Семейный кодекс Санта Барбары

Глава 2

Утром я проснулась от стука капель. Дождь, наверное, шел и ночью, потому что периодически я просыпалась и слышала все ту же заунывную капель. Терпеть не могу дождливую погоду. Сыро, промозгло, грязь и лужи – бррр! Да еще у нас в Тарасове из-за отсутствия мало-мальски приличных ливневок даже небольшой дождик превращается в настоящее стихийное бедствие.

Я полежала еще немного, потом решила, что хватит, пора приниматься за дела. Сначала в душ. Из душа в махровом халате прошествовала на кухню. Сделала пару бутербродов, приготовила кофе и принялась рассуждать.

С чего же начать расследование? Подумав, я решила, что для начала стоит наведаться в больницу, где работал Сосновский, когда вернулся из плавания. Порасспросить врачей, медсестер. Может быть, кто-то из тех, кто знал Николая Петровича, еще и работает. Мне нужно знать, как складывались его отношения с коллегами, обслуживающим персоналом, пациентами. Вот Люба сказала, что Николай был и добрым, и отзывчивым, и бескорыстным, в общем, замечательным. Но это все характеризует его как брата, как родственника. А с коллегами он мог и конфликтовать. Возможно, были какие-то проколы с больными. Вот один из таких залеченных пациентов или его родные и стали шантажировать Сосновского…

Я вошла на территорию больницы и осмотрелась. Корпуса по правую руку, в центре часовня, потом аллея, ведущая прямо. А мне куда?

– Вам в какой корпус нужно? – спросила меня проходившая мимо женщина средних лет.

– Для начала, думаю, в административный.

– А-а, вы, значит, не к больному.

– Я вообще-то журналистка.

– Да? – оживилась она. – О чем-то будете писать? – И, не дожидаясь моего ответа, взволнованно попросила: – Пожалуйста, напишите о том, как с нами поступили. В приемное отделение по «Скорой» привезли мою маму, Картузову Викторию Евгеньевну, ей 75 лет. Состояние тяжелое, температура высокая. У нас были все необходимые документы и анализы для госпитализации. Диагноз – левосторонняя пневмония. В приемном покое врач без бейджика, кстати, разговаривала со мной очень грубо и на повышенных тонах. «У вас нет никакой пневмонии, только ОРВИ, – говорит. – А его можно и дома лечить». В общем, отправила домой с диагнозом ОРВИ и рекомендовала принимать кагоцел или ингаверин. А сама даже не осмотрела больную как следует. Я спрашиваю: «А как же мы ее обратно повезем?» Она опять грубит: «Как хотите, так и везите. Это ваша проблема». И вот сейчас человек дома в тяжелом состоянии.

– Как фамилия, вы говорите? – переспросила я, вытаскивая блокнот. Раз уж назвалась журналисткой, надо соответствовать профессии.

– Картузова Виктория Евгеньевна. Вы уж напишите в газете о таком отношении к людям.

– Да, конечно. Вы не переживайте, я обязательно все проверю.

– Да уж, пожалуйста. Если молчать, так оно и будет. А если печать возьмется за дело… Вот моя сноха – лежала после операции в отдельной палате и не могла дозваться медсестер. Никого на посту не было! Она еще полностью и от наркоза-то не отошла. Позвонила мужу, тот примчался, дошел до заведующей. Так сразу и диванчик поставили, чтобы на нем медсестры спали. И они после этого случая стали чаще заходить в палаты и проверять состояние прооперированных.

– Я вас поняла. Скажите, пожалуйста, вы не знаете, где административный корпус?

– Конечно, знаю. Сейчас пойдете прямо и выйдете прямо на него.

Я поблагодарила ее и пошла вперед. Интересно, однако, складывается визит. Прямо передо мной был двухэтажный административный корпус современной постройки. У входа лежал аккуратно расстеленный коврик. Слева красовался каменный вазон с цветами, справа припарковались три машины. Я открыла дверь и вошла. Здесь, наверно, недавно был ремонт. Свежая штукатурка на стенах, в углу мешки со строительным мусором.

Мимо проходила уборщица с ведром и шваброй. Довольно молодая, хотя большую часть лица скрывали темные очки. Из-под короткого халата виднелись спортивные штаны с лампасами.

– Здравствуйте, не подскажете, где кабинет главврача?

– Чего прешься под ноги? Не видишь, мою я!

Явное хамство.

– Во-первых, вы еще не начали мыть. А во-вторых, – я вынула из сумки прокурорские «корочки» и сунула ей под нос, – я из прокуратуры.

– Так бы сразу и сказали. – Чувствовалось, что она нисколько не испугалась. Оно и понятно: уборщицы сейчас на вес золота, попробуй найди адекватного сотрудника на символическую зарплату.

