Сборник (СИ)

Северный ветер

Она застонала, заслоняя глаза от солнечного света — этот треклятый свет совершенно не хотел считаться с ее жутким похмельем. Кидж-Кайя осторожно села — мозги резко бултыхнулись в черепной коробке. Стараясь не шевелить головой, ищуще протянула руку, вцепилась в горлышко бутылки, как в последнюю надежду. Вина — только чтобы губы обжечь. Кидж-Кайя скосила глаза вправо, на мужчину, лежавшего ничком на кровати, и скривилась — уже от отвращения. Где она только такого отыскала! Впрочем, после трех бутылок, что красавчик, что рыжий кабан вроде этого — едино…

С трудом, с передышками, застегнула штаны и ремни (они даже не удосужились до конца раздеться). На шнуровку ботинок ее уже не хватило и, сунув их под мышку, Кидж-Кайя, сутулясь и жмурясь, выползла в серый рассвет.

Через час все еще босая, мокрая и злая, но уже посвежевшая и протрезвевшая, она добралась до казармы.

— Вот и наша пташка ночная!

Исподлобья стрельнув темным взглядом в Малыша Мартина, она бросила башмаки на пол, прошлепала до стола и, ухватив его кружку, сделала хороший глоток. Малыш смотрел на нее, сонно помаргивая короткими белыми ресницами и лениво пожевывая табачную палочку, но кто хорошо знал Мартина, понял бы, что он сейчас в бешенстве. Кидж-Кайя его знала. Она сделала еще один большой глоток и сказала хрипло:

— Ну?

Малыш Мартин поднял брови.

— Ну? И это все, что ты мне можешь сказать? «Ну»! Сегодня спозаранку ко мне прибежали с «Зеленого Дракона» и обсказали, как покутили вчера мои мальчики. Мои славные дисциплинированные мальчики. Не желаешь узнать, что осталось в «Зеленом Драконе» целым, а?

— Не желаю, — подтвердила Кидж-Кайя.

— Не желаешь? А я тебе скажу — стены там остались целыми. Одни стены. И крыши часть.

— Неужто и крыша осталась? — поразилась Кидж-Кайя.

— Не крыша, а самая малость! И вот слушаю я все это и думаю — не-ет! Не мальчики там мои резвились, совсем не мальчики! А знаешь, кто, Кидж-Кайя, а? Знаешь?

Она благоразумно промолчала.

— То почерк девичий! Женский, знаешь, почерк! Этакий… причудливый. Разве б кому из мальчиков пришло в голову подвесить хозяйку к потолочной балке, чтобы «все могли полюбоваться ее прелестями»? Не спорю, там есть на что поглядеть, не спорю! А затаскивать мерина господина аптекаря на крышу и перекрашивать его в зеленый цвет — и добро бы в зеленый — а то в какую-то болотную… тьфу!.. масть! «Делать с мерина дракона». Что ж ты ему крылья-то свои не дала, а, Кидж-Кайя? Свои славные крылышки?

Она стояла навытяжку, как то и полагается, когда учиняет тебе разнос начальство, но глядела не на господина капитана — в окно смотрела, где солнца не было уже и в помине. На город с моря шли тучи, серые тучи, плотно набитые холодом, ветром, дождями…

Малыш Мартин с минуту смотрел на ее бледный горбоносый профиль. Все считали их любовниками, но если что когда и было — то было и быльем поросло… Поднялся бесшумно, едва не достав головой балки, шагнул к Кидж-Кайе, ухватил пятерней за острый подбородок, повернул к себе.

— Что, Кайя? — спросил негромко. — Что с тобой творится?

Она смотрела на него. Не глаза — предрассветный туман, серый, тоскливый и безнадежный, где заплутать и утонуть — раз плюнуть.

— Не знаю, — Кидж-Кайя вновь перевела взгляд на море и небо. Помолчала. — Может, это все ветер… Северный ветер. Потерпи меня. Еще неделю потерпи.

— Ветер? — Малыш Мартин засопел. — Может, и ветер. А ну как он надолго? Что, если он еще с месяц не сменится? От города тогда что-нибудь останется?

Килж-Кайя дернула твердым плечом. Скрипнула кожа ремней.

— Может быть, — сказала сквозь зубы. — Самая малость.

Малыш вздохнул шумно и ушел на свое место. Сказал оттуда:

— Делом займись. Натаскай новобранцев.

