Сцены провинциальной жизни

Глава 1 А ПОКА СУД ДА ДЕЛО…

Я сидел в открытых дверях своей дачки и слушал, как в листве шелестит дождик. Кусты и деревья стояли в полной летней красе. Боярышник отцвел до конца, и на нем уже завязались зеленые ягодки — кисти пока не поникли под их тяжестью, и они задорно торчали вверх; ясень выпустил хохолки семян, украшенных хорошенькими крылышками. Июнь подходил к концу. Первый срок, назначенный Томом для отъезда, давно миновал; близился день, когда минует и второй. Прямо напротив меня, не обращая внимания на дождь, с дерева, словно самолеты-истребители, пикировали овсянки; по полю с важным видом расхаживали сороки. Стояло субботнее утро, и я дожидался Миртл.

Да, как это ни дико вам покажется, но сегодня ко мне собиралась явиться Миртл — и явиться, сколько я мог судить, в лучезарном настроении. С того самого дня, как у Миртл завелась собака, все ее поведение говорило лишь об одном: что живется ей замечательно. Том, с высоты своего всеведения, напыщенно витийствовал о приливах и отливах; я сомневался, что дело в этом. Что-то шальное пробивалось сквозь эту веселость; она попахивала истерикой. Это радостное возбуждение представлялось мне непрочным: оборвется в одну секунду, так же внезапно, как наступило, и Миртл еще глубже погрязнет в отчаянии. Том считал, что я преувеличиваю.

— Ты слишком много берешь на свою ответственность, — говорил он. — Все-то тебя касается.

Поразмыслив, я пришел к заключению, что, пожалуй, он прав. Я понаблюдал за Миртл, и у меня немного отлегло от души. Встречи наши проходили легко, беззаботно и, по-видимому, ни к чему не обязывали. Конечно, я спрашивал себя, ведает ли Миртл, что творит. Никто не посмеет сказать, что я не задавался этим вопросом — равно как и другими — тысячу раз. Впрочем, вам, может быть, интересней узнать ответ? Должен признаться, что отвечал я себе на сухом, деловом языке, хоть и считаю его не самым привлекательным способом выражения мыслей. Миртл продолжала наши отношения, руководствуясь принципом; «День прошел — и ладно». Вероятно, накануне банкротства человек все равно продолжает ходить к себе в контору, звонить но телефону и вкушает радости творчества, составляя деловые письма. Так и Миртл, накануне банкротства любви.

При отношениях по принципу «день прошел — и ладно» общаться с Миртл было сплошное удовольствие.

Найдя способ примириться со своей совестью, мне было уже нетрудно примириться снова с собою в целом. В конце концов, Миртл сама так решила. «Помни! — твердил я себе. — Это она так решила!» Меня очень поддерживала эта мысль — что Миртл сама так решила.

Дождь перестал, и я вышел нарвать цветов. В живой изгороди цвел шиповник, белый и розовый; розовый был усыпан пунцовыми бутонами. Я сорвал один, хотя заранее знал, что это пустое дело, и он немедленно развернул лепестки, как будто я держал в руке живое существо. Я искал жимолость. Смолевки и баранчики больше не попадались по краям канавы. Наконец я напал на жимолость, готовую вот-вот распуститься, она вымахала, что твое дерево, ствол был старый и перекрученный, точно лыко. В теплой спальне цветочки распустятся… Ах, Миртл!

Я медленно побрел домой, подкидывая ногою камушек.

Я шел и думал про Тома. На этой неделе в их отношениях со Стивом наметился резкий перелом. Пока что я успел выслушать одну сторону, но и это достаточно меня угнетало.

Встретились мы с Томом в центральной библиотеке, по чистой случайности. В просторном зале, с галереей поверху, пол был натерт до зеркального блеска и всегда пахло воском и скипидаром. Книжные полки стояли торцом к стене на равном расстоянии друг от друга, образуя ряд альковов. Люди серьезные уединялись в эти альковы молча посидеть над книжкой, молодежь — поамурничать шепотом. Я находил, что такой амурно-литературный уклон заслуживает всяческого уважения, ибо располагает людей серьезных к амурам, а легкомысленных — к серьезному чтению.

Подозреваю, что Том не хотел попадаться мне на глаза. Однако, совершая обход книжных полок с противоположных сторон, мы в конце концов столкнулись нос к носу. Застигнув Тома врасплох, я еле его узнал. Лицо у него было серое, его черты словно окаменели.

— Что с тобой? — спросил я.

— Немного расстроен. Больше ничего.

— По какому поводу?

Том не отвечал. Он направился к библиотекарю поставить штамп, я — за ним, и мы вышли вместе. На улице он помедлил в нерешительности.

— Я пройдусь с тобой, — сказал я. Было примерно полседьмого, время ужина, и улицы опустели. Стоял прохладный ясный вечер, и наши отражения сопровождали нас от витрины к витрине.

— Что еще выкинул Стив?

— Как ты узнал, что это Стив? Я точно знал, что это не Миртл, так как не сомневался, что все его охи и вздохи по ее адресу — чистая липа.

— Догадался.

— Он объявил мне вчера вечером, что уезжает в отпуск с родителями.

Я не уловил, в чем трагедия.

— А тебе что?

— Мне то, что я сам собирался с ним в отпуск.

— Ты в Америку собирался, Том.

— До того, как уеду в Америку.

Я на минуту замолк. Вот и подтвердились наши подозрения — никуда-то он не уедет. Я вспомнил, о чем мне рассказывал Стив в вокзальном буфете.

— Когда же ты все-таки уедешь?

— Потом. — Он нетерпеливо отмахнулся. — После… Милый Джо, не поддавайся ты так своим страхам.

Я сказал:

— Понятно. И куда ты хотел с ним поехать?

— Во Францию. Он хочет исправить себе произношение. Сколько раз я видел смешные стороны отношений, построенных по схеме «патрон и протеже»! Теперь они повернулись ко мне совсем иной стороной. Когда Том говорил, что Стив хочет поправить свое французское произношение, в словах его слышалась искренняя забота. Мне живо представилась картина: Стив прохлаждается в парижском бистро, возможно, попивая перно, и добивается, чтобы его совратила дамочка за кассой — это так он себе исправляет произношение.

— Я обещал, что повезу его во Францию, — сказал Том. И прибавил, сразу выдав себя с головой: — Он обещал, что поедет…

— Эх ты, бедняга!

Том взглянул мне в лицо и не понял, отчего я улыбаюсь. А я улыбался, вспоминая, как этот же Том, в неизреченной своей житейской мудрости, наставлял меня не придавать особого значения тому, что кто обещает.

— Можно бы, конечно, настоять, — сказал он. — Его родители поддержали бы меня.

— Это черт знает что!

— Они заботятся о его будущем, — с упреком пояснил Том. Можно подумать, Стив первый не блюдет свою выгоду денно и нощно!

— А куда они едут?

— В Гримсби, — брезгливо сказал Том.

— Уж тут, видимо, пусть он решает сам.

— Совершенно верно. Меньше всего я хочу его связывать. Эту фразу я слышал от них обоих, верно, раз десять. Интересно, почему никто не заикнется о том, что Стива никогда никто не связывал и едва ли свяжет, потому что он считается только с самим собой? Я ограничился тем что спросил:

— А разве его не будут связывать родители?

— Конечно, будут! Он делает большую глупость. Так-то так, но улизнуть от отца с матерью в Гримсби — это детские игрушки по сравнению с тем, что значит улизнуть от такого патрона в Париже. Я смекнул это сразу, а Сив, разумеется, и подавно.

— Похоже, парень сбился с панталыку, — сказал Том.

— Что делать? Не он один.

Мы дошли до перекрестка двух главных улиц и стали. Днем это было самое оживленное место в городе; сейчас оно точно вымерло. Посреди мостовой, где обычно стоял регулировщик, одиноко возвышалась пустая тумба. Мы молчали. Том вдруг опустил голову, и я увидел, что лицо у него совсем несчастное.

— Я очень тебе сочувствую, Том.

— Это последняя моя надежда. Для меня нет и не было ничего важнее в жизни. — Он поднял на меня измученные глаза. — Может, мне купить новый автомобиль, как ты думаешь?

Поистине неожиданный вопрос. Впрочем, я без труда угадал, чем он продиктован. Мне хотелось крикнуть ему: «Опомнись!» Я сказал:

— Сомневаюсь, чтобы подобным образом можно было поправить дело.

— Я и сам знаю, что нельзя, — сказал Том неживым голосом. — Я не дурак.

Мы оба понимали, что разговор окончен, и тотчас разошлись в разные стороны. Неясное чувство заставило меня оглянуться: мой друг удалялся какой-то чужой походкой. Обычно он выступал гоголем: грудь колесом, плечи ходят туда-сюда; сейчас он шел, точно заводная кукла, размеренным деревянным шагом. Я никогда не поверил бы, что он способен так измениться. Я был поражен этим и растроган.

Это зрелище запало мне в память и преследовало неотвязно. Оно стояло у меня перед глазами и сейчас, когда я брел к даче, подкидывая ногой камушек. Я размышлял о незавидной доле Тома, о других, кто тоже побывал в его шкуре. «Может, купить новый автомобиль?» Одним — одно, другим — другое; кому — автомобиль, а кому — и яхту. «Может, мне ему яхту купить?»

Может, и купить, если речь идет о таком, как Стив! Я с усмешкой подумал, не слишком ли много я беру на свою ответственность, когда дело касается Тома. Войдя в дом, я положил жимолость на стол.

Меня вывело из задумчивости треньканье велосипедного звонка.

— Зайчик! — донесся с дороги голос Миртл. — Иди посмотри, кого я привезла!

— Кого? — В моем возгласе смешались растерянность и досада. Я вышел посмотреть.

— Ну, скажи, разве не красавец? — В корзинке, укрепленной впереди, сидел песик.

— Ах, вот кого! — На этот раз в моем возгласе не слышалось ничего, кроме облегчения.

Миртл сияла от удовольствия. Я поцеловал ее. От нее пахло новыми духами. Я снова поцеловал ее, и моя ладонь нежно поползла вниз с ее талии.

Она дала мне подержать велосипед и спустила собаку на землю.

— Брайен! Брайен, ко мне! — позвала она, словно вовсе не замечая, до чего это неподходящее имечко для собаки. Пес поскакал к ней, хлопая ушами, то и дело останавливаясь, принюхиваясь. Он был и правда симпатичный: весь рыжий, с прелестной дурашливой ласковой мордой. Он поминутно оставлял за собой лужицы.

Я повел Миртл в дом.

Миртл зашевелилась.

— Я думал, ты спишь.

— А я думала, ты спишь!

Мы снова затихли. По комнате разливался аромат жимолости.

— Ты ничего не слышишь?

Я слышал. Это пес скулил внизу.

