Сёгун

Глава 10

Их переход от бухты до Осаки выдался спокойным. Бортовые журналы Родригеса были полными и очень точными. В первую ночь Родригес пришел в себя. Сначала он подумал, что умер, но боль сразу вернула его к реальности.

– Они вправили ногу и перебинтовали ее, – сказал Блэкторн. – И стянули ремнем плечо. Оно было вывихнуто. Они не делали кровопускания, как я ни настаивал.

– Подождем до Осаки, это могут сделать иезуиты. – Измученный взгляд Родригеса вонзился в него. – Как я оказался здесь, англичанин? Я помню, что меня смыло за борт, а больше ничего. – (Блэкторн рассказал все как было.) – Так теперь я обязан тебе жизнью. Черт тебя побери!

– С юта было видно, что мы можем войти в бухту. С носа под твоим углом зрения все выглядело иначе – разница в несколько градусов. С волной нам не повезло.

– Не беспокойся обо мне, англичанин. Ты был на юте, у руля. Мы оба знали это. Нет, я проклинаю тебя за то, что теперь обязан тебе жизнью! Мадонна, моя нога!

От боли у него хлынули слезы. Блэкторн дал ему кружку грога и присматривал за ним всю ночь. Шторм тем временем закончился. Несколько раз приходил японский лекарь и заставлял Родригеса выпить горячее лекарство, клал ему на лоб припарки и открывал иллюминаторы. И каждый раз, когда лекарь уходил, Блэкторн закрывал иллюминаторы, так как всем известно, что лихорадка бывает от сквозняка и чем плотнее закрыта каюта, тем лучше для больного, особенно такого тяжелого, как Родригес.

Наконец врачеватель накричал на него и поставил у иллюминаторов самурая, так что они оставались открытыми.

На рассвете Блэкторн вышел на палубу. Хиромацу и Ябу оба были там. Он поклонился, словно придворный:

– Коннитива Осака?

Даймё поклонились в ответ.

– Осака. Хай, Андзин-сан, – произнес Хиромацу.

– Хай! Исогу, Хиромацу-сама. Капитан-сан! Поднять якорь!

– Хай, Андзин-сан!

Он непроизвольно улыбнулся Ябу. Ябу улыбнулся в ответ, потом, хромая, отошел, а Блэкторн задумался, кого он только что приветствовал, ведь это сущий дьявол, убийца. «А разве сам ты не убивал? Да, но не таким способом», – сказал он себе.

Блэкторн с легкостью довел корабль до цели. Переход занял день и ночь, и вскоре после рассвета следующего дня они были около Осаки. На борт поднялся японский лоцман, чтобы провести судно к пристани, и, освободившись от ответственности, Блэкторн с радостью спустился вниз, чтобы выспаться.

Позднее капитан растолкал его, поклонился и знаками показал, что Блэкторну предстоит отправиться с Хиромацу, как только они причалят.

– Вакаримас ка, Андзин-сан?

– Хай.

Моряк ушел. Блэкторн снова растянулся на койке, чувствуя боль во всем теле, потом заметил, что Родригес следит за ним.

– Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, англичанин. Учитывая, что моя нога в огне, голова разрывается, мочевой пузырь скоро лопнет, а язык как будто в бочке со свиным дерьмом.

Блэкторн подал ему ночной горшок, потом опорожнил его в иллюминатор и налил кружку грога.

– Ты ходишь за мной, как сиделка, англичанин. Что, совесть нечиста? – Родригес засмеялся, и было приятно снова услышать его смех. Взгляд португальца упал на бортовой журнал, который лежал открытым на столе, перебежал на рундук – тот был открыт. – Я давал тебе ключ?

– Нет. Я обыскал тебя. Мне нужен был настоящий журнал. Я сказал тебе, когда ты очнулся в первую ночь.

– Прекрасно. Я не помню, но это честно. Слушай, англичанин, спроси любого иезуита в Осаке, где Васко Родригес, и тебя приведут ко мне. Приходи навестить меня – тогда ты сможешь скопировать мой журнал, если захочешь.

– Спасибо. Я уже скопировал один. По крайней мере, скопировал что мог и очень внимательно прочитал остальное.

– Твою мать! – выругался Родригес по-испански.

– И твою.

Родригес снова вернулся к португальскому:

– Разговор на испанском вызывает у меня рвоту, хотя ругаться на этом языке лучше, чем на каком-либо другом. Там, в моем рундуке, пакет. Дай его мне, пожалуйста.

– Тот, с иезуитскими печатями?

– Да.

Блэкторн подал пакет Родригесу. Тот изучил его, ощупал нетронутые печати, потом, видимо, передумал и положил пакет на грубое одеяло, под которым лежал, откинув голову на подушку.

– Эх, англичанин, жизнь такая странная.

– Почему?

– Если я жив, так это по милости Божьей, подкрепленной стараниями еретика и японца. Пошли сюда этого землееда, чтобы я мог поблагодарить его.

– Сейчас?

– Попозже.

– Хорошо.

– Эта история про вашу эскадру, ту, которая напала на Манилу, – ты рассказал о ней святому отцу – это правда, англичанин?

– Про то, что эскадра наших военных кораблей разбила силы вашей империи в Азии?

– Там эскадра?

– Конечно.

– Сколько кораблей было в твоей эскадре?

– Пять. Мы потеряли друг друга в море неделю или около того назад. Я двинулся вперед в поисках Японии и попал в шторм.

– Ври больше, англичанин. Хотя я не возражаю – сам плел с три короба тем, кто брал меня в плен. Нет никаких кораблей и эскадр.

– Подожди и увидишь.

– Подожду. – Родригес сделал большой глоток.

Блэкторн потянулся и подошел к иллюминатору, желая прекратить этот разговор, и выглянул, рассматривая город и берег:

– Я думал, Лондон – самый большой город в мире, но по сравнению с Осакой он захолустный городишко.

– У них есть дюжины городов типа этого, – сообщил Родригес, также радуясь возможности сменить тему, прекратить игру в кошки-мышки, которая никогда не приносит плодов. – Столица – Мияко, или, как ее иногда называют, Киото, – самый большой город в империи, вдвое больше Осаки, так говорят. Дальше идет Эдо, стольный город Торанаги. Ни я, ни кто-либо из священников, вообще никто из португальцев никогда не был там. Торанага держит свою цитадель на замке – это запретный город. Пока, – добавил Родригес, вытягиваясь на койке и закрывая глаза; его лицо искривилось от боли. – Пока они не отличаются друг от друга. Вся Япония официально закрыта для нас, за исключением портов Нагасаки и Хирадо. Наши священники попросту не обращают внимания на приказы и ходят куда пожелают. Но мы, моряки или торговцы, не можем, если нет специального приказа от регентов или великого даймё, например Торанаги. Любой из даймё может захватить один из наших кораблей – как Торанага завладел вашим – за пределами Нагасаки или Хирадо. Таков их закон.

– Не хочешь ли ты отдохнуть?

– Нет, англичанин. Разговаривать лучше. Разговор помогает отогнать боль. Мадонна, как у меня болит голова! Я не могу нормально думать. Давай потолкуем, пока ты не сошел на берег. Возвращайся и навести меня – очень тебя прошу. Дай мне еще грогу. Спасибо, спасибо, англичанин.

– Почему тебе запрещено ходить куда пожелаешь?

– Что? А, здесь, в Японии? Это сделал тайко – он заварил всю эту кашу. Когда мы впервые прибыли сюда в тысяча пятьсот сорок втором году, чтобы принести японцам истинную веру и цивилизацию, нам и нашим священникам дозволялось свободно странствовать по стране, но едва тайко получил полную власть, как он начал вводить свои запреты. Многие верят… Ты не мог бы подвинуть мне ногу? Сними с нее одеяло – она горит… Да… О Мадонна, осторожней! Спасибо, англичанин. Да, на чем я остановился? Многие верят, что тайко был пенисом Сатаны. Десять лет назад он выпустил эдикты относительно святых отцов, англичанин и всех, кто хотел нести слово Господа. Он изгнал всех, кроме торговцев, десять или двенадцать лет назад. Это случилось еще до того, как я пришел в эти воды, – я был здесь семь лет назад и с тех пор приходил и уходил. Святые отцы говорят, что это случилось из-за языческих жрецов – буддистов, – отвратительных, ревностных идолопоклонников. Они настроили тайко против святых отцов, совратили его с пути истинного, когда он был уже почти обращен. Да, великий убийца почти спас душу. Но упустил свой шанс на спасение. Да… Как бы то ни было, он приказал всем нашим священникам покинуть Японию… Я сказал тебе, что это было десять лет назад?

Блэкторн кивнул, радуясь тому, что португалец говорит, пусть и перескакивая с одного на другое. Он ни за что не упустил бы возможности узнать новое.

– Тайко собрал всех святых отцов в Нагасаки, где был готов корабль, чтобы отправить их в Макао с письменными приказами никогда не возвращаться под страхом смерти. Потом, так же внезапно, он оставил их в покое и больше не трогал. Я рассказывал тебе, что у всех японцев мозги набекрень? Да, он оставил их в покое, и скоро все стало как раньше, за исключением того, что большинство святых отцов осело на Кюсю, где к нам хорошо относятся. Я говорил, что Япония состоит из трех больших островов: Кюсю, Сикоку и Хонсю? И тысяч мелких островков. Есть еще один остров далеко на севере – некоторые называют его материком – Хоккайдо, но там живут только волосатые туземцы.

Япония – перевернутый мир, англичанин. Отец Алвито рассказывал мне, что все вернулось на круги своя, как будто ничего не случилось. Тайко стал дружелюбен, как и прежде, хотя так и не обратился в нашу веру. Он закрыл церковь и прогнал двух или трех христианских даймё, но для того только, чтобы получить их земли, и никогда не вводил в действие свои эдикты об изгнании священников. Потом, три года назад, он сошел с ума еще раз и казнил двадцать шесть отцов. Распял их в Нагасаки. Без причин. Он был маньяк, англичанин. Но после убийства тех двадцати шести он больше ничего не сделал. А вскоре умер. Это была кара небесная, англичанин. Проклятие Господа на нем и его семени. Я уверен.

– Здесь много новообращенных?

Но Родригес, казалось, не слышал, погрузившись в беспамятство.

– Они все звери, эти японцы. Я не рассказывал тебе об отце Алвито? Он переводчик – Цукку-сан, называют они его, господин переводчик. Он состоял на службе у тайко, англичанин, а теперь он служит Совету регентов. По-японски говорит лучше большинства японцев и знает о них намного больше любого живущего здесь человека. Он сказал мне, что в Мияко, в столице, англичанин, есть холм высотой пятьдесят футов. Тайко отрубал носы и уши всем корейцам, убитым на войне, и закапывал там – Корея находится на материке, к западу от Кюсю. Это правда, англичанин! Клянусь Святой Девой, не было убийц, способных тягаться с ним, – а они все такие. – Глаза Родригеса были закрыты, лоб пылал.

– Тут много новообращенных? – снова спросил Блэкторн, осторожно пытаясь выведать, сколько здесь врагов.

К его удивлению, Родригес ответил:

– Сотни тысяч, и с каждым годом становится все больше. После смерти тайко наши дела пошли в гору, и те, кто скрывал свою принадлежность к христианской вере, теперь открыто ходят в церковь. Значительная часть острова Кюсю сейчас католическая. Большинство даймё на Кюсю новообращенные. Нагасаки – католический город, иезуиты владеют им, ездят туда и ведут всю торговлю. Вся торговля идет через Нагасаки. Мы имеем там собор и дюжину церквей, и еще десятки разбросаны по всему Кюсю, но здесь, на главном острове, Хонсю, их еще немного и… – Боль снова не дала ему говорить, но через мгновение он продолжал: – На одном Кюсю три или четыре миллиона человек – скоро они все будут католиками. На других островах еще двадцать с лишним миллионов японцев, и скоро…

– Это невозможно! – Блэкторн тут же обругал себя: зачем влез, почему не узнал побольше?

– Зачем бы мне врать? Десять лет назад была перепись. Отец Алвито сказал, что тайко приказал провести ее, а уж ему точно известно, из первых рук. Зачем отцу Алвито врать? – Глаза Родригеса вспыхнули яростью. – Это больше, чем население всей Португалии, Испании, Франции, Нидерландов и Англии, вместе взятых, и ты можешь для ровного счета добавить сюда всю Священную Римскую империю!

«Боже мой, – подумал Блэкторн, – во всей Англии не наберется больше трех миллионов. И это с Уэльсом. Если японцев так много, как мы сможем иметь дело с ними? Если их и впрямь двадцать миллионов, они запросто соберут армию большей численности, чем все наше население, стоит только захотеть. А коли все они такие одержимые, как те, кого я видел, – а почему бы им не быть такими? – клянусь ранами Христа, они непобедимы! Наконец, если они уже частично католики и если иезуиты здесь набрали силу, число новообращенных будет увеличиваться, а нет фанатиков истовее, чем неофиты, так какой шанс у нас и голландцев проникнуть в Азию? Вовсе никакого».

– Считаешь, это много? Подожди, вот попадешь в Китай! Там все желтые, все с черными волосами и глазами. О, англичанин, я скажу тебе, ты еще много чего узнаешь. Я был в прошлом году в Кантоне, на шелковой ярмарке. Кантон – город-крепость в Южном Китае, на Жемчужной реке, к северу от Макао. Там, в стенах этого города, миллион питающихся собаками язычников. В Китае больше людей, чем во всем остальном мире. Должно быть, больше. Подумай об этом! – Волна боли прошла по телу Родригеса, его здоровая рука легла на желудок. – У меня не было кровотечения? Ниоткуда?

– Нет. Я проверил. Только нога и плечо. У тебя нет внутренних повреждений, Родригес, по крайней мере, я не думаю, что есть.

– А насколько плохо с ногой?

– Она промыта и очищена морем. Перелом был чист, и кожа.

– Ты промыл рану бренди, прижег ее?

– Нет, мне не позволили – они меня прогнали. Но их лекарь, похоже, знает, что делает. Твои люди сразу же придут на борт?

– Да. Как только мы причалим. Наверняка.

– Хорошо. Расскажешь еще о Китае и Кантоне?

– Я, наверное, и так сказал слишком много. Будет еще время поговорить о них.

Блэкторн видел, что здоровая рука Родригеса играет запечатанным пакетом, и задумался: что бы это могло значить?

– С твоей ногой все будет нормально. Вот увидишь.

– Да, англичанин.

– Я не думаю, что будет нагноение, – гноя нет. Ты соображаешь, так что с головой тоже все в порядке. Ты поправишься, Родригес.

– Тем не менее я обязан тебе жизнью. – Дрожь прошла по телу португальца. – Когда я тонул, только и мог думать что о крабах, ползающих в моих глазницах. Я чувствовал, как они копошатся во мне, англичанин. Третий раз я попадаю за борт, и с каждым разом это все хуже и хуже.

– Со мной это было четыре раза. Трижды меня топили испанцы.

Дверь каюты открылась, и капитан, кланяясь, позвал Блэкторна наверх.

– Хай! – Блэкторн встал. – Ты ничем мне не обязан, Родригес, – сказал он мягко. – Ты помог мне, когда я был в отчаянии, и я благодарю тебя за это. Мы расквитались.

– Может быть, но послушай, англичанин, вот тебе немного правды взамен: никогда не забывай, что у японцев шесть лиц и три сердца. Говорят, они считают, будто человек имеет одно фальшивое сердце во рту – его видит весь мир, другое в груди – чтобы показывать особо близким друзьям и семье, и настоящее сердце, потаенное, которое скрыто от всех, за исключением его обладателя, спрятано Бог знает где. Они вероломны настолько, что в это верится с трудом, норовисты без надежды на исправление.

– Почему Торанага хочет видеть меня?

– Не знаю. Клянусь Святой Девой! Не знаю. Возвращайся проведать меня, если сможешь.

– Да. Желаю удачи, испанец!

– Ты кашалот! И все равно, иди с Богом.

Блэкторн улыбнулся в ответ, обескураженный, и вышел на палубу. Голова закружилась, когда он увидел Осаку, ее просторы, толпы людей и огромный замок, который царил над городом.

Над громадой замка парила главная башня – поражающее красотой центральное здание в семь или восемь этажей, определяемых по стрельчатым фронтонам с изогнутыми скатами крыши; черепица сияла позолотой, а стены были голубыми.

«Вот где живет Торанага», – подумал он, и ледяная колючка вонзилась в его кишки.

В закрытом паланкине его принесли в большой дом. Там он принял ванну, отведал неизменного рыбного супа, сырой и паровой рыбы, немного маринованных овощей, выпил горячего травяного настоя. Вместо ячневой каши в этом доме ему дали чашку риса, виденного им однажды в Неаполе. Рис был белый, недробленый, и ему показался безвкусным. Его желудок жаждал мяса и хлеба, окорока, пирогов, цыплят, пива и яиц.

На следующий день за ним пришла служанка. Белье, которым снабдил его Родригес, выстирали. Она следила за тем, как одевается чужеземец, помогла ему надеть свежие таби. Снаружи стояла пара новеньких сандалий. Башмаков не было. Угадав причину его замешательства, служанка покачала головой и показала на нехитрую обувку, которая удерживалась на ноге двумя ремешками, потом на зашторенный паланкин. Группа самураев сопровождала носилки. Старший сделал ему знак поторопиться и тоже сел в паланкин.

Они немедленно тронулись. Занавеси были плотно закрыты. После долгого перехода паланкин остановился.

– Ты не должен бояться, – громко сказал старший и вышел.

Перед ними были гигантские каменные ворота. Они открывали доступ за тридцатифутовую зубчатую стену с бастионами и внешними укреплениями. Огромные, окованные железом створы были открыты, кованая решетка поднята. За ней начинался деревянный мост, двадцать шагов в ширину и двести в длину, проходивший надо рвом с водой и кончавшийся у огромного подъемного моста и других ворот, во второй стене, такой же циклопической.

Повсюду толпились сотни самураев. Все они носили одинаковое серое, мрачное одеяние – перехваченное поясом кимоно с пятью небольшими круглыми гербами – по одному на каждой руке, на каждой стороне груди и один в центре спины. Гербы были голубые и напоминали цветок или цветки.

– Андзин-сан!

Хиромацу сидел, прямой как палка, в открытом паланкине, который несли четыре носильщика в длинных одеждах. Его аккуратное кимоно было коричневым, а пояс – черным, как и у пятидесяти самураев, окружавших даймё. Их кимоно также имели пять гербов, но только алых, как флаг на мачте, – гербов Торанаги. Этим самураям оружием служили длинные блестящие пики с маленькими флажками у наконечников.

Блэкторн поклонился не раздумывая, восхищенный величием Хиромацу. Старик, на коленях которого лежал длинный меч, ответил холодным поклоном и сделал знак следовать за ним.

У ворот вперед вышел офицер. Начались долгие церемонии: чтение бумаг, предъявленных Хиромацу, поклоны и разглядывание Блэкторна, после чего их допустили на мост, по бокам как эскорт шли самураи в сером.

Полный воды ров глубиной был не меньше пятидесяти футов и тянулся шагов на триста в каждую сторону, а дальше повторял изгибы стен, которые делали поворот на север, и Блэкторн подумал: «Боже мой, не хотел бы я брать приступом здешнюю крепость. Даже если перебить всех защитников наружной стены, засевшим дальше достаточно будет поджечь мост, чтобы чувствовать себя в безопасности. Господи Иисусе, наружные стены, должно быть, охватывают площадь в квадратную милю и в толщину, видимо, достигают двадцати-тридцати футов, и внутренняя стена такая же. И она сложена из огромных каменных блоков. Каждый десять на десять футов! По крайней мере! Вырезаны очень точно и не скреплены раствором. Они должны весить самое меньшее пятьдесят тонн. Это лучше всего, что могли бы сделать мы. Осадные орудия? Конечно, они проделали бы брешь в наружных стенах, если бы их разместили в нужном месте. Но и гарнизон крепости, должно быть, располагает лучшими пушками, какие только можно получить. К тому же орудия было бы трудно доставить, и поблизости нет достаточно высокой точки для бомбардировки крепости зажигательными снарядами. Даже сдав врагу наружную стену, защитники крепости могли бы обстреливать атакующих с зубчатой внутренней стены. И даже если бы эти последние изловчились затащить осадные орудия за внешний оборонительный рубеж и направить их на внутреннюю стену, они не разрушили бы ее. Самое большее, разнесли бы дальние ворота, а что потом? Как пересечь ров с водой? Он слишком большой, чтобы форсировать его обычным способом. Замок должен быть неприступен, пока гарнизон его достаточно велик. Сколько здесь солдат? Сколько горожан найдут убежище внутри?

В сравнении с ним лондонский Тауэр – убогий свинарник. И весь Хэмптон-Корт уместится в одном углу!»

У следующих ворот повторилась процедура проверки бумаг. Оттуда двинулись налево и вниз по широкой улице, образованной рядами укрепленных домов за стенами разной высоты. Далее улица терялась в лабиринте лестниц и дорожек. И снова ворота, проверка бумаг, подъемная решетка, огромный ров с водой, и снова изгибы и повороты, до тех пор пока Блэкторн, при всей его наблюдательности, цепкой памяти и чувстве направления, не потерялся в этом сознательно устроенном хитросплетении. И все время бесчисленное серое воинство следило за ними с эскарпов, валов и зубчатых стен, парапетов и бастионов. А также несло караул внизу, маршировало, упражнялось с оружием или ухаживало за лошадьми в открытых стойлах. Самураи повсюду, тысячами. Все были вооружены и тщательно экипированы.

Он проклял себя, что не хватило ума побольше выспросить у Родригеса. Поделившись сведениями о тайко и новообращенных, слишком ненадежными, Родригес предпочел помалкивать – как и сам Блэкторн, избегающий его вопросов.

«Сосредоточься. Ищи ключи. Что особенного в этом замке? Он очень большой. Нет, что-то другое. Что? Серые враждебны по отношению к коричневым? Не могу сказать, они все так серьезны».

Блэкторн тщательно наблюдал за ними, фокусируясь на деталях. Слева радовал глаз возделанный сад с небольшими мостиками, перекинутыми через ручей. Стены здесь стояли ближе друг к другу, улицы стали у́же. Они приближались к главной башне замка. Внутри сновали слуги. Здесь не было пушек! Вот в чем разница!

«Ты не видел ни одной пушки. Ни одной.

Отец Небесный, здесь нет пушек, следовательно, нет осадных орудий! Если бы у тебя имелись современные орудия, а у защитников замка – нет, мог бы ты взорвать стены, выбить двери, обрушить дождь зажигательных снарядов на замок и захватить его, когда он займется огнем?

Ты не смог бы преодолеть первый ров с водой.

Имея осадные орудия, ты причинил бы много неприятностей защитникам, но они сумели бы вечно держать оборону – лишь бы в гарнизоне хватало бойцов, еды, воды и вооружения.

Как преодолеть рвы? На лодках? На плотах?»

Он пытался мысленно составить план замка. Паланкин остановился, Хиромацу встал с носилок. Отряд очутился в узком тупике. Огромные, окованные железом деревянные ворота перекрывали проем в двадцатифутовой стене, которая перетекала в наружные укрепления линии обороны, все еще далеко отстоящие от главной башни замка, которая отсюда была почти не видна. В отличие от всех других ворот, эти охранялись коричневыми, которых Блэкторн не заметил нигде больше в крепости. Было очевидно, что они совсем не рады видеть Хиромацу.

Серые повернулись и ушли. Блэкторн заметил, какими враждебными взглядами проводили их коричневые.

«Так они враги!»

Ворота открылись, и он проследовал за стариком внутрь. Один. Самураи остались снаружи.

Внутренний двор охранялся коричневыми, позади него был устроен сад. Они пересекли сад и вошли в крепость. Хиромацу скинул обувь, и Блэкторн сделал то же самое.

Коридор внутри был устлан татами – камышовыми матами, чистыми и очень приятными. Такие татами прикрывали пол во всех японских домах, кроме самых бедных. Блэкторн еще раньше заметил, что все татами одинакового размера, около шести футов на три. «Подумай об этом, – сказал он себе, – ты ни разу еще не видел фигурных матов или обрезанных до другого размера. И комнат другой формы! Неужели в Японии все комнаты прямоугольные или квадратные? Конечно! Это значит, что все дома – или комнаты – рассчитаны на точное число матов. Все построены по одному образцу! До чего же странно!»

Они поднимались по винтовой, удобной для обороны лестнице, шли коридорами, переходя с этажа на этаж. Всюду было много охраны – всегда коричневые. Лучи солнечного света, просачиваясь в амбразуры, рисовали причудливые узоры на полу и стенах. Блэкторн мог видеть, что теперь они забрались высоко над тремя главными, окружающими замок стенами. Город и гавань, как нарисованные, лежали под ними.

Коридор повернул под острым углом и закончился через пятьдесят шагов.

Блэкторн почувствовал во рту вкус желчи. «Не беспокойся, – внушал он себе, – ты решил, что делать. Ты уже начал».

Впереди толпа самураев, отданных под начало молодому командиру, защищала последнюю дверь – каждый правой рукой держался за рукоятку меча, левая лежала на ножнах, все они смотрели на приближающихся людей, недвижимые и готовые к нападению.

Хиромацу был доволен. Он лично отбирал стражей. Он ненавидел это место и в который уже раз подумал, как опасен замок для Торанаги, отдавшегося во власть врага. Вчера, едва сойдя на берег, он поспешил к своему господину, чтобы рассказать тому об исходе миссии и узнать, не случилось ли чего в его отсутствие. Но пока все было спокойно, хотя шпионы и доносили о том, что враг возводит подозрительные укрепления на севере и востоке, и о том, что основные союзники, регенты Оноси и Кияма, самые крупные из христианских даймё, собираются перейти на сторону Исидо. Он переменил стражу и пароли и снова просил Торанагу уехать, не подвергать себя опасности.

В десяти шагах от командира стражи он остановился.

Глава 11

Ёси Нага, командир стражи, был вспыльчивый, опасный юноша семнадцати лет.

– Доброе утро, господин. Я рад вашему возвращению.

– Спасибо. Господин Торанага ожидает меня?

– Да. – Даже если бы Хиромацу и не ожидали, Нага тем не менее пропустил бы его.

Хиромацу был одним из трех людей, которые допускались к Торанаге в любое время дня и ночи без предварительной договоренности.

– Обыщите чужеземца, – приказал Нага.

Он был пятым сыном Торанаги от одной из его наложниц и боготворил отца.

Блэкторн спокойно отнесся к тому, что, как он понял, собираются делать стражники. Два самурая оказались очень опытными в таких делах. От них ничего не ускользнуло бы.

Нага дал знак остальным своим людям, и те отодвинулись в сторону. Он сам открыл толстую дверь.

Хиромацу вошел в огромный зал для аудиенций. Сразу около двери встал на колени, положил свои мечи на пол перед собой, упер ладони в пол по бокам и низко наклонил голову, ожидая в таком униженном положении.

Нага, весь настороженный, знаком приказал Блэкторну сделать то же самое.

Блэкторн вошел. Комната была квадратной, сорок шагов в ширину и десять в высоту. Пол покрывали безупречные татами самого высокого качества, толщиной в четыре пальца. В дальней стене было две двери. У помоста, в нише, стояла маленькая глиняная ваза с веткой цветущей вишни, которая заполняла комнату приятным ароматом.

Обе двери охранялись. В десяти шагах от помоста, окружая его, располагались еще двадцать самураев, сидевшие со скрещенными ногами спиной к помосту.

Торанага восседал на единственной подушке на помосте. С искусством и терпением опытного костоправа он колдовал над сломанным пером в крыле ловчего сокола, голову которого скрывал колпачок.

Ни он, ни остальные не приветствовали Хиромацу и не обратили внимания на Блэкторна, когда тот вошел и остановился около старика. Но, в отличие от Хиромацу, Блэкторн поклонился, как учил Родригес, потом с глубоким вздохом сел, скрестив ноги, и воззрился на Торанагу.

Все взгляды обратились на Блэкторна.

Рука Наги, застывшего в дверном проходе, уже опустилась на меч. Хиромацу схватился за свой, хотя и не поднял головы.

Блэкторн почувствовал себя голым, но теперь, когда он заявил о себе, оставалось только ждать. Родригес сказал: «С японцами ты должен вести себя как король». И хотя он повел себя отнюдь не по-королевски, этого было более чем достаточно.

Торанага медленно поднял взгляд.

Капля пота выступила на виске Блэкторна: все, что Родригес говорил о самураях, казалось, воплотилось в одном этом человеке. Блэкторн ощутил, как тонкая струйка пота сбегает со щеки на подбородок. И заставил свои голубые глаза смотреть твердо и не мигая, лицо его оставалось спокойным.

Взгляд Торанаги также был неподвижен.

Блэкторн почувствовал посыл почти ошеломительной энергии, исходящей от этого человека. Он принудил себя медленно досчитать до шести, потом пригнул голову и слегка поклонился опять, спокойно улыбнувшись.

Торанага мельком посмотрел на него, сохраняя ту же бесстрастную мину, потом опустил глаза и опять сосредоточился на своей работе. Напряжение в комнате спало.

Старый сутулый самурай стоял перед Торанагой на коленях и держал птицу – молодую самку сапсана – бережно, как будто она была стеклянной. Торанага срезал сломанное перо, вставил тонкий бамбуковый стержень, смазанный клеем, в черенок пера, потом осторожно надел обрезок на другой конец стержня. Он выравнивал угол поворота пера до тех пор, пока тот не стал совершенным, потом перевязал перо шелковой ниткой. Маленькие колокольчики на лапах птицы звякнули, и хозяин ее успокоил.

Ёси Торанага, господин Канто, повелитель Восьми Провинций, старший в клане Ёси, главнокомандующий армиями Востока, глава Совета регентов, был невысоким мужчиной с большим животом, крупным носом, густыми темными бровями; в жидких усах и бороде его пробивалась седина. На лице особенно выделялись глаза. Для своих пятидесяти восьми лет он был силен. Коричневое кимоно простого покроя перехватывал хлопчатобумажный пояс. Но мечи у него были каких поискать.

– Ну, моя красавица, – сказал он с нежностью. – Теперь ты опять здорова. – Он погладил пером свою любимицу, сидевшую на одетом в рукавицу кулаке самурая. Та вздрогнула и принялась чистить перья. – Мы пустим ее полетать через неделю.

Старый сокольничий поклонился и ушел.

Торанага обратил свой взор на двух человек у дверей.

– Добро пожаловать, Железный Кулак. Я рад видеть тебя, – обронил он. – Так это твой знаменитый чужеземец?

– Да, господин. – Хиромацу переместился поближе, оставив свои мечи у дверей, как требовал обычай, но Торанага настоял, чтобы он прихватил клинки с собой.

– Я чувствую себя неуютно, если их нет у тебя в руках, – объявил он.

Хиромацу поблагодарил его. При всем этом он устроился в пяти шагах от помоста. По обычаю ни один вооруженный человек не мог безнаказанно приблизиться к Торанаге на меньшее расстояние. В переднем ряду часовых стоял Усаги, муж любимой внучки Хиромацу, и старик коротко ему кивнул. Юноша низко поклонился, польщенный и обрадованный, что его заметили.

«Может быть, мне следовало его усыновить?» – спросил себя Хиромацу, согретый мыслью о любимой внучке и первом правнуке, которого молодая чета подарила ему в прошлом году.

– Как вы доплыли обратно? – заботливо спросил Торанага.

– Все хорошо, благодарю вас, господин. Но должен сказать, что был рад, когда сошел с корабля на землю.

– Я слышал, у тебя теперь есть новая игрушка, чтобы занять часы праздности, да?

Старик грубо захохотал:

– Я могу только сказать вам, господин, что часы были не праздные. Я так не уставал уже многие годы.

Торанага посмеялся вместе с ним:

– Тогда нам следует вознаградить ее. Твое здоровье очень важно для меня. Могу я послать ей подарок в знак моей благодарности?

