Семнадцать мгновений весны

ПОСЛЕСЛОВИЕ МОМЕНТ ИСТИНЫ

Откуда, из какого произведения этот отрывок: «В саду пел соловей. Воздух был студеным, голубоватым, и, хотя тона кругом были весенние, февральские, осторожные, снег еще лежал плотный и без той внутренней, робкой синевы, которая всегда предшествует ночному таянию»?

В уверенно написанных пейзажах этой книги нет, однако же, ни пришвинской философии мироздания, ни тихой элегии Паустовского. И этот сад, и соловей в феврале, скорее всего не курский и не воронежский, не из орловских краев, а какой-нибудь среднеевропейский, может быть, даже немецкий. Акварельность картины как бы скрывает первоначальный пласт, готовый грубо прорваться сквозь ее нежные краски.

И точно, через несколько строк мы читаем, что тридцатичетырехлетний бригаденфюрер СС Вальтер Шелленберг «сразу понял, что лучшего места для бесед с серьезными агентами найти невозможно». Соловьиная трель скоро прервется здесь выстрелом…

Такие пейзажи не аккомпанируют чувствам, но и не контрастируют с ними, как можно было бы заключить из приведенного примера. Они впряжены в сюжет и мчат его наравне с другими двигателями повествования — драматургией событий, точной оркестровкой диалога в сложном ансамбле, внутренним монологом, лирическими воспоминаниями. Все элементы прозы подчинены в книге сюжетному развитию.

Да, перед нами детектив — «Семнадцать мгновений весны» Юлиана Семенова. В этом романе сюжет выступает как концепция действительности, поднимая детектив на уровень героической эпопеи. Главное действующее лицо «Семнадцати мгновений весны» — советский разведчик Максим Исаев-Штирлиц имеет дело прежде всего с фактами. Они головокружительны. А ведь и обыденный факт, по слову Глеба Успенского, требует от впечатлительного ума писателя огромной работы., анализа всего строя общества.

В «Семнадцати мгновениях весны» реалии фабулы одухотворены именно таким анализом, он не навязчив, органичен, поскольку рожден не риторическим посылом, а слитным напряжением ума и сердца героя. Сложный узор действий военного разведчика рельефно виден на фоне общей борьбы нашего общества и государства с активно враждебной силой. Исторически это произведение охватывает последний этап Отечественной войны, когда «третий рейх» находился уже у последней черты.

Я пишу послесловие к роману, но не могу обойтись без личных ощущений, связанных с тем временем.

так писал мой друг Михаил Луконин, выражая раздумья советского солдата, поглощенного одной мыслью: окончить войну там, откуда она разъяренной фурией выкатилась в сорок первом году, и победителем вернуться в пределы отечества, в Москву.

Хрупкие сугробы снега тонкой ледяной пленкой зеркально отражали солнечный блеск. Он слепил глаза. Весна света заливала все окрест. Холодный ветер из арьергарда февральских вьюг студил леса и воды. Зима прикрывала свой отход, огрызаясь подвижными заслонами заморозков. Но к полудню воздух уже наполнен тихим звоном, и первая голубая капля весеннего поднебесья набухшим парашютом планирует вниз с веселой крыши.

Март, апрель, май… Весна сорок пятого года. Советские войска, ломая сопротивление противника, идут в Берлин кончать войну.

В сорок первом вспоминал я державинские строки: «Что ты заводишь песню военную, флейте подобно, милый снегирь». Смолк красногрудый вестник. Теперь на сердце пели соловьи победы. И, кажется, запевали родные мне, курские. Ведь это на Курской дуге был сломлен хребет гитлеровской армии. И вот уже позади — штурм Зееловских высот, впереди — подписание акта о капитуляции гитлеровской Германии в Карлсхорсте.

Итак, хотя Берлин еще не взят, в воздухе уже был слышен шелест знамен Победы. Острый весенний ветер взял их вподхват, разворачивает полковые, дивизионные святыни, принесенные сюда от стен Москвы и берегов Волги. Апрель распечатал свою последнюю декаду. Каждый его день мчался по свету курьером долгожданных реляций.

В романе «Семнадцать мгновений весны» убедительно воспроизведена агония гитлеровского режима. Советские войска шли к Берлину, и им помогали советские разведчики. С постоянным риском для жизни они добывали бесценные сведения для наших штабов, осведомляли советское руководство о вражеских планах, сообщали о коварных замыслах наших союзников. Свидетель и участник событий той поры может многое рассказать в подтверждение правдивости картин, нарисованных Юлианом Семеновым, а также и то, что последовало за чертой событий, изображенных в романе.

