Семья и как в ней уцелеть

Что вы там вдвоем делаете?

Нет дела важнее

Джон. Мы упорядочили «границы» стали независимыми, вошли в команду. Какая следующая ключевая идея?

Робин. Секс. Теперь речь о том, о чем Вы всегда хотели бы узнать, но не спрашивали — боялись, что это Вам уже давно положено знать. Например, зачем нужны два пола, чем отличаются мужчины от женщин и действительно ли отличаются, почему инцест — нелепая затея, на самом ли деле женщина — прототип мужчины, а мужчина — результат адаптации, в чем причина гомосексуализма, почему Эдип, не желающий взрослеть, убил отца и почему последние разработки в сфере сексуальной терапии дают замечательные результаты.

Джон. И до этого дошло, потому что ребенку пора перейти на следующую ступень?

Робин. Да. «Ходунок» осознает свою половую принадлежность.

Джон. О'кей. Но сначала объясните, пожалуйста, кое-что. Я в жизни слышал сто тысяч неприличных анекдотов, и только семь меня рассмешили. Но все просто падают, если в ударной фразе — непристойное словцо. Раньше я думал, что мог, слушая эти анекдоты, «удержаться на ногах» потому, что секс меня смущал больше, чем их. Теперь я уверен в обратном. И однако: почему нас всех смущает секс?

Робин. Думаю, потому, что пробуждает немыслимой силы — шоковые для мысли — эмоции. Нас приводит в смятение его истинная мощь.

Джон. А неприличные анекдоты — способ обезвредить «бомбу»: притвориться, что эти эмоции на самом деле не так сильны, ведь над ними можно посмеяться.

Робин. Вероятно, Вы правы.

Джон. И почему же, как Вы думаете, секс — столь мощная сила?

Робин. Причин множество, все мы о них знаем, но ухитряемся постоянно забывать. К примеру, он ключ, впустивший нас в этот мир! Нас бы не было, не одари наши родители благосклонностью друг друга.

Джон. Мысль, что папочка с мамочкой… спариваются, может вызвать «перегрузку» воображения — правда? Не говоря о другой — что наша жизнь однажды так и началась.

Робин. А задумавшись о том, откуда мы тут, наткнемся и на такую — когда-нибудь нас тут не будет.

Джон. Которая, в свою очередь, поведет к вопросу: «Зачем мы тут?» — обычно мы стараемся обходить его стороной.

Робин. Да, все эти мысли немного сбивают с толку. Притом секс сам по себе — переживание ни с чем не сравнимое по глубине и благотворности — исключая религиозный экстаз, который большинство из нас никогда не испытает.

Джон. Потрясение до основ.

Робин. Волнующая вещь — землетрясение, но ведь и устойчивости лишает. Секс смущает нас еще и потому, что волнует, радует в той мере, в какой мы способны «расшнуроваться», предаваясь действу. Мы должны подчиниться стихии.

Джон. И не знаем, куда нас занесет? Безоглядно погрузившись в переживание, возможно, обнаружим в себе что-то, о чем не подозревали?

Робин. Да. Даже разговор о сексе может «отозваться» неожиданно. Еще один аспект: вся наша жизнь «замкнута» на секс. Например, наше безмятежное детство тоже отсюда — от умелого и успешного одоления родителями мятежной силы секса. Сексуальные отношения — основа брака, а брак — основа семьи, от которой мы так зависимы, пока не выросли. Я думаю, дети, не зная, чувствуют это, если родители счастливы, светятся радостью, источник которой — сексуальное удовольствие, доставляемое ими друг другу, дети — сразу заметно — тоже счастливы.

Джон. Взрослые, мы никогда не забываем, что наш брак скреплен такой взрывоопасной и непредсказуемой силой. Наверное, поэтому без секса не обходится ни один фарс. Все мы глубоко в душе признаем разрушительные возможности страсти, поэтому сочинитель фарсов может помещать своих героев в ситуации, рискованные до нелепости — мы всему поверим.

Робин. И, конечно, чем больше твердим себе, что секс не всесилен, чем больше подавляем в себе эту силу, тем безудержнее и сокрушительнее она будет, прорвавшись. Как же нам не испытывать благоговейного страха перед мощью секса и не пытаться скрыть страх за шуткой!

Джон. Так, но из всего этого не ясно, почему говорить о сексе в своей семье детям и родителям труднее, чем с посторонними.

Робин. Правило укоренилось настолько глубоко, что большинство, включая людей моей профессии, не задаются таким вопросом. Я думаю, дело вот в чем: секс — причина причин, толкающая детей расти, обретать независимость, покидать родительский дом. Для родителей горькая радость — увидеть в своих чадах мужчин и женщин, которые однажды оставят их, найдут себе пару; дети тоже могут изведать горечь, оттого что никогда не будут близки с родителями так, как родители друг с другом. Особенно остро семья ощущает власть секса, когда дети достигают половой зрелости: родители и дети — с обеих сторон — открывают, как они привлекательны.

Джон. И тогда расставание приближается…

Робин. Расставание детей с родительским домом заставляет обе стороны вспомнить о другой ждущей их разлуке, — родители, вероятно, первыми уйдут из жизни… Тревожащие, печальные мысли. Вот поэтому и неловко вести разговоры о сексе в своей семье.

Джон. Но многие родители сегодня откровенно говорят с детьми о сексе.

Робин. Да, но если Вы заметили, из-за неловкости они ударяются в другую крайность: сыплют фактами, но умалчивают о чувствах. А главное — чувства.

Джон. Однажды в группе Вы сказали, что когда родители закрываются от детей в спальне, они смущаются, Вы думаете, не столько из-за секса, столько из-за того, что отделяются и отдаляются от детей, даже маленьких.

Робин. Да. Спросите у большинства родителей, откуда их смущение, их страх, что дети случайно услышат, как в спальне совершается половой акт. Родители Вам не смогут объяснить. Не объяснят и сами себе. Но эта, по видимости, лишенная здравого смысла тревога стала понятной мне — а потом и родителям, с которыми я говорил, — когда я додумался: дело в том, чтобы исключить детей; чувствуя себя не допущенными к особой близости и радости родителей, завидуя им, дети получают мощный толчок во внешний мир, где только и найдут такую же радость.

Джон. Значит, не подпуская детей и вынуждая их осознать болезненный факт «стены», мы можем не сомневаться: в конце концов они покинут нас ради кого-то где-то там…

Робин. Так и должно быть. Дать им уйти — бесценный родительский дар. Но нам жаль, нас тревожит разлука… Наконец, последняя причина неловкости от секса в семье: чтобы дети получили толчок к зрелости, необходимо «верной величины» сексуальное напряжение между родителями и детьми.

Джон. Какое же?

Робин. Не слишком высокое, но и не слишком низкое. Не холодная, гасящая сексуальную силу атмосфера, но и не чересчур накаленная.

Джон. Грубо говоря, ни фригидности, ни инцеста.

Робин. Все в семье чувствуют, что с сексом надо быть осторожными. Ничего удивительного, что в семье обычно не затевают разговоров о сексе, это все равно, что затеять прогулку по минному полю.

Джон. Внушительный список «дорожных знаков» у Вас получается. Мне ориентироваться уже легче. Но об одном Вы не сказали — как нелеп сам по себе половой акт. Вообразите, что Ваше… «дело» слушается в суде. Главный судья, может случиться, не поверит ни единому Вашему слову! Примет Вас за сумасшедшего. «Потом, — потребует уточнения он, — потом что Вы сделали?»

Робин. Я часто ловлю себя на мысли: этот веселый ритуал заведен с той целью, чтобы мы, осознав, что помещаемся в самом низу мироздания, перестали «распухать» с головы. Знакомы, без сомнения, с идущим из глубины веков религиозным представлением, будто мы несем в себе Бога, будто душой человек способен подняться до Бога? Сразу сообразите, что нам от земли — никуда, если вспомните, как делаем зверя о двух спинах.

Джон. Отличная мысль! Это исступленное нащупывание блаженства — всего лишь кожура от космического банана… Ну, сколько же нам ходить вокруг да около? Знаю, принято поговорить, прежде чем добраться до главного — до секса, но не хватит ли?

Робин. И я думаю, дольше тянуть нельзя.

Почему пола — два?

Робин. Значит, «занимаемся» сексом… Суть в том, что тут счет «на два». Пола два, и это потому, что только «один» «плюс» «другой» дадут… «новенького».

Джон. Вы хотите сказать, что непорочное зачатие даст ребенка, который будет все равно что клон матери?

Робин. Да, если бы мы, как низшие растения и животные, могли плодить детей почкованием, делением, они были бы генетически наша точная копия. Но в человеке хромосомы наполовину от матери — из яйцеклетки, наполовину от отца — из спермия. Поэтому-то и возможна генетически новая комбинация.

Джон. Что такое хромосома?

Робин. Совсем не учили биологию?

Джон. Учил, но учитель был в прошлом регбист международного класса, он тоже не знал.

Робин. Ну, это крохотная, микроскопическая нитка бусинок, где любая буинка несет «указания», как «создать» человека. В каждой человеческой клетке 23 пары таких хромосом, несущих законченную программу, по которой «создан» и «действует» данный индивид.

Джон. Значит, в каждой клетке — «руководство» по созданию «новенького». Но зачем «пары»?

Робин. Хромосомы должны быть в паре, чтобы после деления клетки в каждой из двух вновь образовавшихся имелся полный набор, который затем опять самоудваивается. Теперь главное: пара хромосом у мужчины поразительно отличается от пары у женщины. В обычной женской клетке — две одинаковые удлиненные хромосомы, называемые «икс-хромосомами», а в обычной мужской — удлиненная икс-хромосома и другая, меньшей длины, называемая «игрек-хромосомой». В отличие от всех иных клеток, в половых клетках — сперматозоидах у мужчин и яйцеклетках у женщин — непарный набор хромосом.

Джон. Дальше?..

Робин. Самое трудное уже позади. Дальше, когда материнская яйцеклетка соединяется с отцовским сперматозоидом для создания клетки «новенького», материнская содержит икс-хромосому, а вот отцовская может содержать либо икс-, либо игрек-хромосому.

Джон. Значит, отцовская половая клетка определяет пол ребенка?

Робин. Правильно. В самом начале, когда «новенький» в материнском организме еще очень мал, он снабжен зачатками половых органов обоих полов. Но если игрек-хромосома отсутствовала, зачатки мужских половых органов пропадают, развиваются матка и влагалище.

Джон. Если отцовская хромосома оказалась икс-хромосомой, получим комбинацию икс-икс, то есть девочку.

Робин. А если отцовская была игрек-хромосомой, то присутствие игрек-хромосомы во всех клетках «новенького» переключит его развитие в мужскую сторону. И вместо женских половых органов разовьются тестикулы. Под действием вырабатываемых ими гормонов зачатки женских органов полностью отпадут и у вас — пенис.

Джон. Я и не представлял, что женщина — отправной тип. Значит, клетки «новенького» развиваются в женскую сторону, если не переключаются в мужскую игрек-хромосомой?

Робин. Да. Но если игрек-хромосомой даны «указания», обратное переключение уже невозможно. Направление развития определилось.

Джон. Можно ли эти нехитрые планы — икс-икс или икс-игрек — как-то расстроить?

Робин. В редких случаях такое возможно. Ребенок оказывается с одной икс-хромосомой, это определенно женский организм, но — не способный к деторождению. Случается комбинация икс-икс-игрек — с мужскими половыми органами, но с незначительно развитыми тестикулами, при этом со слабо развитыми грудными железами. Бывает комбинация из одной икс— и двух игрек-хромосом — такие люди мужского пола ненормальны во многих отношениях. В некоторых обстоятельствах, например при опухолях, вырабатываются избыточные половые гормоны или же активность гормонов снижается; бывают случаи, когда женщина, принимая во время беременности какие-то препараты, нарушает гормональный фон в организме, и механизм переключения в «новеньком» срабатывает позже и не без погрешностей, но это крайне редкие случаи.

Джон. Итак, физически вы можете быть только «одним из двух». А психологически?

Вехи психологического развития

Робин. Давайте начнем с вех сексуальной психологии растущего ребенка, уже добравшегося до «ходунковой» ступеньки.

Джон. В какой мере «ходунку» известно про его пол?

Робин. Именно на этой ступеньке ребенок пускается в исследование. Впрочем, сразу он, кажется, хочет — и верит, что может, — быть «за двоих». Развитие для него равнозначно отречению от противоположного пола.

Джон. Это, должно быть, большой шаг вперед для него, «ужимающего» свое «я». В каком возрасте он минует эту веху?

Робин. Примерно в два с половиной года ребенка начинает интересовать отличие мальчиков от девочек. К трем суть вопроса о половой принадлежности твердо усвоена.

Джон. У «ходунка» еще молоко на губах не обсохло…

Робин. Простите, я имел в виду ясное, неизменное представление у детей о том, к какому полу они относятся. Скажем, просто знание своего полового признака.

Джон. Значит ли это, что к трем годам можно различать «мальчишечье» и «девчоночье» поведение?

Робин. Ну, разница углубляется непрерывно — частью обусловленная «врожденной» половой принадлежностью, частью тем, что родители изначально по-разному относятся к мальчикам и девочкам, и каждому известно, как чудовищно трудно разграничить эти два «влиятельных» фактора. Осознание ребенком своей половой принадлежности, точнее, выводы, которые он делает, узнав о половых признаках, — еще фактор — даются ему не сразу. Но к четырем годам дети уже разделяются на группы соответственно полу, и какая же веселая, возбуждающая забава для них — демонстрировать свои половые «признаки»!

Джон. Гордятся своим новеньким «приобретением»…

Робин. Похоже… Другая особенность этого возраста: интерес к половым органам, к вопросу о том, откуда берутся дети, и к браку обычно сопровождается восхищением, романтическим и в действительности очень трогательным чувством маленького мальчика к матери, маленькой девочки к отцу. Дети с ними очень нежны, «берут в плен» и часто ревнуют их к родителям своего пола. Ребенок вмешивается и пробует разлучить родителей, когда они слишком поглощены друг другом, или находит повод зачастить по ночам к ним в спальню, нарушая супружеское уединение.

Джон. И как долго ведет «осаду»?

Робин. Если родители мягко, но решительно осадят ребенка, закроют перед ним дверь спальни, он должен более или менее справиться с собой к шести годам. Романтическое чувство уходит «на глубину» и таится там, пока половые гормоны не подготовят переход на подростковую ступень.

Джон. Ребенок должен справиться с чудовищной ревностью и ужасным фактом, что его исключают.

Робин. Да. Но это необходимо. Если ребенок пройдет через это тяжелое испытание сейчас, позже избежит проблем.

Джон. Возникающих из-за неумения отдалиться от родителей?

Робин. Верно. Итак, в шесть ребенок уже бросает попытки разрушить супружескую «крепость» родителей. Наступает длящийся примерно до двенадцати лет период, известный под названием «латентного».

Джон. Но насколько латентен… скрыт интерес ребенка к сексуальным вопросам? Не «скрылся» же совсем?

