Седов

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ ПЕТЕРБУРГСКИЕ ЛЬДЫ

Незадолго перед отплытием в экспедицию, в начале июля 1912 года, Седов получил письмо от одного крупного русского гидрографа, в котором, между прочим, было высказано следующее:

«Трудное дело открыть полюс, но и то, что вы сделали до оих пор, было исключительно трудно; побороть упрямство высшего начальства удается немногим, и я уверен, что если вам было суждено преодолеть льды, которые вас встретили в самом Петербурге, то и полярные льды вас не остановят, и вы дойдете до полюса…» ^{22}

Эта мысль, принадлежащая свидетелю трудов Георгия Седова и человеку, знакомому не только с арктической природой, но и с климатом петербургских правительственных канцелярий, совершенно правильно характеризует тот шестимесячный период жизни Седова, который начался в марте и окончился в августе 1912 года, с отплытием «Святого мученика Фоки» из Архангельска.

Сначала все предвещает успех дела. «Новое Бремя» ежедневно печатает письма, в которых выражается сочувствие идее капитана Седова. Генерал-майор Варнек, под начальством которого Седов плавал на «Пахтусове», пишет в газете от 20 марта: «Одно имя Г. Я. Седова, которого я давно знаю как выносливого и энергичного исследователя, дает право надеяться, что его предприятие, дорогое для русского национального чувства, увенчается успехом… Всегда, когда надо было найти кого-нибудь для исполнения трудного и ответственного дела, сопряженного иногда с немалой опасностью среди полярных льдов, мой выбор падал на него, и он исполнял эти поручения с полной энергией, необходимой осторожностью и знанием дела».

Известный географ Семенов-Тяншанский ^{23}, вице-президент Императорского географического общества, с большим сочувствием отзывается о проекте экспедиции. «Чтобы России и русскому человеку, – говорит он, – выпала честь открытия Северного полюса, – к этой мысли нельзя отнестись равнодушно… И кто же, как не Россия, должен исследовать полярные страны Севера? Взгляните на карту, и увидите, что три четверти Северного полярного круга примыкают к нашей стране. Половина пространства нашего государства находится под постоянным влиянием полярного климата» ^{24}.

В газете появляется постоянная рубрика: «Пожертвования на экспедицию к Северному полюсу».

Десятки людей пишут Седову письма. Одна девочка, Шура Голуб, присылает письмецо: «Я читала у Жюль Верна, что на Северном полюсе есть вулкан. Прошу вас после открытия написать мне об этом». Какие-то незнакомые мичманы и просто молодые люди просят включить их в состав экспедиции. Для этих дней характерно обращение Седова в газету: «Не откажите напечатать мой нижеследующий адрес: Кирпичный пер., дом № 3. тел. 1-28-75 от 10 до 12 и от 6 до 8 ч. В Петербурге есть еще один капитан Г. Я. Седов, которого очень беспокоят…»

30 марта за подписями 51 члена Государственной думы вносится в Думу «Законодательное предположение об отпуске из Государственного казначейства средств на организацию экспедиции к Северному полюсу». Этот пространный документ состоит из двух частей. Вначале доказывается полезность арктических экспедиций и вообще изучения полярных областей. «Именно там, на Крайнем севере, зарождаются циклоны, от которых в значительной степени зависит метеорологическое состояние атмосферы Российской империи, – пишут авторы „предположения“. – Исследование на месте условий зарождения циклонов, быть может, дало бы ключ к разрешению задачи, над которой упорно трудятся в настоящее время наши метеорологи, именно, дать земледельческой России новые указания на пути к правильной разработке теории атмосферических явлений. Важность этой задачи для страны, о которой давно сказано, что ее счастье зависит от трех майских дождей, – не требует доказательств».

Далее приводится смета, составленная Седовым, на сумму в 70 тысяч рублей. Указав на то, что «самый беглый просмотр этой сметы свидетельствует о крайней бережливости, руководившей ее составителем», члены Государственной думы определяют размеры необходимых для экспедиции затрат в 100–150 тысяч. Проявив эту восхитительную деловую щедрость и пожурив даже Седова за преуменьшение сметы, они предлагают отпустить из казны не максимальную сумму и даже не минимальную – не 150 и не 100 тысяч, а только 50. «Остальные же деньги должны пополнить научные учреждения и общества и частные жертвователи» ^{25}.

Но все же Седов мог радоваться. Подобный документ, да еще подписанный такими влиятельными людьми, как Балашов, граф Бобринский, Маклаков, Шинга_ рев, Шульгин, Милюков и другими известными деятелями партий, имеющих в Думе большинство, обеспечивал, казалось, немедленный отпуск денег.

В эти же дни возникает так называемый «Седовский комитет», впоследствии переименованный в «Комитет для снаряжения экспедиции к Северному полюсу и по исследованию русских полярных стран» ^{26}.

