречали никакого сопротивления, и я попеременно следовал со Спартаком или со своей конницей. Галлии вместе с женским отрядом я приказал идти со Спартаком, чтобы они составили компанию Клавдии, а если на нас нападут, то здесь они будут защищены лучше всего. Каждый вечер фракийцы, германцы и испанцы воздвигали огромный лагерь по римскому образцу и запирались в нем на ночь, я же размещал свою конницу в дюжине отдельных лагерей вокруг главного лагеря. Я настоял, чтобы Галлия и ее отряд оставались на ночь в главном лагере со Спартаком и Клавдией, а я при удобном случае буду присоединяться к ним за ужином.

В течение почти месяца непрерывного марша мы прошли Луканию, Апулию, Самний и вступили в провинцию Пицен. Весна уже буйствовала вовсю, становилось все теплее. Ноги почти сорока тысяч воинов и такого же количества животных поднимали над войском столбы тончайшей пыли, и она покрывала нас с головы до ног и застревала у всех в глотках. Пицен – довольно дикая область с множеством тихих долин, скалистых гор и плоских прибрежных равнин, омываемых синими водами Адриатического моря. Здесь нам встречалось много стад овец, и, следовательно, мы набрали множество новых рекрутов, суровых пастухов, которые привели с собой свои стада, а также своих женщин, так что вскоре в войске уже имелся значительный женский контингент. Клавдия и Галлия были рады этому, а вот Акмон только и делал, что ворчал.

– Это принесет нам одни беды, – заявил он мне однажды, когда мы с ним шли позади обозных повозок. День стоял теплый, небо было безоблачное. – От женщин всегда одни беды.

– От всех женщин? – спросила Клавдия.

Акмон немного смутился:

– Не от тебя, госпожа, но много женщин в войске предвещают беду, они вечно спорят и портят другим кровь. И после этого вдруг обнаруживается, что мужчины сражаются друг с другом, вместо того чтобы биться с врагом.

– Вероятно, мне следовало бы их прогнать, – задумчиво произнес Спартак и улыбнулся Клавдии. – Или перебить их.

– Ничего такого ты не сделаешь! – резко отреагировала Клавдия. – Мужчины сражаются лучше, когда защищают своих любимых! Не так ли, Пакор?

– Надо полагать, так, госпожа, – ответил я.

– Конечно, так! – вмешался Гафарн. – Принц Пакор тут же превратится в дикого грифона, если ему покажется, что его госпоже Галлии угрожает опасность.

– А что такое грифон? – спросил Акмон, явно недовольный тем, что его здравое с военной точки зрения суждение игнорируется.

– Это крылатое чудовище с головой орла и телом льва, – ответил Гафарн. – В Парфии полно подобных.

– Не думаю, что кто-то хочет знать твое мнение, Гафарн, – заметил я.

– Ты их еще увидишь, госпожа, – пообещал Гафарн Галлии. – Когда принц увезет тебя в Хатру.

– Таково твое намерение, Пакор? – осведомилась Клавдия. – Увезти мою подругу в далекую Парфию?

Все глаза обратились ко мне. Я почувствовал, что краснею, но ничего с этим не мог поделать. Галлия смотрела на меня невинным взглядом, Акмон нахмурился, Спартак засмеялся, а Гафарн принял самодовольный вид. Праксима и Диана, идущие позади нас, захихикали. Я уже был готов ответить, когда рядом с нами вдруг появился Бирд, весь покрытый грязью и на покрытом пеной коне. Он спрыгнул с коня и подбежал к Спартаку, отсалютовал ему, потом мне.

– Римляне разгромили галлов!

Мы встали на месте и окружили Бирда. Спартак уже не смеялся. Его лицо было пепельно-бледным, когда он слушал, что удалось узнать Бирду. Галлы устроили базовый лагерь на большом полуострове под названием Гарган, это место в Апулии, заросшее сосновыми лесами и с трех сторон окруженное морем. Там их атаковало римское войско и разгромило. Разведчики Бирда не видели саму битву, но обнаружили ее результат – горный склон, усеянный тысячами мертвых галлов, и целый лес крестов на вершине горы, где римляне распяли пленных. Я видел, как Спартак схватился за рукоять меча и косточки его пальцев побелели, а Бирд добавил, что они встретили нескольких уцелевших, кто сумел бежать и направлялся на север, чтобы догнать нас.

– Но их мало, господин. И Крикса среди них нет.

– Может, ему удалось бежать, – предположила Клавдия.

Спартак покачал головой:

– Нет, он погиб. Он бы никогда не оставил своих людей.

– Но его нет среди распятых, – добавил Бирд.

– Хотя бы этого он избежал, – пробормотал Акмон.

– Римляне далеко? – спросил Спартак.

– В сорока милях, господин, – ответил Бирд.

– И окажутся здесь через два-три дня, – добавил я.

– Останавливай войско, – приказал Спартак Акмону. – Военный совет через час.

Поскольку Нергал шел впереди войска вместе с сотней конных лучников, на военный совет меня сопровождал только Буребиста. Мы собрались у подножья невысокого холма, поросшего соснами. Вдали виднелись острые пики Апеннин. Рядом с нами войска принялись за скучный и нелегкий труд – размечали и начинали возводить укрепленный лагерь. Спартак был в подавленном настроении, и я понимал, что хотя он с Криксом расходился во мнениях, они все же происходили из одной гладиаторской школы, и их связывали общие дела и старинные узы. Нет, не дружба, скорее взаимное уважение и даже восхищение друг другом. Крикс был в числе тех немногих мужчин и женщин, кому удалось бежать из лудуса в Капуе. Большинство из них уже стало центурионами во фракийском контингенте, некоторые, например Эномай, уже погибли, прочие, вроде Каста, поднялись до высоких постов, но все они были связаны узами товарищества, к которому я не имел никакого отношения. Потеря одного из таких товарищей была тяжелым ударом, и я заметил, что Клавдия и Галлия тоже расстроились.

Мы уселись на деревянные табуреты – Спартак, Акмон, Каст, Ганник, Годарз, я и Буребиста – и все смотрели на Спартака. Он выглядел очень усталым и вымотанным, возможно (и неудивительно) из-за гибели Крикса. Это ведь было первое поражение нашего войска, пусть и отделившейся от него части. Вероятно, оно произошло из-за того, что мы слишком долго пробыли в заблуждении, будто Рим не предпримет против нас никаких активных действий. Но вот теперь Рим выслал войско, чтобы настичь нас, и это войско разгромило отряд Крикса и перебило галлов. Хотя никто еще не произнес ни слова, все мы, должно быть, подумали, не ждет ли и нас такая же участь.

– Мы могли бы продолжать двигаться на север, – сказал Каст.

– Я выслал дополнительные патрули, господин, – сообщил я. – Они будут более внимательно следить за передвижениями римлян.

Спартак кивнул.

– Мы не можем рисковать, оставляя их у себя на хвосте. Мы не знаем, что ждет нас впереди, но хорошо знаем римлян: они постараются нагнать нас как можно скорее.

– А нам известно, сколько их там? – спросил Акмон.

– Три легиона, по меньшей мере, – ответил я. – Хотя Бирд также сообщил о наличии у них и легковооруженных отрядов. И трех сотен конницы.

– У нас нет выбора, – сказал Спартак. – Мы должны с ними встретиться, прежде чем они получат подкрепление. Ждать дальше значит еще больше осложнить нашу задачу. Сегодня ночуем здесь. А завтра идем обратно на юг. И сразимся с ними в месте, которое сами выберем.

Я не стал заговаривать со Спартаком о Криксе после того, как совет завершился. Уверен, он по-своему горевал об этой потере. Но позднее, после ужина с Галлией, ко мне явился от него курьер с приказом прибыть немедленно. Солнце уже отбрасывало косые тени на равнину, где расположилось на ночлег войско. Я оседлал Рема и поехал к Спартаку. Как и следовало ожидать, лагерь был разбит обычным манером, и когда я ехал по центральному проезду, мне даже показалось, что я вернулся в наш лагерь на Везувии – здесь тоже были высокие пики гор позади и цветущая растительность вокруг. Войдя в шатер Спартака, я увидел, что он расхаживает взад-вперед, заложив руки за спину. Клавдия, очень бледная, увидев меня, выдавила слабую улыбку. За столом сидел мрачный Акмон. Потом я заметил Нергала, всего покрытого пылью и с чашей в руке. Он поклонился, приветствуя меня.

– Сообщи ему, – бросил Спартак.

– Римское войско, принц, идет на нас с севера. Может, в двух днях пути отсюда.

– Еще одно войско? – Я был поражен. – И сколько их?

Нергал отпил еще глоток. Судя по его виду, он долго пробыл в пути.

– Я видел трех орлов, небольшой отряд конницы и еще легкую пехоту – лучники, пращники.

– Значит, еще тысяч двадцать, – заключил Акмон. – Кажется, мы угодили в ловушку.

Я взял чашу с вином, поданную Клавдией, и сел к столу. Настроение у меня испортилось. Все ждали приход Каста. Когда он пришел и узнал новости, то сел в подавленном состоянии рядом со мной и подпер щеку ладонью. Некоторое время царило молчание, потом Спартак стукнул по столу кулаком, и мы все подскочили.

– Будем драться спина к спине, как на арене! Ты помнишь, Каст?

Каст поднял взгляд на Спартака:

– Ты прикрываешь мне спину, я прикрываю спину тебе.

– Именно, – глаза Спартака вспыхнули в приливе энтузиазма. – Вот и способ выбраться из этой каши!

Я в замешательстве уставился на Нергала, который недоуменно пожал плечами.

