Секрет для соловья

Кайзервальд

Уже через два дня я узнала о том, что же все-таки замышляла Генриетта. Она ждала какого-то письма, и когда оно, наконец, пришло, бросилась в свою комнату читать его.

Спустя несколько минут она ворвалась ко мне. Ее глаза сияли.

– Мне удалось! – воскликнула она. – Все, что я задумала, случилось.

– Я сгораю от любопытства.

– Я уже говорила вам, что, пока вы отсутствовали, я не сидела сложа руки. Вы знаете, что я знакома с семьей Найтингейлов. Мне пришло в голову, что можно извлечь выгоду из этого знакомства. Во-первых, через одну свою подругу я узнала, что собирается делать мисс Найтингейл. Ее, как и вас, глубоко волнует состояние наших больниц и уровень ухода за больными. Для того чтобы познакомиться с постановкой дела в других странах, она отправилась в Германию, в Кайзерсверт. Об этом вы тоже слышали.

Она хочет превратить наши больницы в заведения, где за больными был бы обеспечен надлежащий уход, и для этого она взялась изучить профессию сиделки. Нет никакого смысла держать в больницах эти отбросы общества, которые называют себя сиделками. Они занимаются этим отнюдь не для того, чтобы облегчить участь больных, а для того, чтобы легким, как им представляется, способом заработать на жизнь. Мисс Найтингейл хотела бы сделать эту профессию почетной и уважаемой. Она считает, что ремеслу сестры милосердия и сиделки нужно учиться. Ей удалось заинтересовать этим кое-кого в высших кругах.

– Я не знала, что ее цель заключается именно в этом.

– Мне хотелось увидеть ее и рассказать о нас, но связаться с ней я не смогла. У нее масса дел. Она нужна повсюду. Своему делу она отдается со страстью. Она поддерживает дружеские отношения с Палмерстонами, Гербертами и другими весьма влиятельными людьми. Но, все же, мне посчастливилось достать адрес, по которому с ней можно связаться. Я написала ей письмо, в котором рассказала о нас и о том, как вы мечтаете стать сиделкой и хотели бы выучиться этой профессии. Еще я написала, что мы обе слышали о месте под названием Кайзерсверт.

Глаза Генриетты сверкали. Она была сильно возбуждена.

– И вот я получила ответ на свое письмо. Мисс Найтингейл пишет, что мы не можем рассчитывать на то, чтобы попасть в Кайзерсверт. Дело в том, что тамошнее заведение включает в себя больницу лишь как очень небольшую часть и в основном укомплектовано монахинями, получившими благословение церкви на эту деятельность.

Но некоторые из этих монахинь отправились в разные концы Германии, чтобы организовать там подобные заведения. В одном из них существует больница, куда могут обратиться молодые женщины, пожелавшие стать сиделками. Мисс Найтингейл написала, что узнает, примут ли нас туда, и даст нам знать.

Генриетта с победоносной улыбкой еще раз помахала письмом.

– Вы можете себе представить, как я ждала этого ответа! Я даже не была уверена, что он вообще придет. Но сегодня утром письмо, наконец, прибыло. В нем говорится, что мисс Анна Плейделл и мисс Генриетта Марлингтон приняты в больницу Кайзервальда.

– Не может быть! – воскликнула я.

– Ну, скажите же, что я молодец.

– Вы просто великолепно все сделали, да еще сохраняя такую строгую секретность!

– Мне хотелось посвятить вас во все сразу. Если бы я рассказывала вам по частям, эффект получился бы совсем другим.

– Это просто замечательно! И когда мы отправимся?

– Может быть, через месяц?

– Так долго ждать?

– Но мы ведь должны как следует подготовиться. Кроме того, мы не можем пропустить свадьбу Лили.

– У нас впереди так много дел! А долго мы будем отсутствовать?

– Я думаю, месяца три.

– Неужели подготовка сиделки занимает такое длительное время?

– За три месяца можно научиться многим вещам. Мы с вами это сумеем.

Я улыбнулась – Генриетта, как всегда, не сомневалась ни в себе, ни во мне. Я была рада, что ей удалось добиться желаемого. Что касается меня, то именно в этом я сейчас нуждалась больше всего. Мне нужно было отвлечься от своих горьких мыслей о моем умершем ребенке и ужасной участи моего бедного мужа.

В солнечный октябрьский день состоялась свадьба Лили.

Мне было приятно увидеть, что ее первая любовь получила такое счастливое завершение. Вильям казался очень приятным молодым человеком, мистер и миссис Клифт были в явном восторге от женитьбы своего сына, и, кажется, уже любили Лили… Словом, лучшего не приходилось и желать.

Молодые собирались провести неделю в Брайтоне – это будет их свадебным путешествием, – а затем Лили должна переселиться в дом Клифтов.

Джейн и Полли казались несколько подавленными – ведь им предстояло лишиться не только Лили, но и нас. Опять все будет так, как было до моего приезда домой, говорили они.

– Ну, не совсем, – успокаивала я девушек. – Теперь вы сможете навещать Лили, а она будет приходить к вам. Она будет жить близко от вас, а мы уезжаем всего на несколько месяцев.

– Все равно это уже будет не то, – сказала Джейн.

– В жизни всегда так, – скорбно подытожила Полли. Джо тоже повесил голову.

– Кареты, они ведь не для того делаются, чтобы стоять в сарае, да и лошадкам нужна постоянная тренировка, – высказал он свою точку зрения.

Я попросила его в наше отсутствие регулярно выезжать в карете.

– Да ведь карета без ездока – все равно, что рагу без мяса, я так думаю, мисс, – грустно отозвался Джо.

– Но ведь мы уезжаем не навсегда. Мы скоро вернемся.

Настроение слуг не могло уменьшить нашего радостного возбуждения, и подготовка к отъезду шла полным ходом.

Наконец, день отъезда настал. В конце октября Джейн и Полли проводили нас в дальнюю дорогу. Стоя на пороге, они махали нам вслед. Полли утирала слезы… Только тут я поняла, как я привязана к этим милым девушкам. На вокзал нас отвез Джо.

– Я же и привезу вас обратно, – сказал он. – И хоть и говорится: «Лучше поздно, чем никогда», надеюсь, что это будет рано, а не поздно.

– Именно так и будет, Джо! – уверила я старого слугу. – А что там кричат мальчишки с газетами?

Джо прислушался.

– Да что-то о России. Там постоянно что-то случается.

– Давайте послушаем, – попросила я своих спутников.

– Россия и Турция начали войну, – расслышала наконец Генриетта. – Ну и что? В мире постоянно кто-то воюет.

– Война! Как я ненавижу войны, – сказала я. – Только подумайте – ведь Вильям Клифт – солдат. Как ужасно, если ему придется отправиться воевать, да еще так далеко.

– Россия, Турция… – задумчиво произнесла Генриетта. – Это так далеко отсюда.

Она была, безусловно, права, и мы тут же забыли о войне и отдались мечтам о том, что же ждет впереди нас самих.

Впервые увидев Кайзервальд, я почувствовала себя так, как будто очутилась в волшебной, сказочной стране. Здание, в котором располагалась больница, было скорее маленьким замком со множеством башенок. Он принадлежал местному дворянину, а тот отдал его монахиням для использования под больницу.

Здание окружали невысокие горы, даже лучше сказать холмы, покрытые лесом. Местоположение было превосходным – ведь известно, что целительный воздух гор полезен для людей, страдающих легочными заболеваниями. Я думаю, что и персоналу такой воздух отнюдь не был вреден.

За нами прислали карету, которая должна была отвезти нас на место, и по мере того как мы по крутой дороге взбирались на холм, я все больше и больше попадала под очарование окружающей местности. Взглянув на Генриетту, я заметила, что и она полностью разделяет мои чувства.

В воздухе ощущался аромат хвои, слышался шум воды, низвергавшейся с ближайших холмов. Иногда до нас доносился звон колокольчика, что означало, что где-то неподалеку пасутся коровы. Еле заметная дымка придавала окружающему воздуху приятный голубоватый оттенок. Словом, я была совершенно очарована местом, где нам с Генриеттой предстояло прожить немало дней.

Наша карета подъехала к опушке и резко остановилась. Дорогу переходила девочка. Ее длинные белокурые волосы струились по спине. В руке она держала хворостину, при помощи которой гнала шестерых гусей. Впрочем, они не обращали на девочку никакого внимания.

Наш возница что-то крикнул ей, в ответ она пожала плечами. Немецкий язык, который мы учили в школе, я основательно забыла. С трудом мне удалось понять, что девочку зовут Герда, она живет недалеко отсюда в маленьком домике вместе со своей бабушкой и занимается тем, что пасет гусей. Сообщив нам это, возница выразительно постучал себя по лбу.

– Немного не в себе, – объяснил он, и в сочетании с его жестом мне удалось понять, что он имеет в виду.

Запинаясь, я с трудом подбирая слова, ответила, что девочка и гуси выглядят очень мило.

Наконец, мы прибыли к замку. Перед ним расстилалось небольшое oзepо – вернее, пруд. Над водой склонялись ивы. На фоне замка и гор все это выглядело просто сказочно. У нас захватило дух при виде такой прелестной картины.

– Как чудесно! – выдохнула Генриетта.

Карета въехала во внутренний двор. Мы сошли. Молодая женщина в голубом платье и в фартуке белого цвета уже спешила нам навстречу. Ее волосы и кожа были очень светлыми. Мы услышали хороший английский, когда женщина поздоровалась, но я заметила, что она изучает нас с любопытством, в котором легко угадывалась изрядная доля скептицизма. Позже она призналась нам, что когда услышала о предполагаемом приезде двух англичанок из хороших семей, якобы интересующихся работой сиделки, то подумала, что эти изнеженные барышни не останутся в Кайзервальде больше чем на неделю.

Нас провели в спальню, представлявшую собой длинный зал с чисто выбеленными стенами, разделенный на небольшие каморки. В каждой помещалась кровать. «Здесь спят сестры милосердия и сиделки», – объяснила нам наша провожатая. «Вам следует надеть белые фартуки поверх платьев и быть готовыми выполнять любую работу».

В больнице сейчас находилось около двухсот пациентов, большинство из которых были очень серьезно больны.

– К нам они поступают только когда их состояние становится почти безнадежным, – объяснили нам. – Это заведение существует именно для таких больных, поэтому люди, приезжающие к нам работать, должны быть готовы ко всему. Главная диакониса согласилась принять вас только потому, что не могла отказать мисс Найтингейл.

Мы ответили, что очень ценим такое отношение, и сказали, что мечтаем стать профессиональными сестрами милосердия.

– Только годы работы с самыми тяжелыми пациентами помогут вам достичь желаемого, – услышали мы в ответ.

– Вот мы и решили начать работать у вас, – промолвила Генриетта с обворожительной улыбкой.

На лице нашей провожатой отразилось сомнение, которое было очень легко понять. Генриетта производила впечатление существа, скорее созданного для наслаждений и удовольствий, чем для работы сиделкой. Я вела себя гораздо сдержаннее, чем моя подруга, и поэтому, очевидно, вызвала более благосклонное отношение к себе со стороны встретившей нас женщины.

Нас представили нашим будущим коллегам. Лишь немногие из них немного говорили по-английски. Все они были глубоко религиозными людьми и работали в больнице, потому что чувствовали призвание к этой нелегкой профессии. Большинство происходило из бедных семей, и эта работа давала им, помимо всего прочего, необходимые средства к существованию. Однако царившая в Кайзервальде атмосфера разительно отличалась от того, что мне довелось увидеть в лондонской больнице во время моего краткого визита туда, когда я забирала Лили.

Нас провели к главной диаконисе, женщине средних лет с седеющими волосами и холодными серыми глазами. В ней сразу угадывался сильный характер. Она начала знакомить нас с порядками в больнице.

– Большинство наших пациентов страдают легочными заболеваниями, – объяснила она. – Некоторые из них никогда не поправятся. Их направляют сюда со всей Германии, потому что воздух наших гор считается целебным. У нас есть два постоянных врача – доктор Брукнер и доктор Кратц.