Робин. Нет. Конечно, нет! Дети, как взрослые, учатся прятать свой интерес, а между собой по-прежнему бурно обсуждают тему. Но влечение к родителям противоположного пола, «сотворившее» первый любовный треугольник, пропадает. Дети, освободившись от него, находят чем заинтересоваться, заняться.

Джон. Совершенствуются в сквернословии, учатся мучить людей, например, заставляя завидовать.

Робин. Да, занимаются, чем и положено заниматься здоровым детям. Но, вступая в подростковый возраст — возраст полового созревания, — сосредоточиваются на переменах, которые происходят с ними под действием гормонов, поставляемых активизировавшимися половыми железами.

Джон. Девочки опережают мальчиков — да?

Робин. Да, яичники теперь ежемесячно вырабатывают яйцо, и у девочек начинаются менструации между десятью и шестнадцатью — в среднем, в возрасте тринадцати лет. Под воздействием гормонов меняется, становится женственнее и внешний облик, несколько раздаются бедра, растет грудь, то есть организм готовится к вынашиванию ребенка. Вся перестройка организма девочки занимает три-четыре года.

Джон. В то время как у мальчика…

Робин. У мальчика соответствующие изменения начинаются позже и идут дольше — от четырех до пяти лет. Тестикулы вырабатывают мужской половой гормон, и у мальчика расширяется грудная клетка, нарастает мышечная масса, конечно же, увеличиваются гениталии. Голос делается ниже, на теле появляется волосяной покров. Тестикулы вырабатывают семя — он готов зачать ребенка и знает об этом, потому что во сне у него происходят поллюции.

Джон. Я думал, тому виной французские фильмы поздно вечером по телевизору.

Робин. У вас «мокрые сны», … если накопленную семенную жидкость не удалить мастурбацией, чтобы предотвратить «половодье».

Джон. Отлично. О каком возрасте мы говорим?

Робин. Первые «мокрые сны» вполне естественны между одиннадцатью и шестнадцатью, средний возраст — тринадцать лет.

Джон. А что происходит в психологическом плане?

Робин. Половые гормоны, помимо прочего, ответственны за половое влечение и фантазии, иногда очень тревожащие подростков, потому что они не ожидали «такого» от себя, не знают, почему с ними происходит «такое». Они не могут наглядеться на новые формы — новое «воплощение» — «той стороны» и неожиданно получают признание друг у друга.

Джон. А раньше держались порознь, изредка переругиваясь.

Робин. Да, но теперь их тянет друг к другу. Вначале они, безопасности ради, смешиваются только большими группами и обычно прибегают к испытанным приемам общения: поддразнивают, сбивают «противника» с велосипеда, но временами, очень смущаясь и торопясь опять затеряться в «толпе», оказывают друг другу робкие знаки внимания. Постепенно группы делаются меньше, молодые люди разбиваются на четверки и, в конце концов, на пары.

Джон. На мой взгляд, в психологическом плане половое развитие сводится к четырем основным ступеням. Первая — до двух с половиной — это ступень, когда ребенок устанавливает свою половую принадлежность. На ступени от трех до шести ребенок переживает и преодолевает романтическую любовь к тому из родителей, кто противоположен по полу. Затем идет ступень латентного развития — от шести до двенадцати лет — когда интерес к вопросам пола по видимости не превышает интереса ко множеству других вещей. Наконец, на подростковой ступени гормоны стремительно делают свое дело, возбуждая бурю новых мыслей и чувств.

Робин. Хорошо, теперь вернемся и рассмотрим подробнее каждую ступень.

«Ходунок» узнает свой пол

Джон. Вы говорили, что дети, только сделавшись «ходунками», вероятно, думают, будто могут быть обоеполыми.

Робин. Да. Они пока «своевольничают».

Джон. Эти маленькие «аутсайдеры» должны присоединиться либо к «мужской», либо к «женской» команде. А им границы «тесны», им кажется, что их слишком «ужимают».

Робин. Да, им не нравится, что у них не будет того, чем может похвастать другой пол. Но, конечно же, придется смириться. Малышке придется смириться, что «этой штучки» ей не иметь, а малышу — с тем, что у него не родится ребеночек. Но вначале им трудно.

Джон. Кто поможет?

Робин. Прежде всего родители.

Джон. Которые учат не столько словом, сколько примером?

Робин. Это главное. Ребенок постигает свою половую принадлежность, подражая поведению того из родителей, кто одного с ним пола. Но наука дается куда легче, если он может одновременно изучать противоположный пол и сравнивать.

Джон. Поэтому ему необходимы оба — и папа, и мама.

Робин. Или, по крайней мере, двое людей разного пола, которые бы посвящали ему много времени.

Джон. А что за образцы ему нужны?

Робин. Ну, раньше все было ясно. Отцам подобала мужественность, матерям — женственность, и каждый знал, что есть что. Но в наше время, когда роли полов уже не соответствуют традиционным, путаницы не избежать.

Джон. И к чему придем, по-Вашему?

Робин. Думаю, многое сохраним от традиционной модели, а те, которые попробуют слишком крутой поворот, даже вернутся к ней. Однако лучшее из нового усвоим. Большинство мужчин и женщин будут за равноправие, где-то за равенство, но также — за совершенно определенное различие… Определенное психологической разнородностью.

Джон. И как все это увязывается с нуждами ребенка, которому следует правильно «выучить» роль, закрепленную за ним его полом?

Робин. Здоровье, счастье, уверенность «не отходя от роли» достигаются в том случае, если родители, показывающие ребенку пример и обучающие примером, могут отчасти выступать «за другого». Но, конечно же, каждый из них доволен своей особой ролью, во многом отличной от роли другого.

Джон. Значит, отношения родителей, пробующих унифицировать роли, не на пользу ребенку?

Робин. Похоже, такой пример его запутывает. Нужно, чтобы родители делили поровну какие-то обязанности, имели какие-то общие интересы, выступали сообща там, по крайней мере, где речь идет о воспитании ребенка. Но ребенку также нужно видеть, что родители разные, делают разное дело и уважают, ценят друг друга за то, что разные. Чтобы определиться, где находитесь, нужно два ориентира и — на определенном расстоянии друг от друга.

Джон. Иными словами, отец делает сыновей мужчинами, выступая перед ними образцом «крайне» мужских качеств?

Робин. Нет. Любопытно, но в действительности отец не сделает из сыновей настоящих мужчин, если будет вести себя как «образцовый» мужчина. Или — со всей мужской твердостью давить на них, чтобы они вели себя по-мужски. Может выйти совсем наоборот! Только в том случае, когда отцы твердые, но при этом также любящие, участливые, иногда разделяют повседневную заботу о детях, из их сыновей и дочерей вырастут «надежные» мужчины и «верные» женщины.

Джон. Ну, а матери?..

Робин. То же самое. Если они «утвердились» в своей женственности, принимают «в круг» дочерей, но также счастливы от присутствия мужского «начала» в семье — мужа и сыновей, — они помогут детям правильно «взяться» за свою роль.

Джон. Похоже, что отцовское «присутствие» на сцене жизненно важно время от времени; ему, в отличие от матери, незачем постоянно оставаться на сцене.

Робин. Да, похоже, что так. Важно не сколько он остается на сцене, а что делает в свой «выход». Но по многим свидетельствам, отсутствие отца в ранние годы оборачивается осложнениями в сексуальном развитии детей, особенно мальчиков.

Джон. Потому что если у девочек есть, по крайней мере, образец, которому им положено следовать, хотя и нет для сравнения противоположного примера, у сыновей вообще не будет образца… а только пример неполагающейся им роли?

Робин. Верно, впрочем, дело не только в этом, а еще и в том, что развитие мужчины превосходит по сложности развитие женщины. Мальчику предназначено нечто «сверх» того, что определено для девочки.

Джон. Подобно тому, как изначально необходима игрек-хромосома, чтобы развитие «новенького» пошло в мужскую сторону?

Робин. Да, тут психологическое подобие биологического «поворота». Вот Вам наглядное разъяснение происходящего с ребенком в год и три. Поскольку дети и мужского, и женского пола начинают жить в материнском организме и только мать может кормить их грудью, дети обоего пола сначала обычно привязаны к матери, и поэтому я помещаю их по одну сторону воображаемой реки. Отец — он на другом берегу — сначала для детей «фигура на расстоянии». Он, так сказать, спонсор, поддерживающий предприятие. Значит на этом этапе мать оказывает на детей большее влияние, и дети обоего пола принимают ее за образец.

Джон. Если ситуация не изменится, мальчик не узнает необходимого ему мужского примера для подражания?

Робин. Верно. Значит, чтобы психологически развиться в мужчину, он должен перейти мост и присоединиться к отцу.

Джон. А девочка остается там же, где и была, — с матерью?

Робин. Да. Конечно, она всегда может поиграть на мосту, пройти какую-то часть моста, а то и «далеко зайти», если озорная девчонка. Но все ждут, что она вернется на свой берег, и ее первая сильная привязанность к матери будет способствовать этому.

Джон. Значит, перейти мост — та самая сверхзадача, предназначенная мальчику?

Робин. Да. Задача в том, чтобы одолеть сильнейшее материнское «притяжение».

Джон. И что же помогает ему освободиться от привязанности к матери, перейти реку?

Робин. Два момента. Первый — настроенность матери оборвать со своей стороны эмоциональную «пуповину», соединяющую их, облегчить ему отдаление, иначе ему будет трудно освободиться от первичного «тяготения». И второй момент — любовь отца, желание принять его в мужскую компанию.

Джон. Если он получает помощь с обеих сторон, сколько времени уйдет у него, чтобы преодолеть мост?

Робин. Он должен преодолеть мост примерно к двум с половиной. Фактически трудно обратить движение вспять после полутора лет. Но оба «новичка» по берегам реки осматриваются вокруг, изучают отведенное им место еще несколько лет.

Джон. Значит, примерно в три с половиной мальчик уже на отцовском берегу, то есть он доволен и горд оказаться мужчиной.

Робин. Он оборачивается к мамочке и начинает «заигрывать» с ней, точно так же, как девочка через реку принимается «заигрывать» с папой.

Примерно до пяти лет у детей длится период романтической любви к родителям противоположного пола, о чем я упоминал.

Джон. Эдипов комплекс.

Робин. Да, но надо добавить сюда ревность к родителям одного с ними пола, а также страх, что этот «третий» отыграется на малолетнем нарушителе супружеского спокойствия.

Джон. Хорошо, пока сын идет к нему по мосту, как отец поможет развиться дочери?

Робин. Девочка тоже должна встать отдельно от матери. И отец, делающий свое отцовское дело (мы говорили, он указывает «границы», оставляет за собой твердость, побуждает к исследованию мира и, конечно же, «возвращает» себе жену), помогает девочке стать независимее. И хотя девочка на одном берегу с матерью, она отдаляется — именно потому, что должна найти себя.

Мужское «я»

Робин. Эта метафора с рекой и мостом поможет нам разобраться еще кое в каких головоломках «мужского» и «женского» поведения. Мужчины стесняются обнаружить потребность в женской поддержке и заботе обычно больше, чем женщины — попросить мужчин о поддержке.

Джон. Мужчины боятся, что их перетянут на «тот берег»?

Робин. Именно. Они связывают эту потребность с ребячеством, место которому на материнском берегу реки. Некоторые мужчины опасаются, что, разреши они за собой «присмотреть», у них не хватит сил преодолеть мост и выбраться на мужскую сторону.

Джон. Ласка обратит их в вечных младенцев?

Робин. Да, или в женское подобие. Поэтому они испытывают огромный страх перед властью, которую, как чувствуют, имеют над ними женщины, и этот страх соразмерен глубоко спрятанной потребности в ласке. Часто кончается тем, что они принимают позу «настоящего мужчины», презирающего и чернящего женщин… с тем, чтобы эмоционально удержаться от них на расстоянии.

Джон. А то вдруг ненароком обнаружат свою нужду — ведь окажутся в материнском плену навсегда!

Робин. Да, и эта внутренняя слабость мужчины еще усугубляется тем, что по традиции он видится охотником, добытчиком, на котором лежит забота обо всех.

Джон. Подождите, но «под стрессом» любому мужчине требуется особый уход. Почему одних он пугает, а других — нет?

Робин. Все зависит от того, способен или не способен мужчина допустить, что иногда хочет, чтобы его поддержали, даже понянчились с ним. Если способен, он будет знать меру: он уступит желанию, чтобы взять его под контроль, и тогда оно, появляясь, уже не тревожит. Он также узнает, что когда потребность удовлетворена, «аппетит» пропадает, и он может спокойно вернуться «в мужчины». Поэтому он не боится своей нужды в женской заботе, нуждаясь, не опасается за свою мужскую «устойчивость».

Джон. Признавая нужду, крепче стоит «на своем» как мужчина?

Робин. И сохраняя крепость, всегда признает нужду.

Джон. Но если не способен допустить нужду, если отрицает ее…

Робин. Он прячет свое желание, а значит, утратит связь сам с собой. Он никогда не переживет желаемого, однако он во власти желания, которое тем больше, чем меньше утолено. И он охвачен ужасом, ведь если оно одолеет, если он поддастся… конец зрелому человеку!

Джон. Опять «Уловка-22». Он не признает нужду от страха, что не сможет подчинить ее себе, но ему не обрести уверенности, что подчинит, пока он ее не признает. Значит, его мужское «я» неустойчиво?

Робин. Даже если он не из «настоящих мужчин», он будет держаться от женщин на расстоянии. Женщины представляют угрозу — могут разглядеть его скрытую нужду.

Джон. Ну, а через мост… Если женщина нуждается в поддержке, в заботе, особых сложностей у нее не возникнет, ведь такая потребность уместна по ее сторону реки.

Робин. Запрет, останавливающий «воителя», для нее не существует, она попросит поддержку в нужде. Ей легче принять ситуацию как естественную, поэтому ей легче и сохранить свое женское естество. Фактически, когда я наблюдаю за мужчинами и женщинами у себя в кабинете — а пришедшие на консультацию к психотерапевту обнажают душу, — я постоянно поражаюсь: насколько же женщины сильнее мужчин. Внешне многим из них, кажется, недостает уверенности, свойственной мужчинам, но по существу они куда тверже их стоят на ногах.

Джон. Меня часто спрашивали, почему наш Монти Пифон редко выставлял на посмешище женщин, а у меня ответ был один: о женщинах я знаю мало, но из того, что знаю, вижу — они совсем не так глупы, как мужчины.

Робин. Именно! Они не держатся слепо за правила, не живут в мечтах об успехе, положении, власти, как мужчины, их все это меньше волнует. И поскольку ко всем этим вещам относятся с меньшей серьезностью, они не такие хрупкие, их «я» не такое ранимое. Поэтому, между прочим, — раз они ближе к реальности, — куда легче поддаются лечению.

Джон. А феминистки? Некоторые «заразились» мужским стремлением к власти и потребностью в успехе — так ведь?

Робин. Да. Активные феминистки, которые присваивают традиционно мужскую роль, уступают, по существу, другим женщинам в стойкости, во всяком случае, мне встречались только такие.