— Брайен просится к нам.

— Мало ли что. Нельзя.

— Ну почему, зайчик?

Мне неохота было вылезать из постели и открывать дверь.

— Собакам в спальне не место.

— Но он плачет. Он еще маленький.

— Тем более. Ему такое видеть рано.

Миртл нежно погладила меня.

— Сходи за ним, зайчик, будь добр.

Я послушался.

Суматошно шлепая лапами, рыжий дуралей кинулся вверх по лестнице. Миртл встретила его появление восторженно. Не без усилий его удалось уложить на половик, а я юркнул обратно в постель.

Миртл принялась щебетать. Она рассказала мне о последних событиях у нее на службе. Миртл отличилась. Благодаря одному ее удачному замыслу рекламное агентство получило выгодный заказ от новых клиентов из Лондона. Хозяин обещал ей прибавку к жалованью плюс премию.

Я слушал, радуясь от чистого сердца, что слышу голос здравого и деятельного рассудка, а не истерическую бессмыслицу.

Толково и со знанием предмета изложив, в чем состоял ее замысел, Миртл внезапно решила отступить в тень своей природной девической скромности.

— Все это — чистое везенье, и больше ничего, — сказала она. — По-моему, этим лондонцам просто захотелось сделать мне приятное.

Теперь я нежно погладил ее.

Веки у Миртл затрепетали.

— Не выдумывай, зайчик.

Я удвоил знаки своего внимания.

— Как у твоего хозяина подвигаются дела с любовницей? — спросил я, склоняясь над нею.

Миртл нахмурилась.

— Да все так же.

— А у тебя с ней?

Хмурое выражение сменилось опечаленным.

— Не очень. Кажется, ей не по душе, что у меня так успешно подвигаются дела на работе.

— Вот незадача!

— Неужели ей жалко, если я буду получать на пять фунтов больше в неделю? — продолжала Миртл с детским простодушием. — Ей ничего не стоит, палец о палец не ударив, получить пять фунтов в любое время…

— Как ты не понимаешь, — сказал я. — Она ведь знает, какое о ней сложилось мнение: мол, посадили хозяйскую кралю на теплое местечко! А она, чего доброго, относится к своему положению в агентстве очень серьезно.

— Ты это так объясняешь, дорогой? — Миртл подумала, примеряясь к новой точке зрения. — Во всяком случае, она добивалась, чтобы хозяин не брал этот заказ — дескать, для нее это повлечет слишком большую перестройку!.. Хозяин не уступил, но второй раз не пустил меня в Лондон, а поехал сам.

Я тихо посмеивался.

Миртл примостилась ко мне поудобней.

— Ну ничего, — сказала она с плутоватой и смиренной усмешкой. — Бог даст, придумаю способ его обойти.

Еще немного, и мы стали бы придумывать вдвоем, но что-то остановило нас.

Как оказалось, этот разговор был разумней всего, что мне предстояло сегодня выслушать. Впечатление, что ее веселость утратила шальную подоплеку, очень быстро рассеялось. Скоро она уже щебетала об автомобилях.

— …такой, как будет у меня через год.

— Миртл! Ты собралась завести автомобиль?

— В будущем году. Иметь деньги и не купить автомобиль — ну уж нет!

— Зачем он тебе?

— Ездить.

Я не стал мешать ей болтать. Через некоторое время я снова прислушался.

— Ружье у меня уже дома.

— Кто дома? — Что-то я стал все чаще не доверять своим ушам.

— Ружье. Я тебе разве не говорила, что хочу приобрести ружье? Вчера мне его доставили домой.

У меня голова пошла кругом: собака, автомобиль, а теперь еще и ружье! Да что она, в уме? Ружье!! Смысл этого слова вдруг проник мне в сознание, и я похолодел. Вероятно, вы призадумаетесь, прежде чем назвать меня героем. Но я знаю одно: когда девушка заводит себе ружье, мне настало время откланяться.

— Для чего тебе понадобилось ружье, объясни ты мне?

Миртл задумчиво подняла глаза к потолку.

— Стрелять.

— Кого?

— Тех же кроликов хотя бы.

— А где ты их возьмешь?

— Ну, не знаю… В поле, в лесу.

Я фыркнул.

— Скажи пожалуйста! А я и не знал, что ты умеешь стрелять. Ты что, училась где-нибудь?

— Нет еще.

— Так как же тогда, черт возьми…

Укоризненный, полный достоинства голос не дал мне договорить:

— Меня научат. Муж одной девочки из типографии.

— И что тогда?

— И тогда, — сказала Миртл рассудительно, — если я где-нибудь увижу кролика, я подстрелю его на обед.

Старое подозрение, что у Миртл не прекращается истерика, крепло во мне с каждой минутой. А также, надо сознаться, и страх, как бы это ружье не попало в руки к Хаксби.

— Я, честно говоря, жду не дождусь, когда смогу бабахнуть в кролика.

Нет, решил я, уж если выбирать из двух зол, пусть лучше Хаксби бабахнет в меня, чем Миртл бабахнет в кролика — так, по крайней мере, есть шанс уцелеть.

— Кстати, и — как бишь его — охотничье угодье вод боком, как раз не доходя до «Пса и перепелки».

Я вдруг сообразил, что у нее на уме.

А Миртл, хихикнув, продолжала:

— Я уже твидовый костюм заказала на осень.

Я подумал: осенью ты сюда больше не приедешь. Вот так — совсем просто. И без тени сомнений.

Она еще лежала рядом со мной, а я уже знал без тени сомнения, что между нами все кончено. Сегодня, впервые за много месяцев, мы сошлись вместе легко и мирно. Я вел себя просто, доброжелательно, с желанием ей угодить, не ранил ни единым словом — потому что больше не колебался. Меня не подмывало соскочить с кровати из опасения, как бы меня ненароком не сделали ручным. Я не задавался вопросом, как прожить всю жизнь с человеком, который не верит в меня как в писателя, — потому что вопрос так больше не стоял. Никаких cris de coeur! Борьба с собой кончилась. Наступила полная ясность.

Миртл, кажется, ничего не замечала и безмятежно лепетала свое. Наконец она весело сказала:

— А теперь, зайчик, я тебя покидаю. Я сегодня иду в один дом.

Я рассмеялся, как будто услышал остроумную шутку.

— С Воронами?

— На этот раз — к ним! Том тоже придет.

— Ая-яй! — Я легонько шлепнул ее по мягкому месту.

— И Брайен получил приглашение. Представляешь себе? — Она принялась его тормошить. — Вставай, Брайен, поехали!..

В конце концов пса водрузили в корзинку, и Миртл уселась на велосипед. Я отметил, что в суматохе мы не условились, когда встретимся в следующий раз. Мы поцеловались на прощанье, и она покатила по проселку. Я слышал, как, скрываясь за поворотом, она оживленно щебечет:

— Смотри-ка, Брайен: что это там? Не кролик ли? А, Брайен?..

Я пошел в дом. Принялся было читать. Не получилось. Никак не мог сосредоточиться. Миртл не выходила у меня из головы. Так не годится, думал я.

От прежнего моего настроения не осталось и следа. Наступило время ложиться, но спокойствие все не возвращалось ко мне, и я не мог уснуть. В эти дни темнело очень поздно, и за окном горел редкостной красоты закат. Неподвижные, стояли деревья на фоне пламенеющего неба. Я то и дело вставал с постели и шел к окну полюбоваться. С каждым разом все ярче разгоралась, все выше поднималась луна. Заблагоухали цветущие кусты живой изгороди перед окном, умолкли птицы. В природе царило совершенство.

Вдруг сквозь открытую дверь я заметил на стене смутное пятно лунного света. Мне почудилось, что это стоит женщина, обнаженная, теплая. Я пригляделся: конечно, ничего подобного. Я посмеялся над собой. Ветерок впорхнул в окно, обдувая мне тело. Воображение разыгралось во мне с небывалой силой, в голове падучей звездой пронеслась ослепительная мысль: «Надо искать себе другую».

Глава 2 СПОРТИВНЫЙ ПРАЗДНИК

Из-за плохой погоды школьные спортивные игры пришлось отложить, и теперь это событие больше никого не волновало. Спортивный праздник — высшая точка напряжения, такое не повторяется дважды в год, тем более что день, на который его перенес директор, как назло оказался самым холодным за все лето. После утренней молитвы директор обратил внимание школьников на то, какая нынче погода — будто они уже и без того не лязгали зубами.

— И чтобы я сегодня не видел ни одного ученика без пальто!

Разбойники слушали смиренно, точно агнцы.

— И чтобы — ни в коем случае! — Излюбленная им формула назидания более смахивала на призыв ослушаться, чем на приказ подчиниться. Плотно запахнув на себе полы мантии, он спустился с кафедры. Изо дня в день его одолевала школьная мелюзга, норовя перехватить по дороге. Сегодня их выстроилась целая очередь, и ему пришлось остановиться.

— Ну, в чем дело?

Я как раз проходил мимо и вынес такое впечатление, что каждый шпингалет спрашивал одно и то же:

— Простите, сэр, а в плаще можно?

Я пошел дальше. Меня больше занимало, какая роль во время игр выпадет мне. Устройством праздников заведовал Болшоу, и в прошлом году я значился в его списке ответственным по фиксации счета. Это означало, что я до самого вечера обязан дежурить у доски, на которой фиксируют счет игры в крикет, ярдах в тридцати от мест для почетных гостей. Я считал эту роль нестерпимой для нормального человека, подходящей разве что для чудака, снедаемого противоестественным желанием торчать на виду у всего народа. Я зарился на роль ответственного за призы, поскольку она, судя по всему, не была сопряжена вообще ни с какими обязанностями. Я сказал Болшоу, что во мне пропадает гениальный ответственный за призы — пусть мне только дадут возможность показать себя на деле. Я старался внушить ему, что сумею оберегать призы, точно детей родных.

На спортплощадку я явился заблаговременно. Болшоу не удосужился обнародовать свой список с утра, и во мне теплилась надежда. Что, если, пока не пришел Болшоу, я самовольно произведу себя в ответственные за призы? Преподаватель физкультуры был уже на месте. Болшоу давал руководящие указания; преподаватель физкультуры делал дело. Погодка стояла самая гнусная, и я пришел в пальто. Дул ветер, хотя и летний, но ледяной и лютый, как зимой. Преподаватель физкультуры вышел из раздевалки в свитере с высоким воротом и спортивных кедах.

— Пошли, Джо! Подсобишь мне разобраться с призами, покамест господа не пожаловали.

Мы с физкультурником были приятели. Это был отставной старшина, человек не первой молодости, семейный, веселый — не мог похвастаться ученостью, зато любил своих учеников. Я помог ему распаковать призы. Ветер рвал у нас из рук куски оберточной бумаги.

