Семь. Повесть о детстве

3. Старое кладбище

Старое кладбище раскинулось на опушке у самой кромки мрачноватой тайги. Кажется, раньше оно было огорожено, но забор давно повалился, осталась только ветхая деревянная арка из окаменевших дубовых плах, сквозь которую мы и прошли, попав из мира живых в мир мертвых.

Ленка говорит, что это кладбище уже давно заброшено. И это действительно так… Земля на большинстве могил уже просела, деревянные кресты превратились в труху, а сквозь ржавые оградки проросли большие деревья. Некоторые деревья повалило ветрами или они рухнули от морозов, прямо на могилы, руша человеческие надгробия.

Серый рассказывает, что в этом месте – на кладбищенской окраине, в прошлом веке хоронили умерших заключённых с многочисленных окрестных лагерей. Их до сих пор здесь достаточно много, и зеков и лагерей. Поэтому если бабушка узнает, что мы ходили так далеко одни, то обязательно нас убьет. Хотя потом конечно, будет сильно расстроена, и возможно, даже будет плакать.

Большинство сохранившихся надгробий – каменные. Вот – два серых ангела держат цветочный венок, заросшая мхом щербатая мраморная плита, на которой в зелени меди виден лик волка.

Я подхожу поближе, присаживаюсь затаив дыхание.

– У-у-у, – хватает меня за плечи сзади Серый.

– Ты идиот! – я падаю на колени перед этой надгробной плитой.

Подходит Ленка, помогая мне подняться:

– Это купцы тут наши похоронены, те, что еще до революции жили, богатеи страшные, пушниной торговали, корабельные верфи держали, говорят до самого ледового моря ходили.

Кто – говорит? – спрашиваю недоверчиво я.

– Ну, батюшка говорит из церквы Иоанна Богослова, которую, пленные шведы строили, – вздыхает Ленка.

– Какие такие тут могут быть пленные шведы, – я улыбаюсь.

А Ленка обижается на мое недоверие к ее авторитету:

– Ну и дурак, неученый, их сюда Петр 1 сослал, после того как под Полтавой ихнего Карла разбил.

Я лишь изумленно замолкаю, раньше я думал, что Ленка глупая как все девчонки, а она, оказывается, знает больше меня.

– Хочешь, я тебе потом могилу купцов Юргановых покажу, она тоже красивая, – идет на перемирие Ленка.

Мне хочется сказать: «как ты?», но лишь благодарно киваю.

А Сережа предлагает найти могилу восьмидесяти пяти великих войнов.

После Ленкиного рассказа про пленных шведов, я уже ничему не удивляюсь. Может быть, здесь действительно были такие.

– Были, – соглашается Ленка. Как будто отвечая на еще не заданный мною вопрос. Только их у часовни нужно искать, в другой стороне.

– Расскажи, – прошу я.

Ленка какое – то время вредничает, крутя хитрым веснушчатым носом. А потом, решается на историю.

– Ну, это, я не все помню…

– Рассказывай, – молим мы на пару с Сережкой.

– В общем, это было очень – очень давно, – Ленка дует на непослушную челку, которая лезет ей в глаза подталкиваемая неизвестно откуда взявшимся шаловливым ветром. – Тогда в одну из очень холодных зим к нашему городу подступили враги, ногайский хан вел войско в три сотни могучих бойцов и готов был грабить и жечь, а наши собрали всего восемьдесят пять войнов. Восемьдесят пять героев решили встретить врага на льду замерзшей реки, перекрывавшей путь к городу, залегли в снега, их накрыло разыгравшейся вдруг метелью, а когда ногайская конница стала перебираться по льду, выскочили из снега и стали рубиться не на жизнь, а на смерть. Ленка замолчала, а мы с Сереньким замерли, боясь, что она остановится на самом интересном месте, и не будет из вредности рассказывать дальше. Но Ленка, смилостивилась, а может быть просто сама была увлечена своим повествованием. – И вот, – вздохнула она, – когда пал последний из защитников города, закончилась метель. Из пришедших вместе с ногайским ханом войнов – батыров осталось менее половины. И Хан решил не идти на город, в котором живут столь отважный воители, и повернул назад. А как только он сошел с речного льда вместе со своим войском, лед посреди реки треснул и вскрывшаяся река забрала тела всех погибших. Трудно пришлось горожанам без лучших мужей, был голод, не раз у стен города появлялись чужие лихие люди, и подвиг сих войнов был позабыт на сто лет. А когда через сто лет жители города вспомнив об этой великой битве, решили поставить часовню, посвятив ее своим защитникам, то уже не смогли вспомнить их имен, помнили только, сколько их было – восемьдесят пять. И поэтому так и назвали часовню «85 воителей-защитников», поставив у этой часовни – пустую плиту. Однако на утро после возложения, на плите чудесным образом появилось восемьдесят пять имен защитников города.

– Брехня….

– – Сам ты брехня! – Ленка показывает братишке язык. – Зайка серенький скакал, и свой хвостик замарал…, – весело хохочет она. – Потому что зайка обка….

– Дурра! – кричит Сережка.

– А я верю, я люблю такие истории. Пытаюсь замирить этих взбалмошных родственников я. – А есть здесь еще, что – то такое же?

