Секретный террор

ТУРЦИЯ

До 1929 года в Турции была только легальная резидентура при советском генеральном консульстве в Константинополе. Резидентом был Минский, официально числившийся атташе консульства. До назначения в Константинополь он работал в Китае (вице-консулом и резидентом ОГПУ в Шанхае), но провалил свою агентурную сеть. Китайская полиция, уличив его в шпионаже, произвела обыск в советском консульстве, и Минский вынужден был уехать из Китая.

Помощником Минского в Константинополе для работы среди кавказских антисоветских партий, то есть среди грузинских меньшевиков, дашнаков, мусаватистов, горцев и пр., был некто Гришин. Кроме того, в аппарате ОГПУ работали жена Минского (шифровальщица) и две женщины, Эльза и Лидия, выполнявшие работу переводчиц и служившие связными между резидентом и секретными агентами-осведомителями.

В начале 1929 года Минского отозвали в Москву по болезни. Его заменил Этингон, приехавший в Константинополь на должность атташе консульства под фамилией Наумова. До назначения в Константинополь Этингон служил резидентом в Харбине, но, будучи скомпрометирован после налета китайской полиции на харбинское консульство, был вынужден выехать в Москву.

Вместе с Этингоном приехал в качестве помощника по экономической линии некто Бржезовский, работавший до того в иностранном отделе ОГПУ. Бржезовский устроился в константинопольском торгпредстве на должность заведующего плановым отделом. К этому времени выяснилась необходимость заменить также и Гришина, так как из доклада Минского было видно, что он чересчур неосторожно вел себя в Константинополе. На его место Тифлисское ОГПУ назначило некоего Кикодзе, бывшего начальника уголовного розыска в Батуме, доказавшего свою преданность советской власти активной борьбой с повстанцами в Грузии в 1924 году. Гришин же был переведен резидентом в Тавриз на официальную должность делопроизводителя в совконсульстве на место Минасьяна.

Связь с Москвой константинопольская резидентура держала иначе, чем другие резидентуры. На пароходе «Ильич», курсирующем между Одессой и Константинополем, разъезжал специальный агент для связи. Все материалы фотографировались в Константинополе при помощи аппаратов Лейтца, и пленки в непроявленном виде отправлялись через агента связи в Москву. Такой способ гарантировал почту от провала, так как в случае нападения или обыска агенту связи достаточно было открыть коробку, чтобы на испорченных светом пленках исчезли все следы.

Агентурная сеть в Константинополе была опытна и хорошо поставлена. Ее организовал еще в 1925 году Гольденштейн, переведенный затем в Берлин. Благодаря широко поставленной агентуре к нам попадала вся переписка украинской организации, представитель которой находился в Константинополе, протоколы заседаний и вся переписка партий мусаватистов, горцев и других национальных антисоветских групп, организовавших заграничное бюро. Из этой переписки мы видели, что эти группы объединяются только для того, чтобы на следующий день вновь разделиться и вести свою собственную политику. Опасности для СССР они, конечно, не представляли, но любопытно было следить за их внутренними распрями. Особенно большие трения, судя по перехваченным документам, происходили среди азербайджанцев, объявлявших даже таких лидеров, как Топчибашев, изменниками делу пантюркизма. Из перехваченной переписки мы знали, что дашнакская партия была против объединения кавказских партий в одну конфедерацию, боясь быть съеденной тюркскими группировками. Агент, доставлявший нам эти документы, числился под № 87 и являлся одним из активных деятелей заграничного бюро военных антибольшевистских партий.

Из японского посольства в Константинополе мы получали расшифрованные телеграммы благодаря агенту в охране посольства. Мы требовали, чтобы он достал для нас шифр посольства, но он боялся сам вскрыть несгораемый шкаф и предлагал нам прислать специалиста-взломщика, которого он ночью, в часы своего дежурства, пропустит в комнату, где стоит несгораемый шкаф, и даст ему возможность сделать все, что тот найдет нужным. Таких специалистов в ОГПУ при специальном отделе имелось два человека. Это были профессиональные воры-взломщики, состоявшие у нас на службе для выполнения «деликатных» поручений. На требование прислать одного из них в Константинополь специальный отдел ответил, что оба взломщика сейчас заняты в Прибалтийском крае; по возвращении одного из них командируют в Константинополь.

За французскими делами мы следили по копиям докладов французского военного атташе в Константинополе, аккуратно доставлявшимся нам раз в две недели. В своих докладах военный атташе подробно описывал состояние турецкой армии, положение на турецко-сирийской границе, а также касался стран, сопредельных с Турцией, ставя нас, таким образом, в курс всех событий военного характера в Аравии и отчасти на Балканах.

