Секреты Лос-Анджелеса

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

В «Тихом океане» обычная новогодняя суматоха: отовсюду свисает серпантин, с огромных цифр «1958» на стенах осыпаются блестки. Эд в своей любимой открытой кабинке, с видом на зал, напротив большого зеркала, чтобы видеть свое лицо. Взгляд на часы – 15:24, дата 2 января 1958 года. Боб Галлодет что-то задерживается. Что ж, пусть не спешит, сейчас Эд готов сказать: «Остановись, мгновенье!»

Через час начнется церемония: капитан Э. Дж. Эксли получает постоянное назначение: руководитель Отдела внутренних расследований. Галлодет уже сообщил результаты проверки: Бюро окружного прокурора рассмотрело его личную жизнь под микроскопом и ровно ничего не нашло. И не могло найти: Эд чист как стекло. И коллеги его уважают: блеск «Ночной совы» затмил для них грязь «Кровавого Рождества».

Эд потягивает кофе, не отрывая глаз от зеркала. В зеркале тридцатишестилетний мужчина, который выглядит на все сорок пять. Светлые волосы подернулись сединой, на лбу прорезались морщины. Инес как-то сказала, что взгляд У него стал холоднее, а глаза как будто меньше; и еще что очки в стальной оправе придают его лицу жесткость. Жесткость как раз то, что нужно сопляку, сделавшемуся капитаном в тридцать один год, ответил Эд, и Инес рассмеялась. В то время они еще смеялись в обществе друг друга.

Когда же был этот разговор? Ах да, в конце пятьдесят четвертого. Тогда Инес спросила, зачем он присутствовал на казни Стенсленда: «Хотел полюбоваться, как умрет твой враг»? Умница Инес. Тогда, пять лет назад, он верил или, может, просто хотел верить, что у них что-то получится…

Его «подвиг» заставил ее забыть Бада Уайта: четыре трупа перевесили один. Эд доказал, что ее достоин, и первые месяцы пролетели как во сне. Он купил ей домик в квартале от своего дома, занимался с ней любовью неторопливо и нежно, так, как ей нравилось. Нравилась ей и работа у Рэя Дитерлинга. Дитерлинг принял Инес как дочь, ее нелегкая судьба нашла в нем отклик – его и самою жизнь немало потрепала: одна жена умерла, вторая его бросила, сын Пол погиб в горах, сын Билли оказался гомосексуалистом. Престон Эксли и Арт Де Спейн тоже полюбили Инес; общение с ней напоминало этим суровым, безжалостным людям, что в мире есть место радости и нежности, и за это они были ей благодарны.

Подружилась Инес и со многими из королевства фантазий. Как ни странно, легко нашла общий язык с Билли Дитерлингом и Тимми Валберном. Двое гомосексуалистов делились с ней последними голливудскими сплетнями и вместе потешались над «этими мужчинами»: одно слово «мужчина» вызывало у всех троих приступы хохота. Они смеялись над полицией и играли в шарады в доме, который купил для Инес капитан Эд Эксли…

О чем бы он ни думал, все сводится к Инес.

Убитые негры являлись ему по ночам: что, если они невиновны? Бессильная ярость, его рукой нажимавшая на спусковой крючок, в полицейских отчетах и газетных статьях обернулась мужеством; опасного слова «безоружны» не произносил никто. Инес успокоила его страхи, сделав заявление: около полуночи насильники привезли ее в дом к Сильвестру Фитчу и оставили там. Она отказывалась дать показания, потому что не желала вспоминать, что проделывал с ней Фитч. Эд вздохнул с облегчением: правосудие свершилось, его пули настигли виновных. Инес.

Шло время, рассеивался розовый туман и все яснее становилось, что ни на ее восхищении, ни на его сострадании отношений не построишь. Инес знала, что Эд никогда на ней не женится: жена-мексиканка для кона с амбициями – конец карьеры. Эд чувствован, что она все более отдаляется от него; единственное, что их еще связывало – общие воспоминания, дело «Ночной совы».

В «зеленой комнате», где глотал газ Дик Стенсленд, они с Бадом Уайтом встретились взглядами. Всего один взгляд – слов не требовалось. А когда Эда Эксли назначили главой Отдела убийств, Бад впервые за одиннадцать лет взял отпуск – тоже не требуется комментариев.

Но если не считать Инес и Бата, у Эда все отлично. Он превзошел брата – это признал даже отец. Количество раскрытых им дел потрясает; в мае он станет инспектором, а через несколько лет бросит вызов Дадли Смиту в борьбе за место шефа детективов. Смит, самый страшный человек в полиции Лос-Анджелеса, уже смотрит на него с осторожным уважением, под которым ясно чувствуется опасливая неприязнь. Знает ли его соперник, что единственный страх Эда – страх перед копом-громилой с птичьими мозгами, не способным на изощренную месть, и именно поэтому непредсказуемым и опасным?

Бар постепенно наполняется: народ из Бюро прокурора, несколько женщин. В последний раз с Инес было совсем нехорошо: лежала неподвижно, глядя в потолок, словно шлюха, купленная на ночь. Эд улыбается высокой женщине, та отворачивается.

– Поздравляю, кэп. Ты у нас настоящий бойскаут. Галлодет присаживается за его столик. Смотрит в сторону.

– Боб, что случилось? Выкладывай, мы же с гобой партнеры.

– Две недели назад наша служба надзора наблюдала за Инес – ничего особенного, рутинная проверка… Черт, Эд, она спит с Бадом Уайтом.

Церемония как в тумане.

Паркер толкает речь: полицейские подвержены тем же соблазнам, что и гражданские, однако обязаны куда строже следить за собственными низменными инстинктами, ибо должны служить нравственным примером обществу, все глубже погрязающему в коммунизме, преступности, либерализме и общей моральной распущенности. Во главе Отдела, отвечающего за нравственность полицейских, должен стоять человек безупречный по своим моральным качествам, и этот человек перед нами: капитан Э. Дж. Эксли, наш прославленный герой!

Эд в ответной речи тоже что-то болтает о морали. Дуэйн Фиск и Дон Клекнер подходят пожелать ему удачи; сквозь туман, окутывающий рассудок, Эд читает их мысли – мечтают попасть к нему в помощники. Дадли Смит подмигивает, в его глазах читается: «А все-таки следующим шефом детективов буду я!» Бесконечные извинения за ранний уход – и к Инес.

По дороге туман рассеивается: наступает безжалостная ясность.

Шесть часов. Инес приходит с работы около семи. Эд входит, не зажигая света, садится ждать.

Тянется время. Без десяти семь – в дверях поворачивается ключ.

– Эксли! Ты что там прячешься? Я видела твою машину у дома.

– Не зажигай свет. Я не хочу тебя видеть. Звенят ключи, падает на пол сумочка.

– И не хочу видеть эти пидорские плакаты с Мучи-Маусом на стенах.

– На стенах дома, за который ты заплатил? Это ты хочешь сказать?

– Ты это сказала, не я.

По звуку он догадывается, что Инес прислонилась к дверям.

– Кто тебе сказал?

– Неважно.

– Будешь ему мстить?

– Ему? Если попытаюсь, буду выглядеть еще большим идиотом, чем сейчас. И не стесняйся называть его по имени.

Молчание.

– Это ты помогла ему сдать экзамен? У него самого мозгов бы не хватило.

Молчание.

– И долго вы трахались у меня за спиной? Молчание.

– Долго? Отвечай, puta [50]!

Инес, со вздохом:

– Началось это года четыре назад. Время от времени. Нечасто. Когда нам обоим нужен был друг.

Хочешь сказать, когда тебе не нужен был я?

– Когда я уставала от того, что во мне видят жертву изнасилования. Когда приходила в ужас от мыслей о том, на что ты еще способен, чтобы произвести на меня впечатление.

– Я вытащил тебя из ада! – говорит Эд. – Я дал тебе новую жизнь!

– Ты начал меня пугать, Эксли, – отвечает Инес. – И когда мне хотелось почувствовать себя обычной девушкой, которая встречается с обычным парнем, – я шла к Баду.

