Семейные обязательства

Глава 3. Осколки разбитой жизни

Бриллиант на пальце Элизы издевательски сверкал. Играл гранями, разбрасывая острые, злые блики. Брось взгляд – порежешься.

Почему камень в твоих глазах расплылся праздничной радугой? Ты плачешь, девочка? Ты поранилась о кольцо? Тебе больно?

Некому утешить… И защитить некому.

Твой мир рассыпался осколками кривого зеркала. Никакие маги не соберут.

Элиза была под домашним арестом. Привычный, любимый дом стал чужим. Тюремщики не показывались на глаза, но арестованная точно знала – они здесь. У главных ворот и подъезда к кухне, на первом этаже… Везде. Даже пахло в доме теперь иначе, добавились нотки ваксы от надраенных сапог, влажного сукна мундиров после короткого дождя, сыромятной кожи ремней и еще чего-то пугающе – чужого.

Это был запах опасности, страха и беспомощности.

Впервые в жизни рядом с Элизой не было никого, кто сказал бы, что делать. Ни матери, ни отца (за что ты меня бросил?!), ни строгой няньки или монашки-учительницы.

Разрыдаться? А кто станет тебя утешать? Конвоиры?

Профессионально-вежливый следователь поговорил с Элизой еще в день покушения. Это было похоже на игру «Барыня прислала сто монет» наоборот. Там – «да» и «нет» не говорите, а здесь – сплошное «нет».

Отец никогда не обсуждал с ней канцлера. Нет, она не знает, кто еще участвовал в покушении. Нет, никто, не видела, даже предположить не могу, не догадывалась, не собирался, не верю, отец не стал бы, нет, нет, нет!!!

Следователь выслушал, покивал, скучнея с каждым ее словом, дал Элизе подписать протокол, окончательно потерял к ней интерес и больше не появлялся.

Заезжал Провинциал-охранитель Гетенбергский. Новый глава Официума искал магический след в действиях Павла Лунина. Элиза сначала кинулась к пожилому епископу с надеждой – ведь это так логично! Отца околдовали! Но никаких следов магии ни он, ни его роскошный кот в доме не углядели. Охранитель отечески посочувствовал Элизе, предложил обращаться к нему за любой помощью, если потребуется (скорее, чуть неуклюже соблюдая этикет) и удалился.

За неделю одиночества Элиза чуть не сошла с ума. Днем она чаще всего сидела в кабинете отца – из него были видны ворота во двор дома. Элиза надеялась, что кто-нибудь хотя бы помашет ей рукой от забора, покажет, что она не одна!

Но нет. Приезжал только один человек в штатском, смутно знакомый, но он не поднял головы на окна, и Элиза не смогла рассмотреть лицо под полями шляпы. Он о чем-то поговорил с охраной и уехал, не обернувшись.

Элиза гадала – почему? Зачем отец покушался на жизнь канцлера? Что случилось с господином Луниным, всегда спокойным, до предела мирным человеком? Какой морок на него нашел? Почему он не только свою жизнь загубил, но и обрек ее, единственную дочь, на судьбу арестантки?

Не было ответа.

Когда темнело, Элиза спускалась в гостиную и до ночи читала книги, сидя в кресле напротив двух парадных портретов. Привычная жизнь казалась счастливой, недоступной сказкой, но хотя бы они – пусть нарисованные! – остались прежними.

Мама и тетка, сестра отца. Обе давно умерли, но Элиза иногда разговаривала с ними. Шептала тихонько краске на холстах о своих бедах и радостях, просила совета – больше не у кого. Отец только отмахивался…

Казалось – становилось легче.

Вы ведь стали ангелами, правда? Присматриваете за мной, прекрасные фрейлины Императрицы Изольды?

Мама оставила службу, когда вышла замуж, а тетка так и умерла «под шифром». Заболела, выполняя какое-то поручение – и все. Только и успела завещать маленькой племяннице все свое состояние. Теперь оно стало приданым для грядущего замужества. Жаль, что Элиза так с тетушкой и не познакомилась. Отец рассказывал, что они с мамой очень дружили…

Говорят, Элиза – вылитая тетушка Елизавета. Внешне – может быть, лицо и правда похожее, только глаза не прозрачно-синие, а невнятно-карие. Но такой улыбки, осанки и уверенности в себе, как у этих дам, Элиза и раньше достичь не могла, а уж теперь…

«Помогите мне, пожалуйста! – беззвучно взмолилась она. – Посоветуйте, как быть!»

