Сердце ангела. Рассказы

Глава первая

Была пятница тринадцатого, и следы вчерашней метели лежали на улицах подобно эху проклятья. Тающая снежная жижа достигала щиколоток. На противоположной стороне Седьмой-авеню, окружая терракотовый фасад здания «Таймс-Тауэр», маршировали бесконечные, составленные из светящихся лампочек газетные заголовки:

ПОДДЕРЖИВАЕМ ВКЛЮЧЕНИЕ ГАВАЙЕВ В США НА ПРАВАХ ПЯТИДЕСЯТОГО ШТАТА: ПАЛАТА ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ ГОЛОСУЕТ «ЗА» 232-мя ГОЛОСАМИ ПРОТИВ 89-ти, ПОДПИСЬ ЭЙЗЕНХАУЭРА НА ПРОЕКТЕ ГАРАНТИРОВАНА..

Гавайи, волшебная страна ананасов и девушек; бренчанье укулеле, солнце и прибой, танец травяных юбок под нежным тропическим бризом…

Я повернулся на кресле к окну и уставился на Тайм-сквер. Парень на рекламе сигарет «Кэмел» пускал жирные кольца дыма над ревущим потоком машин. Этот изящный господин на рекламе, с вечно застывшими буквой «0» губами, был предвестником весны на Бродвее. Несколькими днями раньше, бригады художников, работая в подвесных люльках, превратили темную зимнюю шляпу и плотное пальто курильщика в хлопчатобумажную куртку и соломенную панаму, — не слишком поэтично, но намек ясен любому.

Здание, где я находился, было выстроено в канун века; оно представляло собой пятиэтажную кирпичную гору, склеенную с помощью сажи и голубиного помета. На крыше его буйствовал «козырек» из рождественских объявлений, рекламируя полеты на Майами и различные марки пива. На углу помещалась сигарная лавка, салон «Покерино», два киоска с «хот-догами» и посреди квартала — кинотеатр «Ринальто». Вход в него прятался между книжным магазином, торгующим непристойными журналами, и лавкой сюрпризов, витрины которой были заполнены пукающими резиновыми блинами и алебастровым собачьим дерьмом.

Моя контора находилась на третьем этаже, на одном уровне с «Олдас Электролисис», «Гидроп Импорте Инкорпорейтед» и «Айра Кипнис». Восьмидюймовые золотые буквы давали мне преимущество над остальными: «ДЕТЕКТИВНОЕ АГЕНТСТВО КРОССРОУДС», — название, купленное мною вместе с бизнесом у Эрни Кавалеро, у которого я служил на побегушках, когда впервые приехал в этот город во время войны.[1]

Я собирался пойти выпить кофе, но тут зазвонил телефон.

— Мистер Гарри Энджел? — пропела далекая секретарша. — С вами хочет поговорить Герман Уайнсэп из фирмы «Макинтош, Уайнсеп и Спай».

Я выдавил пару любезных слов, и она соединила меня с клиентом.

Голос Германа Уайнсэпа был скользким, будто жирное масло для волос, которым пользуются юнцы. Он представился мне адвокатом, и это обещало высокий гонорар. Обычно парень, представляющийся «юристом», всегда стоит намного меньше. Мне настолько понравилась его манера говорить, что я большей частью помалкивал.

— Я позвонил вам, мистер Энджел, чтобы убедиться, что в данный момент вы свободны для контракта.

— Это нужно вашей фирме?

— Нет. Я представляю интересы одного из наших клиентов. Вы свободны для работы?

— Смотря для какой. Вам придется рассказать о ней подробнее.

— Мой клиент предпочитает обсудить ее с вами лично. Он приглашает вас отобедать с ним сегодня. Ровно в час, в ресторане «Верхняя Шестерка».

— Может, вы назовете мне имя клиента, или мне придется высматривать парня с красной гвоздикой в петлице?

— У вас при себе карандаш? Произношу по буквам…

Я записал «ЛУИ СИФР» в свой настольный блокнот и осведомился о том, как его произносить.

Герман Уайнсэп бесподобно продемонстрировал мне это, рыча, словно профессионал-преподаватель фирмы «Берлиц». Я спросил, не иностранец ли клиент.

— У господина Сифра французский паспорт, но я не уверен в том, что он француз. Он с удовольствием разрешит все ваши сомнения во время обеда. Я могу сообщить ему, что вы согласны?