– Не смей произносить его имя в этом доме!

– В доме, который купил мне ты?

– Я тебе дал достойную жизнь! Где бы ты была сейчас без меня? На панели?

– Как легко ты превращаешься в мерзавца, querido [51].

– В чем еще ты мне врала? Говори!

– Эксли, может, хватит на сегодня?

– Нет уж, говори! Молчание.

– Сколько еще у тебя было любовников? В чем еще ты меня обманывала?

Молчание.

– Говори, шлюха чертова! После всего, что я для тебя сделал… Говори, мать твою!

Молчание.

– Я тебя познакомил со своим отцом. Понимаешь, что это значит? Сам Престон Эксли стал твоим другом благодаря мне. С кем еще ты трахалась у меня за спиной? В чем еще соврала после всего, что я для тебя сделал?

Инес, очень тихо:

– Не нужно тебе этого знать.

– А это не тебе решать! Говори, тварь!

Инес делает шаг вперед.

– Я солгала еще только один раз. Ради тебя. Об этом никто не знает – даже мой милый Бад. И сейчас узнаешь ты. Надеюсь, ты польщен?

Эд, вскакивая на ноги:

– Хватит болтать, выкладывай! Я не боюсь твоего вранья!

Инес смеется ему в лицо:

– Да ты всего на свете боишься, Эксли. Молчание.

Инес, спокойно:

– Те negritos, что надо мной измывались, не убивали людей в «Ночной сове». Всю ту ночь до утра они были со мной. Я солгала ради тебя, чтобы ты не мучался совестью из-за того, что убил их ради меня. А теперь хочешь знать, что такое настоящая ложь? Ты, Эксли, и твоя драгоценная справедливость. Абсолютное правосудие.

Зажав уши ладонями, Эксли выбегает из дома. Холод и мрак, и во мраке перед ним искаженное мертвое лицо Дика Стенса.

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

На месте многолетнего жетона «Полицейский» красуется новенький жетон сержанта. Бад в кресле, закинув ноги на стол, прощается с Отделом убийств.

В кабинете у него сущий бардак: пять лет бумажной работы. Дадли говорит, перевод в Голливудский участок дело временное, на несколько месяцев. Мол, Тад Грин решил проучить новоиспеченного сержанта – все еще злится за то разбитое окно: «зеленая комната», Дик Стене, хук справа, хук слева по стеклу. Что ж, это справедливо. Шерлока Холмса, щелкающего серьезные дела как орешки, из него не вышло. Быть может, потому, что серьезные дела всегда доставались другим.

Одно плохо: теперь у него не будет доступа к рапортам о мертвых телах. Значит, труднее станет держаться в курсе дел маньяка, прикончившего Кэти Джануэй и не ее одну.

Что взять с собой?

Со стола: именную табличку «Сержант Венделл Уайт». Фотографию Линн – здесь она брюнетка, уже совсем не похожая на Веронику Лейк; еще один снимок: они с Дадом в мотеле «Виктория». Кастет и дубинку, которыми он по заданию Дада выбивал признания из гангстерских шестерок, Бад оставит здесь.

Из стола: дипломы по криминалистике. Наследство Дика Стенса: шесть штук зеленых, «заработанных» грабежом винных лавок. Его последнее письмо: эту записку передал Баду охранник.

Из нижнего, всегда запертого, ящика стола: две папки его личных досье: по убийствам проституток и по делу «Ночной совы». Записывал все по порядку, разборчиво, не упуская ни одной мелочи, как его учили на курсах; настоящий детектив. Видел бы его сейчас Дик Стене, был бы доволен. Л Эд Эксли, сволочь, позеленел бы от злости. Бад вытащил папки, решил перечитать напоследок;

дело Джануэй.

Первые несколько месяцев с Линн прошли как в тумане; но всему приходит конец, и со временем Бад заскучал. С другими женщинами он не встречался, если не считать редких случайных свиданий с Инес. Пытался сдать сержантский экзамен и дважды его провалил; на деньги Дика прошел курсы по криминалистике. Подрабатывал у Дада в Отделе организованной преступности: встречал в аэропортах и на вокзалах подозрительных личностей, привозил в уединенный мотель «Виктория», выбивал из них дерьмо и отправлял обратно в аэропорт или на вокзал. Дад такие мероприятия называл «удерживанием организованной преступности в должных рамках»; а Баду после этого тошно бываю смотреться в зеркало. Интересные дела в Отделе убийств обходили его стороной: Тад Грин всегда находил, кому поручить расследование. На курсах Бад узнал немало интересного о психологии преступников и методах расследования и решил применить полученные знания к старому делу, которое до сих пор не давало ему покоя – делу Кэти Джануэй.

Для начала перечитал отчеты Джо Ди Ченцо: ни улик, ни подозреваемых, случайное преступление на сексуальной почве. Закрыто и списано н архив. Перечитал протокол вскрытия: Кэти Джануэй забита до смерти, вместо лица кровавое месиво; у убийцы перстни на обеих руках. Во влагалище, во рту, в заднем проходе сперма группы В+; три отдельные эякуляции – ублюдок развлекся на славу. Курсы по психологии преступников подтвердили догадку Бада: это маньяк, такие на одном преступлении не останавливаются, он будет убивать снова и снова.

И, забыв о прежней ненависти к бумажной работе, он начал копаться в архивах.

В полиции Лос-Анджелеса и в департаменте шерифа подобных дел, раскрытых или нераскрытых, не зарегистрировано, на проверку ушло восемь месяцев. Наследство Стенса помогло начать поиски по соседству. Округ Орандж, округ Сан-Бернардино – ничего; четыре месяца бесплодных поисков – наконец удача в Сан-Диего: Джейн Милдред Хемшер, 19 лет, проститутка, дата смерти 8/3/51. Тот же почерк; так же ни улик, ни следов.

Материалы лос-анджелесской полиции и полиции Сан-Диего ни к чему не вели. Бад помнил, как Дад уговаривал его забыть о Кэти Джануэй, как потешались прочие над его «слюнтяйством», но не желал бросать дело. Скоро обнаружился и третий случай: Шерон Сьюзен Пэлвик, 20 лет, проститутка, дата смерти 29/8/53, Бейкерсфилд, Калифорния. Все то же: ни улик, ни подозреваемых, дело закрыто. Дад, если о чем-то и знал, не говорил ни слова.

Он съездил в Диего и в Бейкерсфилд: читал материалы, надоедал расспросами следователям, ведущим дело. Пытался реконструировать картину времени и места: кто был в том и другом городе во время убийств. Проверял архивы аэрокомпаний, железной дороги, автовокзалов, искал совпадения имен – ничего. С годами всплыли еще три покойницы: Салли (второго имени нет) Де Уэйн, 17 лет, проститутка, Нидлз. Аризона, 2/11/55; Крисси Вирджиния Ренфро, 21 год, проститутка, Сан-Франциско, 14/7/56; и два месяца назад Мария (второго имени нет) Уолдо, 20 лет, проститутка, Сиэтл, 28/1 1/57. Никаких следов. Бад сопоставлял дела и так и этак, применял разные хитрые приемы, о которых рассказывали на курсах, – все бесполезно. Кэти Джануэй и еще пять девушек изнасилованы и забиты до смерти – и убийца неуловим, как призрак.

Сто шестнадцать страниц, ведущих в тупик, отправятся с ним в Голливудский участок.

А вот и другое дело – дело его жизни, страницы, которые он не устает перечитывать снова и снова. Спи спокойно, Дик Стене: каждая страница в этой папке – гвоздь в гроб Эда Эксли. Два слова, от которых у него до сих пор мурашки по коже…

«Ночная сова».

Эти два дела в его сознании тесно переплелись: Кэти Джануэй, Каткарт, порнография. Побочная линия расследования, след, который Лоу поспешно счел ведущим в никуда. А потом Эксли расстрелял сбежавших ниггеров, дело закрыли, и все, что в нем было странного и неясного, забылось. Для всех, кроме Бада. «Ночная сова» напоминала ему о Кэти Джануэй, Кэти Джануэй – о «Ночной сове».

