11. Подкова

Оказалось, Кузниц был прав, когда думал, что стоит ему закончить роман, как что-то изменится, — изменилось многое и сразу. На следующий день после чтения романа снова внезапно и вовсю разгорелась война, если не прекратившаяся, то протекавшая до сих пор вяло и где-то далеко. Теперь она снова началась на Ближнем Востоке и почти у самых границ, в Турции, и Украина, отказавшись от нейтралитета, присоединилась к Христианской коалиции. Кузница и товарищей призвали в армию. В общем, как он и думал, в его жизни изменилось многое, а вот роман он так и не дописал.

Обо всех этих переменах и размышлял он сейчас лениво, сидя на скамейке возле здания Международного аэропорта. А вокруг все было точно так же, как три года назад, — такая же холодная и дождливая осень, та же мокрая, в потеках стена аэровокзала, те же раздвижные стеклянные двери, из которых должны были вот-вот появиться Ариель и Хосе.

«Три года или четыре? — думал он. — Трудно сказать — сколько всего было за это время. Нет, все-таки три», — окончательно решил он и посмотрел на небо, где, как и три года назад, висел аэростат воздушного заграждения, почти сливаясь со светло-серыми кромками черных грозовых туч.

Как и три года назад, пылала яркими красками осени роща на противоположной стороне площади, как и три года назад, из стеклянных дверей аэровокзала появились наконец Ариель и Хосе: Хосе — как всегда, мрачный, а Ариель — в состоянии легкой алкогольной приподнятости.

— На Афины объявили посадку, — подойдя, сказал Хосе, закурил и поднял воротник куртки. — Холодно-то как! Брр!

— Афины… Афины, — проворчал Ариель и, помолчав, неожиданно изрек торжественным тоном: — Если ты не был в Афинах, ты верблюд, но… — он назидательно ткнул Кузница в грудь указующим перстом, — но ты осел, если был и не восхищался!

— Я был, — неожиданно для себя сказал Кузниц.

— Восхищался? — сурово поинтересовался Ариель.

— Да нет. Противный город — движение какое-то дикое и смог там страшный — город-то в чаше расположен.

— Я так и думал, — загадочно резюмировал Ариель, а Хосе, играя роль бесхитростного военного человека, давно ставшую для него привычной, радостно уточнил:

— Значит, ты осел.

— Есть немного, — не стал спорить Кузниц и посмотрел на часы. Вылет рейса «шеш хамеш ахад»[80] на Тель-Авив задерживался уже на два часа — об этом только что объявили сначала по-украински, а потом на английском и на иврите.

— Шеш хамеш ахад, — сказал он вслух. Это экзотически звучащее на иврите числительное почему-то очень ему понравилось — оно вызывало у него смутные и, надо признать, дурацкие ассоциации — Шехерезада, бани какие-то турецкие, верблюды, Лоуренс Аравийский.

Ариель, прищурившись, окинул его оценивающим взглядом и сказал:

— Ну, чистый Лев Иудеи!

Кузниц промолчал.

Они летели в Израиль и летели с весьма неопределенной миссией. Командировка эта свалилась на них неожиданно, и Кузниц, по-видимому, не без основания, узнавал в ней руку IAO и Эджби, хотя ребятам о своих подозрениях пока ничего не говорил. Им было приказано связаться с военным атташе в Иерусалиме для получения дальнейших распоряжений, но какие это будут распоряжения, начальство не знало или не хотело говорить.

Вылететь в Тель-Авив удалось только поздним вечером, и Ариель к этому времени достиг уже такой кондиции, что едва уговорили израильтян пустить его в самолет, и когда наконец пустили, он плюхнулся в кресло и вскоре уже храпел. Хосе сел рядом, чтобы, как он выразился, контролировать ситуацию, а Кузниц устроился отдельно, съел довольно скудный по военному времени обед (он же ужин) и заснул, успев перед сном подумать, что вот опять он попал в орбиту армейских дел и все его мечты о творческой свободе останутся такими же нереализованными, как его незаконченный роман, оставшийся лежать дома в пыльной папке. Проснулся он, только когда сели в Тель-Авиве.

Тель-Авив выглядел настоящим прифронтовым городом — это ощущалось уже в аэропорту: несмотря на раннее утро, в здании аэровокзала был полумрак, окна закрывали защитные сетки и щиты светомаскировки, и они едва нашли свою багажную «карусель»; военные в форме разных родов войск были повсюду — стояли в очередях на вылет, собирались группками возле касс и справочных, бродили без видимой цели по залу; многочисленные патрули проверяли у всех документы.

Когда они получили наконец свой багаж и вышли из здания, оказалось, что недавно закончился ракетный обстрел, но разрушений не было видно, только на площади перед аэровокзалом горел подожженный «скадом» автобус — праздничное оранжевое пламя облизывало его почерневший остов и кудрявые клубы черного дыма поднимались в блеклое рассветное небо.

Встречавшие их израильтяне — живчик-майор и мрачный лейтенант из Шин Бэт[81] — чуть ли не бегом потащили их в переулок, запихнули в стоявший там внушительный «хаммер» и скоро они уже мчались под вой сирены по пустым улицам.

— Надо бырзо,[82] — сказал один из встречавших, болгарский еврей Абба Гольцман — вертлявый брюнет с мятыми майорскими погонами, и продолжил на иврите, обращаясь к своему товарищу — мрачному, как и положено переводчику, лейтенанту Леве, фамилию его Кузниц не разобрал.

Толстый лейтенант Лева внимательно выслушал длинную тираду своего начальника, в которой часто повторялось слово «Ерушалаим», и флегматично промямлил:

— За касками заедем — простреливается дорога на Иерусалим, — после чего замолчал и молчал потом почти всю дорогу.

Заезжали куда-то за касками, которые принес шофер и которые оказались всем велики, кроме Кузница. Ему каска оказалась мала, и после нескольких безуспешных попыток ее надеть под насмешливыми взглядами всей компании он положил ее на колени и стал смотреть в маленькое окно джипа.

Война чувствовалась везде — на перекрестках улиц стояли зенитные комплексы, окруженные баррикадами из мешков с песком, а когда выехали за город, то на дороге встречались одни военные машины, и очень часто, с промежутком буквально в несколько километров, их останавливали на блок-постах.

