Сексуальная жизнь подростков. Открытие тайного мира взрослеющих мальчиков и девочек

Секс, позор и болезни, передающиеся половым путем

Лара, девочка с мягким голосом, родилась и выросла в Батон Руж, штат Луизиана. Она пришла ко мне через полгода после того, как узнала о том, что ВИЧ-инфицирована. В мой кабинет уже приходили подростки с этой проблемой. За последние пятнадцать лет мне пришлось работать более чем со ста пятьюдесятью молодыми людьми, жившими и умиравшими от ВИЧ. Но Лара с самого начала была другой. Я чувствовала особенно сильную связь с ней. Мы впервые встретились в один из тех жарких дней, которые редко случаются весной в Сан-Франциско. Я открыла окно и увидела, как она идет по тропинке в мой офис с букетиком голубых и белых цветов. Она протянула мне букет и сказала, что собрала его, поднимаясь по крутому холму к моему офису. Она немедленно поблагодарила меня за то, что я согласилась принять ее, потому что даже в Сан-Франциско нелегко найти психотерапевта. Я знаю, что в Сан-Франциско большинство женщин этой специальности, работающих с подростками, обычно не берут новых пациентов. Моя частная практика тоже переполнена, но я стараюсь выделить время для молодежи, страдающей от ВИЧ. Лара быстро уселась, втиснувшись в один из тесных уголков, обставленных в викторианском стиле. У меня создалось впечатление, что она не хочет занимать слишком много места.

Когда она наклонилась, чтобы поднять упавший на ковер цветок, я почувствовала ее духи со слабым запахом фиалок. Гораздо чаще меня просто валят с ног взрывы синтетических запахов от парфюмерии, которые приносят в мой кабинет подростки: «Томми Герл», «Кельвин Кляйн». Но у Лары духи были другими, спокойно-чувственными. С самого начала мы с ней хорошо работали вместе. Мы нашли бумажный стаканчик для диких цветов и поставили их на столик между нами. Несколько минут Лара молчала. Я тоже сидела тихо и ждала. Разливающийся по комнате свет отражался от волос Лары, выделяя золотистые прядки на фоне более темных, пепельных.

На ней было бледно-желтое платье без рукавов, которое она бессознательно разглаживала, стараясь найти первые слова. Я не хотела, чтобы она чувствовала неловкость от моего пристального взгляда, и потому глядела в окно, пока она не заговорила.

— Я узнала ваше имя несколько месяцев назад, когда заболела.

Ее глаза затуманились, и снова прошло несколько мгновений, пока она нащупала в своей сумочке белый льняной платочек. Год за годом наблюдая девочек, выдирающих из залатанных рюкзаков измятые бумажные салфетки, я была удивлена, увидев такой платок. Это напомнило мне о моем происхождении, о старомодных французских тетушках с кружевными платочками за корсажем. Наконец беззвучный плач Лары прекратился. Ее платок промок, и она принялась за мою коробку с «клинексами».

— Я не позвонила раньше потому, что знала, что вы скажете.

— Ты знала?

— Да... Я знала, вы будете думать, что я была... — ее голос задрожал от самоосуждения. Она подыскивала слово: — прос... ужасной личностью.

— Почему ты так думаешь о себе?

— Разве вы не знаете? — она смотрела на меня, как будто я была инопланетянкой.

— Лара, я не знаю. Я знаю, что существует много причин, по которым трудно видеться или разговаривать с психиатром. Я знаю, что надо иметь смелость прийти ко мне.

Она отвернулась и снова начала плакать. Я увидела, как содрогались ее плечи. Снова долгая пауза, во время которой я ждала, а затем так же тщательно подбираемые слова.

— Доктор Понтон, вы тоже француженка из Луизианы?

— Француженка из Канады, — уточнила я.

— Как моя мама. Вы выглядите как моя мама.

Лара была не первым подростком, говорившим мне, что я похожа на ее или его маму. Она уже спросила, не такое же ли у меня происхождение, как у ее семьи, и я уже подумала о своих тетушках с их изящными платочками и о себе с букетиком диких цветов. Мы должны были понять, как связаны и как будут развиваться наши чувства. Хотела бы я знать, чувствует ли и она эти связи с самого начала нашей работы.

Глубоко вздохнув, я спросила:

— А твоя мать подумала бы, что ты ужасная личность?

— Если бы она узнала, что я собираюсь рассказать вам, то подумала бы. И вы подумаете тоже. Я знаю, что вы подумаете так! — Она согнулась, и ее плечи, выглядывающие из выреза платья, задрожали.

Мне хотелось закричать в ответ: «Нет, я не подумаю, и твоя мать тоже не подумает», но я не стала. Вместо этого я терпеливо ждала, когда Лара перестанет плакать, и готовила ей чашку чая с имбирным персиком. Когда я подала ей чай, она улыбнулась сквозь слезы:

— Даже чашки как у моей мамы.

Наблюдая, как Лара пьет чай, я подумала, что она еще сосредоточена на своей матери, но теперь я поняла, что этим она начинает надоедать себе и мне. Не слишком ли много мам? Я решила разобраться с этим.

— Я предполагаю, что она тоже поит тебя персиковым чаем.