Шевели мозгами, Бад.

Тогда, в пятьдесят третьем, двое знакомых Кэти Джануэй, Дуайт Жилетт и Синди Бенавидес, рассказали ему, что какой-то парень, похожий на Дюка Каткарта, расспрашивал о Дюке и его привычках. Оба сделали естественный вывод: хочет перебить его бизнес. Но какой, к черту, бизнес? На Дюка к тому времени пахали лишь две заезженные клячи. Может быть, речь шла не о сутенерстве? А о том, что все друзья-приятели Дюка считали пустой болтовней, – о его «грандиозном плане»? Не такая уж пустая болтовня, как видно, если братьям Энгелклингам Дюк принес полностью разработанный план, со всеми деталями, даже о том, где взять стартовый капитал, подумал.

Вернемся к фактам.

После «Ночной совы» Бад побывал у Дюка дома. В квартире было прибрано, все отпечатки пальцев исчезли. В шкафу у Дюка кто-то покопался. Телефонный справочник Сан-Бернардино измусолен, особенно в разделе «Типографии». Пит и Бакс Энгелклинги владели типографией в Сан-Берду; оттуда же родом и еще одна жертва, Сьюзен Нэнси Леффертс. Теперь к рапорту коронера.

Идентификация тела Каткарта была произведена по двум признакам: 1) сравнение фрагментов зубных протезов с тюремной картой стоматолога; 2) спортивная куртка с монограммой «Д.К.». Протезы стандартные: такие может получить любой калифорнийский зек с плохими зубами.

Противоречия.

Кэти Джануэй упоминала, что у Дюка на груди «красивый шрам». В протоколе вскрытия, подписанном доком Лэйманом, о шрамах нет ни слова, при том что грудь Каткарта осталась не изуродованной выстрелами. И последний штрих: рост убитого в «Ночной сове» пять футов восемь дюймов, рост Каткарта. согласно тюремной карте, пять футов и девять с четвертью дюймов.

Вывод.

В «Ночной сове» убили не Каткарта, а его двойника.

Причина?

Порнография.

Бад прочел рапорты всех четверых из Отдела нравов, работавших по порнухе. Никаких следов. А потом умер Расс Миллард, и о грязных книжонках и вовсе все забыли. Забыли, несмотря даже на историю братьев Энгелклингов, историю, если вдуматься, очень любопытную. Особенно в той части, когда они изложили свой план Микки Коэну, а тот отказался финансировать дело. Будто бы из отвращения к порнографии. Так мы и поверили… а что, если Микки каким-то боком причастен к делу? Эксли и Боб Галлодет начали проверку этой версии; но тут трое Цветных сбежали, и все повесили на них.

Куда теперь?

К теории Бада.

Что, если Коэн или его помощник Дэви Голдман сболтнули о плане Каткарта/Энгелклингов кому-то из заключенных? Что, если этот заключенный, освободившись, под видом конкурента-сутенера собрал о Дюке достаточно сведений? Что, если он убил Дюка, украл его одежду, начал выдавать себя за него, а в «Ночной сове» погиб случайно, потому что знал, что Дюк часто там бывает? Или, быть может, не случайно? Может быть, у него была назначена там встреча: что-то пошло не так, убийцы уехали, вернулись с дробовиками и пристрелили самозванца, а заодно и пятерых ни в чем не повинных людей, чтобы замаскировать убийство под ограбление?

Ищем проколы.

Бад проверил списки освобожденных из тюрьмы Мак-Нил: в период между встречей Энгелклингов с Козном и стрельбой в «Ночной сове» ни одного белого, подходящего по росту и комплекции. Но возможно, двойник Каткарта и не сидел в тюрьме? Может быть, о плане Каткарта он узнал через вторые, третьи, четвертые руки?

Бад думал дальше, напрягая все силы, думал так, что чуть пар из ушей не валил: черт побери, он докажет, что он настоящий детектив!

Предположим, убийства в «Ночной сове» связаны с порнухой. Тогда выходит, что ниггеры тут ни при чем. Значит, настоящие убийцы подбросили дробовики в машину Рэя Коутса. А это значит, что пурпурный «мерк», появившийся у «Ночной совы» в ночь убийства, совпадение: убийцы не могли знать, что первым делом подозрение падет на хулиганов, разряжавших стволы в Гриффит-парке. Значит, убийцы каким-то образом нашли автомобиль раньше полицейских и подбросили туда дробовики, стерев отпечатки пальцев. Как им это удалось? Да мало ли способов.

1. Коутс, уже сидя в тюрьме, мог рассказать о том, где спрятал машину, своему адвокату. Убийцы могли прийти к адвокату (или подослать своего человека), подкупить его и получить нужную информацию. Или же сговориться с ним заранее, чтобы он «разговорил» Коутса.

2. Бандиты могли проболтаться кому-то из сокамерников, возможно «наседке».

3. Самая симпатичная версия – потому что самая простая: убийцы просто оказались умнее полиции, начали розыски первыми и, пока копы собачились с ниггерами, быстренько обыскали брошенные гаражи.

К сожалению, проверить все это невозможно, архивы тюрьмы за 1935 – 1955 гг. уничтожены.

Есть и еще одна версия: что, если убили действительно негры?

Не обязательно эти. Может быть, и какая-то другая троица, решившая перейти от стрельбы в воздух к стрельбе по живым мишеням. В конце концов, пресловутый «меркури» не обязательно сошел с конвейера пурпурным, покрасить его можно и вручную.

Думай, Бад, думай.

В середине пятьдесят четвертого братья Энгелклинги продали типографию и исчезли с лица земли. Два года назад он попытался их разыскать, рассылал запросы – ни следа. Как ни искал, не нашел и тело настоящего Дюка Каткарта. Но вот полгода назад появилась ниточка.

Один парень из Сан-Берду за две недели до «Ночной совы» видел Сьюзен Нэнси Леффертс в компании человека, по описанию очень похожего на Дюка Каткарта. Бад показал ему снимки Дюка; парень ответил: «Похож, это точно, но не он». В отчетах по «Ночной сове» говорится, что Сьюзен Нэнси «в панике» бросилась к мужчине, сидевшему за соседним столом, двойнику Дюка, якобы ей незнакомому. Почему же они сели за разные столики? Бад кинулся за ответом к матери Сью Леффертс – напрасно: та даже не открыла ему дверь. Почему?

Бад собрал сумку, взвалил на плечо. Десять фунтов бумаги, и все дороги ведут в тупик. Прочь из кабинета, к лифту – прощай. Отдел убийств.

В коридоре он столкнулся с Эдом Эксли.

И по его глазам понял: «Он знает о нас с Инес».

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

Засада у лавчонки «Ранчо Хэнка» на углу 52-й и Центральной. Над дверью вывеска: «Обналичиваем чеки социального обеспечения». Третье января: день получения пособий – любители обналички околачивают груши на тротуаре. Подразделение надзора получило наводку: какая-то анонимная чува стукнула, что ее парень со своим приятелем хотят грабануть лавку. Парень, мол, оказался подонком, затащил в постель ее сестру, так пусть теперь попляшет! Джек в машине на другой стороне улицы следит за дверью. Сержант Джон Петьевич припарковался на 52-й: наблюдает за тротуаром, скорчив такую рожу, словно чертовски хочет кого-нибудь убить.

За обедом Джек запивал фритос неразбавленой водкой. Теперь Джек зевает и потягивается. Судебное дело, Арагон против Пиментеля, все, как хотел Эллис Лоу. Впереди ужин с Эллисом на какой-то политической тусовке. Водка жжет желудок, и зверски хочется ссать.

Длинный гудок – сигнал. Петьевич указывает на тротуар. В магазин входят двое белых.

Джек выскакивает из машины, бежит через улицу. Подбегает и Петьевич. Вместе заглядывают внутрь. Двое грабителей у кассы, спиной к двери, набивают карманы зеленью; стволы у них наготове.

