Секрет нашего успеха. Как культура движет эволюцией человека, одомашнивает наш вид и делает нас умнее

Люди преобразили более чем треть земной суши. Мы перерабатываем больше азота, чем все остальные наземные существа, вместе взятые, и к настоящему времени изменили течение более двух третей земных рек. Биомасса нашего вида в сто раз превышает биомассу любого крупного вида за всю историю Земли. Если включить сюда и обширное поголовье одомашненных животных, получится, что мы обеспечиваем более 98 % биомассы наземных позвоночных¹.

Подобные факты не оставляют сомнений, что мы – экологически доминирующий на планете биологический вид². Однако они оставляют открытым другой вопрос: почему мы? Как объяснить биологическое доминирование нашего вида? В чем секрет нашего успеха?

Чтобы ответить на эти вопросы, забудем на время о плотинах гидроэлектростанций, механизации сельского хозяйства и авианосцах современности, а заодно и о стальных плугах, величественных гробницах, ирригации и крупных каналах древнего мира. Если мы хотим понять, как некий тропический примат сумел распространиться по всей планете, нам нужно вернуться во времена задолго до промышленных технологий, городов и земледелия.

Илл. 2.1. Гигантская плотоядная рептилия, найденная в Австралии. Эпоха плейстоцена

Мало того что древние охотники-собиратели заселили большинство наземных экосистем планеты: мы, вероятно, внесли свой вклад в вымирание значительной части мегафауны, то есть в вымирание крупных позвоночных – мамонтов, мастодонтов, большерогих оленей, шерстистых носорогов, гигантских ленивцев и гигантских броненосцев, а также некоторых видов слонов, гиппопотамов и львов. Скорее всего, одной из причин этих вымираний были изменения климата, однако исчезновение многих видов мегафауны странным образом совпадает с приходом людей на те или иные континенты и крупные острова. Например, до того как мы нагрянули в Австралию (а это случилось примерно 60 тысяч лет назад), на этом континенте обитал целый зоопарк из крупных животных, в том числе двухтонные вомбаты, колоссальные ящерицы-мясоеды (см. илл. 2.1) и сумчатые львы размером с леопарда. Все они наряду с 55 другими видами мегафауны вымерли вскоре после нашего появления, что привело к исчезновению 88 % крупных австралийских позвоночных. Через несколько десятков тысяч лет, когда люди наконец появились в Америке, там вымерло 83 рода мегафауны, в том числе лошади, верблюды, мамонты, гигантские ленивцы, львы и ужасные волки, – в общей сложности 75 % существовавшей мегафауны. Те же закономерности имели место и при появлении человека в разное время на Мадагаскаре, в Новой Зеландии и в Карибском бассейне.

Еще одна важная деталь: мегафауна Африки и в меньшей степени Евразии сохранилась значительно лучше, вероятно, потому, что эти виды долгие годы эволюционировали совместно с людьми, в том числе как с нашими прямыми предками, так и с эволюционными “двоюродными братьями”, например неандертальцами. Мегафауна Африки и Евразии в ходе эволюции усвоила, что хотя внешность у нас не очень грозная и нас можно принять за легкую добычу, поскольку мы лишены когтей, клыков, яда и быстрых ног, однако в нашем распоряжении обширный запас всяких коварных приемов – метательные снаряды, копья, отравленные приманки, силки, огонь, а вдобавок еще социальные нормы взаимопомощи, и все это делает нас опаснейшими хищниками³. И в этом повинны отнюдь не только индустриальные общества: экологическое влияние нашего вида уходит корнями в самые глубины истории⁴.

