Ростислав Самбук Счастливая звезда полковника Кладо


Квартал, где находился пансион фрау Вернер, оцепила полиция, и Пауль Мертенс долго объяснял пожилому шуцману, почему он должен пройти именно на Вальтерштрассе.

Шуцман придирчиво изучил его документы и лишь после этого пропустил, предупредив, что следует быть осторожным: пожар в доме, стоявшем у пансиона, хоть и удалось погасить, но господин Мертенс должен понимать, что ходить между развалинами опасно. На углу Вальтерштрасе Мертенс остановился.

От соседнего с пансионом пятиэтажного дома осталась только задняя стена. Впрочем, этот дом не слишком интересовал Мертенса. Он скользнул по нему равнодушным взглядом, но невольно шагнул вперед, увидев то, что случилось с пансионом фрау Вернер. Этот двухэтажный, старой архитектуры домик прижался к разрушенному, половину его повредило взрывом: пятиэтажный сосед, завалившись, подмял под себя его левое крыло.

Пауль Мертенс поискал глазами окно своей комнаты на первом этаже и не нашел. Сняв перчатку с правой руки, он потер кончик носа, что означало если не тревогу, то, по крайней мере, душевное волнение. Итак, комната, где он жил, разрушена или повреждена.

Мертенс немного поколебался, оценивая ситуацию, и, наконец, направился к пансиону. У входа стояли мужчина и женщина. Еще издали Мертенс узнал фрау Вернер и монтера Граупеля — вчера тот чинил розетку в его комнате. Мертенс дал тогда монтеру марку «на чай», и Граупель по своей инициативе нарастил ему шнур к настольной лампе, чтобы ее можно было передвигать по всему столу.

Увидев Мертенса, монтер снял фуражку, а фрау Вернер воскликнула:

— Какое несчастье, господин Мертенс! Еще бы немного, и от нас бы ничего не осталось!

Мертенс попытался ее подбодрить:

— Зато, фрау Вернер, — сказал он, — бомба никогда уже не попадет в ваш дом. Так что после войны у вас останется хотя бы какое-то жилье.

Фрау Вернер недоверчиво округлила глаза.

— Почему? — не поняла она.

— Теория вероятности... — туманно ответил Мертенс и спросил в свою очередь: — Никто не погиб?

— Все наши гости успели спуститься в бомбоубежище. Но ведь потом был пожар! Его тушили всю ночь, и мы натерпелись страху, как никогда. Такой ужас, господин Мертенс! Слава богу, господин Граупель хоть немного помог мне. Мы боялись, что пожар перекинется сюда, и успели вынести самые ценные вещи.

— А моя комната... — начал Мертенс.

— Разрушена, — горько качнула головой фрау Вернер.

— Это я вижу. Но можно ли пройти туда?

— Конечно, — засуетилась хозяйка, — господин Граупель проведет вас. Только прошу осторожно: осталось всего полкомнаты, и что-нибудь в ней может обвалиться.

Мертенс решительно шагнул к двери, которую угодливо открыл перед ним монтер. В вестибюле лежала гора чемоданов. Мертенс бросил на них быстрый взгляд, и увидел свой — большой и желтый. Если бы не эта гора, не затоптанный грязный пол и не трещина на правой стене, можно было бы подумать, что бомбардировки не было. Однако, войдя во вторую от входа дверь, он увидел-таки картину разрушения. Деревянная кровать, стоявшая слева, переломилась, часть ее придавила груда кирпичей. Шкаф напротив размозжило совсем, из-под кирпича торчал лишь рукав спортивной куртки. На вешалке у двери развевалось полотенце.

Мертенс оглянулся на монтера и подошел к перевернутому письменному столу, который тоже не уцелел. Средний ящик выпал, и Мертенс поднял его. Среди мелких обломков кирпича он подобрал два карандаша, сломанную авторучку, но не нашел кошелька. А ведь вчера он положил его именно сюда, положил и запер ящик. Не потому, что в кошельке была крупная сумма: там лежало всего несколько монет, но среди них была одна, от которой зависело теперь многое…

Мертенс глянул под обломки стола, отбросил несколько кирпичей, но, не обнаружив пропажи, лишь тяжело вздохнул. Лучше бы кирпичом завалило весь стол. Тогда бы у него не было оснований для волнения, а теперь…

Мертенс хорошо понимал, что случилось. Исчезновение кошелька означало конец фирмы «Гомес», которая столько месяцев надежно прикрывала их.

Он вдруг подумал: «А что, если кошелек погребен под грудой битого кирпича?»

В конце концов, все может быть, но у него не было права даже на один процент риска.

Мертенс сел на кровать, глянул на монтера. Тот стоял, облокотившись на косяк, и в его глазах Мертенс заметил то ли испуг, то ли смущение. Но, вероятно, это только показалось ему, поскольку Граупель сказал сочувственно:

— Ваш чемодан стоял у шкафа, его даже не задело. Я лично вынес его, и теперь он в вестибюле.

— Спасибо, — устало сказал Мертенс.

Он отдал бы сейчас десяток таких чемоданов за кошелек с мелочью. Но что поделать?

В дверь заглянула фрау Вернер.

— Я могу предложить вам другую комнату... — начала она, но Мертенс уже все решил.

— Мне, к сожалению, надо уехать, — твердо сказал он.

— И все же, я обязана... — замахала руками госпожа Вернер.

Мертенс встал с кровати.

— Вчера вечером я получил письмо... У меня изменились обстоятельства, и дела требуют немедленного отъезда. Поезд на Бреслау отходит, — он взглянул на часы, — через два часа, и я еще успею на него... Надо только позвонить.

— Пожалуйста, телефон работает, — радостно сообщила фрау Вернер. — Странно, но линию не повредило.

Мертенс вышел в вестибюль и взял свой чемодан — замечательный чемодан из настоящей желтой кожи, которая подчеркивала респектабельность и деловую солидность его, Пауля Мертенса, промышленника и директора гаагской фирмы «Гомес», получающую от организации Тодта[1] крупные подряды и всегда выполняющую их своевременно и качественно.

Если бы вчера вечером Мертенс не устроил для генерала и нескольких других тодтовских офицеров банкет, ему бы не пришлось сейчас покидать пансион и срочно уезжать из Берлина, потому что кошелек с металлической монетой в пять марок лежал бы теперь в его кармане.

Мертенс обругал себя: ну, почему он не взял кошелек с собой?

Набирая номер телефона, он вспомнил, как напился вчера генерал, и с иронией усмехнулся. Перед банкетом Мертенс передал ему небольшую папку, сказав: «А тут деловые бумаги, которые, очевидно, вас заинтересуют...» Генерал спрятал ее в сейф, даже не взглянув. В папке лежали деньги — процент от сделки. Что ж, генералы тоже люди и не лишены человеческих пороков…

Потом они на двух машинах поехали в какой-то городок под Берлином, где и просидели до утра в отдельном кабинете ресторана, заказанном генералом.

Если бы Мертенс знал тогда, что именно в это время бомба угодит в дом рядом с пансионом фрау Вернер!..

Услышав в трубке голос генерала, он сказал громко, так, чтобы фрау Вернер не пропустила ни слова:

— Прошу извинить, но наша сегодняшняя встреча не состоится. Неотложные дела, господин генерал, речь идет о престиже фирмы: я должен через час выехать в Бреслау. Еще раз извините, генерал. Я вернусь через двое суток и сразу же позвоню вам.

Он положил трубку и повернулся к фрау Вернер. Потом взял счет и оплатил с точностью до пфеннига. Фрау Вернер не обиделась — напротив, она больше уважала клиентов, которые не бросались деньгами и не давали щедрых чаевых. Состоятельный человек знает цену каждому пфеннигу.

— Так я жду вас через два дня, — любезно улыбнулась она Мертенсу на прощание. — Моя комната в вашем распоряжении.

— Я чувствую себя здесь, как дома, — ответил тот. — До свидания.

Монтер закрыл за Мертенсом дверь и облегченно вздохнул. Ему показалось, что этот господин искал бумажник в ящике стола. Скряга несчастный, ведь там была только мелочь.

Граупель съежился, нащупав в кармане кошелек. И надо же такому случиться! Он подобрал его автоматически, даже не раскрыв. И только потом, увидев в нем всего несколько монет, хотел было положить на место, но тут вернулся этот Мертенс… А отдал бы он кошелек, если бы в нем была более крупная сумма денег? Кто знает?

Ему вдруг стало страшно, словно его уже поймали и сейчас потащат в полицию.

Фрау Вернер пошла в свою комнату, Граупель же, пользуясь ее отсутствии, высыпал мелочь в карман, а кошелек выбросил в развалины. Он знал, что поступил скверно, но стоит ли бередить свою совесть из-за несколько марок, случайно попавших в руки?

Когда муки перестали терзать Граупеля, он обратился к фрау Вернер:

— Пожалуй, я вам больше не нужен! Если что, позовите меня.

— Спасибо вам, Клаус, — отозвалась та. — Даже не знаю, что бы делала без вас!

— Пустяки, — буркнул монтер и направился к выходу.


Пять серебряных марок Мертенса Граупель потратил на сигареты в табачной лавке на соседней улице. Он перекинулся с лавочником несколькими словами, пожаловался на дурную погоду с дождями и туманами, на раненую под Москвой ногу, болящую к ненастью. Они сражались тогда, как львы, но что поделать — русские стояли насмерть…

Сказав это, монтер испугался: что, если этот лавочник — осведомитель СД, а там за такие слова по головке не погладят.

— Зато сейчас, — воскликнул он с оптимизмом, — наши доблестные войска прижали русских к Волге, Сталинград вот-вот падет, и я искренне жалею, что не могу быть там!

В шесть часов вечера лавочник стал подсчитывать дневную выручку. Примерно в это же время Пауль Мертенс был уже в Гааге и звонил с вокзала секретарю фирмы. Услышав спокойный голос Вилли, он облегченно вздохнул.

— Дела не очень хорошие, — начал он неопределенно, — и мои надежды не оправдались...

— Сорвался подряд на строительство гаражей? — не понял Вилли.

— Хуже! — ответил Мертенс. — Я хотел бы увидеть вас. Там, где мы обедали в прошлый раз. Приезжайте сразу с бумагами, самыми важными. Вы меня поняли?

— Конечно, — перебил Мертенса Вилли. — Выезжаю и скоро буду.

С Вилли разговаривать — одно удовольствие: понимает все с полуслова. Через двадцать минут он приедет на окраину Гааги, в небольшой ресторанчик, где посетителей всегда мало, и они спокойно обсудят положение дел. Вернее Пауль уже знает, что делать: он имел достаточно времени, чтобы обдумать все и решить, как действовать дальше...

В этот момент, когда маленький «Ситроен» Вилли останавливался у ресторанчика, лавочник в Берлине разглаживал и складывал в стопку ассигнации: он был педант, этот старый лавочник, и ежедневный подсчет денег доставлял ему истинное наслаждение, сравнимое разве что с лишней чашечкой кофе, выпитой на завтрак, и не эрзац, а настоящего бразильского кофе, от которого взбадривается тело и светлеет голова.

Лавочник вздохнул: придется ли ему еще когда-нибудь отведать этого дивного кофе, почувствовать его божественный вкус?

Он сдвинул бумажные деньги и начал пересчитывать серебро. Сложив четыре пятимарковика столбиком, он хотел было поставить его на стол, но одна из монет привлекла его внимание, и старик положил ее отдельно.

Неужели фальшивая?

На ободке ее виднелась едва заметная черточка, словно бы кто-то зачем-то провел там иглой.

Лавочник подбросил монету на ладони, попробовал на зуб. Нет, как будто настоящая. И все же эта черточка не давала ему покоя. Схватив острый нож, он попытался разъединить монету, засунув нож в черточку, но лезвие лишь скользило по ободку.

Лавочник тяжело вздохнул. Прошли те времена, когда он покрывал такими столбиками практически весь стол. Теперь же… Но ничего не поделаешь: почти всего его клиенты сейчас там, на Востоке и не нуждаются в услугах старого лавочника.

Серебряная монета не выходила из головы. Снова взяв, он потер ее между ладонями, сжал пальцами, попробовал покрутить и.… вдруг монета распалась на две части, при этом какая-то тоненькая полоска выпала ему на колени.

Лавочник осторожно поднял ее. Чушь какая-то, словно бы кто-то забавы ради вырезал кадры из кинопленки. Он поглядел ее на свет, но ничего не понял — какие-то точки, царапинки…

Внезапно мелькнувшая мысль ошеломила его. Тревожно взглянув за витрину, старик дрожащими пальцами спрятал пленку в монету и сжал ее половинки. Они сошли мягко и плотно, никто бы и не заметил ничего — обычные пять марок.

А между тем дверь в лавку открылась, и на пороге возник незнакомец. Лавочник продал ему пачку сигарет, машинально отсчитал сдачу, не переставая удивляться монете, лежавшей сейчас на краю стола. Наконец решившись, он накинул старенькое пальто и потащился под мелким дождем в полицейский участок.

Он шел, согнувшись и заложив руки в карманы пальто. Злосчастная монета, зажатая между пальцев, противно холодила их, хотя сама ладонь была мокрой от пота. Внезапно он остановился и огляделся по сторонам. А может ну ее? Вон же урна для мусора, можно незаметно выбросить, и концы в воду… Он сможет тогда вернуться в свою теплую уютную лавку и вновь встречать улыбками постоянных клиентов, обмениваться новостями… А монета кроме неприятностей ничего не принесет...

Лавочник стиснул пять марок. Наверное, в них кроется какая-то тайна...

А если заподозрят его?

Испугавшись, он остановился. Да, его могут заподозрить, и тогда будет плохо. А впереди была еще одна урна…

И все же он прошел мимо нее: порядок есть порядок — каждый гражданин должен быть законопослушен...

Полицейский чиновник, увидев монету и пленку в ней, сразу же начал куда-то звонить. Положив трубку, он с испугом уставился на лавочника, словно перед ним сидел не пожилой мирный человек, а вооруженный грабитель.

— Так я могу быть свободен? — спросил старик. — Я просто нашел монету среди выручки и принес вам. Вот и все…

— Сидите, господин Вейст, — остановил его инспектор. — Вы поступили правильно, однако нужны некоторые детали, и с вами хотят поговорить.

— Но ведь я ничего не знаю.

— Да, да… Конечно... — в тоне инспектора появились приторно ласковые интонации. — И все же я бы попросил вас остаться...

Где-то через четверть часа в комнату вошли двое в штатском, и полицейский инспектор встал из-за стола. Он показал им монету, и те, склонившись, начали рассматривать ее, потом стали разглядывать через лупу пленку. Вейст застыл в своем углу, слегка обиженный отсутствием внимания к себе.

Наконец один из пришедших, длинный и худой, обернулся и смерил его тяжелым взглядом.

— Ты что ли нашел? — спросил он, хотя и так все было понятно.

— Осмелюсь доложить, я. — Старику вновь стало страшно, но второй в штатском, грузный и лысоватый, отстранив первого, сказал дружелюбно:

— Вы правильно сделали, господин Вейст. Это поступок настоящего патриота.

Старик вскочил, выбросив руку.

— Хайль Гитлер!

— Вы поедете с нами, — хлопнул его по плечу грузный.

— Но моя торговля…

— Никуда она не денется. — Длинный подтолкнул Вейста к двери.

Предчувствия лавочника сбывались — ничего хорошего эта монета ему не несла.


В доме на Принц-Альбрехтштрассе[2] его усадили на стул с удобной спинкой. Первый куда-то исчез, а второй, устроившись напротив, предложил старику сигарету.

Вейст отказался. Он только торгует ими, а сам не курит, он не терпит табачного дыма.

— Бросьте вы! — предостерегающе поднял руку грузный. — Когда-нибудь мы поговорим с вами на эту тему, а пока припомните, от кого получили эти пять марок?

Лавочник задумался. Он обнаружил в кассе четыре монеты, следовательно кандидатов было четверо… А ведь еще он мог дать ими сдачу… Он так и сказал грузному…

— Припомните хотя бы четверых.

Лавочник наморщил лоб. Он помнил точно, что утром к нему заходил офицер, кажется гауптман, и дал две монеты по пять марок.

— Раньше вы его видели? — спросил грузный.

— Нет, он заходил впервые.

— А внешность его можете описать?

— Молодой... Лет тридцати... Среднего роста... — Вейст закрыл глаза. — Ага, — обрадовался он, вспомнив, как офицер переходил улицу перед его витриной. — Слегка прихрамывает.

Гестаповец одобрительно хлопнул старика по колену.

— У вас хорошая память, господин Вейст. Значит это первый, а еще?

Лавочник вновь закрыл глаза: это помогало ему сосредоточиться. Он вспомнил, как с нетерпением стучал монетой о прилавок почтальон Рудке. Он держал ее двумя пальцами своей единственной левой руки. Вейст еще хотел поболтать с ним, но Рудке торопился: сказал, что несет кому-то телеграмму.

— Прекрасно, — одобрил грузный и что-то записал. — Ну а третий?

Старик качнул головой: нет, больше он никого не помнит.

Гестаповец склонился над ним и, все еще приветливо улыбаясь, сильно ударил по щеке.

— А я тебе прочищу мозги, старый дурак!

Вейст откинулся на спинку стула и захлопал глазами. Пощечина действительно освежила его память, и он вспомнил, как перед обедом в лавку заходил монтер Граупель. Как же он мог забыть про него?

Скрючившись на стуле, он жалобно взглянул на грузного.

— Простите, я вспомнил последнего. Это мой давний клиент монтер Граупель.

— Ну, вот видишь, — расплылся в улыбке гестаповец, — так мы с тобой скоро совсем подружимся. А кто еще?..

— Это все! — твердо ответил Вейст.

— Но ведь ты говорил, что давал сдачу серебром.

— Нет, я точно помню, что пятимарковиками я сдачу не давал. Понимаете, у меня два отделения в ящике. Слева — бумажные деньги, справа — металлические. Но оттуда я брал только мелочь, верьте мне, только мелочь…

— Хорошо, — смягчился гестаповец, — подожди в коридоре.

— Но у меня дела…

Однако грузный уже не слушал его. Он махнул рукой, и старика вывели. Распорядившись о розыске и почтальона Рудке, и монтера Граупеля, гестаповец перешел в смежную комнату.

— Ну что? Удалось что-нибудь выбить из него?.. — спросил длинный. — Мне кажется, эта история еще наделает шуму, оберштурмбанфюрер. На пленке из монеты сняты секретные планы ОКВ[3].

Лицо грузного вытянулось, он побагровел.

— Вы понимаете, что говорите, гауптштурмфюрер?

— Конечно! — ответил Крейцберг. — Шпионы в табачной лавке!

— М-да… Полетит не одна голова. Мы должны доложить группенфюреру.

— Но Мюллер захочет знать о принятых мерах.

— Мы делаем все, что нужно, — отрезал Беккенбауэр. — И нас никто не упрекнет.

— Начальство всегда найдет к чему придраться...

О, да! Там, когда будут искать, на ком сорвать злость, церемониться не будут — это Беккенбауэр знал точно. Но все ли он сделал правильно? Кажется, все...

Кто же такие почтальон Рудке и монтер Граупель?

Первым привезли Граупеля. Беккенбауэр с любопытством разглядывал его — щуплого человека лет под шестьдесят, но жилистого, с нестарыми еще глазами.

— Вы покупали днем в лавке господина Вейста сигареты, — сразу перешел к делу Беккенбауэр. — И заплатили за них серебряной монетой в пять марок. Вспомните, где и когда вы получили ее?

Монтер не думал ни секунды:

— Ночью при бомбежке разрушило пансион фрау Вернер. Это на Вальтерштрасе, десять. Точнее не весь пансион, а несколько комнат. Вот в одной из них… — Граупель запнулся: если сказать про кошелек, могут обвинить в краже. — Да, — продолжил он твердо, — в одной из тех комнат я и подобрал ту монету.

Пансион фрау Вернер! Это было уже кое-что, и Беккенбауэр спросил:

— В какой комнате?

— Вторая дверь справа на первом этаже.

Оберштурмбанфюрер махнул рукой, чтобы монтера вывели, и повернулся к гауптштурмфюреру Крейцбергу.

— Что скажете?

— Я бы доложил группенфюреру.

— И он поручит это дело кому-нибудь другому…

— Но первыми, кто добыл информацию, все равно будем мы.

— Нет, — возразил Беккенбауэр, — я не хочу отпускать того, кого уже взял за горло.

Крейцберг пожал плечами.

— Я вас предупредил.

— А я вам приказываю!

— Слушаюсь, оберштурмбанфюрер! — подтянулся тот.

— Распорядитесь окружить пансион! Надо поговорить с этой фрау…


Им открыла горничная и провела на второй этаж, где Крейцберг бесцеремонно закрыл перед нею дверь в комнату, а Беккенбауэр показал хозяйке документ.

— Гестапо! — коротко сказал он.

В течение своей долгой и многотрудной карьеры ему не раз приходилось говорить это слово, и все в принципе реагировали на него одинаково, но с небольшими нюансами: одни просто бледнели, у других начиналась икота, третьи падали в обморок — мало кто встречал Беккенбауэра радушной улыбкой. Бывало, правда, и стреляли, но бог миловал, только раз пуля задела его: когда еще в чине штурмбанфюрера он возглавлял операцию по устранению подпольной организации в Варшаве. Но этот выстрел принес ему очередное звание и славу храброго человека. Хотя больше он предпочитал не рисковать: для этого есть помоложе и поэнергичнее, а он найдет, где отметиться, чтобы заработать дубовые листья штандартенфюрера.

Фрау Вернер показала посетителям на кресла.

— Прошу садиться, господа! — улыбнулась она, словно и впрямь обрадовалась приходу гестаповцев. — Чем могу служить?

— Скажите, пожалуйста, — начал ей в тон оберштурмбанфюрер, — кто живет на первом этаже во второй от входа комнате справа?

— А почему вас это интересует?

Беккенбауэр кивнул Крейцбергу. Тот подошел к хозяйке и грубо повернул ее вместе со стулом к свету.

— Когда вас спрашивают, нужно отвечать, понятно?

У фрау Вернер лицо пошло пятнами.

— Простите... Конечно… В этой комнате жил господин Мертенс.

— Кто такой Мертенс? — быстро спросил оберштурмбанфюрер.

— Коммерсант из Гааги. Уважаемый человек, директор фирмы. И останавливается у меня не в первый раз.

— Где он сейчас?

— Уехал утром. Сказал, что в Бреслау.

— Та-ак... — злорадно протянул Беккенбауэр. — Давайте теперь по порядку. Он собирался ехать вчера?

— Нет. Заплатил за четыре дня, а пробыл только три.

— Когда же он сообщил, что уезжает?

Фрау Вернер объяснила с достоинством:

— Он пришел только утром. Увидев, что здесь случилось, он позвонил какому-то генералу и отложил встречу с ним. Я сама слышала: предупредил, что вернется из Бреслау через два дня. Вы сможете увидеться с ним через два дня, господа, я держу для него другую комнату…

Беккенбауэр переглянулся с Крейцбергом.

— Давайте сделаем так, фрау Вернер, — сказал он с нажимом. — В этой комнате мы оставим двух наших людей…

— Но реноме моего пансиона!..

Крейцберг медленно поднялся, потом также медленно подошел к фрау Вернер и, взяв ее за подбородок, сжал так, что женщина посинела.

— Ты что, не поняла, старая ведьма? — спросил он, отпустив.

— Да... да... Конечно… — закивала женщина услужливо, — все будет сделано.

— Кто еще у вас живет?

— Господин Зейберт из Кельна с женой и господин Цумзе — художник из Мюнхена.

— Мы предупредим их. Если кто-то будет звонить и интересоваться Мертенсом, скажете: «Только что вышел и скоро вернется».

Фрау Вернер расплылась в угодливой улыбке.

— Я все сделаю, господа.

Садясь в машину, Беккенбауэр сказал гауптштурмфюреру:

— Возможно, еще не поздно, и мы успеем взять его в Гааге.

Крейцберг поднял воротник плаща.

— Что-то мерзну я, — пожаловался он. — Не заболел ли? Кстати, эта фрау говорила, что Мертенс звонил какому-то генералу и отложил встречу…

— Я тоже обратил на это внимание. Может быть деловое свидание, а может...

— Кто ему выдал пропуск в рейх?

— Вот и выясните это, дорогой Ганс… А я все же доложу группенфюреру.


Выслушав доклад, шеф гестапо группенфюрер СС Генрих Мюллер шевельнулся в кресле и протянул руку. Беккенбауэр понял его без слов.

— Вот что было на этой пленке. Фотографии пяти самых важных документов ОКВ, и я предполагаю…

— Интересно что?

Но Беккенбауэр уже понял свой просчет.

— Я хотел сказать, что жду ваших указаний, группенфюрер.

— Сейчас же вылетайте в Гаагу. Не думаю, что Мертенс ждет вас, но следует обложить его гнездо. Займитесь этой фирмой, Беккенбауэр, и если вы выйдете на него…

Мюллер не досказал, но оберштурмбанфюрер знал, что именно тот имел в виду: за задержку агента такого ранга он получит рыцарский крест и чин штандартенфюрера.

— Сегодня вы действовали прекрасно, — старался не переборщить Мюллер, — и я доложу об этом рейхсфюреру. Следует выяснить всех, кто имел доступ к этим документам ОКВ.

Беккенбауэр не стал возражать, хотя был уверен, что дело это безнадежное: план «Барбаросса» был одной из величайших тайн рейха, но все же русские как-то узнали о нем.

— И вот еще что... — группенфюрер прищурил глаз, словно подмигивал Беккенбауэру. — В Брюсселе запеленгована рация, которая работает на Москву. На нее охотятся уже три недели. Выясните, нет ли связи между Мертенсом и брюссельским радистом?

Беккенбауэр едва успел пообедать — машина уже ждала его. Она быстро довезла оберштурмбанфюрера прямо до военного самолета, который тут же поднялся в воздух.

Собственно, Беккенбауэру можно было не спешить: агенты гаагского гестапо, окружившие дом, где размещалась фирма «Гомес», чуть ли не сразу убедились в тщетности своих надежд. Оба телефона фирмы — директора и секретаря — не отвечали, входная дверь была заперта. Беккенбауэр (он прилетел в восемь вечера) приказал вести наблюдение до утра. Но и утром Мертенс с его помощником не появились, поэтому оберштурмбанфюрер решил лично обыскать помещение.

Фирма «Гомес» занимала две просторные светлые комнаты, в кабинет директора вели массивные дубовые двери. Беккенбауэр постучал по ним костяшкой пальца — настоящий дуб, и чтобы взломать их, нужно минут пять, не меньше. За это время можно уничтожить что угодно…

Он сел в кресло директора и смотрел, как срывают в кабинете паркет, простукивают стены. Смотрел и дремал исподволь — вчерашний бурный день сказывался, да и на новом месте, как обычно, спалось плохо. Он заранее знал, что все их усилия напрасны, и понял это сразу, как только вошел сюда: здесь явно не хранили ни рации, ни секретных бумаг, а только официальные документы фирмы «Гомес».

Но и их стоило проанализировать. Конечно, Мертенс не дурак и уже замел все следы, однако случается всякое. Он знал десятки случаев, когда одно только слово из письма становилось неопровержимым доказательством и помогало распутать такие клубки, что все только диву давались.

Надо бы вызвать сюда Крейцберга. Без него не обойтись: Ганс — педант, а тут как раз нужны щепетильность и внимание.

Оберштурмбанфюрер пошевелился в кресле.

— Все эти бумаги, — похлопал он ладонью по полированной поверхности стола, — забрать и внимательно прочитать. Они нам еще пригодятся.


Началось это давно. Через несколько дней после нападения фашистской Германии на Советский Союз пункт радиоперехвата абвера в Кранце зарегистрировал новый передатчик. Едва удалось определить его пеленг: норд — 14 градусов.

«КЛС от ПТ-Икс», — так заканчивалась перехваченная радиограмма.

Вскоре неизвестная рация надолго замолчала, но через месяц стала вести чуть ли не регулярные передачи. Сотрудники абвера, наконец, точно определили ее местонахождение — Брюссель, а запеленговав КЛС, схватились за голову: рация вела передачи на Москву.

Расшифровать радиограммы ПТ-Икс так и не удалось: специалисты из функабвера[4] полагали, что для сокрытия текстов радист использовал метод, с помощью которого можно зашифровать до пяти тысяч средних по объему сообщений без повторения комбинаций цифр.

Несколько раций с такими же позывными — ПТ-Икс — заработали в районе Парижа, а также в Швейцарии. Для борьбы с ними была сформирована специальная команда гестапо, абвера и СД, которую возглавил лучший специалист РСХА[5] гауптштурмфюрер СС Гейнц Ланвиц. Команде подчинили первую роту радионаблюдения абвера, ее вооружили всеми техническими новинками, какие только имела имперская радиопромышленность. У специалистов Ланвица был даже индукционный пеленгатор, который реагировал не на сигналы рации, а на ее магнитное силовое поле.

Два радиовзвода «команды Ланвица» систематически, квадрат за квадратом прочесывали Брюссель. Мощные «Майбахи» с рамками пеленгаторов над кабинами кружили по городу, медленно продвигаясь к центру. Кроме них, в поисках участвовали радиопосты — изобретение «команды Ланвица». Замаскированные под ремонтные передвижные пункты компании «Пост-Бельжик», они стояли на улицах города, а переодетые в гражданское солдаты, делая вид, что ремонтируют телефонные кабели, на самом деле днем и ночью следили за эфиром.

Кольцо вокруг рации сужалось, но окончательно определить, где же именно работает ПТ-Икс, специалисты Ланвица так и не могли.

Неведомый радист работал виртуозно, по сложной схеме. Разные дни месяца имели свои часы передач, каждый выход — свою частоту. Время и частоты сдвигались по заранее определенной шкале — самые опытные операторы едва могли засечь сигнал. Бывало, что «Майбахи» передвигались за день всего на три-четыре десятка метров…

Ланвиц, чья резиденция была в Париже, специальным самолетом прилетел в Брюссель и приказал собрать операторов. Он стоял перед ними подтянутый, в безупречном мундире и сапогах, отражающих солнечные блики. Только что позавтракав, он выпил чашечку кофе и был доволен собой, ясным днем, наконец выдавшимся после долгих осенних дождей, и той властью, которой наделил его фюрер, вселившей в него уверенность и вознесшей над человеческим отребьем, которое составляло население этой бывшей когда-то столицы. Да, бывшей — всякие разговоры о бельгийском суверенитете Ланвиц считал пустопорожней болтовней. Он и сейчас хозяин здесь, а пройдет время, и империя распространится вдоль всего побережья — Атлантический океан будет лизать, как домашний пес, тело огромного «Третьего рейха».

Ланвиц стоял, расставив ноги и заложив большие пальцы обеих рук за пояс. Он улыбался, представив арийского великана, ступившего одной ногой в блестящем сапоге за Урал, другой — на Балканы и погрузившего одновременно руки в теплые воды Атлантики. Малейшего его движения хватило бы, чтобы утопить Англию, и они сделают это, ибо пока существует напыщенный Альбион, ни один истинный немец не может спать спокойно.