– Это очень просто, – заявил Спартак. – Мы одновременно наносим удар по обоим римским войскам, вместо того чтобы вступать в схватку с одним, рискуя быть атакованными вторым войском с тыла.

– Ты хочешь раздробить наши силы, господин? – осведомился я.

– У нас нет иного выбора, Пакор. Надо ударить по обоим, и ударить сильно. Они этого не ожидают.

– Но если они разгромят часть наших сил, – размышлял вслух Акмон, – то мы окажемся там же, откуда начали, но только с половиной войска.

– Давайте-ка не считаться с возможностью, что нас разгромят, – возразил Спартак. – Акмон, мы с тобой встретим римлян, что идут с севера. Возьмем с собой еще и испанцев. Пакор и Каст со своими людьми идут на тех римлян, что разбили Крикса.

– Но тогда у тебя не будет конницы, господин, – заметил я. – А у римлян, наступающих с севера, конница есть.

Спартак сел в кресло, налил себе в чашу вина и осушил ее.

– Ты прав, но поскольку конницей у нас командуешь ты, я не вижу смысла отбирать у тебя часть всадников. Никто не будет знать, что нам с ними делать.

– Я могу оставить у тебя Нергала, – предложил я.

– Нет, – ответил он. – Это тебя еще больше ослабит. Мы не знаем, сколько римлян идет с юга, но, по моей оценке, их с самого начала будет больше, чем войска у тебя и Каста. Я не вижу смысла в том, чтобы еще больше вас ослаблять и увеличивать риск. И возьми с собой Галлию и ее женщин. Ты должен заниматься только своим делом, своей битвой, и не думать ни о чем другом. Еще вопросы есть?

Вопросов больше не было.

– Хорошо. Вы оба выступаете с первыми лучами солнца. Пакор, ты командуешь.

Бирда с дюжиной его разведчиков я выслал вперед, едва на следующий день желтоватое солнце появилось на оранжевом небосклоне. И три тысячи конников выступили из лагеря и двинулись на юг. Несмотря на протесты Спартака, я настоял на том, чтобы три сотни всадников остались с ним и Акмоном, чтобы их отряд имел хоть небольшую конную часть. Все они были конные лучники, и я сказал, что в самом крайнем случае он всегда может их спешить и использовать в качестве пеших лучников, если возникнет такая нужда. Сам же я рассчитывал, что он использует их в коротких атаках, наскоках на римские порядки, испытывая их на прочность. Командиром над ними я поставил Годарза, к советам которого Спартак всегда прислушивался. К тому же он был парфянин, так что, по крайней мере, знал, как использовать этих людей в бою. Резус тоже остался с ним. Галлию и ее сотню я взял с собой, велев Гафарну не сводить с них глаз и держать в резерве. Позади конницы по проселочной дороге шли германцы – по шесть в ряд, поднимая огромное облако пыли. Тысячи германцев, одетые в кольчужные рубахи, огромные мужики с длинными волосами и длинными бородами, с римскими щитами и дротиками. У них были римские мечи и римские шлемы на головах, но длинные темные кудри и мощные заросли волос на лицах отличали их от противника, давая всем понять, что это враги Рима. Я оставил Буребисту командовать основными силами конницы, а сам вместе с Нергалом поехал вперед на разведку.

Мы передвигались между зелеными холмами, по лугам, заросшим дикими цветами, мимо множества виноградников. Через два часа мы встретили Бирда и его разведчиков, они скакали нам навстречу. Он доложил, что авангард вражеского войска всего в пяти милях к югу от нас. Была уже середина утра, становилось все теплее. Мы шли по холмистой местности, которую рассекала извивающаяся змеей река. Сама река была довольно широкая и с крутыми берегами, хотя уровень воды в ней оказался низким, поскольку воды, текущие с тающих снегов, что покрывали склоны гор во многих милях к западу, уже сошли. Я велел Бирду скакать на север и сказать Касту, чтобы его германцы поскорее прибыли на это место, потому что именно здесь, возле реки, которая, как слышал кто-то из людей Бирда, называется Писаур, я намеревался встретить римлян.

Германцам потребовалось два часа, чтобы добраться сюда, а я за это время уже разработал план предстоящей битвы. Место, которое я выбрал, являлось ровным участком земли между внешней стороной излучины реки слева и большим пологим холмом справа. Расстояние между берегом реки и основанием холма было с милю, может, чуть больше. Пока воины отдыхали и утоляли жажду, поили коней в неглубокой реке и поглощали скудный рацион из сухарей, сам я, Нергал, Буребиста, Каст и Ганник собрались под одним из немногих деревьев, что росли на равнине, – это был старый каштан с изуродованными узловатыми ветвями. Я помнил, что командую сейчас я, но был осторожен и не позволял себе диктаторского тона.

– Как я полагаю, эта местность дает нам наилучшие возможности разгромить римлян, – сказал я.

– Я гладиатор, а не командующий, – сказал Каст, – так что действуют именно твои распоряжения, Пакор.

– Да, но именно ты, мой друг, – тут я ему улыбнулся, – и твои германцы – ключ к нашей победе. Только, боюсь, нам придется за нее заплатить немалую цену кровью.

– Мы не боимся кровопролития, – заявил Ганник.

– Именно так! – добавил Каст. – Так что рассказывай, какой у тебя план.

Я махнул рукой.

– Между излучиной реки, вон там, слева, и холмом справа, я намерен дать им бой. Наш левый фланг упрется в реку, а основной боевой порядок выстроим между ней и подножьем холма.

– Очень тонкая будет линия обороны, – заметил Каст. И был прав. Нормальное построение легиона в боевом порядке – это десять когорт, выстроенных в три эшелона; четыре когорты в первой линии и по три во второй и в третьей. Но для того, чтобы закрыть все пространство от реки до холма, его двум легионам придется выстроиться в две шеренги.

– На нашем правом фланге я поставлю пять сотен конников, – продолжал я. – И еще две сотни на том берегу реки – для защиты от возможного обхода слева.

– А где будут остальные две тысячи конников, принц? – спросил Нергал.

– Они будут скрываться в засаде позади холма. Я полагаюсь на то, что римляне пойдут в атаку на строй, что встанет прямо перед ними, когда выстроятся перед твоими людьми, Каст. Они ведь всегда атакуют.

– А что, если не пойдут? – спросил Буребиста.

– Гордость и самоуверенность не позволят им вести оборонительное сражение. И помните, что это те же легионеры, которые разгромили Крикса. Теперь они желают уничтожить еще одну банду рабов. И это сыграет нам на руку, – я взмолился Шамашу, чтобы это действительно произошло именно так.

Два часа спустя показались первые римские когорты – маленькие красные фигурки воинов, мелькающие на равнине в отдалении. Мои две тысячи всадников уже спрятались за холмом, но я приказал Буребисте взять пять сотен, выдвинуть их вперед и построить в линию по ту сторону холма, чтоб отбросить любых не в меру любопытных римских разведчиков. Воины Буребисты были в основном вооружены копьями, поскольку я хотел держать конных лучников спрятанными в засаде, пока приготовленная врагам ловушка не захлопнется. Буребиста хотел напасть на римлян, пока они перестраиваются в боевой порядок, поскольку прошло совсем немного времени, и дальний конец равнины уже весь заполнили легионеры, они шли вперед медленно, но неуклонно, а на флангах мелькали группы конных. Но я ответил ему, чтобы оставался на месте и сосредоточился на том, чтобы не допустить никаких римских разведчиков на холм и не подвергаться опасности погибнуть раньше времени от какого-нибудь римского лучника или пращника. Впереди у нас будет достаточно времени, чтобы вволю подраться.

Наступил полдень, а римляне все еще перестраивались, хотя Каст уже подтянул свои легионы и уперся левым флангом в берег реки. Река, конечно, была мелководная, но на этой излучине берега были высокие и крутые, стремительные потоки талых весенних вод за многие годы промыли в грунте глубокий канал. Я подъехал туда, откуда он осматривал переднюю шеренгу своих войск. Воины отдыхали, положив щиты и шлемы на землю, и беззаботно болтали друг с другом. На их лицах я не заметил никаких следов тревоги или опасений. Да и с чего бы им появиться? В конце концов, многие из них уже встречались с римлянами в прошлом году, на плато, и победили их. Но, с другой стороны, люди Крикса тоже ведь там были. Я постарался выбросить эту мысль из головы.

– Не атаковать, пусть они атакуют первыми! – сказал я Касту, останавливаясь рядом с ним. А он продолжал изучать римское войско, которое уже строилось в боевой порядок под командой командиров на конях и пеших центурионов. Когорты строились тесными рядами, трубили боевые трубы, передавая приказы. Римская конница уже сосредоточилась напротив нашего правого фланга, а на левом их пехота уперлась в берег реки. Пока что все шло хорошо.

– Будь осторожнее, Пакор, – предупредил меня Каст и улыбнулся. Мы обнялись, и он похлопал меня по спине.

– Ты тоже береги себя, мой друг, – ответил я. – И помни, ты должен их тут удержать.

Он сплюнул на землю и взял в левую руку щит.

– Мы их удержим!

Я прыгнул в седло Рема и поскакал туда, где Буребиста неспешно отводил своих конников, заполняя брешь между германцами и подножьем холма. Его пять сотен выстраивались в неглубокий боевой порядок – в две шеренги.

– Их конница скоро пойдет в атаку, господин, и когда навалится на нас, то прорвется к нам в тыл. Нас слишком мало.