– Не вы одна здесь ходите. Моешь, моешь, а они все снова ходят и ходят, – опять завела она. – Еще и ремонтники эти все изгваздали, оттирай тут за ними.

Я пожала плечами. Да, действительно, мы ходим и ходим. А уборщицы моют и моют. Но это еще не повод вести себя как цепная собака.

– Вы извините меня, – напоследок сказала она. – Поднимайтесь на второй этаж и по коридору направо.

Когда я уже поднималась по лестнице, сзади раздался резкий и высокий женский голос. Так обычно в деревнях выгоняют коров на выпас.

– Светлан Влади-имировна, как закончишь здесь мыть, срочно беги в третий корпус, там некому убирать. Слыхала?

– Да чего это вы, Ольга Петровна, указываете мне? Я в третьем корпусе не работаю! Не хватало еще чужую работу выполнять!

– Не будете убирать, так я докладную на вас напишу!

– Пишите!

Как же хорошо, что надо мной нет никаких начальников.

На втором этаже я сначала попала в небольшой холл с диваном, креслами и раскидистой пальмой. Я свернула направо и прошла по коридору мимо дверей, выкрашенных в цвет парижской зелени. На мой взгляд, не очень-то гармонирует со светло-серыми стенами. Табличек на дверях не было, видимо, после ремонта еще не успели прикрепить. Что же мне делать, стучать в каждую? Наверное, придется. Я постучала в одну. Безрезультатно. Подергала за ручку – заперто. То же самое с соседней дверью. Наконец в самом конце коридора мне повезло. На мой стук по ту сторону двери послышалось: «Войдите».

Я вошла. Прямо напротив меня в офисном кресле за большим столом сидела представительная женщина. На вид ей можно было дать лет пятьдесят с хвостиком. Ухоженное лицо, стильная укладка. Я оглядела кабинет. Довольно просторный, с большим черным диваном, стульями, рабочим секретером с книгами, журналами и какими-то документами в файловых папках.

– Здравствуйте, – сказала я. – Я ищу кабинет главврача.

– Вы его нашли. Проходите, – пригласила она.

Я подошла к столу.

«Эльвира Станиславовна», – прочла я на бейдже, прикрепленном к белому халату.

– Я Татьяна Иванова, частный детектив.

Представляться работником прокуратуры довольно рискованно. Что прокатило с уборщицей, не сработает с главврачом. Не говоря уж о том, что «корочки» давным-давно просрочены, а руководитель больницы наверняка заинтересуется более подробными сведениями о моей особе. Это мне было ни к чему, поэтому я решила действовать в своем настоящем статусе.

– Да? – спросила она с интересом. – И что же вас сюда привело?

– Я расследую убийство Николая Петровича Сосновского. Он работал хирургом у вас в больнице.

– Сосновский? – переспросила она. – Нет, не помню такого. Хирург, говорите? А когда он работал?

– Точно сказать не могу. Где-то в 1990-е годы.

– Тогда я здесь еще не работала. А чем же вам может помочь больница, если человек погиб, как я понимаю, недавно, – она вопросительно посмотрела на меня, и я кивнула, – а работал он здесь довольно давно?

– Меня интересует прошлое убитого. Ведь просто так никого не лишают жизни. Враги есть у того, кто кому-то очень насолил. Важны и давняя неприязнь, и вражда. Поэтому я решила узнать, какие у Сосновского были отношения с другими врачами и пациентами. Возможно, когда-то он допустил ошибку и теперь родственники или сам бывший больной решили восстановить справедливость своими силами.

– Какого рода врачебную ошибку вы имеете в виду?

– Прямо скажу, не из разряда тех, о которых уже анекдоты ходят. Что хирург Н. оставил в операционной ране больного С. хирургический зажим или тампон, а может быть, и перчатки. Попадались мне и заметки об оставленных в теле больного хирургических ножницах, а это уже прямая угроза жизни.

– Должна сказать вам, Татьяна, что описанные вами случаи встречаются и в зарубежной практике тоже.

– Да я и не утверждаю, что такого рода накладки – российский эксклюзив. Но все это имеет очень серьезные последствия, ведь речь идет о жизни человека.

– В нашей больнице оставленных во время операции посторонних предметов в теле больных не было. Во всяком случае, на моей памяти.

– Корпоративную солидарность еще никто не отменял.

– Нет, дело не в корпоративной солидарности. Мы всегда самым тщательным образом разбираем возникающие осложнения, будь то в ходе операции или в процессе терапевтического лечения. Виновные строго наказываются.

– В дверях вашего корпуса родственница одной больной рассказала мне, что ее пожилую мать, не осмотрев как следует, отправили лечиться домой с высокой температурой.

