Глава 11 Виталий Ильич задерживается на работе

Никто из коллег Виталия Ильича Сумарокова и не подозревал, что самый тяжелый час в сутках для него – тот, что для других представляется самым радостным: когда можно, с легким сердцем послав работу к чертям до следующего утра (или до следующего понедельника), ехать домой. Дома всех ждут запланированные радости: жена, пиво, собака или кошка, тапки, возможность рухнуть на диван и закрыться газетой от всех мировых забот… Все вышеперечисленное превосходно укладывается в рубрику под названием «покой». Но Сумароков находился в совершенно иной ситуации. Покой ему только снился. А если все, что уже образовалось и сгустилось, будет нарастать и дальше, покой будет сниться ему уже на работе, куда он, кажется, окончательно переселится.

Вот и сейчас он корпел над бумагами, исписанными его каллиграфическим почерком. Какие-то данные переносил в компьютер, другие, тщательно рассмотрев, перекладывал в отдельную папочку, где они хранились до лучших времен, точно у писателя – черновики, не вошедшие в основной текст романа. Тот, кто увидел бы его за этим занятием, не заподозрил бы, что этот немолодой человек с бесстрастным, ничего не выражающим лицом занимается такой страшной, ранящей душу темой, как террористические акты в Московском метрополитене. Тот, кто увидел Виталия Ильича, также не заподозрил бы, что внутри этого человека бушует вызванная личными причинами буря…

В последнюю неделю, после скандала, случившегося из-за болезни внучки Леночки, он неотступно думал: когда все это началось? Неужели со дня рождения Леночки, которой они все радовались, как не радовались ни одному ребенку в мире? Или со дня свадьбы его сына? Или и того раньше? Сколь многие проблемы возникают задолго до своего очевидного проявления! В этой фразе, пожалуй, чувствовался отголосок стиля знаменитого предка Виталия Ильича, но он не придавал этому значения. Он хотел разобраться с загадкой… Даже с двумя – включая терроризм в метро.

Что касается терроризма в метро – Виталий Ильич уперто, неизобретательно продолжал верить, что убийца ставил своей целью убрать с дороги не какого-то там художника, а Бирюкова, павшего жертвой террористов, с которыми он вел упорную борьбу. Теракт, прогремевший в час пик на одной из многолюдных центральных станций, родил волну негодования, направленного в том числе и против работников метрополитена, не сумевших предотвратить трагедию. Борис Валентинович организовал строгий контроль, отслеживающий подозрительных лиц. Но пример двух взрывов, которые прогремели вопреки этим мерам, доказал, что террористов не так-то просто одолеть… Уж не наткнулся ли Бирюков на секрет заказчиков и исполнителей? Если их вычислил Бирюков, эту задачу решит и Сумароков, имея в распоряжении те же данные. Прежде всех умственных построений следовало уяснить два простых пункта: место и время. И, как всегда, помогая себе пером, он застрочил…

Первым в хронологическом порядке – и в порядке значимости – должен был стоять теракт 18 июня прошлого года. Красивейшая станция, жаль! Радовавшая глаз мозаика, изображающая пляски девушек в костюмах братских республик, ныне прикрыта снизу серыми щитами: идут реставрационные работы. К этим щитам кладут гвоздички родственники погибших – как будто там, за серой фанерой, до сих пор скрыты трупы… Трупы вывезли – вывезли сразу же. Состав взлетел на воздух (если так можно выразиться, когда речь идет о метро), когда поезд уже подполз к платформе и целиком расположился вдоль нее. Был самый разгар часа пик – пятнадцать минут седьмого. Взрывной волной повредило мозаики, смело ожидавших прибытия поезда пассажиров. Им, впрочем, повезло немного больше, чем находившимся внутри… Четвертый и шестой вагоны, куда, как выяснили эксперты, и была подложена взрывчатка, превратились в смесь металла с органическими остатками, которых трудно было представить в облике людей. В остальных вагонах – множество раненых. Крики, стоны, скопление врачей «скорой помощи» и милиционеров. Во внешней стороне происшествия, пусть даже и потрясающей чувства, больше нет ничего ценного. А горе страшное. Невыносимо представить, что должны чувствовать люди, лишившиеся близких. С утра родной человек ушел, как обычно, на работу, и ничто не предвещало расставания, и вот вам, пожалуйста…

«А мои молодые, наверное, втихомолку порадовались бы, если бы я вот так погиб», – явилась несправедливая мысль. Виталий Ильич знал, что это далеко от истины, что даже чужая по крови невестка Вера лила бы по нему слезы на похоронах, но растравлял эту мысль с мрачным сочувствием к покойному себе – да так, что самому возрыдать впору.