— Бр-р! — физкультурник встряхнулся, упруго перескакивая с ноги на ногу. — Не ровен час, лорд-мэр нос себе отморозит. Хотя на то у него есть золотая цепь — подвяжет в крайнем случае.

Мы оглядели стол, заставленный вожделенными предметами, за которыми мне предстояло присматривать, как за родными детьми. Были здесь никелированные кубки разной величины, наборы чайных ложечек, судки для приправ, цветочные вазы с металлическим ободком, банки с никелированными крышками, в каких держат варенье.

— Нет, ты глянь! — сказал физкультурник. — Очень полезная в хозяйстве вещь.

Оказалось, что это безопасная бритва. Я взял карточку и прочел:

НАЧАЛЬНЫЕ КЛАССЫ БЕГ НА 100 ЯРДОВ

— Батюшки! — Я торопливо перебрал остальные. Какой-то шутник поменял все карточки местами. В итоге красивый футляр с набором серебряных ложечек доставался младшекласснику, который выиграет в шуточном соревновании на бег с яйцом в ложке, меж тем как victor ludorum[6] за все свои старания получал пластмассового кольцо для салфетки.

Мы бросились раскладывать карточки по местам. Прибыл лорд-мэр; ему предстояло вручать награды. Это был бодрый низенький пузан, багроволицый и с грозным взором. Похоже, у него было повышенное кровяное давление. Похоже также, он решил, что мы с преподавателем физкультуры замышляем разворовать призы. Он расположился поближе к столу и вперил в нас грозные очи. Мы удалились в раздевалку, битком набитую школьниками, застигнутыми нашим приходом на различных стадиях переодевания.

Физкультурник протиснулся в самую их гущу.

— Внимание! Слушай меня! Всем вам известно, какая на дворе стужа. Стало быть, провернем игры ускоренным аллюром. Я никому не позволю стоять, считать ворон и зарабатывать себе воспаление легких. Понятно? Кто не готов к соревнованиям, тот с ходу выбывает! — В раздевалке сразу стало тихо. — Зато уж завтра я его всласть; погоняю по спортзалу, да еще и пинка дам в зад для резвости. — Тишина взорвалась хохотом. — Признавайтесь, кто пришел без пальто и без плаща? — Хохот снова сменился тишиной. — Ну, то-то!

Игры обещали вылиться в столь стремительное мероприятие, каких еще не знала история спорта.

Многие из учащихся были отличные спортсмены, хотя и без должной тренировки; перечню их достижений позавидовала бы любая школа. Напротив, в преподавателях боевой древнегреческий дух теплился еле-еле. Те, кого сегодня назначили дежурить, ходили, подняв воротники и храня на лицах выражение жестокой обиды на судьбу; я, как ответственный за призы, мог позволить себе пожалеть их.

Переходя поле, я столкнулся с Болшоу.

— Ланн, — позвал он. — Ланн!

— Что?

Ссутулив плечи под старомодным пальто, Болшоу воззрился на меня из-под шляпы, нахлобученной на самые очки.

— Ланн. Я заново распределил обязанности дежурных. Теперь вам поручено другое.

— Что именно?

— Вы будете отвечать за фиксацию счета.

Ничего себе «другое», подумал я.

— А как же награды, Болшоу? Кто будет присматривать за призами? — В эту минуту призы были мне дорога, как родные дети.

— Я учел это, — сказал Болшоу. — За призами пригляжу я сам.

Сам. Значит, моя карта бита. Я поднял воротник и направился к доске.

У доски меня ждала добровольные помощники — Тревор и Бенни. Я устремил взгляд на Бенни.

— Ты зачем тут? — спросил я громко.

На потерянной Бенниной морде изобразилась трагедия.

— Этот субъект — наказание, — сказал Тревор. Пусть убирается, скажите ему. — Он недолюбливал Бенни.

От этих слов мне немедленно захотелось, чтобы Бенни остался. И Бенни немедленно это учуял — нюхом, словно пес.

— Не слушайте его, сэр.

Я колебался. Беннина морда начала расплываться в потешной и благодарной улыбке. Выстрелил стартовый пистолет, возвещая о начале первого забега. Я сообразил, что, если отослать Бенни, значит, мне не миновать ковыряться с доской самому. Это решило дело.

Наблюдая за ходом соревнований, я очень быстро возрадовался душой. Обычно спортивные встречи тянулись для меня нескончаемо; сегодняшняя проходила в темпе лихого ревю — причем без сучка, без задоринки.

Увы, совершенство недолговечно — уж это как водится. Болшоу дал указание стартеру не дожидаться участников, опаздывающих к старту. Естественно, в самом скором времени какой-то злосчастный мальчонка подоспел на старт в ту секунду, когда раздался выстрел. Стартер гаркнул на него. Мальчонка подскочил, как испуганный заяц, и пошел чесать по беговой дорожке. Эффект получился грандиозный. Зрители мгновенно оживились.

— Жми, малыш! — орали с трибун. Он не догнал бегунов, но, когда сходил с дорожки, его провожали одобрительным ревом.

Один забег сменялся другим с быстротой, подобающей не столько древним грекам, сколько нынешним американцам. Но вот погода сказала свое слово. Тучи спустились ниже, улегся ветер, и хлынул ледяной ливень. Зрители тоже хлынули под прикрытие толстых, раскидистых деревьев, что выстроились по обе стороны поля. Школьники рванули с поля в раздевалку. Проносясь мимо почетных гостей, они увидели, что директор в страшной тревоге мечется возле призов, которые очутились под дождем.

— Спасайте призы! — выходил из себя директор. Он сорвал пальто и накрыл им стол с наградами. — Дайте мне кто-нибудь еще пальто! Вот ты — как тебя? Дай сюда пальто! Живей!

Лорд-мэр неловкими пальцами силился отстегнуть на себе цепь. Мальчишки сгрудились вокруг стола, и в одну минуту он оказался погребен под грудой пальто и плащей.

— Довольно! — кричал директор. — Хватит! Прекратите, это глупо! — Он украдкой дал подзатыльник одному из ослушников, а лорд-мэр притворился, что не заметил.

Дождь лил как из ведра.

Под деревьями было сухо. Кое-кто из преподавателей отсиживался в машинах, остальные вместе со школьниками и родителями прохаживались взад-вперед, чтоб согреться. Так немцы в театре прохаживаются во время антракта.

Я весело разгуливал туда-сюда с преподавателем физкультуры. Поворачивая очередной раз назад, я скользнул праздным взглядом по автомобилям. Из одного мне помахали. Переднее стекло запотело, и я подошел ближе. Каково же было мое изумление, когда я увидел, что это наш старший преподаватель Симс. Он поманил меня пальцем и открыл дверцу машины.

От разговоров с Болшоу у меня создалось впечатление, что Симс стоит на пороге смерти. Сухие, крепкие пальцы пожали мне руку; на меня глядели ясные, со здоровым блеском, голубые глаза.

— Не думайте, я не восстал из мертвых, — заметил он.

От смущения я не нашелся, что ответить.

— Нет, я, по-видимому, восстану со временем, — раздельно продолжал он. — Но я еще не прошел те мелкие предварительные формальности, которые доставляют всем столько хлопот.

— Это замечательно, — промямлил я.

Мне Симс всегда нравился. Нравилось его лицо. Его широкий лоб, лысое темя, окаймленное венчиком седых волос, изящный очерк узкого подбородка, его тонкая розовая кожа. На чертах его живо отображались все оттенки душевных движений. То было лицо человека, который всегда шел своим путем и остался в итоге совершенно собой доволен. Теперь-то годы иссушили его, а впрочем, допускаю, что он и в расцвете лет был такой же сухонький. Человек он был мягкий, безобидный и являл с бой в этом смысле полную противоположность Болшоу. А между тем, если бы вы спросили, кому из них двоих чаще удавалось не делать того, что он не хочет, я, скорее всего, ответил бы: Симсу. В нынешних обстоятельствах подобный вопрос прозвучал бы вдвойне уместно, поскольку с ним был связан другой: подаст Симс в отставку или нет.

— И как — вы совсем поправились?

— Астма частенько мучает до сих пор.

— Да, но вы уже в силах вернуться к занятиям а школе?

— А вам говорили, будто нет? — Он посмотрел мне в глаза. — Это весьма любопытно, мой друг. — Он положил ладонь мне на рукав. — Вообразите, приходит человек и дает мне советы из самых добрых и бескорыстных побуждений. А вскоре я с удивлением узнаю, будто, оказывается, уже последовал этим советам! Можете вы мне объяснить такое чудо?

Я покачал головой.

— Приятно, когда люди считают, что у тебя хватит ума внять доброму и бескорыстному совету. Это каждому было бы приятно. Вам, например, было бы — я уверен.

— И когда вы вернетесь на работу?

— Да знаете, вероятно, в самом скором времени. В этом триместре. Иначе есть опасность лишиться жалованья на время летних каникул. — Он лукаво усмехнулся чему-то своему.

Я отвернулся к окну, пряча свою усмешку.

Дождь перестал. Я сказал, что должен возвращаться к своим обязанностям.

— Как славно, что мы повидались с вами, — сказал он. — Теперь скоро опять увидимся. В понедельник.

Я прямо рот разинул. Ай да Симс! Никому он не собирается уступать свое место; он так и будет тянуть с уходом до последнего, а мы с Болшоу — исходить слюной.

На улице стало еще холодней. Директор с лорд-мэром вернулись к почетным местам, но кое-кто из других почетных гостей и часть родителей успели потихоньку сбежать. Перед тем как сесть на место, директор кликнул школьников и велел им взять со стола свою одежду. Мальчишки с азартом кинулись выполнять, устроив давку, и умчались назад, а под свинцовым небом вновь тускло заблестели ряды кубков и судков.

Во время одного из состязаний по легкой атлетике ко мне подошел Фред. Сегодня его голые руки и ноги особенно поражали землистым оттенком.

— А я видел вашу девушку, Джо.

Я поразился: Миртл в это время полагалось быть на работе.

— Это когда вы калякали с Симсом у него в машине. Она только на минуточку забежала в раздевалку, когда полил дождь, и сразу вышла.

— Ты не спутал?

— Нет, все верно, — поддержал его Тревор. Он презрительно рассмеялся и прибавил, в нос: — С ней был этот жуткий субъект, Хаксби.

Я ничего не сказал, и ребята, оробев, притихли. Фред огорчился:

— Вроде я сморозил чего не надо?

Я пожал плечами.

Миртл, конечно, действовала умышленно. Ее выходка могла означать лишь одно: что полосе затишья наступил конец. Ощущал я по этому поводу прежде всего раздражение. Если затишье кончилось, надо с нею рвать резко и бесповоротно.

Долго же я не мог набраться духу — слишком долго. И вот наконец решился. Удивительно, что решимость явилась ко мне в такую минуту и как бы между прочим, но так уж оно вышло.

