Сельский капитализм в России: Столкновение с будущим

Период полураспада

Нужно сказать, что для нашего сельского хозяйства большой удачей стал экономический кризис 1998 года. Кризис сырьевой экспортной экономики, связанный с резким падением мировых цен на нефть. Опять проявилась историческая закономерность нашей экономической политики — только исчезновение валютной нефтяной «подушки» заставляет государство думать о собственном производителе.

Именно тогда аграрный сектор, как и некоторые другие отрасли внутреннего производства, смог хоть немного задышать, выскочить из-под пяты импорта. Девальвация рубля позволила существенно увеличить эффективность и конкурентоспособность российского сельскохозяйственного производства.

В сельском хозяйстве начался экономический рост. В целом за шесть лет — период с 1999 по 2004 год — он составил 26 %. В 1999–2001 годах аграрный сектор рос на вполне внушительные 5–7 % в год. Отечественная пищевая промышленность, наконец востребовавшая и получившая российское сырье, росла еще быстрее — до 14 % в год.

Однако «счастье», как это обычно и бывает, длилось не очень долго. Уже с 2002 года рост российского сельского хозяйства стал стопориться — не больше 2 % в год. На фоне общего роста экономики в среднем на 6–7 % это уже был фактически новый сельский кризис.

К 2005 году весь восстановительный эффект девальвации 1998 года был исчерпан. Уровень импорта сельскохозяйственной продукции сегодня по многим направлениям превысил «додефолтные» показатели. Темпы роста импорта гораздо выше, чем у отечественного сельского хозяйства с его стагнирующими 1,5 % в год.

Понятно, что свою роль в том, что село снова споткнулось, сыграли восстановление высоких цен на нефть и рост сырьевого экспорта. Иначе говоря, снова воспроизвелась в полной мере уже не раз упомянутая цикличная альтернатива «нефть — хлеб» в приоритетах экономической политики.

Однако дело не только в этом. Экономический рост начала 2000-х годов выявил целый ряд внутренних, родовых проблем сельскохозяйственной отрасли. Как отмечают многие эксперты, никакого единого сельского хозяйства сегодня в России: нет. Единой, однородной аграрной экономики не существует.

Сегодняшнее сельское хозяйство, его отдельные сектора живут у нас сразу в нескольких измерениях, в нескольких параллельных реальностях. В отношении некоторых из них можно говорить, что там развивается нормальный сельский капитализм. Другие же часто вообще имеют слабое отношение к экономике и организованы по каким-то совершенно иным законам.

Прежде всего, спецификой аграрной отрасли на данный момент является произошедшая в последние годы и описанная многими специалистами резкая поляризация самих сельхозпредприятий.

С одной стороны, восстановительный экономический рост первой половины 2000-х годов, меры государственного финансового оздоровления сельского хозяйства запустили в отрасли «химическую реакцию» создания нормального сельского капитализма, формирования мощного ядра эффективных хозяйств. Многие прежние предприятия были реорганизованы, приобретены частным бизнесом, получили инвестиции, современные технологии. По той же схеме российский бизнес создавал и совершенно новые производства.

Но одновременно в российском сельском хозяйстве сохраняется огромное количество неэффективных производств. Многие из них убыточны и постоянно находятся на грани банкротства. Экономический рост последних лет сыграл с ними злую шутку — подморозил их загнивание и продлил агонию. Поэтому массовый кризис, «массовый падеж» неэффективных сельхозпроизводителей еще впереди. Нельзя забывать и то, что именно в этих хозяйствах сегодня занято наибольшее количество работников.

Другую серьезную проблему представляет нарастающая территориальная концентрация высокопродуктивного сельскохозяйственного производства. В нынешней России пригородное хозяйство и хозяйство деревенской глубинки, сельское хозяйство юга страны, ее центральных районов и, например, Поволжья и Сибири — все это, как говорится, даже не «две большие разницы», а гораздо больше.

Если посмотреть, например, где сосредоточены самые продуктивные и эффективные хозяйства зернового рынка, то это будет практически в чистом виде Южный округ страны. Причем, согласно данным исследований Аналитического центра агропродовольственной экономики, год от года данная тенденция нарастает в полном соответствии с увеличением разрыва в урожайности по линии «юг — север». В 2004 году этот разрыв уже достиг почти двукратных значений — 35–36 и больше центнеров с гектара на юге страны и всего лишь 18–20 центнеров с гектара в среднем по центральным и северным регионам.

В свою очередь, предприятия — лидеры животноводства — это прежде всего пригородные хозяйства, ориентированные на товарные рынки крупных городов. Все остальные практически неконкурентоспособны. И едва ли не в первую очередь из-за слабо развитой инфраструктуры. Чем дальше от города, тем меньше обеспеченность дорогами, связью, газом. Экономическая эффективность в подобных условиях невозможна.

Поляризация экономической и территориальной эффективности хозяйств объективно ведет и к концентрации производства, его укрупнению. Как показал в своих исследованиях профессор Василий Узун (Всероссийский институт аграрных проблем и информатики), наиболее заметно это в животноводстве и птицеводстве, где, например, всего лишь 100 самых крупных компаний сегодня производят более 50 % птицы и свинины.