В наши дни в вонючих притонах реакции возникает мифотворчество неофашистов по поводу якобы «величественного конца» империи, с кощунственными попытками поднять на пьедестал главарей поверженного рейха.

Но мы видели другое.

Мы видели картины этого разгромленного мира — демонически свирепого в жизни и непристойно жалкого в гибели. Нет, «величием конца» здесь и не пахло. Здесь они метались, не понимая, что происходит вокруг. Они зарывались в землю все глубже и глубже, в обшитые сталью казематы. Хранили и нежно поглаживали вычеканенные по их собственным рисункам ордена. Заботились почему-то о своих экслибрисах. В дневниках вспоминали гороскопы, составленные для них астрологами. Ждали чуда от союзников — не своих, конечно, а наших. Не понимали, что бурное наступление Советской Армий роковым для рейха образом отсрочило фултонскую речь Черчилля, объявившего нам в 1946 году «холодную войну» от имени Запада.

Они не могли даже в эти часы, даже в общих очертаниях, осмыслить ни хода Истории, ни ее законов и потому на что-то еще надеялись, впадали в отчаяние, бились в истерике, потом снова чего-то ждали, цепляясь за уже не существовавшую власть. Издавали приказы, которые уже никуда не поступали, выносили приговоры тем, кто уже был далеко. А под самый конец истерически кривлялись, паясничали и ушли в небытие, оставив вокруг себя коробки с крестами, экслибрисы, обгоревшую выбоину во дворе имперской канцелярии, хлопья черного пепла, сумбур.

Спустя много лет после того, как мне посчастливилось присутствовать на церемонии капитуляции гитлеровской армии, я побывал в Берлине. На второй день после приезда, как нетрудно догадаться, отправился в его пригород — Карлсхорст. Здание, где происходила капитуляция, теперь — музей. Я долго стоял в зале, где фельдмаршал Кейтель в последний раз валял дурака, выделывая нелепые экзерсисы своим жезлом, где прозвучал властный голос Георгия Константиновича Жукова, героя, Маршала Советского Союза, когда он поднял с места фашистскую делегацию, заставил пройти дорогой унижения к столу, за которым ее глава и подписал акт о капитуляции. Я закрыл на мгновение глаза и внутренним зрением увидел в мельчайших подробностях картину того долгого дня. Все ожило, заговорило, наполнилось движением…

В этом музее я увидел немецкую карту Берлина и его окрестностей, взятую командиром батальона Федором Кузьмичом Шаповаловым со стола Гитлера в Новой имперской канцелярии. На ней очень ясно отмечено рукой фюрера, как сжималось огненное кольцо вокруг его логова. Это была карта конца, битая карта. Я написал однажды о ней и о самом Шаповалове и вскоре получил от него письмо. Он рассказал мне о своей поездке на празднование юбилея ГДР в составе делегации, которую возглавлял Маршал Советского Союза Василий Иванович Чуйков.

Подумайте, штурмовать имперскую канцелярию, уцелеть в страшных боях, обнаружить личную карту Гитлера и спустя тридцать лет поехать в тот же Берлин, в столицу немецкого государства социализма — завидная судьба воина» Скромный отчет о поездке, а в нем — шаги истории, связь времен, начала и концы, затянутые тугим узлом.

«…Подъезжаем к Бранденбургским воротам, — пишет Ф. Шаповалов. — Мне, конечно, вспомнился май сорок пятого. Израненные пулями, стояли они, обожженные пламенем войны. А сейчас на их фронтоне развевается флаг ГДР. Здесь проходит надежно охраняемая государственная граница социалистической республики. В прошлом возле этих ворот десятилетиями звучал топот солдат милитаризма. Факельным шествием справлял здесь фашизм свой приход к власти. Теперь Бранденбургские ворота стали символом мира и безопасности социализма.

Нельзя не восхититься трудом берлинцев, их любовью к своему городу. Они подняли его из пепла и руин.

День клонился к вечеру. В окнах домов зажигались огни.

— Видите беловато-желтую полосу пограничной стены? — спросил мой спутник подполковник Людвиг, показывая в сторону Западного Берлина.

— Да, вижу, — ответил я.

— Левее вот этой дороги, которая пересекает Шпрее за Красной ратушей, сразу после пограничной стены, видите высотный черный дом?

Вижу мрачный, навевающий грусть и холод, небоскреб.

— Что это за здание? — спросил я Людвига.

