Сегодня очень холодно, Диана

Сегодня очень холодно, Диана

Годы все шли. И вот после стольких лет дождей, снегов и туманов, ласкавших каменную плиту с именем Дианы Койл на голливудском кладбище, Клив Моррис пришел в просмотровый зал. На улице лил дождь, а он сидел в кресле и взирал на нее.

Она была здесь, на экране. Ее стройное, лениво-грациозное тело, ослепительно рыжие волосы и сияющие зеленые глаза.

И Клив подумал: "Ты не замерзла там, Диана? Ведь сегодня такая холодная ночь. И дождь, не просочился ли он к тебе? Подточили ли годы бронзовые стенки места твоего последнего упокоения, или ты все еще прекрасна?"

Он смотрел, как она скользит по экрану, слушал ее смех, и навернувшиеся на глаза слезы превращали ее в размытое пятно.

"А тут сегодня так тепло, Диана. Ты здесь и согреваешь меня своим присутствием, хотя все это только иллюзия. Тебя зарыли в землю три года назад, и теперь охотники за автографами осаждают других актрис".

Как он может так обращаться к ней? Ведь она не давала ему ни малейшего повода. Но, с другой стороны, к ней все испытывали одно и то же чувство: все ее любили и все ненавидели за то, что она так всеми любима. Но, может, ты любил ее больше, чем другие.

Ты? Да кто ты такой вообще? Она едва замечала тебя. Клив Моррис — дежурный сержант на проходной, на два часа в день приставленный к открывающей двери кнопке, а остальные шесть часов слоняющийся по гулким этажам киностудии. Она с тобой почти не была знакома. Да и что было-то? Всегда одно и то же: "Привет, Диана", "Привет, сержантик!" и "Доброй ночи, Диана" вслед прошуршавшему по ступенькам длинному вечернему платью и брошенному вполоборота, через матовое плечо: "Пока, сержантик. Веди себя хорошо".

Три года назад. Клив плавно погружался в воспоминания. Часы на руке прозвонили восемь. Киностудия затихла и стала гасить огни один за другим. Завтра здесь снова забурлит жизнь. Но сегодня он хочет остаться с Дианой Койл наедине. В проекционной будке сзади возится с кассетами Джеми Винтерс — кинооператор из студии А-1.

Итак, вы здесь, вас только двое в этом ночном зале. Экран мигнул, на секунду исказив прекрасное лицо. Потом мигнул еще раз (это уже начало раздражать). Потом мигнул еще дважды, но дальше фильм пошел нормально. Просто бракованная копия. Клив поглубже уселся в кресло и полностью ушел мыслями туда, на три года назад, в тот же самый час, в тот же самый день того же месяца… только три года назад… тот же час… дождь, льющий с черного неба… три года назад…

В тот вечер дежурил Клив. Лица входящих были залиты дождем, и на него никто не смотрел. Он чувствовал себя как смотрительница зала в музее, которую давно уже никто не замечает. Так, приставка к дверной кнопке.

— Добрый вечер, мистер Галдинг.

Р. Дж. Галдинг на секунду задумался и решительно отверг приветствие коротким жестом затянутой в серую лайку кисти.

— Добрый ли? — с сомнением покачал он большой седовласой головой. Продюсеры, они все такие.

Дз-зинь! Дверь открывается. Ба-бац! Захлопнулась.

— Добрый вечер, Диана!

— Что? — Темная ночь, из которой она вошла в студию, украсила на прощание прекрасное лицо десятками сверкающих драгоценными камнями капелек. Как ему хотелось бы сцеловать их — каждую по отдельности. У нее сегодня такой растерянный, такой одинокий вид. — А, это ты, Клив, привет. Сегодня пашем допоздна. Надо добить эту проклятую картину. Ох, черт, как я устала!

Дз-зинь! Дверь открывается. Ба-бац! Захлопнулась.

Он смотрел ей вслед, задержав дыхание, чтобы сохранить подольше для себя запах ее духов.

— А-а, сыщик! — раздался над ухом чей-то голос. С иронической улыбкой на него смотрел красавчик Роберт Деним. — Ну, открывай двери, деревенщина. И кто додумался доверить тебе такую сложную работу? Ты слишком легко поддаешься обаянию, бедняжка.

Клив холодно взглянул на него:

— Но ведь она ушла от вас? Навсегда?

