Седьмой принцип

Глава 1 Падение

Пока еще, в эту самую секунду, в это звенящее мгновение, его зовут Вениамин, Веня Лисицын, многие предпочитают говорить просто Лис, но как будут звать его и кем он будет, когда сделает хотя бы один еще шаг вперед?

Он стоял на самом краю парапета на крыше девятиэтажного дома, в котором прожил последние десять лет. Смотрел на небо над головой, на дома, выстроившиеся перед ним, как молчаливые караульные или свидетели, на город, то ли тонущий в дымке, то ли восстающий из нее, и пытался заглянуть за горизонт, линию которого отсюда можно было увидеть в единственном месте – за излучиной реки. Вениамин понимал, что прошлая жизнь осталась у него за спиной, а впереди ждало неведомое, причем вне зависимости от того, шагнет он напрямую с крыши немедленно или же найдет способ и возможность спуститься на землю невредимым.

С прошлой жизнью он прощался нерешительно, но обреченно. И, по правде говоря, эти перемены не были его выбором. А точнее, сам он на них никогда бы не решился, хоть и желал уже давно, но события стали происходить сами собой, и их логика была такова, что влиять на их ход он не мог никоим образом. Не влиял, но и увернуться от этого колеса тоже не умел.

Если бы кто-то взялся его расспрашивать, каким образом случилось так, что он оказался в положении человека, собирающегося свести счеты с жизнью, он не нашелся бы что ответить. Во-первых, Вениамин абсолютно не помнил, как оказался на этой крыше и, тем более, как и зачем забрался на парапет. И, во-вторых, насколько сам себя понимал – он вовсе не собирался прекращать свою жизнь, но только хотел ее изменить. Беда лишь в том, что он совершенно не представлял, как это сделать другим, не столь радикальным методом. Теперь же, стоя на краю, он отчетливо, ясно и с каким-то внутренним ликованием понимал, что да, это тоже выход.

Освобождение от всего, что угнетало и унижало его последние месяцы и дни, было рядом, на расстоянии вытянутой руки, и это ощущение свободы, этот липкий ужас и восторг осознания полной над собой власти обволакивали, словно язык хамелеона, и тянули, увлекали туда, в пропасть невозвратного.

К счастью, страх высоты пока оставался сильней. Но к счастью ли? А может быть, правда рвануть вперед и прекратить все разом, к чертовой матери?

Круг, в который он попал, казался замкнутым, и выхода из него не наблюдалось. Хуже всего то, что сил не только продолжать поиски выхода, но даже думать на эту тему у него, похоже, совсем не осталось. Ему бы сделать шаг назад и перевести дух, но что-то неумолимо подталкивало его заглянуть за край. Странно, он почти физически ощущал эти легкие, но настойчивые толчки в спину…

Вся эта волна неприятностей стала подниматься вокруг него примерно неделю назад. А ведь до того ничто, как говорится, не предвещало грядущей катастрофы. Совершенно неожиданно на работе его обвинили в том, чего Вениамин конечно же не делал. Будто бы редкий старинный комод, который он же и реставрировал, был продан им на сторону, в чужие руки. Абсурд! Все прекрасно знают, что он скорее отдаст свое, чем возьмет чужое, тем не менее обвинили. Конечно, он ни при чем, ни сном ни духом! Самое интересное, что и комод-то вскоре вроде нашелся, и даже подтвердилось, что он к этой интриге непричастен, а виновны как раз другие люди, но уволили с работы все равно Вениамина. В связи с потерей доверия и во избежание утраты клиентов. Потому что история получила широкую огласку. Владелица комода была влиятельной особой, и уж она-то постаралась создать как можно больше шума.

Чтобы как-то успокоить заказчиков, нынешних и потенциальных, нужно было на кого-то списать происшествие, а лучшей кандидатуры, чем Веня, как ни крути, не просматривалось. Несмотря даже на то, что такие руки, как у него, на дороге не валяются. Золотые руки, прямо скажем, но ведь и характер у него совсем безответный, так что ему за все отвечать, ему. И спасибо еще, что не по статье уволили, а по обоюдному согласию сторон, но утешение это слабое, поскольку в их профессии все знали друг друга, и что ему теперь было делать, где искать работу, Вениамин совершенно не представлял.