Зерновой рынок не столь концентрирован, но и здесь по сравнению с серединой 1990-х годов показатель концентрации производства вырос более чем в 2 раза. За тот же период на молочном рынке аналогичный показатель концентрации увеличился почти в три раза.

В целом, по данным тех же исследований, сегодня 40 % сельхозпредприятий, которые финансово благополучны, производят 75 % всей товарной продукции национального сельского хозяйства. Остальные, по большому счету, существуют вне рынка, вне товарной экономики, на полунатуральной основе. То есть фактически за пределами формирующегося сельского капитализма в России.

Нельзя забывать и о личных подсобных хозяйствах, которые в результате экономического провала начала 1990-х годов стали основой сельскохозяйственного производства и выживания населения деревни. Тенденции их развития также противоречивы.

Уже сегодня отношение к даче, например, у москвичей и жителей других регионов совершенно разное. По данным ВЦИОМ, почти 60 % россиян считают имеющуюся у них дачу скорее подсобным хозяйством, дополнительным источником дохода. Но вот среди жителей Москвы и Санкт-Петербурга особенно высока доля тех, кто на даче в первую очередь отдыхает, — 72 %. А ведь еще недавно цифры были почти одинаковыми. В первой половине 1990-х годов почти все москвичи тоже занимались на даче выживанием и самообеспечением продуктами.

Ясно, что на фоне экономического роста сельского сектора и появления в нем эффективного «капиталистического ядра» личное подсобное хозяйство будет сокращаться. Вытеснение с дач картошки цветочными клумбами произойдет не только в столицах, но и в других регионах, где сложится эффективный аграрный капитализм.

И только там, куда не придут эффективные агрохолдинги и фермеры, где у людей не появится возможность работать и нормально зарабатывать на сельскохозяйственном предприятии или благодаря новым, альтернативным формам занятости на селе, — только там личное подсобное хозяйство останется основной формой выживания сельского населения.

Все описанные противоречивые тенденции в развитии села, происходящий распад единого сельского хозяйства на целый ряд секторов, слабо связанных между собой едиными закономерностями развития, может быть, и не были бы столь большой проблемой, если бы не одно «но». Загвоздка в том, что у государства по отношению ко всей этой сложности сельского развития отсутствует внятная и последовательная аграрная политика.

Не просчитывается, что одни и те же действия, управленческие сигналы совершенно по-разному, иногда прямо противоположно могут влиять на многочисленные «параллельные реальности» сельского хозяйства. Часто игнорируется слабая приспособленность сельского хозяйства к условиям чистой рыночной стихии, зависимость от внешних факторов и климатических условий, сезонность производства, специфика спроса на сельхозпродукцию.

До сих пор государством не осознана и такая основополагающая вещь в аграрной экономике, как специфика циклов аграрного производства. Здесь самый-самый короткий производственный цикл составляет не менее 4 месяцев. А в среднем, аграрные циклы производства составляют от 2–3 до 7–8 лет. Вспомните, например, семипольную систему землепользования. Или сколько времени необходимо на создание полноценного и качественного стада крупного рогатого скота.

Все это принципиально отличает сельскую экономику от многих других отраслей промышленности и национального хозяйства в целом. А традиционное для нашего государства годовое планирование — слишком малый срок и недостаточный инструмент для регулирования сельского хозяйства.

Неспособность же и нежелание перейти к долгосрочному планированию, построить соответствующие модели развития отрасли и ее государственного финансирования становятся серьезной проблемой аграрной политики.

Другой пример — обвальное падение технической оснащенности сельского производства. Износ транспорта, машин и оборудования в отрасли достигает 60 %, а по некоторым экспертным оценкам — и всех 80 %. Средний возраст тракторов на селе сегодня составляет вполне пенсионные для них 10–11 лет. Производство сельхозтехники упало что называется, дальше некуда — сегодня оно составляет по разным видам машин от 4 до 12 % к уровню 1990 года. Уже не говоря о том, что технологический уровень сельского машиностроения в мире за последнее десятилетие ушел вперед.

Ситуация парадоксальная. Дефицит современных мощностей на селе очевиден, но продукция отечественного сельскохозяйственного машиностроения не востребована.

Причина не только в неплатежеспособности села, но и в странной, ориентированной только на импорт техники, государственной политике. Например, по лизинговой программе на село поставляется в основном западная продукция сельскохозяйственного машиностроения. И это ежегодно провоцирует полутора-двукратный прирост импорта продукции сельскохозяйственного машиностроения в Россию.

Получается, что наше правительство, давая, между прочим, государственные, народные деньги на лизинг, поддерживает: западного производителя. На этом фоне даже создание в России сборочных производств западной техники уже выглядит хотя бы относительным благом. Но на самом деле и это не более чем обходной путь все той же политики. «Джон Диры» и «Клаасы» — это, конечно, хорошо. Но не ценой же уничтожения собственного «Дона» и «Енисея».