Хозяина не видно. Посетителей тоже. Взгляд в сторону: у дальнего конца прилавка разбрызгано по полу что-то красное и серое. ЕЩЕ ОДИН ГРАБИТЕЛЬ У ЗАДНЕЙ ДВЕРИ, И У НЕГО РЕВОЛЬВЕР С ГЛУШИТЕЛЕМ. Джек распахнул дверь, дважды выстрелил ублюдкам в спину.

«Берегись!» – орет Петьевич. Шаги со стороны задней двери: Джек пригибается, стреляет не глядя, наугад. Над его головой со звоном разлетаются бутылки. Верно, глушитель: вместо грома выстрелов – глухое чваканье. Джек бежит вдоль прилавка, перепрыгивает через двоих мертвецов. Задняя дверь захлопывается у него перед носом; подоспевший Петьевич стреляет в дверь и выносит ее плечом. Грабитель бежит от магазина; Джек расстреливает оставшиеся патроны. Беглец перепрыгивает через забор. С тротуара слышится базлание зевак. Перезаряжая револьвер на ходу, Джек бежит за бандитом, перепрыгивает через забор, оказывается на чьем-то заднем дворе. Здесь на него бросается доберман, рычит, целя зубами в лицо, – Джек стреляет в упор, и пес падает, окрашивая траву своей кровью.

Слышатся выстрелы; от забора во все стороны летят щепки. На двор бегом врываются двое патрульных в форме. Джек бросает оружие. Патрульные палят как очумелые, снося верхушки заборных перекладин. Джек поднимает руки.

– Офицер полиции! Офицер полиции! Эй, я полицейский!

Сосунки осторожно подходят, обыскивают его. Тот, что повыше, смотрит на его жетон:

– Винсеннс? Так это ты тот самый Винсеннс, что лет десять назад был круче всех?

Джек молча бьет его коленом по яйцам. Сосунок падает; его товарищ смотрит на Джека, разинув рот.

Джек отворачивается от них и уходит. Ему нужно выпить.

Найдя кафешку, садится за стойку, заказывает порцию за порцией. После двух первых рюмок прекращается дрожь в руках; еще две – и в голову начинают лезть тосты.

За тех, кою я только что убил. Извиняйте, ребята, в невинных Джек Винсеннс стреляет метче. В мае кончается двадцатилетний срок моей службы, и что-то мне подсказывает, что Паркер не захочет держать меня в полиции ни единого лишнего дня.

За мою жену. Детка, ты думала, что вышла замуж за героя, а потом повзрослела и поняла, что ошиблась. Теперь хочешь окончить юридический колледж и работать адвокатом, как папа и Эллис. О деньгах не беспокойся: папочка организовал тебе свадьбу, папочка купил тебе дом, папочка заплатит и за учебу. Узнав из вечерней газеты, что твой муж застрелил двоих вооруженных грабителей, ты решишь, что это первые зарубки на стволе моего револьвера. И ошибешься. В сорок седьмом году, детка, твой герой пристрелил двоих ни в чем не повинных людей. Не веришь? Это правда, мой ангел, и, будь я проклят, порой мне хочется швырнуть эту правду тебе в лицо. Быть может, тогда в нашем браке появится больше жизни.

Джек опрокидывает еще три рюмки, и мысли его плывут туда, куда они всегда возвращаются после того, как приметна грудь: в пятьдесят третий год. к проклятой порнухе.

Шантажа Джек не боится: он застраховался надежно. Убийство Хадженса похоронено; журналюги из «Строго секретно» пытались что-то раскопать сами, да ничего не добились. У Пэтчетта и Брэкен есть копия папки Сида, но за прошедшие годы они не побеспокоили Джека ни разу – честно соблюдали уговор. Говорят, Линн и Бад Уайт все еще вместе; что ж, пожелаем им удачи. Для него самого и Пэтчетт, и эта шлюха с повадками королевы давно стали историей. И не это лишает Джека сна и покоя, совсем не это…

Чертова порнуха.

Год или два она спокойно пролежала на депозите в сейфе. Джек старался о ней не думать, не вспоминать, чувствуя, что эта штука может погубить его брак. В семейную жизнь он бросился очертя голову, надеясь, что Карен и домашнее тепло помогут ему забыть о той безумной весне. И поначалу это помогало. Семья, дом, обет трезвости. А потом… нет, он не изменился – изменилась Карен.

Она видела, как Джек лупит Собачника Перкинса; слышала, как произносит при ее родителях слово «ниггер». Видела его пьяным, злым, измотанным до полусмерти. Постепенно начала понимать, что газетные россказни о его подвигах – вранье. Ее друзей и подруг Джек терпеть не мог, а его единственный друг Миллер Стентон исчез с горизонта, когда Джека выперли из «Жетона Чести». И когда с Карен ему стало тяжело и скучно, Джек вернулся к тому единственному, что у него остаюсь, – к порнухе.

Снова попытался опознать натурщиков – не вышло. Ездил в Тихуану, покупал там порножурналы пачками – не то. Искал Кристину Бергерон, не нашел даже через телетайп. Реальность не давалась ему в руки, и Джек решил создать подделку.

Покупал шлюх, и дешевых, уличных, и высококлассных девушек по вызову. Раскладывал их на ковре, словно девиц из журналов, по три, по четыре, в самых причудливых позах. Наряжал в театральные костюмы, заставлял повторять все движения со снимков, делал собственные фотографии. Порой задумывался о крови и увечьях, но тут же гнал от себя эти мысли.

Ни одна реальная женщина не возбуждала его так, как эти картинки. Лишь двух вещей не понимал Джек. Первая: что за страх мешает ему обратиться напрямую к их источнику, во «Флер-де-Лис». И вторая: почему Карен до сих пор его не бросила.

Последняя рюмка – дурные мысли вон.

Джек расплатился, пошел к машине. У «Ранчо Хэнка» – ограждения, выставлены полицейские. Колпаков на колесах нет, «дворники» сломаны. Нет даже штрафной квитанции на ветровом стекле – видно, и она стала добычей вандалов.

Вечеринка в самом разгаре. Тузы-республиканцы. Женщины в платьях для коктейлей, мужчины в темных костюмах. А вот и Эллис Лоу. Победитель с Большой Буквы в жеваных брюках и спортивной рубашке, забрызганной собачьей кровью, выглядит здесь не то чтобы своим.

Джек машет официанту, берет с подноса мартини. Взгляд его останавливается на фотографиях в рамках на стене.

Политическое восхождение Эллиса Лоу: «Гарвардское юридическое обозрение», выборы 1953-го. А вот и прокол: выступление после убийства ниггеров из «Ночной совы», Эллис заявляет, что перед побегом подозреваемые во всем признались. Джек фыркнул в мартини, закашлялся, поперхнувшись оливкой.

За спиной у него:

– Раньше ты одевался куда лучше. Джек оборачивается.

– Раньше я был в цене.

– Можешь объяснить свое экстравагантное появление?

– Да. Я сегодня убил двоих.

– Ясно. Еще что-нибудь?

– Обоих завалил выстрелами в спину. Потом собаку. А потом свалил, пока начальство не подошло. Да, вот тебе свежая новость: я пьян как свинья. Ладно, Эллис, не томи, переходи к делу. Кого мне потрогать за вымя на этот раз?

– Джек, говори тише.

– Что у тебя нынче в планах, Эллис? Сенат? Белый дом?

– Джек, сейчас не время это обсуждать.

– Почему же не время? Выкладывай. Куда пойдешь в шестидесятом?

Лоу, страшным шепотом:

– Хорошо, в сенат. Да, Джек, я хотел попросить тебя об одолжении, но не теперь, когда ты в таком состоянии. Поговорим позже, когда тебе станет получше.

К разговору прислушивается весь зал. Отлично.

– Да ладно тебе, дружище! Умираю от желания помочь тебе материально. Ну, говори, кого потрясти?