– Ах, Торанага-сама, вы так добры. – Хиромацу стал серьезным. – Вы могли бы вознаградить нас всех, господин, немедля покинув это осиное гнездо и вернувшись в свой замок в Эдо, где ваши вассалы могут защитить вас. Здесь вы открыты для удара. В любой миг Исидо может напасть на вас.

– Я уеду. Сразу же, как закончатся собрания Совета регентов. – Торанага повернулся к португальцу аскетической наружности, который терпеливо сидел рядом с ним. – Вы переведете мне слова чужеземца, мой друг?

– Конечно, господин. – Священник, на макушке которого была выбрита тонзура, вышел вперед, с привычной грацией на японский манер встал на колени около помоста. Его лицо было худощавым, как и вся фигура, глаза – темными и блестящими, весь облик его излучал спокойствие и сосредоточенность. Таби и просторное кимоно вполне естественно смотрелись на нем. У пояса висели четки и гравированный золотой крест. Он приветствовал Хиромацу как равный, потом с удовольствием поглядел на Блэкторна. – Мое имя Мартин Алвито из Общества Иисуса, капитан. Господин Торанага просил меня переводить для него.

– Сначала скажите ему, что мы враги и что…

– Все в свое время, – спокойно прервал отец Алвито, а затем добавил: – Мы можем говорить по-португальски, по-испански или, конечно, на латыни, как вы пожелаете.

Блэкторн не видел священника, пока тот не выступил вперед. Португальца заслоняли помост и самураи. Но Блэкторн ждал его появления, памятуя о словах Родригеса, и то, что он увидел, ему не понравилось: изящество, легкость, сила и природная властность иезуитов. Он думал, что священник много старше, учитывая его высокое положение и то, как говорил о нем Родригес. Но они оказались практически ровесниками, он и иезуит. Может быть, священник был несколькими годами старше.

– На португальском, – сказал он, надеясь, что этот язык даст ему некоторое преимущество. – Вы португалец?

– Я имею честь быть им.

– Вы моложе, чем я ожидал.

– Сеньор Родригес очень добр. Он оказал мне больше доверия, чем я заслуживаю. Вас он описал очень точно. Так же как и вашу смелость.

Блэкторн наблюдал, как иезуит повернулся, как бегло и любезно он заговорил с Торанагой, и это еще больше расстроило его. Хиромацу, единственный из всех в комнате, слушал и следил за происходящим, как ястреб. Остальные словно каменные уставились в пространство.

– Итак, начнем. Будьте любезны слушать все, что говорит господин Торанага, не прерывая, – начал отец Алвито. – Потом отвечайте. С этого момента я буду переводить почти одновременно с тем, как вы произнесете фразу, так что, пожалуйста, отвечайте с большой осторожностью.

– С какой стати? Я не доверяю вам.

Отец Алвито немедленно перевел все, что он сказал, Торанаге, и тот заметно рассердился.

«Осторожней, – подумал Блэкторн, – он играет с тобой, как кошка с мышкой! Три золотые гинеи против ломаного фартинга, что он может подловить тебя, когда захочет. Независимо от того, правильно или нет он переводит, ты должен произвести хорошее впечатление на Торанагу. Это, возможно, твой единственный шанс».

– Вы можете быть уверены, что я переведу все сказанное вами с предельной точностью. – Голос священника звучал мягко, но уверенно. – Это двор господина Торанаги. Я переводчик Совета регентов, верховного правителя Торанаги и верховного правителя Исидо. Господин Торанага многие годы доверяет мне. Я предполагаю, что вы будете отвечать правдиво, потому что производите впечатление очень проницательного человека. И я не отец Себастио, который, возможно, чересчур ревностен, не очень хорошо говорит по-японски и к тому же не имеет большого опыта жизни в Японии. Ваш внезапный приезд лишил его Божьего милосердия, он позволил прошлому возобладать: его родители, братья и сестры были вырезаны самым жестоким образом в Нидерландах вашими соотечественниками – людьми принца Оранского. Я прошу прощения за него и взываю к вашему состраданию. – Он по-доброму улыбнулся. – По-японски слово «враг» звучит как тэки. Вы можете пользоваться им, если хотите. Если вы, указав на меня, употребите это слово, господин Торанага точно поймет, что вы имеете в виду. Да, я ваш враг, Джон Блэкторн. Решительно и бесповоротно. Но не убийца. Вы погубите себя сами.

Блэкторн видел, как иезуит передает свои слова Торанаге, и, услышав слово тэки, произнесенное несколько раз, задумался: действительно ли оно значит «враг»? «Ну разумеется, – сказал он себе. – Этот священник не похож на того».

– Пожалуйста, на время забудьте, что я существую, – продолжал отец Алвито. – Я только переводчик, не более. – Отец Алвито сел, повернулся к Торанаге, вежливо поклонился.

Торанага выпалил какую-то короткую фразу. Священник начал переводить одновременно, на несколько слов запаздывая, голосом точно передавая модуляции и подтекст.

– Почему ты считаешь врагом Цукку-сана, моего друга и переводчика, который не имеет врагов? – Отец Алвито добавил, объясняя: – Цукку-сан – мое прозвище. Японцы не могут произнести мое имя. Цукку – переиначенное японское слово «цуяку», что значит «переводить». Пожалуйста, ответьте на вопрос.

– Мы враги, потому что наши страны воюют.

– Да? А из какой вы страны?

– Из Англии.

– Где это?

– Это островное королевство, в тысяче миль к северу от Португалии. Португалия – часть полуострова в Европе.

– Сколько времени вы воюете с Португалией?

– С тех пор как король Португалии стал вассалом испанской короны. Это случилось в тысяча пятьсот восьмидесятом году, двадцать лет назад. Испания завоевала Португалию, а мы воюем с Испанией почти тридцать лет.

Блэкторн заметил удивление Торанаги и вопросительный взгляд, который тот бросил на отца Алвито, спокойно смотревшего в пространство.

– Что он говорит? – резко спросил Блэкторн.

Отец Алвито не ответил, а продолжал переводить, как и раньше.

– Ты говоришь, Португалия – часть Испании?

– Да, господин Торанага. Вассальное государство. Испания завоевала Португалию, и теперь это, по сути, одна страна с одним королем. Но португальцы служат испанцам по всему земному шару, а те с ними не считаются.

Наступило долгое молчание. Потом Торанага обратился прямо к иезуиту, который улыбался и отвечал в пространство.

– Что он говорит? – потребовал разъяснений Блэкторн.

Отец Алвито не ответил, но переводил, как и прежде, почти одновременно, виртуозно копируя интонации.

Торанага ответил прямо Блэкторну, его голос был суров:

– Что я сказал, тебя не касается. Когда я захочу, чтобы ты что-то знал, я тебе скажу.

– Прошу прощения, господин Торанага, я не хотел быть грубым. Позвольте сказать, что мы пришли с миром…

– Ты не можешь ничего мне говорить сейчас. Придержи свой язык до тех пор, пока я не потребую ответа. Понял?

– Да.

«Ошибка номер один. Следи за собой. Ты не можешь себе позволить ошибки», – подумал Блэкторн.

– Почему вы воюете с Испанией? И Португалией?

– Отчасти потому, что Испания стремится захватить весь мир, а мы, англичане, и наши союзники голландцы отказались покориться. Отчасти из-за веры.

– А! Религиозная война? Какая у вас религия?

– Я христианин. Наша Церковь…

– Португальцы и испанцы тоже христиане! Ты сказал, что исповедуешь другую веру. Какую?

– Я христианин, это не объяснить в двух словах, господин Торанага. Они все…

– Нет необходимости торопиться. У меня масса времени. Я очень терпелив. Ты человек ученый – видно, что не из крестьян, – так что объясняй, просто или сложно, как хочешь, объясняй сколько нужно, чтобы тебя можно было понять. Если будешь крутить, я отошлю тебя обратно. Ты будешь говорить?

– Моя религия христианская. Есть две основные христианские религии – протестантская и католическая. Большинство англичан – протестанты.

– Ты молишься тому же Богу, Мадонне и Младенцу?

– Да, господин. Но не так, как это делают католики.

«Что он хочет узнать? – спросил себя Блэкторн. – Он католик? Следует ли отвечать то, что, как ты думаешь, он хочет услышать, или то, что ты считаешь правдой? Он против христиан? Но разве не он называл иезуита своим другом? Симпатизирует ли Торанага католикам или собирается перейти в католичество?»

– Ты веришь, что Иисус – Бог?

– Я верю в Бога, – сказал Блэкторн осторожно.

– Не уходи от ответа. Ты веришь, что Иисус есть Бог? Да или нет?

Блэкторн знал, что любой католический суд давно бы признал его еретиком. И большинство протестантских судов, если не все. Малейшее промедление с ответом на такой вопрос посчитали бы признаком сомнения. А сомнение уже ересь.

– Человек не может, отвечая на вопрос о Боге, отделаться простым «да» или «нет». Должны быть оттенки «да» или «нет». Ты ничего не знаешь о Боге наверняка, пока не умер. Да, я верю, что Иисус был Бог, но я не узнаю этого наверняка, пока не умру.

– Почему ты разбил крест священника, когда впервые появился в Японии?

Блэкторн не ожидал такого вопроса. «Неужели Торанага знает все, что случилось с тех пор, как я прибыл сюда?»

– Я хотел показать даймё Ябу, что иезуит отец Себастио, единственный в тех краях переводчик, мой враг, что ему нельзя доверять, по крайней мере на мой взгляд. И потом, я не был уверен, что он точно переведет мои слова, как это делает сейчас дон Алвито. Он проклинал нас, объявил пиратами. Мы не пираты, мы пришли с миром.

– Ах да! Пираты. Я вернусь к пиратству в свое время. Ты говоришь, что вы оба принадлежите к христианским сектам, оба почитаете Иисуса Христа? Разве это не главная его заповедь – «возлюбите друг друга»?

– Да.

– Тогда как вы можете враждовать?

– Их вера, их понимание христианства извращают Священное Писание.

– А! Наконец-то мы до чего-то добрались. Так вы воюете из-за разницы во мнениях относительно того, что есть Бог и что не Бог?

– Да.

– Это очень глупая причина для войн.

Блэкторн кивнул:

– Согласен. – Он поглядел на священника. – Согласен всем своим сердцем.

– Сколько кораблей в твоей флотилии?

– Пять.

– И ты вел ее?

– Да.

– Где остальные?

– В море, – произнес Блэкторн осторожно, продолжая держаться за свою ложь, – наверняка Торанага сначала задал несколько вопросов Алвито. – Мы потеряли друг друга во время шторма. Где точно, я не знаю, господин.

– Ваши корабли были английские?

– Нет, господин, из Голландии.

– Почему англичан нанимают на голландские суда?

– В этом нет ничего необычного, господин. Мы союзники. Португальские капитаны тоже иногда водят испанские корабли и эскадры. Я так понимаю, они водят и ваши океанские суда, согласно вашим законам.

– А что, нет голландских капитанов?

– Много, господин. Но у англичан больше опыта дальних путешествий.

– Но почему? Почему они захотели, чтобы ты повел их корабли?

– Возможно, потому, что моя мать – голландка, я бегло говорю на их языке, и у меня большой опыт. Я был рад такому случаю.

– Почему?

– Мне прежде не доводилось плавать в этих водах, это была первая возможность. Ни один английский корабль не собирался плыть так далеко. Мне выпал шанс совершить кругосветное путешествие.

– А может, ты, капитан, присоединился к флотилии из-за своей религии? Чтобы воевать против ваших врагов, Испании и Португалии?

– Я моряк, господин, прежде всего. Ни один англичанин или голландец не бывал в этих местах. Мы первая торговая флотилия, хотя и выправили каперские свидетельства, позволяющие нападать на врагов в Новом Свете. В Японию мы прибыли торговать.

– Что такое каперское свидетельство?

– Законное разрешение воевать с врагом, выдаваемое королем или правительством.

– А ваши враги здесь. Так вы собираетесь воевать с ними здесь?

– Мы не знали, что нас ожидает тут, господин. Мы пришли только торговать. О вашей стране почти ничего не известно, о ней ходят легенды. Португальцы и испанцы держат в секрете то, что узнали об этих местах.

– Отвечай на вопрос: твои враги здесь? Ты собираешься воевать с ними здесь?

– Если они будут воевать со мной.

Торанага недовольно зашевелился:

– Что ты делал на море или в других странах – это твое дело. Но здесь один закон для всех, чужеземцы могут находиться на нашей земле только с нашего разрешения. Любые публичные возмущения или стычки караются немедленной смертью. Наши законы ясны и должны выполняться. Ты понял?

– Да, господин. Но мы пришли с миром. Мы прибыли сюда торговать. Могли бы мы потолковать о торговле, господин? Мне нужно килевать судно и кое-что починить – мы за все заплатим. Тогда у меня вопрос…

– Когда я захочу поговорить с тобой о торговле или еще о чем-нибудь, я тебе скажу. Пока будь добр отвечать на мои вопросы. Так ты отправился в экспедицию, чтобы торговать, для заработка, а не по обязанности или долгу? Ради денег?

– Да. Такой у нас обычай, господин. За плату и долю во всех доходах – от торговли и захваченных вражеских товаров.

– Так ты наемник?

– Я был нанят главным штурманом и капитаном, чтобы вести экспедицию. – Блэкторн чувствовал враждебность Торанаги, но не понимал, чем она вызвана. «Что я сказал плохого? Не опорочил ли меня священник?» – Такой у нас обычай, Торанага-сан, – повторил он.

Торанага начал что-то обсуждать с Хиромацу. Они обменялись мнениями, очевидно соглашаясь друг с другом. Блэкторн подумал, что на их лицах написано недовольство. Почему? «Вероятно, это как-то связано с тем, что я наемник, – предположил он. – Что здесь такого? Разве не за все платят? Как еще раздобыть денег на жизнь? Даже если наследуешь земли, все равно…»

– Ты сказал, что прибыл сюда мирно торговать, – вернулся к расспросам Торанага. – Почему тогда ты прихватил столько пушек, пороха, мушкетов и пуль?

– Наши испанские и португальские враги очень сильны, господин Торанага. Мы должны защищаться и…

– Ты говоришь, что ваше вооружение только оборонительное?

– Нет. Мы используем его не только для защиты, но и для того, чтобы атаковать своих врагов. И мы в большом количестве производим его на продажу, наше оружие – лучшее в мире. Может быть, мы могли бы снабжать вас этими или другими товарами, которые привезли.

– Кто такой пират?

– Человек вне закона, который насилует, убивает или грабит для личной выгоды.

– Это не то же самое, что наемник? Разве ты не таков? Пират и вожак пиратов.

– Нет. Правда, мои корабли получили от законных властей Голландии каперские свидетельства, разрешающие нам вести войну на всех морях и во всех землях, которые принадлежат нашим врагам. И искать рынки для наших товаров. Для испанцев и большинства португальцев – да, мы пираты и еретики, но, повторяю, на самом деле это не так.

Отец Алвито закончил переводить, потом принялся спокойно, но твердо излагать что-то Торанаге.

«Как бы я хотел вот так, напрямую, объясняться с ними», – подумал Блэкторн, мысленно чертыхаясь. Торанага взглянул на Хиромацу, и старик задал иезуиту несколько вопросов, на которые тот долго отвечал. Потом Торанага повернулся к Блэкторну, и его голос стал еще жестче:

– Цукку-сан утверждает, что эта твоя Голландия была вассальным владением испанского короля несколько лет назад. Это верно?

– Да.

– Следовательно, Голландия, ваш союзник, восстала против своего законного правителя?

– Она воюет с испанцами, да. Но…

– Разве это не мятеж? Да или нет?

– Да, но есть смягчающие обстоятельства.

– Нет «смягчающих обстоятельств», когда речь идет о мятеже против своего суверена.

– Если только вы не победите.

Торанага внимательно поглядел на него. Потом громко рассмеялся. Он что-то сказал Хиромацу сквозь смех, и тот кивнул.

– Да, господин чужеземец с невозможным именем, да. Ты назвал одно «смягчающее обстоятельство». – Он еще раз хихикнул, а потом веселости как не бывало. – Вы выиграете?

– Хай.

Торанага опять заговорил, но священник не переводил синхронно, как раньше. Странная улыбка кривила его губы, глаза задержались на Блэкторне. Он вздохнул и сказал:

– Ты уверен?

– Это он говорит или вы?

– Это сказал господин Торанага. Он сказал это мне.

– Да, скажите ему, да. Я совершенно уверен. Могу я объяснить почему?

Отец Алвито объяснялся с Торанагой намного дольше, чем требовал перевод столь простого вопроса. «Так ли ты спокоен, как кажешься? – хотел спросить его Блэкторн. – Как же тебя достать? Как мне справиться с тобой?»

Торанага ответил и вынул веер из рукава.

Отец Алвито начал опять переводить с той же самой жуткой недружелюбностью, с мрачной иронией:

– Да, капитан, ты можешь мне сказать, почему думаешь, что вы выиграете эту войну.

Блэкторн попытался сохранить уверенность, понимая, что священник берет над ним верх.

– В настоящее время мы главенствуем на всех морях в Европе – на большинстве морей Европы, – поправился он. «Не давай отвлечь себя. Говори правду. Изворачивайся, как это делают иезуиты, но говори правду». – Мы, англичане, разгромили на море две огромные армады – испанскую и португальскую, и непохоже, чтобы они смогли собрать другие. Наши маленькие острова представляют собой крепости, и мы там теперь в безопасности. Наши морские силы господствуют на море. Наши корабли быстрее, современнее и лучше вооружены. Испанцы не побеждали после пятидесяти с лишним лет террора, инквизиции и кровопролитий. Наши союзники сильны, более того, они обескровят испанскую империю и приведут ее к концу. Мы победим, потому что владеем морями и потому что надменный испанский король не дает воли другим народам.

– Вы владеете морями? Нашими морями тоже? Морями вокруг наших берегов?

– Нет, конечно нет, Торанага-сама. Я не хотел вас обидеть. Я, разумеется, имел в виду европейские моря, хотя…

– Хорошо, я рад, что это прояснилось. Что ты хотел сказать? Хотя…

– Хотя на всех высоких широтах мы скоро сметем врагов. – Это Блэкторн произнес очень четко.

– Ты говоришь «враг». Может быть, мы тоже враги? Что тогда? Вы попытаетесь потопить наши корабли и опустошить наши берега?

– Я не могу и представить себе, чтобы мы враждовали.

– Думаю, это очень легко представить. Что тогда?

– Если вы выступите против моей страны, мне придется атаковать и попытаться разбить вас, – признался Блэкторн.

– А если ваш господин прикажет вам напасть на нас здесь?

– Я бы отсоветовал ему. Наша королева бы послушалась. Она…

– Вами управляет королева, а не король?

– Да, господин Торанага. Наша королева мудра. Она бы не отдала такой неразумный приказ.

– А если бы отдала? Или если бы ваш законный командир приказал?

– Тогда бы я доверил свою душу Богу, ибо я наверняка погиб бы. Так или иначе.

– Да. Ты бы погиб. Ты и все твои войска. – Торанага выждал немного, потом спросил: – Сколько времени вы плыли сюда?

– Почти два года. Точнее, один год одиннадцать месяцев и два дня. Примерно четыре тысячи морских лиг, каждая лига – три мили.

Отец Алвито перевел, потом добавил краткое уточнение. Торанага задумчиво обмахивался веером.

– Я перевел время и расстояние, Блэкторн, в их меры, – вежливо пояснил священник.

– Спасибо.

Торанага опять заговорил, обращаясь непосредственно к Блэкторну:

– Как ты добрался сюда? По какому маршруту?

– Через Магелланов пролив. Если бы у меня были мои карты и бортовой журнал, я мог бы вам показать, но их украли – взяли у меня с корабля вместе с каперским свидетельством и всеми моими бумагами. Если вы…

Блэкторн остановился, так как Торанага внезапно заговорил с Хиромацу, который тоже был удивлен.

– Ты заявляешь, что твои бумаги были взяты – украдены?

– Да.

– Это ужасно, если так. Мы ненавидим воровство в Ниппон – Японии. Наказание за воровство – смерть. Это дело будет немедленно расследовано. Кажется невероятным, чтобы кто-то из японцев мог совершить такое, хотя грязные пираты и разбойники есть повсюду.

– Может быть, их переложили в другое место, – позволил себе догадку Блэкторн. – Какое-нибудь укромное место. Но это большая ценность, господин Торанага. Без моих морских карт я подобен слепцу в лабиринте. Вы хотите, чтобы я объяснил вам мой маршрут?

– Да, но позднее. Сначала расскажи, зачем ты проплыл все это расстояние.

– Мы прибыли с миром, чтобы торговать, – повторил Блэкторн, сдерживая нетерпение. – Торговать и вернуться домой. Сделать богаче вас и нас. И попытаться…

– Вас или нас? Что здесь важнее?

– Оба партнера должны иметь выгоду, конечно, и торговле надлежит быть честной. Мы стремимся к долгосрочным торговым отношениям. Мы предложим вам лучшие условия, чем португальцы или испанцы, и окажем больше услуг. Наши купцы… – Блэкторн остановился, так как снаружи в зал донеслись громкие голоса.

Хиромацу и половина часовых сразу же оказались около входа, а другие образовали тесное кольцо, заслоняя помост. Самураи у внутренних дверей также приготовились.

Торанага не двинулся. Он разговаривал с отцом Алвито.

– Вы уйдете отсюда, капитан Блэкторн, через эту дверь. – Отец Алвито сказал это с тщательно скрываемой настойчивостью. – Если вы цените вашу жизнь, не делайте резких движений и не говорите ничего. – Он подошел к левой внутренней двери и сел около нее.

Блэкторн неловко поклонился Торанаге, который игнорировал его, и потихоньку подошел к священнику, полностью отдавая себе отчет в том, что этот разговор для него закончился провалом.

– Что происходит? – прошептал он, садясь.

Самураи по соседству тут же угрожающе напряглись, и священник быстро что-то сказал им, чтобы успокоить.

– Вы погибнете, если еще раз заговорите, – объявил он Блэкторну, а сам подумал: «Чем скорее, тем лучше».

С нарочитой медлительностью он вынул платок из рукава и вытер вспотевшие ладони. Ему потребовались весь его опыт и сила духа, чтобы оставаться спокойным и доброжелательным во время этой беседы с еретиком, который оказался даже хуже, чем предполагали они с отцом-инспектором.

– Вы будете присутствовать? – спросил его отец-инспектор прошлым вечером.

– Торанага специально просил меня об этом.

– Я думаю, это очень опасно для вас и всех нас. Мне кажется, вы могли бы сослаться на болезнь. Если вы там будете, вам придется переводить то, что говорит пират, а судя по тому, что пишет отец Себастио, это дьявол во плоти, коварный, как иудей.

– Много лучше будет мне там побывать, ваше преосвященство. По меньшей мере, я смогу развенчать наиболее очевидную ложь Блэкторна.

– Зачем он приехал сюда? Именно сейчас, когда все опять стало так хорошо? У них действительно есть другие корабли в Тихом океане? Разве возможно, чтобы они послали эскадру против испанской Манилы? Не то чтобы меня заботила судьба этого отвратительного города или какой-либо другой колонии испанцев на Филиппинах, но вражеская эскадра в Тихом океане! Это ужасное осложнение для нас в Азии. И если он сможет столковаться с Торанагой, или Исидо, или с любым другим из влиятельных даймё, нам не миновать огромных затруднений, и это еще мягко сказано.

– Блэкторн – наверняка. К счастью, мы можем управлять им.

– Бог мне судья, но я знаю, а лучше сказать, убежден, что испанцы или, вернее, их презренные лакеи, францисканцы и бенедиктинцы, направили его сюда, чтобы навредить нам.

– Может быть, и так, ваше преосвященство. Нет ничего, на что бы они ни решились, дабы победить нас. Но это просто ревность, потому что мы добиваемся успеха там, где они терпят неудачу. Конечно, Бог укажет им на их ошибки! Может быть, англичанин сам «уйдет», прежде чем наделает нам вреда. Его журналы покажут, кто он есть на самом деле. Пират и главарь пиратов!

– Прочитайте их Торанаге, Мартин. Те места, где он описывает разграбление беззащитных поселений от Африки до Чили, и перечни награбленного и всех жертв.

– Может быть, нам следует подождать, ваше преосвященство? Мы всегда успеем предъявить их. Давайте надеяться, что он сам погубит себя неосторожным поведением.

Отец Алвито опять вытер ладони. Он чувствовал на себе взгляд Блэкторна. «Боже, смилуйся над ним! – подумал иезуит. – После того, что он сказал сегодня Торанаге, его жизнь не стоит и фальшивого сентаво, а душа не найдет спасения. Он будет распят – не понадобится даже его записей. Может быть, послать бумаги обратно отцу Себастио, чтобы тот вернул их Муре? Что сделает Торанага, если бумаги не будут найдены? Нет, это слишком опасно для Муры».

Дверь в дальнем конце комнаты открылась.

– Господин Исидо здесь, в коридоре, господин, – возвестил Нага. – Он желает видеть вас. Прямо сейчас.

– Все вы, возвращайтесь на свои места! – приказал Торанага своим людям. Ему тут же повиновались. Но самураи сели лицом к двери, Хиромацу – во главе их, меч в ножнах наготове. – Нага-сан, скажи господину Исидо, что мы готовы его приветствовать. Проси его войти.

Высокий японец крупными шагами вошел в комнату. Десять его самураев – серые – вошли с ним, но по сигналу господина они остались у входа и сели, скрестив ноги.

Торанага поклонился с формальной вежливостью, и поклон был возвращен.

Отец Алвито радовался, что ему посчастливилось присутствовать при встрече. Предстоящее столкновение между двумя противоборствующими верховными правителями сильно влияло на дела в стране и будущее Матери-Церкви в Японии, поэтому любые косвенные или прямые сведения, которые могли подсказать иезуитам, куда направить свое влияние, имели громадное значение. Дзен-буддист Исидо слыл ярым ненавистником христиан, Торанага же им открыто симпатизировал, хотя и был единоверцем своего врага. Но большинство христианских даймё поддерживали Исидо, опасаясь – и весьма обоснованно, как считал отец Алвито, – возвышения Торанаги. Христианские даймё чувствовали, что, лишив Исидо влияния в Совете регентов, Торанага захватит всю власть. И тогда, считали они, он введет в действие указы тайко об изгнании сторонников истинной веры. Если, однако, Торанага будет удален с политической арены, появится слабая надежда на преемственность и процветание Матери-Церкви.

Вместе с христианскими даймё из стороны в сторону метались и другие, и равновесие между двумя лагерями постоянно нарушалось, так что никто не ведал доподлинно, на чьей стороне сила. Даже отец Алвито, самый осведомленный из европейцев, не мог сказать наверняка, кто из христианских даймё кого поддержит при открытом столкновении или какая группировка возьмет верх.

Он смотрел, как Торанага спускается с помоста, пробираясь через кольцо стражей.

– Добро пожаловать, господин Исидо. Пожалуйста, садитесь сюда. – Торанага показал на единственную подушку на помосте. – Мне хотелось бы, чтобы вам было удобно.

– Спасибо, не беспокойтесь, господин Торанага.

Исидо Кадзунари, худой, смуглый и очень сильный, был на год моложе Торанаги. Они враждовали давно. Восемьдесят тысяч самураев вокруг замка и в самой Осаке делали Исидо очень важной персоной, ибо под его началом состоял гарнизон и, следовательно, охрана наследника. Он был главнокомандующим армиями Запада, завоевателем Кореи, членом Совета регентов и формально (после тайко) главным инспектором войск всех даймё в стране.

– Спасибо, не беспокойтесь, – повторил он. – Мне было бы неловко устроиться с удобствами, когда вы терпите неудобства. Конечно, когда-нибудь я воспользуюсь вашей подушкой, но не сегодня.

Волна гнева прошла по рядам коричневых, когда они услышали эту скрытую угрозу, но Торанага ответил вполне дружелюбно:

– Вы пришли в подходящий момент. Я только что закончил разговаривать с чужеземцем. Цукку-сан, пожалуйста, скажите ему, чтобы он встал.

Священник выполнил приказание. Он чувствовал враждебность Исидо даже на расстоянии. Тот не только был противником христианства, но и презирал все европейское, хотел полностью оградить от него страну.

Исидо посмотрел на Блэкторна с заметным отвращением:

– Я слышал, что он безобразен, но не понимал насколько. Ходят слухи, что он пират. Это так?

– Без сомнения. И к тому же лжец.

– Тогда, прежде чем казнить, пожалуйста, отдайте его мне на полдня. Наследник, может быть, развлечется, увидев его голову. – Исидо грубо расхохотался. – Или обучит варвара танцевать, как медведя, тогда его можно будет выставлять напоказ – чудище с востока.

Хотя это было верно, что Блэкторн, на диво всем, прибыл с востока – в отличие от португальцев, которые всегда приплывали с юга и поэтому назывались южными чужеземцами, – Исидо недвусмысленно намекал, что Торанага, который правит восточными провинциями, настоящее чудовище.

Но Торанага только улыбнулся, как будто не понял.

– Вы большой забавник, господин Исидо, – заметил он. – Я согласен: чем скорее будет уничтожен чужеземец, тем лучше. Он скучен, высокомерен, громогласен, со странностями, не представляет никакой ценности и плохо воспитан. Нага-сан, вели кому-нибудь отвести его в тюрьму к обычным преступникам. Цукку-сан, скажите ему, чтобы шел с ними.

– Капитан, вам следует пойти с этими людьми.

– Куда?

Отец Алвито заколебался. Он радовался, что победил, но его противник был смел и обладал бессмертной душой, которую все-таки следовало спасти.

– Вы будете находиться под стражей, – сообщил иезуит.

– Сколько времени?

– Не знаю, сын мой. Пока господин Торанага не решит, что делать с вами.

Глава 12

Проводив взглядом чужеземца, покидающего комнату, Торанага с сожалением переключился на более насущную проблему – Исидо.

Торанага решил не отпускать священника, зная, что это разозлит Исидо, хотя и был уверен, что дальнейшее присутствие иезуита представляет опасность. «Чем меньше знают чужеземцы, тем лучше, – думал он. – Использует ли Цукку-сан свое влияние на христианских даймё против меня или в моих интересах? До сегодняшнего дня я полностью доверял ему. Но в ходе беседы с этим капитаном возникали некоторые странности, которых я до конца не понял».

Исидо, умышленно не соблюдая обычных любезностей, сразу перешел к делу:

– Я снова должен спросить, каким будет ваш ответ Совету регентов?

– А я снова повторю: как глава Совета регентов я не вижу необходимости в каком-либо ответе. Произошло несколько незначительных семейных изменений, и все. Никакого ответа не требуется.

– Вы обручили вашего сына Нага-сана с дочерью господина Масамунэ, выдали одну вашу внучку за сына и наследника господина Дзатаки, а другую – за отпрыска господина Киямы. Все браки между правителями феодов или их близкими родственниками имеют огромную важность и противоречат указам нашего господина.

– Наш покойный господин, тайко, вот уже год как умер. К несчастью. Да. Я сожалею о смерти моего шурина и предпочел бы, чтобы он был жив и все еще правил страной. – Торанага с удовольствием добавил, проворачивая нож в незажившей ране: – Если бы мой шурин был жив, без сомнения, он одобрил бы эти семейные узы. Его указы касались браков, которые угрожали его семье. Я не представляю угрозы для его семьи или семьи моего племянника Яэмона, наследника. Я удовлетворен своим положением властителя Канто. Я не ищу новых земель. Живу в мире с соседями и хочу сохранить согласие. Клянусь Буддой, я не нарушу мира первым!

В течение шести столетий государство обескровливали бесконечные междоусобицы. Тридцать пять лет назад мелкий даймё по имени Города овладел Киото, подстрекаемый Торанагой. За следующие два десятилетия этот воитель захватил половину Японии, нагромоздил горы трупов и провозгласил себя диктатором, хотя и не обрел могущества, достаточного, чтобы просить правящего императора пожаловать ему, состоящему в отдаленном родстве с кланом Фудзимото, титул сёгуна. Потом, шестнадцать лет назад, Города был убит одним из своих военачальников, и власть перешла в руки его главного вассала и блестящего полководца крестьянского происхождения Накамуры.