– А-а, это Картузова?

Я кивнула.

– Ее дочь уже жаловалась, но совершенно безосновательно. Картузову обследовали на предмет пневмонии, сделали рентген, взяли анализ крови. Кровь, как мы говорим, спокойная, рентген воспаления легких не выявил, поэтому мы отправили ее лечиться домой. ОРВИ вполне лечится в домашних условиях. Что касается высокой температуры, то она может держаться от трех до шести дней, и это норма. Но вы ведь не затем здесь, чтобы рассуждать об особенностях той или иной болезни?

– Да, вы правы, мы отвлеклись. Просто я хочу уточнить: значит, из ряда вон выходящих ошибок в больнице не было?

– Вы совершенно правы. Что же касается вашего расследования… Думаю, вам лучше обратиться непосредственно в хирургическое отделение. Возможно, кто-то из нынешних хирургов работал с Сосновским и помнит его. Он, кстати, был детским хирургом или нет? У нас ведь и детский корпус есть.

– Вот этого я не знаю.

– Начните со взрослого. Это двухэтажное здание – первое у ворот по правую сторону. Заведующую зовут Доронина Елизавета Викторовна.

Я попрощалась и вышла. Если в разговоре с хирургами возникнут затруднения, я всегда смогу сослаться на главврача, она отнеслась ко мне вполне дружелюбно.

Первый корпус был построен в начале XX века. Я поднялась по широким ступеням и открыла тяжелую дверь вестибюля. Слева за стеклянной перегородкой сидел охранник. Я объяснила, что мне необходимо встретиться с заведующей хирургическим отделением.

– Фамилия, имя, отчество?

– Иванова Татьяна Александровна.

Он поднял телефонную трубку и назвал меня.

– Вы по какому вопросу? – уточнил он.

– По личному.

Видимо, на другом конце трубки ответили согласием, потому что он нажал кнопку и кивнул в сторону лестницы:

– Поднимайтесь на второй этаж.

Елизавета Викторовна, стройная молодая женщина с выбившейся из-под врачебной шапочки рыжей кудрявой челкой, внимательно выслушала меня, но ответить не успела, потому что ее срочно вызвали в палату. Ждала я ее довольно долго. Наконец она возвратилась, но тут выяснилось, что сейчас она срочно должна уйти на совещание.

– Татьяна Александровна, знаете что? Я вот, пока шла от больного, вспомнила, о ком вы говорили. Да, действительно, я знала Сосновского Николая Петровича. Я тогда только поступила в ординатуру, а он был уже опытным хирургом, я несколько раз присутствовала на его операциях. К сожалению, более подробно охарактеризовать его не смогу, мы практически не общались. Одно могу сказать: это был порядочный человек и хороший специалист, такое у меня сложилось впечатление. Вам лучше поговорить с Перфиловой Марией Петровной. Она работала с ним в одной бригаде.

Заведующая встала из-за стола. Я тоже поднялась со стула.

– Мария Петровна сейчас принимает в нашей поликлинике. Выйдете из нашего корпуса, повернете направо и увидите десятиэтажное здание. Поднимайтесь на седьмой этаж в 725-й кабинет. А сейчас прошу меня извинить, я должна идти.

Я поблагодарила заведующую, попрощалась и вышла.

Около 725-го кабинета была очередь. Часть людей сидела на маленьком диванчике, другие, кому не досталось сидячего места, подпирали стену по обе стороны кабинета. До моего прихода все уже, видно, достаточно насиделись и настоялись в этой очереди.

– Господи, что ж это такое? – вздохнула пожилая женщина лет семидесяти. – Все сидим и сидим, ни с места, как заколдованные.

– Значит, доктор хороший, внимательный, вот так долго и разбирается с каждым, – ответила другая женщина примерно ее лет.

– Уж вы скажете! Где это вы видели хороших врачей? Они только уродовать людей умеют. И инвалидом сделают, и на тот свет отправят.

– Зачем же такие вещи говорить? – Это в разговор вмешался пожилой мужчина, стоявший у стены. – У вас есть конкретные примеры?

– А то нет, что ли? Вот, пожалуйста. У моей знакомой умер муж, и все по вине этих эскулапов. А готовили его к плановой, между прочим, операции по удалению желчного пузыря. Пузырь-то удалили, а когда давали наркоз через трубку, порвали горло. Ладно еще, если бы исправили свою ошибку. Так нет, прошляпили, как всегда. Чем только занимаются, непонятно! Мужику с каждым днем все хуже и хуже, говорит с трудом, хрипит, глотать больно – так они ссылаются на послеоперационный период. Развилось у него гнойное воспаление в груди, и все, конец. При вскрытии только обнаружили разрыв горла. Ничего себе диагностика! Только уже лечить некого было. Вот так вот.

