Сципион Африканский. Победитель Ганнибала

Глава 2 Заря

Таковы три эпизода из пролога к будущей драме карьеры Сципиона. Занавес же над ней поднимается в 210 г. до н. э., который был для Рима если и не самым черным часом в его смертной борьбе с Карфагеном, то по меньшей мере самым серым. Конфликт, в который Рим первоначально ввязался в 264 г. до н. э., был неизбежным следствием гегемонии в Италии, завоеванной благодаря сочетанию политического гения и воинского мужества, ибо эта гегемония не могла оставаться в безопасности, пока чуждая морская держава – Карфаген – правила над водами полуострова, являя собой постоянную угрозу побережью и торговле. Но когда, после многих опасностей, окончание 1-й Пунической войны в 241 г. до н. э. дало Риму безопасность на морях, мечты и амбиции Гамилькара Барки не просто оживили, но расширили масштаб борьбы между Карфагеном и Римом до уровня, когда итогом могло быть только мировое владычество или полный крах. В течение долгого промежутка, когда на поверхности соблюдался мир, этот карфагенский Бисмарк занимался психологической и материальной подготовкой удара в самое сердце римской державы, обучая своих сыновей и приверженцев воспринимать завоевание Рима как цель и используя Испанию как учебный полигон военной школы Баркидов и базу для будущих военных кампаний. В 218 г. до н. э. Ганнибал, перейдя через Альпы, начал вторжение в Италию, чтобы сжать урожай, семена которого посеял отец. Его победы на Тицине, на Требии, на Тразименском озере росли в масштабах, пока не достигли вершины на поле при Каннах. Если стойкость римлян, верность большинства италийских союзников и стратегическая осторожность Ганнибала выиграли для Рима передышку, то пять лет непрерывной войны так опустошили римские ресурсы и истощили силы союзников, что к 211 г. власть Рима – внутренне, если не на поверхности, – была, вероятно, ближе к окончательному надлому, чем когда-либо раньше. Машина, когда она новая и в хорошем состоянии, может выносить повторяющиеся жестокие удары, но, когда она сильно изношена, толчка может оказаться достаточно, чтобы разбить ее на куски. Такой толчок пришел, когда, пока Ганнибал вел кампанию в Южной Италии, уничтожая римские армии (хотя, по-видимому, не приближаясь к своей цели – уничтожению власти Рима), карфагенское оружие в Испании было увенчано победой, поставившей под угрозу позиции Рима на всем полуострове.

В течение нескольких лет отец и дядя Сципиона, Публий Старший и Гней, командовали римскими войсками на Иберийском полуострове, одерживая победу за победой до тех пор, пока, разделив силы, братья не были разбиты по очереди и оба пали на поле битвы. Потрепанные остатки римских войск были загнаны на северный берег Ибера, и только отвага Марция, собравшего их воедино, помешала изгнанию римлян из Испании. Положение их оставалось опасным, ибо многие испанские племена в годину неудач бросили римлян.

Хотя решимость самого Рима оставалась, как и прежде, несокрушимой и катастрофа только подстегнула ее, выбор наследника Сципионов оказался трудной задачей. Наконец, для выборов проконсула Испании решено было созвать народное собрание. Однако никто не предлагал себя кандидатом на почетную, но опасную должность. «Народ, не зная, что делать, пришел в день выборов на Марсово поле, где увидел лица своих самых видных сограждан, которые, глядя друг на друга, горестно шептали, что дела их в ужасном состоянии, да и положение всего общества такое отчаянное, что никто не смеет принять команду в Испании. Тогда внезапно Публий Корнелий, сын Публия, павшего в Испании, двадцати четырех лет от роду, объявил себя кандидатом и занял место на возвышении, где его видели все» (Ливии). Выбор был единогласным, считая не только голоса центурий, но и всех присутствующих. «Но после того, как дело было завершено и страсть и порывистость поутихли, наступило внезапное молчание, и люди задумались про себя над тем, что же они сделали и не возобладала ли пристрастность над разумным суждением. Главным образом они сожалели о его юности; но некоторых ужасала судьба, которая постигла его дом и его имя, – ибо в то время как две семьи, к которым он принадлежал, были в трауре, он отправлялся в провинцию, где должен был вести военные действия среди могил отца и дяди».