Бюджетная комиссия Государственной думы, выслушав мнение начальника Гидрографического управления Вилькицкого, выказавшего полное одобрение плану Седова, признает отпуск денег на экспедицию желательным). 27 апреля Коковцев – председатель совета министров – запрашивает мнение по этому вопросу морского министра. Григорович отзывается в самом благоприятном для Седова тоне. «Имею честь довести до сведения вашего высокопревосходительства, – пишет он. – о моем полном сочувствии идее экспедиции лейтенанта Седова, при условии достаточного снабжения этой экспедиции соответственно современным научным и практическим требованиям… Вместе с сим я полагаю, что для надлежащего оборудования экспедиции необходима сумма не менее 150 тысяч рублей» ^{27}.

В этом письме Седова называют уже не капитаном, а лейтенантом. В дни, когда имя Седова было у всех на устах, начальство сочло уместным сделать ему подарок, переведя из адмиралтейства во флот с чином старшего лейтенанта. Это – блестящий служебный успех, потому что флотское офицерство – такая же высшая каста по отношению к офицерам адмиралтейства, как гвардия по отношению к армии. Седов надевает вместо серебряных золотые погоны и формально становится в одну шеренгу с самыми рафинированными представителями дворянства.

Через месяц после одобрительного письма Григоровича собирается совет министров, чтобы установить, между прочим, мнение правительства по законодательному предположению членов Думы. Всем, кто следит за этим делом, кажется, что можно не сомневаться в исходе, – деньги будут даны.

Но происходит нечто, подобное внезапному шквалу. Надежды рушатся, наступает время жестоких разочарований и неудач. Совет министров выносит решение в образцовом стиле самой высокой в империи канцелярии. Нужны были столетия безраздельного господства чиновников, нужна была непререкаемая преемственность канцелярских традиций, чтобы выработался тот холодный, тягучий, мертвящий язык, которым написано это постановление. Вот оно: «Рассмотрев настоящее дело, в связи с поступившими по оному заключениями министерств… совет министров нашел, что мысль об организации силами русских мореплавателей всестороннего исследования приполярных областей заслуживает, конечно, принципиального сочувствия. Но, по удостоверению заинтересованных ведомств, изложенные в записке 51 члена Государственной думы соображения об условиях практического осуществления обсуждаемого путешествия представляются недостаточно обоснованными, причем вообще намечаемая экспедиция лейт. Седова носит несколько непродуманный характер. Вследствие сего и имея в виду, что при отсутствии уверенности в возможности пополнить необходимые на оборудование экспедиции ассигнования за счет поступлений от частных жертвователей и обществ, Государственному казначейству пришлось бы, по всей вероятности, понести издержки, значительно превышающие 50 000 руб., совет министров признал, что при обсуждении вышеупомянутого законодательного предположения в общем собрании Государственной думы правительству, через представителя морского ведомства, следует высказаться за отклонение сего предположения» ^{28}.

Что же случилось за этот месяц, прошедший между благоприятным ответом Григоровича и отрицательным решением совета министров? На какие подводные камни наткнулся корабль Седова?

30 апреля в Гидрографическом управлении произошел на вид незначительный, но симптоматический эпизод. При утреннем докладе начальнику управления была подана, по обыкновению, папка газетных вырезок, касающихся ведомства. Рядом с газетным столбцом, аккуратно наклеенным на пронумерованный секретарем листок, легла надпись: «Кто позволил писать в газету?» Затем Седов был вызван к начальнику. Генерал-лейтенант Вилькицкий встретил нового лейтенанта немилостиво.

– Вы должны понимать, господин лейтенант, – говорил он с раздражением, – что ваше звание накладывает известные обязанности. Вы поставили свое имя рядом с какими-то проходимцами… И так уж мне надоел шум «Нового Времени», но в «Русском Слове» писать, извините, – это просто неприлично…^{29}

У Седова осталось впечатление, что заметка в либеральном «Русском Слове» – только повод для Вилькицкого, чтобы осадить подчиненного, о котором слишком уж много говорят и пишут. Но он думал, что этим выпадом все и ограничится.

Однако самое главное было впереди. Ему предстояла решающая схватка с людьми, между которыми лишь по форме он считался своим.

По смыслу записки членов Думы, деньги для экспедиции на полюс предполагалось выдать не Седову непосредственно, а в распоряжение морского министерства. Это обстоятельство делало морское ведомство участником предприятия, хотя с самого начала оно сохраняло позицию строгого нейтралитета. Едва лишь запахло деньгами, чиновники министерства зашевелились. Отпуск денег – отличный предлог для вмешательства в дело Седова. Вилькицкий созвал комиссию под своим председательством. В качестве членов были собраны: доктор А. А. Бунге, старый полярник, бывший еще в 1882 году начальником арктической станции, капитан 2-го ранга А. В. Колчак, А. П. Бялыницкий-Бируля, геолог И. П. Толмачев, статский советник Л. Л. Брейтфус ^{30}, капитан 1-го ранга Бухтеев и подполковник Мордовии. Седова вызвали для доклада. Он принес свои карты и расчеты, был готов к бою, но не предвидел, что исход его предрешен.

Прежде всего комиссия авторитетно признала желательность и важность достижения Северного полюса русской экспедицией, не забыв, впрочем, присовокупить, чтобы Седов не зазнавался, что речь может итти именно о достижении, но не об открытии полюса, открытого уже в 1909 году Робертом Пири.

