Счастье цыганки

Глава 34

Беспомощный человек — существо страшно неудобное и обременительное. Особенно когда существо это лежит в мешке. Как же намучился Игорь, перетаскивая в катакомбы сначала Кармелиту. А потом и Миро. Молодого, здорового цыгана вообще пришлось волоком тащить. Практически всю дорогу! Ну и Тамара, конечно, тоже хороша. Вместо того чтобы помочь, все шла рядом и зудела под руку — кто тут настоящий мужчина, кто не настоящий. И чтобы делал настоящий мужчина, окажись он здесь. Ужасно захотелось Игорю послать ее подальше. Но нести мешок было так трудно, что даже для этого святого дела сил не оставалось.

А когда вся работа была сделана и тела выгружены, Тамара вдруг сменила пластинку:

— Игоречек, мой хороший. Мускулистый мой, наработался!

После такой нежной и искренней похвалы ругаться сразу перехотелось. Игорь сложил пустые мешки, деловито перебросил их через плечо и сказал с героической немногословностью ковбоя Мальборо:

— Ну вот и все…

— Все. Конечно! Пошли отсюда. Здесь жутко, да и просто рискованно. Взорвать могут в любой момент.

Игорь посмотрел на часы.

— Не, волнуйся, время еще есть. До взрыва целых три часа.

— Ой, перестань! — опять начала заводиться Тамара. — Кому ты веришь?

— Так ведь в новостях по радио объявляли. Ты что, по дороге не слышала?

— Все я слышала. Но разве можно кому-то верить! Взорваться может в любую секунду. Бабахнут — и все! Ты что, не знаешь, как у нас все устроено. Везде бардак и путаница. Ну чего ты ждешь?

— Подожди…

Игорь внимательно посмотрел на Миро, углядел у него за поясом нож, забрал его.

— Вот! Как говорил товарищ Саахов: «Тарапитца нэ надо!» Чуть нож им не оставили. Вдруг еще развяжутся. И все насмарку!

— Ладно. Теперь все? Пошли.

— Подожди.

Тамара уставилась на него, не понимая, чего ж он еще хочет. Игорь замялся, но все же сказал, объяснил, чего тянет:

— Смотри, сколько у них драгоценностей…

— Игорь, ты что, хочешь их снять?..

— Да. А что? Я не хочу, чтобы добро пропадало. Им ведь оно уже ни к чему. А нам не помешает.

Игорь наклонился к пленникам.

— Подожди! — воскликнула Тамара.

Ей вдруг сделалось дурно оттого, что происходит. Шаг за шагом, открывая для себя новые моральные (или аморальные?) горизонты, осваивая новые, как сказал бы Форс, «противоправные деяния», она привыкла к заманчивой мысли, что для нее ничего невозможного нет. Но сейчас, увидев, как жадно загорелись глаза ее любимого при взгляде на цыганское золото, Тамара испытала брезгливость. Обычную брезгливость.

— Игорь, это мародерство.

— Мародерство — это когда с мертвых снимают. Или когда, скажем, коронки с зубов выдирают. А эти — живы, здоровы.

Но Тамара упрямилась:

— Не смей этого делать. Слышишь?

— Тамара, что-то ты стала слишком сентиментальной. Тебе не кажется, что здесь, — Игорь обвел взглядом катакомбы, — и сейчас вся эта патетика немного неуместна?

— Дело не только в этой, как ты говоришь, патетике. Украшения — это улики. Разве ты не понимаешь?

— Не волнуйся. Улики — они только здесь, в Управске, а я продам их в другом городе.

Игорь снял с Миро и Кармелиты все золотые украшения и начал их рассматривать:

— О, цепочка, сережки. — Он дошел до кольца, которое подарил Кармелите Астахов. — Колечко, ух ты, с бриллиантиком! Наверное, папа подарил. «Цыгане любят кольца, а кольца непростые. Цыгане любят кольца, а кольца золотые…» Хочешь, я подарю его тебе?

Тамара брезгливо поморщилась:

— Нет. Не надо, благодарю, Игорь, не надо…

— Как хочешь. А я думал, ты любишь дорогие подарки. Хотя, ты вообще-то подумай. Если не возьмешь сейчас, я потом ведь могу и не дать.