Были и другие живые существа, которым удалось широко распространиться и достичь огромного экологического успеха, однако успех этот в целом объясняется видообразованием в ходе естественного отбора, который адаптировал и специализировал организмы для выживания в разных средах обитания. Скажем, муравьи обладают биомассой, эквивалентной биомассе современного человечества, что делает их доминирующими наземными беспозвоночными. Для этого муравьиной родословной пришлось разветвиться, генетически адаптироваться и специализироваться, породив более четырнадцати тысяч различных видов с обширными сложными наборами генетических механизмов адаптации⁵. Между тем люди остались единым видом с относительно низким генетическим разнообразием, особенно если учесть разнообразие сред нашего обитания. Скажем, по генетической изменчивости мы значительно уступаем шимпанзе, и у нас нет никаких признаков разделения на подвиды. Шимпанзе, напротив, обитают в ограниченном ареале – это узкая полоса африканских тропических лесов – и уже успели разделиться на три подвида. Как станет ясно из главы 3, наши способы приноравливаться к разнообразной среде и причины нашего процветания в самых разных экологических условиях не связаны с набором специфичных для данных условий генетических адаптаций, как у большинства других видов.

Но в чем же секрет нашего успеха, если не в головокружительно огромном арсенале генетических адаптаций? Большинство согласится, что мы обязаны им, по крайней мере отчасти, способностью изготавливать инструменты, оружие и укрытия, подходящие для конкретной среды, а также контролировать огонь и использовать разнообразные источники пищи – мед, дичь, плоды, коренья, орехи. Многие исследователи указывают и на навыки взаимопомощи и разнообразие форм социальной организации⁷. Все охотники-собиратели нашего вида налаживают тесное сотрудничество в пределах семей, а в некоторой степени и на более крупных масштабах в диапазоне от групп из нескольких семей до племен численностью в тысячи человек. Формы социальной организации различаются между собой по фантастическому множеству параметров: это могут быть и разные правила принадлежности к группе и групповой идентичности (например, племенные группы), и разные правила, регулирующие брак (кузенные браки, см. главу 9), обмен, дележ, вопросы собственности и права на жительство. Даже если брать только охотников-собирателей, в распоряжении нашего вида больше форм социальной организации, чем у всех остальных приматов, вместе взятых.

Все эти наблюдения в целом верны, однако они лишь в очередной раз сводят все к вопросу, как и почему люди обрели способность создавать необходимые орудия, методы и формы организации, чтобы приспосабливаться к настолько разнообразному окружению и прекрасно себя чувствовать. Почему другие животные так не могут?

Чаще всего на это отвечают, что мы просто разумнее. У нас большой мозг, обладающий колоссальными способностями к переработке информации и другими выдающимися ментальными качествами (например, у нас больше рабочая память), и все это позволяет нам решать задачи творчески. Скажем, мировые светила эволюционной психологии утверждали, что у людей в ходе эволюции возник “импровизационный интеллект”, благодаря которому мы формулируем причинно-следственные модели мироздания. Затем эти модели позволяют нам изобретать полезные орудия, приемы и стратагемы, что называется, на ходу. Согласно такой точке зрения, человеческая особь, перед которой стоит какая-то задача, связанная со средой обитания, например необходимость охотиться на птиц, разгоняет свой большой мозг примата до предела, логически заключает, что древесина хорошо запасает энергию упругой деформации (причинно-следственная модель), после чего принимается за изготовление луков, стрел и пружинных капканов для ловли птиц⁸.

Альтернативная или, скорее, дополнительная точка зрения предполагает, что наш огромный мозг наделен огромным количеством генетически обусловленных когнитивных способностей, развившихся в результате естественного отбора, чтобы решать самые важные и периодически повторяющиеся задачи, встававшие перед нашими предками охотниками-собирателями. Часто считают, что эти задачи относились к нескольким конкретным областям: поиску пищи, воды, брачных партнеров и друзей, а также избеганию инцеста, змей и болезней. Эти когнитивные механизмы при учете окружающих обстоятельств загружают в себя информацию о конкретной проблеме и выдают решения. В частности, психолог Стивен Пинкер давно утверждает, что мы так умны и гибки “не потому, что у нас меньше инстинктов, чем у других животных; это потому, что у нас их больше”⁹[1]. Такая точка зрения предполагает, что, поскольку наш вид очень долго полагался на выслеживание добычи и охоту, вероятно, у нас развились специальные психологические навыки, которые включаются и снабжают нас умением выслеживать и охотиться, стоит нам попасть в соответствующую обстановку (как бывает у кошек).