Мое бдение у доски завершилось. Оставался только забег старшеклассников на одну милю, и я подошел поближе к финишному столбу, откуда лучше видно. В этом забеге мечтал отличиться Фрэнк, поскольку он имел все основания стать victor ludorum.

Когда я стоял в толпе школьников, до моего слуха долетел странный вопрос: «Где-то сейчас приз для победителя игр?» Я обернулся, но не успел заметить, кто из мальчиков задал его. Ответ я знал — не я ли сам прикреплял эту карточку? — футляр с дюжиной серебряных чайных ложечек лежал на переднем краю стола.

Забег выиграл Фрэнк. Его наградили рукоплесканиями, после чего все школьники собрались вокруг лорд-мэра послушать, как он будет выступать перед вручением наград.

Лорд-мэр выступал долго. Он определенно отличался редкой выносливостью. Из всех выступлений лорд-мэрово было самым древнегреческим. Я думал, оно никогда не кончится.

Наконец участники состязаний потянулись к нему за наградами. Он мужественно тряс каждому руку. Мальчишки заливались румянцем, сияли и отходили, унося судок, или подставку для гренков, или банку, в каких держат варенье, и так далее. Безопасная бритва как нельзя более кстати досталась обросшему бородой верзиле из пятого класса.

Восславим теперь героя дня. Победителем игр стал Фрэнк. Он подошел в плаще, наброшенном поверх спортивного костюма, с интересной бледностью на красивом лице, застенчивый, как никогда. Лорд-мэр встретил его самым крепким рукопожатием, самым огненным взглядом грозных очей и приготовился вручить награду. Приз, предназначенный обладателю титула victor ludorum, исчез со стола.

Шум в толпе школьников разом стих.

— Где он? — заныл директорский голос. — Где же он?

Вот уж, ей-богу, бессмысленный вопрос!

— Где он? Что это такое? То есть что это за приз, я хочу сказать?

— Серебряные ложки, — донесся из-за линии горизонта голос секретаря.

— Но их здесь нет!

— А я чем виноват?

— Я никого не виню! Я хочу только знать, где они! — Молчание. — Кто сегодня отвечал за призы? Призы, думал я, родные вы мои!

— Мистер Болшоу.

Я огляделся. Болшоу нигде не было видно — должно быть, ушел домой.

— А мне казалось, что мистер Ланн, — сказал директор.

Я затрепетал.

— Нет. Мистер Болшоу.

Правда восторжествовала. Кто бы мог подумать?

Лорд-мэр тем временем, заполняя паузу, еще раз горячо пожал Фрэнку руку.

По толпе пробежал ропот. «Главный приз не могут найти. Слямзил кто-нибудь».

— Тихо! — крикнул директор. — Прошу соблюдать спокойствие!

Лорд-мэр, не теряя присутствия духа, тряс руку победителю.

— Отпустите же его! — яростно зашипел ему на ухо директор. — Скажите, что мы выдадим приз позже!

Интересно, что теперь станется с Болшоу?

Капитаны команд стали подходить за памятными щитами, но зрители смотрели на эту процедуру безучастно. Куда девались ложечки? Кто тот счастливец, кому они достались?

Произошло очевидное. Пока мальчишки оравой толкались у стола, расхватывая пальто, кто-то воспользовался давкой и стянул футляр. Мы с физкультурником могли клятвенно подтвердить, что до стола он дошел в целости и сохранности. Выяснять, куда он сплыл со стола, — это уж дело директора.

Выяснить это ни директору школы, ни школьным преподавателям не удалось. Могу вам сразу сказать, что это не удалось никому и никогда. А Болшоу, спросите вы, неужели его не призвали к ответу? Неужели не предложили покинуть стены школы за расхлябанность и беспечность? Я отвечу вам вопросом: часто ли вы замечали, чтобы на земле побеждала справедливость?..

Я покинул спортивную площадку, думая о Болшоу. А домой пришел, думая о Миртл.

Чем больше я думал о появлении Миртл на празднике в обществе Хаксби, тем сильнее разливалась во мне желчь. Выдержка, терпимость — все эти качества, коих я столь домогался, покинули меня. Я знал одно: опостылело мне это все до глубины души.

Глава 3 ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ

Газеты на разные голоса кричали о мировой катастрофе. Это начинало оказывать на меня гипнотическое действие. Впрочем, я не вполне еще поддался гипнозу: я решил, что до конца триместра буду встречаться с Миртл как можно реже, а потом, независимо от того, поеду в Америку или нет, уберусь из города, никому не сказав куда.

Трудно расстаться без обоюдного согласия — не легче без обоюдного согласия избежать встреч, когда живешь почти рядом. Как никогда отчетливо, я сознавал, что отбываю время. Порой я представлялся себе сильной личностью и хозяином собственной судьбы — порой жил с ощущением, что Миртл и Гитлер вошли в сговор, вознамерясь меня затравить.

Как-то вечером я мирно сидел в саду у открытой двери и проверял экзаменационные работы. На другом конце сада копались в земле мистер Чиннок с хозяйкиной племянницей. Сегодня у них был, по нашей с Миртл терминологии, «нерабочий вечер», и они проводили его за прополкой овощей.

Изредка то один, то другой разгибался в приступе кашля. В соседнем саду жгли кучу сорной травы, и дым сносило в нашу сторону. Здесь это было в порядке вещей. Садов по соседству было так много, соседи были столь ярые огнепоклонники, что стоило хоть на часок выйти в сад, как поблизости непременно зажигали костер. А дым непременно сносило в нашу сторону…

Я уже завершал оценку математических способностей одного из начальных классов, когда услышал, как хозяйка впускает кого-то ко мне в комнату. Я повернул голову и увидел Стива. Он сошел в сад.

— Прости, что я тебя отрываю. — Он сел на ступеньку подле моего стула и стал ждать. Когда я разделался с последней работой, он вытащил из кармана свое новое стихотворение.

— Вот видишь, Джо! Как только вырвешься от Тома на выходные дни, так сразу сдвиги в работе.

Я стал читать. Я упоминал уже, что в стихах Стива был виден талант. В новом стихотворении таланта было не меньше, чем обычно, а строк — заметно больше. Я поздравил его.

Когда автор приносит тебе стихи, то все бы ничего, если бы не одно: ну, прочел ты стихи, ну, поздравил автора — а что дальше? Другое дело — роман: тут ты усаживаешься поудобнее и в порыве благородного негодования отводишь душу, изрыгая на автора хулу за его плоские шутки, рыхлый сюжет и моральную нечистоплотность его героев.

На нас снизошло молчание.

— «Никогда, никогда, никогда-а англичанин не будет рабом!» — насвистывал мистер Чиннок.

— Том не едет в Америку, — сказал Стив.

— Почему? Откуда ты знаешь?

Стив вздернул плечи.

— Он говорит, неминуемо будет война.

— А-а…

— А ты?

— Что — я?

— Думаешь, будет?

— Возможно. — Я помолчал и постыдно неискренним голосом прибавил: — Надеюсь, во всяком случае. — Мне, признаться, не хотелось расставаться с мыслью об отъезде в Америку.

Стив искоса скользнул по мне взглядом.

— А кстати, знаешь, Миртл ходит и всем говорит, будто ты собираешься в Америку, как раз если будет война.

— Дьявольщина! — Я дико разозлился.

— За что купил, за то и продаю.

— Кто тебе сказал?

— Да я сам слышал!

Может быть, я тоже вел себя не безупречно, однако подобное вероломство со стороны Миртл взбесило меня. Я потребовал у Стива новых свидетельств. Сейчас он говорил правду, да и кому, как не ему, было знать, какие разговоры ведет на людях Миртл: ведь он теперь заделался частым гостем в тех домах, где Миртл имела обыкновение появляться с Хаксби.

Лишний довод против нее, думал я в гневе.

— Том, конечно, возмущен?

— По-моему, он считает, что это было сказано в расчете тебя позлить.

— Ну что ж, она добилась своего!

Стив добродушно рассмеялся.

— А что еще она про меня говорила?

— Не знаю, Джо, красиво ли мне заниматься пересудами, — в замешательстве сказал Стив.

— Если уж начал, договаривай!

— Она говорила Тому, — медленно сказал Стив, — что никогда не любила тебя.

— Какого же она тогда рожна…

— Да-да, понятно. Она признает, что ты обладаешь некой загадочной притягательной силой. О тебе, видишь ли, отзываются как о своего рода Свенгали[7]. Просто смех. Ничуть ты не похож на Свенгали, это всякий дурак скажет.

— Проклятье!

— Давай не так громко, Джо, ладно? — Стив показал глазами на племянницу с мистером Чинноком, до которых, несомненно, долетало каждое слово.

Я с усилием овладел собой.

— Еще что-нибудь?

Стив не отвечал.

— Ручаюсь, это Том ей внушил такую мысль…

— Раз ты с ней собрался порвать, Джо, это совсем не глупая мысль!

— Да, но он внушил ее не поэтому. Он теперь ей будет доказывать, что любила она всегда его! А он — ее!

— Ничего себе! — Вероятно, Стиву такое не приходило в голову.

— К этому он и ведет, попомни мои слова! А конечная цель — предложение руки и сердца.

Стив заметно приуныл.

— Но хотел бы я знать, какая цель у нее, — продолжал я. — Только бед себе наживет, больше ничего.

— Увы, — вздохнул Стив.

Я вновь обретал способность рассуждать хладнокровно. К замечанию Стива стоило прислушаться — действительно, совсем не глупо, если Миртл говорит, будто никогда не любила меня. Это способ сохранить свое достоинство. Это первый признак, что в ней пробуждаются защитные силы… Выкарабкивается, неожиданно подумалось мне.

Стив прервал мои размышления.

— Ты, наверное, знаешь — у Тревора все благополучно.

Слава богу, что опасность миновала, но почему это Стив оказался в курсе дела?

— Ах так! — бросил я небрежно.

Мы вновь погрузились в молчание. Стив зашел в комнату и вернулся с подушкой.

— Сидеть на холодном очень вредно.

— Глупости!

У Стива поползли вверх уголки рта.

— А я знаю, какую новость ты еще не слышал! Я прошел курс первой помощи! — Он поймал на себе мой недоверчивый взгляд. — Честно говорю, Джо. Сам посуди, начнется война, призовут меня в армию, а у меня — пожалте вам, есть такая бумажка. Глядишь, и направят по медицинской части.

Понятия не имею, врал он или нет, но я не мешал ему, догадываясь, что он пытается развлечь меня.

— Я и экзамен сдавал. — У него заискрились глаза. — Только, боюсь, не выдержал.

— Что, трудно было?

— Не трудно, — сказал Стив. — Но жутко противно.

Он красочно описал мне свои беспомощные потуги на испытаниях по практике, и я, несмотря на все горести, не мог сдержать улыбки.