Широко улыбнувшись, она пошутила:

— Да, но охлажденным, доктор Понтон. Это же юг.

— Лара, у меня нет льда. Так что извини.

— Все нормально в самом деле.

Это «нормально» означало, что я прошла проверку и она готова начать разговор. И Лара начала рассказ. Через час, когда я закончила наш сеанс, она еще рассказывала. Ее история выливалась, иногда захватывая ее и меня.

Лара была младшей из пяти детей в католической семье. Она посещала католические школы в той же последовательности, что и ее братья и сестры. Лара рано развилась и начала проявлять интерес к сексу. Под этим она понимала не физическое развитие, а озабоченность сексуальными идеями. Девушка сказала мне, что начала мастурбировать с семи или восьми лет. Лара верила, что ее «возросший» интерес к сексуальным вопросам отчасти разжигался системой запретов, принятых в католической школе, где ей многократно напоминали о том, как важно избежать до брака не только полового сношения, но и любых сексуальных мыслей и действий. Эти ограничения возбуждали ее интерес к сексуальности и постепенно вырабатывали убеждение, что раз она интересуется этим, значит она плохая личность, проститутка. Разумеется, мастурбация уже делала ее проклятой, по крайней мере монахинями в ее школе.

В католической школе, где училась Лара, неохотно обучали использованию противозачаточных средств и представляли их как нечто, что может понадобиться в отдаленном будущем, когда она выйдет замуж. О том, что такое ВИЧ, речь почти не заходила, так как риск заражения ВИЧ был очень мал для дожидавшихся замужества учениц. О презервативах упоминали, но никогда не показывали и, конечно, не обеспечивали ими. Лара отказалась от этой программы, полагая, что она не имеет отношения к ней, девочке, которая в то время уже была сексуально активной. Она сказала, что монахини не понимали ее сексуальности. Она спрашивала: «Как они могли?»

В шестнадцатилетнем возрасте Лара начала сексуальные эксперименты с мальчиками, и первое половое сношение совершила в семнадцать лет. Она не использовала презервативы или другие противозачаточные средства. Она уже считала себя проклятой за то, что ее так интересовала сексуальная сфера, так зачем же суетиться с предохранением? Такое отношение к себе влияло и на выбор партнеров, по ее словам, «плохих парней», отличавшихся, как она поняла позже, весьма рискованным поведением.

Для всех людей, а в особенности для молодых, важно провести широкомасштабное просвещение относительно ВИЧ и СПИД. Такие программы должны быть терпимы к разным взглядам и подходить к каждому индивидуально. Программа сексуального просвещения может только навредить, если она исключает всестороннее обсуждение реальных ситуаций, в которых могут оказаться подростки, и вариантов выбора поведения в таких ситуациях. В старших классах школы Лара осталась непросвещенной относительно ВИЧ, касающейся непосредственно и ее жизни. Школьная программа лишь заставила девушку почувствовать себя еще более изолированной из- за ее сексуальности. Эта программа только усугубила ее представление о себе как уже проклятой за сексуальные мысли и поведение.

Жизнь Лары перевернулась, когда один из ее сексуальных партнеров, молодой человек старше двадцати лет, спросил ее, почему она не предохраняется. Он посоветовал ей пойти в местную клинику контроля за рождаемостью и вызвался сопровождать ее. Он рассказал, что в ранней юности тоже не пользовался презервативами, испытывая судьбу и подвергая себя риску при каждом сексуальном контакте. Ему повезло: он избежал заражения после контакта с ВИЧ- инфицированным. Постепенно он понял, насколько неразумным было его поведение. Через две недели Лара получила положительный результат. Это произошло на следующий день после того, как ей исполнилось девятнадцать лет.

Лара очень быстро поняла, какое проклятие связано с ВИЧ-инфекцией. Испуганный «дружок», у которого результат был отрицательным, быстро исчез. Это очень сильно ранило ее. И хотя Лара поняла, почему он больше не хочет иметь с ней сексуальных отношений, она все-таки надеялась на его поддержку.

В течение нескольких месяцев у Лары было только одно желание — спрятаться. Она запиралась в квартире, спала, часто не открывала дверь и не отвечала на звонки у двери и по телефону. Она считала заражение ВИЧ-инфекцией наказанием, подтверждением того, что она была «плохой личностью» из-за своей сексуальности. Опасаясь, что Лара может совершить самоубийство, друзья привели ее в больницу, которая направила ее ко мне.

После нашего первого сеанса Лара охотно пришла на следующий. Она была интересным рассказчиком и развлекала меня историями о своей семье на юге, о братьях, о сестрах, о дядях и даже о собаке. Она очень живо представляла характерные черты южан. Мне очень нравилось слушать ее, и я с нетерпением ожидала наших встреч. Я люблю свою работу и радуюсь со своими пациентами, но должна признать, что моя реакция на Лару чем-то озадачила меня. Так что же такое было в сеансах Лары, что так привлекало меня? Наконец я поняла, что Лара напоминает мне мою бабушку, прекрасную Ангелину. Она рассказывала свои истории с милым французским акцентом, и они всегда прерывались смехом слушателей. Этот смех я слышала теперь в своем офисе каждую неделю по нескольку раз.