Джон. Так, мы вдруг заговорили об успехе, положении, власти. Не потому ли, что всем этим в действительности пробуют компенсировать недостаток подлинной веры в себя?

Робин. Да. Присмотревшись внимательнее, Вы поймете: показная значительность нужна мужчине, чтобы отгородиться (и пустить ложным следом окружающих) от сидящего в нем страха, что он «не соответствует» своей мужской роли.

Джон. Возможно, поэтому начальственное позерство так смешно — мы догадываемся об уязвимости за «фасадом».

Робин. К этой мужской уязвимости, что интересно, женщины относятся снисходительно, бережно. Они — часто в ущерб себе — обойдут опасную ситуацию, чтобы мужчине не пришлось признать свою слабость.

Джон. А о какой конкретно слабости речь? О том, что ему трудно признать свою естественную по временам нужду в заботе?

Робин. Да, если в его собственных глазах эта нужда — свидетельство несоответствия» мужской роли. И он прячет ее за мощным фасадом, который женщина ни за что не решится рушить. Я хорошо знаю, как обстоит дело, благодаря коллегам-женщинам. Консультируя супружеские пары, семьи, они часто позволяют мужу «выйти сухим из воды», а потом жалуются, до чего он их разозлил. «Надо было осадить, — отвечаю я в таких случаях, — ему бы пошло на пользу». «Нет, — говорит обычно женщина-психотерапевт, — я не могу, это все равно что оскопить его».

Джон. Хотя на самом деле он нуждается в том, чтобы ему указали на его слабость, которая идет от боязни, что хочет женской заботы? Иначе он не одолеет эту слабость — да?

Робин. Да.

Джон. А женщины — опытные врачи?

Робин. Именно. Профессией «назначенные» помогать людям, вынуждая их признавать факты, женщины-психотерапевты вначале не решаются подвергнуть этой «операции» мужчин. У женщин стремление обойти прямоту будто врожденного свойства. Даже успехи женского движения, кажется, не освободили большинство женщин от внутреннего запрета подвергать сомнению мужскую способность удержаться на «том берегу». Поразительно, но эта женская потребность — «обтекая», оберегать мужское «я» — наверное, один из самых «глубинных» инстинктов.

Разные-всякие

Джон. Вы говорили, что женщина, которая переходит мост, попадает в беду. А зачем ей вообще ступать на мост?

Робин. Если мать у дочери холодная, мало дает, а отец дает больше, она может пройти часть моста или даже добраться до чужого берега. Последнее кончится для нее транссексуализмом.

Джон. А это значит…

Робин. Это значит, она ощущает себя мужчиной. Психологически она уже превратилась в мужчину. Хочет вести мужскую «линию», хочет, чтобы ее принимали за мужчину, поэтому может решиться на последний шаг — изменение пола.

Джон. Кто попадает в ловушку транссексуализма с мужской стороны?

Робин. Мальчики, застрявшие на материнской стороне, подогнавшие себя «под маму» и принимающие себя за настоящих женщин.

Джон. А почему они не попробовали ступить на мост, чтобы двинуться в отцовскую сторону?

Робин. Обычно мать такого мальчика, позаботившись о блаженном младенчестве сына, не позаботилась вовремя помочь ему отделиться — противилась расставанию.

Джон. И отец не смог убедить перебраться на его сторону?

Робин. Не смог, чаще всего он просто «ноль»… Поэтому для таких мальчиков, если им не помогли одолеть мост к двум с половиной, когда закрепляется осознание половой принадлежности, «поворот» в мужскую сторону становится все менее возможным. Даже лечение не дает результатов. Им «не интересна» мужская психология, они тоже решаются на операцию по изменению пола.

Джон. Так. Ну, а те, которые на мосту? Которые отправились на противоположный берег, но не добрались. Они — гомосексуалисты?

Робин. Да. Гомосексуалисты — это те, кто «растянулся» по всему мосту…

Джон. Значит, матери дали им отойти на какое-то расстояние?

Робин. Ну, как правило, у гомосексуалистов-мужчин матери — собственницы по натуре.

Джон. Но в меньшей степени собственницы, чем матери транссексуалов?

Робин. Во всяком случае, здесь меньше уподобления в паре «мать — ребенок». Кроме того, у меня сложилось впечатление, что сыновьям при таких матерях все же не довелось изведать райского блаженства. Значит, меньше причин оставаться на материнском берегу.

Джон. Что делает отец в этой семье?

Робин. Обычно о таком говорят, что от него «мало толку», он не способен оказать нужного воздействия на сына и «перетянуть» на свою сторону. Если он не «пропал», он живет в семье дальним родственником, отцом-недоучкой. Или он человек грубый, не способный любить. Но как бы то ни было, гомосексуалисты-мужчины ушли достаточно далеко по мосту и причисляют себя к мужскому полу. Ушли, очевидно, страшась матери.

Джон. Почему?

Робин. Все потому же: мужчина боится сил материнского «притяжения», боится остаться на материнском берегу навсегда. У гомосексуалиста боязнь этого «притяжения» еще сильнее, ведь он не добрался до отцовского берега. Но раз он «не подружился» с отцом, больше материнских «пут» его ужасает мужская ревность отца к сыну-сопернику.

Джон. Значит, если гомосексуалист не добрался до отцовского берега, он никогда не обернется к матери, не будет «заигрывать» с ней, «не переболеет» Эдиповым комплексом?

Робин. Нет. Он останется на мосту, стремясь к отцу… К отцу, какого хотел бы иметь, в каком нуждался, но какого так и не обрел. Поэтому его будет тянуть к мужчинам, он, «не обернувшись» к матери, не испытав к ней влечения, «упустит» женщину из жизни.

Джон. Вы думаете, что гомосексуалист, по существу, так и ищет любящего отца, от которого получит недостающее?

Робин. В этом главное, хотя, конечно, все сложнее. По многим причинам. Но я вижу в гомосексуалисте человека, не узнавшего нормальных гомосексуальных — что значит распространяющихся на свой пол — теплом и любовью проникнутых отношений с отцом.

Джон. Гомосексуальные отношения… с отцом?

Робин. Я не имею в виду манипуляцию с гениталиями. Но я все же говорю о физическом касании, точнее, о грубоватой шумной возне, наподобие той, какую затевают футболисты, когда кто-то из команды забьет решающий гол.

Джон. Да и вообще не промажет… Значит, тот, кому от отца вдоволь досталось крепких — с любовью «отобранных» — тычков, тот перейдет мост?

Робин. И, между прочим, позаимствует силу и твердость у отца, подчинившись отцовской твердой руке, — мы уже говорили об этом. Он будет чувствовать в себе запас прочности, позволяющий принять ответственность за семью. Мужчине-гомосексуалисту чаще всего не удалось взять препятствие под названием «власть», и всю жизнь он гонится за случаем пережить непережитое, впрочем, ищет символ отцовской власти и силы — пенис мужчины, — а не реальные вещи: твердость, ответственность.

Джон. Вот это мысль! Значит, Вы думаете, мужчинам-гомосексуалистам по нраву чужой пенис, потому что символизирует нечто, чего им недостает?

Робин. Да. Пенис означает отцовскую любовь и сердечность, его заботливую власть и хранящую силу и дальше — чувство, что эта твердая сила воспринята, «присвоена». Откуда желание гомосексуалиста множить опыт с чужим пенисом. Но пенис всего лишь пенис — «главными вещами» гомосексуалист не владеет, он неудовлетворен, ненасытен, переходит от партнера к партнеру.

Разумеется, я говорю о мужчинах, которые добрались до середины моста, удовольствовались этим и отказались от попыток достичь берега. Те же, кто ближе к отцовскому берегу, могут открыть для себя, что отношения с мужчиной, если они глубоко задевают чувства, дают что-то «недоданное» отцом. И вот такие способны перейти мост, включиться в «мужскую команду». Подобная глубокая привязанность к другому мужчине иногда не обходится без физической близости, которая, впрочем, очень часто и не нужна — нужна отеческая сердечность.

Джон. Так, если мужчины и женщины гомосексуального склада растянулись по всему мосту — кто застрял ближе к мужской стороне, кто к женской, — они же могут найти пару среди «своих», приняв, соответственно, мужскую и женскую роли, и благодаря какой-то «несхожести» дополнять друг друга, как это обычно у правильно сориентированной пары?

Робин. Я думаю, Вы правы — могут. Но все же давайте не будем перегружать наш воображаемый мост суетливой толпой. Это все-таки метафора поисков себя, а не партнера.

Джон. Хорошо, но мы практически не говорили о женщинах гомосексуального склада.

Робин. Знаете, специальной психологической литературы о женском гомосексуализме мало, если сравнивать с тем, что написано о гомосексуалистах-мужчинах. Похоже, будто гомосексуальные отношения у женщин рассматриваются как более естественные, не требующие «расследования».

Джон. А что пишут по этому вопросу авторы феминистского толка?

Робин. Они впереди психотерапевтов и считают такие отношения едва ли не нормой. Мой профессиональный опыт убеждает меня, что действительно женский гомосексуализм отличается от распространенного у мужчин: тут подлиннее, что ли, поддержка, любовь. Эти женщины порой и не обращаются за помощью к специалистам. Для многих женщин гомосексуальные отношения, кажется, просто ступень развития.

Джон. Но, подобно мужчинам гомосексуального склада, эти женщины ведь тоже пропустили эпизод «заигрывания» с противоположным полом в семье, они по-прежнему обращены лицом к матери.

Робин. Да, в их случае действует тот же принцип: обычно они ищут — поскольку были лишены — проникнутой любовью физической близости с матерью.

Джон. Так, подводим итог, не выпуская из виду воображаемый мост. На материнском берегу, но чуть поодаль от матери — женственные девочки, на отцовском берегу — мужественные мальчики. Транссексуалы с мужской стороны не покидали материнский берег, с женской стороны — пересекли мост и добрались до отцовского берега. Гомосексуалисты растянулись по всему мосту. Хочу задать Вам последний вопрос. Кажется, сегодня общепризнанным стало мнение, что психологической конституцией, на 100 % гетеросексуальной, могут похвалиться очень немногие. Не будет ли правильнее поместить большинство из нас на мост, иными словами, допустить, что большинство имеет некоторую, возможно, слабо выраженную склонность к гомосексуализму?

Робин. Вот тут метафора немного подводит. Но чтобы она все-таки еще послужила, давайте скажем, что в определенных обстоятельствах мы можем вернуться на более раннюю ступень развития, хотя предпочитаем придерживаться в своем поведении более зрелой. Например, нередко мужчины, надолго изолированные от женщин, — находясь в тюрьме, в море, в закрытом учебном заведении, — вступают в половую связь с мужчинами же, поскольку выбора нет, хотя это мужчины гетеросексуальных «привычек». Но Вы правы, у нормального человека должно быть место всем и всяким чувствам.

Джон. Но он не склонен поддаваться всяким…

Робин. Да. Или он не осознает их, потому что спрятал за «ширму».

Сексуальная политика

Джон. Так, я вижу в Вашем мосту, на всех его участках и на обоих берегах мужчин — по физическим признакам — и женщин. Местоположение индивидов указывает на психологически понимаемую их половую принадлежность. Но в чем психологическое различие между мужчиной и женщиной?

Робин. На этот вопрос чрезвычайно трудно ответить. Вы, разумеется, знаете, что между мужчинами и женщинами — существенная разница, но как только захотите точно — «с линейкой» — определить, где кончается «женственность» и начинается «мужественность», отличие не уловить. Во всяком случае, «замеры» возможны только в отношении «среднего» мужчины и «средней» женщины.

Джон. Конкретная женщина может интересоваться астрофизикой и пускаться в кругосветные плавания чаще другого конкретного мужчины.

Робин. Частичное наложение психологических «дорожек» не исключение — правило, в чем многие не отдают себе отчета. Фактически, психологических отличий у индивидов одного пола набирается больше, чем отличий, определяющих разницу между «средним» мужчиной и «средней» женщиной.

Джон. Значит, какие-то отличия все же установлены?

Робин. Да, хотя слабо доказаны.

Джон. Подождите. Мы говорим о врожденных отличиях или о, так сказать, приобретенных?

Робин. Опять же, чрезвычайно сложно определить, врожденной является некая особенность или объясняется особым, разным в каждом случае воспитанием, которое получают мальчики и девочки. Совершенно очевидно, что если в школе мальчики узнают сведения из области науки и техники, а девочки учатся шить и готовить, мальчики с азартом возьмутся и починят мотоцикл, а у девочек лучше выйдет пирог, они аккуратнее пришьют пуговицы. Разные ожидания и разное воздействие, которые «разводят» мальчиков и девочек в противоположные стороны, столь мощно «включаются» с момента рождения, обнаружившего физическую половую принадлежность ребенка, что трудно доискаться ответа на вопрос о сути врожденных особенностей, отличий.

Джон. Но какие-то найдены?

Робин. Да, однако не забывайте, это только «усредненные» данные. Некоторые отличия врожденного свойства описывает Коринна Хатт, вызывающий у меня доверие наш, британский специалист по этому вопросу. Она упоминает, например, превосходящий у мальчиков уровень энергетического «обмена» — то есть потребления и расхода энергии — и наряду с большей их активностью также большие возможности при решении задач конкретного характера — так сказать, в пределах видимости и осязаемости. Девочки же отличаются превосходящей скоростью в развитии — физическом, умственном, им быстрее даются навыки общения в группе, они быстрее и искуснее овладевают речью. Мужчины, к тому же, агрессивнее женщин. Предпринятый двумя американскими исследователями Маккоби и Джаклин тщательнейший обзор существующей по этому вопросу литературы убеждает в справедливости таких выводов, впрочем, подводит к уточнению: даже различие в способностях к визуально-пространственному и речевому «охвату» предмета, по-видимому, возрастает там, где женщина занимает подчиненное положение, и сглаживается там, где обоим полам гарантирована независимость. Как видите, есть сомнение, что это различие врожденного свойства.

Джон. А что известно о разнице в агрессивном потенциале?

Робин. Эта разница четко установлена и общеизвестна. Она явно связана с физиологией. Например, повышенное содержание мужского полового гормона в организме толкает мальчиков к подвижным, «далеко заходящим» играм, к воинственности, в то время как повышенное содержание женского полового гормона — а у обоих полов в наличии гормоны обоих типов: и мужские, и женские — делает мальчиков податливее, спокойнее, лишает неуемной живости и напора. Но даже здесь нельзя игнорировать обратную связь: этологии сообщают, что у самцов некоторых видов животных содержание мужского полового гормона «подскакивает», если рядом доступная самка, и падает, если в стычке с другим самцом он оказался побежденным или чем-то подавлен.

Джон. Вы хотите сказать, что раз оба пола имеют оба типа гормонов и гормональный баланс зависит от происходящего в окружающей среде, то мы возвращаемся на круги своя?

Робин. Но путь не так прост, как кажется…

Джон. Хорошо, врожденное это свойство или нет, мужчины все же, в целом, агрессивнее женщин — верно? Поэтому стремятся господствовать, им нужно больше власти, чтобы больше присвоить.