Понимая преобладание этих сожалений и сомнений, Сципион постарался рассеять их, созвав собрание, на котором его благоразумные аргументы способствовали восстановлению доверия. Секрет его власти над мыслями толпы, особенно в моменты кризисов, необычной в таком молодом человеке, заключался в его глубокой уверенности в себе, которая излучала силу, для которой истории о его божественной вдохновленности были только вспомогательным средством. Понятие уверенности в себе или самоуверенности часто употребляется в пренебрежительном смысле, но у Сципиона уверенность в себе не только оправдывалась результатами, но и отличалась по сути, представляя собой духовное возвышение, выраженное Авлом Геллием как «conscientia sui subnixus» – «подъем с опорой на осознание себя».

К остаткам армии в Испании было добавлено десять тысяч пехоты и тысяча конников. Взяв эти подкрепления, Сципион поднял паруса на флоте из тридцати кораблей и отплыл из устья Тибра. Следуя вдоль берега, он прошел Генуэзский залив, побережье Ривьеры и Лионский залив, высадил свои войска у самой границы Испании и отправился маршем по суше в Тарракон – современную Таррагону. Здесь он принял посольства от различных испанских союзников. Понимание морального фактора и ценности личных наблюдений – двух жизненно важных элементов полководческого искусства – проявилось с первых же шагов. Войска противника находились на зимних квартирах и, прежде чем составлять какие-либо планы, он посетил княжества своих союзников и каждое подразделение своей армии, стремясь повсюду – более поведением, нежели словами, – восстановить уверенность и рассеять влияние прошлых поражений.

Его собственные моральные качества нигде не видны лучше, чем в его обращении с Марцием, человеком, который частично смягчил эффект римских поражений и которого честолюбивый полководец вполне мог бы рассматривать как соперника по положению и славе. Но «Марция он удержал при себе и обращался с ним с таким уважением, что было совершенно ясно, что ничего он не опасался меньше, чем того, что кто-то помешает его собственной славе». Ревность Наполеона к Моро, умышленное отодвигание в тень собственных маршалов находится в резком контрасте с поведением Сципиона. Одной из его лучших военных наград была неизменная любовь, которую чувствовали к нему подчиненные ему генералы. «Никто не герой для своего лакея», и очень немногие генералы оставались героями в глазах старших офицеров своего штаба, которые наблюдают своих начальников в интимной обстановке, когда их качества не скрыты за блестящими атрибутами власти и общественной репутации. Лояльные подчиненные будут поддерживать видимость непогрешимости ради блага армии так долго, как это необходимо, но они знают человека, как он есть, и в позднейшие годы правда выходит наружу. Поэтому стоит вспомнить, что вердикт Полибия основан на непосредственных беседах с Гаем Лелием, ближайшим помощником, которому Сципион доверял свои военные планы перед операциями.

Солдат, потерпевших поражение, он не упрекал, но мастерски соединял призывы к их разуму с обращениями к их духу, напоминая им, что часто в римской истории первые поражения были предвестниками конечной победы, что восстановление баланса уже началось, что для начальных катастроф уже нашелся противовес и что в Италии и на Сицилии все идет хорошо. Затем он указывал, что карфагенские победы объясняются не превосходящим мужеством, но «предательством кельтиберов и опрометчивостью полководцев, которые позволили отрезать себя друг от друга из-за своей веры в союзников». Далее он указывал, что невыгоды их положения перешли теперь к противнику: карфагенские армии разбросаны на большом расстоянии друг от друга, их союзники отчуждены бестактностью и тиранией, и, самое главное, личная вражда между командирами помешает им быстро прийти на помощь друг другу. Наконец, он возбудил энтузиазм солдат, коснувшись их любви к погибшим вождям. «Как вы можете увидеть сходство с отцом и дядей в моем лице, чертах и фигуре, так я восстановлю их гений, честь и мужество – так, что каждый из вас скажет, что его командир Сципион либо вернулся к жизни, либо родился снова».

Его первым шагом было восстановление и укрепление уверенности в себе в собственных войсках и войсках союзников, следующим – атака на самоуверенность врагов, нацеленная не на плоть их, но на их моральную ахиллесову пяту. Его острое стратегическое чутье – в дни, когда стратегия, отличная от тактики в бою, можно сказать, еще не родилась, – заставило его понять, что Испания была подлинным ключом к исходу всей великой борьбы. Испания была реальной операционной базой Ганнибала; здесь он обучал свои армии и отсюда ждал подкреплений.