А Лара сказала мне, что я напоминаю ей ее старшую сестру Клэр. У меня тоже в уголках глаз от смеха появлялись морщинки и была такая же манера путать французские глаголы с английскими существительными. Мы с Ларой много говорили о ее сестре. Мы не упоминали о ее матери, хотя я чувствовала, что ее присутствие постепенно возрастает. Лара еще не сказала ни своей матери, ни Клэр, ни кому-либо из семьи о своей болезни, хотя постепенно начала делиться этой информацией со своими друзьями. Она пыталась решить, сообщить ли Клэр. Это был первый шаг, над которым мы работали после полудня за чашкой крепкого чая «Лапсонг Сучонг», подходящего для обсуждения серьезных проблем.

— Ладно, вообрази, что я — это Клэр. Изложи мне все, Лара.

— Это верно. Она сказала бы «Изложи мне все» точно так же. Вы обе такие старые. — Лара захихикала.

Я увидела, что она беспокоится и боится начать.

— Не старые, а древние, Лара, но попытайся сделать это.

— Начинаю: «Ой, Клэр, помнишь монахинь в школе Святой Жанны д'Арк? Как ты могла забыть их? Они были такие требовательные. Знаешь, как они терроризировали меня, когда начинали рассказывать нам про секс? Я в самом деле чувствовала, что собираюсь быть похожей на них, превратиться в них, что они могут превратить меня в себя, что я засохну, если буду прислушиваться к их словам. Ну, так я и не слушала. Я все делала наоборот. Я занималась сексом с парнями и не предохранялась. Знаешь, когда они начали рассказывать, я уже чувствовала себя проклятой за то, что думаю о сексе, которым все время занималась. Не знаю, проклята ли я, но я заразилась ВИЧ».

Она прервала последнее предложение, и слова выплеснулись так быстро, что я едва расслышала их. В комнате наступило странное спокойствие, а наша ролевая игра показалась реальной, даже слишком реальной.

Я пыталась найти слова, стараясь придумать, что может сказать в этом случае сестра Лары, но в тот же момент остро осознала, что почувствовала Лара по отношению ко мне. Я увидела, что она ужаснулась тому, что сказала.

— Лара, спасибо, что ты сказала мне — Я протянула ей руку. Когда наши руки встретились, Лара крепко обхватила мои пальцы.

Пока мы оставались в таком положении несколько минут, по ее лицу катились слезы. Она содрогалась, я тоже, но руки были крепко сжаты.

В тот вечер Лара позвонила Клэр. Они проговорили несколько часов, и Лара почувствовала тепло и доброту своей сестры. «Лара, ты храбрая. Я горжусь тобой». Клэр воодушевила Лару рассказать все их матери. Она даже вызвалась присутствовать там, когда Лара будет рассказывать. Подбодренная поддержкой сестры, Лара вернулась в Батон Руж.

Я была обеспокоена. Я работала с другими подростками, которые рассказывали родителям о своей ВИЧ-инфекции. Иногда родители поддерживали их и находили нужные слова. Но иногда и нет. В своем шоке, злости и страхе они прерывали контакты, иногда безвозвратно теряя отношения. Я не хотела, чтобы так случилось с Ларой, но была не в силах управлять этим.

Когда она отправилась в Батон Руж, я была и обеспокоена, и удивлена своими мыслями и чувствами о Ларе. Хотя девушка мало рассказывала о своей матери, можно было предположить, что она хорошо знает ее. И что еще важнее, она научилась познавать себя. Она верила, что готова рассказать. Я должна была поддержать ее. Но почему же я так беспокоилась о ней? Да, она была ВИЧ-инфицирована, но я хорошо знаю, что многие дети с ВИЧ живут и не умирают, по крайней мере здесь, в Соединенных Штатах, где есть и лекарства, и питание, и знания. Я понимала, что мое беспокойство отчасти связано с ВИЧ, но осознавала, что есть что-то еще. И еще я хотела знать, вернется ли Лара.

На первый сеанс после поездки домой Лара пришла в просторной серой блузке с длинными рукавами и в мешковатых джинсах. Как только она стала рассказывать, у нее начался кашель и никак не прекращался. Я встала, чтобы дать ей воды, потом села, потихоньку беспокоясь, пока она боролась с кашлем. В прежние годы, когда не было лекарств, мне приходилось сидеть с молодыми людьми, у которых кашель не прекращался. Потом они умирали от СПИДа. Слушая Лару, я не могла забыть их медленного сухого кашля. Я старалась выбросить это из головы.

— Лара, что случилось?

— Я не знаю, могу ли рассказать об этом, доктор Понтон.

Она в первый раз назвала меня доктором. Это напомнило мне о том, что в данный момент я нужна ей как врач. Мне нужно было обратить более пристальное внимание на уже налаженные связи.

Для любого практикующего психотерапевта ключевым моментом является четкая идентификация с пациентом. Она часто помогает мне понять реакции пациента или позволяет легче почувствовать его боль. Но эти узы могут представлять проблему. Я была обеспокоена, что все эти связи с Ларой, которые так радовали меня, могут помешать мне помочь ей. Была ли я обеспокоена тем, что она может умереть, как Грег или Брендон, с которыми я работала и которые уже умерли? Было ли наше с ней католическое образование так сходно? Не пропустила ли я чего-то важного из того, что она говорила, ослепленная собственными мыслями и чувствами? Я надеялась, что не пропустила, но почти потерялась в догадках. К действительности меня вернула Лара, дернув за свитер.