Сумароков приподнял голову от бумаг. Чувства снова утащили его далеко-далеко…

Может быть, причина семейных трений в сумароковской семье скрывалась в первых годах жизни его единственного сына, Анатолия Витальевича, которого до сих пор, точно ребенка, они с матерью называют Толик? Толик рос таким слабеньким, таким болезненным! Молодая мама, Рая тогда отдавала сыну дни и ночи, постоянно брала отгулы, до хрипоты ссорилась с начальством из-за больничных. Все деньги уходили на лекарства, Рая работала очень мало, поэтому основная ноша семейного бюджета ложилась на плечи Виталия. Приходил усталый, как лошадь, на которой пахали с утра до вечера, и дома не мог расслабиться, потому что его встречали разговорами о детских кашках, о лекарствах, об анализах, о каждом Толиковом чихе… Злясь и не смея перебивать излияния святых материнских чувств, молодой Сумароков начинал уж задумываться: а чем таким уж серьезным болен его сын? И если даже он постоянно то кашляет, то чихает, если он малоподвижен и страдает то поносами, то запорами – какова в этом роль его сверхзаботливой мамочки, которая кутает и перекармливает свое чадо? Он неоднократно пытался серьезно поговорить на эту тему с Раисой, но получал в ответ лишь обвинения в том, что он ничего не понимает в медицине (жена, между прочим, по образованию экономист, хоть и мнит себя выше любого медика), что он не желает понимать ее материнское беспокойство о жизни и здоровье Толика, что он – самое худшее – ненавидит своего ребенка… Ну насчет ненависти – это, допустим, ерунда, но какая-то неприязнь к этому малолетнему объекту нежных забот, от которого его, отца, усиленно устраняли, у Сумарокова тогда брезжила. Правда, он надеялся, что она полностью рассосалась, когда Толик подрос, и отец и сын вместе собирали модельки машин, ходили на лыжах, ездили на выставки и даже – был грех – на ипподром… А теперь вот откуда-то вынырнула неприязнь – подавленная, старая. Неприязнь старости – к юности?

Тьфу на нее! Сумароков погрузился в документы.

Следующая станция – тоже одна из старейших, хотя и не такая красивая, выполненная в конструктивистском стиле. Дата – 14 сентября. Количество жертв не так велико, как в предыдущем случае… хотя, конечно, смотря с чем сравнивать. Поди объясни голому человеку с ободранной кожей, который кричит от боли и страха, потому что взрывной волной с него сорвало одежду, что ему повезло! Взрывная волна докатилась до платформы из тоннеля, где, не дотянув пары метров до станции, полыхнул поезд. По крайней мере, кое-кто из переминавшихся в ожидании на платформе остался жив. Время – четыре часа дня, начало пятого. Не так уж многолюдно, но… жертвы есть жертвы. Разве поддается количественному измерению человеческая жизнь? Шума было много – особенно в средствах массовой информации. Сумароков помнит, Раиса тогда причитала: «Ой, как в метро теперь ездить, как ездить? Страх один!» А Толик с Верой еще ее успокаивали, но своеобразно: «В метро опасно, а в других местах безопасно, что ли? Между прочим, дома тоже взрывают! Засыпаешь в своей постели, а проснешься под руинами… если проснешься». Ну и что их высказывания означают: здравомыслие или современный прагматический цинизм?

В последних классах школы и особенно в студенческие годы Толик наконец вырвался из-под материнского диктата, что положительно сказалось на его здоровье, внешнем облике и отношениях с людьми. В особенности – противоположного пола… Сумароков, вопреки старинной фамилии, не был настолько привержен фамильным устоям, чтобы не понимать: когда молодые люди начала XXI века произносят слово «подруга» или «друг» – это значит не совсем то же, что во времена его молодости. То, что сын начнет свой мужской путь в более раннем возрасте, чем он сам, не шокировало Сумарокова. Скорее, его шокировало, когда Толик отрекомендовал Веру «своей невестой». Не потому, что ему не понравилась худенькая девушка с темно-русыми волосами до плеч и скромной улыбкой, обнажавшей два криво выросших верхних зубика (надо было приглядеться, чтобы распознать ее красоту, но таких-то скромниц и любят всю жизнь). Совсем нет! Вера ему понравилась, но как они будут вить семейное гнездо? Где? На какие шиши? Оба студенты, оба привыкли обитать под теплыми крылышками папеньки и маменьки. А семья – это прежде всего ответственность: ответственность за самих себя, за будущих детей… К сумароковским речам, выражавшим справедливое негодование, примешивался и неприятный личностный оттенок вследствие шкурной тоски: ну вот, растили его с Раей, растили, во всем себе отказывали, ночей недосыпали, а теперь, когда самое время пожить для себя, изволь еще взваливать на плечи эту студенческую семью! Но если рассудить как следует, разве не прав он был? Прав на все сто!