– Они не станут тобой заниматься, как только отбросят вас назад, – сказал я. – Что они попытаются сделать, так это зайти нам в тыл, за правый фланг германцев. А ты просто отходи назад и жди там, пока я не введу в дело остальную конницу.

Мы пожали друг другу руки, и я поехал туда, где стоял Нергал с двумя тысячами всадников, построенных двумя большими группами по десять сотен, уже стоящих плотными рядами. Каждая сотня была выстроена по трое в ряд и насчитывала сотню всадников. Наконечники копий блестели на солнце, колчаны были полны стрел. Гафарн тоже обнаружился здесь, его лошадь била в землю передним копытом. Галлию и ее сотню вместе с еще одной сотней конников я послал за реку, сказав ей, что они должны прикрывать наш фланг с той стороны и не давать неприятелю бежать, если те попытаются смыться через реку. В действительности же я просто хотел, насколько позволяли обстоятельства, уберечь ее от беды.

– Ты отвечаешь за них, Гафарн, – сказал я ему. – Проследи, чтобы они не бросились в безумную атаку или еще какую-нибудь идиотскую штучку не выкинули!

– Госпожа Галлия очень не любит, когда ей говорят, что она должна делать.

– А ты убеди ее. Или попроси вежливо.

– Ладно, принц, – ответил он с большим сомнением в голосе. – Береги себя!

– Ты тоже, Гафарн.

И он отъехал, галопом умчался за ряды германцев и далее, через реку. Для меня стало огромным облегчением, что он будет присматривать за Галлией. Какой все-таки странный поворот судьбы, что я теперь оказываю столь огромное доверие человеку, который еще недавно был рабом!

Над полем воцарилась странная тишина. Обе стороны уже подровняли свои ряды и приготовились к схватке. Потом раздался взрыв шума и грохота, когда из рядов римлян донеслись звуки боевых труб, дающих сигнал к атаке. Я провел Рема шагом вперед и вверх на склон холма. Через несколько минут я уже оказался на его вершине и смотрел вниз, любуясь весьма впечатляющим зрелищем: четыре римских легиона в безукоризненном порядке надвигались на германцев Каста. Бирд, должно быть, не высмотрел еще одного орла – он доложил нам, что легионов три. Первый эшелон составляли шестнадцать когорт, во втором следовали еще двенадцать, двигаясь сразу за первым эшелоном. А дальше, через промежуток раза в два шире, шел третий эшелон, еще двенадцать когорт. Легионеры шли твердым шагом, казалось, это неостановимый поток железа, стали и красных щитов, нацелившихся на нашу пехоту, которая неподвижно стояла на месте. Держа тот же темп наступления, что и передовой эшелон римлян, на левом фланге, выстроенная в две шеренги, двигалась конница. Было трудно разглядеть, сколько их там, но, кажется, они немного превосходили числом конников Буребисты, которые по-прежнему стояли впереди германцев, прикрывая подступы к холму. Кажется, у римлян было шесть сотен конных. Когда римляне подошли совсем близко, Буребиста и его люди внезапно развернулись и рысью отошли шагов на двести, после чего снова повернулись лицом к противнику. Пока они дразнят римскую конницу, представая перед ними в качестве легкой добычи, те и не подумают про холм и, что еще важнее, про то, что может скрываться позади него. Два отряда конницы разделяли теперь не более сотни шагов, и римляне в последний раз остановились, когда Буребиста снова оттянул своих конников назад и поставил их вровень с правым флангом германцев.

Мое внимание привлекло какое-то движение в небе. Это оказался орел, он летел на юг. Я решил, что это добрый знак, поскольку эмблемой римских легионов был орел, и я вознес молитву Шамашу, прося его, чтобы он хранил Галлию и чтобы мужество не покинуло меня в такой день. Снова зазвучали трубы, давая римлянам сигнал к атаке. Их фронт двинулся вперед, а расстояние между ними и германцами было не более полусотни шагов. Легионеры выкрикивали свой боевой клич, бежали вперед и метали свои пилумы в наши ряды. Воздух наполнился летящей сталью, и первые ряды римлян столкнулись с германцами, но до этого момента те из них, что двигались в задних рядах, тоже метнули свои пилумы. Однако германцы, выстроившись стеной и прикрывшись отнятыми у римлян щитами, ответили тем же, задние ряды первой линии тоже начали бросать пилумы в наступающих римлян. Потом оба фронта сошлись, и звук был такой, как будто железом ударили и начали скрести по камню. А над звоном железа, заглушая его, вознесся непрерывный гортанный рев тысяч воинов, схватившихся в смертельной кровавой сече и работающих мечами и щитами. Позади легионеров шли римские лучники, выпускавшие стрелы залп за залпом над головами своих товарищей и целясь в ряды германцев. Но когда я бросил последний взгляд на разыгравшийся бой, перед тем как спуститься с холма к своим конникам, то увидел, что воины Каста твердо стоят на месте, щедро платя собственными жизнями за позицию, которую удерживают.

Я занял место впереди своих всадников и дал сигнал к наступлению. Затрубили боевые рога, и я толкнул Рема вперед, а слева от меня Нергал выхватил меч и повел своих людей в атаку. Две тысячи конных воинов пошли вперед рысью, огибая холм. Впереди я увидел римскую конницу, она заставила отряд Буребисты отступить за фронт германцев, и хотя его сотни отнюдь не были разбиты и продолжали драться мечами и копьями, сдерживая противника, часть римлян уже покинули свой боевой порядок, перестав сражаться, и теперь разворачивались вправо, намереваясь атаковать правый фланг германцев. Я перешел на кентер, мы уже выбрались из-за холма и направились в разрыв между германцами и подножьем холма. Левый фланг отряда Нергала уже вошел в соприкосновение с римлянами, смешавшимися и продолжавшими сражаться с людьми Буребисты; скоро им придется драться, спасая собственные жизни, их уже окружила и поглотила масса моих всадников. Я проскакал через разрыв, затем повернул влево, ведя своих людей в тыл римлянам.

Вскоре я во главе сотен конников уже атаковал римское войско с тыла. Поначалу неприятель не принял никаких мер защиты, по сути дела, они едва ли поняли, что происходит, и не сразу заметили наше присутствие. Видимо, решили, что мы – их собственная конница. Но вскоре они расстались с этой иллюзией, когда их начали поражать наши стрелы. Первыми погибли римские лучники, которые так увлеклись стрельбой по германцам, что только когда наши стрелы начали поражать их в спину, смогли понять, что враг теперь и позади них. Кто-то попытался развернуться и стрелять по нам, но стрелы в них летели такими тучами, что через несколько минут они все оказались перебиты. Теперь стрелы летели в тыл третьего эшелона римлян, а мы все натягивали луки, выпускали стрелу и тут же выхватывали из колчана следующую. Я заметил римских командиров, группу конных, одетых в алые плащи, в шлемах с красными султанами. Они были окружены всадниками, держащими красные штандарты. Командиры стояли сразу позади третьего эшелона и внезапно превратились в мишень для наших лучников. Они сразу же развернулись, некоторые стали отчаянно отдавать какие-то распоряжения, но их алые плащи и стальные нагрудники не могли служить защитой от наших стрел, так что очень скоро почти все они упали на землю мертвыми или ранеными. Нескольких раздавили их собственные кони, тоже пораженные стрелами и упавшие на землю, прямо на своих бывших всадников.

А я уже достиг берега реки, проскакав вдоль тыла всего римского войска. Мои парни продолжали стрелять в римлян, которые теперь развернулись и отчаянно пытались организовать оборону с тыла. Я видел, что земля уже завалена телами убитых легионеров, убитых нашими стрелами в спину, пока они стояли лицом к фронту. Это был их третий эшелон, который вместо того, чтобы усилить первые два, оказался вынужденным сам обороняться, драться за собственную жизнь. Подскакал Нергал, он со своими командирами перестраивал сотни в новый боевой порядок, готовясь атаковать римлян.

– Мы рассеяли их конницу, принц!

– Потери?

– Незначительные, принц.

– А как Буребиста?

– Жив, – Нергал улыбнулся. – Он сейчас вгрызается во фланг римлян.

– Отлично. Нужно как следует по ним ударить, клином. Выстави впереди тех, кто с копьями и щитами. Ударим в центр, попытаемся расколоть их построение. Лучники следуют сразу за ними. Давай!

Он отдал честь и поскакал прочь. Я промчался обратно, прочь от реки, снова вдоль линии обороны третьего эшелона римлян и остановил коня примерно перед центром их линии. Выслал вперед небольшое прикрытие из конных лучников, приказав их командиру вести непрерывную стрельбу по всей линии. И затем встал впереди своих конников, которых Нергал уже построил клином – три шеренги всадников с копьями, которые нанесут римлянам удар подобно гигантскому тарану. Сразу за ними пойдут выстроенные в три шеренги конные лучники, выпуская стрелы над головами атакующих впереди. А чтобы ослабить фронт римлян там, куда был нацелен наш клин, я велел остальным сотням построиться в колонны по двое в ряд и наступать на римский фронт, стреляя на скаку, а затем разворачиваться – один ряд вправо, другой влево, – продолжая посылать стрелы в римские щиты. Они были сделаны из дерева и обтянуты кожей, наши стрелы пронзали их насквозь, а железные и бронзовые наконечники впивались в руки и кольчуги легионеров. Этого было недостаточно, чтобы их убить, но вполне хватало, чтобы ранить и сбить боевой дух у тех, кто сейчас мог лишь стоять, превратившись в мишень.

Минут через десять Нергал дал знать, что отряд готов к атаке. Я уже стоял во главе клина, и он присоединился ко мне.

– Сам поведешь их в атаку, принц?

