Счастье

По всеобщему мнению, к сорока семи годам Рахель Шехнер была чудо как хороша, а приятельница друзей, которую однажды за ужином усадили с ней рядом, даже настаивала на том, что Рахель настоящая красавица. «Особенно в профиль, обратите внимание на её профиль — как у ассирийской статуи». Приятельница была художницей (или вроде того), и, конечно, знала, что говорит. Люди, давно знакомые с Рахелью, сходились во мнении, что она хорошеет с каждым годом, вдобавок ко всему, у нее сложился собственный стиль: Рахели, с её осанкой балерины, идут облегающие топы и очень к лицу полупрозрачные блузы, которые она носит поверх них. Сиреневый — без всякого сомнения, её цвет, а с появившимися у нее недавно крупными серьгами, согласитесь, Рахель больше не напоминает чью-то американскую тётю. И совершенно непонятно, почему же ей не везет с мужчинами, просто загадка какая-то. В течение четырех-пяти месяцев немалые надежды возлагались на одного большого чина в мэрии, частота её встреч с которым достигла двух, а то и трёх раз в неделю, но что-то случилось (или же, наоборот, не случилось), и встречи прекратились, причем Рахель и сама не сможет складно объяснить, как и почему. Даже обругать его ей в утешение не получается, и никаких уроков невозможно извлечь, поскольку повествованию Рахели об этой истории явно недостает жизненности.

Может, в этом-то всё и дело: в оторванности от реальности, в бесстрастном невыразительном голосе, в отсутствии аргументации, которое вполне можно принять за равнодушие. Может быть, ей только на пользу пошло бы серьезное страдание. Чтобы почувствовала, как больно падать. А может, ей стоит съездить на один из этих уик-эндов по групповой динамике? Пусть на нее поорут там, унизят, откроют ей глаза, пусть поплачет как следует, пока не научится кричать в ответ. Хоть опыта наберется. Друзья даже подумывали подарить ей на день рождения такой уик-энд, но, в конце концов, купили карликовую пальму в медном горшке. Вечером они поведут ее в ресторан и там вручат подарок, сопроводив его забавным посланием, сплошь состоящим из намеков на всех подписавшихся, но только не на саму Рахель. Об этих планах она утром еще ничего не знала, кроме того, что ей надлежит оставить вечер свободным для сюрприза, как будто он и без того не свободен.

Первый телефонный звонок — разбудивший её — был от родителей. Потом еще несколько поздравлений, после которых она совершила нечто из ряда вон выходящее: мгновенно приняв решение, позвонила на работу в отдел образования мэрии и сообщила, что не сможет прийти. Завтра, да, разумеется, она придет, как обычно. Выпив вторую, праздничную, чашку кофе, и вымыв чашку, Рахель изучила в зеркале свои кудри, окрашенные в густо-черный цвет, повязала на шею индийский шарф, надела большие солнцезащитные очки и поехала гулять в зоопарк. Идея с зоопарком возникла не из-за крика соседских попугаев, не от заставшей врасплох голубизны неба в кухонном окне, не от блеска солнца на стене дома напротив и отнюдь не из-за аромата смягчителя для белья. Идею эту она почерпнула из журнала «Космополитен», который листала два года назад в самолете, возвращаясь из турпоездки в Грецию. «Сделай себе сюрприз. Что мешает тебе освободить утро и сходить на прогулку в зоопарк? — спрашивала журналистка. — Почему бы не выпить белого вина в пенной ванне, не купить себе губную гармошку или воздушный шарик?» Там было двадцать подобных вопросов, но именно предложение погулять по зоопарку врезалось в память Рахели. От белого вина у нее только голова болит, ванну она и так принимает время от времени, когда телевизор начинает нагонять скуку, или бывает трудно заснуть, а заснуть надо, потому что утром на работу… Не стоит думать, что Рахель Шехнер серьезно отнеслась к журналу «Космополитен» с его полезными советами. У нее была степень бакалавра по литературе, она проучилась целый год в педагогической магистратуре и три-четыре раза в год ездила слушать лекции в рамках учебных уик-эндов, проводимых в гостиницах по всей стране, там она даже вела конспекты. То есть, нелепость предложения посетить зоопарк была очевидна, ей просто пришло в голову, что это чудачество сможет доставить радость.