Ехали они «бырзо» в точном соответствии с указаниями живчика-майора, который оставил почти безуспешные попытки общения с ними через немногословного переводчика Леву и переключился на водителя, обращая к нему длинные эмоциональные тирады на иврите, сопровождаемые настолько бурной жестикуляцией, что один раз у майора слетела нахлобученная на лоб каска.

За каждой тирадой следовала реакция водителя — он то включал на полную мощь сирену, с воем обгоняя колонну машин, то совсем выключал ее и джип еле плелся в хвосте колонны. Смысл этих действий оставался для Кузница неясным, и он так и остался бы в неведении, если бы до объяснения не снизошел Лева.

— Мы должны быть в Иерусалиме в точное время, — сказал он, — не раньше и не позже, — и до самого Иерусалима не произнес больше ни слова.

Они въехали в Иерусалим с запада, со стороны холмов, поросших оливами со скрюченными, бугристыми стволами и стройными растрепанными пиниями. Когда дорога поднялась на очередной холм, водитель, повинуясь многословному приказу майора, остановил джип, майор обернулся на сиденье и произнес что-то на иврите, явно обращаясь к Кузницу и его товарищам.

— What is it?[83] — спросил Кузниц.

Очнулся Лева и перевел:

— Мы здесь вас оставим. За вами должны приехать.

— Кто? — спросил Хосе.

Лева перевел вопрос майору, и тот выдал очередную длинную фразу.

— Мы не знаем, — внимательно выслушав начальство, сказал Лева.

— Тебе бы это… в Спарте или где там жить — лаконичный ты наш, — возмутился Ариель. — Кто за нами приедет? Как мы его узнаем?

— Они сами вас найдут, — ответил Лева, не консультируясь на этот раз с начальством.

Хосе возмущенно хмыкнул, снял свою каску и, вручив ее Леве, не прощаясь, выпрыгнул из «хаммера». Ариель, выругавшись себе под нос, последовал за ним. Кузниц положил каску на сиденье и сказал:

— Что ж, до свидания.

Майор козырнул, а Лева неожиданно протянул ему руку:

— Удачи!

— И вам, — Кузниц пожал протянутую руку и спрыгнул на землю.

Как только он захлопнул за собой дверцу, «хаммер» с ревом рванул с места и скрылся за поворотом.

Они стали на обочине шоссе — на противоположной стороне была скальная стенка, а с их края — крутой обрыв, отгороженный хлипкими бетонными столбиками. Под обрывом в утренней дымке на открытой в сторону Мертвого моря плоской и пустынной долине лежал Иерусалим.

— Ты что-нибудь знаешь? — спросил Хосе Кузница, когда они, как по команде, одновременно закурили. — Это же явно твоего Абдула штучки.

— Не знаю я ничего, — возмутился Кузниц и добавил, помолчав, — но тоже думаю, что тут без IAO не обошлось.

— И что будем делать? — спросил Ариель.

— Ждать, — сказал Кузниц и подошел к краю обрыва.

Он бывал уже в Иерусалиме — и тогда, в первый раз, и сейчас, когда увидел он этот город снова, испытывал он странное чувство, которое был не в силах ни назвать, ни описать. Перед ним было беспорядочное скопление некрасивых и невысоких желтых и серых домов, из которого торчал аляповатый золоченый купол мечети Аль-Акса и тоже в беспорядке были разбросаны церкви и несколько высотных зданий. И не было в этом скоплении ничего особенно живописного или поражающего взгляд, но этот город как будто говорил путнику: «Смотри! Я один такой на Земле, другого такого места на ней нет и быть не может». И путник смотрел и не мог оторвать взгляда.

Казалось, необъяснимые чары Иерусалима подействовали даже на Ариеля — он молча курил, смотрел на лежащий внизу под обрывом город и вид у него был задумчивый и, как показалось Кузницу, немного растерянный. Молчал и Хосе — потомок конквистадоров. Он постоял над обрывом, нахмурив брови, потом выбросил сигарету и сказал Кузницу:

— Странный город. Ты ведь бывал здесь уже, в чем тут дело?

Кузниц сделал вид, будто не понимает, и спросил:

— Что ты имеешь в виду?

— Ну это, — Хосе неопределенно повел рукой, — ну это все. Вроде ничего особенного, но на тебя ведь тоже действует, правда?

— Не знаю, — сказал Кузниц, — история, наверное — здесь столько всего было…

— Наверное, — согласился Хосе, но особой уверенности в его голосе не чувствовалось.

Так простояли они довольно долго, изредка обмениваясь впечатлениями от Иерусалима, но главным образом ругали свое начальство, хотя и израильским воякам тоже досталось. Ариель как раз разразился длинной и витиеватой инвективой, направленной против бюрократов всех времен и народов, когда среди проезжающих мимо них, в основном военных, машин появился черный «мерседес» с дипломатическими номерами, остановился, не доехав до них, и посигналил.

Ариель ринулся было к нему, но Хосе взял его за локоть:

— Не суетись.

И они остались на месте и молча смотрели на «мерседес». Стекла в машине были затемнены, и кто там сидит — рассмотреть было нельзя. Наконец открылась задняя дверца, из машины с трудом вылез низенький толстячок с заметным брюшком и казацкими усами, подошел к ним и, не здороваясь, спросил:

— Кто из вас Кузниц?

— Я, — ответил Кузниц и спросил толстяка, — а вы украинский атташе?

— Кто я, не важно, — отдуваясь, сказал тот, вытер лоб платком и добавил: — Двадцать ноль один. — Это был пароль.

— Надо говорить: две тысячи один, — поправил Кузниц. Это был отзыв.

— Держите, — сказал атташе, или кто он там был, протянул Кузницу пакет, который все время мял в руках, и, не сказав больше ни слова, сел в машину, и «мерседес» тут же уехал.

— Ни тебе здравствуй, ни тебе до свидания, — заметил Ариель и спросил Кузница, кивнув на пакет: — А после прочтения ты его съешь?

— Положено, — ответил Кузниц и разорвал пакет.

В толстом пакете оказался единственный листок бумаги, на котором было написано несколько строк корявым неряшливым почерком.

— На этом месте, — прочитал Кузниц, — в одиннадцать утра по местному времени вас заберет minivan с желтыми израильскими номерами. Дальнейшие инструкции — у водителя. Пароль: «двадцать ноль два», отзыв: «надо говорить — две тысячи два». — Подписи не было. Кузниц отдал листок Хосе, тот пробежал его глазами, пробормотал испанское ругательство и передал Ариелю.