Третий распространенный подход к объяснению экологического доминирования нашего вида делает упор на просоциальность – способность налаживать тесное сотрудничество как интенсивно, в самых разных областях, так и экстенсивно в больших группах. Идея здесь в том, что естественный отбор сделал нас существами общественными и склонными к взаимопомощи, после чего мы совместными усилиями захватили планету¹⁰.

Таким образом, три главные гипотезы, объясняющие экологический успех нашего вида, – это (1) общий интеллект, или способность разума перерабатывать информацию, (2) специализированные ментальные способности, возникшие в ходе эволюции, чтобы обеспечить выживание охотников-собирателей из нашего эволюционного прошлого в соответствующих экосистемах, и (3) инстинкты взаимопомощи, или социальный интеллект, обеспечивающий высокий уровень кооперации. Все три попытки объяснения – составные части, позволяющие выстроить более полную картину человеческой природы. Однако, как вскоре будет показано, ни одна из этих гипотез не объясняет ни экологического доминирования нашего вида, ни его уникальности, если первым делом не признать, насколько сильно мы опираемся на огромный массив информации, позволяющей приспособиться к жизни в определенных местах. Эта информация передается через культуру, и ее невозможно накопить за одно поколение ни в одиночку, ни группой – нам для этого просто не хватит ума. Чтобы понять природу человека и причины нашего экологического доминирования, прежде всего нужно изучить, каким образом культурная эволюция порождает сложные наборы практик, верований и мотиваций, способствующих адаптации.

Пропавшие первопроходцы-европейцы, о которых мы узнаем из главы 3, расскажут нам, чего стоят наш хваленый интеллект, мотивации, подталкивающие нас к взаимопомощи, и наши специализированные ментальные способности. Однако, прежде чем пускаться в путь вместе с этими исследователями, мне бы хотелось в качестве разминки поколебать ваши представления о том, насколько наш вид умен по сравнению с другими приматами. Да, мы, конечно, умны по меркам земных тварей, однако отнюдь не настолько, чтобы это объясняло наш колоссальный экологический успех. Более того, хотя некоторые когнитивные фокусы даются нам, людям, сравнительно легко, в других мы не достигаем таких успехов. Многие наши ментальные особенности, как достоинства, так и недостатки, можно предсказать, если понимать, что наш мозг развивался и рос в мире, где основное давление отбора было направлено на способность приобретать, хранить, организовывать и передавать дальше непрерывно растущий корпус культурной информации. Способности к культурному обучению, как и естественный отбор, запустили “слепые” процессы, которые на протяжении поколений позволяют вырабатывать приемы гораздо более умные, чем придумал бы любой отдельный человек или даже группа. Во многом наш так называемый интеллект – это не врожденные мыслительные способности и не огромная совокупность инстинктов, а накопленный арсенал ментальных орудий (таких как целые числа), навыков (умение различать правую и левую сторону), понятий (маховик) и категорий (названия основных цветов), которые мы усваиваем от поколений предков через культуру¹¹.

Прежде чем мы начнем соревноваться с обезьянами, позволю себе краткое терминологическое отступление.

На страницах этой книги слова социальное обучение всегда описывают ситуацию, когда отдельная особь учится чему-то под влиянием других, и в это понятие входят самые разные психологические процессы. Индивидуальное обучение имеет место, когда особи учатся через наблюдение или прямое взаимодействие с окружающей средой, а это происходит в самых разных ситуациях – от умения рассчитать оптимальное время для охоты, наблюдая, когда появляется та или иная добыча, до обучения методом проб и ошибок при работе с разными орудиями для рытья земли. Так что индивидуальное обучение тоже охватывает много разных психологических процессов. Таким образом, самые простые формы социального обучения – это всего лишь побочный продукт пребывания в обществе и индивидуального обучения. Например, если вы колете орехи камнями, а я постоянно нахожусь поблизости, у меня больше шансов самостоятельно прийти к выводу, что камни можно применять, чтобы колоть орехи, поскольку я часто бываю там, где есть камни и орехи, и мне проще сделать соответствующие выводы. Культурное обучение – это более утонченный подкласс способностей к социальному обучению: особь стремится получить информацию от других и для этого нередко делает свои выводы об их предпочтениях, целях, убеждениях и стратегиях, а также подражает их действиям или двигательным паттернам. При разговоре о людях я обычно имею в виду именно культурное обучение, но если речь идет о других животных или о наших древних предках, я буду называть это социальным обучением, поскольку мы часто не можем определить, есть ли в их социальном обучении доля обучения культурного.