– Что же, – кивнул мужчина, – от ошибок никто не застрахован. Врачи тоже люди. И ошибаются.

– Скажите, а врачей наказали? – спросила я. – Тех, по чьей вине больной умер?

– Какое там наказали! Суд, правда, был, но приговор оправдательный. У них же, у врачей этих, круговая порука.

– Да если бы и посадили, – это уже вмешалась в разговор другая женщина. – Засудили-посадили, а человека-то нет.

– Нет, наказывать надо, – снова подал голос мужчина. – Только по справедливости. Чтобы учесть все тонкости: как болезнь протекала, какие врачебные действия предпринимались.

– Щас врачи – одни неучи. – В дискуссию вступила еще одна ждущая своей очереди. – Правильно, зачем учиться, если диплом можно за деньги купить. Вообще, сейчас страшно к врачам просто на прием идти, я уже не говорю об операции.

– В Москву надо ехать лечиться, в Москву. Или в Питер. Уж там не залечат до смерти.

– Ой, скажете тоже, еще как залечат. – Сольная партия снова оказалась у той дамы, что рассказывала о смерти мужа своей знакомой. – Вот у меня соседка. Ее внука повезли на операцию в Москву эту самую. Какая-то у него опухоль была в головном мозге. Так столичные врачи так напортачили, что сделали из мальчика инвалида. Привезли домой в инвалидном кресле – что-то там не так у них пошло. А уже мальчик второй курс института окончил. Слава богу, со временем кое-какие положительные сдвиги наметились. Даже институт окончил. Это уж заслуга родителей. А вы говорите, Москва.

Постепенно в разговор включились почти все, кто стоял в очереди.

– А все из-за того, что разрушили прежнюю систему здравоохранения. Опять же нехватка медикаментов, оборудования, зарплаты смешные у врачей.

– Зарплаты? Да если ему в карман не положишь, он на тебя и не взглянет. Я вот лежала на обследовании в пятой горбольнице, так там даже, извините, за клизму надо было платить.

– А не заплатишь, так тебе там все разворотят.

– Вот я читала, что в Древнем Риме, кажется, врачу, у которого умирал больной, отрубали руки. А сейчас…

– Да чем же они оперировать будут, если руки отрубить? Ногами? А вообще у каждого врача есть свое маленькое кладбище.

Наконец подошла моя очередь, и я вошла в кабинет. За столом сидела худенькая женщина. Темные с проседью волосы, уложенные в тугой узел на затылке.

– Проходите, присаживайтесь, – пригласила она. – На что жалуетесь?

– Мария Петровна, я к вам не на прием пришла. Я частный детектив Татьяна Иванова и расследую дело об убийстве Николая Петровича Сосновского. Я хочу задать вам несколько вопросов.

– Боже мой! – воскликнула она. – Колю убили? Но кто? И за что?

– Вот это я сейчас и выясняю. Скажите, вы хорошо знали Николая Петровича?

– Я проработала с ним восемь… нет, почти десять лет.

– Что вы можете сказать о нем как о специалисте?

– Николай был отличным хирургом. Знал свое дело.

– И что, у него не было не единой ошибки за все время?

– Были, конечно. Банальная истина: не ошибается тот, кто ничего не делает. А у Николая на счету столько операций было.

– Я имею в виду ошибки фатальные, которые повлекли за собой смерть пациента.

– Нет, таких ошибок он не допускал. Скорее уж исправлял чужие.

– А как у него складывались отношения с коллегами? Может быть, с кем-то из врачей он конфликтовал?

– Чтобы конфликтовал, такого не было. Конечно, он не со всеми был в приятельских отношениях. Знаете, он бывал порой прямолинейным, любил все по существу говорить. Не то чтобы резал правду-матку в глаза, но все же. Многим это не нравилось. Но в целом ничего из ряда вон выходящего в этом плане не было.

– А каким он был человеком? Что вы можете сказать?

– Был резковатым, но вполне дружелюбным человеком.

– Он с кем-нибудь дружил? Я имею в виду приятельские отношения.

– Понимаю. Нет, так, чтобы приятельствовать, скорее нет. Ровные отношения со всеми, да, были.

– А у начальства он был на каком счету?

– Им дорожили как хорошим специалистом. И подчас прощали вот эту его ершистость.

– То есть ни выговоров, ни тому подобного?

– Ничего такого не было.

– А больные на него жаловались? Знаете, кому-то могло что-то там показаться, что-то обострилось, а виноват во всем доктор.