Особенно ценили в Москве перехватывавшиеся нами доклады австрийского посланника в Константинополе. Они содержали точные и подробные описания всех событий в Турции. По ним было видно, что их писал человек, хорошо знающий Восток и понимающий свои задачи. Так как Австрия дипломатического представителя в Персии и Афганистане не имела, то ее посланник в Турции одновременно наблюдал за событиями и в этих странах и сообщал о своих наблюдениях в Вену. Его доклады поэтому держали нас в курсе дел не только в Турции, но также в Персии и в Афганистане. В 1929 году мы узнали из его доклада, что австрийское правительство намерено назначить особого представителя в Персию. Посланник рекомендовал на эту должность проживающего в Тегеране австрийского подданного Графа, женатого на персидской армянке и имевшего в Персии большие связи. Мы немедленно навели справки о Графе и, узнав, что, по сведениям резидентуры в Персии, он является агентом англичан, приняли меры к недопущению его на пост представителя Австрии.

Резидентура ОГПУ в Константинополе имела всю переписку патриарха армянской церкви в Турции Нарояна. Это давало нам возможность узнавать настроения армянских епископов и армянского населения во всех странах. Замечая в письмах сочувственные к Советам настроения, мы затем приступали к вербовке намеченных лиц.

Вообще должен сказать, с начала 1929 года иностранный отдел принял прямые меры к использованию армянского духовенства в разведывательных целях за границей. Председателю ОГПУ Армении Маркарьяну было поручено выяснить пригодных к работе епископов в Эривани и, вербуя их на службу, стараться устраивать их назначение за границу. Именно таким образом, как я уже писал, было произведено назначение начальника армянской епархии в Багдаде. За границей применялись другие способы. Архиерей Басмачьян в Константинополе был, например, завербован следующим образом. Католикос армян в Эчмиадзине захотел посвятить Басмачьяна в 1929 году в епископы и вызвал его в Эривань. Резидент ОГПУ в Константинополе Этингон, учтя полезность Басмачьяна для нашей работы, предложил советскому консулу отказать ему в визе. Одновременно агентура начала зондировать почву, обещая Басмачьяну визу, если он согласится, вернувшись в Константинополь после посвящения в епископский сан, давать сведения для ОГПУ. Басмачьян, страстно мечтавший об епископской мантии, согласился. От него взяли подписку в том, что он обязуется добровольно быть агентом ОГПУ, а затем мгновенно выдали визу в СССР. По приезде в Эривань Басмачьяна детально обработал председатель армянского ОГПУ Маркарьян. Свежеиспеченный епископ вернулся в Константинополь и теперь работает в качестве нашего секретного сотрудника.

Этим в настоящее время исчерпываются главные силы легальной резидентуры ОГПУ в Константинополе. Конечно, имеется еще десяток мелких агентов, осведомляющих о всевозможных происшествиях в Турции, но их трудно учесть, да большого интереса они и не представляют.

До 1930 года резиденты в Турции имели распоряжение не вести работы против турецкого правительства. Распоряжение было вызвано двумя причинами. Во-первых, советское правительство считало Турцию дружественной державой, с которой, пожалуй, даже можно обмениваться информацией. Действительно, представители турецкой разведки и полиции неоднократно предлагали советским представителям вести совместную работу. В последний раз такое предложение было сделано в начале 1929 года. О нем было доложено самому Менжинскому, но он отклонил предложение, мотивировав отказ тем, что турки едва ли обладают ценными сведениями, а если и обладают, то ценные оставят для себя, а нам сообщат чепуху. Ради этого бессмысленно раскрывать перед ними методы работы ОГПУ. Но, передавая отказ, советское правительство выразило готовность, в случае получения сведений о чьей-либо деятельности во вред турецким государственным интересам, передавать сведения в распоряжение турецкого правительства.

Случаи такой «дружеской информации» имели место, впрочем, и в других восточных странах. Так, например, в Персии, во время курдского восстания в 1927 году, из копий писем партии дашнаков в Тавризе и их представителя Мурадьяна в Курдистане мы узнали, что партия дашнаков поддерживает тесную связь с восставшими, помогая им оружием и людьми. В письмах, кроме того, имелись сведения, компрометировавшие армянского архиепископа в Тавризе Нерсеса, под которого ОГПУ давно вело подкоп. Полпред в Тегеране Давтьян, желая ухудшить отношение персидского правительства к дашнакам и, в частности, с целью добиться высылки архиепископа Нерсеса, передал эти материалы министру двора Теймурташу и одновременно сообщил их турецкому посольству. Турки энергично поддержали Давтьяна, прекрасно понимая, что без помощи дашнаков курды едва ли могут серьезно сопротивляться турецким регулярным войскам.