Затем Седов был допрошен, как на экзамене, об опыте и результатах всех экспедиций, бывших когда-либо на Земле Франца-Иосифа и пытавшихся достигнуть полюса. Легко удалось установить, что лейтенант Седов не весь арктический опыт учитывает и не все результаты знает.

С нескрываемым удовольствием члены комиссии подробно и всесторонне рассмотрели вопрос о Земле Петермана.

В 1873 году австрийская экспедиция Юлиуса Пайера и Карла Вейпрехта открыла Землю Франца-Иосифа – архипелаг на севере Баренцева моря, предугаданный за несколько лет до этого русским ученым и революционером Кропоткиным. Правительство отклонило просьбу Кропоткина об организации широко задуманной им экспедиции в полярные моря. В своем неосуществившемся проекте Кропоткин писал в 1870 году, что «между Шпицбергеном и Новой Землей находится еще не открытая земля, которая простирается к северу дальше Шпицбергена…» Это предсказание подтвердили своим открытием австрийцы Пайер и Вейпрехт, и они же были авторами версии о существовании к северу от Земли Франца-Иосифа другой суши, которую они якобы видели и назвали Землей Петермана. В течение десятков лет Земля Петермана обозначалась на картах, правда – в виде бледного пунктира неопределенной формы. И только через тридцать лет Каньи, спутник герцога Абруццкого, пытаясь достигнуть полюса, прошел по дрейфующим льдинам лам, где карты показывали сушу. Земля Петермана оказалась мифом, обманом зрения.

Результаты наблюдений капитана Каньи стали известны не сразу; отчет об экспедиции Абруццкого полностью был издан только в Италии. Поэтому на карте, составленной Седовым, в качестве отправного пункта похода к полюсу была намечена несуществующая Земля Петермана. Либо он не знал еще наблюдений Каньи, либо сомневался в их достоверности. Любопытно, что в докладной записке он упоминал только о Земле Франца-Иосифа, а о Земле Петермана умалчивал.

Но комиссия вписала в свой протокол эту ошибку и указала старшему лейтенанту Седову, что Земля Петермана, от которой он собирается итти на полюс, в натуре не существует и что отправная точка для полюсной партии лежит более чем на два градуса южнее, а именно на Земле кронпринца Рудольфа, отстоящей от полюса на 860 верст, а потому, мол, расстояние в оба конца будет равно 1720 верстам.

Далее комиссия занялась разбором плана самого похода к полюсу, который Седов проектировал совершить на шести нартах при шестидесяти собаках. Седову указали на недостаточность его ресурсов для осуществления намеченной цели. Ему указали на то, что все заграничные экспедиции располагали большими, чем он, средствами. Рассказали о том, что Каньи сопровождали вспомогательные партии, причем первая партия вернулась назад через двенадцать дней пути, оставив часть продовольствия, вторая вспомогательная партия провожала Каньи двадцать четыре дня и тоже повернула назад, оставив продовольствие; сам же Каньи двинулся дальше с тремя спутниками имея тридцать восемь собак и 1028 килограммов груза. Провизия у этой экспедиции была первоклассная, рационально упакованная и дозированная, снаряжение делалось по специальному заказу, к своей базе на Земле Франца-Иосифа судно экспедиции прибыло во-время, в первую же навигацию… и, несмотря на это, поход на полюс успеха не имел. Куда уж нам тягаться с герцогом Абруццким!

И еще более разительный пример заграничного опыта приводили в назидание Седову члены комиссии. Роберт Пири, говорили они, тренировал себя двадцать три года. Он имел двести тридцать пять собак (не шестьдесят, как у Седова!). Направив вперед большую партию с продовольствием, он вышел по ее следам с двадцатью четырьмя спутниками на девятнадцати нартах. Часть людей шла впереди Пири и проторивала дорогу. По мере продвижения вперед небольшие отряды отправлялись в обратный путь. Последняя подсобная группа капитана Бартлета проторила путь впереди Пири до 87°47''.

Юлиус Пайер (1842–1915).

Члены комиссии вооружились карандашами и тут же произвели расчет, из которого явствовало с полной очевидностью, что шестидесяти собак мало, что намечаемого количества продовольствия мало, что снаряжения нужно было бы больше и людей тоже больше, а следовательно – в итоге – и денег больше!

Все это дало основание авторитетной комиссии провалить проект Седова по всем статьям. Но никто не высказал той простой мысли, что для того, чтобы устранить асе найденные в проекте несовершенства, нужно применить одно действительно радикальное средство – дать Седову больше денег!

По поводу денег комиссия высказалась особо. Заключение выглядело примерно так: Седова на полюс пускать нельзя, но деньги выдать надо. Выдать же их не Седову, план которого не продуман, а нам – морскому ведомству, и не 50 или 70 тысяч рублей, как просил невежественный лейтенант, а тысяч 800 или миллион, чтобы мы, люди опытные, постепенно, планомерно, не торопясь, открывали полюс… ^{31}

Таков был маневр Вилькицкого. Он увенчался успехом, поддержанный теми людьми, для которых Седов – молодой человек, неизвестно откуда взявшийся, – был просто выскочкой. Естественно, что совет министров принял эту точку зрения, раз она исходила от морского ведомства.