– Николай умел ко всем пациентам находить подход. И если поначалу больной был недоволен, то после разговора с Николаем претензии исчезали сами собой. И потом, вы знаете, как сейчас трудно лечить. Все грамотные, все всё знают – и какое лекарство стоит принять, а какое даже не надо пробовать. Вот моя соседка спрашивает: «Вы знаете, Мария Петровна, я уже антибиотики из группы макролидов принимала, и цефалоспорины тоже. Может, мне теперь фторхинолоны попробовать?» Говорю ей: «Это же не ресторанное меню, чтобы пробовать».

– Еще один вопрос, деликатный. По поводу оплаты труда. Доволен ли был Сосновский своей зарплатой?

– Таких людей, по-моему, в природе не существует. Но Николай не жаловался. Знаете, некоторые постоянно ноют: денег не хватает, бедствую, а сами палец о палец не ударят, чтобы что-то изменить. Коля был не из таких. Он подрабатывал где только мог. И сверхурочные дежурства брал, хотя платили, конечно, за них немного. А потом, когда открылась первая частная клиника, он стал совмещать.

– Значит, недоброжелателей у него не было ни среди коллег, ни среди больных, так?

– Да, я считаю, что так.

– Мария Петровна, вот вы сказали, что Николай Петрович скорее чужие ошибки подчищал, чем собственные совершал. Вы имели в виду какой-то конкретный случай?

Она замялась.

– Поймите, мне сейчас нужна любая зацепка, чтобы размотался клубок, который привел к преступлению. Ведь Сосновскому не просто нанесли смертельный удар, его еще жестоко избили.

– Боже мой! Хорошо, я расскажу. Кстати, после этого случая Николай ушел из больницы. Хотя он действительно просто исправлял чужие ошибки. Как-то в наше отделение привезли женщину в очень тяжелом состоянии. Операция требовалась экстренная. Это было странно, потому что поступила она не по «Скорой», а из другого стационара, из Восьмой городской больницы. Как потом выяснилось, ее родственники настояли на этом. Состояние, как я уже сказала, было крайне тяжелое. Мы вскрыли гнойник. Во время операции случилась остановка дыхания. Это длилось секунд десять, может, пятнадцать, сейчас уже не помню. Нам удалось ее стабилизировать с помощью реанимации. Была произведена трахеотомия. Говоря обычным языком, в горло мы вставили трубку, чтобы пациентка могла дышать. В общем, вскрыли гнойник, вышло гнойное содержимое. И все же больная умерла.

– Умерла во время операции? – уточнила я.

– Нет, операция была успешно завершена, ее доставили в послеоперационную палату. Она скончалась на следующий день.

– Но почему?

– Вот и мы задавали себе тот же вопрос.

– Так причину и не выяснили?

– Все прояснило вскрытие. В той больнице, откуда доставили больную, ей было проведено инструментальное исследование пищевода. Скорее всего, когда специалист-эндоскопист проталкивал трубу, он порвал пищевод. По существу нанес больной два сквозных ножевых ранения, только изнутри.

– Ужас какой, – не выдержала я. – Никогда в жизни не соглашусь на такое обследование.

– Зарекаться не стоит, кто знает, что может случиться. Так вот, самое печальное, даже не печальное, а трагическое во всей этой истории, что врачи, проводившие обследование пищевода, сделали повторное обследование. Температура у больной поднялась до 39,6, она не могла глотать, началось расстройство дыхания. Во время этого второго обследования как раз и были выявлены перфорации – две дырки. Разрыв пищевода – тяжелейшее повреждение. При этом развивается медиастинит – тяжелый инфекционный процесс с высокой летальностью. Если человеку не оказать помощь, он погибнет. Но даже если его лечить, шансы на выживание малы.

– Так почему же они не зашили пищевод? Ведь если у больного есть хоть малейший шанс, надо его дать!

– Вы совершенно правы, Татьяна. У этой больной был шанс, но врачи, сделавшие ей прободение, его не дали. Любая хирургическая операция в той ситуации была бы признанием врачебной ошибки. Если бы больная умерла после официально поставленного диагноза разрыв пищевода, врачам Восьмой больницы пришлось бы отвечать. Поэтому родственники больной, видя, что после вскрытия гнойника ей не стало лучше, решили, что в Восьмой больнице просто неквалифицированные врачи, и привезли ее к нам. Врачи, проводившие обследование пищевода, от своей вины всячески открещивались и пытались все свалить на нас.

– Конкретно на Сосновского?

– Нет, не на него. Как бы это объяснить… Когда стараются свои ошибки переложить на других, в ход идет все. Стали говорить, что больная умерла исключительно по причине тяжелого течения послеоперационного периода. Но, простите, он и не мог быть иным при гнойном процессе в пищеводе.

– А гнойник вы вскрывали где? Ведь не в пищеводе же?