— Что значит minivan? — спросил Ариель.

— Фургончик такой, микроавтобус, — ответил Хосе и спросил, ни к кому конкретно не обращаясь: — А пароль и отзыв на каком языке?

— На английском, наверное, — предположил Кузниц, — впрочем, скоро выяснится — уже без пяти одиннадцать.

Скоро выяснилось, что пароль был на русском, — его с типичным московским «аканьем» произнес водитель Серега и дополнил скудной информацией, которая вкратце сводилась к тому, что он должен доставить их в гостиницу «Холидей Инн», где им заказаны номера, и там они должны будут связаться с кем надо по электронной почте — он передал Кузницу карточку с адресом.

Все эти сложные передачи и перемещения, пароли все эти и отзывы кого угодно могли вывести из себя, но бравые комбатанты, как это ни странно, всю дорогу мрачно молчали и также молча разошлись по своим номерам, предоставив Кузницу искать Интернет и получать дальнейшие инструкции.

Кузница все эти секреты раздражали не меньше, но делать было нечего — армия есть армия и приказы не обсуждают. Правда, он решил не спешить с выяснением своей и ребят дальнейшей судьбы, а сначала принять душ и позавтракать, а уж потом, после чашки крепкого кофе, можно этой самой судьбой и поинтересоваться. Армейская жизнь научила его не только подчиняться приказам, но и никогда не спешить с их исполнением — приказ-то ведь и отменить могут, а ты его взял и исполнил, как дурак. И он пошел в кафе.

Кафе, да и вообще вся гостиница «Холидей Инн», выглядели на удивление мирно — не было видно никаких военных, не было никаких сеток или решеток на окнах, бродили по коридорам горничные с тележками, а в лифте вместе с Кузницем ехало несколько сонного вида явных американцев, похожих на туристов, хотя какие тут могли быть туристы, в воюющей стране.

Стандартная эта гостиница, одинаковая, что в Иерусалиме, что в Москве или в Хьюстоне, штат Техас, предлагала в своем общепите стандартный же набор блюд в стиле Макдоналдс, и Кузниц, подумав, что яичница — она и в Африке яичница, заказал глазунью и двойной кофе. За кофе, который оказался крепким и ароматным (недаром он вел по этому поводу длительные переговоры с официантом), он стал опять — это превратилось у него уже почти в привычку — перебирать в памяти чудеса, свидетелями которых он и весь мир оказывались последнее время что-то слишком уж часто, и снова принялся гадать, были ли эти чудеса настоящими или чьей-то грандиозной мистификацией, и, как всегда, ничего из этих гаданий не вышло и ни к какому выводу он не пришел.

Допив кофе, он стал высматривать в зале официанта и тут впервые обратил внимание на странную компанию, сидевшую в полупустом зале через два столика от него. Компания пила и пила водку, и пила ее в немалом количестве, судя по стоявшим на столе двум бутылкам «Абсолюта» и общему приподнятому настроению.

По раннему времени «распития» и количеству выпитого компания была явно русская или, как стали недавно говорить, русскоязычная. Об этом же свидетельствовали и слова ее жизнерадостного лидера, донесшиеся до Кузница.

— Ё-моё, Миша! — восклицал лидер, поблескивая лысиной в полуденных лучах горячего израильского солнца. — О чем тут говорить?! Пусть принесет еще бутылку и закусь, а потом огласит приговор.

В переводе Миши — блондина внушительной комплекции, подкреплявшего натужно выговариваемые английские слова медленными широкими жестами, произнесенный текст существенно терял в эмоциональности, но и голого его смысла было достаточно, чтобы брови вышколенного гостиничного официанта сами собой поползли вверх.

— Русские бандиты гуляют, — усмехнулся Кузниц.

Он дождался внимания официанта, который, передав на кухню заказ странной компании, растерянно стоял посреди зала, очевидно, размышляя о прихотях своих клиентов, расплатился за завтрак и пошел искать Интернет. Не думал он в тот момент, что новое задание крепко свяжет его с этими подгулявшими русскими бандитами. Да и прочитав шифровку, не мог он никак предположить, что речь идет о них.

Когда он получил и расшифровал задание IAO (подпись: Эйб Эджби, региональный координатор), речь там шла не о русских, а об украинцах, и упоминались там совсем не бандиты, а «руководители крупных украинских предприятий». Кузницу со товарищи предписывалось сопровождать их через израильско-египетскую границу в Каир, «соблюдая необходимые меры секретности и обеспечивая безопасность». Выезжать предписывалось немедленно и следовать через границу в Эйлате в египетский город Таба и далее по Синайскому полуострову в Каир через туннель под Суэцким каналом.

В приказе не было, на взгляд Кузница, ничего чрезвычайного или особо рискованного — сопровождать, так сопровождать, дело для переводчика привычное. Правда, сопровождать надо было в арабскую страну, но Египет к Союзу правоверных не примкнул — соблюдал нейтралитет, так что и здесь больших сложностей вроде не предвиделось. Загранпаспорта у них были обычные, гражданские, и легенда возникала сама собой, даже не легенда, а почти правда: мол, прибыли переводчики специально, чтобы сопровождать упомянутых «руководителей крупных украинских предприятий». А то, что в группе, по предположениям IAO, был агент «правоверных», неизвестно с какими целями в эту украинец кую группу внедрившийся и неизвестно какие планы вынашивающий, так это касалось только самого Кузница, и ребятам без необходимости он сообщать об этом не собирался.

Недоумение вызывали только «необходимые меры секретности и безопасности» — непонятно было, как три безоружных «переводилы» могли эти самые меры обеспечить, но Кузниц, исходя из своего прежнего знакомства с подобными приказами, решил, что это очередное проявление неистребимой любви бюрократов к «высокому штилю» и всякого рода «тайнам Мадридского двора». Он переписал фамилии «крупных руководителей» и пошел сообщать новости соратникам.

Хосе спал у себя в номере — наверстывал упущенное ночью, когда сторожил Ариеля, и к новостям отнесся равнодушно.

— Зачем были все эти секреты, — сказал он, зевая во весь рот, — пароли все эти: «опять двадцать пять» или как там? Надо проводить — проводим, надо перевести через границу — переведем, на то мы и переводчики. Каир покажем, пирамиды там, то да се, а заодно и сами посмотрим. Ты бывал в Каире?