Решающий поединок: обезьяны против людей

Для начала сравним умственные способности человека и двух других обезьян с крупным мозгом, его ближайших родственников: шимпанзе и орангутанов. Как только что упоминалось, мы становимся умными отчасти потому, что приобретаем через культурное обучение широкий арсенал когнитивных способностей. Культурная эволюция выстроила “развивающий мир”, полный орудий, опыта и возможностей для структурированного обучения, и все это упорядочивает, оттачивает и расширяет наши умственные способности. Зачастую никто этого даже не осознает. Поэтому для корректного сопоставления с другими животными было бы ошибочно сравнивать достижения обезьян и взрослых людей, обладающих полным культурным арсеналом (скажем, знающих дроби). Поскольку растить детей без доступа к ментальным орудиям, возникшим в ходе культурной эволюции, скорее всего, невозможно и явно неэтично, ученые часто сравнивают с обезьянами детей от года до трех лет (здесь и далее под словом “обезьяны” мы будем иметь в виду человекообразных обезьян, не принадлежащих к виду Homo sapiens). Конечно, такие дети – существа уже высококультурные, однако у них было гораздо меньше времени, чтобы приобрести дополнительные когнитивные навыки (различать правую и левую сторону, вычитать и т. п.), и они не получали никакого формального образования.

Эстер Херрманн, Майк Томаселло и их коллеги в ходе фундаментального исследования, выполненного в Институте эволюционной антропологии в Лейпциге, предложили 38 когнитивных тестов 106 шимпанзе, 105 немецким детям и 32 орангутанам¹². Эту батарею тестов можно разбить на подгруппы, оценивающие способности, связанные с пространством, количеством, причинно-следственными связями и социальным обучением. В группу тестов на восприятие пространства входят задания, связанные с пространственной памятью и вращением: участники исследования должны были запомнить местоположение предмета или проследить за его вращательным движением. Тесты на восприятие количества измеряют, насколько участники владеют категориями “больше” и “меньше” и в какой степени представляют себе сложение и вычитание. Тесты на причинно-следственные связи оценивают способность участников пользоваться подсказками в виде фигур и звуков, чтобы находить нужные предметы, а также способность выбирать для решения той или иной задачи орудие с соответствующими свойствами (то есть строить причинно-следственную модель). При прохождении тестов на социальное обучение участникам дают возможность понаблюдать, как кто-то применяет неочевидный прием, чтобы получить желаемый объект, например извлечь пищу из узкой трубки. Затем участникам предлагают выполнить такое же задание, пользуясь тем, что они только что наблюдали, чтобы получить желаемый объект. Диаграмма на илл. 2.2 поражает воображение. По всем группам тестов на ментальные способности, кроме социального обучения, между шимпанзе и людьми в возрасте двух с половиной лет нет практически никакой разницы, хотя мозг у детей двух с половиной лет значительно больше. Орангутаны, чей мозг немного меньше мозга шимпанзе, показали себя несколько хуже, но не сильно. Даже в тестах на оценку пригодности орудий (построение причинно-следственной модели) дети дали 71 % верных ответов, шимпанзе – 61 %, а орангутаны 63 %. Между тем по применению орудий шимпанзе опередили детей со счетом 74 % – 23 %.

Илл. 2.2. Средние результаты по четырем наборам когнитивных тестов у шимпанзе, орангутанов и маленьких детей

А в тестах на социальное обучение, напротив, средние показатели, отраженные на иллюстрации 2.2, на самом деле маскируют тот факт, что большинство детей двух с половиной лет получили здесь 100 %, а большинство обезьян – 0 %. В целом эти результаты свидетельствуют о том, что единственный класс когнитивных способностей, по которым маленькие дети решительно опережают других обезьян, – это способности, связанные с социальным обучением, но не с пространством, количествами и причинностью.