Лицо Денима исказилось и сразу утратило всю свою привлекательность. Он не ответил, но одного взгляда ему в глаза Кливу хватило, чтобы убедиться, что он не ошибся. Роберт рванулся к двери и, схватившись за ручку, дернул.

Клив, сложив руки на груди, молча смотрел на кнопку. Деним выругался и развернулся, рука в перчатке непроизвольно сжалась в кулак. Клив усмехнулся и нажал на кнопку. Усмешка была такого рода, что вся ярость актера мгновенно испарилась, он еще раз дернул за ручку, дверь открылась, и он шагнул в темный коридор.

Через несколько минут вошел, отряхиваясь от дождя, Джеми Винтерс и с места в карьер начал жаловаться:

— Эта Диана Койл — та еще штучка, это я тебе говорю, Клив. Она хочет, чтобы я поздним вечером ухитрился ее снять так, чтобы она выглядела свеженькой двадцатичетырехлетней девочкой! Уф, ну и работка мне предстоит!

Вслед за Винтерсом появились Джордж Кролл и Талли Дархэм, всегда буквально висевшая на нем, чтобы Диана на него не покушалась. Но было уже поздно: по лицу Джорджа было видно, что он готов, а по лицу Талли — что она знает об этом, но все еще не хочет поверить.

Ба-бац!

Клив проверил список, чтобы убедиться, все ли занятые сегодня в ночной смене пришли. Все. Он позволил себе расслабиться. Все это один большой мрачный улей, а Диана — королева пчел, вокруг которой суетятся остальные. Студия станет работать допоздна, и все будет лишь для нее: прожектора, статисты, музыка, шумы и всеобщее внимание. Клив закурил сигарету, откинулся на спинку стула и, слегка посмеиваясь над собой, погрузился в мечты.

"Диана, а давай вдвоем купим маленький домик в Сан-Фернандо, который будет каждый год смывать разливом, зато потом, после паводка, луга запестрят прекрасными цветами. С тобой, Диана, даже во время наводнения, я буду счастлив в нашем маленьком каноэ. Мы станем собирать цветы, сено, греться на солнце, и да снизойдет на нас покой в долине счастья, Диана".

Клив слышал только стук капель в окно, отдаленные раскаты грома да тиканье часов, с упорством термита прогрызавших дыру в тишине.

Тиктиктиктик…

Отчаянный вопль, эхом отдавшийся в гулких коридорах, выдернул его из-за стола. В дверь ввалилась сценаристка и, шатаясь, прислонилась к стене, что-то несвязно бормоча. Клив схватил ее за плечи, и женщина завопила:

— Она мертва! Она мертва!

Часы снова заладили свое тик-тик-тик.

За окном полыхнула молния; по спине Клива пробежал холодок. У него засосало под ложечкой от страха произнести тот единственный вопрос, который он был обязан задать. Вместо этого он, оттягивая неизбежное, тщательно запер входную дверь и методично проверил все окна — закрыты ли. Закончив, он обернулся и увидел, что женщина лежит на столе и ее сотрясает крупная дрожь, словно старую машину, в которой сломалось несколько деталей и она вот-вот разлетится на куски.

— Только что… В двенадцатом павильоне… — выдохнула она. — Диана Койл.

Клив бежал по пустынным темным коридорам студии и слышал лишь эхо своих шагов, далеко разносившееся по гулким павильонам. Наконец впереди вспыхнули яркие прожектора: двенадцатый павильон. Люди, окружившие съемочную площадку, потрясенно застыли без движения.

Он вбежал в круг и с бьющимся сердцем взглянул на пол.

Она была самой красивой женщиной, которая когда-либо умирала.

Серебряное вечернее платье расплескалось вокруг нее маленьким озерком. Пять ярко-красных жучков ногтей сверкали на откинутой руке.

Все прожектора были устремлены на нее и пытались своим жарким светом хоть немного согреть ее такое холодное тело. "И мою кровь тоже! — мысленно взмолился Клив. — Согрейте и меня, прожектора!" Все вокруг застыли, словно на фотографии. Первым заговорил нервно мнущий сигарету Деним:

— Мы снимали очередной дубль. И вдруг она упала.

И… и все.

Талли Дархэм, заливаясь слезами, слепо бродила по площадке и всем и каждому рассказывала:

— Мы думали, это просто обморок! Я сразу достала нюхательную соль!..

— Соль не помогла, — добавил, нервно затягиваясь, Деним.

Первый раз в своей жизни Клив прикоснулся к Диане Койл.