В результате этих представлений персидское правительство распорядилось произвести в Тавризе обыски и аресты среди дашнаков, установило за ними наблюдение и в конце концов свело их деятельность почти на нет. Об это мы узнали из писем Ишханьяна, представителя дашнаков в Азербайджане, адресованных центральному комитету партии в Париже.

Второй причиной, почему ОГПУ воздерживалось от работы против турок, было желание создать в Константинополе базу для работы на всем Ближнем Востоке. Трилиссер считал, что если не трогать турок, а вести работу на территории других держав, то турки будут смотреть на эту работу сквозь пальцы. Такую жертву следовало принести, чтобы иметь возможность беспрепятственно вести работу в Сирии, Палестине, Египте и т. д.

Дружеское отношение к Турции, однако, не мешало специальному отделу ОГПУ в Москве перехватывать и расшифровывать турецкие телеграммы. Так, например, во время войны между афганским эмиром Амануллой и Бачаи-Сакао ОГПУ имело все телеграммы, посылавшиеся турецким и персидским посольствами в Кабуле своим министрам, и ответы министров. Следует, кстати, отметить, что именно этим способом советское правительство узнало о намерении турок и персов начать переговоры с Бачаи-Сакао о его признании и затем само начало вести двусмысленную политику по отношению к Аманулле.

Вследствие указанных соображений ОГПУ до 1928 года не имело своего представителя в Ангоре. В 1928 году пришлось его назначить, потому что часть иностранных миссий переехала из Константинополя в Ангору. Первым легальным представителем в Турции был Илья Герт, проработавший в Ангоре до конца 1928 года, а затем нелегально отправленный в Китай.

С 1928 года в Турции, как и в других странах, ОГПУ решило перейти на методы нелегальной работы. Для начала послали человека в Константинополь с поручением организовать «прикрытие» и облегчить приезд дальнейших работников ОГПУ. В начале 1928 года в Константинополь выехал сотрудник иностранного отдела, родственник по жене Логинова, помощника Трилиссера. С Москвой он переписывался под кличкой Рид через легального резидента при советском консульстве.

Приехав в Турцию, Рид открыл сперва самостоятельное комиссионное бюро в Константинополе, а затем присоединился в качестве компаньона к одной немецкой конторе. Так как Рид хорошо говорит по-английски, то его снабдили американским паспортом, взятым из «лаборатории» Коминтерна. В одном из своих донесений осенью 1929 года Рид писал, что прекрасно устроился и настолько американизировался, что считается своим человеком в американской колонии Стамбула и еженедельно участвует в устраиваемых американцами обедах. Тут же он сообщал, что по американским законам каждый американский гражданин должен в течение пяти лет хоть один раз возвратиться в Америку, а так как по его паспорту значится, что он уже четыре года пребывает за границей, то Рид для возобновления паспорта просит разрешения выехать в Америку. Этой поездкой он, кстати, надеется добиться представительства некоторых американских фирм и окончательно закрепить свое положение в Турции. Поездка Риду была разрешена. Он благополучно съездил в Америку и вернулся в Турцию в ноябре 1929 года, привезя с собой представительство некоторых военных и авиационных заводов Америки. С этими рекомендациями Рид до сих пор путешествует по Балканским странам якобы для получения заказов, на самом же деле вербуя агентов и собирая сведения.

В середине 1928 года в Турцию был командирован Яков Блюмкин. Бывший левый эсер, прославившийся в 1918 году убийством германского посла в Москве графа Мирбаха, Блюмкин был в своем роде знаменитостью. Среди членов коллегии ОГПУ он пользовался большим влиянием благодаря своей успешной деятельности в Монголии. В Константинополь его отправили с большими полномочиями и поручением организовать нелегальную агентуру в Сирии, Палестине, Геджасе и Египте. В виде аванса ему было выдано на руки 25 тысяч долларов. Поехал он в Турцию по фальшивому персидскому паспорту, под фамилией Султан-заде.

Блюмкин путешествовал по восточным странам до июня 1929 года и вернулся в Москву. Что он делал на Ближнем Востоке, никто из сотрудников иностранного отдела не знал, так как он переписывался непосредственно с Трилиссером (каждый резидент имеет право особо серьезные и важные донесения адресовать непосредственно начальнику иностранного отдела, и эти донесения не всегда попадают в аппарат отдела)… Блюмкина встретили с большим почетом. В его распоряжение предоставили автомобиль, и беседы он вел только с начальниками отделов ОГПУ. Сам Менжинский пожелал выслушать его и пригласил на обед. Блюмкин в то же время сделал доклад о положении на Ближнем Востоке некоторым членам Центрального Комитета, причем особенно интересовался его работой секретарь Коминтерна Молотов.