А главное – если дать ту же батарею тестов взрослым людям, они справятся с ними одной левой и получат либо 100 % верных ответов, либо очень близко к этой величине. Это может натолкнуть на мысль, будто весь дизайн эксперимента предвзят по отношению к людям: Эстер, Майк и их коллеги сравнивали маленьких детей с более взрослыми обезьянами (возрастом от 3 до 21 года). Но вот что интересно: старшие обезьяны в целом показывают себя в этих тестах не лучше молодых, чем разительно отличаются от людей. К трем годам когнитивное развитие шимпанзе и орангутанов, по крайней мере по таким задачам, практически останавливается¹³. А маленьких детей в течение по меньшей мере двух ближайших десятилетий ожидает непрерывное массированное наращивание и улучшение когнитивных способностей. Каких именно результатов они достигнут в конце концов, очень сильно зависит от того, где и с кем им предстоит расти¹⁴.

Важно понимать, что шимпанзе и орангутаны тоже обладают определенными навыками социального обучения, особенно в сравнении с другими животными, однако когда нужно придумать тест на социальное обучение, применимый и к обезьянам, и к людям, всегда получается, что люди уходят вперед на всех парах, а обезьяны безнадежно отстают. Более того, вскоре мы убедимся, что по сравнению с другими обезьянами люди – блестящие мастера спонтанного, автоматического подражания, готовые копировать даже ненужные на первый взгляд или чисто стилистические детали чужих действий. Когда в демонстрации входят “лишние” или “избыточные” шаги, выясняется, что навыки социального обучения у шимпанзе превосходят человеческие, поскольку мы в результате усваиваем и избыточное и неэффективное, а шимпанзе все это отсеивают.

Память у шимпанзе и студентов-старшекурсников

Несмотря на то что когнитивные способности у нас с возрастом улучшаются, особенно в богатой культурной среде, даже взрослые люди превосходят обезьян не по всем видам таких способностей. Рассмотрим имеющиеся сравнительные данные по шимпанзе и людям, относящиеся, во-первых, к рабочей памяти и скорости обработки информации, а во-вторых, к играм на стратегический конфликт. Оба набора данных заставляют усомниться, что наш успех как вида – результат исключительно силы разума и превосходства наших инструментов для переработки информации. Второй набор данных заставляет усомниться в идее, будто наш разум специально приспособлен для социального маневрирования и построения стратегий в макиавеллиевском мире.

Когда проходишь тест на интеллект, тебе часто предлагают прослушать последовательность чисел, а затем повторить ее в обратном порядке. Это позволяет оценить рабочую память. Рабочую память наряду со скоростью обработки информации принято считать краеугольным камнем интеллекта. Данные показывают, что высокие показатели по скорости обработки информации и рабочей памяти связаны с повышенной способностью решать задачи и делать дедуктивные заключения (так называемый подвижный интеллект). Дети и подростки, у которых в том или ином возрасте был больше объем рабочей памяти и выше скорость обработки информации, став старше, как правило, лучше решают задачи и лучше умеют рассуждать¹⁵. Поскольку рабочая память задействует новую кору головного мозга, а новая кора – неокортекс – у людей гораздо больше, чем у шимпанзе, можно ожидать, что взрослые люди в поединке с шимпанзе всегда будут показывать лучшие результаты.

Именно такие соревнования между людьми и шимпанзе устроили японские ученые Сана Иноуэ и Тэцуро Мацузава. Они обучили трех матерей-шимпанзе с детенышами распознавать цифры на сенсорном экране и нажимать их в нужном порядке (от 1 до 9). Чтобы оценить скорость обработки информации и рабочую память, исследователи придумали задание: сначала на экране появляются хаотически расположенные цифры, а затем их закрывают белые квадраты (илл. 2.3). Потом испытуемые должны прикоснуться к квадратам, закрывающим цифры, в порядке от 1 до цифры, обозначающей самое большое число. Время, на которое испытуемым показывали цифры на экране до того, как их закрывали белые квадраты, колебалось от 0,2 до 0,65 секунды.