– Сержант, говорите тише! Хрен тебе! Джек повышает голос:

– А теперь слушай меня внимательно, мудозвон. Если бы не я, не быть тебе прокурором. Это я Билла Макферсона подставил, ясно? Напоил его мартини со снотворным и подложил ему в постель цветную девчонку! Так что, когда я спрашиваю, ты отвечаешь, ясно тебе?

Лоу, хриплым шепотом:

– Винсеннс, ты уволен!

– Надеюсь, ты не передумаешь, мать твою так, – отвечает Джек и выплескивает мартини ему в лицо.

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

– Мы должны быть не просто образцами высокой морали, как сказал в своей вчерашней речи шеф Паркер. Мы – граница, разделяющая старую и новую полицию, старую систему, основанную на кумовстве, насилии и запугивании, – и новую, только нарождающуюся. Мы – элитный корпус, само имя которого служит воплощением суровой и несгибаемой справедливости, чья задача – преследовать и карать тех, кто своим недостойным поведением позорит высокое звание офицера полиции. Ну и наконец, от нас зависит, каким станет образ полиции Лос-Анджелеса в глазах широкой публики. Помните об этом, когда будете разбирать жалобы на своих товарищей-офицеров. Помните и не давайте воли чувствам. Помните об этом, когда вам придется расследовать дела людей, с которыми вы работали прежде, которые вам, возможно, нравились. Помните: наша миссия – абсолютная справедливость, справедливость любой ценой.

Эд сделал паузу, оглядел своих людей: двадцать два сержанта, двое лейтенантов.

– А теперь технические вопросы, джентльмены. При моем предшественнике лейтенант Филлипс и лейтенант Стинсон работали независимо друг от друга в разных областях расследования. Теперь непосредственный надзор за всеми делами Отдела ложится на меня, а лейтенант Филлипс и лейтенант Стинсон работают как мои заместители на альтернативной основе. Сержанта Клекнера и сержанта Фиска я назначаю своими личными помощниками: они встречаются со мной каждое утро в 7:30. Лейтенант Стинсон и лейтенант Филлипс, прошу вас через час подойти ко мне в кабинет: обсудим текущие дела. Джентльмены, все свободны.

Подчиненные молча расходятся. В опустевшей комнате для собраний Эд прокручивает в уме собственную речь. Слова «абсолютная справедливость» звучат голосом Инес Сото.

Надо бы прибраться – развели здесь бардак. Пепельницы переполнены, стулья расставлены как попало, флаги у кафедры наверняка покрыты слоем пыли. «Кто своим недостойным поведением позорит высокое звание офицера полиции» – это голос отца. Еще два дня назад речь Эда была бы искренней. Но теперь то, что он сказал, – ложь.

Золотая кайма флагов. Ложь, обеспечившая ему славу на блюдечке с золотой каемочкой. Какая там, к чертям, справедливость! Хватит врать хотя бы самому себе: тех четверых он убил из злобы – бессильной злобы труса, которому бросили в лицо обвинение в трусости. Все эти годы опасался мести Бада Уайта – и не догадывался, даже предположить не мог, откуда придет настоящий удар…

Комната прибрана, можно поработать. На столе – папки с жалобами. Эд открывает первую.

Похоже, на сей раз Джек Винсеннс вляпался по уши.

Во время операции подразделения надзора 3 января сего года Джек Винсеннс стрелял в двоих вооруженных грабителей, убивших трех человек в магазинчике на юге города, и убил наповал их обоих. Погнавшись за третьим грабителем, потерял ею из виду и был остановлен двумя патрульными, не знавшими, что перед ними офицер полиции. Патрульные открыли огонь, приняв Винсеннса за одного из бандитов. Он бросил оружие, позволил себя обыскать, затем ударил одного из патрульных и скрылся до прибытия коронера и детективов из Отдела убийств. Третий подозреваемый остался ненайденным. Винсеннс же отправился прямиком на банкет в честь окружного прокурора Эллиса Лоу, который приходится ему свояком. Там в пьяном виде он на глазах у гостей оскорбил Лоу словесно и выплеснул ему в лицо свой бокал.

Эд просматривает личное дело Винсеннса. В мае он выходит на пенсию – прощай, Мусорщик Джек. Отчеты времен Отдела наркотиков – четкие, детальные, аккуратные, хоть на стенку вешай. Между строками: с особым рвением Винсеннс преследовал не торгующих, а употребляющих, в особенности джазменов и голливудских знаменитостей. Что подтверждает старые слухи – будто бы он сливал информацию в «Строго секретно». Во время общей перетряски, последовавшей за «Кровавым Рождеством», Джека перевели в Отдел нравов. Новая пачка отчетов – букмекерство, незаконная торговля спиртным. Рапорты по-прежнему подробные, но без огонька. Чувствуется, что на новой работе Джек отчаянно скучал. Весна пятьдесят третьего: в одно время с «Ночной совой» глава Отдела, Расс Миллард, начинает расследование дела о порнографических альбомах. И вот что странно: отчеты Джека решительно меняются. Пишет коротко, без подробностей, как будто через силу. Рефрен один – никаких следов. Постоянно напоминает о том, что и другие детективы ничего не нашли, дважды предлагает закрыть дело.

Совсем не похоже на Мусорщика с Большой Буквы.

И это – в те же дни, когда расследовалась «Ночная сова»…

Есть о чем подумать.

Братья Энгелклинги, Дюк Каткарт, Микки Коэн. Связь с «Совой»? Эту версию отвергли: трое мертвых негров закрыли дело.

Эд снова берется за папку. В июле пятьдесят третьего Джек возвращается в Отдел наркотиков – и дальше все идет по-старому, вплоть до перевода в подразделение надзора.

Что же произошло с Джеком пять лет назад?

В одно время с «Ночной совой».

Что еще произошло в те дни? Вот что: убит Сид Хадженс, убийство осталось нераскрытым. Эд нажимает кнопку селекторной связи.

– Да, капитан?

– Сьюзен, выясните, кто, кроме сержанта Джона Винсеннса, работал в четвертой бригаде Отдела нравов в апреле 1953 года. И где эти люди сейчас.

Результаты приходят через полчаса. Сержант Джон Хендерсон и офицер Томас Кифка уволились, сержант Льюис Стейтис служит в округе Банко. Эд вызывает его к себе, и десять минут спустя Стейтис входит к нему в кабинет.

Грузный, краснолицый. На лице нескрываемое беспокойство – еще бы не беспокоиться, когда тебя ни с того ни с сего вызывают в ОВР! Эд указывает ему на стул.

– Сэр, если это из-за… – начинает Стейтис.

– Сержант, лично к вам это не имеет никакого отношения. Я хочу расспросить вас об офицере, который служил вместе с вами в Отделе нравов.

– Капитан, да это же когда было!

– Знаю, давно. С конца пятьдесят первого года по лето пятьдесят третьего. Сержант, насколько близко вы знали Джека Винсеннса?

Стейтис ухмыляется.

– Почему улыбаетесь? – спрашивает Эд.

– Да понял, в чем дело. Прочел сегодня в газете, что Винсеннс пристукнул тех двух бандюг. А в Бюро говорят. что он смылся до прихода начальства. Теперь ясно, почему вы о нем расспрашиваете.

– Понимаю. Так насколько вы были с ним близки? Стейтис, качая головой:

– Вообще-то Джек был одиночка. Ни с кем близко не сходился. Даже если мы работали над одним делом, он держался поодаль от других.

– Весной пятьдесят третьего вы расследовали дело о порнографии. Припоминаете?

– А как же, непристойные журнальчики. Дохлое было дело. Только время зря потратили.

– Судя по вашим отчетам, вы не обнаружили никаких зацепок.

– Точно. Ни я, ни Мусорщик Джек, ни другие ребята. А потом Расса Милларда бросили на «Ночную сову», и дело само рассыпалось.

– Не припомните, не замечали ли вы в это время каких-нибудь странностей в поведении Винсеннса?

– Да нет. Разве что в Бюро он почти не появлялся, и то старался заглядывать, когда Милларда там не будет. Ну в этом ничего странного нет, они с Рассом друг дружку терпеть не могли. Я ж говорю, Винсеннс был одиночка. С нами дружбу не водил.