Пауза затягивалась, но Ланвиц, не замечая времени, мечтательно улыбался, и его улыбающееся лицо странно контрастировало с мрачными физиономиями подчиненных — эта пауза явно шла гауптштурмфюреру на пользу, потому что создавала напряженность и угнетала людей.

Глядя на них, Ланвиц нашел единственно возможные в такой ситуации слова. Точнее, он не искал их, они были продолжением тех мыслей об арийском великане, навеянные хорошим настроением и уверенностью в своих силах. Слова его сыпались, как удары, как пощечины.

— Я думал, — говорил Ланвиц, — что возглавляю лучших специалистов рейха, а фактически имею дело со сборищем кретинов, не умеющих выявить и уничтожить кукую-то паршивую рацию. Я подчеркиваю — одну рацию, ведущую передачи с постоянного места. Вы понимаете, о чем я говорю, господа?

Вопрос был чисто риторический, и конечно никто не осмелился ответить гауптштурмфюреру. А Ланвиц полюбовался солнечным бликом, игравшем на носке его сапога, и угрожающе продолжил:

— Каждый из вас должен помнить, что радисты нужны везде, и наша доблестная армия, ведущая бои под Сталинградом, нуждается в ежедневном пополнении. Некоторые из вас зажирели, господа, и небольшая прогулка на Восточный фронт, думаю, придаст вам сил. Я не буду долго говорить, потому что уверен, что лишние разговоры только вредят делу. Но я не хотел бы, чтобы вы подумали, что я только пугаю. Месяц назад я пообещал командованию — и об этом доложено фюреру, — что мы ликвидируем бельгийского радиста в кратчайшие сроки. Месяц на исходе, а насколько мы продвинулись? С такими темпами мы будем искать его два года, если вообще когда-нибудь найдем…

Гауптштурмфюрер обвел подчиненных внимательным взглядом. Все они казались ему на одно лицо, все смотрели на него, но никто не осмеливался заглянуть в глаза.

Ланвиц знал, что зря бранит их, что лучших специалистов он вряд ли найдет, но не мог не делать этого. В конце концов, подчиненных следует держать в черном теле, в постоянном страхе. Что же это за солдат, который не боится офицера?

Ланвиц глянул в окно, где по веткам голого дерева прыгали воробьи. На мгновение он позавидовал их беспечности, но тут же сосредоточился и бросил строго:

— Не думайте, что я просто пугаю вас, господа!

Он повернулся и вышел из комнаты, заложив руку за борт мундира так, как иногда это делал фюрер. Если бы в этот миг ему сказали, что он подражает фюреру, он не поверил бы.

Но, в итоге, разве это плохо? И кто осмелится осудить его за это?

Перед обедом к Ланвицу подошел командир взвода и доложил, что ефрейтору Туркмейеру, кажется, пришла в голову неплохая идея, и если у гауптштурмфюрера найдется несколько минут…

— Позовите сюда вашего ефрейтора, — приказал Ланвиц, — посмотрим, что это за гений.

Он произнес эти пренебрежительные слова через губу, чтобы не вздумали учить его, аса радиопеленга, но подумал совсем другое: «Этот Туркмейер — бывший инженер крупной фирмы, и не рядовой инженер. Он работал в конструкторском бюро, так что голова у него варит, и выслушать его стоит».

Ефрейтор Туркмейер — долговязый, неуклюжий мужчина с вытянутым лицом и узкими бледными губами — замер на пороге и собрался было доложить, но Ланвиц остановил его:

— Не надо, коллега. Мы с вами инженеры, и только война сделала одного из нас ефрейтором, а другого — офицером. Садитесь и рассказывайте, что надумали.

Тот сел и, взглянув на Ланвица выцветшими, совсем не арийскими глазами, сдержано начал:

— Осмелюсь доложить, господин гауптштурмфюрер. Мне кажется, что мы сможем вычислить этого радиста, если выключим электричество в зоне действия этой рации…

— Что? — не понял сразу Ланвиц. — Какое электричество? Зачем выключать?

— Осмелюсь доложить, рация работает от электричества городской сети…

— Не открывайте Америк, ефрейтор! — рявкнул Ланвиц. — Вы что, за олуха меня держите?

Туркмейер сразу сник: щеки его побелели, а нос сделался красным. Он шмыгнул им и сказал, испуганно моргая глазами:

— Осмелюсь доложить: нет, не считаю, но вы не поняли меня. Когда мы выключим электричество, рация прекратит работу.

До Ланвица наконец дошла идея Туркмейера, и он подозвал ефрейтора к большой карте Брюсселя. Тот обвел карандашом район Эттербек.

— Рация действует где-то здесь, — сообщил Туркмейер и, вновь шмыгнув носом, достал носовой платок. Затем смущенно скосил глаза на Ланвица и высморкался.

— Радист меняет время и частоту передач... — продолжил он так, словно жаловался. — И все же на короткое время мы засекаем его. Когда он снова выйдет в эфир, мы последовательно, дом за домом начнем выключать электричество, и тогда, осмелюсь доложить…

Ланвиц взглянул на ефрейтора с интересом. Червь червем, слизень паршивый, а мысль и в самом деле гениальная.

— Да... да... — сказал задумчиво. — Вы считаете, что прекращение передачи, зафиксированное нами, позволит…

— Это и будет адрес дома, в котором работает радист! — перебил его ефрейтор, вытянувшись и прижав к бедрам длинные руки, достающие почти до колен. — То есть, осмелюсь доложить…

— Вот что, Туркмейер, — оторвался от карты Ланвиц, — если это поможет нам взять русского радиста, вы получите «Железный крест».

— Рад стараться, господин гауптштурмфюрер!

Повернувшись строго по уставу, он вышел, твердо чеканя шаг. Остановился он только на лестнице и задумался. Он знал, что отныне будет думать только об этом, и что мысли эти не будут давать ему покоя. Ведь он, Франц Туркмейер, только что продал человека, он, инженер Туркмейер, который всегда гордился своими передовыми взглядами, ненавидел войну и в глубине души проклинал нацистов — ее поджигателей. Пеленгуя рации, он заглушал в себе червячок сомнения, отвращение к самому себе — просто трудился как радиоинженер. Война была где-то далеко, а здесь он вел как бы полудетскую игру: кто-то где-то работал на ключе, а он просто определял направление к этому человеку, просто направление, а не стрелял в него. И этот человек не стрелял в него. Скорее всего, они даже не встретятся, и это как-то оправдывало его, если не совсем, то значительно…

Конечно, Туркмейер знал, что после его расчетов в эту «полудетскую» игру вступало гестапо, но опять-таки это было «где-то», и брал радиста «кто-то». Кроме того, радист мог скрыться, он слышал о таких случаях, и возможная его гибель Туркмейера не касалась, во всяком случае, аппетита его не лишала.

Но сегодня…

Идея выключать электричество при пеленгации радистов давно уже пришла в его голову, но он не сказал об этом никому. Эта маленькая тайна скрашивала его серую и однообразную жизнь, он словно вырос в собственных глазах (талантливый инженер, а должен тянуться перед болваном-фельдфебелем), вдруг снова почувствовал свое превосходство над этим дураком, и не только над ним — над самим лейтенантом, олицетворявшим в его нынешнем положении чуть ли не самое высокое начальство. Эта тайна вернула Туркмейеру человеческое достоинство: он становился навытяжку перед фельдфебелем и ел глазами лейтенанта, но в глубине его глаз можно было прочесть пренебрежение и даже презрение к ним.

Но кто бы это прочел?

Слушая гауптштурмфюрера, он тоже вначале чувствовал превосходство над выскочкой в блестящих сапогах. Болван, что он смыслит в их деле?

Но от этого болвана зависела судьба Франца Туркмейера: одно его слово, и… вот он, Восточный фронт, где ефрейтору придется стрелять, и где в него тоже будут стрелять.

А если он изложит свою идею — приобретет авторитет, его отметят, с ним будут считаться и на Восточный фронт не пошлют.

Но кто сказал, что не пошлют? На мгновенье Туркмейер поймал взгляд гауптштурмфюрера и увидел в нем приговор себе — инженер, фактически конструктор, а ничего не сделал для победы рейха. Да, на него первого падет гнев Ланвица.

После совещания Туркмейер зашел в уборную и долго мыл руки, глядя, как стекает вода с его покрытых рыжими волосами пальцев. В конце концов, он не сделает ничего плохого, он предложит лишь техническую новинку, вроде усовершенствования производства…

Ефрейтор стряхнул капли с пальцев, старательно вытер руки.

Да, пеленг подпольных раций — это производство, а он как инженер и конструктор должен заботиться, чтобы техническая мысль не стояла на месте.

Этот брюссельский радист очень ловок, и еще неизвестно сумеет ли Ланвиц поймать его…


Одиннадцать дней следил за эфиром ефрейтор Туркмейер. Одиннадцать дней работники брюссельской энергосистемы по сигналу Ланвица в строгой последовательности выключали электричество в домах Эттербека. На двенадцатый день ефрейтор ткнул остро заточенным карандашом в дом на плане.

— Здесь! — сказал он категорично. Потом закрыл глаза и повторил не так уверенно: — Кажется, здесь…

Но Ланвиц уже не слушал его и, выскочив из «Майбаха», закричал:

— Машину! Где мой автомобиль?

«Опель-Капитан» стоял рядом, однако Ланвиц почему-то не увидел его, но сразу сумел овладеть собой — разволновался, как мальчишка. Зачем, собственно? Впереди у него целые сутки. Этого достаточно, чтобы обдумать все и, осмотревшись, взять радиста.

Двухэтажный старомодный коттедж стоял в уютном переулке, отделенный от улицы невысокой чугунной оградой. За ним в углу между пятиэтажными домами размещались несколько гаражей с узким проездом. На втором этаже коттеджа находились две комнаты, каждая из которых имела по два узких готических окна и по балкончику. Вот в одной из этих комнат, как определил Ланвиц, и работал радист, видимо в той, что выходила окнами к гаражам.

Они дождались девяти вечера, и Ланвиц включил индукционный пеленгатор. На круглом зеленом экране появилась волнистая змейка, которая упрямо показывала на окно второго этажа — радист вышел в эфир, и следовало торопиться.

Открыв дверь, пять фигур бесшумно вошли в коттедж и остановились в холле. Ланвиц включил фонарик.

Винтовая деревянная лестница вела на второй этаж, в комнату радиста, дверь слева — вероятно в покой хозяйки коттеджа. Оставив в холле одного из гестаповцев, Ланвиц свернул налево.

Хозяйка сидела перед торшером и читала. Увидев незнакомых мужчин, она вскрикнула и выронила книгу из рук. Глаза ее наполнились ужасом.

Ланвиц не стал с ней возиться.

— Гестапо! — коротко сказал он. — И не вздумай кричать! Поняла?

Женщина прижала руки к груди.

— Есть еще ход на второй этаж, кроме лестницы из холла? — спросил эсэсовец.

— Да, — кивнула та, — есть еще черный ход.

— Показывай, — подтолкнул ее пистолетом Ланвиц и обернулся к оберштурмфюреру Габеру. — Мы с Шиллингом перекроем путь к отступлению, а вы...

Он махнул рукой.

Оберштурмфюрер с двумя гестаповцами начали осторожно подниматься по лестнице, а Ланвиц прошел вслед за хозяйкой к небольшой двери в глубине холла. Женщина открыла ее — вверх уходила крутая обшарпанная лестница.

— Присмотри за ней! — приказал Ланвиц, а сам медленно стал взбираться по ступенькам. Ступая мягко, казалось, не дыша, он уперся в итоге в дверь и посветил фонариком.

Та была обита то ли клеенкой, то ли дерматином. Ручка ее при нажатии не поддалась, и Ланвиц достал отмычку. Замок тихо щелкнул.

Перед взором гауптштурмфюрера предстал маленький темный коридор и полуоткрытая дверь, прокравшись к которой, он заглянул в комнату — узкую, с низким потолком, со светящейся лампой на столе, возле которой пристроился радист…

Ланвиц взглянул на часы. С начала сеанса прошло минут семь, а казалось вечность. Главное, чтобы Габер дождался конца передачи, и радист не успел передать в эфир сигнал об опасности. Там, в Москве, должны быть уверены, что здесь ничего не произошло.

Теперь гауптштурмфюрер спокойнее разглядывал радиста. Жилистый и видимо сильный мужчина. Надо взять его живым, возможно, удастся заставить его начать двойную игру.

Ланвиц обвел взглядом комнату и на мгновение закрыл глаза. В комнате горел камин: жарко полыхали угли, бросая отблески на спину радиста. Алые отблески. Возможно, радист попробует сжечь шифровку и кодовую книгу.

Прошло еще минут двадцать.

«Габеру пора начинать», — подумал Ланвиц.

Словно в ответ на его мысли радист, встав из-за стола, потянулся к лампе. Гауптштурмфюрер выстрелил в тот же миг, как щелкнул выключатель. Не раздумывая, он толкнул ногой дверь и ворвался в комнату. Увидев, как метнулась тень, он навалился на радиста и ударил его рукояткой пистолета, но сразу же почувствовал резкую боль в плече и только потом услышал звук выстрела. Тем не менее, он успел ударить радиста еще раз. Тот осел на пол, и Ланвиц с сожалением подумал, что возможно перестарался.

Ворвавшиеся в комнату гестаповцы увидели его вынимающим из камина кодовую книгу. Притушив ладонями огонь, он приказал, не вставая и не оборачиваясь:

— Включите же свет, болваны!

Вспыхнула верхняя лампа. Ланвиц поднялся и, держа книгу обеими руками, улыбнулся.

— Вы ранены, гауптштурмфюрер? — шагнул к нему Габер.

— Что с радистом?

Габер перевернул того лицом вверх и сильно похлопал по щекам.

— Вы попали ему в руку, — доложил он. — Отличный выстрел!

Радист открыл глаза. Посмотрев вокруг бессмысленным взглядом, он, наконец, понял, что случилось, и ужас исказил его лицо.

Габер выпрямился.

— У вас кровь на мундире, господин гауптштурмфюрер…

— Держите его! — крикнул Ланвиц.

Габер ударил радиста, но было уже поздно. Тот успел выхватить пистолет и выстрелить себе в висок.

— Почему вы не обыскали его, Габер? — взревел Ланвиц.

— Он все равно бы ничего не сказал, — возразил оберштурмфюрер. — Человек, способный пустить себе пулю в лоб…

— Изредка это делают даже трусы!

— Но ведь все закончилась хорошо, — сделал еще одну попытку Габер, — у нас теперь его кодовая книга.

— Он успел послать сигнал об опасности?

— По окончании передачи мы выждали паузу, как и договаривались.

— Ладно, — немного смягчился Ланвиц. — Обыщите дом! И как можно тщательнее!


Мертенс поднял воротник пальто и надвинул шляпу на лоб. Туман второй день висел над Брюсселем — жуткая сырость, когда не хочется выходить на улицу, а наоборот: хочется сидеть у камина, протянув к пламени ноги в теплых тапочках, и читать легкий французский роман... Правда, теперь даже состоятельный бельгиец не всегда может позволить себе роскошь погреться у камина — на топливо заведены карточки, и на руки выдают лишь несколько брикетов. На черном же рынке они стоят столько, что греться не захочется совсем.

Мертенс подумал, что сейчас Клод угостит его кофе, возможно, нальет рюмку коньяку, и ускорил шаг.

Собственно с Мертенсом было покончено, документы на имя гаагского фольксдойче сожжены, а по брюссельским улицам шагал теперь парижский коммерсант Жан Дюбуэль, прибывший сюда на несколько дней по делам не очень большой, но и не маленькой фирмы «Поло». Некоторые во Франции считают ее коллаборационистской; что ж, господа, каждый хочет жить и делает свои деньги. В конце концов, сегодня мы строим бараки немцам (заметьте, господа, не укрепления, не военные объекты, а лишь бараки), завтра будем строить де Голлю. Более того, после разгрома бошей[6] (а в этом, господа, мы не сомневались никогда) придется строить и строить. Фирма «Поло» предвидела это, поэтому и сохранила себя в тяжелые годы оккупации.

Жан Дюбуэль улыбнулся. Теперь он почти ничем не напоминал Пауля Мертенса. Черные тонкие усики и пробор на голове сделали его типичным парижанином, а очки в золотой оправе подчеркивали деловую респектабельность и придавали лицу глубокомысленное выражение.

Жан Дюбуэль носил модное темно-серое пальто, приобретенное в фешенебельном магазине, и безупречные галстуки, которые научился завязывать еще в Москве. Да, в Москве полковник Андрей Васильевич Кладо редко надевал свой мундир с двумя орденами Красного Знамени, первый из которых получил давно, еще в молодости, за участие в ликвидации банды Бориса Савинкова, второй — за Испанию. Там он не раз ходил в тыл фалангистов[7] и до сих пор не знает, как остался жив.

«Ты, Андрей, талантливый, — сказал ему генерал Русанов, когда речь зашла об организации разведки против фашистской Германии. — Наверное, есть и опытнее тебя, но звезда у тебя какая-то... счастливая, что ли…»

Они посмеялись тогда, но не в «звезде» было дело. Просто полковник Кладо свободно владел немецким, французским, испанским, знал условия, в которых придется работать, разбирался в радиоделе, а главное — был коммунистом, человеком, осознающим долг перед Родиной и готовым отдать за нее свою жизнь.

Генерал Русанов, сам Андрей Васильевич знали, что это не просто красивая фраза, что в случае необходимости так и произойдет, но знали также, что полковник Кладо — не новичок в разведке...

Жан Дюбуэль постоял на углу улицы, откуда хорошо просматривался двухэтажный коттедж красного кирпича с узкими готическими окнами.

Все было спокойно, и занавески на левом окне задернуты — можно было заходить.

Ему открыла сама хозяйка. Она отступила, давая проход, но как-то странно взглянула на него, и этого было достаточно, чтобы полковник Кладо сообразил не задавать вопрос, который отрезал бы ему все пути к спасению. Элементарный вопрос: «Здесь ли живет господин Клод Тюрбиго?»

Жан Дюбуэль уже знал, что попал в ловушку и назад дороги у него нет: если даже рвануть по улице — дело это бесполезное, потому что улица пуста, и его быстро догонят или просто застрелят. Вряд ли поможет, если он назовет другую фамилию — простите, мол, ошибся адресом... Гестапо известны такие фортели, и его уже не отпустят без проверки, а это тоже конец.

Но ведь на крайний случай у него есть документы. Не настоящие, но сделанные добротно, и их можно использовать только в минуту опасности. Сейчас такая минута настала.

Жан Дюбуэль, вежливо прикоснувшись к полям шляпы, спросил:

— Простите, я хотел бы узнать, кому принадлежат гаражи за вашей виллой?

Из-за спины хозяйки, как Дюбуэль и предполагал, выступил человек в штатском.

— Пройдите внутрь! — приказал он.

— Но ведь я только хотел…

— Пройдите! — прозвучало повторно.

Жан Дюбуэль пожал плечами и переступил порог. Сразу же за его спиной встал еще один — со «шмайсером».

— Ваши документы! — протянул руку первый. — Кто вы и для чего пришли сюда?

Дюбуэль медленно полез в карман и достал удостоверение.

— Я из организации Тодта, — пояснил он. — Нас интересуют гаражи за этой виллой. Я просто хотел узнать, кому они…

— Помолчи! — приказал гестаповец. Он вертел в руках удостоверение, и Дюбуэль, поняв, что тот колеблется, с достоинством произнес:

— Я понимаю вас, господа, но генерал Люблинг будет недоволен. Он ждет меня через час, и я прошу вас позвонить ему…

Это был рискованный ход, но что оставалось делать? Стоило гестаповцу спросить генеральский номер, и…

Гестаповец отдал удостоверение.

— Пшел вон отсюда!

— Как вы смеете мне хамить! — сыграл возмущение Жан Дюбуэль. Его подтолкнули в спину, а он бы сейчас не возражал и против вульгарного пинка под зад…

— Хотя стой!

Неужели гестаповец передумал? Так и есть: тот протягивал руку за удостоверением.

— Я же говорю, позвоните генералу Люблингу, — повысил голос Жан Дюбуэль.

Гестаповец, не отвечая, вынул блокнот и записал его фамилию. Потом отдал документ.

— А вы, господа, не знаете, чьи это гаражи? — Дюбуэль попытался даже улыбнуться.

— Вон, тебе говорят! — окрысился гестаповец.

Дюбуэлю хватило выдержки подойти к другому коттеджу и расспросить открывшего ему старика о гаражах, но он все время чувствовал на себе липкий взгляд человека под зонтом, стоявшего недалеко на автобусной остановке. Расспросив, он дождался автобуса и облегченно вздохнул, увидев, что мужчина с зонтом остался на месте.

Дюбуэль вышел в центре города, проверив, не следят ли за ним. Потом забрал в отеле чемодан и поехал на вокзал…

Увы, очередная явка была провалена, и он никогда больше не увидит Клода Тюрбиго.

Но успел ли тот отправить сигнал об опасности?

В том, что Тюрбиго не скажет ни слова, Дюбуэль был убежден. «Как это хорошо — быть уверенным в товарище!» — подумал он.

И все же провал Клода Тюрбиго ставил перед Дюбуэлем проблемы, которые трудно было разрешить. Главное — код. Успел ли Клод уничтожить кодовую книгу? В принципе, это не важно — больше этим кодом пользоваться нельзя. Однако этого не знает Коломб. Он выходит в эфир дважды в неделю, и послезавтра, может чуть позже, когда абверовские ищейки прочтут его очередную радиограмму и расшифруют предыдущие, в СД поймут, наконец, что информация к нему поступает из ОКВ.

Что ж, полгода назад, перебрасывая Тюрбиго из Швейцарии в Брюссель, они допустили ошибку — Клод должен был иметь свой собственный код. Правда, тогда у них не было его, но уже через месяц Центр прислал им новые книги.

На Брюссельском вокзале Жан Дюбуэль написал письмо в Женеву. Всего несколько строк: он поздравил некого Анри с днем рождения и сообщил, что дела фирмы в Брюсселе идут не очень хорошо. Марку на конверт он приклеил в левом углу над адресом — это был сигнал о том, что всю радиосвязь следует временно прекратить.


Шеф имперского гестапо группенфюрер СС Генрих Мюллер, ознакомившись с радиограммами, посланными в Москву из Бельгии и Швейцарии, позвонил начальнику шестого отдела СД бригадефюреру СС Вальтеру Шелленбергу.

— Есть ли у вас пара минут для занимательного разговора? — произнес он в трубку.

— Вы же знаете, я всегда найду для вас время. К тому же, незанимательных разговоров у нас с вами не бывает, дорогой Генрих.

Мюллер заметил в этой реплике какой-то неясный подтекст, но докапываться до истинного смысла ему не хотелось. Сейчас он поставит на место этого выскочку.

— Так я вас жду, — буркнул он и положил трубку.

Шелленберг появился быстро. В сером костюме, подчеркивающем все достоинства его фигуры, в рубашке с модным воротничком и галстуке от лучшего парижского кутюрье.

Мюллер смерил бригадефюрера брезгливым взглядом. Пижонство Шелленберга порой раздражало его. Может потому что сам он редко носил гражданские костюмы, а может и потому, что в принципе был уверен: признаком настоящего мужчины является только мундир. Другое дело какой — черный, коричневый или обычный армейский, но все же мундир. Он дисциплинирует и одновременно определяет вес человека. Правда, до поры Мюллер не афишировал своих мыслей, зная любовь фюрера к фракам. Никто не догадывался, что он считает эту любовь чудачеством, впрочем, Мюллер прощал это фюреру: великим людям свойственны странности…

Группенфюрер придвинул Шелленбергу несколько расшифрованных радиограмм. Тот быстро пробежал их глазами и бросил на стол.

— А-а... Вот вы о чем... — сказал он подчеркнуто небрежно. — Я прочел их еще вчера.

Шея Мюллера налилась кровью: этот прохвост снова обскакал его. Интересно, успел ли он что-либо доложить рейхсфюреру? Но расспрашивать об этом не стоило. Он начал неопределенно:

— Что же вы думаете об этих близнецах? — Шелленберг смотрел непонимающе, и Мюллер пояснил: — Швейцарско-бельгийских... Мы взяли одного, и это большой успех!

— А рации в Париже?

— Там Ланвиц, а в Ланвица я верю.

— Все мы верим в Ланвица и самого сатану, но сколько можно возиться с ними?!

— У Ланвица лучшие специалисты…

— О, да! — поднял вверх палец Шелленберг. — Именно поэтому рейхсфюрер потребует ликвидации русских агентов в течение нескольких недель.

— Это нереально.

— А вы представьте гнев фюрера, когда он узнает о содержании вот этих радиограмм.

Мюллер представил и невольно съежился... А с этого Шелленберга, как с гуся вода. Он-то всегда может сказать, что «команда Ланвица» подчинена напрямую гестапо, и что в ней работают в основном люди Канариса. Ведь 621-я рота радионаблюдения — детище абвера... Однако кто в СД отвечает за внешнюю разведку и контрразведку? Начальник шестого отдела Вальтер Шелленберг. И на этот раз ему не отвертеться...

Но, к чему ведет бригадефюрер?

— Вы хотите сказать, Вальтер, — начал он осторожно, — что мы должны потребовать от Ланвица конкретных сроков ликвидации русских радистов?

«Боже, какой осел!» — подумал Шелленберг. Не может же он говорить с этим болваном в мундире группенфюрера открытым текстом, ведь каждое их слово фиксируется. И все же придется быть более — как бы это сказать? — понятным…

Шелленберг улыбнулся (всегда приятно чувствовать свое превосходство над другим) и положил руку на расшифрованные сообщения.

— Для того, чтобы собрать такие материалы, нужно иметь широкую шпионскую сеть, — начал он вкрадчиво. — Русские создали ее задолго до войны, у них есть десятки раций, которые обслуживают сотни шпионов, даже тысячи, в этом я убежден.

Мюллер посмотрел на него с удивлением, но вдруг морщины на его лбу разгладились, и он облегченно вздохнул.

— Я вполне согласен с вами, бригадефюрер, — сказал он рассудительно. — Ликвидировать эту шайку трудно, дело это не одного месяца. Даже если мы бросим на них все наши силы…

«Наконец-то дошло», — с облегчением подумал Шелленберг.

— Адмирал пришел к тем же выводам, — перебил он Мюллера. — Проанализировав разведданные, он пришел в ужас.

— Да уж, есть отчего схватиться за голову, — согласился группенфюрер. — Но куда смотрел абвер?

Именно этого вопроса ждал Шелленберг. Вчера вечером он встречался с шефом абвера адмиралом Канарисом. Шелленберг прогуливал своего любимца — пепельного датского дога, адмирал вел на поводке двух такс. Бригадефюрер начал осторожно прощупывать Канариса: разговор с адмиралом всегда импонировал ему — ходишь, как по лезвию ножа.

Канарис с полуслова понял его (не то, что этот болван Мюллер) и сумел сразу оценить перспективы, которые вытекали из новой версии. Они быстро договорились, и теперь Шелленбергу нужно было одно: Мюллер, а потом Гиммлер должны знать, что данные о широкой разведывательной сети русских вышли из абвера. Ликвидация русских радистов — дело долгое и муторное, особых лавров здесь не пожнешь, поэтому лучше остаться в тени Мюллера с Канарисом.

И держать их в страхе.

Шелленберг взглянул на группенфюрера.

— Вы спрашиваете, куда смотрел абвер? — повторил он. — Но ведь русские передают информацию, полученную здесь. И вот красноречивое тому подтверждение, — он ткнул пальцем в радиограммы. — А это уже компетенция гестапо.

Мюллер скривился: он и так это знал. Кому приятно лишнее напоминание о твоих просчетах?

Шелленберг же продолжал, словно бы и не заметив раздражение Мюллера:

— СД конечно тоже не снимает с себя ответственности. У меня тут родилась идея, но… — он запнулся, — она еще не окончательно сформировалась...

Однако Мюллер не поверил ему, сделав довольно неуклюжую попытку разговорить оппонента:

— Вы, Вальтер, всегда знаете, что хотите. Но учтите, мы можем достичь неких результатов только объединив наши усилия…

— Да, и в свое время я проинформирую вас.

Мюллер запомнил это «в свое время». Группенфюрер знал, что сам Гиммлер будет доволен, если удастся сбить спесь с этого сноба. Шелленберга боялись все, ведь в его стальных сейфах хранились досье, в том числе на него, казалось бы, всесильного шефа имперского гестапо, и ему, Генриху Мюллеру, очень бы не хотелось, чтобы на свет всплыли некоторые факты его биографии. Одно время говорили, что Шелленберг имел компромат даже на главу РСХА — главного имперского управления безопасности — Генриха Гейдриха: еврейская кровь в каком-то колене или что-то такое, но Мюллер знал, что это не соответствует действительности. Просто Шелленберг боялся Гейдриха и искал материалы против него. Поэтому видимо не без удовольствия встретил известие о том, что чешские диверсанты отправили Гейдриха на тот свет…

Но о чем это бригадефюрер?

Мюллер оперся грудью на стол, положив руки на идеально отполированное дерево. Да, он, конечно, знает, что один из его офицеров оказался обычным кретином, но тот уже разжалован в рядовые и отправлен на Восточный фронт. Так что незачем совать нос в чужие дела.

Однако в словах Шелленберга была логика, и стоило прислушаться к его советам.

— Человек, которого отпустил ваш... — бригадефюрер сделал ударение на этом слове, — оберштурмфюрер Габер, имел удостоверение организации Тодта. Теперь вспомните недавний случай с микропленкой, найденной в монете. Мы установили, что эту пленку получил, вероятно, от кого-то из чинов ОКВ некий Пауль Мертенс, директор фирмы «Гомес» из Гааги. Фирмы, также тесно связанной с организацией Тодта.

— Удостоверение у брюссельского типа было поддельным, — вставил Мюллер, — и если бы Габер позвонил в канцелярию генерала Люблинга…

— Возможно, оберштурмфюрер имел честь общаться с самим Паулем Мертенсом. Тогда вы отнеслись к Габеру слишком гуманно, всего лишь отправив его на Восточный фронт.

Мюллер невольно сжал кулаки. Да, Шелленберг прав, и Габеру по-хорошему должны были отсечь голову в Маобите[8]. Взяв Гаагского резидента, они могли бы выйти на человека из ОКВ, который поставлял ему информацию.

— Теперь, к сожалению, ничего не сделаешь, — примирительно пробормотал Мюллер, — не думаю, что это был резидент, скорее обычный связной.

— Пауль Мертенс, — возразил Шелленберг, — настолько глубоко проник в организацию Тодта, что смог получить там разрешение на въезд в рейх. Поэтому я прошу вас дать задание вашим людям присмотреться ко всем зарубежным фирмам, имеющим отношения с организацией Тодта.

— Я поручу это штандартенфюреру Беккенбауэру.

— Уже штандартенфюреру?

— Вы забываете про монету.

— Возможно, вы правы, — поднялся Шелленберг, — и очередное звание придаст ума Беккенбауэру. Желаю успеха.


Генерал Русанов уже ждал Шитикова, и полковнику не пришлось сидеть в приемной ни секунды.

— Что-то случилось, Петр Леонтьевич? — спросил Русанов озабоченно. Генерал только что провел совещание, и полковник не мог проинформировать его по телефону.