– Конечно, не в пищеводе. О проблемах с пищеводом мы не знали вплоть до смерти больной. Об этом было известно только эндоскописту и врачам, которые вели ее в Восьмой больнице. Кстати, поступила она туда по причине застрявшей в горле рыбьей кости. Почему-то в горле ее не нашли и решили поискать в пищеводе.

– В конце концов ненайденная кость нагноилась. Но врачи из Восьмой боялись ответственности за свой непрофессионализм и ничего не предпринимали.

– Совершенно верно.

– А если бы родственники не настояли на ее переводе к вам, она бы умерла в Восьмой больнице?

– Разумеется. Чудес не бывает. Я же вам говорила, что при инфекции грудной клетки практически нет надежды.

– Но ведь это… – От возмущения я не сразу нашлась, что сказать. – Они, эти врачи в кавычках, спасая свою шкуру, обвиняли другую бригаду, то есть вас. Скажите, а как повел себя Сосновский в этой ситуации?

– Он очень корректно и доказательно отмел все обвинения в адрес своей бригады. Хотя эти нарекания были настолько несостоятельными, что и говорить не стоит. Но родственники больной после ее смерти подали в суд на врачей, допустивших повреждение пищевода.

– И был суд?

– Да, состоялся суд. Судебное разбирательство длилось долго. Приговор был вынесен, но от уголовной ответственности виновных освободили.

– А Николай Петрович был задействован в судебном разбирательстве?

– Только как свидетель. Вы знаете, родственники этой женщины очень благодарили Николая. Сестра ее сказала, что после того, как мы больную прооперировали, у них появилась надежда на благополучный исход. Но…

– Понятно. Мария Петровна, а вы помните фамилию этой больной? И в каком году это произошло?

– Как не помнить после всего – Скорова Натэлла Всеволодовна. Это было в 1997-м.

– Спасибо вам большое, Мария Петровна, вы мне очень помогли.

– Татьяна, вы найдите того, кто убил Колю. Это не должно остаться безнаказанным.

– Конечно, не сомневайтесь.

Лифт был занят, и я пошла пешком. На втором этаже дверь тамбура была приоткрыта. Я успела заметить большой конференц-зал с возвышающимися полукруглыми рядами кресел. У доски стоял мужчина в белом халате. Я замедлила шаг и прислушалась:

– …показаний к аппендэктомии. Молодые хирурги заинтересованы в освоении техники, заведующие отделениями – в увеличении хирургической активности. Оперирующие хирурги, что греха таить, надеются на благодарность больных.

На этих словах в зале послышался ропот. Лектор повысил голос:

– Напрасная аппендэктомия не безобидная операция. Истинная причина болей в животе остается невыявленной, а необоснованное чревосечение часто оставляет спаечную болезнь. И того и другого можно избежать с помощью лапароскопии. Однако диагностическая и лечебная лапароскопия в хирургии аппендицита не заняла места, какое ей принадлежит в хирургии желчнокаменной болезни. Распространению лапароскопии препятствуют хирурги, применяющие традиционный открытый доступ к червеобразному отростку…

Я непроизвольно поднесла руку к правому боку. Вот он, мой драгоценный аппендикс. Буду беречь теперь тебя как зеницу ока. А то найдется еще какой-нибудь молодой хирург, заинтересованный в освоении техники.

Итак, пора покинуть территорию клинического городка. Надо было решать, что делать дальше. А дальше я вдруг ощутила сильный голод. Пора подкрепиться. Недалеко от больницы я заметила кафе с интересным названием «Виражи времени». Насколько я помню, так называется сборник стихов Андрея Дементьева. Наверное, хозяин кафе – поклонник поэта. Внутри, впрочем, кафе выглядело самым обычным образом, никаких виражей.

Я заказала борщ с говядиной, блинчики с творогом и пирожное с абрикосовым компотом. Замечательно, теперь есть силы продолжать расследование. Сейчас надо бы наведаться к родственникам той погибшей по причине преступной халатности врачей, но я не знала адрес. «А Киря на что?» – подсказал внутренний голос. Действительно, Киря. Я набрала его.

– Здравствуй, Киря, – поприветствовала я своего друга.

– Привет. – Ответ звучал суховато.

Он что, не в духе, что ли?

– Слушай, будь другом, адрес один очень надо узнать.

– Чей адрес?

– Адрес семьи пациентки, которая умерла в результате преступной халатности врачей. Зовут, вернее звали, ее Скорова Натэлла Всеволодовна, – на одном дыхании выпалила я.

– Слушай, мать, ну ты и загнула трехэтажный.

– Киря, трехэтажный бывает мат. Или он и семиэтажный тоже бывает?