А неделю спустя, то есть сегодня, его выставили и из собственной квартиры.

Он ушел из дому рано утром и полдня бродил по городу в тщетных поисках работы. История с комодом еще была у всех на слуху, поэтому никто не рисковал с ним связываться. Приходи, говорили, через полгода, когда все забудется, тогда возьмем тебя с радостью. Но он не мог ждать так долго, заработок ему позарез требовался уже сейчас. Потому что у него была семья, какая никакая, но все же, жена Марина, о которой он должен был заботиться и каким-то образом обеспечивать.

Марина, мягко говоря, имела сложный характер, и всегда, даже в самые благоприятные и успешные времена, с ней было нелегко ладить, но когда начались эти его неприятности с работой, с ней и вовсе сладу не стало.

«Ну, скажи мне, с кем еще могло такое случиться? – вгрызалась она в его сознание. – Только с тобой! Я ни минуты не сомневалась в том, что в конечном итоге все повесят на тебя. Ведь ты идеальный козел отпущения! И знаешь почему? Потому что ты на самом деле козел! Дурак ты! Уж сам бы взял и толкнул кому-нибудь тот чертов комод, хоть денег заработал бы, ей-богу! А так ни денег, ни работы, ничего! Еще хорошо, что за комод платить не пришлось, вот чем бы ты расплачивался, а? И что теперь собираешься делать? Где думаешь работу искать? Куда можешь пойти? Ведь ты ничего, кроме как ковыряться в своих деревяшках, не умеешь…»

Надо признаться, что Марина была совсем невысокого мнения о его талантах и никогда этого не скрывала. Может, повышала так свою самооценку, а может, так относилась к нему самому, скорее же, и то и другое вместе. Конечно, он не оправдал ее ожиданий… Во всяком случае, он никогда ее не обманывал, но этого, как оказалось, было недостаточно.

«Еще чего не хватало! – говорила Марина, становясь в позу драчливой курицы и поднимая перья на загривке. – Только попробуй!»

Но пробовала-то как раз она, о чем Лис давно уже догадывался, а тут как раз и убедился. Вернувшись домой часам к трем после бесцельной ходьбы по городу, он не смог открыть дверь квартиры. Не сразу сообразил, в чем дело – вроде и квартира та, и дверь, и номер на ней, седьмой, – тот же, но не открывается. Пришлось звонить. Дверь распахнулась сразу, словно его ждали. На пороге стоял незнакомый мужик.

– Ты кто? – спросил Веня оторопело.

– Анатолий я, – сказал мужик весело и громко и выгнул в улыбке щетку густых пегих усов. Был мужик высок, на полголовы выше Лиса, обладал стриженым бобриком седых волос и вообще являл эталон красавца, если можно считать красавцем мужчину за пятьдесят. – Зови меня просто Толян, разрешаю. Ведь мы с тобой почти братья, молочные. Правда, сразу – бывшие.

– Не понимаю, – сказал Веня и помотал головой. – Впрочем, не важно. Что ты делаешь в моей квартире?

– Видишь ли, – сказал Толян Лису, – это уже не твоя квартира, и ты здесь больше не живешь.

– Как так? – не согласился Лис. – Это почему?

Из-за плеча Анатолия выглянула жена Марина.

– Лисицын, не конфликтуй! – сказала она злым голосом. – Все кончено, я от тебя ушла.

– Как это ушла? – продолжал тупить Веня. – Ты там, я здесь… Как ушла?

– Ушла – значит ушла! – подхватил нить разговора Толян. – А как ушла – не важно. Так тоже бывает.

– Но это моя квартира, мой дом! – продолжал из последних сил, по инерции настаивать Вениамин. – Вы не можете просто так оставить меня на улице! Не имеете права!