Главная диакониса хорошо говорила по-английски, и нам было приятно слышать родной язык. Говоря о целях кайзервальдского заведения, она сказала:

– Я полностью разделяю взгляды вашей соотечественницы, мисс Найтингейл. По-моему, еще слишком мало делается для того, чтобы облегчить страдания больных. В этом деле мы являемся, так сказать, первопроходцами. Наша цель – внедрить в сознание как можно большего числа людей ту простую мысль, что больные и страждущие нуждаются в постоянном уходе и заботе. Наша деятельность уже снискала одобрение, и нашу больницу довольно часто посещают доктора из других стран. Были у нас и врачи с вашей родины. Они очень интересовались нашими методами. Мне кажется, что мы уже добились определенных успехов. Но труд здесь тяжелый, и жизнь в Кайзервальде не покажется вам безмятежной.

– Ничего другого мы и не ожидали, – произнесла я.

– Наши пациенты требуют неустанной заботы и внимания. Свободного времени у персонала остается очень немного, но и его приходится проводить рядом с больницей, потому что мы расположены вдали от города.

– Однако у вас такие чудесные леса и горы! – возразила я.

Главная диакониса согласно кивнула.

– Посмотрим, как вы справитесь, – сказала она напоследок, и мне показалось, что она, так же как и монахиня, которая привела нас сюда, не сомневается, что мы не задержимся здесь надолго.

Трудности нашей жизни превзошли все ожидания. Меня восхищало то, как легко справляется со всем Генриетта. Я желала тяжелой работы, чтобы забыться, и то, что я очутилась в необычной обстановке, было плодотворно для меня.

Работа велась практически без всякого перерыва. От нас требовалось исполнять все необходимое – здесь никто не делил работу на свою и чужую. Меня поразила чистота, царившая в больнице. Мы сами стирали постельное белье и скребли щетками пол. С пяти часов утра весь персонал больницы был уже на ногах и трудился не покладая рук до семи – в это время просыпались пациенты. Кайзервальдом управляли монахини, и влияние религии чувствовалось здесь во всем. Выполнив положенную нам работу, мы собирались и слушали чтение отрывков из Библии, молились и пели церковные гимны. В первую неделю нашего пребывания я так уставала к концу дня, что замертво валилась на кровать, мгновенно погружалась в сладостный сон и просыпалась только тогда, когда слышался звон колокола, возвещавший начало нового дня. В каком-то смысле мне это напоминало школу.

Трапезы происходили в длинном зале с чисто выбеленными стенами. Там мы все чинно сидели за одним большим столом, где у каждого было свое строго определенное место, которого надо было непременно придерживаться.

Завтракали мы примерно в шесть часов, съедая по кусочку ржаного хлеба и выпивая по стакану напитка, который, как мне представлялось, был приготовлен из молотой ржи. В одиннадцать часов мы кормили обедом наших пациентов и в двенадцать снова собирались в трапезной на свой обед. Обычно он состоял из бульона, овощей и маленького кусочка рыбы или мяса.

Иногда у нас выдавались свободные от работы часы. В первую неделю мы обычно проводили их лежа на кровати и болтая о пустяках – ни на что больше сил не оставалось. Но постепенно мы втянулись в работу, стали меньше уставать и уже могли в свободное время совершать прогулки к озеру. Сидя на берегу, мы слушали, как гудит в соснах ветер, и вели долгие задушевные беседы. Все вокруг дышало таким покоем! Я стала замечать, что постепенно этот покой нисходит и в мою душу.

Иногда, сидя на берегу, мы видели, как невдалеке проходят люди – жители соседней деревушки, лежавшей примерно в четверти мили от больницы. Большинство местных обитателей держали домашних животных, в основном коров, и занимались ручной вышивкой платьев и блузок, которые затем продавали в магазинах ближайшего городка. Случалось, что мимо нас проходил дровосек с топором на плече. Все эти люди тепло приветствовали нас – они знали, что мы работаем в Кайзервальде, и очень уважали за наш нелегкий труд.

Как давно уже я не чувствовала себя так спокойно!..

Больше всего мне нравилось работать в палате, где лежали больные. Это была длинная комната с голыми побеленными стенами, в обоих концах которой висело по огромному распятию. Кровати стояли тесно друг к другу, а специальная занавеска отделяла мужскую половину палаты от женской.

Доктора тоже неустанно трудились. Мне казалось, что к сиделкам и сестрам милосердия они относятся с некоторым презрением, особенно это касалось Генриетты и меня. Им были чужды и непонятны наши побуждения – ведь мы никогда не знали нужды. На их отношении к нам видимо сказывалось то, что до приезда в Кайзервальд у нас не было никакого опыта подобной работы. Для них мы были изнеженными барышнями, предпринявшими путешествие ради того, чтобы разогнать скуку бесполезного существования.

Подобное отношение раздражало меня гораздо больше, чем Генриетту, и я преисполнилась решимости доказать этим докторам, что приехала сюда не в игрушки играть, а стать настоящей сестрой милосердия.

По опыту своей жизни я уже точно знала, что у меня особая склонность к этой работе. Однажды с одним из наших пациентов случился припадок истерии. Его никто не мог успокоить, даже доктора. А мне это удалось! Я была счастлива, что мой «дар», как называла его моя дорогая айя, пригодился мне и здесь.

С этого времени отношение ко мне изменилось не только со стороны врачей, но и со стороны главной диаконисы, которая стала больше интересоваться мной.

– Некоторые женщины – прирожденные сиделки, – как-то сказала мне диакониса. – Другие приобретают необходимые навыки после долгих лет упорного труда. Вы принадлежите к первой категории.

При этих словах я почувствовала себя так, как будто она, наконец, посвятила меня в это почетное звание. С тех пор к самым трудным пациентам, которые больше всего беспокоили докторов и главную диаконису, назначали меня.

Поведение Генриетты удивляло и восхищало меня. Временами мне казалось, что она уже не так очарована всем вокруг, как в первые дни в Кайзервальде, но видя, насколько я нашла себя в этой работе, она искренне за меня радовалась.

– Я до смерти устала! – пожаловалась она мне в один из наших выходных дней, когда мы, по обыкновению, сидели у озера. – Но все время напоминаю себе, что это делается ради благородной цели, что весь этот изнурительный труд составляет часть нашего пути к заветной мечте. Именно он приведет нас к Королю-демону.

Так назвала моя подруга того человека, которого я решила найти. Она любила придумывать разные истории о его злодействах, пыталась представить, как он выглядит. В ее описаниях он являлся нам как живой – смуглый, с тяжелыми веками и маленькими проницательными глазами, черноволосый… А на его губах, как уверяла меня Генриетта, постоянно играет сатанинская усмешка.

Однажды после обеда, когда мы обе были свободны от работы и, как обычно, сидели на берегу озера, из-за деревьев вдруг выросла тоненькая фигурка и остановилась рядом с нами. Это была Герда – гусиная пастушка.

Со времени приезда в Кайзервальд я стала значительно лучше говорить по-немецки. Даже Генриетта, которая знала язык гораздо хуже меня, со временем научилась немного объясняться.

Я поздоровалась с Гердой и спросила:

– А где же твои гуси?

– О них заботятся другие люди, – объяснила девочка. – А я теперь могу ходить сама по себе.

Она подошла и встала совсем близко. Глядя на нас, Герда улыбалась, как будто мы чем-то забавляли ее.

– Вы – английские леди, – наконец сказала она.

– Да. А ты – маленькая немецкая девочка.

– Нет, я тоже леди.

– Ну конечно!

– А я сейчас гуляла в лесу. Вы когда-нибудь ходите в лес?

– Да, мы иногда находим время для прогулок. Девочка подошла еще ближе.

– А вы знаете, что по ночам деревья оживают? – спросила она, понизив голос.

Взгляд ее стал отсутствующим, как будто она смотрела не на нас, а куда-то вдаль и видела то, что было нам недоступно.

– А еще там есть тролли… Они живут в горах.

– А ты их видела? – спросила Генриетта.

Девочка кивнула.

– Они похищают людей. Нельзя смотреть им в глаза, иначе они непременно вас схватят.

– Значит, ты сама никогда не смотрела в глаза троллей? – спросила я Герду.

Она пожала плечами и хихикнула.

– А дьявола вы видели?

– Нет. А ты?

Она опять начала смеяться и опять пожала плечами.

– Ты ведь живешь с бабушкой, да? – спросила я.

Герда кивнула.

– Наверное, в том домике на краю леса?

Она снова кивнула.

– И ты ухаживаешь за гусями, цыплятами… А за кем еще?

– Еще у нас есть корова и две козы.

– Наверное, с ними очень много хлопот.

Девочка опять кивнула.

– Однажды в лесу я встретила дьявола… – наконец произнесла она.

– И как же это случилось?

– Я ему понравилась.

И она снова хихикнула.

Генриетта украдкой зевнула, а мне было интересно разговаривать с этой странной девочкой. Я все старалась понять, что же происходит в ее помутненном рассудке.

Наконец, Генриетта решительно поднялась.

– Посмотрите, который час! Мы можем опоздать.

– До свидания, Герда! – попрощалась я с девочкой.

– До свидания, – тихо отозвалась она и долго стояла на том же месте, глядя нам вслед.

– Странная девочка, – сказала я, когда мы немного отошли.

– Да, с головой у нее явно не все в порядке, – высказала свое мнение Генриетта.

– Интересно, что она имела в виду, когда говорила о дьяволе?

– И о троллях.

– Я думаю, кое-что она слышала от взрослых, а кое-что придумала сама. Какая она хорошенькая! Такая хрупкая, белокурая… Как жаль, что она явно не в себе. Но все же она может ухаживать за гусями – это ей вполне по силам. И она вполне счастлива. Мне бы хотелось узнать о ней побольше, может быть, познакомиться с ее бабушкой. Как вы думаете, мы могли бы навестить их? Хотя в таких случаях никогда не знаешь, как правильно себя вести.

– Вряд ли мы сумеем выкроить время для светских визитов – ведь мы постоянно загружены работой.

– Скажите мне, Генриетта – вы, наверно, очень устали? – решилась я задать подруге вопрос, который давно меня мучил. – Может быть, вы хотели бы вернуться домой?

– Домой? Ну, разумеется, нет! Если вы справляетесь с работой, значит, справлюсь и я.

– Но у меня есть свои причины – я всегда хотела заниматься чем-то подобным. Мне кажется, что я всегда хотела без остатка отдаться работе, но до конца этого не осознавала.

– Я считаю дни, которые нам осталось пробыть здесь до истечения трех месяцев. Но не думайте, я не забыла, ради чего мы все это затеяли. Герда была рада повстречаться с дьяволом. Я сама с нетерпением ожидаю подобной встречи.

Как только у меня выпадал свободный час, я ходила на прогулки по окрестностям. Раз или два мне попадалась Герда и ее гуси. Увидев меня, она улыбалась своей загадочной улыбкой, если же была не одна, а со своими подопечными, то мы не разговаривали. Создавалось впечатление, что два дела одновременно девочка делать не в состоянии.

Гуси вели себя по отношению к нам весьма недружелюбно – они сразу начинали шипеть, и Герде приходилось их успокаивать.

Дело шло к зиме, на улице становилось все холоднее. Сидеть у озера уже было неприятно, и мы начали ходить на прогулки. Очень скоро в ближайшем городке, расположенном примерно в полутора милях от Кайзервальда, должна была состояться ярмарка. Людей в окрестностях стало гораздо больше, чем раньше, и мы обычно встречали их во время наших прогулок. Как-то туманным осенним днем нам встретился разносчик. Он ехал на тележке, запряженной осликом и нагруженной всякого рода товаром.

Увидев нас, разносчик прокричал приветливое «Гутен таг», на которое мы ответили соответствующим образом.

– Вы, наверное, леди из Кайзервальда? – обратился к нам торговец. – Английские леди… Мы все, конечно, о вас наслышаны. Сам бы я не догадался, что это вы.