Не были они новобранцами. Кидж-Кайя оценивающе разглядывала троих парней, игравших в «чику» во дворе гарнизона. Играли они увлеченно, азартно, покрикивая и поругиваясь, толкаясь шуточно, но успевали поглядывать и на шагавших мимо солдат и на ведомых на водопой коней и на тренирующихся на плацу ветеранов. Все примерно одного возраста — то есть помладше Кидж-Кайи, но старше юнцов, что обычно нанимаются в гарнизон Города Ветров. Один — чернявый, шустрый, в пестрой безрукавке, расстегнутой на смуглой волосатой груди, с уймой гремящих браслетов на жилистых запястьях, расшитым поясом с пристегнутым скрамаскасом. Бархат запыленных штанов, кожаные вышитые сапоги… Южанин. Второй — помассивнее, стриженный коротко, в куртке и штанах из потертой кожи, широкоскулый и медлительный — похоже, воевал за Карат. Только его ветераны умеют так вязать выгоревший зеленый платок-бандану. Третий — в серой полотняной тунике, перехваченной кожаным шнуром, носил длинные русые, плетеные в косу волосы. Он сидел спиной к Кидж-Кайе, но именно он почувствовал ее взгляд, обернулся, обшаривая глазами двор казармы. Поняв, что обнаружена, Кидж-Кайя вышла на свет и побрела к ним, чуть ли не заплетая ногами и рассеянно поглядывая по сторонам. Еще неизвестно, что хуже — новички, бестолковые и задиристые, или опытные, знающие себе цену бойцы…

Остановилась рядом — троица, глянув, продолжала играть — ну подошел себе солдат, ну смотрит — значит, интересно ему. Скажет чего — ответим, не скажет — сами разговор заведем… Солдат как солдат и форма как форма, и волосы стрижены под шлем — пусть и странно, словно клочками, но, может, так у них здесь принято. Руки на ремне, куртка распахнута и видно, что у пояса ничего, зато из поножи торчит рукоять ножа — хорошего, скажем, ножа, мастера известного. Тут Бено начал медленно вставать, и Джер поймал его взгляд на вышивку на потертой куртке солдата. Перехватило горло — так вот, как оно все, оказывается…

А шустрый Алькад был уже на ногах и говорил весело:

— Доброго утречка, мастер-скрад!

Мастер выдержал паузу, оглядывая новобранцев. Обведенные темными кругами глаза были холодны и равнодушны.

— И вам того же, солдаты. Капитан определил вас ко мне под начало. Представьтесь.

Она слушала и разглядывала их, по давней своей привычке подбирая походящее для них животное… Коренастый Бено с умными карими глазами — медведь. Сухощавый узколицый Джер с длинными жесткими волосами и пристальным взглядом — волк. Алькад-Бен-Али, «можно просто Али», с круглыми блестящими черными глазами и острым профилем — ворон.

Птица…

Она не так уж и промахнулась. Алькад и вправду был родом с юга. Бено и впрямь участвовал в боях за Карат. А Джер оказался пограничником с Черной Чащи.

— Не знаю уж, чего вам наобещали, — сказал мастер-скрад. — Только служба в Городе Ветров не сахар: платят мало, работы по самое не хочу: воры, контрабандисты, пьяные разборки, сейчас еще и оборотней сезон… Капитан, правда, золотой, но на шею себе сесть не даст. Скоро с тоски взвоете.

И с этим пророчеством на обветренных губах повернулся на каблуке тяжелого ботинка. Махнул рукой.

— Жить будете в казарме. На довольствие встали? Кормежка раз в день. Вечером жрите в харчевне. Я живу, — снова взмах загорелой руки в сторону одинокой башни над самым обрывом, — там. Сегодня в восемь дежурство. Вопросы есть?

— Ваше имя, мастер-скрад? — спросил вежливый Бено.

— Кидж-Кайя. В восемь у Северных ворот, — мастер, не прощаясь, широко зашагал к своей башне. Новички переглянулись, взвалили на плечи мешки и потопали искать свободные места в казарме.

— Вот попали так попали! — Алькад в который раз воздел к небу звенящие браслетами смуглые руки.

Бено веселился от души:

— Стыдно признаться в своем Хазрате, что служил в Городе Ветров под началом женщины?

— Признаться? — кричал Алькад. — Служил? Да я и мига не прослужу под ее началом! Вот только капитана дождусь… Это ж за какие заслуги ее мастером сделали? Это ж какой дурак ее скрадом признал?

— А здесь в гарнизоне много женщин, — мечтательно и примирительно произнес Бено. — И у нас в Карате наемницы…

— Это у вас! — фыркнул Алькад. — А вот у нас на юге…

Джер глядел на запад. За облаками садилось солнце, окрашивая их в жиденький розовый цвет.

— Нам повезло.

Алькад поперхнулся на полуслове, уставившись на него с возмущением. Бено тоже глянул недоуменно.