— Резиденция газетного короля Шпрингера, — ответил подполковник. — Не нашел другого места. Он специально соорудил гнездо «холодной войны» и реваншизма у самой пограничной стены, чтобы с высоты сорока этажей заглядывать в наш социалистический город. Ничего хорошего для себя он здесь не увидит.

Назавтра к 9 часам 20 минутам мы были у входа в Трептов-парк. Ожидали прибытия Л. И. Брежнева и сопровождающих его лиц, руководителей ГДР. Вскоре началась церемония возложения венков у памятника павшим советским героям в Трептов-парке».

Тридцать пять лет назад в Берлине История дала урок всем претендентам на мировое господство, всем, кто захотел бы снова броситься на Советский Союз. Но и у Истории есть нерадивые ученики. И снова мы слышим милитаристские марши. Теперь воинственные клики доносятся к нам из-за океана. Но Москву на испуг не возьмешь. В столицу снова и снова приходит весна. Снова в рощах страны заливаются соловьи, а в укрытиях холодно поблескивают орудия обороны и возмездия. Мы спокойны. Наша страна жаждет мира, но всегда готова постоять за себя и своих друзей.

В романе «Семнадцать мгновений весны» автора занимает проблема выбора пути. В конце концов она стоит перед каждым человеком.

Альтернатива — необходимость выбора между двумя или несколькими исключающими друг друга возможностями.

«Альтернатива переговоров только одна: война», — говорит в другом романе Семенова «Бриллианты для диктатуры пролетариата» советский полководец Блюхер, защищая ленинскую идею мирного решения дальневосточных проблем.

«Национальный комитет свободной Германии — это, конечно, не альтернатива… тем не менее, это уже кое-что», — по-своему рассуждает полковник абвера Берг, взвешивая «за» и «против» своей работы на советскую разведку.

«Есть, два пути, — говорит Максим Исаев-Штирлиц в романе «Бомба для председателя», — и не я это открыл, а древние. Всегда есть два пути…»

Альтернатива. Выбор дороги. Час решения. Момент истины. Понятия, связанные с процессом самоопределения личности, с ее готовностью взять свою судьбу в собственные руки. Эта нравственно-психологическая проблема — в центре произведения Юлиана Семенова. В нем есть хроникальность, как верстовая отметка во времени или реестр событий, предназначенных служить канвой действию. Прием этот, давно используемый литературой, не ослабляя ее художественной сути, расширяет, как теперь принято писать, ее информативную сферу.

В романе чувства накалены до предела, люди сталкиваются в роковых ситуациях, их сознание обострено, оно, как солдат на часах, стоит под ружьем. И вы следите за схваткой противоборствующих сил, благодарно понимая, что автор не перепрыгивает, как говорят философы, через ступени познания, не предлагает вам «на веру» готовые итоги, но ведет вас через лабиринт сознания и эмоций героев, открывая читателю весь профиль пройденного ими пути. Поистине, как писал Ленин, «без человеческих эмоций» никогда не бывало, нет и быть не может человеческого искания истины».

У самых истоков советской разведки, как ее начало и образец, стоит характер Дзержинского. Его духовные уроки нетленны.

Люди обычно легко, гораздо легче, чем принято думать, угадывают фальшь и наигрыш в словах собеседника. Уверенность в собственной непроницаемости часто обманчива. Она основана на терпимости тех, с кем вы имеете дело, или на их смущении, а чаще всего на инстинктивном нежелании вывести вас из подобного заблуждения.

Говорят, Дзержинский с первого же взгляда определял внутреннюю сущность человека. Но, по-моему, главное начиналось за порогом такого проникновения. Способны ли вы сделать действенный вывод из того, что узнали о человеке, или идете на компромисс — вот в чем суть.

Мы говорим о ком-нибудь: он плохо разбирается в людях. Бывает и так. Но все-таки чаще происходит иное. Разбирается не хуже нас с вами, а по разным причинам, — ища спокойствия или робея, а то и не находя греховности в неблаговидных поступках другого, — принимает открытое своим внутренним зрением как должное, ищет и находит в себе примирение с тем, что сам же безмолвно осуждает.

Сила таких, как Дзержинский, не в мистическом даре узнавания людей, а в немедленной готовности громогласно, не считаясь с издержками, занять свою позицию, продиктованную открытием, какое они сделали в человеке.

Ну, а как же людям такого типа работать разведчиками за рубежом? Легко ли было Зорге или Кузнецову внедриться в чужую среду и стать там «своим»? Человек, внутренне чуждый позе, обязан лицедействовать, живя среди врагов, а поступать, как велит долг. Цельность и верность облегчают ему трудный путь к успеху. Достоинство романа Семенова состоит в убедительных психологических мотивировках такой ситуации.