– Ага, – Ленка уворачивается от шишки, которой зафингалил в нее Сережка. – Где – то тут безымянная могила двадцати семи красноармейцев. Они с белыми бились, когда в город Колчак со своими пришел. Но где она, никто не знает. Памятник им в центре у сквера стоит, но под ним ничего, большие ребята говорили, упреждая мой вопрос, отвечает это белобрысое создание женского пола.

– Жалко…, – я иду по заросшим тропкам меж старых могил, погруженный в рассказанную Ленкой историю, когда вдруг вижу висящий на одной из ветвей рябины самодельный лук. Все лето мечтал о таком, но у меня не получалось сделать….его самому. Он как настоящий: крепкий, резной, со специальной канавкой для того, чтобы класть стрелу, тетива – кожаный шнур, такой же шнур намотан у оснований.

– Чур мое, чур мое, – радостно кричу я, хватая свою находку. – Я первый нашел!!!

А Ленка с Сережкой непонятно надулись.

– Этого нельзя, – сказал первым Сережка.

– Точно, нельзя…, – Ленка согласно кивнула.

– Почему!? – удивляюсь я.

– Это не наше, – Ленка поправила свою белокурую челку.

– А чье!?

– Мертвых, – страшным голосом с завываньем смеется Сережка. Но глаза его совсем не смеются.

– И что?! – я вовсе не хочу расставаться со своей внезапной находкой.

– Мертвые придут и заберут тебя вместе с этим самым луком, – вполне серьезно отвечает Ленка.

И тут я побежал, думая, что никому не хочу его отдавать, не Ленке, не Сережки, не этим самым выдуманным ими мертвым.

Далеко уйти мне не удалось, запнулся о внезапно подставленный старым деревом корень, а дальше вспышка и бархатная тьма.

*

Мне пять лет, в Пермь приехал любимый дед…, до сих пор помню его седые волосы, крупные черты лица, тихую успокаивающую улыбку и медленные уверенные движения, человека повидавшего за свою жизнь много. Я знаю, что он директор школы, где-то в далеком уральском городке, а раньше настоящий морской офицер, кавалер различных орденов и наград, побывавший на трех войнах.

Для меня он просто – ДЕД, и я и иду вместе с ним по августовским лужам в шортах, цветастой майке и сандалиях, а он в сером потертом костюме, как большая скала, мы решили погулять по набережной Камы, и нам не страшна непогода, мелкий холодный дождь и то, что нет зонта.

Мы спускаемся в подземный переход, там таинственно темно и бесшумно, никого кроме нас двоих, и шаги какие-то по бесшумному глухие. А когда, поднимаемся наверх, вокруг огромный мир – залитый ярким по цыплячьи желтым солнечным светом. Невдалеке, шумят большие деревья, с совершенно зеленой листвою, множество плакучих ив и цветущий жасмин, переплетение мощенных камнем дорожек и укутанная запахами соли и нагретого солнцем песка набережная. На лавочках – улыбчивые старушки в огромных шляпах – панамах, с такими же, как и я цветастыми мальчишками и девчонками, а самое главное, за чугунным парапетом плещется самое настоящее МОРЕ….

У, как я визжу от счастья. Выпускаю руку деда. Бегу туда, где теплые соленые волны и белый песок…. Я трогаю волны руками как незнакомого, но симпатичного котенка, дую на белую пену, скинув сандалии, ношусь, обезумев в прибое, а когда вижу, что вода достаточно теплая, отпрашиваюсь у деда поплавать под его присмотром.

– Мы никому не скажем, – шепчет дед прикладывая палец к своим губам, на его запястье синий якорь, половина солнца в виде штурвала и крылатый змей…

*

О, как болит моя голова…. Дед, море. Лхматый мальчик, который сказал, что он – Медведь. Я касаюсь своего затылка, на руке кровь. Кажется, я ударился о могильную плиту…, когда бежал и запнулся о древесный корень, да еще был лук:

– Где мой лук? – спрашиваю я склонившегося надо мной круглолицего старика, одетого в засаленную телогрейку и точно такие же ватные штаны.

– Хүүхэд, – отвечает старик, щуря свои итак необычно узкие глаза цвета крепко заваренного чая, который местные называют чифирь.

– Голова болит, – жалобно шепчу я.

– Чичас, чичас, будет хорош, – круглолицый лысый старик в засаленной фуфайке, протягивает к моей голове свои ладони, похожие на корни деревьев, и начинает водить ими по кругу, что – то шепча себе под нос.

Я вижу, как из рукавов фуфайки появляются руки в наколках –кусающие себя за хвост змеи ли драконы, мне становится страшно, я сразу вспоминаю про зеков и про лагеря, которых вокруг так много.

Старик видит мой страх: Бүү ай гэж тэнгэр элч тэдэнд хэллээ, – говорит старик, глядя мне в глаза: «он хочет, чтобы я не боялся», понимаю я краешком сознания. А старик продолжает уже по-русски: ничего, харош будет, харош.

– Ага, хорош, – слышу за спиной деда в грязной фуфайке Ленкин бубнеж.

– Нам теперь за него дома попадет, – вздыхает где-то рядом Ленкин братик.

– Все хорош, – кивает старик, указывая небритым подбородком на меня и поднявшись легко, одним движением, оказывается на ногах, словно потеряв к нам всяческий интерес, быстрым шагом направляясь в сторону таежного леса.