Серая Женщина

Рассказ старой нянюшки

Вам известно, мои дорогие, что ваша матушка выросла единственным ребенком в семье и рано осталась сиротой. Должно быть, слышали вы и о том, что дед ваш был священником в Уэстморленде, откуда я родом. Когда я училась в сельской школе, однажды туда пришла ваша бабушка и спросила учительницу, нет ли у нее такой ученицы, которая смогла бы работать няней в ее семье. Как же я была горда, когда учительница назвала мое имя и сказала, что я хорошо владею рукоделием, обладаю спокойным, серьезным нравом и воспитываюсь в почтенной, хотя и небогатой семье. Я же подумала, что не желаю ничего другого, кроме как служить приятной молодой леди, густо покрасневшей при словах об ожидавшемся ребенке и о том, что мне предстоит с ним делать. Но, кажется, вас интересует не столько эта часть истории, сколько продолжение, поэтому сразу перейду к последующим событиям.

Я поступила на работу и поселилась в доме священника еще до рождения мисс Розамунд (которая и стала тем самым ожидаемым младенцем, а затем вашей матушкой). Должна признаться, что делать мне было почти нечего, поскольку жена священника не выпускала дочку из объятий. Я же спала ночи напролет и гордилась, когда время от времени госпожа доверяла малышку моим заботам. Ни прежде, ни потом на свете не было другого столь же замечательного ребенка, хотя каждый из вас по-своему хорош. И все же никто не может сравниться с Розамунд спокойствием нрава и приятностью манер. Она унаследовала чудесный характер своей матушки – прирожденной леди. Мисс Фернивал была внучкой лорда Фернивала из Нортумберленда. Не имея ни братьев, ни сестер, воспитывалась в доме милорда до тех пор, пока не вышла замуж за вашего дедушку – сына торговца из Карлайла и простого викария, но умного благородного джентльмена, добросовестно трудившегося в обширном, разбросанном по холмам Уэстморленда приходе. Когда вашей матушке, маленькой мисс Розамунд, исполнилось четыре года (или пять, точно не помню), родители ее умерли один за другим в течение двух недель. Ах какое печальное это было время! Моя добрая молодая госпожа ожидала второго ребенка, когда однажды супруг вернулся из дальней поездки усталым, промокшим и замерзшим и вскоре сгорел в жестокой лихорадке. Жена не пережила утраты: лишь дождалась рождения мертвого младенца, а как только его положили ей на грудь, испустила дух. Перед смертью она умоляла меня не оставлять мисс Розамунд, но даже если бы не произнесла ни слова, я пошла бы с этим ребенком на край света.

Прежде чем стихли наши рыдания, опекуны и душеприказчики явились, чтобы уладить дела. Ими оказались лорд Фернивал, кузен моей маленькой госпожи, и мистер Эстуэйт, брат покойного господина, торговец из Манчестера, в то время еще не столь процветающий, как впоследствии, и обремененный большой семьей. Да! Не знаю, сами ли они так рассудили или перед смертью госпожа успела обратиться с просьбой к родственнику-лорду, но было решено, что мисс Розамунд, а вместе с ней и я должны переехать в Нортумберленд, в поместье Фернивал. Лорд сказал, что матушка желала, чтобы дочка воссоединилась с родственниками, а сам он не возражает, поскольку в таком большом семействе еще два человека в тягость не будут. Вот так, хотя я мечтала о совсем другой судьбе для моей милой воспитанницы, способной стать лучом солнца в любой семье, даже не столь благородной. Все же мне было приятно, что жители долины с восхищением восприняли известие, что отныне я стану горничной маленькой леди не где-нибудь, а в поместье лорда Фернивала.

Однако я ошиблась, решив, что нам предстоит жить вместе с милордом. Оказалось, что с тех пор, как семья покинула родовое гнездо, минуло уже больше полувека. И хотя моя бедная молодая госпожа воспитывалась в семье, я не слышала, чтобы она хотя бы раз там побывала. Очень жаль, потому что мне хотелось, чтобы детство мисс Розамунд прошло в том же доме, где выросла ее матушка.

Слуга милорда, которому я задала множество вопросов, поведал, что поместье находится в Камберленде, у подножия холмов, и представляет собой окруженный старинным садом величественный особняк. Там под присмотром нескольких слуг живет старая мисс Фернивал – двоюродная бабушка милорда. Однако условия в замке очень здоровые, и потому милорд решил, что мисс Розамунд будет полезно провести там несколько лет и скрасить одиночество тетушки.

Милорд приказал мне собрать вещи мисс Розамунд к назначенному дню. Держался он гордо и сурово, как, по слухам, все лорды Фернивалы, и никогда не произносил ни одного лишнего слова. Люди поговаривали, что он был влюблен в мою молодую госпожу, но, зная, что его отец не согласится на брак, она не приняла ухаживаний и вышла замуж за мистера Эстуэйта. Но это лишь слухи. Во всяком случае, милорд так и не женился, но и на мисс Розамунд не обращал особого внимания, что странно в том случае, если чтил память ее покойной матушки. Как бы то ни было, он поручил слуге отвезти нас в поместье и в тот же вечер встретиться с ним в Ньюкасле, чтобы таким образом не оставить ему времени познакомить нас с чужими людьми. И вот мы, два одиноких юных существа (мне самой тогда еще не исполнилось восемнадцати), попали в неведомый огромный особняк. Кажется, что случилось это только вчера. Рано утром мы покинули милый родной дом, и всю дорогу плакали так, что сердца едва не разбились, хотя и ехали в роскошном экипаже милорда. После полудня остановились в задымленном шахтерском городке, чтобы в последний раз сменить лошадей. Мисс Розамунд уснула, однако мистер Генри приказал мне ее разбудить, чтобы девочка с дороги увидела парк и дом. Мне было жалко малышку, но из страха, что он пожалуется господину, я все-таки послушалась. И вот, наконец оставив за спиной все признаки города или даже деревни, мы въехали в большой дикий парк, совершенно не похожий на привычные парки здесь, на юге: всюду камни, ручьи, колючий кустарник и огромные деревья с белыми от старости, лишенными коры стволами.