Лис еще пытался докричаться до жены и обращался к ней, но Марина пряталась за спину перекрывшего дверной проем Толяна и отмалчивалась. Толян между тем и без ее словесного участия отлично справлялся со слабой атакой бывшего хозяина жилплощади.

– Не стоит так драматизировать, – сказал он. – Не на улице, а в подъезде. И здесь, заметь, у тебя тоже есть крыша над головой. А-га-га! – заржал он, как жеребец, запрокинув голову и явив на обозрение свои длинные желтые зубы. – Ты, конечно, можешь считать, что ушли тебя, – кончив ржать, стал разъяснять сложившуюся ситуацию не нашедшемуся что ответить на его ржание Лису Толян. – И это, несомненно, правильно. Ты можешь обижаться, и, наверное, ты имеешь на это право. Хотя, как по мне, обижаться ты должен на себя прежде всего. Потому что потерять такую женщину, как Марина, это, скажу тебе, братишка, нужно быть дураком. И не простым дураком, а особенным, выдающимся, полным и окончательным кретином. Каковым ты и являешься.

При этих словах Толяна Марина прижалась щекой к его обтянутому черным трикотажем футболки накачанному плечу, пряча радостную и счастливую улыбку, и довольно замурлыкала. Лис видел, что за радостью жены, за всеми ее позами, жестами, улыбками и телодвижениями сквозила злость. Она зла была на него сверх всякой меры, вот в чем дело. Но, положа руку на сердце, он никогда…

– С этих позиций что хотелось бы тебе разъяснить еще, – продолжал наставлять Лиса в его новой жизни Толян. – Дергаться по поводу квартиры тебе не советую, поскольку шансов у тебя все равно ноль. Это я тебе как брат депутата городского собрания говорю. Усекаешь? Будешь скандалить, я тебя с лестницы спущу, это для начала. А потом закроем тебя в каталажку, надолго. Повод и причину найдем, это очень легко сделать, поверь мне на слово. Лучше на слово, чем, знаешь, на собственном опыте убедиться. На собственной шкуре. А сейчас иди и решай возникшие у тебя проблемы, их у тебя есть. С жильем и прочие. И не теряй даром времени, мой тебе совет, пока на дворе еще светло. Потом, скажем дня через три, придешь, мы тебе кое-какие вещички соберем, заберешь. Сегодня нам не до того было и не до того будет, сам понимаешь – медовый месяц. Марина тебе в сумку покидает что-нибудь, на первое время. Мы же не звери, понимаем, что надо человеку чем-то и тело прикрыть. Да, Мара? – И он снова заржал, запрокинув голову: – А-га-га!

Наржавшись и налязгавшись зубами, он сказал:

– Все, прием окончен! – и захлопнул дверь перед носом впавшего в совершенный ступор Лиса.

Веня какое-то время продолжал стоять перед дверью квартиры, некогда доставшейся ему в наследство от родителей, которая вдруг, по не зависящим от него причинам, перестала быть его домом. Оцепенение никак не оставляло его, тем не менее что-то словно случилось с его слухом, который обострился необычайно, и звуки, здешние и потусторонние, воспринимались им четко и неестественно ярко. И он услышал, едва закрылась дверь, как с той ее стороны, в квартире, случился какой-то шум, переполох, очень похожий на бурное проявление радости и восторга, а потом на нее, на дверь, опять же с той стороны, навалилось что-то тяжелое, отчего она напряглась и застонала. Тяжесть отшатнулась от двери и вновь вернулась, и принялась совершать возвратно-поступательные колебания в неспешном, глубоком ритме, и дверь отвечала на эти проявления чувственной материальной жизни собственными ритмичными постанываниями и поскрипываниями. Лис вспомнил, что плечо Марины, когда она выглядывала из-за спины Толяна, было обернуто знакомым ему голубым материалом. Она любила надевать этот полупрозрачный голубой дедероновый халатик на голое тело и в таком виде расхаживать по квартире. Иногда она подходила к окну и, расставив широко ноги и раскинув руки, становилась против света, и солнце вспыхивало золотой короной в ее завитых волосах и, ласковыми, заинтересованными лучами рисуя ее силуэт, отделяло от пустого пространства каждый изгиб, каждый бугорок, каждый волосок ее тела. Любимый способ соблазнения. Вообще-то способов она знала много, но этот был любимым. В этом халатике она могла спуститься во двор к молочнику или на лестничной площадке любезничать с почтальоном, который краснел и, надвигая фуражку на нос, прятал глаза. Но все это делалось, чтобы позлить его. А может, и не только для этого. Давно это было, и вот, похоже, вернулось вновь, но только уже не для него. «Была жена Марина, оказалась – Мара», – подумал он.