Робин. Да, поэтому не удивительно, что одна из главных забот женского движения — обретение женщинами большей уверенности. Но опять же не забывайте, мы говорим о различии между «средними» представителями полов. Женщина, с избытком наделенная агрессивностью, намного агрессивнее обделенного агрессивностью мужчины… С этим вопросом можно долго биться и крайне мало добиться. Я занимался им какое-то время и заметил, что в любом источнике аргументациия «кусает себя за хвост»: мужчины потому мужчины, что делают положенное мужчинам, а положено мужчинам, разумеется, именно то, что делают мужчины.

Джон. И не делают женщины…

Робин. А также наоборот… Иногда кажется, вот он, ответ, но схватить все равно не успеете — скрылся.

Джон. И Вы в глубоком невежестве, будучи чрезвычайно осведомленным специалистом. Не расстраивайтесь, экономисты еще как живут, смирившись с таким же вот неудобным положением.

Робин. Беда в том, что нам необходим ответ, ведь мы в самом «цейтноте» строящихся по-новому отношений между мужчиной и женщиной. Модель «Я — Тарзан, ты — Джейн» уже не устраивает большинство в нашем обществе, но мы пока не остановились на лучшей — пригодной для обоих партнеров… и для детей. Обе стороны, как мне кажется, стремятся занять жесткую позицию из-за боязни, что иначе противная сторона получит преимущество. Обе предвзяты в суждениях, ссылаются на не вызывающие доверия факты.

Джон.«Подгоняют» факты к своей точке зрения?

Робин. Да, хотя, я думаю, чаще всего ненамеренно, без умысла. Просто люди видят то, что хотят видеть, что отвечает их убеждениям и предрассудкам. Тут, в сфере отличий, обусловленных полом, как и в случае с тяжелыми расстройствами психики, наподобие аутизма и шизофрении, люди обнаруживают избирательную «слепоту» и принимают желаемое за действительное. Одни видят существенное различие между мужчинами и женщинами, другие не видят никакого. Об этом надо помнить и обращаясь к тщательнейшим, как кажется, исследованиям вопроса, покольку позиция автора определяет, что он будет «замерять» и как, а в конечном итоге — выводы, интерпретацию полученных данных. Поэтому, оценивая мнения и выводы «экспертов», прежде всего оцените, насколько открыта и непредвзята их точка зрения, а для этого познакомьтесь с их публикациями, поищите следы эмоционального «суждения» о предмете. Даже если факты с виду «упрямы», за ними может скрываться спорная позиция.

Джон. Вы считаете, что, как сказал бы ученый, «доказательства по вопросу о причинах различия полов в психологическом плане сегодня особенно сомнительного качества»?

Робин. Как обычно в науке, если открытия имеют важное для общества значение, — тут примешивается политика. Но в одном я сегодня абсолютно уверен: и традиционная «незыблемая» позиция, и крутая феминистская одинаково ошибочны, ответ надо искать где-то посередине, однако на поиски уйдет время.

Джон. Но Вы ежедневно сталкиваетесь с супружескими парами, с семьями, пускай Вы не можете как ученый безукоризненно обосновать ответ — нутром Вы же чуете?

Робин. Моя единственная «догадка» близка к уже «запатентованной» — и нами обсуждавшейся — гаттмэновской. Я имею в виду родительское «чрезвычайное положение».

Джон. С рождением детей родители берутся за различные роли в срочном порядке.

Робин. Да, потребности детей — не что иное — толкают мужчин и женщин к разным ролям, вынуждают рассчитаться «на первый — второй». Ребенку, как мы выяснили, нужен кто-то, близкий по эмоциональной настроенности, чтобы с радостью лелеял его, без устали заботился, подолгу не отходя. Это «номер один» при ребенке. Кто бы ни «подключился» к ребенку — он в какой-то мере «отключается» от суровой реальности внешнего мира. Совершенно очевидно, что в примитивных условиях такое «отключение» — риск, если нет еще кого-то, кто бы сосредоточился на внешних делах и внешней угрозе, кто мог бы позаботиться о «номере один», чья прямая забота — ребенок. «Второй», в отличие от «первого», должен уметь воевать и добывать пищу, значит, ролью ему «назначены» физическая сила, агрессивность, предусмотрительность. Поскольку ребенка вынашивает и вскармливает грудью женщина, естественно, что она будет играть при нем «первую» роль, а мужчина — «вторую».

Джон. Значит, в прошлом мужчин и женщин с раннего возраста готовили к разным ролям, чтобы они могли «сыграться» с ходу, когда появлялись дети. Роли «отрабатывались», вошли в общественную привычку, крепнувшую век за веком. Хорошо, но ведь со всем этим более или менее согласятся и «освободительницы» из женского движения — разве нет?

Робин. Они действительно усматривают в отношении полов своего рода приспосабливание, считают, что в значительной степени мужчины и женщины приучены к разному поведению, — и тут они правы. Но они не хотят замечать очевидной цели, которой служит — по крайней мере, служило в прошлые времена — это приспосабливание. А цель — выживание и благополучие детей. В чем феминистки совершенно неправы, так это в выводах относительно преступного сговора мужчин. Мужчины обучаются своей роли, как и женщины своей, — в силу обстоятельств; система не давала сбоев потому, что оба пола обучены удерживать друг друга на «своем» месте.

Джон. Все как в системе под названием «семья», которая противится любой перемене, «затеянной» кем-то из членов семьи. Откуда и настоятельная необходимость лечить семью целиком — налаживать систему, а не выбирать одного, «за всех» виноватого; кто-то один отвечает за неполадки в системе в той же мере, что и остальные. Наверное, самым воинственным «освободительницам» надо бы хорошо запомнить Ваше заключение опытного врача: Вы не раз повторяли, что, обвинив кого-то одного, только помешаете выздоровлению семьи как системы!

Робин. А в системе, называемой «общество», до сих пор действовал свой отрегулированный механизм: мужчины удерживали женщин внизу — они так обучены. Женщины — они обучены так — удерживали мужчин наверху, чтобы мужчины могли удерживать их внизу. Круг. Не размыкаемый на «причину» и «следствие».

Джон. Понятно, почему большинство женщин, как Вы отметили раньше, внутренне испытывают сопротивление, если надо осадить мужчину… И, знаете, меня радует, что теперь, научившись у Вас, я скажу: «Ищите систему!» — вместо известной французской фразы, когда нужно найти виноватого в такой, примерно, ситуации:

Женщина. Ты, мужское создание, мне не нравится твоя выходка.

Мужчина. А ты, женская твоя суть, что натворила?

Женщина. Но послушай, ты большой, сильный, могущественный, поэтому ты свободен: что захочешь, то и сделаешь. А я слабая, приниженная, затоптанная, я не выбираю. Делаю, что должна, на что толкнули. По этой причине и не несу ответственности.

Мужчина. Значит, я отвечаю за то, что делаю, а ты за то, что делаешь, не отвечаешь.

Женщина. Долго же до тебя доходило!

Робин. Ну, мужчины не лучше. Вспомните про мужа-подкаблучника, постоянно удерживающего жену в боевой готовности. Он расписывается в собственной беспомощности, он требует от нее снисхождения.

Джон. Вы правы. Значит, нам следует смотреть на общество как на систему и не вступать в отдающую паранойей конфронтацию двух полов, которые выискивают на противоположной стороне заговор. Но, возвращаясь к теории о «чрезвычайном положении» родителей… Если отличие мужчин от женщин обусловлено потребностью вырастить потомство, тогда, конечно, все проясняется, тогда понятно, почему девочки и мальчики во младенчестве такие похожие, почему, подрастая, расходятся каждый в свою сторону.

Робин. Даже обособляются в отдельные группы. Будто на учебных сборах в двух лагерях! Больше всего — это верно — мужчины и женщины разнятся, так что порою с трудом понимают друг друга, сделавшись молодыми родителями. Хотя еще совсем недавно, до появления первого ребенка, верили, что очень близки.

Джон. Но когда дети подрастают, покидают дом?.. Если верить Гаттмэну, различия должны сглаживаться.

Робин. Именно так и происходит. Под шестьдесят некоторые супруги даже меняются «дорожками».

Джон. Да ну?

Робин. Разве не замечали? На шестом, седьмом десятке женщины становятся активнее, общительнее, увереннее, честолюбивее, чем были прежде, а мужчины — мягче, утрачивают прежнюю суровость, обнаруживают в себе чувства и чувствительность, «открывают» природу, их тянет покопаться в саду. Сначала мужчины и женщины все больше похожи, затем — все больше несхожи, но теперь конфликт полов «вывернут наизнанку». Женщина могла всю жизнь жаловаться, что мужчина не разделяет ее чувств, эмоционально далек от нее. Когда же мужчина, наконец, готов «приблизиться» и «разделить», ей не до него с его чувствами, она торопится поймать мэра, она опаздывает на занятия в Открытом университете. А мужчине, прежде вечно недовольному домоседкой, теперь бы хотелось, чтобы она осталась с ним дома.

Джон. Странно, я замечал такое, но не вдумывался, возможно, отложил пока за «ширму», потому что наблюдение не соответствовало моему взгляду на вещи… Значит, теория Гаттмэна неплохо работает — верно?

Робин. Да, и должна прийтись по вкусу тем, кто в женском движении, потому что обнаруживает: поведение полов до крайности изменчиво, даже если каждый пол снабжен некой важной «программой» врожденного, биологического характера.

Джон. Подводим итог. Психологи до сих пор не ответили на вопрос, в чем отличие полов, не могут четко разграничить «мужское» и «женское» поведение.

Робин. Нет. Дефиниций нет.

Джон. Тогда скажите, как лучше вести себя друг с другом людям, живущим вместе, пока вы, психологи, не разберетесь с тем, что у вас в головах, и не дадите нам, наконец, ответ на этот насущный вопрос?

Робин. Хорошо, что Вы требуете практического совета. Людям — всем нам — лучше слушать, что подсказывает жизнь, и избавиться от предубеждений. Это, кажется, идеальный рецепт для счастливого супружества. Так мы на самом деле сможем увидеть друг друга. А значит, понять друг друга, помочь друг другу развиться в интересную, разностороннюю личность — уйти от стереотипов.

Эдипов комплекс

Джон. Где там наш «ходунок»… К трем годам, если все нормально, мальчик перешел по мосту реку и оказался на отцовском берегу, а девочка осталась на материнском. И если каждый держится берега, они, по Вашим словам, признали свою принадлежность к мужскому и женскому полу… Хотя никто и не может ясно растолковать, как быть мужчиной и как — женщиной.

Робин. По крайней мере, они усвоили, прежде всего благодаря родителям, как должны вести себя мальчики и как — девочки. А родители руководят, ведут и указывают, «куда» и «как» вести себя, во многом автоматически: по-разному одевая их, по-разному обращаясь, разговаривая, играя с ними, даря разные игрушки и так далее. Добавьте сюда еще биологические — что бы ни крылось за этим словом — отличия!

Джон. И они безошибочно чувствуют, к какой из двух команд принадлежат…

Робин. Чувство принадлежности крепнет в них не только благодаря своей команде, которая зовет: «Будь с нами, будь как мы!» Но и благодаря чужой, подчеркивающей, что она для «других».

Джон. Теперь, когда мальчики и девочки на разных берегах, они могут обернуться и разглядеть родителей противоположного пола — на «том» берегу.

Робин. Да. Настала пора «эдиповой» фазы, которая продолжается примерно до шести лет.

Джон. В мифе Эдип убивает папочку и женится на мамочке по неведению.

Робин. А узнав обо всем, от ужаса, измучившись чувством вины, ослепляет себя.

Джон. И эта ранняя комедия положений имеет отношение к нашему «семейному» делу, потому что Эдип полюбил свою мать?

Робин. Да. Потому что настала пора, и маленькие мальчики «заводят роман» с мамочками. Они не только нежно любят, они не хотят «делиться» мамочкой ни с кем, и часто показывают, что ревнуют к отцу.

Джон. Они бы не прочь отделаться от отцов по примеру Эдипа. А между маленькой девочкой и папой происходит похожее?

Робин. Да.

Джон. И первым разглядел, что творится, Фрейд?

Робин. Он был поражен тем, какое важное место отводили этой мелкой драме в своих историях все приходившие к нему родители, не меньше его удивляло всеобщего, казалось, характера стремление людей забыть этот эпизод, даже отрицать, что в их жизни случалось что-то подобное.

Джон. Вероятно, людей смущало, что их «школа чувств» могла включать переживания, сигналящие об инцестуозных наклонностях, поэтому, если они и не вычеркивали пройденную ступеньку, то хотели принизить ее значение.

Робин. Да, но нельзя недооценивать значение этой фазы в развитии ребенка. Он захвачен чувствами, он не только испытывает ревность, но временами пугается своей чудовищной ревности. И понимает, что затевает: украсть того из родителей, кто «чужой» по полу, у «своего». Не удивительно, что ребенок также испытывает чудовищный страх, ведь «свой» по полу будет ревновать не менее сильно.

Джон.«Комплекс кастрации» замешен на страхе ребенка, что «свой» по полу накажет его за кражу? Наказание под стать преступлению…

Робин. Фрейд, последователи Фрейда уделяли много внимания этому моменту, и действительно, страх родительской ревности и мести проявляется в такой форме. Но не сводится к одной-единственной форме, точнее, с другого края «меч» страха заточен еще острее: ребенок страшится утратить любовь и поддержку того из родителей, кто по полу «свой», для еще маленького ребенка это значило бы лишиться необходимого.

Джон. Ребенок оказывается в очень сложной ситуации, пробуя украсть одного из родителей, но боясь мести «обкраденного». Что требуется для разрешения его сложной проблемы?

Робин. К счастью, простое средство. Взаимное родительское расположение, когда на первом месте — супружеские отношения, и прежде всего, забота о сексуальном удовлетворении друг друга. Если это так, родители мягко, но решительно пресекут попытку ребенка вмешаться в их отношения. Дверь в спальню для него будет закрыта. И ребенок почувствует облегчение, ведь тогда он поймет, что ему не удастся украсть «чужое». Ребенок подозревает, что сумей он — и рухнет брак, а чувством защищенности он обязан прочному браку.

Джон. Ребенка вынудили «переболеть» ревностью, узнать, что он исключен.

Робин. Мучительное испытание, конечно, но — необходимое. Впрочем, муки ребенка умеряет родительская нежная забота, когда речь обо всем остальном. Еще раз подчеркну: ребенку необходимо испытать поражение, понять, что не завоюет «чужого», но «поразят» его заботливой и любящей рукой: «свой» из родителей, вопреки страху ребенка, не предастся ревности, наоборот, будет любить, поддерживать его, как и прежде.

Джон. Значит, главное, что должен ребенок усвоить: родительский союз прочен, и родители друг у друга на первом месте.

Робин. Совершенно верно. А лучший способ для родителей внушить это детям — вести себя при них естественно, не скрывать от детей свою привязанность друг к другу. Если родители «справляются» и с главным делом, тогда надо отвечать на романтические чувства детей, чтобы помочь детям обрести уверенность в их сексуальных возможностях, реализовать которые пора настанет.