Стив еще более воодушевился.

— Но страшнее всего был экзамен по теории. Задают мне вопрос: что делать с ребенком, когда у него судороги? Представляешь? Нашли, кого спрашивать! Да я не знаю, что делать с ребенком, даже когда у него нет судорог!

— А что надо было ответить?

— Положить его в теплую ванну! — сказал Стив торжествующе.

Ни он, ни я не услышали, как хозяйка опять впустила ко мне кого-то. У нас за спиной раздались нетерпеливые шаги, и в дверях вырос Том. Лицо его было темнее тучи.

— Мне нужно сказать вам кое-что. Вы не зайдете в дом?

Стив взял подушку, я — экзаменационные работы, и мы нехотя поплелись в комнату. Том закрыл за нами створки стеклянной двери.

— Такие разговоры всегда разумней вести подальше от чужих ушей, — сказал он вежливо и в то же время как бы с упреком.

Я не ответил, так как не имел представления, какие именно разговоры он пришел вести. Наша смешливость, словно устыдясь его присутствия, улетучилась в одну минуту. Стив, исходя из посылки «Что бы Том ни сказал, мне от этого легче не будет», заранее помрачнел.

Я сел. Стив тоже сел. Том продолжал стоять. С видимым усилием он сохранял на лице спокойствие. Я упорно не начинал разговор первым.

— Я пришел сказать вам, что купил новый автомобиль.

Честно говоря, он меня разочаровал. А также слегка насмешил. В моем сознании его новый автомобиль приобрел смутное сходство с яхтой…

Для Стива ход автомобилем явился, судя по всему, неожиданностью. Неудивительно, что он удивился. Утратив бдительность, он спросил:

— Зачем, Том?

С этой минуты Том сосредоточил все свое внимание на нем одном.

— Неужели тебе не интересно, какой автомобиль?

— Конечно, интересно. Только не совсем понятно, зачем ты его купил.

— А ты не знаешь? — Том смотрел на него в упор. Голос у него звучал относительно ровно — зато взгляд! Большой пробивной силы был этот неотступный взгляд.

— Не-а. — Стив пытался посмотреть на меня, но, покоренный гипнотической силой этого взгляда, не мог отвести глаза.

— И не догадываешься? — спросил Том с ужасной улыбкой.

Наступило молчание. Я едва было не крикнул: «Слушай, прекрати, Христа ради!» — но воздержался.

Стив потупился, покачав головой.

— А мог бы и сообразить. — Голос Тома исполнился зловещей вкрадчивости. — На новом автомобиле удобней ехать в Париж.

Стив опять поднял на него глаза. И не проронил ни звука.

Я беспокойно заерзал на стуле. Свинство, что Том не дал мне уйти из комнаты, если собрался устроить сцену. Хотя, с другой стороны, легкое любопытство удерживало меня.

— Я уже говорил, Том. Я ехать не могу.

— Глупости! Прекрасно можешь!

— Не могу, Том. Родители хотят, чтоб я поехал с ними, ты же знаешь.

— Родители хотят, чтоб ты поехал со мной!

— Неправда!

— Нет, правда! — Том бешено выкатил на него глаза. — У меня есть письменное подтверждение! Вот — полюбуйся! — Он вытащил из кармана конверт. — Это письмо от твоей матери, и в нем сказано, что она согласна отпустить тебя со мной. Сказано черным по белому! — Он протянул письмо Стиву. — На, убедись!

Стив не пожелал убедиться.

— Ну хорошо, — возмущенно сказал Том. — Если ты так дурно воспитан, что не можешь прочесть…

— Я не еду! — перебил его Стив.

— Какое ты теперь придумал оправдание?

— Мне незачем придумывать оправдания, Том.

Том помахал письмом у него перед носом.

— А что ты на это скажешь? — он помахал письмом опять, увеличив амплитуду. — У меня есть документ!

Я решил, что мой друг, должно быть, на минутку сошел с ума. Лицо у него, при внешней видимости спокойствия, стало все воспаленное.

— Здесь черным по белому сказано. — Он спохватился и понизил голос.

Внезапно Стив подался вперед, выхватил у него письмо и швырнул в камин. Огня в камине не было.

Том проводил письмо глазами и насмешливо поджал губы. Потом мельком взглянул на меня. Мне сделалось неловко.

Стив сказал:

— Это невыносимо. Почему тебе обязательно нужно устраивать сцены?

— Потому что я хочу, чтобы ты поехал со мной во Францию.

— Но я не хочу. — Лицо у Стива было несчастное.

— Думаю, хочешь, в глубине души.

— Нет, повторяю тебе. Больше мне сказать нечего. Я желаю чувствовать себя свободным.

— Чувствуй на здоровье. Я сам желаю тебе того же.

— Тогда почему ты не даешь мне свободно вздохнуть?

— Ты можешь быть совершенно свободен, оставаясь со мной. — Том подошел к нему ближе. — Как сейчас. Ты совершенно свободен. Вот дверь. — Он показал рукой. — Ты свободен, можешь выйти в нее хоть сию минуту.

Стив не шелохнулся.

— Выйди, по крайней мере посмотри на автомобиль.

— Не хочу я на него смотреть. И ехать на нем никуда не хочу!

— Иначе говоря, я выбросил деньги на ветер?

При слове «деньги» Стив, по-моему, насторожился.

— Я, значит, выбросил деньги на ветер, а тебе даже взглянуть на него трудно? — В голосе Тома снова послышался гнев.

Ну уж, «на ветер», подумалось мне, наверняка покупал машину с условием, что может вернуть, заплатив за прокат.

— Видит бог, я и так издержался достаточно! — ярился Том. — А что получил взамен? Я только и знал, что тратил деньги.

— Тебя никто не просил.

— Только и знал, что тратил! — кричал Том.

— Не нужна мне твоя машина.

— Ты хоть бы посмотрел на нее!

— И смотреть не буду.

— Нет, посмотришь! — За время разговора Том подходил все ближе и при последних словах набросился на Стива.

Столько было пререканий из-за этой машины, что мне уже самому захотелось на нее посмотреть. Но Стив заупрямился не на шутку. Он сопротивлялся.

— Ты только выйди взгляни! — надрывался Том, стаскивая его со стула. Стив упал, перевернулся и с оглушительным грохотом свалил на пол каминные щипцы. За стеною, в передней, затявкала хозяйская собачка.

— Тихо, вы! — сказал я.

Они унялись. Стив встал. Том стоял и буравил его глазами. Стив, надутый, бледный от негодования, поправил галстук.

— Ну, хватит с меня! — яростно прошипел Том.

— Не взыщи, Том.

— С меня довольно! Выйдешь ты посмотреть на автомобиль или нет?

В ответ — ни слова.

— Последний раз спрашиваю?

Ни полслова.

Забыв о моем присутствии, Том надвинулся на Стива, лицом к лицу. Стив съежился.

— Едешь ты со мной во Францию? Нет? Отвечай сейчас же.

Ни единого звука.

— Не ответишь сейчас — после поздно будет. После у меня будут другие планы.

Стив поднял голову.

— Было бы тебе известно, если ты не поедешь… — Том выдержал паузу для вящего эффекта, — …я возьму с собой Миртл!

— Это смешно, Том! — У Стива наконец прорезался голос. Он оглянулся на меня, ища поддержки.

Том пришел в неистовство:

— Ничего смешного нет! Кто тебе сказал, что это смешно? Джо? — Он тоже оглянулся на меня. — Для тебя — может быть, но Миртл так не считает. Я знаю Миртл. Для тебя, может быть, во мне нет ничего особенного. Для Миртл — есть! Я ей нужен. Если бы не чувство ответственности за тебя, я бы давно к ней ушел. Я ей нужен, а она — мне! Мы нужны друг другу. — Его приглушенный голос нес в себе громадный заряд убеждения. — Я хочу слышать ответ. Кончено все между нами или не кончено? Либо ты мне ответишь, либо я прямо отсюда еду к Миртл — она как раз ждет меня — и делаю ей предложение! — Он задохнулся. — Кончено или нет? Если да — я еду к Миртл!

Стив молчал.

Том ждал.

Стив по-прежнему молчал.

По-моему, Тому ничего не оставалось, как повернуться и уйти.

Внезапно у него вырвался невнятный возглас.

Мы со Стивом в тревоге подняли на него глаза.

Том открыл рот, хотел еще что-то сказать, но не смог. И все не уходил.

Стив уставился себе под ноги, на ковер.

Том вынул из камина письмо.

Не мешкай, думал я, тебе надо уходить!

Напоследок Том картинным движением разорвал письмо и бросил обрывки на пол. Он повернулся к двери. Я хотел было открыть ее перед ним, но он оттолкнул меня с дороги. Может быть, вам покажется странным, что я бросился открывать дверь человеку, который шел делать предложение моей любовнице? Понимаете ли, мне зверски хотелось посмотреть на его автомобиль. Я вышел за ним в переднюю и, когда он хотел хлопнуть парадной дверью, я ее придержал и выглянул наружу. Том уже отъезжал от дома, но я успел увидеть машину. И пришел к выводу, что Том не столь уж безумен. Еще не родился парень, который устоял бы перед такой машиной!

Я вернулся к Стиву. Стива трясло; он сидел и чуть не плакал.

— Тебе, братец, надо выпить, — сказал я.

Стив беспомощно ждал, пока я плеснул в стакан джину, долил вермута и поднес ему. Он выпил.

Я не знал, что еще сказать, и потому взял новую стопку экзаменационных работ и уселся их проверять.

Немного спустя, допив стакан, Стив поднялся. Я вопросительно взглянул на него.

Он сказал измученным голосом:

— Наверное, надо идти мириться.

Глава 4 У ЧАСОВОЙ БАШНИ

Испытывая потребность излить душу, я написал письмо Роберту. Я приведу здесь отрывок из него, чем избавлю себя от труда придумывать что-то новое. Вот он:

«…Сочувствие к Тому иссякло во мне окончательно. Терпение тоже. Он говорил, что очень страдает из-за Стива, и я относился к его словам вполне серьезно. Иногда я и сам замечал, что этот человек глубоко несчастлив, — только каменное сердце не тронулось бы зрелищем его мучений. Но в последнее время он творит нечто неописуемое. Он добивается, чтобы Стив поехал с ним во Францию, и в то же самое время собрался делать предложение Миртл! О чем он думает — ума не приложу. Но глупей всего выгляжу я, потому что позволил ввести себя в заблуждение. Я-то воображал, будто у него назревает трагедия, когда совершенно ясно, что это чистый цирк. Я насмотрелся такого, что меня уже ничем не проймешь, даже если, скажем, ко мне вдруг толпой ввалятся полицейские, обвешанные гирляндами сосисок. Том всех их давно переплюнул своим паясничаньем. Чего стоит хотя бы бредовая мысль о том, чтобы сделать предложение Миртл! Ничего себе предложеньице! Любопытно, как она его встретит! Верно, в обморок хлопнется от удивления или просто решит, что он спятил. Ох, пора ему ехать в Америку — только что-то не верится, чтобы он собирался уезжать. Я кроме шуток подозреваю, что он не в своем уме…»

И так далее, в том же духе. Дописав до конца, я ощутил известное удовлетворение от того, что четко определил свою позицию. Четко определить свою позицию — это шаг, требующий решимости и мужества, и правильно, если он приносит человеку удовлетворение.