Мара, ночной кошмар. Хотя уже и не только ночной…

Потоптавшись еще у двери, послушав стоны, и вздохи, и всплески смеха, Веня повернулся и, как во сне, пошел по лестнице, но не вниз, а наверх. Что им двигало в тот момент, что направляло, он не знал, но именно так он оказался на крыше, а потом и на самом ее краю, на парапете.

Мысли о Марине не шли из головы. Худо-бедно, но почти тринадцать лет они прожили вместе, и, положа руку на сердце, эти годы можно было засчитать скорее в плюс, чем в минус. Хотя, конечно, бывало всякое. Как ни странно, внутренне он оказался готов к тому, что произошло, возмущала лишь наглость подачи. К тому же худшего момента для семейной катастрофы трудно было придумать. Все одно к одному, все в кучу, и куча – прямо ему на голову…

Они познакомились, как ему казалось тогда, совершенно случайно, в одном южном городе, в котором лично он обучался на курсах реставраторов, существовавших в то время при Художественной академии, и куда его направило руководство Художественно-реставрационных мастерских, тех самых, где он работал до недавнего времени. Ведь, чтобы иметь право заниматься реставрацией антикварных предметов мебели и искусства, кроме умелых рук нужно обладать хотя бы начальным уровнем специальных знаний и соответствующим аттестатом, удостоверяющим их наличие, причем документ имел первичное значение. Без аттестата о реставрации музейных вещей нечего и думать. Знания и аттестат же можно было получить как раз в указанной академии. Обучение было платным, но руководство мастерских пошло на траты, посчитав правильным сделать инвестиции в такого перспективного специалиста, как Веня. И надо подчеркнуть, что Лис всегда помнил проявленную к нему доброту и оказанное доверие и старался на них отвечать соответственно.

Южный город, как ему и положено, находился у теплого моря, поэтому в любое время года был полон отдыхающих планово и прочих перелетных туристов, и если первые заполняли многочисленные санатории, расположенные в береговой зоне, вторые селились в гостиницах и на съемных квартирах по всему городу. И места хватало всем. Тем более в межсезонье.

Марина с подругой приехали в санаторий у моря по горящим путевкам откуда-то с севера. Была осень, и море уже остыло, да и солнце, даром что сияло ярко, не грело как прежде. Неудивительно, что, лишенные полноценного пляжного томления, девушки скучали и старались себя развлечь разными способами, в том числе и с помощью легкого курортного флирта. Никто не предполагал, что их с Мариной мимолетный танец затянется так надолго.

Судьба свела их в одной точке пространства, когда он, коротая казавшийся бесконечным в чужом городе выходной, – а было воскресенье, он точно это помнил, – выбрался на Приморский бульвар подышать морским воздухом. Море, как естественное продолжение города, начиналось сразу за узкой полоской пляжа, в легкой пене прибоя, и раскатывалось живым ковром, постепенно темнея ворсом, до самого горизонта. Облокотившись на бетонную балюстраду, выбеленную известкой к началу сезона и теперь уже изрядно облупившуюся, Веня душой и телом подался навстречу этому извечному чуду природы, одинаково захватывающему своей магией и давних ценителей, и неофитов.