— Вы же так мечтали познакомиться со знаменитым Ловцом оборотней…

— Что?

— Так это она — Ловец?!

Джер оттолкнулся задом от камня Северных во-рот и выпрямился навстречу Кидж-Кайе. В сгущавшемся сумраке ее невысокая фигура была неприметной и бесшумной — точно призрак. Или грабитель.

— Сними свои погремушки, южанин, — сказала Кидж-Кайя, — а то все портовые шлюхи сбегутся — подумают, балаган приехал.

Патрулирование оказалось несложным и даже скучным. Ничего не случалось. Ну отогнали от выпившего моряка шакалят-подростков, ну утихомирили не в меру разошедшихся посетителей корчмы, ну прошлись по пристани, распугивая вышедших на ночную охоту хищников-грабителей…

После полуночи вернулись в корчму — погреться и перекусить. Тут-то к ним и подлетел трясущийся от страха и возбуждения тщедушный человечек.

— Мастер-скрад, мастер-скрад! Я видел, я видел, это она!

Кидж-Кайя лениво отправила в рот кусок пережаренного мяса. Спросила невнятно:

— Она — что? Она — кто?

— Соседка моя, Мэгги! Это она, клянусь, я видел своими собственными глазами! Она превращается в черную кошку, большую… огромную черную кошку и сосет по ночам молоко у моих коров!

— Оборотень? — с интересом спросил Алькад.

Посетители обернулись, прислушиваясь, заворчала хозяйка: «житья нет от этих тварей», а разошедшийся человечек все ярче и ярче описывал, какие глазищи были у чудовища, какие зубы, да какой хвост… Солдаты слушали, поглядывая на мастера. Кидж-Кайя ела. Доев все до крошки, кинула на стол монету и, неспешно натягивая перчатки, кивнула человечку:

— Веди.

Спустя всего час они возвращались из предместья. Алькад то и дело забегал вперед, заглядывая в лицо Кидж-Кайе.

— Ну почему, почему ты решила, что она не оборотень? Он же клялся, что видел все собственными глазами, и не раз! Почему ты поверила ей, а не ему? Ну взяли бы, заперли в серебряной клетке, священника кликнули…

Бено дернул его за рукав — не дело указывать мастеру.

— Она не оборотень, — равнодушно сказала Кидж-Кайя.

— Откуда ты знаешь? — спросил и Джер. Кидж-Кайя глянула коротко. Свет фонаря выхватил из темноты его худое лицо, жесткую складку рта. — Ты же только вошла, посмотрела — и сразу вышла.

— В Сезон Северного Ветра я чую их, — сказала Кидж-Кайя. — Чую, как другие чуют перемену погоды.

— Вот бы мне так, господи! — с неожиданным жаром воскликнул Бено. — Этому можно научиться?

Кидж-Кайя бледно улыбнулась.

— С этим нужно родиться. Что, Ловцом хочешь стать?

— Еще бы не хотеть!

— Но этот… сосед ее, — спросил Алькад. — Он-то что тогда? Или привиделось ему?

— Видать, зуб у него на бабу, — рассеянно сказала Кидж-Кайя. — Ничего, теперь десять раз перекрестится, если что опять покажется…

Еще бы. Джер вспомнил, как она посмотрела, повернулась и вышла, оставив за спиной оцепеневшую от ужаса женщину; как суматошно вцепился в куртку Ловца сосед-наводчик… И как легко вывернувшись, одним плавным, мягким движением Кидж-Кайя отбросила его к стене, скрутила на тощей шее воротник, превращая его в петлю-удавку, и прошипела в задыхающееся лицо:

— Ты… стервь… если еще раз посмеешь обмануть Ловца… я все-таки приду — но за тобой, подонок. За тобой.

— И когда же он явится?

— Думаю, к рассвету.

Алькад даже зашипел:

— Так какого же дьявола мы залегли здесь с полуночи?

Кидж-Кайя даже не взглянула на него. Бено шутливо толкнул приятеля в бок.

— Служба у тебя такая!

— Вы двое спуститесь вон к тому гроту. Может, он сегодня и не явится. Хотя ночь… — она посмотрела на небо, — …ночь подходящая.

— Для оборотней она, может, и подходящая, — ворчал Алькад, нащупывая спуск ногами. — А нам как бы шею не свернуть.

— Не наследите там, на песке, — сказала вслед Кидж-Кайя.

— Думаешь, он их увидит, в такой-то темноте? — спросил оставшийся с ней Джер.

— Не увидит, так учует.

Она вновь посмотрела наверх. Ветер ненадолго оголил кусок неба, и в ее глазах отразились звезды — они мерцали — и казалось, Кидж-Кайя плакала.