Надежды Седова на получение государственной помощи рухнули. Любопытную роль сыграло в этом эпизоде «Новое Время». 12 мая, когда еще казалось, что правительство деньги даст, появился в этой газете фельетон М. Меньшикова: «Великие предприятия». Видимо, Меньшиков – самая чуткая собака а нововременской своре – что-то унюхал. И, как всегда, эта газета угодливо тявкнула по первому знаку министерских начальников. Меньшиков выступил против проекта Седова. «Как Америку, – острил он, – Северный полюс можно открыть только один раз». Так что непонятно даже, о чем хлопочет Седов, поскольку Пири уже был на полюсе.

Это был первый довод. А второй выглядел так: «Седова я не знаю и никто не знает. Если это частное предприятие – пожелаем успеха, но если национальное, если Государственная дума дает деньги, то надо подыскать других начальников, более солидных… Я полагаю не лишним предостеречь Государственную думу от поспешных решений».

Полное совпадение с позицией того ареопага, который судил Седова под председательством Вилькицкого! Такова была подлинная прочность и ценность поддержки «Нового Времени».

Но еще больше, чем фельетон Меньшикова, огорчила Седова статья путешественника В. Русанова в кадетской газете «Речь». Меньшиков был невежда и холуй, человек просто нечистоплотный – обижаться на него было бессмысленно. Русанов же был известен как предприимчивый и образованный полярник. «Вполне отдавая должное смелости решения молодого исследователя, – писал Русанов, – нельзя в то же время не высказать некоторого сомнения относительно исполнимости и самой полезности задуманного им предприятия». Дальше шли соображения о трудности из-за тумана и туч получить на полюсе точные астрономические определения, а потому и о ничтожности научных результатов подобных экспедиций, о бедности оборудования предполагаемой экспедиции, о том, что после Пири уже и ходить На полюс не стоит…^{32}

Казалось, что плоды трехмесячной работы погибли и вместе с этим навсегда погибла надежда на осуществление задуманного плана. Напрасно, значит, уговаривал он этих холеных господ из национального союза, дежурил в приемных министров, десятки раз объяснял безграмотным и все перевиравшим репортерам, где проходит Полярный круг и что такое нарты… Напрасно давал свою подпись под всякие воззвания и обращения к чуткому обществу и отзывчивому правительству. Не к чему было читать свои лекции, после которых воодушевленная публика осторожно опускала серебряные мотеты в чью-нибудь шляпу. И в Архангельск, в Москву тоже ездить не стоило с лекциями, уговорами и просьбами. Все рухнуло, потому что до августа осталось всего два с половиной месяца, а денег не было.

А что же всероссийский сбор пожертвований, начатый «Новым Временем» и комитетом еще в марте?

Когда подсчитали собранные деньги, то оказалось в наличии всего тысячи три. В кассу экспедиции поступали гроши. Не до Северного полюса, видимо, было и тем, у кого могли найтись свободные тысячи, и тем, кто на хорошее дело не пожалел бы последнего четвертака. 19 апреля петербургские газеты напечатали первые короткие телеграммы о Ленском расстреле. Рабочий класс ответил на преступление царских слуг массовыми политическими забастовками. Начался новый революционный подъем, после нескольких лет реакции и упадка. Настроение народных масс напоминало о пятом годе. Могучие волны революционного прибоя расшатывали царскую власть.

В этой обстановке призывы Седова казались чем-то чуждым и оторванным от жизни. К тому же люди, которые лицемерно поддерживали план Седова, сами были враждебны народу, и достаточно было того, что на стороне Седова черносотенное «Новое Время», чтобы отвратить от его замыслов прогрессивные демократические элементы общества.

Через несколько дней после заседания совета министров, на котором правительство отказало Седову в дотации, он прочитал в газете интервью с А. Бунге. Доктор Бунге, известный полярник, был одним из участников комиссии Вилькицкого, провалившей проект Седова. Теперь он писал: «Некоторое время назад, когда я прочитал заметку об экспедиции лейтенанта Седова к Северному полюсу, я отнесся к этой экспедиции отрицательно. Но после того, как я увидел лейтенанта Седова и говорил с ним лично, я пришел к совершенно обратным заключениям. Я увидел в лейтенанте Седове человека, вполне подготовленного к – подобного рода экспедициям и практически и теоретически знающего полярные страны… Экспедиция разработана вполне правильно как по основным положениям, так и по осторожной предусмотрительности расчетов».

Это был неожиданный и приятный подарок, полученный Седовым в дни, когда казалось, что все от него отвернулись. Ведь он знал, что обыватели и прямые противники его дела перевели постановление совета министров на свой язык, на котором «непродуманность» звучит как «мальчишество» или просто «глупость», а неудовлетворение просьбы о выдаче денег истолковывается как провал аферы. Седов уже тогда чувствовал, что, если ему не удастся делом доказать основательность своего плана и свою готовность на жертву, его имя станет синонимом карьериста-неудачника или пустого самонадеянного невежды. Этому могло только способствовать его невольное сотрудничество с нововременской шайкой, в которой было немало уже прославившихся участников всякого рода прибыльных «благотворительных» махинаций.