Илл. 2.3. Задача на рабочую память. Участникам ненадолго показывают хаотично расположенные на экране цифры от 1 до 9, которые почти мгновенно закрываются белыми квадратами.

Затем нужно прикоснуться к квадратам в правильном порядке в соответствии с тем, что испытуемый успел запомнить

Шимпанзе соревновались со студентами университетов¹⁶. Что касается рабочей памяти, наши собратья показали себя хорошо. При выполнении самого простого задания, когда шесть цифр оставались на экране целых 0,65 секунды, семеро из двенадцати человек побили всех шимпанзе, даже их фаворита – пятилетнего Аюму. В среднем люди играли вничью с Аюму и без труда побеждали всех остальных шимпанзе. И ничья не вполне показательна: счет команды людей оказался ниже из-за слабого (недостающего?) звена – участника, который сумел верно воспроизвести лишь чуть больше 30 % последовательностей, то есть показал себя хуже, чем все молодые шимпанзе. Но затем время, на которое на экране вспыхивали цифры, стало сокращаться, задача усложнилась, и Аюму побил всех людей. Интересно, что при уменьшении времени демонстрации цифр показатели Аюму не менялись, а показатели людей и всех остальных шимпанзе стремительно снижались.

Что касается скорости обработки информации, то есть времени с того момента, как на экране вместо цифр появлялись белые квадраты, до момента, когда испытуемый касался первого белого квадрата, тут шимпанзе нас опередили. Все шимпанзе оказались быстрее всех людей, и их скорость не была связана с точностью воспроизведения. А у людей быстрые ответы обычно оказывались менее точными.

Как правило, в этот момент люди начинают оправдываться за такие неровные результаты, ведь игра была не совсем честной. Например, результаты шимпанзе оценивались по последним 100 раундам после 400 раундов тренировки. А результаты у людей основывались на 50 раундах без тренировки. Дальнейшие исследования показали, что на самом деле студентов можно натренировать, чтобы они опередили Аюму по точности¹⁷.

Однако подобные возражения – палка о двух концах. Команда людей состояла из молодых образованных взрослых, находившихся, вероятно, на пике развития рабочей памяти и скорости обработки информации. Если бы у команды шимпанзе был сложный коммуникативный репертуар, как у людей, они бы, несомненно, потребовали себе в соперники на матч-реванш пятилетних детей – ровесников молодых шимпанзе. Молодые шимпанзе, как правило, играли лучше своих матерей и, возможно, победили бы любую команду, состоящую из маленьких детей. Кроме того, шимпанзе заявили бы, что у студентов была целая жизнь на освоение диковинных арабских цифр, а их самих заставили выучить цифры в неволе¹⁸.

Этот спор можно вести долго, и имеющиеся данные не позволяют решить его. Однако факт остается фактом: люди не добиваются очевидного превосходства над своими сородичами-обезьянами ни по рабочей памяти, ни по скорости обработки информации, невзирая на то что мозг у нас гораздо крупнее. На основании этих данных затруднительно утверждать, что экологическое доминирование нашего вида легко объяснить потрясающей рабочей памятью или базовой скоростью обработки информации.

Истинные макиавеллианцы

А теперь поговорим о стратегическом конфликте. Мы – существа высокосоциальные, поэтому наше глобальное доминирование, вероятно, обусловлено развитым социальным интеллектом. Одну из основных гипотез, объясняющих, какое давление отбора вызвало увеличение размеров человеческого мозга и обеспечило нам уникальные умственные способности, принято называть гипотезой макиавеллиевского интеллекта. Согласно этой точке зрения, наш мозг и интеллект специально настроены на то, чтобы иметь дело с другими людьми; ее сторонники утверждают, что размеры мозга и интеллект у нас объясняются “гонкой вооружений”, в ходе которой индивиды состязались друг с другом в постоянно усложнявшейся ожесточенной битве умов: кто кого удачнее перехитрит и обманет, кто кого лучше эксплуатирует и кто кем лучше манипулирует. А если так, мы должны легко обыгрывать шимпанзе в игры на стратегический конфликт¹⁹.