Джон. Итак, примерно в шесть ребенок, к своему огромному облегчению, узнает, что его битва проиграна!

Робин. А тогда он решит: пускай нельзя «их» разбить, к «ним» можно присоединиться. Мальчик, которому «нельзя» жениться на мамочке, может, по крайней мере, надеяться, что и ему «достанется» мамочкиного восхищения, если он идентифицируется и обретет сходство с отцом. Девочка, подражая матери, может рассчитывать, что привлечет внимание такого же неотразимого мужчины, как папа. И это путь к взрослению, мощный стимул лучше учиться в школе, успешнее находить место в разных группах: на спортивной площадке, в клубе — везде. Иными словами, ребенок способен шагнуть на следующую ступеньку развития.

Джон. Так. Но если ребенок не успокоился от сознания нерушимой крепости брака, то по одной из двух причин. Или крепости в помине нет, или о том, что есть, родители не довели до его сведения… чтобы запомнил.

Робин. Да, и последний родительский промах серьезнее, чем кажется на первый взгляд. У родителей, слишком потворствующих ребенку, у тех, что и мысли не допускают, чтобы ребенок почувствовал себя обделенным, исключенным, которые ни за что не обнаружат недовольства маленьким смутьяном, у таких ребенок в «эдиповой» фазе часто «обзаводится» всевозможными страхами.

Джон. А как они проявляются?

Робин. Обычно в замаскированной форме. Но символика игр, привычных ребенку, а также его фобий, ночных кошмаров сводится к ужасному для ребенка конфликту между любовью и ревностью.

Джон. Значит, если родители боятся исключить ребенка, кончится тем, что ребенок будет неимоверно бояться, будто способен разрушить счастливый союз.

Робин. Если родители чувствуют, что не могут «выразительно» закрыть перед ним дверь в спальню, то есть утаивают от ребенка сексуальную сторону своих отношений, брак может быть прочным, но ребенок подумает, что это не так, и вообразит (о, ужас!), что победил!

Джон. Ясно. Но, предположим, брак непрочен.

Робин. Тогда их всех подстерегает другая опасность: родители будут добиваться любви ребенка, соперничая друг с другом.

Джон. И слишком горячо ответят на его романтические чувства?

Робин. Да. Ребенок будет до крайности растревожен, он будет убежден, что разрушил брак. Он вообразит себя победителем, хотя в действительности совсем не на нем вина за осложнения в супружеских отношениях.

Джон. И что же произойдет с ребенком, который измучился от своей победы?

Робин. Мысль о том, что он разрушил родительский союз — основу собственного благополучия — настолько ужасает, что он будет страшиться пробуждающегося полового влечения, видя в нем причину всех бед в семье. И он может, так сказать, оборвать провода, чтобы больше «не слышать» тревожных звонков: заглушит зов пола, что обернется потом фригидностью или импотенцией… Причем эта мнимая победа поведет не только к половому бессилию, но и к психической «импотенции», к патологической боязни успеха.

Джон. Не в одних любовных битвах?

Робин. Нет. Будет страшить все принимаемое человеком за успех, все, в чем, как он или она думает, видят успех другие люди.

Джон.«Успешно» расстроив родительский брак, он — или она — будет бояться, что любой успех повлечет за собой катастрофу.

Робин. Именно. Можно сказать, что родители «не исключили» их полностью из своих супружеских отношений, и поэтому они зациклились на этой «эдиповой» фазе, то есть будут снова и снова «попадать» в ту же самую ситуацию неразрешимого любовного треугольника.

Джон. Будут соперничать с кем-то одного с ними пола за обладание кем-то другого пола.

Робин. Откуда и мужчины, которых тянет только к замужним женщинам, которые рвут связь, когда заходит речь об узах прочнее…

Джон. Им требуется муж — чтобы оградил их от полноценных отношений?

Робин. Точно так же, как женщинам, постоянно увлекающимся женатыми мужчинами, требуется жена. Тогда у них есть гарантия, что не придется вступать в настоящие супружеские отношения, к каким они не подготовлены. И все потому, что детьми так и не одолели положенную ступеньку, потому что родители позволили им вмешаться в свой тесный союз.

Джон. Или позволили думать, что они вмешались.

Робин. Верно. Пускай даже родительский союз достаточно прочен, у детей будут те же, хотя и не с такой крайностью выраженные осложнения, если родители прячут сексуальную сторону своих отношений от детей, как мы уже говорили, или родителей самих смущает секс. В любом случае у детей сложится впечатление, что их допустили в супружеский союз, и кончится тем, что дети отчасти «обзаведутся» родительской проблемой.

Джон. Как минимум дети решат, что в сексе «ничего хорошего».

Робин. Да. Но на этой ступеньке ребенок, помимо прочего, как раз должен с радостью переживать романтическое, сексуально окрашенное чувство, захватившее его, — наука ступеньки. Ребенок должен привыкнуть к чувству, не тревожиться и знать, что для родительского брака оно неопасно. Но если оно тревожит родителей, ребенок может «отключиться» от секса. Тогда, повзрослев, полюбив, он, вероятно, «не восстановит связь». Отец, отвечающий на кокетство маленькой дочери, не забывая о «границах», делает девочку увереннее в ее сексуальных возможностях, то же самое относится к матери и сыновьям.

Джон. Флирт не опасен, ведь ясно, что «настоящим» сексом занимаются за дверью спальни. А насколько детям положено знать, что делают за этой дверью?

Робин. Подробности родительского «дела» детей не касаются. Но детям полезно знать, что родители действительно занимаются любовью — с радостью и ко взаимному удовольствию.

Джон. Тогда ребенок затвердит две вещи. Первое: секс — это хорошо. Второе: от мамы и папы «сексуальненького» не получить.

Робин. Да, секс для ребенка должен быть все равно что морковка для ослика — должен вести во взрослую жизнь, где найдется партнер, с которым можно, наконец, «вкусить» удовольствие.

Джон. А «пуризм» в сексуальном воспитании оборачивается изъятием морковки — значит, ослику не за чем тянуться вперед…

Робин. В случае же с инцестом — реальным или, в миллион раз чаще, в ситуации, когда кто-то из родителей предлагает ребенку большую эмоциональную близость, чем та, что предназначена партнеру, — морковка осликом съедена. Опять же, меньше причин двигаться вперед… расти.

Джон. Значит, и пуританство, и инцест задержат рост ребенка. Возможно, в обеих ситуациях у нас родители, которые сами не хотят взрослеть. Хотят, чтобы все остались как есть, всё осталось как есть.

Робин. Да. Я думаю, к этому, в действительности, и сводится инцест. Еще раз замечу, не о «технической» стороне речь. Речь о ситуации, когда у родителей не налажены сексуальные отношения, партнеры не удовлетворяют друг друга и переносят на детей свое сексуальное влечение, впрочем, принимающее крайне замаскированные — и не осознаваемые ими — формы.

Джон. О'кей. Значит, мягко, но решительно остановив ребенка, пробующего нарушить их союз, дав ему понять, что они счастливы вдвоем за дверью спальни, родители позволяют ребенку успешно преодолеть «эдипову» ступеньку к шести годам. И тогда он перешагивает на следующую — третью из четырех — ступень сексуального развития. Пришла «латентная» пора.

Латентность. Интерлюдия

Робин. Фрейд назвал эту ступеньку «латентной», подразумевая, что сексуальное влечение и интерес к сексу скрываются «в подполье». Но тщательное изучение поведения и разговоров детей в этом возрасте показывает: на самом деле их интерес остается очень большим.

Джон. Вы, кажется, говорили, что секс для них перестает быть главным вопросом и теперь занимает место в ряду других важных предметов.

Робин. Исчезает романтическое чувство к одному из родителей — «привлеченные» эмоции уже не так подчиняют себе детей, к тому же они заучили правила, они держат свой сексуальный интерес про себя, как и ждут от них родители. Но любопытство не утолено, они проводят эксперименты. Неопасные и, вероятно, очень полезные.

Джон. Что за эксперименты? И все поголовно экспериментируют?

Робин. Здесь большие расхождения, имеет значение, к какому социальному классу принадлежат их семьи, где проживают — в городе или в сельской местности, ну, и так далее. Например, исследование, проведенное в одном из пригородов на американском Среднем западе — в довольно консервативной по устоям среде — показывает, что больше половины мальчиков в одиннадцатилетнем возрасте занимаются мастурбацией и столько же играют в эротические игры вместе с девочками. Больше четверти участвовали в гомосексуальной игре, столько же пробовали вступить в половые сношения.

Джон. Гомосексуальная игра в этом возрасте вполне естественна?

Робин. Да, вполне естественна. Эротическая игра у детей одного пола примерно в двенадцать лет — очень частое явление. Хотя я бы не стал называть игру «гомосексуальной», потому что совсем не обязательно дети, повзрослев, сделаются гомосексуалистами, просто они «пробуют» на ком-то из «своих»… Набираются опыта для будущего общения с противоположным полом.

Джон. Что-то вроде проверки теории в полевых условиях…

Робин. Но, разумеется, их теория во многом ошибочна, особенно что касается полового акта. Мама и папа очень бы их выручили, если бы разъяснили, что к чему.

Джон. Наверное, акт оглашения необходимых подробностей с родительской стороны был бы ясным доказательством: родители признают, что секс — хорошее дело в подходящее время в подходящем месте…

Робин. Совершенно верно. Если родители «спихнут» на школу эту обязанность старших, дети вряд ли поймут правильно. Рано или поздно дети узнают, что нужно, но без родительского благословения секс может для них остаться «темным делом», как бы ни просвещали их посторонние.

Джон. Как долго продолжается латентный период?

Робин. Примерно до двенадцати лет.

Джон. И тогда вот она, юность.

Критический момент

Джон. Итак, мы на четвертой ступени, в поре юности. Вы описывали юность как этап, на котором практически заново разыгрывается «эдипов» эпизод, уже игравшийся между тремя и шестью годами.

Робин. Что касается родителей, то интерес к ним, кажется, пропал у шестилетнего ребенка; даже если ребенок продолжал оставаться чрезвычайно заинтересованным, он таил свои чувства от родителей. Но достигнув переходного возраста, с которого начинается юность, он уже не в состоянии держать свои чувства под спудом, чувства разрослись, обострились — под воздействием химических превращений, идущих теперь в его организме. И — прорвались.

Джон. Подросток начинает впервые испытывать настоящую сексуальную потребность.

Робин. Да. Непривычные и очень мощные, временами тревожащие чувства, которые ужасно смущают подростков. Естественное желание испробовать свою растущую силу, «поиграть» подростки обычно «удовлетворяют» вначале за счет родителей противоположного пола — им кажется, так безопаснее всего… если отношения с родителями вполне дружеские.

Джон.«Эдипова» забава? «Языком» флирта — с тем из родителей, кто другого пола, «языком» ревности — со «своим»?

Робин. Да, но разница в том, что теперь родители оказываются в нелегком положении. Где смешной мамочкин рыцарь в сияющих доспехах? Где папина Мэрилин Монро? Теперь это почти взрослые люди, от которых идет ток настоящей мощной сексуальной силы, а ее родители, возможно, «не излучали» на своих романтических влюбленных так давно…

Джон. Ребенок становится по-настоящему развитым в половом отношении и физически привлекательным.

Робин. Да, теперь родителей в жар бросает!

Джон. А должны постараться и отвечать, как раньше, то есть естественно, с радостью, хотя придерживаясь строгих «границ», чтобы «игра» не перешла в сексуальное «действо».

Робин. Именно. Но все время удерживать равновесие нелегко. Беда еще и в том, что подросток ужасно нервозен, то распаляется, то остывает, то заигрывает, то неожиданно завопит: «Отвяжитесь!» — будто перед ним не родители, а растлители малолетних!

Джон. Понятно, до чего ж с этими «малолетними» сложно. Если родители совсем не отвечают или, с испугу и от смущения, хватаются за британскую чопорность, дети могут решить, что их отвергли, и тогда откажутся от дальнейших попыток заигрывания, чтобы опять не получить отпор. А это значит, не научатся верить в свои сексуальные возможности. Но если родители чуть подыграют, подростки могут рвануться назад, перепугавшись происходящего. Пожара, возможного из-за их разгоревшегося естества…

Робин. И если подростки действительно бросают игру, сникают, смущаются, родители могут подумать, что в чем-то допустили промах, и тоже придут в замешательство, почувствуют неловкость. Подростки, конечно же, не до конца понимают, что происходит, какие сигналы они посылают.

Джон. Да-а, родителям очень трудно с ними…

Робин. Еще как трудно! Часто, бедные, думают, что все делают неправильно. Конечно, временами им удается удержать верный тон с детьми, весело поиграть, дразня и согревая друг друга, впрочем, не заходить слишком далеко. Но им необходимо признать, что временами они действительно будут попадать впросак… Думая о благе детей, необходимо признать это, успокоиться и не выходить из своей роли.

Джон. Не гасить свои естественные чувства только потому, что подростки «выключили ток».

Робин. Это чрезвычайно важно. Подросткам необходимо «испытать» свои сексуальные возможности, но они встревожатся, если поймут, что способны управлять сексуальными реакциями родителей… в обоих направлениях.

Джон. Слишком распалять или, наоборот, легко гасить.

Робин. Да. Такая ответственность подросткам не по плечу. Почувствовав, что в их власти управлять ответной реакцией родителей, они могут испугаться и полностью «выключить ток» — ради «безопасности». И приобретут привычку.

Джон. Вы мне напомнили одну историю. Несколько лет назад у меня была чудесная девушка, но у нас ничего не получалось в постели. Сначала все нормально, но вдруг она «выключается». Я винил себя: что-то я сделал… или не сделал чего-то. Но хоть убейте, я не мог додуматься, где ж это я оплошал. Мы так и не нашли выход из затруднения. Расстались. Потом, через какое-то время, я встретил ее, и она сказала, что посещала психотерапевта, что распутывала свой «клубок» и добралась до отношений с отцом в те годы, когда была подростком. С отцом, человеком очень прямым и «правильным», очень интеллигентным, они иногда затевали легкий флирт, и вдруг… вдруг он понимал, что его влечет к дочери, но ведь это инцест! Какая мерзость! Какой ужас! Он тут же «выключался», как раз, когда она начинала приходить в восторг. И тогда она почувствовала себя хуже некуда — будто такое натворила, такое… Ну, и научилась «технике безопасности», научилась «выключаться», опережая его. А в наших с ней отношениях все прокручивалось заново, достигнув определенного момента, она «выключалась» потому что подсознательно боялась, что я вот-вот «выйду из игры».

Робин. Замечательный пример того, какие последствия может иметь неудачный подростковый опыт. Как она сейчас — не знаете?

Джон. Не так давно говорила, что, разобравшись, стала потихоньку отучать себя от привычки «выключаться», но по-настоящему справилась с ней совсем не сразу, ведь рефлекс пустил глубокие «корни». Знаете, Вы меня растревожили, я понял, что родители теперь идут по проволоке над пропастью… А у меня дочь двенадцати лет, ужас, какая хорошенькая… Помогите!

