Сенька-арсеналец

Арсенал,

закалённый как металл,

всю неделю отбивает

штурм атак, —

не сломить его никак.

Но вонзилось в мозг гвоздём, —

как,

как, вступив в последний

бой,

устоять па месте в нём,

не свалиться под стеной;

как остановить им тут

дикий натиск вражьих рот.

Их тревожит много суток

голод.

Сколько дней они не закрывают

глаз, —

враг теснит их без конца

и краю, —

не до сна сейчас.

А подмоги

ниоткуда нету.

И кольцом окружены они

сечевых стрельцов. И нет

просвета —

стены лишь

одни.

За стеною

снег и буря воют,

серебром дорогу

дымный прах покрыл;

вот уж гнутся ноги,

вот уж вздулись жилы —

ещё бы немного

сил…

И промолвил Сенька,

что из Арсенала:

— Я один на свете,

всех родных не стало,

я пойду — и там

весть о вас подам.

И прижал он к сердцу

рапорт арсенальцев, —

пусть хоть он от пули

сохранит в пути.

А пурга навстречу, —

замело дороги,

будто бы и ветер

тоже ждёт подмоги.

И теперь их двое —

ветер и мальчишка,

что носил обоймы

и винтовки чистил.

…Чья-то тень. Овраг под ней.

Сенька призраком ползёт.

Если б сотня саженей —

и всё.

Донесенье он прижал

к сердцу своему сильней:

он, когда б конец настал

скорей.

Тише.

Еле дышит.

Арсенальцы ждут.

Он хозяин ихней доли.

Ветер!

Ветер!

Только он да Сенька

тут — в этом поле.

…Но из-за берёз

стреляют вдруг.

И стоят берёзы одиноко.

Эхо скорбный повторило

звук

далёко.

Сенька-арсеналец на снега упал,

красный листик к сердцу

прижимая,

и никто не ведал и не знал,

как под ним засохла

кровь глухая.

…Не увидеть Сеньке

Арсенала,

и подмоги

ниоткуда нету.

Арсенал один как перст.

Застлало

снегом все дороги,

нет просвета…