Сердце на Брайле

2

х – 2 (4 x + 1) = 4 (2 – x) + 2

Вот она, моя первая проблема в этом учебном году. Не единственная, но первая. Я покопался в голове: что там осталось с прошлого года? Пустота. Я повернулся к Хайсаму, который уже отложил ручку, и подумал: может, хотя бы на этот раз он не знает решения? Однако по одному загадочному прищуру было ясно, что уважаемый египтянин уже закончил вычисления. Я бросил в его сторону взгляд, полный безысходности, но в ответ Хайсам лишь слегка приподнял свою лапу над партой. Обычно он делал так в знак ободрения: не беспокойся, всё утрясется, пусть и не лучшим образом, но утрясется. Впрочем, я в любом случае волновался за свои пробелы в знаниях.

Я тайком взглянул на учительницу математики. Она перемещалась с забавным постукиванием, поскольку прихрамывала, а иногда даже ходила на двух костылях, напоминавших спицы, которыми она, казалось, вывязывала урок. Всезнайка Хайсам как-то сказал мне, что преподаватель математики очень несчастна, потому что давным-давно потеряла ребенка. Я же подумал, что именно поэтому учительница теперь заставляет нас решать уравнения. Однажды я спросил Хайсама: «А может, она до сих пор так и носит своего мертвого ребенка в правой ноге?» Он как-то странно посмотрел на меня, широко раскрыв рот (это было у него признаком глубоких раздумий), а потом положил руку мне на плечо.

– Возможно, для тебя еще не всё потеряно, старина.

Кажется, он глубоко впечатлился моим наблюдением, даже восхитился и именно с этого момента начал воспринимать меня чуть более серьезно. Я же подумал, что это просто офигенно – так приподняться в его глазах.

Я делал вид, что пишу, чтобы никто ничего не заподозрил. К счастью, прозвенел звонок.

В конце дня Хайсам старательно укладывал вещи в свой шкафчик. Я болтался в стороне, но, поскольку мой друг не спешил, пришлось идти в комнату его отца одному. В тот день наш консьерж водрузил на голову потрясающую красную феску, придававшую ему вид древнего владыки. Маленькая золотистая кисточка, которая свисала с фески на бархатной ленте, буквально гипнотизировала меня.

Воспользовавшись отсутствием моего уважаемого египтянина, я попытался раскрыть некоторые интересующие меня тайны.

– Месье, – спросил я, – можете мне объяснить, почему вы назвали Хайсама египетским именем, хотя вы турок? А еще любопытно, почему вы справляете шаббат в пятницу вечером?

– А когда его нужно справлять, по-твоему? В среду утром? Или же в понедельник днем?

Он улыбнулся, и я понял, что отец Хайсама шутит.

– Я хочу сказать, что это не совсем турецкий обычай – справлять шаббат, да и не египетский тоже.

Он успокаивающе приподнял руку, очень напомнив мне этим жестом Хайсама.

– Как знать! Как знать!..

Наконец появился Хайсам. Я попросил его объяснить урок математики, ну потому что, блин… эти уравнения!.. Мы уселись в глубине комнатки, чтобы нам никто не мешал.

– Что именно тебе непонятно? – спросил он.

Выглядел Хайсам очень спокойно.

– Короче, хочу знать, как быть с этой заразой иксом.

х – 2 (4 x + 1) = 4 (2 – x) + 2. Не люблю критиковать науку, но это уже ни в какие рамки!

– Здесь нет ничего сложного. Попробуй упростить.

Он закинул в рот огромный кусок лукума и принялся старательно жевать, странно на меня посматривая. Я спросил:

– Упростить что?

– Уравнение, что же еще. Что еще ты собрался упрощать?

– Я не понимаю.

– Смотри. Надо раскрыть скобки, получится: x – 8x – 2 = 8–4x + 2. Согласен?

Я пожал плечами.

– А дальше что? Это же еще не конец?

– Нет, балбес. Дальше надо перебросить все иксы влево, а остальное – вправо.

– Хорошо. Тогда получится… x – 8x + 4x = 8 + 2 + 2.

– Ну вот. А теперь что делаем?

– Не знаю. Ну, пойдем в футбол поиграем?

Он чуть не подавился лукумом: казалось, будто сахарная пудра заполнила его глаза изнутри и они превратились в два маленьких снежка.

– Да нет же, тупица, ты еще не решил уравнение. Тебе нужно найти значение икс!

У меня слезы навернулись. Я вспомнил о папе, который подарил мне «Трех мушкетеров», который был лучшим в классе, которого отчитал по полной Счастливчик Люк и который делал всё, чтобы за мной присматривать… А я… меня нокаутировал первый же икс в учебном году.