С удвоенной силой он продолжал борьбу. Ему удалось собрать заседание комитета ^{33}, от которого до сих пор никакой пользы не было. Это все были известные и опытные в так называемой общественной деятельности люди. Они предлагали испытанные способы получения денег – благотворительные концерты, уличный сбор наподобие «Дня ромашки», выпуск жетонов и лотерею аллегри с розыгрышем дачи, аэроплана и моторной лодки.

Седов с раздражением напомнил, что деньги нужны уже завтра – для закупки снаряжения и заказов на питание, а если денег завтра не будет – экспедиция в нынешнем году состояться не может.

Тогда поднялся член комитета Р. Вильтон, англичанин, постоянный корреспондент газеты «Таймc» в России, участвовавший в экспедиции Джексона, и заявил, что выход из положения может быть им предложен.

– Когда мой соотечественник лейтенант Шекльтон был в таком же положении, как уважаемый лейтенант Седов, – некоторые состоятельные джентльмены ссудили ему необходимое число фунтов. Потом, когда деньги были собраны у пожертвователей, кредит был погашен.

В конце концов М. А. Суворин, владелец и редактор «Нового Времени», согласился выдать свои векселя в распоряжение комитета. Через несколько дней Седов выехал в Архангельск. Он предоставил господам общественным деятелям и облепившим комитет профессионалам благотворительности шуметь вокруг его имени и дела, устраивать платные балы и прибыльные гуляния, выпускать тощие книжечки и писать воодушевленные статейки, пить за его здоровье даровое комитетское шампанское и представительствовать от имени экспедиции. Дирижером в этой компании был капитан в отставке П. И. Белавенец, человек очень ловкий и неизвестно почему примазавшийся к делу. Сам Седов приступил к единственной интересующей его работе – он покупал собак, выбирал судно, заказывал консервы и сапоги, формировал экспедиционный состав. 12 июня состоялось заседание комитета, на котором Суворин обещал кредитовать экспедицию, а уже 21 июня Седов писал из Архангельска жене: «…Теплое платье, сухари, солонину, масло заказал. Для изготовления этих запасов необходимо заказывать теперь же. На все – нужны задатки. Вот в этом-то и задержка. Из Тобольска имею телеграмму: „Готовы доставить в Архангельск 30 собак за 3 тысячи. Половину денег высылайте задатку…“ Над этим тоже голову ломаю. Во всяком случае, как-нибудь справлюсь и с этим делом…» ^{34}

В Архангельске его приглашали на публичные собрания и обеды, на которых местные воротилы произносили выспренние речи и напрашивались в поставщики экспедиции. Правитель канцелярии губернатора Садовский обещал Седову совместно со своим другом Вышемирским поставить ездовых собак, потому что тридцати тобольских было недостаточно. Поставку трески и солонины взял на себя купец Демидов, рекомендованный кем-то из губернаторского окружения. Седову не приходилось особенно привередничать, потому что, если бы он сейчас же не сделал заказов, – экспедиция не могла бы состояться в нынешнем году.

Его познакомили с зверепромышленником Дикиным, владельцем парусно-парового судна «Святой мученик Фока». Дикин соглашался отдать «Фоку» во фрахт экспедиции, он сам за недорогую плату брался вести судно на Землю Франца-Иосифа. Седов испытал счастливое чувство, когда впервые взошел по трапу на будущий корабль экспедиции. Несколько дней он посвятил осмотру «Фоки» и попутно узнал историю этого славного ветерана полярных морей.

Сорок два года назад в норвежском городке Тенсьберге со стапелей судостроительной верфи сошел красивый деревянный барк с тремя крепкими мачтами и могучим парусным вооружением. Двадцать восемь лет под именем «Гейзер» («Geiser») он ходил в Гренландское море, плавал среди льдов и аккуратно возвращался в порт с трюмом, набитым тяжелыми тюленьими шкурами и салом. И еще двенадцать лет плавал он под русским флагом, находясь во владении мезенских зверобоев, водивших «Мученика Фоку» к берегам Новой Земли, в горло Белого моря, в Карское море, а порой и по старым следам – на Грумант, на картах именуемый Шпицбергеном.

А в это время собратья «Фоки», такие же крепкие деревянные суда норвежской постройки, прославили свой род в знаменитых арктических экспедициях. «Фока» был родным братом и «Веге», на которой Норденшельд прошел по Северному морскому пути, и безвременно погибшей «Stella Polare» герцога Абруццкого и славной «Заре» русского путешественника Толля.[7]

Практичные норвежские мореплаватели и судостроители в итоге многовекового опыта полярных походов за тюленем и белухой, моржом и китом создали тип превосходного арктического корабля, способного перенести и многодневный шторм, и титаническое сжатие ледяных полей, и подводные удары айсбергов, и зимовку среди льдов.