Дальний горизонт был нарисован уверенной кистью на заднике этой естественной декорации, обозначая место, где, по идее, море соприкасалось с небом. Горизонт был хорошо и ясно виден, но фокус заключался в том, что его на самом деле не существовало. Он был всего лишь иллюзией, если хотите, обманом, и в этой мистификации мирового масштаба наравне с небом участвовало море и – да, многочисленные заинтересованные зрители. Море манило, смущало души зовом романтики и обещанием исполнения надежды и, конечно, обманывало. Обманывало всех, кто был склонен к тому и хотел обманываться. Веня был склонен. Ах, если бы кто знал, как часто он бросался за очередной фата-морганой в надежде, что на этот раз она не растает в воздухе пустым миражом! Ведь что-то должно же наконец сбыться в его жизни?

Да, Веня был склонен обманываться, но характер при этом имел довольно скрытный, поэтому ни у кого подобных подозрений на его счет даже не возникало.

Сидевшие неподалеку на скамейке девушки рассмеялись. Веня повернулся к ним и широко и искренне улыбнулся в ответ, не сомневаясь – смех адресован ему. Как уже отмечалось, он был склонен обманываться, к тому же близкое море нашептывало что-то такое в ухо и подталкивало, и уговаривало совершить очередной акт самообмана.

Одна из девушек выглядела более зрелой. «Старшая подруга», – сообразил Лис. Так оно и оказалось впоследствии. Вене приглянулась та, что младше, светлоглазая и светловолосая, поэтому, когда девушки поднялись со скамейки и, оглядываясь на него и пересмеиваясь, пошли вглубь бульварa, он не раздумывая последовал за ними. Побудительные мотивы, заставившие его искать нового знакомства, были ему не вполне ясны, но на душе уже запрыгал радостный оранжевый мячик, и этого было достаточно.

Все стало более или менее понятно через неделю, когда у девушек закончился отпуск и он провожал свою новую знакомую в аэропорту. Марина, как звали девушку, до того момента державшаяся бодро и даже весело, вдруг уткнулась ему головой в плечо и разрыдалась. Веня от неожиданности растерялся. Ему, конечно, было лестно, что кто-то так горько плачет из-за расставания с ним, но, с другой стороны, эти слезы заставили его почувствовать себя немного и подлецом. Он чувствовал вину, не зная вины. Не знал он, однако, и того, что испытывать это чувство в дальнейшем ему придется неоднократно.

– Что ты, что ты, – пробормотал Веня нерешительно, боясь прикоснуться, обнимая хрупкие плечи Марины.

– Горько, когда умирает надежда, – сказала она. – Просто потому, что пришло ее время умирать.

– Нет-нет, – возразил Веня, – не говори так. И совершенно неожиданно: – Если хочешь, я приеду к тебе.

– Не приедешь, – сказала девушка с обреченной уверенностью, будто объявила решение суда.

Потянувшись, Марина поцеловала Веню в щеку и похлопала его несколько раз ладонью по груди – там, где сердце. Отстранившись и поведя плечами, она освободилась от его объятий и стремительно присоединилась к ожидавшей с недовольным видом подруге. Вместе они скрылись в пелене непроницаемости зоны посадки аэропорта. Не оглядываясь, видимо, чтоб не возвращаться.

И, дождавшись этого момента, по громкой связи каким-то странно заносчивым тоном объявили об окончании посадки.

Все.

И тотчас огромное и ошеломительное в своей внезапности чувство потери свалилось на его плечи и крепко за них уцепилось. Ну как можно было жить с таким грузом? Никак.

«Как странно, – подумал тогда Веня, – но еще какой-то час назад я не знал того, что знаю теперь. Что несчастлив. Теперь, чтобы избавиться от несчастья, нужно либо забыть все, либо не забывать, но сделать то, что обещал».

Через четыре месяца, окончив курсы и выпросив в мастерской отпуск на две недели, для чего ему пришлось в срочном порядке завершить реставрацию кресла, хозяин которого уже не мог без него обходиться, Веня прилетел к Марине в ее далекий северный город.