– Тань, ты хоть представляешь, какую задачку мне задала? Где я возьму столько времени?

Теперь понятно, почему у полковника такой неласковый тон. Наверное, хронический цейтнот замучил.

– Киречка, – заныла я, – я ведь потрачу в десять раз, нет, в сто раз больше времени. Слушай, а тебе и не надо самому. Ты загрузи Митрофанушку.

– Какого еще Митрофанушку?

– Который Недорослев, Аристарх, нет, Венедикт Аристархович. Вот уж имечко родители дали, да еще в сочетании с фамилией.

– Мы в отделе зовем его Бэн.

– Бэн? А что? Тогда уж Большой Бэн, как у англичан. Ты дай ему это поручение, напомни, что глухарь по делу Сосновского вовсю токует.

– Да нет его на месте, на следственный эксперимент уехал. Ладно, Танюха, сделаем, пробьем тебе адрес. Жди, позвоню.

– Мне бы сегодня.

– Слушай, Иванова, не наглей.

– Хорошо, все поняла. До связи.

Значит, сейчас нужно заняться другим делом. Поеду-ка я в Первую частную клинику, где, по словам Марии Петровны, подрабатывал Сосновский. Может быть, узнаю еще что-нибудь интересное.

Первая частная клиника располагалась на улице Должанского в пятиэтажном здании. Я вошла в просторный холл. Вдоль длинной стойки регистратуры вытянулась такая же длинная очередь, в основном из людей молодого и среднего возраста. Меня это очень удивило. Откуда такой наплыв? Картина больше подходит для муниципальных поликлиник, где в регистратуре одна, от силы две регистраторши. Рядом с гардеробом я приметила небольшой столик, за которым сидела девушка в униформе клиники: белоснежный халат и ярко-зеленый шейный платок. Я подошла к ней.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте. – Она приветливо улыбнулась.

– У вас здесь просто аншлаг. – Я кивнула на толпу у регистратуры.

– Это плановый медосмотр, – пояснила она.

– Скажите, Яна, – я взглянула на ее бейдж, – могу я сейчас поговорить с главврачом?

– Главврача нет на месте. Может быть, вас устроит его заместитель?

– Хорошо.

Она набрала внутренний номер и сказала:

– Софья Александровна, к вам посетитель… – Она вопросительно посмотрела на меня.

– Иванова Татьяна.

– Иванова Татьяна. Да-да, хорошо. Сейчас.

– Пойдемте, я вас провожу, – пригласила она.

Мы пошли по длинному узкому коридору с мини-аквариумами, где плавали экзотические рыбки. На другой стене я заметила картины в стильных рамах – вот что значит частная медицина. Мы дошли почти до конца. Яна остановилась у одной из дверей и открыла ее.

– Проходите, – сказала она. – Софья Александровна примет вас.

Я вошла в кабинет. У окна за столом сидела женщина лет пятидесяти и что-то читала в компьютере. Увидев меня, она указала на стул.

– Присаживайтесь.

Потом щелкнула мышкой и повернулась ко мне.

– Слушаю вас.

– Софья Александровна, я частный детектив Татьяна Иванова.

Ее брови удивленно поднялись.

– Что же, – произнесла она с легкой полуулыбкой, – частные детективы, надо полагать, тоже время от времени болеют?

– Да, мы такие же люди, как все. Но сейчас я, слава богу, здорова и пришла к вам в связи с расследованием, которым занимаюсь. У меня есть сведения, что в вашей клинике в середине 1990-х годов работал хирург Сосновский Николай Петрович. Мне необходимо поговорить с теми из врачей, кто работал исключительно с ним.

– Дайте подумать, так сразу и не вспомнишь. Знаете что, – после минутного раздумья сказала она, – попробуйте обратиться к Полине Васильевне Селиверстовой. Она хирург и работает, если не ошибаюсь, с самого основания клиники.

Где бы теперь узнать расписание врачей? Я вспомнила, что кабинеты и фамилии врачей-специалистов значатся на стенде за стойкой регистратуры.

Увы, Селиверстову в этом перечне я не нашла.

– Скажите, пожалуйста, – обратилась я к освободившейся девушке за стойкой регистратуры, – хирург Селиверстова сейчас принимает?

Она открыла журнал, перелистала и ответила:

– Да, принимает.

– В каком кабинете?

Она взглянула на меня:

– Сначала идите в кассу, оплатите 650 рублей за прием, если вы первичная больная, потом подойдете сюда.

– Девушка, я не на прием, мне надо просто поговорить с доктором.

– Личные дела решаются не здесь. И потом, врач не станет разговаривать с вами, если вы не принесете ей оплаченный талон, – отрезала она.