— Разбудишь через час. Следи за приливом.

Она свернулась клубком, накрылась плащом и через мгновение уже спала, дыша тихо и ровно — точно в своей постели, а не на камнях утеса, лишь кое-где покрытых тонким слоем мха. Джер сел поудобнее, стараясь не касаться даже края ее плаща. Прислонился затылком к камню, сквозь полузакрытые веки глядя на подступающий к утесу прилив. Заснуть он не боялся — во всяком случае, не ночью — на то он и был… пограничником.

Кидж-Кайя проснулась сама. Звезд давно не было. Налетавший порывами ветер щедро раздавал мокрые пщечины. Опять зарядил дождь-не дождь — так, морось, мокрое недоразумение. Чертыхнувшись, мастер так резко перегнулась через край утеса, что Джер еле удержался, чтоб не ухватить ее за ремень. Повисев в таком рискованном положении с минуту и, видно, углядев, что ей надо, Кидж-Кайя вновь заползла обратно.

Ветер усиливался. Скала, отдавшая накопленное дневное тепло, начала высасывать его из человеческих тел, и двое, ктаясь в плащи, невольно жались друг к другу.

— Можешь вздремнуть, — сказала Кидж-Кайя.

— Нет, — кратко отозвался Джер, и они умолкли, не столько опасаясь спугнуть оборотня, сколько не желая говорить друг с другом.

Светало. Стихал дождь. Кидж-Кайя длинно зевнула, потянулась и поменяла положение. Ее обтянутые штанами крепкие ягодицы прижались к его паху. Почувствовав мгновенный отклик его тела, она оглянулась, выгнулась, как кошка, и провокационно потерлась — уже намеренно, усмехаясь ему в лицо. Джер отвел взгляд, ненавидя в этот момент ее и себя.

Вдруг Кидж-Кайя замерла — и разом обмякла, растеклась, распласталась на камнях, точно камбала на морском дне — разве чо окраску не сменила. Он перевернулся вслед за ней на живот, вглядываясь в оголившийся после отлива берег.

Даже он увидел не сразу. Камень — огромный, черный, глянцевый, — шевельнулся, выдвигаясь из обегавшей его волны. Зверь — тюлень? — двигался неторопливо, грациозно и плавно, как и подобает морскому существу. Вот он замер, высоко подняв красивую гладкую голову (замерли и люди, боясь, что при малейшем признаке опасности он уйдет в море). Началось превращение. Джер зачарованно смотрел, как гибкое тело словно скручивается в спираль, являя миру вместо атласной черной шкуры нечто белое и гладкое… Он даже не заметил, как исчезла Кидж-Кайя, — очнулся, лишь когда увидел метнувшиеся по берегу тени.

— Сеть!

Сеть наброшена — остатки прекрасного морского существа еще могли порвать ее и вырваться на свободу — но со второй, заговоренной, не справилось ни оно, ни слабое после превращения человеческое тело. Отступившие солдаты наблюдали, как Кидж-Кайя, наклонившись, рассматривает пленника. Ловец выпрямилась. В голосе ее не было триумфа, когда она сказала:

— Какой сюрприз! Господин аптекарь!

Алькад глазел на гайтан, выбившийся из-за глухого воротника куртки Ловца: прочные серебряные звенья с впаянными через равные промежутки черными камнями. Спросил с почтением:

— Амулет от оборотней, да?

Рука Ловца взметнулась — прикрыть гайтан — и опустилась. Кидж-Кайя сказала равнодушно:

— От оборотня, это уж точно, — обвела взглядом стражников. — Камни Матвея Медвежьего, не слыхали?

Взгляд ее задержался на Джере — ему показалось, с каким-то даже вызовом. Он вслед за всеми мотнул головой. Неспешно заправляя гайтан в ворот, Ловец скомандовала:

— Упакуйте-ка господина аптекаря как следует!

Кидж-Кайя стояла, заложив руки за спину, слегка склонив стриженую голову. Новобранцы переминались за ее спиной, поглядывая на темные высокие своды, потрескавшиеся камни стен.

В старом монастыре шел суд над оборотнем.

орый раз оттянул и без того широкий ворот рубахи. Алькаду тоже было не по себе — он то и дело утирал лицо рукавом. Перехватил взгляд друга, пворчал: «Ох, и жарища тут у них!» Бено пожирал взглядом мужчину в серебряной клетке. Был тот грузен, немолод и перепуган до того, что жалость брала. Босые в неуверенно переступали под подолом длинной грубой рубахи, бледно-голубые глаза перебегали от стражников до высоких судей и обратно.