Но в итоге-то получилось, что прав оказался не он, а его глуповатая, вечно по разным поводам причитающая, хлопотливая Раиса, которая завопила: «Ой, как хорошо-то! Свадьбу устроим в ресторане „Кабачок“, у меня там подруга бухгалтером работает. А жить будете у нас, не пропадать же зря такой большой квартире…» Неизвестно, что вышло бы из их Толика, если бы вместо надежной, верной и разумной Верочки, которой он отдался полностью, сын размотал бы себя по бесчисленным подружкам, как это делают некоторые мужчины. Сумароков таких знал – обычно так и не женятся, дети растут на стороне… А у них – счастье-Леночка. Живи да радуйся!

В сущности, он и должен радоваться! Ну и что, что в доме тесно и шумно, на кухню не пройдешь без того, чтобы не наступить на Леночкину игрушку, по лицу хлещут развешанные на веревке, протянутой через весь коридор, Верины колготки и лифчики, ужина не дождешься, потому что на плите попыхивает детская каша без соли и сахара… Много ли им с Раисой надо? Главное, что внучка растет замечательная! Не надо быть угрюмым монстром, надо смириться с вечным Раисиным тезисом: «Здоровье ребенка – самое главное». И все вокруг расцветет сплошной радостью…

Успокоенный сделанным выводом, Сумароков веселее взялся за третье дело. Взрывчатка, найденная в одном из вагонов поезда на станции, где сходятся три линии метро, 12 декабря… Не сработала. Возможно, не успела? Нет, похоже, у террориста в последний момент сыграло очко. В первых двух случаях терактов осколки бомбы обнаруживали признаки часового механизма. В третьем случае был найден «пояс шахида», который рвет в клочья живого человека, исполненного фанатической решимости умереть, пожертвовав собой. Следствие уверено, что шахидский пояс должно было привести в действие некое лицо, но оно отказалось исполнить возложенную на него миссию. Взрывчатку обнаружили пассажиры под скамейкой, завернутую в целлофановый пакет из магазина «ГУМ».

Постойте! В изнуренных семейной драмой сумароковских мозгах мелькнули первые проблески, объединяющие разрозненные случаи терроризма в систему. Все перечисленные станции – старые… построенные, дай бог памяти, в тридцатые еще годы… Играет ли это какую-нибудь роль? Или, возможно, играет роль многолюдность, возможность колоссальных человеческих жертв, на что указывает и время – час пик? Но вот, скажем, станция, где был совершен теракт номер два, – не самая многолюдная: пересадки здесь нет. Почему не выбрали вместо нее «Комсомольскую», «Савеловскую», «Белорусскую», какую-нибудь другую из крупных пересадочных станций? Оформление не понравилось?

Крайне интересным представлялся вопрос: откуда попадает взрывчатка в вагоны? Возможно, – конечно, это всего лишь предположение – перечисленные станции объединены одним и тем же депо? Не так глупо, стоит проверить…

Особая песня – вопрос о датах террористических актов, как состоявшихся, так и неудачных. С датами Сумароков разобраться не успел, потому что взглянул на часы и оторопел: без десяти восемь! Раиса, наверное, волнуется… Отчего-то ему вспомнилось, как переживала в молодости Рая, если ее возлюбленный (у него же такая опасная профессия!) опаздывал на свидание, как при виде него у нее на ресницы ослепительно черных глаз наворачивались слезинки, одновременно и жалобные, и счастливые. Она легко впадала в панику и столь же легко – в бурный восторг; ее проще простого было осчастливить поцелуем, комплиментом, незначительным подарком… Имя «Раиса» означает «легкая», не правда ли? Умиленный воспоминаниями, Сумароков встал, потер поясницу и без дальнейших сожалений по поводу беспорядка, который ему придется застать дома, начал укладывать бумаги в свой необъятный портфель.

Загрузка...