– Скажите, не задавал ли Миллард вашей бригале вопросов по поводу показаний владельцев типографии?

Стейтис кивает.

– Да, была там какая-то история с типографией, вроде предполагали, что это как-то связано с «Ночной совой». Но мы все Рассу сказали: дело – висяк, проще удавиться, чем найти тех. кто эти книжонки выпускает.

Тут пусто.

– Сержант, вы, наверное, помните, что творилось в департаменте из-за «Ночной совы». Припомните, пожалуйста. как реагировал на это Винсеннс? Не замечали ничего необычного?

– Сэр, можно начистоту? – говорит Стейтис.

– Конечно.

– Так вот, мне с самого начала казалось, что в Отделе нравов Винсеннс не на своем месте. Он у нас работал через силу, только и ждал, когда вернется в Отдел наркотиков. Но с этой порнухой было что-то еще… Помню, у меня было такое ощущение, как будто он чего-то боится. А что касается «Ночной совы» – я бы сказал, его это дело не интересовало. Он был одним из тех, кто арестовал тех троих цветных, потом он вместе с другими искал машину и оружие, но, по-моему, ему было наплевать, чем все это кончится.

Снова никаких фактов – только «ощущения».

– Подумайте, сержант. Поведение Винсеннса во время «Ночной совы» и дела о порнографии. Все, что как-то выходило из обычной колеи. Мне важна любая мелочь. Подумайте.

Стейтис пожимает плечами.

– Ну разве только… но не знаю, имеет ли это отношение…

– Говорите.

– Кабинет Винсеннса был рядом с моим, и иногда до меня долетало то, что там происходило. И вот однажды, сидя у себя, я услыхал обрывок разговора между ним и Дадли Смитом.

– О чем?

– Смит просил Винсеннса установить слежку за Балом Уайтом. Сказал, что убили какую-то проститутку, а Бал, мол, из-за этого переживает и может выкинуть какой-нибудь номер.

По спине пробегает холодок.

– Что еще?

– Винсеннс согласился. А больше я ничего не разобрать.

– Это было во время расследования «Ночной совы»?

– Да, сэр. В те самые дни.

– Сержант, помните, в те же дни убили Сида Хадженса, журналиста из бульварного листка?

– Помню. Дело не раскрыли.

– Не припоминаете, Винсеннс об этом ничего не говорил?

– Нет. Хотя ходили слухи, что они с Хадженсом приятели.

Эд, с улыбкой:

– Благодарю вас, сержант. Мы беседовали без протокола, однако я бы попросил вас о содержании нашего разговора не распространяться. Договорились?

Стейтис, поднимаясь:

– Хорошо. Только вот насчет Винсеннса я хотел сказать… Ему ведь через два месяца на пенсию. И почему он сорвался, понятно – не каждый день человеку случается убить двоих. Может, не дергали бы вы его, дали бы дослужить спокойно, а?

– Всего доброго, сержант, – отвечает Эд.

Что-то не так. Что-то здесь не гак.

Эд сидит откинувшись на стуле, так и этак примеряет разные варианты.

Винсеннс следил за Бадом Уайтом – значит, может иметь на него компромат.

Весной пятьдесят третьего Мусорщик чего-то боялся.

Связь «непристойных книжонок» с «Ночной совой»?

Приговор Инес Сото – Эд убил троих невиновных.

А Винсеннс сейчас зависит от него, от его решения…

Эд нажимает кнопку селекторной связи:

– Сьюзен, соедините меня с окружным прокурором Лоу.

ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ

– Вы, молодой человек, наверное, думаете, что мне беспокоиться не о чем, кроме ферштункенер [52] «Ночной совы» и ферштункенер грязных книжонок? – интересуется Микки Коэн. – Так вы думаете, у меня без них забот мало? Так чтоб вы знали: я не открываю ни грязные книжки, ни Священное Писание. Мне от всего этого скулы начало сводить еще пять лет назад, а теперь-то я и вовсе об этом думать забыл. У меня есть проблемы посерьезнее – я должен заботиться о своем бедном мальчике.

Бедный мальчик – старый бульдог тяжело сопит. Куцый хвост забинтован. Микки чешет его за ухом.

– Это Микки Коэн-младший, мой наследник, – представляет его Микки. – Увы, таков наш собачий мир, что даже собакам в нем нет житья, и сколько протянет мой мальчик, можно только гадать. В ноябре мне в дом подложили бомбу: сам я не пострадал, чего о моих костюмах от «Сай Девор» сказать нельзя, а хвост у Микки теперь регулярно гноится, да и аппетит совсем никуда. Нервы у него, у бедняги, в полном расстройстве, и я не уверен, что ему пойдет на пользу общение с полицейским.

– Мистер Коэн…

– Вот как? Мне нравится, когда ко мне обращаются с подобающим уважением. Так как, вы сказали, вас зовут?

– Сержант Уайт.

– Ах да, сержант Уайт. Так вот, сержант, скорби мои беспредельны, и нет им конца. Я, словно ваш гойский спаситель Иисус, несу на плечах своих бремена всего мира. Сначала в тюрьме эти ферштункенер бандиты нападают на меня и моего помощника Дэви Голдмана. Бедный Дэви после этого повредился в рассудке и, когда его выпустили, принялся расхаживать по улицам с расстегнутой ширинкой и шлангом наперевес. Я его не осуждаю, в конце концов без саморекламы не проживешь, и к чему же скрывать от людей то, чем наградила природа? Однако копы в Беверли-Хиллз не разделяют моих передовых взглядов: они схватили беднягу Дэви и в два счета запихали в психушку Камарильо, откуда он, боюсь, выйдет очень нескоро. И как будто этого мало – выйдя из тюрьмы, я узнаю, что моих верных сподвижников отстреливают одного за другим! А другие мои люди, те, кто прошел со мной огонь и воду, – Пархач Тайтелбаум, Ли Вакс, Джонни Стомпанато…

Пора прервать этот монолог.

– Джонни Стомпа я знаю.

– Ферштункенер Джонни, – яростно рявкает Микки, – Иуда, грязный Иуда, вот он кто! А Лана Тернер для него – не Магдалина, а блудница Иезавель! Он думает не головой, а головкой члена, и это рано или поздно доведет его до беды. Кто спорит, оснащен он даже лучше, чем бедняга Дэви; но я вытащил его из грязи, я взял этого мелкого вымогателя и сделал своим телохранителем – а теперь он отказывается вернуться ко мне, предпочитает жрать сэндвичи в жральне Пархача Тайтелбаума и якшаться с Собачником Перкинсом, грязным типом, который, как я слыхал из самых достоверных источников, не стыдится совокупляться с соплеменницами моего Микки… Так вы сказали, вас зовут Уайт?

– Верно, мистер Коэн.

– Венделл Уайт? Бад Уайт?

– Да, это я.

– Ма-альчик мой, что же ты сразу не сказал!

Коэн-младший задирает ногу над камином.

– Не думал, что вы обо мне слышали, – ответил Бад.

– Мальчик мой, да о чем же я мог не слышать в этом городе! Ты – один из «сынков» Дадли Смита, верно? Говорят, вы с Дадстером и еще парой крутых парней охраняете демократию в нашем благословенном городе: только благодаря вам Лос-Анджелес еще не стал добычей чужаков. Скромный мотель в Гардене, убедительный разговор, пара ударов по почкам – и дело сделано. Что ж, если мне удастся оторвать своих парней от кошерных бутербродов и дружбы с зоофилами, возможно, моя империя обретет второе дыхание. Вы с Дадстером оказали мне большую услугу, мальчик мой, и я у вас в долгу. Так что же ты хотел узнать о «Ночной сове»?

Настал миг решающего броска.

– Я слышал, братья Энгелклинги были у вас в тюрьме и рассказали вам о плане Дюка Каткарта. Не могли ли вы или Дэви Голдман рассказать об этом кому-то из заключенных?