— Меня тошнит!

Я схватила ее за руку и отвела в ванную. Несколько минут мы сидели на кафельном полу. Лару не вырвало, но она продолжала тихо кашлять, на ее лице выступил пот. Я взяла одеяло для нее, мы перешли в кабинет и уселись на ковре возле обогревателя. Лара постепенно приходила в себя, ее лицо еще было серовато-бледным, но потеть оно перестало.

— Твоя поездка очень была трудной? — спросила я.

— Совершенно невозможной. Она начала кричать, как только мы сказали ей. — Я не стала спрашивать, кто такая «она». — Она не разговаривала со мной два дня... Я чувствовала себя так, как будто убила себя. Потом она согласилась повидаться со мной перед самым отъездом. Она держала себя в руках, доктор Понтон. Она сказала: «Лара, я сожалею, что так случилось. Твоя семья постарается помочь тебе». Не наша, а моя семья. Больше она не захотела говорить об этом — ни тогда, ни потом. — Лара перестала кашлять и плотно завернулась в одеяло. Я увидела, что она еще дрожит. — Доктор Понтон, мне надо было уйти, о, мне надо было уйти, но я не уходила. Я начала упрашивать ее поговорить со мной: «Мама, пожалуйста!» А она только сказала: «Бог позаботится о тебе. Я не собираюсь разговаривать об этом». Я закричала: «Бог никогда не разговаривал со мной. Мне нужна ты, мама, пожалуйста». Но она посмотрела мимо и стала молиться на латыни. Я почувствовала, будто схожу с ума. Клэр отвела меня в свою квартиру. Я оставалась у нее до самого отлета. Клэр была удивительной.

— А твоя мама? — медленно спросила я.

— Я чувствовала себя так же, как тогда. После анализа, когда сидела, запершись в своей комнате, и собиралась убить себя. Я повторяла Клэр, что хочу покончить с собой. У нее большая сила воли. «Не здесь, Лара. Ты ведь знаешь, что я не переношу вида крови». Это прозвучало так глупо, что мы обе стали хихикать. Мы не могли удержаться и захохотали. Я так сильно люблю ее. — Затем, вспомнив мой вопрос, Лара добавила: — Моя мама отправила мне открытку с пожеланием здоровья. Вы можете поверить? Я вернулась, а меня ждет открытка. Я не больна! — Потом она поглядела на одеяло, в которое завернулась. — Ну, ладно, может быть, теперь я схватила грипп или еще что-нибудь.

— Несколько минут назад ты выглядела очень больной, но сейчас уже лучше. Как ты себя чувствуешь?

— Лучше. Как она могла отправить мне такую открытку?

— Лара, я не знаю. Некоторые родители очень мало знают о ВИЧ. Из того, что ты рассказала ясно, что она была в шоке.

— Клэр сказала то же самое. Но, доктор Понтон, она всегда была такой. Что бы я ей ни сказала, она всегда отступала. Улыбается, как Дева Мария, но заморожена, как статуя. Когда она не разговаривает, мне так плохо. Я ужасно чувствую себя. Это я дала себе ВИЧ.

— Нет, Лара, ты заразилась ВИЧ, а не дала его себе.

— Но я была так беззаботна. Без презервативов. У вас в приемной надпись: «Используйте презервативы!». Я знаю, что вы считаете меня глупой.

Итак, это другая сторона моей связи с ее матерью. Я тоже порицала бы мать Лары.

Я знала, что на этот раз должна тщательно выбирать слова, но знала и о том, что должна быть честной с ней.

— Лара, ты занималась с сексом без предохранения. С презервативом было бы безопаснее. Однако физический или психологический риск все равно оставался бы. Секс связан с риском. Ты не была глупой, у тебя были неправильные представления о нем. Я знаю, что это не избавит тебя от ВИЧ, но не ты первая делаешь такую ошибку. Ты слишком строга к себе.

— Я в самом деле все испортила. Моя мама права.

— Я не уверена, что мы действительно знаем о чувствах твоей матери, но мы знаем, что ты ругаешь себя.

— Ну, кого я ругаю?

Она отбросила одеяло и опять задрожала, но на этот раз от гнева. Он наполнил мой кабинет. У меня не было достойного ответа на вопрос Лары. Было кого ругать: мальчишку, заразившего ее вирусом, мать, не захотевшую разговаривать с ней, парня, который бросил ее, узнав о ее состоянии, монахинь, которые добавили к ее чувствам вину за сексуальность, и, конечно, саму Лару, которая отказывалась защищать себя. Но разве помогло бы ей это сейчас?