— Я буду там ровно в час.

Перед тем, как распрощаться, адвокат Герман Уайнсэп наградил меня парой приторных комплиментов. Я повесил трубку и закурил одну из моих рождественских «Монтекристо», чтобы отпраздновать это событие.

Глава вторая

Дом 666 по Пятой-авеню представлял собой неудачный гибрид «международного» стиля и нашей доморощенной технологии, называемой «хвостовой плавник». Он возник между 52-й и 53-й улицами два года назад. Миллион квадратных футов деловой площади, заключенный в оболочку из алюминиевых панелей, смахивал на сорокаэтажную терку для сыра.

Поднявшись на верхний этаж скоростным лифтом, я взял номерок у девушки-гардеробщицы и застыл, наслаждаясь интерьером ресторана, а метрдотель, тем временем, пробежал по мне оценивающим взглядом санитарного инспектора, определяющего сортность говядины. Он нашел имя «Сифр» в книге предварительных заказов, но это не улучшило его отношения ко мне. Я последовал за ним через вежливо бормочущую толпу служащих к маленькому столику у окна. За ним располагался загорелый и элегантный человек с черными, густыми волосами, зачесанными назад, квадратной бородкой и остроконечными усами, в сшитом на заказ синем костюме в мелкую полоску и кроваво-красной розой в петлице. Крошечная золотая звездочка блестела на его шелковом бордовом галстуке. На вид ему можно было дать сколько угодно: от сорока пяти до шестидесяти.

— Я Гарри Энджел, — представился я после того, как метрдотель выдвинул для меня стул. — Адвокат по имени Уайнсэп сказал, что вы хотите со мной поговорить.

— Мне нравятся люди, не теряющие времени, — произнес он. — Выпьете?

Я заказал двойной «Манхэттен» и Сифр, постучав по своему бокалу наманикюренным ногтем, сказал, что последует моему примеру. Легко можно было представить, как эти ухоженные руки сжимают плеть. Наверно, такие же руки были у Нерона. И у Джека Потрошителя. Это была рука императоров и наемных убийц. Томная, но беспощадная и жестокая, а ее изящные пальцы — совершенное орудие зла.

Когда отошел официант, Сифр подался вперед с застывшей на губах улыбкой заговорщика.

— Ненавижу тривиальности, но предпочитаю взглянуть на ваше удостоверение личности, прежде чем мы начнем.

Я вытащил бумажник и показал ему фотокопии нескольких документов.

Пробежав пальцами по целлулоидным футлярам, он вернул мне бумажник, и улыбка его потеплела градусов на десять.

— Предпочитаю верить человеку на слово, но мои поверенные настояли на этой формальности.

— Обычно, лучше перестраховаться.

— Неужели, мистер Энджел? А я полагал, вы любите азартные игры.

— Только по необходимости. — Я пытался уловить в его голосе следы акцента, но он походил на полированный металл, гладкий и чистый, будто его драили банкнотами с самого дня рождения. — Не пора ли нам перейти к делу? — предложил я. — Болтовня — не мой профиль.

— Еще одно завидное качество. — Сифр извлек из внутреннего нагрудного кармана отделанный золотом и кожей портсигару открыл его и выбрал узкую, зеленоватую «панателлу»[2].

— Хотите закурить?

Я отклонил предложение и наблюдал за тем, как Сифр отрезает кончик сигары серебряным ножичком.

— Вам, случайно, не знакомо имя «Джонни Фейворит»? — спросил он, согревая узкую палочку сигары пламенем газовой зажигалки.

Я подумал.

— Кажется, так звали певца из довоенного свинг-бэнда?

— Именно он. Свежеиспеченная сенсация, как выражается пресса. Он пел с оркестром Спайдера Симпсона в 1940. Лично я не приемлю джазовой музыки и не могу припомнить названий его шлягеров; так или иначе, их было несколько. Он бешено завел публику в «Парамаунт Театре» еще за пару лет до того, как кто-либо услышал о Синатре. Вы должны помнить об этом — ведь «Парамаунт» находится в вашем районе.

— Джонни Фейворит не был кумиром моей юности. В 1940-м я едва окончил школу и поступил в полицию в Мэдисоне, штат Висконсин.

— Так вы уроженец Среднего запада? А я принял вас за коренного нью-йоржца.