Он перевел свой взгляд на Генриетту.

– Вы вот совсем не похожи на англичанку. Ну а я Клаус-разносчик. Будем знакомы. Здесь любой меня знает, спросите кого хотите. Я частенько приезжаю сюда, особенно в такое время, как сейчас. Ведь скоро ярмарка, а уж тогда-то торговля идет очень бойко.

Вам, небось, интересно узнать, что за товар у меня припасен? Да все, что может заинтересовать таких леди, как вы – гребенки, гостинцы, серьги для ваших очаровательных ушей, прекрасные шелка – вы можете сшить из них себе платья… Еще у меня есть для вас ожерелья и пудра, которые помогут вам стать еще красивее. Тут уж мужчинам не устоять перед вами!.. Если вам нужно – спрашивайте Клауса-разносчика. Если того, что вам требуется, у меня сейчас нет, я привезу это в следующий раз.

Он говорил очень быстро, и некоторые слова я не сумела разобрать, но в целом смысл его речи был вполне понятен. Клаус был красивым мужчиной. Внешностью он походил на цыгана – очень смуглый, со сверкающими глазами и с серьгами в ушах. Вел он себя весьма свободно и вообще производил впечатление человека независимого.

Мы его, без сомнения, заинтересовали, и глядя на нас, он, как мне показалось, все пытался понять, что же привело таких «леди», как он выражался, как мы, в Кайзервальд. Наверное, наша молодость и то, что мы были иностранками, придавало нам в глазах Клауса некую необычность.

– Все, что вы только пожелаете, леди, – продолжал он. – Только попросите Клауса-разносчика, и он привезет вам все, что душе угодно. Чудесный отрез шелка… бархат… бусы, которые оттенят ваши красивые глаза – голубые для одной и зеленые для другой. Я сумею угодить вам обеим.

– Благодарю вас, – сказала Генриетта. – Но здесь у нас не будет случая носить такие вещи.

Он шутливо погрозил нам пальцем.

– Никогда не упускайте случая повеселиться, мои дорогие леди. Нельзя все время работать – это неестественно. В жизни должно быть место празднику, и тот, кто не веселится в молодости, когда для этого есть все возможности, в один прекрасный день поймет, что юность улетела безвозвратно. А вот отличный отрез шелка для модного платья – зеленый, чтобы получше оттенить ваши чудные рыжеватые волосы. Такие волосы встречаются редко, уж поверьте мне, леди. Вам нужно ими гордиться.

– Спасибо, – поблагодарила я.

– Только не раздумывайте слишком долго, а то Клаус-разносчик уедет.

– Ну, я думаю, что он уедет не навсегда.

– Да, он вернется. Но помните – солнце всходит и заходит, и не заметишь, как еще один день пролетел… А ведь с каждым днем мы все становимся старше, даже такие очаровательные леди, как вы.

– Вы очень кстати напомнили нам о времени. Наше время истекло, нам надо возвращаться к своей работе в больницу.

Когда мы отошли на порядочное расстояние, Генриетта сказала:

– Какой смешной он, этот Клаус!

– Да, за словом он в карман не лезет, – отозвалась я.

Как-то в промозглый осенний день, когда порывистый ветер гнал тучи по неприветливому серому небу, мы с Генриеттой отправились на прогулку в лес – у нас выдался свободный от дежурства в больнице час. Я любила такие прогулки. Так приятно вдыхать смолистый запах хвои, слушать звон колокольчика, доносившийся до нас сквозь шум ветра – звучание его было таинственным. Мне всегда казалось, что в этом лесу есть какое-то особое очарование, и в глубине души разделяла фантазии Герды относительно троллей и дьявола.

Мы прошли мимо их домика. Герца была в саду и мурлыкала какую-то песенку себе под нос. Она не ответила на наше приветствие, но нас это не слишком удивило – девочка часто вела себя именно так. Сквозь деревья были видны зловещие тучи, которые ветер с огромной скоростью гнал по небу. Лес сразу сделался темным и зловещим. Деревья, казалось, ожили, принимая причудливую форму от порывов ветра, его шум напоминал рыдания. Так мне казалось, но когда я сказала об этом Генриетте, она рассмеялась.

– Странно слышать подобные вещи от такого разумного человека, как вы, – сказала мне подруга.

– Давайте поторопимся! – попросила я ее. – Через минуту хлынет настоящий ливень. Боюсь, нам не удастся вернуться до того, как он начнется.

Мы побежали назад через сосновый лес, а когда достигли опушки, где стоял домик Герды, дождь уже лил вовсю.

Дверь домика открылась, и на пороге появилась женщина. Я уже однажды видела ее и теперь сразу узнала – это была бабушка Герды.

– Мои дорогие юные леди, да вы промокните до нитки! – прокричала она нам сквозь шум дождя. – Зайдите ко мне. Дождь скоро кончится – уж очень он сильный. Прямо настоящий ливень!

Мне было очень приятно, что нас пригласили войти в дом, тем более что меня очень интересовали его обитатели. Фрау Лейбен было, на мой взгляд, около шестидесяти, но она производила впечатление очень бодрой, крепкой женщины и свой домик содержала в безукоризненной чистоте.

– Очень мило с вашей стороны, что вы позволили нам переждать дождь у вас, – сказала я.

– Ну что вы! Это ведь такая малость. Пожалуйста, садитесь.

Когда мы сели, она продолжала:

– Мы так благодарны вам всем. Я имею в виду – тем, кто работает в Кайзервальде. Вы делаете столько добра людям!.. Вы ведь англичанки. Приехали посмотреть, как содержатся у нас больные?

В ответ я рассказала ей, что мы приехали только на три или четыре месяца, а затем уедем домой.

– Да, к нам иногда приезжают доктора и сиделки из других стран, – произнесла фрау Лейбен.

– А где же Герда? – спросила я ее. – Неужели она на улице в такой дождь?

– Должно быть, где-нибудь спряталась. На это у нее сообразительности хватит.

И старушка печально покачала головой.

– Герда – чудесная девочка, – с чувством сказала я. – И как живописно она выглядит, когда гуляет со своими гусями! Если бы я была художницей, непременно нарисовала бы ее.

Фрау Лейбен вздохнула.

– Я так беспокоюсь за нее… Что с нею станет, когда меня не будет в живых? Этот вопрос я себе задаю постоянно. Кто о ней тогда позаботится? Если бы она была такой же, как другие дети, она могла бы выйти замуж, и тогда о ней бы заботился муж. Но, может быть, ее мать когда-нибудь приедет.

Мы помолчали немного, и фрау Лейбен продолжала:

– Ей было всего пять лет, когда моя дочь с мужем оставили девочку у нас. Вначале я думала, что они скоро вернутся, но их все нет… Теперь они очень далеко, в Австралии.

Женщина выглядела очень огорченной.

– Когда они уезжали, со мной рядом был Герман, мой муж. Но недавно он умер. Монахини из Кайзервальда – да благословит их Господь! – старались помочь ему, как могли, но они не сумели спасти его жизнь, и теперь я осталась одна. Уже три года я живу без Германа…

– Люди здесь очень порядочные и заботливо относятся друг к другу, – сказала Генриетта. – Вам, должно быть, повезло хоть в этом – жить в таком красивом месте.

Фрау Лейбен кивнула.

– Да, это правда. Они все очень помогли мне, когда Герман умер. Когда был жив мой муж, моя жизнь была не такой тяжелой – ведь все невзгоды мы делили пополам.

Она бросила на нас быстрый взгляд, как бы спрашивая – а не слишком ли она болтлива? Ведь, в конце концов, мы люди посторонние. Я всегда чувствовала глубокий интерес к жизни других людей, и они, каким-то образом осознавая это, охотно мне доверяли. Вот и сейчас, поколебавшись лишь мгновение, фрау Лейбен все же решила продолжить свой рассказ. Вот что мы узнали. У них с Германом была дочь Клара, в которой они, разумеется, души не чаяли. Внешне она была похожа на Герду, но, в отличие от нее, очень смышленая и способная. Конечно, любящие родители желали ей всяческого добра. Однажды она отправилась погостить к кузине в Гамбург, познакомилась там с Фрицем и вышла за него замуж.

– И больше она к нам не возвращалась, – сказала фрау Лейбен. – Так только, иногда, на несколько дней погостить. Наш дом больше не был ее домом. Конечно, мы радовались за нее, но, в то же время, нам было так грустно… Когда родилась Герда, мы были так счастливы… а потом оказалось, что она вот такая. Им она была не нужна – по крайней мере, Фрицу. Ведь ненормальный ребенок – обуза. И вот моя дочь и ее муж привезли ее сюда. Иногда они приезжали проведать ее и нас. А потом Фриц уволился с флота, и они с моей дочерью уехали в Австралию. Герду же они взять с собой не захотели. Тогда еще был жив Герман. Как он любил Герду!.. Они часто ходили вместе в лес. У нас тогда было гораздо больше коров. Герман любил рассказывать внучке разные истории – ну, знаете, все эти старые легенды о богах и героях, о драконах и троллях, которые живут в горах. Он знал их во множестве и умел очень хорошо рассказывать. Герда могла слушать его часами. Они просто зачаровывали ее. Да, когда был жив Герман, все казалось мне таким простым… А потом заболел – больные легкие. Он все кашлял и кашлял, так, что просто сердце разрывалось, когда я слышала этот его кашель. Его взяли в Кайзервальд. Там он и умер, а я осталась одна…

– Как это грустно! – воскликнула Генриетта, услышав рассказ фрау Лейбен.

– Герда по-своему счастлива, – добавила я, чтобы хоть немного разрядить гнетущую атмосферу.

– Да, она живет в воображаемом мире, представляет себя героиней всех тех историй, которые услышала от Германа. Помню, как мы в последний раз справляли Рождество вместе с ним. Мы принесли из лесу дерево и украсили его разными игрушками и свечами. Когда они зажглись, елка стала такой нарядной!.. Скоро опять придет Рождество, и старый Вильгельм, наш дровосек, принесет нам елочку. Я опять ее наряжу. Герда это любит… Но без Германа нам все равно будет грустно.

Я заметила, что дождь уже перестал, и сказала, что нам нужно торопиться, иначе мы опоздаем.

– Нам было так приятно поговорить с вами, фрау Лейбен, – сказала я старушке на прощание. – Надеюсь, ваша дочь скоро приедет вас навестить.

– Австралия так далеко отсюда… – отозвалась она со вздохом.

Мы поспешили в больницу, по пути обсуждая с Генриеттой услышанное от старушки:

– Какая печальная история! Бедная Герда. Бедная фрау Лейбен!..

– Мне кажется, Герда не чувствует себя ущербной, – возразила мне Генриетта. – И слава Богу, что это так! Она не понимает, что происходит в мире, не скучает по своей матери. Ее не беспокоит то, что ее бросили родители.

– Вообще-то, мы точно не знаем, что происходит в сознании Герды, – задумчиво сказала я. – Надеюсь, что у них будет красивая елка. Это типичный немецкий обычай – принести на Рождество из лесу дерево и украсить его. С тех пор как королева вышла замуж за принца Альберта, у нас в Англии это тоже постепенно входит в обычай.

– Нет, это началось еще при матери нашей королевы, – заметила Генриетта.

– Интересно, а каким будет Рождество в Кайзервальде?

– Мне кажется, ничего особенного там не будет. Просто споют чуть больше гимнов и прочтут чуть больше молитв.

– Но что-то нужно сделать! Мне кажется, от этого нашим пациентам станет только лучше. Единственное, что мне не нравится в Кайзервальде, – это то, что в нем совсем нет места радости.

– Об этом лучше поговорить с Г.Д., – предложила Генриетта.

Так она называла главную диаконису.

– Ну что же, я могу попробовать.

– Будьте осторожны! Она может вас так осадить…

Я попросила разрешения встретиться с главной диаконисой – «попросила аудиенции», по выражению Генриетты. Она была мне дарована с благосклонностью. Вообще, в отношении этой дамы ко мне я ощущала явное уважение, которое не сумела заслужить Генриетта.