С малых лет она знала, что не обладает талантом рассказчика. Бывало, начнет что-нибудь рассказывать, а слова не слушаются, и рассказ, поблуждав, возвращается к тому, чем должен был начинаться, снова теряется, пускается на поиски нового начала, пока сверху не опустится на её голову ласковая рука, обозначающая конец рассказа, а тут уже и младшая сестренка перебивает… Она так и не выучила, с чего надо начинать, как вести сюжетную линию, все детали казались ей важными и несущественными в равной мере, и способность других сочинять сюжеты представлялась ей чудесным даром. Тем не менее, несмотря на отсутствие литературного таланта, Рахель понимала, что «Утром я всё отменила, сообщила на работу, что не приду и… Угадайте, что я сделала? Поехала в зоопарк» — неплохое начало. Продолжение она пока не знала, но, может быть, вечером удастся рассказать обо всем друзьям, когда они соберутся в ресторане. В каком именно, ей пока не сообщили.

На просторной парковке было всего несколько машин, и Рахель поставила свой «Мини-Майнор» прямо перед воротами зоопарка рядом с автобусом, выгружавшем школьников. Когда она проходила между ними, один мальчишка с ежиком светлых волос и глазами без ресниц, показал ей язык, а может еще и прибавил какой-нибудь жест или словечко. Она услышала за спиной взрыв хохота. Где же взрослые? Одна учительница в автобусе, другая у кассы, а детей приструнить некому. У ворот Рахель заново перевязала шарф, тронула рукой серьги и поспешила войти.

Йоси, её «важный чин» из мэрии, участвовал однажды в конференции на тему музеев и узнал там нечто интересное: большинство посетителей, входя в музей, автоматически поворачивают направо, выбирая направление против часовой стрелки. Так же и в зоопарке. Группа детей, которым тем временем раздали листы с заданием, поворачивала направо — к мелким хищникам, Рахель же пойдет налево и начнет с пернатых, но сначала купит себе воздушный шарик. Выберет не спеша, не оборачиваясь на топающих за её спиной школьников. Отвергнув шарики с героями Диснея — слишком дорогие и чересчур детские, она взяла небольшой наполненный гелием шарик с сиреневыми и золотыми разводами.

В павильоне с тропическими птицами, как и предполагалось, посетителей не было, воздух был влажным и приятно теплым. Она поднялась на деревянный мостик над озерцом с зеленой водой, но даже и тогда рвущийся вверх на натянутой нитке шарик, далеко не доставал до потолка. Водяная черепаха улепетывала под мокрый лист, утка-мандаринка сверкала в солнечном свете, как старинная драгоценность. Птицы и папоротники, папоротники и птицы. Фазаны и орхидеи навевают мысли — о чем? О далеких островах, о кораблях и моряках, о королевских династиях и частных зоопарках, о больших газонах, по которым бегают прекрасные птицы, увертываясь от скачущей белой лошади… Ей хотелось подольше остаться в этих мечтах, но мечты как-то очень быстро себя исчерпали. Она намотала нитку от шарика на запястье, и ноги понесли ее с мостика даже раньше, чем она решила, куда продолжит путь.

Может быть, позже, на одной из дорожек, ей встретится красивая черноволосая девочка, и Рахель, ни слова не говоря, протянет ей шарик и уйдет. И может быть, много лет спустя вспомнится этой девочке образ женщины в легких одеждах, которая именно ей решила подарить шарик, и, кто знает, а вдруг этот случай повлияет на жизнь малышки, на её мировоззрение и на самовосприятие, что, как известно, крайне важно, ведь на самооценке всё и держится, абсолютно всё. Издали, от слоновника, к ограде которого он прислонился, набивая трубку, эту картину заметит мужчина лет пятидесяти, у которого, несмотря на пережитые им страдания, вокруг глаз морщинки смеха. Рука с зажигалкой застынет на миг над трубкой, и красивый вид женщины с девочкой врежется в его память. Через несколько месяцев, повстречав Рахель Шехнер, он узнает её, а она его — нет, ведь она же его не видела.

Попугаи — от голода, видимо, — злобно орали на неё, проходившую мимо клеток, и это смахивало на ругань. Медведи попрятались в свои берлоги. Прочитав всё, что было написано на деревянной табличке, оформленной как силуэт медведя, Рахель пожалела, что в её буклете нет дополнительной информации, и почувствовала, что от свежего воздуха тоже проголодалась, значит, еще одна чашка кофе будет совсем не лишней.

Пластмассовая мебель в буфете на берегу искусственного озера, была мокрой от росы, и, поставив поднос на столик, Рахель вынуждена была протереть салфетками стул и место для локтей. Кофе-машина еще не работала, но страдающий косоглазием буфетчик положил ей в чай мяту, и она наслаждалась приятным ароматом. Порывистый ветер шуршал флажками вокруг навеса. Длиннорукие лемуры раскачивались на торчащем посреди озера дереве, полный мужчина в камуфляже, стоя на коленях, пытался починить игрушечного льва у входа, который не хотел прыгать, когда ему в прорезь бросали монеты.