Тамара смотрела на Игоря, думая про себя: «Господи… Что же с ним произошло? Когда же он успел переродиться в такую мелочную мразь. Лучше бы я с Форсом осталась. Тот, по крайней мере, мужик, хищник…»

Игорь начал рассовывать драгоценности по карманам. После того, как было спрятано последнее колечко, Тамара иронично спросила:

— Щедрый мой, теперь мы можем идти?

— Ладно, пошли, — великодушно сказал Игорь.

Они направились к выходу. Свет фонаря становился все слабее и слабее. И через несколько минут спящие Миро и Кармелита остались в полной темноте. Страшно даже представить, какое пробуждение их ожидало.

После того, как Степка ушел от Богдана (мрачный, серьезный, как-то внезапно повзрослевший), Люцита вновь задумалась над тем своим давешним сном: о лодочнице Олесе на озере, о Богдане, плывшем с ней в небытие, но потом вернувшемся.

Вот он, родной, любимый Рыч-Богданчик, сопит за стенкой. Восстанавливается, сил набирается после операций. А Олеся, что с Олесей? Неужели этот сон нужно понимать так, что с ней произошло самое страшное? Но разве (если верить в свой дар шувани) его можно понять как-то иначе?

Люцита вдруг почувствовала, что ее неудержимо тянет к Рубине. Ей сейчас, когда такая неопределенность с Кармелитой, хуже всех. Ведь Рубина уверена, что внучка мертва. А сердце у нее все же не молодое. Много успело почувствовать, много успело поболеть. Поэтому непременно нужно сходить к Рубине — поговорить с ней, если нужно, успокоить.

Едва войдя в комнату старушки, Люцита сразу же постаралась ее приободрить.

— Рубина! Я пришла с хорошей новостью!

— Для меня сейчас не может быть хороших новостей.

— Ой, не торопись, бабушка ты наша! Ты же веришь моим видениям?

— Конечно, верю. Ты сильная шувани, хоть и молодая.

— Так вот! Рубина, Кармелита жива. Я ясно «вижу», что она жива. Поверь мне, она не сгорела в пожаре!

Рубина с изумлением посмотрела на Люциту, боясь поверить в нечаянную радость. Потом встала, обняла ее.

— Девочка моя, ты вернула мне жизнь. Я думала, что тоже сгорю, только от горя. Или с ума сойду.

— Слава Богу, Рубина. Слава Богу.

— Значит, ты говоришь, она жива. Но Рамир не звонит. Выходит, дома ее нету. Где же тогда Кармелита? Почему не вернулась домой?

— Вот этого я не знаю. Пока не знаю.

— Люцита, прошу тебя — «посмотри». «Посмотри», милая, очень прошу тебя.

— Хорошо, Рубина я попробую.

Люцита закрыла глаза. Начала покачиваться. Рубина пристально смотрела на нее, ожидая слов, то ли горьких, то ли радостных. Шувани начала говорить с закрытыми глазами.

— Какое-то очень странное место. Совсем тесное. Мало воздуха. Душное, неприятное.

— Где это место? Сосредоточься. Может, увидишь?

Люцита открыла глаза, отрицательно покачала головой.

— Не знаю, Рубина. Дальше — не знаю. Ничего не вижу.

— Почему?

— Может быть, потому, что у меня сейчас мало сил. Богдан был ранен, ему делали две операции подряд. Я очень переживала за него, пыталась помочь. И все мои силы ушли на это.

— Бедная девочка, я ведь ничего не знала. Прости, что мучила тебя. По себе знаю, как трудно все это дается. Ой правда, прости меня, старую, глупую.

— Нет, что ты! Не нужно так говорить о себе. Я же понимаю, как ты волнуешься. Я и сама места не нахожу…

Люцита подумала, не сказать ли Рубине, какой ей сон приснился про Олесю. Но потом вспомнила, с какой любовью говорила старушка об этой женщине. И решила не тревожить ее, не давать еще один повод для волнения. Лучше уж постараться развеять все сомнения насчет Кармелиты.

— Рубина, давай я еще раз попробую. Сейчас. Давай!