— За чертой Хьюстон-стрит их вообще не бывает.

— Вы правы. — Лицо его скрылось в голубом дыму, запах табака был восхитительным, и я пожалел о том, что не взял одну сигару на пробу. — Этот город чужаков, — заметил он. — Я тоже из таких.

— Откуда вы?

— Ну скажем, я просто путешественник. — И Сифр взмахом руки разогнал клубы дыма, блеснув сверкнувшим на пальце изумрудом, к которому не зазорно было бы приложиться губами самому Папе Римскому.

— Прекрасно. Почему вы спрашиваете о Джонни Фейворите?

Официант поставил на стол напитки, нарушая наш покой не более, чем скользнувшая мимо тень.

— Говорят, у него был приятный голос. — Сифр молча поднял бокал на уровень глаз, как это принято в Европе, и выпил. — Я уже говорил, что не переношу джазовой музыки; слишком громко и грубо для моего слуха. Но Джонни мог петь нежно, как исполнитель романсов, стоило ему захотеть. Я взял его «под крыло», когда он еще начинал. Он был неотесанный, тощий паренек из Бронкса. Отец и мать у него умерли. И настоящее его имя не «Фейворит», а «Джонатан Либлинг». Он сменил его по профессиональным мотивам. «Либлинг» не слишком подходящее имя для сцены. Вы знаете, что с ним случилось?

Я не имел об этом понятия.

— Его призвали в армию в 1943-м. Благодаря своему таланту, Джонни был назначен в Особую музыкально-развлекательную часть и в марте присоединился к шоу-труппе в Тунисе. Больше у меня нет подробных сведений; в общем, как-то днем, во время представления, случился воздушный налет. «Люфтваффе» прочесали огнем сцену. Большинство артистов были убиты. Джонни по чистой случайности отделался ранами в лицо и голову. Точнее говоря, он едва выжил. Но уже не был прежним Джонни. Я не разбираюсь в медицине и поэтому не могу описать его состояния точнее. Кажется, это называется «шок после бомбежки».

Я подтвердил, что мне знаком такой термин.

— Вот как? Вы были на войне, мистер Энджел?

— Несколько месяцев, с самого ее начала. Я оказался среди тех, кому повезло остаться живым и невредимым.

— Что ж, с Фейворитом получилось иначе. Его переправили сюда через океан совершенно невменяемым.

— Очень жаль, — заметил я, — но в чем, собственно, моя задача? Вы не могли бы уточнить?

Сифр погасил сигару в пепельнице и покрутил в пальцах пожелтевший от времени мундштук из слоновой кости. Тот был резным, в форме змеи с головой кричащего петуха.

— Будьте терпеливы, мистер Энджел. Постепенно я доберусь до сути дела. Я оказал Джонни помощь в начале карьеры. Не будучи формально его агентом, я смог обратить ему на пользу свои связи. Чтобы узаконить эту помощь — довольно значительную, — мы с ним подписали контракт. В дело был вложен определенный кредит, аннулируемый в случае его смерти. Я не могу объяснить детали подробнее, но в нашем соглашении с Джонни были пункты, оговаривающие конфиденциальность.

— Итак, состояние Джонни было безнадежным. Его отправили в клинику для ветеранов в Нью-Хэспшире и дело шло к тому, что остаток дней он мог провести в больничной палате. Но у Джонни остались друзья и деньги, много денег. Хотя он был транжирой, но его довоенные заработки оказались достаточно значительными, чтобы их мог промотать один человек. Некоторая сумма была инвестирована, и агент Джонни имел права адвоката.

— Сюжет становится все более запутанным, — заметил я.

— В самом деле, мистер Энджел! — Сифр постучал мундштуком из слоновой кости по краю пустого бокала.

— Друзья Джонни добились, чтобы его перевели в частную клинику на севере штата. Там к нему собирались применить какое-то якобы особо действенное лечение. Типичные медицинские штучки-дрючки… Конечный результат был прежним: Джонни остался зомби. Только расходы на этот раз были оплачены из его кармана, а не государственного…

— Вы знаете имена этих друзей?