Седов любовался «Фокой» – грязным, провонявшим ворванью судном. Под его неказистой внешностью он узнавал могучие формы полярного ветерана, потрепаного в плаваниях, но еще готового к борьбе и подвигам. Седов радовался увеличенной против обычного толщине корпуса и всех частей корабля – киля, кильсона, форштевня, привальных брусьев, дейдвуда.[8] Все это было дубовое, тяжелое, надежное. Ему нравилось и то, что «Фока» был оснащен сильным ледяным поясом, а в носовой части – настоящей деревянной броней из 24 толстых дубовых брусьев.

«Святой Фока» в Карском море в 1908 году.

Такой корабль был счастьем для Седова! Надо же было, чтобы Дикий запутался в долгах именно сейчас, когда приспело время снаряжать судно для похода на Северный полюс! О лучшем корабле для экспедиции и мечтать нельзя было. Все: размеры (133,3 фута в длину и 30,2 фута в ширину[9]), парусное вооружение (после перестройки в 1906 году – двухмачтовое, более удобное, требующее совсем немногочисленной команды), величина трюмов, рассчитанных на богатый улов рыбы или убой зверя и способных вместить продовольствие для многолетней экспедиции, устройство кубрика на двадцать человек и кают-компании – все удовлетворяло желаниям Седова и казалось специально построенным для плавания, к которому он готовился.

С того дня, когда он получил «Фоку», у него уже не было сомнений в осуществимости его дерзкого замысла. Корабль для моряка – единственная реальность, которая верней всех векселей господина Суворина и лучше самых шумных воззваний, составленных деятелями комитета.

13 июля Седов подал рапорт начальнику Главного гидрографического управления:

«Прошу ваше превосходительство, не признаете ли возможным войти с ходатайством перед его высокопревосходительством морским министром об отпуске меня в первую русскую экспедицию к Северному полюсу, отправляющуюся в настоящем 1912 г.

Не признаете ли также возможным, ваше превосходительство, ввиду того, что экспедиция с материальной стороны обставлена бедно, исходатайствовать мне, в случае разрешения отпуска, и сохранение какого-либо содержания от казны» ^{35}.

Это уже не докладная записка, в которой Седов ни о чем не просил. Здесь все точно и соответствует форме. 30 июля главный морской штаб утвердил отпуск с сохранением содержания на два года. Седов получил свободу действий.

Последние дни в Архангельске полны тревог, мучительной мелочной борьбы, дрязг, доводящих до отчаяния.

Седов надеялся вывести «Фоку» в море не позже 14 августа. Лето в Арктике коротко, и, если хочешь в одну навигацию достичь Земли Франца-Иосифа, надо спешить, чтобы льды, сплотившись, не преградили путь.

Но комитет в Петербурге, должно быть, не понимал этого и не торопился с высылкой заказанных консервов, измерительных приборов, аппаратуры для научных наблюдений. Морское министерство обещало прислать радиотелеграфиста с аппаратом, но почему-то задержало исполнение обещанного. Сообщили, что встретилось затруднение с устройством отпуска телеграфисту.

Наконец, Седов назначил день выхода – 21 августа. Все, казалось, было готово. В двухэтажном свежевыстроенном домике жили в ожидании отплытия участники экспедиции и матросы – некоторые с женами, приехавшими проводить «Фоку». На дворе, в загородке, отчаянно лаяли и грызлись сибирские лайки и архангельские собаки неизвестной породы. С ними возился матрос Григорий Линник ^{36}, опытный каюр[10] с Дальнего Востока, явившийся к Седову в Петербурге, когда в газетах появились первые заметки об экспедиции на Северный полюс.

В просторной проходной комнате первого этажа на большом столе ожидали перенесения на судно хрупкие и капризные приборы – целая гора блестящего металла и стекла. Здесь были тяжелые барометры, термометры для глубинных измерений, ветромеры, секстанты.[11] В этой же комнате, среди стружек и упаковочной бумаги, стояли заколоченные ящики с гидрографическим инструментом.

В соседней комнате было тесно от наваленной меховой одежды и огромных спальных мешков – тяжелых, четырехместных.

Напротив домика у причалов стоял, уже полюбившийся, готовый к трудам и славе, старик «Фока». Закончили погрузку продовольствия – муки, сахара, трески в бочках, солонины, консервов в ящиках. На палубе уложили разобранные по брейкам строения – баню, амбар, жилой домик… Недалеко от пристани белела еще свежая стружка – здесь только что ставили срубы и вновь их разбирали.

Еще два месяца назад не было ничего. Не было денег, корабля, спутников; не было, собственно говоря, и оснований, чтобы рассчитывать на успех задуманного. Нужна была энергия человека, одержимого своей идеей, чтобы собрать все это и приготовить к сроку.

Но теперь надо было торопиться, как никогда. Чорт с ним, с радиотелеграфом, только бы не опоздать с отплытием и – что страшнее всего – не откладывать на будущий год.

19 августа, утром, когда Седов еще не успел начать свою ежедневную беготню по пристаням, вокзалам, портовым и губернаторским канцеляриям, к нему является судовладелец и шкипер Дикин.