Или возьмем такие цифры. По подсчетам Минсельхоза России, производственный потенциал, которым обладает наша страна, — 110–120 млн тонн зерна в год. Но даже сегодня, когда мы собираем по 70 млн тонн зерна, селянин стонет и плачет. От обиды и непонимания. Он горд за свой труд, он ждет настоящей, адекватной оценки этой титанической работы. Но цены на зерно нет. Урожай большой, а цена копеечная. Продать его за нормальные деньги, оправдать затраты, отдать кредиты, накормить и одеть семью невозможно. Над российским селом сегодня царит проклятие большого урожая.

Вроде бы есть попытки решать проблему, но все они робкие и половинчатые. Ввели государственные интервенции, но они или запаздывают, как было до нынешнего года, или же столь мизерны по объему, что не позволяют вывести рыночную цену зерна на нормальный уровень. Я уже не говорю о том, что решения о выделении средств принимаются на ходу, требуется личное вмешательство в ситуацию президента страны, чтобы хоть что-то заработало. Пробиться на конкурентные экспортные рынки также сложно, тем более без серьезной государственной поддержки. Да и не могут хозяйства, как правило, попасть туда напрямую.

В результате крестьянина все равно кидают под перекупщика с его копеечными ценами или заставляют выворачиваться с хранением зерна. Это тоже стоит огромных денег, да и качество, естественно, теряется, часть урожая сгнивает. Может быть, ситуацию могли бы поправить инновации в аграрном производстве, например безобмолотные технологии уборки зерна. Но таких долгосрочных мыслей, каких-то действий в этом направлении нет. Вообще нет системы долгосрочных мер по этому вопросу.

Справиться с парадоксами урожая можно еще и качественным развитием перерабатывающей промышленности и животноводства. Преобразуя зерно в конечную продукцию и наращивая его добавочную стоимость. Как по-простому, по-крестьянски говорит тот же краснодарский губернатор Александр Ткачев, «нужно пропускать зерно через корову». А он-то знает ситуацию — для главной житницы страны Кубани проклятие большого урожая главная проблема из года в год.

Но тут нельзя увернуться и еще от одного вопроса, который актуален для любого крестьянина. Это — цены на «горючку». По-научному эта проблема называется вымыванием денег из села из-за ускоренного роста цены солярки по сравнению со стоимостью самой сельхозпродукции.

По данным Минсельхоза России, доля затрат на горючее в себестоимости продукции сельского хозяйства увеличилась с 2,5 % в начале 1990-х годов до 9,5-10 % в 2004 году. Если в 1990 году для приобретения 1 тонны дизтоплива необходимо было реализовать 0,5 тонны пшеницы, то в 2004 году — уже 4 тонны. В прошлом году по закупочной цене один килограмм живого веса крупного рогатого скота был эквивалентен 1,5 литра бензина, а свиней — 2,5 литра. Чтобы купить литр дизельного топлива, крестьяне вынуждены были продавать 3 литра молока. В результате только за прошлый год из-за подорожания горючего село потеряло 20 млрд рублей.

Объявленная в конце 2005 года заморозка цен на бензин скорее всего закончится вполне традиционной для нас ситуацией — «хотели как лучше, а получилось как всегда». У нас и так каждый год цены на топливо растут строго по графику — накануне посевной и уборочной. Трудно себе представить, что нас ждет ближе к весне 2006 года.

Скачки цен на топливо никогда не прекратятся, пока налог на добычу полезных ископаемых у нас жестко привязан к галопирующим мировым ценам на нефть. Наш сельхозпроизводитель, да и вообще любой внутренний национальный производитель, так и будет расплачиваться своим трудом и своей копейкой за взрывы в Ираке, природные катаклизмы в Мексиканском заливе или рост производства в Китае. То есть за все, что двигает вверх мировые нефтяные цены.

На этом фоне предложения Минэкономразвития крестьянам закупать топливо на год вперед, выглядит откровенным призывом «веревку приносить с собой». Очевидно же, что средств, чтобы купить достаточное количество топлива, да еще по нынешней заоблачной цене, да на год вперед, у российского села просто нет. Ну а если вдруг — исключительно вдруг — цены на топливо в будущем году упадут, то купленная сейчас «на всю оставшуюся жизнь» солярка превратится просто в золотой гроб отечественного агропрома.

Вот и получается, что диспропорции развития аграрного сектора и сырьевых отраслей, попустительство правительства этому процессу год от года ведут только к одному. Оправданным экономическим поведением крестьянина скоро станет отказ сеять, отказ обрабатывать землю, отказ убирать урожай. В целях экономии топлива и ради справедливой цены на зерно.

Вообще говоря, именно этого и ждут, нервно потирая ручки, все те же глобальные аграрные корпорации. Наш сельскохозяйственный и продовольственный рынок им и так как медом намазан. Ну а если мы еще собственными руками расстелем его перед ними — налетят как саранча. Радости будет много, но только не у нашего крестьянина.