Мне предложили сесть. Я повиновалась. Сама главная диакониса сидела за столом, на котором лежало изрядное количество бумаг. Иногда она начинала их перебирать, как бы давая мне понять, что время, которое она может уделить посетителю, весьма ограничено.

Видя это, я сразу перешла к существу дела.

– Скоро Рождество. Интересно, как оно будет проходить в Кайзервальде.

– Мы споем рождественские гимны и прочтем особые молитвы.

– Но будет ли оно отмечаться как праздник?

– Я не совсем понимаю вас, мисс Плейделл.

– Ну, будет ли у нас рождественская елка, например? Главная диакониса, пораженная этими словами, уставилась на меня, а я продолжала:

– Мне казалось, что мы могли бы установить сразу две – по одной в каждом углу палаты. Занавеску, разделяющую мужскую и женскую половины, можно было бы убрать – таким образом мы все оказались бы как бы в одной большой комнате. Может быть, приготовить небольшие подарки для каждого? Конечно, какую-нибудь мелочь, пустячок… Мы могли бы вначале повесить их на елки, а потом раздать пациентам.

Главная диакониса не прерывала меня, погруженная в раздумье. Я понимала, что моя смелость казалась ей неслыханной. Еще никто никогда не осмеливался говорить с этой дамой подобным образом. Никто не осмеливался вводить новые порядки в Кайзервальде.

Наконец, она подняла палец, призывая меня замолчать.

– Мисс Плейделл! Я думаю, что вы еще недостаточно пробыли у нас и не успели как следует изучить наши порядки. Эти люди больны… Некоторые из них очень больны…

– А мне кажется, что тем, кто не слишком плохо себя чувствует, этот праздник принес бы немного радости. Он внесет приятное разнообразие в их монотонные будни!.. Серая повседневность отнимает у них силы и желание бороться за жизнь. Если же больных хоть немного развлечь, чем-нибудь порадовать, их дух укрепится.

– Мы работаем здесь не для того, чтобы укреплять их дух, мисс Плейделл! Мы врачуем тела, а не души.

– Но иногда одно неразрывно связано с другим.

– Не хотите ли вы сказать, что знаете, как вести дела в больнице, лучше, чем я?

– О нет! Конечно, нет. Но мне кажется, что иногда постороннему взгляду открывается нечто, скрытое от постоянных обитателей.

– Я не вижу никакого смысла в вашей идее. Все имеющиеся у нас средства нужны нам на дело. Есть масса по-настоящему необходимых вещей, на которые мы могли бы потратить деньги.

– Но это тоже необходимая вещь! Я убеждена, что укрепить дух – значит помочь врачеванию тела.

– А что если я соглашусь на ваше нелепое предложение? Где мы найдем деньги, чтобы купить эти ваши… пустячки? У нас ведь около сотни пациентов, не забывайте об этом.

– Я помню. Но я уверена, что елки нам могли бы преподнести в подарок местные жители. Здешние люди очень высокого мнения о нашей больнице.

– Откуда вам это известно?

– Просто я неоднократно с ними беседовала. Некоторых из них я знаю достаточно хорошо, чтобы утверждать, что они сделают все, что в их силах, ради такого праздника.

– Ну а подарки?

– Я сама куплю их. Мисс Марлингтон с удовольствием мне поможет. Здесь есть один разносчик, который продаст нам необходимые для подарков мелочи – носовые платочки, украшения, – которые сделают этот день особенным для наших пациентов.

– Это и так особенный день. Мы празднуем рождение Христа, будем торжественно петь рождественские гимны. Я уверена, каждый христианин проникнется сознанием важности Рождества.

– Но рождение Христа должно быть поводом для радости! Это – счастливый, веселый день. Если мы сделаем так, как предлагаю я, мы сразу же заметим улучшение в состоянии наших пациентов. Сначала они будут ждать этого события, а потом придет и сам праздник. Мне кажется, что подарить людям немного радости, заставить их улыбнуться так же необходимо для их здоровья, как и лекарство.

– А мне кажется, мисс Плейделл, что мы обе попусту теряем драгоценное время.

Это был окончательный отказ.

Мне ничего не оставалось делать, как ретироваться.

Спустя несколько дней главная диакониса послала за мной.

– Садитесь, мисс Плейделл, – предложила она, когда я вошла в ее кабинет.

Я повиновалась. Меня не покидало ощущение, что она сейчас предложит мне уехать из Кайзервальда. Наверное, моя затея шокировала ее. Главная диакониса была глубоко религиозной женщиной с сильным и благородным характером, но абсолютно лишена чувства юмора. По моему мнению, такие люди обычно недостаточно способны понять других людей. Я уверена, что она считала свои строгие взгляды на мораль абсолютно императивными и требовала от окружающих безукоризненного поведения. Разумеется, в ее систему никак не укладывалась та вольность, которая содержалась в моем предложении провести в больнице праздник Рождества.

Следующие слова главной диаконисы повергли меня в изумление.

– Я много думала над тем, что вы сказали мне, мисс Плейделл. У вас есть определенный талант к выхаживанию больных. Но вы не всегда придерживаетесь наших методов.

О Боже, пронеслось у меня в мозгу, началось!..

– Да, у вас есть задатки хорошей сиделки. Вам, конечно, кажется, что то развлечение, о котором вы мне говорили, сослужит добрую службу нашим пациентам. Вы также сказали, что готовы взять на себя бремя финансовых расходов, связанных с этой затеей. К счастью, у вас действительно имеются необходимые для этого средства. Слабая улыбка вдруг появилась в уголках рта этой всегда суровой женщины. Я была изумлена – впервые я увидела на ее лице хоть какое-то подобие улыбки.

– Боюсь, что ваша подруга, мисс Марлингтон, не обладает теми же способностями к нашей профессии, что и вы. Но она очень живая и энергичная особа. Мне кажется, наши пациенты любят ее. Я поговорила е доктором Брукнером и доктором Кратцем, и они считают, что то, что вы предлагаете, не окажет вредного воздействия на больных. Мисс Плейделл, я намерена позволить вам попробовать. Посмотрим, скольким нашим пациентам станет лучше после предложенного вами празднования Рождества. Мы также примем во внимание, не станет ли кому-нибудь из них, наоборот, хуже после этого.

– Мне кажется, что не станет.

– Посмотрим. Я не буду иметь ко всему этому никакого отношения – ведь это целиком и полностью ваша затея. Вы купите елки и… пустяки, как вы их называете, для подарков на деньги из собственного кармана. Вы все организуете сами. Можете воспользоваться помощью тех наших сестер и сиделок, которые захотят вам помочь. Все в ваших руках. Посмотрим, будем ли мы потом хвалить вас или ругать.

– О, благодарю вас! – воскликнула я.

Она замахала на меня рукой, и я опять увидела на ее лице что-то похожее на улыбку. Мне показалось, что она смотрит на меня почти с любовью. Я была глубоко тронута.

Я тут же отправилась искать Генриетту. Предложенная главной диаконисой идея, как я и предполагала, привела мою подругу в неописуемый восторг. Мы сразу же принялись составлять план наших дальнейших действий. Прежде всего, следовало найти Клауса-разносчика. Ярмарка все еще продолжалась, и он наверняка торгует. Мы завтра обязательно поговорим с ним. Дровосека попросим приготовить нам два дерева – самые большие и красивые, какие он только сможет найти. Пусть он срубит деревья за неделю до Рождества – тогда они во время праздника будут еще свежими.

– А теперь, – сказала я, – нам надо искать Клауса-разносчика. Завтра же идем на ярмарку!

К нашему изумлению, почти все наши коллеги – сиделки и сестры – были рады помочь нам. Исключение составляли только несколько пожилых женщин, считавших такие развлечения греховными. Всегда находились желающие взять на себя часть наших обязанностей в больнице, чтобы мы могли иметь немного больше свободного времени и вплотную заниматься приготовлениями к празднику.

Пациентам было объявлено, что на Рождество у нас будет елка, и я с радостью заметила, как почти все они очень обрадовались, услышав эту новость. Теперь все жили предвкушением праздника. Те, кто чувствовали себя достаточно хорошо, без конца говорили об этом друг с другом, и лишь самые безнадежные больные остались ко всему безучастными.

Я не сомневалась, что мы сможем найти нашего разносчика на ярмарке. Но уже тридцатого ноября она должна была закончиться, поэтому следовало действовать очень быстро.

Ярмарка проходила на поле рядом с небольшим городком. Уже издалека мы с Генриеттой услышали звуки скрипок. Ларьки, выкрашенные в яркие цвета – преимущественно в синий и красный, – казались брызгами краски на зеленом фоне деревьев. Подойдя ближе, мы увидели молоденьких девушек в национальных костюмах. На них были остроконечные шляпы и множество нижних юбок, которые развевались под порывами ветра и открывали взору ослепительно белое белье. Мужчины были одеты в кожаные штаны, а на головах у них красовались украшенные перьями треуголки. Все они явно получали огромное удовольствие от того, что происходило вокруг.

На главной ярмарочной площади несколько молодых людей танцевали под звуки двух скрипок. Мне тут же захотелось взять их с собой в больницу, чтобы они повеселили наших пациентов. Мы немного посмотрели на танец, а потом бросили несколько монеток в коробку, которая стояла рядом на камнях – так прохожие могли выразить танцорам свою благодарность за доставленное удовольствие.

С трудом пробираясь сквозь толпу, между прилавками, на которых были выложены всевозможные товары – конская сбруя, одежда, обувь, съестные припасы – яйца, овощи и сыр, – ткани всех сортов, украшения и, конечно, гостинцы, мы были несколько ошеломлены.

Я спросила, здесь ли Клаус-разносчик, и нам показали, где его прилавок.

Он действительно сидел там, взгромоздившись на деревянный ящик и постоянно окликая проходивших мимо него людей. То он осыпал женщин комплиментами, а то обрушивался на них с шутливыми ругательствами, говоря, что они просто дурочки, если не понимают, какой прекрасный товар он выставил на продажу.

– Только у нас, только один раз! – кричал Клаус во всю глотку. – Подходите, дорогие дамы. О чем тут еще раздумывать? Или, может быть, вы хотите упустить такой прекрасный случай? Вот ты, красотка, подойди-ка сюда! У меня есть чудесный кусок бархата именно для тебя. Сошьешь себе платье – мягкое, облегающее… С такой фигурой, как у тебя, ты будешь в нем просто королевой! Да-да, уж поверь мне, красотка!..

Женщина прельстилась на уговоры Клауса и начала щупать материю. Тут он заметил нас.

– Добро пожаловать, мои дорогие леди! Подходите и покупайте. Английские леди, они знают толк в хороших вещах!

– Обслужите эту женщину, Клаус, – попросила я, – а потом мы хотели бы поговорить с вами.

Он отрезал кусок материи для платья и повернулся к нам.

– Нам нужен ваш совет. Мы хотим украсить рождественскую елку, – начала я.

– И правильно сделали, что обратились именно ко мне, моя дорогая. У Клауса есть все, что вашей душе угодно. Все, что от вас требуется, – это подойти и взглянуть. Так что же вам нужно? Только шепните Клаусу словечко – и он достанет все, что пожелаете. Если у меня нет нужного товара сейчас, я привезу его позже.

– Это для больницы, – сумела я наконец вставить слово в нескончаемый поток речи Клауса.

Он подозрительно посмотрел на меня.

– Вы хотите это даром? – спросил он.

– О нет! Мы заплатим. Еще нам нужна примерно сотня скромных маленьких рождественских подарков.

– Целая сотня? – с изумлением воскликнул Клаус. – Это большой заказ. Нам нужно обсудить все как следует, но не здесь, на улице. Такие дела обычно обсуждаются за столом.

И он с чувством потер нос, очевидно, давая понять, что такие деловые люди, как он, я и Генриетта, смогут легко договориться.