За четыре неполных года Накамура, которому помогали Торанага, Исидо и другие, уничтожил потомков Городы и распространил свою власть на всю Японию, впервые в истории подчинив себе целое государство. Во всем блеске славы он отправился в Киото поклониться императору Го-Нидзё, Сыну Неба. Как человек крестьянского рода, Накамура принял менее почетную, в сравнении с сёгуном, должность кампаку, канцлера, которую позднее передал сыну, став тайко. Но каждый даймё кланялся ему, даже Торанага. Невероятно, но на двенадцать лет наступил полный мир. И вот в прошлом году тайко умер.

– Клянусь Буддой, – повторил Торанага, – я не нарушу мира первым!

– Но отправитесь на войну?

– Мудрый человек всегда остерегается предательства, не так ли? Злонамеренные люди есть в каждой провинции. Некоторые из них занимают высокие посты. Мы оба знаем, сколь безраздельно предательство может воцариться в сердцах людей. – Торанага выпрямился. – Тайко оставил нам единое целое, но оно раскололось на мой Восток и ваш Запад. Совет регентов разделился. Даймё оказались лишними. Совет не в состоянии править даже полной слухами деревней, не говоря уже о целой стране. Чем скорее вырастет сын тайко, тем лучше. Чем скорее появится новый кампаку, тем лучше.

– Или, может быть, сёгун? – с намеком спросил Исидо.

– Кампаку, или сёгун, или тайко, власть все одна и та же, – возразил Торанага. – Какую ценность имеет титул? Власть – вот что единственно важно. Города никогда не стал бы сёгуном. Накамура был больше чем кампаку или тайко. Он правил страной, и это было главным. Что из того, что мой шурин происходил из крестьян? Что из того, что моя семья очень древняя? Вы военачальник, правитель, даже член Совета регентов.

«Это много значит, – подумал Исидо. – Ты знаешь это. Я знаю это. Каждый даймё знает это. Даже тайко знал».

– Яэмону семь лет. Через семь лет он станет кампаку. До того времени…

– Через восемь лет, господин Исидо. Таков наш древний закон. Когда моему племяннику исполнится пятнадцать, он станет взрослым и наследует титул. До этого срока мы, пять регентов, правим от его имени. Такова последняя воля нашего господина.

– Да. И он также приказал, чтобы регенты не брали заложников, строя козни друг против друга. Госпожа Отиба, мать наследника, находится в вашем замке в Эдо как залог вашей безопасности здесь, и это также нарушает его волю. Вы согласились выполнять его заветы, как все регенты. Даже подписали соглашение своей кровью.

Торанага вздохнул:

– Госпожа Отиба посетила Эдо, чтобы присутствовать при родах ее единственной сестры. Ее сестра замужем за моим единственным сыном и наследником. Место моего сына, пока я здесь, – в Эдо. Что может быть естественней, чем посетить сестру в такое время? Разве она не стоит того? Может быть, у меня появится первый внук, а?

– Мать наследника – первая госпожа в стране. Она не должна находиться… – Исидо собирался сказать «во вражеских руках», но передумал, – …в неподобающем месте. – Он подождал, а потом добавил недвусмысленно: – Совет хотел бы, чтобы вы попросили ее вернуться домой сегодня же.

Торанага избежал ловушки:

– Я повторяю, госпожа Отиба не заложница и, следовательно, не выполняет мои приказы, и никогда не выполняла.

– Тогда позвольте мне поставить вопрос по-другому. Совет требует, чтобы она немедленно прибыла в Осаку.

– Кто этого требует?

– Я. Господин Сугияма, господин Оноси и господин Кияма. И мы все уговорились ждать ее возвращения в Осаку прямо здесь. Вот их подписи.

Торанага побагровел. До сих пор он настолько ловко манипулировал Советом, что голоса всегда разделялись в отношении два к трем. Он никогда не выигрывал у Исидо со счетом четыре к одному голосу, но и Исидо никогда не выигрывал у него. Четыре к одному означали изоляцию и гибель. Почему Оноси предал? И Кияма? Оба были непримиримыми врагами, даже до того, как перешли в чужеземную веру. И чем теперь их держит Исидо?

Исидо знал, что победил врага. Но для того чтобы победа была полной, требовалось сделать еще один шаг. Для этого он измыслил план, с которым согласился Оноси.

– Мы, регенты, согласны с тем, что пора покончить с желающими узурпировать верховную власть и убить наследника. Предатели должны быть приговорены. Они и все их потомки будут выставлены на всеобщее обозрение как презренные преступники, а после казнены. Фудзимото или Такасима, низкие родом или высокорожденные – не имеет значения. Даже Миновара!

Все самураи Торанаги задохнулись от гнева, оскорбленные неслыханным поруганием знатных фамилий, состоящих в родстве с императорским домом. Молодой самурай Усаги, сводный внук Хиромацу, вскочил на ноги, покраснев от злости. Он вытащил свой боевой меч и бросился на Исидо, занеся обнаженное лезвие над головой двумя руками.

Исидо приготовился к смерти и не сделал ни одного движения, чтобы защититься. Именно это он и задумал, надеялся, что так и произойдет, даже приказал своим людям не вмешиваться, пока его не убьют. Если он, Исидо, будет зарублен здесь, сейчас самураем Торанаги, весь гарнизон Осаки сможет с полным основанием напасть на Торанагу и убить его, позабыв про заложницу. Тогда госпожа Отиба будет уничтожена в отместку сыновьями Торанаги, и регентам придется всем вместе выступить против клана Ёси, который, оставшись один на один с врагами, погибнет. Только тогда появится надежда, что наследник и его потомки уцелеют и он, Исидо, выполнит свой долг перед тайко.

Но удара не последовало. В последнее мгновение Усаги пришел в себя и, весь дрожа, вложил меч в ножны.

– Прошу прощения, господин Торанага, – сказал он, низко кланяясь. – Я не мог вынести позора, который был нанесен вам такими оскорблениями. Я прошу разрешения немедленно совершить сэппуку, так как не могу жить с этим бесчестьем.

Хотя Торанага остался неподвижен, он был готов помешать удару и знал, что Хиромацу готов к этому, что другие готовы тоже и что Исидо, возможно, будет только ранен. Он понимал также, почему Исидо повел себя так оскорбительно и вызывающе. «Я отплачу тебе за это, и сполна, Исидо», – про себя пообещал он.

Торанага обратил внимание на коленопреклоненного юношу:

– Как ты осмелился предположить, что слова какого-то господина Исидо могут хоть в какой-то мере оскорбить меня?! Конечно, ему не следовало быть таким невежливым. Как осмелился ты подслушать разговоры, которые тебя не касаются! Нет, тебе не дозволяется совершить сэппуку. Это честь. У тебя нет чести, нет власти над собой. Ты будешь распят как обычный преступник сегодня же. Твой меч сломают и зароют в деревне эта. Твоего сына похоронят в деревне эта. Твою голову насадят на пику, чтобы каждый мог посмеяться, читая надпись: «Этот человек был рожден самураем по ошибке. Его имени больше не существует!»

Огромным усилием воли Усаги сдерживал дыхание, но капли пота падали непрерывно, его мучил стыд. Он поклонился Торанаге, принимая свою судьбу с внешним спокойствием.

Хиромацу вышел вперед и сорвал оба меча с пояса родственника.

– Господин Торанага, – произнес он мрачно, – с вашего разрешения, я лично прослежу, чтобы эти приказы были выполнены.

Торанага кивнул.

Юноша поклонился в последний раз, потом хотел встать, но Хиромацу толкнул его обратно на пол.

– Ходят самураи, – прорычал он. – Так делают мужчины. Но ты не мужчина. Ты будешь ползти к своей смерти.

Усаги молча повиновался.

Все были тронуты самообладанием юноши и его мужеством. «Он снова родится самураем», – сказали они про себя, довольные им.

Глава 13

В ту ночь Торанага не мог спать. С ним такое бывало редко, ибо обычно он умел отложить самые насущные заботы до завтра, зная, что если встретит живым следующий день, то сможет справиться с ними лучшим образом. Он уже давно установил, что спокойный сон способен дать ключ к самой сложной головоломке, а если нет, то чего беспокоиться? Разве жизнь – это не капля росы в капле росы?

Но сегодня ночью нужно было обдумать многое.

Что делать с Исидо?

Почему Оноси перешел на сторону врага?

Как быть с Советом?

Не вмешиваются ли опять христианские священники в чужие дела?

Откуда будет исходить следующая попытка убийства?

Когда разделаться с Ябу?

Как поступить с чужеземцем?

Сказал ли он правду?

Любопытно, что чужеземец приплыл с востока именно теперь. Это предзнаменование? Или такова его карма – стать искрой, которая подожжет пороховую бочку?

Индийское слово «карма», воспринятое японцами вместе с буддийской философией, означало земной путь человека, его судьбу, которая зависела от поступков, совершенных в предыдущем рождении: хорошие дела позволяли подняться на более высокий уровень бытия, плохие – толкали вниз. И так в каждом последующем воплощении. Человек заново рождался в этом мире слез, пока, терпеливо снося страдания, не становился совершенным и сходил в нирвану – идеальный мир, чтобы уже не претерпевать мук нового воплощения.

«Странно, что Будда, или другой бог, или, может быть, просто карма привели Андзин-сана во владения Ябу. Странно, что корабль прибило к берегу возле той деревни, где Мура, глава тайной шпионской сети в Идзу, осел много лет назад под самым носом тайко и сифилитичного отца Ябу. Странно, что здесь, в Осаке, оказался Цукку-сан, переводчик, который обычно живет в Нагасаки. А также главный священник христиан и португальский генерал-капитан. Странно, что капитан Родригес с готовностью вызвался плыть с Хиромацу в Андзиро – как раз вовремя, чтобы захватить чужеземца живым и заполучить ружья. Теперь там Касиги Оми, сын человека, который принесет мне голову Ябу, если только я пошевелю пальцем.

Как красива жизнь и как печальна! Как быстротечна – ни прошлого, ни будущего, одно бесконечное сейчас».

Торанага вздохнул. Одно очевидно: чужеземец никогда отсюда не уедет. Ни живым, ни мертвым. Он теперь навеки часть государства.

Уловив приближение почти беззвучных шагов, Торанага потянулся к мечу. Каждую ночь в произвольном порядке он менял спальню, охрану и пароли, пытаясь обезопасить себя от убийц, которых все время ожидал. Шаги затихли перед сёдзи с наружной стороны. Он услышал голос Хиромацу и начало пароля:

– «Если истина уже открылась, какая польза в медитации?»

– «А если истина скрыта?» – спросил Торанага.

– «Она уже ясна», – ответил Хиромацу как положено. Это было изречение древнего буддийского учителя Сарахи.

– Войди.

Только убедившись, что пожаловал и правда его советник, Торанага опустил меч.

– Садись.

– Я слышал, что вы не спите. И подумал, вам может что-то потребоваться.

– Нет. Спасибо. – Торанага заметил, как углубились морщины вокруг глаз старика. – Я рад, что ты здесь, старый друг, – сказал он.

– Вы уверены, что все нормально?

– О да.

– Тогда я оставлю вас. Извините, что побеспокоил, господин.

– Нет, пожалуйста, войди. Я рад, что ты здесь. Садись.

Старик сел около двери, выпрямив спину:

– Я удвоил охрану.

– Хорошо.

Немного помолчав, Хиромацу продолжал:

– Относительно этого сумасшедшего – все сделано, как вы приказали. Все.

– Спасибо.

– Его жена, моя внучка, как только услышала приговор, попросила разрешения покончить с собой, чтобы сопровождать своего мужа и ее сына в «великую пустоту». Я отказал и велел ей дожидаться вашего разрешения. – Душа Хиромацу истекала кровью. Как ужасна жизнь!

– Ты поступил правильно.

– Я прошу разрешения покончить с жизнью. В том, что он подвверг вас смертельной опасности, есть и моя вина. Я должен был предвидеть, что он не годится для такой службы. Это моя вина.

– Ты можешь не совершать сэппуку.

– Пожалуйста. Я прошу.

– Нет, ты нужен мне живым.

– Я повинуюсь вам. Но пожалуйста, примите мои извинения.

– Твои извинения приняты.

Через некоторое время Торанага спросил:

– Что с этим чужеземцем?

– Много чего, господин. Во-первых, если бы вы не дожидались его, то сегодня выехали бы с рассветом и Исидо никогда бы не загнал вас в ловушку. Теперь у вас нет иного выбора, кроме как объявить Исидо войну – если вы сможете выбраться из замка и вернуться в Эдо.

– Во-вторых?

– И в-третьих, и в-сорок-третьих, и в-сто-сорок-третьих? Я не так умен, как вы, господин Торанага, но даже я догадался, что все, в чем нас хоть отчасти убедили южные варвары, неверно. – Хиромацу был рад поговорить: это помогало унять боль. – Но если есть две христианские религии, враждебные друг другу, и если Португалия подвластна более крупной испанской нации, и если страна этого нового чужеземца воюет с ними двумя и побеждает их, и если это такое же островное государство, как наше, и, самое главное, если он говорит правду, и если священник точно переводил все слова чужеземца… Ну, вы можете сложить все эти «если», оценить их и составить план. Я не могу, так что простите. Я знаю только то, что видел в Андзиро и на борту корабля. Этот Андзин-сан очень крепок умом и духом, хотя и слаб телом – пока, из-за длительного путешествия, – и в море он командир. Я совершенно его не понимаю. Как можно быть таким человеком и позволить кому-то мочиться себе на спину? Почему он пришел на выручку Ябу после того, что тот сделал с ним, почему спас жизнь другому своему врагу, этому португальцу Родригу? Голова идет кругом от такого количества вопросов, словно я пьян. – Хиромацу умолк: он очень устал. – Думаю, нам следует держать на берегу его и ему подобных, если они приплывут, а потом убить их всех без промедления.

– А что с Ябу?

– Прикажите ему совершить сэппуку сегодня вечером.

– Почему?

– Он плохо воспитан. Вы предсказали, как он поведет себя, когда я приеду в Андзиро. Он собирался украсть вашу собственность. И он лжец. Не встречайтесь с ним завтра, как хотели. Позвольте мне сейчас же передать ему этот приказ. Вам придется убить его рано или поздно. Лучше теперь, когда он рядом, без своих вассалов. Я советую не медлить.

Раздался тихий стук во внутреннюю дверь.

– Тора-тян?

Торанага улыбнулся, как улыбался всегда при звуках этого совершенно особого голоса, звучащего так успокаивающе.

– Да, Кири-сан?

– Я взяла на себя смелость, господин, принести зеленого чая вам и вашему гостю. Пожалуйста, разрешите мне войти.

– Да.

Мужчины ответили на ее поклон. Кири закрыла дверь и занялась разливанием чая. Пятидесятитрехлетняя Кирицубо-но Тосико, а попросту Кири, была кем-то вроде первой статс-дамы при дворе Торанаги, самой старшей из всех. Ее волосы уже седели, талия располнела, но лицо сияло вечной радостью.

– Вам не следовало просыпаться, особенно в это время ночи, Тора-тян! Скоро уже рассвет, и, полагаю, вы поедете на охоту в горы с вашими соколами, не так ли? Вам нужно поспать!

– Да, Кири-тян! – Торанага с чувством похлопал ее по широкой спине.

– Пожалуйста, не зовите меня Кири-тян! – засмеялась Кири. – Я старая женщина и заслуживаю того, чтобы мне оказывали уважение. Мало мне хлопот с другими вашими дамами. Кирицубо-Тосико-сан, если вы будете так добры, господин мой Ёси Торанага-но Тикитада!

– Вот видишь, Хиромацу. И спустя двадцать лет она все еще пытается командовать мной.

– Извините, но минуло уже более тридцати лет, Тора-сама, – поправила она гордо. – И вы тогда были такой же послушный, как и теперь!

В двадцать лет Торанага оказался в заложниках у деспотического правителя Икавы Тададзаки, господина Суруги и Тотоми, отца Икавы Дзикю, врага Ябу. Самурай, который приглядывал за Торанагой, только что взял вторую жену – Кирицубо. Ей было тогда семнадцать лет. И этот самурай, и Кири, его жена, с большим уважением относились к Торанаге, давали ему мудрые советы, и потом, когда тот восстал против Тададзаки и присоединился к Городе, недавний надзиратель примкнул к ним с большим войском и смело сражался на их стороне. Позже в сражении за столицу муж Кири был убит. Торанага спросил ее, не станет ли она одной из его наложниц, и Кири с радостью приняла это предложение. В те годы она еще не расплылась, но была такой же заботливой и умной. Ей тогда исполнилось девятнадцать, ему – двадцать четыре, и она стала душой его дома. Очень проницательная и способная, Кири многие годы вела его хозяйство, храня своего господина от бед и огорчений.

«Настолько, насколько это по силам женщине», – подумал Торанага.

– Ты толстеешь, – заметил он, словно для нее это была новость.

– Господин Торанага! Перед господином Тодой! О, простите, я должна совершить сэппуку – или, по крайней мере, обрить голову и уйти в монастырь. А я-то думала, что по-прежнему молоденькая и стройная! – Она расхохоталась. – Ну ладно, я толстозадая, но что поделаешь? Просто я люблю поесть – такова воля Будды и моя карма, не так ли? – Она подала чай. – Вот. Теперь я ухожу. Может, прислать госпожу Садзуко?

– Нет, моя предусмотрительная Кири-сан, нет, спасибо тебе. Мы немного поговорим, и я лягу спать.

– Спокойной ночи, Тора-сама! Приятного сна без сновидений. – Она поклонилась ему и Хиромацу и вышла.

Они попробовали чай. Торанага сказал:

– Я частенько жалею, что у нас нет сына, у Кири-сан и меня. Однажды она забеременела, но не выносила. Это было в пору битвы при Нагакудэ.

– Ах вот оно что!

– Да.

Это случилось как раз после того, как диктатор Города был умерщвлен, а Накамура – будущий тайко – пытался прибрать к рукам всю власть. Какой поворот примут события, представлялось неясным, ибо Торанага поддержал одного из сыновей Городы, законного наследника. Накамура атаковал Торанагу около деревушки Нагакудэ и нанес ему поражение. Преследуемый армией Накамуры, которой командовал Хиромацу, Торанага с большим искусством отступил и сумел избежать новой ловушки. Уйдя в родные провинции, он сохранил армию, готовую к новой битве. У Нагакудэ погибло пятьдесят тысяч человек, и людей Торанаги среди них оказалось немного. К чести будущего тайко, надо сказать, что он прекратил войну против Торанаги, хотя и мог ее выиграть. Битва при Нагакудэ была единственной, которую проиграл тайко, а Торанага, единственный из военачальников, сумел победить его.

– Я рад, что мы никогда не встречались в битве, господин, – произнес Хиромацу.

– Да.

– Вы бы победили.

– Нет. Тайко был самым великим из полководцев и мудрейшим, искуснейшим из всех.

Хиромацу улыбнулся:

– Да. За исключением вас.

– Нет. Ты не прав. Вот поэтому я и стал его вассалом.

– Я сожалею, что он умер.

– Да.

– И Города – он был прекрасным человеком, не так ли? Столько хороших людей погибло. – Хиромацу непроизвольно повернулся и покрутил свои потертые ножны. – Вы должны выступить против Исидо. Это вынудит каждого даймё выбрать, на чьей стороне воевать, раз и навсегда. Мы быстро победим. Тогда вы сможете разогнать Совет и стать сёгуном.

– Я не стремлюсь к этой чести, – отрезал Торанага. – Сколько раз тебе говорить?

– Прошу прощения, господин. Но я чувствую, что так было бы лучше всего для Японии.

– Это измена.

– Кому, господин? Измена тайко? Он мертв. Его последней воле? Это только кусок бумаги. Мальчишке Яэмону? Яэмон – сын крестьянина, узурпировавшего власть, присвоившего наследство военачальника, которого он погубил. Мы были союзниками Городы, потом – вассалами тайко. Да. Но они оба мертвы.

– Ты бы посоветовал подобное, если бы был одним из регентов?

– Нет. Но я не один из регентов и очень этому рад. Я только ваш вассал. Я выбрал свое место год назад. И сделал это свободно.

– Почему? – Торанага никогда раньше не спрашивал об этом.

– Потому что вы – человек, потому что вы – Миновара и потому что вы поступаете умно. То, что вы сказали Исидо, правда: не такой мы народ, чтобы нами управлял Совет. Нам нужен вождь. Кому из пяти регентов мог я служить? Господину Оноси? Да, он очень мудрый человек и хороший воин. Но он христианин, и он болен проказой, гниет заживо, так что смрад распространяется на пятьдесят шагов. Господину Сугияме? Он самый богатый даймё в стране и такого же древнего рода, как и вы. Но он трусливый ренегат, изменник – уж мы-то знаем. Господину Кияме? Умный, смелый, искушенный в делах войны и старый товарищ. Но он тоже христианин, а у нас, на Земле богов, я думаю, достаточно своих небожителей, чтобы поклоняться одному чужому. Исидо? Я не люблю эту подлую крестьянскую падаль, с тех пор как узнал его, и если до сих пор не убил его, так только потому, что он был верным псом тайко. – Его жесткое лицо расплылось в улыбке. – Так что вы видите, Ёси Торанага-но Миновара, у меня не было другого выбора.

– А если я не последую твоему совету? Если я заставлю плясать под свою дудку Совет регентов, даже Исидо, и приведу Яэмона к власти?

– Что бы вы ни сделали, это будет разумно. Но все регенты хотят вашей смерти. Это верно. Я выступаю за немедленную войну. Немедленную. Прежде чем они отступятся. Или, что более вероятно, убьют вас.

Торанага задумался о своих врагах. Они были сильны и многочисленны.

Возвращение в Эдо заняло бы у него три недели, если бы он двинулся по Токайдо, главному тракту, тянувшемуся вдоль побережья между Эдо и Осакой. Плыть на корабле было опаснее и, может быть, дольше, при условии, что он не воспользуется галерой, которая способна идти против ветра и приливов.

Торанага мысленно опять обратился к плану, который уже продумал. Он не мог найти в нем изъянов.

– Вчера мне сообщили по секрету, что мать Исидо посетила своего внука в Нагое, – сказал он, и Хиромацу сразу обратился в слух. Нагоя – огромный город-государство – еще не присоединился ни к одной стороне. – Необходимо, чтобы настоятель храма Дзёдзи пригласил госпожу полюбоваться цветением вишни.

– Немедленно, – подхватил Хиромацу. – Голубиной почтой. – Храм Дзёдзи был известен тремя вещами: аллеей вишневых деревьев, воинственностью своих монахов, исповедующих дзен-буддизм, и открытой, неумирающей верностью Торанаге, который много лет назад оплатил строительство храма и с тех пор следил за его содержанием. – Самый разгар цветения прошел, но она будет там завтра. Я не сомневаюсь, что почтенная госпожа захочет остаться при храме на несколько дней, – это так успокаивает. Ее внук должен отправиться с ней, да?

– Нет, только она. Иначе приглашение настоятеля покажется подозрительным. Дальше: отправь тайное послание моему сыну Сударе, что я покину Осаку, как только Совет регентов закончит свою работу, – через четыре дня. Пошли весточку с гонцом, а завтра – еще и с почтовым голубем.

Недовольство Хиромацу было очевидным.

– Тогда не стоит ли мне собрать сразу десять тысяч человек? В Осаке?

– Нет. Людей здесь достаточно. Спасибо, старый друг. Думаю, я теперь сосну.

Хиромацу встал и расправил плечи. Потом, уже от дверей, спросил:

– Я могу передать Фудзико, моей внучке, разрешение покончить с собой?

– Нет.

– Но Фудзико – самурай, господин, и вы знаете, как матери относятся к своим детям. Ребенок был ее первенцем.

– Фудзико может иметь еще много детей. Сколько ей лет? Восемнадцать – только что исполнилось девятнадцать? Я найду ей другого мужа.

Хиромацу покачал головой:

– Она его не примет. Я слишком хорошо ее знаю. Это ее сокровеннейшее желание – покончить с жизнью. Пожалуйста!

– Скажи своей внучке, что я не одобряю бесполезную смерть. В прошении отказано.

Через некоторое время Хиромацу поклонился и собрался уходить.

– Сколько времени протянет этот чужеземец в тюрьме? – спросил Торанага.

Хиромацу не обернулся.

– Это зависит от того, насколько он свирепый боец.

– Благодарю тебя. Спокойной ночи, Хиромацу! – Удостоверившись, что остался один, он тихо произнес: – Кири-сан?

Внутренняя дверь открылась, она вошла и встала на колени.

– Немедленно пошли сообщение Сударе: «Все хорошо». Пошли с самыми быстрыми почтовыми голубями. Выпусти трех на рассвете одновременно. И еще трех – в полдень.

– Да, господин. – Она ушла.

«Один пробьется, – подумал он. – По крайней мере четыре станут жертвой стрел, шпионов, ястребов. Но если Исидо не разгадал значения условных слов, послание ничего ему не скажет».

Условные слова держались в секрете. Их знали всего четыре человека: старший сын Торанаги, Нобору, его второй сын и наследник Судара, Кири и сам Торанага. Послание означало: «Не обращать внимания на все остальные сообщения. Действовать по уговору пять». Это подразумевало, что надо немедленно собрать всех предводителей клана Ёси и их самых доверенных тайных советников в столице Торанаги Эдо и готовить войско к войне. Условными словами для войны были «малиновое небо». Убийство или пленение Торанаги делали неминуемым «малиновое небо», а стало быть, внезапное нападение на Киото всех его войск под водительством Судары, который должен был захватить город и марионетку-императора. Предполагалось, что одновременно в пятидесяти провинциях вспыхнут втайне подготовленные восстания, замысел которых лелеялся годами. Все цели: перевалы, города, замки, мосты – были давно выбраны. Не ощущалось недостатка в оружии, людях и планах, как это лучше сделать.

«Это хороший замысел, – думал Торанага. – Но он не удастся, если реализовывать его буду не я. Судара проиграет. Не из-за бесшабашности, недостатка мужества, ума или из-за измены. Просто Сударе не хватит опыта и знаний, он не сможет увлечь за собой тех даймё, что еще колеблются. А также потому, что на его пути станут Осакский замок и наследник Яэмон – хороший повод для вражды и ревности, которые накопились за пятьдесят два года войны».

Война для Торанаги началась, когда его, шестилетнего, взяли в заложники. Несколько раз его захватывали и выпускали, выпускали и захватывали – и так до двенадцати лет. В двенадцать он повел свой первый отряд и выиграл первый бой.

Так много битв, ни одной не проиграно. Но сколько врагов… И теперь они объединились.

«Судара проиграет. Возможно, ты единственный, кто может победить после объявления „малинового неба“. Тайко смог бы, конечно. Но лучше не доводить дело до „малинового неба“».

Глава 14

Для Блэкторна это был адский рассвет. Ему пришлось сойтись в смертельной схватке с заключеными. Бой шел за миску каши. Оба противника были обнажены. Когда арестанта помещали в огромную одноэтажную деревянную ячейку-блок, его одежду отбирали. Одетый человек занимал больше места и мог скрыть оружие под платьем.

Мрачное и душное помещение – пятьдесят шагов в длину и десять в ширину – было набито голыми потными японцами. Слабый свет сочился в щели между досками и балками, из которых сколотили стены и низкий потолок.

Блэкторн едва мог стоять прямо. Его кожа была исполосована сломанными ногтями соперника и усажена занозами. Вконец осатанев, он боднул врага в переносицу, схватил за горло и стал бить его головой о балки, пока тот не потерял сознание. Тогда он отбросил тело в сторону и, протиснувшись через потную людскую массу к месту в углу, которое наметил для себя, приготовился отразить новые атаки.

На рассвете наступило время кормежки, и стража начала передавать миски с кашей и водой через маленькое отверстие. Впервые с тех пор, как он попал сюда на исходе прошлого дня, заключенным дали еду и питье. Выстроившиеся для получения пайки были необычно спокойны. Любое нарушение порядка грозило отказом в пище. Потом обезьяноподобный субъект – небритый, грязный, завшивленный – оттолкнул Блэкторна и забрал его порцию, пока другие ждали, что произойдет. Но за плечами у Блэкторна было слишком много матросских драк, чтобы его удалось одолеть одним предательским ударом. Изобразив на мгновение беспомощность, он яростно лягнул японца, и бой начался. Теперь, сидя в углу, Блэкторн, к своему удивлению, обнаружил, что один из товарищей по несчастью предлагает ему кашу и воду, которые он посчитал уже безвозвратно потерянными. Он принял миски и поблагодарил доброхота.

Углы считались в узилище самым удобным местом. Балки, проложенные вдоль земляного пола, делили темницу на две части. В каждой части умещалось по три ряда людей: два лицом друг к другу, а спинами к стене или брусу; еще один – между ними. В центральном ряду сидели только слабые и больные. Когда узники поздоровее в наружных рядах хотели вытянуть ноги, они клали их на бедолаг в середине.

Блэкторн заметил два трупа, раздутых и засиженных мухами, в одном из средних рядов. Но ослабевшие и умирающие люди вокруг, казалось, не видели их.

Он не мог разглядеть ничего в дальних концах мрачного тюремного барака, где застоялся спертый, удушливый воздух. Солнце уже вовсю пекло дерево. Запах стоял ужасный – не столько из-за параш, сколько из-за того, что больные испражнялись под себя или там, где сидели в согбенном положении.

Время от времени стража открывала железную дверь и выкликала имена. Люди кланялись товарищам, уходили, но вскоре на их место приводили других. Все узники, казалось, смирились со своей участью и пытались, как могли, жить в мире с ближайшими соседями.

Одного японца около стены начало тошнить. Он быстро был вытолкнут в средний ряд, где сидел согнувшись, наполовину задавленный положенными на него ногами.

Блэкторн закрыл глаза и попытался преодолеть ужас и клаустрофобию. «Негодяй Торанага! Затащить бы тебя в такое место на денек! И эти ублюдки-стражники!» Прошлой ночью, когда ему было приказано раздеться, он дрался с ними вопреки горькому сознанию беспомощности, понимая, что его изобьют, дрался только потому, что не привык сдаваться. И в конце концов его силой забросили в эту дверь.

Четыре тюремных блока-ячейки располагались на краю города, на мощеном участке земли, обнесенном высокими каменными стенами. За стенами на огороженной канатами утрамбованной площадке около реки высилось пять крестов. Обнаженные мужчины и одна женщина были привязаны к крестам за запястья и щиколотки, и, шагая по периметру за самураями-часовыми, Блэкторн увидел, как палач под смех толпы наискось втыкает длинные пики в грудные клетки казнимых. Потом этих пятерых сняли с крестов, а на их место подвесили других. Вышел самурай и мечом изрубил трупы на куски, заходясь хриплым хохотом.

«Кровавые подонки, гнусные негодяи!»

Между тем японец, с которым подрался Блэкторн, пришел в сознание. Он лежал в среднем ряду. На одной стороне лица запеклась кровь, нос был раздроблен. Внезапно он прыгнул на Блэкторна, ничего не замечая на своем пути.

Блэкторн, застигнутый врасплох, с большим усилием отбил бешеную атаку и свалил здоровяка. Заключенные, на которых тот упал, закричали, возмущаясь, а один из них, огромный, бульдожьего сложения, рубанул возмутителя спокойствия по шее ребром ладони. Раздался сухой щелчок, и голова обезьяноподобного свесилась набок.

Похожий на бульдога человек поднял полуобритую голову за жидкий, усеянный гнидами чуб и отпустил. Взглянув на Блэкторна, он произнес что-то гортанное, улыбнулся, показав беззубые десны, и пожал плечами.

– Спасибо, – сказал Блэкторн, успокаивая дыхание и как никогда сожалея, что не владеет искусством рукопашного боя, подобно Муре. – Мое имя Андзин-сан, – добавил он, указывая на себя. – А твое?

– А, со дэс! Андзин-сан. – Бульдог ткнул себя в грудь и вдохнул воздух. – Миникуй.

– Миникуй-сан?

– Хай, – произнес японец и завернул длинную фразу на родном языке.