Илл. 2.4. Результаты “совпадальщика” и “несовпадальщика” в игре в асимметричную орлянку. Каждый игрок выбирает “левое” или “правое”. Результаты “несовпадальщика” отражаются в серой области каждой ячейки, а результаты “совпадальщика” – в белой. Совпадальщик получает больше очков при совпадении с “левым”, чем при совпадении с “правым” (4 против 1). Несовпадальщик, напротив, получает тот же результат независимо оттого, как именно он “не совпадает”

Классическая игра на стратегический конфликт – это орлянка, и в нее играли и с людьми, и с шимпанзе. По правилам игры испытуемых объединяли в пары с представителем своего вида на несколько раундов. Каждый игрок должен был играть роль либо “совпадальщика”, либо “несовпадальщика”. В каждом раунде игрокам нужно было выбирать “правое” либо “левое”. Совпадальщик получает выигрышные очки, только когда его выбор (правое или левое) совпадает с выбором противника. Напротив, несовпадальщик получает выигрышные очки, только когда его выбор не совпадает с выбором противника. Однако выигрыш не обязан быть симметричным, как показано на илл. 2.4. В асимметричной версии совпадальщик получает четыре кусочка яблока (или деньги, если он человек), когда ему удается угадать, что противник выбрал “левое”, но лишь один кусочек, если угадывает “правое”. Напротив, несовпадальщик всегда получает по два кусочка яблока за любое угаданное несовпадение, не важно какое.

Такого рода взаимодействие можно проанализировать при помощи теории игр. Чтобы победить, необходимо прежде всего понять, что оба игрока должны вести себя как можно более непредсказуемо. Предыдущие ходы одного игрока не должны говорить противнику абсолютно ничего о его следующем ходе: нужно играть по-настоящему случайно. Чтобы это представить, встаньте на место совпадальщика. Ваш противник получает два кусочка яблока и когда выбирает “правое” (П), и когда выбирает “левое” (Л), поэтому вам, в сущности, можно просто бросать монетку, и пусть орел означает П, а решка – Л. Тогда вы будете выбирать П и Л ровно в 50 % случаев, и противник не сможет предсказывать ваш выбор. Если вы отклонитесь от 50 %, противник сможет чаще ловить вас. А теперь подумайте, как все выглядит с позиции несовпадальщика: если вы станете точно так же бросать монетку, совпадальщик начнет загадывать по большей части Л, поскольку тогда получит вчетверо больше выигрыша. Чтобы это скомпенсировать, вы как несовпадальщик должны в 80 % случаев загадывать П. Таким образом, оптимальная выигрышная стратегия в игре между разумными, логически мыслящими противниками состоит в том, чтобы совпадальщики старались делать как можно более случайные ходы – загадывать Л в 50 % случаев, – а несовпадальщикам следует загадывать Л только в 20 % случаев. Такой результат называется равновесие Нэша. Долю случаев, когда нужно загадывать Л, можно менять, меняя правила начисления очков за совпадение или несовпадение с П и Л.

Группа ученых из Калифорнийского технологического института и Киотского университета протестировала шестерых шимпанзе и две группы испытуемых-людей: японских студентов-старшекурсников и африканцев из города Босу в Республике Гвинея. Когда шимпанзе играли в асимметричный вариант орлянки (илл. 2.4), они сразу нащупали предсказуемый результат – равновесие Нэша. А вот люди систематически, упорно упускали рациональные решения, причем особенно плохо играли несовпадальщики. Такое отклонение от “рациональности” вполне соответствует множеству предыдущих исследований рациональности у человека – однако оно оказалось почти в семь раз больше отклонения у шимпанзе. Более того, подробный анализ закономерностей ходов на протяжении большого количества раундов игры показывает, что шимпанзе быстрее реагировали как на недавние ходы противников, так и на смену позиции (то есть когда они из совпадальщиков становились несовпадальщиками). Похоже, шимпанзе лучше нас в том, что касается индивидуального обучения и стратегического прогнозирования, по крайней мере, в этой игре²⁰.