– Эй, Якоб! – закричал он кому-то.

Тут же подбежал паренек, к которому Клаус обратился с такими словами:

– Присмотри за товаром. Я пойду поговорить о деле.

Затем он повел нас через площадь к небольшой лужайке перед гостиницей. В теплую погоду там стояли столики, но зимой на улице было слишком холодно. Нам пришлось войти внутрь, и Клаус заказал пиво. Когда нам принесли кружки, он оперся о стол и приготовился внимательно слушать нас.

Я коротко посвятила Клауса в то, что мы намереваемся сделать. Он предложил в качестве подарков красивые носовые платочки для женщин – разноцветные, с вышивкой, не похожие один на другой. По его мнению, еще можно было бы подарить бусы, украшения, цветные вазочки, веера, фигурки циркачей, искусно сделанные местными умельцами. А для мужчин подошли бы обычные носовые платки и разные игры вроде викторин и головоломок. Ну, он еще подумает.

– Я чувствую, что вы уловили нашу идею, – сказала я. – Мне кажется, что все эти подарки должны быть у нас за две недели до Рождества.

– Нет ничего проще! – с готовностью отозвался Клаус. – Я могу привезти их, когда в следующий раз приеду на ярмарку. Все подготовлю как надо, не беспокойтесь.

– А мы можем положиться на вас? – спросила Генриетта.

Он взглянул на нее с укоризной.

– Разумеется, вы можете доверять Клаусу. Если я сказал, что сделаю, считайте, что это уже сделано. Как бы иначе я мог вести дела? Я бываю здесь дважды в месяц и еще никогда никого не подводил. Если я говорю, что привезу подарки, значит, так оно и будет.

– Я уверена, что мы можем доверять вам, Клаус. Тем более что вы знаете, как рассчитывают на вас эти несчастные больные люди – наши пациенты. Если вы подведете нас с подарками, для них это будет ужасным разочарованием. Мы ведь собираемся установить рождественские елки и устроить настоящий праздник. Вы понимаете, как это важно?

– Даю вам честное благородное слово, мои дорогие леди. Ну-с, давайте подсчитаем! Сколько у вас мужчин, сколько женщин? Надо все посчитать совершенно точно.

Мы сидели за столом в гостинице, попивали пиво и смеялись над Клаусом, который явно пришел в восторг от такого большого и к тому же не совсем обычного заказа. Чувствовалось, что в то же время он немного опасается относительно надежности оплаты. Когда я сказала, что заплатим мы с Генриеттой, у него отлегло от сердца.

– Вы уж простите меня, дорогие дамы, за то, что я упоминаю о таких низменных вещах, но я человек бедный и должен зарабатывать себе на хлеб.

– Ну, разумеется, мы должны обсудить финансовую сторону дела, – отмела я его сомнения. – Может быть, вы хотели бы получить задаток?

– Майн готт! – пришел в восторг разносчик. – Как приятно иметь дело с такими милыми дамами. Не извольте беспокоиться – вы получите все ваши гостинцы в срок. И вот еще что я вам скажу – если бы вы не были такими важными леди – не чета мне, – я бы непременно влюбился в вас обеих, верьте моему слову!

Мы, конечно, потратили массу времени на ярмарке, но зато достигли своей цели. Дав Клаусу задаток, мы уже не сомневались – он привезет все, о чем мы его попросили.

Вернувшись в больницу, мы узнали, что главная диакониса спрашивала о нас. Нам надлежало немедленно отправиться к ней в кабинет.

Генриетта состроила недовольную гримасу.

– Сейчас нам объяснят, что мы тратим слишком много времени на эти пустяки. Вот увидите! И вообще я уверена, что Г.Д. в глубине души не одобряет нашу затею и надеется, что мы провалимся.

– Я так не думаю. Мне кажется, если она увидит, что это принесло пользу пациентам, она будет искренне рада.

– Интересно, что ей понадобилось от нас сейчас?

– Давайте поскорее пойдем к ней. Не надо заставлять главную диаконису ждать.

Войдя в кабинет, мы увидели, что она, как обычно, сидит за столом. Диакониса кивком разрешила нам сесть.

– В нашу больницу, как вы знаете, иногда приезжают гости, – начала она. – Это очень важные люди, в основном доктора. На следующей неделе как раз прибывает один из них – важная персона, как и все наши посетители. Это доктор из Англии. К сожалению, лишь очень немногие наши сестры и сиделки знают ваш язык, и, как правило, это служит камнем преткновения при общении. Я хотела бы, что вы двое рассказали ученому гостю о наших методах, о пациентах – словом, обо всем, что его заинтересует. Надеюсь, это вас не затруднит. Мое владение английским языком, как вам известно, далеко от совершенства. Надеюсь, вы окажете всяческую помощь доктору Фенвику.

– Мы будем очень рады быть ему полезными, – ответила я.

А Генриетта добавила:

– Да, нам будет очень приятно.

– Я думаю, он пробудет у нас несколько недель. Обычно подобные визиты длятся примерно столько. Мы приготовим для него комнату. Я попросила бы вас проследить и за этим. Вам лучше, чем кому-либо из нас, известно, к чему он привык – ведь он ваш соотечественник. И еще было бы очень хорошо, если бы вы его встретили.

Мы снова заверили главную диаконису, что с радостью сделаем все, о чем она нас просит.

Аудиенция окончилась. Когда мы отошли от кабинета на порядочное расстояние, Генриетта посмотрела на меня и сказала:

– Какая неожиданность!

В ее глазах блеснул азартный огонек.

– Как здорово! Скоро мы увидим здесь англичанина, да к тому же знаменитого! Только представьте себе – у нас появится, наконец, мужское общество!..

– Но у нас уже есть доктор Брукнер и доктор Кратц, – возразила я.

Генриетта пожала плечами.

– Можете оставить их себе!

– Благодарю. Как-нибудь обойдусь и без них. Вы все-таки очень легкомысленны, Генриетта. Отложите ваши восторги, пока не увидите, что собой представляет доктор Фенвик, а уж потом делайте его героем ваших грез.

– Почему-то мне кажется, что он красив и обаятелен – словом, именно такой мужчина, который поможет нам скоротать оставшиеся до отъезда дни.

– Посмотрим, – коротко заключила я.

Верный данному нам слову, Клаус привез «гостинцы», как он их называл, задолго до праздника. Мы же вовсю готовились к Рождеству.

Предстояло сделать множество билетиков с номерами – по числу наших пациентов, а за неделю до праздника в палату принесли елки, которые мы украсили игрушками и свечами. Под деревьями положили подарки. Все предвкушали Рождество, которое обещало быть таким необычным и радостным. Теперь меня уже не покидала уверенность, что наша затея увенчается успехом. Как раз в это время приехал доктор Фенвик. Как ни странно, на этот раз предчувствие не обмануло Генриетту – он был если и не красив в полном смысле этого слова, то, безусловно, симпатичен и обаятелен. Доктору было, очевидно, около тридцати лет, и во всем его облике ощущалась какая-то серьезность и основательность, позволявшая предположить, что он очень любит свою профессию. Принимали доктора мы с Генриеттой, и он пришел в восторг от неожиданной встречи с соотечественницами там, где никак не ожидал обнаружить англичан. Это сразу нас сблизило, и мы очень скоро подружились с доктором Фенвиком.

Генриетта сказала, что это просто блаженство – наконец-то поболтать с кем-нибудь по-английски, а увидев мои удивленно поднятые брови, добавила: – Я имела в виду мужчину.

Гость задавал множество вопросов. Его интересовало буквально все в больнице. Нашу затею с празднованием Рождества он нашел превосходной. Он также подолгу беседовал с доктором Брукнером и доктором Кратцем и даже совершал вместе с ними утренний обход палаты. Ему было интересно узнавать подробности о каждом больном, и потом доктора сравнивали свои записи и обменивались мнениями по поводу возможного лечения того или иного пациента. Чувствовалось, что доктор Фенвик весьма высокого мнения о новых методах, практикуемых в Кайзервальде.

Пару раз он сопровождал нас во время нашей прогулки по лесу и нашел окрестности восхитительными. Жаль только, добавил доктор тут же, что его визит будет столь непродолжительным – он может остаться в Кайзервальде максимум на полтора месяца.

При этом он улыбнулся нам обеим, как бы давая понять, что именно мы являемся одной из причин – а возможно, и главной причиной – его сожалений.

В ответ я объяснила ему, что мы сами уедем отсюда через месяц или чуть позже. Нам позволили приехать лишь три месяца, и этот срок уже подходит к концу. Нам разрешили работать в Кайзервальде только благодаря знакомству Генриетты с мисс Найтингейл.

– Да, я вполне их понимаю, – отозвался доктор Фенвик. – Они, конечно, никак не ожидали, что леди вроде вас могут принести здесь хоть какую-нибудь пользу. Но они ошиблись. А ведь, как мне кажется, ни одна из вас не имела опыта подобной работы раньше.

– Абсолютно никакого, – подтвердила я.

– Но у Анны есть призвание к работе сиделки, – вмешалась в наш разговор Генриетта. – Даже сама Г.Д. заметила это и, стиснув зубы, выразила свое одобрение.

– Я сразу это понял.

Доктор Фенвик рассказал нам об ужасающих условиях, царящих в больницах всего мира. Стыдно сказать, но наша родина не составляет тут исключения. Однако, к счастью, на свете есть места вроде Кайзерсверта и его филиалов. Предпринимаются попытки изменить дело к лучшему. Он говорил с нами и о пациентах Кайзервальда, обсуждая симптомы их болезней, чего никогда не делали ни доктор Брукнер, ни доктор Кратц. Затем разговор коснулся положения дел в мире, и я сразу заметила, что доктора Фенвика тревожит развитие международной обстановки.

– Что, Россия все еще находится в состоянии войны с Турцией? – поинтересовалась я. – Об этом было объявлено как раз накануне нашего отъезда из Англии.

– Да, положение тревожное, – ответил доктор Фенвик. – Когда начинаются такие события, никто не может предугадать, во что все это выльется. Дело в том, что Россия в течение долгого времени домогалась сокровищ Константинополя и турецкого султана.

– Слава Богу, что это происходит вдали от Англии! – воскликнула Генриетта.

Доктор Фенвик взглянул на нее. Его лицо стало хмурым.

– К сожалению, в войны бывают втянуты и люди, находящиеся вдали от места событий.

– Не хотите ли вы сказать, что даже нам угрожает опасность оказаться в гуще этих событий?

– Хотел бы я с легким сердцем отрицательно ответить на ваш вопрос… Мы не можем допустить усиления России. Кроме того, у нас есть определенные обязательства перед турками. Однако премьер-министр против войны.

– Вы хотите сказать, что мы… что Англия… может оказаться втянутой в войну?

– Если ситуация будет развиваться в том же направлении, это вполне возможно. Пальмерстон – за войну, и у него много сторонников. Я не в восторге от того, как идут дела. Люди опьянены войной. Для обычного обывателя, спокойно сидящего у себя дома, война – это распевание патриотических песен и размахивание флагами. А для бедного солдата все выглядит немного по-другому. Я сам все это видел – страдания, кровь, убитых и раненых…

– Какой-то слишком мрачный разговор у нас получился! – упрекнула доктора Фенвика Генриетта. – А ведь скоро Рождество.

– Извините, я увлекся.

Он засмеялся, и мы начали говорить о предстоящих рождественских праздниках и о том, удастся ли мне убедить Г.Д. в своей правоте.

На душе у меня было неспокойно.

Однако все это происходит так далеко… А мы находимся здесь, среди живописных гор и лесов. Скоро Рождество, и оно обещает быть совершенно непохожим на тот праздник, к которому мы привыкли у себя на родине.

В то утро я проснулась с ощущением необычности того, что нам предстояло. Не время валяться в постели! Уже пять часов. Пора вставать.