– Невозможно, – энергично мотает головой Микки Коэн. – Я не говорил никому, даже Дэви. Верно, я не стеснялся обсуждать свои дела с товарищами по несчастью, но об этом не говорил ни единой живой душе. И то же самое сказал этому парню, Эксли, когда он меня допрашивал. А теперь, сынок, хочешь догадку от старика Микстера? Думается мне, убивать пятерых невинных людей из-за каких-то грязных книжонок логично в одном-единственном случае – если торговля этими книжонками уже налажена и приносит большой доход. Так что брось эту гребаную «Ночную сову».

Ничего ты здесь не раскопаешь: скорее всего, убийцы – те шварцес, которых перестрелял ваш герой-молокосос.

– Не думаю, что в «Ночной сове» убили Дюка Каткарта, – говорит Бад. – Я думаю, это был двойник – человек, выдававший себя за него. Этот парень убил Каткарта, забрал его одежду и под видом Каткарта появился в «Ночной сове». И еще мне думается, что ниточка ведет в тюрьму Мак-Нил.

Коэн закатывает глаза.

– Во всяком случае, не ко мне, мальчик мой. Я никому ничего не говорил. И не могу себе представить, чтобы Пит и Бакс болтали об этом с кем-то еще. А где жил этот комик Каткарт?

– В Силверлейк.

– Что ж, покопай в тамошних холмах – может, разыщешь его кости.

При этих словах Баду вдруг вспоминается мать Сью Леффертс в Сан-Берду – дверь на цепочке, внимательный и недоверчивый взгляд темных глаз. Что, если…

– Спасибо вам, мистер Коэн.

– И забудь об этой ферштункенер «Ночной сове», – бросает Коэн на прощание.

Коэн-младший поглядывает на Бада, словно намеревается вцепиться в пах.

Сан-Бернардино, Хильда Леффертс. В прошлый раз она быстро выставила его за порог. Сегодня он явился с новой информацией – приятель Сьюзен Нэнси, парень, похожий на Дюка Каткарта. Надавить, если понадобится – запугать.

Два часа на дорогу. Скоро откроется фривэй, и путь до Сан-Берду станет вдвое короче. От старшего Эксли – к младшему: этот слизняк знает о нас с Инес. Точно знает – в тот день Бад прочел это у него на лице. Л это значит, что Эксли надо опасаться. Оба они ждут удобного случая, но у Бада есть преимущество – Эксли по-прежнему видит в нем тупого громилу, способного лишь махать кулаками.

Хильда Леффертс живет в одноэтажной лачуге с дощатой пристройкой. Бад поднимается на крыльцо, проверяет почтовый ящик. Три чека – пенсионный фонд Локхит, социальное страхование, благотворительная служба округа. Отлично – есть чем ее напугать. Бад нажимает на кнопку звонка.

Дверь приоткрывается – узкая щель, перечеркнутая цепочкой. Хильда, скрипуче:

– Я вам уже сказала и еще раз повторю: плевать мне на вас и на то, что вам нужно, оставьте в покое мою несчастную дочь!

Бад веером раскрывает перед ней чеки.

– Я получил от властей округа разрешение придержать эти чеки, пока вы не согласитесь сотрудничать. Нет показаний – нет денег.

Хильда испускает пронзительный вопль. Бад толкает дверь, вырвав цепочку из гнезда, входит внутрь. Хильда, пятясь:

– Умоляю вас, я бедная женщина…

Со всех четырех стен обшарпанной комнатушки загадочно улыбается Баду Сьюзен Нэнси: женщина-вамп из ночного клуба.

– Будьте умницей, ладно? – говорит Бад. – Помните, о чем я вас спрашивал в прошлый раз? Незадолго до того, как Сью переехала в Лос-Анджелес, у нее здесь появился дружок. В прошлый раз, когда я вас о нем спросил, вы испугались. И сейчас вы чего-то боитесь. Рассказывайте. Пять минут– и я уйду. И никто об этом не узнает.

Хильда, испуганно вращая глазами:

– Совсем никто?

Бал протягивает ей чек из «Локхида».

– Совсем никто. Начинайте. Другие два получите, когда закончите.

Хильда поворачивается, начинает говорить, обращаясь к фотографии дочери над дверью:

– Сьюзи. ты мне сказала, что познакомилась с этим человеком в коктейль-баре. Меня сразу что-то насторожило. Ты уверяла, что он хороший человек, что свой долг обществу он заплатил, но ни за что не хотела называть его имени. Потом я видела тебя вместе с ним, ты названа его как-то, не припомню – то ли Дик, то ли Дин, то ли Ди. то ли Дон, – а он ответил: «Нет, Дюк. Привыкай». А еще однажды, когда я вернулась домой, старая миссис Дженсен рассказала, что ты была у нас дома вместе с этим человеком, к вам пришел еще кто-то, а потом миссис Дженсен услышала какой-то шум…

«Заплатил долг обществу»… Бад не сразу соображает, что это значит попросту «отсидел».

– И вы так и не узнали, как его зовут?

– Так и не узнала. Я…

– Сьюзен не знала двух братьев по фамилии Энгелклинг? Они жили здесь, в Сан-Бернардино.

Хильда, не отрывая глаз от фотографии:

– Бедная моя Сьюзи! Нет, кажется, нет. Я о них ничего не слышала.

– Друг Сьюзен не упоминал имени Дюка Каткарта? Не говорил о торговле порнографией?

– Нет! Сьюзи была хорошая девочка, она не стата бы заниматься такой грязью! А Каткарт – это человек, которого вместе с ней убили? Нет, его имени я никогда до того не слышана.

Бад сует ей чек от округа.

– А теперь расскажите, что было после того, как миссис Дженсен услышала шум.

Хильда, со слезами на глазах:

– На следующий день, придя домой, я увидела на полу в пристройке пятна, очень похожие на засохшую кровь. А ведь пристройка была совсем новенькая, мы ее выстроили на страховку моего покойного мужа! Скоро появились Сьюзен и этот человек, и я заметила, что они оба нервничают. Тот человек прошелся по дому, залез в подпол, потом позвонил по какому-то лос-анджелесскому номеру, и они со Сьюзи уехали. А неделю спустя ее убили, и я… ну, знаете… я тогда решила, может, она уже тогда опасалась чего-то, потому и вела себя так… И я тоже испугалась. И когда ко мне пришел тот милый молодой полицейский, который потом застрелил тех троих бандитов, я ничего ему не сказала.

Мурашки по спине: сходится, все сходится. Приятель Сьюзи – двойник Каткарта. «Шум в доме» – возможно, именно здесь двойник убил Каткарта? Сьюзи была с самозванцем в «Ночной сове», сидя за соседним столиком, незаметно наблюдала за переговорами… Значит, убийцы никогда не встречались с настоящим Каткартом лицом к лицу.

ПРОШЕЛСЯ ПО ДОМУ, ЗАЛЕЗ В ПОДПОЛ.

Бад бросился к телефону, набрал номер компании «П. К. Беллз». Полицейский запрос.

– Кто запрашивает?

– Сержант В. Уайт, полиция Лос-Анджелеса. Я в Сан-Бернардино, на Ранчвью, 04617. Нужен список всех звонков в Лос-Анджелес с этого номера в период с 20 марта по 12 апреля 1953 года. Записали?

– Минуточку, – говорит клерк. Две минуты спустя: – Три звонка, сержант. 2 и 8 апреля – один и тот же номер. НО-21118. Это телефон-автомат на углу Сансет и Лас-Пальмас.

Бад вешает трубку. Автомат в полумиле от «Ночной совы». Звонивший осторожничал: боялся сорвать встречу – или сделку.

Хильда теребит в руках бумажный платок. Заметив на столе фонарик, Бад хватает его и выбегает на улицу.

В нижней части пристройки – лаз в подпол. Бад с трудом протискивается – и вот он внизу.

Грязь, штабеля гнилых досок. Прямо посреди подпола, стоймя – длинный дерюжный мешок. Несет гнилью и нафталином. Бад задевает мешок локтем – вонь становится нестерпимой. Толкает сильнее – из-под мешка выскакивают и бросаются врассыпную ослепленные фонариком крысы.