Робин. Не волнуйтесь. Она Вас поддержит, то есть научит понимать, что ей требуется. Она попробует на Вас свои чары, когда ей будет нужно, поупражняется, сколько будет нужно, и если удовлетворится или если Вы переступите черту, отвечая, она отодвинется, переждет… А потом с новыми силами на Вас… Расслабьтесь и наслаждайтесь, как говорится, — Вам не до выбора. Разгорятся у нее глаза на папу — не смущайтесь и не расстраивайтесь, когда она отвернется, «насытившись». Здесь опять речь об ориентирах: Вам не следует, защищаясь, как-то сдерживать свою естественную реакцию, лучше никуда «не двигаться», точнее, лучше двигаться своей дорогой. Тогда девочке легче использовать Вас как мишень для учебной стрельбы. Как бы то ни было, родителям куда проще справиться со всеми этими трудностями, если у них прочный тыл — хорошо налаженные супружеские отношения, о чем они и «заявят» подросткам в семье. Тогда родителям незачем переживать, пускай временами и закружится голова при виде потомства, которое делается таким привлекательным, в конце концов, от «чуточки» возбуждения всем только спокойнее: значит, дела идут нормально в семье.

Джон. Потому что все знают: «настоящий» секс надежно заперт в родительской спальне.

Робин. Верно. И не забывайте, молодые люди опасаются и не стремятся взять верх над тем из родителей, которого используют как мишень, просто потому, что они разумные эгоисты: не хотят навредить обоим родителям, разрушить брак. Если знают, что у родителей в спальне «порядок» (а это значит — порядок в доме), тогда ясно, что и на флирт время найдется.

Джон. Да, но разве в эту пору не начинаются некоторые осложнения в доме? Родители достигают среднего возраста, уже ощущают спад сексуальной активности, замечают, что сами — в отличие от детей — утрачивают сексуальную привлекательность. У меня была знакомая… и не она одна, многие мне говорили, что дома едва ли не глушили их сексуальное развитие — матери завидовали им, совсем не радовались тому, что они распускались и расцветали как женщины, наоборот, даже осуждали за сексуальную… «распущенность».

Робин. Опять замечу, вряд ли родители будут испытывать что-то, кроме мимолетной зависти к детям, если их сексуальные отношения по-прежнему действительно в порядке. Притом серьезной зависти не будет места, если они в свои молодые годы — до вступления в брак — приобрели достаточно большой сексуальный опыт. Правда, благодаря предыдущему поколению, завоевавшему для общества сексуальную свободу, нынешние дети с сексуальным вопросом разбираются куда проще, чем их родители, они предаются своим радостям, особенно не таясь. Родителям, конечно, труднее подавить в себе естественную зависть к забавам молодых. Ну, а если родительский брак сдает, то его будет лихорадить от того, что влюбленные дети висят на телефоне, что возвращаются домой за полночь, что три часа прощаются у порога.

Джон. И если родители чернеют от зависти, они вынудят детей, не желающих ухудшения домашнего микроклимата, совсем «выключить» сексуальное влечение.

Робин. Да. Поэтому очень важно, чтобы родители постарались «поймать» и отвести свой завистливый взгляд от детей, чтобы призадумались над мерой строгости вводимого домашнего «протокола»: в какое время детям со свидания быть, каких мальчиков, девочек приводить.

Джон. И, конечно, правила касаются не только секса. Как решают родители вопрос о «границах» для подростков в других областях?

«Границы» для подростков

Джон. По Вашим словам, «подростковая» ступень — во многом заново проигранная «ходунковая». На той родительская обязанность — твердо указывать «границы» детям. Ну, а как в отношении подростков?

Робин. Подросткам просто крайне необходима родительская последовательность и твердость. Они созрели для независимости нового качества — от родной семьи. Вместо папиной поддержки, без которой не освободиться от стесняющей привязанности к маме, теперь им нужна поддержка за пределами семьи (особенно помогут друзья), чтобы стать свободнее от обоих родителей. Они пробуют утвердиться как отдельная личность, обрести уверенное — новое — «лицо». Тут для них вполне естественно немножко побунтовать.

Джон. Значит, где это… то самое, против чего бунтовать? Им не двинуться вперед без прочной стены, от которой можно было бы оттолкнуться?

Робин. Как «ходункам». По тем же причинам.

Джон. К тому же родители оберегают их — ограждая, ограничивая стенами?

Робин. Именно. Не забывайте, подростки страшно сомневаются в себе, их поведение чудовищно переменчиво. Они самонадеянны, требуют свободы и независимости, рвутся из «цепей» родительской заботы и — хлоп! — пали духом, кто бы, беспомощных, ободрил. В каком-то смысле они минуту взрослые, минуту дети. Они еще плохо стоят на собственных ногах и нуждаются в твердом руководстве.

Джон. Родители, вроде бы, все это уже «проходили».

Робин. Их счастье, если «прошли». Если же не сумели с достаточной твердостью указать «границы» детям на «ходунковой» ступеньке, теперь им будет намного труднее сделать это… когда дети подросли и набрались сил. Но родителям никуда не деться — пускай на время жизнь и превратится в кошмар!

Джон. Хорошо, помимо домашнего «протокола», какими еще мерами родители воспитывают у детей независимость?

Робин. Поощряют интересы, занятия, не касающиеся дома. А в доме лучше всего предоставить детям пространство, где бы они «упражнялись» в свободе, — например, их собственные спальни. Каждый подросток стремится к одностороннему провозглашению независимости, поэтому превращает свою спальню в ни на что не похожую территорию в доме. И отлично. Но на общей территории, которую подросток делит с родителями, братьями, сестрами, он должен придерживаться, по настоянию родителей, норм общественного поведения: в ванной, например, помня о других, не должен «наследить», должен помочь по хозяйству.

Джон. Однажды Вы замечательно сказали, подправив старое выражение:[16] «Фурия в аду ничто в сравнении с дочерью, не приневоленной мыть посуду».

Робин.«…своим отцом». Вы забыли конец. На определенной стадии семейной психотерапии пассивному отцу, который «хочет только покоя», обычно достается от юных дочерей, они обливают его презрением и позорят. «Больше того, — выкрикивают они, добравшись до главного пункта обвинения, — ты ДАЖЕ не заставляешь нас мыть посуду!»

Джон. Значит, подростки на самом деле жаждут домашней «конституции». По крайней мере, будет из-за чего вести разговоры.

Робин. Против чего чуточку побунтовать… На этом этапе личность подростка не всегда четко обозначилась, ему пока трудно утвердить свою независимость в «утвердительной форме». Он познает себя в основном «от противного». Сначала, во всяком случае.

Джон. То есть он учится независимости, чаще не поступая так, как хотят родители, или поступая так, как родители не хотят, чем поступая, как сам хочет.

Робин. Сначала, во всяком случае. Возможно, ему еще не совсем ясно, чего он хочет, что он за личность. Самосознание еще не выработалось. Кроме того, «мускулатуру» не развить, расслабившись, избегая нагрузок, — верно? Надо преодолевать сопротивление — «поднимать тяжести», «брать препятствия». Так «накачиваются» сила воли, твердость характера, уверенность.

Джон. Значит, подросткам, чтобы стать независимее, нужно против чего-то биться… Наверное, поэтому все молодые революционеры вечно кричат про «важность борьбы». Борьба помогает им взрослеть.

Робин. Ра-а-аз-веселенько!.. И если родители признают борьбу как меру помощи детям, они будут стоять стеной, чтобы детям было обо что биться. Разумеется, родителям следует время от времени пересматривать свою «позицию», ведь дети растут, они все независимее — им нужно все больше пространства. Но не следует цепляться к мелочам, настаивать на немедленной решительной схватке, тревожиться, что они в чем-то неправы и стараться «исправиться». Соглашаясь с требованиями молодых, пробуя угодить детям, осчастливить их, родители не просто кончают комплексом «неполноценности» они на самом деле допускают ошибку в стратегии. Смысл боевых действий ведь к тому и сводится, чтобы подростку было что атаковать. А если родители раз за разом сдают «позицию», подросток вынужден вступить на путь отчаянных поисков такого… поведеньица, на какое, наконец, отреагируют. Конфликт будет обостряться, пока либо родители не перейдут к противостоянию, либо дети не сожгут дом дотла.

Джон. Ага, значит, надо отстраниться и посмотреть, что за поступком, а не затевать препирательство. Та, ну а что Вы скажете про «форму одежды»?

Робин. Одни родители предоставляют тут подросткам больше свободы, другие — меньше, но очень плохо, если подростки вообще не узнали от родителей о каких-то нормах. Нисколько не лучше, если родители требуют в точности следовать их примеру. Любопытно, что детям на пороге подросткового возраста как раз бывает страшно неловко за родителей, явившихся в школу на вручение наград, на спортивный праздник «разодетыми». Помню, моя дочь отругала меня за галстук в три полосочки вместо «скромненьких» двух. Но перейдя «в подростки», дети обожают шокировать взрослых диковинным видом… рискуя, что за него им «влетит».

Джон. Значит, чтобы помочь подросткам, родители должны твердо стоять на своем.

Робин. Да. Они для детей ориентиры, по которым дети «определяются» и определяют, что им в себе самих нравится, что нет, от чего — отказаться. Разумеется, чтобы отталкиваться от ориентиров, нужно прежде иметь их.

Джон. То есть родителям следует высказывать свое мнение и не беспокоиться из-за того, что дети могут не согласиться, точнее, настроиться на то, что дети наверняка будут постоянно не соглашаться… с «тиранами», с «фашистскими диктаторами».

Робин. Совершенно верно. Приняв такую роль и радуясь «своей» жизни, родители, возможно, вообще «обойдутся» без осложнений «переходного» этапа. Изучение среднестатистической семьи показало, что в 85 случаях из 100 подростки уважают и любят родителей, ладят с ними. Живое экспериментирование детей родители вообще не считают «проблемой».

Джон. Тогда не слишком ли Вы сгустили краски, повествуя о перипетиях «борьбы»?

Робин. Я думаю, все родители воспрянут духом, узнав, что какие-то столкновения неизбежны и вполне естественны, ведь для родителей всегда такой поворот — неожиданность. Большинство иногда сомневается, правильно ли они действуют, отстаивая свое. Даже те родители, которые подпали под влияние распространенных идей о терпимости, возможно, займут твердую позицию, уяснив, что конфликт просто необходим.

Джон. Вы прекрасно обосновали, почему, на Ваш взгляд, вредна терпимость в широком смысле слова — когда родители не ставят детям «границ». Но что касается секса, Вы за терпимость — так?

Робин. Что Вы имеете в виду?

Фантазии

Джон. У меня впечатление, что Вы за то, чтобы молодые люди разбивались на пары и часто меняли партнеров: наберутся опыта в отношении чувств, а захотят — то и сексуального опыта.

Робин. Да, я считаю, это полезно, при условии, что человека не заставляют идти против его религиозных или моральных убеждений.

Джон. Почему Вы считаете, что это полезно?

Робин. Прочнее будет основа, на которой потом построят свой брак.

Джон. Ваш вывод психиатра?

Робин. Да. Я постоянно сталкиваюсь с ситуацией, когда супруги среднего возраста, упустившие время в юные годы, почти не знавшие веселья с мальчиками, девочками, запутываются во внебрачных связях совершенно несерьезных, подходящих разве что подросткам. Или, еще хуже, не живут, а мечтают, насколько счастливее были бы с кем-то другим.

Джон. Чувствуют, что стареют, а не позабавились?

Робин. Просто жалеют, что не испытали «другой» любви, их влечет эта романтизированная «другая». Они так и не постигли реальность зрелого брака, поэтому цепляются за мысль, что лучше там, где их, увы, нет. Неважно, действительно они неверны или постоянно изменяют в мечтах, они только и делают, что сравнивают супруга — супругу — с прелестным выдуманным образом. Чему удивляться, если от подобных «усилий» брак не приближается к мечте.

Джон. Они ждут от брака невыполнимого?

Робин. Да, невозможного. Но они же не убедились в этом. В то время как узнавшие много привязанностей, люди с опытом, поняли, что совсем не легко достичь сексуальной гармонии, что она в огромной мере зависит от того, насколько слаженны отношения вообще. Они убедились, что слаженность не дается без труда, поэтому свою энергию скорее пустят на нужды брака, а не будут растрачивать на мечты о других партнерах.

Джон. Почему Вы считаете, что фантазировать об измене хуже, чем изменять?

Робин. Потому что фантазии разрушают существующий брак, не давая фантазерам возможности прочувствовать «реальную сложность» внебрачных связей.

Джон. То есть фантазеры никогда не узнают, как трудно «разорваться» на две связи, как жизненны на самом деле французские комедии.

Робин. Больше того, им никогда не представится случай узнать, что проблемы с партнером по браку, вероятно, повторятся во внебрачных отношениях.

Джон. Но будь у них эти отношения — был бы опыт?

Робин. И, возможно, они бы решили, что брак, в конце концов, не так плох.

Джон. Но, предположим, их брак — настоящий кошмар?

Робин. Тогда грезы о счастье превратят кошмарную реальность в терпимую. Но вместо того, чтобы терпеть такой брак дальше, для обоих было бы разумнее расстаться, пока еще есть время, чтобы каждому построить лучший.

Джон. Какое облегчение, что Вы указали фантазиям на дверь, я всегда чувствовал, что от них только вред, они всегда зовут на ложный путь, когда решаем, как жить. Я — не об игривых фантазиях, которые развлекут и исчезнут, когда в них нет нужды, я — о фантазиях, порожденных нелепой идеей романтической любви. Любая «романтическая» выдумка — какую ни возьми — увела не одно поколение в сторону от счастья. Будто-то составил перечень особенностей депрессивного типа личности и снабдил пометкой «свято»: чудесна привязанность, добродетельна зависимость, низко эмоциональную поддержку черпать не из одного-единственного источника, «пир» чувств начинается с предвкушения потери, а потеря бодрит, в целом, страдание — порука тому, что жизнь представляет ценность. Но мой взгляд на вещи что-то не находит отклика. Люди гордятся приверженностью к романтизму. «Я, знаете ли, немного романтик», — говорят с этой страной улыбкой, которая должна указывать на их одухотворенность и моральное превосходство. И по-настоящему рассердятся на вас, если попросите объяснить, как же, «увеча» себя, можно достичь совершенства. Особенно увлекают романтические идеи женщин. Удивительно — при их большей по сравнению с мужчинами проницательности и решительности в отношениях с противоположным полом.

Робин. Я не думаю, что между мужчинами и женщинами большая разница, что касается стремления жить в воображаемом мире, фактически я даже думаю, что мужчины живут дальше от реальности, но прикрывают свое бегство в фантастический мир такими «важными» словами, как «политика», «философия» и прочими подобными. В прежние, по крайней мере, времена женщины поощряли это «бегство» — чтобы побыстрее освободить от мужчин кухню и заняться серьезным делом.