— Нет. Надеюсь, вы сочтете меня излишне благотворительной натурой, поскольку мой непреходящий интерес к Джонни Либлингу касается лишь нашего контрактного соглашения. Я так и не видел Джонни после того, как он отправился на войну. И вопрос в том, жив ли он все еще или мертв. Раз или два в год мои поверенные связывались с клиникой и получали оттуда заверенное нотариусом подтверждение того, что Джонни еще числится среди живых. Это положение сохранялось до конца прошлой недели.

— И что же случилось?

— Нечто весьма странное. Клиника Джонни находится в пригороде Пафкипси. Будучи неподалеку от нее по делам, я вдруг решил навестить своего старого приятеля.

Возможно, мне захотелось увидеть, что могли сделать с человеком шестнадцать лет пребывания на кровати. Но в клинике сказали, что по будням приемные часы у них ограничены дневным временем. Я настаивал, и тогда появился дежурный доктор. Он сообщил мне, что Джонни подвергают специальной терапии, и его нельзя беспокоить до следующего понедельника.

— Похоже, они хотели, чтобы вы убрались прочь.

— Верно. В манерах этого типа было нечто, не внушающее доверия. — Сифр вложил свой мундштук в кармашек жилета и сложил ладони на столе. — Я остался в Пафкипси до понедельника и вернулся в клинику, позаботившись о том, чтобы прийти точно вовремя. Доктора я больше не видел, но услышав, что мне нужен Джонни, девушка в регистратуре спросила, не родственник ли я ему. Разумеется, я сказал «нет». Тогда она заявила, что посещать пациентов разрешено только родственникам.

— А раньше они этого не говорили?

— Ни слова. Я возмутился. Устроил им небольшой скандал, и это было ошибкой. Дежурная пригрозила вызвать полицию, если я не уйду немедленно.

— И что вы сделали?

— Я ушел. А что оставалось? Это частная клиника, и мне не хотелось неприятностей. Вот почему я и нуждаюсь в ваших услугах.

— Вы хотите, чтобы я отправился туда и все выяснил?

— Вот именно. — Сифр выразительно воздел руки, словно давая понять, что ему нечего прятать. — Во-первых, я хочу знать, жив ли Джонни Фейворит — это очень важно. И если да, то где он находится.

Сунув руку во внутренний карман пиджака, я вытащил из него маленькую записную книжку в кожаном переплете и механический карандаш.

— Думаю, это несложно. Адрес и название клиники?

— «Мемориальная больница Эммы Додд Харвест», она находится к востоку от города, на Плезэнт Вэлли-роуд.

Я записал название и спросил имя доктора, выпроводившего Сифра.

— Фаулер. Кажется, его звали Альберт или Альфред.

— Фейворит зарегистрирован под собственным именем?

— Да. Джонатан Либлинг.

— Пожалуй, этого достаточно. — Я убрал книжку на место и поднялся. — Как мне связаться с вами?

— Лучше всего через моего адвоката. — Сифр разгладил усы кончиком указательного пальца. — Надеюсь, вы не покидаете меня? Я полагал, мы отобедаем вместе.

— Жаль отказываться от бесплатного обеда, но если я начну прямо сейчас, то успею в Пафкипси до закрытия клиники.

— В клиниках нет приемных часов для посторонних.

— Но они есть для собственных служащих. На этом держится любое мое прикрытие. Если я подожду до понедельника, это обойдется вам дороже. Я беру пятьдесят долларов в день плюс издержки.

— Что ж, это немного за хорошую работу.

— Работа будет выполнена. Удовлетворение гарантировано. Я позвоню Уайнсэпу, как только что-нибудь прояснится.

— Прекрасно. Рад был познакомиться, мистер Энджел.

Метрдотель все еще скалил зубы, когда я забирал из гардероба свое пальто и «дипломат», прежде чем покинуть ресторан.

Глава третья

Мой «шеви»[3], купленный шесть лет назад, стоял в «Ипподром Гэридж» на 44-й улице, рядом с Шестой-авеню. От этого в свое время легендарного театра сейчас осталось лишь название. Когда-то в «Ипп» танцевала Павлова, а оркестром дирижировал Джон Филипп Суса. Теперь здесь не выветривался запах автомобильных выхлопов, а музыка доносилась лишь из маленького приемничка в конторе гаража.

К двум часам дня я уже катил по Вест-Сайдскому шоссе. «Великий Исход» машин из города, присущий уикэнду, еще не начался, и движение по Сомилл Ривер-парквэю было небольшим. Остановившись у супермаркета, я купил себе здесь пинту «бурбона», чтобы не скучать в дороге. К тому времени, как я добрался до Пикскилла, бутылка наполовину опустела, и я упрятал ее в «бардачок», сберегая виски на обратный путь.