Марина, прямо скажем, была приятно поражена его приездом, возможно, он не создавал впечатления человека, способного на серьезные и решительные поступки. Но Веня, несмотря на внешнюю мягкость, пожалуй даже чрезмерную, на самом деле мямлей не был и обладал достаточной твердостью характера, чтобы самому принимать важные для себя решения. Странно, но именно в этом Марина препятствовала ему всю их совместную жизнь. И тут, как говорится, нашла коса на камень. Заискрило, впрочем, не сразу.

На свадебном банкете, как с большой натяжкой можно было назвать их скромное застолье, они все изрядно-таки накачались молдавским коньяком с несвадебным названием «Юбилейный», очень неплохим, кстати сказать, коньяком. И когда алкоголь слегка приглушил нервную волнительную радость первых часов их сближения, они завели долгий и вязкий, как борьба в стойке равных соперников, разговор, стараясь понять друг о друге что-нибудь сокровенное.

Шахматная партия их совместной жизни началась с борьбы за преимущество.

…Порыв ветра снизу, от земли, будто апперкот, ударил под дых, рванул полы джинсовой куртки и заставил отвлечься от воспоминаний. И как раз вовремя, чтобы заметить, будто раскрылось на небесах окно, нечто подобное царской ложе в театре, и оттуда с неподдельным интересом наблюдают за ним некие мутные личности, облокотившись о перила и поблескивая стеклами биноклей. И не то чтобы он на самом деле что-то увидел – так, показалось. Но едва лишь ему про видение подумалось, как оно и пропало, и стало так, словно его никогда не было, и лишь большие серые облака, переваливаясь, точно баржи на бурлящем потоке, плыли важно куда-то по своим делам. Хотя какие у них, облаков, дела? Плыви себе…

В доме напротив – в такой же, кстати, девятиэтажке, здесь весь район такими застроен, – в окне седьмого этажа что-то блеснуло, и в этом случае это действительно бликовала оптика, наверняка и просветленная. Кто-то бдительный наблюдал за ним в бинокль, а может, даже снимал происходящее на видео.

«Вот гады! – подумал раздраженно Веня. – Не дают спокойно…» Тут он замялся. «Не дают спокойно» что? Он ведь и сам еще не решил, что делать дальше. Конечно, исключить нельзя и трагическое развитие событий, но в любом случае не хотелось бы, чтобы кино с его участием в главной роли рассматривали в Интернете разные субтильные личности, питая свои худые души его реальным страхом и настоящим ужасом. Разозлившись уже не на шутку, Веня погрозил в сторону наблюдателя кулаком. Угроза показалась ему недостаточной и неубедительной, поэтому, слегка поколебавшись, он, словно личный манифест, демонстратор душевного состояния и отношения ко всему, выбросил вверх палец, сами знаете какой. Жест этот вообще-то не был для него характерен, не использовал он его в повседневной жизни. Но вот именно что не был. Теперь же в неистовом порыве он демонстрировал вновь и вновь наблюдателю в доме напротив обретенное кредо – а заодно и небу, чувствуя, как задор противоборства, противостояния обстоятельствам и враждебным силам закипает в нем. Еще не сильно закипает, только-только, но и этой малости внезапной он был рад.

И небо, будто оскорбившись его непочтительностью, захлопнуло форточку, баржи сошлись бортами и повисли над самой крышей бесформенным влажным и темным пирогом, слепленным из остатков сизой муки. Однако на наблюдателя в доме напротив его экспрессия не подействовала, и он продолжал блестеть своей стекляшкой. «Ну и хрен с тобой!» – отнесся к нему Веня с презрением.