– Конечно. Не могу же я рассчитывать, что люди станут мне повиноваться, если буду прятаться за их спины! Храни тебя Шамаш, Нергал!

Я выхватил меч и ткнул Рема коленями в бока. Мой лук оставался в саадаке, так что я взял поводья левой рукой и двинулся вперед кентером. Нергал следовал за мной. Воздух по-прежнему заполняли стрелы, со свистом летевшие в римлян. Я прокричал сигнал к атаке, и Рем сорвался в галоп. Римская линия быстро приближалась, и я уже видел, что она здорово поредела. За мной шло, наверное, шесть сотен всадников, построенных тремя шеренгами, за ними еще шесть сотен конных лучников, а на флангах у нас находились лучники, непрерывно стрелявшие в то место в линии противника, куда мы направляли свой удар. Оборона римлян уже распадалась, одни легионеры падали, сраженные стрелами, другие, израненные, уползали в тыл, а некоторые побросали щиты и попытались бежать. Мужество покинуло их. Я направил Рема в небольшую брешь, появившуюся рядом с мертвым легионером, лежащим на земле. Рем галопом ворвался в эту брешь, и я рубанул по голове легионера справа, а затем начал рубить и справа, и слева, потому что меня окружило море римских шлемов. Но я был там не один, и вскоре эти шлемы уже падали направо и налево, когда копья начали пронзать щиты и кольчуги. Других сокрушали копытами наши кони, когда они пытались развернуться и бежать, других протыкали копья или рубили мечи. Все остатки боевого порядка римлян рассыпались, когда масса из сотен конников пробила огромную брешь в их рядах, а затем повернула вправо и влево, заходя им в тыл. И то, что еще оставалось от третьего эшелона римлян, превратилось в хаос. Несколько центурионов, профессионалы до самого конца, сумели перестроить свои центурии для круговой обороны, но мои лучники просто остановились напротив них, вне досягаемости для их пилумов, и продолжали расстреливать выставленные перед ними стены из щитов. Легионеры сомкнули щиты, подняли над головами и выставили перед собой с фронта, с боков и с тыла, но между щитами, поставленными вертикально и горизонтально, оставались узкие щели, и эти щели были желанной целью для умелого лучника. Стрелы разили римлян в глаза и в шеи, так что вскоре эти построения превратились в кучи мертвых тел и корчащихся раненых; за центурионами охотились особо, так что их тела нередко оказывались утыканными множеством стрел. Некоторые римляне бросали щиты и поднимали руки, сдаваясь, но их убивали на месте. Сегодня у моих людей не было желания кого-то щадить.

Когда последние остатки третьего эшелона были рассеяны или перебиты, ко мне подъехал Нергал, несколько потрепанный. Его шлем был здорово помят, кольчуга порвана. Я приказал ему снова строить конницу в боевой порядок.

– Надо помочь Касту и его германцам, так что собирай всех, кого можешь, строй их и атакуй с тыла римское построение впереди нас.

Он поднял меч к лицу, отсалютовал и отъехал. Его конь, как и мой Рем, был утомлен, так что он шагом подвел его к группе командиров, которые тут же начали понемногу строить людей в боевой порядок и готовить к новой атаке. А впереди продолжался бой, и шум и рев людей, убивающих друг друга, по-прежнему висели в воздухе. Интересно, как там Каст, еще держится? Казалось, прошла целая вечность, но в конце концов мои всадники построились в новый боевой порядок и направили своих коней к последней, тыловой шеренге того, что являлось вторым эшелоном римского войска. Мы снова остановились и начали обстреливать врага с тыла. До них было около двух сотен футов, а у римлян больше не осталось метательного оружия, им нечем было нам отвечать. Но они почему-то даже не стали разворачиваться и прикрываться стеной щитов. Потом я понял почему: германцы давили на них с противоположной стороны, заставляя отступать, и каждому легионеру приходилось занимать свое место в цепи. Но эта цепь уже распадалась, разваливалась, чему в немалой степени способствовали наши стрелы, поражавшие неприятеля по всей линии. А потом германцы прорвали фронт римлян в нескольких местах – всего по одной-две центурии, что пробились сквозь ряды противника, но затем туда вклинились уже целые когорты, и внезапно перед нами остались лишь разрозненные, бегущие легионеры, бросающие оружие и щиты в попытке избежать ударов германских мечей. В слепой панике они бежали прямо на нас, и вскоре земля оказалась заваленной мертвыми и умирающими римлянами. Мы же продолжали пускать в оставшихся стрелу за стрелой, пока наши колчаны не опустели. Это выглядело словно некое чудовищное состязание: кто успеет перестрелять больше вражеских воинов за самое короткое время. Я действовал на одних инстинктах: доставал из колчана очередную стрелу, натягивал тетиву и стрелял не думая, и всякий раз попадал в очередного врага, а тот, вертясь, падал на землю. Это была уже бойня, массовое убийство, а не бой. Потом мой колчан опустел, и я выхватил меч и начал рубить тех, кто пробегал мимо. Некоторые римляне устремились к берегу реки, но им предстояло проскочить мимо отряда лучников, чтобы добраться до относительно безопасного берега, который находился в нескольких сотнях шагов от них, так что многие из них полегли, прежде чем добрались до воды.

Не знаю, сколько времени прошло, но когда я остановился и огляделся, то увидел, что солнце уже высоко поднялось. Видимо, перевалило за полдень. Римского войска больше не существовало. Оно превратилось в бегущую толпу отдельных перепуганных людей, которых медленно и методично вырубали мои конники и германцы Каста. Мои командиры поддерживали строгий порядок, держали свое воинство, так сказать, на коротком поводке, перемещаясь по полю боя сотнями в боевом порядке и ликвидируя последние группы еще сопротивляющихся римлян, которых, говоря по правде, оставалось совсем немного. А впереди, напротив меня, вымотанные германские центурионы перестраивали своих воинов в новый боевой порядок. Но этого уже не требовалось: на поле больше не осталось римских когорт, готовых продолжать бой. Я повел Рема шагом к германском шеренгам и увидел Каста. Он шел ко мне. Я спешился, и мы обнялись. Каст был весь залит кровью. Он заметил мой озабоченный взгляд.

– Это не моя кровь. А ты не ранен?

Я оглядел свою пропыленную тунику:

– Ни царапины.

– Ты победил, Пакор!

– Мы победили! – ответил я.

И тут я вдруг понял, что над полем больше не разносятся крики и проклятья, что на место бойни наконец опустилась тишина. Люди в изнеможении падали на землю, их запасы энергии и ярости иссякли. А меня внезапно поразил приступ чудовищной жажды, я отцепил от седла флягу и от души напился. Потом передал ее Касту, и тот принял ее с благодарностью, а затем влил остальное в рот Рему. У него обнаружился небольшой порез на правом заднем бедре, но в целом он был невредим.

Мы с Кастом стояли между мертвыми и умирающими, и тут я заметил справа всадника, сгорбившегося и едва держащегося в седле своего серого коня – он направлялся в сторону реки. Это явно был римский командир, судя по его плащу и доспехам, и он точно был ранен. Он был без шлема, и мне показались знакомыми его светлые волосы, но, возможно, мое отравленное боем сознание сыграло со мной шутку. Но потом я понял, кто это такой. Он находился всего в паре сотен шагов от нас, в него нетрудно было попасть стрелой. Я подбежал к Рему и выхватил из саадака лук. Луций Фурий должен был в конце концов погибнуть от моей руки. Я сунул руку в колчан – пусто! Я обернулся и закричал в надежде, что меня кто-нибудь услышит:

– Остановите этого всадника! – и стал тыкать пальцем в серого коня Фурия, а тот замедлил шаг и остановился. Я побежал к нему, размахивая руками, приказывая бежать всем к уже остановившемуся коню. Увидел, что Нергал скачет ко мне, за ним еще несколько человек, а позади меня задыхающийся Каст старался не отстать. Луций Фурий свалился с седла и упал на землю. Я опустился рядом с ним на колено и пощупал шею в поисках пульса. Да, он был еще жив. Каст, тяжело дыша, остановился рядом.

– Мертв?

– Нет, – ответил я, увидев, что он ранен в живот. – Еще живой.

Тут подъехал Нергал со своими людьми.

– Под охрану его! Вызовите кого-нибудь, пусть осмотрит его раны и зашьет, если нужно. И смотрите, чтобы с ним ничего не случилось! Убить его имею право только я!

– Да, господин.

Каст был крайне изумлен:

– Ты его знаешь?

Я улыбнулся:

– Еще бы! Старый мой приятель!

Я пошел обратно к Рему, сел в седло и поехал к реке. И остановился на берегу, отвесив от удивления челюсть при виде открывшейся картины. Десятки мертвых легионеров кучами валялись на прибрежном песке, а многие свалились в медленно текущую воду. На противоположном берегу стояли Галлия и ее женщины плюс та сотня, которую я послал их прикрывать. Позади лучников собралось множество лошадей, их охраняли другие воины. Галлию я узнал по ее светлым волосам, выбивающимся из-под шлема. Она стояла, гордо выпрямившись, и держала в руках лук. Я помахал ей рукой, а потом поехал вниз по течению реки, проехал несколько сотен шагов до места, где берег был не такой высокий, и переправился на другую сторону. По обоим берегам разъезжали конные патрули, высматривая легионеров, что могли убежать. Конники одного такого патруля отдали мне честь, когда я поравнялся с ними на противоположном берегу – полдюжины воинов, вооруженные копьями и щитами.

– Нашли кого-нибудь?