Я взглянула на Генриетту, безмятежно спавшую рядом. Встав со своей кровати, я подошла к ней. Во сне девушка выглядела такой прелестной и была похожа на ребенка. Ее чудесные волнистые волосы в беспорядке разметались. При виде подруги сердце мое переполнилось нежностью – сколько трудностей ей пришлось вынести!.. А ведь ее жизнь могла бы сложиться совсем по-другому, выйди она в свое время замуж за Тома Карлтона. Но она никогда не жаловалась. Она любила говорить о свободе. Это было мне понятно – ведь я сама очень ценила свободу.

– Просыпайтесь! – тихо позвала я Генриетту. – Счастливого Рождества!

Она медленно открыла глаза и сонно уставилась на меня.

– Прошу вас, оставьте меня в покое! – взмолилась она. – Мне снился такой чудесный сон… Как будто я была в лесу, а за мной гнался злой старый тролль. И вдруг рядом оказался прекрасный рыцарь, который вот-вот должен был меня спасти. Угадайте, кто это был?

– Наверное, доктор Фенвик? Она покачала головой.

– Не угадали. И потом, если бы это оказался он, все было бы не так интересно. У рыцаря была на лице маска, а когда он ее снял, оказалось, что он черноволос, темноглаз и вообще это – наш любимый «дьявольский доктор»!.. Жаль, что вы разбудили меня именно в это время. Мне так хотелось узнать, что будет потом. Вообще, Анна, вам не кажется, что мы как-то забыли о нашем плане из-за этой суеты с Рождеством? Мне кажется, в последние несколько недель мы не думали ни о чем ином, кроме рождественской елки и подарков.

– Конечно, устройство праздника отняло у нас массу времени. Кроме того, у нас ведь есть и наши непосредственные обязанности.

– Ну почему вы не позволили мне остаться в лесу с нашим «дьявольским доктором»?

– Вставайте же, Генриетта! Мы опоздаем на завтрак.

Ах, какой это был чудесный день! Он навсегда останется у меня в памяти. Удивительно, но рождественские елки изменили больничную палату. Те из наших пациентов, которые чувствовали себя получше, беспрестанно говорили о предстоящем празднике. Целую неделю все жили этим ощущением.

И вот, наконец, оно и пришло – веселое Рождество!

Мне вспомнилось, как мы отмечали этот праздник в Индии, где английская колония изо всех сил старалась показать, что блюдет обычаи родины. Там устраивалось настоящее «английское Рождество», как называли его сами дамы-устроительницы. Но, по правде сказать, им это так до конца и не удавалось. Да и как было настроиться на зимний рождественский лад в разгар индийской зимы, больше похожей на наше лето? Настоящее, традиционное празднование Рождества, на мой взгляд, происходило в приходе у моего дяди. Дети пели рождественские гимны в церкви, а по деревне ходили певчие с фонарями, славившие Христа. Все эти песнопения мы знали наизусть. Часто певчие исполняли их не совсем правильно, но это не имело никакого значения. А служба в церкви, когда мальчики-хористы звонкими, ясными голосами объявляли о рождении Христа, но в то же время чувствовалось, что мысли детей витают где-то далеко, и от этого их пение становилось еще более трогательным… А потом все садились за праздничный стол. Вносили гуся и рождественский пудинг, объятый языками пламени. Угощались мы и знаменитым домашним вином тети Грейс. Я помнила все эти праздники Рождества так ясно… Были празднования и в Минстере. Тогда я уже начинала понимать, что мы с Обри становимся все более чужими друг другу. Вспомнилось мне и Рождество с Джулианом. Я поставила в детской игрушечные ясли, а в самый канун праздника опустила туда маленькую фигурку Христа. Мне казалось, что на следующий год мой сын уже будет понимать, что означают эти приготовления. Но это было его последнее Рождество…

Вообще, этот праздник настраивает на лирический лад. Вспоминается все хорошее, что случалось в жизни. Сейчас у меня было такое ощущение, что это Рождество я не забуду никогда.

Как я и предполагала, раздача подарков происходила в обстановке всеобщего радостного возбуждения. Доктор Фенвик читал номера билетиков, Генриетта объявляла имена пациентов, а я находила подарок и передавала его тому, кому он был предназначен.

Просто удивительно, какое большое удовольствие сумели доставить этим несчастным людям наши скромные гостинцы! И дело заключалось не в самих подарках, будь то носовой платок, веер, вазочка или шкатулка. Дело было в самом духе Рождества, в том, что этот день озарил красотой и надеждой унылые больничные будни.

Раздача подарков происходила после обеда. А потом мы устроили для больных небольшой концерт, если можно так выразиться. Одна из сиделок сыграла на флейте, а доктор Кратц – на скрипке. Генриетта, у которой был очень приятный, хотя и не сильный голос, спела.

Я с большим удовольствием наблюдала за своей подругой. Она пела в основном старинные английские песенки, и хотя пациенты не понимали слов, все слушали внимательно. Пение Генриетты явно понравилось. Сначала она исполнила «Викария из Брея», затем «Энни Лори», «Парни и девушки» и, наконец, песенку под названием «Однажды ранним утром». Ей так блестяще удалось передать чувства простых людей, выраженные в этих незамысловатых произведениях, что наши больные, даже не зная английского языка, прониклись этими чувствами. Обычно, выполняя работу сиделки, Генриетта убирала волосы наверх. Сейчас же она свободно распустила их по плечам, и ее лицо в обрамлении прелестных кудряшек выглядело, на мой взгляд, просто восхитительно.

Мне удалось заметить, что, пока Генриетта пела, доктор Фенвик не спускал с нее глаз. Мне кажется, он в нее влюбился, подумала я тогда.

Мне казалось вполне естественным, что любой мужчина, познакомившись с Генриеттой, не может в нее не влюбиться.

Празднование Рождества – и теперь уже никто не смел бы этого отрицать – обернулось блестящим успехом, и даже главная диакониса, будучи женщиной суровой, но справедливой, признала это. Конечно, не обошлось без кое-каких издержек. Например, некоторые больные слишком устали, а тем из них, кто был серьезно болен, наш шумный праздник, к сожалению, не принес радости, а только растревожил. Однако никто не высказал нам этих вполне заслуженных упреков – по мнению персонала, некоторые неудобства с лихвой перекрывались доставленным удовольствием.

Главная диакониса позвала нас с Генриеттой в свой кабинет и сказала:

– Ваша идея заслужила самое полное одобрение. Доктора просто в восторге. Вы обе потрудились на славу, и, что очень ценно, при этом не пренебрегали своими непосредственными обязанностями.

Когда мы вышли от главной диаконисы, Генриетта воскликнула:

– Ну, кто бы мог подумать! Конечно, сразу решиться на такой смелый поступок у нее не хватило духу, но еще немного – и на ее лице появилось какое-то подобие улыбки.

– По крайней мере, она признала, что Рождество прошло с успехом.

– А как же иначе? Ведь мы действительно сумели добиться своего, не так ли?

Мы купались в лучах славы несколько дней. И вот наступил Новый год.

– Очень скоро мы уедем отсюда, – напомнила я Генриетте.

– Вам жаль?

– Пожалуй, нет. Здесь было очень интересно. Я чувствую, что многому научилась, можно сказать, настоящая опытная сиделка. Но провести в Кайзервальде всю жизнь я бы не согласилась. А вы?

– Без доктора Фенвика будет скучно. Я внимательно посмотрела на подругу.

– А что, – спросила она, заметив этот взгляд, – вы так не думаете?

– Да, конечно.

– Он – это частица родины. Так приятно, когда рядом с тобой человек, понимающий твои шутки и твой родной язык!.. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Разумеется.

– Он восхищается вами.

– А мне кажется, что вами. Генриетта пожала плечами.

– Он считает, что в вас есть что-то особенное. Он как-то говорил мне, что вам наверняка не придется всю жизнь выполнять рутинную работу обычной сиделки. Вы сможете организовывать работу других… Словом, вы произвели на него сильное впечатление.

– Мне кажется, вы тоже.

– Две англичанки, привыкшие к комфорту, – и вдруг бросили все и приехали сюда, в Кайзервальд! Конечно, я не сказала доктору Фенвику, что у нас есть грандиозный план, и появление здесь в облике сиделок – это просто камуфляж, а на самом деле мы преследуем некоего монстра.

– И очень хорошо, что не сказали. Он решил бы, что вы сошли с ума.

Она рассмеялась, а я подумала, разделяет ли моя подруга те чувства, которые, по моему убеждению, испытывает к ней доктор Фенвик.

Пришла зима. На улице стало холодно, а горы покрылись снегом. Нам сказали, что его здесь бывает очень много. В Кайзервальде велись приготовления, как к настоящей осаде. Одна из наших коллег сказала мне, что однажды, проснувшись утром, мы можем обнаружить, что все занесло, и мы отрезаны от внешнего мира. В прошлом году никто не мог выйти из больницы в течение трех недель. Надо быть готовыми ко всему.

В феврале мы с Генриеттой должны были покинуть Кайзервальд. Я чувствовала, что буду скучать по нему, но вместе с тем мне уже хотелось каких-то перемен. Я не сомневалась, что перемена обстановки и сознание того, что мы на несколько шагов приблизились к поставленной цели, помогут мне, наконец, примириться с моей утратой. Пока же боль не оставляла меня и в любую минуту могла вспыхнуть с новой силой.

Чарлз Фенвик объявил, что, если мы согласны, он мог бы устроить так, что мы вернулись бы в Англию вместе с ним. Генриетту эта идея привела в восторг.

– Не означает ли это, что вам придется пробыть в Кайзервальде дольше, чем вы планировали? – поинтересовалась я.

– Возможно, но не намного дольше. Я уже говорил с главной диаконисой. Она согласна. По ее мнению, женщины не должны путешествовать по Европе в одиночестве, без сопровождения мужчины.

– Но сюда мы приехали одни.

– Я знаю, но ее это шокировало. Она будет очень рада разрешить мне остаться в Кайзервальде до вашего отъезда. Вы, кажется, предполагали уехать в начале февраля?

На том и порешили.

Теперь дни бежали быстро – ведь их осталось так немного! Мы подгоняли время – нам так хотелось домой… Я доказала, что обладаю несомненным талантом к выхаживанию больных. Это признала даже главная диакониса. Она относилась ко мне с гораздо большим уважением, чем к Генриетте и даже более опытным сестрам и сиделкам.

Мы часто беседовали с доктором Фенвиком – признаться, он чаще разговаривал со мной, чем с Генриеттой. Мы обсуждали различные болезни и способы их лечения. Он поделился со мной своими огорчениями. Ему так часто приходится действовать почти вслепую, и при этом он чувствует себя таким беспомощным… Есть множество еще мало изученных болезней, и врач, лечащий пациента, в таком случае превращается в своего рода экспериментатора.

– Но мы должны искать, должны пробовать, – убеждал он меня, а может быть, и самого себя. – А как же иначе? Если нам кажется, что какой-нибудь новый метод может дать желаемый результат, надо его испробовать, и только тогда можно будет сказать наверняка.

Мы частенько говорили и о политической ситуации в мире.

– Остается только надеяться, что Англия не окажется втянутой в войну. Люди не осознают всех ужасов войны. Они не представляют себе, каково приходится солдатам на чужбине. Вдали от родины, без должного медицинского обслуживания в случае ранения… Не хватает больниц, врачей, сиделок.

– Я как-то побывала в одной лондонской больнице, – сказала я. – Это было ужасно!

– Тогда вы можете себе представить, каково в госпиталях, да еще в полевых условиях…

– Люди повсеместно должны изменить существующий порядок вещей.

Он посмотрел на меня с таким же восхищением, как смотрел на Генриетту, когда она пела «Однажды ранним утром».

– Наверняка так и произойдет. Как приятно сознавать, что на свете существуют люди вроде вас!

– Вы меня переоцениваете.

– А мне так не кажется, – возразил доктор Фенвик с улыбкой.

При этих словах меня охватило радостное волнение. Скоро к нам присоединилась Генриетта, и вот мы все трое уже дружно над чем-то смеялись.