Я знала, что Лара сейчас испытывает злость оттого, что заразилась ВИЧ. Многие подростки, с которыми я работала, чувствовали печаль, но некоторые в течение нескольких месяцев были в бешенстве после такой новости. Я знала, что пока еще не могу остановить ее самобичевание. Она сейчас была охвачена чувствами, и это в какой-то мере давало им выход. Я увидела, как сильно ее ранила реакция матери. Лара уже верила, что ее сексуальные чувства были «плохими» и что она получила ВИЧ в наказание за них. Она считала реакцию матери (сначала крики, а затем ледяное и вежливое изгнание) дополнительным наказанием. Я не имела понятия, что чувствует ее мать, но видела, какой болью наполнена Лара. Я предложила ей подождать в приемной, пока она не почувствует себя достаточно хорошо, чтобы отвезти ее домой, и пообещала позвонить позже вечером, чтобы убедиться, что все нормально.

Через несколько часов я сидела в своем кабинете над статьей, но чувствовала себя совершенно измотанной. Я смотрела на отражение огня в электронагревателе, когда зазвонил телефон.

— Доктор Понтон? Доктор Линн Понтон?

— Да, я у телефона.

Последовало долгое молчание, прерываемое частым дыханием.

— Это Анна Бекуа, мать Лары. Клэр сказала мне, что вы, вероятно, не сможете разговаривать со мной, но я так обеспокоена насчет Лары. Когда она сказала мне о своем заражении ВИЧ, я была в ужасе. Я не знала, что сказать ей. Я так сожалею — сожалею о ВИЧ и о том, как я обошлась с ней. Рассказала ли она вам, что случилось? Что я должна сделать?

— Ваша старшая дочь права, Анна. Я не могу разговаривать с вами без позволения Лары.

И снова я боролась с собой. Мне хотелось сказать Анне: «Скажите это Ларе. Позвоните ей и поделитесь этим». А что, если это ухудшит положение? Я совсем не понимаю этих матерей. У нее еще хватило храбрости позвонить мне. Я повесила трубку и задумалась, правильно ли я поступила. Обычно я могу действовать тогда, когда есть достаточно много способов решения задачи. В случае с Ларой я была нерешительна. Я боялась ошибиться. В моей голове засела фраза «смертельная ошибка». Я знала, что не осуждаю Лару, но она сделала ошибку, и, может быть, фатальную.

Пока я сидела, глядя на огонь, меня осенило. Я боялась — боялась за Лару и немного за себя. Я тоже старалась быть такой храброй, чтобы помочь ей найти в себе мужество, и совсем упустила из виду, что боюсь за нее. Но до настоящего момента я не осознавала своего страха за себя.

Я начала наблюдать Лару, когда ВИЧ-коктейль еще был экспериментальным лекарством. Никто из подростков, с которыми я тогда работала, еще не использовал его. Через два года ситуация изменилась настолько, что большинство ВИЧ-положительных подростков, с которыми я работаю, здоровы. Сидя в одиночестве в своем кабинете поздним вечером, я поняла, как боялась работать со многими из них, а не только с Ларой.

Вскоре телефон зазвонил снова. Я предполагала, что это должна быть Лара. Хотела бы я знать, звонила ли ей мать. Может быть, Анна почувствовала мое невысказанное послание: «Поделитесь этим со своей дочерью». Это была плачущая Лара. Но Анна не звонила ей.

— Я напугана, доктор Понтон.

— Как ты думаешь, отчего это происходит?

— Я в самом деле плохо чувствую себя.

— Так плохо, что чувствуешь, будто можешь навредить себе? — спросила я, хотя на самом деле не хотела. Не важно, как я формулировала вопрос, он всегда кажется мне бестактным.

Она ответила с сарказмом:

— Все верно, вы делаете свою работу, доктор Понтон, но в эту ночь я не собираюсь покончить жизнь самоубийством, если вы хотели спросить об этом.

— Лара, такие вопросы относятся к моей работе, и я очень сожалею, если огорчила тебя. Я рада, что ты кажешься более энергичной и даже сердишься на меня. Что случилось?

— Я боюсь заснуть.

— Какие мысли?

— Меня беспокоит, что я умру... — ее голос затих.

— Ты беспокоишься, что вирус убьет тебя.

— Наверное. Это глупая мысль.

— Нет, не глупая, Лара.

— Иногда я выпиваю на ночь, много. Наверное, чтобы заснуть.

— Это помогает?

— Да, со сном, может быть, помогает, но я встаю еще более подавленная. Доктор Понтон, почему это случилось со мной?

— Лара, я не знаю. Нам не известны ответы на многие вопросы.

Кажется, что-то в моих словах успокоило ее, в голосе снова появилась поддразнивающая нотка.

— По крайней мере вы не говорите эту ерунду о презервативах.

— Лара, ты знаешь эту ерунду.

— Да, я звонила в эту группу.

— Какую группу?

— В вашем кабинете висит список телефонов групп для ВИЧ-положительных подростков. Вы говорили мне о ней.

— Я рада, что ты позвонила.

— Спасибо, что вы поговорили со мной. Мне стало лучше.

Когда она сказала это, я вспомнила о другом телефонном звонке. Мне надо было сообщить Ларе о звонке Анны.

— Лара, твоя мать звонила сегодня вечером.

— Она позвонила?

— Да. Я не могла разговаривать с ней без твоего позволения, но хочу, чтобы ты знала об этом звонке.

Она молчала.

— С тобой все в порядке?

— Не знаю. А почему она звонила?