Очередной допрошенный свидетель вышел вон, далеко обходя клетку с господином аптекарем — было ему и жутко и любопытно до той же самой жути. Старшина суда, состоявшего из трех человек (его самого, мрачного священника в сутане и богато одетого горожанина), кивнул стражникам.

— Слушаем уважаемого Ловца. Мастер-скрад, прошу.

Кидж-Кайя вышла вперед, положив руку на Биб-лию, без запинки оттарабанила слова присяги. Джер вновь повел шеей, словно было ему душно: видно, частенько произносит она эту присягу…

Священник, не вставая, подался вперед.

— Разумеете ли вы, мастер, что своими показаниями обрекаете этого… это существо на смерть?

— Разумею, — сказала Кидж-Кайя, и Алькад то ли с восторгом, то ли с тревогой ткнул Джера локтем в бок — так явственно прозвучала издевка в ее хрипловатом голосе. Услышал издевку и священник, потому что, хмурясь, откинулся на спинку высокого стула. — Еще как разумею, святой отец. Только я всегда считала, что казнь этого… человека — лишь очищение его бессмертной души от грешной телесной оболочки. Если есть у оборотня душа. Что об этом говорит святая церковь?

Священник открыл было рот, закрыл и жестом приказал что-то старшине.

— Итак, вы подтверждаете все ранее данные вами показания, мастер? — вступил тот.

— Подтверждаю и клянусь, — сказала женщина. По знаку старшины отступила назад.

— Что с ним будет? — спросил Алькад.

— Сожгут на рассвете, — пробормотал Бено. — Если он раскается в сговоре с врагом рода человеческого, палач подарит ему легкую смерть — даст яд, когда огонь разгорится.

— Легкую… — ворчал Алькад. — Они что, сами яд когда-нибудь пробовали?

После оглашения приговора речитативом стар-шины, (горожанин так и промолчал все время, втянув голову в плечи), священник пообещал бывшему господину аптекарю последнее причастие на рассвете. Оборотень, продолжавший рыскать взглядом по лицам — казалось, он не понимал до конца, что происходит — вдруг завопил, кидаясь на решетку, покрытую серебром.

— Сука! — кричал он. — Сука! Проклятая, подлая сука!

Кидж-Кайя окинула его косым взглядом, словно прикидывая, как будет с ним справляться, если он таки вырвется из клетки. Мотнула стражникам головой.

— На выход!

— Все дело в Северном ветре! — раскрасневшийся Бено размахивал кружкой с пивом. Он уже пару раз плеснул на Алькада, и теперь тот с недовольным видом оттирал рукав своей яркой бархатной куртки — уж очень Бен-Али любил принарядиться.

— В сезон Северного ветра оборотни просто с ума сходят, теряют осторожность, идут на побережье…

— А почему сюда-то? — спросил Алькад.

— Говорят, на севере, за Проливом Туманов, откуда еще никто не возвращался, лежит их земля — Земля Оборотней. Вот их на родину и тянет.

— Если никто не возвращался, откуда кто знает, что там лежит? — резонно возразил Алькад. — А интересно было бы на эту землю взглянуть. Только там, наверное, просто-людей тоже на костре сжигают?

— Ш-ш-ш, — зашипел Бено, оглядываясь. Никто их не слушал. Кабак вовсю обсуждал новость о господине аптекаре. Толковали о трех благородных дамах на сносях, которых он пользовал, и которые скинули от ужаса, узнав о сущности его скрытой. О том, что наверняка он подмешивал отраву лучшим людям города в пилюли от кашля или головной боли — а что от них еще ожидать, нелюдей этих?

Кидж-Кайя взглянула на Алькада с любопытством и щелчком пальцев заказала пива еще. Сказала Бено:

— Много знаешь.

Приняв ее слова как похвалу, Бено довольно блеснул белыми плотными зубами.

— Да уж, насмотрелись мы на оборотней при Карате! Ваши-то рядом с тамошними демонами — просто овечки невинные!

— И ты что, мстить им собираешься? — подал голос молчавший, по обыкновению, Джер.

— Не только, — Бено широко улыбнулся. — Слава и деньги тоже не помешают!

Кидж-Кайя отставила кружку.

— Да, заработать ты сможешь немало! Родные-друзья будут тебе совать выкуп, а враги — взятки, чтобы ты обвинил кого по ложному доносу… Готовь большой кошелек, парень! Ладно, я пошла!

Солдаты смотрели ей вслед. Двигалась Кидж-Кайя хоть и слегка нетвердо, но целеустремленно.

— Куда это наш мастер подалась на ночь глядя? — широко зевнул Алькад. — Ну, кто с утречка пойдет казнь смотреть?

— К оборотню она пошла, — сообщил Бено.