Дамы едва заметно улыбались. Как всегда.

Ободряюще? Отстраненно? С сочувствием?

Брось, девочка, это всего лишь краска на ткани в позолоченных рамах. Они не спасут.

Но Элиза все равно надеялась. Пусть случится хоть что-нибудь!

В то утро она устроилась с книгой в кабинете отца. Замерла, как в полусне, глядя на статуэтку на камине. Очаровательная пастушка кокетливо наклонила голову. У ее ног стояла такая же миленькая овечка.

Фарфоровые улыбки и ожидание – не тронут? Разобьют? Переставят в чулан? Ты можешь только ждать, красивая куколка. Почитай старую книгу, скрась одиночество…

По брусчатке двора простучали копыта. Элиза кинулась к окну.

Всадник уже спешился, она увидела только, как конюх уводил в сторону конюшен потрясающей красоты гнедую кобылу. Тонконогую, звонкую, быструю норовистую лошадку под черным седлом с серебряной отделкой. Кобыла фыркала, косила глазом на парня – а ты достоин водить Меня за уздечку? Посмотрим еще, как справишься…

Вряд ли на такой лошади прибыл кто-то из сторожей. И вряд ли так быстро пропустили простого посетителя.

Элиза спустилась вниз. Арест так арест. Уже все равно.

В гостиной стоял элегантный невысокий господин в черной форме с серебряным аксельбантом и смотрел на портреты фрейлин. Они, кажется, виделись…

«Стоять!» – эхом прозвучало в ее памяти.

Шаг Элизы стал тверже, внезапно для нее самой. Стук каблуков по паркету звучал громче, чем прилично для девушки из общества – но при чем тут приличия?

В ней поднималась незнакомая, жгучая, клокочущая ненависть.

Я не звала тебя. Ты здесь не гость.

Прекрати смотреть на МОИХ дам!

Господин обернулся к ней. На доли секунды Элизе показалось, что вокруг него растекается рваное облако темноты, окутывает залитую солнцем комнату, течет в ее сторону…

Элиза моргнула, и наваждение пропало. Никакой тьмы, просто в глазах потемнело от злости. А перед ней – совершенно обычный человек. Почти обычный.

Темные волосы уложены в идеально ровную прическу, лицо чисто выбрито, на мундире ни пылинки, сапоги блестят, как будто секунду назад по ним прошлась щетка чистильщика. Такой безупречности не мог добиться ни один из известных Элизе светских львов. Ее визитер был скорее парадным портретом, чем живым существом.

Говорят, врачи считают чрезмерную аккуратность тревожным симптомом.

Господин вежливо поклонился Элизе.

– Здравствуйте, сударыня, – мягко поздоровался он хорошо поставленным глубоким баритоном, – я Георг фон Раух, кавалергард Его Величества. Примите мои соболезнования.

«Предотвратил попытку покушения… Зарубил на месте… Цепной пес Императоров…» – эхом отдались в ее памяти перешептывания слуг.

И черное на алом. Запах крови, бой часов, закат.

Они были почти одного роста. Элиза смотрела на него в упор, не моргая. Ее взгляд – ненависть, вызов, отчаяние, разбивался об утонченную вежливость.

Элиза молчала.

– Я пришел сообщить, что с вас сняты все подозрения, сообщил фон Раух. – Павел Николаевич действовал один. Гражданская казнь совершена. Все его имущество подлежит конфискации, подробный перечень в уведомлении. Бумаги и личные вещи Павла Лунина вам вернут.

Он протянул Элизе длинный плотный конверт, коротко поклонился и направился к выходу.

Проходя мимо, кавалергард снова бросил взгляд на портреты.