— Плохие новости, товарищ генерал. Я уже докладывал, что замолчал брюссельский ПТ-икс. Только что получили сообщение из Парижа — брюссельская точка провалена.

Генерал нахмурился.

— Что с Тюрбиго? — спросил он.

— Кладо сообщил, что вчера чуть не попал в ловушку в Брюсселе.

— Надо же… — сказал генерал. — Если уж сам Кладо залез в ловушку…

— Но ведь выкрутился же. Повезло.

— Вот именно, что повезло. А он должен был предвидеть.

Полковник хотел сказать, что Кладо возможно устал, что с каждым может случиться, но промолчал. Знал: генералу Русанову это известно лучше, чем кому-либо. В гражданскую тот выполнял такие задания ЧК, что приходилось только удивляться. Однажды он попал в руки белой контрразведки и спасся лишь чудом... А сейчас он просто брюзжал.

— Тюрбиго не посылал сигнала об опасности, — продолжал Шитиков. — В последний раз он вышел в эфир три дня назад. Значит, его взяли либо сразу после сеанса, либо позавчера днем, потому что вечером он уже молчал.

— Когда связь с ПТ-иксом в Швейцарии? — спросил тревожно генерал.

— Последнее сообщение приняли позавчера. А сегодня, — полковник глянул на часы, — Коломб должен выйти в эфир через сорок семь минут. Я рискнул…

— Отменить сеанс?

— Да.

— Правильно, — одобрил Русанов. — Не исключено, что абвер теперь имеет ключ к нашему шифру.

— Но Коломб не может молчать. Информация, которую он поставляет…

— Именно, — одобрительно склонил голову генерал. — Поэтому передайте приказ Кладо: пусть любой ценой доставит Коломбу новый шифр.

— Опасно, но другого выхода нет. Можно, конечно, послать курьера в Швейцарию, но это долго, и мы не знаем, доберется ли он вообще туда. Возможно, Кладо воспользуется услугами Виталия Торшина. Вилли Бут сейчас в зоне Виши[9], и ему проще получить швейцарскую визу.

— Мы точно не знаем, как у них там, — возразил генерал, — так что пусть Кладо сам решает. Ему видней. Но учтите, Кладо предстоит выполнить еще более сложную задачу: никто, кроме него, не сможет передать кодовую книгу «Полковнику».

— Да, «Полковник» знает только Кладо и Коломба.

— А если Коломб предложит «Полковнику» выехать в Швейцарию?

— Но по возвращении в Германию за ним непременно установит слежку гестапо. Понимаете, чем это грозит?

— Понимаю, — согласился Шитиков.

— У «Полковника» безупречные биография и репутация. Его связи в ОКР и положение в абвере уникальны. Так что мы должны беречь его, как зеницу ока.

— Не завидую я Кладо, — вздохнул Шитиков.

— Да, веселого мало. Но что поделать, наших людей там по пальцам можно пересчитать, и вся надежда теперь только на счастливую звезду Андрея Васильевича.

Полковник с удивлением посмотрел на Русанова: он впервые слышал от него такое. Положение Кладо действительно не из легких, куда сложнее, чем он, Шитиков, представлял себе, а полковник никогда не тешил себя иллюзиями…

— И еще, — добавил Русанов, — передайте Кладо, что он должен перевезти деньги через швейцарскую границу. Коломбу нужны франки. Валюту в Швейцарии теперь сложно поменять, а обращаться к теневым дельцам Коломб позволить себе не может. Согласны со мной?

— Все правильно, товарищ генерал. Ему и так приходится тяжело.

— А кому сейчас легко?

— Это точно. Последние данные из-под Сталинграда…

Глаза Русанова вспыхнули гневом.

— Ничего, выстоим. И по шее надаем им так, что долго помнить будут!

Полковник выпрямился на стуле.

— Я хочу напомнить вам, товарищ генерал, о моем рапорте. Вы тогда отказали мне…

— Забудьте, товарищ полковник, — подчеркнуто официально ответил Русанов. — Я бы сам попросился на фронт, но кто будет работать здесь? Вы понимаете, чего стоит информация «Полковника»?

— Конечно. Но ведь кроме мозга у меня есть сердце…

— Так берегите его от инфаркта. По крайней мере, до конца войны.

— Слушаюсь, товарищ генерал!

— Вот так-то лучше. Когда у вас связь с Кладо?

— Через два часа.

— Передайте лично от меня: верю в его счастливую звезду. Он поймет…


Директор фирмы «Поло» господин Анри Кан единственный в Париже знал, кто такой на самом деле его помощник Жан Дюбуэль. Хотя и Жан Дюбуэль был единственный, кто знал, что в директорском кабинете фирмы восседает член Компартии Германии, известный антифашист Карл Ризе, которому удалось после прихода Гитлера к власти эмигрировать во Францию.

Анри Кан имел в Париже прочные связи с коммунистическим подпольем. Когда немцы оккупировали Францию, и Кладо предложил ему сотрудничество, он смог в самый короткий срок наладить работу трех передатчиков.

Радисты работали по системе, сводившей к минимуму возможность пеленга: каждый имел по пять квартир в разных концах города. Меняя квартиры и время передач, радисты ставили перед членами «команды Ланвица» почти невыполнимую задачу — мощные «Майбахи» безрезультатно сновали по парижским улицам, тщетно пытаясь определить месторасположения ПТ-иксов. Помогало радистам Анри Кана и то, что в Париже всегда работало несколько десятков раций движения Сопротивления, которые вели передачи преимущественно на Англию. Радисты там были плохо обучены и не умели маскироваться, поэтому пеленгаторы Ланвица обнаруживали их без особого труда. Вместо уничтоженных точек появлялись новые — «Интеллидженс сервис»[10] не жалел ни людей, ни техники, но в их общем хоре ПТ-иксы чувствовали себя вполне уютно.

К тому же у Анри Кана обнаружился талант к коммерции. Квартиры радистам надо было оплачивать, в деньгах нуждались Коломб в Швейцарии, Клод Тюрбиго в Бельгии, так что обе фирмы — «Поло» и «Гомес» — должны были решать и финансовый вопрос.

Фирма «Поло» занимала половину второго этажа в доме на бульваре Бертье. Центр был недалеко, и это облегчало личные контакты ее работников с заказчиками, ведь фирма «Поло», как и «Гомес», работала в основном на организацию Тодта, выполняя всевозможные строительные работы преимущественно в Северной Франции.

В первой, самой большой комнате фирмы с тремя окнами, выходившими на улицу, сидела секретарша мадемуазель Жервеза Пейрот.

— Что должно, прежде всего, впечатлять посетителя нашей фирмы? — любил повторять Анри. — Респектабельность и деловая солидность, олицетворенная в нашей милой Жервезе. Плюс, конечно, все остальное ... — улыбался он загадочно.

Под «остальным» Кан имел в виду внешность Жервезы — миниатюрной блондинки с широко поставленными голубыми глазами. Офицеры Тодта неохотно покидали приемную фирмы, кое-кто пытался пригласить мадемуазель на ужин, но Жервеза, улыбаясь всем одинаково любезно, отклоняла предложения. Девушка была влюблена. Пьер — ее жених попал в лагерь для военнопленных, но потом бежал. Перейдя в зону Виши, он воевал теперь в отряде маки[11] и подавал иногда весточку о себе.

Из приемной вели две двери — в обшитый дубовыми панелями кабинет директора фирмы и в комнату поменьше, где стоял стол помощника директора господина Жана Дюбуэля.

Утром Дюбуэль позвонил Кану:

— Я хотел бы вас увидеть, Анри. В кафе на ля Федерасьон, если не возражаете?

— Но я назначил встречу представителям «Люфтваффе».

— Я уже позвонил Жервезе и отменил ее.

— Хорош помощник, принимающий решения через голову директора! Вы хотите сохранить свое место, Жан?

— Конечно, и поэтому я хотел бы, чтобы вы не теряли времени…

— Уже иду, — ответил Анри.

Они заняли отдельный столик в углу, и гарсон принес им кофе. Кан понимал: произошло что-то важное, иначе Жан бы никогда не отменил перспективную для фирмы встречу.

Отхлебнув кофе, Дюбуэль сообщил:

— Пришла радиограмма из Центра. Я должен срочно уехать в Швейцарию. Вы можете сделать визу, Анри?

— И конечно сегодня?

Жан кивнул, Кан покачал головой.

— Трудно, — ответил он, — почти невозможно.

— А если очень надо?

— Вы знаете, сколько это будет стоить?

— Плевать. Это нужно сделать, даже если лопнет вся наша фирма.

— Ну тогда другое дело, — усмехнулся Кан, — я тотчас же еду в префектуру.

— Стойте, нужны еще швейцарские франки.

Кан смерил Жана ироничным взглядом, потом спросил:

— Я что, похож на магистра черной магии? Или алхимика?

— И, тем не менее, франки должны быть.

— Я дам вам ответ к обеду. Есть тут один спекулянт…

Дюбуэль повеселел: если есть спекулянт, вопрос только в цене.

— На той неделе я должен уехать, Анри. — Какие-то интимно-просящие нотки появились в его голосе, и Кан сразу заметил это.

— Не надо взывать ко мне, Жан. Я сделаю все, что смогу…

В префектуре господин Анри Кан немного задержался. Чиновник, оформлявший визы, запросил столько, что Анри схватился за голову.

— Побойтесь бога, мосье Гамэль, такое могут позволить себе только богачи!

— А сейчас в Давос только они и ездят, — спокойно возразил тот.

Кан молча направился к двери. У порога он готов был согласиться, но чиновник не знал этого. И нервы Гамэля не выдержали.

— Один момент, мосье Кан. Может мне удастся что-то сделать для вас. Правда, я не уверен…

Он отступал с достоинством, но Кан был безжалостен и, назвав половину суммы, запрошенной чиновником, закончил категорично:

— … и ни франком больше.

— Но ведь сам я… швейцарскими визами не занимаюсь…

— Меня это не интересует.

— Вас — да. Но я не могу обойти его… К тому же гонорар…

— Хорошо, я накину десять процентов, — согласился Кан. — Когда будет виза?..

Он вышел из префектуры довольным, и никто из прохожих, глядя на этого элегантно одетого мужчину, даже подумать не мог, как сильно тот рисковал: ведь стоило чиновнику снять трубку и позвонить в гестапо…

Но вряд ли мосье Гамэль откажется от своих франков: такие деньги с неба не падают. Кто не рискнет ради них? К тому же мосье Гамэль, как и любой француз, никогда не откажет себе в удовольствии утереть нос гестапо. Один идет в маки, другой сидит в префектуре. Как говорится, c'est la vie[12], но ведь и там можно быть патриотом…

Со спекулянтом разговор был проще.

— Швейцарские франки? Пожалуйста, мосье, можно также лиры, доллары, фунты стерлингов... Но мосье знает, какие нынче времена? И что грозит тому, кто меняет валюту?

— Слушайте меня внимательно, мосье, — ответил Кан, выслушав весь словесный поток. — Тридцать процентов от сделки, и мне нужны крупные купюры.

— За крупные, — оживился спекулянт, — не меньше сорока процентов. Их достать труднее.

— Тридцать, — не поддавался Кан, зная, что обычный процент за обмен не превышает двадцати. — И деньги должны быть на этой неделе.

Спекулянт сразу сдался: не каждый день бывают такие клиенты.

Через три дня Жан Дюбуэль садился в поезд, шедший в Женеву. В тонком, зато широком поясе под бельем он вез десять тысяч швейцарских франков.


— Что у нас сегодня, Крейцберг?

— Фирма «Поло», штандартенфюрер.

— Подряды на строительство бараков?

— По большей части.

— И каковы предварительные данные?

— Контора на бульваре Бертье. Фирма солидная, на расходы не скупится. Подряды выполняет быстро и недорого. Жалоб на качество пока не было.

— Гестапо служащих проверяло?

— Их всего трое. Директор фирмы, старый французский коммерсант... — Крейцберг заглянул в блокнот, — Анри Кан. В тридцать четвертом переехал в Париж из Гренобля, ничего подозрительного за ним не замечено. Лоялен.

— В каком году переехал?

— В тридцать четвертом. Гестапо делало запрос в Гренобль. Ответ положительный.

— Не нравится мне этот год. В тридцать третьем и тридцать четвертом евреи стали расползаться из Германии…

— Все может быть, — согласился Крейцберг.

— Кто еще?

— Помощник Кана Жан Дюбуэль. Работает недавно, занял место человека, возглавившего филиал фирмы в Нанте. Документы в порядке, аттестации неплохие, раньше работал в Марселе… Секретарша Жервеза Пейрот. Парижанка, до войны училась, потом работала манекенщицей.

— Договорились о визите?

— Да. Полковник Копф будет сопровождать нас. В одиннадцать.

... Жервеза встретила представителей организации Тодта любезной улыбкой.

— Директор ждет вас, господа, — распахнула она дверь кабинета.

Крейцберг смерил девушку похотливым взглядом: хороша киса, надо бы пригласить ее на ужин.

Анри Кан с достоинством поклонился гостям.

— Прошу садиться, господа. Кофе? Коньяк?

— Кофе... — начал было полковник, но Беккенбауэр перебил его.

— Сперва дело, герр оберст, это мой принцип.

Кан внимательно глянул на Беккенбауэра. Полковник Копф не пешка в организации Тодта — Кан слышал, что он вскоре станет генералом, — и так оборвать его может не каждый. Правда, полковник предупреждал, что речь пойдет о строительстве временных казарм для восточных рабочих. Значит, эти двое в штатском имеют отношение к СС, а там свои порядки. И все же…

Беккенбауэр бесцеремонно рассматривал Кана, словно приценивался к нему. Этот француз не понравился ему с первого взгляда. Держится с достоинством, не переигрывает. Ладно, не знает, кто они с Крейцбергом, но ведь полковник Копф здесь не впервой... Чертова французская свинья, жаль нельзя их всех упечь в концлагерь.

— Возьмется ли ваша фирма построить двадцать бараков в районе Гавра? — спросил он. — Нас интересуют условия... И сроки, конечно.

— Мы будем иметь честь сотрудничать с вами, — ответил Кан, — но, чтобы гарантировать своевременный ввод объектов в эксплуатацию, мы должны знать примерный объем работ.

— Двадцать бараков летнего типа, — буркнул Беккенбауэр.

— И на какой срок вы рассчитываете?

— Через два месяца должны быть готовы.

— Времени, конечно, мало. — Кан на секунду задумался. — Но, думаю, мы успеем.

— Мне не нужны ваши гадания. Да или нет?

Кан поморщился.

— Через четыре дня вернется мой помощник месье Дюбуэль. Он съездит на место, и тогда мы определимся с окончательным сроком. Возможно, мы сумеем сократить его.

— А где сейчас Дюбуэль? — вырвалось у Беккенбауэра.

— Видите ли, наша фирма ведет строительство в разных районах Франции, а также в Бельгии и на Балканах. Мосье Дюбуэлю часто приходится выезжать в разные места…

— Да-да, конечно, — отступил Беккенбауэр. — Мы позвоним вам в пятницу.

Кан повел их к выходу, но Крейцберг задержался в приемной.

— Простите, не желает ли прелестная мадмуазель сегодня поужинать со мной? — спросил он Жервезу.

— Нет.

— А завтра?

— Я вообще не ужинаю с малознакомыми мужчинами.

— Ого, да ты — недотрога!

«Странные эти боши, — подумала Жервеза, — считают, что с каждой француженкой можно говорить в таком тоне...»

— Я бы попросила мосье подбирать слова, — ответила она с достоинством.

Крейцберг с яростью взглянул на нее. Чертова парижская девка, научись отвечать немецкому офицеру! Но сдержался и заставил себя улыбнуться.

— Ничего, детка, может ты еще передумаешь…

Полковник Копф отвез их в отель.

— Ну, что скажете? — спросил Беккенбауэр Крейцберга, когда они остались наедине.

Гауптштурмфюрер лишь пожал плечами.

— Ночью проведите там обыск, — приказал штандартенфюрер. — И поинтересуйтесь, где сейчас этот Дюбуэль…

Через полчаса Крейцберг позвонил в «Поло» и попросила помощника Кана. Услышав голос Жервезы, он вздохнул: красивая девушка, но тут же возмутился услышав, что того нет на месте.

— Но он назначил мне встречу на сегодня! Куда он уехал?

— Мосье Дюбуэль в Марселе и вернется через четыре дня.

Крейцберг положил трубку. Марсель... Что делать представителю фирмы в зоне Виши? Подозрительно все это, и штандартенфюрер прав: негласный обыск в «Поло» явно не повредит…


Утром Анри Кан выдвинул ящик стола, взял папку с бумагами и сразу положил ее обратно.

«Неужели? — подумал он. — Тогда это конец!» Он всегда клал папку с левой стороны ящика, а теперь она лежала чуть ли не посередине. Вчера он ушел из фирмы вместе с Жервезой. Может, уборщица переложила? Но она приходит через день и была вчера утром…

Кан вышел в приемную.

— Мадемуазель Пейрот, — спросил он. — Вы не заходили сегодня в мой кабинет?

— Нет.

— Я прошу вас вспомнить, это очень важно.

— Что вы, мосье Кан? Я никогда не позволяю себе такого. Только когда работает Мари, но она была вчера... Что-то случилось?

— Нет... Просто мне показалось... Взгляните, никто не копался в ваших бумагах?

Жервеза выдвинула ящик.

— Вроде нет... Да и кому это нужно?

— Что ж, возможно я ошибся. — Кан плотно прикрыл дверь и, сев на место, задумался. Он точно знал: папка лежала слева.

Кажется, в помещении фирмы ничего нет. Тут все в порядке, гестапо ушло ни с чем. Но ведь не чисто сработали — наследили, а значит у него, наверно, еще остался шанс.

Кан осторожно выглянул из-за шторы. Сто раз виденная улица предстала перед ним и выглядела вроде бы безобидно. Хотя…

Вот оно… В бистро напротив сидел тип в сером пальто. Заняв удобную позицию у окна, он читал газету.

Кан медленно оделся.

— Я сейчас приду, — предупредил он секретаршу. — Если будут звонить, пусть наберут минут через двадцать.

Он пересек улицу, миновал бистро и, повернув за угол, резко скосил глаза — тип в сером пальто шел за ним…

Кан купил сигареты и вернулся в контору. Его преследователь вновь занял место в бистро. Анри дождался, когда к нему подошел гарсон, и, когда тот отвернулся от окна, быстро поменял горшки на подоконнике — вместо бегонии поставил азалию. Он сделал, то, что должен был сделать — подал Жану знак об опасности. Теперь следовало подумать о себе.

Они условились с Дюбуэлем держать в помещении фирмы только деловые бумаги и хорошо, что не нарушали этот принцип. Вряд ли переписка фирмы «Поло» заинтересует гестапо.

— Я должен уехать в Гавр на пару дней, — предупредил он Жервезу. — Надо подобрать место для строительства бараков.

Это звучало правдоподобно, но могло удовлетворить гестапо лишь в том случае, если ему удастся обмануть шпика. Кан шел медленно, не оглядываясь, и тот слегка расслабился. Анри воспользовался этим. Свернув за угол, он ускорил шаги и сразу свернул еще раз, во двор, куда выходила дверь ресторана «Павлин». По узкому коридору он добрался до туалета, откуда вела лестница в вестибюль, выходивший на другую улицу к трамвайной остановке. Дождавшись трамвая, Кан вскочил на ходу.

Он использовал этот трюк не в первый раз, скрываясь от шпионов, которыми Париж изобиловал. Агенты часто цеплялись к случайным прохожим, надеясь разнюхать что-то, и бывали случаи, когда они обнаруживали в итоге явки участников Сопротивления...

Выйдя через несколько остановок из трамвая, Кан свернул во двор и, разорвав на мелкие части документы, выбросил их в ящик для мусора. Все! Анри Кан, проживший в Париже без малого десять лет, бесследно исчез! Теперь ему предстояло добраться до явки, где хранились резервные документы и где он станет мелким служащим Пьером Дефоржем, которому тоже неизвестно сколько жить…

Шпик, потеряв Кана, забеспокоился и позвонил Крейцбергу.

— Вы — типичный болван! — выругался гауптштурмфюрер, однако спокойно. Он был уверен, что Кан просто не заметил шпика и избежал преследования случайно. — Подождите, он скоро вернется.

Но директор фирмы не вернулся. Вечером Крейцберг вынужден был доложить об этом Беккенбауэру.

— Вы знаете, чем вам это грозит, гауптштурмфюрер? — спросил тот мрачно.

— Но ведь Кан мог отлучиться по делам…

— Мне только что доложили: Дюбуэль получил швейцарскую визу.

— Не может быть?! — сразу понял суть сказанного Крейцберг. — Это же в корне меняет дело!

— Надо обложить эту берлогу так, чтобы мышь не проскочила. Смените ту свинью, поставьте самых опытных агентов, прослушивайте все телефонные разговоры. Под вашу ответственность, Крейцберг. Чует мое сердце, мы можем сразу накрыть всю эту красную компанию.

— Здесь почти все — красные.

— Плевать мне на всех! — взорвался вдруг Беккенбауэр. — «Сопротивлением» пусть занимаются парни из Булонского леса[13], а мне нужны русские радисты, гауптштурмфюрер! Они важней любой другой банды!

— Значит, никого не брать, а только выявлять связи?

— Да и еще раз да!

— Но я боюсь, что начало игры уже испорчено. Это плохо.

— У нас останется Дюбуэль.

— А если его предупредят?

— Там есть еще секретарша. Красотка, помните? Она, видимо, ничего не знает, иначе Кан не оставил бы ее.

— Почему?

— У них свои понятия о чести — каждый, погибая, выручает другого.

— Да, они фанатики... Значит секретарша, по-вашему, не сможет предупредить Дюбуэля?

— Возьмите под контроль ее телефон. На всякий случай. Кроме того, возможен еще какой-нибудь знак — закрытая занавеска или что-то в этом роде…

— Исключено. Я все помню: шторы в окнах раскрыты, на каждом подоконнике по два цветка в горшках… Больше ничего…

— Прикажите с особым вниманием отслеживать поезда из Швейцарии.

— Но ведь не брать же Дюбуэля на вокзале?

— Ни в коем случае.

— Хотел бы я сам допросить его, — невесело усмехнулся Крейцберг.

— Об этом не может быть и речи. Приказ помните?

Крейцберг кивнул. Да, он помнил строжайший приказ рейхсфюрера СС Гиммлера, запрещающий применять пытки к радистам так называемой Сети Коминтерна. По этому приказу руководителей групп, резидентов, радистов следовало перевербовывать любыми средствами, не считаясь с расходами и соглашаясь на все их условия. В отдельных случаях их надлежало передавать в РСХА и только после этого казнить.

Правда, Беккенбауэр знал, что группенфюрер Мюллер пытался возражать против этого приказа, — шеф гестапо был сторонником немедленных и самых крутых мер, но Гиммлер с ним не соглашался.

Крейцберг сплел пальцы на животе и, похрустев суставами, мрачно подытожил:

— Однако если этот Кан завтра утром явится в «Поло», все наши предположения…

— Гроша не стоят?

— Именно.

— Все может быть, гауптштурмфюрер, но на это раз права на ошибку у нас нет… Учтите, что у швейцарского радиста был тот же код, что и у брюссельского…


Дюбуэль ходил по женевским улицам, с интересом оглядываясь вокруг. У него исчезло, наконец, подсознательное чувство страха, преследовавшее его последнее время. Точнее не страха, а постоянного внутреннего напряжения и ожидания, что тебя остановят где-нибудь на улице или подсядут в кафе. Здесь же с настоящей швейцарской визой он чувствовал себя свободно, переживая душевный подъем, и ему хотелось совершить какую-нибудь глупость — пристать к девушке или попрыгать на одной ноге…

Вдруг Дюбуэль представил, как все будет, когда он вернется в Москву. Он пройдет по улице Горького или Смоленской площади, а потом, наконец, увидит Кремлевские башни и остановится перед Мавзолеем. Он не будет чувствовать собственного дыхания и даже самого себя в эти странные минуты духовного подъема, когда рядом не будет никого, но вместе с тем все окружающее будет принадлежать тебе, а сам ты станешь частью окружающего…

Но это потом, а сейчас немцы под Сталинградом. Правда, не слышно уже парадных маршей по радио, и тон газет совсем другой. Он, Дюбуэль, один из немногих, кто знает, что все это значит. Жан улыбнулся уголками губ: есть и его доля в том, что гитлеровцы увязли под Сталинградом. Информация, которую он передавал Центру, содержала данные о планах ОКВ, а также гитлеровских резервах.

Он привычно покружил по улочкам, проверяя нет ли хвоста, и лишь убедившись в его отсутствии, зашел в ресторан, где его ждал Коломб.

В это послеобеденное время посетителей там почти не было, и Дюбуэль сразу увидел радиста. Тот занял удобное место в углу за колонной, где они могли поговорить, не боясь быть услышанными.

В принципе Коломб не вызывал у Дюбуэля особых симпатий. Они уже встречались — Жан привозил ему деньги для оплаты счетов небольшой и убыточной типографии, служившей ширмой для Коломба. Встреча эта оставила тягостное впечатление, он даже не понял сперва почему, ведь разговор у них состоялся короткий и деловой: Жан передал ему деньги, они уточнили каналы связи на случай опасности, фактически договорились обо всем.

Видимо, Коломб, как и Дюбуэль, следовал золотому правилу разведчика: чем меньше о тебе знают, тем лучше. Он держался настороженно, в нем сквозила какая-то напряженность, и откровенной беседы не получилось. Состоялся разговор или обмен мнениями, как говорят в таких случаях на официальном языке.

Позже Дюбуэль понял, почему так случилось: они стояли на разных полюсах, хоть и делали общее дело. У них были разные мировоззрения, разное отношение к жизни, разные вкусы и мечты. Они были детьми разных классов, хоть и объединились в борьбе с общим врагом. Оба они знали, что после победы их пути разойдутся, но сейчас они должны были соблюдать хотя бы внешнюю благопристойность.

Коломб, увидев Дюбуэля, махнул ему рукой.

— Рад видеть вас, господин Мертенс, — начал он со стандартной фразы.

— Дюбуэль... — пожал ему руку Кладо. — С вашего позволения, Жан Дюбуэль — парижский коммерсант.

— О-о, я вам по-настоящему завидую: жить в Париже — моя мечта!

— До первой облавы, — поморщился Дюбуэль.

— Пожалуй, — сразу согласился Коломб. — Пока там боши, Париж мертв. Что будете есть? Бульон с бриошами[14], фасолевый суп или суп из карпа?

«Суп из карпа... — презрительно подумал Дюбуэль. — Ухи бы сейчас тройной настоящей, с дымком да на волжском берегу!»

— Бульон, — выбрал он, — бульон и утку по-гасконски.

Официант принял заказ. Коломб закурил и, склонившись к столику, тихо спросил:

— Что случилось? Москва прервала связь, не объяснив причин. Потом вы послали письмо с условным знаком…

— Провал.

Коломб нервно затушил только что зажженную сигарету.

— А шифр! Они знают шифр?

— Скорее всего.

— И прочли наши сообщения?

— Думаю, да, — Дюбуэль кивнул. — Радист не успел передать сигнала об опасности, возможно, не смог уничтожить и кодовую книгу.

— Значит, в Берлине знают, какие сведения я передавал, и постараются выяснить, откуда они… — В глазах у Коломба Дюбуэль прочел тревогу, но ничем не мог его утешить, и все же попробовал:

— Не думаю, что «Полковника» могут заподозрить. О нем знаем только мы с вами, а это гарантия…

— Если бы только мы... — вырвалось у Коломба.

Дюбуэль был уверен: знают не только они. Во время их первой встречи он попытался узнать от Коломба обо всех источниках его информации, однако тот сразу замкнулся и предупредил, что даст пароль только к «Полковнику» и то только потому, что ему надо передать код. Все остальное относится к его компетенции. Он будет передавать информацию Центру только до конца войны, и никому не должно быть дела до того, кто работает вместе с ним. Правда, тогда же Коломб предупредил, что его услугами пользуется также швейцарская разведка — так называемое Бюро ХА во главе с майором Хауземаном.

Дюбуэль знал об этом Бюро. В 1939 году швейцарская Секретная служба с бригадным полковником Массоном во главе создала специальное Бюро, которое призвано было обобщать политическую обстановку в Германии, надзирать за немецкими дипломатами в Швейцарии, защищать швейцарских дипломатов и засылать своих агентов в рейх. Дюбуэлю сообщили даже адрес Бюро ХА: вилла Штуц в Костаниенбауме близ Люцерна. Тогда же он высказал Центру свои сомнения относительно целесообразности использования Коломба, но начальство не согласилось с ним, приказав передать Коломбу код и согласовать расписание радиосеансов — информация, шедшая через Коломба из ОКВ, перевешивала все остальные доводы.

Фраза, невольно вырвавшаяся у Коломба, дала Дюбуэлю повод возобновить некогда прерванный разговор.

— Мы должны быть уверены в подлинности передаваемой информации, — начал он издалека, — и должны знать, от кого ее получаем.

Коломб не отрывал взгляд от тарелки.

— Пожалуй, вы правы, и все же я не назову вам фамилий.

— Хорошо... Я привез вам новый код, — сменил тему Дюбуэль. — Ведь информация из ОКВ все еще поступает?

Коломб кивнул. Он сохранит в тайне только имена людей, поставлявших информацию «Полковнику». Остальное для Дюбуэля — не секрет.

Еще перед нападением Германии на Польшу друзья Коломба доставили в Швейцарию портативный радиопередатчик. Коломб должен был поддерживать прямую связь с радистами ОКВ, где «Полковник» занимал высокий пост — был одним из помощников шефа функабвера генерал-майора Эриха Фельгибеля.

«Полковник» лично шифровал свои сообщения и передавал их двум сержантам-радистам, на которых мог положиться, хотя те все же не знали, с кем поддерживали связь и были уверены, что ведут переговоры с агентами абвера за рубежом. «Полковник» ставил на сообщениях исходные номера, якобы внесенные в журналы для специальных резидентур. Такими резидентурами занимались либо сам Канарис, либо его ближайшие помощники. Это позволяло «Полковнику» избегать регистрации своих радиограмм. Пеленгации же он не боялся — передачи велись из двух огромных залов, где постоянно работало не менее ста передатчиков. Да и кому взбредет в голову его пеленговать?

На случай же потери связи Коломб должен был подать условный сигнал на постоянной частоте и, вызвав таким образом функабвер, ждать, пока тот не отзовется.

Эта прекрасно продуманная схема имела лишь одно уязвимое место: если Центр хотел дать задание «Полковнику» или просил уточнений, Коломб не мог передать их сержантам-радистам, это было бы слишком рискованно. Поэтому он трижды в неделю в назначенное время передавал в эфир короткие цифрогруппы в надежде, что «Полковник» сможет их принять.

И за редким исключением этот вид связи не подводил. До сего момента.

Теперь же в гестапо, абвере и СД, возможно, уже лежали расшифрованные запросы центра к «Полковнику», но даже имея их, им трудно было установить кому именно они адресовались.