— Был, — ответил Кузниц, — интересный город. Правда, неизвестно, какая там сейчас обстановка — арабская страна все-таки, хотя и нейтральная.

— Вот и узнаем. Ты пойди, изложи вводную Ариелю, а я в ресторане буду, надо позавтракать — найдете там меня, и начнем собирать команду.

— Хорошо, — кивнул Кузниц, — но тянуть не стоит — в шифровке сказано «немедленно». Неизвестно, какая там военная обстановка будет по дороге и что на границе. Надо бы узнать заранее у военных. Пожалуй, мы с Ариелем начнем собирать компанию, пока ты будешь завтракать.

— Давайте, — Хосе опять зевнул, — иди к Ариелю, а я под душ пока, — он вскочил с постели, одним прыжком преодолел расстояние до ванной и скрылся за дверью.

— Не потерял форму капитан, — усмехнулся Кузниц и пошел к Ариелю.

Ариеля в номере не оказалось, и Кузниц спустился к портье со списком своих новых подопечных. Сначала он спросил у портье, не сдавал ли ключ мистер Заремба, и выяснилось, что мистер Заремба ключ не сдавал. Кузница это не удивило — Ариель вполне мог смотаться в ближайшую лавку, не сдавая ключа, — и тогда он передал портье свой список и попросил написать номера комнат и телефоны. При этом он начал уже закладывать основу легенды: сказал, что они — переводчики и прибыли специально, чтобы сопровождать «крупных украинских менеджеров». Последняя фраза почему-то вызвала у портье улыбку. Кузниц слегка удивился, но вдаваться в подробности не стал.

Выяснив номера телефонов, он пошел к себе в номер и начал звонить, но никого из пяти «крупных менеджеров» в номере не оказалось.

«Не хватало их еще по Иерусалиму ловить», — подумал Кузниц и пошел в ресторан посоветоваться с Хосе.

Едва открыв дверь в ресторан, он тут же услышал смех Ариеля — смех был отрывистым и визгливым, что, как он знал по опыту, свидетельствовало о достаточно «высоком градусе».

«Накушался уже — не уследил Хосе», — подумал он и тут увидел самого Ариеля и понял, что насчет «высокого градуса» был прав, но что не это было самым неприятным — самым неприятным было то, что сидел Ариель в компании давешних «русских бандитов» и, судя по тому, как покатывалась со смеху компания, уже рассказывал свои дежурные анекдоты и был в компании своим.

«Где же Хосе? — забеспокоился он. — Надо Ариеля срочно вытаскивать из этой компании». И только он успел это подумать, как увидел, что и Хосе сидит в той же компании, правда, немного сбоку и вид имея мрачный и неприступный.

— Генрих! — заорал Ариель, заметив Кузница. — Давай сюда — познакомим тебя с мужиками. Классные мужики — наши люди, как раз нас ждали, чтобы вместе в Каир ехать.

Подойдя к столику, Кузниц посмотрел на Хосе, но тот лишь пожал плечами — что, мол, поделаешь, раз уж так получилось.

«Крупные руководители» действительно оказались мужиками простыми и, хотя и руководителями, но не очень крупными — Иван Петрович был заместителем начальника небольшого порта где-то на юге, Василий Петрович — начальником цеха на металлургическом заводе, Миша — тот был каким-то клерком в Торговой палате, лысый лидер — Антон и тоже Петрович — оказался предпринимателем и тоже не очень крупным, а Масик (как выяснилось, уменьшительное от Моисея), так и вообще был украинским журналистом, освещавшим поездку группы в своей тоже не очень крупной газете. Правда, пили они все по-крупному, все, кроме Масика, который не пил вообще и «розмовляв виключно українською мовою».[84]

— Так это вас Торговая палата прислала для сопровождения? — спросил Василий Петрович, когда церемония представления закончилась.

Кузниц посмотрел на Хосе — тот едва заметно кивнул — и ответил:

— Ну да, Торговая палата — война ведь, трудно вам будет без нас.

— Этот из консульства так и сказал и еще сказал, что по военному времени трудности у них с транспортом, так что машину дать не может. А у вас есть транспорт? — заинтересованно спросил уже Иван Петрович, при этом вопросе остальные перестали закусывать и уставились на Кузница.

Кузниц немного растерялся и посмотрел на Хосе, ожидая поддержки.

— Найдем, — внушительно заявил Хосе, — вы пока закругляйтесь с завтраком, собирайте вещи. Когда будет машина, мы вас соберем. — Он встал и положил тяжелую руку на плечо Ариеля.

Ариель открыл было рот, собираясь отстаивать свое право на независимое времяпрепровождение — Кузниц хорошо знал приводимые им в таких случаях аргументы, — но под взглядом Хосе увял, и они вышли из ресторана втроем. Вслед им несся зычный тост некрупного предпринимателя Антона Петровича:

— На коня, на коня, на четыре копыта! — поддержанный нестройными, но одобрительными возгласами собутыльников.

— Иди в номер, — приказал Хосе Ариелю, — даю тебе час, чтобы протрезветь. Делай, что хочешь, — спи, нашатырь пей, но чтобы через час ты был внизу в холле, как огурец!

— Да не пьян я, — обиженно возразил Ариель и этим, как это ни странно, ограничился и пошел к себе.

— Ну что? Где будем транспорт добывать? — спросил Хосе, когда они остались с Кузницем вдвоем, сели в глубокие кресла в холле и закурили, — Абдул тебе на этот счет никаких инструкций не дал?

— Да нет, — сказал Кузниц, — как-то в голову не пришло спросить. Надо еще раз с ним связаться. Вот сейчас покурим и пойду, отправлю запрос. Интернет вроде быстрый — сразу ответ получим. А ты позавтракать успел?

— Успел: яичницу и кофе, а тут Ариель пришел и потащил меня в эту компанию — он, оказывается, этого Мишу из Торговой палаты знает. Они, как увидели друг друга, обрадовались жутко — обнимались даже.

— Понятно, — протянул Кузниц и встал, собираясь идти отправлять депешу Эджби, но тут открылись двери одного из лифтов, в вестибюль ввалились «руководители крупных предприятий» и всей компанией целенаправленно устремились к ним. Выглядели они, если учесть количество выпитого, достаточно пристойно. «Лучше всего, — подумал Кузниц, — к ним подходит определение "слегка навеселе"».