Но было слишком поздно. Что за радость коснуться мертвой плоти… Тебе не улыбнутся в ответ и не свернут зелеными глазами.

Клив потрогал ее и сказал:

— Ее отравили.

Слово "отравили" взметнулось сквозь приглушенный говор на площадке и свет прожекторов под крышу павильона и вернулось оттуда гулким эхом.

Джорджа Кролла трясло.

— Она… Она выпила… Там есть ящик с лимонадом… всего пару минут назад… Может быть…

Клив машинально подошел к стойке с бутылками соков и лимонада. Он понюхал одну из бутылок и, старательно обернув ее носовым платком, отставил в сторону.

— Прошу никого ее не трогать.

Пол пружинил, как резиновый.

— Кто-нибудь видел, чтобы до этой бутылки дотрагивался кто-то еще до того, как Диана пила из нее?

Откуда-то сверху, с сияющих электрическим светом небес раздался голос осветителя, осененного нимбом прожекторов, словно местный божок:

— Эй, Клив! Как раз перед последним дублем у нас случились неприятности со светом. Кто-то вырубил электричество. С минуту-полторы тут было абсолютной темно. И для того чтобы добраться до бутылки, времени хватало!

— Спасибо. — Клив обернулся к Джеми Винтерсу: — Ты снимал до конца? То есть ты снял… как она… умирала?

— Думаю, да. Да снял, конечно.

— Как быстро ты сможешь проявить пленку?

— Ну, часа за два-три. Только нужно вызвать Джака Дэвиса.

— Тогда давай звони. И возьми с собой двух свидетелей, чтобы глаз с пленки не спускали. Шевелись!

Где-то вдали завыли сирены, разгоняя ночной покой Голливуда. На съемочной площадке до кого-то только сейчас дошло, что Диана мертва, и раздались надрывные рыдания.

"Как бы и мне хотелось, — думал Клив, — взвыть в голос, захлебываясь от слез. Чего они все от меня хотят? Чтобы я немедленно занялся расследованием, разыгрывая из себя Шерлока? Чтобы я всех допрашивал, расспрашивал — и это в то время, когда сердце остановилось в груди?"

Но тут он услышал словно издалека свой собственный голос:

— Продолжаем работу. Никому не расходиться. Нам нужно полностью восстановить события. До тех пор пока мы до мелочей не повторим все перемещения по павильону за вечер убийства, домой никто не уйдет. Прошу каждого встать туда, где он находился в момент смерти. Нам нужно все восстановить прежде, чем сюда явится полиция. По местам!

И началась репетиция.

Прибыла уголовная полиция. Одного детектива звали Фолли, второго — Сэдлоу. Один был коротышкой, второй — громадиной. Один говорил не переставая, второй молча слушал. От беспрестанной трескотни Фолли у Клива началась мигрень.

Р. Дж. Галдинг, режиссер и продюсер фильма, полулежа в шезлонге, беспрестанно вытирал лицо платком и пытался объяснить Фолли, что вся эта история не должна становиться достоянием прессы.

Фолли вежливо посоветовал ему заткнуться. Потом пронзил взглядом Клива, словно тот был одним из подозреваемых, и спросил:

— А ты что нарыл здесь, сынок?

— Все это снималось. Есть пленка, где зафиксировано, как Диана… Как мисс Койл умирает.

Фолли изобразил бровями нечто, что должно было означать: "Так пошли, черт возьми, посмотрим!"

За пленкой пришлось идти в проявочную. Клив, честно говоря, побаивался этого места. Он всегда его боялся. Это огромное здание своими темными лабиринтами и черными стенами, поставленными так, чтобы предотвратить малейший доступ света, глухими тупиками и странным запахом химикатов напоминало ему морг. Сначала бесконечно долгий путь в кромешной тьме: ты бредешь на ощупь, спотыкаешься, врезаешься во что-то, ругаешься, тычешься как слепой на юг, на восток, на запад, опять на юг и вдруг оказываешься в мерцающем зеленом пространстве, беспредельном, как вся Вселенная. Ты не видишь ничего, кроме зеленых вспышек, лишь вокруг извиваются темные мокрые змеи пленки. И только один ослепительный луч бьет из проявочной машины, печатающей с негативной пленки на ползущий с ней параллельно позитив. После этого позитив ныряет в ванночку с химикалиями, выныривает, затем в другую и еще в одну, пока не пройдет весь длительный процесс проявки. Да, настоящий морг. Неслышно, словно призрак, из темноты возник Джак Дэвис.