— Провал Клода Тюрбиго кое-чему научил нас, — сказал Дюбуэль, пригубив бульон, принесенный официантом. — Я привез вам два кода. Один для шифровки сообщений, идущих от вас в Центр. Другой — для шифровки передач «Полковником». Кроме того, из зоны Виши на днях сюда переедет Вилли Бут. Когда-то он был моим помощником в Гааге. Теперь объем вашей работы настолько вырос, что одному вам не справиться.

— В этом есть смысл, — согласился Коломб.

Дюбуэль указал глазами на портфель, стоявший под столиком.

— Возьмете с собой. Там код и деньги. Десять тысяч франков. Хватит?

— Ого! — воскликнул Коломб. — Не ожидал столько. И как вам только удалось?

— Не говорите… Парижские спекулянты содрали с меня семь шкур... У вас, кстати, нет здесь знакомого коммерсанта со счетом за рубежом? Например, в Швеции? Центр найдет способ перечислять ему доллары или фунты, а он будет рассчитываться с вами франками, удерживая, конечно, комиссию.

— Это можно организовать. Я сообщу вам, но десять тысяч все-таки много. Хватило бы семи.

Вот так всегда — Коломб предельно щепетилен в финансовых вопросах и постоянно подчеркивает, что работает не за деньги, а дополнительное финансирования ему нужно только чтобы не прогорела типография.

— Везти деньги назад — опасно, — положил конец его сомнениям Дюбуэль. — Кроме того, они пригодятся Вилли Буту.

— О, я не учел этого!.. Значит, я уже сегодня могу выйти в эфир?

— Только будьте осторожны, — попросил Дюбуэль, — вашу станцию, возможно, уже запеленговали, и я беспокоюсь за вас.

Коломб весело рассмеялся.

— Полковник Массон не менее вас заинтересован в моих сообщениях, и его рука чувствуется повсюду. Сегодня я едва ушел от двух типов из Бюро — никак не хотели со мной расстаться.

— Вы недооцениваете гестапо.

Коломб прищурился. Тень пробежала по его лицу, и он произнес:

— Я бежал из Германии в тридцать третьем и, конечно, не могу знать всего, но... полагаю, гестапо уже потеряло мой след.

— О вас могли временно забыть, но сейчас, я уверен, они начнут пересматривать швейцарскую картотеку, и тогда никто не застрахован…

— Я учту это, — пообещал Коломб.

— В Штутгарте, — продолжал Дюбуэль, — насколько нам известно, создана новая группа по борьбе с передатчиками в Швейцарии. Они ищут в основном вас, — он хмуро усмехнулся. — Руководят группой опытные офицеры СД и абвера. Центр просил передать, что передовые части этой группы выдвинуты к самой границе. Вы должны соблюдать строжайшую конспирацию. Встречи с Вилли Бутом — только в крайнем случае, связь только по почте или через тайники…

Он продолжал говорить, Коломб, соглашаясь, кивал и жевал утку по-гасконски — двое пожилых людей ели свой скромный обед в женевском ресторане и не знали, какие силы брошены против них.

Штутгартская группа, замаскированная под вывеской организации «Алеманише Арбейтскрайс» («Немецкий кружок труда»), объединяла десятки квалифицированных специалистов. Только на самой швейцарской границе абвер установил четыре мощных пеленгатора. Но запеленговать рацию Коломба, а впоследствии и Бута, было практически невозможно: техническая погрешность в одну сотую градуса давала отклонение пеленга от реального направления на несколько километров.

Тогда было решено на полную мощность использовать легальную и нелегальную швейцарскую агентуру. Специальный штаб СД в Берлине на Вильгельмштрасе, 102 располагал картотекой на 200 тысяч швейцарских граждан, готовых по тем или иным причинам служить рейху. Кроме того, в Швейцарии проживало около 25 тысяч подданных Германии, которых также можно было использовать для шпионажа и подрывной работы. Каждый из них получал задание доносить атташе немецкой миссии в Берне барону фон Бибру обо всем подозрительном — увиденном и услышанном.

«Алеманише Арбейтскрайс» создал в Швейцарии свои филиалы (например, Бернское «Бюро F»), которые должны были вербовать агентов и проводить подрывную деятельность. Другие филиалы маскировались под спортивные организации и различные общества: «Национал Берниш шпортферан», «Фройнд Дойчлянд», «Социал Фолькспартай дер швейц» и другие. Немецкие шпионы, как правило, встречались в Цюрихе в отеле «Шпеер» или в ресторане «Бундесбан» и имели даже опознавательный знак — шпильку с белой головкой под отворотом пиджака.

И все эти люди прослушивали, расспрашивали, вынюхивали — кажется, в каждом квартале, в каждом доме поселился гитлеровский агент…

— Когда я смогу передать задание «Полковнику»? — спросил Коломб.

Дюбуэль помешал ложечкой чай в стакане. Что он мог ответить? Ему надо было еще заехать в Марсель к Вилли Буту, а потом… потом он и сам не знал, когда попадет в Германию.

Коломб понял его.

— После провала Мертенса вас преследует гестапо? Проблемы с поездкой в Берлин?

— Да, — неохотно согласился Дюбуэль. Он не знал, к чему клонит Коломб, но всячески возражал против его встречи с «Полковником».

— Кажется, я могу вам помочь.

— Нет, — покачал головой Дюбуэль, — я против, и вы ни за что меня не переубедите. Здесь вы на легальном положении, а хотите сунуть голову в пасть льва!

— Я имел в виду другое, — снисходительно улыбнулся Коломб, — кажется, я могу достать для вас почти настоящие документы.

— Что значит «почти»?

— Это значит настоящие, но владелец их умер, и в них надо поменять фото.

Дюбуэль задумался. В Париже у Кана были блестящие специалисты, и заменить фото для них было пару пустяков.

— Прекрасно, мосье Коломб. Вы сняли с моих плеч огромный груз. Это надо отметить.

Коломб откинулся на спинку стула.

— О-о, мой дорогой мосье Дюбуэль, — начал он с иронией. — Только что вы сами учили меня законам конспирации, а теперь сами же хотите их нарушить. Да-да. Двое уважаемых швейцарских граждан немного запоздали с обедом, и это никому не бросится в глаза, более того, будет свидетельствовать об их респектабельности — обедают, когда в ресторане нет суеты. И вдруг после чая — спиртное... Это вам не Париж, мосье Дюбуэль, с его анархией, в Париже вы можете пить шампанское, а после него виски без содовой. Здесь же официант сразу обратит на вас внимание, а каждый второй официант, если не каждый первый — информатор Бюро.

Видно было, что этот небольшой монолог Коломб произнес не без удовольствия. И Дюбуэль понял его: до сих пор у них не было равенства. Ведь Дюбуэль привез инструкции, указания, деньги, это ставило его как бы выше, и Коломб при первой же возможности щелкнул его по носу. Но Дюбуэля это не разозлило, наоборот, его уважение к этому сдержанному человеку в поношенном костюме и старомодной, но чисто выстиранной сорочке только возросло: Коломбу ничто человеческое не чуждо, и в этом всегда уравновешенном человеке кипят страсти.

— Что ж, мы выпьем с вами после войны, мосье Коломб, — обернул все в шутку Дюбуэль, — а теперь скажите мне, где и когда я смогу получить паспорт?

— Этот мой соотечественник, лечился здесь от туберкулеза и умер две недели назад. Об этом знают только в деревне, где он жил с двоюродным братом. Родственников в Германии у него нет, брат же за три тысячи франков, сказочную для него сумму, с радостью отдаст не только паспорт брата, но и свой собственный. Единственная сложность: вам придется ехать в Германию через Швейцарию.

Это действительно осложняло дело, но у Дюбуэля не было другого выхода. Он быстро прикинул: обратно из Франции в Швейцарию ему придется возвращаться тайно, потому что еще раз ему визу вряд ли дадут. Риск, конечно, был, однако не такой большой. Кан, если что, свяжет его с маки, а тем переправить человека через швейцарскую границу не составит труда.

— Ну, вот мы и нашли применение трем лишним тысячам франков, — засмеялся он с облегчением. — Но вы не ответили, когда я получу паспорт?

— Завтра.

— Вы что, фокусник? — удивился Дюбуэль. — А может у вас и человек есть, который фото переклеит?

Это было сказано полушутя-полусерьезно, и Коломб ответил ему тем же:

— Единственно, куда я могу обратиться по этому вопросу — Бюро ХА. Если вас это заинтересует…

— Пожалуй, нет. С недавних пор все контрразведки мира вызываю у меня почему-то отторжение.

— У меня в принципе тоже, поэтому мы не будем больше встречаться. Паспорт вы найдете в портфеле, который будет лежать в камере хранения на вокзале. Квитанцию на него получите в конверте завтра после двух часов дня на почтамте.


Стрелка спидометра застыла у отметки «90», и машина летела, словно прижавшись к широкой асфальтированной ленте.

Бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг лениво потянулся на заднем сиденье. Вскоре Клейн-Лауфенбург — дрянной городок на швейцарской границе, век бы его не видеть. Он бы и не попал в него никогда, если бы не последнее сообщение из Штутгарта: в Женеве вновь заработала русская рация. В первый же день она провела три сеанса, и радист просидел в эфире почти четыре часа.

Вспомнив содержание предыдущих радиограмм, Шелленберг ужаснулся. Какие данные получила теперь Москва? Было похоже, что радист этот напрямую связан со штаб-квартирой генерал-фельдмаршала Кейтеля в Цоссене и знал порой даже больше, чем Канарис и он, Шелленберг, вместе взятые!

Бригадефюрер смотрел на пейзажи, мелькавшие за окном, и не видел их. Ему предстояла встреча с бригадным полковником Роже Массоном, этим хитрым швейцарским лисом, которого он с удовольствием засадил бы в концлагерь. Он тешил себя надеждой, что чаша сия все же не минует полковника, и он когда-нибудь специально приедет в концлагерь, чтобы увидеть Массона в полосатой робе склонившим голову перед немецким генералом.

Бригадефюрер потер лоб. Он не имел четкого плана беседы с Массоном, надеясь на провидение и собственную интуицию. Главное — обезвредить русского радиста.

По мнению Шелленберга, эта чертова Швейцария была чирьем на теле обновленной Европы, чирьем, который нужно было немедленно вскрыть. Но после Сталинграда…

Шелленберг невольно поморщился. Это «после Сталинграда» и беспокоило его. Сейчас все силы рейха брошены туда, а он вынужден что-то придумывать, чтобы встретиться с какой-то пешкой.

Еще полгода назад, узнав о русской рации в Женеве, они бы не церемонились с нейтралами, наоборот, факт этот стал бы отличным поводом к молниеносному захвату конфедерации. Что-что, а уж опыт у вермахта в этом вопросе был — чем та же Швейцария лучше Дании или Норвегии? Ничем. Но всему свой срок…

Шелленберг с досадой подумал о генералах, толкущихся на пятачке у Волги. По данным разведки Советский Союз был уже обескровлен и не имел ни оружия, ни людских ресурсов. Но почему тогда эти фанатики так бьются за Сталинград?

И все же тревога не покидала его. Вероятно, потому что эта масштабная война на Востоке затягивалась и грозила неприятностями: русские воевали не по правилам, цеплялись за каждый город, село. Сколько уже длятся бои на Волге?

Бригадефюрер не успел вспомнить — их машину бросило вправо и понесло в кювет. Шелленберг впился руками в спинку переднего сиденья, наблюдая как она, машина, на скорости летит под откос. Он не успел даже вскрикнуть, да и не смог бы — у него перехватило горло. Автомобиль в это время занесло, и он остановился у самого края дороги.

Бригадефюрер быстро овладел собой:

— Что случилось, Эрхард?

— Баллон лопнул, я еле удержался на полотне.

Шофер выскочил на обочину и склонился над колесом. Адъютант открыл дверцу. Шелленберг, выйдя из машины, посмотрел на часы.

— Сколько вам нужно времени, Эрхард?

— Минут десять, бригадефюрер.

— Много, мы опаздываем. — Шелленберг помедлил секунду, потом приказал адъютанту: — Вы поедете вперед. Встретьте Массона и привезите его вон туда... — Он указал на дома, расположенные в километре на берегу Рейна. — Кажется, это Вальдсхут?

— Да, бригадефюрер.

— Возьмите машину охраны.

— Но…

— Не беспокойтесь, два охранника останутся со мной. — Он не мог сказать, что чувствует себя в безопасности лишь в своем бронированном автомобиле. Кто его знает, может где-то за поворотом его уже ждут… Нет, убийство Гейдриха научило его, и он не станет рисковать. — Поезжайте, не теряйте времени!

Глянув на удаляющийся «Мерседес» охраны, потом на шофера с запасным колесом, Шелленберг сел на заднее сидение и захлопнул дверцу.

...Начальник швейцарской разведки и контрразведки бригадный полковник Роже Массон, не спеша, шел по мосту через Рейн. На немецкой стороне его уже ждал человек в эсэсовской форме.

— Прошу простить, — вытянулся тот, — за вами скоро приедут.

Массон повернулся к эсэсовцу спиной и посмотрел на мутный после дождя Рейн, на крутой берег, где сгрудились дома Лауфенбурга — последнего швейцарского городка, до которого всего-то сто метров. Увидит ли он его еще раз? От Шелленберга можно ждать чего угодно. Полковник согласился на эту встречу по необходимости — вряд ли шеф внешней разведки СД будет устраивать свидание ради чашки кофе…

Но повод тот выбрал действительно незначительный: гестапо арестовало швейцарского вице-консула в Штутгарте лейтенанта Мергелли, обвинив его в шпионаже. Когда Массону сообщили об этом, он только пожал плечами.

На Мергелли уже поставили крест — его взяли на явочной квартире при выполнении задания Бюро. Политический департамент отказался от него, сообщив Министерству иностранных дел Германии, что тот действовал по собственной инициативе... Да таких Мергелли было, собственно, пруд пруди. Массон в ответ мог задержать дюжину немецких шпионов в Швейцарии — ведомство полковника Жакийяра, начальника контрразведки, имело на этот счет весьма солидную картотеку, но это означало бы обострение отношений с рейхом, нежелательное обострение. Так что проще было пожертвовать неудачливым лейтенантом…

К контрольному пункту подъехала машина, хлопнула дверца, но Массон не пошевелился, демонстрируя выдержку. Оглянулся он только когда услышал за спиной:

— Господин бригадный полковник, прошу извинить за опоздание, но встреча переносится в другое место.

Массон смерил человека взглядом с головы до ног. Штатский костюм был пошит хорошо, но явно не подходил мужчине — тот стоял навытяжку, с ладонями, прижатыми к бедрам и носками желтых ботинок на толстой подошве, разведенными в стороны. Да, этот человек привык носить форму, а все остальное шло ему, как корове седло.

— Что-то случилось? — спросил Массон.

— Небольшая авария с машиной бригадефюрера.

— Надеюсь, все в порядке?

— Да, лопнуло колесо, и машину занесло.

«Что не явилось причиной для переноса встречи...» — мелькнула тревожная мысль, но он поинтересовался спокойно:

— Где же сейчас бригадефюрер?

— Он ждет вас в Вальдсхуте.

Человек в штатском открыл перед Массоном дверцу «Мерседеса», а сам сел на переднее сиденье. Машина мягко тронулась.

До Вальдсхута доехали молча, бригадный полковник смотрел на длинную узкую улицу, сбегавшую к Рейну, и не нашел ничего, за что бы мог зацепиться глаз. Городок как городок, здесь швейцарские селения, как две капли воды, похожи на немецкие: Лауфенбург, Клейн-Лафенбург, Вальдсхут, Вальдшут — лишь незначительная разница в названиях.

В холле отеля над Рейном, возле которого остановился «Мерседес», Массону пришлось подождать. Через несколько минут появился Шелленберг, один, без адъютанта и охраны. Широко улыбаясь, он протянул руку.

— Рад вас видеть, бригадный полковник!

— Взаимно. Надеюсь, авария не причинила вам вреда?

— Ну, что вы, это не авария… Так... — Шелленберг небрежно махнул рукой. — Мне приятно, что мы можем, наконец, пообщаться с глазу на глаз. Думаю, у нас найдутся темы для обсуждения, хотя я бы предпочел просто поговорить с вами, мой дорогой коллега, потому что ваш опыт и ваш интеллект бесценны для меня.

Бригадный полковник выдал в ответ улыбку, хотя на душе у него заскребли кошки: чем приветливее Шелленберг, тем хуже.

— Как и ваше время, — ответил он сдержанно, — что я вполне осознаю, герр бригадефюрер.

— Тогда прошу вас, — Шелленберг указал на дверь, — погода стоит замечательная. Лучше, я думаю, побеседовать на свежем воздухе, потому что в нынешнюю эпоху техники стены как-то сковывают, не так ли?

Массон, конечно, догадывался, что в холле уже успели установить микрофоны, но не ожидал, что сам Шелленберг откажется от возможности иметь запись их разговора. Он не знал, что бригадефюрера сковывало именно это — Шелленберг был уверен, что содержание их беседы станет немедленно известно Мюллеру и Кальтенбруннеру, а это не входило в его планы.

Улица, на которую они вышли, была пустынна, лишь впереди виднелось несколько человек. Сначала это удивило Массона, но он сразу обозвал себя ослом: гестаповцы окружили весь квартал, а впереди маячила охрана бригадефюрера.

Они спустились к прибрежному скверу и сели на скамью. Шелленберг набрал целую горсть мелких камешков и стал швырять их в мутную воду. Молчание затягивалось. Массон первым прервал его:

— Я бы хотел попросить, бригадефюрер, за лейтенанта Мергелли. Гестапо, видимо, имеет серьезные улики против него, но я хочу заверить вас, что лейтенант действовал по собственной инициативе и… — он запнулся: кто его знает, что сказал Мергелли на допросах, ведь гестаповцы умеют развязывать языки. — …и все же он — молодой человек, не готовый так бессмысленно погибнуть!

— У нас есть веские доказательства против лейтенанта Мергелли... — начал Шелленберг.

«Какие?» — чуть не вырвалось у Массона, но он вовремя спохватился и, вытащив сигарету, закурил. — «Соберись», — приказал он себе.

— Лейтенант связался с врагами рейха, — продолжил Шелленберг, — и смертная казнь, к которой он приговорен, будет справедливой карой для него.

— Мне трудно возражать…

Шелленберг прервал полковника нетерпеливым жестом, но тут же вспомнил, кто сидит рядом, и примиряюще коснулся рукава Массона.

— Рейхсфюрер помилует вашего лейтенанта, — сказал он совершенно неожиданно.

Массон опешил.

— У меня нет слов, герр бригадефюрер…

— Перестаньте, — Шелленберг швырнул камешек, потом второй, пытаясь попасть в то же место. — Разве вас на самом деле волнует судьба этого проходимца?

— Он, к слову, швейцарский подданный, — не попался на крючок Массон, — и моя обязанность…

— Да-да, дорогой мой полковник, каждый из нас имеет кучу обязанностей. И Мергелли тоже их имел, — скосил он глаза на Массона. — Кажется, он был сотрудником вашего Бюро?

Это был запрещенный прием. Массон тоже был знаком со структурой немецкой разведки, и тоже знал их резидентов в Швейцарии, однако говорить об этом, тем более в полуприватной беседе, не следовало. Он промолчал, но Шелленберг и не ждал ответа.

— У нас пока добрососедские отношения, и мы хотим, чтобы так было всегда.

«Пока? Он сказал: «Пока!», — заметил Массон, и это ему не понравилось. К чему клонит Шелленберг?

— Мы хотели бы также иметь хотя бы минимальные доказательства вашей лояльности, дорогой бригадный полковник, поскольку факты, — он подбросил камешек и ловко поймал его, — не всегда говорят в вашу пользу.

— Какие именно? — спросил Массон.

Шелленберг уклонился от прямого ответа.

— Мне не нравится активность американского посольства в Берне, — сказал он двусмысленно.

Массон облегченно вздохнул. Бригадефюрер намекал на разведку американцев и был отчасти прав. Агенты Управления стратегических служб[15] действовали грубо и почти открыто, но ведь это на руку Шелленбергу — СД и гестапо имели возможность следить чуть ли не за каждым их шагом, не говоря уже о снабжении дезинформацией. Неужели бригадефюрер не понимает этого?

— Да, их деятельность на виду, — ответил он весомо, — но куда хуже, если они начнут прятаться.

— Согласен, но каждая из сторон хочет иметь гарантии.

— Мы — сторона нейтральная и не можем запретить что-то посольству, если оно действует в рамках закона.

— Но ведь рамки можно сузить. Максимально.

— Я не могу обсуждать деятельность Совета Конфедерации[16]

— Пожалуй… — согласился Шелленберг с плохо скрываемой иронией в голосе.

Его слова задели Массона, и он решил перейти в наступление:

— Однако я мог бы привести многочисленные факты антишвейцарской пропаганды в Германии, — произнес он, повернувшись к бригадефюреру. — Чего стоят хотя бы инсинуации Венского агентства «Интернационале пресс-агентур»? А над ним шефствует сам господин рейхсминистр Геббельс!

— Я доложу об этом рейхсфюреру. Думаю, вам не придется больше жаловаться на этих писак.

Шеленберг согласился неожиданно быстро, и Массон, оценив это, отважился сделать ход конем:

— А еще в последнее время в Швейцарии активизировали свою деятельность некоторые общественные организации. Мне докладывали, в частности, о лицах, связанных с кружком «Алеманише Арбейтскрайс».

Он попал в самую цель: Шелленберг швырнул остатки камешков в Рейн.

— Не обращайте на них внимания, мой дорогой бригадный полковник. Мы еще способны справиться с какими-то там кружками. Я даю вам слово, что они будут сидеть тихо!

Это было серьезное заявление, и Массон пристально взглянул на бригадефюрера. Что же он хочет взамен? Вроде бы соглашается и идет на уступки, но бригадный полковник слишком хорошо знал Шелленберга, чтобы поверить, что все это делается бескорыстно.

И вдруг Массон подумал: «А что, если он пронюхал о Коломбе?» Холодный пот прошиб полковника: такого источника не было ни у одной из спецслужб мира. Стоит только СД узнать о нем, и агенты Шеленберга примут все меры, чтобы уничтожить радиста. Если, конечно, он, бригадный полковник Массон, не обеспечит охрану Коломба...

— Я благодарен вам, бригадефюрер... — начал Массон с привычной в таких случаях формулировки, полагая, что Шелленберг именно сейчас хоть немного откроется и начнет выдвигать свои требования. Но он ошибся: бригадефюрер кивал в такт его словам, приветливо улыбался и молчал. — Мы высоко ценим ваше отношение к Швейцарии, о чем свидетельствует ваш приезд сюда…

Шелленберг перестал улыбаться, внимательно посмотрел и сказал значительно:

— Мне тоже приятен разговор с вами, поэтому я хотел бы увидеться еще раз…

Массон не ожидал такого поворота.

— С радостью, бригадефюрер.

— Тогда через месяц. Не возражаете?

— К вашим услугам.

— Я бы хотел посетить Швейцарию. Какой-нибудь укромный уголок.

Массон быстро прикинул: замок Вольфсберг в Эрматингене[17]? Да, пожалуй, лучшего места трудно найти — великолепный пейзаж, рядом озеро Констанца[18] со склонами холмов, наливающихся осенью неповторимой гаммой цветов от бирюзового до огненно-красного. И все это на фоне синего неба и горных вершин.

— В таком случае могу вам предложить замок Вольфсберг. Тишина, покой, охота на косуль…

Главного бригадный полковник, конечно, не мог сказать: владелец замка — его, Массона, непосредственный подчиненный, сотрудник Бюро ХА. Он обеспечит всем, в том числе микрофонами во всех залах и комнатах.

— Вольсберг, вы говорите? Тишина и покой? — переспросил Шеленберг.

Массон понял, куда клонит бригадефюрер.

— Мы гарантируем вам инкогнито и полную безопасность.

Шелленберга усмехнулся. Кто сейчас может гарантировать ему полную безопасность? Даже в своем кабинете, превращенном чуть ли не в крепость, он не чувствовал себя в полной безопасности. А бригадефюрер любил свой кабинет: фотоэлементы в стенах, сигнализация у дверей и сейфов, два автомата, вмонтированные в стол, — стоило только нажать на кнопку, и пули прошьют любого подозрительного визитера.

— Что ж, Вольфсберг, так и Вольфсберг, — согласился он.

Адъютант отвез Массона к границе и долго еще смотрел, как шел бригадный полковник по мосту через Рейн. Тот почему-то чувствовал этот взгляд спиной, словно кто-то поднял автомат и дожидается лишь команды… Но не ускорил шаг — шел и смотрел на горы впереди, которые казались ему роскошней и величественней тех, что остались там, на немецкой стороне.

По дороге в Берн Массон попытался восстановить в памяти все детали разговора, даже самые незначительные, но так и не смог с уверенностью сказать, чего же на самом деле хотел Шелленберг. Не обсудить же на самом деле судьбу Мергелли…

Так и не выяснив причины их встречи, Массон поднялся в кабинет командующего швейцарской армией генерала Генри Гизана.


До отхода поезда на Париж оставалось около трех часов. Жан Дюбуэль, побродив немного по марсельским улицам и выпив чашечку кофе на Приморском бульваре, решил заглянуть в контору фирмы, с которой «Поло» поддерживала деловые контакты. Фирма эта производила строительные материалы достаточно высокого качества, и Кан с Дюбуэлем широко пользовались ее услугами.

Вице-директор предложил ему коньяку. Дюбуэль отказался и попросил вызвать Париж. Жервеза обрадовалась, услышав его, и стала сетовать, что клиенты уже замучили ее: мосье Кан третий день в отъезде, и она с нетерпением ждет приезда мосье Дюбуэля.

Дюбуэль насторожился: они с Каном условились, что в конторе всегда кто-то будет оставаться, и отъезд директора мог быть вызван лишь крайней необходимостью. Он спросил об этом Жервезу.

— Насколько я знаю, — ответила секретарша, — поступил новый заказ: бараки для восточных рабочих в районе Гавра.

Дюбуэль быстро прикинул: строительство бараков не такое уж срочное дело, чтобы из-за него бросать все. Стало быть, либо он ошибается, либо…

— Жервеза, — попросил он, — я забыл в конторе записную книжку. Говорил по телефону и, кажется, положил ее на подоконник. Посмотрите, пожалуйста... Там еще горшок с бегонией стоит.

— Здесь ничего нет, — услышал он в ответ, — вы, должно быть, оставили ее где-то в другом месте, мосье Дюбуэль.

— Но там же стоит бегония?

— Нет, здесь стоит горшок с азалией. Бегония чуть левее… А какое это имеет значение?

— Конечно, никакого. Спасибо, Жервеза, у меня мало времени до поезда.

Он повесил трубку и сразу распрощался с вице-директором. Времени действительно было мало, потому что перестановка горшков на подоконнике означала лишь одно — провал и ликвидацию вслед за «Гомесом» фирмы «Поло».

Дюбуэль позвонил из бистро Вилли Буту — он был уверен, что теперь его документы «засвечены» и надо переходить на нелегальное положение. Но что он мог сделать один, в Марселе, без денег, явок и хотя бы плохонького паспорта?

Единственная надежда была на Вилли и его связи в Сопротивлении.

Тот действительно не подвел, однако потребовалось время для организации встречи с человеком, который мог достать документы, и Дюбуэль провел целые сутки в небольшом особнячке на окраине города, получив, наконец, возможность отоспаться вдоволь. Вероятно, существует какой-то жестокий закон: когда сон валит с ног, нет ни одной свободной минуты, и, наоборот, когда времени полно, забываешь об усталости…

Дюбуэль попросил у хозяина особняка — пожилого мужчины, бывшего лавочника, доживавшего свой век на небольшую ренту — что-нибудь почитать. Он ожидал, что тот принесет какой-нибудь скучный сентиментальный роман, но хозяин принес «Клошмерль» Габриэля Шевалье[19] — волшебную книгу о скандале в провинциальном городке, и Дюбуэль уже не мог оторваться от нее — валялся на диване, глотая страницу за страницей, и наслаждался искрами юмора, щедро рассыпанными по всему роману.

Утром Вилли привел розовощекого моложавого мужчину. Он все время улыбался, но глаза его оставались серьезными. Это не удивило Дюбуэля — он встречал таких людей и знал, что они всегда внутренне собраны, а улыбка стала для них своего рода маской. Розовощекий снял берет, и Дюбуэль увидел, что знакомый Вилли совсем седой, при этом детская припухлость его щек выглядела как-то совсем нелепо. Дюбуэль еще подумал, как трудно быть подпольщиком с такой броской внешностью. Знакомый Вилли тоже, видимо, знал об этом. Он сел на предложенный стул и, проведя ладонями по лицу, словно бы снял с него улыбку — щеки его втянулись, лицо удлинилось и сделалось грустным. Этот человек умел перевоплощаться.

— Мосье Ларудель, — отрекомендовал его Вилли.

Щеки у Ларуделя вновь порозовели, и он, взглянув на Дюбуэля, спросил:

— Вилли сказал, что вам нужны документы?

Дюбуэль ответил вопросом на вопрос:

— А вы можете помочь сделать их?

— Какие именно?

— Паспорт. У меня есть настоящий, но в нем надо фото поменять.

— Это несложно.

— Вы уверены? С этим документом мне предстоит жить в Германии.

— О-о! — лицо Ларуделя вновь удлинилось. — Я думал — здесь... У нас проходят и хорошие фальшивки.

— Там не пройдут.

— Знаю, поэтому мы и не сможем вам помочь.

Дюбуэль усмехнулся.

— Жаль, придется искать специалиста в Париже.

— Но мы сможем переправить вас через границу.

— С фальшивыми документами?

— Да, за неимением лучших.

Дюбуэль понял, что это — единственный шанс.

— А назад? Вы сможете вернуть меня назад?

— Зачем? — не понял Ларудель.

— Я — немец, и возвращаюсь домой из Швейцарии, где лечился.

Ларудель на секунду задумался.

— А что, если мы переправим вас сразу в рейх?

То, что он предложил, было весьма заманчивым, и Дюбуэль тотчас оценил это.

— Нелегально? — уточнил он.

— Да.

— Я согласен.

— Вот и хорошо! — вдруг совсем по-детски засмеялся Ларудель. — Тогда все улаживается, как по мановению волшебной палочки.

— Не спеши, волшебник, — осадил его Вилли. — Границу еще надо перейти…

— Некоторый риск, конечно, присутствует, — сразу согласился Ларудель, — но...

— Он не имеет права на риск, — возразил Вилли, — и вы, мосье Ларудель, должны сделать все возможное.

Тот развел руками, при этом Дюбуэль увидел его ладони — мозолистые ладони человека, привыкшего к физическому труду. Странно: внешне Ларудель больше смахивал на учителя или даже мелкого служащего…

— Тогда так! — начал с нажимом Ларудель. — За переход границы Виши мы ручаемся. Потом мы тоже сделаем все, чтобы мосье... — он запнулся и достал из кармана бумажку, — мосье Оноре Луеш без задержки попал в рейх. Но дальше наши полномочия не распространяются.