Январь подходил к концу. Стало немного теплее, и почти весь снег растаял. Как-то, надев высокие ботинки, я отправилась на прогулку в лес. Мне пришлось идти одной, так как Генриетта в это время дежурила в больнице.

Вскоре я подошла к домику фрау Лейбен. Интересно, гуляет ли в такую погоду Герда? Я уже почти миновала дом, как вдруг дверь отворилась, и меня окликнули. Я сразу узнала голос фрау Лейбен.

– Фрейлейн Плейделл! Не могли бы вы зайти к нам? Пожалуйста, поторопитесь!

Я почти бегом вернулась к домику, и мы вошли внутрь. Фрау Лейбен провела меня в одну из комнат, где стояла кровать. На ней лежала Герда и корчилась от боли.

– Умоляю вас, помогите ей! – выдохнула фрау Лейбен.

Я подошла к постели.

– Герда, что с тобой случилось? – обратилась я к девочке. – Что у тебя болит, моя милая?

Она не отвечала, но продолжала стонать. Я обернулась к фрау Лейбен.

– Немедленно идите в больницу и приведите кого-нибудь из докторов. Скажите, что это очень срочно.

Она быстро надела ботинки и шляпу и ушла. Чувствовалось, что она очень напугана – впрочем, так же, как и я. Вид девочки ясно говорил о том, что она заболела серьезно.

Я положила руку Герде на лоб – он прямо пылал.

– Герда, – мягко сказала я. – Ты ведь меня знаешь. Я здесь, рядом с тобой.

Казалось, мои слова немного успокоили девочку. Я продолжала держать руку у нее на лбу.

На время девочка успокоилась, но вскоре она уже опять стонала от боли.

Никогда еще время не тянулось так долго. Казалось, прошли часы, пока приехал доктор Фенвик. Он взглянул на Герду и сказал мне:

– Немедленно возвращайтесь в больницу и организуйте какой-нибудь транспорт. Ее нужно срочно отправить туда.

Я побежала в Кайзервальд.

Вскоре Герда уже была помещена в маленькую комнатку, чуть побольше каморки, но положить ее с другими пациентами мы, конечно, не могли.

Осматривали больную доктор Брукнер и Чарлз Фенвик. Они потребовали, чтобы им прислали одну из сестер. Меня немного обидело то, что выбрали не меня – я-то знала, что сумела бы успокоить Герду. Девочка меня знала и наверняка доверяла. Вернуться к своей работе я была не в силах и осталась ждать, пока хоть что-нибудь прояснится.

Наступил вечер, но я не могла заставить себя лечь спать. Наконец, измученная ожиданием, я решила во что бы то ни стало разузнать, что происходит. Тихонько добравшись до комнатки, где лежала Герда, я начала прислушиваться, но оттуда не доносилось ни звука. Меня обуял дикий страх.

Вдруг дверь открылась, и на пороге показался Чарлз Фенвик. Он удивленно уставился на меня и спросил: – Как вы здесь очутились, мисс Плейделл?

– Я очень тревожилась за Герду, – объяснила я.

– Она выживет, но она очень слаба.

– Могу я повидать ее?

– Лучше не сейчас. Подождите до утра. Ее болезнь очень серьезна.

– Но что же все-таки с ней случилось?

Он внимательно посмотрел на меня, но ничего не ответил.

– Вам тоже следует пойти и лечь спать, – наконец сказал он. – Ведь утром вам нужно рано вставать.

Он дружески похлопал меня по руке.

– Говорю вам, она поправится. У нее здоровый, сильный организм. Мы поговорим с вами завтра. Спокойной ночи, мисс Плейделл.

Итак, мне ничего не оставалось делать, как вернуться в свою кровать.

На следующее утро я поспешила к комнатке Герды. Открыв дверь, я увидела, что она лежит на кровати очень бледная, а ее волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Мне показалось, что она умерла.

У постели сидела сиделка.

Я произнесла «Гутен морген» и спросила, как себя чувствует наша новая пациентка.

– Ночь она проспала спокойно, – невозмутимым тоном произнесла сиделка.

Днем ко мне подошел Чарлз Фенвик и спросил, не собираемся ли мы с Генриеттой отправиться на прогулку в лес. Я ответила утвердительно, и он попросил разрешения присоединиться к нам.

Естественно, наш разговор коснулся Герды.

– Она действительно поправится?

– Я думаю, пройдет несколько недель, пока она окончательно выздоровеет. Она чуть не убила себя.

– Чуть не убила себя? – вскричала я в испуге.

– У нее, конечно, был сообщник.

– Что вы имеете в виду, объясните, – строгим голосом потребовала Генриетта.

– Она была беременна и попыталась сделать аборт.

– Что? – воскликнула я, не веря своим ушам. – Но это невероятно!

– Она слишком молода, – добавила Генриетта.

– Для этого она достаточно взрослая, – возразил Чарлз.

– Малютка Герда… О нет! Я не могу в это поверить.

– Она гораздо более опытна, чем вы думаете. Сначала она забеременела, а потом попыталась избавиться от ребенка.

– И, как я полагаю, ей это удалось, – произнесла Генриетта.

– Да. Но сама она при этом чуть не умерла.

– Я все еще отказываюсь поверить тому, что вы нам сообщили.

– Но симптомы слишком очевидны.

– Кто же мог…

– Всегда находятся люди, которые со спокойной совестью могут так обойтись с неполноценной девочкой.

У меня в памяти начали всплывать отрывки одного нашего разговора с Гердой. Она что-то говорила тогда о встрече с дьяволом в лесу. Что она имела в виду? А вернее, кого?

– Бедное невинное дитя! – с чувством сказала я.

– Ну, не такое уж невинное, – поправил меня Чарлз. – Она понимала, что с ней происходит, раз решила избавиться от ребенка.

– Но как могла такая неискушенная девочка, как Герда, достать необходимые для этого средства?

– Наверняка она воспользовалась лекарством, которое ей дал любовник.

– Это просто ужасно! А как вы думаете, кто бы это мог быть?

Он покачал головой.

– Во всяком случае, тот, кто очень мало разбирается в подобных вещах.

– От малого знания могла произойти большая катастрофа. Вы говорили с ней?

– Пока нет. Она еще очень слаба. Благодарение Богу, что нам удалось вовремя доставить ее в больницу! Если бы не вы, мисс Плейделл… Только благодаря вам девочка попала к нам вовремя, иначе ее уже не удалось бы спасти.

– Да, я рада, что проходила в тот день мимо их домика. А почему фрау Лейбен не обратилась за помощью?

– Наверное, она догадалась, что именно происходит с Гердой, и надеялась, что сумеет справиться с этим сама.

– Вы полагаете, что бабушка могла дать ей необходимое лекарство?

– Кто знает!.. Все, что я могу вам сказать, – это то, что Герда была беременна и приняла какое-то лекарство, которое, как она рассчитывала, поможет ей избавиться от ребенка. Это ей удалось, но при этом она сама чуть не умерла.

– Просто жуткая история!

– Я обязательно предупрежу ее об опасности приема подобных лекарств. Она ни в коем случае не должна делать этого впредь.

Генриетта задумалась над словами доктора, а потом произнесла:

– А она может вам на это ответить: «Но ведь оно мне помогло».

– Нам нужно убедить ее в том, что делать это, тем не менее, нельзя.

– Мне кажется, ее собственные страдания убедят ее в этом лучше, чем любые увещевания, – высказала я свои соображения.

– Это верно, – согласился Чарлз Фенвик. – И все же мне следует ее предостеречь.

– То есть убедить ее больше никогда не поддаваться на ухищрения коварного соблазнителя, – докончила Генриетта начатую доктором фразу. – Но не можете же вы переделать человеческую природу.

– Интересно все же, как ей удалось достать лекарство? Наверное, дала какая-нибудь старушка. Надо выяснить все обстоятельства дела и не допустить повторения подобной истории в дальнейшем.

– А мне кажется, – задумчиво произнесла Генриетта, – что в каком-то смысле все обернулось не так уж плохо.

– Я бы сказал, что мы пока не можем об этом судить – слишком мало мы знаем об этом деле, – возразил Чарлз. – А мне очень хотелось бы узнать как можно больше. Во-первых, какой подлец не остановился перед тем, чтобы воспользоваться неопытностью бедной девочки, и, во-вторых, кто все-таки дал ей опасное зелье. Еще я хотел бы оставить ее в больнице на пару дней, чтобы она находилась под врачебным наблюдением, и только потом отпустить домой.

– Вы считаете, она уже вернулась к своему обычному состоянию?

– Я бы так не сказал. Она находится в каком-то полусне.

– Никогда не угадаешь, о чем думает и что знает Герда.

– Одно можно сказать наверняка – она сейчас пребывает в крайне возбужденном состоянии. Я собирался просить вас, мисс Плейделл, взять на себя заботу о девочке. Ранее мы не могли прибегнуть к вашим услугам – нам нужна была сестра милосердия, имеющая опыт акушерства. Теперь же, как я полагаю, именно вы справитесь лучше всех.

– Вы думаете, что мне надо пойти к ней прямо сейчас?

– Нет, сначала я поговорю с главной диаконисой. Она уже дала свое согласие на то, чтобы вы ухаживали за девочкой, но все же я хотел бы с ней увидеться и поговорить еще раз, как только мы вернемся с прогулки.

Я сидела у постели Герды. Какой жалкой и измученной она выглядела. Я отбросила непослушные кудри, упавшие ей на лоб. Она открыла глаза и улыбнулась мне.

– Я в Кайзервальде, – проговорила она тихо.

– Да. Ты была больна, а теперь поправляешься. Она кивнула и опять закрыла глаза.

Я продолжала гладить ее по лбу.

– Как хорошо, – промурлыкала она. – Я сразу чувствую себя лучше.

Герда немного поспала. Я не будила ее, пока не пришло время покормить ее жидкой овсянкой.

– Я что, останусь здесь? – спросила она.

– Да, пока тебе не станет лучше.

– Я была больна, да? – спросила она, и ее лицо омрачилось. – Мне так больно. Мне очень больно!

– Это от того лекарства, которое ты приняла, Герда! Где ты его достала?

Она таинственно улыбнулась.

– Ты знала, чем оно тебе грозит?

– От него мне должно было стать лучше.

– Но оно чуть не убило тебя!

– Нет, оно помогло мне.

Я решила попытаться, наконец, выяснить все и спросила:

– Ты помнишь, как рассказывала мне о дьяволе? Ты еще говорила, что встретила его в лесу. Это дьявол дал тебе лекарство?

Она наморщила лоб, но ничего не сказала.

– Кого ты встретила в лесу, Герда?

Девочка упорно не желала отвечать мне.

– Ты говорила мне, что это был дьявол.

Она кивнула. Выражение ее лица изменилось – теперь она улыбалась, как будто мысленно возвращалась к тому неизвестному нам человеку, который соблазнил ее.

– Так кто же это все-таки был? – шепотом настаивала я.

Она, тоже шепотом, опять ответила то же самое:

– Это был дьявол.

– А кто дал тебе лекарство?

Она закрыла глаза. Вид у нее был очень болезненный, и я решила, что будет лучше, если я на этом прекращу свои расспросы. Слушая меня, она опять переживает все, что с ней произошло. Ей сейчас нужен покой, а я ее тревожу. Надо подождать, пока девочке станет лучше.

Однако в глубине души я сомневалась, что мне вообще удастся добиться от Герды хоть какого-нибудь вразумительного ответа.

С каждым днем состояние здоровья Герды улучшалось. Через две недели она покинула Кайзервальд и вернулась к своей бабушке. Она выглядела исхудалой, бледной и еще более хрупкой, чем была всегда. Казалось, она не отдает себе отчета в том, что с ней случилось.

Я решила немедленно поговорить с ее бабушкой. Бедная старушка была убита горем. Нужно было ее хоть как-то утешить.

– Подумать только, что это произошло с моей внучкой! – повторяла она снова и снова. – Мне и в голову не могло прийти, что она…

– Фрау Лейбен, – обратилась я к ней, – как вы думаете, кто…

Она печально покачала головой.