— Вы с транспортом уже решили? — спросил неформальный лидер Антон Петрович, устраиваясь в кресле напротив Кузница.

— Нет еще, — ответил Кузниц, — вот звонить собираемся.

— Не надо никуда звонить, — сказал Антон Петрович, — я тут еще вчера тур до Эйлата заказал. Фирма «Ами Ллойд» называется. Они дают автобус и гида, завтра с утра и выедем.

Кузниц с Хосе переглянулись.

— Какой сейчас может быть тур? — удивился Хосе. — Война ведь.

— Война войной, а жить-то всем надо, — ответил Антон Петрович, — «Ами Ллойд» одному еврею из Коломыи принадлежит, он хорошую скидку дает, получается почти даром.

Кузниц вспомнил, как в шифровке говорилось: «немедленно, с соблюдением мер секретности и безопасности», и сказал:

— Спасибо, конечно, но страна находится в состоянии войны — надо с военными этот вопрос согласовать. И потом, на чем мы дальше поедем, в Египте?

— Насчет военного положения понятно, — кивнул лидер, — согласовывайте, а мы пока город посмотрим, а то только вчера приехали из Хайфы — ничего еще не видели. Вон уже и наш гид пришел, — он показал на пожилого крепыша в бейсболке, вошедшего в гостиницу, встал и крикнул ему. — Шимон! Шимон! Идите сюда, здесь мы, — и, опять опустившись в кресло, добавил: — А в Табе транспорт найдем. Тоже мне проблема — в арабской стране машину найти, были бы деньги.

Кузниц хотел было опять напомнить, что война все-таки — какой тут туризм, да и насчет транспорта в Египте — тоже не известно, как все обернется, но Хосе незаметно толкнул его ногой и он промолчал, решил пустить пока все на самотек, а там посоветоваться с Абдулом и действовать дальше, как тот скажет. Он извинился перед компанией и пошел в комнату, где стояли компьютеры и где гостиница предоставляла своим клиентам услуги Интернета.

Когда туда пришел Хосе, он уже успел связаться с Эджби. Эджби против туризма не возражал, более того, сказал, что это будет служить хорошим прикрытием. Кузниц думал спросить, от кого прикрытие, но передумал и спросил только, как с израильскими военными быть, предупредить их или не надо. Эджби ответил, что Шин Бэт уже знает об их поездке и обещала поддержку.

«Тем более непонятно, от кого прикрытие», — подумал Кузниц, но ничего не сказал, попрощался с Эджби и, получив в ответ пожелание удачи, закончил сеанс связи. Перед этим договорились, правда, что связь в Израиле будут держать через представителя Шин Бэт, который сам с ними свяжется завтра утром.

Всю эту небогатую информацию он и передал Хосе.

— Вот и хорошо, — сказал тот, — хотя бы страну немного посмотрим, а то я уже думал, что местные вояки промчат нас с сиреной до Эйлата и ничего не увидим, а страну хочется посмотреть. Кстати, Антон предлагает на экскурсию по Иерусалиму с ними поехать — я поеду, пожалуй, и Ариель просится, обещает, что ни капли в рот не возьмет. Ты с нами?

— Я не поеду, — ответил Кузниц, — устал я что-то, и потом я здесь уже бывал и не скажу, что в восторге от Святых мест — эти толпы туристов и паломников у кого хочешь охоту отобьют — вот увидишь. Хотя, — поправился он, — я ведь забыл, что сейчас война. Повезло вам — везде пусто должно быть.

— А ты в отеле будешь? — спросил Хосе.

— Ну да, в основном в гостинице буду, — Кузниц протянул Хосе руку. — Давай. Удачной вам экскурсии. Вечером обсудим детали.

Хосе ответил на рукопожатие и, уже направляясь к выходу из отеля, вдруг обернулся и сказал:

— Странная какая-то у нас получается война, скажи?

Кузниц кивнул и пошел к лифтам.

Он проспал почти весь день, проспал, как оказалось, даже воздушную тревогу. О ней ему сообщил официант, когда часов в семь вечера он наконец выбрался в ресторан перекусить.

Когда он заканчивал свой обед, в ресторане появилась компания их подопечных, вернувшихся с экскурсии. Они тут же заняли два столика — с ними сели ужинать Ариель и Хосе. Звали и его, но он сказал, что только что пообедал, и отказ был воспринят с должным пониманием. Сделав заказ, к его столику подсели Хосе с Ариелем.

— Хорошая экскурсия, — сказал Ариель, — бабы мне понравились из патруля, что возле этой церкви.

— Какой церкви? — ехидно поинтересовался Кузниц.

— Ну, той знаменитой, где гроб этот, — отмахнулся Ариель (такие мелочи его не интересовали) и продолжил: — Автомат придает женщине агрессивную сексуальность.

Кузниц промолчал, а Ариель добавил еще один штрих к своим впечатлениям:

— Я крестик освятил, — сказал он и, достав из кармана упомянутый крестик, продемонстрировал.

— Ты же еврей, — заметил Кузниц.

— Ну и что, — парировал Ариель, — во-первых, я атеист, а во-вторых, любовнице подарю — она в эти дела верит, — он хихикнул, — грехи будет замаливать.

Хосе о своих впечатлениях не сказал ничего. Вскоре принесли их заказ, и они пересели за свой столик. Договорились на следующее утро выехать пораньше, часов в девять самое позднее. Кузниц расплатился и пошел вниз, в вестибюль, где спросил у портье, введен ли в городе комендантский час. Портье сказал, что комендантского часа нет, но вечером, да и днем в арабские кварталы лучше не ходить. Кузниц поблагодарил, вышел из гостиницы и взял такси до центра.

Воюющий город был безлюден. Только под сводами Кар-до бродили, останавливаясь у витрин, какие-то гражданские люди, по виду иностранцы. Зато узкие улочки и тупики Крестного пути были совсем пустынны, и лишь патрули — мальчишки и девчонки с короткими автоматами, — тихо переговариваясь, стучали ботинками по древней брусчатке.