Дюбуэль пожал ему руку. В самом деле, то, что Ларудель уже сделал и то, что обещал, превысило все его ожидания…

Ларудель надел берет:

— За вами придут в восемь и на машине подбросят к границе. Ночью вы перейдете ее. На той стороне вас встретят и помогут добраться до приграничного городка, где хозяин бистро «Зеленый попугай» — наш человек. Когда будете возвращаться, он даст вам адрес и пароль ко мне.

— На всякий случай назначьте запасную явку, — попросил Дюбуэль.

Ларудель немного заколебался, но лишь на мгновение, и решительно ответил:

— Улица Риволи, двадцать четыре. В этом же районе, — он кивнул на окно. — Спросите Франца Шавеля и скажете, что хотите купить у него три бочки вина. Не забудьте — три бочки.

Ларудель вышел в сад и проскользнул в калитку, ведущую в безлюдный проулок. Дюбуэль с Вилли смотрели ему вслед. Вилли уважительно произнес:

— Говорят, его голова оценена в миллион!

— Мудрая, стало быть, голова! — тихо засмеялся Дюбуэль.

Он хлопнул Вилли по плечу и заглянул в глаза. Возможно, они больше не увидятся: завтра Вилли уезжает в Швейцарию, где будет жить в городке Альтдорф, подальше от многолюдных Женевы и Берна. Там он станет писателем, который немного пишет, немного болеет, потому и ведет замкнутый образ жизни.

Они обнялись. Вилли вышел через ту же калитку. На прощание он улыбнулся и кивнул товарищу.


Дюбуэль разглядывал свой новый паспорт. Сделано неплохо, обычный контроль выдержит вполне… Мертенс, Дюбуэль, теперь Оноре Луеш… Сколько раз ему еще придется менять фамилию?..

Дюбуэль прибыл на Лионский вокзал утром. Огляделся: как будто ничего опасного — шла обычная проверка документов. Несколько шпиков с унылым видом толклись на перроне, и его паспорт действительно не вызвал у них подозрений.

Дюбуэль прошел пешком несколько кварталов и позвонил к себе домой. Долго никто не брал трубку, хотя телефон стоял в коридоре у двери в комнату мадам Пуапанель — хозяйки квартиры, а она в это утреннее время всегда была дома. Наконец Дюбуэль услышал ее голос, но, представив, как стоят за ее спиной гестаповцы и вытягивают шеи, силясь услышать что-либо, положил трубку.

Перезвонив на конспиративную квартиру, он узнал бодрый голос Кана и тихо засмеялся. Кан сразу понял, кто на том конце.

— Слава Богу, — сказал он. — Это ты?

— Кто же еще?

— Все в порядке?

— Вроде.

— Ты успеешь за полчаса доехать до Северного вокзала? Встретимся на Рю-Шаброль.

— Успею.

— Тогда до встречи.

Кан не назвал места рандеву, но Дюбуэлю и так все было ясно: кофейня «Лаура» на соседней улице, небольшая уютная, где они и позавтракают.

Дюбуэль добрался до места раньше Кана. Он курил и наблюдал, как двое детей за окном кормят голубей. Упитанные птицы выхватывали корм прямо из детских рук, а мальчик и девочка, плохо одетые, бледные и, вероятно, полуголодные, отдавали им последние крошки хлеба.

Дюбуэль почему-то подумал, что потом какой-нибудь проходимец поймает этих голубей, продаст хозяину «Лауры», а тот, приготовив из них паштет, подаст их с вином богатому посетителю…

Он не сразу узнал Кана. Директор «Поло», носивший пальто из верблюжьей шерсти и шляпу мышиного цвета, великолепную шляпу, купленную у Пекена, пришел в плаще с чужого плеча и кожаной кепке — любимом головном уборе таксистов или рабочих с парижских окраин. Кан сбрил свои элегантные усики и даже сгорбился, старательно изображая пожилого человека, которому не повезло в жизни. Он застенчиво глянул на свои разбитые и нечищеные ботинки, потом сел, спрятав ноги под стул.

Дюбуэль заказал завтрак и, подождав пока гарсон отойдет, нетерпеливо спросил:

— Что случилось?

Кан пожал плечами.

— «Поло» еще существует, но, думаю, это ловушка.

Он рассказал о визите двух немцев с полковником Кепфом, ночном обыске в помещении фирмы и шпике из бистро.

— Значит провал, — признал Дюбуэль, — стопроцентный провал. Вчера я звонил из Марселя Жервезе. Если за «Поло» взялись гестаповцы, они наверняка записали наш разговор и уже ждут меня. А когда не дождутся, то поймут… Они даже знают, каким поездом я приеду в Париж.

— Как же ты избежал ловушки?

— Спросил у мадемуазель Пейрот, какой горшок с цветами, где стоит.

— Но ведь это слышали и гестаповцы.

— Да. Они, видимо, до сих пор встречают все поезда из Марселя. А я приехал лионским…

— Ну и как мы будем жить дальше, Жан?

— Рации целы?

— Да, все три. Но работает только одна — передаем информацию, которая поступает от Рено. У него своя линия… Две рации я приказал пока законсервировать.

Дюбуэль кивнул, соглашаясь. Теперь надо было искать новые источники информации, заново налаживать систему связи. На это уйдет не менее трех-четырех месяцев. Он сказал об этом Кану, и тот согласился, но как-то без надежды, и Дюбуэль подумал, что Анри отчасти упал духом. В конце концов, это естественно: Кану всегда все давалось сравнительно легко, и первый серьезный провал привел его в уныние.

Гарсон принес бутерброды и кофе. Анри отпил несколько раз, и морщины на его лице разгладились.

— Устал, если честно, — признался он. — А еще такое ощущение, будто гестапо уже выследило меня.

— Глупости, — категорически возразил Дюбуэль, — и не надо паники. Кстати, деньги у вас остались?

— Конечно. Провал «Гомеса» научил кое-чему. Есть наличные, но все, что лежало на счетах, пропало. К сожалению!

Дюбуэль подал Кану паспорт.

— Надо вклеить сюда мое фото. Я должен ехать в Берлин.

— Ты! — ужаснулся Кан.

— Больше некому. В Берлине знают только меня.

Кан посерел лицо.

— Это самоубийство! — произнес он. — Безумие!

— Предлагаешь другой выход?

— Если бы он только был…

— Тогда сделай скорей фото.

— Э-э-э, — Кан махнул рукой. — Директора «Поло» больше нет, так что придется подождать. Дня три, а то и неделю.

— Быстрее нельзя? — спросил Дюбуэль на всякий случай, хотя понимал: если Кан сказал три дня, значит три.

— Какие у тебя сейчас документы? — спросил в ответ Кан.

— Великолепная подделка марсельского производства. Так что облавы мне нестрашны.

— И все же будь осторожен.

— Буду, — согласился Дюбуэль, — обязательно буду.


Прослушав запись разговора Дюбуэля с Жервезой Пейрот, штандартенфюрер Беккенбауэр устремил тяжелый взгляд на Крейцберга.

— Что скажете, гауптштурмфюрер?

— Этот болван Берг должен был отключить линию, когда Дюбуэль спросил о горшках. Французу важно было узнать, где стоит азалия. Возможно, это какой-то знак...

— Не возможно, а точно.

— Но, штандартенфюрер… Берг всегда тщательно выполнял наши задания, и вы сами не раз хвалили его.

— Не валите с больной головы на здоровую!

— Однако вы не можете сказать…

— Могу! — оборвал его Беккенбауэр. — Вы доложили, что возможность связи через окна фирмы исключена. И все же Кан перед тем, как удрать, переставил горшки с цветами.

— Но я … не знал… Два горшка как стояли, так и стоят на окне, — растерянно мямлил Крейцберг. — А в цветах я не разбираюсь…

— Должны разбираться! — возразил Беккенбауэр, как будто сам мог отличить азалию от бегонии.

— Дюбуэль сказал, что выезжает из Марселя дневным поездом, — начал Крейцберг. — Мы встретим его на вокзале…

— Вы действительно верите в это?

— Почему бы и нет?

— Что ж, подождем…

Когда марсельский поезд подошел к перрону, его незаметно окружили гестаповцы. Всех без исключения пассажиров пропустили через контрольный пункт, и Крейцберг лично пересмотрел документы каждого. Уже понимая, что проиграл, он приказал обыскать вагоны, а сам, заложив руки за спину, прошелся вдоль поезда, ни на кого не глядя…

Вот так нелепо закончить карьеру в тридцать семь лет! Впереди были радужные перспективы: дядя Крейцберга, занимавший высокий пост в ведомстве обергруппенфюрера СС Освальда Поля[20], обещал ему всяческую поддержку. Он даже намекнул, что сможет устроить племянника комендантом большого лагеря, а это, помимо прочего, золотые коронки, часы, перстни…

Крейцберг представил, как Беккенбауэр напишет рапорт, как отошлет его в Берлин и как оттуда придет приказ — отправить гауптштурмфюрера СС Ганса Крейцберга на Восточный фронт. Под пули русских в их бескрайние снега.

Злость сдавила горло. Неужели конец? Но злость — плохой советчик.

Крейцберг и раньше знал, что Дюбуэль не приедет, только дурак не понял бы истинного содержания его разговора с секретаршей «Поло», но еще десять минут назад он имел шанс или полшанса из сотни, теперь же — ни одного.

Хотя почему ни одного? В их распоряжении есть внушительный список лиц, составленный на основе прослушанных телефонных разговоров и регистрации посетителей «Поло». Даже не список — целый справочник. Возможно, в него попал кто-то из связных, а через них можно выйти и на резидента…

Беккенбауэр встретил Крейцберга глумливой улыбкой. Он сунул ему папку:

— Ознакомьтесь, пожалуйста. Здесь данные «команды Ланвица». И знаете, что: вчера две из трех раций, которые Ланвиц считал русскими, не вышли в эфир. Сегодня тоже.

Крейцбергу не надо было объяснять, что это значит: после побега Кана с Дюбуэлем уменьшился поток информации, оборвались связи, и, вероятно, последняя рация тоже вскоре прекратит работу. Это еще раз доказывало, что фирма «Поло» была русской резидентурой.

— Однако сам факт того, что две рации уже замолчали, является нашим успехом, — произнес Крейцберг уверенно. — Скоро, я убежден, мы найдем и третью.

— Но ведь останутся радисты. И Кан с Дюбуэлем тоже останутся. Как, по-вашему, сколько им понадобится времени, чтобы вновь начать передачи в Москву?

Крейцберг ничего не ответил: Беккенбауэр был прав. Подумав немного, он сказал мрачно:

— Лучше б этот Ланвиц хотя бы одного русского радиста взял. Сколько он уже возится со своими «Майбахами» в Париже?

— Да уж, — поддержал его Беккенбауэр, — пеленгаторы Ланвица ползут медленнее черепах. Я отмечу это в рапорте группенфюреру. Каждому — свое.

«Вот именно, — со злостью подумал Крейцберг, — и я еще посмотрю, как ты будешь ловить русских шпионов без меня…»

Он выпрямился и произнес официальным тоном:

— Полагаю, надо немедленно арестовать секретаршу фирмы «Поло» Жервезу Пейрот. Возможно, она морочит нам голову, да и вообще допрос не помешает.

Штандартенфюрер тоже так считал, но засомневался:

— Вы предлагаете поставить крест на фирме? Не рано ли?

— Ну, зачем же? Мы посадим там нашего человека, и пусть она отвечает на звонки, принимает посетителей…

— Что ж, действуйте, гауптштурмфюрер, я не возражаю.


Мадемуазель Пейрот встретила Крейцберга стандартной для всех посетителей улыбкой.

— Чем могу служить? К сожалению, директор фирмы в отъезде, но если надо что-то передать…

Гауптштурмфюрер обернулся к агентам, стоявшим за спиной:

— Слыхали? Она может передать... А где же сам мосье Дюбуэль?

— Уже должен был вернуться, но где-то задерживается.

— Как и господин директор?

— Мосье Кан уехал в Гавр.

— Ну эту байку мы уже слышали. — Крейцберг подошел к окну и переставил горшки на подоконнике. Теперь даже ночью он отличил бы азалию от бегонии. Сев напротив секретарши, он произнес, нагло улыбаясь: — Мой славный птенчик. Когда-то ты отказала мне в свидании. Может сегодня найдешь часок?

Не отводя глаз от него, Жервеза ответила:

— Нет!

— Ну зачем так категорично? Я почти уверен, что именно сегодня ты подаришь мне вечерок.

Жервеза схватила трубку.

— Я позвоню в полицию!

— Никуда ты не позвонишь. — Крейцберг нажал на телефонный рычаг и показал жетон. — Гестапо, мой птенчик. Мы должны арестовать тебя.

Мадемуазель Пейрот, не выпуская трубки, испуганно села на стул.

— Но какие у вас основания, господа?

Крейцберг вырвал у нее трубку и бросил на рычаг. Затем наклонился, глянул в красивые, потемневшие от ужаса глаза девушки и, почувствовав сладкий запах ее духов, резко ударил по щеке. В глазах Жервезы мелькнули ужас и недоумение.

— Вы не имеете права! Я буду жаловаться!

Гауптштурмфюрер придвинулся к ней.

— Я тебе покажу «не имеем права»!

Он еще раз ударил ее. Аромат духов и здорового молодого тела щекотал ему ноздри, пьянил, и Крейцберг с наслаждением принялся хлестать девушку по щекам, постепенно распаляясь и обрушиваясь на нее все сильнее. Жервеза заслонялась ладонями, но гауптштурмфюрер подал знак одному из агентов, и тот, выкрутив руки девушке, прижал ее к спинке стула.

— Вот так, мой птенчик! — угомонился, наконец, Крейцберг. — Это тебе на первый раз. Так сказать, разминка… Ну что, может поужинаем все-таки сегодня?

Гестаповец отпустил Жервезу, однако девушка продолжала сидеть с неудобно заведенными за спину руками. Слезы текли по ее щекам черными от туши ручейками.

Внезапно зазвонил телефон, и Крейцберг отступил от Жервезы.

— Где Аста? — спросил он.

Пикантная женщина подошла к стулу и, согнав с него Жервезу, сняла трубку:

— «Поло» слушает… — пропела она неожиданно тонким голосом. — Мосье Кана? А кто его спрашивает?.. Что?.. Вы звоните в третий раз, и полковник Кепф недоволен? Передайте полковнику, что мосье Кан… да, и мосье Дюбуэль еще не вернулись… Конечно сообщу...

Она положила трубку и посмотрела на Крейцберга, вероятно, ожидая одобрения.

— Хорошо, Аста, — кивнул тот и приказал гестаповцам: — Обыскать все!

Лишь теперь Жервеза до конца поняла, что случилось. Она вытерла щеки и сказала с достоинством:

— Не понимаю, что здесь происходит, но прошу учесть — я ни в чем не виновата.

— Помолчи, птенчик, — лениво бросил Крейцберг. Приступ ярости у него уже прошел. Он указал на стул в углу: — Садись, с тобой разговор еще впереди…

Через час Крейцберг убедился в бесплодности поисков, однако спокойно дождался конца обыска. Приказав оставить в помещении фирмы засаду, он повез Жервезу в гестапо...

Вечером он приказал привести мадемуазель Пейрот в специальную комнату для допросов. Гестаповцы бросили девушку на длинный деревянный топчан, привязав к нему ее руки и ноги.

Крейцберг сел рядом, проговорив чуть ли не сочувственно:

— Ты красива, птенчик, и тебе противопоказаны плети, но ты их все-таки попробуешь, если не будешь говорить правду.

Жервеза сверкнула потемневшими глазами.

— Я не знаю, чего вы хотите…

— Где Кан?

— Я уже говорила: он сообщил мне, что едет в Гавр. Больше я ничего не знаю.

— А Дюбуэль?

— Он звонил вчера из Марселя и сказал, что уезжает.

— Что он спрашивал у тебя?

Жервеза наморщила лоб, припоминая.

— Говорил, что забыл записную книжку на подоконнике... Но ее там не было.

Крейцберг кивнул гестаповцам.

— Освежите ей память!

Один из молодчиков, сплюнув окурок, принялся за Жервезу. Плеть его свистнула и, казалось, лишь на какое-то мгновение коснулась тела, но гестаповец умело дернул ею, содрав клочок кожи и оставив на ней бледно-розовую полоску, постепенно краснеющую и наливающуюся кровью. Девушка даже не вскрикнула. У нее перехватило дыхание, и она лишь застонала, уткнувшись лицом в топчан.

— Смотреть мне в глаза! — приказал Крейцберг, однако Жервеза не подняла головы.

Крейцберг схватил ее за волосы и, дернув изо всех сил, дал пощечину. Лишь тогда Жервеза взглянула на него и укоризненно произнесла:

— Я же отвечаю на все ваши вопросы…

— Такой ты мне больше нравишься. Скажи, как стояли горшки на подоконнике все это время?

— С азалией и бегонией? Мосье Дюбуэль тоже спрашивал о них.

Крейцберг сделал знак, и снова свистнула плеть. Теперь Жервеза закричала и ударилась головой о топчан.

— Ну? — навис над ней гауптштурмфюрер. — Это ты переставила горшки?

— Я их даже не касалась.

— Что ж, я тебе верю. Если будешь говорить правду, мы отпустим тебя... Где можно найти Кана? Он в Париже или уехал?

— Я знаю лишь, что мосье Кан уехал в Гавр.

— Ты уже говорила об этом, и я советую тебе не врать.

— Я еще знаю парижский адрес мосье Кана. Дантон-Стрит…

— Мы его знаем не хуже тебя. Только мосье Кан почему-то не является по нему.

— Вероятно, он задержался в Гавре.

— Издеваешься? — нехорошо улыбнулся Крейцберг. — Сейчас ты перечислишь нам все адреса ваших конспиративных квартир. Иначе…

Жервеза заплакала.

— Чего вы хотите от меня?

Она вдруг подумала, что гестапо напало на след Пьера или каким-то образом узнало об их «встрече» и заподозрило всех работников «Поло». Поэтому она должна взять вину на себя. Она все равно не знает, где Пьер и не сможет выдать его. Последнюю весточку от него Жервеза получила три месяца назад. Кто-то позвонил и сказал, что Пьер передает ей привет и мечтает о встрече. Жервеза долго дышала в трубку, прежде чем смогла ответить.

«Где он?» — только и спросила она.

«С французами, — ответил неизвестный, — простите, я должен откланяться, мадмуазель».

«Подождите! — чуть не закричала Жервеза. — Передайте Пьеру, что я люблю его. Я хочу видеть его, возьмите меня с собой!»

Неизвестный тихо засмеялся и закончил разговор, а Жервеза сидела и смотрела на трубку, из которой доносились короткие гудки. У нее было такое ощущение, словно она увидела Пьера. Только «свидание» было слишком коротким…

Жервеза посмотрела Крейцбергу прямо в глаза. Что ж, у нее хватит воли, чтобы ничего не сказать, Пьер может быть спокоен.

Но почему ее спрашивают о Кане с Дюбуэлем? О двух коммерсантах, коллаборантах, бошевских прихвостнях? Правда, они хорошо относились к ней, люди они приятные. Но могут ли быть приятными те, кто сотрудничает с гитлеровцами?

Возможно, они просто спекулянты, обманывающие всех и вся, в том числе бошей, из-за чего гестапо и пристало к фирме «Поло». Однако, какое ей дело и до Кана, и до Дюбуэля, она просто должна молчать, потому что порядочные люди в гестапо молчат, по крайней мере, до тех пор, пока не выдержат. Но выдержит ли она?

Жервеза смотрела на Крейцберга и видела, как шевелятся его губы, но не слышала слов. Ее спину обожгло вновь, и она потеряла сознание…

Очнулась девушка от того, что на нее вылили ведро холодной воды. Гестаповцы успели отвязать ее, и она села на топчане, инстинктивно съежившись.

Крейцберг стоял рядом и, поблескивая глазами, нехорошо улыбался. Погрозив пальцев, он предупредил:

— Все, что было до этого, птенчик, — детские игрушки. Теперь же…

Он подал знак, и гестаповцы, схватив Жервезу, усадили ее на стул с высокой спинкой. Прижавшись к ней израненной спиной, девушка застонала от боли и закрыла глаза.

— Да-да, я не шучу!

Крейцберг придвинулся к ней, в руках у него блеснуло лезвие. Жервеза не успела заметить, откуда он взял нож: вытащил ли из кармана или, как фокусник, вынул из рукава. Нож был хорошо отточен, с узким тонким лезвием, которое, казалось, могло пройти сквозь человеческое тело, даже не повредив его.

Девушка удивилась парадоксальности такой мысли, и все же нож не очень испугал ее, словно это была игрушка в детских руках…

Крейцберг между тем продолжал:

— Сейчас я буду резать тебя! Совсем немного, чуть-чуть, чтобы тебе было очень больно!

Он подкинул нож на ладони и, ловко поймав его за рукоятку, кольнул Жервезу в горло. Однако то ли укол был не слишком силен, то ли Жервеза просто не поверила, что человек, хотя и жестокий, может кромсать подобное себе существо и любоваться, как течет кровь, но она не испугалась. Понимание пришло через секунду, когда Крейцберг надавил на лезвие сильнее. Она отшатнулась, но гестаповцы удержали ее... И Жервеза закричала. Нет, не от боли, а от страха смерти, впервые в жизни осознав его по-настоящему.

Крейцберг захохотал и, убрав нож от горла, стал играть им, переставляя острие с пальца на палец. Это так, похоже, заняло его, что он на несколько секунд забыл о Жервезе, но вдруг вздохнул, взял нож и неуклюже, держа его тремя пальцами, провел острием по груди девушки.

Та вскрикнула и неожиданно для себя заплакала тонко и жалобно, словно ребенок, который жалуется на несправедливость и не понимает, почему его наказывают.

Лицо у Крейцберга прояснилось.

— Ну вот, теперь ты назовешь мне все: явки, пароли, связных!

Жервеза покачала головой.

— Я говорю правду, а вы мне не верите…

— Фамилии людей, которые приходили в фирму! Не по делам «Поло», а подпольщиков. Кто стоял во главе организации, Кан или Дюбуэль? — Крейцберг вновь кольнул девушку ножом. — Понимаю, тебе больно, к тому же рука моя может сорваться, и я попорчу тебе легкие или еще что-нибудь, а я не хочу, чтобы ты умирала: ты еще не сказала ничего, что должна…

Жервеза смотрела на гауптштурмфюрера. Она вновь видела, как шевелятся его губы, но ничего не слышала, слова словно обтекали ее, не останавливаясь, не касаясь сознания. И она испугалась, что сходит с ума. Вдруг до нее дошел смысл сказанного — не все, лишь слова Крейцберга о том, что рука его может сорваться.

Жервеза стиснула зубы и напряглась, а когда боль вновь обожгла грудь, изо всех сил подавшись вперед, рванулась из рук гестаповцев, чтобы лезвие прошло через ее сердце. Но гауптштурмфюрер был начеку. Мгновенно отдернув руку с ножом, он ударил Жервезу по лицу.

— Успеешь еще умереть, — улыбнулся он криво и заорал на гестаповцев: — А вы почему не держите?

Те крепко прижали девушку к спинке стула. Теперь она не могла двинуться и закусила губы, чтобы не кричать.

Крейцберг заметил это.

— Ладно, допустим я поверю, что ты не имеешь отношения к шпионам. Тогда рассказывай о том, что знаешь. Кто, по-твоему, из них главный: Кан или Дюбуэль?

— Мосье Кан — директор, Дюбуэль — его подчиненный, — уверенно ответила Жервеза, но вдруг вспомнила, как однажды заглянула в кабинет Кана и увидела, как Дюбуэль выговаривал что-то директору. Правда, он сразу заметил ее и мгновенно заговорил о другом, однако девушка еще тогда что-то заподозрила… И вот теперь этот допрос…

Приказав гестаповцам отпустить Жервезу, Крейцберг спрятал нож.

— Вот что, птенчик, — произнес он. — Я сейчас отдам тебя этим ребятам…

Жервеза вздрогнула, и гауптштурмфюрер, усмехнувшись, повторил вопрос:

— Так кто был настоящим шефом организации?

Жервеза рассказала об увиденной сцене.

— А ты наблюдательная, — похвалил Крейцберг. — Расскажи мне все, что ты знаешь о Дюбуэле: характер, привычки, круг знакомств. Звонили ли ему женщины?

— Нет, женщин он сторонился. Только работал, и все. Не болел, хотя когда-то жаловался на почки.

— Какие рестораны любил?

— Завтракал и обедал напротив, в бистро.

— А магазины?

— Мосье Дюбуэль никогда не говорил на эту тему.

— А о чем он говорил? Может, жаловался на что-нибудь?

Жервеза покачала головой. Ей казалось, она знает мосье Дюбуэля, а оказывается... Неожиданно она вспомнила:

— У него часто было раздражение кожи. После бритья. Он говорил, что только в одной парикмахерской Парижа умеют брить.

— Где же?

— Когда-то мы проезжали мимо нее, и мосье Дюбуэль сожалел, что не имеет времени зайти туда. Это на перекрестке Рю-Соссюр и Лежандр.

— Возле коммерческого училища? — спросил Крейцберг.

— Да, недалеко от «Поло».

— Вы начинаете мне нравиться, мадемуазель Пейрот.

Жервеза провела дрожащими пальцами по ранам на груди.

— Не беспокойтесь, скоро заживет, — заметил ее движение Крейцберг, — а если будете умницей, получите медицинскую помощь… Так какие еще привычки были у Дюбуэля?.. И Кана?..


Вальтер Шелленберг стоял перед открытым окном и смотрел на лазурную гладь озера, на осенние горы, укрытые красочным лесным ковром. Солнце, клонившееся к закату, зажгло пожар на их склонах, и лишь вверху, где лиственный лес переходил в хвойный, темно-зеленая полоса отделяла красно-золотые россыпи от мрачных нагромождений голых скал.

Нельзя сказать, что этот пейзаж не восхищал бригадефюрера, но все же переливы золота, как и голубое безбрежие озера, не успокаивали Шелленберга, не настраивали на лирический лад. Он испытывал досаду и беспокойство, собственно, они не покидали его с момента пересечения границы — вся эта швейцарская респектабельность, станции без зенитных батарей, эшелонов с танками и пушками раздражали Шелленберга.

Подумать только: в свое время они могли бы оккупировать Швейцарию всего за несколько часов, и теперь бы он ходил по залам этого дворца, как хозяин, а Массон не был бы даже дворецким — слишком большая честь для самоуверенного болвана, силящегося держаться на равных с бригадефюрером СС.

Адъютант доложил, что приехал Массон. Шелленберг, широко и приветливо улыбаясь, поспешил ему навстречу…

Они обедали вдвоем в просторном зале. Шелленберг хвалил еду и вина, предложенные Массоном, разговор шел неторопливо, казалось двое хорошо знакомых мужчин, уже давно обсудив все темы и проблемы, немного томятся, не находя слов, и потому говорят какие-то банальности, плохо слушая друг друга.

— Хорошо у вас, в Швейцарии: тишина, покой, — сказал Шелленберг и отпил вина.

— Не скажите. Война изменила нашу жизнь.

— Не заметил.

— Все познается в сравнении...

— Возможно... После нашей кутерьмы здесь у вас начинаешь особенно чувствовать прелести мирной жизни.

Массон уперся взглядом в тарелку, чтобы Шелленберг не заметил его удивления: если уж сам бригадефюрер заговорил о мире... Это невероятно…

Шелленберг, не получив поддержки от бригадного полковника, сделал вид, что смакует вино.

— Французское? — спросил он.

— Да, еще из довоенных запасов.

— Хорошее… Из довоенных, говорите? Все довоенное имеет какой-то особенный вид, качество или просто привкус. Как это вино: оно превосходно, как довоенная Европа…

Массон почувствовал, как лицо его начинает удлиняться. Он взял бутылку, чтобы хоть как-то скрыть свое смущение.

Шелленберг сделал вид, что ничего не заметил и продолжил притворно простодушно:

— Немецкий народ заставили занести меч, но самые заветные наши мечты связаны с миром. Да, мой дорогой полковник, вы не ослышались, с миром, и я знаю, что кое-кто из высоких деятелей хорошо осознает, что границы рейха в разумных рамках тридцать девятого года удовлетворили бы обе стороны…

Массон чуть не поперхнулся. Что это? Зондирование? Не возьмет ли на себя Швейцария посредничество в переговорах о мире?.. Или просто тонко задуманная провокация? Но он не может сказать ни «да», ни «нет», лучший совет — молчать…

А Шелленберг продолжал, искоса поглядывая на бригадного полковника:

— Я знаю: кое-кто на Западе считает эту войну безумием, я не могу согласиться с ними, но в конечном итоге вечно это продолжаться не может — фактические интересы рейха лежат на Востоке и только на Востоке. Там, на огромных просторах России мы ведем войну за свободу западного мира, я подчеркиваю — всего западного мира, не исключая Швейцарии, вашей маленькой, — отметил он, — но весьма симпатичной страны.

— Швейцария всегда будет отстаивать свой нейтралитет, — осмелился вклиниться Массон.

— Фюрер это понимает. — Шелленберг внимательно посмотрел на бригадного полковника. — И все же меня изрядно беспокоит безопасность фюрера... — он выдержал красноречивую паузу, сделав акцент на последних словах.

Массон снова промолчал. Шелленберг, взглянув на окно сквозь хрусталь высокого, с тонкой ножкой бокала, повторил:

— Да, я порядком тревожусь за безопасность фюрера... — Он вздохнул и произнес уже совсем другим тоном. — Пока Германия ведет войну за свободу Европы, здесь, под самым носом рейха свили гнездо его враги…

— Вы преувеличиваете, бригадефюрер.

— Нисколько. Наши пеленгаторы засекли на вашей стороне действующие рации…

— Эти молодчики из «Интеллидженс сервис» совсем распоясались! — Массон с гневом отодвинул от себя тарелку.

Шелленберг взглянул на него задумчиво, словно оценивая этот демарш бригадного полковника.

— А-а… — пренебрежительно махнул он рукой. — У вас и во Франции, и в Бельгии хватает английских агентов, а также местных подпольщиков, ведущих передачи на Англию. Их мы обезвреживаем в порядке очереди, не на вашей, конечно, территории... Но не швейцарские агенты «Интеллидженс сервис» интересуют нас…

— А кто же? — вскинул брови бригадный полковник.

— Русские радисты.

— На территории Швейцарии?!

— Да, и пользующиеся ее покровительством.

Массон подумал, что вечером весь этот разговор будет прослушивать генерал Гизан, и ответил подчеркнуто официально:

— Вы ошибаетесь, бригадефюрер. Повторяю: мы — нейтральная страна, где каждого разоблаченного агента немедленно арестовывают или высылают.

— И, тем не менее, мы располагаем сведениями, что две рации ведут передачи на Москву с территории Швейцарии.

— У вас есть доказательства?

— К сожалению, нет. Наши пеленгаторы далеко, и мы не дадим вам точных координат. Однако вторая рация с недавних пор стала работать где-то под Цюрихом.

— А первая?

— В Женеве.

— У нас мало пеленгаторов, — пожаловался бригадный полковник.

— Наша служба могла бы пожертвовать парой «Майбахов».

— Исключено, — покачал головой Массон. — Если об этом узнают англичане…

— Будет скандал? — улыбнулся Шелленберг. — Мы готовы на все.

— Это угроза?

— Что вы! Пожелание.