— Нет, погоди! С этим даром нужно обходиться очень аккуратно. Вспомни, как учит Библия: «Возлюби своего ближнего, как себя самого!» Кто не любит себя, тот не умеет любить и ближних. Смотри, не надорвись, помогая нам.

Люцита застыла на мгновение, как бы прислушиваясь к своему организму. Потом решительно сказала:

— Не волнуйся, Рубинушка, все в порядке. С этим даром шувани как-то странно получается. Чем больше сил отдаешь, тем больше их к тебе приходит. Откуда-то сверху. Я чувствую, что могу еще раз «посмотреть», где Кармелита.

— Что ж, если так, тогда пробуй. Но будь аккуратна…

Шувани снова закрыла глаза. Начала раскачиваться и, кажется, даже стала напевать какую-то старинную цыганскую песню.

— Рубина! Я вижу. Не все. Но вижу. Кармелита там не одна! С ней Миро. И все… — Люцита открыла глаза. — Больше ничего не увижу. Это уж точно.

Старая цыганка с облегчением улыбнулась.

— Если Кармелита вместе с Миро, значит, с ней все в порядке. Он — сама надежность. — Но тут Рубине показалось, что собеседница что-то скрывает или не договаривает, и она опять встрепенулась: — Люцита, почему ты так тревожно смотришь на меня? Ты еще что-то знаешь? Скажи мне, не таи.

— Нет. Тревожусь как раз оттого, что не знаю. И поэтому чувствую себя виноватой. Понимаешь, я хоть и шувани, но ведь сердцу не прикажешь. Сейчас все мои мысли о Богдане. Только его я вижу ясно, а остальных — как в тумане, только какие-то обрывки. Прости меня, Рубина.

— Да что ты. Наоборот. Спасибо тебе. Ты же принесла мне добрые вести. А теперь я знаю, я уверена, все наладится. Все будет хорошо.

— Тогда я пойду к Богдану. Как он там без меня? Уже, наверно, проснулся…

— Конечно, ступай. Передавай привет от старой Рубины.

— Нет, не согласна. Я ему передам привет от вечно юной Рубины!

— Ну ладно-ладно… Иди, егоза.

— А если я еще что-то почувствую… хорошее или плохое, обязательно тебе сообщу.

— Вот и хорошо. Так и договоримся. А я буду молиться и за тебя с Богданом, и за Миро с Кармелитой.

Нет, все же зря Астахов панику разводит. После звонка Рубины Баро совсем успокоился. А как не успокоиться! Во-первых, успокаивающая эсэмэска от Миро, во-вторых, слова Рубины о том, что Люцита, как шувани, видит Миро и Кармелиту вместе. Все сходится. Одна новость дополняет другую. Чего ж еще волноваться?

Но теперь уж Земфира начала жужжать над ухом:

— Почему Миро и Кармелита так долго не возвращаются?

— Мало ли… Они ведь предупредили нас, что все в порядке. А дальше… Дело молодое. Накопилось всякого! Им о многом нужно поговорить.

— Но мы же волнуемся.

— Такая наша родительская участь — волноваться за детей. Хотя, честно говоря, я сам не могу к этому привыкнуть.

— Надо привыкать, у нас еще пятеро подрастают. Васька вон тоже все время где-то пропадает… — Земфира с тревогой посмотрела на часы. — И все же пора бы им уже вернуться. Сколько можно разговаривать.

— Эх, Земфира, подумай, что говоришь! Влюбленные не следят за временем. Хотя, с другой стороны, им сейчас так непросто. Между ними стоит память о Максиме. А это тяжелое испытание.

— Тут ты прав, — мигом успокоилась Земфира. — Важно понять, что они теперь выберут: преданность или чувство?

— А ты бы что выбрала? — лукаво улыбнулся Зарецкий.

Земфира посмотрела на него влюбленными глазами.

— Эх, касатик ты мой глупенький. Все устраиваешь мне такие детские проверки? Я бы все вместе выбрала. И преданность, и чувства. И тебя. Только тебя, кого же еще?!

Тамара, ссутулившись, ходила по номеру. Игорь лежал на кровати, развалившись. Она присела к нему. Игорь привстал, положил свою руку ей на ладонь. Но Тамара, проявив свою неблагосклонность, отодвинулась.

— Что? — спросил Игорь. — Что-то не так?