Я добрался до окраин Пафкипси в начале четвертого и вырулил на Плезэнт Вэлли-роуд. Миновав поселок, проехал пять миль и увидел окруженное стеной поместье с резными коваными воротами. Большие бронзовые буквы на кирпичной стене гласили: «МЕМОРИАЛЬНАЯ БОЛЬНИЦА ЭММЫ ДОДД ХАРВЕСТ». Свернув на покрытую щебенкой подъездную дорожку, я с пол-мили кружил по зарослям болиголова, прежде чем передо мной возникло шестиэтажное здание из красного кирпича в «георгианском стиле», более смахивавшее на студенческое общежитие, чем на клинику.

Внутри все полностью напоминало больницу — бледно-зеленоватые стены и серый линолеум, настолько чистый, что прямо на нем можно было бы и оперировать. Вдоль одной из стен, во встроенном алькове, размещался крытый стеклом регистрационный стол. Напротив висел большой портрет, изображавший бульдожье лицо какой-то титулованной вдовицы, и я догадался, что это — Эмма Додд Харвест, еще раньше, чем посмотрел на пластину, привинченную к позолоченной раме. Дальше тянулся длинный блестящий коридор; санитар в белом прокатил по нему пустую инвалидную коляску и исчез за углом.

Я всегда ненавидел больницы: слишком много времени я провел в них, поправляясь после ранений на войне. В эффектной стерильности подобных заведений было нечто подавляющее. Приглушенный шорох резиновых подошв по ярко-освещенным коридорам, воняющих лизолом. Безликие служащие в накрахмаленных белых халатах. Монотонность режима, придающая особое значение любой процедуре, даже выносу ночной посудины. Клиники в принципе ничем не отличались от тюрем.

Девушка за регистрационным столом оказалась юной и простоватой. На ней были белая униформа и черная бирочка с именем «Р. Флис». В глубине алькова находилась приоткрытая дверь в кабинет, уставленный шкафчиками для досье.

— Чем могу помочь? — голос мисс Флис был сладок, как дыхание ангела. Отблески ламп дневного света лежали на толстых линзах ее очков без оправы.

— Можете, и весьма. Мое имя Эндрю Конрой, я занимаюсь исследовательской работой для Национального института здоровья. — Поставив на стеклянную крышку стола свой «дипломат» из черной телячьей кожи, я извлек и показал ей поддельное удостоверение, которое всегда ношу в запасном бумажнике. Я вставил его в прозрачный футляр еще спускаясь вниз на лифте, в доме 666 по Пятой-авеню, заменив первую карточку.

Мисс Флис изучала меня с подозрением, и ее водянистые глаза бегали за толстыми линзами будто тропические рыбки в аквариуме. Я понимал, что ей не понравился мой мятый костюм и пятна от супа на галстуке, но все же дорогой «дипломат» выручил меня.

— Кого именно вы хотели бы увидеть, мистер Конрой? — слабо улыбнулась она.

— Возможно, вы сами ответите на этот вопрос. — Я сунул запасной бумажник в карман и оперся на крышку стола. — Институт проводит исследования неизлечимых травматических случаев. Моя работа состоит в сборе информации о выживших пациентах, находящихся в данный момент в частных клиниках. Думаю, у вас есть пациент, отвечающий этим условиям.

— Будьте любезны, его имя?

— Джонатан Либлинг. Любая информация, которой вы поделитесь, будет строго конфиденциальна. По сути, в официальном докладе не будет никаких имен.

— Подождите минутку. — Простоватая девушка с ангельским голосом удалилась в кабинет и вытянула нижний ящик в одном из шкафов с досье. Довольно быстро она нашла требуемое. Вернувшись с открытой картонной папкой в руках, она подвинула ее ко мне по стеклянной крышке.

— Когда-то у нас был такой пациент, но, как видите, Джонатан Либлинг был переведен в одну из клиник для ветеранов войны в Олбэни, несколько лет назад. Вот его медкарты. В них все, что нам о нем известно.

Перевод в Олбэни был надлежащим образом отмечен в формуляре, рядом стояла дата: 5.12.45 г. Я вынул зап…