– Да тут не так уж много молодых людей. Как только мальчики подрастают, они уезжают в город. Здесь для них слишком мало работы. Но те, кто живут в деревне, на мой взгляд, вполне приличные молодые люди. Они бы ни за что не поступили так с Гердой.

– Мне кажется, никогда нельзя с уверенностью сказать, как человек поведет себя, поддавшись страсти. Герда говорила что-то о дьяволе.

– Да это просто одна из ее фантазий! Она с детства любила что-нибудь придумывать. Иногда она говорит, что видела троллей… Это оттого, что Герман когда-то рассказал ей много таких историй.

– Что касается лекарства, которое она приняла… Вы не заметили, что это было?

– Нет, я ничего не заметила. Только обратила внимание, что она как будто немного изменилась. Мне и в голову не пришло, что она уже на третьем месяце.

– Да, для вас это тяжелый удар. Больше всего доктора встревожены тем, что она, оказывается, могла этим лекарством убить себя самое. Они хотели бы выяснить, кто все же дал ей снадобье. Если вы что-нибудь об этом узнаете, я бы просила вас сообщить в Кайзервальд. Доктора очень обеспокоены тем, что подобные случаи могут повториться.

Пораженная фрау Лейбен уставилась на меня.

– О нет, вы меня не так поняли, – поспешила я загладить допущенный промах. – Они не имели в виду Герду. Просто то же самое ведь может произойти и с какой-нибудь другой девушкой.

– Если я что-то узнаю, непременно вам сообщу, – пообещала старушка.

И я сразу поверила, что она именно так и поступит.

Неумолимо приближался февраль – месяц нашего отъезда. В последние дни наши мысли были настолько заняты делами Герды, что мы даже не осознавали, как быстро летит время.

Обычные прогулки по лесу теперь приобрели для нас новую значимость. Часто, бродя среди деревьев, я думала: «Скоро я попрощаюсь со всем этим. Неизвестно, доведется ли мне когда-нибудь снова здесь побывать».

Поездка в Кайзервальд оказалась для меня очень полезной. Она отодвинула на задний план пережитое мною горе. Бывали минуты, когда я, поглощенная своими новыми обязанностями, забывала то, что со мной произошло. Только сейчас я до конца поверила в то, что смогу начать новую жизнь.

Чарлз Фенвик ухитрялся так планировать свои дежурства в больнице, что был свободен в те же часы, что и мы. Как правило, мы ходили на прогулки все втроем и теперь все чаще говорили о предстоящем отъезде на родину.

Чарлз считал, что знакомство с постановкой больничного дела в Германии было очень поучительным, хотя, на его взгляд, даже здесь можно было бы многое улучшить. Прежде всего, это касалось диагностики и ухода за больными.

– Вашим коллегам будет очень не хватать вас, – как-то высказал свое мнение Чарлз. – По-моему, вы были весьма полезным дополнением к больничному персоналу.

– Им будет не хватать и вас, – сказала я в ответ.

– Да нет, Кратц и Брукнер – вполне компетентные врачи, очень методичные, очень добросовестные.

– И очень немецкие, – вставила Генриетта.

– Да, можно сказать и так. Им удалось превратить Кайзервальд в поистине образцовое учреждение. Я и раньше слышал превосходные отзывы об этой больнице от одного моего друга, который недавно здесь побывал.

– Он, очевидно, тоже врач?

– Да, и притом очень известный. Его имя доктор Адер.

– И вы говорите, что на него больница произвела самое благоприятное впечатление?

– Именно так. А ведь он человек, в высшей степени склонный ко всему на свете относиться весьма критически. Правда, он тоже считает, что кое-что здесь можно было бы улучшить. Однако Адер знаком с состоянием больниц во многих странах мира и находит их положение ужасающим.

– Наверное, он намерен как-то бороться с этим?

– Даже наверняка. Он относится к тому сорту людей, которые, раз задумав какое-нибудь дело, тут же воплощают свои планы в жизнь. Его энергия поистине изумительна.

– В вашем описании он предстает неким идеалом, лишенным каких-либо недостатков! – засмеялась Генриетта.

– Да нет, я бы этого не сказал, – улыбнувшись, возразил Чарлз. – С его именем связано и кое-что скандальное.

– Ваш знакомый начинает интересовать меня все больше и больше! – вскричала Генриетта.

– За такого рода людьми всегда следует и хорошая, и дурная слава. Дело в том, что он был на Востоке, очень много путешествовал и жил среди туземцев, переняв их обычаи. Потом он написал книгу о своих приключениях. В ней он изложил свою точку зрения на медицинские проблемы. По его мнению, мы не должны свысока относиться к методам лечения, практикуемым так называемыми примитивными народами, только на том основании, что они стоят на более низкой ступени развития, чем мы с вами. Он полагает, что у этих народов есть свои особые лекарства и методы оздоровления, которые не грех было бы перенять и цивилизованным нациям.

Мое сердце учащенно забилось. Как сквозь вату я услышала свой голос:

– Как, вы сказали, зовут этого доктора?

– Доктор Адер.

– Я как-то читала книгу именно такого содержания, но имя автора было вовсе не Адер.

– Наверное, его звали Дамиен?

– Именно так.

Чарлз рассмеялся.

– Это один и тот же человек. «Дамиен» – его первое имя. Под ним он издает свои книги. Очевидно, он находит неудобным пользоваться своей настоящей фамилией из соображений анонимности.

Я взглянула на Генриетту, которая в этот момент как раз собиралась что-то сказать, и знаком попросила ее помолчать.

– Так вы говорите, он недавно был здесь, в Кайзервальде? – спросила я.

– Да. Мне кажется, это было незадолго до вашего приезда.

Я почувствовала, что сейчас мне станет дурно. Мы могли столкнуться с ним, и где – в Германии! Как часто я мечтала о том, что когда-нибудь встречусь с этим человеком лицом к лицу…

– А вы… часто с ним видитесь? – спросила я доктора Фенвика.

– Да нет, что вы! Доктор Адер очень известный человек и никогда не сидит на одном месте. Когда он недавно вернулся из Кайзервальда, мне посчастливилось с ним повидаться. Его рассказы об этой больнице, а особенно об организации лечебной и диагностической деятельности, очень полезны для меня. Благодаря этому замечательному человеку я оказался здесь…

– Как интересно! – воскликнула я. – После того, как я прочла его книги…

– Возможно, и вы когда-нибудь с ним познакомитесь.

– Очень надеюсь на это, – совершенно искренне ответила я.

Вскоре Чарлз Фенвик покинул нас – ему надо было спешить к пациенту. Как только мы остались одни, Генриетта сказала.

– Наконец-то мы напали на его след!

– Подумать только – мы могли бы встретить его здесь!

– Сама судьба привела нас сюда. Все-таки этот человек для меня загадка. Похоже, Чарлз о нем весьма высокого мнения. Вам не показалось, что он его просто боготворит?

– Да, вы правы, – отозвалась я. – Думаю, ему вообще свойственно оказывать на людей такое воздействие. Вот и мой покойный деверь Стивен отзывался о Дамиене столь же восторженно.

– Наверное, он очень привлекательный человек, – задумчиво произнесла Генриетта.

– Да он просто дьявол! – возразила я подруге.

– Значит, это какая-то дьявольская привлекательность. Почему же такой человек не может быть… обаятельным? Может, и даже очень. Ну и что же мы собираемся делать дальше?

– Пока не знаю. Но хорошо хотя бы то, что мы, наконец, выяснили, кто же он такой. Мы знаем его полное имя – это большой шаг вперед.

– А, кроме того, мы сами стали квалифицированными сестрами милосердия. Как по-вашему, мы действительно ими стали?

– Вряд ли. Ведь мы несколько месяцев занимались только тем, что стелили больным постели и стирали белье.

– И все же Кайзервальд – место очень известное. Побывав там, мы по праву можем считаться представителями медицинской профессии. А раз так, кто знает, может быть, когда-нибудь мы и столкнемся с доктором Дамиеном… А для этого мы должны делать все, что в наших силах. И потом, не думаете же вы, что, как только мы ступим на английский берег, Чарлз произнесет полагающуюся в таких случаях фразу: «Прощайте, было очень приятно с вами познакомиться» – и навсегда исчезнет с нашего горизонта? Я лично так не думаю. Мне кажется, мы приобрели настоящего друга. И не забывайте, что он является одновременно и другом нашего «дьявольского доктора». Мы обязательно должны как-нибудь пригласить Чарлза в гости. Это, я думаю, порадует Джейн и Полли. И при этом мы скажем… вернее, я скажу, потому что такая фраза из моих уст прозвучит более естественно: «И пожалуйста, приведите с собой вашего обаятельного друга! Мы так интересуемся Востоком, особенно Анна – ведь она, как вы знаете, выросла в Индии».

Перспектива подобного развития событий чрезвычайно взволновала меня.

– И кто же из нас двоих подсыпет яд ему в стакан? – продолжала Генриетта. – Наверное, лучше вы – вы натура более цельная и решительная. За себя я не ручаюсь – как бы мне в него не влюбиться…

– Чувствуется, что на самом деле вы его терпеть не можете.

– Да, это так. Но в то же время дело приняло такой оригинальный оборот…

– Вы знаете, о чем я сейчас подумала… – уже серьезно обратилась я к Генриетте.

– Нет, не знаю. Я вся внимание.

– Мы знаем, что он был здесь, и что в нем есть нечто сатанинское. А что если это он встречался с Гердой в лесу? Она ведь сказала, что это был дьявол. Возможно…

Генриетта в изумлении уставилась на меня.

– О нет, только не это! Такой светский, много повидавший человек, наш блестящий «дьявольский доктор» – и рядом маленькая простушка Герда… Прямо не верится!

– А почему бы и нет? Мне кажется, что в глазах такого мужчины она может выглядеть весьма привлекательной. Для него это, наверное, был своего рода эксперимент. Он ведь любит ставить эксперименты на живых людях, не так ли? И потом – где Герде удалось достать то отвратительное снадобье, которое, как полагает Чарлз, чуть не убило ее? Это было какое-то сильнодействующее дикарство, и наверняка Герда получила его от человека, который разбирается в подобных вещах.

Генриетта все еще не могла в это поверить.

– А вообще-то все сходится, – произнесла она наконец. – Это не может быть простым совпадением. Он был здесь. Можно легко представить себе, как он все разнюхивал, изводил своими расспросами добропорядочных Брукнера и Кратца, преследовал Г.Д., надеясь выведать у нее секреты Кайзервальда. Так и вижу его, презрительно улыбающегося, свысока взирающего на всех и вся… Наверняка он прекрасно говорит по-немецки, как же иначе? А потом, так сказать, для разрядки он отправляется побродить по лесу и там встречает хорошенькую малютку, которая мирно пасет гусей. О, какой отличный материал для очередного эксперимента!.. «Подойди сюда, дитя мое, ты получишь такое удовольствие, какого никогда прежде не испытывала». Возможно, ему показалось заманчивым понаблюдать за тем, как изменится эта простушка после общения с таким блестящим человеком, как наш «дьявольский доктор». А потом дает ей лекарство, чтобы замести следы шалостей, происходивших в этих райских кущах. Скорей всего дело обстояло именно так – невинная забава божества, ненадолго спустившегося на грешную землю.

– Все это и мне приходило в голову. Чем больше я размышляю, тем больше склоняюсь к тому, что именно Дамиен – виновник того, что случилось с Гердой. Кто же еще это мог быть? Соседи фрау Лейбен никогда бы так не обошлись с ее внучкой. Они все добрые и порядочные люди. Как жаль, что Герда не захотела нам все рассказать!

– По крайней мере, теперь мы знаем, кто наш противник, – сказала Генриетта. – Не стоит отчаиваться – мы обязательно найдем его! Я ни минуты в этом не сомневаюсь.

– Да, – согласилась я, – мы обязательно его найдем!