– Пару легионеров, господин. Закололи их копьями, так что они нас больше не обеспокоят. Но некоторым удалось смыться, и они рванули обратно к себе в лагерь. Хочешь, мы поедем с тобой, господин, – на всякий случай, вдруг кто-то из этих ублюдков еще тут прячется?

– Нет, продолжайте поиски. – Они отдали честь и поскакали дальше. Я продолжил продвигаться вверх по течению, пока не встретил Гафарна. Мы пожали друг другу руки.

– Как я вижу, мой приказ снова нарушен, – заметил я, улыбаясь.

– Да, принц. Госпожа Галлия решила, что это трусость – стоять без дела, пока вы там сражаетесь не на жизнь, а на смерть.

– Понятно. А ты, конечно, и не подумал приказать ей не соваться в бой?

Он на секунду задумался.

– С сотней хорошо вооруженных женщин не очень-то поспоришь, принц.

– А как же еще одна сотня мужчин, что были с тобой?

– Они думали точно так же, принц.

– Я рад видеть тебя целым и невредимым, Гафарн.

– И я тебя, мой принц.

Подбежала Галлия, и я обнял ее и долго держал, прижимая к себе, под радостные крики окружающих.

– Ты одержал великую победу, – прошептала она мне на ухо, отчего у меня волосы на затылке встали дыбом. Мне хотелось услышать еще такие же восхваления моих героических деяний. – А Рем ранен! – Она высвободилась из моих объятий, подбежала к коню и стала гладить его по шее, шепча, какой он «прекрасный мальчик». Ему, а не мне!

Потом выяснилось, что рана Рема – не более чем царапина, и когда Галлия и Диана сами в этом убедились, мы сели на коней и поехали обратно вниз по течению, оставив позицию, откуда они стреляли по бегущим римлянам, а затем перебрались через реку. Я ехал рядом с Галлией.

– Отличная стрельба, – заметил я.

– Да мы чуть не бросились бежать отсюда, когда все эти римляне толпами рванули к берегу и стали спускаться к воде, но тут Гафарн заметил, что они по большей части безоружны, побросали свои щиты и оружие. Только тогда мы поняли, что они бегут, и в этот момент все долгие часы упражнений и тренировок нам очень пригодились.

– Да, это видно.

– А потом Праксима хотела сама прыгнуть в воду и резать глотки всем уцелевшим.

Я обернулся к женщине Нергала, которая ехала позади нас. Волосы у нее были в диком беспорядке, а лицо пылало от возбуждения. У меня по спине пробежала волна дрожи.

– Ага, могу себе представить…

Наступил ранний вечер, но было еще светло и тепло, и я перевел свои войска на пару миль к западу, подальше от поля битвы, заваленного трупами и залитого кровью, выше по течению реки, где можно было выкупать коней и вымыться самим. Утром предстояло устроить огненное погребение павшим товарищам. Мы ехали в молчании. Людям, выжившим в смертельном бою, было о чем подумать – как сами они остались в живых, а другие погибли. Они размышляли, придет ли за ними смерть в следующей битве и встретят ли они ее с честью или же, как мы видели сегодня, в ужасе, от которого человек невольно теряет контроль даже над собственным мочевым пузырем. Потом я послал Бирда с парой его конников на север, сообщить Спартаку о том, что мы разгромили римлян. И вознес молитву Шамашу, моля его, чтобы Бирд нашел Спартака живым, а не наткнулся на заваленное мертвыми поле вроде того, которое мы только что покинули, с нашим мертвым предводителем или Клавдией, или Годарзом, уставившимися в небо остекленевшими, невидящими глазами. Мне с трудом удалось выкинуть из головы подобные мысли.

Мы разбили лагерь и поужинали. Костров почти не разводили, настроение у людей было подавленное. Ветеринар обследовал Рема, потом я его вычистил и накормил. Нергалу я приказал выставить охрану и сменять караулы каждый час, хотя и сомневался, что на десять миль в округе остались хоть какие-то римляне. Приехала на Эпоне Галлия, и мы сели на землю, закутавшись в мой плащ. Уже стемнело, но небо было безоблачным, и над головами сверкали мириады звезд. В нашем лагере было, наверное, почти тринадцать тысяч воинов и их коней, но не слышалось почти никаких звуков. Нам вдруг показалось, что мы остались одни во всем мире.

– Знаешь, они ведь будут продолжать возвращаться, – вдруг сказала она.

– Кто? – спросил я.

– Римляне. Они пошлют новое войско, потом еще одно и еще, пока нас не уничтожат.

– Я знаю, – я посмотрел на нее, на прелестный носик, на высокие скулы, освещенные лунным светом. – Ты ведь знаешь, чего я хочу, – чтобы мы были вместе. Так что мы отправимся с тобой в Хатру и там сможем жить в мире и спокойствии.

Она повернулась лицом ко мне:

– А как же Диана и Праксима? И все остальные? Я не могу их покинуть!

– Всех их с радостью примут в царстве моего отца, если они захотят там поселиться.

Она вздохнула.

– Как ты думаешь, твои родители примут меня?

Я засмеялся.

– Они сочтут тебя восхитительной и будут любить, как люблю тебя я.

Она опустила голову мне на плечо.

– Ох, Пакор, ты такой мечтатель, хотя и настоящий воин!

– Все будет хорошо, обещаю. Мы покинем эту проклятую землю и отправимся на восток, в Парфию. Там мы окажемся в безопасности.

– Да можно ли ее где-то найти, эту безопасность?!

Да, нынче у нее было явно тяжело на сердце, ее мучила совесть из-за той бойни, свидетелем которой она стала.

– Конечно! Парфянская империя – это тебе не просто сборище варваров, живущих в каменных лачугах. Ее протяженность – более тысячи миль! Это неприступная крепость, она стоит как скала перед лицом всех врагов! Не думай больше об этом, думай лучше о том, что я тебя люблю.

Я тесно прижал ее к себе, и она уплыла в сон, а я продолжал смотреть в небо и молиться, чтобы мои родители оставались живы и здоровы и я смог снова с ними увидеться. И еще я молился, прося Шамаша дать мне возможность снова увидеть моего друга и господина Спартака.

Глава 12

На следующий день мы отправились обратно на усеянное трупами поле битвы и занялись паскудным делом – раздевать мертвецов, снимать с них все, что могло нам пригодиться: мечи, дротики, луки, стрелы, щиты, шлемы и кольчужные рубахи. Я направил в поле побольше людей на поиски неповрежденных стрел, поскольку у большинства колчаны опустели. Нергала с пятью сотнями конников я послал разыскать римский лагерь и забрать оттуда все нужное и полезное, а остальное сжечь. Германцы и даки получали огромное удовольствие, отрубая мертвым римлянам головы и насаживая их на шесты и пилумы, которые они вкапывали в землю, пока я не приказал им прекратить это. Каст был недоволен, но я сказал ему, что надо как можно быстрее забрать отсюда все нужное, а затем идти на север, к Спартаку, а не развлекаться подобными гнусными выходками. Он спросил, что я намерен делать с взятым в плен римским командиром, о котором я, говоря по правде, забыл. На краю поля тем временем набралась огромная куча римского оружия и снаряжения, и тут ко мне привели Луция Фурия. Несмотря на свое теперешнее положение, он по-прежнему сохранял гордый и надменный вид, который, кажется, являлся неотъемлемой частью характера всех римских командиров. Мы встретились с ним, и вокруг нас тут же образовался небольшой кружок любопытных. Буребиста встал позади него, Каст – справа от меня, а сзади собралась целая группа воинов. Я приказал поставить позади все захваченные римские орлы.

– Итак, Луций, – сказал я, – ты не возражаешь, если я буду звать тебя Луцием? Я уже столько раз тебя бил, что мы почти стали друзьями.

Сзади раздался взрыв смеха. Фурий стоял неподвижно, в его глазах пылала ненависть. Буребиста поддал ему ногой под колено, и он свалился на землю.

– Встань на колени, когда разговариваешь с принцем Парфии! – издевательским тоном велел ему мой заместитель, вытаскивая меч и приставляя его острие сзади к шее римлянина.

Фурий встал на колени, но все равно сохранял вызывающий вид.

– Убей меня, и покончим с этим! – бросил он, словно плюнул.

Я сделал знак Буребисте убрать меч и велел Луцию встать.

– Я не римлянин, Луций. Я не убиваю людей для удовольствия. И не собираюсь убивать тебя.

Сзади поднялся ропот протеста.

– Тихо! – крикнул я. – Я намерен отправить тебя в Рим с моим посланием римскому сенату.

– Каким посланием?

– Я желаю, чтобы ты сообщил им, что нам требуется свободный проход из Италии и что если они пошлют на нас новые войска, мы и их уничтожим. Скажи этим старикам, что правят Римом, что мы их не боимся, но если они будут и дальше нам противодействовать, тогда мы обратим свою ярость против самого Рима и сровняем его с землей, – мои люди разразились при этом довольными криками. Я поднял руку, успокаивая их.

– Слова стоят дешево, – насмешливо ответил он.

– Да, слова стоят дешево, но жизни римлян еще дешевле. Посмотри вокруг, Луций. Что ты видишь? Разве это тела рабов, что валяются повсюду? Нет, это тела римлян. Сколько раз вам еще нужно доказывать, что мы воины, а не подзаборная рвань? Тщеславие не позволяет тебе поверить в это, не так ли? Но пусть твои глаза все же увидят истину. Погляди на захваченных нами орлов – они перед тобой. И будь благодарен, что я оставил тебя в живых и отправляю со своим посланием к твоим хозяевам. Найдите ему мула.