Сам того не заметив, Кузниц скоро забрел в арабские кварталы. Там тоже было мало народу — только старики, как прежде, сидели на низеньких скамеечках у порога домов, пили чай из пузатых рюмочек с золотым ободком, некоторые курили кальян, возле одного дома играли в нарды. На Кузница с его еврейско-арабской внешностью никто не обращал внимания, и он чувствовал себя человеком-невидимкой, почти своим в этом, таком любимом им мире Востока, где пахнет кофе, пряностями и навозом, где из поставленного на порог дома транзистора доносится протяжная переливчатая арабская мелодия, где через приоткрытую калитку в глинобитном заборе вдруг замечаешь необычайной прелести внутренний дворик с мраморным фонтаном, над которым нависают фиолетовые кисти глицинии.

— Twenty-o-two,[85] — вдруг услышал он голос у себя за спиной.

Он обернулся. Невысокий араб в галабии и клетчатом головном платке со шнурами, вопросительно улыбаясь, ждал ответа на пароль. Он не сразу сообразил, что это пароль, но потом до него наконец дошло.

— One must say: Two thousand and two,[86] — сказал он.

— Вайман, — представился араб на чистом русском языке, — израильская контрразведка. Тут опасно сейчас, лучше уйти отсюда — у меня тут недалеко машина, — он приобнял Кузница за плечи и повлек его куда-то в переулок, негромко затянув арабскую песню, в которой часто повторялись слова «Йа хабиби».[87]

В машине — черном низком «порше» («Хорошо живут контрразведчики», — подумал Кузниц) — Вайман опять сказал:

— Напрасно вы пошли в арабский квартал. Опасно тут сейчас, — и завел машину.

— Так вы что, следили за мной?

— Ну да, — немного смущенно признался Вайман, — и за вами, и за остальными — служба такая.

Они замолчали и молчали довольно долго. Израильтянин тем временем успел развернуть машину, и вскоре они выехали в новую часть Иерусалима. Кузниц понял, что его принудительно возвращают в гостиницу, хотел возмутиться, но потом передумал, ощущение возврата к любимому Востоку пропало и едва ли ему удалось бы его вернуть, даже если бы он снова оказался в арабском квартале.

— Как с вами связаться по дороге? Вы ведь будете нас сопровождать? — спросил он, выходя из машины у подъезда гостиницы.

— Вот, возьмите, — сказал израильтянин и протянул Кузницу маленькую коробочку.

— Что это? Передатчик? — Кузниц взял коробочку и повертел в руках.

— Если надо, то и передатчик, а вообще-то, это плеер для МР-3 и музыка записана — хорошая, — контрразведчик долго задирал подол галабии, а потом вытащил из кармана вполне современных джинсов наушник, — вот — слушайте музыку, а если надо будет что-нибудь передать, просто скажите — мы услышим. Но обязательно выкиньте перед границей. И вот это тоже возьмите, — он протянул жетон с шестиконечной звездой, похожий на номерок из гардероба, — показывайте, если вас остановят военные или если помощь от властей понадобится. Потом тоже выкиньте.

— Спасибо, — Кузниц взял наушник и жетон, хотел было спросить, куда выкинуть, но передумал и сказал: — До свидания.

— Спокойной ночи, — ответил Вайман и захлопнул дверцу.

События, произошедшие потом на границе и в Египте, оказались настолько, так сказать, неординарными, что как-то вытеснили из памяти Кузница всю дорогу до Эйлата. К тому же и туризм у них не получился: ехали они с военным эскортом и быстро, почти без остановок. Кузниц усмотрел в этом заботу Шин Бэт и молчал, а Хосе ругался по-испански.

Запомнились лишь отдельные картинки: плоские и яркие, как задник ярмарочного балагана, многоэтажные гостиницы на набережной в Эйлате; блестящая, как гофрированная жесть, поверхность Мертвого моря; вымазанные целебной грязью голые люди на его пляжах — все остальное вылетело из памяти, даже обстрел — вблизи Эйлата они попали под ракетный обстрел, — даже разрывы ракет неподалеку и страх, что вот-вот и попадет, даже это помнилось потом как факт — был обстрел, а впечатления как-то забылись. Зато то, что произошло на границе и потом, в Каире, сохранилось в памяти цельным живым куском, и долго еще снился взбесившийся автобус и оскаленная морда леопарда за стеклом.

А начиналось все мирно, обыденно и никаких неприятностей, казалось бы, не сулило.

— Хватит с меня, — сказал Хосе Кузницу, выходя из египетского пограничного пункта — низкого строения, похожего на фургон, снятый с колес. — Иди теперь ты. Я не могу по сто раз на одни и те же идиотские вопросы отвечать.

Вся их группа сидела на нейтральной территории между израильской и египетской заставой. Израильский пост они прошли быстро и без помех, Кузниц даже исхитрился отдать плеер и жетон шинбэтовцу, который крутился около, не вызвав при этом, как ему казалось, ничьих подозрений. И вот теперь почти час уже сидели на ничейной земле, в зоне, надо понимать, предварительной проверки, сидели на четырех поставленных каре скамейках под хилым брезентовым навесом. Посредине между скамейками была врыта железная бочка для мусора и окурков, и все это сооружение напоминало Кузницу курилку в родной части.

«Крупные менеджеры» вытащили из своего багажа изрядный запас спиртного и закусок и приступили к завтраку при активном участии Ариеля. Кузниц ограничился кофе с бутербродом, предвидя, что Хосе для переговоров с арабами потребуется помощь, и вот теперь эта помощь как раз и потребовалась.

— Иди, попробуй поторопить их, — сказал Хосе, принимая от Антона Петровича стаканчик с кофе, — может, у тебя лучше выйдет — тем более что там старый дружок твой, капитан Гонта.

— Не может быть! — Кузниц так удивился этому, что чуть было не добавил: он же сгорел, но опомнился — Хосе и остальным его приключения в лесу не были известны, и лучше им не говорить — и сказал вместо этого: — Он же тогда с «мечеными» исчез. Неужели теперь здесь служит?! А ты не обознался?

— Да нет, — Хосе отхлебнул кофе, — я его хорошо помню и по Мальте, и потом в городе встречал.

— А как он себя называет? — спросил Кузниц. — По-прежнему Гонта или уже Абу-Мирван какой-нибудь?

— Он не представился, — ответил Хосе, — а погоны у него майорские, насколько я в их знаках разбираюсь. Да ты иди, иди — сам все увидишь, заодно и выяснишь, как его теперь зовут. Да постарайся поторопить их, а то в Каир ночью приедем.