– Итак, – продолжил Хайсам, успокоившись, – надо упростить. Упрощай.

– Ладно, упрощаю, упрощаю, куда уж проще… Вот, получилось:

– 3x = 12.

– Теперь надо поделить на – 3!

– Само собой… Ой! Но мне кажется, как-то не очень: x = 12: (– 3)… Наверняка я где-то просчитался…

– Нет, всё правильно, получается x = – 4. Так тебе больше нравится?

– Честное слово, не понимаю, зачем всё это вообще нужно, но мне нравится. Хотя я и не уверен, что смогу провернуть то же самое в одиночку. Гарантировать не могу.

– Интересно, что ты будешь делать, когда появится несколько неизвестных, – произнес он, глотая еще один сладкий кубик.

– А что, так бывает?

– В математике всякое бывает…

– Как ты всему этому научился?

– Да никак. В этом нет моей заслуги: египтяне всегда были великими математиками.

– А турки, которые соблюдают шаббат?

– И турки тоже. Даже те, которые соблюдают шаббат.

На следующей неделе дела пошли только хуже, и я заметил, что обстоятельствам вообще свойственно усложняться. Всё началось с учителя географии, который взбесился, раздавая нам проверенные контрольные. На вопрос о климате в Ницце я ответил: «В этом регионе идет снег и иногда случается отлив». Я-то себя понял, но, похоже, только я один. Весь класс взорвался от хохота, особенно несколько тощих девчонок – казалось, они не смеются, а теоремы математические зачитывают. Такие все из себя правильные, что, даже когда пукают, уверен, не воняет. Хайсам тоже улыбнулся, но как-то мягко, по-дружески. Ну забыл я выучить всякое там про климат из-за поршневых пальцев. Папа хотел заменить поршни с четырьмя канавками на поршни с пятью канавками. Поэтому пришлось всё разобрать и вытащить из поршней хромированные пальцы. Мы заглянули в справочник Кребса, за которым я сбегал в свою комнату, и поняли, что нужно слегка подрегулировать головку шатуна, чтобы поршни не заедало, – а что было дальше, вы знаете. Из-за этой истории я совсем позабыл о климате в Ницце. Хотя и не имею ничего против географии. Один раз отец моего уважаемого египтянина показал мне на карте, где находится Египет, и я увидел, что в этой стране повсюду вода, ну, кроме мест, где пустыня.

– А Турция? – спросил я его.

Он уверенно ткнул в карту на стене. Его гладкий, как жемчужина, ноготь сухо щелкнул по поверхности.

– Вот она, Турция. Прямо здесь.

– Надо же, забавно. Я думал, это Индия.

На перемене после урока географии я стоял в одиночестве, размышляя, что скажет папа и как мне оправдаться. Я наблюдал за летающими туда-сюда мячами и думал, что просто не создан для учебы. Мне показалось, девчонки из класса смеются надо мной, потому что они смотрели в небо и громко спрашивали: «Интересно, когда же пойдет снег…» А потом вертели своими тощими задами и хихикали. Хайсам куда-то запропастился, и я не знал, где искать поддержки. Я вспомнил, как отец застал меня врасплох: «Какие нововведения случились в „панаре“ во время гонки Париж – Берлин в 1901 году?» Даже в справочнике Кребса не было ответа.

В общем, я был не в духе и отказывался от всех предложений поиграть, надеясь хорошенько обмозговать ситуацию – а это в жизни суперважно. Я уже представлял себе папу в кабинете директрисы, да еще и Счастливчика Люка, который снова отчитывает его по полной, и мне любой ценой хотелось избежать этого, чтобы не ранить отцовские чувства. Еще я вспомнил об Александре Дюма, который, даже не зная нас, приложил столько усилий, чтобы развлечь и научить всяким историческим штуковинам. Я поклялся прочесть сегодня вечером минимум двадцать страниц «Трех мушкетеров», однако остановился в итоге на пятнадцати, поскольку надо разумно рассчитывать свои силы, чтобы потом не выдохнуться.

Прозвенел звонок с перемены, и я уже не знал, хороший это знак или плохой. Полный сомнений, я встал в шеренгу одноклассников в ожидании учителя физкультуры и еще раз вспомнил про папу и его блестящее школьное прошлое, чтобы придать себе сил. Спорт точно приведет меня в чувство.

Полчаса спустя, оказавшись в кабинете Счастливчика Люка, я понял, что спорт приносит мне столько же удачи, сколько и климат в Ницце. Завуч стоял прямо передо мной, широко расставив ноги, и казалось, он вот-вот выхватит револьвер и пустит пулю мне прямо в лоб.