И бутерброд с сыром может быть очень вкусным, если маргарин намазан на свежую булочку, и жуешь его не в помещении, а на свежем утреннем воздухе. Рахель привязала шарик к спинке стула и подумала: представьте себе, есть место, здесь, рядом с Тель-Авивом, где можно попить кофе на берегу озера, где белые лебеди и черные лысухи подплывают к тебе за крошками. Почему же люди не едут сюда? Беда в том, что все мы в плену у косности мышления, заперты в привычных рамках, и редко кому придет в голову совершить что-нибудь оригинальное. Надо будет вечером сказать это друзьям. А может, лучше не надо, пусть это будет её маленьким секретом, и только по лицу, тронутому зимним солнцем, они смогут догадаться об испытанном ею тайном удовольствии.

Приятно сидеть так на солнышке, очень приятно, голова свободна от мыслей, веки опускаются, сквозь них мерцают радужные круги, и очень может быть, что с этими нежными солнечными лучами на нее снизойдет новое счастье, проникнет в душу и прорастет. От настоящего счастья душа расширяется, чтобы вместить его. Льющийся сверху свет пробуждает скрытый свет внизу, восходя, тот соприкасается с нисходящим, и, омытый этим единым потоком, рождается новый человек, рождается новая женщина. Даже, если в дальнейшем она не будет этим светом окружена, — ведь он по своей природе всего лишь минутная благодать — память о неожиданном счастье, раскрывшемся в её душе, как бутон, будет видна в походке, во взгляде, проявится в жестах, и люди будут оглядываться ей вслед, невольно изумляясь исходящему от женщины сиянию. Есть люди, излучающие сияние. Да, есть в мире такие люди, в разных местах, не только далеко на востоке, здесь тоже есть, почему бы им не быть здесь, и счастье такое должно быть, близкое счастье, счастье возможное, которое придет к женщине, открытой этому, на берегу озера в зоопарке, вот сейчас и придет, прямо сейчас, почему бы и нет?

Что-то в ней шевельнулось, и Рахель услышала урчание в животе. И больше ничего, только хлопанье крыльев по воде, далекие голоса детей, крики животного — то ли обезьяны, то ли павлина. В детстве она мечтала жить у моря, знать все оттенки синего и все его движения, тихим голосом предсказывать штиль по ореолу вокруг луны… И вот она здесь, не каждый день женщина так свободна от забот и суеты; даже если ничего особенного не происходит, само это освобождение — уже настоящее событие, оно не может не отразиться на ней, не оставить хоть что-нибудь. Она подождала немного и, за миг до того, как открыть глаза, еще надеялась увидеть новые краски на фоне новой синевы неба.

Буфетчик, до этой минуты складывавший из бутербродов пирамиду, отвернулся, чтобы включить радио, но так как был не только косоглаз, но еще и близорук, он и раньше на нее не смотрел. Он так и не увидел, как женщина, несколько сковано встав со стула, торжественным жестом отвязала свой шарик и отпустила в небо, провожая взглядом его медленный невысокий полет в сторону обезьяньего дерева.

Толстяка в хаки уже не было, когда она выходила из буфета, но починенный улыбающийся лев еще покачивался вверх-вниз и, наконец, остановился.

— Вы не поверите, как я провела утро, — сказала Рахель Шехнер друзьям, как только официантка приняла у них заказ.

— Помолчите, болтушки, Рахель что-то рассказывает… — крашеные рты, затягивающиеся дымом рты, рты, готовые жевать, демонстративно закрылись, но множество пальцев сталкивалось на столе, ползя отщипнуть кусок питы, теребя пластмассовый цветок, сминая в пепельнице окурки с пятнами помады.

— Я решила не пойти на работу и сделала себе сюрприз — поехала в Рамат-Ган в зоопарк.

Несколько глаз переглянулись, несколько бровей поднялись в ожидании, когда Рахель, расправляя на коленях салфетку, добавила затухающим голосом:

— Было здорово, там очень приятно утром и пусто, совсем пусто. Вам тоже надо как-нибудь попробовать…

Почему она отказалась от воздушного сиреневого и именно сегодня надела это плотное платье в крапинку? При свете свечи её черные волосы казались надетым на голову шлемом, бросавшим тень на лицо, затушевывая профиль ассирийской статуи, губы и глаза которой сомкнулись на несколько слишком долгих секунд.

Муж одной из подруг, подавшись вперед, поспешил заслонить её и рассказал неплохой анекдот об обезьянах.