Бад рвет мешок, направляет луч света внутрь. В лицо ему скалится череп с остатками кожи. Бад бросает фонарик, рвет дальше, двумя руками: мутит от вони, звенит в ушах пронзительный крысиный писк. Еще рывок – и Бад видит, что в черепе зияет пулевое отверстие, чуть повыше костей, горчащих из фланелевого рукава, различима метка «Д. К.».

Бад выползает наружу, жадно глотает воздух. Хильда Леффертс уже тут как тут. Глаза ее молят: «Господи, пожалуйста, только не это!»

Чистый воздух, ослепительный свет дня. Свет, пролить свет… вот это мысль! Эксли мало не покажется.

Есть у него знакомый в «Версии» – скандальном «красном» журнальчике. Там сочувствуют коммунистам и нефам, ненавидят копов. Парень из «Версии» Балу кое-чем обязан.

Хильда, трясясь от ужаса:

– Там… там… что-нибудь есть?

– Ничего, кроме крыс. Однако я вас попрошу в ближайшее время никуда не уезжать. Возможно, я привезу вам снимки для опознания.

– А чек?

Бад протягивает ей конверт, измазанный крысиным Пометом.

– Держите. И благодарите капитана Эксли.

ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ

В кабинете, где ОВРовцы допрашивают своих, царит относительный уют – ни стульев, привинченных к полу, ни запаха мочи.

Джек поднимает глаза на Эда Эксли.

– Я знал, что я в дерьме, но не думал, что увяз по самую макушку.

Эксли:

– Удивлен, что тебя не отстранили?

Джек ерзает на стуле. Форма ему тесна, сидит неловко – он не надевал ее с 1945-го. От Эда Эксли – изможденное лицо, седина в волосах, пристальный недобрый взгляд из-под стальных очков – у него холодок бежит по спине.

– Да, странно. Может быть, Эллис передумал и забрал свою жалобу? Знаешь, скандал, намеки в прессе и всякое такое.

Эксли качает головой:

– Лоу считает, что ты – угроза его карьере и его браку. Да одного нападения на патрульного и последующего исчезновения достаточно, чтобы отстранить тебя от работы и даже уволить.

– Вот как? Почему же меня не отстранили?

– Потому что я заступился за тебя перед Лоу и Паркером. Есть еще вопросы?

– Да. Где магнитофон и стенографистка?

– Как видишь, их нет. Джек пододвигает стул.

– Чего ты хочешь, капитан?

– Сначала выясним, чего хочешь ты. Спустить свою карьеру в унитаз – или спокойно дослужить оставшиеся четыре месяца и получить свою пенсию?

Перед глазами Джека встает лицо Карен.

– Ладно, считай, что я в игре. Что тебе нужно? Эксли, наклонившись к нему:

– Весной пятьдесят третьего был убит твой хороший знакомый и деловой партнер Сид Хадженс. Двое детективов, расследовавших убийство под руководством Расса Милларда, сообщили мне, что в то утро, когда обнаружили тело, ты во весь голос называл покойного «мразью» и вообще был необычно взбудоражен. Примерно в то же время Дадли Смит попросил тебя установить слежку за Бадом Уайтом, и ты согласился. Примерно в то же время расследовалось дело «Ночной совы», а ты в Отделе нравов работал над делом о порнографических журналах и регулярно подавал рапорты – странные, надо сказать, рапорты, весьма краткие и бессодержательные, совершенно не в твоей обычной манере. Примерно в то же время два человека, Питер и Бакстер Энгелклинги, выступили с заявлением о предполагаемой связи порножурналов с делом «Ночной совы». Когда Расс Миллард спросил тебя об этом, ты ответил, что ничего не знаешь. Во время расследования ты неоднократно заявлял, что это дело бесперспективно и его надо прекратить. Далее: те же два детектива, сержанты Фиск и Клекнер, слышали, как ты убеждал Эллиса Лоу спустить убийство Хадженса на тормозах. А один из офицеров, служивших вместе с тобой в Отделе нравов, вспомнил, что в те дни ты явно нервничал и старался пореже появляться в офисе. А теперь, Джек, мне хотелось бы знать, что все это значит.

Прославленный самоконтроль испарился как не бывало. Джек чувствовал, что рот у него сам собой раскрылся, а глаза вылезли из орбит – чувствовал и ничего не мог с этим сделать.

– Как… как, мать твою… как ты?…

– Неважно. Я тебя слушаю.

Джек перевел дух.

– Ладно. Верно, я следил за Бадом Уайтом. Он тогда совсем расклеился из-за убийства какой-то малолетней проститутки – Бад ведь всегда жалел баб и детишек, – и Дад боялся, что он натворит глупостей. По его просьбе я несколько дней следил за Бадом, но ничего стоящего не обнаружил. Все знают, что вы с Уайтом на ножах. Ты боишься, что рано или поздно он попытается отомстить тебе за Дика Стенсленда, вот и выгораживаешь меня перед Лоу и Паркером, чтобы в обмен я вывалил тебе все, что о нем знаю. Так?

– В том числе, хотя и не только. Расскажи мне, что ты узнал о Уайте.

– Например?

– Например, женщины.

– Уайт женщин любит, но это не новость.

– После того как Уайт сдал сержантский экзамен, ОВР провело по нему персональную проверку. В отчете сказано, что он встречается с женщиной по имени Линн Брэкен. В пятьдесят третьем они уже были знакомы?

Джек, пожав плечами:

– Не знаю. Никогда не слышал этого имени.

– Винсеннс, по глазам вижу, что врешь. Ладно, оставим эту Брэкен в покое – она меня не интересует. В то время когда ты за ним следил, Уайт встречался с Инес Сото?

Джек, едва не рассмеявшись:

– Нет, в то время – точно нет! Так вот ты о чем? Думаешь, он и твоя…

Эксли поднимает руку:

– Я не спрашиваю, ты ли убил Хадженса. Не спрашиваю, что происходило с тобой весной пятьдесят третьего. Пока не спрашиваю – и, возможно, не спрошу никогда. Просто хочу знать твое мнение. Тогда, пять лет назад, ты работал над обоими делами одновременно – и над «Ночной совой», и над порножурналами. Как думаешь: убили те трое негров?

Джек подается назад, ерзая под пристальным взглядом Эксли.

– Ну… действительно, там не все концы с концами сходились. Может быть, и не они. Может, какая-то другая чернота – такие же бандиты, которые знали, где Коутс спрятал машину, и подбросили туда оружие. Но тебе-то что? Эти ниггеры изнасиловали твою женщину – значит, ты поступил как надо. Что случилось, капитан?

Эксли усмехается – криво, одной стороной рта. Джеку кажется, что на него смотрит мертвец.

– Капитан, что…

– Мои мотивы, Винсеннс, – это мое дело. А теперь выскажу свое мнение. Думаю, Хадженс был как-то связан с теми журналами. И еще думаю, у Хадженса был на тебя компромат. Его-то ты и боялся.

Вот мертвец и схватил его за горло.

– Да, верно. Я… однажды я… много лет назад я нарубил дров по-крупному… черт побери, иногда мне уже хочется, чтобы все наконец открылось!

Эксли, поднимаясь:

– Я не дал ходу жалобам против тебя. Не будет ни разбора дела, ни наказаний. С шефом Паркером заключил соглашение: он дает тебе спокойно дослужить эти месяцы, а ты немедленно по завершении двадцатилетнего срока выходишь на пенсию. Я заверил его, что ты согласишься, и убедил, что ты достоин полной пенсии. Он не стал спрашивать, зачем мне это. Надеюсь, и ты об этом спрашивать не будешь. Джек встает:

– А цена?

– Если дело «Ночной совы» когда-нибудь всплывет вновь, ты – весь, с потрохами, мой. Выложишь мне все, что тебе известно.

Джек протягивает Эксли руку, бормочет вполголоса:

– Господи, Эд, в какого же сукина сына ты превратился!

КАЛЕНДАРЬ

Заголовки