Через несколько минут привели довольно жалкое на вид животное, на спине которого не было даже тряпки. Луция Фурия раздели догола, заставили влезть на спину мула лицом к его заднице, а затем плетью выгнали его из лагеря. А на юге уже поднимался к небу огромный столб дыма – Нергал, по всей видимости, обнаружил римский лагерь.

Буребиста был очень недоволен:

– Почему бы нам не убить его? Позволь это мне, господин! – заявил он, когда Луций Фурий уже пропал из виду. – Этот человек ненавидит всех врагов Рима!

– Да, ты, вероятно, прав, но если я его убью, то только в бою, когда у него будет в руке меч.

Каст покачал головой:

– Ты иной раз слишком много говоришь, Пакор. Буребиста прав, тебе следовало его убить. Он бы тебя убил, окажись он на твоем месте.

– Вы, германцы, прямо-таки помешались на убийствах, – насмешливо сказал я. – Я с трудом могу поверить, что вы не все такие.

– Мы всего лишь убиваем римлян, – он улыбнулся. – И еще парфян, которые имели глупость забраться в наши земли.

Мы потратили весь остаток дня, раздевая убитых римлян и собирая захваченное снаряжение. К тому времени, когда мы с этим покончили, вернулся Нергал со своим отрядом, пригнав несколько десятков римских повозок и несколько сотен мулов, связанных цепочкой. Римский лагерь пустовал, хотя, как полагал Нергал, те, кому удалось бежать с поля боя, успели заскочить туда, поскольку там не обнаружилось ничего ценного. Однако более ценным оказались эмблемы легионов и когорт, которые мы захватили: четыре легионных орла и целая куча разных штандартов. Последние являли собой куски красной материи, прикрепленной к поперечным палкам, нацепленным на шесты. На каждом таком куске были золотом нарисованы римские цифры и фигуры животных. Были и другие длинные шесты с разнообразными знаками и надписями наверху, например с серебряной рукой, разными животными и серебряными дисками, прибитыми к самому шесту. На многих штандартах красовалась надпись SPQR. Я спросил у Каста, что это означает, и он ответил, что на латыни это Senatus Populus Que Romanus, то есть Сенат и Народ Римский. Я велел забросить все это в телегу и отдал ее Касту. Это его люди выиграли битву, и будет справедливо, если эти трофеи достанутся им.

Я положил ему руку на плечо:

– Ты хороший друг и яростный враг.

– Твои люди тоже хорошо сражались.

– Твои германцы получили признание, которого они заслуживают. Можешь с гордостью отвезти их к Спартаку.

Бирд вернулся в лагерь, когда Каст примерял на себя римский бронзовый доспех, выкованный по форме тела. Это был великолепный образчик защитного вооружения, правда, он пожаловался, что отверстие, пробитое стрелой в спине, портит общее впечатление от него. Бирд спрыгнул с седла и протянул мне сложенный листок пергамента. Я развернул его и прочел послание.

Дорогой друг!

Бирд принес нам радостную весть о твоей победе. Я очень рад сообщить тебе, что мы тоже победили римлян. Жду вашего возвращения, чтобы вместе отпраздновать наш общий триумф. Клавдия шлет тебе привет.

Спартак.

Я сообщил эту новость Нергалу, Буребисте и Касту, и вскоре все войско узнало, что Спартак тоже разгромил римлян. Я вернулся к Галлии, которой велел оставаться в лагере, поскольку не хотел, чтобы она со своими женщинами появлялась на поле, заваленном мертвецами. Я сообщил ей и всем остальным о весточке от Спартака – их она порадовала не меньше, чем меня. В лагере в этот вечер было гораздо веселее, чем вчера, все собирались у костров и говорили о том, что будем делать, когда выберемся из Италии. Рим вдруг стал казаться чем-то очень далеким и незначительным, не страшным. Мы позволили себе помечтать, и, опьяненный этим теплым летним вечером, я сделал Галлии предложение – попросил ее стать моей женой. Она стояла вместе с Дианой и Руби рядом с ревущим пламенем костра, и ее светлые волосы в отблесках пламени отливали оранжевым. Я отвел ее в сторону и спросил, согласна ли она разделить со мной жизнь. Она прошептала «да» и нежно поцеловала меня.

На следующий день мы разломали полсотни римских повозок, а остальные, нагруженные продовольствием и снаряжением, отправили на север, к Спартаку. Полученные дрова мы использовали для погребального костра, добавив к ним римские щиты, которые не подлежали восстановлению. Потом возложили тела наших погибших поверх костра, полили все маслом и подожгли. Мы стояли, построившись рядами, конные и пехота, а огонь пожирал тела наших товарищей. Я молился Шамашу, чтобы он принял души павших в свой рай, чтоб они вечно пребывали там. Тела убитых римлян мы оставили воронам. Перед самым выступлением Каст принес мне отличный кожаный доспех, который, по его словам, воины сняли с убитого римского командира очень высокого ранга. Судя по виду доспеха, сомневаться в этом не приходилось. Этот командир, кто бы он ни был, получил стрелу в глаз и погиб на месте. Черный доспех состоял из двух половинок и был искусно изготовлен, скульптурно повторяя мускулатуру человека, как это принято у римлян, и был украшен на груди роскошным золотым изображением солнца и двумя крылатыми золотыми львами сразу под ним. Он также был снабжен отделанными бахромой черными кожаными полосами, прикрывавшими плечи и бедра, и украшен золотыми изображениями пчел. Это был великолепный образчик защитного вооружения. Кроме того, Каст подарил мне стальной шлем, подбитый мягкой кожей изнутри, с широкими нащечниками на петлях и полированным бронзовым гребнем. Он был украшен огромным красным плюмажем, который я потом, когда появится время, заменю белыми гусиными перьями.

– Мои люди дарят тебе это за то, что ты принес нам победу, – сказал он, застегнув на мне доспех, надетый поверх белой туники.

– Я принимаю ваш подарок. Передай своим людям мою благодарность.

В новом роскошном наряде я занял место во главе нашего войска, и мы выступили на север, на соединение со Спартаком. Рядом со мной, справа, ехала Галлия, слева шел Нергал, а Гафарн, Диана и Праксима следовали сразу позади нас. Безумная Руби тоже ехала с нами, что-то напевая себе под нос и пребывая в своем собственном мире.

Мы вернулись к друзьям, и все пребывали в самом праздничном настроении. Галлия и Диана обнимались с Клавдией, я обнимал Спартака и Годарза. Они оба были невредимы, хотя Спартак получил небольшой порез лезвием меча над правым глазом, который лишил бы его зрения, пройди клинок на пару дюймов ниже. «На арене случалось и похуже», – вот и все, что он сказал по этому поводу.

Бывали в моей жизни случаи, когда я испытывал истинное счастье, и ужин в шатре Спартака в тот вечер оказался одним из таких. Возможно, дело было в том, что мы все остались живы после этих сражений, или, что более вероятно, в том, что Галлия согласилась стать моей женой. Но все равно, вино было легкое и отменное на вкус, а блюда самые лучшие, какие я только пробовал в своей жизни. Они, конечно, не слишком отличались от того, что мы ели постоянно, но вечер все равно был прекрасный. Мы сидели за большим столом, Спартак во главе, Клавдия рядом с ним. Я сидел рядом с Галлией, и мы весь вечер смотрели и ласково прикасались друг к другу, полагая, что никто этого не замечает. Диана сидела рядом с Гафарном, а еще там были Каст, Буребиста, Нергал, Праксима, Резус, Акмон, Ганник и Бирд, который не хотел присутствовать, предпочитая компанию своих непритязательных разведчиков. Но я настоял, поскольку он мне нравился, и я хотел, чтобы он разделил нашу радость. Даже Руби, казалось, пребывала в счастливом настроении.

Стол был завален хлебом, фруктами и мясом, разложенными на больших серебряных блюдах. Запасы мяса все время пополнялись, когда кто-нибудь из нас выходил из шатра и отрезал новые его куски и полосы от целой свиной туши и бычьего бока, что жарились над огнем. В шатре было шумно, все громко разговаривали, мы обменивались рассказами о событиях предыдущих дней – изрядно приукрашенными, поскольку вино лилось рекой. Буребиста хвастался, как он всего лишь с горсточкой всадников разбил и отбросил все крыло римской конницы, дав мне возможность «просочиться за построения врага» и нанести ему удар с тыла. Нергал утверждал, что воздух настолько заполнился тучами летящих стрел, что не было видно солнца. Праксима хвасталась, что застрелила столько же римлян, сколько уложил любой из мужчин, – и я не слишком в этом сомневался. Но в конце концов все замолкли, ожидая рассказа Спартака о том, как он разгромил римлян, несмотря на их превосходство в силах.