В «Семнадцати мгновениях весны» мы видим два портрета, написанные с одинаковой степенью таланта, — Исаев и Штирлиц. И, подобно тому, как сливаются два стереоскопических изображения, если смотреть на них с определенной точки, так сходятся воедино и два эти портрета.

То, что скрыто от шефа гестапо, автор открывает читателю. Он не дорожит «загадкой Штирлица», его волнует характер Исаева. В двух обличьях мы видим одного и того же человека, а мысль о его раздвоении и не приходит в голову. Оба вполне достоверны, до мелочей, а верим мы только одному из них — Исаеву. Автор достигает эффекта не пустыми уверениями, не просто служебной характеристикой, но психологически отточенным сочетанием диалогов Исаева с людьми враждебного лагеря и беспрерывным внутренним монологом героя.

Отчетливый, острый диалог подчас и вправду похож на искусное фехтование шпагой. Параллельный диалогу внутренний монолог захватывает своей открытой, обнаженной правдой и в силу конспиративности героя как раз и выражает те идейно-нравственные уроки Дзержинского, о которых сказано выше.

И до «Семнадцати мгновений весны», и после создания этого романа автор написал немало произведений в том же жанре детектива.

Действие романов Ю. Семенова происходит на многих этажах капиталистического мира, в различных странах, на разных континентах. Не все удалось автору с той достоверной силой, какая составляет основу «Семнадцати мгновений весны» или «Бриллиантов для диктатуры пролетариата». Есть условные ситуации в романе «Пароль не нужен». Трюковыми сценами подпорчен конец «Бомбы для председателя». Немало умозрительных ситуаций в «Испанском варианте».

Но лучшие произведения Семенова «Семнадцать мгновений весны» и «Бриллианты для диктатуры пролетариата» — это заметное явление литературы, а не просто успех детективного жанра, который подчас фигурирует в критике поодаль от главной литературной, дороги. Происходит это, между прочим, и потому, что авторы слабых книг много говорят о специфике детектива., тогда как никакие «особенности» произведения не могут отменить характера самой природы художественного творчества.

Ганс Дорнброк — персонаж одного из романов Семенова — сын миллионера, блудное дитя капитализма, человек с истерзанными нервами, мечущийся в поисках альтернативы своему иллюзорному существованию, признает, что он говорит, «как персонажи Ле Карре».

Речь идет об известном английском писателе Ле Карре, лукавом авторе детективно-политических романов. В одном из них, «Кроте», явственно звучит ностальгия британской разведки по годам «холодной войны».

Так вот, этот самый Ле Карре, несколько лет назад справедливо осмеивая низкопробные сочинения Яна Флеминга с их фантасмагоричной «бондианой», посулил скорое появление Джеймса Бонда и в нашей литературе. Предсказание оказалось ложным. Каркасная фигура «супермена» возможна в советском произведении лишь как объект изобличения, иронии.

Исаев-Штирлиц — человеческий характер, живой, сложный, многомерный. Он опровергает ядовитое утверждение Ле Карре о «зеркальности», то есть о сходстве работы разведок двух миров, утверждение, злокозненно опускающее такой «пустяк», как их классовая противоположность. «Семнадцать мгновений весны» Юлиана Семенова вполне точно измеряет глубину пропасти между ними.

Давным-давно молодой автор подарил мне свою первую книжку. Называлась она «Дипломатический агент» и рассказывала о днях и трудах советского востоковеда И. В. Витковича. В этой «пробе пера» Юлиана Семенова уже мелькали приметы его литературного почерка, его привязанности к детективной форме. Автор, несмотря на младость лет, преподавал афганский язык на историческом факультете и сам усердно изучал проблемы Среднего Востока. Спустя много лет вышел его роман «Семнадцать мгновений весны». Этой книги автор мне не дарил. Пришлось доставать самому, и это было нелегко. Штирлиц стал популярен.

Последний раз мы встретились с Штирлицем в Западном Берлине в 1967 году. Ему было тогда, как сообщил автор, шестьдесят семь лет. Стало быть, он ровесник века. И получилось у меня после несложного подсчета, что Исаеву в этом году сравнялось все восемьдесят и даже больше.

Значит, хочешь — не хочешь, приходится нам расставаться с полюбившимся героем. Но все же он продолжает действовать, поскольку никто из ребят на нашем дворе не хочет в своих играх быть Мюллером или Дорнброком, а только Исаевым-Штирлицем.