— Пока без звуковой дорожки. Я наложу ее позже. Вот, мистер Фолли. Это и есть ваша пленка.

Они забрали кассету и двинулись назад по мрачному лабиринту.

Клив и детективы сидели в просмотровом зале и ждали, пока им покажут, как умирала Диана Койл. Вместо киномеханика в будке хозяйничал Джеми Винтерс. Двенадцатый павильон был опечатан, и на последних рядах другие полицейские тихо вели допросы свидетелей в алфавитном порядке.

Диана на экране засмеялась. Роберт Деним расхохотался в ответ. И все это в полной тишине. Они беззвучно открывали рты, а позади кружились в молчании пары. Потом Роберт пригласил Диану, и они тоже заскользили в танце — грациозно, без малейшего шороха, без музыки. Потом остановились и заговорили с другой парой: Талли Дархэм и Джорджем Кроллом.

— Так ты говоришь, — резанул по ушам скрипучий голос Фолли, — этот Кролл тоже был влюблен в Диану?

Клив кивнул:

— А кто в нее не был влюблен?

— Ага, — задумчиво протянул Фолли. — Кто не был влюблен. Ладно… — Он сощурился на экран. — А что насчет этой бабенки Дархэм? Она ревнива? Завистлива? Да была ли в Голливуде хоть одна женщина, которая не питала бы к Диане лютой ненависти за то, что она всех превосходила? Клив рассказал о том, что Талли с ума сходит по Кроллу.

— Зря страдает, — хмыкнув, бросил Фолли.

— Талли вполне могла убить Диану, — заметил Клив. — Кто знает? У Джорджа тоже имелся мотив: Диана вертела им как хотела. Он добивался ее, а она морочила ему голову, ничего не давая взамен. Диана со многими мужчинами так поступала. А если когда-нибудь кого и любила, так только Роберта Денима. Да и то недолго. У Денима характер не сахар… Знаю, как вы это расцените.

Фолли фыркнул:

— Куда как хорошо! Все трое подозреваемых участвуют в одной сцене. И любой из них имел возможность подлить в бутылку никотиновой кислоты. Света не было полторы минуты. За это время любой, кто удосужился бы купить в угловом магазинчике "Все для садовника" никотин-сульфат, мог накапать двадцать капель в питье и потом с невинным видом ждать, пока включится свет. Бред свинячий.

— Мы должны найти способ, — впервые за вечер подал голос Сэдлоу, — выявить тех, кто этого сделать не мог. Фильм нам поможет.

Очень ценное наблюдение.

Клив затаил дыхание. Она умирала.

Она умерла так же красиво, как делала все при жизни. Нельзя было не восхититься, глядя, как она движется: грациозно, одухотворенно, владея своим прекрасным телом, как пантера. И вдруг она забыла слова. Руки взметнулись к горлу, она резко развернулась, лицо изменилось, и она устремила взгляд прямо в зал, словно вдруг осознала, что это ее самая главная и, как это ни жестоко, самая лучшая сцена в жизни.

А затем она упала, будто шелковое платье, соскользнувшее с плечиков.

Деним склонился над ней, и его губы проартикулировали: "Диана!"

Талли Дархэм раскрыла рот в беззвучном вопле, дальше пошли царапины, цифры, пятна, и экран опустел.

О Господи! Нажми там у себя на небесах какую-нибудь кнопку! Пусти пленку задом наперед и верни ее к жизни! Нажми эту чертову кнопку, и пусть все будет как в комедиях, где столкнувшиеся поезда собирают из кусочков и разъезжаются целехонькими, сверженные императоры возвращаются на троны, солнце восходит на западе и… Диана Койл восстает из мертвых!

— Это все! — крикнул из будки Джеми Винтерс. Больше ничего нету. Хотите посмотреть еще раз?

— Да! — откликнулся Фолли. — И не меньше полудюжины раз.

— Извините… — прошептал Клив.

— Эй, парень, куда пошел?

Он вышел под дождь. Ледяные струи били наотмашь. Там, внутри, Диана умирает снова и снова. Снова и снова. Как заводная кукла. Клив стиснул зубы и поднял лицо к ночному небу, позволив ему плакать на себя, промочить насквозь, просочиться до самого сердца; вот теперь гармония — он, ночь и рыдающая темнота.

Буря бушевала до самого утра как на улице, так и в студии. Фолли орал на всех и каждого, а все и каждый отвечали ему с видом оскорбленной невинности, что да, конечно, они ненавидели Диану, но все ее страшно любили, и да, ей жутко завидовали, но вообще-то он была девчонка что надо!