– Мы сражались в широкой долине, между двумя большими лесными массивами, расположенными на склонах холмов. Я понимал, что у нас есть единственная возможность их одолеть, если мы не позволим им сбить наши фланги, поэтому мы построились в такой боевой порядок, чтобы перекрыть всю долину, от одного леса до другого, хотя наша линия обороны оказалась очень неглубокой. Когорты мы поставили тремя эшелонами, но третьему был отдан строгий приказ держаться позади и не вступать в бой, пока я не дам соответствующий сигнал. Они пошли на нас с развевающимися знаменами под рев боевых труб. Я насчитал четырех орлов, но, вероятно, их было больше. Римляне попытались сначала ослабить нашу оборону, пустив в дело лучников и пращников, но мои люди сомкнули щиты и прикрылись от них. Потом они пошли в атаку, первый эшелон начали метать в нас дротики, а затем римляне бросились на нас с мечами. Но все долгие часы, что мы провели в учениях, дали о себе знать: наши ответили такими же дротиками и тоже взялись за мечи. Вот так мы и стояли, не отступая, и дрались, дрались долгими часами и в итоге остановили их. Я хорошо это знаю, потому что сам был там и слышал все крики, вопли и проклятья, видел, как раненых оттаскивали назад, и сам кричал, подбадривая наших воинов, вместе с людьми из третьего эшелона. Так продолжалось очень долго, много часов подряд – тысячи воинов рубили и кололи друг друга, падали и гибли. Но я был уверен, что мы сильнее и лучше. Потом я дал приказ первому и второму эшелонам отойти назад, и римляне решили, что уже одержали победу, но когда их утомленные боем когорты двинулись вперед, я нанес по ним удар нашим третьим эшелоном. Это была настоящая разъяренная масса стали! Мы рванули вперед и начали их бить, как одержимые, кололи в живот и в пах, рубили им руки и ноги, валили на месте. Когда мы их только атаковали, это еще были стройные легионы, но потом они сломались, развернулись и побежали. Мы последовали за ними, буквально кусая за пятки, как волки. Римское войско развалилось и рассыпалось, и тут же началась резня. Одни римляне затаптывали других, многие нашли смерть от наших клинков, другие бежали так быстро, что у них внутренности лопались и изо рта шла кровавая пена, и они гибли, даже не получив никаких видимых повреждений. Их конница очень вовремя убралась с поля боя, но тысячи легионеров так и не ушли из этой долины. У нас пало меньше двух сотен человек, еще около трехсот было ранено, но, по подсчетам Акмона, у римлян убитых оказалось порядка шести тысяч.

– Именно столько, господин, – подтвердил Акмон.

– У римлян больше не осталось войск, – сказал Каст, поднимая свою чашу. – Ты их всех уничтожил, мой господин.

Мы осушили свои чаши, с грохотом поставили их на стол и разразились приветственными криками в честь Спартака. Он поднял обе руки, призывая нас перестать.

– Я опасаюсь, друзья мои, что у римлян еще осталось много войск.

– Но никто теперь не в силах помешать нам уйти из Италии, – сказал я.

Клавдия молчала, пока говорил Спартак, и сидела, глядя в пол, пока мы его поздравляли и восхваляли. Но теперь она обвела нас взглядом своих карих глаз, и, казалось, пригвоздила всех к месту.

– Мы по-прежнему в когтях орла, – прошептала она.

Это было очень странное заявление, но ведь Клавдия всегда имела привычку выступать с бестолковыми замечаниями, и я относил это на тот счет, что она не мужчина и мало что понимает в военных делах. Когти у римского орла сейчас обрублены всерьез и надолго, на обеих лапах! Как бы то ни было, через некоторое время она развеселилась, когда пересела поближе к нам с Галлией и начала забрасывать нас вопросами.

– Вы двое, кажется, очень счастливы.

– Хорошая компания и отличное вино, что еще нужно человеку? – ответил я, расплываясь в улыбке.

– Сердце ищет того, с кем хотело бы разделить будущую жизнь, – сказала она, переводя взгляд с меня на Галлию.

Я опустил глаза и почувствовал, как у меня запылали щеки.

– Тут нечего стесняться, Пакор, – продолжала она. – Могу спорить, что многие мужчины мечтали бы взять в жены Галлию.

– Кто это говорит о женитьбе? – осведомилась Галлия, улыбнувшись Клавдии.

– А разве эта мысль тебе не нравится? – вопросом на вопрос ответила та.

– Ну, не то чтобы не нравится, – раздумчиво сказала Галлия.

– А он – прекрасная добыча! – Клавдия погладила меня по волосам. – И у него прекрасный конь.

– Это верно. Рем мне ужасно нравится.

– Принесу-ка я еще вина. – Я встал, но мое стремление как можно быстрее убраться отсюда, где надо мной явно насмехались, сыграло со мной злую шутку: я зацепился за ножку кресла и растянулся на полу. Все разговоры смолкли, когда я упал. Акмон нахмурился, глядя, как я с трудом поднимаюсь на ноги, он, видимо, решил, что я пьян. Спартак смотрел на меня холодным, отрешенным взглядом, а Гафарн и Буребиста широко улыбались друг другу. Только Нергал остался равнодушным.

– Пакор хочет кое-что объявить, – сказала Клавдия, указывая на меня. И я снова почувствовал, что краснею.

– Правда? – сумел я произнести. А все, кто сидел за столом, уже уставились на меня. Я вдруг почувствовал, будто перенесся назад в детство, когда меня однажды приволокли к отцу за то, что я без его разрешения взял коня из царской конюшни. Это было крайне неприятное воспоминание, но нынешняя ситуация очень напоминала ту, давнюю. Тогда я получил хорошую трепку; теперь же скромно надеялся, что все кончится более благополучно.

Спартак наклонился вперед и спросил:

– Ну?

Я бросил взгляд на Галлию, которая, кажется, только радовалась, что я попал в столь неудобное положение.

– Хорошую новость следует сразу сообщить всем, – заметила Клавдия. – А вот держать ее при себе – это сущий эгоизм. Но поскольку у тебя, кажется, отнялся язык, может, я сделаю это вместо тебя?

Ну, это уже было слишком!

– Я просил Галлию стать моей женой, – выпалил я.

В шатре словно взрыв раздался – люди радостно заголосили, все вокруг завибрировало от грохота – это застучали рукоятки кинжалов по столу. Спартак вылез из кресла и обнял меня, а Акмон и Каст неслабо хлопали по спине. Годарз и Резус тянули ко мне руки, а Диана и Праксима запечатлели поцелуи на моих щеках. Руби подпрыгивала, как кошка, угодившая на раскаленные угли. Все поздравляли Галлию, а Нергал даже несколько смутил меня, встав на колено и низко поклонившись. Я поднял его на ноги: «Мы же не в Хатре, Нергал!»

Гафарн обнял Галлию:

– Свадебные торжества в Хатре – это роскошное мероприятие, моя госпожа! На такое пригласят всех царей империи, я не сомневаюсь. Царь Вараз – гостеприимный хозяин, не такой, как его сынок. А людям очень понравятся твои светлые волосы, всем. Парфянские женщины все черноволосые и толстые, не такие стройные и прекрасные, как ты.

– Должен тебе напомнить, Гафарн, что моя мать и сестры тоже парфянские женщины, – заметил я.

– Ну, за исключением твоей матери и сестер, да еще нескольких других, – поправился он. – А разве я никогда не говорил вам, что у нас там обсуждался вопрос о женитьбе принца Пакора на принцессе Акссене. Правда, она толстая, даже жирная…

– Заткнись! – велел я.

– Ты не хочешь отпраздновать свадьбу здесь, среди друзей? – спросил Спартак.

– Ну, – запинаясь, ответил я, – я думал, что мы скоро уйдем из Италии…

– Чтоб сыграть свадьбу, требуется всего лишь полдня, – заметил он.

– А ты что на это скажешь, Галлия? – спросила Клавдия.

– Эти люди и есть моя семья, Пакор. И я хотела бы, чтобы они были свидетелями на нашей помолвке.

– Опять тебя провели, принц, – расплылся в улыбке Гафарн. – Да, ты воин, а не дипломат.

– Оставьте его, – сказал Спартак, обнимая меня за плечи. – Все будет устроено так, как они сами пожелают. Так что давайте выпьем за их счастье, долгую жизнь и удачу.

Позднее, когда двое стражей унесли заснувшего пьяным сном Буребисту в его палатку, я спросил Клавдию, откуда она узнала про Галлию и меня.

– У тебя опять было видение, как тогда, возле Фурии?

Она рассмеялась и обняла меня:

– Нет, мой храбрый юный принц. Галлия сама мне сказала, и Диане тоже. Она была так возбуждена, что не могла удержать это в тайне. Ты сделал ее очень счастливой.

– Правда?

Она ткнула меня пальцем в живот.

– Конечно! Не думай, что женщина вроде Галлии так уж легко выдает свои чувства! Она любит тебя, любит душой и телом, так что ты уж смотри, не разочаруй ее!

– Не разочарую, – торжественным тоном ответил я. – Клянусь Шамашем!

Она сделала строгое лицо:

– Как серьезно! Но я-то знаю, ты никогда ее не подведешь.

– Это Спартак так тебе сказал?

– Нет, Пакор, это мне подсказал дар предвидения.

Она налила себе в чашу вина и пошла к мужу.

После этого мы две недели провели в провинции Умбрия, продолжая реорганизацию войска и подготовку новых рекрутов, поскольку под наши знамена снова стало собираться много беглых рабов. По большей части это были мужчины, тощие, с лицами, загрубевшими от жизни в горах или от жалкого существования и тяжкого труда в полях под плетью надсмотрщика. Женщины к нам тоже приходили, по большей части из тех, что трудились в поле, молодые девушки и женщины около двадцати лет или чуть больше, одетые в лохмотья и выношенные до основы плащи. Но их лица светились от радости, когда они вступали в наш лагерь и спрашивали вождя рабов Спартака. Они обнимали его, жали руку, а некоторые падали на колени и плакали, и Спартак – надо отдать ему должное – всегда делал так, чтобы каждая из них чувствовала себя так, словно встретила давно утраченного друга. Для меня он являлся другом, но думаю, что все, кто составлял ряды наших центурий и когорт, считали его одним из своих. Это был тот дух товарищества, который цементировал все войско. Я был уверен, что теперь нас всех объединяет и ведет за ним прочная связь и преданность. Со мною он всегда был добр, но командующим войском не становятся по причине одной только доброты. В его характере имелся стальной стержень и определенная безжалостность, что позволяло ему выживать гладиатором на арене, где никто никогда не знал пощады. Я стал свидетелем его твердости в один из дней после нашей двойной победы. Он взял в плен целую когорту римлян, эти люди побросали оружие, когда их окружили во время преследования. Они умоляли о пощаде и вроде как получили такое обещание. Но оно не было выполнено, поскольку через пять дней после победы над римлянами Спартак устроил для войска грандиозное празднество. Проливавшим за него кровь воинам в изобилии было выставлено вино и еда, награбленные отовсюду, столы ломились от мяса, фруктов и хлеба. А после на огороженной площадке, вокруг которой были расставлены скамейки, пленников заставили парами сражаться насмерть.