— Но… уверены ли вы, что это русские?

— Вне всяких сомнений. Нам удалось расшифровать несколько радиограмм, их содержание говорит само за себя. Вот хотя бы... — Шелленберг потер лоб, вспоминая. — «Из Франции на Восток, видимо, в район Сталинграда, перебрасываются восемьдесят седьмая, сто двадцать третья и триста восемьдесят седьмая пехотные дивизии, а также дивизия СС «Дас Рейх» …» И подпись — ПТ-Икс. Вам знаком этот позывной?

Массон смотрел на Шелленберга застывшим взглядом: такое же сообщение Бюро ХА получило от Коломба. Значит, тот работает и на русских?

— Не может быть... — сказал он растерянно.

— Ну почему же? Факт — упрямая вещь.

— Пожалуй, это действительно русские, — пришел, наконец, в себя Массон.

— Вы понимаете, какие это важные сведения? И мы не можем терпеть у себя под носом так хорошо информированных агентов! Полагаю, вы тоже?

— Ясно, как Божий день!

Массон был так подавлен услышанным, что не обратил внимания на то, каким тоном были произнесены последние слова. Он проглотил бы сейчас любую пилюлю, какой бы горькой она ни была.

— Я дам вам ответ завтра, бригадефюрер. Надеюсь, что в этом замке вам хорошо… Да и погода благоприятствует. Не желаете ли прогуляться на катере или поохотиться?

— С вашего позволения я бы просто подышал свежим воздухом.

— Здесь все к вашим услугам, бригадефюрер…


Генерал Гизан, прослушав запись разговора Массона с Шелленбергом, спросил:

— Коломб работает на русских?

— Думаю, да.

— Значит, если гестапо возьмет его и сумеет вывезти в Германию живым, он сможет рассказать им все.

— Вы правы.

— И тогда они обвинят нашу секретную службу в связях с русскими. Вы понимаете, чем это грозит Швейцарии?

— Еще бы!

Гизан прошелся по кабинету, заложив руки за спину.

— Но ведь ситуация в Сталинграде, кажется, меняется? — спросил он.

— Русские стоят насмерть.

— Да и тон последнего выступления Гитлера не такой уж оптимистичный.

— Вы хотите сказать…

— Вот что, Массон… За Коломба вы отвечаете головой!

— Ясно. Его будут охранять самые опытные агенты.

— Вы что-нибудь знаете о второй русской рации?

— Пока нет.

— Сможете ее найти?

— Пожалуй.

— Отлично. Передайте Шелленбергу, что я приказал вам найти и обезвредить русского радиста.

— Но как это отразится на наших отношениях с Коломбом?

— Вы передайте — и все. Радист пусть работает... — Гизан улыбнулся. — Пока они смотрят на Восток, им некогда оглядываться на нас, Массон. Лично я уверен в этом. А вы как считаете?

— Я согласен с вами, генерал.

— Вот и хорошо. Вы возьмете русского агента, лишь убедившись, что гестапо выследило его и собирается ликвидировать. Кстати, как вы думаете, что имел в виду Шелленберг, говоря о безопасности фюрера?

Массон лишь пожал плечами.


На дворе шел дождь с мокрым снегом, дул пронизывающий ветер, и Дюбуэль с удовольствием переступил порог парикмахерской. Крепкий запах дешевого парфюма защекотал ноздри, но даже этот запах, всегда раздражавший Дюбуэля, после холодной и мокрой улицы не показался ему таким уж раздражающим.

Дюбуэль, повесив пальто и шляпу на вешалку, направился к креслу, от которого ему приятно улыбался толстяк в белоснежном халате.

— Добрый день, — поклонился он. — А я уж думал, что-то случилось!

В его глазах Дюбуэль прочел нечто: то ли предостережение, то ли глубоко затаенный страх. На мгновение он остановился, но парикмахер отступил, указывая на кресло, и Дюбуэль сел, вытянув ноги в мокрых ботинках.

— Дела... Все дела... — пожаловался он, чтобы как-то поддержать разговор.

В этот момент из подсобного помещения выбежал коренастый человек. Разом все поняв, Дюбуэль вскочил и, повалив кресло, рванулся было к выходу, но в дверях с пистолетом его уже ждал другой агент.

Дюбуэль отступил, глянув в окно. Там маячила третья фигура с поднятым воротником…

Навалившись на Дюбуэля, коренастый заломил ему руки и быстро обшарил, ища оружие, но тот лишь усмехнулся: пистолета он не носил, зная, что во время случайной облавы или задержания оружие только выдаст его.

— Руки! — приказал агент.

Щелкнули наручники. Коренастый подтолкнул его лицом к стене.

— Стоять, не двигаться! — хмыкнул он и кивнул второму. — Вызывай машину!

Дюбуэль стоял, с отвращением глядя на грязные, в жирных пятнах обои с разбегающимися линиями, которые, скрещиваясь, вновь разбегались, чтобы больше уже не встретиться.

«Чушь какая-то! — подумал он. — Меня взяли, а я обои разглядываю!.. Надо же так глупо попасться!!!»

Он сдвинулся чуть правее, к зеркалу, чтобы хоть немного видеть то, что происходило за спиной, но гестаповец ткнул его пистолетом.

— Стой, где стоишь!.. Та-ак… Как же вас теперь зовут? — Он с интересом глянул на вынутые из кармана Дюбуэля документы. — Оноре Луеш? Так вот, мосье Луеш или как вас там. Все кончено, поэтому советую не дергаться.

«Задержание не случайно, они искали именно меня, — понял Дюбуэль. — Но как они узнали о парикмахерской?.. Черт! Это же надо быть таким олухом, раздражение у него!.. Но кто знал о парикмахере? Кан? С ним он виделся только вчера вечером. И даже если бы Кана взяли, тот бы ничего не сказал!.. Жервеза? Пожалуй. Когда-то он говорил ей об этой парикмахерской… Впрочем, не так уж важно, почему он попался. Главное — кодовая книга! Книга, которую только он может передать «Полковнику»».

Дюбуэль почувствовал боль в сердце. Да, на связь с «Полковником» мог выйти только он, правда, еще Коломб, но Коломб вышел из игры. С ним теперь односторонняя связь, и, если его схватят, оборвется и она… «Полковник» не будет иметь дел ни с кем, кроме Жана Дюбуэля, а из гестаповской тюрьмы в Булонском лесу живым еще никто не возвращался.

Дюбуэль похолодел от этой мысли. Какой только черт дернул его зайти побриться?!

За окном рыкнул двигатель, и гестаповец вывел Дюбуэля. Его посадили в черный «Опель-Капитан», который, выскочив на бульвар Де-Батиньоль, проехал мимо парка Монсо и свернул к площади Этуаль. Когда в окне промелькнула Триумфальная арка, Дюбуэль понял, что его везут в Булонский лес — на главную квартиру гестапо.


...Услышав об аресте Дюбуэля, Крейцберг едва сдержался, чтобы самому не поехать на Рю-Сосюр. Приказав послать туда машину, он направился к Беккенбауэру.

— Штандартенфюрер принимает Ланвица, — предупредил его адъютант, но Крейцберг, отмахнувшись, уже вошел.

Беккенбауэр прервал разговор с Ланвицем и недовольно глянул на Крейцберга.

— Только что арестован Дюбуэль! — произнес тот торжественно, не обратив внимания на его взгляд. — Как я и предсказывал, в парикмахерской.

Сообщение стоило того, чтобы отложить все дела, и Беккенбауэр понял это.

— Поздравляю вас с удачей, гауптштурмфюрер!

«Плодами которой воспользуешься ты...» — мелькнула мысль у Крейцберга, однако его приподнятое настроение уже ничто не могло испортить.

— Я велел привезти его прямо сюда, — сообщил он. — Думаю, мы сразу допросим его.

Беккенбауэру не понравилось это «мы допросим», но он сделал вид, что не заметил бестактности Крейцберга. В конце концов, гауптштурмфюрер был именинником и мог себе это позволить.

— Мне уйти? — спросил Ланвиц.

— Нет, останьтесь. Возможно, Дюбуэль — резидент, поставляющий информацию русским радистам, и ваше присутствие здесь необходимо.

Гестаповцы ввели арестованного в просторный кабинет, устланный цветастым ковром, и Дюбуэль подумал, что такой пестрый ковер ни к чему в таком хоть и большом, но мрачном кабинете, еще более неприветливом благодаря трем фигурам в черном.

Крейцберг почти вплотную подошел к Дюбуэлю и, заглянув ему в глаза, едва сдержался, чтобы сильным ударом не сломать нос этому наглецу, способному выдержать его взгляд. Он обошел вокруг Дюбуэля и вновь остановился напротив, переваливаясь с носков на пятки.

— Спокойно, Крейцберг. Снимите с него наручники, — приказал Беккенбауэр.

«Ого, — удивился Дюбуэль. — Вон куда я попал!»

Он слышал от участников Сопротивления, что в Париж из Берлина прибыл с каким-то специальным заданием штандартенфюрер СС Беккенбауэр в сопровождении своего помощника Крейцберга. Какое это было задание, подпольщикам узнать не удалось.

«Если уж специальный уполномоченный из Берлина прибыл по мою душу, значит, чего-то я стою, и можно попробовать поторговаться. По крайней мере, выиграю время. Возможно, это ничего не даст, но финал оттянет. Умереть я успею, а тут есть хоть какой-то шанс, пусть и призрачный…» — подумал Дюбуэль.

Беккенбауэр ткнул коротким пальцем в стул и бросил ему:

— Садитесь, как вас там? Дюбуэль? Или Пауль Мертенс? Кстати, как вас теперь зовут?

«А они хорошо осведомлены», — подумал Дюбуэль. Отрицать что-либо не было смысла, и он ответил, садясь:

— Оноре Луеш, с вашего позволения.

— Очень приятно, — расплылся в улыбке штандартенфюрер. — А как ваше настоящее имя? И звание?

— Зачем вам? Я и сам их уже забыл…

— Ну, хорошо… Когда-нибудь мы вернемся к этому вопросу, а теперь не будем терять времени. Мы и так его много потратили, гоняясь за вами.

Крейцберг не выдержал и взорвался:

— Не забывай, с кем разговариваешь!

Беккенбауэр недовольно скосил глаза на гауптштурмфюрера, но вынужден был поддержать его:

— Мой помощник прав. Советую вам, Дюбуэль, не водить нас за нос.

— А я и не собираюсь.

Глаза штандартенфюрера сузились: неужели им повезло?

— Приятно иметь дело с умным человеком, — одобрил он. — Значит, вы были резидентом советской разведки в Париже?

Дюбуэль качнул головой.

— Вы переоцениваете меня, герр штандартенфюрер. Резидентом я никогда не был.

— Тогда кто же вы?

Дюбуэль слегка поерзал на стуле, понимая, что выиграет лишь при условии, если гестаповцы поверят в незначительность его фигуры, и спокойно произнес:

— Вы хотите все сразу узнать, герр штандартенфюрер. И я согласен говорить, но хочу иметь некоторые гарантии.

Беккенбауэр переставил свой стул так, чтобы видеть глаза Дюбуэля. Начало разговора понравилось ему, но не смеется ли над ним этот советский агент?

— Мы подарим вам жизнь, Дюбуэль, а это не мало.

— В концлагере?

— Все зависит от вас.

— Я ценю жизнь во всех ее проявлениях. Однако кому по душе медленная смерть в концлагере?

Дюбуэль вдруг подумал, не перегнул ли он, понимая, что штандартенфюрер не такой уж болван. Он знал также, что гестаповцы привыкли к стандартным ситуациям: когда человек молчит, из него вытаскивают потихоньку слово за словом. Но когда он сразу после ареста, будучи морально подавленным, говорит все подряд, его, в конце концов, пытают еще сильнее. Вероятно, в конечном итоге и ему не избежать такой участи, но, может, штандартенфюрер все-таки заглотит наживку?

Дюбуэль продолжил, глядя Беккенбауэру в глаза:

— Я предлагаю вам открытую игру, господа, и вскоре вы убедитесь в моей искренности. Потому что крайние меры можно применить в любой момент, и вы знаете об этом не хуже меня.

Логика была на стороне Дюбуэля, и Беккенбауэр оценил это. Он ответил, одобрительно кивая:

— Каждый умный человек, Дюбуэль, не может не понимать, чем все может закончиться.

— Да-да. В конце концов, вы даже предложите мне сотрудничество.

— Ого! А вам не откажешь в аппетите!

Дюбуэль слегка улыбнулся.

— Я расставляю все точки над «i».

— Похвально. Но вернемся к первому вопросу: если не вы, то кто резидент? Кан?

— Он был моим шефом.

— У нас другие сведения на этот счет.

— Они ложные! — категорически отрезал Дюбуэль: он был уверен, что гестапо не могло докопаться до характера его отношений с Каном. В конце концов, Кан знал почти столько же, сколько и он.

— Допустим, мы вам поверим. Но учтите, мы узнаем правду через два-три дня.

«Неужели они вышли на Кана?» — мелькнула тревожная мысль, но уже в следующее мгновение Дюбуэль успокоился, потому что Беккенбауэр расшифровал сказанное:

— Мы контролируем работу ваших раций. К сожалению, — он скосил глаза на Ланвица, — пеленгация идет медленно, но мы надеемся на прогресс в этом деле, не так ли, гауптштурмфюрер? Так что, если завтра-послезавтра число выходов в эфир и переданных знаков резко уменьшится, резидент — вы, и мне будет жаль вас, Дюбуэль.

Тот одобрительно кивнул.

— Дельная мысль, герр штандартенфюрер, но вы убедитесь в обратном.

— Где сейчас может быть Кан?

«Интересно, — подумал Дюбуэль, — знают ли они о моей поездке в Швейцарию? Не могут не знать — виза получена легально, и чтобы выяснить это достаточно получаса».

— Два дня назад, господа, — начал он, демонстрируя искренность, — я вернулся из Швейцарии, но уже не застал Кана.

— И, узнав о провале, попытались удрать? — взвизгнул Крейцберг. — Это ваш дешевый фортель с горшками…

— Но вы же попались на него.

— И практически сразу исправились…

Дюбуэль лишь пожал плечами: что он мог сказать?

— Вернувшись в Париж, — продолжил он, — я попытался наладить связь с Каном, но тщетно. Я поселился в отеле, надеясь, что Кан сам выйдет на меня.

— Хорошо, — кивнул Беккенбауэр. — А что вы делали в Швейцарии? Каким было ваше задание?

Дюбуэль знал, что гестаповцы обязательно спросят об этом, и заранее подготовил ответ:

— Я был курьером, отвозил пакет.

— И кому его передали?

— Чемодан с пакетом я сдал в камеру хранения, а квитанцию отослал.

— Конечно же, до востребования? — штандартенфюрер вложил в эти слова всю свою иронию. — Кому же?

— Пьеру Форше. Прием известный, все разведки им пользуются.

— Значит, вы утверждаете, что ни с кем в Швейцарии не встречались?

— Кан — разведчик высокого класса, и он предвидел такую ситуацию, как нынешняя.

Да, Беккенбауэр знал, что связные, как правило, не владеют полной информацией, но интуиция подсказывала ему, что Дюбуэль — не просто связной. Обычных исполнителей не держат под рукой на легальном положении, да еще в роли помощника директора фирмы. Но пока в ответах Дюбуэля он не заметил никакой фальши.

— Для чего вы после Швейцарии заезжали в Марсель? — спросил он.

— Я должен был решить несколько деловых вопросов с представителями фирмы строительных материалов.

Беккенбауэр имел справку из Марселя: Дюбуэль не лукавил.

— Почему позвонили из Марселя? Вы всегда звонили из провинции в Париж?

— По крайней мере, когда имел возможность.

— Зачем?

— Из обычной осторожности: Кан на месте, значит все в порядке…

— Но секретарша ответила, что он уехал по делам.

— Именно. Поездка не планировалась, — твердо возразил Дюбуэль. — Кроме того, по предварительной договоренности директор мог уехать из Парижа только, когда я оставался на месте.

— Это он переставил горшки на подоконнике?

— Да.

— Новые документы достали в Марселе? — Беккенбауэр задавал второстепенные вопросы, чтобы хоть немного усыпить бдительность Дюбуэля.

— Нет, у меня были запасные.

— Однако, вы предусмотрительны.

— Просто знаю, с кем имею дело.

Беккенбауэр усмехнулся.

— Гестапо действительно невозможно обмануть…

«Ты еще похвали меня…» — злобно подумал Дюбуэль.

— Именно поэтому я и отвечаю вам.

— Что ж, мы ценим вашу искренность… С кем вы встречались в Берлине два месяца назад?

Дюбуэль знал, что это один из главных вопросов, интересующих гестапо. Назвав фамилию Мертенса, Беккенбауэр тем самым выдал себя и дал возможность ему, Дюбуэлю, подготовить более-менее достоверную версию. Хорошо все-таки иметь дело с самодовольным кретином. Правда, он не совсем кретин, — спохватился Дюбуэль, — и победу праздновать рано.

— Я должен был забрать там материалы из тайника.

— То есть вы хотите сказать, что ни с кем в Берлине не общались?

Глаза штандартенфюрера сделались колючими. Они буквально сверлили Дюбуэля.

— Нет. Я имел задание от Кана взять материалы из тайника, — не отвел взгляда Дюбуэль. Он знал, что «Полковник» никогда больше не воспользуется эти местом, и потому уверенно закончил: — Тайник расположен на Унтер-ден-Линден, тридцать восемь. Там в доме большой парадный подъезд, справа от батареи парового отопления один кирпич вынимается из стены... Я дважды брал там микропленку. К сожалению, во второй раз удача отвернулась от меня, и монета с пленкой, вероятно, попала к вам.

— Кто закладывал пленку в тайник?

Дюбуэль развел руками:

— Это знает только Кан.

— Что вы мне голову морочите своим Каном! — разозлился вдруг Беккенбауэр, но сразу же, вспыхнув, мгновенно остыл: Кан где-то здесь, совсем рядом, и выйти на него можно лишь с помощью Дюбуэля... Но не издевается ли этот мерзавец над ним?

Штандартенфюрер глянул подозрительно, однако не увидел в глазах Дюбуэля и намека на иронию.

— Хорошо, мы сохраним вам жизнь, мосье Дюбуэль, — произнес он после паузы, — но с условием, что вы поможете нам взять Кана. Подумайте над этим предложением, мосье Дюбуэль, потому что это ваш последний шанс. Если мы через три-четыре дня не получим Кана… — он рубанул ладонью воздух. — Вам все понятно?

— Как не понять, герр штандартенфюрер, но я должен обдумать ваше предложение. Точнее, не само предложение, а способ его претворения в жизнь, поскольку Кан осторожен и, если узнает, что я арестован, заляжет в такую нору…

Это было логично, и Беккенбауэр встревожился:

— Что же вы предлагаете?

— Дайте мне срок до завтрашнего утра, герр штандартенфюрер. До утра Кан не узнает о моем провале.

— Хорошо, — согласился Беккенбауэр и вызвал конвой. — В одиночку его, — приказал он. — Чтобы лучше думалось.

Когда Дюбуэля вывели, штандартенфюрер спросил:

— Что скажете, господа?

Ланвиц дыхнул на свои безупречные ногти и, вытащив платок, протер их.

— Три-четыре дня действительно не имеют никакого значения, — резюмировал он. — Полагаю, вы правы. Этот Дюбуэль безусловно умен, но сомневаться в его искренности пока нет оснований.

— А я ему не верю! — возразил Крейцберг. — Он хочет выиграть для чего-то время.

— Для чего же?

— Возможно, Кану нужно замести следы.

— Мы еще не напали на них.

— Признание из него можно выбить еще до вечера. Все они сперва артачатся...

— Не будьте самоуверенным, Крейцберг, — перебил его Беккенбауэр. — Его можно использовать как приманку, — задумчиво произнес он. — А после вашей обработки нужна неделя, чтобы иметь возможность хотя бы замазать синяки... Нет, дорогой Крейцберг, я не согласен с вами, пусть эта подсадная утка еще покрякает…


Гиммлер обошел вокруг стола и предложил Шелленбергу сесть с ним рядом на диване. Это было проявление доверия — даже высокопоставленных эсэсовских генералов рейхсфюрер принимал, сидя за столом: он всегда чего-то боялся. Все знали об этом и воспринимали осторожность Гиммлера как должное, даже подражали ей.

Шелленберг вспомнил два автомата, вмонтированных в его стол, — похоже, кабинет рейхсфюрера также простреливался вдоль и поперек. Правда, систему охраны Гиммлера не знал никто, даже он, начальник шестого отдела СД, а ему по должности следовало знать все...

Гиммлер посмотрел на Шелленберга сквозь стекла пенсне. Губ касалась едва заметная улыбка, но смотрел он пронзительно, словно заглядывал в душу и читал сокровенные мысли.

Шелленбергу на мгновение стало не по себе, но лишь на мгновение, ибо он знал, что за этим холодным взглядом, заставлявшим дрожать многих, ничего кроме пустоты не кроется, и Гиммлер лишь притворяется — один из приемов не очень талантливого актера…

И все же он отвел взгляд, прикрывшись то ли волнением, то ли смущением — это нравилось рейхсфюреру и возвышало его в собственных глазах.

— Что у вас за план, дорогой Вальтер? — спросил Гиммлер, самодовольно поглаживая подбородок.

— Есть основания полагать, что на русских в Швейцарии начал работать еще один радист.

— Плохо, Вальтер.

— Что ж хорошего?

— Но я уверен, вы что-то уже придумали…

— Для этого нужно знать, откуда русские получают информацию. — Бригадефюрер сделал паузу. — И не опекает ли их швейцарская разведка?

— Во время встречи с Массоном вам не удалось это выяснить?

— Бригадный полковник скользок, как угорь.

— Так что вы надумали?

— ОКВ должен разработать план нападения на Швейцарию.

— Но ведь сейчас, когда наши армии под Сталинградом…

— Я имею в виду фальшивый план.

— Не понимаю…

Вот так всегда — каждому приходится объяснять. В конце концов, Шелленберг не против этого, но тогда Гиммлеру не стоит щеголять своей проницательностью!

— Даже Кейтель не должен знать, что план фальшивый, — сказал он, невольно понизив голос. — Если шпион или шпионы сидят в ОКВ, а русские радисты связаны с Бюро ХА, Массону и генералу Гизану этот план станет известен, и они должны будут среагировать на него.

— Переброска швейцарских войск?

Шелленберг кивнул.

— Если русские радисты не имеют связи со швейцарской разведкой, Массон поможет нам избавиться от них. Если же швейцарская армия начнет подтягиваться к границам, значит, шпионы из ОКВ поддерживают связь с агентами ХА, и нам самим придется принимать меры.

— Согласен, — сверкнул стеклами пенсне Гиммлер. — Сегодня же поговорю с фюрером.

Шелленберг счел возможным напомнить еще раз:

— Но Кейтель должен быть уверен, что план настоящий, а то он, пожалуй, будет против него.

— Да, Паулюс топчется на месте, — недовольно поморщился Гиммлер. — Но Кейтель не посмеет возразить фюреру.

И все же Кейтель, получив приказ, попытался возразить: возможно ли бросать против Швейцарии несколько дивизий, когда они позарез нужны на Восточном фронте? Ведь там гибнет армия генерала Паулюса.

И тогда в ставку ОКВ в Цоссене поступило категоричное подтверждение Гитлера: план нападения на Швейцарию должен быть разработан в кратчайшие сроки. Штабистам Йодля ничего не оставалось, как подчиниться. План был готов через несколько дней. Главнокомандующим армией вторжения Йодль рекомендовал назначить генерала Дитля.


Дюбуэль сидел за отдельным столиком в кофейне на Рю-Сент-Лазар. Он просматривал свежие газеты и, куря сигару, пил кофе. Иногда, отрываясь от газет, он встречался взглядом с Беккенбауэром, который вместе с Крейцбергом занял удобное место у выхода. Еще один гестаповец сидел через столик слева. Он контролировал каждое движение Дюбуэля и готов был каждую секунду среагировать на любого, кто попытался бы установить контакт с бывшим работником фирмы «Поло».

Дюбуэлю удалось убедить штандартенфюрера, что именно здесь, в центре Парижа, за вокзалом Лазар и в непосредственной близости от Гранд-опера чаще всего собираются подпольщики, и что именно эту кофейню предпочитал Кан, бывавший здесь чуть ли не каждый день. А ведь не всякий может вот так сразу отказаться от своих привычек. Лучший пример тому — он сам, Дюбуэль, и его привычка бриться в парикмахерской на Рю-Сосюр…

В действительности же подпольщики десятой дорогой обходили этот район с кучей шпионов и бесконечными облавами.

Накануне у Дюбуэля был долгий разговор с Беккенбауэром и Крейцбергом. В конце концов (по крайней мере, он надеялся на это), ему удалось развеять сомнения гауптштурмфюрера: Дюбуэль доказал, что Кан почуял опасность во время его поездки в Швейцарию, а Кан — разведчик опытный, он оборвал все связи и теперь ждет, пытаясь выяснить, что знает гестапо и какие меры предпринимает.

Беккенбауэр связался с Ланвицем. Тот сообщил, что русская рация не уменьшила объема своих передач. Значит, Дюбуэль не врал, и штандартенфюрер согласился на предложенные условия игры.

«Кан сам будет искать контакты со мной, — заверил Дюбуэль. — Повторюсь, он хитрый и опытный, поэтому сначала убедиться, что у меня все чисто, и только потом пришлет связного или придет сам».

«Кан знает отель, где вы останавливались?» — спросил Беккенбауэр.

В этом вопросе крылся подвох, однако Дюбуэль вовремя разгадал маневр штандартенфюрера. Если он скажет, что знает, тот заподозрит его в нечистой игре: ведь тогда он должен будет ночевать в этом отеле — человек неопытный, вероятно, потребовал бы этого, надеясь удрать, но Дюбуэль знал, что шансы побега равны нулю. С ним постоянно будут минимум двое гестаповцев, не считая агентов в отеле.

Дюбуэль понимающе усмехнулся и ответил:

«Я бы предпочел провести ночь в камере Санте[21]. Для своей же безопасности. Если Кан пронюхает что-либо, то не остановится ни перед чем, чтобы убрать меня...»

Но Беккенбауэр был не так прост. Прищурившись, он возразил:

«А зачем вы ему? Ведь вы почти ничего не знаете...».

«Я знаю в лицо нескольких связных и радистов».

«Но не знаете их координат...».

«Приложив некоторые усилия, мы установим их».

«Да уж, в этом вы должны быть кровно заинтересованы!»

Дюбуэль отпил кофе. Через час они перейдут в бистро на Рю-Комартен и пообедают на бульваре Осман недалеко от Галереи Лафайет. Все расписано по часам с немецкой пунктуальностью. На всякий случай Беккенбауэр поставил лишнего агента на улице у входа в кофейню, а на противоположной стороне Рю-Сент-Лазар дежурил «мерседес» штандартенфюрера — машина с мощным мотором, способная догнать любой автомобиль.

Дюбуэль украдкой взглянул на Беккенбауэра. Тот мешал ложечкой кофе и что-то говорил Крейцбергу. Мятый костюм из магазина готовой одежды, небрежно завязанный галстук, красное лицо пожилого человека, не привыкшего ограничивать себя ни в напитках, ни в еде. К лысоватому черепу прилипли черные кудряшки, словно нарисованные на бледной коже и подчеркивающие ее белизну...

М-да, если бы Беккенбауэр только знал, для чего Дюбуэль закрутил всю эту комедию!..

Но довольно злоупотреблять терпением штандартенфюрера. У него есть два, от силы три дня в роли подсадной утки, а потом Беккенбауэр заподозрит его, и он может упустить свой последний шанс.

Дюбуэль хорошо продумал единственный способ своего спасения. Он инсценирует приступ почечных колик и попросит отвезти его в больницу Де-ля-Сальпетриер рядом с Аустерлицким вокзалом. Там он, пролежав почти неделю, изучил все входы и выходы, поэтому знал, что из окна туалета по карнизу можно добраться до пожарной лестницы и спуститься с четвертого этажа. За несколько минут — больше ему не дадут — он должен будет проделать это и, растворившись потом в вокзальной толпе, сесть в первый попавшийся автобус... А там, как Бог даст!..

Решено, он начнет послезавтра утром...

И кто знает, как бы сложилась судьба Дюбуэля, если бы назавтра у Беккенбауэра не случился приступ мигрени.

Штандартенфюрер сетовал на головную боль еще утром, когда забирал Дюбуэля из тюремной камеры. Он глотал какие-то пилюли, но те, вероятно, не помогали, потому что, сидя в кофейне, штандартенфюрер не разговаривал, как обычно, с Крейцбергом и по временам сжимал пальцами виски.

Глядя, как мучается Беккенбауэр, Дюбуэль не без злорадства подумал, что настроение у того испорчено окончательно. Вчера он, видимо, пьянствовал с друзьями, отмечая успех в деле ликвидации разведцентра в Париже.

Дюбуэль был близок к истине. Тот и в самом деле, позвонив вчера группенфюреру Мюллеру, доложил ему о первых шагах в игре, начатой с русским разведчиком.

«Прекрасно! — ответил Мюллер. — Завтра же доложу об этом Кальтенбруннеру. Думаю, в случае успеха, штандартенфюрер, крест с дубовыми листьями вам обеспечен».

Ну как не устроить после этого банкет? Правда, чуть позже он превратился в банальную пьянку... Теперь же Беккенбауэру был свет не мил, и даже мысль о кресте с листьями не улучшала его настроения...

Дюбуэль просматривал газеты, отыскивая сообщения о боях в Сталинграде, и пытался вычитать в них еще что-то, напечатанное между строк. А там были слова, слова... О героизме немецких солдат, их решимости и выдержке... Но не было, что характерно, ни слова о продвижении вперед тех «героев». Тон газет был примерно такой же, как и год назад перед началом наступлением Красной Армии под Москвой. Вывод напрашивался сам собой...

Но доживет ли он до нашего наступления под Сталинградом?

Отложив газету, он допил уже холодный кофе и уставился в окно, наблюдая за прохожими. Три дня назад он так же, как и они, бродил по парижским улицам. Три дня... А кажется, что прошла вечность...

Дюбуэль поймал себя на мысли, что поделил свою жизнь на «до ареста» и «после». Только будет ли у него это «после»? Ему уже сорок два, много, наверное... Сколько восемнадцатилетних погибло с начала войны? И погибнет еще...

Он вдруг подумал, что никогда не держал в руках автомат, да и вообще редко одевал форму. Ему присваивали звания, менялось число «шпал» в петлицах, но все это случалось как будто не с ним...

Дюбуэлю захотелось вдруг взять автомат. Первой очередью он бы скосил этих двух, у двери, затем...

«Какие-то детские мечты! — усмехнулся он. — А если...»

Мысль мелькнула и исчезла, но Дюбуэль воровато оглянулся: не выдал ли он чем-то себя гестаповцу, сидящему за соседним столиком?.. Как же он раньше об этом не догадался? Дюбуэль заказал еще чашечку кофе и рюмку коньяку. Заметив неодобрительный взгляд Крейцберга, он в ответ вызывающе улыбнулся: черт с ним, с гауптштурмфюрером, они должны теперь считаться с его прихотями.