Когда Кузниц вошел в комнату, где сидели египетские пограничники, то сразу увидел Гонту. Он стоял возле стола, за которым сидел капитан из Мухабхарата,[88] и вид имел такой, какой был у него, как помнил Кузниц, при раздаче продуктов по талонам при власти «меченых», — самодовольный и одновременно немного смущенный, как будто, как и в тот раз, он стеснялся сейчас того, чем ему приходилось заниматься. Кузниц сначала поздоровался по-английски, а потом, обращаясь к нему, сказал по-русски:

— Здравствуйте, товарищ капитан. Не ожидал вас здесь встретить.

Услышав незнакомый язык, капитан за столом удивленно поднял голову, а Гонта (или не Гонта?) сказал по-арабски:

— М'бареф,[89] — и по тому, как он это сказал, Кузниц сразу понял, что это Гонта — и голос был его, и даже украинский акцент, казалось, присутствовал.

«Ладно, — подумал он, — не буду настаивать. Неизвестно, как он оказался в Египетской армии (или контрразведка это? — форма у Гонты была не такая, как у капитана). Может, он свое прошлое скрывает. Мне-то какое дело?!» — и спросил по-английски, обращаясь уже к капитану:

— Почему вы задерживаете нашу группу? Визы у нас есть. В чем дело?

— Никто вас не задерживает без нужды, — ответил капитан на превосходном английском, — просто мы просим вас ответить на несколько вопросов. Причем, заметьте, только тех, кто владеет английским. Вопросы эти общего, так сказать, информационного характера.

И пошли эти общие вопросы:

— Что делала ваша группа в Израиле?

— Из кого состоит ваша группа?

— Какие планы у вашей группы в Египте?

И так далее по кругу до бесконечности.

Кузниц сел на предложенный капитаном стул у стола и начал отвечать. Вопросы были одни и те же, с небольшими изменениями. Он хорошо знал эту методику, понимал и ее цель — сбить с толку, запутать, заставить ответить иначе, но скрывать ему было нечего и он отвечал, отвечал лениво, не спеша, подробно. За все это время Гонта не вымолвил ни слова, он сначала молча стоял у стола капитана, ни разу не взглянув на Кузница, а потом пошел в дальний угол комнаты и сел. Когда он туда шел, Кузниц проследил за ним взглядом и отчетливо различил на форме цвета хаки знакомое круглое пятно. Сомнений не оставалось — это был Гонта, капитан военной разведки в Украинской армии, а потом Леопард, каким-то образом ставший теперь майором в Египте. Когда пошел второй час с тех пор, как Кузниц начал отвечать на вопросы, капитан Мухабхарата достал из ящика своего стола паспорта группы и стал делать в них отметки, и Кузниц понял, что его муки закончились. Так и оказалось.

— Пройдите пограничный контроль, — сказал капитан, протягивая ему паспорта.

«А это что было?» — подумал Кузниц, но ничего не сказал, взял паспорта и попрощался. Капитан ответил на английском, а Гонта опять по-арабски:

— Маасалями.[90]

— Маасалями, — ответил ему Кузниц и вышел.

Компания в «отстойнике» уже была слегка навеселе, поэтому встретила Кузница радостными возгласами и предложениями выпить с ними «на посошок». Кузниц, изображая сурового начальника, предложение сурово отклонил. Его поддержал Масик-Моисей: «Як можна у таку шалену спеку?!»,[91] и вся компания направилась к пограничному контролю, волоча за собой вещи.

Контроль прошли быстро и без помех — пометки капитана сыграли свою роль, — и уже скоро все оказались на египетской земле, в городе Таба, который, в сущности, был продолжением Эйлата — разделял их всего лишь забор вдоль границы, но здесь все было настолько иное, что Кузниц даже остановился и, обернувшись, посмотрел на недалекие многоэтажные коробки израильских отелей, чтобы убедиться, что эта роскошь действительно существует совсем рядом.

Как оказалось, обернулся он очень вовремя — он увидел, что Масик отстал и плетется далеко позади, а рядом с ним идет не кто иной, как капитан Гонта, и они оживленно беседуют.

«Это что же получается?! — подумал он. — Со мной он не стал разговаривать, а с Масиком этим беседует. О чем? На каком языке?» Он вспомнил о своем задании — найти агента Союза правоверных в группе. В этом свете общение Масика с Гонтой выглядело более чем странно.

Он подождал, пока Масик попрощается с Гонтой — они обменялись рукопожатием, — и, подойдя к Масику, спросил:

— Знакомого встретили?

— Да нет, — улыбнулся Масик. — Какие тут могут быть у меня знакомые? Этот офицер сам ко мне подошел — он по-русски — говорит и даже по-украински. Посоветовал машину взять вон там, в «Хилтоне», — он показал на высокое здание гостиницы, стоявшее на холме недалеко от границы.

Объяснение Масика выглядело вполне правдоподобно.

«Отчего же тогда Гонта со мной не заговорил? — спросил себя Кузниц и сам же себе ответил: — Боялся, что я начну говорить с ним о прошлом. А Масик — Масик другое дело, он его не знает». Но подозрение все же осталось, и, как позже выяснилось, подозревал он Масика не зря. Но это выяснилось позже, а сейчас Антон Петрович уже успел нанять машину и компания звала их с Масиком, нетерпеливо размахивая руками.

Маленький автобус («Minivan», — сказал Ариель, пробуя новое слово) бодро повез их по узким и грязным улочкам Табы, и вскоре они уже выехали за город на широкое шоссе, которое было проложено израильтянами в короткий период их пребывания на Синайском полуострове. Все устроились с комфортом в салоне, только Масику с Кузницем пришлось сесть в кабину, причем Масик учтиво пропустил Кузница вперед и сел у окна, а Кузницу пришлось сидеть рядом с шофером, от которого исходил сложный запах шашлыка и пота, напомнивший ему доморощенного демона Владилена в, так сказать, редуцированном безалкогольном варианте. В колено ему упирался рычаг переключения скоростей, и задремавший вдруг Масик на каждом повороте наваливался на него всем телом, вздрагивал и бормотал на чистом русском языке:

— Вот, блин, сморило, — правда, тут же спохватывался и вольно переводил самого себя на украинский. — Закемарив, вибачаюсь.