На протяжении примерно двух миль дорога поднималась в гору, а потом взору открылся величественный особняк. Окружавшие его деревья росли так близко к строению, что при каждом дуновении ветра ветки скребли по стенам, а некоторые даже ломались и свисали, засохшие. Казалось, никто не заботился ни о доме, ни о саде: не прореживал и не подстригал заросли, не чистил поросшую мхом дорогу. И только перед домом царил образцовый порядок: на просторной овальной площадке не было заметно ни травинки, ни кустика, а длинный высокий фасад с боковыми крыльями и множеством окон не скрывали ни деревья, ни дикий виноград. Особняк оказался еще больше, чем я его представляла. Далее возвышались открытые всем ветрам голые холмы, и, как я впоследствии выяснила, слева от главного дома, если стоять к нему лицом, располагался небольшой старомодный цветник, куда можно было попасть через дверь в стене западного фасада. Место было когда-то отвоевано у густого леса для одной из прежних леди Фернивал, однако постепенно ветви деревьев снова закрыли солнце, так что немногие цветы осмеливались расти в густой тени.

Когда мы остановились возле величественного парадного входа и по широкой лестнице поднялись в холл, я испугалась, что тотчас потеряюсь в огромном высоком богатом пространстве. В середине зала с потолка свисала массивная бронзовая люстра. Прежде я не видела ничего подобного и сейчас взирала на нее, открыв рот от изумления. Одну стену занимал громадный, величиной с хижину в моей родной деревне, камин, украшенный крепкими чугунными решетками для дров. Здесь же стояли широкие громоздкие старомодные диваны. В противоположную стену холла – западную, левую от входа – был встроен орган, такой большой, что занимал почти весь торец. Рядом с ним имелась дверь в западное крыло, а напротив, по обе стороны от камина, двери в восточное крыло, но я ни разу их не открывала, так что не могу сказать, что там за ними было.

Близился вечер, и неосвещенный холл выглядел темным и мрачным, но мы не задержались в нем ни на миг. Открывший нам дверь старый слуга поклонился мистеру Генри и через дверь возле дальнего конца органа, по нескольким более скромным залам и коридорам повел нас в западную гостиную, где, по его словам, сидела сама мисс Фернивал. Бедняжка мисс Розамунд крепко прижалась ко мне, словно испугавшись неведомого таинственного места, да я и сама едва не умирала от страха. Западная гостиная оказалась очень уютной, с ярко пылавшим камином и красивой удобной мебелью. Мисс Фернивал оказалась очень пожилой, думаю, лет восьмидесяти, однако точно не знаю, высокой, худой, с лицом, сплошь покрытым тонкими, как будто прочерченными иглой морщинами. Взгляд леди был необыкновенно внимательным, даже пронзительным. Должно быть, острое зрение компенсировало глухоту – настолько серьезную, что ей приходилось пользоваться слуховой трубкой. Рядом, за тем же рукоделием, сидела горничная и компаньонка миссис Старк – особа почти одного возраста с госпожой. Она служила мисс Фернивал с тех далеких пор, когда обе были еще совсем молодыми, и со временем из горничной превратилась в подругу. Миссис Старк походила на статую: такая же холодная и бесцветная, с каменным выражением лица. Полагаю, за всю жизнь она никого не любила, кроме госпожи, с которой из-за глухоты обращалась как с малым ребенком. Мистер Генри передал распоряжение милорда, откланялся, не обратив внимания на протянутую ладошку моей милой маленькой мисс Розамунд, и удалился, оставив нас стоять перед пристально разглядывавшими нас сквозь очки старыми дамами.

Тем больше я обрадовалась, когда хозяйка звонком вызвала все того же старого лакея и приказала проводить нас в отведенные комнаты. Следом за ним мы прошли в другую гостиную – меньше и скромнее парадной, поднялись по широкой лестнице и оказались в просторной галерее, судя по всему, служившей библиотекой: одну ее стену сплошь занимали книги, а вдоль противоположной стены, возле окон, стояли письменные столы. Наконец дошли мы и до своих комнат, и я с радостью услышала, что они расположены непосредственно над кухней: точное местоположение поможет не затеряться в лабиринтах огромного дома. Одна из комнат представляла собой старинную детскую, где когда-то росли все маленькие лорды и леди. Здесь уютно пылал небольшой камин, грелся чайник, а на столе уже стояли чайные принадлежности. Рядом располагалась спальня с симпатичной колыбелькой для мисс Розамунд и приличной кроватью для меня.

Старый Джеймс позвал жену Дороти, и оба отнеслись к нам так тепло и заботливо, что вскоре мы перестали переживать и почувствовали себя почти как дома. За чаем мисс Розамунд уже сидела на коленях у доброй Дороти и лопотала так живо, как только позволял маленький язычок. Вскоре выяснилось, что Дороти родом из Уэстморленда, и землячество лишь укрепило нашу взаимную симпатию. Супруги оказались очень простыми и добродушными. Джеймс почти всю жизнь служил семье милорда и считал Фернивалов самым знатным родом. Даже на собственную жену он смотрел снисходительно, потому что до замужества та ничего, кроме хозяйства отца-фермера, не знала. Впрочем, легкое высокомерие не мешало ему относиться к Дороти со всей возможной нежностью.

Кроме них в особняке жила лишь одна служанка по имени Агнес, выполнявшая всю работу по дому. Мисс Фернивал, миссис Старк, трое слуг и мы с малышкой мисс Розамунд составляли все население огромного особняка. Не перестаю вспоминать мою дорогую малышку и часто думаю, как все они жили и что делали до ее появления: теперь мир сосредоточился на ней. Девочка заполнила собой все пространство от кухни до гостиной. Суровая печальная мисс Фернивал и холодная миссис Старк радовались, когда она весело бегала по просторным комнатам и щебетала словно птичка. Не сомневаюсь, что обе скучали, когда птичка улетала в кухню, однако гордость не позволяла им попросить ее остаться. Вкус девочки немного удивлял чопорных дам, однако, как однажды язвительно заметила миссис Старк, учитывая происхождение ее отца, этого следовало ожидать.