Блэкторн устало пожал плечами:

– Вакаримасэн. Я не понял.

– А, со дэс! – Бульдог кратко и быстро переговорил с соседями. Потом опять пожал плечами, как и Блэкторн. Они подняли мертвеца и положили его рядом с другими. Когда они вернулись в свой угол, их места были не заняты.

Большинство заключенных спало или отчаянно пыталось уснуть.

Блэкторн изнывал от грязи, ужаса и близости смерти. «Не беспокойся, тебе еще далеко до смерти… Нет, я долго не продержусь в этой адской яме. Здесь слишком много народу. О Боже, помоги мне выйти отсюда! Почему все плывет вверх и вниз, и Родригес выныривает из глубины с клешнями вместо глаз? Я не могу дышать, не могу… Я должен выбраться отсюда. Пожалуйста, пожалуйста, не подкидывайте больше дров в огонь! Что ты делаешь здесь, Крок, приятель? Я думал, они освободили тебя и ты вернулся в деревню, а теперь мы оба в деревне. А как я оказался здесь? Здесь так прохладно. И что это за девушка, такая хорошенькая, внизу под досками? Почему они тащат ее к берегу, голые самураи? Там еще этот Оми… смеется… Почему на песке внизу кровавые отметки? Все голые… я голый… ведьмы… крестьяне… дети… котел, и мы в котле… О нет, не надо больше дров! Не надо больше дров! Я утону в жидкой грязи. О Боже, о Боже, о Боже, я умираю, умираю, умираю… „Во имя Отца, Сына и Святого Духа“. Это последнее причастие, ты католик, мы все католики, и ты сгоришь или утонешь в моче и сгоришь в огне, в огне, в огне…»

Он вытащил себя из кошмара, его слух уловил слова последнего напутствия. Какое-то время Джон не мог понять, бодрствует он или спит, потому что не поверил своим ушам, снова услышав благословение на латыни, и тут его недоверчивому взгляду предстало морщинистое, дряхлое пугало – старик европейской наружности брел по среднему ряду в пятнадцати шагах от Блэкторна. Беззубый, в грязной, поношенной хламиде, с длинной сальной гривой, спутанной бородой и сломанными ногтями. Он поднял тощую длань, больше похожую на когтистую лапу хищника, и вознес деревянный крест над мертвецом, погребенным под телами. Луч солнца осветил его на мгновение. Закрыв усопшему глаза, он пробормотал молитву, осмотрелся и увидел, что Блэкторн таращится на него.

– Матерь Божья, это мне чудится? – прокаркал он, крестясь, на корявом, грубом испанском, выдававшем в нем выходца из крестьянской среды.

– Нет, – успокоил Блэкторн по-испански. – Кто вы?

Старик ощупью пробирался дальше, бормоча что-то себе под нос. Заключенные давали ему пройти, ни словом, ни жестом не протестуя, когда он наступал на кого-нибудь или перешагивал через них. Слезящиеся глаза воззрились на Блэкторна с изможденного, усаженного бородавками лица.

– О Святая Дева, живой. Кто вы? Я… Я брат… брат Доминго… Доминго… Доминго из священного… священного ордена святого Франциска… ордена… – В его речи японские слова мешались с латынью и испанским. Голова подергивалась, и он все время вытирал струйку слюны, которая сбегала из уголка рта по подбородку. – Сеньор действительно живой?

– Да, я живой на самом деле. – Блэкторн поднялся.

Монах еще раз помянул Святую Деву, слезы текли по его щекам. Он снова поцеловал свой крест и завертел головой, высматривая, куда бы опуститься на колени. «Бульдог» потряс своего соседа, заставляя его проснуться. Оба сели на корточки, освободив место для священника.

– Клянусь благословенным святым Франциском, мои молитвы услышаны. Ты, ты, ты… я думал, что у меня видения, сеньор, что вы призрак. Да, дьявольский дух. Я видел так много, так много… Сколько вы здесь, сеньор? Здесь трудно что-либо рассмотреть в темноте, и мои глаза не так хороши… Сколько времени вы здесь?

– Со вчерашнего дня, а вы?

– Я не знаю, сеньор. Давно. Меня посадили сюда в сентябре, в тысяча пятьсот девяносто восьмом году от рождения нашего Господа.

– Сейчас май. Тысяча шестисотый год.

– Тысяча шестисотый?

Стон отвлек внимание монаха. Он встал и двинулся через тела как паук, ободряя одного там, трогая другого здесь, бегло утешая их по-японски. Он не мог найти умирающего, поэтому исполнил весь ритуал в той части узилища и благословил всех, и никто не возражал.

– Иди со мной, сын мой.

Не дожидаясь, монах захромал дальше сквозь массу людей в темноту. Блэкторн поколебался, не желая оставлять свое место. Потом встал и последовал за испанцем. Через десять шагов он оглянулся. Его место уже заняли. Казалось невероятным, что он когда-то сидел там.

Он продолжал идти по бараку. В дальнем углу нашлось, как ни странно, свободное место. Как раз достаточно для того, чтобы улечься небольшому человеку. Там было несколько горшков, чашек и старый соломенный мат.

Окружающие японцы молча наблюдали за ними, дав пройти Блэкторну.

– Это моя паства, сеньор. Они все дети благословенного Господа нашего Иисуса. Я их так много здесь обратил – это Хуан, а здесь Марк и Мафусаил… – Священник остановился перевести дыхание. – Я так устал. Устал. Я… должен, я должен… – Его голос затих, и он уснул.

В сумерках принесли еду. Когда Блэкторн собрался встать, один из японцев сделал ему знак оставаться на месте и принес доверху наполненную чашку. Другой человек мягко потряс священника, чтобы тот проснулся и поел.

– Иэ, – сказал старик и, качая головой и улыбаясь, протянул миску обратно.

– Иэ, Фарддах-сама.

Священник дал себя уговорить и поел немного, потом встал, его суставы хрустнули. Он протянул свою миску одному из тех, кто был в среднем ряду. Этот человек приложил руку священника к своему лбу, и тот его благословил.

– Я так рад повидать хоть кого-то из своих, – произнес священник, садясь опять около Блэкторна, его крестьянский голос был низким и сиплым. Он с усилием показал рукой в дальний угол камеры. – Кто-то из моей паствы сказал, что сеньора называют «капитан», «андзин». Сеньор – капитан?

– Да.

– Здесь есть кто-нибудь еще из команды сеньора?

– Нет. Я один. Почему вы здесь?

– Если сеньор один – он прибыл из Манилы?

– Нет. Я никогда не бывал в Азии, – проговорил Блэкторн. Его испанский был превосходен. – Это мое первое плавание в эти края. Я… Я был на чужбине. Почему вы здесь?

– Иезуиты заточили меня сюда, сын мой. Иезуиты и их мерзкая ложь. Сеньор был в чужих краях? Вы не испанец, нет, и не португалец… – Монах подозрительно всмотрелся в него, и Блэкторна обдало зловонным дыханием. – Корабль был португальским? Скажите мне правду, ради Бога!

– Нет, отец. Корабль был не португальский. Богом клянусь!

– О Благословенная Дева, благодарю тебя! Пожалуйста, простите меня, сеньор. Я боюсь – я старый человек, глупый и больной. Ваш корабль был испанский, откуда? Я так рад! Откуда вы, сеньор? Из испанской Фландрии? Или из герцогства Бранденбургского, может быть? Откуда-нибудь из наших доминионов в Германии? О, так хорошо поговорить наконец на языке моей благословенной матери! Сеньор, так же как и мы, потерпел кораблекрушение? А потом был подло брошен в тюрьму, оклеветанный этими дьявольскими иезуитами? Мой Бог проклинает их за грех измены! – Его глаза вспыхнули яростью. – Сеньор сказал, что он никогда не был в Азии раньше?

– Нет.

– Если сеньор никогда не был в Азии раньше, то он тут как ребенок в дремучем лесу. Да, об этих краях много чего можно порассказать! Сеньор знает, что иезуиты – только торговцы, незаконно ввозящие оружие и занимающиеся ростовщичеством? Что они заправляют здесь всей торговлей шелком, всей торговлей с Китаем? Что ежегодно отправляемый черный корабль стоит миллион золотом? Что они вынудили его святейшество папу отдать им всю власть над Азией – им и их псам, португальцам? Что все другие монашеские ордена здесь запрещены? Что иезуиты имеют здесь дело только с золотом, покупая и продавая ради наживы – своей и варваров – против прямых приказов его святейшества папы Климента, короля Филиппа и против законов этой страны? Что они контрабандой ввозят оружие в Японию для христианских князей, подстрекая их к мятежу? Что они вмешиваются в политику и сводничают для князей, лгут и мошенничают, лжесвидетельствуют против нас? Что их настоятель отправил секретное послание испанскому вице-королю на Лусон с просьбой прислать конкистадоров для завоевания страны – они просили о вторжении, чтобы исправить свои просчеты. Все наши несчастья могут быть отнесены на их счет, сеньор. Иезуиты лгут, мошенничают и вредят нашему любимому королю Филиппу! Их ложь привела меня сюда и обрекла на казнь двадцать шесть святых отцов. Они думают, что если я вышел из крестьян, то ничего не понимаю… но я могу читать и писать, сеньор, я могу читать и писать! Я был одним из секретарей его превосходительства, вице-короля. Они думают, что мы, францисканцы, не понимаем… – Он вдруг опять перешел на напыщенную смесь испанского и латыни.

Настроение у Блэкторна поднялось, его любопытство возрастало с каждым словом священника. Что за оружие? Что за золото? Какая торговля? Какой еще черный корабль? Миллион? Что за вторжение? Какие христианские князья?

«А хорошо ли ты делаешь, что обманываешь бедного больного старика? – спросил он себя. – Он думает, что ты его друг, а не враг. Я не лгал ему. Но разве не дал понять, что ты его друг? Я отвечал ему прямо. Но ты ничего не предложил? Нет. Это честно? Когда хочешь выжить во враждебных водах, первое правило – ничего не предлагать».

Безумный гнев, обуявший монаха, нарастал. Японцы, лежавшие рядом, с трудом подвинулись. Один из них встал, мягко потряс священника и заговорил с ним. Отец Доминго постепенно пришел в себя, глаза прояснились. Он посмотрел на Блэкторна, узнавая его, ответил японцу и успокоил остальных.

– Извините меня, сеньор, – пробормотал он, задыхаясь. – Они… они думают, я рассердился на сеньора. Бог простит мне мой глупый гнев! Это было затмение, иезуиты приходят из ада, вместе с еретиками и язычниками. Я много могу рассказать вам о них. – Монах вытер слюну с подбородка и попытался успокоиться. Он надавил себе на грудь, чтобы облегчить боль. – Сеньор что-то сказал? Ваш корабль, он причалил к берегу?

– Да. В некотором роде. Мы доплыли до земли, – ответил Блэкторн. Он осторожно вытянул ноги. Люди кругом, которые смотрели на него и слушали разговор, подвинулись. – Спасибо, – сказал он, – да, как вы их благодарите, святой отец?

– Домо. Иногда вы можете сказать аригато. Женщина должна быть особенно вежлива, сеньор. Она говорит: аригато годзаймасита.

– Спасибо. Как его имя? – Блэкторн показал на человека, который встал.

– Это Гонсалес.

– А какое у него японское имя?

– Ах да! Он Акабо. Но это значит «носильщик», сеньор. У них нет имен. Имена дозволено иметь только самураям.

– Что?

– Только самураи имеют имена и фамилии. Таков их закон, сеньор. Простолюдины должны обходиться прозванием, которое показывает род занятий: Носильщик, Рыбак, Повар, Палач, Крестьянин и так далее. Сыновья и дочери зовутся просто Первая Дочь, Вторая Дочь, Первый Сын и так далее. Иногда они величают человека Рыбак-который-живет-у-вяза или Рыбак-с-больными-глазами. – Монах пожал плечами и подавил зевок. – Простым японцам не разрешают иметь имена. Проститутки называют себя именами типа Карп или Лепесток, Угорь или Звезда. Это странно, сеньор, но таков их закон. Мы даем им христианские имена, настоящие имена, когда крестим их, даем им спасение и слово Божье… – Слова замерли на его устах, и он уснул.

– Домо, Акабо-сан, – поблагодарил Блэкторн носильщика. Тот застенчиво улыбнулся, поклонился и вздохнул.

Позднее монах открыл глаза и произнес краткую молитву.

– Только вчера, вы сказали, сеньор? Сеньор попал сюда только вчера? Что случилось с сеньором?

– Когда мы пристали, на берегу был иезуит, – сообщил Блэкторн. – А что насчет вас, святой отец? Вы говорите, они обвиняют вас? Что случилось с вами и вашим кораблем?

– Наш корабль? Сеньор говорит о нашем корабле? Сеньор прибыл из Манилы, как мы? О, как я глуп! Я вспомнил теперь, сеньор был в чужих краях и никогда не наведывался в Азию раньше. Клянусь благословенным телом Христовым, хорошо опять поговорить с ученым человеком на языке моей блаженной матери! Это было так давно. Моя голова болит, болит, сеньор. Наш корабль? Мы давно собирались домой. Домой из Манилы в Акапулько, в страну Кортеса, в Мексику, оттуда сушей до Веракруса. А там на другом корабле через Атлантику, длинный-длинный путь домой. Моя деревня находится под Мадридом, сеньор, в горах. Она называется Санта-Вероника. Сорок лет я был на чужбине, сеньор. В Новом Свете, в Мексике и на Филиппинах. Всегда с нашими славными конкистадорами, да хранит их Пресвятая Дева! Я был на Лусоне, когда мы одержали верх над королем местных язычников Лумалоном, завоевали остров и таким образом принесли слово Божье на Филиппины. Много новообращенных японцев сражалось с нами бок о бок тогда, сеньор. Такие бойцы! Это было в тысяча пятьсот семьдесят пятом году. Мать-Церковь хорошо укрепилась там, сын мой, и нигде не было видно грязных иезуитов или португальцев. Я приехал в Японию почти два года назад и должен был вернуться в Манилу, когда иезуиты выдали нас.

Монах замолчал и прикрыл глаза, засыпая. Позднее он проснулся и, как это иногда бывает со старыми людьми, продолжил, как будто и не спал:

– Наш корабль – большая галера «Сан-Фелипе» – вез специи, золото, серебро и звонкую монету стоимостью в полтора миллиона серебряных песо. Сильный шторм выбросил нас на берега Сикоку. Корабль повредил киль на песчаной отмели – на третий день, – к этому времени мы выгрузили драгоценные металлы и большую часть груза. Тут прошел слух, что все конфисковано, конфисковано самим тайко, что мы пираты и… – Он умолк, настороженный внезапной тишиной.

Железная дверь задрожала, открываясь.

Стражники начали выкликать имена из списка. Человек-бульдог, с которым успел подружиться Блэкторн, оказался в числе вызванных. Он вышел не оглядываясь. Был также вызван один из людей, сидевших неподалеку, – Акабо. Он встал на колени перед монахом, который благословил его и перекрестил, отпуская ему грехи. Акабо поцеловал крест и ушел.

Дверь опять закрылась.

– Они собираются казнить этого несчастного? – спросил Блэкторн.

– Да, его Голгофа за дверью. Пресвятая Дева заберет его и даст ему вечное блаженство.

– Что он сделал?

– Он нарушил закон, их закон, сеньор. Японцы – люди простые. И очень жестокие. Они знают одно наказание – смертную казнь. На кресте, виселице или обезглавливанием. За такое преступление, как поджог, полагается смерть в огне. Они почти не прибегают к другим карам, разве что приговаривают к изгнанию иногда, а женщин – к отрезанию волос. Но, – старик вздохнул, – чаще всего за преступление отнимают жизнь.

– Вы забыли тюремное заключение.

Монах задумчиво ковырял струпья на ладони.

– Это не наказание у них, сын мой. В тюрьме людей держат, пока не решат, что с ними делать. Сюда отправляют только виновных. И только на короткое время.

– Это вздор. А что с вами? Вы же здесь уже год, почти два.

– Когда-нибудь придут и за мной, как за всеми остальными. Это только место передышки между земным адом и великолепием вечной жизни.

– Я не верю вам.

– Не бойся, сын мой. На все воля Божья. Я здесь и могу выслушать исповедь сеньора, дать ему отпущение грехов и успокоить – великолепие вечной жизни всего лишь в ста шагах, начинающихся от этой двери. Сеньор не хотел бы, чтобы я выслушал его исповедь прямо сейчас?

– Нет-нет… спасибо. Не сейчас. – Блэкторн посмотрел на железную дверь. – Кто-нибудь пытался выбраться отсюда?

– Зачем? Бежать некуда, спрятаться негде. Власти очень строгие. Каждый, кто поможет осужденному, признаётся виновным, преступником. – Он слабо махнул рукой в сторону двери. – Гонсалес… Акабо… Человек, который сейчас… ушел. Он кага. Он сказал мне…

– Что такое «кага»?

– О, это носильщики, сеньор, люди, которые носят паланкины или кага – эти поменьше, для двух носильщиков, напоминают гамак, подвешенный на шесте. Он рассказал нам, что его товарищ украл шелковый шарф у господина, которого они несли, и поскольку сам Акаба, бедный малый, не сообщил о краже, его также лишат жизни. Сеньор может верить мне, тот, кто пытается бежать, или тот, кто помогает кому-то бежать, обрекает на смерть себя и всю свою семью. Они очень строги, сеньор.

– Ну так что, каждый покорно идет на убой, как овца?

– Другого выбора нет. Такова воля Божья.

«Не злись и не паникуй, – одернул себя Блэкторн. – Будь терпелив. Ты найдешь выход. Не все, что говорит монах, верно. Кто бы выдержал столько времени?»

– Эти тюрьмы у них новые, сеньор, – сказал монах. – Говорят, их устроил тайко несколько лет назад. До него ничего подобного не было. Если человека ловили, он признавался в своем преступлении, и его казнили.

– А если не признавался?

– Все признавались – чем скорее, тем лучше, сеньор. У нас так же, если поймают.

Монах уснул на некоторое время, почесываясь и бормоча во сне. Когда он проснулся, Блэкторн спросил:

– Скажите мне, пожалуйста, святой отец, как проклятые иезуиты смогли упрятать божьего человека в эту отвратительную дыру?

– Не о чем и говорить. После того как тайко забрал все сокровища и товары, наш капитан настоял на том, чтобы мы отправились в столицу и протестовали против этого. Причин для конфискации не имелось. Разве мы не служили самому могущественному католическому государю, королю Филиппу Испанскому, императору Священной Римской империи, самой большой и богатой в мире? Самому могущественному монарху в мире? Разве мы не были друзьями? Разве не тайко просил испанскую Манилу торговать напрямую с Японией? Конфискация была ошибкой. Я отправился с нашим капитаном, потому что умел говорить по-японски – немного в то время. Сеньор, «Сан-Фелипе» потерпел крушение и был выброшен на берег в октябре тысяча пятьсот девяносто седьмого года. Иезуиты – один из них, по имени отец Мартин Алвито, – они осмелились предложить нам свое посредничество, там, в Киото, в столице. Какая наглость! Наш францисканский настоятель, брат Браганса, был в столице, он состоял послом – настоящим послом Испании – при дворе тайко! Блаженный брат Браганса провел в столице, в Киото, пять лет, сеньор. Сам тайко просил вице-короля в Маниле прислать францисканских монахов и посла в Японию. Тогда и приехал блаженный брат Браганса. И мы, сеньор, мы на «Сан-Фелипе» знали, что он верный человек, не то что иезуиты. После многих-многих дней ожидания мы добились аудиенции у тайко – он был небольшого роста, маленький уродец, сеньор, – попросили вернуть наши товары и дать нам корабль или отправить нас на другом судне. За все это наш капитан пообещал щедро заплатить. Аудиенция прошла хорошо, как нам показалось, и тайко отпустил нас. Мы пошли в свой монастырь в Киото и несколько следующих месяцев, пока ждали его решения, продолжали нести язычникам слово Божье. Мы открыто проводили свои службы, а не как воры в ночи, по обычаю иезуитов. – Голос отца Доминго исполнился крайним презрением. – Мы сохранили свои обряды и облачения, а не скрывались, как делают местные священники. Мы несли слово Божье страждущим, больным и бедным не как иезуиты, которые имеют дело только с князьями. Наша конгрегация разрасталась. Мы построили лечебницу для прокаженных, свою собственную церковь, и наша паства процветала, сеньор. Она сильно увеличилась. Мы собрались обратить в нашу веру многих их князей, и тогда нас предали. Однажды в январе нас, францисканцев, собрали перед магистратом и зачитали нам бумагу с печатью самого тайко, где нас обвиняли в нарушении их законов, нарушении мира и приговаривали к смерти через распятие. Нас было сорок три. Наши церкви по всей Японии разрушили, все наши конгрегации запретили – францисканские, сеньор, не иезуитские. Только наши, сеньор. Мы были ложно обвинены. Иезуиты обманули тайко, сказав, что мы конкистадоры, что мы хотим вторгнуться на берега Японии, когда на самом деле это иезуиты просили его превосходительство, нашего вице-короля, прислать армию из Манилы. Я видел это письмо сам! От их настоятеля! Они дьяволы, которые притворились слугами Церкви и Христа, но служат только себе. Они страстно желают власти, власти любой ценой. Они прячутся за личиной нищеты и благочестия, а сами скапливают состояния. Правда, сеньор, состоит в том, что мы ревностно относимся к нашей пастве, ревностны в нашей вере, ревностны в служении нашей Церкви, ревностны в нашей правде и образе жизни. Даймё Хидзэна, Дом Франсиско – его японское имя Харима Тадао, но при крещении он был наречен Домом Франсиско, – вступился за нас. Он вроде князя, все даймё – те же князья, он францисканец, и он вступился за нас, но не добился толку. В конце концов казнили двадцать шесть человек. Шесть испанцев, семнадцать наших новообращенных японцев и еще троих. Одним из них оказался блаженный Браганса, среди новообращенных было трое юношей. О сеньор, в этот день вера проникла в души тысяч японцев. Пятьдесят, сто тысяч человек наблюдали, как христиане приняли мученичество в Нагасаки, как мне говорили. Это был горький день, холодный февральский день, и горький год. Год землетрясений, тайфунов, наводнений, ураганов и пожаров, когда десница Господня тяжело опустилась на великого убийцу и даже разрушила его большой замок Фусими, сотрясши земную твердь. Это было грозное, но поучительное зрелище. Перст Божий наказывал язычников и грешников. Их казнили, сеньор, шесть добрых испанцев. Наша паства и наша церковь были уничтожены, лечебница закрыта. – Лицо старика было мокро. – Я стал одним из выбранных для мученичества, но не удостоился такой чести. Они отправили нас пешком из Киото и, когда мы пришли в Осаку, поместили в одну из наших миссий, а остальным – остальным отрезали по одному уху, потом выставили их на улицах, как обычных преступников. После святую братию отправили на запад. На месяц. Их благословенное путешествие закончилось на горе Нисидзаки, возвышающейся над большим заливом Нагасаки. Я просил самурая позволить мне пойти с ними, но, сеньор, он приказал мне вернуться в миссию здесь, в Осаке. Без всякой причины. А потом, через несколько месяцев, нас бросили в тюрьму. Нас было трое – думаю, нас было трое, но только я один испанец. Другие были новообращенные, наши братья, японцы. Несколько дней спустя их вызвала стража. Но меня ни разу не выкликали. Может быть, такова воля Бога, сеньор, или эти грязные иезуиты оставили меня в живых, чтобы подольше мучить, – те, кто не дал мне принять мученичество среди своих. Трудно терпеть, сеньор. Так трудно…

Старый монах закрыл глаза, помолился и плакал, пока не заснул.

Как ни хотелось Блэкторну забыться, он не мог заснуть, хотя наступила ночь. Его тело чесалось от укусов вшей. Голова полнилась страшными мыслями.

Он понимал с жуткой ясностью, что выбраться из тюрьмы невозможно, чувствовал, что находится на краю гибели. Глубокой ночью ужас охватил его, и впервые в жизни он сдался и заплакал.

– Да, сын мой? – пробормотал монах. – В чем дело?

– Ничего-ничего, – сказал Блэкторн, сердце его оглушительно забилось. – Спите!

– Не надо бояться. Мы все в руках Господа, – утешил монах и снова уснул.

Невыносимый ужас оставил Блэкторна. Его сменил другой ужас, с которым уже можно было жить. «Я выберусь отсюда как-нибудь», – внушал себе Блэкторн, пытаясь поверить в эту ложь.

На рассвете принесли еду и воду. Блэкторн уже овладел собой. «Глупо вести себя так, – твердил он мысленно. – Глупо и опасно. Не паникуй больше или сломаешься, сойдешь с ума и наверняка умрешь. Тебя положат в средний ряд, и ты умрешь. Будь аккуратен и терпелив, следи за собой».

– Как вы сегодня, сеньор?

– Прекрасно, спасибо, святой отец. А вы?

– Спасибо, совсем хорошо.

– Как мне сказать это по-японски?

– Домо, гэнки дэсу.

– Домо, гэнки дэсу. Вы говорили вчера, отец, о португальских черных кораблях – на что они похожи? Вы видели такой корабль?

– О да, сеньор. Это самые большие корабли в мире, почти на две тысячи тонн. На каждом таком плавает около двухсот матросов и юнг, а с пассажирами он вмещает до тысячи человек. Мне говорили, что эти каракки хорошо ходят под парусами при попутном ветре, но тяжелы в управлении при боковых ветрах.

– Сколько на них пушек?

– Иногда по двадцать или тридцать на трех палубах.

Отец Доминго был рад отвечать на вопросы, разговаривать и учить, а Блэкторн – слушать и учиться. Знания монаха, пусть и отрывочные, оказались бесценны и неисчерпаемы.

– Нет, сеньор, – говорил он теперь. – Домо значит «благодарю вас», а додзо – «пожалуйста». «Вода» – мидзу. Всегда помните, что японцы придают большое значение манерам и вежливости. Один раз, когда я был в Нагасаки, – о, мне бы чернила и бумагу с пером! А, знаю… Вот, пишите слова на земле, это поможет вам запоминать их…

– Домо, – сказал Блэкторн. Потом, затвердив еще нескольких слов, он спросил: – Сколько времени здесь португальцы?

– О, эти земли были открыты в тысяча пятьсот сорок втором году, сеньор, в тот год, когда я родился. Их было трое: да Мота, Пейшоту и еще один – его имени я не помню. Они были португальскими торговцами, имевшими дела с китайским побережьем и плавающие на китайских джонках из порта в Сиаме. Сеньор был когда-нибудь в Сиаме?

– Нет.

– О, в Азии есть что посмотреть! Эти люди были торговцами. Сильный шторм, тайфун, захватил их и вынес к Танэгасиме у Кюсю. Тогда европейцы впервые ступили на землю Японии, с этого времени началась торговля. Спустя несколько лет Франциск Ксаверий, один из основателей ордена иезуитов, тоже приехал сюда. Это случилось в тысяча пятьсот сорок девятом году… плохом году для Японии, сеньор. Первым был один из наших, и мы должны были бы иметь дела с этим государством, а не португальцы. Франциск Ксаверий умер через три года в Китае, одинокий и всеми покинутый… Я сказал сеньору, что иезуиты уже обосновались при дворе императора Китая в месте, называемом Пекином? О, вам следовало бы повидать Манилу, сеньор, и Филиппины! Четыре собора, и почти три тысячи конкистадоров, и около шести тысяч японских солдат было размещено на островах, и триста братьев…

Голова Блэкторна полнилась фактами, японскими словами и фразами. Он спрашивал о жизни в Японии, даймё, самураях и торговле, Нагасаки, войне, мире, иезуитах, францисканцах и португальцах в Азии и об испанской Маниле, и более всего о черном корабле, который приплывал раз в год из Макао. Три дня и три ночи Блэкторн сидел с отцом Доминго и спрашивал, слушал, учился, метался в кошмарах, открывал глаза и задавал новые вопросы, узнавая что-то еще.

Потом, на четвертый день, выкрикнули его имя.

– Андзин-сан!

Глава 15

В полном молчании Блэкторн встал на ноги.

– Исповедуйся, сын мой, говори побыстрей!

– Я не думаю… Я… – Блэкторн с запозданием понял, что произнес это по-английски, плотно сжал губы и пошел.

Монах встал, думая, что он говорил по-голландски или по-немецки, схватил его за руку и захромал вслед за ним.

– Скорее, сеньор! Я дам вам отпущение грехов. Скорее, ради вашей бессмертной души. Говорите быстро, только то, в чем сеньор признается перед Богом – обо всем в прошлом и настоящем…

Они приближались уже к железным дверям, монах сжимал руку Блэкторна с удивительной силой.

– Говорите! Святая Дева смотрит на вас!

Блэкторн вырвал руку и хрипло сказал по-испански:

– Идите с Богом, отец.

Дверь захлопнулась.

День был невероятно холодный и яркий, облака причудливо извивались под легким юго-восточным ветром. Блэкторн глубоко вдохнул чистый, удивительно вкусный воздух, и кровь быстрее побежала по жилам. Радость жизни охватила его. Во дворе перед чиновником, тюремщиками с пиками и группой самураев стояло несколько обнаженных арестантов. Судейский, в темном кимоно, накидке с накрахмаленными, похожими на крылья плечами и маленькой черной шапочке, вставал перед заключенным и зачитывал ему приговор по тонкому бумажному свитку. Когда он заканчивал, осужденный отправлялся за тюремщиками к большим воротам. Блэкторн был последним. В отличие от других ему выдали набедренную повязку, хлопчатобумажное кимоно и сандалии на деревянной подошве. И сторожили его самураи.

Он решил бежать при выходе из ворот, но, когда приблизился к ним, самураи еще плотнее окружили его, лишив всякой возможности в бежать. Ворот они достигли вместе. На них глазела большая толпа чистых, щеголевато одетых людей, прятавшихся от солнца под малиновыми, желтыми и золотистыми зонтиками. Одного приговоренного уже привязали к кресту и подняли крест вертикально. У каждого креста ждали два палача-эта; их длинные пики блестели на солнце.

Блэкторн замедлил шаг. Самураи подошли совсем близко, торопя его. Ошеломленный, он подумал, что лучше избавить себя от долгой агонии, и примерился выхватить меч у ближайшего к нему стража. Но и это ему не удалось, так как самураи повернули от лобного места и двинулись по периметру двора на улицу, которая вела в город и замок.

Блэкторн затаил дыхание, напряженно выжидая, боясь дать волю надежде. Они прошагали через толпу, которая отпрянула назад, кланяясь, вышли на улицу, и теперь сомнения отступили.

Блэкторн почувствовал себя заново родившимся.

Вновь обретя способность говорить, он спросил по-английски: «Куда мы идем?» – не беспокоясь о том, что его слова не будут поняты. Блэкторн ощущал необыкновенную легкость. Его ноги словно ступали по облакам, ремешки сандалий не терли, непривычное прикосновение кимоно было приятным. «Надо же, как мне хорошо! – удивился он. – Может быть, немного прохладно, но так бывало только на юте корабля!»

– Ей-богу, до чего славно снова поговорить по-английски, – поделился он с самураем. – Боже мой, я думал, что уже умер. Это ушла моя восьмая жизнь. Понимаешь, старина? Теперь в запасе осталась всего одна. Ну ничего! У капитана самое меньшее десять жизней – так утверждал Альбан Карадок.

Самураи становились все недовольней, похоже раздраженные звуками незнакомой речи.

«Держи себя в руках, – велел себе Блэкторн. – Не зли их».

Только теперь он заметил, что все самураи в сером. Люди Исидо. Он спросил у отца Алвито имя противника Торанаги. Алвито сказал: «Исидо». Это произошло как раз перед тем, как иезуит перевел приказ встать и идти. Все ли серые – люди Исидо? Все ли коричневые – люди Торанаги?

– Куда мы идем? Туда? – Он показал на замок, который нависал над городом. – Туда, хай?

– Хай, – кивнул серобородый командир самураев.

«Что хочет от меня Исидо?» – спросил себя Блэкторн.