Наконец, после торжественных и лестных приемов, Блюмкину было предложено вернуться на Ближний Восток и провести в жизнь все намеченные им планы. Планы же эти заключались в следующем: в каждой из стран Ближнего Востока посадить резидента ОГПУ, а в Константинополе и Египте старших резидентов, которые в то же время были бы его заместителями. Сам же Блюмкин будет разъезжать по всем этим странам, контролировать и направлять работу резидентов и выискивать новые возможности.

Блюмкин так размечтался, что предлагал включить в сферу своей деятельности и Ирак, и Персию, и Индию. Трилиссер соглашался. Блюмкину тогда вообще ни в чем не отказывали и возлагали на него громадные надежды.

Однако угар триумфа прошел. Блюмкин начал подбирать сотрудников для стран, в которых должен был работать. И тут, естественно, ему пришлось связаться с аппаратом иностранного отдела.

Среди рядовых сотрудников иностранного отдела Блюмкин пользовался неважной репутацией. Правда, все признавали его ум и энергию, но зато все знали его как большого хвастуна, краснобая и любителя приврать.

Явившись в восточный сектор, Блюмкин рассказал, что он побывал в Бейруте, Дамаске, Яффе, Александрии и Каире и показал фотографии, изображавшие его в Яффе с известными евреями и в Египте у пирамид. Однако на требования рассказать подробно о сделанной работе он от ответов уклонялся, ссылаясь на то, что уже сделал подробный доклад Трилиссеру.

Заметив, что я не особенно доверяю его рассказам, Блюмкин решил, что называется, подкупить меня. Он сказал, что Трилиссер поручил ему выбрать лучших сотрудников, если я согласен работать с ним, то он с удовольствием возьмет меня в Константинополь на должность своего заместителя. Я ответил, что никогда никуда не прошусь и что мое назначение зависит от Трилиссера. Через несколько дней Трилиссер сам повторил предложение в присутствии Блюмкина. Я заметил, что мне, как армянину, вряд ли удобно ехать в Турцию, и напомнил, что мне уже однажды было отказано в такой поездке. Трилиссер сказал, что подумает, но на следующий день опять вызвал меня и уже наедине сказал, что, детально ознакомившись с докладами Блюмкина и не особенно им доверяя, он просит меня поехать, чтобы прибрать к рукам всю работу, сделанную Блюмкиным на Востоке, а затем он Блюмкина отзовет и руководителем работы останусь я. Я дал согласие.

Совместно с Блюмкиным мы начали подбирать сотрудников. Прежде всего приняли некую Ирину Петровну, бывшую жену какого-то министра дальневосточного правительства, которая должна была ехать в Константинополь в качестве жены Блюмкина. По профессии она была художницей, и Блюмкин предполагал ее использовать для связи между Константинополем и арабскими странами. Затем с нами должен был ехать еврей-инженер, намеченный для работы в Палестине. Он собирался организовать автомобильный гараж и, пользуясь автомашинами, разъезжать по всей стране и организовывать агентуру. Наконец, из аппарата ОГПУ нам назначили для работы в Египте сотрудника Аксельрода.

В течение этого времени я часто бывал у Блюмкина, жившего в Денежном переулке на квартире у народного комиссара просвещения Луначарского. Заводя со мной беседы на политические темы, он старался выявить мое отношение к троцкизму. На этой почве мы однажды рассорились. Я в резкой форме осуждал троцкистов. На следующий день после ссоры Блюмкин пошел к Трилиссеру и заявил, что отказывается от моего сотрудничества, так как полагает, что я к нему приставлен в качестве политического комиссара. Разговор происходил при мне. Так как я со своей стороны тоже отказался сотрудничать с Блюмкиным, отставка моя была принята, и Трилиссер предложил мне ехать самостоятельно в Индию для организации резидентуры ОГПУ.

Это было в конце августа 1929 года. Блюмкин продолжал без меня вести приготовления к отъезду. Тем временем началась партийная чистка. В первую очередь подлежали проверке коммунисты ОГПУ и, в частности, уезжавшие в заграничную командировку. Многие из сотрудников иностранного отдела поговаривали о необходимости выступить против Блюмкина и требовать его исключения из партии как человека чуждого рабочей психологии. Блюмкин, конечно, слышал об этом и старался уклониться от чистки. Однако, два-три раза пропустив собрания, он все же был вынужден явиться. Очень хорошо помню этот день. В клуб ОГПУ явились на чистку почти все сотрудники иностранного отдела и многие сотрудники других отделов.