Огромный пустынный дом служил для мисс Розамунд неизведанным миром. Девочка любила совершать дальние экспедиции, в которых я неизменно ее сопровождала. Мы исследовали весь особняк, кроме восточного крыла, дверь в которое всегда оставалась запертой, так что нам не приходило в голову туда заглянуть. А вот в западной и северной частях дома обнаружилось множество приятных комнат, наполненных удивительными для нас вещами. Впрочем, тем, кто видел больше нашего, они могли бы показаться обычными. Окна здесь пропускали мало света из-за разросшихся деревьев и захватившего все внешнее пространство стен плюща, однако зеленый полумрак не мешал нам рассмотреть древние китайские вазы, резные шкатулки из слоновой кости, огромные тяжеловесные книги и, самое главное, старинные картины!

Помню, как однажды милая крошка уговорила Дороти пойти с нами и рассказать, кто изображен на картинах, ибо все это были портреты членов семьи милорда. Правда, добрая женщина не смогла назвать имя каждого из благородных героев и героинь. Миновав анфиладу, мы попали в старинную парадную гостиную над холлом и увидели портрет мисс Фернивал, точнее, мисс Грейс, как ее звали в то время, ведь она росла младшей из сестер[10]. До чего же она была красива! С гордо поднятой головой, презрительным взглядом и в недоумении вскинутыми бровями, она как будто удивлялась, как вообще у кого-то хватило дерзости ее рассматривать. На губах ее застыла холодная улыбка. Такого наряда я прежде никогда не видела, но в годы ее молодости этот фасон соответствовал моде: украшенная пышным плюмажем из перьев шляпа из какого-то мягкого белого материала спускалась почти до бровей, а платье из голубого атласа спереди открывалось, демонстрируя белый стеганый корсаж.

– Подумать только! – воскликнула я, вдоволь насмотревшись. – Конечно, говорят, что плоть – это трава[11]. Но кто бы, глядя на мисс Фернивал, смог предположить, что когда-то она была такой красавицей?

– Да, – ответила Дороти. – С возрастом люди меняются к худшему. Но если отец нашего господина говорил правду, то мисс Фернивал – старшая сестра – была еще красивее, чем мисс Грейс. Где-то здесь есть ее портрет. Но если я вам его покажу, то никому, даже Джеймсу, не говорите, что видели. Думаете, маленькая леди сможет удержать язык за зубами?

В этом я вовсе не была уверена, потому что мисс Розамунд отличалась открытым, общительным нравом, а потому затеяла с ней игру в прятки и, пока веселая крошка пряталась, помогла Дороти перевернуть стоявшую лицом к стене, а не висевшую, как все другие, большую тяжелую картину. Поверьте на слово, изображенная на ней молодая леди действительно превосходила красотой мисс Грейс. Думаю, что и гордым презрением тоже, хотя об этом можно поспорить. Я могла бы рассматривать портрет и час, и два, однако, словно испугавшись содеянного, добрая женщина тут же повернула его обратно к стене и велела мне бежать за мисс Розамунд, потому что в доме существовали такие уголки, где ребенку бывать не стоило. Я была храброй жизнерадостной девушкой и любила прятки, как любят все деревенские дети, а потому не приняла предупреждения всерьез, но все-таки поспешила на поиски своей любимицы.

По мере приближения зимы, когда дни становились все короче, я иногда явственно слышала звуки музыки. Казалось, в холле кто-то играл на огромном органе. Музыка доносилась не каждый вечер, но очень часто и всегда в одно и то же время: по вечерам, когда, уложив мисс Розамунд в колыбельку, я в полной тишине сидела рядом. Сначала достаточно громкие, звуки постепенно стихали, словно удаляясь. В первый же вечер, спустившись к ужину, я спросила Дороти, кто играл, однако Джеймс резко меня оборвал, заявив, что глупо принимать за музыку шум ветра в ветвях деревьев. Дороти бросила на мужа испуганный взгляд, а кухарка Агнес что-то невнятно пробормотала и страшно побледнела. Поняв, что вопрос пришелся некстати, я замолчала и решила дождаться, когда останусь наедине с Дороти: от нее скорее можно будет получить ответ.

На следующий день, выбрав подходящий момент, я повторила вопрос об органе, поскольку точно знала, что слышала именно музыку, а не шум ветра, хотя и не стала возражать Джеймсу. Только добрая женщина хорошо запомнила реакцию мужа на мои слова и ничего мне не сказала, поэтому я попыталась расспросить Агнес, хотя и относилась к служанке с легким пренебрежением, поскольку не считала ее равной себе по положению. Агнес предупредила, что я никогда не должна никому об этом говорить, а если вдруг скажу, то ни в коем случае не упоминать ее имени. Она тоже часто слышала звуки: обычно зимними вечерами и перед бурями. Люди утверждали, что это призрак старого лорда играет на органе, как это было при жизни хозяина поместья. Но почему старый лорд играл в основном перед бурями, она не могла или не хотела сказать. Что же! Я действительно, наверное, была храброй, поскольку не испугалась признаться, что приятно слышать в доме музыку, кто бы ее ни исполнял. Звуки то поднимались на завывание ветра, как будто торжествуя, а потом стихали до нежной мелодии. Но это всегда была музыка, а не шум дождя или ветра. Поначалу я думала, что играет сама мисс Фернивал, а Агнес просто об этом не знает, но однажды, оставшись в холле в одиночестве, открыла орган, внимательно его осмотрела, как когда-то сделала в церкви Кростуэйта, и увидела, что внутри инструмент безнадежно сломан, хотя снаружи кажется вполне целым. Несмотря на яркий солнечный день, мне стало не по себе, и я поспешила убежать в веселую детскую, а потом некоторое время холодела от страха, заслышав эти звуки, как Джеймс и Дороти. К этому времени мисс Розамунд уже стала всеобщей любимицей. Пожилые леди даже изъявили желание, чтобы она обедала вместе с ними, тем более что они обедали рано. Обычно Джеймс стоял за стулом мисс Фернивал, а я прислуживала своей питомице. После трапезы малышка тихонько, как мышка, играла в углу гостиной, мисс Фернивал дремала, а я обедала на кухне. Потом мисс Розамунд с радостью возвращалась со мной в детскую, потому что, по ее словам, мисс Фернивал была очень печальной, а миссис Старк – скучной. Мы же весело проводили время вдвоем, и постепенно я перестала думать о странной музыке, которая, хотя и доносилась неизвестно откуда, никому не причиняла вреда.