Потом неожиданно наступила передышка. Несколько дней Тома, Стива и Миртл было не видно, не слышно. Близился конец триместра, и у меня было полно дел в школе. Время шло, и я считал дни с тем же нетерпением, что и мои ученики, и примерно по той же причине. С каждым днем нам оставалось все меньше ждать, когда наступит свобода.

Оказалось, однако, что мне не суждено так просто отделаться. Мне опять стала названивать Миртл. Ей хотелось со мною встретиться, а я всякий раз отговаривался.

— Неужели тебе трудно найти для меня даже несколько минут? — спрашивала она.

Я понимал, что это предел жестокости, но продолжал упираться. Думал ли я при этом о ее благе? Не знаю. Знаю только, что в конечном счете легче разлюбить человека, когда с ним не встречаешься.

Отказываясь назначить Миртл свидание, я не учитывал, что мы с нею можем встретиться по воле случая. На улице без конца попадались знакомые, хотя городок был не такой уж маленький. Помню, когда я влюбился в Миртл — а мы тогда не были близко знакомы и я не мог просить ее о свидании, — я первые дни слонялся по городу часами, глазея на витрины магазинов, где ничего не собирался покупать. Во мне жило суеверное убеждение, что если подольше болтаться вокруг часовой башни, то рано или поздно она мне встретится.

Не стану подробно описывать вам нашу часовую башню: боюсь, как бы по точным приметам вы не узнали наш городок, ибо в этом случае мой роман отчасти утратил бы обобщенность звучания. К счастью, о наиболее примечательной ее черте можно упомянуть смело, поскольку этой же чертой наделены часовые башни и в большинстве других провинциальных городов. Она была изумительно безобразна!

Нет, серьезно: наша часовая башня повергла бы в изумление кого угодно. Ее выдающееся уродство сразу воспламеняло воображение, но то было лишь начало. Я лично прежде всего изумлялся, зачем ее вообще понадобилось воздвигать. Показывать время? В том не было ни малейшей необходимости — магазины вокруг таращились на улицу часами всех мастей и размеров, предлагая прохожим самый широкий выбор точного времени. Может быть, гадал я, изумленно меряя взглядом эту кичливую прямизну, в ней — наша дань психопатологии повседневной жизни? Интересно, кем сей монумент задуман? Архитектором, который всю жизнь кропотливо проектировал одну часовую башню за другой, или гением в веселую минуту? Конечно, гением! Стоит ли тогда изумляться, что жители нашего городишка гордились своей часовой башней! Она занимала особое место в наших сердцах. Уродство, конечно, думали мы, зато свое, родное!..

В своем нежелании встретиться с Миртл я все-таки не дошел до того, чтобы передвигаться по городу, изменив привычному маршруту. Если он приводил меня к часовой башне — что ж, говорил и себе, значит, так тому и быть. И вот в один прекрасный день случилось мне идти мимо часовой башни, направляясь на ленч. Нет, встретилась мне не Миртл — мне навстречу шагал Стив.

Стив шагал в одиночестве, понурив плечи и горестно нахмурив чело. Я ухватил его за локоть, иначе он прошел бы мимо, не заметив меня. Он откинул назад прядь волос, которая спадала ему на глаза, и попробовал улыбнуться.

— Долго тебя не было видно.

— Да, Джо. — Он уставился себе под ноги.

Почему-то я только сейчас заметил, как он вытянулся за эти полгода.

— Занят был?

— Да нет. Так, то одно, то другое. — Он покосился на меня украдкой. — Стыдно было показываться тебе на глаза после того, как Том закатил у тебя в доме такую сцену.

— Ну, это тебя пусть не беспокоит. — Я помолчал. — Ты что такой кислый? Том до сих пор бушует, что ли?

— Не знаю.

— То есть как «не знаю»? Должен знать.

— Нет, Джо. Мы с Томом не разговаривали с тех пор, как он тогда ушел от тебя.

Я был поражен. Я вытянул Стива из людского потока, обычного в эти минуты перед ленчем, и отвел в сторону, чтобы поговорить спокойно. Мы облокотились на стальную ограду, которой был обнесен тротуар, чтобы люди не лезли под автобусы.

— Где он?

— Сегодня — в Оксфорде, а так был здесь.

— И ты ни разу его не видел? — недоверчиво спросил я.

— В конторе видел, конечно. Только он со мной не желает разговаривать.

— Ай да перемена для тебя!

Стив не улыбнулся. Чело его омрачилось еще более.

— Это перемена к худшему.

Значит, я проявил бестактность.

— Он, как я могу понять, проводит все время с Миртл. Со мной, во всяком случае, он не проводит ни минуты.

Я растерялся, не зная, что на это сказать. Я стал подыскивать подходящее к случаю замечание, как вдруг Стив выпалил:

— Короче говоря, это конец!

— Что ты, быть того не может.

— Конечно, ты никогда не принимал всерьез эту историю с Миртл!

— Естественно. Потому что это нелепость.

Стив пожал плечами. Таким удрученным я его еще не видел.

— Без него я просто сам не свой.

Должно быть, у меня на лице изобразилась тревога, и он заметил это. Он отошел от ограды.

— Пойдем, здесь не место для таких разговоров.

Мы прошли несколько шагов и снова остановились. То и дело поток прохожих прижимал нас к ограде; по мостовой несся поток машин…

— Видел ты его новую машину? — спросил Стив.

— Видел.

— Он на ней поехал в Оксфорд.

Мне подумалось, что этот разговор ни к чему не приведет.

— Никогда не поверил бы, что ты так тяжело это воспринимаешь, Стив. Ужасно жаль.

— Я и сам не поверил бы. Мне это всю душу перевернуло. — На мгновение в его словах послышалась наигранная, неискренняя нота, но тотчас мне пришло в голову, что поведение людей в минуты глубокого душевного волнения часто выглядит наигранным. — Со временем свыкнусь, вероятно. —

Стив говорил так, как если бы внезапно лишился отца с матерью. — Какой я был болван! — вскричал он, и слезы навернулись ему на глаза.

— Чудеса, — сказал я.

— Тебе не понять, Джо, — с силой сказал Стив, голос у него дрожал. — Мне сейчас очень плохо. У меня словно почва ушла из-под ног!.. Ты не представляешь, каково это — чувствовать, что рушатся все твои планы на будущее. Ты не знаешь, что это такое, когда рядом все время был человек, который льстил твоему самолюбию, внушал тебе чувство, что ты тоже что-то значишь, — и вдруг его нет! Как будто я плыл на корабле, и корабль пошел ко дну! — Его била мучительная дрожь. — Как будто я банкир и потерял свой банк!

В эту минуту мимо нас прошел автобус, совсем близко, так что отвечать было бы бессмысленно. Банкир, который лишился банка, — никогда бы не подумал, что можно найти столь точное, тонкое, верное сравнение.

Стив ждал, пока я скажу что-нибудь.

— Сирота ты моя горькая, — сказал я. — Ты найдешь себе другого.

Наутро мне принесли три письма. Одно было от Тома, другое — от Миртл, третье — от мисс Иксигрек. Я только что собрался позавтракать и сидел в комнате один. Я покрутил конверты в руках.

— Черт возьми! — сказал я вслух. — Искусство — прежде всего, и будь я проклят, если стану прикидываться, что это не так!

И вскрыл первым письмо мисс Иксигрек. Письмо было краткое, деловое и окрылило меня неимоверно. Мисс Иксигрек хвалила мою книгу. От волнения у меня руки заходили ходуном. Кое-что она предлагала исправить, кое-что — сократить, и я мгновенно понял, как это лучше сделать.

— Спасен! — крикнул я. — Теперь я спасен!

Не знаю, что именно я разумел под этим, — знаю только, что это было так. Мне хотелось приняться за работу над рукописью немедленно, я с трудом сдерживал себя. Пускай весь мир рушится и летит в тартарары — все равно, упорно твердило мне что-то (а вернее, твердил я сам), все равно я спасен.

С этим радостным ощущением я открыл письмо Миртл. Оно гласило:

«Мне нужно повидаться с тобой. Прошу тебя.

М.»

И наконец, я открыл письмо Тома. Оно начиналось так: «Дорогой Джо!

Я категорически возражаю против того, что сказано обо мне в письме, которое ты только что прислал Роберту…»

Я так и ахнул. Я знал уже, что, когда Роберта нет дома, Том, пользуясь случаем, позволяет себе рыться в его письмах, но, чтобы он позволял себе на них отвечать, такого еще не бывало. Я уверен, что Роберт не мог показать ему мое письмо. Мне вспомнилось, как однажды Том прочел открытку, в которой я обращался к Роберту с конкретным вопросом, а именно: какого числа Том уезжает в Америку. Том прислал мне конкретный ответ, а именно: уезжает такого-то числа, хотя это число оказалось впоследствии липовым. Но тогда и случай был совершенно другой, и характер ответа тоже.

Начав с возражения, Том затем переходил к обличениям и, отдав должное упрекам, завершал письмо нагоняем. Был ли тут хоть проблеск стыда, что он не гнушается читать чужие письма? Отнюдь. Хоть единое свидетельство, что он сознает шаткость своей нравственной позиции? Ни единого. Хоть отдаленный признак того, что ему неловко? Ничуть не бывало!

Я весь кипел.

— Ни от одного слова не отступлюсь! — вскричал я.

Жаль, неизвестно, где он сейчас обретается, а то написать бы ему по горячим следам!.. Я отшвырнул его письмо и взял опять письмо Миртл. Кипение во мне улеглось. Я понял, что нам не миновать встретиться с нею еще раз. Я пошел к телефону.

Смирясь с мыслью, что встреча неизбежна, я решил вести себя, хотя бы внешне, пристойно, но это оказалось нелегко. Мне хотелось, чтобы свидание было как можно короче. Я дал Миртл понять, что крайне занят; она сказала, что тоже занята. После недолгих и натянутых переговоров мы условились, что встретимся сегодня в городе сразу после работы. По дороге домой пути наши пересекались у часовой башни; там-то мы и назначили рандеву. Я подумал о Стиве и дал себе зарок, что после свидания с Миртл на пушечный выстрел не буду подходить к часовой башне.