— Лара, я не уверена, почему она звонила. Она сказала, что беспокоится о тебе и сожалеет о своем поведении, когда ты сообщила ей о ВИЧ-инфекции. Она сказала, что действовала так потому, что ей было очень страшно.

Последовало долгое молчание, потом Лара сказала:

— Боже, я рада, что она испугалась. Нас двое теперь.

Я не добавила «нас трое», но подумала об этом уже после того, как повесила трубку.

Зачем же ты, Ромео?

Проходила неделя за неделей, наши встречи с Ларой продолжались. Ситуация улучшалась. Она часами разговаривала с матерью по телефону и рассказывала ей о том, как расстроилась и испугалась, когда мать выставила ее, услышав печальную новость. Мать извинялась, слушала, плакала и снова извинялась. Анна сумела рассказать Ларе, что была охвачена страхом, когда Лара сказала ей. Да, она ругала Лару, но ругала и себя. Они обещали поддерживать друг друга и говорили о том, что может означать ВИЧ-инфекция для будущего Лары. Они не говорили о том, как заразилась Лара. Она не говорила об этом также и со мной.

— Я хочу ей рассказать, доктор Понтон, но мне трудно говорить об этом здесь.

— Почему ты так думаешь, Лара?

В тот день за моим окном туман клубился над волнами. Солнце, сиявшее во время наших первых сеансов, исчезло несколько месяцев назад. Лара глядела в окно. Я спросила, не хочет ли она, чтобы я включила обогреватель.

— Вы думаете, мне от этого будет лучше, доктор Понтон? Ничто не может сделать мне лучше.

— Лара, ничто из того, что мне известно, не может сделать тебя ВИЧ-отрицательной. Но есть вещи, которые ты можешь сделать и делаешь. Ты заботишься о своем здоровье. Ты уговорила своих соседок ограничиться только натуральной пищей... — Я помолчала. — Иногда помогают и разговоры об этом. Ты почти ничего не сказала о том, как, по твоему мнению, произошло заражение. Что ты думаешь об этом?

— Мне нравится разговаривать с вами, но не об этом. Большую часть времени я прихожу сюда и думаю: «Я собираюсь сказать ей, что я нимфоманка, что я так глупа, что решила прекратить все, воздерживаться всю жизнь...» — Лара резко остановилась, удивившись самой себе.

— Продолжай.

— Не могу. Что-то останавливает меня. Я так ужасно чувствую себя.

— Ты беспокоишься о том, что я могу подумать?

Она подарила мне горькую усмешку.

— Не только Вы, доктор Понтон. Даже я сама не могу слушать свою историю. Это убивает меня... — внезапно она начала глотать ртом воздух, а я вспомнила, как ее чуть не вырвало у меня в кабинете. Она сползла со стула на пол и просидела там несколько минут, делая медленные глубокие вдохи. Это было волнение, а не простуда. Лара снова села на стул. Я увидела, что она приготовилась рассказывать.

— Доктор Понтон, я проклинаю себя. Это не монахини и даже не Бог. Я знала о презервативах, но не пользовалась ими.

— Почему, Лара?

— Я чувствовала себя такой плохой, оттого что занималась сексом. Даже несмотря на то, что сердилась на монахинь, которые запрещали мне делать это. Я чувствую, что заслужила ВИЧ. Я уже проклята за свою сексуальность. Так что я заслужила наказание, — она остановилась и взглянула на меня. — Вот оно, наказание.

— ВИЧ — тяжелая штука, Лара. Он должен ощущаться тобой как наказание.

— Это и есть. За это я должна отказаться от секса.

— Люди с ВИЧ-инфекцией занимаются сексом. Они ответственно делают это.

— Доктор Понтон, кто захочет иметь секс со мной?

— Лара, на этот счет нет никаких гарантий. Но я работаю со многими ВИЧ-инфицированными, и некоторые из них нашли удивительных партнеров.

— По-вашему, это кажется таким легким, — в ее голосе зазвучал сарказм.

— Тогда, Лара, извини, это не так легко. Но ты очень строго относишься к себе.

— Вы подразумеваете, что если я не хочу заниматься сексом с ВИЧ-инфицированным, то почему я думаю, что кто-то захочет иметь секс со мной?

— Ты так чувствуешь?

— Иногда. Я думаю, что так чувствовал мой друг.

У меня перехватило дыхание. Она впервые упомянула своего друга после того первого дня с дикими цветами.

— На что был похож разрыв между вами?

— Плохо. Я ощущала, будто он чувствует жалость ко мне. Он старался быть таким тактичным. «Лара. Я тебя люблю». Если бы он только сказал: «Лара, я вынужден бросить тебя, потому что ты заразилась ВИЧ и...» — Лара не смогла закончить предложение.

— Попытайся закончить его, Лара.

— И я так боюсь, что не могу быть с тобой, — она закусила губу.

— Это то, что он не сказал и о чем ты не позволяла себе подумать.

— Как я могла? Он был такой милый, доктор Понтон, но робкий. И я считала, что это не очень хорошо. Хотя это правда. Когда он бросил меня, я потеряла голову. Может быть, еще из-за того, что я не могла видеть, как он испуган. Я лишь чувствовала, что только у меня, а не у него есть причина бояться.