Та зима выдалась очень холодной. Морозы начались уже в середине октября и продержались много-много недель подряд, не ослабевая. Помню, как однажды за обедом мисс Фернивал подняла тяжелый печальный взгляд на миссис Старк и многозначительно сказала:

– Боюсь, нам предстоит ужасная зима.

Тогда компаньонка сделала вид, что не услышала замечания, и очень громко заговорила на другую тему, но мы с маленькой леди ничуть не боялись морозов! Радуясь сухой погоде, забирались по крутому склону за домом и уходили в пустынные, открытые всем ветрам холмы, где на свежем холодном воздухе без устали бегали наперегонки. Однажды даже рискнули спуститься по новой тропинке, которая вела мимо двух старых искореженных падубов на полдороге к восточному фасаду особняка.

Тем временем дни становились все короче, и старый лорд, если это действительно был он, все громче и печальнее играл на сломанном органе. В один из воскресных дней – кажется, в конце ноября – я попросила Дороти присмотреть за моей подопечной: та как раз вышла из гостиной, когда мисс Фернивал, дремавшая после обеда, проснулась. Было слишком холодно, чтобы вести девочку с собой в церковь, а мне очень хотелось посетить службу. Дороти с радостью согласилась: она настолько искренне любила милую крошку, что беспокоиться было не о чем. Мы с Агнес очень быстро собрались и пошли, хотя черное небо низко и тяжело нависало над белой землей, как будто ночь не хотела отступать, а неподвижный воздух обдавал острым холодом.

– Скоро пойдет снег, – предположила Агнес.

И правда: мы еще сидели в церкви, когда посыпались такие крупные густые хлопья, что окна почти перестали пропускать свет. К окончанию службы снегопад прекратился, но земля покрылась толстым мягким белым одеялом, по которому нам предстояло возвращаться домой. Не успели мы войти в холл, как на небе появилась луна, и сразу стало намного светлее. Нужно пояснить, что мисс Фернивал и миссис Старк никогда не ходили в церковь, а вместе читали молитвы дома в своей неторопливой печальной манере. Без привычного рукоделия воскресные дни тянулись для них особенно долго и томительно, поэтому, заглянув в кухню к Дороти, чтобы забрать мисс Розамунд и отвести наверх, я не удивилась, когда она сказала, что леди оставили малышку у себя. Я сняла верхнюю одежду и пошла за девочкой, чтобы отвести в детскую на ужин, но в парадной гостиной, где сидели пожилые леди, было так тихо, словно веселая жизнерадостная мисс Розамунд сюда и не заходила. Поначалу я решила, что озорница спряталась от меня, как обычно, – это было ее любимое развлечение, – и предложила дамам сделать вид, что они понятия не имеют где она. Потом, старательно изображая волнение, начала заглядывать под диваны и за кресла.

– В чем дело, Эстер? – недовольно спросила миссис Старк.

Заметила ли меня мисс Фернивал, я не поняла: дама сидела неподвижно, смотрела в огонь, и лицо ее при этом ничего не выражало.

– Ищу свою маленькую Рози-Пози, – ответила я, все еще думая, что девочка прячется где-то рядом, хотя видно ее не было.

– Мисс Розамунд здесь нет, – заявила миссис Старк. – Больше часа назад она ушла на кухню к Дороти.

С этими словами она отвернулась и тоже уставилась в огонь.

У меня оборвалось сердце. Ах, зачем, зачем я оставила свою малышку? Я поспешила к Дороти сообщить о пропаже маленькой мисс. Джеймса дома не было, но мы втроем – Дороти, Агнес и я – тотчас взяли свечи и первым делом поднялись в детскую, а затем обошли весь огромный особняк, неустанно призывая девочку показаться и не пугать нас до смерти, но в ответ не услышали ни звука.

– А не могла ли она зайти в восточное крыло и там спрятаться? – предположила я.

Дороти сказала, что это невозможно: туда никто не ходит, даже она сама никогда не была в восточном крыле, потому что двери всегда оставались запертыми, а ключи хранились, кажется, у лакея милорда. Во всяком случае, они с Джеймсом никогда их не видели. Тогда я предложила вернуться в гостиную и посмотреть, не спряталась ли шалунья где-нибудь незаметно для пожилых леди, а если найду, то непременно отшлепаю, чтобы впредь неповадно было. Конечно, это были лишь слова: наказывать милое создание я вовсе не собиралась.

Я вернулась в западную гостиную, сообщила миссис Старк, что девочки нигде нет, и попросила позволения еще раз осмотреть все углы: вдруг притаилась где-нибудь и уснула? Но нет! Мы искали все вместе. Даже мисс Фернивал встала и на дрожащих ногах ходила вместе со всеми в поисках малышки. Увы, девочки нигде не было. Мы снова осмотрели весь дом, в очередной раз заглядывая в каждое укромное местечко, но все напрасно. Мисс Фернивал так разволновалась, что миссис Старк увела ее обратно в гостиную, но прежде взяла с меня слово сообщить, как только девочка найдется. Мне бы ее уверенность… Я уже потеряла надежду и начала думать, что никогда больше не увижу свою любимицу, и решила поискать в занесенном снегом большом дворе перед домом. Выглянув из окна второго этажа, в ярком свете луны я увидела маленькие следы, которые вели от главного входа за угол восточного крыла. Поспешно спустившись, я с усилием открыла тяжелую дверь, вместо плаща накинула на голову подол юбки и выбежала на улицу, свернула за угол восточного крыла и попала в густую тень, но вскоре снова вышла на освещенное луной место и увидела на снегу уходившие вверх по склону холма маленькие следы. Было жутко холодно и казалось, что ледяной воздух сдирает с лица кожу, но я продолжала бежать. Слезы, не переставая, лились по щекам и замерзали, но я этого не замечала: все мысли были о том, как мерзнет и страдает моя бедная маленькая мисс.

