Сценические стихи

Дамы и господа-а-а,

Господа ради, пода-айте

милостыню старику-у-у!

Господа Бога ради, милостыньку старику!

Ради Господа Бога, милостыньку старику!

Подадут мне или нет, ради Господа Бога?

Подадут мне или нет, Господа Бога ради?

Подайте бедному старику

милостыньку, Бога ради!

Подайте бедному старику

милостыньку, ради Бога!

Неужто никто не подаст милостыню,

ради Господа Бога, бедному старику?

Неужто никто не подаст милостыньки,

Господа Бога ради, бедному старику?

Для бедного старика, который умирает от холода,

неужто не найдется подаяния?

Бедному старику, который умирает от холода,

неужто никто не кинет подаяния?

Господа Бога ради, подайте милостыньку!

Ради Господа Бога, подайте!..

Господа Бога ради!..

Ради Господа!.. В Бога, в душу, в мать!

Сколько же сукиных детей есть на свете!

— Что с тобой?

— Чешусь.

— Чешешься?

— У меня блохи.

— Блохи? Что это такое?

— Блохи — это блохи.

— Ты их ешь?

— Потому что они едят меня.

— Блохи!

— Что тебя удивляет?

— Блохи!

— Чего ты вопишь? Да, блохи!

Ведь почему-то я все-таки пес.

Молчишь? Говори что-нибудь! А, дерьмо!

Сегодня они кусаются, как никогда.

Прыгают. Кусают. Сжирают.

Говори что-нибудь, пока я чешусь.

— Что это ты сказал?

— А что такое?

— Ну вот, раньше.

— Не помню.

— Какое удивительное слово!

— Я его никогда раньше не слыхала.

— Откуда ты взялась? Кто ты такая?

— Я? Но ты на меня даже не смотришь...

— Смотреть на тебя? Вот еще!

— А кем я тебе кажусь?

— Не знаю.

— Отгадай. Я ведь тоже собака.

— Ты собака? Ну и насмешила!

— Сучка.

— Сучка? Знаешь что?

Я никому не позволю смеяться над собой!

Оставь меня в покое! Я буду чесаться.

— Я тебе не нравлюсь?

— Ты похожа... На кого ты похожа?

Никогда не видал таких усов, такой шерсти.

А ну-ка, пройдись немножко...

Повернись... Почему у тебя нет хвоста?

Сядь! Нет, встань! Стоя ты не так уродлива.

Отчего ты плачешь?

— У тебя такой великолепный хвост!

Как тебя зовут? Как твоя кличка?

— Зовут? Кличка?

— Кто твой хозяин?

— У меня — хозяин?

— Где ты ночуешь?

— Дерьмо! На улице!

— Опять. Это слово!

— Оно тебя пугает? Или нравится? Почему?

— Потому что я хочу запомнить его и повторять.

— Я знаю другие, получше, но...

А тебя как зовут? У тебя-то, наверно, есть кличка.

— Кэти. Меня зовут Кэти.

— Кэти... Что это значит?

— Не знаю... Моя хозяйка...

— У тебя есть хозяйка?

— Она живет вот здесь. Это ее сад. Хочешь прогуляться?

— Лучше останемся у калитки.

Подойди-ка! Чем ты пахнешь?

— Не знаю. Моя хозяйка пахнет тем же самым.

Тебе нравится этот запах? Что с тобой?

— У меня начался насморк... Что ты делаешь, Кэти?

— Катаюсь в траве.

— Поди сюда!

— Я уже больше не пахну.

— Это все равно! Кэти...

— Что?

— Кэти! Кэти! Моя Кэти!

У тебя такая славная мордочка...

У тебя... Пойдем! Не убегай! Ты сошла с ума?

Пойди сюда! Идем!

— Я здесь.

— Ближе. Стой спокойно! Нет, пойдем под дерево!

Нас никто не видит. Тише, тише, Кэти!..

...............................................................

— А теперь, до свиданья!

— До свиданья? Дерьмо!

Я убегу с тобою!

— Со мной? Кэти, о Кэти!

— Пошли! Нет... минутку...

— Ни минуты!.. Что ты делаешь?

— А ты не видишь? Я чешусь!

Я счастлива! У меня есть блохи!

Я никогда не носил бороды.

Ни прихоти этой не знал я,

ни необходимости этой — обзавестись бородой.