Фолли осенила потрясающая идея собрать всех подозреваемых в просмотровом зале и показать им последние кадры Дианы, надеясь, что преступник как-то себя выдаст. Но этим он ничего не добился. Р. Дж. Галдинг начал всхлипывать, Джордж заскрежетал зубами, а Талли завизжала. У Клива крутило желудок, а ночи не было видно конца.

Джордж твердил: да, да, да, он любил Диану; Талли рыдала: да, да, да, она ее ненавидела; Галдинг ни с того ни с сего вдруг объявил, что Диана всегда тормозила процесс съемки, и вообще работать с ней было очень трудно; а Роберт Деним признался, что пытался помириться со своей бывшей женой. Джеми Винтерс поведал о том, что Диана слишком поздно ложилась спать, чтобы лицо могло естественным образом сохранять свежесть, но в то же время требовала снимать ее так, чтобы это было незаметно…

— Да Диана мне много раз жаловалась, что ты специально ее плохо снимаешь! — набросился на оператора режиссер.

Но Джеми Винтерс стоял как скала:

— Неправда. Она просто пыталась свалить на меня вину за то, что не следит за своей внешностью.

— А вы тоже были в нее влюблены? — спросил Фолли.

— А как вы думаете, стал бы я иначе ее постоянным оператором?

Рассвело, но Диана так и не встала из мертвых. Огромные двери студии распахнулись, и подозреваемые, еле живые от усталости, выползли наружу, расселись по машинам и укатили по домам.

Клив смотрел за разъездом покрасневшими глазами, смаргивая резь. Потом молча вернулся в студию и побрел по пустым этажам, машинально проверяя, все ли в порядке. Поздно проверять. Отовсюду разило сладковато-зеленым запахом проявочных химикатов.

Забавное место — Голливуд! Надо же было построить студию рядом с кладбищем, хоть и отгородившись от него стеной. Но иногда казалось, что все поголовно киношники стремятся поскорее перебраться через нее. Кто топя себя в виски, кто растворяясь в сигаретном дыму — все стремились именно туда, в последний офис, где нет надоедливых телефонов. Что ж, Диане не придется лезть через эту стенку.

Ее внесут через главные ворота.

Клив вцепился в руль машины так, словно хотел раздавить его, яростно шепча, чтобы весь этот Богом проклятый мир убрался с его дороги! Похоже, он сходит с ума!

Ее похоронили в ясный ветреный день калифорнийского лета, засыпали кучей красных, желтых и голубых цветов и полили их морем актерских слез.

После церемонии Клив впервые в жизни напился допьяна. Он всегда будет помнить этот день.

Со студии позвонили через три дня.

— Моррис, что с вами стряслось? Где вы все это время были?

— Дома, — мрачно ответил он.

Он не включал радио и отказался от привычных прогулок, когда он часами бродил, погруженный в розовые грезы, по ночному городу. Он не прикасался к газетам: в них должно было быть слишком много ее снимков. Как-то он все же включил радио, и оно тут же заговорило о ней. Клив его разбил. Когда наступила среда и прошла неделя после того, как ее опустили в землю, газеты сняли черные рамочки вокруг ее имени, а ее биография перекочевала на вторую страницу, в четверг ее отправили на четвертую, в пятницу на пятую, на десятую в субботу, а в следующий понедельник опубликовали малюсенькое сообщение о ходе следствия, зажав его между рекламами на странице двадцать девять.

"Все это сон, Диана! Страшный сон! Ты привыкла всегда быть на первой странице!"

Клив снова вышел на работу.

К пятнице не осталось уже ничего, кроме нового камня на голливудском кладбище. Газеты потонули в сточных канавах, где имя ее было смыто вместе с типографской краской; радио говорило исключительно о войне, и Клив продолжал работать, глядя, как странно изменился мир вокруг.

Он открывал и закрывал двери, а люди приходили и уходили. Каждое утро он смотрел на Талли, счастливую, что Дианы больше нет, по-прежнему висящую на Джордже, который теперь принадлежал ей безраздельно. Принадлежал весь, кроме мыслей и души. Клив смотрел, как проходит мимо, никогда не заговаривая, Роберт Деним. Приветливо махал рукой Джеми Винтерсу и церемонно здоровался с Р. Дж. Галдингом.

Он выжидал, когда кто-то из них наконец забудет роль и сфальшивит.