Осторожно нащупав подошвой ноги край парапета, Веня заглянул вниз. Немногочисленные прохожие на улице, выглядевшие отсюда как вставшие на задние лапы безусые тараканы, спешили по своим важным делам, и, похоже, никому из них не было дела до его мучений. Никто даже не помышлял о том, чтобы поднять голову, посмотреть по сторонам, а вдруг именно сейчас, в данный момент кому-то плохо и нужна помощь? Ничего такого! Тараканам чуждо внимание и тем более сострадание к себе подобным. И даже если он возьмет и шмякнется туда, к ним под ноги, ничто ведь не изменится. Для них – не изменится. Мир не переделать! Толпа отхлынет и вновь сомкнётся над тем, что от него останется, и все потоки потекут как прежде. Отвернутся, переступят, скривив губы и зажав нос, и забудут. Так стоит ли? Кому и что таким образом он сможет доказать? Сделает кому-то плохо? Кому? Не смешите мои тапки. Нет человека – нет проблемы. Все выдохнут с облегчением, ну, выпьют по рюмке за упокой, повод благо приличный, и забудут. Нет, это, конечно, выход, но… позорный. И он всегда под рукой, если что – успеется.

Но вот что интересно, он только что осознал, что хочет именно быть проблемой для всех тех, кто поспешил списать его со счетов. Хочет доказать, что негоже так с ним обходиться, нельзя. Да и, наконец, надо же разобраться, с чего это вдруг тихая и размеренная его жизнь понеслась вскачь по буеракам, точно кобыла, которой под хвост сунули зажженный фитиль.

Между тем стоять на парапете Лису было совсем не комфортно. Мягко говоря. Потому что больше всего на свете он боялся высоты. Но здесь тоже как-то странно. Он совершенно спокойно летал на самолетах, но когда вот так, открыто, лицом к лицу, тогда все по-другому. Бездна облизывает темным пламенем страха, норовит затянуть и увлечь в свои объятия, от близости которых немеет тело. Бывает страх приобретенный, от внезапного испуга, но тот, что одолевал Лиса, казался наследственным, генетическим, что ли. Он пришел, наверное, из прошлой жизни, он был с ним всегда. Конечно, в этой напасти было что-то болезненное, постыдное и унизительное, но по большому-то счету он-то в чем виноват? Вот наградила его судьба таким изъяном, за какие-то заслуги или прегрешения не важно, и он вынужден с ним жить. Ни выбросить, ни передать другому, только, помалкивая и стиснув зубы, медленно изживать, процеживая душу сквозь сито, при каждом удобном случае. Что он, к слову сказать, и делал, тем более что случаи выпадали часто.

Вообще надо заметить, что по жизни Лис не геройствовал. В сложных ситуациях предпочитал находиться среди тех, кто молчит, либо вовсе отворачивался и отходил в сторону. Не боец был, не боец. Но, может быть, только до поры до времени?

Держаться на краю, удерживать равновесие становилось все трудней, потому что и спина затекла, и ноги одеревенели. Ввиду вновь появившихся соображений, в планы Лиса совсем не входило прыгать с крыши здесь и сейчас, то есть немедленно, и он начал по-тихому давать задний ход. Он попробовал осторожно переместить плечи назад, подальше за центр тяжести, чтобы попросту свалиться с парапета обратно на крышу. И поначалу ему это вроде удалось, но тут случилось нечто непредвиденное. Скосив глаза влево, чтобы посмотреть себе за спину и так проконтролировать безопасный спуск на плоскость, краем взгляда он заметил ниже себя, там, за обрывом стены, какое-то движение. Посмотрев вниз, обнаружил, что некая девица, совершенно растрепанного вида, очевидно, через окно на площадке верхнего этажа уже выбралась на узкий карниз. Девушка стояла, прижавшись спиной к стене, словно не веря еще в возможность того, что она собиралась совершить, и к чему была, казалось, значительно ближе, чем Веня.

Отставив свои намерения вернуться на крышу, совсем забыв про высоту, Лис подался вперед, заглядывая за край, чтобы понять, каким образом помешать девчонке, не дать совершить ее безумный поступок. И в этот момент он получил подлый удар под зад. Возможно, это был всего лишь несвоевременный порыв ветра, однако пинок оказался таким сильным, словно был нанесен мотивированным и крайне заинтересованным в конечном результате коленом.