Подняв рюмку, он опорожнил ее маленькими глотками и посмотрел на часы. Через несколько минут они должны были перейти на Рю-Комартен. Надо найти повод и переговорить с Беккенбауэром.

Кофейня была пуста. Оглянувшись, он подал знак штандартенфюреру и вышел в туалет. Зашедший следом Беккенбауэр, поморщившись, спросил:

— Кого-то заметили?

— Нет, но я не могу спокойно смотреть на ваши муки. Есть предложение…

— A-a, — махнул рукой штандартенфюрер. — Все равно ничего не поможет.

— Не скажите. У меня есть знакомый аптекарь — просто кудесник. Правда берет дорого...

«Если дорого, значит, поможет», — насторожился Беккенбауэр.

— Давайте вашего аптекаря... Дело не в деньгах...

— Но он использует лекарства, купленные на черном рынке…

— Да хоть в преисподней!

— А потом гестапо возьмет его?

— Я гарантирую, что его пальцем не тронут. Далеко это?

— Два шага. На Рю-Сантье.

— Поехали.

— Здесь действительно два шага. Может, дойдем пешком?

— Нет, лучше доедем, — заспешил Беккенбауэр. — Мы с Крейцбергом сядем в машину, потом вы.

…«Мерседес» остановился напротив большой аптеки с зеркальными витринами. Дюбуэль хлопнул дверцей, Беккенбауэр и Крейцберг вышли за ним. В аптеке никого не было, но Дюбуэль кивнул на лестницу, ведущую на второй этаж.

— Провизор там.

— Останьтесь, — приказал Беккенбауэр Крейцбергу и начал подниматься вслед за Дюбуэлем.

На втором этаже стоял столик с журналами и несколько кресел. Дюбуэль указал на одно из них и произнес равнодушно:

— Подождите здесь, а я договорюсь с аптекарем. Давайте деньги…

Напоминание о деньгах окончательно успокоило Беккенбауэра.

— Сколько?

— Тысячи хватит.

Штандартенфюрер скривился, однако вытащил бумажник. Дюбуэль небрежно положил деньги в карман и направился к двери, ощущая на спине взгляд Беккенбауэра. А что, если тот в самый последний момент остановит его и тоже захочет зайти к провизору? Черт с ним! В конце концов, ничего не случится, просто Дюбуэль упустит эту возможность спастись. Аптекарь действительно знакомый, сколько раз приходилось обращаться к нему, и его не очень удивит даже то, что Дюбуэль пришел не один.

Дюбуэль взялся за ручку двери. Закрыв ее за собой, он на секунду остановился, хотя каждый миг сейчас был на вес золота.

Так! Коридор ведет в кабинет провизора, дверь же слева — к черному ходу. Дюбуэль когда-то запомнил это на всякий случай. Но не заперта ли она?

Мысль эта прибавила сил, и Дюбуэль, подойдя на цыпочках, нажал на ручку. Дверь поддалась! Не веря своему счастью, он помчался по лестнице вниз, пока его преследователи не пришли в себя и не подняли тревоги...

Во дворе, куда он спустился, стояли ящики с мусором. Дюбуэль проскользнул мимо них и, выглянув из ворот на улицу, увидел «Мерседес», стоявший у тротуара метрах в пятнадцати.

Главным теперь было, чтобы шофер не оглянулся и не посмотрел в зеркало заднего вида.

Дюбуэль дождался, когда мимо аптеки пройдут двое прохожих и, шмыгнув из ворот, присоединился к ним. Он шагал быстро, не оглядываясь. Ему надо было преодолеть каких-то полсотни метров до поворота. Неужели он не пройдет их?

Он прошел и сел в автобус, хотя знал, что автобусные маршруты контролирует полиция. Но другого выхода у него не было — он должен был как можно быстрее покинуть этот район и, добравшись до конспиративной квартиры, связаться с Каном...


А Беккенбауэр тем временем разглядывал обложку какого-то журнала, и размышлял: «Ловок же этот Дюбуэль. Из него можно сделать неплохого агента. Шпион-двойник — это всегда ценилось и ценится... Но почему он так долго не возвращается?»

Едва зародившееся сомнение крепло. Он взглянул на часы — прошло пять минут.

«Мог бы уже договориться!..»

Беккенбауэр толкнул дверь и, тяжело ступая, зашел в провизорскую. Навстречу ему поднялся мужчина в белом халате и вопросительно взглянул на него.

— Где Дюбуэль? — взвизгнул штандартенфюрер.

Тот лишь пожал плечами.

— Гестапо! — прорычал Беккенбауэр. Мужчина испуганно отступил, но штандартенфюрер остановил его властным жестом. — Здесь есть еще выход?

— Да... Прошу вас... Из коридора... — засуетился мужчина.

Только теперь Беккенбауэр увидел вторую дверь и с несвойственной для грузных людей прытью бросился во двор. Мимо ворот проходили люди. Чуть не сбив одного из них, он выскочил на улицу и закричал:

— Где здесь телефон, Крейцберг? Он сбежал! Срочно объявляйте розыск!

Гауптштурмфюрер побледнел, но, сразу все поняв, ринулся в аптеку за стойку. А пока он накручивал диск, Беккенбауэр, глядя на его ловкие пальцы, думал, как он будет докладывать сегодня Мюллеру. Как ни странно, он почувствовал вдруг облегчение — невероятно, но головная боль прошла...

...Мюллер, выслушав доклад Беккенбауэра, несколько секунд молчал.

— Вы болван, штандартенфюрер, — наконец произнес он.

Беккенбауэр притих, зная, что все равно не найдет слов в свое оправдание.

— Да, болван, — продолжил Мюллер, распаляясь, — и карьере вашей конец.

— Но ведь... — нашел спасительную соломинку Беккенбауэр, — кажется, вы доложили об этом деле Кальтенбруннеру, а тот — рейхсфюреру. Представляете, какой будет скандал, если они узнают, что Дюбуэль исчез!

— И все же когда-нибудь я вам припомню это, штандартенфюрер…

Мюллер швырнул трубку, а Беккенбауэр вытер вспотевшее лицо. Побег Дюбуэля — просчет не только его, штандартенфюрера Беккенбауэра, но и всего гестапо. Гиммлер так и расценил бы это, так что Мюллер, несомненно, замнет эту историю. Возможно, он отзовет его из Парижа, но не сразу, и следует использовать это время для ликвидации русских радистов... Итак, Кан…

Поймать его тяжело, но на свете нет ничего невозможного.


С привокзальной площади Дюбуэль позвонил «Полковнику», выяснив, что тот в отъезде и вернется лишь поздно вечером или даже ночью. На всякий случай Дюбуэль набрал и домашний его номер, но телефон не отвечал.

Повесив трубку, Дюбуэль вышел на площадь. Этого он не ожидал: до вечера, а может целую ночь, ему надо было где-то переждать. Но где? Об отеле или пансионе не могло быть и речи.

Что же делать?

Дюбуэль вздохнул. Придется ехать к Адельгейде.

К ней его затащил гауптман Макс Лаффе, служивший в офицерском училище. Они познакомились во время банкета — Дюбуэль давал его офицерам организации Тодта. Лаффе сидел за соседним столиком. Дюбуэль обменялся с ним несколькими словами и, поняв, что гауптман может пригодиться, пригласил в свою компанию. Знакомство оказалось полезным: они встречались еще пару раз, и Лаффе без свидетелей рассказал ему много интересного о подготовке офицеров и комплектовании резервных дивизий. Однажды спьяну Лаффе затащил Дюбуэля к Адельгейде. Фрау Ленбах, пояснил он, женщина без предрассудков, муж ее погиб еще в тридцать девятом в Польше. Что же еще делать вдове? Кстати, намекнул он, у Адельгейды есть хорошие подруги... Они пробыли тогда у фрау Ленбах целый вечер, и Адельгейда, узнав, что ее новый знакомый — богатый коммерсант, сразу перекинулась с Макса на Дюбуэля. Лаффе заметил это, но обижался недолго, поскольку малым был компанейским, к тому же знал, что подруги у Адельгейды не хуже…

С вокзала до Шарлоттенбурга[22] Дюбуэль добрался трамваем. Старый вагон трясло на стыках рельсов, он скрипел и кряхтел, словно собирался рассыпаться на первом же повороте, но все же довез Дюбуэля до нужной остановки. Здесь, на окраине города многоэтажные здания уступали место коттеджам с небольшими садиками или просто газонами между тротуарами и домами.

Позвонив у калитки из фигурных прутьев, Дюбуэль стал ждать, небрежно сдвинув шляпу на затылок и насвистывая какой-то мотивчик из оперетты. Всем своим видом он подчеркивал уверенность и независимость, однако ладонь его, сжимавшая тонкой кожи перчатку, вспотела от волнения.

Наконец дверь распахнулась, и на крыльцо вышла пожилая женщина в фартуке — тетя Адельгейды. Она не узнала его, поэтому смотрела настороженно и выжидающе.

— Добрый день, фрау Эльза, — махнул ей рукой Дюбуэль. — Фрау Адельгейда дома?

Женщина все еще смотрела непонимающе, и Дюбуэль решил помочь ей:

— Я Пол Мертенс. Вы не помните меня?..

— А-а... — узнала она, наконец. — Сейчас позову.

Через полминуты на крыльцо выбежала женщина с высокой копной каштановых волос. Несмотря на пронизывающий ветер, она была в легком халате. Подбежав к калитке, она воскликнула:

— Боже мой, Пауль! А я уж думала... Проходите же...

Адельгейда подтолкнула Мертенса к крыльцу. Снимая с него пальто, она укоряла, почему, мол, не заходил? Мертенс объяснил, что был в отъезде и только вчера вернулся. Он стал рассказывать ей о Швеции, где якобы побывал. Это было удобно, потому что ничего не надо было выдумывать: он действительно ездил в Швецию еще по делам фирмы «Гомес».

Потом они обедали втроем. На столе стояло несколько бутылок, но Дюбуэль, сославшись на усталость, выпил лишь бокал, зато подливал фрау Эльзе, которая, как оказалось, не гнушалась рюмки. После обеда Адельгейда потребовала кофе, видимо, чтобы спровадить тетю хоть на несколько минут. Она сидела в кресле, глядя на Мертенса, а тот отошел к окну, подальше от этой зеленоглазой женщины и смотрел на улицу — тихий уголок Берлинской окраины. Вдруг у него екнуло сердце. Он еще не знал почему, но на душе стало тревожно. Пауль, забыв об Адельгейде, внимательно изучал улицу.

Так и есть! Шпик!! В комбинезоне, да еще с ящиком инструментов, а на ногах — модные ботинки. Какой же рабочий носит такие в будний день! Кроме того, сравнительно молодой, лет под сорок. Все здоровые мужчины, его одногодки нынче в армии, освобождены от призыва лишь работники высочайшей квалификации на военных предприятиях. А сейчас рабочий день в разгаре…

Адельгейда заметила его рассеянность и спросила:

— Что-то случилось?

Дюбуэль потер лоб. Итак, агент на перекрестке у дома фрау Ленбах следит за ним. Он был слишком самоуверен, подумав, что смог утереть нос гестапо. Нет, оно продолжало долговременную игру с ним. Вероятно, и в Париже, и в зоне Виши с него не спускали глаз.

Адельгейда смотрела на Пауля удивленно, он же сослался на внезапный приступ мигрени — у него это бывает, и тогда ему надо принять таблетку; не найдется ли у нее анальгин? Встревоженная Адельгейда пошла за лекарством, а он выглянул еще раз в окно и увидел, что «рабочий» разговаривает с каким-то парнем. Парень сел на велосипед и уехал, шпик же зашел в соседний двор и склонился над мотоциклом у калитки. Мертенс подумал: «Зачем чинить мотоцикл на улице, под мелким дождем, когда рядом открыт гараж?»

Значит, все-таки следят!!!

Дюбуэль сел в кресло, сжав пальцами виски. Но ведь не все еще потеряно...

Адельгейда принесла анальгин и присела на подлокотник рядом с ним. Он, проглотив таблетку, погладил ее по руке.

— Мне надо вздремнуть пару часов, — произнес он устало. — К черту дела... Можно у вас поспать?

— Конечно! Здесь вам будет хорошо, — заверила Адельгейда.

Она выскользнула из комнаты, а Дюбуэль вновь подошел к окну. Агент продолжал изображать ремонт мотоцикла. Дюбуэль поискал глазами, нет ли еще шпиков, — для него гестапо вряд ли пожалело бы людей, — но не нашел.

Адельгейда вернулась в гостиную.

— Я постелила в смежной комнате, — сообщила она.

— Спасибо. Полтора-два часа, и я вновь стану человеком. Простите, но такое у меня бывает, видимо, от переутомления... А вечером мы что-то придумаем, не так ли?

Она улыбнулась и, погладив его щеку, пошла к тете на кухню.

Дюбуэль, не раздеваясь, лег на диван. Теперь у него было время — в пять часов Макс обычно приезжал домой. Он позвонит ему, а дальше...

Дюбуэль поднялся ровно через полтора часа. Адельгейда лежала в гостиной на диване с книжкой в руке.

— Мне надо позвонить Максу, — начал Мертенс, — мы договорились встретиться вечером. — Уловив едва заметное неудовольствие на ее лице, он быстро продолжил: — Мы просто посидим у вас немного. Можете пригласить кого-нибудь из подруг, а потом, если захотите, мы сможем поехать в ресторан.

Адельгейда встала с дивана.

— Что ж, хорошо, — согласилась она. — Я так давно не была в ресторане.

Пауль подсел к телефону.

— О-о, Пауль! — услышал он радостный голос. Мертенс отметил, что тот был искренним. Если бы он дрогнул хоть на мгновение, Мертенс бы это заметил. — Рад слышать тебя, Пауль! — гудело в трубке, и Мертенс знал, что тот действительно рад, потому что Макс Лаффе был человек бесхитростным. — Куда ты запропастился, дружище?

Он слышал голос Лаффе, а сам смотрел на Адельгейду и улыбался ей.

— Как дела, Макс? — спросил он, наконец.

— Жду твоих предложений.

— Твоя машина на ходу?

— Да.

— Приезжай сейчас к Адельгейде.

— Ого, ты там?

— Да.

Лаффе не замедлил быть. Его «Опель-Капитан» остановился перед коттеджем через полчаса. Макс вошел веселый и жизнерадостный, внимательно взглянув на Адельгейду.

— У женщин на лице написано, когда они по уши влюблены! — сказал он грубовато, но Адельгейда не устыдилась и даже не покраснела.

— Рад видеть тебя, Макс, — начал Мертенс слегка напыщенно. — Сегодня мы должны выпить за нашу встречу и за нашу милую хозяйку!

— В принципе не возражаю, но я за рулем.

— Ерунда! Когда это тебя останавливало?

— Прошу всех к столу, — пригласила Адельгейда. — Кстати, сейчас приедет Ева.

— Всегда знал, что ты умница, — весело усмехнулся Макс. — Я давно влюблен в нее.

— А потом поедем в ресторан, — напомнила Адельгейда Мертенсу.

Лаффе поморщился.

— От такого стола — в ресторан? — возразил он. — Я не согласен.

— Давайте лучше завтра, — предложил Мертенс, слегка сжав под столом руку Адельгейды. Та опустила ресницы в знак согласия.

Приехала Ева. Они пили коньяк, ром. Мертенс щедро подливал всем, стараясь не пьянеть сам...

Первым отключился Макс. Он уснул, положив голову прямо на стол, и Ева, смеясь, потащила его в соседнюю комнату. Они не вернулись. Пауль потанцевал с Адельгейдой.

— Выпьем, — предложил он.

Та кивнула, и Мертенс налил ей полный фужер.

— Это много! — возразила она.

— Просто вы мне нравитесь, и я хочу выпить с вами на брудершафт.

— Ну, коли так! — Адельгейда выпила весь фужер. Пауль поцеловал ее. Адельгейда, сделав несколько неуверенных шагов, опустилась на диван и, прислонившись спиной к диванной подушке, мгновенно уснула.

Мертенс облегченно вздохнул. Подойдя на цыпочках к двери, за которой скрылись Макс и Ева, он осторожно заглянул в скважину: Ева спала, положив голову на откинутую руку Макса.

Пауль выскользнул в прихожую. С усилием натянув шинель Макса, он вытащил из кобуры пистолет Лаффе и переложил во внешний карман — теперь оружие могло понадобиться ему. Постояв перед зеркалом, он надел высокую офицерскую фуражку и решительно пошел к выходу.

Громко хлопнув дверью, как делают это подвыпившие люди, он неуверенно спустился с крыльца и, пошатываясь, пошел по бетонной дорожке к калитке, опустив голову, но внимательно глядя исподлобья, готовый ко всему...

На улице было безлюдно. Тьма окутала все, подавив даже звуки. На мгновение Паулю показалось, что сейчас из этой тьмы выйдут двое или трое, чтобы схватить его. К счастью, в соседнем дворе, где стоял мотоцикл, никого не оказалось.

Пауль побренчал ключами и тихо выругался, изображая полупьяного человека, не способного открыть дверцу машины. В голове билась одна мысль: только бы успеть уехать. Это казалось сейчас самым важным. Пауль рассчитывал, что гестапо захочет сначала выяснить круг знакомств гауптмана, посетившего Мертенса, и надеялся оторваться от преследователей.

Машина завелась сразу. Пауль рванул с места и включил фары. Два узких синих луча осветили дорогу — улица была пустынна.

Он резко свернул на скорости, потом еще раз...

Позади никого не было.

Мертенс немного сбавил скорость. Миновав пару кварталов, он остановился и выключил мотор.

Вокруг стояла тишина. Никто его не преследовал.

Проехав еще несколько улиц, Пауль выехал на шоссе, ведущее в пригород, но у телефонной будки притормозил.

Через минуту он услышал в трубке знакомый голос и спросил спокойно, словно звонил в Москве в свое управление:

— Герр оберст? Говорит Йохан. Ганс просил передать вам привет и кое-что из продуктов.

— Когда я могу увидеться с вами?

— Прямо сейчас.

— Сейчас?

— Именно. Там, где мы встречались с вами в прошлый раз, — повторил Пауль.

«Полковник» понял его.

— Выезжаю.

Пауль свернул на улицу, ведущую к трассе Берлин — Бреслау. Проехав по ней несколько километров, он свернул на пустую грунтовую дорогу и затормозил на обочине, выключив подфарники.

Теперь оставалось только ждать.

В зеркало заднего вида он наблюдал, как мимо промчалось несколько грузовиков, проехал велосипедист, неслышно прошелестела легковая машина. Наконец некое шестое чувство подсказало Паулю, что «Полковник» близко.

Он выглянул из окна.

«Мерседес» ехал медленно, километров тридцать в час. «Полковник» не остановился, лишь на мгновение погасил фары и включил их вновь, проследовав дальше.

Пауль подождал несколько минут. Убедившись, что за «Полковником» не следят, он направился следом.

«Мерседес» ожидал его через пару километров в кустарнике. Пауль поставил свою машину рядом и пожал руку «Полковнику».

— В тот раз я не смог позвонить вам.

— Я так и понял. Что-то стряслось?

— Случай, нелепый случай... — Мертенсу не хотелось рассказывать об истории с монетой, и он перевел разговор на другое. — Я привез новый шифр. Личные контакты теперь отменены, тайники тоже. Остается радиосвязь.

— Почему же так жестко?

— Гестапо идет по пятам.

— Серьезно?

— Дальше некуда! Возьмите... — он отдал кодовую книгу. — И всего вам доброго «Полковник». Пусть вам повезет!

«Мерседес» тронулся, их встреча не продлилась и трех минут. Пауль смотрел на дорогу, но не испытывал облегчения, хотя выполнил, наконец, одну из самых своих сложных задач.

Вздохнув, он включил двигатель. Через полтора часа отходил поезд на Мюнхен, и он должен был попасть на него. Если все будет в порядке, оттуда его вновь переправят через границу.


Утром, немного придя в себя, Макс Лаффе выглянул в окно и не увидел автомобиля, оставленного у коттеджа. Поспешно одевшись, он разбудил Адельгейду.

— Где Пауль? — спросил он.

Женщина сонно хлопала глазами. Макс выскочил в прихожую — ни шинели, ни пистолета там не было.

Что за черт?

Макс задумался...

Что он знал о Пауле Мертенсе? Знакомство в ресторане... Там он был своим в компании офицеров Тодта, и это о многом говорило. Потом еще несколько встреч в ресторанах и, наконец, после длительного перерыва пьянка в доме фрау Ленбах.

Лаффе с ужасом подумал, что будет, если Мертенс вдруг окажется не тем, за кого себя выдавал, и его арестуют? Он, конечно, не будет молчать и расскажет, с кем встречался. Волосы у Макса стали дыбом. Собравшись с духом, он сам решил позвонить в гестапо, чтобы в случае чего хоть чем-то реабилитироваться. Правда, если Мертенс шпион, ему все равно не поздоровиться, ведь Мертенс угнал его автомобиль и выкрал оружие... Махнув рукой, Лаффе снял трубку и позвонил одному знакомому на Принц-Альбрехтштрасе.

Выслушав Лаффе, тот поинтересовался адресом фрау Ленбах, номером ее телефона и обещал скоро позвонить, однако не прошло и получаса, как к коттеджу подъехали две машины. Встревоженная Адельгейда, с которой Макс уже успел поделиться своими подозрениями, открыла гестаповцам. Ее с Евой посадили в одну машину, Лаффе — в другую и отвезли в «Принц Альбрехт». Там, не говоря ни слова, Лаффе провели в комнату, где за большим столом с несколькими телефонами сидел человек в форме штандартенфюрера СС, смеривший Макса равнодушным взглядом. То было зловещее равнодушие, и гауптман почувствовал, как у него подгибаются ноги. Но слова штандартенфюрера окончательно повергли его в шок:

— Вас хочет видеть группенфюрер СС Мюллер. Подождите, я доложу.

Лаффе беспомощно оглянулся на агентов, которые привезли его сюда и болтали за спиной.

Сам Мюллер!!!

Штандартенфюрер распахнул дверь, гестаповцы подтолкнули гауптмана, и тот переступил порог. Кабинет показался ему очень длинным, и он, собрав последние силы, преодолел это расстояние, вытянув руки по швам чуть ли не церемониальным шагом. Приблизившись, он выпрямился и выбросил руку вперед:

— Хайль Гитлер!

— Садитесь, — указал Мюллер на стул.

То, что этот бестолковый гауптман промаршировал по его кабинету, как по плацу, понравилось ему — значит, знает дисциплину и уважает начальство. Но он упустил иностранного агента, чем обнаружил преступную халатность, чуть не изменив рейху. За это не избежать бы ему ареста, тюрьмы и позорной смерти на плахе, если бы...

И группенфюрер спросил равнодушно, преодолев волну раздражения, подступившую к горлу:

— Вы встречались вчера с неким Паулем Мертенсом в доме Адельгейды Ленбах?

— Да, группенфюрер, — отрубил Лаффе.

— Расскажите, где и как вы познакомились с ним.

Лаффе рассказал, стараясь не упустить ни единой подробности. Мюллер, выслушав не перебивая, спросил так же спокойно, без угроз:

— А знаете ли вы, гауптман, что познакомились с вражеским агентом и фактически содействовали ему?

У Лаффе перехватило дыхание.

— Но ведь, группенфюрер... он был из такого изысканного общества! Я даже представить себе не мог…

Мюллер покачал головой.

— Он использовал вас для каких-то своих целей и сбежал. Вы, гауптман, были ему нужны, как прикрытие. Мертенс испугался чего-то (Мюллер уже знал, чего: агент криминальной полиции следил за спекулянтом, который жил в доме рядом с фрау Ленбах, а Мертенс, должно быть, подумал, что гестапо выследило его), вызвал вас и, напоив, как последнюю свинью, воспользовался вашей машиной.

Лаффе побледнел.

— Поверьте, я ни секунды не сомневался в нем. К тому же, фрау Ленбах…

— С нею будет отдельный разговор!

Мюллера вдруг взяла такая злость, что он грохнул кулаком по столу: этот чертов Мертенс-Дюбуэль свободно разъезжает по Берлину — проспектам и улицам столицы рейха, между прочим. Возможно, даже проезжал где-то здесь, по Принц-Альбрехтштрасе. Сегодня ночью он наверняка встречался с агентом из ОКВ, и это была очень важная встреча — иначе бы Мертенс-Дюбуэль не рискнул после провала в Париже пересекать границу рейха... А главное он, шеф имперского гестапо, должен проглотить эту пилюлю, потому что согласился с этим болваном штандартенфюрером Беккенбауэром. Мертенса-Дюбуэля могли задержать на границе, выследить здесь, на вокзале в Берлине — каждый агент имел фото советского резидента, и, как знать, гулял бы он сейчас по берлинским улицам?..

Мюллер смирил гнев. Что случилось, то случилось, и не стоит раздувать эту историю, поскольку, если Кальтенбруннер с Гиммлером докопаются до этого дела, тучи, прежде всего, сгустятся над его, Мюллера головой... И надо же было этому кретину-гауптману рассказать обо всем своему знакомому! Правда штурмбанфюрера Мацке можно повысить в должности и отправить куда-нибудь в Брюссель или Париж... Он будет счастлив и нем, как могила, до конца дней своих. А этого болвана...

Мюллер строго произнес:

— Вас, гауптман, следовало бы судить, как государственного преступника, но все ваше прошлое, а мы успели ознакомиться с вашим досье, — соврал он, — безупречно. Поэтому я рекомендовал бы вам немедленно подать рапорт об отправке на Восточный фронт. Считайте, что вы легко отделались, и забудьте обо всем, что произошло, потому что если вы сболтнете хоть единое слово…

— Я понял вас, группенфюрер.

У Лаффе задрожали колени. Он едва приподнялся и направился к двери уже не таким бравым шагом, каким зашел сюда.

Мюллер подождал, пока за гауптманом закроется дверь, и, вызвав адъютанта, приказал отпустить фрау Ленбах с подругой, но установить надзор за ее домом и докладывать лично ему обо всех посетителях коттеджа. Сделал он это на всякий случай, поскольку был уверен, что Мертенс давно уже не Берлине, и даже догадывался, куда тот подался. Вряд ли в Бельгию, Францию или Голландию. Еще маловероятней, если он останется в Германии. Поэтому либо Испания, либо Швейцария...

Скорее всего, Швейцария — две русские рации работают оттуда, и Дюбуэлю есть, куда приложить руку.

Мюллер подумал немного и приказал вызвать из Парижа гауптштурмфюрера Крейцберга — тот знает в лицо русского агента и с удовольствием поквитается с ним. Ведь тот обвел их вокруг пальца, как последних кретинов!..

Да, лучшей кандидатуры не найти. Пусть едет в Швейцарию...


Последняя встреча Вальтера Шелленберга с Роже Массоном состоялась в начале марта в Цюрихском отеле «Баур». Как и в первый раз, бригадефюрер предложил побеседовать не в помещении. Массон согласился: микрофоны, в конечном счете, тяготили и его.

Готовясь к этой встрече, бригадный полковник не знал, что и думать: ведь всего десять дней назад он вместе с генералом Гизаном уже встречался с бригадефюрером и теперь, направляясь за Шелленбергом к уютному скверу, Массон припоминал все детали той встречи.

Сначала в небольшой швейцарский пограничный городок Биглен прибыл он, чтобы лично проверить, все ли подготовлено для приема высоких гостей. Полковник Жакийяр заверил его: все в порядке — чуть ли не каждый квартал городка контролируют агенты Бюро.

Генерал Генри Гизан прибыл в военной форме со всеми регалиями, как бы подчеркивая боевой дух и доблесть швейцарской армии. Гизан с Массоном уже знали о гитлеровском плане нападения на Швейцарию, разработанном ОКВ, — Коломб вовремя предупредил их. Этот вопрос обсуждали на заседании Совета Конфедерации, и там после долгих дебатов решили пока не перебрасывать армию. На этом настояло большинство, ибо судьба гитлеровских дивизий под Сталинградом была решена, и самые дальновидные политики понимали, что Гитлер при данных обстоятельствах не рискнет распылять силы.

Теперь, когда Сталинградская кампания была проиграна, генерал Гизан чувствовал себя уверенно.

Шелленберг немного опаздывал. Наконец прибыл и он в сопровождении личной охраны.

— Я должен был прилететь, — пояснил бригадефюрер, — но погода сегодня...

Погода и впрямь могла бы быть лучше, но что поделать — начало марта, пора весенних туманов.

— Да, в эту пору на самолет трудно рассчитывать, — поддержал Гизан.

Шелленберг двусмысленно улыбнулся:

— Впрочем, погода — пустяки. Фюрер боится, что меня при поездке на машине выкрадет «Интеллидженс сервис». Кроме того, он не хочет, чтобы об этой поездке узнали итальянцы и пришли к выводу, что после Северной Африки мы можем покинуть также Апеннинский полуостров: вывести войска рейха из Италии и создать новую линию обороны в Альпах — так сказать, южную границу новой европейской крепости...

Говоря об этом, Шелленберг пристально смотрел на Гизана с Массоном. Он еще не получил ответа на главное — знают ли в Швейцарии о плане нападения, разработанном в ОКВ. Если нет, то все хитроумные ходы его не стоят пфеннига. Поэтому и намекнул прозрачно на возможность оккупации Швейцарии.

Но Гизан с Массоном никак не выказывали своих мыслей — улыбались официально-вежливо и делали вид, словно подтекст сказанного не доходил до них.

После ужина Шелленберг сразу перешел к делу: мол, фюрер требует от Швейцарии заверений, что она запретит союзным войскам проходить через свою территорию.

Генерал Гизан пояснил решительно:

— Наша армия при любых обстоятельствах выполнит свой долг. Мы — нейтральная страна и будем воевать против любого, кто осмелится нарушить швейцарскую границу.

Шелленберг попросил дать письменное заверение. Еще три месяца назад Гизан не посмел бы отказать ему, но теперь, после Сталинграда ответил, что не может пойти на это без ведома правительства, и порекомендовал ознакомиться с текстом его недавнего интервью какой-то газете, где высказывалось именно такое мнение.

Шелленберг онемел. Его давно так не унижали — ничтожество в генеральских погонах советует ему ознакомиться с интервью! Раньше такая наглость боком бы вышла как самому генералу, так и Швейцарии в целом, но времена, к сожалению, действительно изменились…

Встреча заканчивалась. Шелленберг нервничал, понимая, что обманулся в расчетах, но Массон вдруг сам спросил его:

— А правда, что генерал Дитль готовит армию к нападению на Швейцарию?

Вот оно — интуиция не подвела бригадефюрера: Бюро ХА получает информацию из тех же источников, что и русские агенты, а значит, на его помощь в ликвидации вражеских радистов рассчитывать нельзя.

Теперь Шелленберг мог частично отыграться.

— Не знаю, — улыбнулся он загадочно, — но, если что, постараюсь убедить фюрера отказаться от этого плана.

Потому он и назначил встречу в отеле «Баур» — встречу, цель которой до сих пор не была понятна Массону.

Охрана отстала и Шелленберг, взяв по-свойски полковника под руку, вдруг спросил:

— А помните, я говорил вам когда-то, что меня очень беспокоит безопасность фюрера?