В конце концов газеты как бы между делом опубликовали заключение о том, что ее смерть наступила в результате самоубийства. Дело закрыли.

Привычки Клива изменились: теперь он выходил из дома только на работу, остальное время читал или думал. Так прошло две недели, и однажды вечером его покой нарушил телефонный звонок.

— Клив? Это Джеми Винтерс. Слушай, коп, вылезай из своей берлоги. Я приглашаю тебя сегодня к себе. Я раздобыл фрагменты из последнего фильма Гейбла.

Это был серьезный аргумент. Клив подумал и сдался.

Он сидел в ателье Джеми и смотрел на маленький экран. Винтерс демонстрировал кадры, которые никогда не увидит массовый зритель. Гарбо, споткнувшаяся о шнур прожектора и летящая кувырком. Вышедший из себя посреди сцены и чертыхающийся Спенсер Трейси. Вильям Поуэлл, забывший реплику и показывающий в камеру язык. Клив смеялся впервые за миллионы лет.

У Джеми Винтерса была огромная коллекция испорченных дублей, где звезды забывают слова, ругаются и происходят другие курьезы.

И вдруг на экране появилась Диана Койл. Это было как удар ниже пояса. Как выстрел в упор из двустволки! Клив скорчился, задыхаясь, и, закрыв глаза, вцепился в подлокотники.

И внезапно успокоился. Его осенила идея. Он снова открыл глаза, и она сформировалась: кристально ясная, как холодные капли дождя на щеках.

— Джеми! — Он полностью владел своим голосом.

— Да? — отозвался из мерцающей тьмы за проектором оператор.

— Мне нужно поговорить с тобой. Выйдем на кухню.

— С чего это?

— Неважно. Пусть фильм идет дальше, а ты выйди на пару минут. — На кухне Клив горячо заговорил: — Дело в твоей коллекции. Все эти ошибки. Испорченные кадры. А есть у тебя такие дубли из последнего фильма Дианы Койл? Ну, ты понимаешь, о чем я.

— Есть, конечно. Но только на студии. Это же мое хобби. Другие выбрасывают это в мусорное ведро, а я сохраняю для смеха.

У Клива перехватило дыхание.

— А ты можешь завтра вечером принести все, что тебя сохранилось от этого фильма, и показать мне?

— Ну конечно, если ты так просишь. Только я не понимаю…

— И не нужно, Джеми. Ну, сделаешь, а? Принеси мне все испорченные дубли и просто запоротые кадры. Я хочу внимательно посмотреть и разобраться, кто и почему портил сцены. Так как, Джеми?

— Ну ладно, ладно. Уговорил. Да успокойся ты, Клив, присядь и выпей чего-нибудь.

Весь следующий день кусок не лез Кливу в горло. Время тянулось бесконечно. Вечером он заставил себя проглотить бутерброд и запил его таблеткой аспирина. Затем в каком-то полубреду поехал к Джеми.

Тот уже ждал, держа проектор, пленки и хороший запас выпивки наготове.

— Спасибо, Джеми. — Клив сел и нервно отхлебнул из бокала. — Все нормально. Ну что, начнем?

— Начали! — подражая режиссеру, воскликнул Джеми и выключил свет.

Экран засветился. Появилась надпись на хлопушке: "Кадр 1, дубль 7. "Золотая девственница": Диана Койл, Роберт Деним".

Щелк!

На террасе, глядя на озаренный лунным светом океан, стояла Диана.

"Какая чудесная ночь! Она так прекрасна, что я не могу поверить", — мечтательно проговорила она.

В кадре появился Деним, нежно держащий ее руки в своих. "Я заставлю тебя в это поверить. Я… черт побери!"

"Стоп!" — взревел за кадром Галдинг. Но съемка продолжалась. Лицо Денима вытянулось, стало злобным и уродливым.

"Это все из-за тебя! Ты опять лезешь в камеру!"

"Я? — Ярость Диану не украшала. По крайней мере настоящая ярость. Позолота ее крылышек потускнела, запудренная прахом злобы. — Я? Да ты на себя посмотри: третьеразрядный актеришка! Только и умеешь, что орать, ты, грязный…"

Щелк! Темнота. Конец дубля.

Несколько минут Клив потрясенно пялился на пустой экран. Затем спросил:

— Они не очень-то ладили? — и про себя добавил: "Ну и хорошо".

— А вот тебе еще один, — сказал Джеми, и проектор снова застрекотал.