Элиза остро пожалела, что в руке нет пистолета. Очень хотелось выстрелить в затылок, точно в основание короткой косички его щегольской прически. Она и не знала, что может – вот так. Ярко, до мелочей представить звук выстрела и отдачу пистолета. Брызги крови и мозги разлетаются по стенам, попадают на портреты, становясь языческой жертвой прекрасным мертвым дамам… И фрейлины довольно улыбаются искусно прописанными лицами.

Фон Раух не обернулся, только чуть дернул головой, как будто на затылок села надоедливая муха.

Секунд через десять после его ухода Элиза с трудом разжала сведенные судорогой пальцы, заломившие край конверта.

На официальной бумаге не было ни слова о том, что теперь с Павлом Луниным. Гражданская казнь – лишение дворянства, переломленная шпага над головой, казненный становится никем. Даже не смерть, мертвого можно вспоминать, его имя остается в сословных книгах, есть могила в фамильном склепе, есть день поминовения. После гражданской казни человек стирается целиком, не «был – и нет», а просто «нет». Так стерли старшего сына Императрицы Изольды за попытку покушения на царственную матушку… Теперь и Павла Лунина стерли, как мел с доски.

Элиза была уверена, что отец не умер там, в залитой кровью комнате. Когда ее выводили, она чувствовала – жив, и у него хватит сил справиться с раной. Элиза не знала, почему, но была убеждена, что все так и есть. Может быть, она просто очень хотела этого? Могло, конечно, случиться что угодно. Но если бы отец был мертв, ей бы отдали тело. Тем не менее, она не получила ни сообщения, ни приказа явиться за покойным, ничего.

Или письмо просто задержалось?

Всплеск ненависти встряхнул Элизу. Ей больше не хотелось сжаться в комок в кресле перед портретами, ждать и на что-то надеяться. Нужно было жить дальше.

Как? Неизвестно.

Но сначала нужно выяснить, что с отцом. И понять, что заставило его кинуться с ножом на канцлера.

Из открытого окна она услышала, как по двору простучали копыта сразу нескольких лошадей.

– Барышня, – поклонился вошедший дворецкий, – неужели все закончилось? Уехала охрана, только коробку с бумагами вам оставили.

– Да, – медленно проговорила Элиза. – Это – закончилось.

Она поднялась обратно в кабинет отца. Велела принести туда же все бумаги, отпустила слуг и еще раз очень внимательно перечитала уведомление.

Казна конфисковала имения, дом в Гетенберге и счета в банках. Суммы…

Что?! Писарь ошибся? Не может быть!

Элиза крепко зажмурилась, потрясла головой и снова посмотрела на аккуратные строчки.

На отцовских счетах не было денег. Совсем. Если собрать все жалкие гроши остатков, хватило бы, наверное, на ужин в узком кругу. На два уже вряд ли.

Отец зачем-то вывел все деньги из банков перед тем, как совершить покушение? Он кому-то за что-то заплатил? Его шантажировали?!

Почему он ничего не рассказал ей, своей единственной дочери?

«Это скучно для юной барышни, – вспомнила она слова отца. – Не забивай свою красивую головку сложными цифрами…». И жесткий смешок: «Волос долог – ум короток».

Отец никогда и ничего ей не говорил. Отмахивался на вопросы, высмеивал наивный интерес, не воспринимал всерьез. Она заказывала платья, шляпки и букеты, составляла меню обедов, рассылала приглашения на свадьбу, изводила ювелиров требованиями подобрать камни нужных оттенков и никогда не спрашивала, хватит ли денег заплатить по счетам. Казалось, их богатство – что-то само собой разумеющееся, вечное, как фамильный герб, как галерея портретов предков, как имения и замки, как имя!

У отца больше нет имени. И замков нет.

Еще надеясь на что-то, Элиза вытряхнула на стол документы из коробки. Схватила первый, попавшийся под руку. Это оказалась закладная на одно из поместий. Крайний срок выплаты – десятое сентября, через неделю. Она отбросила бумагу, взяла следующую…

Примерно через полчаса ей стало окончательно ясно – отец был разорен. Полностью. Долги превышали все возможные доходы, и к концу сентября он оказался бы на улице, если не в долговой тюрьме.

