Семь возрастов смерти. Путешествие судмедэксперта по жизни

Пролог

Мой отец был при смерти, я аккуратно взял его за руку и сжал ее. Насколько же тонкими стали его пальцы, какими неподвижными они были теперь… И как же странно было его касаться. Он был мне и отцом, и матерью с тех самых пор, как ее не стало, – мне было девять. Помню, иногда я сворачивался калачиком у него на коленях, но, как бы глубоко ни любил, не проявлял своих чувств – в нашей семье это не было принято. Теперь же, ощутив его мягкую теплую руку в своей, я вспомнил о детстве.

Между нашим послевоенным поколением и поколением отцов огромная пропасть. Воспитанные людьми, чья молодость пришлась на правление королевы Виктории, они прошли лишения Первой мировой войны, стали зрелыми в самый разгар Великой депрессии, участвовали во Второй мировой войне – конечно же, они отличались от нас, бумеров[1], – поколения, у которого было все.

Я наблюдал за его телом. Он лежал с закрытыми глазами, откинувшись на подушки. Его грудь вздымалась и опускалась, медленно и ритмично. Я знал, что скоро дыхание остановится, и думал… О том, как он вел себя на протяжении всей жизни, как проявлялись его человечность и уважение к окружающим. О его скромной жизни, маленьких победах и увлечениях. О том, как он записывал музыку, которая играла на радио, после чего аккуратно, в своей бухгалтерской манере, расставлял подписанные кассеты. О том, какой сдержанной любовью были пропитаны наши телефонные разговоры по воскресеньям и регулярные письма с последними новостями, после того как мы покинули родительский дом. О невыносимой утрате, которая всех нас ожидала.

Я попрощался, сказав ему, каким он был замечательным отцом и как бы гордилась им моя давно покойная мать за проявленную к нам заботу. Только вот не сказал, что люблю его. Он это и так знал – о таких вещах людям его поколения было комфортнее знать, чем слышать. Я уехал из хосписа, понимая, что больше никогда его не увижу. Это было ясным сентябрьским днем. Красоту осеннего Девона не могли скрыть от моих глаз даже стоявшие в них слезы. Я не стал их вытирать.

Ведь так мы делаем, когда смерть забирает у нас любимых, – плачем и плачем. Что еще остается?

Чтобы принять дежурство у постели отца, в Девон приехал мой брат, и я вернулся в Лондон к своим судебным делам и вскрытиям. Когда позже на неделе зазвонил телефон, я сразу же догадался, кто это и какие новости сообщит этот голос.

Это была спокойная смерть, простое завершение жизни. Конечно, сотрудники хосписа потрудились на славу. Отца совершенно не мучила боль, а рядом был мой брат. За последние несколько дней отец успел увидеться со всеми нами, наше присутствие успокоило его – мы все его горячо любили, и каждый добился в жизни успеха, к которому он приложил немало усилий. Он мог сделать последний шаг на жизненном пути, не беспокоясь о том, что станет с миром, когда он уйдет. Он был атеистом, но верил и надеялся, что однажды воссоединится с моей матерью. Полностью смирившись с тем, что его время пришло, он скончался тихо и умиротворенно.

Повесив трубку, я сидел за столом в полном оцепенении.

Передо мной лежала открытая папка – дело об убийстве. Фотографии, разбросанные по всему столу, демонстрировали совершенно иной конец жизни. Моя профессия – проводить осмотр и вскрытие погибших людей, и у большинства из тех, кто попадает ко мне, смерть наступает раньше времени и редко бывает спокойной.

На следующий день после похорон я снова вернулся к работе – нужно было разбираться с этими смертями иного типа.