– Извиняюсь, – говорит он. – Имею для вас уведомление.

– Что хорошего скажете, капитан? – спрашивает Седов.

– Не извольте гневаться, – отвечает, пряча вороватые глаза, Дикин, – выход в море придется отменить…

Он объясняет пораженному Седову, что «Фока» сильно перегружен и поэтому он его из порта не выведет. Через час приходит посыльный от нотариуса и под расписку вручает Седову официальное уведомление об отказе Дикина вести судно.

Седов спешит в управление порта. В 12 часов на борту «Фоки» находится уже комиссия из двух портовых инженеров. Выясняется, что судно действительно перегружено в сравнении с нормой, которой, правда, никто не придерживается. Чтобы обнажить ватерлинию, надо удалить часть груза. Но что можно выбросить – бочки с солониной или уголь, которого и так взято мало, – всего на 23–25 ходовых дней? Нужно решать, и поскорее. Седов предлагает уменьшить запас воды. Инженеры подсчитывают и заявляют, что на «Фоке» воды больше, чем нужно для питания котлов на всем пути до Земли Франца-Иосифа. Седов приказывает Дикину откачать излишек воды.

– Будет исполнено-с, – говорит Дикин и ставит на эту работу двух матросов с ручным насосом.

Ясно: этот негодяй хочет проволочить до 28 августа – предельного срока отплытия по договору, – чтобы получить с Седова деньги даром, не отправляясь в плавание. Седов мчится в управление порта и хлопочет о присылке речного парохода для откачивания воды. Пароход присылают, воду откачивают за три часа. Но мытарства только начинаются. После уменьшения запаса воды «Фока» задрал носовую часть. Нужно вновь распределить груз по трюмам и палубе, чтобы достигнуть равновесия.

Три дня уходит на перегрузку. Бревна построек перетаскивают с кормы на полубак. Тогда Дикин говорит, что воды оставлено мало, плыть невозможно. Седов приказывает сбросить на пристань часть экспедиционных запасов. Он жертвует несколькими банками керосина, ящиками с продовольствием и, уже разъяренный, соглашается оставить на берегу ящик с примусами – драгоценными на севере нансеновскими примусами. После этого запасы воды увеличивают.

Это было 21 августа. Седов в этот день написал в новой книге с тяжелым переплетом свой приказ номер один, «Сегодня отплывает первая русская экспедиция к Северному полюсу…» – написал он ^{37}. Отплытие не состоялось, и на следующий день утром Седова встречает у ворот экспедиционного домика знакомый уже посыльный от нотариуса. На этот раз уведомление гласит, что отплытие невозможно по новой причине: страховое общество не берет «Фоку» на страх, – слишком далекий ему назначен путь, и, так как судно заложено, его не выпускают кредиторы.

Седов бежит на телеграф. Он посылает телеграмму в комитет, требуя принятия немедленных мер через петербургское начальство. Через несколько часов прибывает ответ, и все кажется улаженным. Но 23-го в третий раз в домик экспедиции является посыльный от нотариуса. Его все уже знают, и даже упряжные собаки не лают на этого человека, приносящего в своей сумке несчастья.

Нотариус сообщает, что на «Фоку» наложен арест в обеспечение иска в 1500 рублей, предъявленного судовладельцу Дикину матросом, получившим на работе увечье. Седов, не теряя времени, отправляется в банк и вносит за Дикина деньги.

Кажется, что больше ничего нельзя придумать, чтобы задержать выход «Фоки». Но Дикин еще не успокоился. Сам он больше не показывается на глаза и как будто притих. Но вечером в комнату, в которой живет Седов с Верой Валерьяновной, стучатся штурман, механик, помощник механика и боцман «Святого Фоки» – все служащие Дикина.

– Так что, господин начальник, – говорят они по очереди, – от рейса отказуюсь… Не могу, значит, итти на полюс, – жена, значит, дети…

Седов понимает – это козни Дикина. Наутро он прибегает к способу, подсказанному шкипером, – уведомляет Дикина через нотариуса, что выход «Фоки» назначен на 25 августа текущего 1912 года.

Но это не действует на судовладельца. Ясно, что он не пойдет в плавание. Между тем дни уходят. Собственно говоря, экспедиция уже опаздывает – лето на исходе. Седова спрашивают, не сочтет ли он за благо остаться до следующего года. Но у него на этот счет колебаний нет. Через некоторое время, уже на Новой Земле, он скажет в письме на родину: «…рвался в рейс потому, чтобы скорее избавиться от тех мучений, которые я переносил от окружающих. Для меня было бы уже пыткой остаться дома до 1913 года, кроме того, кто знает, мои враги сумели бы за это время победить меня и отнять у меня родное мое, мною созданное дело…» ^{38}

Седов решает освободиться от Дикина, оставив себе «Фоку». Снова происходит обмен срочных телеграмм с Петербургом. С Дикиным подписывают новый договор – об аренде на один месяц. С оставшейся частью старой команды, заключают контракт. Весь экспедиционный состав переходит на судно и размещается в каютах и в кубрике. Седов объявляет, что «Святой Фока» – судно экспедиции к Северному полюсу – покинет Архангельский порт 27 августа. На «Фоке» еще нет капитана, штурмана, механика и помощника механика, не полон матросский состав. Но теперь уже Седов знает, что судно отправится. Либо он найдет людей за один день, либо двинется в путь с теми, кто есть, – ждать больше нельзя ни часу.