Алькад подавился неоконченным зевком:

— К к-какому еще оборотню?

— Тому самому. По разрешению суда Ловец проводит с оборотнем его последнюю ночь.

— Зачем?

Бено пожал плечами.

— Спроси у нее. Кто пива еще будет?

— Башня Песен?

Задрав голову, Джер рассматривал стены полу-разрушенной башни. Вместо крыши — серые дыры, в которые сочится мелкий нудный холодный дождь. Вдоль закругленной облупившейся внутренней стены идет лестница, напоминающая челюсть с искрошившимися, а кое-где — и выбитыми зубами. Кидж-Кайя с привычной небрежностью начала по ней подниматься.

— Ветры, — говорила она. — Здесь поют ветры. Каждый ветер приходит со своей песней. Хочешь — слушай. Не хочешь — убирайся. Я взяла тебя, потому что ты не болтаешь без умолку, как южанин, и не пристаешь с вопросами об оборотнях, как Бено…

У Джера екнуло сердце — ее нога сорвалась в пустоту. Но Кидж-Кайя выровнялась с почти презрительной небрежностью, пошла дальше, скользя пальцами по обшарпанной стене. Похоже, она совсем не боялась высоты и пустоты, все больше отдалявших ее от такой надежной земли…

Остановилась на последней площадке — дальше идти было просто некуда. Ветер толчком ударил в грудь, заставив попятиться. Кидж-Кайя, раскинув руки, балансировала на самом краю. Джер слышал, как она смеется. Он решил, что не в силах смотреть на крошечную фигуру, точно летящую в изъеденной временем паутине башни… Опустил голову — и немедленно обернулся на звук, раздавшийся за спиной — то ли возглас, то ли оклик. Никого не было. Снова звук — выше, снова. И снова… Звуки налетали с каждым порывом ветра, с ним же и стихали.

Пока не превратились в почти непрерывную музыку — или песню.

Песню Северного ветра.

— Зачем ты ходишь к оборотням перед казнью?

Джер сидел, прислонившись спиной к стене — для надежности. Он все же поднялся следом, бранясь и оскальзываясь. Давя сапогами свой собственный страх.

Кидж-Кайя подала ему кусок хлеба. Джер подержал в руке, есть не стал. Ловец глотнула из фляжки.

— Даю им возможность исповедаться.

Джер хмыкнул.

— То ли ты священник?

Кидж-Кайя криво усмехнулась.

— Я больше, чем священник — я ведь прихожу до него.

Она выпрямила ноги в воздухе, балансируя на заду на самом краешке башенной площадки. Любовалась сапогами — новенькими, только что на заказ сшитыми.

— Сначала они проклинают или умоляют меня. А я задаю один-единственный вопрос и жду ответа. Все отвечают — рано или поздно…

— И каков же вопрос?

— Что такое — быть оборотнем?

Кидж-Кайя глядела на клубящиеся над городом серые облака — или туман. Видно было, в каком районе идет дождь, секущий косыми линиями воздух. На лице ее остывала улыбка.

— Они захлебываются и сбиваются, они боятся не успеть… впервые в жизни, впервые в жизни, рассказать о себе самом — другом. Другому. Они говорят про цвета, про запахи и звуки. Про ветер или течение, которые принимаешь на крыло или плавник. Про агонию добычи — неважно, человека или животного — умирающего в твоих зубах… И вот это, это — настоящее. А не то, что они будут лепетать перед смертью, проклиная или каясь…

— Вот почему ты так хорошо знаешь оборотней и их привычки. Эти рассказы помогают тебе лучше ловить их?

Кидж-Кайя легко поднялась — по-прежнему на самом краю — и он напрягся, сам не понимая, чего ему хочется больше — столкнуть ее или схватить, чтоб не упала.

— Эти рассказы заставляют меня им завидовать. Пошли. Время.

И беззаботно понеслась вниз по рушащимся под ногами ступеням.

Малыш Мартин стоял, задрав голову. По башне, что высилась неподалеку от казармы, взбирался человек. Повесив на шею связанные шнурками ботинки, цепляясь пальцами за расщелины в кладке, встряхивая взлохмаченной головой и горланя песню.

Алькад разинул рот:

— Да это же наш Ловец!

— В матину пьяная, — подтвердил капитан, не спуская глаз с Кидж-Кайи.

Мастер-скрад карабкалась наверх с целеустремленностью свихнувшегося таракана.

— Что ж ее все в высоту-то тянет? — пробормотал Джер.

— И часто она так?

У мужчин вырвался дружное «ох», когда пальцы Кидж-Кайи сорвались, и она повисла на одной руке. Ловец посмотрела вниз и, засмеявшись, крикнула что-то.