Джон. Значит, лучше всего расстаться с иллюзиями?

Робин. Нет, крайней необходимости нет. Каждый сам решает. Лично я за то, чтобы расстаться с иллюзиями и жить ближе к реальности, однако я бы не прописывал это «средство» всем подряд. По опыту психиатра сужу, что преимущества у тех людей, которые хотят разделаться с иллюзиями. Но это процесс болезненный…

Джон. Потерять иллюзию бывает так же больно, как что-то реальное?

Робин. Да. И не каждый способен такое вынести, не каждый хочет пробовать… Поэтому я помогаю людям разглядеть их иллюзии и «переменить» взгляд лишь настолько, насколько им требуется, чтобы справиться с проблемами, приведшими их ко мне, — не больше. Нельзя разрушать иллюзию, пока человеку нечем заменить ее в реальности.

Джон. Значит, Вы одобряете молодых, которые проходят «школу» секса, потому что они, как Вы считаете, освобождаются от ложных представлений о любовной связи, глубже познают себя самих, свои потребности и противоположный пол, а отсюда у них больше шансов позже найти подходящего партнера, с которым смогут создать длительный и счастливый брак.

Робин. Совершенно верно. Если я за сексуальную свободу до брака, то именно потому, что считаю устойчивый брак важной основой семьи, высоко ценю верность и преданность. Супружеские пары скорее выберут эти ценности, обнаружив, что мимолетные, случайные связи — пускай и приносящие удовольствие — не вознаграждаются так, как отношения полновесные и проверенные. Впрочем, люди не склонны верить на слово, хотя, убедившись на опыте, выберут крепкий брак.

Лечение сексуальных расстройств

Джон. Хорошо, мы одолели ступени сексуального развития, мы на пороге брака. Итожим. Мы осознаем нашу половую принадлежность не сразу. Но к двум с половиной, к трем годам ребенок, если развивается нормально, твердо стоит либо на мужском, либо на женском берегу. Затем — между тремя и шестью — наступает «эдипова» фаза первой любви к родителям противоположного пола. Затем шесть лет относительной латентности, когда интерес к сексу сохраняется, но — неявен. А затем юность — гормоны «растормошат», и для подростков повторяется «эдипова» фаза, впрочем, на этот раз с настоящим сексуальным влечением. И тогда молодые люди могут идти набираться опыта, чтобы выбрать действительно подходящего партнера для брака. Так, давайте разберемся, чем помочь человеку, если он где-то сбился.

Робин. Многое зависит от того, на какой ступени развития произошел сбой. Чем выше ступень, тем легче помочь. Сегодня, благодаря новым методам, такие осложнения, как, например, импотенция, фригидность, преждевременная эякуляция излечиваются за неделю, а вот раньше годы лечения не давали особых результатов.

Джон. Но, предположим, проблема появилась до «эдиповой» фазы. То есть у нас проблема половой принадлежности.

Робин. Чаще всего здесь трудно чем-либо помочь. Большинство транссексуалов и гомосексуалистов даже не обращаются к психиатрам, чтобы как-то поправить свое отклонение от нормы, потому что они приспособились к нему, приняли его. Вопрос об изменении сексуального «самосознания» и не поднимается.

Джон. Но изменение возможно?

Робин. Да, конечно. Но тогда труд предстоит долгий, тяжелый, нередко мучительный, ведь перемена затрагивает основы личности. И скажется во всем. Изменение сексуального «самосознания» потребует от человека почти полного перерождения. Иными словами, придется творить человека заново. И каждому — самому решать, стоит ли цель усилий и мук. Многие, подумав, вероятно, откажутся, а для некоторых пробовать даже опасно. Как бы то ни было, психиатр должен считаться с намерениями — и помнить об уязвимости — каждого конкретного пациента. Пациент часто лучше психиатра знает, в чем для него польза. И если человек обратился за помощью с какой-то иной проблемой, психиатр обычно способен помочь ему наладить жизнь, при этом считаясь с желанием пациента сохранить прежнее сексуальное «самосознание».

Джон. Вы употребляете слово «отклонение»…

Робин. Да, прежде в этом случае употреблялось слово «извращение», больше «нагруженное» негативными ассоциациями, что и требовалось во времена, когда было строжайше запрещено заниматься чем-либо, кроме половых отношений в браке. Поэтому сегодня правильнее говорить об «отклонениях».

Джон. Но многие гомосексуалисты возражают даже против «отклонения». Они предпочтитают слово «вариация», подсказывающее, что одна сексуальная ориентация так же нормальна, как любая другая.

Робин. Я нисколько не буду оспаривать их право верить во что хотят и защищать свою веру при условии, что они согласны не причинять насилия, как те, кто придерживается «другой» ориентации. Но Вы, наверное, заметили, описывая ступени сексуального развития (а эта теория не только отвечает моему профессиональному и личному опыту, но и позволяет оказывать практическую помощь людям и менять их привычное поведение к лучшему), я исходил из мысли, что есть нормальный путь развития. В сравнении с ним как раз и можно отчетливее увидеть разные сексуальные ориентации. Я предпочитаю понимать вещи так, такой взгляд мне подходит, он «работает» и все объясняет. Но если кто-то считает, что отклонения берутся неизвестно откуда, — конечно, их точка зрения понятна: они не хотят менять свои привычки — прекрасно. Схема развития, описываемая мною, не предполагает никакого морального осуждения людей разных ориентация, о необходимости себя менять речь не идет.

Джон. Значит, проблема с изменением сексуального «самосознания» трудно решается, даже если пациент заинтересован в изменении. Личность построена на этом «самосознании», поэтому потребуется слишком много «снести» и «перестроить». Ну, а как решаются проблемы более поздних ступеней развития?

Робин. Давайте возьмем фригидность, импотенцию и преждевременную эякуляцию — проблемы, называемые «половыми дисфункциями». Эти проблемы «закладываются» после преодоления — вполне удовлетворительного — ступени осознания половой принадлежности. Что касается отклонений, то поезд ушел… ушел в неверном направлении. Что же касается дисфункций, то поезд отправился по назначенному пути, но семафор дал «красный», и поезд остановился. Задача психотерапевта — включить «зеленый».

Джон.«Красным» человеку воспрепятствовали развиваться в половом отношении на «эдиповой» ступени?

Робин. Да. Возьмем фригидность. Если отца очень смущают романтические чувства дочери к нему и он даст — от смущения и испуга — отрицательный «ответ», она будет думать, что эти новые для нее чувства — «плохие». И она попробует «выключить» их. А позже, когда она уже вырастет, привычка поведет к тому, что она, «выключившись», не сумеет «включиться».

Джон. И то же самое произойдет, если отец ответит слишком горячо?

Робин. Да, она опять ради собственной безопасности «выключится». Причиной может послужить также строгий запрет на явное проявление сексуальной потребности, идущий не из семьи, а извне — слишком строгие общественные нормы поведения. Иногда — правда, значительно реже — причиной может быть действительная травма… какая-то скверная семейная история.

Джон. А у импотенции — похожие причины? Только не так, как нужно, отвечает мать?

Робин. Именно. Но следует сказать, что любой мужчина может страдать временной импотенцией — то есть отсутствием эрекции или ее ослаблением во время любовной игры и полового акта — если он в стрессовом состоянии, нездоров, находится под действием каких-то наркотиков или алкоголя, даже если чрезмерно волнуется, чтобы не произошло сбоя, — например, при первом половом сношении с любимой женщиной или женой. Из-за случившегося сбоя может «завязаться» порочный круг: растущее беспокойство ведет к неудаче, неудача — к еще большему беспокойству. В результате развивается импотенция стойкого характера, если разорвать порочный круг не поможет чуткая женщина, терапия… Или человеку просто повезет…

Джон. Но Вы говорили, что фригидность и импотенция — какими бы причинам ни были вызваны — прекрасно лечатся.

Робин. Да. В легких случаях — к счастью, они и самые частые — как раз сталкиваемся с порочным кругом неудачи — тревоги, в который попадает по какой-то случайности мужчина, прежде нормально справлявшийся с половой функцией. Конечно, скорее такая неприятность произойдет с человеком, уже пробовавшим подавить половую потребность, — по причинам, которые мы упоминали. То же самое относится и к фригидности.

Джон. Так. А преждевременное семяизвержение? Это еще одна попытка «выключиться», «покончить» с сексом, по-настоящему за него не принявшись?

Робин. Нет, здесь немного другое. Новые эффективные методы лечения базируются на разных теориях, хотя для всех теорий главная мысль та, что мужчина «кончающий» поспешно, до партнерши, не чрезмерно чувствителен, а наоборот, не ощущает в полной мере естественного в продолжении любовной игры и полового акта удовольствия от физического раздражения эрогенных зон и прежде всего пениса. Здесь нам опять пригодится сравнение с незадачливым водителем, на ходу бросившим руль и забившимся на заднее сиденье. Машина — пенис, руль — его связь с ним, его чувство пениса. Его возбуждение при нем, но неуправляемая машина «тормознет» сама по себе.

Джон. Вы хотите сказать, что «возбуждение» не увязано как следует с физическим ощущением удовольствия? Что ему нужно полнее отдаться чувству удовольствия, чтобы контролировать себя?

Робин. Именно. И теперь Вам станет понятно, почему от советов, взятых из старых пособий, был только вред. Считалось, что мужчине нужно снизить возбуждение, сосредоточившись на каких-то посторонних вещах. Повторять таблицу умножения… Что-нибудь вроде этого. С заднего сиденья он же попадал в багажник!

Джон. А почему мужчина рвет связь со своими физическими ощущениями?

Робин. Возможно, он подавляет свои ощущения потому, что в семье «отвечали» неправильно, что с детства он усвоил: «неприличен» здоровый сексуальный аппетит, чувственность — это «похоть».

Джон. Так. Вы говорили, что за последние десять лет достигнут огромный успех в лечении всех этих дисфункций. Что сыграло роль?

Робин. Прежде всего начинание Мастерса и Джонсон[17] в Штатах. Вместо того, чтобы помогать кому-то одному из партнеров — страдающему дисфункцией — они приглашали на прием обоих… «пострадавших» (сами психотерапевты работали в паре, так что часто встречались вчетвером). И дальше — не обсуждали с пациентами вероятные причины расстройства — опыт детства и так далее, но давали им совет и ставили перед ними задачи. Побуждали, поддерживая, еще раз попробовать и не расстраиваться, если потерпят неудачу вначале.

Джон. Не концентрировали внимание на причинах, просто заставляли пациентов поупражняться?

Робин. Да. Эффект был потрясающий… Другие специалисты добились таких же результатов.

Джон. А какого рода эти советы… задачи?

Робин. Если пара «пострадала» от фригидности или импотенции, если оба очень встревожены, боятся, что уже ничего не получится, надо, заручившись их доверием, убедить партнеров «договориться» о совместных действиях, посоветовать какое-то время не вступать в половой акт, а просто «поучиться» наслаждению, лаская друг друга.

Джон. Исключая из «игры» половой акт, вы исключаете тревогу о том, что «не получится». Хорошо, а какие задания даете?

Робин. Можно предложить им по очереди касаться, поглаживать друг друга с полчаса, доставляя друг другу удовольствие, при этом они намеренно не дотрагиваются до гениталий. Пассивного партнера другой просит «расслабиться и наслаждаться» только говорить, какая ласка ему приятнее всего. Таким образом, они совместными стараниями ищут путь, как можно больше порадовать друг друга.

Джон. Это принцип «поведенческой терапии» — так ведь? Начинаем с чего-то простого, не вызывающего особого волнения, и шаг за шагом двигаемся к цели, каждый раз останавливаясь с возникновением тревоги.

Робин. Верно. Согласившись на какое-то время «забыть» про половой акт, даже обходиться без прикосновения к половым органам в любовной игре, партнеры забывают прежнюю тревогу. А потом они могут «познавать друг друга» заново. Научившись чуткости и нежности, заботливому отклику на желание партнера, они открываются друг для друга и порой даже вновь влюбляются друг в друга.

Джон. И приближаются к полноценному половому акту?

Робин. Да. Постепенно. Как будут готовы. Например, если осложнения начались с импотенции, первым шагом после того, как привыкнут к ласкам без контакта с гениталиями, станет такой: женщина играет с пенисом, просто доставляя партнеру удовольствие, не настраиваясь на эрекцию у мужчины, не расстраиваясь, если эрекции не последует. Впрочем, избавившись от напряжения, мужчина обычно скоро «включается». Женщина ведет его, но не торопит — в ответ его желание становится все острее. И когда он почувствует уверенность, они попробуют совокупление, опять же не настраиваясь, что у мужчины сохранится эрекция. И если неудача — они просто делают шаг-два назад и проходят тот же путь заново. Но избегнут движения в порочном круге. Как правило, половая функция у мужчины восстанавливается за недели, а получаемое удовольствие «закрепит» их на верном пути.

Джон. А если пара «забежит вперед» и попробует вступить в половой акт раньше, чем ей советовали?

Робин. Не страшно. Повезет им — а часто так и бывает, потому что решая «задачки», они быстро продвинутся, — и дело с концом! А не повезет — в вами отведенных им «границах» они не почувствуют, что «провалились», наоборот, созорничав, оживятся.

Джон. Вы говорили, что другие психотерапевты считают такой метод лечения эффективным. Они добавляют что-то свое?

Робин. Да, конечно. Но все приемы фокусируются на непосредственном опыте.

Джон. То есть партнеров «поворачивают» к их ощущениям?

Робин. Да, все строится на том, чтобы в их «сиюминутных» отношениях партнеры налаживали утраченную связь с ощущениями сексуального свойства и отдавались бы чувствам полнее. Все это возможно и достижимо, ведь пациентам ставят задачи для решения их проблем, побуждают пробовать.

Джон. Психотерапевты не тратят времени на выяснение причин их расстройств.

Робин. Ну, сейчас многие психотерапевты начинают сочетать эти новые приемы с более традиционным психоаналитическим методом, в основе которого — прояснение причин расстройства. И половые дисфункции лечатся еще успешнее.

Джон. Так. Проблемы с половой принадлежностью «закладываются» на «ходунковой» ступени, половые дисфункции, в своей основе, возникают на «эдиповой» или позже… Где истоки мазохизма, садизма и фетишизма?

Робин. Все это проблемы, тоже объясняющиеся задержкой сексуального развития. Люди могли добраться до верного осознания своей половой принадлежности, но не приблизились к верному восприятию противоположного пола, которое есть основа естественных, любовью и доверием наполненных отношений. Поэтому они не способны отдаться половому влечению по-настоящему. Мешает страх и недоверие к партнеру. Откуда особые способы удовлетворения сексуальной потребности: человек стремится получить наслаждение и одновременно крепит оборону, защищаясь от страха.

Джон. Чего он боится?

Робин. Главное — что над ним возьмут верх, если он обнаружит свою открытость и уязвимость, но ведь победа в любовных «баталиях» дается только ценой открытости. Опыт ранних лет жизни научил его опасаться слишком «тесных» отношений, страшиться любви и вовлеченности. Поэтому он ищет секса на «особых условиях»: хочет какого-то удовольствия, но — никакого риска.