Первый шаг Сципиона демонстрировал применение понимания моральной цели к Испанскому театру военных действий. В то время как его убеждали напасть на одну из карфагенских армий, он решил ударить по их базе, по их «дороге жизни». Вначале он сосредоточил все свои войска в одном месте, оставив один маленький, но компактный отряд в 3 тыс. пехотинцев и 300 конников под командой Марка Силана, чтобы обезопасить собственную операционную базу в Тарраконе. Затем со всеми остальными (25 тыс. пехоты и 2500 конницы) – поистине экономия сил – он перешел Ибер (совр. Эбро), «никому ничего не говоря о своих планах». «На самом деле у него и в мыслях не было делать что-либо из того, о чем он говорил перед войсками; внезапным нападением он решил взять город», именуемый Новым Карфагеном» – современную Картахену.

Для этой цели «он дал начальнику флота Гаю Лелию тайное приказание идти к названному выше городу; Лелий один был осведомлен о его плане. Сам Публий с сухопутными войсками быстро продвигался вперед». Как подчеркивает проницательный Полибий, этого юношу отличала расчетливость, ибо «он, во-первых, брал на себя ведение войны, которая… казалась народу безнадежной; во-вторых, взявшись за дело, он не думал о мерах обыкновенных, очевидных для каждого, но изобрел и решился осуществить такой план, которого не подозревали ни друзья, ни враги его».

«По прибытии в Испанию он настойчиво расспрашивал всех и каждого о положении неприятеля и узнал, что войска карфагенян разделены на три части». Магон стоял вблизи Геркулесовых столпов, т. е. у Гибралтара; Гасдрубал, сын Гискона, вблизи устья реки Таг (совр. Тахо); а Гасдрубал Барка был занят осадой какого-то города в районе современного Мадрида. Ни один из них не находился ближе к Новому Карфагену, чем на десять дней пути. Самому Сципиону, как показали события, потребовалось семь дней форсированного марша. Новости о его атаке должны были достичь противников лишь через несколько дней, и, если бы он взял город внезапным ударом, он мог бы перехватить любую помощь, а в случае неудачи «он мог, поскольку был хозяином на море, переместить свои войска в безопасное место». Далее Полибий рассказывает нам, как он еще «во время зимней стоянки занялся собиранием подробных сведений об этом городе от людей знающих». «Он узнал, что Новый Карфаген – чуть ли не единственный город на всю Иберию с гаванями, удобными для флота и морских войск, что вместе с тем он расположен весьма удобно для карфагенян на пути из Ливии. Далее, он услышал, что в этом городе помещаются основные денежные средства карфагенян, все их военные припасы и даже заложники из целой Иберии; что Акрополь охраняется – и это самое важное – отрядом солдат всего человек в тысячу, так как при подчинении карфагенянам почти всей Иберии никому, казалось, и в голову не могло прийти произвести нападение на этот город; что остальное население города, хотя и весьма многочисленное, состоит сплошь из ремесленников, рабочих и корабельщиков, совершенно чуждых военному делу. И он счел, что это будет работать против защитников города, если он внезапно появится под стенами». Снова мы видим расчет на моральный фактор. «Поэтому на зимней стоянке он отложил в сторону все прочие дела и занялся только этим планом», но «он скрывал свое решение от всех, кроме Гая Лелия». Из рассказа видно, что Сципион владел еще двумя атрибутами полководческого искусства: способностью держать свои намерения в тайне до тех пор, пока их открытие не станет необходимым для выполнения планов, и мудростью, чтобы понять, что военный успех зависит по большей части от тщательности его подготовки.

Утверждение Полибия о том, что первый шаг Сципиона был продиктован мастерским расчетом, а не вдохновением или фортуной, находит косвенное подтверждение в ссылке на письмо, которое Полибий видел, а прямое – в приводимой Ливией речи Сципиона к войскам перед атакой. В одной фразе выражена вся стратегическая идея: «Вы атакуете стены одного-единственного города, но в этом городе вы сделаетесь хозяевами всей Испании». Далее он подробно объясняет, как захват заложников, сокровищ и военных припасов будет обращен к их преимуществу и к невыгодам врага – военным, политическим и экономическим. Даже если приведенная Ливией фраза была пущена в оборот позже, ее интонация настолько точно согласуется с действиями Сципиона, что она звучит как подлинная.