Неподалеку от старых падубов я увидела спускавшегося с холма пастуха, который нес на руках какой-то сверток. Он окликнул меня и спросил, не потеряла ли я ребенка. От рыданий я не смогла вымолвить ни слова, а когда он приблизился, увидела завернутую в шерстяную накидку неподвижно лежавшую малышку – холодную и белую, словно мертвую. Пастух рассказал, что поднимался по холму, чтобы собрать овец и загнать стадо на ночь в хлев, когда под падубами – черными отметинами на пустом белом склоне – нашел ребенка неподвижного и холодного, забывшегося в предсмертном сне. Не могу передать, с какой радостью снова я держала мою девочку в объятиях! Конечно, я сразу забрала ее вместе с накидкой из рук пастуха, прижала к груди и почувствовала, как постепенно в маленькое тельце возвращается жизнь. Но когда мы через кухонную дверь вошли в холл, малышка все еще была без чувств, а я едва дышала от усталости.

– Принесите жаровню с углями, – попросила я пастуха и понесла воспитанницу наверх, в детскую. Добрая Агнес уже растопила камин, и я принялась раздевать свою любимицу, называя самыми ласковыми именами, которые только могла вспомнить, согревая горячими слезами… И вот наконец большие голубые глаза открылись! Тогда я уложила маленькую госпожу в теплую кроватку и отправила Дороти вниз с поручением сообщить мисс Фернивал, что все в порядке, а сама решила всю долгую ночь не отходить от подопечной. Едва кудрявая головка коснулась подушки, девочка погрузилась в легкий благословенный сон, а я не сводила с нее глаз до самого утра.

Проснулась она здоровой и веселой, как всегда. Во всяком случае, так я подумала тогда… и, дорогие мои, так думаю и сейчас.

Потом маленькая леди нам поведала, что произошло. Обе дамы уснули, в гостиной стало скучно, и она решила пойти к Дороти. В западном коридоре сквозь высокое окно она увидела падавший снег – такой мягкий, пушистый – и захотела посмотреть, как он ложится на землю. Из окна в главном холле был хорошо виден нетронутый, сверкавший в лунном свете снег и… стоявшая посреди двора девочка, «маленькая, такая хорошенькая», как добавила моя любимица. И эта девочка поманила ее, а когда она вышла, взяла за руку и повела за угол восточного крыла.

– Ах ты, озорница! – воскликнула я. – Придумываешь небылицы! Что бы сказала твоя добрая матушка, которая теперь на небесах и никогда не произнесла ни слова неправды, если бы услышала, какую удивительную историю сочинила ее маленькая дочурка! Ну ты и сказочница!

– И вовсе нет! – горько заплакала малышка. – Так и было! Говорю же: это чистая правда!

– Не обманывай! – строго сказала я. – На снегу остались только твои следы. Если бы поднимались вы вдвоем, разве снег не сохранил бы следы той девочки?

– Ничего не могу сказать, дорогая Эстер. Я вообще ни разу не посмотрела вниз, на ее ноги, но, когда она крепко-крепко сжала мою руку, ее ладошка была очень холодной! А когда мы подошли к двум старым падубам, там сидела и горько плакала какая-то леди. Как только меня заметила, она сразу прекратила рыдать, гордо улыбнулась, посадила меня на колени и, напевая колыбельную, принялась укачивать. Вот и все, милая Эстер. Я ничего не придумала, и дорогая мама это знает, – со слезами добавила малышка.

Я решила, что у нее лихорадка и она бредит, и сделала вид, что поверила, тем более что потом она повторила историю несколько раз, не изменив ни слова. Наконец Дороти принесла завтрак для мисс Розамунд и сказала, что обе пожилые дамы сейчас в утренней гостиной и желают меня видеть. Вечером они заходили в детскую, но моя подопечная уже спала, поэтому просто посмотрели на нее, не задавая мне никаких вопросов.

– Сейчас получу выговор, – сказала я себе, проходя по северной галерее, но постепенно приободрилась и подумала, что девочка оставалась на их попечении, и значит, они виноваты в том, что произошло.

Расправив плечи, я храбро вошла в гостиную и принялась рассказывать услышанную историю. Пришлось кричать в самое ухо мисс Фернивал, а когда дошла до того места, где на снегу стояла девочка и звала мою маленькую госпожу, чтобы потом увести к старым падубам – туда, где плакала знатная красивая леди, – она воздела свои тонкие высохшие руки и громко воскликнула:

– Ах, смилуйтесь, Небеса! Смилуйтесь и простите!

Миссис Старк одернула ее, как мне показалось, довольно грубо, но мисс Фернивал ее не послушалась и обратилась ко мне с суровым, решительным предупреждением:

– Эстер! Держи малышку Розамунд подальше от этой девочки, а то доведет ее до смерти! Скажи ей, что это злое, нехорошее дитя!

Миссис Старк поспешила выпроводить меня из комнаты, чему я была несказанно рада, но мисс Фернивал все продолжала кричать:

– О, смилуйся! Неужели никогда не простишь? Ведь прошло уже так много лет!

После этого я больше никогда не оставляла свою подопечную без присмотра даже ненадолго, ни днем, ни ночью. Мне казалось, что мисс Фернивал лишилась рассудка: так странно она себя вела, и я боялась, как бы что-нибудь подобное не случилось с моей маленькой госпожой (что было бы неудивительно, если кто-то в семье страдает душевным недугом). Мороз держался очень долго, и всякий раз, когда вечер выдавался более бурным, чем обычно, среди порывов ветра все мы слышали, как старый лорд играет на огромном органе. Я же ни на мгновение не выпускала мисс Розамунд из поля зрения, ибо любовь к милой маленькой сироте была куда сильнее страха перед величественной и ужасной стихией. К тому же я считала своим долгом поддерживать в девочке соответствующий возрасту жизнерадостный, веселый нрав, поэтому мы вместе развлекались и повсюду разгуливали. Однажды днем, незадолго до Рождества, мы играли в бильярд в главном холле (правил, конечно, не знали, но Розамунд любила катать по столу гладкие шары из слоновой кости, а я с радостью принимала участие во всех ее забавах). Как-то незаметно стемнело, хотя до вечера было далеко, и я уже собралась вернуться в детскую, когда вдруг услышала крик:

– Смотри, Эстер, смотри! Вот она, та бедная девочка!