Предводитель самураев повернул на другую улицу, удаляясь от гавани. И Блэкторн увидел судно – небольшой португальский бриг, на мачте которого развевался по ветру бело-голубой флаг. Десять пушек на главной палубе, считая кормовые и носовые двадцатифунтовые орудия.

«„Эразм“ легко бы справился с ним, – сказал себе Блэкторн. – А что с моей командой? Что они делают там, в деревне? Клянусь Богом, мне хотелось бы видеть их! Я был так рад, когда расстался с ними в тот день и вернулся обратно в дом, где были онна и хозяин – как его имя? Ах да, Мура-сан. А что сталось с той девушкой, которая оказалась в моей постели на полу, и другой, ангельски красивой, которая разговаривала с Оми-саном в тот день? Той, что в моем кошмаре угодила в котел?

Но зачем вспоминать этот вздор? Он ослабляет мозг. „Нужно иметь очень сильную голову, чтобы выжить в море“, – говорил Альбан Карадок. Бедный Альбан…»

Альбан Карадок всегда казался таким огромным, богоподобным, всевидящим и всезнающим многие-многие годы. Но умер в страхе. Это произошло на седьмой день сражения с Непобедимой армадой. Блэкторн командовал стотонным кечем – двухмачтовым парусником с гафельными парусами, отправленным из Портсмута с грузом оружия, пороха, ядер и съестных припасов для боевых галеонов Дрейка. Выйдя из Дувра, те вступили в схватку с вражеским флотом, который стремился к Дюнкерку, где испанское воинство ожидало, когда его переправят через Па-де-Кале, Дуврский пролив, завоевывать Англию.

Огромный испанский флот был потрепан и рассеян штормами, а затем воинственными, превосходившими их скоростью хода и маневренностью военными кораблями Дрейка и Говарда.

Блэкторн участвовал в стремительной атаке рядом с флагманским кораблем адмирала Говарда «Слава», когда ветер внезапно переменился и стал штормовым; его шквальные порывы были ужасны, и требовалось решать: пробиваться ли против ветра, чтобы спастись от бортовых залпов крупного галеона «Санта-Крус», маячившего впереди, или в одиночку уходить по ветру сквозь вражеский строй – остальные корабли Говарда уже повернули кругом и располагались дальше к северу.

– Давай на север против ветра! – кричал Альбан Карадок.

Он считался на корабле вторым после капитана. Первым был Блэкторн – капитан и штурман. Альбан Карадок настаивал на вступлении в бой, хотя не имел права находиться на борту – только обязанность, долг, призывавший каждого англичанина сражаться в это самое роковое для страны время, привели его на корабль.

– Стоп! – приказал Блэкторн и повернул румпель к югу, направляясь в самое сердце вражеской флотилии, ибо знал, что другой путь приведет их под пушки галеона, который возвышался сейчас над ними.

Поэтому они и направились на юг, по ветру, мимо галеонов. Ядра, выпущенные с трех палуб «Санта-Круса», пронеслись над их головами, не причинив вреда. Блэкторн тоже сделал два залпа всем бортом – блошиные укусы для такого огромного судна, и его корабль пронесся через центр вражеской эскадры. Галеоны поостереглись стрелять, опасаясь попасть друг в друга, поэтому пушки молчали. Судно Блэкторна было уже близко к тому, чтобы ускользнуть и спастись, когда пушечный огонь с трех палуб «Мадре де Диос» обрушился на них. Обе их мачты улетели, как стрелы, люди запутались в такелаже. Исчезла половина главной палубы с правого борта, повсюду валялись мертвые и умирающие.

Он увидел Альбана Карадока, лежащего у разбитой вдребезги пушки, такого невероятно маленького без ног. Он баюкал старого моряка, глаза которого почти вылезли из орбит, ужасающие крики раздирали рот: «О Боже мой, я не хочу умирать, не хочу умирать, помогите мне, помогите мне, помогите мне… О Боже, больно, помогите!» Блэкторн знал, что лишь одно может сделать для Альбана Карадока. Он поднял лежащую рядом пику и с силой вогнал наконечник в грудь умирающего.

Потом, много недель спустя, ему пришлось сообщить Фелисити, что ее отец погиб. Он сказал только, что Альбан Карадок принял мгновенную смерть. Но не обмолвился, что на его руках кровь, которую никогда не смоешь…

Блэкторн и самураи шли теперь по широкой извилистой улице. Лавок тут не попадалось – только дома бок о бок, каждый со своим садиком за высокими заборами; дома, заборы и сама дорога – все поразительно чистое.

Эта чистота удивила Блэкторна: в Лондоне и других городах Англии, как и во всей Европе, отбросы и содержимое ночных горшков выкидывали прямо на улицы, на поживу падальщикам, и они копились до тех пор, пока не начинали мешать пешеходам, повозкам и лошадям. Только тогда большинство приходов приступало к уборке. Роль уборщиков Лондона отводилась стадам свиней, которые ночами паслись на главных улицах города. А еще полчища крыс, стаи собак и кошек, пожары. И мухи.

Но Осака была совсем другой. «Как они добиваются этого? – спрашивал себя Блэкторн. – Никаких выгребных ям, куч конского навоза, ни выбоин от колес, ни грязи, ни отбросов. Только хорошо утоптанная земля, подметенная и чистая. Стены деревянные, и дома деревянные, чистые и опрятные. И где толпы нищих калек, которые заполняют каждый христианский город? Где разбойничьи шайки и ватаги молодых буянов, что обязательно прячутся в темных закоулках?»

Люди, мимо которых они проходили, вежливо кланялись, некоторые вставали на колени. То и дело попадались носильщики, проворно тащившие паланкины или одноместные носилки – кага. Группы самураев в сером – ни разу он не увидел коричневых – вальяжно прогуливались.

Они шли торговой улицей, где сплошь тянулись лавки, когда у Блэкторна отказали ноги. Он тяжело рухнул и приземлился на четвереньки.

Самураи помогли ему встать, но через мгновение силы совсем оставили его. Он не мог идти.

– Гомэн насай, додзо го мацу (Извините, подождите, пожалуйста), – сказал он.

Мышцы ног свело судорогой. Он потер икры, благодаря про себя отца Доминго за бесценные уроки, которые тот преподал ему.

Главный самурай поглядел на него и что-то произнес.

– Гомэн насай, нихон го га ханасэ-масэн (Извините, я не говорю по-японски), – произнес Блэкторн медленно, но четко. – Додзо га мацу.

– А! Со дэс, Андзин-сан. Вакаримас, – откликнулся начальник, поняв его.

Он отдал короткую команду, и один из самураев куда-то убежал. Через некоторое время Блэкторн встал, попытался идти хромая, но главный самурай сделал ему знак подождать.

Посланный быстро возвратился с четырьмя полуобнаженными носильщиками и носилками. Блэкторну показали, как сесть в них и держаться за ремень, свисающий с центрального шеста.

Отряд опять тронулся в путь. Скоро Блэкторн почувствовал, что к нему вернулись силы. Он предпочел бы идти, но сознавал, что все еще слаб. «Я должен немного отдохнуть, – подумал он. – Я слишком истощен. Мне нужно вымыться и поесть. Какой-нибудь человеческой еды».

Теперь они поднимались по широкой лестнице, которая соединяла одну улицу с другой и вела в новый жилой квартал, выросший по окраинам обширного высокого леса, через который тянулись тропинки. Блэкторну понравилось, что они покинули улицу и шли по ухоженной мягкой земле между деревьями.

Когда они уже углубились довольно далеко в лес, из-за поворота появился другой отряд – тридцать с лишним одетых в серое самураев. После обычного обмена приветствиями между командирами все взгляды обратились на Блэкторна. Последовал поток вопросов и ответов, и встречные уже вроде бы собрались уходить, когда их вожак вытащил меч и зарубил предводителя самураев, сопровождавших Блэкторна. Одновременно подручные убийцы напали на стражей. Нападение было столь внезапным и так хорошо спланированным, что все десять серых погибли почти в одно мгновение. Никто не успел даже вытащить меч.

Перепуганные носильщики упали на колени, уткнувшись лбом в траву. Блэкторн встал рядом с ними. Вожак самураев, плотный мужчина с большим животом, выставил дозорных в обоих концах тропинки. Остальные подбирали мечи погибших. Самураи не обращали на Блэкторна никакого внимания, пока тот не собрался уходить. Немедленно раздалась резкая команда вожака, которая ясно дала понять, что он должен оставаться на месте.

По следующей команде весь отряд скинул серые кимоно, которые скрывали лохмотья и старую, поношенную одежду. Все натянули маски, которые висели на шее. Один самурай подобрал серые кимоно и исчез с ними в кустах.

«Они, наверное, разбойники, – подумал Блэкторн. – Зачем еще эти маски? Что они хотят от меня?»

Странные люди спокойно разговаривали между собой, наблюдая за ним и вытирая свои мечи об одежду мертвых самураев.

– Андзин-сан? Хай? – Глаза вожака над тряпичной маской были круглыми, черными и пронзительными.

– Хай, – ответил Блэкторн, по коже у него побежали мурашки.

Человек указал на землю, явно запрещая ему двигаться:

– Вакаримас ка?

– Хай.

Они огляделись. Потом один из дозорных, стоявших в отдалении – уже не в сером, но в маске, – на мгновение вышел из кустов в ста шагах от них, помахал рукой и снова исчез.

Самураи немедленно окружили Блэкторна, готовясь покинуть место схватки. Их предводитель посмотрел на носильщиков, которые дрожали, как собаки перед жестоким хозяином, и еще глубже вдавили головы в траву.

Тогда вожак пролаял приказ. Четверка, не веря своему счастью, медленно подняла головы. Опять прозвучала та же самая команда, носильщики поклонились до земли и выпрямились, потом как один вскочили и исчезли в кустах.

Главарь презрительно улыбнулся и сделал Блэкторну знак идти обратно в город.

Тот беспомощно поплелся за японцами. О том, чтобы бежать, нечего было и думать.

Они почти достигли края леса, когда вдруг остановились. Впереди раздался шум, и еще одна партия из тридцати самураев окружила их на повороте дороги. Коричневые и серые, коричневые впереди, их вожак в паланкине, несколько вьючных лошадей около него. Группы сближались, двигаясь боевым порядком, не сводя друг с друга враждебных взглядов. Их разделяло около семидесяти шагов. Вожак разбойников вышел вперед, встал между ними, его движения были резкими, он сердито закричал на другого самурая, показывая на Блэкторна и туда, где произошла схватка. Выхватил свой меч и, угрожая, занес его над головой – очевидно, требовал, чтобы другой отряд уступил дорогу.

Все его люди выхватили мечи из ножен. По приказу один из разбойников встал позади Блэкторна, поднял меч и приготовился. Вожак опять запротестовал.

Какое-то время ничего не происходило, потом Блэкторн увидел, что из паланкина выходит человек, и мгновенно узнал его. Это был Касиги Ябу. Ябу крикнул что-то вожаку, но тот угрожающе замахал мечом, приказывая уйти с дороги. Когда его тирада закончилась, Ябу отдал короткий приказ и испустил боевой клич. Слегка хромая, он ринулся в битву с мечом на изготовку. Его люди последовали за ним – серые были недалеко.

Блэкторн бросился наземь, спасаясь от меча, который рассек бы его пополам, не запоздай удар чуть-чуть. Вожак разбойников повернулся и утек в кусты, его люди кинулись за ним.

Коричневые и серые быстро оказались около Блэкторна, который встал на ноги. Несколько самураев погнались за разбойниками, другие побежали по тропе, остальные заняли оборону вокруг него. Ябу остановился у границы кустарника, властно прокричал несколько распоряжений, потом медленно вернулся – его хромота стала более заметна.

– Со дэс, Андзин-сан, – сказал он, тяжело дыша после такого напряжения.

– Со дэс, Касиги Ябу-сан, – ответил Блэкторн, используя ту же самую фразу, которая обозначает что-то вроде «хорошо», или «действительно», или «это верно». Он показал в том направлении, куда бежали разбойники. – Домо. – Вежливо поклонившись, как равный равному, он заговорил снова, благодаря про себя брата Доминго: – Гомэн насай, нихон го га ханасэ-масэн. (Извините, я не могу говорить по-японски.)

– Хай, – отозвался Ябу, нисколько не удивленный, и добавил что-то, чего Блэкторн не понял.

– Цуаки га имасу ка? (У вас нет переводчика?) – спросил Блэкторн.

– Иэ, Андзин-сан. Гомэн насай.

Блэкторн почувствовал некоторое облегчение. Теперь он мог общаться напрямую. Конечно, его словарный запас бедноват, но начало положено.

«Э, мне нужен переводчик, – подумал Ябу с воодушевлением. – Клянусь Буддой!

Хотел бы я знать, что случилось, когда ты встретил Торанагу, Андзин-сан, какие вопросы он задавал и что ты отвечал, что сказал ему о деревне, ружьях и грузе, корабле и галере, о Родригесе. Мне хотелось бы знать в подробностях, что было сказано и как, куда тебя отправили и почему ты оказался здесь. Тогда я понял бы, что на уме у Торанаги, как и о чем он думает. Тогда я бы сообразил, что сказать ему сегодня. Пока я беспомощен.

Почему, сразу как мы прибыли, Торанага захотел увидеть тебя, именно тебя, а не меня? Почему до сегодняшнего дня от него нет ни слова, ни приказа, кроме обычных вежливых приветствий и фразы: „Я очень хочу повидаться с вами как можно скорее“? Почему он послал за мной сегодня? Почему наша встреча дважды откладывалась? Не из-за того ли, что ты сказал? Или из-за Хиромацу? Или это нормальная отсрочка, вызванная другими неотложными делами?

О да, Торанага, перед тобой почти неразрешимая проблема. Влияние Исидо распространяется со скоростью пожара. А ты уже знаешь о предательстве господина Оноси? Ты знаешь, что Исидо предлагал мне голову Икавы Дзикю и его провинции, если я присоединюсь к нему?

Почему ты собрался именно сегодня послать за мной? Какой добрый ками направил меня сюда, чтобы спасти жизнь Андзин-сану, словно в насмешку надо мной, потому что я не могу разговаривать с ним напрямую или даже через кого-нибудь еще, чтобы найти ключ к твоему секрету? Почему ты заключил его в тюрьму для смертников? Почему Исидо хочет освободить его из тюрьмы? Почему разбойники пытались захватить его? Ради выкупа? Выкупа от кого? И почему Андзин-сан еще жив? Вожак шайки легко мог разрубить его надвое».

Ябу заметил глубоко врезавшиеся морщины, которых не было на лице Блэкторна, когда тот впервые предстал перед ним. «Он выглядит оголодавшим, – подумал Ябу. – Словно дикий пес. Но не один из стаи, а вожак, а?

О да, капитан, я дал бы тысячу коку за надежного переводчика, прямо сейчас.

Я собираюсь стать твоим господином. Ты будешь строить мне корабли и учить моих людей. Я должен как-то уладить дело с Торанагой. А если не смогу, что ж, это не имеет значения. В следующей своей жизни я буду лучше подготовлен».

– Хорошая собака! – сказал Ябу вслух Блэкторну и слегка улыбнулся. – Все, что нужно, это твердая рука, несколько костей и немного плетей. Сначала я передам тебя господину Торанаге – после того как вымою в бане. От тебя воняет, господин капитан!

Блэкторн не понял сказанного, но уловил дружелюбие в голосе, увидел улыбку Ябу и улыбнулся в ответ:

– Вакаримасэн. (Я не понял.)

– Хай, Андзин-сан.

Даймё отвернулся и взглянул в ту сторону, где скрылись разбойники. Сложив руки рупором, он крикнул. Мгновенно все коричневые вернулись к нему. Командир самураев в сером, стоявший в центре дорожки, также окликнул преследователей. Ни одного из разбойников схватить не удалось.

Предводитель серых подошел к Ябу. Они долго спорили, указывая на город и замок. Между ними явно не было согласия.

Наконец Ябу переубедил собеседника – рука даймё так и лежала на рукояти меча. Он сделал Блэкторну знак садиться в паланкин.

– Иэ, – произнес командир серых.

Спорщики опять приняли боевую стойку, серые и коричневые нервно задвигались.

– Андзин-сан дэс сандзин Торанага-сама…

Блэкторн схватывал то одно, то другое слово. Ватаси означает «я», ватаситгти – «мы», сандзин – «заключенный». И потом, он помнил, что говорил Родригес, поэтому покачал головой и резко прервал их:

– Сандзин иэ! Ватаси ва Андзин-сан!

Оба уставились на него.

Блэкторн нарушил молчание и добавил на ломаном японском, зная, что фразы построены неправильно и звучат по-детски, но надеясь, что они будут поняты:

– Я друг. Не пленный. Поймите, пожалуйста. Друг. Так что извините, друг хочет в баню. Баню, понятно? Устал. Голоден. Баня. – Он показал на главную башню замка. – Идти туда! Сейчас, пожалуйста. Во-первых, господин Торанага, во-вторых, господин Исидо. Идти сейчас!

И, с напускной властностью сделав ударение на последнем има, он неуклюже залез в паланкин и лег на подушки так, что его ноги, как палки, торчали наружу.

Ябу рассмеялся, и все присоединились к нему.

– Ах так! Андзин-сама! – передразнил Ябу с насмешливым поклоном.

– Иэ, Ябу-сама. Андзин-сан, – поправил его удовлетворенный Блэкторн. – Да, ты негодяй. Я знаю теперь кое-что. Но ничего не забыл. И скоро я приду на твою могилу.

Глава 16

– Может быть, стоило посоветоваться со мной, прежде чем забирать у меня пленного, господин Исидо? – осведомился Торанага.

– Чужеземец содержался в обычной тюрьме вместе с обычными преступниками. Естественно, я посчитал, что вы больше им не интересуетесь, иначе бы не забрал его оттуда. Конечно, я не собирался вмешиваться в ваши дела. – Исидо был внешне спокоен и уважителен, но внутри весь кипел. Он знал, что по неосторожности попал в ловушку. Разумеется, он должен был сперва спросить Торанагу. Этого требовала обычная вежливость. Тем не менее все дело не стоило выеденного яйца, окажись чужеземец в его власти, в его доме. Он просто передал бы чужестранца Торанаге, если бы тот попросил. Теперь же несколько его людей захвачены и с позором убиты, даймё Ябу и люди Торанаги отбили чужеземца у его, Исидо, людей. И вот это уже полностью меняло положение. Он потерял лицо, вместо того чтобы, следуя избранной им стратегии уничтожения врага, покрыть позором Торанагу. – Я еще раз приношу вам свои извинения.

Торанага глянул на Хиромацу. Извинения звучали для их ушей слаще самой прекрасной музыки. Оба знали, сколько крови стоило это Исидо. Объяснение происходило в большом зале для аудиенций. По уговору каждого из противников охраняло только пять самых надежных самураев. Остальные ждали снаружи. Ябу тоже. И чужеземец, которого основательно почистили. «Хорошо», – подумал Торанага, чувствуя глубокое удовлетворение. Он бегло поразмыслил о Ябу и решил не встречаться с ним сегодня вовсе. Почему бы не поиграть с ним еще, как кошка с мышью? Поэтому он попросил Хиромацу отослать Ябу и опять повернулся к Исидо:

– Конечно, ваши извинения принимаются. К счастью, никакого вреда нанесено не было.

– Тогда могу я показать чужеземца наследнику, как только варвар будет доставлен?

– Я пришлю его сразу после того, как кончу с ним.

– Могу я спросить, когда это будет? Наследник ждет его этим утром.

– Нам не следует уж очень об этом беспокоиться, вам и мне, не правда ли? Яэмону только семь лет. Я уверен, что семилетний мальчик может запастись терпением. Ведь так? Терпение учит владеть собой и требует практики, да? Я объясню Яэмону это недоразумение сам. Я дам ему этим утром еще один урок плавания.

– Да?

– Да. Вам также следовало бы научиться плавать, господин Исидо. Это превосходное упражнение и навык, который может оказаться очень полезным во время войны. Все мои самураи умеют плавать. Я настаиваю, чтобы все учились этому искусству.

– Я требую от них упражнений в стрельбе из лука и ружей, сражении на мечах и верховой езде.

– Я бы добавил к этому поэзию, каллиграфию, составление букета, чайную церемонию. Самурай должен быть сведущ в мирных искусствах, чтобы постичь в совершенстве искусство войны.

– Большинство моих людей уже более чем искусны в таких вещах, – возразил Исидо, сознавая, что пишет плохо и познания его ограниченны. – Самураи рождены для войны. Я хорошо разбираюсь в военном искусстве. Пока этого с меня достаточно. Этого и повиновения воле господина.

– Яэмон учится плавать в час лошади. – (Сутки у японцев делились на шесть равных частей. День начинался с часа зайца (с пяти до семи часов до полудня), за ним следовали часы дракона (с семи до девяти часов), змеи, лошади, козы, обезьяны, петуха, собаки, свиньи, крысы и быка. Цикл заканчивался часом тигра – между тремя и пятью часами пополуночи.) – Вы не хотели бы присоединиться к нашему уроку?

– Спасибо, нет. Я слишком стар, чтобы менять свои привычки, – объявил Исидо с намеком.

– Я слышал, командир вашей охраны получил приказ совершить сэппуку.

– Конечно. Разбойников следовало поймать. По крайней мере одного из них надлежало взять живым. Тогда мы бы нашли остальных.

– Я удивлен, что подобная шайка могла орудовать так близко от замка.

– Согласен. Может быть, чужестранец опишет их нам.

– Что может знать чужеземец? – Торанага засмеялся. – Что касается разбойников, они были ронины, не так ли? Таких много среди ваших людей. Не исключено, что дознание даст интересные результаты, правда?

– Дознание проводится. И во многих направлениях. – Исидо пропустил мимо ушей язвительное упоминание ронинов, не имеющих господина, почти отверженных наемных самураев, которые тысячами собрались под знаменем Яэмона, когда Исидо пустил слух, будто по поручению наследника и его матери принимает их на службу и, что совсем уж невероятно, готов простить и предать забвению все их провинности, их прошлое, а со временем воздаст за преданность с щедростью, которая была свойственна тайко. Исидо знал, что это блестящий ход. Он заполучил несметную рать опытных воинов и заручился гарантиями их верности, ибо ронины знали: другого такого шанса им не выпадет. Это привело в его лагерь множество недовольных, ставших ронинами из-за войн Торанаги и его союзников. И наконец, приостановило рост разбойничьих полчищ в стране, где перед неудачливым самураем открывалось всего два пути: в монахи или в разбойники.

– Я многого не понимаю в этой истории, – заметил Исидо, его голос был полон яда. – Да. Почему, например, разбойники пытались схватить этого чужеземца? Чтобы получить за него выкуп? В городе много других, гораздо более важных персон. Но разве не о выкупе говорил вожак шайки? Он требовал выкуп. От кого? Чего стоит этот чужеземец? Ничего. И как они узнали, где он? Я только вчера отдал приказ привести его к наследнику, думая, что это развлечет мальчика. Очень любопытно.

– Очень, – подтвердил Торанага.

– Потом это совпадение… То, что господин Ябу оказался рядом. В одно время с вашими и моими людьми. Очень любопытно.

– Очень. Конечно, он очутился там, потому что я послал за ним. А ваши люди были там, потому что мы договорились – по вашему предложению, – что это хороший способ разрешать разногласия между нами: вашим людям сопровождать моих повсюду, пока я здесь.

– Странно также, что разбойники, которые достаточно смелы и привычны к слаженным действиям, чтобы убить первую десятку воинов без борьбы, повели себя как корейцы, когда к месту засады прибыли наши люди. Обе стороны были одинаково вооружены. Почему разбойники не сражались или не увели варвара с собой в горы? И не глупо ли было с их стороны оставаться на главной дороге к замку? Очень любопытно.

– Очень. Теперь я, конечно, возьму с собой двойную охрану, когда поеду завтра на охоту с ловчими птицами. Неприятно знать, что разбойники хозяйничают так близко к крепости. Может быть, вам тоже хотелось бы поохотиться? Выпустите одного из ваших соколов против моих? Я собираюсь охотиться на холмах с северной стороны замка.

– Спасибо, нет. Завтра я буду занят. Может быть, послезавтра? Я прикажу, чтобы двадцать тысяч человек прочесали все леса, рощи и поляны вокруг Осаки. Через десять дней на двадцать ри вокруг не останется ни одного злодея. Это я вам могу обещать.

Торанага знал, что Исидо использует разбойников как повод, чтобы расставить побольше своих ловушек в окрестностях. Если он говорит двадцать, это значит тысяч пятьдесят. «Вход в западню захлопывается, – сказал он себе. – Почему так быстро? Какое новое предательство произошло? Почему Исидо так уверен?»

– Хорошо. Тогда послезавтра, господин Исидо. Надеюсь, вы не станете отряжать своих людей в мои охотничьи угодья? Я бы не хотел, чтобы они помешали охоте, – добавил он с намеком.

– Конечно. А чужестранец?

– Он был и остается моей собственностью. Как и его корабль. Но вы можете забрать варвара, когда я кончу с ним. А потом отправить на казнь, если захотите.

– Спасибо. Я так и сделаю. – Исидо сложил свой веер и спрятал его в рукав. – Он не представляет никакой важности. А что важно и что привело меня к вам… О, кстати, мне доложили, что госпожа, моя мать, гостит в монастыре Дзёдзи.

– Да? Я думал, что любоваться цветущей сакурой уже поздновато.

– Согласен. Но если ей захотелось взглянуть на деревья, почему нет? Что мы можем сказать про стариков? У них своя голова. Они по-другому смотрят на вещи, не так ли? Но у нее неважно со здоровьем. Я беспокоюсь о ней. Ей надо быть очень осторожной, она легко простужается.

– То же самое с моей матерью. Надо следить за здоровьем стариков. – Торанага отметил про себя, что должен послать срочное письмо настоятелю, напомнить, чтобы тот тщательно следил за здоровьем старой женщины. Если она умрет в монастыре, впечатление будет ужасное. Позор на всю страну. Все даймё поймут, что в сложной игре за власть он использовал беспомощную старуху, женщину, мать своего врага, как заложницу и не справился с возложенной на него ответственностью. Брать заложников – опасная игра.

Исидо почти ослеп от ярости, когда узнал, что почитаемая им мать удерживается Торанагой в Нагое. Полетели головы. Немедленно был приведен в действие план войны с Торанагой и принято важное решение – осадить Нагою и уничтожить даймё Кадзамаки, на чьем попечении находилась старуха. Началось противостояние. Наконец через посредников настоятелю было послано частное письмо, предупреждающее, что, если госпожу не выпустят из монастыря целой и невредимой через сутки, Нага, единственный сын Торанаги, которого легко захватить, и любая из его женщин отправятся в деревню прокаженных, где их будут кормить, поить и делить с ними ложе больные лепрой. Исидо знал, что, пока его мать находится во власти Торанаги, он должен выверять каждый свой шаг. Но он дал также понять, что, если его мать не отпустят, он ввергнет страну в ад.

– Как поживает госпожа, ваша мать, господин Торанага? – вежливо спросил он.

– У нее все очень хорошо, благодарю вас. – Торанага позволил себе показать, какое счастье доставляют ему мысли о матери и бессильной ярости Исидо. – Она замечательно выглядит для своих семидесяти четырех лет. Я только надеюсь, что буду так же силен в ее возрасте.

«Тебе пятьдесят восемь, Торанага, но ты не доживешь до пятидесяти девяти», – мысленно пообещал Исидо.

– Пожалуйста, передайте ей мои пожелания долгой счастливой жизни. Спасибо и извините, что я был так навязчив. – Он поклонился с величайшей учтивостью, а потом, с трудом сдерживая рвущуюся наружу радость, добавил: – Ах да! Важная вещь, из-за которой я хотел повидать вас: последнее собрание регентов откладывается. Мы не встретимся сегодня вечером.

Торанага, сохраняя улыбку на лице, внутри окаменел:

– О? Почему?

– Господин Кияма болен. Господин Сугияма и господин Оноси согласились с отсрочкой. Я тоже. Несколько дней не играют роли, не так ли, когда надо принять такое важное решение?

– Мы можем встретиться без господина Киямы.

– Мы согласились с тем, что нам не следует делать этого. – В глазах Исидо таилась насмешка.

– Официально?

– Вот бумага с нашими печатями.

Торанага закипал. Любая отсрочка представляла для него огромную опасность. Мог ли он добиться согласия на немедленную встречу, вернув Исидо мать? Нет, потому что отправка приказов потребовала бы слишком много времени и он потерял бы большое преимущество из-за пустяка.

– Когда состоится встреча?

– Я так понял, что господин Кияма поправится к завтрашнему дню или, может быть, на следующий день.

– Хорошо. Я пришлю моего личного лекаря осмотреть его.

– Я уверен, что господин Кияма примет его. Но личный лекарь запрещает ему принимать посетителей. Болезнь может быть заразной.

– А что за болезнь?

– Не знаю, мой господин. Мне не сказали.

– Лекарь – чужеземец?

– Да. Я так понял, что он лечит христиан. Христианский врачеватель-священник для даймё-христианина. Наши недостаточно хороши для такого… такого важного даймё, – усмехнулся Исидо.

Беспокойство Торанаги возросло. Если бы лекарь был японец, даймё мог бы сделать многое. Но если врачеватель – христианин (несомненно, иезуит), что ж, идти против такого или даже связываться с таким – значит еще больше восстановить против себя даймё-христиан, а он не мог допустить подобного риска. Он знал, что дружба с Цукку-саном не поможет ему в борьбе с христианскими даймё, Оноси или Киямой. В интересах христиан выступать заодно. Скоро он должен будет сблизиться с христианскими священниками, найти к ним подход, установить цену их сотрудничеству. «Если Исидо действительно объединится с Оноси и Киямой – и все даймё-христиане пойдут за этими двумя, согласятся действовать вместе, – тогда я останусь в одиночестве, – подумал он. – Тогда мне не представится иного выбора, кроме „малинового неба“».

– Я навещу господина Кияму послезавтра, – пообещал он, называя крайний срок.

– А зараза? Я никогда бы не простил себе, если бы с вами что-нибудь случилось, пока вы здесь, в Осаке, мой господин. Вы наш гость. Я вынужден настаивать, чтобы вы не ходили.

– Вы можете успокоиться, мой господин Исидо. Зараза, которая свалит меня, еще не появилась на свет. Вы забыли предсказание провидца.

В китайском посольстве, которое приезжало к тайко восемь лет назад, пытаясь положить конец японско-корейско-китайской войне, был известный астролог. Этот китаец предсказал много вещей, которые впоследствии подтвердились. На одном из роскошных званых ужинов тайко попросил предсказателя назвать время смерти нескольких своих советников. Астролог предрек, что Торанага падет от меча в среднем возрасте. Исидо, знаменитый завоеватель Кореи, или Чосэна, как называли эту страну китайцы, мирно упокоится в глубокой старости, человеком, чьи ноги твердо стоят на земле, самой известной фигурой своего времени. А сам тайко почит в своей постели, уважаемым, почитаемым, в преклонных летах, оставив здорового сына и наследника. Это так обрадовало тайко, тогда еще бездетного, что он решил отпустить посольство с миром обратно в Китай, а не убивать, как собирался сначала, за оскорбления, нанесенные в первую встречу: вместо того чтобы торговаться за мир, китайский император через свое посольство предложил ни больше ни меньше как «провозгласить его повелителем государства Ва», как китайцы именовали Японию. Итак, послы вернулись домой живыми, а не в маленьких ящиках, которые уже приготовил тайко, а этот последний возобновил войну против Кореи и Китая.

– Нет, господин Торанага, я не забыл, – возразил Исидо, очень хорошо помнивший ту историю. – Но заразный недуг может быть очень обременительным. Зачем доставлять себе неудобства? Вдруг вы подцепите сифилис, как ваш сын Нобору – такая жалость! – или проказу, как господин Оноси. Он еще молод, но так страдает. О да, так страдает!