Прекрасные результаты больших обезьян в асимметричной орлянке – не случайность. Рабочая группа из Калтеха и Киото проверила и две другие версии игры, каждая со своей функцией выигрыша. В обеих версиях шимпанзе быстро нащупывали равновесие Нэша, менявшееся от игры к игре. Это означает, что шимпанзе способны разработать так называемую смешанную стратегию – это термин из теории игр, который означает, что они рандомизируют свое поведение в окрестностях некоторой вероятности. А людям такое дается трудно.

Последний вывод по поводу скромных результатов у людей можно сделать из анализа времени реакции игроков – то есть времени с момента начала раунда до выбора хода. У обоих видов несовпадальщики думали дольше совпадальщиков. Однако людям-несовпадальщикам требовалось гораздо больше времени, чем шимпанзе. Как будто люди старались подавить или сдержать автоматическую реакцию.

Такая закономерность, вероятно, отражает более масштабный недостаток когнитивных способностей у человека: нашу автоматическую, бессознательную склонность подражать (то есть совпадать). В игре в орлянку и других играх, например “камень-ножницы-бумага”, иногда бывает, что один из игроков случайно показывает свой вариант за долю секунды до противника. Казалось бы, если опоздавший противник имеет возможность на миг увидеть чужой ход, это повышает его шансы на победу. При игре в орлянку, как показали эксперименты, так и происходит, но лишь для совпадальщиков, которых подражание противнику ведет к победе. А несовпадальщиков это приводило лишь к поражениям, поскольку им иногда не удавалось подавить автоматическую реакцию подражания. В игре в “камень-ножницы-бумагу” это приводит к увеличению количества ничьих (например, камень-камень), поскольку опоздавший игрок иногда бессознательно копирует ход противника²¹. Причина в том, что мы, люди, от природы склонны подражать – спонтанно, машинально и часто бессознательно. А шимпанзе, по всей видимости, этой когнитивной ошибке не подвержены, по крайней мере, далеко не в такой степени.

На самом деле это только начало. Пока что я делал упор на сравнение когнитивных особенностей человека и других обезьян, чтобы показать, что хотя мы разумный вид, мы далеко не так разумны, чтобы объяснить этим наш экологический успех. Я мог бы привлечь и обширную литературу по психологии и экономике, в которой оценивалось умение студентов-старшекурсников принимать решения и выносить суждения по статистическим, вероятностным, логическим и рациональным критериям. Во многих ситуациях – однако не во всех – мы, люди, делаем систематические логические ошибки, видим мнимые корреляции, приписываем причинно-следственные объяснения случайным процессам и придаем одинаковый вес большим и малым выборкам. Мало того что мы, люди, систематически не в состоянии удовлетворить этим стандартным критериям: сплошь и рядом наши показатели не так уж и превышают результаты по тем же тестам у других видов, в том числе у птиц, пчел и грызунов. А иногда мы уступаем им²². В частности, мы подвержены ошибке игрока, эффекту “Конкорда” (синдрому невозвратных затрат) и ошибке “удачной полосы” (она же синдром “куй железо, пока горячо”) – и это далеко не полный перечень. Игроки убеждены, будто у азартных игр есть “система” (на самом деле нет), заядлые киноманы досматривают дрянные фильмы, даже если знают, что могли бы провести время значительно приятнее (например, поспать), а болельщики, делающие ставки на звезд баскетбола, уверены, что те “поймали волну” и впереди у них череда побед, хотя на самом деле это просто случайная череда удач у игрока, который выступает как всегда и получает в среднем столько же очков, сколько для него типично. Между тем крысы, голуби и другие животные не страдают подобными когнитивными искажениями и поэтому нередко принимают в аналогичных ситуациях более выгодные решения.

Если наш вид – сборище тупиц, как же нам объяснить свой успех? И почему мы кажемся такими умными? На эти вопросы я и буду отвечать в следующих пятнадцати главах. Но прежде чем мы ступим на этот путь, давайте проверим, насколько обоснованны мои утверждения. Сможем ли мы, люди, лишившись культурного ноу-хау, раскачать свои большие мозги и подхлестнуть свой шикарный интеллект настолько, чтобы выжить в мире охотников-собирателей?