Джон. Но в смягченных формах садомазохизм довольно распространен — так ведь? У многих пар заведены поцелуи «до кровоподтеков», многие в момент возбуждения могут причинить партнеру боль.

Робин. Да-да, для многих пар любовная игра, по крайней мере, на определенных стадиях, не обходится без «раздразнивания», укусов, инсценировки насилия. Если все это ко взаимному удовольствию, не о чем беспокоиться: нормальные вещи. За рамками нормы эти действия оказываются, если партнеры не доверяют друг другу, не свободны друг с другом, иными словами, если эти действия — замещение любви и доверия, способ дорваться до сексуального удовольствия, избегая эмоциональной близости, которая в норме неотделима от него.

Джон. За рамками нормы секс оказывается без любви?

Робин. Да. А любви нет уже потому, что нет сочувствия к себе подобному — человека к человеку. Систематически причиняя боль партнеру — и только при этом условии получая сексуальное удовольствие, — человек добивается иллюзии близости вместо настоящей близости любящих людей, которые вверяют себя друг другу, добровольно отдаются во власть друг друга и подчиняются любви — пусть ведет. Садомазохизм, наоборот, разделяет партнеров и отдаляет друг от друга. Что касается садиста, то для него партнер всего лишь объект, вещь, ею можно пользоваться беззаботно и безжалостно. А боль, причиняемая жертве, для садиста — желанная связь… убогая и порочная замена любовной связи, на какую он не отважится из-за страха, что будет в руках у жертвы. Жертва, получающая «мазохистское» удовольствие, также лишена реальной связи и любви. Страх и боль вынуждают мазохиста «уйти в себя», откуда неизбежный эмоциональный разрыв между партнерами садомазохистского акта. Они оба «защищены» от близости, они ничего не дают друг другу, но переживаемое сексуальное возбуждение может удерживать их вместе.

Джон. И принцип «защиты» себя от вовлеченности справедлив для всего спектра садомазохистских отношений?

Робин. Да. Я думаю, так.

Джон. На одном полюсе которого — причинение сильной боли партнеру, на другом… Что на другом?

Робин. Ну, «насильник» в сниженном варианте — это мужчина, пробующий шокировать женщин эксгибиционизмом, или вуайёр, соглядатай, пользующийся случаем возбудиться, оставшись незамеченным. Кстати, порнография в основном держится тем же принципом — стремлением отделить секс от любви, «освободить» от нежности, теплоты, сопутствующих сексуальному возбуждению.

Джон. Значит, в основе садизма, мазохизма, фетишизма, вуайеризма, эксгибиционизма и порнографии — боязнь вовлеченности?

Робин. Да, человек не способен справиться с сексом и любовью. Страшится, что тогда попадет во власть партнера. И действительно попадет, ведь в этом она, любовь! Но он избегает любви, потому что у него был печальный опыт: тот, кого он в детстве любил, кому доверился, причинил ему зло.

Джон. Значит, в каком-то смысле извращение сводится к защите своей сексуальности от дополнительного травмирования?

Робин. Именно. В ранние годы жизни сексуальная потребность завела человека в беду, и чтобы сохранить эту свою естественную потребность, он, безопасности ради, должен ее прятать. Должен маскировать ее, чтобы никто ее не разглядел, укрывать где-то, куда «не доберутся» другие, несущие ей угрозу. Иными словами, его «человечная» сексуальность заперта от людей. Его сексуальная потребность может выражаться только в искаженном виде — без риска, что его «человечностью» опять, как в детстве, кто-то воспользуется.

Джон. А проблема усугубляется еще тем, что общество осуждает такое «безопасное» проявление его сексуальной потребности.

Робин. И человек живет с ней, как с преступной тайной. Конечно, он вынужден держаться своих привычек, ведь это для него единственный способ удовлетворения сексуальной потребности. И он удовлетворяет ее от случая к случаю, когда может.

Джон. Эти люди обращаются за помощью?

Робин. Редко. А если обращаются и хотят изменить свои привычки, как правило, не хотят вникать, от чего стремятся избавиться, потому что их мучит чувство вины и стыд. Но, конечно же, если мы хотим продвинуться вперед, начинаем с того места, где стоим!

Джон. Они, по-Вашему, хотят отыскать нормальную сексуальность, не желая вспоминать, куда ее спрятали.

Робин. Да. Они действуют, как тот, кто потерял ключ и пошел искать его к фонарю за пятьдесят ярдов — там «виднее». Поэтому понятно, что просто побуждать их пробовать более здоровые способы удовлетворения половой потребности совершенно бесполезно. Надо начинать с того, на чем стоим, высвободить свойственое человеку сексуальное побуждение, и тогда оно, вырвавшись из тисков, может сделаться естественнее, связаннее со всеми иными естественными человеческими побуждениями и чувствами. Тогда-то сексуальное побуждение будет легче контролировать. Иными словами, лечение всегда начинается с поисков свойственного человеку — и замаскированного — сексуального побуждения, отыскав которое, учите пациента принять его и даже насладиться мучительными фантазиями.

Джон. Насладиться? Он же пришел к Вам, чтобы избавиться от них!

Робин. Я знаю, «странный» совет. Но ведь вы не советуете пациенту навязывать его фантазии другим. Однако там, откуда протискивается его извращенное побуждение, откуда прорываются его фантазии, там спрятана естественная, истинная, «человечная» сексуальность. И если пациент из-за страха и чувства вины избегает всматриваться в отталкивающие «видения», он никогда не доберется до спрятанного за ними благополучия. Но если вы поддержите его, пока он нащупывает «включатель» своего извращенного сексуального возбуждения, потом он сможет высвободить и то, что скрыто глубже. Освобожденные чувства потекут по правильному руслу, и для человека откроется «человечная» сексуальность.

Джон. А новые методы лечения, наподобие предложенных Мастерсом и Джонсон, тут дают результат?

Робин. Напрямую — нет. Я уже говорил, отклонения этого типа занимают место где-то между проблемами с половой принадлежностью, такими, как транссексуализм, гомосексуализм, и дисфункциями, такими, как импотенция, фригидность. При желании человека… с ними легче справиться, чем с гомосексуализмом, но куда сложнее, чем с теми, где нужно просто переключить сигнал с «красного» на «зеленый». Тут требуется год, может быть, несколько лет непрерывного лечения по методу психоанализа.

Сам себе злейший враг

Джон. Скольким же людям не без усилий даются здоровые сексуальные отношения — а ведь сегодня такое стремление находит одобрение и широкую поддержку общества. Но что их заботы в сравнении с бедой тех, у кого какие-то отклонения, кто должен сжиться с фактом: даже немногое, на что они способны, осуждается, считается позорным.

Робин. И, конечно, такая позиция вредит осуждающему их обществу.

Джон. Каким образом?

Робин. Вспомните о гомосексуалистах, о других людях с отклонениями. Там, где нетерпимость, где неприятие отклонений, люди вынуждены уходить в подполье, и для них, вроде объявленных вне закона, не остается иного выбора, как объединяться в группы меньшинств в целях обороны от общества. Враждебно настроенное к ним общество, можно сказать, толкает их на ответную враждебность.

Джон. Они поневоле не принимают всего «нормального» вместо того, чтобы свободно ориентироваться на лучшее.

Робин. Что не на пользу ни им, ни обществу. Нет, не легче и тем, кто на «нормальной» стороне. Возьмите тот же гомосексуализм. Если он «под запретом, люди будут вечно тревожиться и подозревать за какой-то своей нормальной склонностью «гомосексуальную» основу.

Джон. А ведь по складу личности большинство, как Вы говорили, обладает гомосексуальными склонностями в том смысле, что способны испытывать наслаждение от общения с людьми своего пола.

Робин. Но если они смущаются своих чувств, они попытаются их подавить, сунуть за «ширму».

Джон. Они в ужасе отдернут руку, вздумав, выражая расположение, прикоснуться к человеку, — ведь примут за приглашение к предосудительным отношениям!

Робин. Дело серьезнее. И гомосексуальные, и гетеросексуальные побуждения питает та же энергия. Обуздывая чувства одного свойства, человек одновременно не дает ходу всей «упряжке», он не сможет себя «отпустить», не сможет получить сексуальное удовлетворение в общении с противоположным полом в отличие от человека, который в ладу со всеми естественными чувствами.

Джон. Это прямо обо мне сказано. У меня была девушка, с сексом все было замечательно. Но потом мы обнаружили, что нас тревожит одно и то же чувство. У нее на работе какая-то девица принялась кокетничать с ней, что очень смущало мою знакомую. А я ей сообщил, что в спортзал, где тренировался, ходило несколько симпатичных и жутко крепких парней, которые вечно демонстрировали мускулы и шутя упражнялись с тяжестями, — эти бравые атлеты меня раздражали. Мы с моей девушкой договорились «снять тормоза». Она стала отвечать кокетством той, другой, и поняла, что больше не смущается, ей даже приятно. Я пошел в спортзал и, скрежеща зубами, попробовал не отводить восхищенного взгляда от тех мужественных парней. Сначала я чувствовал себя ужасно, в основном боялся, что примут за гомика, но потом — алле-гоп! — просто залюбовался людьми, на самом деле красивыми! Я смог наслаждаться зрелищем, забыв положенную британцам холодность, и меня уже не раздражал некоторый нарциссизм парней… А с девушкой мы заметили, что любовь у нас теперь «делается» горячее. «Осадив» на какое-то время тревогой сексуальную энергию, мы сумели ее освободить.

Робин. Вот смысл настоящего, любовью напитанного секса. Надо, как волне, отдаться ему, отдать себя в руки друг друга. Вы абсолютно… вы неудержимо свободны, ни себя не останавливаете, ни партнера, но захвачены цепной реакцией наслаждения и любви. Но вы не способны на это, если ограждаете себя от чего-то со стороны партнера. Не способны и тогда, когда опасаетесь со своей стороны «неположенного» чувства, действия. И речь, конечно, не только о гомосексуальном «штрихе», речь обо всех «цветах» эмоционального спектра. В идеале нам, взрослым, положено «не перечеркивать» — хранить опыт всех предшествовавших ступеней развития. И секс — чудо уже потому, что, «творя любовь», мы каждый раз можем заново творить себя… «пуская в действие» опыт любой из ступеней. Поэтому неважно, с чего у двоих «все» начинается. Они могут приходить в восторг от игры во власть и покорность, могут ласкать «малыша», в какого превращается то один, то другой, оба могут превращаться и в озорника — «ходунка», «пораблезианствовать» досыта, могут, «сбросив» свои повседневные роли, поменяться ими и взять реванш. Если их отношения построены на любви, такая игра — великая вещь. Ведь это значит, что все и всевозможные потребности личности открываются и удовлетворяются, что взрослые обретают упущенное на «детских» ступенях развития и, восполняя опыт, высвобождают энергию для максимального наслаждения друг другом и жизнью.

Джон. Мысль об «игре» тут кажется крайне важной. Ведь в игре — если у нас двоих игра — нам легче дается свобода, нам легче «отпустить» себя и дерзнуть — верно?

Робин. Да. Но не забывайте, суть «игры» в том, что у нее должны быть «границы». Иными словами, ей должно быть «время и место», чтобы вы знали: вот она начинается… вот кончается и вновь действуют правила будней. Люди без опаски дадут себе волю, только зная, что защищены «границами». Если «границы на месте, тогда можно рушить барьеры, можно полностью раскрепоститься и слиться.

Джон. И вернуться назад… когда им захочется.

Робин. Верно. Эта способность сливаться в целое и возвращаться «в себя», не опасаясь предельной близости по временам, не страшась на время оказаться далеко друг от друга, как раз и есть секрет счастливейшей, здоровой семьи. Именно к этому нужно стремиться, чтобы сделать брак совершеннее. Человек только тогда «растворится», если уверен, что потом «границы» вновь будут его хранить.

Джон. Вы хотите сказать, что опасение вызывает такая близость, когда потом уже не отделиться?

Робин. Да. Это случается, если люди не преодолели полностью ступеней роста в семье — семья им не помогла — и они отстали: не способны на самом деле покинуть своих отцов и матерей. Они либо по-прежнему привязаны к ним, а не к партнеру в браке, либо — пускай их с родителями и разделяет физическое расстояние — прикипели к ним чувствами, не изжили «зависимых» чувств и направляют эти чувства на партнера в браке, на детей… будто те им родители.

Джон. Вот мы и завершили полный оборот, стоим у исходной Вашей мысли: причина, объединяющая людей в пару, — это… «неснятый вопрос».

Робин. Да, здесь ключ. Но мы должны «снять» вопрос, чтобы повзрослеть и сделаться самостоятельными людьми, то есть должны отойти от родителей и не ждать, что они дадут нам еще что-то. Нет, не надо отказываться от них, терять с ними дружбу. И не возбраняется — хотя фактический инцест под запретом — не возбраняется выбирать в партнеры того, у кого привлекательности, доброты, чувственности и любви не меньше, чем у вашей мамы, у вашего папы, у вашего брата, сестры, бабушки, дедушки или у всех у них вместе.

Джон. Истинной свободой повеяло…

Робин. На том стоим. Ведь вы даже и не вникнете, насколько ваш выбор партнера определен вашими ранними привязанностями к членам семьи, пока не будете знать, что с таким выбором все в порядке, никаких правил вы не нарушили.

Джон. Вообразите, я увидел все в новом свете! И многие проблемы брака как раз потускнели. Я хочу сказать, что люди, наверное, «выключают» свое сексуальное побуждение часто потому, что не знают: все в порядке, нет ничего плохого в хороших чувствах, которые вызывает партнер и которые раньше предназначались кому-то в семье. Если причина выбора партнера упрятана за «ширму», отношения могут тревожить как инцестуозные… хотя на самом деле это не так.

Робин. Совершенно верно. Разбираясь с проблемами брачных и вообще сексуальных отношений, вы скоро замечаете: многие проблемы отсюда — от представления, будто близость с партнером инцестуозна… Ведь такие «похожие» чувства… Нет тут инцеста. Запутались люди. И скорее запутаются, если их родители не умели «обращаться» с сексом, не определили сексу в доме «время и место». Для блага детей — и для своего блага — родители должны радовать друг друга в спальне и не делать из этого тайну.

Джон. Значит, с сексом — так же, как и с любыми не решенными нами в семье задачами… Если мы достанем спрятанное за «ширмой», то можем найти решение, опираясь на поддержку партнера в браке.

Робин. Смешно, но большинство проблем, из-за которых у нас болит голова, просто выдуманы! На последнем сеансе пациенты, уже, наконец, разглядевшие, куда себя завели, не осознавая, что делают, обычно спрашивают у меня — почему я не сказал им этого сразу. А ведь я с первого до последнего сеанса только тем и занимался, что втолковывал это им, но они на меня безумно злились.

Джон. Вместо ответа на последний вопрос пациентов, как я помню, Вы над ними смеетесь.

Робин. И если они над собой посмеются, значит, здоровы.