Юность прошла —

то веселая, то печальная — без бороды.

Как бы выглядела она с бородою? —

спрашиваю себя, когда стукнуло мне шестьдесят.

Минуту вниманья, сеньор! Это вы? Что вы сказали?

Что вы — это я? Да нет, невозможно.

Я никогда не носил бороды. Был я поэтом,

почти что счастливым, с лицом безволосым и чистым

и залитым солнцем под ветром морским.

Я печален? По-вашему, жалуюсь я?

И ночью вздыхаю при свете луны?

Одиночка к тому ж? Ипохондрик?

И время от времени даже

с дурными наклонностями, говорите?

Я добрым был не всегда... И порою

я нож вынимал, да, сеньор, но ни разу,

но никогда никого я в спину не ударял.

Невозможно, сеньор... Не могу быть таким,

хотя бы меня уверяли

в этом сто тысяч волос вашей черной густой бороды.

Вы меня оскорбляете? Что вы сказали? Чтоб я убирался?

Но куда же, куда? Повторите еще раз!

Нет, вы сами пойдете туда,

откуда не стоило вам никогда выходить.

Вот нахал! Убирайтесь отсюда! Убирайся тотчас же!

Мой зрелый возраст... сорок лет...

и пятьдесят... Тогда, пожалуй, было б

приятно бороду носить... но рыжую, конечно.

— Нет, нет, сеньор! Всегда скажу, что нет!

Я против! Что сказал я? Что я против!

— Вы что же, утверждать беретесь,

что я, я тоже тот, кто вечно против?

Вы так дерзки? А ну-ка, изрыгайте!

Кто я, по-вашему? Кто вы?

— Чудовищный, жестокий, зверский, сальный,

злословящий ругатель-словоблуд.

Клык ядовит, слюну рождает зуд.

В глазах же злость и страх первоначальный.

Душа что ястреб хищный и печальный.

Ум совершает водосточный труд,

а руки с хваткою куницы ждут,

и стих звучит неслыханно-скандальный.

Ведет корабль мой гнев еще с рассвета.

Днем ненависть трясу над морем в сите,

и липнет в ночь любое зло к корме.

Всего я против. По душе мне это.

— Моей поэзии, уж вы простите,

не надо бороды, что вся в дерьме.

Мне шестьдесят уже. (Весьма почтенно.)

Я на седьмом десятке. (Доброй ночи!)

Я бороды не брил. (Виктор Гюго!)

— Как самочувствие, учитель?

— Того же вам желаю.

— Как ревматизм?

— Прекрасно! Хорошо!

Вы шутите?

— О нет! Скажите:

в моче не появился сахар?

— Да вы о чем? Мои стихи —

хотите, юноша послушать? —

и слаще, и нежней, чем раньше.

— Благодарю вас.

По-прежнему ль подвижны вы, учитель?

— Как жеребенок, сударь!

Вы шутите?

— Нет, нет! Скажите:

а что вы пишете теперь?

— Стишки красавицам и мадригалы

для девушек, ко мне неравнодушных.

Любовь, о да, любовь, ах, сударь!

— Все это возрастное.

— Вы шутите?

Я крепок, видите? Подайте этот стул.

Ай-яй! Ай-яй!

— Что с вами?

— Прострел проклятый!..

Люмбаго по-латыни. Вы не знаете латыни?

Подайте этот стул.

Я крепок, да... Но разве не сказал я,

чтоб вы придвинули мне этот стул?

— Учитель, вот...

Что с вами?

— Нет, ничего... Все дело в бороде,

в проклятой бороде — она так много весит!

Послушайте, я вам отдать ее задумал.

Хотите? Вам она пойдет. Ведь вам

не шестьдесят... Берите-ка! И прицепите.

Нет бороды внутри и нет вовне.

Мое лицо всегда моим бывало.

Мне шестьдесят. Хочу их без привала

нести, как знамя носят по стене.

Но, сколько б ни было на деле мне,

пою надежды песню у причала.

Придет иная эра, но сначала

не раз придется умереть весне.

Мне шестьдесят. Люблю я человека:

в мой век он встал с колен, не выжидая,

и выбрав мир, он бросил вызов смерти.

Я верю в труд свой, правильный от века.

Я утвержденье это подтверждаю,

подписываясь: Рафаэль Альберти.