— Когда как, — сказал Малыш Мартин. Его глаза неотрывно следили за ползущей по стене Кидж-Кайей. Вот она добралась до своего окна, подтянулась, вильнув задом, вползла внутрь…

Капитан плюнул, грязно выругался и большими шагами направился в казарму.

— Да она чокнутая! — с восхищением сказал Алькад.

Кидж-Кайя сидела голая на своей разобранной постели. Глядела бездумно в окно, машинально проводя пальцами по широкой запаянной цепи, обычно скрытой глухим воротом одежды. На целом побережье не нашлось бы и двух людей, знающих название камней и их силу, и одним из этих людей была она сама.

Цепь точно срослась с ней, стала незаметной и невесомой, но в сезон Северного ветра она просто душила, и Кидж-Кайе невыносимо хотелось сорвать ее.

Но было это не в ее силах и не в ее власти…

Она слишком труслива.

Кидж-Кайя опрокинулась на кровать. Глядела в потолок сухими упрямыми глазами и бормотала что-то злобное и неразборчивое: молитву ли проклятье ли…

Сегодня в кабаке к ним присоединился сам капитан. Поглядев, как он пьет (видно, стремясь догнать и перегнать своего мастера-скрада), стражники поняли, что препятствий им чинить никто не намерен, и расслабились тоже.

— Это все ветер, — толковал пьяненький секретарь церковного суда отец Пафнутий, которого от щедроты солдатской души они сегодня потчевали. — Дурной, порченый ветер. Дует он с проклятой земли оборотней, смущает тех, у кого в крови имеется хоть малая толика колдовской крови. Даже нас, чистых духом и… — громкий длинный глоток, — телом и… да, духом, повергает сей поганый ветер в тоску и смятение. Что ж уж говорить о тех несчастных…

Алькад смеялся. Бено оглядывался и шипел:

— Отец Пафнути-и-й!

— …нечестивцах, — не моргнув глазом, продолжал священник, — кто эдаким уродился!

Джер слушал внимательно. Подливал и подливал еще пива в бездонную кружку Пафнутия.

— А что ты вообще знаешь об оборотнях, святой отец?

— Много, сын мой, много чего, — снисходительно говорил Пафнутий, меряя изрядно косящим глазом глубину благословенного напитка. — Вот знаешь ли ты, как становятся оборотнем?

— А ты нас обучи, старик! — веселился Алькад.

Пафнутий послушно принялся загибать пальцы.

— Есть оборотни ложные и есть оборотни истинные. Ложными становятся по умыслу злому или по глупости своей. В случае первом порча насылается колдуном или ведьмой, и святая церковь может спасти несчастного и наказать измыслившего колдовство. Ежели кто из молодых-ретивых, глупых-нерадивых, прознав колдовское заклинание, желает его испробовать (ну там, в полночь перекинуться через пень с семью ножами) — наше дело вразумить и наставить душу заблудшую…

— Видели мы, как вы их тут… вразумляете! — за-метил Алькад.

— …однако ж страшнее всего оборотень истинный, в котором оборотничество от природы заложено. Не поможет ему ни святая вода, ни молитва, не жизнь благочестивая. Рано или поздно — но возьмет свое поганая кровь. Только костер может стать отпущением…

Малыш Мартин молча, одну за другой опустошал кружки. Вот устроить бы им состязание со святым отцом — еще неизвестно, кто выиграет, прикидывал Алькад лениво. Было ему весело и пьяно.

— Но ежели родители спохватятся вовремя, и хоть побоятся обратиться за помощью к церкви, но повесят на шею дитю-оборотню, пока не вошел тот в полную силу (а еще лучше — в самой колыбели), оберег с серебра да с освященных в семи водах и семи огнях камней со святой горы великомученика Матвея Медвежьего… то сила оборотня будет скована тем ожерельем, точно капканом. И пока не снимется то ожерелье, оборотень и сам может не знать о своем проклятии…

Он бубнил и бубнил и не видел, как начал прислушиваться к его бормотанью Бено, как вспыхнули волчьим огнем глаза подавшегося через стол Джера. Джер начал подыматься, и раньше его вскочил ошеломленный южанин, и Бено растерянно тер лоб широкой ладонью. А в прояснившихся покрасневших глазах капитана мелькнуло понимание — и мука…

— Ну что, Бено, Бено-ловкач, — сказал Джер, и белые зубы его сверкнули не в усмешке — в оскале, — повезло тебе сегодня! Ты поймал великого оборотня! Оборотня из оборотней!