Потеряв равновесие, а вместе с ним и сцепление с твердью, Веня перевалился через край крыши и большим грузным кулем отправился в свой первый наяву неуправляемый полет. Про полеты во сне он не вспомнил, хотя именно там, во сне, больше всего ему хотелось бы сейчас оказаться.

Он попробовал кричать, но в горле комом застрял стон, замешенный на мычании: «ы-ы-ы-ы…»

Упругое пространство встретило его и, расступившись, приняло в свое лоно. Там не было звуков, слов, не было других движений, кроме его собственного скольжения, не было воздуха, как и необходимости дышать. Время замедлилось и потянулось, словно капля патоки, стекая с ложки, обещая и грозя вскоре сорваться. За то мгновение, которое он находился напротив девчонки на карнизе, она трансформировалась в нечто знакомое ему по старинным гравюрам. Сама смерть с пустыми глазницами, она натянула капюшон на костяную голову и клацнула зубами. И следом на небесах, в ложе, которая снова проявилась со всей определенностью, раздались аплодисменты. Бурные, надо отметить, аплодисменты, переходящие в овацию.

Веня не пытался понять, чему там, наверху, так радуются, ему было не до того. А следовало ему срочно, любым доступным способом спасать свою жизнь, и поторапливаться, поторапливаться… Инструментов для спасения у него, однако, не было почти никаких. Крылья не выросли, и он не стал легче воздуха. Но он собирался бороться за себя, и поэтому яростно замахал, забил по набегавшему потоку руками.

Поэтому ли, или же потому, что летел по очень уж хитрой траектории, но двумя этажами ниже он обрушился боком на натянутые возле чьего-то балкона веревки для сушки белья. Веревки были капроновыми и сравнительно толстыми, поэтому они сначала спружинили, практически остановив полет Лиса, а потом, словно щелчки бича, стали рваться одна за другой. Продравшись сквозь эту линию препятствий, Лис проскользнул дальше, но еще этажом ниже зацепился за что-то, какую-то трубу, торчащую с другого балкона, развевающейся полой куртки. Джинса затрещала, но выдержала, качественной оказалась, даром что куплена была в секонде. Лис повис, как марионетка на гвозде, вывернув руку, и только было собирался перевести дух, как труба, уступая его весу, начала сгибаться. Веня судорожно озирался, ища, за что бы еще ухватиться, но беглый горячечный осмотр показал, что дорога дальше до самого низа не только длинна, но и открыта.

В этот критический момент кто-то поймал его левую руку и защелкнул на ней браслет наручников. Второй браслет был тут же пристегнут к решетке балкона, сваренной из толстой арматуры. В тот же миг спасительный штырь, устав сопротивляться, окончательно поддался, сгибаясь пополам, куртка с него соскользнула, и Веня повис на необычной, но очень своевременно подоспевшей страховке. От рывка браслет съехал вверх и, сорвав кожу, впился в запястье, но это уже были мелочи по сравнению с тем, что случилось бы, продолжи он свой полет.

В глазах у Вени совсем потемнело, в ушах стоял оглушающий, прямо-таки набатный звон, а сам он, по его ощущениям, завис где-то между жизнью и смертью. Эта территория казалась нейтральной и, конечно, отличалась от смерти в лучшую сторону, но и для жизни мало подходила. Веня чувствовал всю шаткость своего положения, поэтому боялся шевелиться и даже дышать. Все виделось ему темно и расплывчато, словно в поздние-поздние сумерки, какие-то тени неясные, какие-то всполохи. Потом он увидел, как одна из теней сгустилась, нависла над ним и материализовалась. Перегнувшись через перила, тень ухватила его за пояс штанов и, сопя и отфыркиваясь от усилия, затянула на балкон.

С неба донесся выдох разочарования.

Проигнорировав это обстоятельство и убедившись, что поверхность под ним твердая и он никуда больше не движется, Веня закрыл глаза и на некоторое, как выяснилось позже – продолжительное, время исчез из пределов собственного сознания.