– Послушайте, я только что была на приеме у заместителя главврача. Именно Софья Александровна направила меня к Селиверстовой.

– Тогда поднимайтесь на второй этаж, кабинет № 207.

Вот они, суровые реалии платной медицины! Первым делом оплаченный талон, а сам больной и его болячки потом.

У кабинета хирурга было пусто. Я постучала в дверь и приоткрыла ее, но оказалось, что на приеме пациент. Вскоре он вышел. Я снова постучала:

– Можно?

– Пять минут подождите.

Через некоторое время из кабинета раздался голос:

– Проходите.

Полина Васильевна Селиверстова, женщина по виду пенсионного возраста, жестом пригласила меня садиться.

– Полина Васильевна, – начала я, – меня к вам направила Софья Александровна. Дело в том, что я частный детектив и веду расследование по делу об убийстве Сосновского Николая Петровича, который работал по совместительству в вашей клинике.

– Николая убили? Но как? Кто?

– Это я сейчас и выясняю. Поэтому для меня важны любые сведения, которые помогут найти убийцу. Что вы можете рассказать о Сосновском? Каким специалистом он был? Были ли у него какие-нибудь, скажем так, трения с коллегами, с пациентами?

Ответила она не сразу.

– Нет, он ни с кем не конфликтовал, если вы об этом. Ни с врачами, ни с больными. Очень хороший специалист, поэтому ему доверяли.

– То есть за все время работы у Сосновского ни разу не было того, что называют врачебной ошибкой?

– Смотря что подразумевать под этим.

– Прежде всего неверную диагностику.

– Давайте я расскажу вам один случай, а вы уж сами решите, что это, врачебная ошибка или другое. Однажды меня часа в три утра разбудила знакомая и попросила срочно осмотреть ее дочь. Говорит, что у дочери приступ аппендицита, и такой сильный, что она просто теряет сознание. Я приехала к ним. Смотрю, она лежит белая как мел, вся в холодным поту. Я говорю, что это не аппендицит, во всяком случае, на первый взгляд. Самое опасное в том, что у девушки открылось внутреннее кровотечение. Я предположила, что возникло оно по причине внематочной беременности. Дочка еле-еле прошептала, что беременности у нее ни в коем случае быть не может. Знакомая тоже мне не верит: «Да у нее муж пять месяцев в командировке! Какая еще беременность!» Я тогда говорю: «Ладно, не будем спорить, сейчас время дорого». Я позвонила Николаю, он приехал, согласился с моим предварительным диагнозом и сказал, что спасти ее может только экстренная операция. Сосновский провел операцию, а я ему ассистировала. Из брюшной полости удалили около литра крови, потом фаллопиеву трубу, а затем и сам аппендикс. Дочь моей знакомой была спасена. Кстати, была спасена и ее личная жизнь. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. А что касается врачебной ошибки, то… В выписке был указан вымышленный диагноз – острый аппендицит, хотя на самом деле, как я уже сказала, приступ был вызван совсем другими причинами. Формально можно сказать, что Николай ошибся. Налицо были все признаки преступления: фальсификация диагноза при поступлении, выполнение нетрадиционного доступа, не обоснованное медицинскими показаниями расширение объема операции, наконец, вымышленный диагноз при выписке.

– Спасибо, Полина Васильевна, за эти сведения. До свидания.

Я вышла на улицу, и в это время зазвонил сотовый. Киря!

– Тань, записывай адрес.

– Давай.

– Ростовский переулок, 10, квартира 54. Там сейчас проживает сестра Скоровой Валентина Всеволодовна Карпова.

– Спасибочки тебе, Киря.

– Чего это ты как маленькая?

– Это, Киря, от избытка переполняющей меня благодарности, – с чувством произнесла я.

Дом, в котором жила Валентина Всеволодовна, представлял собой типовую пятиэтажку. Я поднялась на четвертый этаж, нашла 54-ю квартиру и позвонила в дверь.

– Кто там?

– Валентина Всеволодовна Карпова здесь живет?

– Да, здесь.

– Откройте, пожалуйста, мне надо с ней поговорить.

– А кто вы?

– Я частный детектив, хочу поговорить о Скоровой Натэлле Всеволодовне.

Послышался звук отпираемых замков. Дверь открылась, и на пороге показалась пожилая женщина в халате в мелкий цветочек. Она внимательно разглядывала меня сквозь очки.

– Вы из суда, да? – И, не дождавшись ответа, пригласила. – Проходите, пожалуйста.

По длинному полутемному коридору я прошла в небольшую, скромно обставленную комнату. Около окна стоял разложенный стол-книжка, рядом с ним стул с изрядно потертым сиденьем, у одной из стен расположился сервант. В углу на полированной тумбочке стоял телевизор.