Я обернулась к высоким узким окнам и действительно увидела крошку, еще меньше моей мисс Розамунд, одетую совсем не так, как следовало бы холодным днем. Она плакала и билась в стекло, как будто умоляла впустить, так продолжалось до тех пор, пока моя госпожа не выдержала и побежала к двери, намереваясь открыть. Внезапно где-то совсем близко мощно зазвучал орган – так громко и грозно, что я задрожала от ужаса. Еще страшнее мне стало оттого, что даже в зимней тишине до слуха не донесся стук маленьких ручек в оконное стекло, хотя призрачное дитя било изо всех сил. И хотя я собственными глазами видела, как отчаянно рыдает малышка, голоса ее так и не услышала. Не знаю, вспомнила ли я обо всем этом в ту минуту: органная музыка наполнила душу благоговейным ужасом, но точно помню, что смогла поймать свою маленькую мисс прежде, чем та успела открыть дверь, схватила на руки и, кричащую и брыкающуюся, унесла в теплую, ярко освещенную кухню, где Дороти и Агнес трудились над сладкими пирожками.

– Что случилось с моей милой крошкой? – воскликнула Дороти, едва увидев мисс Розамунд, которая рыдала так отчаянно, словно сердечко ее разрывалось на части.

– Эстер не позволила мне открыть дверь, чтобы впустить подружку. Она же ночью на улице замерзнет и умрет! Плохая, злая Эстер! – закричала мисс Розамунд и сердито меня ударила.

Даже если бы она ударила еще сильнее, я бы не заметила, потому что, взглянув на Дороти, увидела на ее лице такой ужас, от которого застыла кровь в жилах.

– Скорее запри дверь кухни и задвинь засов! – распорядилась Дороти, обращаясь к Агнес.

Больше она ничего не сказала, но дала мне изюма и миндаля, чтобы успокоить воспитанницу. Но девочка, даже не притронувшись к лакомствам, продолжала плакать от жалости к оставшейся на снегу малышке, так что, когда от изнеможения она уснула в своей кроватке, я вздохнула с облегчением, спустилась в кухню и сказала Дороти, что приняла единственно верное решение: вернуться в деревню Эплтвейт, в отцовский дом, чтобы жить там тихо и незаметно – в мире и покое. Прежде меня напугала неизвестно откуда раздававшаяся музыка, теперь увидела собственными глазами несчастное, странно и плохо одетое, беззвучно бьющееся в окна, рыдающее дитя с темной раной на правом плече, в котором мисс Розамунд узнала тот самый призрак, который едва не довел ее до смерти (Дороти знала, что так оно и было), и терпение мое лопнуло.

Слушая меня, добрая женщина то и дело менялась в лице. А когда я умолкла, сказала, что забрать мисс Розамунд я не смогу, потому что ее опекуном считается милорд и мне не позволено распоряжаться судьбой крошки, потом спросила, готова ли я бросить любимое дитя лишь из-за звуков и видений, которые неспособны причинить вред. Все обитатели дома, кроме меня, уже успели к ним привыкнуть. Взволнованная, я заявила, что ей хорошо так говорить: она ведь знает, что означают все эти звуки и видения, которые, скорее всего, имеют отношение к этому призрачному ребенку. Похоже, Дороти стало жаль меня, она наконец сдалась и поведала все что знала. Я же, выслушав ее рассказ, пожалела, что добилась своего, потому что испугалась еще больше.

Дороти объяснила, что узнала историю от добрых соседей, которые в первые годы ее замужества еще были живы. В то время у старинного особняка не было в округе дурной славы и люди нередко сюда приходили.

Старый лорд был отцом мисс Фернивал – Дороти называла ее «мисс Грейс», потому что титул «мисс Фернивал» тогда носила старшая сестра мисс Мод, – и мало кто знал другого такого же высокомерного гордеца. Обе его дочери слыли первыми красавицами, но характером уродились в него. Ни один из многочисленных женихов не считался достойным их руки. Однако, как гласит одна из библейских истин, гордость ведет к гибели[12]. Так и случилось, что обе своенравные красавицы влюбились в одного молодого человека: иноземного музыканта, которого отец привез из Лондона, чтобы тот играл вместе с ним, ибо, помимо гордыни, лорд обладал неутолимой страстью к музыке и мастерски владел всеми известными инструментами. Странно, что музыка не смягчила его нрав, и до последних дней он оставался безжалостным до жестокости и, как поговаривают, свел в могилу свою бедную жену. Так вот: лорд до безумия любил музыку и не жалел ради нее никаких денег, вот и привез иностранца, который так чудесно играл, что даже птицы переставали петь. Мало-помалу музыкант до такой степени завладел душей лорда, что тот стал вызывать его из года в год, а потом привез из Голландии орган и установил в холле, где тот и стоит по сей день. Смуглый маэстро научил господина играть, а пока тот наслаждался звуками нового прекрасного инструмента, уходил в лес то с одной молодой леди, то с другой. Сегодня выбирал в спутницы мисс Мод, а завтра уже приглашал на прогулку мисс Грейс.

Мисс Мод победила в соперничестве и тайно обвенчалась с музыкантом, а еще до его очередного визита в фермерском доме на болотах разрешилась от бремени девочкой, в то время как отец и сестра думали, что она уехала в Донкастер на скачки. Статус жены и матери ничуть ее не смягчил, осталась она такой же гордой и своенравной. А вот страсти в ней стало еще больше, поскольку она безумно ревновала супруга к мисс Грейс, которой он оказывал чрезмерное внимание – чтобы не вызывать подозрений, как он объяснял жене. В конце концов, и мисс Грейс добилась своего, а мисс Мод (мисс Фернивал) прониклась еще большей яростью по отношению как к мужу, так и к сестре. Конфликт закончился тем, что способный без труда скрыться в дальних странах виновник всех неприятностей покинул поместье на целый месяц раньше обычного и пригрозил, что больше никогда не вернется.