— Ничего. Просто ничего.

— Ты что из-за этого? Да? Из-за того, что мы с тобой сделали. Не ожидал я от тебя такой реакции.

— А какой реакции ты ожидал?!

— Ну не знаю… Я думал, ты будешь радоваться. Нет, я уверен был, что ты станешь радоваться. Ты ведь всегда так хотела избавиться от Кармелиты. С самого ее рождения.

— Я тоже так думала, но нет. Все теперь совсем иначе. Ужасно себя чувствую. Только опустошение и бессмыслица какая-то…

— Да, вот это точно подмечено. Пока это бессмысленно.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что смерть Кармелиты бессмысленна, если мы оставим в живых Астахова. И не нужно делать вид, что это впервые сейчас только услышала. Томочка, сейчас не время раскисать. Вот завершим дело, тогда и отдохнем. Когда наследники вступают в свои права?

— Через полгода, кажется.

— У-у-у, через полгода. Это столько еще ждать… Нет, Томочка, давай не будем откладывать, давай сделаем все сегодня. Хорошо?

Она посмотрела на него как на дурачка, безнадежного, школьного двоечника, не имеющего ни единого просвета, не сумевшего дотянуть до «троечки» даже на пении, труде или физкультуре.

— Игорь, подумай, о чем ты? Если погибнет сначала Кармелита, а сразу же вслед за ней и Астахов, то все подозрение тут же падет на наследников, то бишь на меня с Антоном…

И вот тут Игорь ловко вскочил с кровати.

— Томочка, ты пока не знаешь самого главного. Есть факт, который всю эту картинку переворачивает. И позволяет нам сильно ускорить процесс.

А время все шло и шло. Но от Миро не было никаких известий. И снова закрадывались в голову нехорошие мысли. Баро, конечно, старался держать себя в руках. Но Земфира, преданная любящая Земфира прекрасно видела, как ему тяжело. Поэтому она решила, что уж теперь никак не обойтись без дочкиной помощи. Быстренько собралась и отправилась к Люците.

К Люците — по нынешним временам означало: в больницу, где рядом со своим Богданом она проводила дни и ночи. Дочка с матерью обнялись. Люцита подробно рассказала о Рыче, о том, что он чувствует себя все лучше и лучше. А потом сама спросила:

— Как Кармелита? Как Баро?

— Рамир держится, бодрится, хочет показать, что все в порядке. Но на самом деле ему очень плохо. Я из-за этого и пришла. Мучается он страшно. Все время переживает за Кармелиту. Мы же до сих пор не знаем, где она, что с ней. Может, ты…

— Да, мамочка, я все понимаю… Я Рубине уже рассказывала…

— Может, ты что-то видела, что-то знаешь о ней?

— Не знаю, как тебе это описать. Но вдруг я увидела, что Миро и Кармелита вместе. Мне кажется, что они счастливы быть рядом.

— Что ты? Неужели все так хорошо?

— Боюсь, что нет. У меня плохое предчувствие. Очень плохое!

— О Господи! Что это значит?

— Это значит, что они живы, что они вдвоем, рядом друг с другом. Но жизнь их в опасности.

— Доченька, но где же они? Где?!

— Вот этого, мама, я пока никак не могу рассмотреть…

— Ускорить процесс? — иронично переспросила Тамара. — Надеюсь, этот процесс не судебный?

— Нет, отнюдь! Ты знаешь, у меня тут есть один приятель в больнице, в регистратуре…

Тамара мгновенно напряглась.

— Ну если в регистратуре, то это скорее приятельница. Так?

— Ой, Томка, какая же ты все-таки ревнивая! Да-да, приятельница. Только вот именно приятельница, и ничего больше. Так вот что она мне рассказала по телефону.

— А зачем ты ей звонил?

— Тьфу ты елки! Зубы разболелись. Хотел уточнить, когда моя врачиха работает, в какую смену. Так вот, не мешай… Милиция как-то очень быстро и ловко вычислила того, точнее, ту, что погибла на пожаре!

— А регистратура тут при чем?

— Ой, я сам точно не знаю, там что-то в карточках смотрели, сличали, сравнивали… Это все неважно. Главное — вывод. Знаешь, какой у них вывод?..