— Это жутко, Лара.

Почувствовав облегчение от того, что мы заговорили о ее друге, она начала раскрываться.

— Он изменил мое самоощущение в смысле секса. С ним было хорошо, не как с другими парнями. Я хотела делать с ним все, и это нравилось ему. И мне нравилось. Более чем нравилось. Он хотел знать все о моем прошлом. Я рассказывала ему, и он все равно любил меня. Это даже заводило его. Доктор Понтон, это была фантастика. Я начала себя чувствовать совершенно по-другому, словно быть сексуальной хорошо, будто я не какая-нибудь извращенка. Я на самом деле подумала, что это может быть в некотором роде великим. Когда он бросил меня, это было так, как если бы он сказал мне: все, что мы делали, было плохим, будто после всего этого я проститутка.

— Все старые ощущения вернулись.

— И даже хуже. Я чувствовала, будто все пережитое с ним было неправильным, даже хорошее.

— Ты и сейчас так чувствуешь?

— Вроде того, но это изменяется, — она улыбнулась, как если бы собиралась открыть мне секрет, который утаила.

— Ну, я пошла в ту группу. В ту, о которой вы мне говорили.

— И как там?

— В порядке. Они организовали, а мы сыграли пьесу, обновленная версия Шекспира, с одной только разницей: все заражены ВИЧ.

— Как это было?

— Я была Джульеттой.

— Как в «Ромео и Джульетте»?

— В той же самой. «Ромео, Ромео, я заразилась ВИЧ». Что вы об этом думаете?

— Что ты думаешь об этом?

— Для первого раза все было хорошо. Мы можем сделать еще лучше и даже показывать его на улицах, в старших классах школ.

Я представила Лару, изображающую ВИЧ-положительную Джульетту. Я знала, что исполнение роли познающей себя Джульетты потребовало от нее громадного мужества. Даже несмотря на то, что не рассказала, как именно заразилась вирусом, она по крайней мере может сказать людям, что заражена. Я увидела, что у нее есть прогресс.

— Что скажет Джульетта школьницам старших классов?

— Кроме обычных слов о том, что Ромео претендует на мое сердце: «Ах, Ромео», — чувство юмора Лары проглядывало сквозь эти слова, — я скажу им, что заниматься или не заниматься сексом — это нормально. Их выбор. И если они его делают, то это не означает, что они плохие. Но они должны делать выбор для себя. И им нужно предохраняться.

— А ты делала его для себя?

— Не думаю. Я не думаю даже, что знала, кто я такая, доктор Понтон. Я использовала секс, вернее, позволяла парням использовать меня, чтобы выяснить, кто я.

— И выяснила?

— Да, но не тем способом, о котором я думала. Вы не можете себе представить, как мне было плохо, когда люди говорили, что я похожа на ангела, маленького ангела с золотыми волосами. Они только из-за моего внешнего вида думали, что знают меня! У них и мысли не было, что даже я сама не знаю себя. Поскольку я выглядела такой неиспорченной, они не думали, что я занимаюсь сексом. Когда они так говорили, мне еще больше хотелось делать это.

— Тебя в самом деле раздражало, когда они действовали так, будто знают тебя.

— Это бесило меня! И сейчас бесит, — она состроила мне гримасу.

— Лара, тебе не кажется, будто я пытаюсь сказать тебе, кто ты?

— Нет, но это тяжело. Вы задаете такие вопросы, от которых мне тошно. А это нелегко.

— Да, Лара, нелегко.

Многим подросткам трудно разговаривать о сексуальности. Добавьте только что открывшийся факт заражения ВИЧ, и это станет почти невозможным. Лара старалась больше узнать о себе и о своей сексуальной принадлежности именно в то время, когда обнаружила, что заражена ВИЧ. Она осознавала не только то, что у нее есть сексуальные желания, но и то, что эти желания правильные. Она исследовала многие вопросы, о которых могла бы узнать в школе.

Школа Лары — не единственное учебное заведение, в котором действуют усеченные и, возможно, вредные программы предупреждения. Доктор Элайн Ятс, детский и подростковый психиатр, широко известная благодаря работе по сексуальному просвещению, считает, что в США проблема молодежной сексуальности имеет шизофренический характер. Молодежь подвергается воздействию разнообразных средств массовой информации: музыкальные клипы, телевидение, кино и т. д. Ежедневные дозы информации масс-медиа представляют подростков так, будто им нравится безответственный секс или сексуальная эксплуатация. В то же время культура требует, чтобы они полностью воздерживались от сношений.

Доктор Ятс выделяет бессознательные факторы, препятствующие более эффективному сексуальному просвещению молодежи, в том числе и специализированному, касающемуся ВИЧ-инфекций. Первым фактором является неспособность признать, что молодежь («дети», по мнению многих американцев) сексуально активна. Например, Лару воспринимали как «маленького ангела». Зачастую игнорируются статистические данные, свидетельствующие об очень раннем начале сексуальных отношений. Когда я разговариваю с родителями о сексуальной активности молодежи, даже здесь в умудренном и прогрессивном районе Бухты они нередко полагают, что это какие-то другие дети занимаются сексом в каком-то другом городе.