Но даже эти неудобства не могли испортить впечатления от окружающих дорогу пейзажей, настолько эти пейзажи были необычными, не похожими ни на какие другие, хотя повидал на своем недолгом веку лейтенант-переводчик Кузниц разных пейзажей немало. Точнее всего впечатление от окружающего передавало банальное выражение «лунный пейзаж». И пейзаж был действительно лунный — ни дерева, ни травинки, всюду, куда достигал взгляд, простиралась усыпанная рыжей щебенкой изрытая кратерами и оврагами пустыня, полого поднимавшаяся к недалеким, таким же рыжим с желтовато-синими тенями горам. Они ехали уже почти два часа, а пейзаж за окном машины не менялся — по-прежнему в жарких лучах африканского солнца лежала по сторонам рыжая пустыня и дрожали в горячем мареве лунные горы.

Но прошло еще полчаса, и окружающий ландшафт стал меняться — появились возделанные поля, деревни из глинобитных домов и маленькие города, отличавшиеся от деревень только кафе и бензоколонкой на площади. Изменилось вдруг и поведение Масика — он уже больше не дремал, а полулежал на дверце и тихо постанывал; то и дело он просил шофера остановиться, отбегал в сторону и, возвратившись, говорил сквозь зубы:

— Живіт, зараза!

Прошло еще какое-то время, и ему стало совсем плохо — он уже лежал на коленях у Кузница, держась за живот, и громко вскрикивал при каждом толчке машины.

«Плохо дело, — думал Кузниц, — похоже, у него аппендицит, а может, и что похуже. Надо в больницу».

— Надо Масика в больницу отправить, — крикнул он компании, сидевшей в салоне. Те притихли, прервали свое любимое занятие — оставалась у них еще бутылка какого-то зелья и они как раз собрались разлить его по бумажным стаканчикам, — и Иван Петрович, выражая мнение коллектива, сказал:

— Конечно, надо в больницу, а то помрет еще. Потом посольство о нем позаботится. До Каира уже недалеко.

«Эх, — подумал Кузниц, который сам был не без греха, — до чего же плохо у нас относятся к трезвенникам», — и спросил шофера:

— Знаете, где тут ближайшая больница? Надо нашего товарища врачу показать.

Шофер поцокал языком и сказал, что через полчаса после туннеля под Суэцким каналом будет город Исмаилия и там есть американский госпиталь.

В госпиталь Масика повели всей компанией под руководством Хосе. Все выражали сочувствие, а особенно суетился Ариель, который и так был добрым парнем, но под влиянием выпитого становился истинным филантропом и не только был готов отдать, но и часто отдавал последнюю рубашку. Кузницу Хосе приказал оставаться в машине.

— На всякий случай, — сказал он, — ты арабский знаешь, а то может уехать бедуин наш и нас бросить — Антон ведь ему уже заплатил.

При чем тут знание арабского — Кузниц не понял, но решил с Хосе не спорить, тем более что в госпитале вполне могли обойтись и без него.

Перекинувшись парой слов с шофером по поводу того, сколько им еще осталось ехать («Пару часов, если на то будет воля аллаха», — сказал шофер), Кузниц покурил возле машины, а потом сел в тени на скамейку перед госпиталям и стал ждать.

Ждать пришлось недолго — скоро компания вернулась, и вернулась без Масика — его по настоянию врачей положили в больницу на обследование.

— Оно так и лучше для всех, — сказал простой человек Иван Петрович, — полежит, операцию сделают, если надо.

Почему это будет лучше для всех, осталось невыясненным, но в целом компания Ивана Петровича поддержала, и было разлито то самое зелье, которое собирались распить раньше, но не распили из-за чрезвычайных обстоятельств. После этого поехали дальше.

Без Масика под боком Кузниц удобно устроился на переднем сиденье и скоро задремал, убаюканный мерным движением. Несколько раз он просыпался, видел перед собой все те же унылые поля, или все те же унылые деревни, или маленькие городки. Аллах изъявил свою волю, и через два часа они действительно въехали в Каир и ехали по его окраинам.

Когда раздался первый удар, Кузниц уже не спал. Удар был сзади, и в салоне кто-то вскрикнул от испуга. Кузниц обернулся и увидел, что их догоняет огромный квадратный автобус. Таких старых, кажется, итальянских, автобусов много было на дорогах африканских и арабских стран, они часто были единственным средством транспорта, соединявшим отдаленные города и поселки в этих странах. На крыше у них была площадка, обычно заполненная самой разной поклажей, скрепленной веревками, и нередко среди поклажи были козы и овцы со связанными ногами, но этот автобус был пуст, только за передним стеклом виднелось сердитое усатое лицо водителя.

Автобус явно догонял их и готовился к следующему тарану. Шофер рядом с Кузницем вцепился в баранку и крутил головой, стараясь одновременно следить за дорогой и за взбесившимся автобусом.

— Йа алла! — бормотал он. — Йа алла! Маджнун![92]

А автобус, почти поравнявшись с ними, ударил их машину в бок всей своей массой и выбросил ее на тротуар.

В салоне кричали все.

— Что этот идиот делает?! — кричал Ариель, которого второй удар сбросил на пол.

— Стой! Стой! — кричали неизвестно кому Антон и Иван Петровичи. Бледный Хосе вцепился в спинку переднего сиденья, а Миша из Торговой палаты сполз на пол и лежал там, схватившись за ножки сиденья.

На Кузница нашло оцепенение. Он знал за собой это свойство — впадать в ступор, когда угрожает опасность и ты не можешь ничего сделать, с ним это случалось и раньше, во время бомбежки или когда однажды отказал двигатель в самолете и они садились в пустыне. В таком состоянии он воспринимал происходящее как будто со стороны, как будто это происходило не с ним, а он — сторонний наблюдатель, причем все события вокруг него тогда странным образом замедлялись: он наблюдал, как медленно падает бомба, как медленно переворачивается самолет, хотя на самом деле это происходило страшно быстро. И еще — в таком состоянии он глох и все вокруг происходило в нереальной абсолютной тишине.

Как в замедленной съемке, медленно и тихо наезжал на них сейчас в третий раз огромный автобус. Кузниц видел его погнутый блестящий бампер, грязное ветровое стекло, разрисованное в верхней части изречениями из Корана, и за стеклом оскаленную морду леопарда. Потом раздался страшный удар, и он потерял сознание.

Загрузка...