***

Пять лет назад скончалась Императрица Изольда. Умерла во сне, тихо, совсем не так, как жила. Ее старший сын и наследник всего-то пару лет не дождался трона, попытался совершить переворот и был казнен. Младший. Ульрих, задолго до смерти матери отрекся от всех прав и пропал. Говорят, постригся в монахи. Наследниками остались его дети.

Императором должен был стать старший внук Изольды Константин, но перед смертью она объявила последнюю волю – отдать трон Александру.

Потом кто-то говорил, что завещание было подлогом, а кто-то клялся в его подлинности. Правду так никто и не узнал.

Империя раскололась на два лагеря. После серии кровопролитных битв и мелких стычек началась такая неразбериха, что сам черт сломил бы голову, разбираясь в хитросплетениях войны двух императорских армий, баронов, объявивших независимость, самопровозглашенных вольных городов и обычных разбойничьих банд. Кто первый назвал этот кровавый ад «Война принцев» – неизвестно. Но прижилось.

Павел Лунин в деталях взаимоотношений сторон и не пытался разобраться – голову бы сохранить. Но не сумел удержать сына. Брат Элизы горячо поддержал принца (Императора!) Александра и сложил голову в битве при Гарце.

Элиза тогда воспитывалась в монастыре под Гетенбергом. О течении войны она почти ничего не знала – монашки строго следили за тем, чтобы никто из подопечных не получал лишних известий. Ее вызвали в столицу только на похороны брата.

Мама… Она простудилась на кладбище, под ледяным ливнем. Не стоило так долго стоять над могилой единственного сына, воспаление легких – не шутки.

В тягучем кошмаре первого в жизни горя Элиза не сразу поняла, насколько изменился отец. Павел Лунин поседел, сгорбился и в свои сорок пять выглядел древним стариком. Он почти не разговаривал несколько месяцев. От веселого, жизнерадостного помещика осталась только осунувшаяся тень в траурном костюме. Он пытался начать жить заново, но – не получилось.

Принц Александр опирался на промышленников и после коронации начал претворять в жизнь данные им обещания. Для многих землевладельцев, чей доход составляла в основном плата от фермеров-арендаторов, это стало началом краха. Восстанавливать разоренные войной хозяйства было почти не на что. Бывшие крестьяне толпами отправлялись в города, где на открывающихся заводах и мануфактурах платили пусть небольшое, но регулярное жалование. Кто-то, конечно, оставался на земле предков, но это не спасало.

Павел Николаевич попытался сделать несколько выгодных вложений капитала, но его предприятия прогорали. Элиза нашла пачку писем от управляющих – приказчики сетовали на воровство, лень работников, плохую погоду и общее невезение.

Содержать поместья становилось все сложнее, и когда-то одна из богатейших фамилий Империи была вынуждена продавать земли. Копии купчих были здесь же, в коробке. Элиза не слишком много понимала в ценах на недвижимость, но догадалась, что вначале отец еще торговался, а после сбывал поместья за бесценок, лишь бы взяли, чтобы покрыть растущие долги. Он создавал иллюзию благополучия, шутил и веселился, готовил для дочки подарок на свадьбу…

Зачем?!

«Он хотел успеть выдать меня замуж, – солнечным ударом, тяжелой, глухой болью пришла к Элизе догадка. – Я бы стала Румянцевой, а он… Отец даже не спросил меня! Ему было неважно! Лишь бы исполнить долг, пристроить дочь в хорошие руки…»

«И что бы это изменило? – грустно хмыкнула она. – Что бы ты сделала?»

Горькая слеза обожгла, сорвалась с ресниц и упала на гладкую, плотную бумагу уведомления из императорской канцелярии. Растеклась прозрачной каплей на строке «особняк по адресу… надлежит освободить в срок… »

Кто ты теперь, девочка? Без положения в обществе, без приемов в знатнейших домах Гетенберга? Без поместий, дохода, без семьи… Кто ты, Елизавета Павловна Лунина?

Чего ты стоишь сама по себе?

Она зябко вздрогнула. Теплый ветер из окна не спасал от ледяного ужаса. Будто ее, как в древние времена, вывезли в заснеженный лес – иди! Ищи избушку ведьмы, или Морозко, а скорее – смерти в ближайшем овраге.