Торанага был моментально выведен из равновесия. Он очень хорошо знал, какой вред причиняют эти болезни. Нобору, старший из его оставшихся в живых сыновей, занедужил в семнадцать – десять лет назад, – и все усилия лекарей, японских, китайских, корейских и христианских, не изгнали болезнь, которая уже отразилась на нем, хотя и не убила. «Если я захвачу всю власть, – пообещал себе Торанага, – постараюсь искоренить эту хворь. Неужели она действительно идет от женщин? Как женщины получают ее? Как она лечится? Бедный Нобору, если бы не сифилис, ты был бы моим наследником, потому что ты лучший воин, лучший правитель и очень умный, чего нельзя сказать о Сударе. Ты должен был сделать много плохого в прошлой жизни, чтобы нести такую тяжкую ношу в этой».

– Клянусь Буддой, я никому бы не пожелал такого, – проговорил он.

– Согласен с вами, – поддержал Исидо, зная, что Торанага наслал бы на него обе болезни, если бы только мог. С тем он и откланялся.

Торанага первым нарушил молчание:

– Ну?

Хиромацу изрек:

– Останетесь вы или уедете, все плохо, потому что вас предали и покинули, господин. Если вы станете ждать встречи – ее будут откладывать целую неделю, Исидо стянет свои войска к Осаке, и вы никогда не уедете отсюда, что бы ни случилось с госпожой Отибой в Эдо. Очевидно, что четыре регента пойдут против вас. Четыре голоса против одного – и они обвинят вас в государственной измене. Если вы уедете, они издадут любой указ, какой только пожелает Исидо. Эти четыре голоса против одного свяжут вас по рукам и ногам. Как регент вы не сможете сказать ни слова против.

– Согласен.

Вновь наступило молчание.

Хиромацу ждал с растущим беспокойством.

– Что вы собираетесь делать?

– Сначала я собираюсь пойти поплавать, – объявил Торанага с удивившей старика веселостью. – Потом посмотрю на чужеземца.

Женщина спокойно шла через личный сад Торанаги в замке, направляясь к маленькой хижине под соломенной крышей, которая уютно расположилась на полянке среди кленов. Ее шелковое кимоно и оби были самыми простыми и тем не менее самыми элегантными из тех, что могли изготовить искуснейшие мастера Китая. Волосы по самой последней киотской моде были собраны в высокую прическу и скреплены длинными серебряными шпильками. Цветной зонтик защищал от солнца нежную кожу. Она была тоненькая, всего пяти футов ростом, но очень пропорционального сложения. И носила на шее тонкую золотую цепочку с маленьким золотым распятием.

Кири ждала на веранде домика. Она сидела в тени, тучные ягодицы нависали над подушкой. Кири следила, как женщина ступает по камням дорожки, столь аккуратно выложенной во мху, что, казалось, камни росли из него.

– Вы прекрасны и молоды, как никогда, Тода Марико-сан, – произнесла Кири без ревности, отвечая на поклон.

– Хотела бы я, чтобы так оно и было, Кирицубо-сан, – ответила Марико, улыбаясь. Она преклонила колени на подушку, машинально расправляя кимоно.

– Это правда. Когда мы встречались в последний раз? Два-три года назад? Вы совсем не изменились за то время, что я вас знаю. Должно быть, прошло двадцать лет с тех пор, как мы впервые встретились. Вы помните? Это было на празднике, который устроил господин Города. Вам исполнилось четырнадцать, вы только что вышли замуж и были очень красивы.

– И напугана.

– Нет, что вы, не напуганы!

– Это случилось шестнадцать лет назад, Кирицубо-сан, не двадцать. Да, я помню все очень хорошо.

«Слишком хорошо, – подумала она с болью в сердце. – В тот день брат прошептал мне, что, по его предположению, наш уважаемый отец собирается отомстить своему законному господину Городе и убить его. Своего законного господина!

О да, Кири-сан, я помню тот год, и день, и даже час. Именно тогда начался весь этот ужас. Я никогда никому не давала повода подумать, что заранее знала о том, что должно было случиться. Я не предупредила ни своего мужа, ни Хиромацу, его отца, – преданных вассалов своего господина, – что предательство готовилось одним из его самых важных военачальников. Хуже того, я не предупредила Городу, своего законного господина. Так я нарушила свои обязанности по отношению к господину, своему мужу, его семье, которые после замужества стали моей единственной семьей. О Мадонна, прости мне мой грех, помоги мне очиститься. Я продолжала молчать, чтобы защитить любимого отца, который обесчестил себя на тысячу лет. О мой Боже, Иисус Назаретянин, спаси этого грешника от вечного проклятия…»

– Это было шестнадцать лет назад, – спокойно повторила Марико.

– В тот год я вынашивала ребенка господина Торанаги, – промолвила Кири и подумала, что, если бы господин Города не был подло предан и убит отцом Марико, господину Торанаге никогда бы не пришлось сражаться при Нагакудэ, она никогда бы не простудилась там и ее ребенок был бы доношен.

«Может быть, так, – рассудила она про себя. – А может быть, иначе. Это была просто карма, моя карма, все, что случилось».

– Ах, Марико-сан, – продолжала она без злобы, – это приключилось так давно, как будто в другой жизни. Но вы без возраста. Почему я не могу иметь вашу фигуру и красивые волосы и ходить так изящно? – Кири засмеялась. – Ответ простой: потому что я слишком много ем!

– Ну и что из того? Вы пользуетесь расположением господина Торанаги, не правда ли? И вполне удовлетворены. Вы мудры, добросердечны и довольны собой.

– Я бы хотела быть изящной, и много есть, и быть любимой, – вздохнула Кири. – Но вы? Вы недовольны собой?

– Я только инструмент моего господина Бунтаро, на котором он играет. Если господин, мой муж, счастлив, тогда, конечно, я счастлива. Его радость – моя радость. То же самое и с вами, – заключила Марико.

– Да. Но не совсем. – Кири обмахнулась веером, золотистый шелк которого поймал отблеск послеполуденного солнца.

«Не хотела бы я быть вами, Марико, со всей вашей красотой и блеском, мужеством и просвещенностью. Нет! Я бы дня не вынесла рядом с таким ненавистным, безобразным, невежественным грубияном, пусть даже и осталась бы одна в семнадцать лет. Он так не похож на своего отца, господина Хиромацу. Тот замечательный человек. Но Бунтаро? Как достойные отцы могут иметь таких ужасных сыновей? Я хотела бы иметь сына, о, как хотела бы! Но вы, Марико, как вы можете терпеть плохое обращение все эти годы? Как вы вынесли ваши несчастья? Кажется невозможным, что они не отбросили тени ни на ваше лицо, ни на душу».

– Вы удивительная женщина, Тода Бунтаро Марико-сан.

– Благодарю вас, Кирицубо Тосико-сан. О, Кири-сан, так приятно снова встретить вас.

– И вас. Как ваш сын?

– Красивый-красивый. Сарудзи теперь пятнадцать лет, можете представить? Высокий и сильный, очень похож на своего отца. Господин Хиромацу дал ему свой надел земли. И вы знаете, он собирается жениться!

– Нет. На ком?

– На внучке господина Киямы. Господин Торанага так хорошо все устроил. Очень хорошая партия для нашей семьи. Я только хочу, чтобы девушка была внимательнее к моему сыну, достойна его. Вы знаете, она… – Марико засмеялась немного застенчиво. – Ну, я заговорила, как все свекрови. Однако, думаю, вы согласитесь, что она еще не готова к браку.

– У вас будет время подготовить ее.

– О, надеюсь, что это так. Мне повезло, что у меня не было свекрови. Я не знаю, что должна делать.

– Вы получите ее ребенком и научите всему, как учите всех в доме.

– О, хорошо бы, чтоб все так и было. – Руки Марико-сан без движения лежали на колене. Она наблюдала за стаей стрекоз, пока те не улетели. – Мой муж направил меня сюда. Господин Торанага хочет меня видеть?

– Да. Он пожелал, чтобы вы переводили для него, помогли объясниться.

Марико вздрогнула:

– С кем?

– Новым чужестранцем.

– О, а как же отец Цукку-сан? Он болен?!

– Нет. – Кири играла веером. – Нам остается только гадать, почему господин Торанага хочет, чтобы переводили вы, а не священник, как было при первом разговоре. Почему так получается, Марико-сан, что мы должны следить за тем, как расходуются деньги, платить по счетам, обучать слуг, покупать еду и все прочее для дома – даже одежду для наших господ, – а они никогда ничего не открывают нам?

– Может быть, из-за нашей догадливости.

– Возможно. – Взгляд Кири был ровен и дружелюбен. – Но я думаю, что эта встреча будет носить очень личный характер. Так что поклянитесь своим христианским Богом, что не разгласите тайну. Никому.

Марико похолодела и с трудом произнесла:

– Конечно.

Она хорошо поняла Кири: не говорить ничего ни мужу, ни его отцу, ни священнику. Если супруг приказал ей прийти сюда, очевидно по требованию господина Торанаги, то допустимо ли, чтобы ее долг перед сюзереном, господином Торанагой, возобладал над долгом перед священником? И почему переводить должна она, а не отец Цукку-сан? Она поняла, что снова против воли втянута в интригу, которая испортит ей жизнь, и снова захотела, чтобы ее семья не была древней и не звалась Фудзимото, чтобы она не родилась со способностями к языкам, которые позволили ей выучить португальский и латынь, чтобы она никогда не рождалась вовсе. «Но тогда, – подумала она, – я бы никогда не увидела моего сына, не узнала о Младенце Христе, Его вере и о вечной жизни. Это твоя карма, Марико, – сказала она себе печально, – просто карма».

– Очень хорошо, Кири-сан. – А затем она добавила, предчувствуя нехорошее: – Я клянусь Господом Богом, что не разглашу ничего из сказанного здесь сегодня или в любое время, когда буду переводить для моего сюзерена.

– Мне думается также, что вам придется скрывать ваши чувства, чтобы точно переводить сказанное. Этот новый чужеземец – странный человек и говорит необычные вещи. Я уверена, что, если мой господин выбрал вас, на то имелись особые причины.

– Я буду делать то, что скажет господин Торанага. Он не должен сомневаться в моей преданности.

– Она никогда не подвергалась сомнению, госпожа.

Прошел весенний дождь, усеял каплями лепестки, мох, листья и закончился, сделав все еще прекраснее.

– Я попросила бы вас об одолжении, Марико-сан. Не будете ли вы так любезны спрятать ваше распятие под кимоно?

Пальцы Марико протестующе взметнулись.

– Почему? Господин Торанага никогда не возражал против моего перехода в эту веру, также и господин Хиромацу, глава нашего клана! И мой муж позволяет мне держать и носить распятие.

– Да, но распятия приводят в бешенство чужеземца, а мой господин Торанага хочет, чтобы варвар сохранял спокойствие.

Блэкторн никогда не видел таких маленьких людей.

– Коннити ва, – сказал он. – Коннити, Торанага-сама.

Он поклонился, словно придворный, кивнул мальчику, который стоял на коленях, широко раскрыв глаза, сбоку от Торанаги, и полной женщине, которая была за ним. Эти трое расположились на веранде, опоясывающей маленький домик. Строение состояло из одной небольшой комнаты с грубо сработанными ширмами и тесаными балками под соломенной крышей и кухонного уголка позади. Оно стояло на сваях из дерева, возвышаясь на фут или около того над ковром из чистого белого песка. Домик предназначался для проведения чайной церемонии и был построен только для этой цели за большие деньги из дерева редких пород. Впрочем, иногда эти уединенные постройки, возведенные на укромных полянках, использовались для свиданий и тайных переговоров.

Блэкторн подобрал кимоно и сел на подушку, которая лежала внизу на песке перед ними.

– Гомэн насай, Торанага-сама, нихон го га ханасэ-масэн. Цуаки го имас ка?

– Я ваш переводчик, сеньор, – сообщила Марико сразу, на почти безупречном португальском. – Но вы говорите по-японски?

– Нет, сеньорита, только несколько слов или фраз. – Блэкторн был захвачен врасплох.

Он ожидал, что переводчиком выступит отец Алвито, а Торанага появится в сопровождении самураев и, может быть, даймё Ябу. Но самураев поблизости не наблюдалось, хотя вокруг сада их присутствовало великое множество.

– Мой господин Торанага спрашивает: может быть, вы предпочитаете говорить по-латыни?

– Как пожелаете, сеньорита. – Подобно любому образованному человеку своего времени, Блэкторн мог читать, писать и говорить по-латыни, потому что в Европе латынь была единственным языком, на котором велось обучение.

«Кто эта женщина? Где она выучилась так хорошо говорить на португальском? И латыни! Где еще, как не у иезуитов, – подумал он. – В одной из их школ. О, они хитры! Первое, что делают, – строят школы».

Всего каких-то семьдесят лет назад Игнатий Лойола организовал Общество Иисуса, и теперь школы иезуитов, лучшие в христианском мире, распространились по всему свету, их влияние возводило на трон или низвергало королей. К ним прислушивался папа римский. Они сдержали волну Реформации и теперь отвоевывали обратно огромные вотчины для своей Церкви.

– Тогда будем говорить по-португальски, – решила она. – Мой господин хочет знать, где вы научились «нескольким словам и фразам»?

– В тюрьме был монах, сеньорита, францисканец, и он учил меня. Таким словам, как «еда», «друг», «ванна», «идти», «истинный», «фальшивый», «здесь», «там», «я», «вы», «пожалуйста», «спасибо», «хотеть», «не хотеть», «заключенный», «да», «нет» и прочим. Это только начало, к сожалению. Не будете ли вы так любезны сказать господину Торанаге, что я сейчас лучше подготовлен к его вопросам и более чем рад, что вышел из тюрьмы. За это я ему благодарен.

Блэкторн смотрел, как она повернулась и заговорила с Торанагой. Он знал, что ему следует изъясняться просто, желательно короткими предложениями и быть осторожнее, ибо, в отличие от священника, который переводил синхронно, женщина ждала, пока он закончит фразу, потом сжато излагала сказанное им или свою версию того, что было сказано. Так поступают все переводчики, кроме самых опытных, хотя и эти последние, как было с иезуитом, позволяют своим личным пристрастиям влиять на передачу чужих речей, вольно или невольно.

Ванна, массаж, еда и два часа сна освежили Блэкторна. Банная прислуга, сплошь женщины, крупные и сильные, сделали ему массаж кулаками, вымыли голову, заплели волосы в тугую косичку, а брадобрей подстриг ему бороду. Блэкторну дали чистую набедренную повязку, кимоно и пояс, а также таби и сандалии. Футоны, на которых он спал, были такими же чистыми, как и комната. Казалось, что все это ему грезится, и, пробудившись после крепкого сна без сновидений, он некоторое время гадал, что же было грезой, настоящее или тюрьма.

Он нетерпеливо ждал, когда его снова поведут к Торанаге, обдумывая, что сказать и что открыть из тайного, как перехитрить отца Алвито и как взять верх над ним. И над Торанагой. После всего, что рассказал ему брат Доминго о португальцах, японских князьях и торговле, он твердо знал, что может оказаться полезен Торанаге, а тот в свою очередь способен дать ему богатства, о которых он мечтает.

И теперь, избавленный от необходимости противостоять священнику, он чувствовал себя еще более уверенно. Ему нужны были только небольшая удача и терпение.

Торанага внимательно слушал похожую на куклу переводчицу.

Блэкторн подумал: «Я мог бы поднять ее одной рукой, а если бы обхватил ладонями ее талию, мои пальцы сомкнулись бы. Сколько ей лет? Прекрасна! Замужем? Обручального кольца нет. О, это интересно. Она не носит никаких драгоценностей. Кроме серебряных шпилек в волосах. Других женщин здесь нет, только толстуха».

Он напряг память. Японки, виденные им в деревне, не носили драгоценностей, и он не заметил ничего такого на женщинах в доме Муры. Почему?

«Кто эта тучная женщина? Жена Торанаги? Или нянька мальчика? А парнишка? Сын Торанаги? Или, может быть, внук? Брат Доминго говорил, что японцы вправе иметь только одну жену одновременно, зато наложниц – узаконенных фавориток – сколько пожелают.

Может, женщина, переводящая Торанаге, его наложница?

Каково было бы с ней в постели? Боюсь, я бы сломал ее. Нет, она бы не сломалась. Женщины в Англии почти такие же маленькие. Но не похожи на нее».

Мальчик был маленьким и прямым, круглоглазым, густые черные волосы заплетены в короткую косичку, макушка не выбрита. Любопытство его казалось безмерным.

Не задумываясь, Блэкторн подмигнул. Мальчик подпрыгнул, потом засмеялся, прервал Марико, показал на Блэкторна и заговорил, его терпеливо выслушали, и никто не поторопил. Когда он закончил, Торанага коротко сказал что-то Блэкторну.

– Господин Торанага спрашивает, почему вы сделали это, сеньор?

– О, просто чтобы повеселить паренька. Он такой же ребенок, как и все, а дети в моей стране обычно смеются, когда так сделаешь. Мой сын должен быть примерно такого же возраста. Ему семь лет.

– Наследнику семь лет, – произнесла Марико после паузы, потом перевела, что он сказал.

– Наследник? Значит, этот мальчик – единственный сын господина Торанаги? – спросил Блэкторн.

– Господин Торанага велел мне сказать, что сейчас вы должны ограничиться ответами на вопросы. – Потом она добавила: – Я уверена, если вы будете терпеливы, капитан Блэкторн, вам предоставят возможность в конце спросить о том, что вас заинтересовало.

– Очень хорошо.

– Поскольку ваше имя трудно произносить, сеньор, – ведь в нашем языке нет многих звуков, которые вы употребляете, – могу ли я для господина Торанаги использовать ваше японское имя, Андзин-сан?

– Конечно. – Блэкторн собирался спросить ее имя, но вспомнил о предупреждении и решил быть терпеливым.

– Спасибо. Мой господин спрашивает, есть ли у вас другие дети.

– Дочь. Она родилась как раз перед тем, как я покинул свой дом в Англии. Так что теперь ей около двух лет.

– У вас одна жена или несколько?

– Одна. У нас такой обычай. Как у португальцев и испанцев. Мы не имеем наложниц – законных, по крайней мере.

– Это ваша первая жена, сеньор?

– Да.

– Скажите, пожалуйста, сколько вам лет?

– Тридцать шесть.

– Где в Англии вы живете?

– На окраине Чатема. Это небольшой порт около Лондона.

– Лондон – ваша столица?

– Да.

– Он спрашивает, на каких языках вы говорите.

– Английский, португальский, испанский, голландский и, конечно, латынь.

– Что значит «голландский»?

– Это язык, на котором говорят в Европе, в Нидерландах. Он очень похож на немецкий.

Она нахмурилась:

– На голландском изъясняются язычники? И на немецком тоже?

– Обе эти нации – некатолические, – пояснил он осторожно.

– Извините меня, разве это не то же самое, что языческие?

– Нет, сеньорита. Христианство разделяется на две самостоятельные и заметно различающиеся ветви. Католицизм и протестантизм. Есть две разновидности христианства. В Японии обосновались служители Католической церкви. В настоящее время две Христианские церкви враждуют. – Он отметил ее удивление и нетерпение Торанаги, не участвующего в разговоре. «Будь осторожен, – предупредил он себя. – Она, конечно, католичка. Переходи к примерам. Выражайся проще». – Может быть, господин Торанага не желает обсуждать религиозные вопросы, сеньорита, поскольку мы уже говорили о них при первой встрече?

– Вы христианин-протестант?

– Да.

– А католики – ваши враги?

– Да, большинство считает меня еретиком и недругом.

Поколебавшись, она обернулась к Торанаге и подробно все ему объяснила.

Вокруг, по периметру сада, стояло много часовых – все на довольно большом расстоянии, и все коричневые. Потом Блэкторн заметил десять серых, сидевших плотной группой в тени и не спускавших глаз с мальчика. «Что все это значит?» – ломал он голову.

Торанага, расспросив Марико, вновь заговорил с Блэкторном.

– Мой господин желает знать о вас и вашей семье, – начала Марико. – О вашей стране, ее королеве и прежних правителях, привычках, обычаях, истории и обо всех других странах, особенно Португалии и Испании. Все о мире, в котором вы живете. О ваших кораблях, оружии, пище, торговле. О ваших войнах и сражениях, о том, как управлять кораблем, как вы ведете его и что случается в пути. Он хочет понять… Извините меня, почему вы смеетесь?

– Только потому, сеньорита, что это, видимо, исчерпывает все, что я знаю.

– Это точно то, чего хочет мой хозяин. «Точно» – правильное слово?

– Да, сеньорита. Могу ли я сделать комплимент вашему португальскому языку? Он безупречен.

Ее веер слегка дрогнул.

– Спасибо, сеньор. Да, мой хозяин хочет узнать правду обо всем – обо всех этих вещах и вашем к ним отношении.

– Я буду рад рассказать ему. Но это может занять некоторое время.

– Мой хозяин говорит, что время у него есть.

Блэкторн взглянул на Торанагу:

– Вакаримас.

– Извините меня, сеньор, но господин велел мне сказать, что ваш выговор не совсем правильный. – Марико показала ему, как надо правильно произносить это слово, он повторил и поблагодарил ее. – Я сеньора Марико Бунтаро, не сеньорита.

– Да, сеньора. – Блэкторн взглянул на Торанагу. – С чего бы он хотел, чтобы я начал?

Она перевела вопрос. Мимолетная улыбка прошла по властному лицу Торанаги.

– Господин говорит: «С начала».

Блэкторн знал, что это еще одна проверка. «С чего из всего перечисленного следует начать? Кому рассказывать? Торанаге, мальчику или женщинам? Очевидно, если присутствует только один мужчина, надо рассказывать Торанаге. Почему здесь эта женщина и мальчик? Это должно что-то значить».

Он решил сосредоточиться на мальчике и женщине.

– В древние времена моей страной правил великий король, который имел волшебный меч под названием Экскалибур. Его королева была самой красивой женщиной на земле. В главных советниках у него ходил колдун Мерлин, а короля звали Артур, – завел он легенду, которую так хорошо рассказывал его отец в далеком туманном детстве. – Столица короля Артура называлась Камелот. Это было счастливое время, когда люди не вели войн, собирали хорошие урожаи и… – Внезапно он понял, какую огромную ошибку совершает. Он выбрал историю о Гиневере и Ланселоте, распутной королеве и неверном вассале, о Модреде, незаконном сыне короля Артура, который в результате предательства втягивается в войну с отцом, и об отце, который в битве убивает сына, чтобы пасть от его руки. О боже, как он мог так сглупить? Разве Торанага не похож на великого короля? Разве это не его женщина? Разве это не его сын?

– Вы больны, сеньор?

– Нет-нет, прошу прощения, это было только…

– Вы говорили, сеньор, о короле и хороших урожаях?

– Да. Это… Наше прошлое, как у множества стран, скрыто в тумане легенд, большинство из которых не имеют значения, – сказал он неубедительно, пытаясь выиграть время.

Она уставилась на него в недоумении. Глаза Торанаги стали строже, а мальчик зевнул.

– Вы рассказываете, сеньор?

– Да… О да! – Его охватило воодушевление. – Может быть, самое лучшее, что я могу сделать, – это нарисовать карту мира, сеньора, каким мы его знаем, – выпалил он. – Вам не хотелось бы, чтобы я сделал это?

Она перевела, и он отметил проблеск интереса в глазах Торанаги и полное равнодушие женщины и мальчика. «Как они связаны между собой?»

– Мой господин согласен. Я пошлю за бумагой.

– Спасибо. Но это займет всего минуту. Позднее, если вы дадите мне письменные принадлежности, я могу начертить точную карту.

Блэкторн встал со своей подушки и опустился на колени. Пальцем он начал чертить на песке примитивную карту, вверх ногами, чтобы они могли лучше видеть.

– Земля круглая, как апельсин, а эта карта похожа на его кожуру, вырезанную сегментами, с севера на юг, уложенную на плоскость и вытянутую немного вверху и внизу. Голландец по фамилии Меркатор изобрел такой способ изображения ровно двадцать лет назад. Это первая точная карта мира. Мы можем даже плавать, пользуясь ею, или глобусом. – Он смело набросал континенты. – Это север и юг, восток и запад. Япония – здесь, моя страна – на другой стороне мира, там. Тут все неизвестно и не исследовано… – Его рука очертила часть Северной Америки, лежащую выше линии, которая соединяет Мексику и Ньюфаундленд, всю Южную Америку, кроме Перу и узкой полосы побережья, окаймляющей континент, потом все к северу и востоку от Норвегии, все восточнее Московии, всю Азию, всю Центральную Африку, все к югу от Явы и южной оконечности Южной Америки. – Мы знаем побережье, но еще мало. Внутренние части Африки, Америки и Азии почти полностью остаются загадкой. – Он замолчал, давая женщине возможность перевести.

Теперь перевод давался ей легче, и он чувствовал, что интерес к его словам возрастает. Мальчик зашевелился и придвинулся ближе.

– Наследник хочет знать, где мы на этой карте.

– Здесь. Это Катай, или Китай, я думаю. Я не знаю, как далеко мы находимся от берега. У меня ушло два года на то, чтобы доплыть отсюда досюда. – Торанага и толстая женщина вытянули шею, пытаясь лучше разглядеть.

– Наследник спрашивает, почему мы такие маленькие на вашей карте?

– Все дело в масштабе, сеньора. На этом континенте от Ньюфаундленда до Мексики почти тысяча лиг, каждая из них равна трем милям. Отсюда до Эдо около сотни лиг.

Наступило молчание, потом сидевшие на веранде заговорили между собой.

– Господин Торанага хочет, чтобы вы показали ему по карте, как пришли в Японию.

– Этим путем. Вот Магелланов пролив – или проход – здесь, у оконечности Южной Америки. Он назван так по имени португальского навигатора, который открыл его восемьдесят лет назад. С тех пор португальцы и испанцы держали этот путь в тайне, исключительно для своего пользования. Мы стали первыми чужаками, прошедшими через пролив. У меня была одна из их секретных карт, и все равно пришлось ждать целых шесть месяцев, чтобы пройти, потому что дули встречные ветры.

Она перевела. Торанага воззрился на него недоверчиво.

– Мой господин говорит, что вы ошибаетесь. Все португальцы пришли с юга. Это их путь, единственный путь.

– Да. Это верно, что португальцы предпочитают южный путь – мимо мыса Доброй Надежды – так мы называем его, – потому что владеют фортами-крепостями на побережье Африки, Индии и на островах Пряностей, где пополняют запасы продуктов, зимуют. Их галеоны – военные корабли – сторожат все морские пути, которые они захватили. Однако испанцы используют Магелланов пролив, чтобы попасть в свои колонии на Тихоокеанском побережье Америки и на Филиппины, или вот здесь пересекают узкий Панамский перешеек, чтобы не плыть несколько месяцев по морю. Для нас безопасней было пройти Магеллановым проливом, иначе нам было бы не миновать вражеских португальских крепостей. Пожалуйста, скажите господину Торанаге, что теперь я знаю расположение многих из них. Кстати, португальцы охотно нанимают на службу японских воинов, – подчеркнул он. – Монах, который многое рассказал мне в тюрьме, был испанец, враждебно относящийся к португальцам, особенно иезуитам.

Блэкторн заметил мгновенную реакцию у нее на лице, а когда она перевела, и на лице Торанаги. «Дай ей время и говори попроще», – предупредил он себя.

– Японских воинов? Вы имеете в виду самураев?

– Их следовало бы назвать ронинами, я думаю.

– Вы сказали «секретная карта»? Мой господин хочет знать, как вы получили ее.

– Голландец по имени Питер Сюйдерхоф служил личным секретарем у примаса Гоа. Примас – это титул главного католического священника, а Гоа – столица португальской Индии. Вы знаете, конечно, что португальцы пытались завоевать эти земли. Как личный секретарь архиепископа, который в то время был также португальским вице-королем, Сюйдерхоф просматривал все бумаги. За много лет через его руки прошло несколько корабельных журналов и карт, которые он скопировал. Эти документы открыли ему секреты пути через Магелланов пролив и вокруг мыса Доброй Надежды, а также отмелей и рифов от Гоа до Японии через Макао. У меня имелось описание Магелланова пролива. Я хранил его среди остальных документов, которых лишился вместе с кораблем. Они необходимы мне и могут иметь огромное значение и для господина Торанаги.

– Мой господин говорит, что отдал приказ найти их. Продолжайте, пожалуйста.

– Когда Сюйдерхоф вернулся в Голландию, он продал бумаги торговой Ост-Индской компании, которая владеет монополией на освоение Дальнего Востока.

Она холодно посмотрела на него:

– Этот человек был шпион на жалованье?

– Ему заплатили за карты. Да. Таков обычай голландцев, так они награждают человека. Не титулом или землей, только деньгами. Голландия – республика. Конечно, сеньора, моя страна и наш союзник, Голландия, находятся в состоянии войны с Испанией и Португалией, и борьба продолжается уже годы. Вы понимаете, сеньора, на войне жизненно важно проникнуть в секреты врагов.

Марико повернулась и долго переводила.

– Мой господин спрашивает, почему архиепископ нанял на службу врага?

– Говорят, архиепископ, иезуит, прежде всего интересовался торговлей. Сюйдерхоф удвоил доходы, так что его услуги ценились высоко. Он был исключительно искусен в торговле – голландцы обычно превосходят в этом португальцев, – поэтому его рекомендательные письма проверяли не слишком придирчиво. И потом, немало голубоглазых и светловолосых людей – немцев и других европейцев – исповедуют католичество. – Блэкторн подождал, пока она переведет, и добавил осторожно: – Он был главный шпион Голландии в Азии, солдат этой страны, и устроил несколько своих людей на португальские суда. Пожалуйста, скажите господину Торанаге, что без торговли с Японией португальская Индия не долго протянет.

Торанага смотрел на карту, пока Марико говорила. Никакого отклика с его стороны не последовало. Блэкторн усомнился, все ли она перевела.

– Мой господин хотел бы как можно скорее получить детальную карту мира на бумаге, где были бы отмечены все португальские форты и указано число ронинов в каждом. Он говорит: пожалуйста, продолжайте.

Блэкторн знал, что сделал колоссальный шаг вперед. Но мальчик зевнул, поэтому он решил изменить линию поведения, преследуя ту же цель.

– Наш мир не всегда такой, каким он кажется. Например, южнее этой линии – мы называем ее экватором – сезоны обратны тем, что у нас. Когда у нас лето, там зима, когда у нас тепло, они мерзнут.

– Почему это?

– Я не знаю, но так оно и есть. Теперь путь в Японию лежит через эти два южных прохода. Мы, англичане, надеемся проложить северный путь, либо на северо-восток мимо Сибири, либо на северо-запад вдоль Америки. Я доходил на север до этих мест. Там вся земля покрыта вечным льдом и снегом и так холодно бо́льшую часть года, что не обойтись без меховых рукавиц. Людей, которые живут в тех краях, называют лапландцами. Их одежды шьются из кожи с мехом. Мужчины охотятся, а женщины делают всю остальную работу. Именно они и шьют всю эту одежду. Только сначала им приходится долго жевать кожу, чтобы размягчить ее – иначе игла не возьмет.

Марико рассмеялась.

Блэкторн позволил себе улыбнуться, преисполняясь уверенности.

– Это правда, сеньора. Хонто.

– Сорэва хонто дэс ка? (Что верно?) – нетерпеливо спросил Торанага.

Сквозь смех она перевела, и остальные также начали смеяться.

– Я жил среди них почти год. Мы были захвачены в плен льдами и вынуждены ждать, когда они оттают. Лапландцы питаются рыбой, тюлениной, иногда мясом белых медведей и китов, которое едят сырым. А величайшим лакомством у них считается сырая китовая ворвань.

– О, полно вам, Андзин-сан!

– Это правда. И они живут в маленьких круглых домах, сделанных целиком из снега, и никогда не моются.

– Что? Никогда? – вспыхнула она.

Он покачал головой и решил не рассказывать ей, что бани – редкость и в Англии, даже бо́льшая редкость, чем в Испании и Португалии, где теплее.

Она перевела последнюю фразу. Торанага покачал головой, явно не веря.

– Мой господин говорит, что вы преувеличиваете. Никто не может прожить без мытья. Даже дикари.