Девочка росла в доме фермера, и мать не реже раза в неделю приказывала оседлать лошадь и отправлялась на болота навестить дорогое дитя. Да, если она любила, то любила всем сердцем, ну а если уж ненавидела, то всей душой. Старый лорд продолжал играть на органе, и слуги думали, что прекрасная музыка способна смягчить жестокий нрав, о котором (по словам Дороти) ходили страшные слухи. Со временем господин заметно ослаб и передвигался только с костылями. Сын его – отец нынешнего лорда Фернивала – отбыл с армией в Америку, а второй сын служил во флоте. Таким образом, мисс Мод стала в доме почти полноправной хозяйкой. С каждым днем они с мисс Грейс относились друг к другу все хуже и хуже. Дошло до того, что разговаривали сестры только в присутствии старого лорда.

Следующим летом иноземный музыкант приехал снова, однако соперницы до такой степени замучили его бешеной ревностью и столь же бешеной страстью, что бедняга устал и сбежал, чтобы больше не возвращаться. Больше о нем никто не слышал. Мисс Мод, надеявшаяся после смерти отца раскрыть свой брак, осталась в положении брошенной жены, о замужестве которой никто не знал, и одинокой матери, не способной признать собственное, до самозабвения любимое дитя. В довершение несчастий ей приходилось жить с жестоким, внушавшим страх отцом и ненавистной сестрой. Когда миновало следующее лето, а смуглый красавец музыкант так и не появился, обе молодые леди погрузились в печаль и приобрели изможденный вид, хотя выглядели от этого не менее красивыми. Со временем настроение мисс Мод заметно улучшилось, поскольку отец совсем ослаб и с головой погрузился в музыку. Отныне они с сестрой жили практически отдельно: мисс Грейс занимала западное крыло дома, а мисс Мод обитала в восточном, в тех самых комнатах, которые теперь стояли запертыми, – поэтому мисс Мод решила забрать дочку к себе, но никто не должен был об этом знать, кроме слуг, которые не осмеливались произнести ни слова и, как она считала, верили, что госпожа приютила дочь фермера, к которой привязалась всей душой. По словам Дороти, все это было широко известно, однако о том, что произошло потом, знали только мисс Грейс и миссис Старк, в то время хоть и служившая горничной, но уже ставшая верной подругой – более близкой, чем когда-то была сестра. Однако из случайно услышанных слов слуги заключили, что мисс Мод сочла себя победительницей в соперничестве и заявила мисс Грейс, что музыкант все время лишь притворялся влюбленным в нее, а на самом деле женился на ней, мисс Мод. В тот день лицо и губы мисс Грейс навсегда побелели, и с тех пор она не раз повторяла, что рано или поздно отомстит обидчице. А миссис Старк не переставала шпионить в восточном крыле.

И вот в первую же ночь нового года, когда снег толстым слоем лежал на земле и продолжал падать так густо, что никто не осмеливался выйти на улицу, особняк буквально содрогнулся от страшных проклятий, которые выкрикивал старый лорд, а ему отчаянно возражал женский голос; горько и испуганно плакал ребенок. А потом наступила мертвая тишина, нарушаемая лишь удаляющимися вверх по холмам стонами и приглушенными рыданиями. Господин собрал всех слуг и с жестокими ругательствами объявил, что его старшая дочь опозорилась и он выгнал ее из дому вместе с ребенком. А если кто-нибудь из них осмелится им помочь, предоставив пищу или кров, то он станет без устали молиться, чтобы отступник никогда не попал в рай. Все это время мисс Грейс стояла возле отца – бледная и неподвижная словно камень, – а когда господин закончил речь, глубоко вздохнула, словно завершила свою работу и достигла цели. После этого старый лорд ни разу не притронулся к органу и меньше чем через год умер. Ничего удивительного: ведь наутро после той страшной ночи спускавшиеся с холмов пастухи нашли сидевшую под падубами, безумно улыбавшуюся мисс Мод, которая баюкала мертвую девочку со страшной раной на плече. Но не рана убила дитя, добавила Дороти, а холод и снег. Все дикие звери попрятались в норы, каждое домашнее животное укрылось в хлеве, и только несчастная мать со своим невинным ребенком блуждала по ледяным пустошам. Ну вот, Эстер, теперь ты знаешь все. Отступил ли твой страх?

Конечно, я испугалась больше прежнего, однако сказала, что ничего не боюсь, хоть и желала как можно скорее навсегда покинуть этот жуткий дом, но не могла ни бросить свою подопечную, ни тайком забрать с собой. Оставалось одно: оберегать ее пуще прежнего! Отныне мы запирали двери и ставни за час до наступления темноты, опасаясь оставить их открытыми хотя бы на пять лишних минут, но моя маленькая подопечная все равно постоянно слышала стоны, рыдания и стенания. Что бы мы ни говорили, как бы ни отвлекали ее, она продолжала рваться к своей несчастной подружке, чтобы впустить ее в дом и спасти от жестокого холода и ветра. Все это время я старалась держаться как можно дальше от обеих дам, потому что боялась их, зная, что ни серые каменные лица, ни туманные, устремленные в далекое мрачное прошлое глаза добра не принесут. И все же мисс Фернивал вызывала во мне нечто вроде жалости. Даже мертвые не выглядят настолько лишенными надежды, как выглядела она. Наконец сострадание к той, что по доброй воле не произносила ни единого слова, заставило меня молиться за нее. Я даже научила свою подопечную молиться за тех, кто совершил смертный грех. Однако часто, доходя до этих слов, она к чему-то прислушивалась, вскакивала с колен и говорила:

– Слышу, как плачет и умоляет о помощи моя маленькая подружка. О, позволь ее впустить, а не то она умрет!