Дверь выбивать не пришлось — Кидж-Кайя вообще никогда не запиралась. Когда в ее комнату ввалилась возбужденные солдаты, она рывком села на постели: сбитые простыни, сонное, чуть опухшее лицо, на котором недоумение сменялось пониманием… Осторожно положила рядом с собой меч, который выхватила привычно из висящей на спинке кровати перевязи.

И улыбнулась — как всегда кривовато.

Солдаты стояли у двери, не зная, что и как сказать или сделать, а Кидж-Кайя, мастер-скрад, Ловец оборотней, Великий Оборотень, сидела на кровати, сложив на голых коленях сильные руки, и молча ждала.

— Свят-свят-свят… — бормотал не протрезвевший Пафнутий, и непонятно было, что он имеет в виду: то ли колдовское ожерелье, то ли неприкрытую наготу женскую.

Кидж-Кайя поймала взгляд капитана и улыбнулась криво:

— Извини.

Малыш Мартин опустил глаза. Буркнул-скомандовал священнику выйти — снаружи дверь молитвой подпирать. Кидж-Кайя медленно и гибко поднялась. Усмехнулась, заметив некоторое шевеление среди стражников. Непринужденно прошла от кровати к окну, вспрыгнула в проем. Встала, поглядывая то на них, то на светлеющее небо.

— Ну что, Бено, — спросила с хрипловатой насмешкой, — станешь теперь первым Ловцом в округе, а? Какая слава, Бено, какая слава! Помнишь, когда следует брать оборотня? Заговоренной сетью — и в клетку, Бено, в клетку, пока он еще слаб и бессилен. А я уже проснулась…

— Все равно ты не сможешь уйти, — сорвавшийся голос прозвучал как-то неубедительно даже для него самого, и Бено откашлялся.

Она кивнула.

— Конечно, Бено, куда ж я теперь пойду…

Повернула голову и открыто улыбнулась горящим глазам лесника.

— Ну что, Джер, Джеро-волчонок, Джер-волк… Ты ведь пришел в город убить меня? Тебе это удалось. Счастлив?

Он с великим усилием опустил ресницы и сказал — так тихо, что услышала лишь Кидж-Кайя да стоявший рядом капитан:

— Ты не знаешь, что это такое — когда на твой зов всегда приходят волки. Просто волки. Только волки.

Кидж-Кайя с мгновение смотрела на него сверху, потом кивнула:

— Зато ты не знаешь, какая мука — не быть тем, кем ты можешь стать.

Ее взгляд скользнул по Бено, по глядящему в пол капитану. Остановился на серьезном — впервые она видела его таким серьезным! — Алькаде Бен-Али. Кидж-Кайя улыбнулась ему с неожиданной симпатией.

— Не ищи ее, парень. Ее просто нет. Давно нет.

— Что? Чего нет? — спросил Алькад испуганно.

— Земли оборотней. Там теперь лишь море и небо. Иначе почему бы мы оставались здесь?

Она помолчала и сказала — сразу всем:

— И знаете, я — рада.

Восток светлел. Кидж-Кайя повернула голову, профиль и тело обрисовало тонкой золотой линией. Руки ее, привычно поглаживающие гайтан, сомкнулись, напряглись…

— Не давайте ей! — завопил Бено, кидаясь вперед, но Малыш Мартин схватил, смял его медвежьей хваткой. Кидж-Кайя благодарно кивнула капитану. Ссыпала с ладони за окно порванные звенья. Потерла шею со следами десятилетних отметин и вновь повернулась навстречу солнцу.

— Да не давайте же ей!.. — простонал Бено.

Но Кидж-Кайя уже шагнула вперед — так просто, будто вышла в другую комнату. С мгновение все стояли неподвижно, потом кинулись к окну, сталкиваясь и мешая.

…Конечно, она разбилась. Она падала — так невыносимо медленно и так бесконечно быстро. И руки, распахнутые крыльями, не могли задержать это падение, потому что не были и не могли превратиться в крылья настоящие, и ветер не свистел, а ревел в ушах, пропуская сквозь себя изогнутое, стремящееся ввысь тело… и следом летел вой — тоскливый вой волка, так и не дождавшейся своей подруги… А потом она упала и подпрыгнула на камнях — как мячик, как упущенный детьми мячик.

…Конечно, она не разбилась. Молодые, сильные, пусть и неопытные крылья подхватили ее в воздухе, и вскоре над жадными, так и не дождавшимися жертвы камнями, над морем, над пеной, парила большая белая птица, ловящая на крыло порывы Северного ветра. Она сделала круг, взлетая все выше, пока не поднялась на уровень окна — крикнула (как показалось Алькаду Бен-Али — что-то насмешливое и непристойное) — и полетела в море, навстречу ветру с севера, туда, где за туманами скрывается бессмертная волшебная страна…