В президиуме сидят члены Центральной контрольной комиссии Сольц, Караваев и Филлер. К ним подсаживается Трилиссер. Вызывают Блюмкина. Блюмкин выходит на трибуну и рассказывает свою биографию. Несмотря на всегдашнюю самоуверенность, он явно смущен и часто запинается в речи. После него немедленно выступает Трилиссер и характеризует Блюмкина как одного из преданнейших партии и революции работников. Слушатели, растерянные выступлением Трилиссера, молчат. Комиссия выносит постановление: считать Блюмкина «проверенным».

Спустя несколько дней после чистки я ждал очереди в приемной Трилиссера, когда вдруг вошла сотрудница иностранного отдела Лиза Горская и обратилась с просьбой пропустить ее вне очереди. У нее небольшое, но важное и срочное дело. У Трилиссера она задержалась около часу. На следующий день сотрудник восточного отдела Минский, отозвав меня в сторону, сообщил, что Блюмкин арестован. Арест произвели ночью сотрудники оперативного отдела во главе с казначеем иностранного отдела Ключаревым. Причина ареста неизвестна.

За разъяснением я обратился к Горбу, помощнику Трилиссера, и тот рассказал следующее.

Блюмкин в Константинополе связался с Троцким. Троцкий пользовался этой связью для посылки писем своим приверженцам в СССР через секретную почту ОГПУ. Когда Блюмкин выехал в СССР, он поручил ему переговоры с Карлом Радеком и с другими троцкистами. Блюмкин это выполнил. Сожительствуя с сотрудницей иностранного отдела Горской, он рассказал ей о своих связях с Троцким, пытаясь завербовать и ее для работы на Троцкого. Горская сделала вид, что согласилась, но на следующий день донесла обо всем Трилиссеру. Ключарев затем мне рассказал, что он вместе с комиссарами из оперативного отдела в час ночи подъехал к квартире Блюмкина, который как раз в это время отъезжал на автомобиле вместе с Горской. Поняв, что приехали за ним, Блюмкин приказал шоферу гнать полным ходом. Из автомобиля ОГПУ было сделано несколько выстрелов вдогонку. Блюмкин велел шоферу остановиться, обернулся к Горской и сказал: «Лиза, это ты меня предала». Выйдя из автомобиля, он обратился к подоспевшим агентам ОГПУ: «Не стреляйте, товарищи, я сдаюсь».

Блюмкина препроводили во внутреннюю тюрьму ОГПУ, а дело его передали в секретный отдел. Дело его вел помощник начальника секретного отдела Агранов.

На следующий день после ареста Трилиссер передал мне дневник Блюмкина, найденный при обыске. Дневник начинался с 25-й страницы и содержал подробный отчет о финансовом и деловом положении резидентуры ОГПУ на Ближнем Востоке. По оставшимся нескольким строчкам можно было судить, что первая часть дневника была посвящена отношениям с Троцким. Дневник был адресован Трилиссеру. Видимо, Блюмкин успел раскаяться в измене Центральному Комитету партии и незадолго до ареста написал покаянный доклад.

Минский потом признался, что еще из Турции он доносил в Москву о деятельности Блюмкина, жившего совершенно неподобающим образом. До него регулярно доходили сведения, что Блюмкин, разъезжая на советских пароходах, ведет пропаганду среди команд в пользу Троцкого. Все эти доклады Минский посылал непосредственно на имя Трилиссера. Этим и объяснялись сомнения Трилиссера в Блюмкине в самый расцвет его славы Блюмкина. В Константинополе я получил сообщение, что Блюмкин расстрелян. Блюмкин был известен под кличкой Живой. Весть пришла в таком виде: «Живой — помер», а вслед за тем пришли и подробности. Как сотрудник ГПУ, Блюмкин был расстрелян без суда, по постановлению коллегии ОГПУ. На коллегии Ягода стоял за расстрел, Трилиссер — против, Менжинский колебался. Однако под давлением Политбюро, то есть Сталина, ЦК утвердил приговор и Блюмкина ликвидировали.

Что представлял собой Блюмкин? В сущности, молодой человек лет тридцати, он с юного возраста был захвачен революционной волной. Убийство Мирбаха возвело его в чин вождя левых эсеров. Чрезвычайно начитанный и образованный, он был авантюристом по натуре и, собственно говоря, не был предан идейно ни одной партии, членом которых он попеременно состоял. К политической работе относился как к тотализатору.

Последняя ставка на Троцкого его погубила.