Спартак заявил, что это погребальный ритуал в честь Крикса. На импровизированную арену вывели сотни воинов, вооруженных кто мечом и щитом, а кто трезубцем и сетью, поставили парами и заставили биться до смертельного исхода. Бой продолжался несколько часов, аудитория – бывшие рабы, теперь ставшие хозяевами, – орали и вопили, будучи здорово пьяны, а Спартак с каменным лицом сидел на возвышении и обозревал эту бойню. Рядом с ним стоял Акмон, неподвижный, как скала, а по другую сторону – Каст с суровым выражением на лице. Все сражающиеся сильно потели под жарким солнцем, они истекали кровью и погибали, и каждую смерть зрители встречали диким взрывом аплодисментов. Некоторые пленники отказывались сражаться и бросали оружие, после чего смотрели на бой со стороны. Спартак лишь кивнул одному из стражей, что охраняли временную арену, и отказчиков проткнули дротиками. Клавдия и Галлия присутствовали в самом начале этого мрачного представления, но вскоре ушли, сразу после того, как пролилась первая кровь. Меня же попросили остаться, равно как и Резуса, Нергала и Буребисту, хотя я не выразил особого энтузиазма по поводу этой организованной резни. Спартак заметил мое неудовольствие.

– Ты это не одобряешь, Пакор?

Я пожал плечами:

– Не вижу в этом смысла, господин.

– Крикс был нашим товарищем, так что это вполне достойный способ отметить его смерть.

– Смертью?

– Первые сражения гладиаторов в Риме проводились как часть погребального ритуала на похоронах богатых римлян, – сказал он. – Вот я и решил, что будет правильно и достойно, если мы вернемся к этой древней традиции и устроим Криксу торжественные проводы.

А на арене перед нами уложили еще двоих, один жутко кричал – ему распороли живот гладиусом. Буребиста улыбался, Каст казался невозмутимым.

– Вот так и мы выступали когда-то, – сказал Спартак. – Проливали кровь и раскидывали свои кишки по арене для развлечения римлян. А теперь роли переменились, – он бросил на меня быстрый взгляд. – Зря ты их жалеешь, Пакор, эта жалость доведет тебя самого до гибели, если не поостережешься.

– Есть искушение попробовать и самому, а, Спартак? – Каст явно замышлял недоброе.

– Да, есть такая мысль, – ответил тот.

– Так чего же ты ждешь?

Акмон встревожился, но ничего не сказал.

– Я бы не советовал, господин, – вмешался я.

Спартак обернулся ко мне и улыбнулся – это была его первая улыбка за весь этот день.

– Почему? Думаешь, они меня одолеют?

И прежде чем я успел ответить, он встал, выхватил меч и спрыгнул с возвышения на импровизированную арену. Спокойно прошел между сражающимися парами с мечом в руке, пока не оказался футах в ста от нас. Поднял меч, салютуя мне, а затем закричал всем вокруг, призывая напасть на него и добавив, что тот, кто его победит, тут же получит свободу. Через пару секунд пятеро римлян уже кружили вокруг него подобно голодным волкам. У них были и мечи, и щиты, да еще и шлемы на головах. На Спартаке же была одна туника, и вооружен он был одним мечом. Любой менее опытный человек тут же погиб бы, но победителями на арене обыкновенные люди не становятся. К тому же гладиаторы всегда учились сражаться сами по себе, тогда как римские легионеры, сейчас выступившие против него, были подготовлены драться в строю, единым соединением. Поодиночке они действовали неуклюже и нескоординированно. Один из них, плотно прижав к себе щит, сделал колющий выпад, но командир рабов отскочил влево и ткнул острием меча в предплечье противника. Римлянин вскрикнул от боли и выронил оружие, а Спартак прыгнул вперед и пронзил ему мечом шею. После чего, используя тело римлянина в качестве щита, когда, целясь мечом в грудь, на него бросился второй нападающий, прикрылся им, отчего легионер запутался, споткнулся и упал на землю. И погиб, когда гладиус вонзился ему в спину и проткнул сердце.

Спартак явно чувствовал себя в своей стихии. Он выпятил челюсть, глаза горели огнем, он был весь во власти развернувшейся смертельной игры. Третьего римлянина он сразил после серии стремительных выпадов, которые его противник не мог парировать, в результате чего Спартак вонзил ему меч в пах. С четвертым было покончено, когда Спартак сделал вид, что споткнулся и римлянин, решив, что он вот-вот упадет, поспешно бросился вперед, но тут же споткнулся сам, и Спартак распорол ему живот. После чего пятый римлянин, жалкая личность, явно не желавшая сражаться, бросил на землю щит и меч, упал на колени и стал молить о пощаде. Спартак подошел к нему, положил левую руку ему на плечо и посмотрел в нашу сторону. Он улыбнулся мне, обернулся обратно к легионеру и всадил свой гладиус ему в горло. Клинок он оставил в ране, по-прежнему держа римлянина за плечо. Меч торчал в теле, весь покрытый кровавой пеной. Потом он поставил ногу на грудь мертвому врагу и оттолкнул тело, швырнул его на землю и выдернув при этом гладиус. После чего спокойно пошел обратно к возвышению и сел на свое место.

– Как я уже говорил, – произнес он, – жалость есть признак слабости.

Я вынужден был признать, что эти гладиаторские игрища мне не по вкусу и вообще кажутся не более чем спортом.

– Конечно, это спорт, – сказала удивленная Галлия. – Почему это тебя так удивляет?

Потом мы вдвоем отправились верхами в засаженные виноградниками холмы, окружавшие наш расползшийся лагерь, который день ото дня становился все больше, поскольку к нам все время прибывали новые рекруты. От красоты окружающих пейзажей у меня перехватывало дух, кругом были великолепные ущелья среди высоких гор из песчаника. День стоял теплый, солнечные лучи падали отвесно, а мы все ехали вверх по склону по козьей тропинке. В зарослях было полно диких животных, мы заметили оленя, дикобраза и сапсана, пролетевшего над головами, когда наши лошади шли по грунтовой дорожке. По обе стороны от нее росли высоченные буки.

– Я уже было решил, что Спартак, устроив сражение на арене, хочет изгнать из памяти все воспоминания об этом, – сказал я.

– Все не так просто, – сегодня Галлия выглядела просто потрясающе: волосы свободно падали ей на плечи, на белую с синей каймой тунику. На девушке были коричневые штаны и кожаные сапоги, меч в ножнах висел на бедре, а лук, как и у меня, был в саадаке, притороченном к седлу. – Он слишком долгое время был гладиатором, – продолжала она, – и подобный опыт оставляет в памяти неизгладимый след. Поэтому он так ненавидит римлян, и эта ненависть будет гореть в нем очень долго.

– Я тоже ненавижу римлян, но не режу безоружных, как мясник.

– Ты не так их ненавидишь, Пакор.

– Но я ведь сражаюсь с ними, не так ли?

– Да, но ты сражаешься в погоне за славой и еще потому, что хорошо умеешь это делать. А Спартак сражается, как загнанный в угол зверь. Он сражается, чтобы остаться в живых.

– А я разве нет?

Она посмотрела на меня и улыбнулась:

– Ох, Пакор, твои люди твердят, что ты великий воин и замечательный командир, но у тебя есть царство, куда ты можешь вернуться, и империя, которая с восторгом примет тебя обратно. А у Спартака нет ничего, кроме одежды, что на нем.

– У него есть родина, куда он может вернуться.

– Неужели? Бо́льшая часть Фракии под римским владычеством. Если он туда вернется, ему придется вести жизнь преследуемого изгнанника. То же самое можно сказать про испанцев и про галлов.

– Тогда куда ему идти? – спросил я.

Она пожала плечами:

– Действительно, куда?

Мы некоторое время ехали в молчании, но вскоре добрались до небольшого озера, чьи кристально-чистые воды были окружены лесом. Над дальним концом озера возвышалась белая скала, с которой падал маленький водопад. Идиллическое место, где на деревьях пели птички, а воздух был наполнен ароматами диких цветов. Мы привязали коней к буку в тенистом месте, разделись и бросились в воду, а после занялись любовью прямо на солнце, вблизи от водопада. Потом я лежал лицом вниз на теплом гладком камне и смотрел на воду, а Галлия распростерлась рядом. Она начала водить пальцем по моей спине.

– Откуда у тебя эти шрамы? – Ее голос звучал низко и страстно, а прикосновения вызывали бурные чувства. Шрамы оставил в наследство центурион Кукус, когда избивал меня.

– Это подарочек от одного римлянина.

– Выглядят внушительно, словно ты заполучил их в битве. А что стало с римлянином, который тебя бил?

– Я отрубил ему голову.

Она рассмеялась и бросилась в воду.

– Ну, тогда иди сюда, господин мой принц, и получи заслуженную награду!