Наступил золотой безветренный вечер. Рано утром облака потянулись с неба, и открылся ясный купол ослепительной голубизны, где целый день над улицами, над домами сияло солнце. Я пришел к часовой башне первым. Рядом помещалась большая аптека, и я стал напротив нее, опершись на стальную ограду. Время от времени, несмотря на полную тишь, до меня доносился специфический аптечный запах. На кругу то там, то сям останавливались и трогались дальше трамваи. Проходили туда и сюда автобусы, обдавая меня бензиновыми парами. Солнце все сияло. А Миртл все не шла.

Я переводил взгляд с одних часов на другие. Все показывали разное время. Миртл опаздывала, и я с удовольствием ушел бы домой. К сожалению, как бы ни врали часы, я был вынужден оставаться.

Наконец Миртл пришла. Мы не виделись довольно долго, и в первую минуту я подумал, не жар ли у нее. Ее лицо заливала густая краска, глаза словно бы сузились. Она подошла ближе, и я увидел, что лицо у нее заплаканное.

— Спасибо тебе, что согласился со мной встретиться, — сказала она.

Я был не в силах отвечать. Я собирался спросить ее, куда нам пойти, где удобней поговорить, но все вдруг выветрилось у меня из головы. Она, по-видимому, решила, что я намерен вести разговор прямо здесь, у часовой башни, — во всяком случае, она не спросила, пойдем ли мы куда-нибудь отсюда, и мы остались.

Голос у Миртл звучал глуховато, но держалась она твердо.

— Я хотела с тобой посоветоваться. Ты, наверное, знаешь — Том сделал мне предложение. Как ты думаешь, выйти мне за него?

Я опять ничего не смог выговорить, однако на этот раз по совсем иной причине. «Ничего себе предложеньице! Бредовая мысль…» Мои же слова, но звучали они теперь насмешкой надо мною самим. Никогда еще я так глупо не ошибался! «В обморок хлопнется от удивления или решит, что он спятил!» Ничего похожего! Сегодня я не могу без улыбки вспоминать о своей наивности. Сегодня я знаю, что ни одна девушка не хлопнется в обморок от удивления, кто бы ей ни предложил выйти замуж, и никогда в жизни ей не придет в голову мысль, что он спятил. Но в тот день, когда мы стояли на солнышке спиною к аптеке, а лицом к часовой башне и я повернулся к Миртл, услышав ее вопрос, она, должно быть, прочла у меня на лице горестное недоумение, никак не меньше.

— Почему ты так странно посмотрел? Что-то случилось?

— Да нет, — выдавил я. — Просто волнение, очевидно.

— Непохоже на тебя.

Я не отозвался: это она пропела с Томова голоса.

Миртл не сводила с меня глаз. Я уловил в них жесткую тень отчужденности.

— В этом я тебе не советчик.

— Отчего же?

— Не знаю. Не могу. Я запнулся, не находя нужных слов. — Я не вправе давать тебе советы. Ты должна понимать отчего.

Взгляд у Миртл при этих словах дрогнул, отчужденность в нем растаяла бесследно. Она опустила глаза и стиснула руки. Я заметил родинку у нее на запястье, где кончается манжета.

— Тогда, вероятно, нам и встречаться было незачем…

Я заметил у нее на лице новое выражение и мгновенно окаменел.

— Ну а ты что поделываешь? Я же тебя сто лет не видела. Я рассказал ей про письмо от мисс Иксигрек. Рассказывая, я невольно все более воодушевлялся, а Миртл все более теряла интерес. Обескураженный ее молчанием, я быстро сник.

Миртл крепче стиснула сплетенные пальцы. Вдруг она подняла голову и взглянула мне прямо в глаза.

— Я чувствую, это конец.

Конец. Я тоже взглянул ей в глаза и ясно увидел, что теперь она не лукавит. Почему — не знаю. Может быть, я за последние дни сказал что-нибудь или сделал, и чаша ее терпения переполнилась. Что стало последней каплей, я не знаю по сей день, а знал бы, наверное, не придал бы этому такого значения, как она. Душевные движения чаще всего столь для нас загадочны, что мы, стараясь объяснить их себе, цепляемся за события и поступки. Нас с Миртл привели к концу душевные движения. Это они, подобно приливам и отливам, то прибивали нас друг к другу, то уносили в разные стороны. События, поступки… Что они значат? Что-нибудь я сказал или сделал, а еще вероятнее, что-нибудь ляпнул или выкинул Том, и это для Миртл стало последней каплей.

— Да, — сказал я.

Она залилась слезами.

Не помню точно, что мы говорили потом. Отдельные фразы Миртл звучат у меня в ушах до сих нор. «Не понимаю, как ты можешь! После всего, что было у нас за этот год…», «Если б ты хоть половину того испытал, что я сейчас!» Но зачем продолжать? Когда рвут любовь, страдания неизбежны. Я и так сказал достаточно, настало время сомкнуть уста…

Наконец мы расстались. По-прежнему останавливались и трогались дальше трамваи. По-прежнему проходили туда-сюда автобусы. Миртл медлила. Вдруг в потоке машин показалось такси. Я не заметил, как она остановила его. Я только увидел, что она неожиданно садится в машину и уезжает.

Я остался на том же месте. Теперь, когда ничто меня больше не удерживало здесь, меня больше не подмывало уйти.

Не знаю, сколько я так простоял. Знаю только, что очнулся, когда на солнце вспыхнула шапка рыжих волос и ко мне знакомой походкой подошел мой друг Том.

— А, вот ты где! Я слышал, у тебя свидание с Миртл… Думал, я уже не застану тебя здесь.

Я промолчал.

Тогда Том мягко сказал:

— Знаешь что, пойдем-ка выпьем чаю.

Не дожидаясь ответа, он потащил меня в кафе. Лавочка внизу еще издали встретила нас крепчайшим кофейным благоуханием. Мы поднялись наверх и сели за наш любимый столик. Время чая давно прошло, и в кафе никого не было, кроме нас. Официантке не терпелось поскорее уйти домой, и ждать нам пришлось недолго.

Том сказал:

— У вас все кончено?

Я кивнул.

Том помолчал. Резковатым движением он поднес к губам чашку.

— Мне она сказала, что не пойдет за меня, разумеется.

— Когда это было?

— На днях.

Настал мой черед помолчать. Я тоже поднес к губам чашку.

— И что ты собираешься делать? — спросил я.

Том с готовностью отозвался:

— Я только что от Стива, у нас с ним был разговор. Занятно, что ты в это же время выяснял отношения в Миртл… Да, так он, конечно, передумал. — Том самодовольно усмехнулся. — На следующей неделе уезжает со мной во Францию. Я считаю, нам разумнее ехать не откладывая.

В ту минуту я не был расположен высказываться по этому поводу — воздержусь и теперь.

Том пустился в разглагольствования, и, внимая им, я, как в том ни стыдно сознаться, несколько повеселел. Мой друг был в благодушном расположении духа, его тянуло пофилософствовать. К нему вернулась былая уверенность в себе. Он видел, что его общество действует на меня целительно, и, как всегда, не мог удержаться от соблазна произвести впечатление. Он был нежен и щедр душой, мой друг, он от чистого сердца стремился меня утешить, но он, как и всякий другой, не чужд был человеческих слабостей. Ему хотелось потолковать о Миртл, хотелось облегчить мне сердечную боль и муки совести — и до смерти хотелось преподать мне урок психологической наблюдательности.

— По-моему, Джо, корень зла в том, что ты допустил в своем отношении к Миртл грубейший просчет.

— Какой? — тоскливо спросил я.

И Том сказал какой — задушевно, внушительно, с покоряющей убежденностью, придвинув лицо к самому моему носу.

— Миртл, — сказал Том, понизив голос, — не нужно было замуж. Ей нужна была страсть.

Я вытаращил глаза. Ахинея столь исполинских масштабов невольно обретает звучание великой истины. В молчании я склонил перед нею голову.

Глава 5 СУДЬБЫ ПРОВИНЦИАЛОВ

Таков конец моей истории.

Через несколько дней школьный триместр закончился, начались каникулы, и я на полтора месяца уехал из города. А когда вернулся, уже грянула вторая мировая война.

Когда кончаешь писать роман, встает та трудность, что, хотя повесть окончена, жизнь героев продолжается, а ты должен закрыть на это глаза. Я решил завершить свой рассказ событиями, которые разыгрались вокруг часовой башни, потому что там я последний раз встретился с Миртл, потому что началась война и всех нас разбросало кого куда. Но жизнь наша продолжалась. Я думаю, раз уж вы дочитали до этого места и вам не наскучило, значит, наверняка вам любопытно будет узнать, что сталось с нами после того, как кончилась эта история.

Могу вам сказать, что сталось. Я мог бы произвести перекличку, указывая, какая участь постигла каждого из нас. Жаль, что печатное слово не обладает звучанием, а то вы услышали бы, как мой голос зычно выкликает:

Миртл — вышла замуж,

портниха Миртл — вышла замуж,

Том — женился,

Стив — женился,

Роберт — женился,

Хаксби — женился,

второй Ворон — женился,

моя квартирная хозяйка — вышла замуж,

Фрэнк — женился,

Бенни — женился,

Фред — женился,

Тревор — женился, дважды!

Недурно звучит, правда? Боюсь только, что при несомненной познавательной ценности для человечества в целом это не слишком увлекательное чтение для отдельных его представителей. А потому шутки в сторону, и займемся делом. Продолжу свою историю еще самую малость, а там подведу итоги, сообщив, как сложилась судьба у каждого из главных героев.

Я доработал до конца триместра, и мне так и не предложили уйти из школы. По моим впечатлениям, дела на службе у меня обстояли совсем недурно. Болшоу, правда, утверждал, что не его бы заступничество, меня бы и дня не потерпели в этих стенах. Я лично держался того мнения, что в суматохе, связанной с пропажей чайных ложечек и попытками напасть на их след, директор просто забыл о своем грозном послании ко мне. Тем более что Болшоу в приступе ярости после известия, что Симс возвращается на работу, изменил своему обыкновению чернить меня за моей спиной.

Ребята из старшей группы шестого класса кончили школу, и в новом триместре я без них ходил, как потерянный. Впрочем, меня в скором времени призвали на военную службу, и я навсегда отряхнул школьный прах от своих ног.

Незадолго до отъезда мне пришлось зайти в школу забрать кой-какие книги, и я узнал, что Симс скоропостижно скончался.

— Счастливое избавление, одно можно сказать, — изрек Болшоу самым, как мне показалось, двусмысленным тоном. Он отдул со рта подусники и вперил в меня стальные очки. Для тебя бесспорно счастливое избавление, подумал я. — Рад отметить, что, производя необходимые перестановки, директор внял разумным доводам и предложил мне взять на себя обе должности. Оставаясь старшим по физике, я, кроме того, отныне — старший преподаватель по всем естественным дисциплинам. На преподавание, таким образом, у меня останется значительно меньше времени. — И он удостоил меня вельможной усмешки, обнажив из-под усов вставные клыки.