– Это правда. Хонто, – сказал он спокойно и поднял руку. – Клянусь Иисусом из Назарета и моей душой, что это правда.

Она наблюдала за ним в молчании.

– Все?

– Да. Господин Торанага хотел правды. Зачем мне лгать? Моя жизнь в его руках. Правду доказать легко – хотя нет, честно говоря, доказать то, что я сказал, очень трудно: вам нужно поехать туда и посмотреть самим. Конечно, португальцы и испанцы, мои враги, не поддержат меня. Но господин Торанага просил рассказать ему правду. Он может верить тому, что я сообщил.

Марико задумалась на мгновение. Потом тщательно перевела все, что он сказал. Наконец произнесла:

– Господин Торанага говорит, это невероятно, чтобы кто-нибудь мог обходиться без мытья.

– Да. Но тамошние края холодные. И привычки народов, населяющих их, отличаются от ваших и моих. Например, в моей стране все считают, что ванны опасны для здоровья. Моя бабушка Джейкоба говорила: «Одна ванна – когда рождаешься, и другая – когда тебя кладут на стол, чтобы препроводить в жемчужные врата, врата рая».

– В это очень трудно поверить.

– В некоторые из ваших обычаев тоже очень трудно поверить. Но это правда, что за недолгое время, которое я провел в вашей стране, мне довелось побывать в бане чаще, чем за многие годы до того. Охотно допускаю, что это пошло на пользу здоровью. – Он ухмыльнулся. – Я больше не считаю, что ванны опасны. Так что я выиграл, приехав сюда, не правда ли?

После паузы Марико подтвердила:

– Да, – и перевела.

Кири воскликнула:

– Он удивителен, удивителен!

– Каково ваше мнение о нем, Марико-сан? – спросил Торанага.

– Я допускаю, что он говорит правду или верит, что говорит правду. Очевидно, что он может быть очень полезен для вас, мой господин. Нам так мало известно о том, что находится за пределами нашей страны. Это важно для вас? Я не знаю. Такое чувство, словно он спустился со звезд или вышел из моря. Коль скоро он враг португальцам и испанцам, тогда его сведения, если им можно доверять, могут оказаться очень важными для вас, да?

– Я согласна, – поддержала Кири.

– А что вы думаете, Яэмон-сама?

– Я, дядя? О, я думаю, он безобразен. Мне не нравятся его золотистые волосы и кошачьи глаза, и он вовсе не похож на человека, – выпалил мальчик, задыхаясь. – Я рад, что рожден не чужестранцем, как он, а самураем, как мой отец. Можно мы пойдем еще поплаваем?

– Завтра, Яэмон, – поморщился Торанага, раздраженный тем, что не может напрямую разговаривать с капитаном.

Пока они переговаривались между собой, Блэкторн решил, что время вышло. Тут Марико опять повернулась к нему:

– Мой господин спрашивает, почему вы плыли на север?

– В ту пору я служил штурманом. Мы пытались найти Северо-Восточный проход, сеньора. Я знаю, что многие вещи, о которых я вам рассказываю, звучат смешно, – начал он. – Например, семьдесят лет назад короли Испании и Португалии подписали важный договор, который разделил земли в Новом Свете, весь неоткрытый мир, между ними. Так как ваша страна попадает на португальскую половину, по этому договору она принадлежит Португалии, господин Торанага. Все вы, этот замок и все в нем отданы Португалии.

– О, пожалуйста, Андзин-сан, извините меня, но это же вздор!

– Я согласен, что их высокомерие невероятно. Но это правда.

Она тут же стала переводить, и Торанага издевательски рассмеялся.

– Господин Торанага говорит, что и он мог бы разделить небеса между ним самим и императором Китая, не так ли?

– Пожалуйста, объясните господину Торанаге, что это не одно и то же, – попросил Блэкторн, сознавая, что встал на опасный путь. – Это записано в официальных документах, которые дают королю право объявить любую вновь открытую землю, если она некатолическая, своей собственностью, низложить существующее правительство и заменить его своим наместником. – Он провел на карте с севера на юг линию, которая разделила Бразилию. – Все, что лежит к востоку от этой границы, – португальское, все, что к западу, – испанское. Педру Кабрал открыл Бразилию в тысяча пятисотом году, поэтому теперь Португалия владеет Бразилией. Она искоренила местные обычаи, сместила законных властителей и обогатилась благодаря золоту и серебру, добываемым в тамошних рудниках и награбленным в храмах. Все остальные земли в Америках, открытые к настоящему времени, отошли Испании: Мексика, Перу, почти весь южный континент. Испанцы истребили народ инков, уничтожили их культуру, поработили сотни тысяч местных жителей. Конкистадоры имеют современное оружие, туземцы – нет. С конкистадорами пришли священники. Скоро некоторые местные владыки были обращены в христианство, завоеватели умело стравливали их, пользуясь давней враждой. Один властитель шел войной на другого, их государства были захвачены по кускам. Теперь Испания – богатейшая страна в нашем мире, и основа этого богатства – сокровища инков и Мексики, которые испанцы прибрали к рукам и переправили за океан, на родину.

Марико сразу сосредоточилась. Она быстро уловила значение сообщенных Блэкторном сведений. Торанага тоже.

– Мой господин говорит, что это очень важный разговор. Как они могли присвоить себе такие права?

– Они ничего не присвоили, – мрачно заявил Блэкторн. – Папа даровал им эти права – как наместник Христа на земле. В благодарность за распространение слова Божьего.

– Я не верю! – воскликнула Марико.

– Пожалуйста, переведите, что я сказал, сеньора. Это правда. Хонто.

Она повиновалась и долго говорила, явно неуверенно. Потом объявила:

– Мой господин считает, что вы просто пытаетесь настроить его против своих врагов. Это верно? Речь идет о вашей жизни, сеньор.

– Папа Александр Четвертый провел первую разделительную линию в тысяча четыреста девяносто третьем году, – начал Блэкторн, благословляя про себя Альбана Карадока, который вложил в него столько сведений, когда он был молод, и отца Доминго, поведавшего о гордости японцев и давшего ключи к японскому образу мыслей. – В тысяча пятьсот шестом году папа Юлий Второй одобрил поправки к Тордесильясскому договору, подписанному Испанией и Португалией в тысяча четыреста девяносто четвертом году, который немного изменил границы. Папа Климент Седьмой санкционировал Сарагосский договор тысяча пятьсот двадцать девятого года, который почти семьдесят лет назад установил еще одну границу. – Его палец провел по песку линию меридиана, которая отрезала южную оконечность Японии. – Это дает Португалии исключительное право на вашу страну, все эти земли – от Японии и Китая до Африки – так, как я сказал. Исключительное право использовать их – любыми способами – в обмен на распространение католицизма. – Он снова подождал. Женщина колебалась, мучимая нерешительностью. Он почувствовал растущее раздражение Торанаги, которому пришлось ждать перевода.

Марико вынудила себя передать сказанное. Потом она опять слушала Блэкторна, и ей было неприятно то, что она слышала. «Разве такое возможно? Как мог его святейшество сделать подобное? Отдать нашу страну Португалии? Это должно быть ложью. Но он клянется Господом нашим Иисусом».

– Капитан говорит, господин, – начала она, – что в то время, когда его святейшеством папой были приняты эти решения, весь их мир – даже страна Андзин-сана – был католическим. Раскола еще не произошло, поскольку решения папы способствовали объединению наций. При всем том, добавляет он, несмотря на исключительное право португальцев эксплуатировать Японию, Испания и Португалия непрерывно ссорятся из-за права владения, так как наша торговля с Китаем приносит большие прибыли.

– А каково твое мнение, Кири-сан? – спросил Торанага, шокированный, как и остальные. Только мальчик остался равнодушным и играл своим веером.

– Он считает, что говорит правду, – изрекла Кири. – Да, думаю, это так. Но как проверить его слова или хотя бы часть?

– Как проверить это, Марико-сан? – спросил Торанага, более всего пораженный реакцией Марико, но довольный тем, что согласился использовать ее как переводчицу.

– Я бы спросила отца Цукку-сана, – ответила она. – Потом послала бы какого-нибудь доверенного вассала в те страны, чтобы проверить все это. Может быть, с Андзин-саном.

Кири ввернула:

– Если священник не подтвердит заявления чужеземца, это не обязательно будет означать, что Андзин-сан лжет, ведь так?

Кири была рада, что предложила взять Марико в переводчицы, когда Торанага искал замену Цукку-сану. Она знала, что Марико вполне надежна и, после того как поклялась своим чужеземным Богом, будет молчать, сколько бы ни допытывался ее христианский священник. «Чем меньше знают эти дьяволы, тем лучше, – думала Кири. – А как много известно чужестранцу!»

Кири тоже заметила, что мальчик зевает, и порадовалась этому. «Чем меньше поймет ребенок, тем лучше», – сказала она себе. Потом спросила:

– А почему бы не послать за главой христианских священников и не порасспросить его? Посмотрим, что он скажет. Их лица открыты, они почти не умеют хитрить.

Торанага кивнул, его взгляд остановился на Марико.

– Из того, что вам известно о южных варварах, Марико-сан, следует ли, что приказы папы будут выполняться? Что скажете?

– Без сомнения.

– Его приказы исполняются, как если бы это был голос Бога?

– Да.

– Даже здесь, нашими христианами?

– Думаю, да.

– И даже вами?

– Да, господин. Если я получу прямой приказ от его святейшества, да. Ради спасения моей души. – Ее взгляд был тверд. – Но до того я буду повиноваться только моему законному господину, главе нашего рода или моему мужу. Я – японка, христианка, да, но прежде всего самурай.

– Думаю, тогда было бы хорошо, чтобы его святейшество держался подальше от наших берегов. – Торанага на мгновение задумался, решая, что делать с чужеземцем, Андзин-саном. – Скажи ему… – Он не договорил.

Все глаза устремились на тропинку и приближающуюся по ней пожилую женщину. Она была в накидке с капюшоном, какие носят буддийские монахини. Четверо серых сопровождали ее. Они остановились, и женщина подошла уже одна.

Глава 17

Все низко поклонились. Торанага заметил, что чужеземец, подражая им, не встал, не посмотрел на нежданную гостью, как сделали бы все чужеземцы, за исключением Цукку-сана, как это принято у них. «Он быстро обучается», – подумал Торанага, все еще ошеломленный тем, что услышал. Десять тысяч вопросов роились в голове, но, следуя своим правилам, он временно отключился, чтобы сосредоточиться на непосредственной опасности.

Кири поторопилась отдать старой женщине свою подушку и помогла ей сесть, потом встала рядом на колени, готовая услужить.

– Спасибо, Кирицубо-сан, – поблагодарила старуха, отвечая на поклон. Она звалась Ёдоко и была вдовой тайко, после его смерти ставшей буддийской монахиней. – Извините, что я пришла без приглашения и помешала вам, господин Торанага.

– Вы никогда не бываете незваной или нежеланной, Ёдоко-сама.

– Спасибо, спасибо. – Она взглянула на Блэкторна и прищурилась, чтобы лучше разглядеть. – Но я думаю, что все-таки помешала. Не могу разобрать, кто это? Он чужеземец? Мои глаза становятся все хуже и хуже. Это не Цукку-сан, да?

– Нет. Это новый чужеземец, – подсказал Торанага.

– Ах так! – Ёдоко посмотрела с более близкого расстояния. – Пожалуйста, объясните ему, что я плохо вижу, отсюда и эта моя невежливость.

Марико выполнила ее просьбу.

– Он говорит, что в его стране многие люди страдают близорукостью, Ёдоко-сама, но они носят очки. Он спросил, есть ли очки у нас. Я сказала, что да, некоторые из нас имеют очки – достали их у южных чужеземцев. Что раньше вы носили очки.

– Да. Я предпочитаю туман, который окружает меня. Да, мне не нравится многое из того, что я вижу теперь. – Ёдоко отвернулась и посмотрела на мальчика, сделав вид, будто только что увидела его. – О! Сын мой! Так вот ты где. Я тебя ищу. Как хорошо, что я встретила кампаку! – Она почтительно поклонилась.

– Спасибо, первая мама. – Яэмон просиял и поклонился в ответ. – О, если бы вы послушали этого варвара! Он нарисовал нам карту мира и рассказал смешные истории про людей, которые не моются! Никогда в жизни! И они живут в снежных домах и носят шкуры, как злые ками.

Старая госпожа фыркнула:

– Чем меньше их прибывает сюда, тем лучше, так мне думается, сын мой. Я никогда не понимала их, и они всегда отвратительно пахли. Я никогда не могла взять в толк, как господин тайко, твой отец, их терпит. Но он был мужчиной, и ты мужчина, а значит, наделен бо́льшим терпением, чем слабые женщины. У тебя хороший учитель, Яэмон-сама. – Взгляд ее старческих глаз перебежал на Торанагу. – Господин Торанага – самый терпеливый человек в стране.

– Терпение важно для мужчины и необходимо для вождя, – изрек Торанага. – И жажда знаний также хорошее качество, да, Яэмон-сама? А знания порой приходят из незнакомых мест.

– Да, дядя. О да, – подхватил Яэмон. – Он прав, не так ли, первая мама?

– Да-да, я согласна. Но я рада, что мне, женщине, не нужно беспокоиться о таких вещах, не правда ли? – Ёдоко обняла мальчика, который перебрался к ней поближе. – Да, сын мой. Почему я здесь? Я пришла за кампаку. Потому что поздно, кампаку пора есть и заняться письмом.

– Я не люблю писать, и я хотел поплавать!

Торанага произнес с напускной важностью:

– В твоем возрасте я тоже ненавидел письмо. Но потом, когда мне было уже двадцать лет, я должен был бросить воевать и вернуться в школу. И возненавидел его еще больше.

– Вернулись в школу, дядя? После того, как ушли из нее? О, как ужасно!

– Вождь должен уметь хорошо писать, Яэмон-сама. Не только понятно, но и красиво, а кампаку – лучше кого бы то ни было. Как еще можно писать его императорскому величеству или великим даймё? Вождь должен уметь делать много трудных вещей!

– Да, дядя. Очень трудно быть кампаку. – Яэмон важно нахмурился. – Думаю, лучше мне учиться сейчас, а не в двадцать лет, потому что тогда у меня будут более важные государственные дела.

Они все очень гордились им.

– Ты очень умный, сын мой, – похвалила Ёдоко.

– Да, первая мама. Я мудр, как мой отец, так говорит моя мать. Когда она вернется домой?

Ёдоко подняла глаза на Торанагу:

– Скоро.

– Надеюсь, что очень скоро, – подхватил Торанага. Он знал, что Ёдоко прислал за мальчиком Исидо. Торанага привел наследника и его охрану прямо в сад, чтобы еще больше разозлить врага. А также чтобы первым показать мальчику иностранного капитана, лишив Исидо этого удовольствия.

– Очень тяжело нести ответственность за моего сына, – вздохнула Ёдоко. – Вот если бы госпожа Отиба была снова дома, в Осаке, тогда я могла бы вернуться в храм, правда? Как она и госпожа Гэндзико?

– Они обе в добром здравии, – сообщил Торанага, ликуя в душе.

Девять лет назад тайко в неожиданном приступе дружеских чувств предложил ему жениться на госпоже Гэндзико, младшей сестре госпожи Отибы, его любимой наложницы. «Тогда наши дома навеки объединятся, правда?» – сказал тайко. «Да, господин. Я повинуюсь, хотя и не заслужил такой чести», – ответил Торанага с почтением. Он хотел породниться с тайко, но знал, что если Ёдоко, жена тайко, может, и одобрит этот союз, то госпожа Отиба, ненавидящая его, Торанагу, использует все свое огромное влияние на тайко, чтобы воспрепятствовать браку. Было бы разумней избежать женитьбы на сестре госпожи Отибы еще и потому, что это дало бы ей огромную власть над ним и – не последнее дело – доступ к его состоянию. Но если бы она была отдана замуж за его сына Судару, тогда Торанага как глава рода сохранил бы в своих руках всю власть. Потребовалось все его искусство, чтобы свести дело к женитьбе Судары на Гэндзико, и, когда это произошло, Гэндзико оказалась для него бесценным даром как защита от госпожи Отибы, потому что та обожала сестру.

– Моя невестка еще не разродилась. Ожидалось, что роды начнутся вчера, но я думаю, что, как только опасность пройдет, госпожа Отиба немедленно вернется.

– После трех девочек Гэндзико пора бы подарить вам внука, не так ли? Я буду молиться о его рождении.

– Благодарю вас, – отозвался Торанага, симпатизируя ей, как всегда, зная, что она говорит искренно, хотя он не представлял ничего, кроме угрозы, ее дому.

– Я слышала, ваша госпожа Садзуко беременна?

– Да. Я очень счастлив. – Торанага почувствовал, как радостно стало на душе при мысли о его последней наложнице, ее молодости, силе и теплоте. «Я надеюсь, у нас родится сын, – сказал он себе. – Да, это было бы очень хорошо. Семнадцать лет – прекрасный возраст для того, чтобы родить первого ребенка, тем более с ее здоровьем». – Да, я очень счастлив.

– Будда благословил вас. – Ёдоко почувствовала укол зависти. Казалось нечестным, что у Торанаги пять взрослых сыновей, четыре дочери и уже пять внуков, да еще ребенок Садзуко вот-вот появится на свет. Имея несколько наложниц, он успеет обзавестись множеством сыновей, ведь ему предстоит прожить еще немало полноценных лет. А все ее надежды сосредоточились на единственном семилетнем мальчике, ее ребенке наравне с госпожой Отибой. «Да, он также и мой сын, – подумала она. – Как я ненавидела Отибу вначале…»

Она увидела, что все смотрят на нее, и вздрогнула:

– Да?

Яэмон нахмурился:

– Я спросил, можем ли мы пойти делать уроки, первая мама? Я два раза вас спросил.

– Извини, сын мой, я отвлеклась. Вот что случается, когда стареешь. Да, тогда пошли.

Кири помогла ей подняться, Яэмон побежал впереди. Серые уже встали, один из них поймал наследника и заботливо посадил себе на плечи. Четверо самураев, которые сопровождали Ёдоко, ждали отдельно.

– Пройдитесь со мной немного, господин Торанага, пожалуйста. Мне нужно опереться на чью-нибудь сильную руку.

Торанага с удивительной живостью вскочил на ноги. Она взяла его за руку, но не оперлась на нее.

– Да, мне нужна сильная рука, Яэмону тоже. Да и стране.

– Я всегда готов служить вам, – отозвался Торанага.

Когда они удалились от остальных, Ёдоко спокойно произнесла:

– Становитесь единовластным регентом. Возьмите власть и правьте сами. До тех пор, пока Яэмон не вырастет.

– Завещание тайко запрещает это, даже если бы я и хотел, чего на самом деле нет. Ограничения, которые он наложил в завещании, исключают захват власти одним регентом. Я не стремлюсь к единовластию. Я никогда не стану единственным регентом.

– Тора-тян, – начала она, используя прозвище, которое дал ему тайко много лет назад, – между нами мало секретов. Вы можете сделать это, если пожелаете. Я говорю и за госпожу Отибу. Возьмите власть до конца своей жизни. Станьте сёгуном и делайте…

– Госпожа, то, что вы говорите, – это измена. Я не стремлюсь стать сёгуном.

– Конечно, но, пожалуйста, послушайте меня в последний раз. Станьте сёгуном и сделайте Яэмона единственным наследником – вашим единственным наследником. Он может быть сёгуном после вас. Разве он не ведет свое происхождение от Фудзимото – через госпожу Отибу назад до ее деда Городы и через него еще дальше в древность? Фудзимото!

Торанага посмотрел на нее в сомнении:

– Вы думаете, даймё согласятся с подобным и его императорское величество, Сын Неба, может утвердить назначение?

– Нет. Не для самого Яэмона. Но если бы вы стали сёгуном и усыновили его, то смогли бы убедить их, всех их. Мы поддержим вас, госпожа Отиба и я.

– Она согласна? – удивился Торанага.

– Нет. Мы никогда не обсуждали этого. Это моя идея. Но она согласится. Я отвечаю за нее. Заранее.

– Это невозможно, госпожа.

– Вы можете управлять Исидо и всеми ими. Вы всегда могли. Я боюсь, Тора-тян, того, что слышала. Поговаривают о войне, о расколе и начале новых темных веков. Стоит огню войны вспыхнуть, как он будет полыхать вечно и поглотит Яэмона.

– Да, я тоже так считаю. Да, если война начнется, она будет последней и нескончаемой.

– Тогда возьмите власть! Делайте что хотите, с кем хотите и как хотите. Яэмон – хороший мальчик. Я знаю, вы любите его. У него ум отца, и, если вы станете направлять его, мы все только выиграем. Он должен получить свое наследство.

– Я не возражаю против него или его преемников. Сколько раз я это должен говорить?

– Наследник будет уничтожен, если вы его не поддержите самым решительным образом.

– Я поддерживаю его! – проворчал Торанага. – Всеми силами. В этом я согласен с тайко, вашим последним мужем.

Ёдоко вздохнула и плотнее запахнула свое одеяние:

– Эти старые кости простужены. Так много тайн, войн, предательств, смертей и побед, Тора-тян. Я только женщина, и очень одинокая. Я рада, что посвятила себя Будде и своей следующей жизни. Но в этой я должна защитить своего сына и сказать вам это. Надеюсь, вы простите мою дерзость.

– Я всегда радуюсь вашим советам и ищу их.

– Спасибо. – Ее спина немного распрямилась. – Послушайте, пока я жива, ни наследник, ни госпожа Отиба не пойдут против вас.

– Да.

– Вы учтете мое предложение?

– Последняя воля моего господина запрещает это. Я не могу идти против священных клятв, которые принес как регент.

Они шли в молчании. Потом Ёдоко вздохнула:

– Почему бы вам не взять ее в жены?

Торанага остановился:

– Отибу?

– Почему нет? Это был бы вполне достойный выбор. Совершенный выбор для вас. Она красива, молода, крепка, благородной крови – в родстве с Фудзимото и Миновара, она полна солнца и очень жизнерадостна. У вас сейчас не имеется законной жены – так почему нет? Это обеспечит преемственность власти и предотвратит раскол в стране. От нее у вас наверняка будут еще сыновья. Яэмон унаследует титул после вас, за ним – его сыновья или другие ее сыновья. Вы можете стать сёгуном. Вы обретете власть над страной и власть отца, так что сумеете подготовить Яэмона к выбранному вами пути. Вы усыновите его законным порядком, и он станет одним из ваших детей. Почему вам не жениться на госпоже Отибе?

«Потому что она дикая кошка, вероломная тигрица с лицом и телом богини, которая думает, что она супруга императора, и ведет себя соответственно, – признался себе Торанага. – Ты никогда не сможешь доверять ей в постели. Она была бы хуже иголки в глазу. Разве уснешь спокойно, когда такая лелеет твой сон? О нет, только не она! Даже если жениться на ней ради одного имени, на что она никогда не согласится. О нет! Это невозможно! По многим причинам, не последняя из которых – то, что она ненавидит меня и ждет моего поражения, моего и моего дома, все время с тех пор, как родила первый раз, одиннадцать лет назад.

Даже тогда, в семнадцать лет, она пожертвовала собой, чтобы погубить меня. Да, такая мягкая внешне, как первый летний персик, и столь же душистая. Но внутри – это сталь, какая идет на боевые мечи. У нее мозг игрока в го. Она пускает в ход все свое обаяние, быстро сведшее с ума тайко и отвратившее его от всех остальных женщин. Да, она сразу покорила тайко – ей было тогда пятнадцать, и он впервые ввел ее в свой дом. Да, и не забывай, что на самом деле это она соблазнила его, а не он ее, хотя тайко очень верил в себя. Да, даже в пятнадцать Отиба знала, чего хочет и как этого добиться. Потом случилось чудо, подарившее наконец сына тайко. Именно ей, одной из всех женщин, которых он имел в своей жизни, удалось родить ему сына. Скольких женщин он имел? По крайней мере сто. Этот удалец оросил своим отрадным соком больше „божественных палат“, чем десять обычных мужчин! Да. И ни одна из этих женщин всех возрастов и сословий, жен или наложниц, начиная с принцессы Фудзимото и кончая куртизанками четвертого класса, не понесла, хотя позже те, кого он выгнал, с кем расторг брак, кто снова вышел замуж после его смерти, беременели от других мужчин. Ни одна, кроме госпожи Отибы.

Она родила ему сына, когда тайко было пятьдесят три года, бедное маленькое существо, быстро заболевшее и умершее. Тайко рвал на себе одежды, чуть не сошел с ума от горя, проклинал себя, но не ее. Потом, спустя четыре года, она чудесным образом снова разрешилась от бремени, и, что удивительно, снова сыном, на сей раз здоровым, ей тогда шел двадцать первый год. Отиба Бесподобная называл ее тайко.

Отец ли тайко Яэмону или нет? О, я много бы отдал, чтобы знать правду. Узнаем ли мы когда-нибудь? Возможно, нет, но чего бы я только ни отдал за доказательство того или иного.

Странно, что тайко, такой проницательный во всем остальном, лишался этого качества рядом с Отибой, любя ее и Яэмона до безумия. Странно, что из всех женщин матерью его наследника должна была стать именно она, она, чей отец, отчим и мать погибли по вине тайко.

Неужели ей хватило ума переспать с другим мужчиной, зачать от него, а потом уничтожить любовника, чтобы обезопасить себя? И не один раз, а дважды?

Могла ли она быть так вероломна? О да.

Жениться на Отибе? Никогда!»

– Я польщен тем, что вы сделали мне такое предложение, – поклонился Торанага.

– Вы мужчина, Тора-тян. Вы с легкостью управитесь с такой женщиной. Вы единственный мужчина в стране, который способен на такое, правда? Она удивительная партия для вас. Посмотрите, как она, беззащитная женщина, борется за интересы своего сына. Она достойная жена для вас.

– Не думаю, что она когда-нибудь думала о таком.

– А если думала?

– Я бы хотел знать это. Тайно. Да, это была бы безмерная честь для меня.

– Многие люди считают, что только вы стоите между Яэмоном и его будущим.

– Многие люди глупы.

– Да. Но не вы, Торанага-сама. И не госпожа Отиба.

«И не вы, моя госпожа», – подумал он.

Глава 18

В самое темное время ночи через стену в сад проник убийца. Облегающая тело черная одежда, черные таби, черный капюшон и черная маска делали его почти невидимкой. Этот человек небольшого роста бесшумно пробежал к каменному укреплению внутри сада и остановился около отвесной стены. В пятидесяти ярдах от него двое коричневых охраняли главный вход. Очень ловко убийца метнул вверх обмотанный тряпками крюк, от которого тянулась тонкая шелковая веревка. Крюк зацепился за каменный карниз амбразуры. Убийца поднялся по веревке, протиснулся в щель амбразуры и исчез внутри.

Пустынный коридор освещался свечами. Убийца бесшумно спустился вниз, открыл наружную дверь и вышел на зубчатую стену. Еще один искусный бросок, стремительное восхождение по стене – и он оказался в коридоре наверху. Часовые, которые стояли на углах зубчатой стены, не услышали его, хотя и были настороже.

Когда мимо проходили стражи в коричневых кимоно, он плотно вжался в нишу. После этого убийца проскользнул по переходу. У угла он остановился. Молча огляделся. Дальняя дверь охранялась самураем. Пламя свечей колебалось в тишине. Часовой сидел, скрестив ноги, вот он зевнул, привалился к стене и вытянулся. Его глаза на минуту закрылись. Убийца мгновенно кинулся вперед. Беззвучно. Сделав петлю из шелковой веревки, которая все еще была у него в руках, он накинул удавку на шею часового и резко затянул. Пальцы часового попытались схватить и оттянуть петлю, но он уже умирал. Короткий удар ножом между ребер, нанесенный с искусством хирурга, – и часовой замер.

Убийца открыл дверь. Зал для аудиенций был пуст, внутренние двери не охранялись. Он втащил труп внутрь и закрыл за собой дверь. Без колебаний пересек комнату, выбрал левую внутреннюю дверь. Она была сделана из дерева и хорошо укреплена. В его правую руку словно сам собой скользнул изогнутый нож. Он тихонько постучал.

– «В дни императора Сиракавы…» – произнес он первую часть пароля.

С другой стороны двери донесся лязг обнажаемого меча и ответ:

– «…жил мудрец по имени Энряку-дзи…»

– «…который написал тридцать пятую сутру». У меня срочные послания для господина Торанаги.

Дверь распахнулась, и убийца нанес удар. Нож взметнулся вверх, вонзился в горло первого самурая ниже подбородка, выскользнул из раны и молниеносно поразил в гортань второго стража. Легкий поворот – и нож снова на свободе. Оба часовых умерли, еще не успев упасть. Убийца подхватил одного и дал ему мягко опуститься на пол. Другой упал, но бесшумно. Возле распростертых тел растекалась кровь.

Убийца заторопился вниз по внутреннему, плохо освещенному переходу. В это время открылись сёдзи. Он замер, медленно оглядываясь.

На него удивленно смотрела Кири, застывшая в десяти шагах с подносом в руках.

Он заметил, что две чашки на подносе полные, еда в них не тронута. Из чайника шел пар. Сбоку потрескивала свеча. Тут поднос упал, рука женщины скользнула за оби и выхватила оттуда кинжал, рот ее открывался, но не издавал ни звука, и убийца бросился в угол. Открылась дальняя дверь, выглянул заспанный самурай.

Убийца метнулся к нему и рванул сёдзи справа, куда и стремился. Кири закричала, поднялась тревога, а он уверенно несся в темноте, через переднюю, мимо просыпающихся женщин и их служанок, во внутренний коридор в дальнем конце дома.

Здесь была тьма кромешная, но он ощупью продвигался вперед, безошибочно находя нужную дверь в воцарившейся суматохе. Он открыл дверь и прыгнул на человека, лежавшего на футоне. Но его руку, державшую нож, сжало, словно тисками, и он был вынужден схватиться врукопашную на полу. Он дрался очень умело, вырвался, опять занес нож для удара, но промахнулся, запутавшись в одеяле. Убийца откинул толстый стеганый покров и бросился на жертву, изготовившись для смертельного удара. Но жертва развернулась с неожиданной ловкостью и сильно пнула его в пах. Боль взорвалась в убийце, а тот, на кого он покушался, отскочил на безопасное расстояние.

К тому времени в дверях уже столпились самураи, некоторые с фонарями. Нага, в одной набедренной повязке, с взъерошенными волосами, прыгнул между убийцей и Блэкторном, высоко подняв меч:

– Сдавайся!

Убийца отскочил назад, крикнул:

– Наму Амида Буцу! (Во имя Будды Амиды!) – повернул нож острием к себе и обеими руками вогнал его в свое горло ниже подбородка. Хлынула кровь, он опустился на колени. Нага сразу нанес удар. Его меч, пронесшись вихрем, описал дугу, и голова убийцы покатилась по полу.

В наступившей тишине Нага поднял голову и сорвал с нее маску. Лицо было обычным, глаза еще мигали. Волосы были уложены как у самурая, и Нага держал голову за узел на макушке.

– Кто-нибудь знает его?

Никто не ответил. Нага плюнул в мертвое лицо, сердито бросил голову одному из своих людей, сорвал с убийцы одежду, поднял его правую руку и нашел то, что искал. Маленькая татуировка – китайский иероглиф, обозначающий Амиду, особую ипостась Будды, – была наколота под мышкой.

– Кто командир стражи?

– Я, господин. – Сказавший это был смертельно бледен.

Нага прыгнул на него, остальные расступились. Командир часовых не сделал попытки уклониться от яростного удара меча, который отрубил ему голову, часть плеча и одну руку…

– Хаябуса-сан, прикажи всем самураям этого караула спуститься во двор, – бросил Нага одному из начальников. – Удвой караулы. Убери отсюда тела. Все остальные… – Он не договорил – к двери подошла Кири, все еще с кинжалом в руке. Она взглянула на труп, потом на Блэкторна.

– Андзин-сан не пострадал? – спросила она.