Теперь на экране был пышный бал. И вдруг, перекрывая смех и музыку, ворвалось злобное, мрачное, ненавидящее: "…Да пошел ты!" — "Ты нарочно подала мне не ту реплику! Из всех самых дешевых, поганых…"

И снова Диана и Роберт Деним!

И еще один дубль, и еще, и еще. Шесть, семь, восемь!

В одном из них Роберт, совсем осатанев, кричал: "Видит Бог, кто-нибудь однажды заткнет вашу грязную пасть навсегда, л-леди!"

"Кто? — заорала в ответ Диана, сверкая изумрудными глазами. — Уж не ты ли? Дилетант! Размазня! Сопли вытри!"

И вдруг Деним успокоился и, мрачно глядя на нее, тихо сказал: "Да. Может, и я. А почему бы нет? Это идея".

С Талли Дархэм тоже было несколько довольно выразительных сцен. Еще в одном дубле Диана с такой яростью набросилась на Джорджа Кролла, что тот перепугался и стал униженно просить прощения. И все это на пленке. Все это отличное свидетельство. Выходило, что на один скандал с Талли или Кроллом приходилось как минимум семь — с Денимом. Снова, и снова!

— Останови! Хватит! — Клив вскочил со стула попав в луч проектора, отбросил на экран дрожащую тень. — Спасибо, Джеми. Извини. Я слишком устал. Ты можешь дать мне… дать все дубли с Денимом?

— Конечно.

— Я сегодня же по дороге домой заеду в полицию и на основании их обвиню его в убийстве Дианы Койл. Еще раз спасибо, Джеми. Спасибо за все. Ты мне очень помог. Доброй ночи.

Пять, десять, пятнадцать, двадцать часов. И каждый из них можно считать за два, за четыре, за шесть. Но Клив их не заметил. Он спорил, спорил с копами, убеждал, доказывал, пока не устал. Тогда он вернулся домой и бросился на кровать.

"Газовая камера ждет тебя, Роберт Деним; будь послушным маленьким убийцей, иди своими ножками!"

А потом, вырвав тебя из тяжелой дремоты, зазвонил твой телефон.

— Алло?

— Клив? — раздался голос в ночи.

— Да.

— Это Джак Дэвис из проявки. Клив, скорее… Меня, ранили, меня ранили, мне больно…

На том конце провода с глухим шумом упало тело.

И больше ни звука.

Он нашел Джака уткнувшимся головой в одну из ванн с химикалиями. Красное органическое химическое соединение широкой струёй вытекало из ножевой раны, унося с собой навсегда все мечты, разговоры, саму жизнь, и разливалось алым озером вокруг.

Телефонная трубка лежала на рычаге. В лаборатории царил полумрак. Тот, кто это сделал, уже выбрался из этой тьмы наружу, и теперь, стоя посреди комнаты, Клив не слышал иных звуков, кроме шороха пленки, ползущей по ванночкам, как лоза, надеющаяся в полуночном мраке выбраться к свету. Клив склонился над Джаком. Тот наполовину висел, зацепившись за проявочный аппарат, все еще продолжавший печатать позитив. Он полз сюда от телефона через всю комнату.

В кулаке он сжимал обрывок пленки. Клив посмотрел его на свет и увидел Диану, Талли, Джорджа и Роберта Денима. Джак обнаружил что-то важное, что-то, что было на этой пленке, что-то об убийце; и награда за это немедленно обрушилась на него из студийной темноты.

Клив поднял трубку:

— Это Клив Моррис. Роберт Деним до сих пор находится в центральной тюрьме?

— Он сидит в камере и не желает ни с кем разговаривать. Ну скажу я вам, Моррис, вы и удружили нам со своими пленками…

— Спасибо. — Клив повесил трубку и посмотрел на тело проявщика, висящее на аппарате. — Кто, кто же это был, Джак? Ведь не Деним же. Остались только Джордж и Талли. И что теперь?

Джак не ответил, а проявочная машина затянула заунывную песню на пронзительной ноте.

Прошел год. Потом еще один. А затем и третий.

Роберт Деним заключил контракт с другой студией. Талли женила на себе Джорджа. Галдинг умер на новогодней вечеринке, то ли с перепоя, то ли сердце подвело. Время шло, и все всё забыли. Да, все забыли…

"Диана, девочка, холодно ли тебе там сегодня ночью?.."