Однажды поздним вечером, когда зима, как я надеялась, повернула к весне, колокольчик из западной гостиной прозвонил трижды, что служило сигналом для меня. Несмотря на то что малышка Розамунд уже спала, я не захотела ее оставить, так как старый лорд играл громче и яростнее обычного, и я испугалась, как бы моя подопечная не услышала плач ребенка-призрака. Увидеть девочку она не могла: я плотно закрыла и заперла ставни, поэтому достала воспитанницу из кроватки, завернула в теплое одеяло и понесла вниз, в гостиную, где, как обычно, пожилые дамы сидели за рукоделием. Когда я вошла, обе подняли головы, и миссис Старк с изумлением спросила, зачем я вытащила ребенка из теплой колыбели и принесла с собой. Я шепотом ответила, что побоялась, как бы в мое отсутствие малышку не выманила призрачная Фернивал. Миссис Старк тут же меня оборвала и, быстро взглянув на мисс Грейс, сказала, что та хочет, чтобы я исправила ошибки в их работе: они обе очень плохо видят. Пришлось положить малышку на диван, занять место рядом с дамами и, собравшись с духом, взяться за дело.

Тем временем ветер завывал все громче и печальнее, но моя девочка крепко спала: ветер ее не беспокоил, а мисс Фернивал сидела, не произнося ни слова и не оборачиваясь, когда порывы сотрясали окна. Внезапно она выпрямилась в полный рост, подняла руку, словно призывая нас прислушаться, и воскликнула:

– Голоса! Ужасные крики! Это отец!

В тот же миг маленькая госпожа вздрогнула и, проснувшись, воскликнула:

– Моя подружка плачет, да так горько!

Девочка вскочила, намереваясь куда-то бежать, но запуталась ножками в одеяле, и я успела ее поймать. Мне стало страшно: хозяйка дома и малышка Розамунд слышали звуки, о которых мы с миссис Старк даже не подозревали, но не прошло и пары минут, как шум усилился и достиг наших ушей. Теперь мы тоже слышали голоса и крики, а вовсе не завывание зимнего ветра. Миссис Старк посмотрела на меня, я взглянула на нее, но ни она, ни я не осмелились произнести ни слова. Неожиданно мисс Фернивал направилась к двери, вышла в переднюю и по западному вестибюлю поспешила в главный холл. Миссис Старк не отставала ни на шаг, а я не осмелилась остаться в гостиной, хотя страшно боялась. Плотнее завернув свою малышку в одеяло, прижав к груди, я последовала за ними. В холле крики звучали нестерпимо громко и неумолимо приближались, пока не раздались рядом, по другую сторону запертой двери. Я заметила, что огромная бронзовая люстра на потолке ярко сияла, хотя не давала света, а в обширном камине горел не источавший тепла огонь, и, вздрогнув, еще крепче прижала к груди свое сокровище. Тут дверь в восточное крыло затряслась, а малышка Розамунд забилась у меня на руках и требовательно закричала:

– Эстер, я должна идти! Там моя подружка! Слышу, как она идет! Эстер, отпусти меня!

Я держала ее изо всех сил, собрав волю и решимость. Даже если бы пришлось умереть, руки продолжали бы прижимать крошку к груди. Мисс Фернивал стояла, внимательно вслушиваясь в звуки и не обращая внимания на маленькую леди, которая уже сумела вырваться из объятий и спуститься на пол. Я пыталась удержать ее, стоя на коленях и обнимая за плечи, но она все равно билась, желая освободиться и убежать.

Внезапно дверь в восточное крыло с треском распахнулась, словно под действием мощного рывка, и в таинственном свете предстала фигура высокого старика с длинными седыми волосами и пылающими глазами. С ненавистью и презрением он тащил за собой прекрасную, но мрачную женщину, в подол которой вцепилась испуганная рыдающая девочка.

– Ах, Эстер, Эстер! – воскликнула Розамунд. – Это же та самая леди, которая сидела под падубами! А вместе с ней моя подружка. Эстер! Отпусти меня к ним, они зовут. Я чувствую их. Знаю, что должна к ним пойти!

И она снова принялась биться, пытаясь вырваться на волю, но я сжимала ее все крепче и крепче, пока не испугалась, что причиняю боль. И все равно даже это казалось меньшим злом, чем отпустить малышку к ужасным призракам. Они прошли по холлу к главной двери, где в ожидании жертвы ветер завывал особенно жестоко, но прежде чем достигли цели, леди обернулась и оказала старику яростное, уверенное сопротивление. А потом я увидела, как она жалобно вскинула руки, пытаясь защитить несчастное дитя от удара занесенным костылем.

Во власти непреодолимой силы малышка Розамунд билась в моих объятиях и рыдала, но уже заметно слабела.

– Они хотят, чтобы я поднялась с ними на холмы! Зовут меня к себе. О, моя милая подружка! Я бы пошла с тобой, но злая, плохая Эстер очень крепко держит и никак не отпускает.

Но тут малышка увидела занесенный костыль и от страха потеряла сознание, а я возблагодарила Бога. В этот миг, как только высокий старик с развевающимися, словно на ветру, седыми волосами, собрался ударить жавшуюся к матери девочку, стоявшая рядом со мной пожилая леди – мисс Фернивал – заломила руки и воскликнула:

– Ах, отец, отец! Пожалейте хотя бы невинное дитя!

В тот же миг и я, и все остальные увидели еще один воплотившийся призрак, внезапно материализовавшийся из наполнявшего холл тусклого голубоватого света. Нашим взорам явилась доселе незаметная молодая леди, стоявшая возле старика с выражением непримиримой ненависти и жестокого презрения на лице. Она была очень красивой: в низко надвинутой на гордый лоб мягкой белой шляпе, с красными, изогнутыми в ледяной улыбке тонкими губами, одетая в атласное голубое платье с распахнутым корсажем. Призрак воплощал образ мисс Грейс в молодости. Несмотря на страстные мольбы старой мисс Фернивал, ужасные призраки не остановились.

Поднятый костыль рухнул на плечо ребенка и нанес тяжелую рану, а младшая сестра с каменным безжалостным спокойствием наблюдала за жестокой расправой. Спустя мгновение тусклый свет и холодный огонь в камине погасли, а к нашим ногам упала сраженная смертельным параличом старая мисс Фернивал.

Ее уложили в постель, и больше она не встала: несколько дней пролежала лицом к стене, без конца повторяя одни и те же слова:

– Увы, увы! То, что сделано в молодости, не исправить в старости.

И отошла в мир иной.