Конечно, Массон помнил, и до сих пор слова те оставались для него загадкой, но он на всякий случай неопределенно пожал плечами.

Шелленберг сжал его локоть, подчеркивая важность своих слов.

— Вы, вероятно, тогда не поняли меня, — продолжил он вкрадчиво, — ведь мой страх за фюрера небезоснователен. СД стало известно, что в высших военных кругах рейха засели предатели. Среди них есть даже генералы... А еще мы знаем, — Шелленберг посмотрел в глаза бригадному полковнику, — что швейцарская разведка использует этих людей. Но над ними уже сгустились тучи, и через неделю, максимум две... Гестапо надо лишь проверить несколько фактов... Им ни что не поможет, но пока есть время, я могу вытащить ваших друзей, полковник... — Шелленберг сделал многозначительную паузу. — Скажите, за кого бы вы хотели похлопотать?

Массон чуть не фыркнул. Так вот зачем приехал этот хитрый лис в Швейцарию — разнюхать фамилии друзей Коломба. Их знал лишь Коломб, но даже если бы их знал сам Массон, он бы никогда их не выдал.

— Вы ошибаетесь, бригадефюрер, — твердо ответил бригадный полковник, — наша разведка не связана с вашими генералами, и мне не за кого хлопотать.

Шелленберг побагровел, но все же сподобился на ослепительную улыбку:

— Вам виднее, полковник, но запомните: я вас предупредил…

Он быстро распрощался и уехал. Через несколько дней, посовещавшись с Мюллером, он дал ход своему плану, согласно которому Швейцария была наводнена гитлеровскими шпионами.

И все они искали советских радистов…


Фрау Марта Шмербрюхен остановилась в самой дешевой комнате одного из пансионов Альтдорфа[23]: маленькой, темной, возле уборной — когда там спускали воду, дрожала стена. Никто не выдерживал в ней более двух недель, но фрау Марта прожила уже месяц и не жаловалась: ее вполне устраивало, что за комнату приходилось платить вдвое меньше, чем за соседние апартаменты. Действительно, вокруг пансиона было солнечно, и стояла тишина, а поскольку фрау Шмербрюхен все равно редко сидела дома (врачи прописали ей свежий воздух), то и возвращалась она в свой закуток лишь поздно вечером, когда в туалет ходили реже, следовательно, и тревожили ее меньше.

Фрау Марта отличалась чуть ли не детским любопытством и обожала совать свой красный, всегда влажный нос куда следует и не следует. Вилли Бут — он занимал две комнаты на втором этаже пансиона — слышал однажды, как фрау Марта почтительно расспрашивала двух подростков о преимуществах каких-то новых лыжных креплений над старыми. На следующее утро он спросил в шутку, не прельстилась ли она слаломом или скоростным спуском, но фрау Марта шутки не поняла и, подняв свои круглые, в металлической оправе очки на лоб, ответила:

— А почему бы и нет?

Вилли так и не нашел, что возразить. Действительно, фрау Шмербрюхен была либо не в своем уме, либо оригиналкой из оригиналок...

Однако ни то ни другое реальности не соответствовало. Умело пользуясь своей репутацией чудачки, она собирала информацию для штутгартского кружка «Алеманише Арбейтскрайс».

Сначала Вилли Бут не заинтересовал фрау Марту: писатель средних лет со средним достатком, который, запершись, полдня без толку транжирит бумагу. К тому же почти ни с кем не встречается — отшельник, как и положено писателям (почему писатель должен быть отшельником, фрау Марта не знала, но была в этом убеждена).

Сосед Вилли Бута, занимавший комнату напротив, интересовал фрау Шмербрюхен куда больше.

«Бывшим коммерсантом притворяется, — решила она. — Ну и сиди себе спокойно в городке, отдыхай, дыши свежим воздухом. А он раз или два в неделю ездит в Цюрих, несколько дней даже пробыл в Берне. Для чего, спрашивается, ему Берн?»

Фрау Марта сразу заподозрила неладное и не спускала с коммерсанта глаз. Один раз, когда его посетили двое мужчин, она поднялась даже на второй этаж и попыталась заглянуть в замочную скважину, но ничего не увидела, услыхав только, как они смеются и о чем-то шепчутся.

Она так увлеклась, что не услышала шагов на лестнице. Лишь в последний момент она успела отскочить и сделать вид, будто разглядывает что-то за окном.

Мужчина открыл дверь в коридоре по ту сторону лестничной площадки. Фрау Шмербрюхен заметила, что он хорошо одет: модное пальто, красивая шляпа, трость с серебряным набалдашником... «Новенький...» — поняла она, потому что эта комната была свободной уже две недели.

Мужчина зашел, а фрау Марта тихо, по стеночке двинулась назад, но, задержавшись у комнаты писателя, вдруг услышала...

Или ей показалось?

Фрау Марта прижалась ухом к двери: нет, теперь не было никаких сомнений — из комнаты доносились звуки морзянки.

На следующий же день фрау Шмербрюхен была в Цюрихе. Позвонив по телефону и убедившись, что нужное ей лицо на месте, она села в трамвай.

Через час она предстала перед гауптштурмфюрером СС Крейцбергом в номере отеля «Палас».

— Вы с ума сошли! — начал он не совсем вежливо. — Звоните, и прямо сюда! Я же просил приходить только в крайнем случае...

— У меня крайний! — перебила его фрау Шмербрюхен.

Выслушав ее, гауптштурмфюрер вынужден был согласиться — сообщение заслуживало внимания. Однако, подумав немного, он усомнился:

— Это мог быть английский или французский радист... Или вообще ваш сосед мог поймать сигналы, слушая эфир...

Фрау Шмербрюхен покачала головой:

— Моя интуиция подсказывает…

— К черту вашу интуицию! — оборвал ее Крейцберг. — Вот что... Русский радист выходит в эфир дважды в сутки — утром с семи до семи тридцати пяти и вечером с двадцати до двадцати одного часа. Вы когда слышали морзянку?

— Около девяти вечера.

— Отлично! Попробуйте завтра подслушать еще раз. В случае удачи послезавтра приедете ко мне...

Через день, выслушав донесение фрау Марты, Крейцберг спросил:

— В пансионе есть свободные комнаты?

— Нет. К сожалению, на днях сдали последнюю.

— Тогда сделаем так. Сегодня вы сообщите хозяйке, что съезжаете, а я завтра займу вашу комнату... Вы же вернетесь в Штутгарт. Вам все ясно?


Дюбуэль стоял у окна, когда к пансиону подъехало такси. Из машины вышел мужчина в темном пальто, доставший чемодан с заднего сиденья. Повернувшись, он поправил шляпу, и Дюбуэль узнал Крейцберга.

Такси тронулось, а гауптштурмфюрер направился через дорогу прямо к их пансиону.

Дюбуэль отступил вглубь комнаты. Другому увиденное показалось бы тяжким сном, бредом, но он не удивился ни на секунду — в конце концов, появление Крейцберга было логично, ибо гестаповцы, конечно, не прекратили охоту за их рациями. Случайностью можно было считать разве что факт появления здесь именно Крейцберга, но, если подумать, не такая уж это и случайность. На Принц-Альбрехтштрасе могли выяснить, что русский резидент, так ловко выскользнувший из их рук в Париже, перебазировался в Швейцарию, и, если гауптштурмфюрер хорошо знает его, так кому как не ему поручать поиск?

Дюбуэль, приоткрыв дверь в коридор, прислушался: хозяйка, беседуя с Крейцбергом, нахваливала комнату, откуда сегодня выехала фрау Шмербрюхен.

Значит, гауптштурмфюрер поселяется в пансионе.

Дюбуэль осторожно постучал в дверь Вилли. Бут открыл сразу и, заметив тревогу на лице напарника, спросил, отступив в сторону:

— Что случилось, Вернер?

Даже наедине он называл Дюбуэля его новым именем — четвертым за полгода, но что поделать: Вернер Бауэр так Вернер Бауэр, и неизвестно, сколько еще паспортов ему придется сменить.

— Плохо дело... — качнул головой Дюбуэль. — Помнишь, я рассказывал о гауптштурмфюрере Крейцберге? Так вот, он здесь...

— Вот это да-а-а! — Вилли сразу оценил всю серьезность ситуации. — Значит, гестапо?

— И охотятся они за тобой! — сказал Дюбуэль убежденно. — О моем пребывании тут они пока не знают.

— Пожалуй, что так... Ты ведь знаком с Крейцбергом, а такой оплошности они бы не допустили.

Дюбуэль глянул на часы.

— Сегодня сеанса не будет, — приказал он. — И завтра тоже.

— Жаль, есть важные сообщения.

— Как будто не я шифровал их!.. Что же нам делать? — Он сел на диван и закурил. — Так сразу и не придумаешь.

— Положение серьезное, — согласился Вилли.

— Но ведь должен быть выход. Давай размышлять... Единственное, в чем мы можем быть уверены, — Крейцберг не знает, что я здесь. Значит, кто-то напал на твой след, Вилли, и тебе придают большое значение: гауптштурмфюрер Крейцберг — не какая-то пешка, и просто так его сюда бы не послали. Думаю, задача у него вывезти тебя в Германию либо уничтожить... Но вывоз — дело нелегкое, остается ликвидация. Он и поселился здесь, чтобы выяснить все твои привычки, а потом где-нибудь...

Вилли потер подбородок.

— А что будет, если он увидит тебя?

— Понятия не имею, — честно признался Дюбуэль. — У нас есть преимущество: нам известен новый постоялец и зачем он здесь, а он этого не знает. Надо использовать ситуацию.

— Но ведь, увидев тебя…

— Я незаметно выеду. Или лучше скажусь больным.

— А Крейцберг?

— Сам он не рискнет тебя убивать. Для этого нужны помощники, а вот кто они, мы должны выяснить.

— Значит либо мы их, либо они нас... — задумчиво произнес Вилли. — Без шума, похоже, не обойдется.

— Да, с Альтдорфом надо кончать. При удачном раскладе переберешься в Монтрё[24]. Далеко, конечно, от Берна с Цюрихом, зато ближе к Лозанне и Коломбу.

— А может... — вдруг предложил Вилли, — мне прямо сейчас переехать в Монтрё? Да и тебе тоже, пока эти ищейки не выследили нас?

— Я тоже сперва так подумал. Но мы не знаем, кто вывел на тебя Крейцберга. Ты — в Монтрё, он за тобой... Здесь у нас хоть какое-то преимущество, там не будет никакого...

— Пожалуй, ты прав.

— А если прав, то иди, дружище, обедать и смотри в оба. Это единственное, что сейчас сможет помочь нам.

— Но ты еще сам не ел.

— Ерунда, горничная в номер принесет...


За обедом хозяйка представила нового постояльца:

— Герр Руперт Кленк, господа. Коммерсант из Дрездена.

Для коммерсанта герр Кленк был слишком подтянут, и Вилли подумал, что он, даже не зная, кто этот «коммерсант» на самом деле, без труда узнал бы в нем военного.

Крейцберга посадили на место фрау Шмербрюхен, как раз напротив Вилли, с которым он, как и предполагал Бут, тут же разговорился, начав со стандартных в таких случаях фраз о погоде, отдыхе, моционах[25] и терренкурах[26].

Вилли охотно отвечал гауптштурмфюреру, идя навстречу его плохо скрываемой цели побыстрей сблизиться с ним.

Узнав, что после обеда Вилли регулярно ходит в соседний поселок («Три километра туда, три обратно — замечательный моцион, герр Кленк, к тому же во время ходьбы я обдумываю сюжеты своих книг»), Крейцберг попросил показать ему дорогу.

— Конечно же, я не буду надоедать вам каждый раз, — пообещал он. — Я понимаю, что творческий процесс требует уединения.

Бут заметил в его словах едва заметную иронию и подумал, что из Крейцберга никогда не выйдет настоящий разведчик. Какой он разведчик? Просто обычный палач.

Прежде чем согласиться, Вилли немного подумал: дорога до поселка пустынна, все время петляет над пропастью, и, если гауптштурмфюрер захочет убрать его... Вилли стало не по себе, но он тут же взял себя в руки: Крейцберг не решится на это сегодня — остережется швейцарской полиции.

— С удовольствием, — произнес он, наконец. — Только не знаю, понравится ли вам мое общество: я хожу медленно — шесть километров за полтора часа…

— О-о, это как раз по мне! — заулыбался Крейцберг. — Сердце что-то в последнее время…

Вилли взглянул на его бицепсы, выступавшие даже под свободного кроя пиджаком, и вновь им овладел страх: здоровый черт, в случае чего справиться с ним будет нелегко.

Бут обул туристические ботинки на толстой подошве и на всякий случай сунул пистолет во внешний карман плаща...


Крейцбер шел, заложив руки в карманы, и все время восхищался пейзажами, открывавшимися за каждым поворотом. Вилли, держась позади него и под скалой, нависавшей над дорогой — подальше от левого обрывистого края, лишь поддакивал и облегченно вздохнул, когда увидел, наконец, за очередным поворотом долгожданный поселок. Теперь, он надеялся, гауптштурмфюрер отстанет от него и недвусмысленно намекнул на это, коснувшись пальцами края шляпы, но Крейцберг повернул назад вместе с ним, попутно расспрашивая, если еще дороги к поселку и куда они ведут.

Бут насторожился: зачем это ему? Ведь явно не из праздного любопытства.

Он рассказал, что из поселка можно добраться по вымощенной дороге («Всего-то километра полтора, не больше») до асфальтированного шоссе, соединяющего Цюрих с Давосом, заметив при этом, что сообщение его порадовало гауптштурмфюрера. Теперь не нужно было большого ума, чтобы сообразить — именно на этой безлюдной дороге Крейцберг расправится с ним. Куда проще: он с помощниками догонит его на машине, предложит подвезти или еще что-нибудь, затащит в салон и...

А поднимешь шум, возьмут тебя под белы рученьки, и полетишь ты со стометровой высоты, отскакивая от камней...

Они вернулись в пансион. Вилли прошел мимо двери Дюбуэля и что-то громко сказал горничной — подал знак, что с ним все в порядке и что вечером они встретятся. Запершись, он быстро переоделся и выглянул в окно, выходившее во двор пансиона. Снимая эти комнаты, Вилли согласился на все условия хозяйки, а они обошлись недешево, намекнув, что комнаты такие нравятся молодым, неженатым мужчинам вроде него. Дело в том, что во второй из них была еще одна дверь — на лестницу, по которой можно было спуститься во двор с калиткой на соседнюю улицу. Хозяйка, улыбнувшись, пояснила, что за небольшую доплату, она может предоставить Вилли ключ от нее и Вилли немедленно согласился, также хитро улыбнувшись: пусть эта пройдоха и впрямь думает, что второй вход ему нужен для любовных утех.

Бут взглянул на часы. До восьми вечера оставалось еще несколько минут, и Крейцберг несомненно уже включил свой пеленгатор. Час он будет сидеть в комнате, склонившись над экраном и ожидая, не появится ли на нем сигнал. Но сегодня ваши надежды тщетны, герр гауптштурмфюрер, сегодня рация Вилли не выйдет в эфир, хотя срочное сообщение было зашифровано:


«КЛС от ПТ-икса. Есть данные, что две дивизии 3-й танковой армии перебрасываются на юг...»


— так начиналась радиограмма, и Бут знал, что от этих сведений зависят оперативные планы командования Красной Армии. Но выходить в эфир и тем самым сказать последнее категорическое «да» Крейцбергу было бы настоящим безумием.

Вилли запер калитку и, убедившись, что за ним никто не идет, отправился на почту, где, получив в окошке письмо «до востребования», сразу же спрятал его в карман: такие конверты использовал только Коломб. К тому же, никто другой не мог написать Вилли по очень простой причине — он не имел знакомых в Швейцарии и никому не давал своих координат. Его адрес знал только Коломб.

Сегодня вечером Вилли «проявит» письмо, где между строк вписаны важные сведения от «Полковника», потом зашифрует их, и вместо того, чтобы утром передать Центру, спрячет в тайник, оборудованный в тумбе письменного стола у вмонтированного в нее же передатчика.

Подняв воротник, Вилли быстро прошел несколько кварталов и присел за столик кофейни, откуда можно было видеть всех выходящих из пансиона. Крейцберг появился три минуты десятого — в это время Вилли обычно заканчивал сеанс связи, и появление гауптштурмфюрера еще раз подтвердило: да, Крейцберг сидел у пеленгатора.

Гауптштурмфюрер миновал кофейню и, не оглядываясь, направился к центральной части города. Вилли, заплатив, пошел за ним, стараясь держаться за спинами прохожих.

Напротив гостиницы «Корона» стояло несколько автомобилей. Крейцберг подошел к длинному мощному «Хорьху», где перед ним распахнулась передняя дверца, но машина не сдвинулась с места. Крейцберг пробыл в ней несколько минут и вышел. Вилли заметил, что помимо шофера в ней на заднем сиденье сидел еще один человек.

Гауптштурмфюрер шел быстро, не таясь. Он свернул на улицу, которая вела обратно к пансиону, а Бут зашагал к своей калитке.

Где-то после десяти Вилли на цыпочках прокрался в номер к Дюбуэлю, который с нетерпением ждал его, но не спросил ничего — не включая света, он сел на кровать и придвинул Буту стул. В темноте Вилли видел лишь белый прямоугольник простыни да темный профиль Дюбуэля на фоне окна. Он нащупал стул и сел на него верхом, опершись подбородком на спинку. Дюбуэль предложил ему сигарету. Они закурили, и Вилли подробно рассказал о событиях сегодняшнего дня. Только раз Дюбуэль перебил его: спросил, запомнил ли он номер «Хорьха». Бут назвал, и Дюбуэль довольно крякнул. Выслушав до конца, он спросил, как бы между прочим:

— Ты проявил письмо Коломба?

— Да.

— Где оно?

При свете спички, он прочел сообщение и, возвратив, приказал:

— Завтра утром выйдешь в эфир.

— Но меня сразу засекут!

Дюбуэль не ответил. Подумав немного, он повторил:

— Завтра утром ты должен передать эти две радиограммы.

Вилли и сам знал, чего они стоят, но все же возразил Дюбуэлю:

— А если провалимся? Оба...

Тот вновь закурил, что явилось единственным признаком его волнения, и ответил спокойно:

— Надо ускорить события, пока Крейцберг с компанией совсем не освоился здесь. Ты правильно сделал, что проследил за ним. Теперь они проглотят наживку, а через пару дней кто знает, что будет. Есть у меня план, но без грузовой машины не обойтись…

— Можно взять напрокат.

— И открыть все карты полиции?

— А-а, вот ты о чем! — догадался Бут. — Может угнать?

— Риск велик. Машина нужна в определенное время, а угон, сам понимаешь…

— Да уж... — расстроился Бут, но тут же оживился. — А если договориться?

— С кем? — не понял Дюбуэль.

— Шофер нашей хозяйки — прохвост. Ему заплати — оставит машину, где нужно...

— И тут же заявит в полицию.

— Зачем же ему на себя заявлять?

— Тогда договаривайся.

Они до малейших подробностей обсудили план Дюбуэля, выкурили еще по сигарете, и Вилли поднялся.

— Значит, так, — еще раз повторил Дюбуэль, — завтра утром при Крейцберге ты предупредишь хозяйку о своем отъезде. За завтраком после утреннего сеанса. Понял?

— Да.

Вилли выскользнул за дверь и через несколько минут уже спал сном праведника.


...Перемену в настроении Крейцберга Вилли заметил еще перед завтраком: гауптштурмфюрер смотрел на него ласково, чуть ли не нежно. Наверно, такими глазами смотрел волк на Красную Шапочку, едва не облизываясь и улыбаясь, как лучшему другу.

Вилли ответил ему широкой улыбкой и поспешил навстречу хозяйке, пожаловавшей в столовую.

— Мне жаль, мадам, — поцеловал он ей руку, — но насущные дела заставляют меня покинуть ваш райский уголок. Завтра утром я зайду к вам, чтобы рассчитаться.

Говоря это, он краем глаза наблюдал за Крейцбергом, лицо которого помрачнело. Гауптштурмфюрер сел за стол уже в другом настроении: улыбка исчезла, лоб покрылся морщинами.

— Я слышал, вы собрались уезжать?

— Дела, к сожалению... — Вилли взглянул на него честными глазами. — В Берне выпускают мою повесть, и я должен лично пообщаться с издателем.

— Поздравляю! — Гауптштурмфюрер с натяжкой улыбнулся. — Когда едете?

— Завтра. — Вилли знал, о чем его сейчас спросит Крейцберг и не ошибся. Тот действительно произнес, как бы между прочим:

— День сегодня хороший — солнце, воздух... В поселок сегодня не собираетесь?

— Схожу, конечно. Надо попрощаться с местными красотами.

— Да уж, места здесь уникальные, — подтвердил гауптштурмфюрер и добавил, словно кто-то приглашал его, — а я вот не смогу составить вам компанию. Назначил деловую встречу...

После завтрака Вилли, не таясь, вышел из пансиона и направился в банк, где снял со счета оставшиеся деньги — две с половиной тысячи франков. Это выглядело вполне логичным для отъезжающего и не должно было насторожить Крейцберга, который следил за ним. Вилли знал об этом — заметил на той стороне улицы, остановившись у магазинной витрины. Поторчав у расписания поездов на вокзале, он вернулся в пансион.

Грузовик стоял во дворе. Отозвав шофера в сторону, Вилли заговорил с ним. Тот сперва засомневался, но тысяча франков успокоила его совесть: он же не отвечает за угон автомобиля. С каждым может случиться...

Во время обеда, пока Крейцберг мирно беседовал с Бутом, Дюбуэль, одетый в спортивную куртку и вязаную шапочку, проскользнул в номер Вилли и, спустившись по лестнице, вышел через калитку на улицу.

Машину он нашел в соседнем квартале, которую открыл взятым у Бута ключом. Двигатель завелся легко. Дюбуэль, стараясь держаться безлюдных улиц, выехал за город и, преодолев треть пути до поселка, поставил грузовик так, чтобы видеть дорогу метров на тридцать позади. Не выключая мотора, он принялся ждать, пристально вглядываясь в боковое зеркало.

«Хорьх» вынырнул из-за поворота, оставляя за собой шлейф пыли. Дюбуэль даже не взглянул на его номера, потому что увидел на переднем сидении самого Крейцберга. «Хорьх» требовательно засигналил тронувшемуся у него под носом грузовику, но Дюбуэль пресек ему путь, прижавшись к скале. «Хорьх» пошел на обгон — дорога здесь сужалась, и легковушка неслась чуть ли не по самому краю дороги. Когда она опередила грузовик на полкорпуса, Дюбуэль резко бросил тяжелую машину влево, ударив «Хорьх» бампером и крылом. Передние колеса той зависли над пропастью. В следующий миг, сбив низкие защитные столбики, она рухнула вниз.

Крутанув руль вправо, Дюбуэль выровнял грузовик и, не останавливаясь, доехал до поселка. Там он оставил машину и пешком добрался до остановки, где сел на автобус, идущий до Цюриха. Только ночью окольным путем он вернулся в Альтдорф.

Вилли не ложился и сидел в темной комнате, глядя в окно, словно что-то мог увидеть во мраке города.

— Я уже знаю... — встретил он Дюбуэля возбужденным шепотом. — Хозяйку вызывали в полицию по поводу угона машины. Там считают, что похитил ее неопытный водитель, который случайно сбил «Хорьх» и скрылся. Все, как мы и предполагали.

— Ко мне никто не заходил?

— Где там! Не до вас сейчас! У всех на языке авария. И смерть нового постояльца. Кстати, погибли все трое.

— Еще бы, такая высота... Как шофер?

— А-а, ерунда. Вы разбили только левое крыло, но за десяток франков он быстро заменит его.

— Полиция не цеплялась к нему?

— Нет, только поверхностный допрос. У него алиби: с пяти часов он сидел в кофейне, где пил аперитивы. Оттуда его и взяли около восьми часов вечера.

Дюбуэль снял ботинки и хотел было уходить, но остановился перед дверью. Обернувшись, он обнял Вилли. Так, не выпуская ботинок из рук, он произнес:

— Удачи тебе! — И отпрянул, словно кто-то мог обвинить его в сентиментальности. — Я подам весточку где-нибудь через неделю. Придется пожить здесь пока, чтобы не вызвать подозрений... Думаю, полиция скоро успокоится — в Бюро ХА скоро выяснят, кто на самом деле погиб, и спишут аварию на какую-нибудь из разведок. «Интеллиджент сервис», например. Я оставил им улику в машине — платок английского производства.

Дюбуэль исчез за дверью. Вилли постоял еще немного и лег спать. Нужно было отдохнуть перед дорогой.


— Сообщение от полковника Кладо, товарищ генерал.

Русанов только что положил трубку аппарата ВЧ. По-видимому, разговор был важным, потому что он несколько секунд смотрел на Шитикова непонимающе, а, поняв, заторопился:

— Ну, что там, Петр Леонтьевич?

Полковник положил на стол страницу расшифрованного текста. Прочитав, генерал покачал головой.

— Да-а... Повезло ему...

— Гестапо все равно его схватит когда-нибудь. Надо выводить Кладо из игры.

— Пожалуй. Он уже столько сделал, что хоть памятник ему ставь... А что он сам думает, что предлагает?

— Хочет остаться в Швейцарии. Но ведь это опасно, поэтому, полагаю, ему следует уехать в Испанию. Там есть надежные люди, его устроят до конца войны.

Генерал Русанов еще раз перечитал шифровку, положил ее на стол.

— Думаете, Кладо согласится?

— Если вы прикажете, то...

— Понимаю вас, Петр Леонтьевич, и ценю ваше отношение к Кладо, но не уязвим ли мы его тем самым?

— Сначала, вполне может быть. Однако мы должны беречь кадры. Нам здесь все-таки виднее...

— Кто его знает, где оно виднее... Кстати, как дела у Кана в Париже?

— Как было, к сожалению, уже не будет. Но две рации работают, и информация идет важная. Есть еще третий радист. Предлагаю перевести его в Швейцарию, как запасного. Пусть пока осядет и молчит.

— Разумно. Сведения Коломба очень интересуют Генштаб, и резерв в Швейцарии необходим.

— Сегодня же свяжусь с Каном. Хорошо бы легально переправить радиста через швейцарскую границу.

— А с Кладо поступим так, — решил Русанов. — Предложите ему от моего имени переехать в Испанию. Но последнее слово — за ним.

— Вряд ли он согласится...

— Значит, ему виднее.

Шитиков понял генерала.

— Наверное, вы правы, Виктор Сергеевич. Я как подумаю, каково ему там…

— Конечно, конечно... Уверен, что и вы на месте Кладо тоже бы возражали против переезда.

— Да, — согласился полковник, — но я не убежден, что у меня хватило бы ловкости и мужества сделать все так, как он сделал.

— Прошу вас, Петр Леонтьевич, не давите на Кладо. Его опыту можно только позавидовать. Он сам найдет правильное решение.

— Слушаюсь, товарищ генерал!

Русанов, едва заметно поморщившись, спросил:

— А как устроился капитан Торшин в Монтрё?

— Вилли Бут нигде не пропадет! — рассмеялся Шитиков. — Снял домик за городом. Живет на всем готовом у какой-то старой женщины. Дороговато, правда…

— Это ерунда, — отмахнулся генерал, — информация от него бесценна. Проследите, чтобы на счета, указанные Коломбом, перевели дополнительные средства. Это единственное, чем мы можем пока помочь, но пусть хоть финансовая сторона их не волнует. Передайте от меня поздравления и пожелания всех благ.


Вилли Бут получил на почте в Монтрё письмо с кратким сообщением: «В среду жду вас в кинотеатре «Глория»».

В конверте лежал билет на пятичасовой сеанс.

Они сидели в последнем ряду кинотеатра и разговаривали свободно, потому что в такое время редко кто ходит в кино, в зале было не более двух десятков зрителей.

— Ну, как вам моя резиденция? — похвалился Вилли

— Молодец, это даже лучше, чем в Альтдорфе, и ни у кого не вызовет подозрения: писатель обожает одиночество — вполне нормальное явление, даже для шпиков из Бюро.

— Коломб заваливает меня информацией, — сообщил Бут, — и очень важной.

Дюбуэль знал: Вилли сильно устал, но понимал одновременно, что проще не будет. Наоборот, работы с каждым днем станет только больше. На днях Дюбуэль наладил контакты с одним антифашистски настроенным журналистом, который часто ездит в Германию и имеет знакомства во влиятельных военных кругах. Первая информация, которую он дал, была ценна.

— Вилли, — Дюбуэль взял Бута за локоть, — только будьте осторожны, мой мальчик. Крейцберг — первый звонок для нас... И вот еще что, — сунул он Буту аккуратно свернутый клочок бумаги, — здесь новая схема радиосвязи. Согласуйте с Центром и переходите на нее. В разные дни сеансы будут начинаться в разные часы, кроме того, в ходе передачи будете менять частоты.

Вилли не ответил, но Дюбуэль понял, что Бут не совсем одобряет такие меры.

— Вот что, Вилли, — сказал он мягко, — раньше мы были уверены, что гитлеровцы вас не запеленгуют. Теперь же за это я ручаться не могу, а облегчать им работу, сами понимаете, — глупо.

— Да, конечно, — наконец согласился Бут.

— От меня будете получать сведения через тайник. Сейчас я выйду, а вы через несколько минут пойдете за мной. Встретимся в роще на окраине городка. Тайник там, в дупле одного из деревьев.

Опершись на плечо Вилли, Дюбуэль встал и пошел к выходу между рядами. Он смотрел, как киногерой на экране целуется с белокурой красавицей, и не видел ничего... На чистой улочке залитого весенним солнцем городка, провинциального и не очень многолюдного, он на ходу прочитал расшифрованные Бутом радиограммы из Центра и улыбнулся. Улыбка еще долго не сходила с его лица. Конечно, он не поедет в Испанию, да и какая теперь может быть Испания, когда рядом Бут и надо устраивать нового радиста…

Женщина, миновав Дюбуэля, обернулась: не часто теперь встретишь счастливого человека. А в том, что он счастлив, женщина не сомневалась: хорошо одет, внешне импозантен, а главное — улыбается.

Кто же еще так может улыбаться в нынешнее время? Только счастливый!




Ростислав Феодосьевич Самбук родился 28 сентября 1923 года в поселке Копаткевичи Гомельской области в семье учителей. Впоследствии переехал в Киев, где в 1941 году окончил среднюю школу и поступил в Киевское военное училище связи. Участвовал в Великой Отечественной войне. В 1947 году окончил филологический факультет Тартуского университета. Работал на журналистском поприще, старшим редактором в издательстве «Советский писатель». Награжден медалями. Член КПСС.

С 1944 года публикуется в газетах и журналах с рассказами, очерками, статьями, обзорами. Отдельными изданиями вышли приключенческие романы: «Ювелир с улицы Капуцинов» (1966), «Крах черных гномов» (1968), «Чемодан пана Воробкевича» (1970), «Дьяволы из «Веселого ада» (1971), повесть «Поединок» (в соавторстве с З. Мурзиным, 1964). Автор повестей «Портрет Эль Греко» (1972), «Коллекция профессора Стаха» (1974), «Жестокий лес» (1976).


Загрузка...