Клив сел прямо. Три года назад. Он прикрыл глаза. И ночь тогда была такая же, как сегодня, — холодная и дождливая.

Экран замерцал.

Почему-то Кливу это мигание показалось странным. А экран все мигал и мигал как-то очень необычно. Слишком необычно. Клив окаменел. Его сердце забилось так громко, что заглушило стрекот кинопроектора. Он подался к экрану.

— Джеми, ты не мог бы открутить назад последние сотню футов и пустить их снова?

— Да запросто, Клив.

Мерцание на экране. Бракованная копия. Мелькание пятен, царапин, длинные тени, короткие тени… Клив стал читать: В… И… Н…

Клив открыл дверь проекционной будки так тихо, что Джеми не услышал, как он вошел. Винтерс продолжал смотреть на экран, и на его лице светилось странное счастливое выражение. Он был похож на святого, взирающего на новое чудо.

— Что, Джеми, доволен собой?

Оператор вздрогнул, обернулся и выдавил принужденную улыбку.

Клив запер дверь изнутри и тихо заговорил:

— Долго же это продолжалось. Сколько ночей я не спал. Три года, Джеми. Сегодня вечером тебе нечем было заняться, и ты решил еще раз прокрутить эту пленку, чтобы еще раз насладиться победой. Чтобы позлорадствовать насчет Дианы и похвалить себя за то, какой ты умный. А может, и меня ты пригласил, чтобы удовольствие было совсем уж полным, ведь ты хорошо знаешь, как я ее любил, и мои страдания только развлекали тебя. И часто ты приходил сюда, чтобы поиздеваться над Дианой, а, Джеми?

Винтерс довольно натурально расхохотался.

— Она тебя не любила, — продолжал Клив так же тихо, — ведь так? Ты был ее оператором. В отместку ты специально стал снимать ее плохо. И у тебя это получилось. Последние два фильма никуда не годились: она выглядела усталой. Но ее вины в том не было — своей камерой ты мог добиться любого эффекта. Диана стала жаловаться на тебя, а это уже грозило тем, что тебя вышвырнут со студии и тогда в другие ход будет заказан. Ты не добился ее любви, а тут еще она стала угрожать твоей карьере. И что же ты сделал, Джеми Винтерс? Ты убил ее.

— Дурацкая шутка, — еле сдерживаясь, процедил оператор.

— Перед самой смертью Диана бросила взгляд на зрителя, — продолжал Клив. — Но смотрела она не в камеру, а на того, кто находился за ней. На тебя. Нам это не могло прийти в голову: когда смотришь фильм, о тех, кто за кадром, забываешь. Остаются лишь актер и зритель. Она умерла. А ты спокойно заснял ее смерть. А потом пригласил меня к себе и скормил мне эту бодягу с запоротыми дублями, выставлявшими Роберта Денима в черном свете. И я купился. А все остальные материалы, где Деним вел себя достойно, ты уничтожил. Джак Дэвис раскусил тебя. Ведь именно он подбирал куски для твоей коллекции. Ты хотел подставить Денима, сделать его козлом отпущения, зато сам остался бы в стороне. Джак задал тебе пару неудобных вопросов, и ты заставил его замолчать. Ты выкрал и уничтожил те несколько важных копий, которые откопал Джак. У него уже не хватило сил сказать по телефону, кто его убил, но он успел сунуть руку в луч проявочной машины и отпечатать твое имя: В-И-Н-Т-Е-Р-С темными пятнами брака на позитиве. И по иронии судьбы заряжены были именно последние кадры Дианы. А ты показал их мне, полагая, что это всего лишь плохая копия.

Джеми Винтерс одним кошачьим движением скользнул к кинопроектору и выдернул из него пленку.

И тут Клив ударил его. Тот отскочил и попытался прорваться к дверям.

Вот теперь все выяснилось, но он не испытывал ни радости, ни облегчения, лишь слепая ярость взбурлила в нем алым ключом.

И все то время, пока он наносил удары в ненавистное лицо Винтерса, один, другой, третий и еще, и еще… все это время, пока он, придерживая его одной рукой, бил снова и снова, и еще раз, и еще… так вот, все это время он думал только об одном.

О камне на голливудском кладбище, лежащем почти у самой стены киностудии. Камне, на котором бронзовые буквы ее имени усеяны дождевыми капельками. И он шептал, хрипло и почти беззвучно:

— Сегодня очень холодно, Диана. Девочка моя, ты не замерзла?..

И бил, и бил, и бил, и еще, и еще, и еще!