Вторым бессознательным фактором является идея о заслуженном наказании за сексуальную активность, которая была так широко распространена в общине Лары. Эта идея базируется на весьма упрощенным представлении: поскольку сама по себе сексуальная активность — это плохо, значит, плохи и те, кто занимается сексом. Эффективное сексуальное просвещение должно идти только по пути «естественного закона» наказания плохих людей за плохие дела.

Лара верила, что сексуальность уже сделала ее «плохой» и что она неисправима. Некоторые из этих мыслей были сознательными, но много она не осознавала, пока через несколько лет не стала лечиться у меня.

В программах сексуального просвещения и информации о ВИЧ особенно часто преподносится тезис о том, что сексуальность пагубна и наказуема. Они делают акцент в основном на сексуальных злоупотреблениях. Зачастую школьные курсы изображают сексуальное поведение как нечто ужасное, когда дети могут стать или становятся жертвами. Насколько другими были бы эти первые программы, если бы они концентрировались на нормальном сексуальном развитии, поощряли познание себя и здоровое сексуальное любопытство. Программы для детей начальной школы перерастали бы по мере изменения потребностей детей во всеобъемлющие программы.

История Лары затрагивает вопрос о том, какой тип сексуального просвещения работает лучше. Программы, проповедующие воздержание (одна из них была в школе Лары), считают исключительной ценностью умение отложить сексуальное сношение. Конгресс Соединенных Штатов в 1998 году ассигновал 250 миллионов долларов на особые программы, которые учат воздерживаться от секса до свадьбы. Но проблема в том, что эффективность влияния, призывающего к воздержанию, очень ограничена. Даже наиболее хорошо спланированные и организованные программы воздержания не показали долгосрочных преимуществ по сравнению с программами безопасного секса, в результате которых поведенческие изменения заметны даже через многие месяцы. Программы безопасного секса тоже касаются проблемы воздержания, но особое значение придают информации, а также тренингу навыков и поведения. Они особенно важны для сексуально активных подростков, поскольку дают длительные эффекты и существенно снижают опасность рискованных поступков.

В Соединенных Штатах ВИЧ еще воспринимается как запретная тема. В 1913 году в книге «Тотем и табу» Зигмунд Фрейд писал: «В качестве отправной точки я снова возьму простой факт. У примитивных народов существует страх, что за нарушением табу последует наказание, как правило, серьезной болезнью или смертью. Наказание падает на любого, кто нарушит табу». В глазах Лары и многих других зараженные ВИЧ нарушили табу. Как же тогда можно ввести в действие план предотвращения СПИДа там, где он считается заслуженным наказанием за плохое поведение?

Распространенность ВИЧ в Соединенных Штатах падает, но не среди молодежи. По оценкам Центра контроля заболеваний, половину из сорока тысяч ВИЧ-инфицированных составляют люди в возрасте не более двадцати четырех лет. И Лара не одинока. Девочки более подвержены инфекции, чем мальчики. У них шейка матки и вагина еще находятся в процессе развития и во многом отличаются от соответствующих органов зрелых женщин.

Гетеросексуальные отношения, включая вагинальный и оральный контакты, являются наиболее распространенными путями заражения девочек. Очень многие девочки говорили мне, что хотят предохраняться, но их решимость слабеет из-за протеста партнеров. Жизненно важно научить девочек быть сильными и предохраняться. Необходимо лучше понимать, какая борьба происходит между девочками и мальчиками за использование презервативов. Доктор Джина Вингуд из университета Эмори беседовала с девушками из разных слоев общества о том, какую борьбу они вели со своими партнерами за использование презервативов. Она говорит, что многим девочкам легче отказаться от секса, чем уговорить своих партнеров использовать презервативы. Большинству труднее всего даются «переговоры», являющиеся важной частью сексуальных контактов. Этому есть много причин. Чаше всего сексуальные партнеры девочек старше их на три или четыре года. Один только этот факт сдвигает баланс сил, обеспечивая социальное и часто физическое преимущество старшему партнеру. Доктор Вингуд отмечает также, что девочки занимаются сексом, чтобы подтвердить свою физическую и сексуальную привлекательность. Эта не самая сильная позиция делает их более уязвимыми перед требованиями партнеров. Если девочка уверена в себе, ей легче ответить на вызов и настоять на своем. Важную роль играют также сексуальные злоупотребления. Девочек, с которыми плохо обошлись, легче запугать, они реже рассказывают об этом. Подготовка девочек к «переговорам» является важной частью их сексуальной готовности.

Мы с Ларой разговаривали о том, что она обсуждала с партнерами или кем-либо еще, когда была подростком. Большинство партнеров были старше ее и уверяли, что это совсем «безопасно». В конце концов она призналась мне, что не беспокоилась об этом, ей достаточно было секса. Настаивать на том, чтобы парень использовал презерватив, было так трудно.

Лара не отказалась от сексуальных отношений, хотя всегда использовала презервативы и сообщала партнерам, что она ВИЧ-инфицирована. Она боролась с проклятием ВИЧ-положительной. Пожалуй, наиболее важным было то, что она прекратила самобичевание. Вопреки чудесам медицины она остается ВИЧ-позитивной, но много работает над изменением другой части своего «наследия» для себя и других подростков.