И вот 26 августа утром, при большом стечении народа, буксирный пароходишко тащит «Святого Фоку» из Соломбалы по реке к парадной, так называемой соборной, пристани. В три часа дня, при криках «ура» собравшейся публики, «Фока» останавливается на виду у города. Назавтра назначено торжество отплытия.

Какие-то никому неведомые люди приходят и предлагают свои услуги Седову. Кто из них окажется настоящим работником? Но раздумывать некогда, и Седов набирает судовую команду из первых попавшихся людей. Он ли не знает, какая человеческая дрянь болтается порой в портах? У него нет выхода. Вот выбор: отложить экспедицию, а значит и отменить ее, либо итти завтра с теми людьми, какие есть. Он рискует, потому что давно уже без экспедиции для него нет жизни.

Полдень 27-го. На пристани негде упасть яблоку. В центре толпы – золоченые ризы, блестящие мундиры, цилиндры и светлые платья дам. Над головами колышутся тяжелые хоругви. Льются плавные напутственные речи. Гремит военный оркестр.

Духовенство поднимается по трапу, устланному ковром, на судно. За ним губернатор, чиновники. Городской голова в бекеше, с медалями на груди и с лысиной до красной шеи, вносит на «Фоку» икону спасителя.

Так, с молебствием и речами, с иконой и духовым оркестром, провожают первую русскую экспедицию к Северному полюсу. Отплытие «Фоки» празднуют в губернском городе Архангельске пышно и истово, как будто день 27 августа освящен тезоименитством или рождением какой-нибудь из особ царствующего дома. Не радиотелеграф, а икону внесли на судно в последний час перед отплытием. Не о посылке вспомогательного парохода с углем и продовольствием заверяли Седова духовные, штатские и военные чиновники на палубе «Фоки», а о том, что будут они усердно молиться за плавающих и путешествующих. Прошел еще один день, и вот в открытом море буксирный пароход подает сигналы гудком, чтобы провожающие поскорей оставляли «Фоку».

Проводы «Святого Фоки» в 1912 году на архангельской пристани. В центре: Г. Я. Седов и В. В. Седова.

Седов обнимает жену в последний раз. Когда они увидятся? Через год, через два?.. Кто знает? С другим человеком, дорогим его сердцу, с матерью, простился он еще весной – нарочно для этого ездил из Петербурга на родину, в Кривую Косу.

Все. Речной пароходик уплывает обратно в Архангельск. У борта стоят и машут на прощание женщины. Он глядит, глядит до боли в глазах. Ему нужно запомнить навсегда этот дымок над трубой и то крохотное белое пятно, в котором уже не узнает он, а лишь угадывает родную, любимую…

«Фока» гудит во всю свою сирену. Матросы бегают по палубе, приготовляя корабль к первой встрече с настоящим морем – закрывают трюмы тяжелыми люковицами,[12] увязывают бревна и бочки цепями.

Седов подходит к спутникам. На глазах его слезы.

– Что ж вы, братцы, приуныли? – спрашивает он и улыбается.

«Фока» плывет по тихому морю при добром попутном ветре на север. Седов на мостике. То, чего он желал, исполнилось. Флаг русской экспедиции к Северному полюсу поднят.

Чтобы понять то, что случится в его жизни в дальнейшем, надо знать: Седов покидает родину как человек, обремененный долгами, как должник, отправляющийся в далекие страны добывать богатства для расплаты с кредиторами. Он слишком много обещал в последние полгода. Десятки раз он утверждал то, о чем следовало говорить лишь предположительно. Он не говорил: я сделаю попытку и, может быть, при благоприятном стечении обстоятельств, мне удастся достигнуть полюса. Нет, он заявлял вполне уверенно: я пойду и завоюю полюс. Он уверял, что нет никаких сомнений в победе. Почему он так делал?

Жизнь вымогала у него эти слова в обмен на свободу действий и деньги, которые нужны были для его высокой цели. Под сомнения, хотя бы и мудрые, денег ему не дали бы. Он добивался права на свой подвиг, борясь с признанными авторитетами, с людьми, имеющими власть, с равнодушными чиновниками и враждебным морским начальством. И, чтобы добиться своего, ему пришлось представиться убежденным в легкости исполнения намеченного плана. Как будто он не знал сам, что очень мало шансов на успех у человека, отправляющегося в Арктику с таким снаряжением, как у него. Он повсюду твердил, что обязательно водрузит флаг России на Северном полюсе, что дело это легко исполнимое – только пустите, только дайте судно, собак, денег…

Он раздавал свои обязательства направо и налево с азартом игрока, рассчитывающего на последнюю крупную ставку. Да, он рассчитывал на решающую ставку, которой в крайнем случае готов был отплатить все долги. Этой его ставкой была собственная жизнь.