Я ушел, не заглянув к директору, и никогда больше не видел его.

Моей квартирной хозяйке, должно быть, надоели школьные учителя. На мое место она пустила страхового агента, мужчину лет на двадцать меня старше. Выбор оказался крайне удачен: агент женился на ней и ласково обращается с ее собачкой. Зато племяннице, наоборот, никак до сих пор не надоест мистер Чиннок, который является к ней в два тридцать каждое воскресенье, точный как часы.

Ни один из моих друзей, какие погибли на войне, не упоминается в этой истории. Тревор, Бенни, Фрэнк и Фред уцелели.

Тревор продолжал, по собственному выражению, баловаться красками, покуда его не призвали в армию, где он попал в разведывательную службу. Он прослужил до конца войны в звании сержанта, а потом женился на той самой великанше, из-за которой произошел в свое время такой переполох. Том, услышав об этом, пришел в бешенство и хотел потребовать у Тревора обратно наши деньги. Женившись, Тревор вскоре развелся и женился на другой великанше.

Фрэнк год проучился на естественном отделении в Оксфорде, а потом стал начальником радиосвязи на флоте. Он с честью нес службу, был красив, как бог, в морской форме и женился на очень достойной девушке. Неизвестно почему, у него такое чувство, будто жизнь в чем-то обделила его.

Фред поступил на работу в магазин электротоваров, отслужил в армии и вернулся на прежнее место. Если вам случится проходить мимо часовой башни, загляните в демонстрационный зал магазина электротоваров: коренастый продавец с бриллиантиновой прической и добродушным говорком врастяжку, который примется расписывать вам достоинства электрокипятильника, — это и есть Фред. Он обзавелся многочисленным семейством.

Бенни сумел пробиться в военно-медицинскую службу. Он думал, что обеспечил себе безопасное местечко, но, к ужасу своему, обнаружил, что офицерского звания ему не видать, так как он по образованию не врач. К концу войны, впрочем, положение изменилось, и Бенни произвели в младшие лейтенанты. После таких успехов на медицинском поприще ему сам бог велел открыть в комнатенке над одной из лавочек на рыночной площади рентгеновский кабинет. Сегодня у него помещение из трех комнат, ассистент, сестра и максимальное количество тяжеловесного оборудования при минимальной осведомленности по медицинской части. Он объявил, что мне в любое время сделает рентгеновский снимок бесплатно.

Так сложилась судьба у моих учеников.

Теперь пора рассказать о Стиве. Для вас не будет новостью, если я скажу, что Стив так и не избавился от своего патрона. По-прежнему жизнь их разнообразили бурные, полные страсти сцены, как с участием автомобилей, так и без оного. Отпуск во Франции в самом деле благотворно сказался на французском произношении Стива, а Том в самом деле не уехал в Америку.

Впрочем, на другой же год война вынудила Тома покинуть город, и его всепоглощающий интерес к протеже необъяснимо пошел на убыль. Свобода возвращалась к Стиву с такой стремительностью, что дух захватывало, — вскоре ему буквально ничто уже не мешало быть таким же, как все, когда и сколько ему заблагорассудится. Его призвали на военную службу, и тут он, в конце концов, проявил независимость, изъявив желание стать пилотом военно-воздушных сил.

Шутки шутками, а Стив уже действительно водил самолет, да как лихо водил, правда, не мог посадить. При стольких способностях Стиву было отказано в умении посадить самолет невредимым. Это вынуждены были признать все, причем кое-кто — в том числе и Стив — с облегчением. Попробовали было сделать из него штурмана — опять осечка: арифметика подвела. Попробовали сделать радистом — а у него возьми да обнаружься таинственные приступы внезапной глухоты. Так Стива и продержали бесславно на земле. Однако из общения с патроном Стив вынес одно ценное свойство: навык крепиться перед лицом испытаний. По всей видимости, у него был на это природный талант. Красивый жест окончился неудачей, но Стив был премного доволен одним уж тем, что сделал его. Он крепился не за страх, а за совесть. И вскоре начал озираться по сторонам.

Озираясь по сторонам, Стив приметил дочку второго из владельцев бухгалтерской фирмы, в которой он прежде служил. Дочка была хорошенькая, решительная и без ума от Стива. Стиву хотелось жениться; ему хотелось детей. И он в конце концов смирился с мыслью, что станет бухгалтером. Этот выбор также стоил ему душевных мук, но и тут его выручила привычка крепиться. А в конторе как раз такого, как он, и ждали с войны: молодой летчик, толковый, обаятельный, воспитанный, приличный, положительный — чего же лучше! Дочка стала его женой.

Так Стив и осел в городе. На свой скромный лад он весьма преуспел по бухгалтерской части. Живут они с супругой на широкую ногу. Стив чрезвычайно гордится своим потомством. Сокрушаясь в своем кругу о том, что кто-то сбился с пути, он с каждым годом испытывает при этом все меньше неловкости. Стив остепенился.

В судьбе Стива присутствует, на мой взгляд, нечто сугубо поучительное. Стив теперь уважаемый человек. Его просто хочется назвать столпом общества. Да, так я его и назову: столп общества. Более подходящего названия не подберешь.

Я сказал, что Том не уехал в Америку. Это не совсем точно. Точнее сказать, он не уехал в Америку как политический эмигрант в августе 1939 года. И никто из нас не уехал. Том все тянул да тянул, а Роберт не нажимал на него. «Война неминуема», — говорил Том, — во-первых, потому, что не хотел уезжать, а во-вторых, потому, что война была неминуема.

Тому не настал еще срок идти в армию, как ему предложили место в Министерстве авиационной промышленности. Он согласился и очень скоро выдвинулся на новой службе. Работать он уехал в Лондон, где находилось Главное управление министерства, и неожиданно, по распоряжению лорда Бивербрука, получил повышение в должности. Злые языки утверждали, будто причиной повышения явился счастливый случай, когда министр забыл в лифте портфель и Том, с портфелем в руках, кинулся его догонять. Я лично думаю, что это поклеп.

С каждой сменой правления в министерстве Том двигался то вверх, то вниз по служебной лестнице, пока наконец не повздорил с каким-то начальством и не был откомандирован в Вашингтон. Таким образом, в Америку он все же уехал.

Вы, по-видимому, успели достаточно хорошо изучить Тома и сможете, не задумываясь, ответить на простой вопрос: «Что сталось с Томом в Америке?»

Правильно. Том сделался американцем.

В Америке Тому открылись бескрайние просторы для приложения его неуемной и громогласной энергии — просторы духовные, эротические и географические. Он не удержался и заговорил с американским акцентом. Не удержался и сделал предложение американочке — та согласилась, и Тому пришлось жениться. Ему предложили заманчивую работу, при условии, что он примет американское гражданство. Война кончилась, он остался в Америке и живет там по сей день.

Не так давно я побывал за океаном и заезжал погостить к Тому. Он изменился, но не слишком: так же буйно вьются густые рыжие кудри, и только в телосложении заметнее обозначилась склонность к дородству. В Англии он раздобрел бы куда сильнее, но и тут заметно отяжелел. В остальном он остался такой же.

На второй день он отправил жену пораньше спать, достал бутылку виски и завел беседу о добрых старых временах.

Он расспрашивал меня о Стиве, который больше не пишет ему, о Миртл, которая не пишет больше нам обоим.

Разговоры о Миртл привели его в благодушное настроение, когда тянет пофилософствовать. Он не преминул сообщить мне, что за эти годы глубже постиг таинства человеческой души. Воспоминания о Миртл всколыхнули его.

— Ах, Миртл, — вздохнул он и усмехнулся, поджав губы.

— Ах, Миртл, — вздохнул и я и отхлебнул глоток виски.

— В своих отношениях с Миртл, Джо, ты допустил грубейший просчет.

— Какой?

— Миртл, — внушительно понизив голос, сказал Том, — не нужна была страсть. Ей нужно было замуж.

Можно было подумать, что мы с ним сидим в кафе на рыночной площади.

Как ожило во мне прошлое при этих словах! В точности тот же негромкий голос — только говорит все наоборот. Вы теперь сами видите, что Том совсем не изменился.

И наконец — Миртл. Миртл вышла замуж за Хаксби.

За те месяцы, что я прожил в городе после летних каникул, я видел ее лишь два раза — случайно, на улице. Оба раза мы прошли мимо не останавливаясь, не сказав друг другу ни слова. Вероятно, до нее долетали обрывки сведений обо мне, точно так же, как до меня — о ней. Богемного пошиба вечеринки шли у нее самым полным ходом при непременном участии Тревора и Стива. Непохоже, чтобы отказ выйти замуж как-то сказался на ее отношениях с Томом. По-моему, Том после этого стал ей больше нравиться. Во всяком случае, он бывал у нее на вечеринках и потом рассказывал мне новости о ней.

Первое время пересуды касались моего сходства со Свенгали. Потом на горизонте замаячил любовный союз с Хаксби, затмив собой эту тему. Да я, признаться, уже и не вникал. Как раз в эту пору я навсегда уехал из города и только задним числом узнал, что они давно женаты.

В мире торговой рекламы Миртл добилась блестящего успеха. Блистает она и поныне. Когда вам попадется на глаза реклама нейлоновых чулок самой ходовой марки — милая глянцевая картинка, на первый взгляд совсем невинная, на второй — пожалуй, не совсем, — знайте, что перед вами работа Миртл. И за эту работу Миртл платят большие деньги.

Миртл счастлива. Грусть осеняет ей лицо, ее голосок звучит печально. Только Томов орлиный взгляд способен проникнуть в тайные глубины ее души — что до меня, я сказал бы: она счастлива. Вид у нее по-прежнему кроткий, и все такая же плутоватая усмешечка. Когда какой-нибудь твердокаменный воротила предлагает ей выгодную сделку, она бросает на него трепетный взгляд из-под ресниц, как бы говоря, что он, конечно, просто хочет сделать ей приятное. И он, простофиля, чаще всего глупо ухмыляется в ответ.

Черт возьми! Еще только начиная рассказ о том, как сложились судьбы других, я уже понимал, что в конечном счете мне предстоит нелегкий труд рассказать, как сложилась моя собственная. Одно дело — сделать общим достоянием то, что касается не тебя, и совсем другое — расстаться со своим, сокровенным. Как подумаешь, что за вереница радостей и бед выпала мне на долю с 1939 года! Как подумаешь потом, на сколько романов хватило бы мне такого материала — ах, романы, романы; Святое Искусство, фунты стерлингов!..

Как сложилась моя судьба… Минувшие годы вдруг встают передо мной со всеми радостями и бедами, теплом и болью, горестным и смешным. Я придвигаю чистую, неначатую тетрадь. Я беру в руку перо…