Нага взглянул на человека, который возвышался над ним, тяжело дыша. На чужеземце не было видно ни ран, ни крови. Просто заспанный человек, которого едва не убили. Лицо бледное, но внешне спокойное, не искаженное страхом.

– Вы не пострадали, капитан?

– Я не понимаю.

Нага подошел и стянул с капитана ночное кимоно, чтобы посмотреть, не ранен ли тот.

– А, теперь понял. Нет. Не ранен, – услышал он слова гиганта и увидел, как тот качает головой.

– Хорошо, – произнес Нага. – Кажется, он не пострадал, Кирицубо-сан.

Он увидел, как Андзин-сан показывает на труп и что-то говорит.

– Я не понимаю вас, – ответил Нага. – Андзин-сан, вы останетесь здесь. – И он приказал одному из своих людей: – Принеси ему еды и воды, если захочет.

– У этого убийцы татуировка Амиды, да? – спросила Кири.

– Да, госпожа Кирицубо.

– Дьяволы, дьяволы.

– Да. – Нага поклонился ей, потом посмотрел на одного из испуганных самураев. – Пойдешь со мной. Возьми голову! – И он направился прочь, гадая, что скажет отцу. «О Будда, благодарю тебя за то, что хранишь моего отца!»

– Он был ронин, – бросил Торанага. – Ты никогда не узнаешь, откуда он, Хиромацу-сан.

– Да. Но за этим стоит Исидо. У него нет чести, раз пошел на такое. Использовать эти отбросы, наемных убийц! Пожалуйста, я прошу вас, позвольте мне прямо сейчас вызвать наши войска. Я прекращу это раз и навсегда.

– Нет. – Торанага повернулся к Наге. – Ты уверен, что Андзин-сан не пострадал?

– Уверен, господин.

– Хиромацу-сан! Ты разжалуешь всех часовых из этого караула за невыполнение ими своих обязанностей. Им запрещено совершать сэппуку. Пусть живут с клеймом позора на глазах всех моих людей как воины самого низкого ранга. Мертвых часовых протащите за ноги через замок и весь город до места казней. Пусть их едят собаки.

Отдав распоряжения, он посмотрел на своего сына Нагу. Несколькими часами раньше в тот вечер пришло срочное сообщение из монастыря Дзёдзи в Нагое об угрозе Исидо относительно Наги. Торанага сразу приказал сыну не выходить из дома и приставил к нему стражу, а заодно и к другим членам семьи, сопровождавшим его в Осаку, – Кири и Садзуко. В своем послании настоятель советовал немедля освободить мать Исидо и отослать ее обратно со служанками: «Я не осмеливаюсь подвергать опасности жизнь ваших славных сыновей таким глупым образом. Хуже того, госпожа нездорова. Она простужена. Лучше ей умереть в своем собственном доме, а не здесь».

– Нага-сан, ты в равной мере ответствен за то, что убийца проник сюда, – объявил Торанага, его голос был холоден и горек. – Каждый самурай ответствен, независимо от того, стоял ли он на страже, спал или проснулся. Ты лишен половины годового дохода.

– Да, господин, – ответил юноша, удивленный, что ему хоть что-то оставили, в том числе и голову. – Пожалуйста, понизьте в звании и меня, – попросил он. – Я не могу жить с таким позором. Я не заслуживаю ничего, кроме презрения, за мою провинность, господин.

– Если бы я хотел этого, так бы и сделал. Приказываю тебе немедленно выехать в Эдо. Ты отправишься с двадцатью людьми сегодня же ночью и сообщишь все своему брату. Поторопись! – Нага поклонился и вышел, побледнев. Хиромацу Торанага велел так же грубо: – Увеличь в четыре раза мою охрану. Отмени охоту, назначенную на сегодня и завтра. После встречи регентов я в тот же день покидаю Осаку. Ты сделаешь все приготовления, а до того времени я останусь здесь. Не буду встречаться ни с кем без приглашения. Ни с кем. – Он сердито махнул рукой, отсылая всех. – Ступайте! Хиромацу, а ты останься.

Комната опустела. Хиромацу был рад, что его решили не наказывать прилюдно, хотя он, как командир охраны, провинился больше всех.

– Мне нет прощения, господин. Никакого.

Торанага задумался. Гнев угас.

– Если бы ты хотел нанять секретным образом кого-нибудь из секты Амиды Тонга, как бы стал искать этих людей? Как бы ты вышел на них?

– Не знаю, господин.

– Кто знает?

– Касиги Ябу.

Торанага выглянул в амбразуру. Слабые проблески рассвета обозначились в темноте на востоке.

– Приведи его сюда на заре.

– Думаете, он виноват?

Торанага не ответил, он снова о чем-то размышлял.

Старый воин наконец не выдержал молчания:

– Пожалуйста, господин, позвольте мне уйти. Я так виноват!

– Такую попытку почти невозможно предотвратить, – заметил Торанага.

– Да. Но нам следовало поймать его снаружи, а не около вас.

– Согласен. Но я не считаю тебя ответственным.

– Я сам считаю себя виноватым. Вот что я должен сказать, господин, ибо я отвечаю за вашу безопасность, пока вы не вернетесь в Эдо. Покушения повторятся, все наши лазутчики сообщают о передвижениях войск. Исидо собирает силы.

– Да, – признал Торанага небрежно. – После Ябу я хочу поговорить с Цукку-саном, потом с Марико-сан. Удвой охрану Андзин-сана.

– Ночью пришло сообщение, что господин Оноси отрядил сто тысяч человек на ремонт укреплений на Кюсю, – известил Хиромацу, поглощенный тревогами о безопасности Торанаги.

– Я спрошу его об этом, когда мы встретимся.

Терпение Хиромацу лопнуло.

– Я совсем не понимаю вас. Должен сказать, что вы глупо рискуете. Да, глупо. Я не беспокоюсь о том, отрубите ли вы мне голову за такие слова, но это правда. Если Кияма и Оноси примкнут к Исидо, вам будет предъявлено обвинение! Вы мертвец, вы рискуете всем, вы погибли! Уезжайте, пока можете! По крайней мере, сохраните голову на плечах!

– Я пока еще вне опасности.

– Разве это нападение сегодня ночью ничего не значит? Если вы не поменяете комнату, считайте себя убитым.

– Может, ты и прав, а может, нет, – возразил Торанага. – Сегодняшней ночью, да и прошлой, мои двери стерегло много часовых. И ты также был на страже. Ни один убийца не мог оказаться около меня. Даже этот, хотя он был хорошо подготовлен. Он знал дорогу и условные слова. Кири-сан слышала, как он называл их. Так что, думаю, он знал, в какой я комнате. Но не я был ему нужен. Ему понадобился Андзин-сан.

– Чужеземец?

– Да.

Торанага считал, что варвару после всех необычных происшествий этого утра все еще угрожает опасность. Очевидно, Андзин-сан слишком мешал кому-то, чтобы оставить его в живых. Но Торанага не предполагал, что нападение произойдет так быстро и под его кровом. «Кто предал меня?» Он отбросил возможность того, что сведения ушли через Кири или Марико. «Нет, в замках и садах всегда устраивают особые места для подслушивания, – подумал он. – Я в центре вражеской крепости, и там, где у меня один шпион, Исидо и другие имеют двадцать. Может быть, это был просто лазутчик».

– Удвой охрану Андзин-сана. Он стоит дороже десяти тысяч других людей.

После ухода госпожи Ёдоко в то утро он вернулся в сад, к чайному домику, и сразу заметил, как слаб Андзин-сан, как лихорадочно блестят его глаза, какой измученный у него вид. Поэтому Торанага подавил нетерпение, побуждавшее его расспрашивать дальше, и отпустил Блэкторна, сказав, что завтра они продолжат. Андзин-сан был отдан на попечение Кири с наказом отвести его к лекарю, чтобы восстановил силы, дать ему пищу чужеземцев, если захочет, и даже пустить его в спальню, которой пользовался сам Торанага.

– Дай ему все, что ты сочтешь нужным, Кири-сан, – прошептал он. – Он мне скоро понадобится, в добром здравии и крепкий рассудком.

Андзин-сан попросил выпустить из тюрьмы монаха, сегодня же, ибо тот стар и болен. Торанага ответил, что подумает, и отослал чужеземца, не сказав, что уже отправил самураев за францисканцем, который, может быть, в равной мере нужен и ему, и Исидо.

Торанага давно знал об испанском священнике, повздорившем с португальцами. Но монах оказался в тюрьме по приказу тайко и был узником тайко, а Торанага не имел права судить и миловать в Осаке. Отправляя Андзин-сана в тюрьму, он не только преследовал цель внушить Исидо, что чужеземец не имеет для него никакого значения, но и надеялся, что любознательный мореплаватель получит от монаха какие-нибудь сведения.

Первая неудачная попытка убить Андзин-сана в тюрьме была отбита, и сразу же вокруг него выставили защиту. Торанага наградил своего вассала, шпиона Миникуя, носильщика-кага, выручив его из тюрьмы, отдав под его начало четырех своих кага и пожаловав наследственное право зарабатывать переноской грузов на Токайдо, тракте, соединяющем Эдо и Осаку, между второй и третьей станциями[29], которые находились в вотчине Торанаги, около Эдо, и тайно отослал его из Осаки в тот же день. В последующие дни другие шпионы сообщили, что варвары подружились, монах разговорился, а Андзин-сан задает вопросы и слушает. То обстоятельство, что Исидо, возможно, тоже имеет шпионов в тюрьме, не беспокоило Торанагу. Андзин-сан под защитой и в безопасности. И тут Исидо неожиданно попытался похитить капитана по совету своих союзников.

Торанага вспомнил, с каким удовольствием он и Хиромацу готовили «нападение разбойников». Эти «ронины» принадлежали к числу его собственных отборных самураев, небольшие отряды которых тайно проникли в Осаку и ее окрестности. Они удачно подгадали время появления Ябу, который, сам того не подозревая, сыграл роль «спасителя». То-то посмеялись Торанага и Хиромацу над Ябу, которого снова использовали как марионетку, чтобы утереть нос Исидо его собственным дерьмом.

Все шло хорошо. До сегодняшнего дня.

Сегодня самурай, посланный за монахом, вернулся ни с чем.

– Священник мертв, – сказал он. – Когда назвали его имя, он не вышел, господин Торанага. Я отправился за ним, но он уже испустил дух. Заключенные сказали, что, когда тюремщик выкликнул его имя, он еще был в агонии. Но когда я перевернул его, он не выказал признаков жизни. Пожалуйста, извините меня, я был послан за ним, но не смог выполнить ваш приказ. Я не знал, нужна ли будет его голова или голова вместе с телом, учитывая, что он чужеземец, поэтому принес тело с головой. Некоторые из преступников обращены им в христианство. Они не хотели отдавать труп, поэтому мне пришлось убить несколько человек. Он воняет и завшивлен, но я положил его во дворе, господин.

«Почему умер монах?» – спрашивал себя Торанага снова и снова. Потом заметил, что Хиромацу вопрошающе смотрит на него.

– Да?

– Я только спросил, кто желает смерти капитана.

– Христиане.

На рассвете Касиги Ябу шел за Хиромацу по коридору в самом приподнятом состоянии духа. Приятный солоноватый запах, который примешивался к дыханию бриза, напомнил ему родной город Мисиму. Он был рад, что наконец встретится с Торанагой, что ожидание закончилось. Ябу вымылся и оделся с большой тщательностью. Написал прощальные письма жене и матери, положил на видном месте запечатанное завещание на случай, если разговор с Торанагой окончится для него плохо. Сегодня он прихватил клинок Мурасамы в побитых, прошедших несколько сражений ножнах.

Они повернули в другой коридор. Хиромацу неожиданно открыл окованную железом дверь и стал подниматься по каменным ступеням в наиболее удаленную и укрепленную часть башни, призванную служить последним убежищем для осажденных. Здесь часовые попадались чуть ли не на каждом шагу, и Ябу почуял опасность.

Витки лестницы вывели их наверх, в неприступную цитадель. Часовые открыли железную дверь. Он вышел на зубчатую стену. «Хиромацу велел, чтобы меня сбросили, или мне прикажут прыгнуть самому?» – спросил он себя без страха.

К удивлению Ябу, Торанага встречал его наверху и, что невероятно, поднялся, чтобы приветствовать гостя, радостно и уважительно, чего он, Ябу, никак не мог ожидать, ибо Торанага был господином Восьми Провинций, а он – всего лишь хозяином Идзу. Заботливая рука разложила подушки на камне. Под шелковой салфеткой стоял чайник. Богато одетая молодая женщина с квадратным лицом, не очень красивая, низко поклонилась. Это была Садзуко, седьмая законная наложница Торанаги, самая молодая, на позднем сроке беременности.

– Как приятно видеть вас, Касиги Ябу-сан. Извините, что заставил ждать.

Ябу окончательно уверился, что Торанага решил отрубить ему голову, ведь каждому известно: враг никогда не бывает учтивее, чем когда замышляет или уже замыслил ваше убийство. Он снял оба своих меча, положил на каменные плиты, позволил увести себя от них и усадить на почетное место.

– Я думал, вам будет приятно полюбоваться рассветом, Ябу-сан. Мне кажется, вид здесь исключительный – даже лучше, чем с главной башни наследника. Не так ли?

– Да, красиво, – сказал Ябу без заминки. Он еще никогда не был в замке на такой высоте и воспринял замечание Торанаги о наследнике как намек на то, что его тайные сношения с Исидо известны. – Я горжусь, что мне позволено разделить это зрелище с вами.

Перед ними лежали спящий город, и гавань, и остров Авадзи на западе; на востоке береговая линия понижалась, здесь небо светилось ярче, окрашивая подбрюшья облаков в малиновый цвет.

– Это моя госпожа Садзуко. Садзуко, это мой союзник, знаменитый господин Касиги Ябу из Идзу, даймё, который преподнес нам чужестранца и корабль с сокровищами!

Она поклонилась и произнесла обычные слова приветствия. Ябу ответил поклоном, а она снова согнула стан. Садзуко предложила гостю чашку чая, но тот вежливо отклонил эту честь, начиная ритуал, и попросил отдать чашку Торанаге, который отказался, настаивая, чтобы ее принял Ябу. В конце концов, продолжая церемонию, гость позволил убедить себя. Хиромацу взял вторую чашку, его шишковатые, заскорузлые пальцы с трудом держали хрупкий фарфор, другая рука обхватывала рукоятку меча, лежащего на колене. Торанага взял третью чашку и выпил свой зеленый чай, после чего они все вместе предались созерцанию природы и наблюдали рассвет. В молчании неба.

Чайки подняли крик. Зашумел, пробуждаясь, город. Рождался день.

Госпожа Садзуко вздохнула, ее глаза наполнились слезами.

– Я чувствую себя богиней на этой высоте, откуда открывается столько прекрасного. Печально, что все это проходит безвозвратно, господин. Так печально, да?

– Да, – признал Торанага.

Когда солнце наполовину показалось над горизонтом, она поклонилась и ушла. К удивлению Ябу, охрана также покинула их. Теперь они остались втроем.

– Я рад, что получил от вас такой подарок, Ябу-сан. Это было очень великодушно – подарить мне корабль и все его содержимое, – изрек Торанага.

– Что бы я ни имел, все это ваше, – произнес Ябу, еще находившийся под впечатлением рассвета. «Хотел бы я иметь побольше времени, – подумал он. – Какой изящный замысел – сделать мне такой подарок, показать конечность безмерного». – Благодарю вас за этот рассвет.

– Да, – подтвердил Торанага, – это мой подарок. Я рад, что он доставил вам такое же удовольствие, какое я получил от вашего дара.

Наступило молчание.

– Ябу-сан, что вы знаете о секте Амиды Тонга?

– Только то, что знает большинство людей. Это секретное общество десяти, ячейки из десяти человек – вожак и девять, не более, последователей в одной местности, женщин и мужчин. Они приносят самые святые и сокровенные обеты Будде Амиде, проповеднику вечной любви, клянясь в послушании, целомудрии и смерти, и всю свою жизнь готовятся послужить совершенным орудием одного убийства, чтобы отнять жизнь по приказу своего руководителя. А если терпят неудачу – если им не удается убить выбранного человека, будь то мужчина, женщина или ребенок, – они сразу отдают свою собственную жизнь. Они религиозные фанатики, которые уверены, что из этой жизни прямиком отправятся в царство Будды. Ни один из них не был пойман живым. – Ябу слышал о покушении на жизнь Торанаги. К этому времени уже вся Осака знала, что господин Канто, Восьми Провинций, надежно заперся в клетке из стали. – Они убивают редко и умеют хранить тайну. Нет никакой возможности им отомстить, потому что никто не ведает, кто они, где живут или где проходят обучение.

– Если бы вы хотели нанять одного из них, как бы вышли на него?

– Я бы шепнул словечко кому-нибудь в трех местах – в Хэйнанском монастыре, у ворот храма Амиды и в монастыре Дзёдзи. Если вы будете признаны приемлемым заказчиком, в течение десяти дней на вас выйдут через посредников. Это все так засекречено и умно устроено, что вы при всем желании не сможете их выдать или поймать. На десятый день они запросят деньги, серебро. Сумма зависит от того, какого человека нужно убить. Они не торгуются, вы платите то, что они запросят, сразу. Они обещают только, что один из членов их ячейки попытается убить нужного вам человека в течение десяти дней. Существует легенда, если покушение проходит удачно, убийца возвращается в храм и там в ходе большой церемонии совершает ритуальное самоубийство.

– Вы думаете, мы никогда не найдем тех, кто заплатил за сегодняшнее покушение?

– Нет.

– Вы полагаете, возможно другое?

– Может быть. А может быть, и нет. Они берутся совершить одно покушение, так? Но вы благоразумно позаботились о своей безопасности – как среди ваших самураев, так и среди ваших женщин нет предателей. Женщины из секты Амиды учатся пользоваться ядами, а также ножом и удавкой, как говорят.

– Вы когда-нибудь нанимали их?

– Нет.

– А ваш отец?

– Я не знаю, не наверняка. Мне говорили, что тайко просил его однажды связаться с ними.

– Покушение было успешным?

– Все, что делал тайко, удавалось. Так или иначе.

Ябу почувствовал, что кто-то стоит за ним, и предположил, что это тайно вернулась стража. Он прикинул расстояние до своих мечей. «Попытаться убить Торанагу? – спросил он себя. – Я было решился, а теперь не знаю. Я уже не тот. Почему?»

– Сколько бы вам пришлось заплатить им за мою голову? – осведомился Торанага.

– Все серебро Азии не соблазнило бы меня нанять их на такое дело.

– А что должен был бы заплатить кто-то другой?

– Двадцать тысяч коку, пятьдесят тысяч, сто, может быть, и больше – я не знаю.

– Вы бы заплатили сто тысяч коку, чтобы стать сёгуном? Ваша родословная восходит к клану Такасима, так ведь?

Ябу гордо парировал:

– Я бы не заплатил ничего. Деньги – грязь, игрушка для женщин или полных дерьма торгашей. Но если бы было возможно невозможное, то я бы отдал собственную жизнь и жизни жены, матери и всех детей, за исключением моего единственного сына, а также жизни всех моих самураев в Идзу и всех их женщин и детей, чтобы побыть сёгуном один день.

– А что бы вы отдали за Восемь Провинций?

– Все то же, кроме жизней моей жены, матери и сына.

– А за провинцию Суруга?

– Ничего, – процедил Ябу с презрением. – Икава Дзикю ничего не стоит. Если я не получу его голову и головы всего его потомства в этой жизни, я добьюсь этого в другой.

– А если бы я отдал его вам? И всю провинцию Суруга, а может быть, и еще одну – Тотоми?

Ябу внезапно устал от этой игры в кошки-мышки и разговора об Амиде.

– Вы решили взять мою голову, господин Торанага? Очень хорошо, я готов. Благодарю вас за рассвет. Но я не хочу портить такой красивый жест дальнейшим разговором, так что давайте приступим к делу.

– Но я не решил взять вашу голову, Ябу-сан, – возразил Торанага. – Откуда у вас такая мысль? Враг влил вам яд в уши? Может быть, Исидо? Разве вы не мой самый близкий союзник? Полагаете, я бы остался с вами здесь без охраны, если бы думал, что вы мне враг?

Ябу медленно повернулся. Он ожидал увидеть позади себя самурая с мечом наготове. Но за спиной никого не было. Он оглянулся на Торанагу:

– Я не понял.

– Я пригласил вас сюда, чтобы мы могли поговорить с глазу на глаз. И полюбоваться на восход. Вам хотелось бы управлять провинциями Идзу, Суруга и Тотоми, если я не проиграю эту войну?

– Да. Очень, – сказал Ябу, его надежды снова ожили.

– Вы будете моим вассалом? Признаете меня своим господином?

Ябу не колебался:

– Никогда. Союзником – да. Предводителем – да. Моя жизнь и все, чем я обладаю, – ваше. Но Идзу – мое владение. Я даймё Идзу, и я никогда не отдам власть над Идзу никому. Я поклялся в этом отцу и тайко, который подтвердил право владения, сначала моему отцу, потом мне. Тайко подтвердил, что Идзу принадлежит моим потомкам навсегда. Он был нашим сюзереном, и я поклялся никогда не иметь другого, пока его наследник не достигнет совершеннолетия.

Хиромацу слегка покрутил рукоять меча. «Почему Торанага не даст мне покончить с этим раз и навсегда? Ведь уже договорились. Зачем все эти утомительные разговоры? Я болен, мне нужно справить малую нужду, я хочу лечь».

Торанага почесал в паху.

– Что Исидо предлагал вам?

– Голову Дзикю в тот день, когда вы падете. И его провинции.

– В обмен на что?

– Поддержку, когда начнется война. Атаковать ваш южный фланг.

– Вы согласились?

– Вы знаете, что я выше этого.

Шпионы Торанаги в доме Исидо сообщили: велись переговоры о том, что в случае измены последует убийство его трех сыновей: Нобору, Судары и Наги.

– Больше ничего? Только поддержку?

– Любыми средствами, которые будут в моем распоряжении, – уточнил Ябу осторожно.

– Включая убийство?

– Я намеревался вести войну, когда она начнется, всеми моими силами. На стороне моего союзника. В любом случае я мог поручиться за его успех. Нам нужен один регент, пока Яэмон не достиг совершеннолетия. Война между вами и Исидо неизбежна. Это единственно возможный исход.

Ябу пытался понять, что на уме у Торанаги, презирая его нерешительность, зная, что сам он сильнее, что Торанага нуждается в его поддержке и что в конце концов он победит Торанагу. «Но как поступить сейчас?» – спрашивал он себя и жалел, что с ним нет Юрико, его жены. Она бы подсказала самый правильный путь.

– Я способен сослужить вам хорошую службу. Помочь стать единственным регентом, – сказал он, решив вести игру.

– С чего бы мне стремиться стать единственным регентом?

– Когда Исидо нападет, я помогу вам победить его. Когда он нарушит мир, – пояснил Ябу.

– Как?

Ябу изложил свой замысел насчет ружей.

– Полк из пятисот самураев с ружьями?! – взорвался Хиромацу.

– Да. Подумайте об огневой мощи. Все отборные воины, обученные действовать как один человек. Двадцать пушек, также собранных вместе.

– Это плохая мысль. Отвратительная! – прорычал Хиромацу. – Вы не сможете держать все в тайне. Если мы начнем, враг последует нашему примеру. И этому ужасу никогда не будет конца. Во всем этом нет ни чести, ни будущего.

– Разве в грядущей войне будем участвовать только мы, господин Хиромацу? – ответил Ябу. – Разве мы не заботимся о безопасности господина Торанаги? Разве это не обязанность его союзников и вассалов?

– Да.

– Все, что должен сделать господин Торанага, – выиграть одно большое сражение. Он получит головы всех своих врагов – и власть. Я говорю, что такая стратегия принесет ему победу.

– А я говорю: нет! Это плохой, подлый замысел.

Ябу повернулся к Торанаге:

– Новая эра требует переосмысления понятий о чести.

Чайка парила у них над головами.

– Что сказал о вашем плане Исидо? – поинтересовался Торанага.

– Я не обсуждал с ним этого.

– Почему? Если, по-вашему, план ценен для меня, он одинаково ценен и для него. Может быть, даже больше.

– Вы подарили мне рассвет. Вы не крестьянин, как Исидо. Вы самый мудрый, самый опытный вождь в стране.

«Какова же настоящая причина? – спрашивал себя Торанага. – Или то же самое он сказал Исидо?»

– Если мы примем ваш план, то половину отряда составят ваши люди, а другую половину – мои?

– Согласен. Я буду командовать ими.

– А мой человек станет вторым после вас.

– Согласен. Мне нужен Андзин-сан, чтобы обучать моих людей обращаться с ружьями и пушками.

– Но он останется моей собственностью, и вы будете беречь его, как наследника? Вы готовы полностью отвечать за него и обращаться с ним точно так, как я скажу?

– Готов.

Торанага мгновение наблюдал за розовыми облаками. «Эта затея – чистый вздор, – подумал он. – Мне придется объявить „малиновое небо“ и нанести удар по Киото силами всех моих войск. Сто тысяч с моей стороны и в десять раз больше у врага».

– Кто будет переводчиком? Я не могу навсегда отдать в ваше распоряжение Тода Марико-сан.

– На несколько недель, господин. Я вижу, что чужеземец усваивает наш язык.

– Это займет годы. Единственные чужеземцы, которым удавалось овладеть языком, – христианские священники, не так ли? У них ушли на это годы. Цукку-сан провел здесь тридцать лет, правда? А этот не научится говорить достаточно быстро, и еще меньше надежды, что мы выучим их противные языки.

– Да. Но я обещаю вам, Андзин-сан выучится очень быстро. – Ябу пересказал им замысел Оми, выдав его за собственный.

– Это может быть слишком опасно.

– Это заставит его быстро выучить язык. И потом он приручен.

После паузы Торанага осведомился:

– Как вы надеетесь держать приготовления в тайне?

– Идзу – полуостров, самое подходящее место для того, чтобы сохранить все в секрете. Я обоснуюсь около Андзиро, южнее, в стороне от Мисимы и границы, для большей безопасности.

– Хорошо. Мы сразу же установим сообщение между Андзиро и Осакой и Эдо с помощью голубиной почты.

– Превосходно. Мне нужно всего пять-шесть месяцев.

– Счастье, если у нас будет шесть дней! – фыркнул Хиромацу. – Уж не хотите ли вы сказать, что ваша знаменитая шпионская сеть распалась, Ябу-сан? Конечно, вы получали донесения. Разве Исидо не собирает силы? И Оноси? Разве мы не заперты здесь?

Ябу не ответил.

– Ну? – не отставал Торанага.

– Мои люди доносят, что так оно и есть, и даже более того, – ответил Ябу. – Что ж, шесть дней так шесть дней, такова, значит, карма. Но я верю, вы много умнее и не попадетесь в ловушку. Не позволите втянуть вас в войну так быстро.

– Если я соглашусь с вашим планом, вы признаете меня своим вождем?

– Да. И когда вы победите, почту за честь принять Суругу и Тотоми навечно в свое владение.

– Что касается Тотоми – это будет зависеть от успеха вашей затеи.

– Согласен.

– Вы будете повиноваться мне? При всей вашей гордости?

– Да. Клянусь бусидо, властелином Буддой, жизнью моей матери и моим потомством.

– Хорошо, – согласился Торанага. – Давайте помочимся в знак заключения договора.

Он подошел к краю зубчатой стены, шагнул на край амбразуры, потом на сам парапет. В семидесяти футах под ним находился внутренний садик. Хиромацу затаил дыхание, пораженный бравадой господина. Он видел, как тот повернулся и жестом пригласил Ябу встать рядом. Ябу повиновался. Одно неосторожное движение – и они полетели бы кувыркаясь навстречу смерти.

Торанага отвел в сторону полу кимоно и набедренную повязку, Ябу сделал то же. Они вместе помочились, смешивая струи и следя, как те изливаются на садик внизу.

– Последний раз я скреплял договор подобным образом с самим тайко, – поведал Торанага, очень обрадованный тем, что облегчил свой мочевой пузырь. – Это было, когда он решил отдать мне во владение Канто, Восемь Провинций. Конечно, враждебный ему Ходзё еще владел ими, и сначала я должен был их завоевать. Только там еще и оставались противники тайко. И конечно, мне пришлось сразу же отдать свои наследственные владения Имагава, Овари и Исэ из уважения. Но я все равно согласился, и мы помочились, скрепляя договор. – Он уверенно стоял на парапете, широко расставив ноги и расправляя набедренную повязку, как если бы расположился у себя в саду, а не на высоте, какая пристала скорее орлам. – Это была хорошая сделка для нас обоих. Мы захватили Ходзё и отрубили пять тысяч голов в течение года. Уничтожили врагов и все их отродье. Может быть, вы и правы, Касиги Ябу-сан. Может быть, вы пособите мне, как я – тайко. Без меня он никогда бы не стал тайко.

– В моих силах помочь вам стать единовластным регентом, Торанага-сама. Но не сёгуном.

– Конечно. Это та единственная честь, к которой я не стремлюсь, что бы ни утверждали мои враги. – Торанага спрыгнул на безопасную твердь каменных плит. Он оглянулся на Ябу, который все еще стоял на узком парапете, поправляя пояс. Ему до боли хотелось дать пинка высокомерному ублюдку. Вместо этого он присел и с шумом выпустил ветры. – Вот так-то лучше! Как твой мочевой пузырь, Железный Кулак?

– Измучен, господин, очень измучен. – Старик отошел в сторону и с благодарностью опорожнил мочевой пузырь, пустив струю через зубчатую стену, но не с того места, где стояли Торанага и Ябу. Он был очень рад, что не участвовал в скреплении договора с Ябу. «Этой сделкой я не буду гордиться. Никогда».

– Ябу-сан, все это должно держаться в секрете. Думаю, вам следует уехать в течение двух-трех дней, – объявил Торанага.

– Да. С ружьями и чужеземцем, Торанага-сама?

– Да. Вы отправитесь морем. – Торанага посмотрел на Хиромацу. – Приготовь галеру.

– Корабль готов. Ружья и порох все еще в трюмах, – отозвался Хиромацу, его лицо выражало неодобрение.

– Хорошо.

«Ты сделаешь это! – хотел крикнуть Ябу. – Ты получишь ружья, Андзин-сан, все. Ты получишь свои шесть месяцев. Торанага ни за что не начнет войну сразу. Даже если Исидо убьет его через несколько дней, ты все равно получишь все. О Будда, храни Торанагу, пока я не выйду в море!»

– Спасибо, – поблагодарил он вполне искренно. – Вы никогда не имели более верного союзника.

Едва Ябу ушел, Хиромацу повернулся к Торанаге:

– Это плохой план. Мне стыдно за ваш уговор. За то, что с моими советами так мало считаются. Очевидно, от меня уже нет никакой пользы, и я очень устал. Это маленькое надутое ничтожество, этот даймё обращается с вами как с марионеткой. У него даже хватает наглости носить меч Мурасамы в вашем присутствии.

– Я заметил, – согласился Торанага.

– Думаю, боги помрачили ваш разум, господин. Вы открыто допускаете такое оскорбление и позволяете Исидо позорить вас перед всеми. Вы не разрешаете мне и всем нам защищать вас. Вы отказываете моей внучке, жене самурая, в чести принять смерть и упокоиться с миром. Вы потеряли власть над Советом, ваши враги командуют вами, и вы скрепляете мочой важный договор, самый позорный из всех, о которых я когда-либо слышал, договор с человеком, который покрыл себя бесчестьем, повинен в отравлении и измене, как и его отец. – Хиромацу трясло от гнева. Торанага не отвечал – просто спокойно смотрел на него, как будто он не издал ни звука. – Клянусь всеми ками, живыми и мертвыми, вы околдованы! – Хиромацу взорвался: – Я спрашиваю вас, кричу, оскорбляю, а вы только смотрите на меня! Кто-то один из нас сошел с ума. Я прошу разрешения совершить сэппуку, а если не позволите, обрею голову и стану монахом – все, что угодно, только позвольте мне уйти.