— Ну давай, давай рассказывай. Не томи.

— Погибшая, угадай кто?

— Ладно, Игорь. Говори уже!

— Погибшая — Олеся Платонова!

— Как?

— Так! Ты понимаешь, что это означает? А? Подумай хорошенько…

Тамара не знала, что сказать. Жизнь опять понеслась в таком быстром темпе, что она порой теряла связь с действительностью.

— Ну вот — и этот человек упрекал меня в глупости и близорукости! Представь себе Астахова. Вот он узнает о смерти Олеси. Потом о смерти Кармелиты. Как, наверно, ужасна, невыносимо ужасна станет его жизнь после этой потери… Тебе так не кажется?

И только теперь Тамара поняла все. Игорь намекает на то, что если инсценировать самоубийство Астахова, то в сложившихся обстоятельствах оно будет выглядеть очень естественно.

— Самоубийство? — прошептала она.

— Да. «Главный управский бизнесмен Николай Андреевич Астахов не выдержал обрушившегося на него горя. И свел счеты с жизнью». Примерно так будет написано в местной прессе.

— Постой. Но ведь Кармелита еще жива…

— Не страшно. Скоро умрет. Вот я тут через верных людей прикупил яду, который действует где-то так через трое суток после употребления. То есть как раз сегодня пора подливать.

— Что ж, — медленно сказала Тамара. — Наверно, ты прав. Хотя… постой, а ты уверен, что мы все правильно рассчитали?

— Тома, не увиливай. Мы так долго это все обсуждали, что никакой ошибки быть не может. Нужно идти на дело. Ты знаешь, я даже готов пойти вместе с тобой.

— Ух, какие мы смелые! Нет уж, сегодня тащиться в дом к Астахову точно не нужно. Такая сладкая парочка — это только лишние подозрения. Я одна пойду. Если что, скажу, пришла за вещами, поскольку не все еще забрала. Вот только надо подумать, куда налить яду?

— Мне сказали, он совершенно безвкусный. Ну или почти безвкусный…

— А ты проверил?

— В каком смысле?

— Ну попробовал?

— Нет, — виновато сказал Игорь, и только потом раскусил ее злую шутку. — Ха-ха-ха! Ну спасибо, Томочка. Я еще ядов не пробовал. В общем, яд бесцветный и почти безвкусный. И я уже даже купил резиновые перчатки, чтобы не оставить нигде никаких следов и флакончик выбросить.

— Нет, Игорек, вот тут ты не совсем прав. Кое-какие следы нужно оставить.

— Не понял…

— Если мы хотим, чтоб была инсценировка самоубийства, то следы оставлять нужно. Только не наши, а астаховские… Знаешь, а ведь я уже все придумала.

— Да? А ну-ка давай поделись.

— У нас дома. То есть, теперь уже конечно, не у нас, а у него, у Астахова дома, на кухне есть кувшинчик. Он там отстаивает чистую кипяченую воду. Причем ни я, ни Антон из него никогда не пили. Мы больше соки любим. А вот Коля вечно попивал.

— Так-так-так. И что?

— Сейчас, когда на него начнут сыпаться страшные известия, ему, конечно, будет очень плохо. Прямо скажем — хреново. Чтоб сердечко успокоить, он возьмет коньяку. А наутро потом целый кувшин точно выпьет. И оставит свои отпечатки пальцев на кувшине. А яд я пересыплю в какую-то из баночек на кухне, до которых он точно дотрагивался. Так потом, когда он помрет и милиция будет шмонать всю кухню, будет установлена картина самоубийства.

— Тома, ты гений! — только и смог сказать Игорь. — Ты, а не этот чертов Форс! Который у нас всегда под ногами путался…

Жаль, что Леонид Вячеславович не слышал последних слов. Жаль также, что он вообще не знал о замысле Тамары и Игоря, иначе без труда нашел бы во всех их построениях одну огромную ошибку. Объяснил бы, что Кармелита с Миро после взрыва в катакомбах погибнут только физически. Но юридически станут «без вести пропавшими», поскольку тела их не найдены. А в сложных случаях с наследованием такая формулировка — совсем другая история…

Впрочем, что об этом говорить, если грамотный юрист Форс все равно ничего этого не знал, не слышал.