– Я полагал, мы всё обсудили и поняли друг друга… не так ли?.. Думал, ты сделал нужные выводы… и решил вести себя лучше…

– Да… то есть нет!

– Что значит «да, то есть нет»?

– Короче, я пытаюсь сказать, что да, выводы я сделал и начал пытаться, но иногда слова сами по себе вырываются…

– Подведем итог… Учитель физкультуры выстроил вас в шеренгу…

– Да, и пошел за ключами от спортзала…

– Вы все построились и ждали его, так?

– Так и было, месье, ждали. Всё именно так, как вы говорите…

– И именно в этот момент ты решил отличиться… Можешь еще раз повторить, что ты там сказал?

Я почесал подбородок. Ситуация действительно была безвыходная. Я подумал, что бы сделал на моем месте д’Артаньян.

– Вы просите меня повторить…

– Да…

– Если для того, чтобы мне стало стыдно, то это не очень любезно с вашей стороны…

– Говори, или я позвоню твоему отцу!

Он сделал вид, что уже тянется к телефону и ищет номер. Я запаниковал ужасно, потому что понял, что Счастливчик Люк знает, как меня подловить.

– То есть повторить?

– Да.

– Ну, мы построились и ждали. Вдруг начался дождь. Знаете, месье Люк… то есть месье Геноле, когда огромные капли летнего дождя, похожие на мух, разбиваются о еще сухую плитку…

– Избавь меня от своих литературных описаний…

– Но литература очень важна, месье…

– Мне всё равно, я хочу, чтобы ты повторил то, что сказал там, в шеренге…

– Вы читали «Трех мушкетеров» Александра Дюма, месье?

– Нет, я не читал «Трех мушкетеров»… А что? Ты прочитал?

– Да… то есть почти… А вы знали, что Александру Дюма понадобилось целых три года, чтобы написать эту книгу? По одному на каждого мушкетера…

– Нет, я не знал…

Вдруг он снова вернулся к теме разговора:

– Ладно. Ну? Я по-прежнему хочу знать, что ты там сказал…

– Что я там сказал? Вы действительно хотите знать? Короче, я сказал: «Ну и что нам теперь дальше делать? Петушка теребить?»

На несколько секунд завуч потерял дар речи, словно до сих пор не расслышал моей фразы. Мне показалось, он вот-вот улыбнется – ну или расплачется, было сложно сказать.

– Ты меня расстраиваешь, мой мальчик, так расстраиваешь, ведь ты же неплохой парень…

– Конечно, месье.

– И можешь многого добиться…

– Наверняка, месье. Тут вопрос в подходе к учебе, как говорят специалисты.

– Ну что, порадуем твоего отца?

Зараза.

И вот оно, внезапное чудо. Я вдруг вспомнил статью из местной газеты, в которую папа заворачивал испачканные инструменты. Ход конем. Прямо битва д’Артаньяна и де Жюссака.

– Слушайте, месье, я сейчас немного ухожу от темы, но вы просто отлично выступили на гонке в воскресенье. Я уже было подумал, что противники вас догонят, но есть еще порох в пороховницах…

Туше. Прямо как Бикара́ со шпагой в бедре, только у этого – колёса в сердце. Счастливчик Люк действительно был чемпионом любительских велогонок и всё свободное время проводил в седле. Забавно думать, что вот у него уж точно всегда болит зад.

– Ты там был?

– Да, – сказал я, изо всех сил пытаясь припомнить ту самую заметку в газете, – и могу вам сказать: так всех обставить! Да я такого никогда не видел. Даже на «Тур де Франс»! По-моему, вы могли бы стать профессионалом, настоящим чемпионом.

– Возможно, но надо столько тренироваться… никогда не хотел: здоровье прежде всего!

– Вы правы… Здоровье – это очень важно… Но мне кажется, что самое главное в гонке – это не стартовать слишком быстро, чтобы не выдохнуться, прям как в учебном году… – Я надеялся, он оценит это сравнение. – Можно я пойду? А то уже темнеть начинает…

– И чтобы больше я не слышал о тебе никаких глупостей. И попробуй мне еще раз выразиться в подобном ключе. Тут же позвоню твоему отцу, и ему вряд ли это понравится.

– Это точно.

Я вышел из кабинета. Ну вот, со всеми этими приключениями пропустил школьный автобус. Издали я увидел, что Хайсам и его отец в каморке собираются сыграть партию в шахматы. Мне хотелось пойти к ним, чтобы смотреть за игрой, объедаться лукумом и больше ни о чём не думать – что может быть лучше шахмат в такой ситуации? Однако я решил, что лучше отправиться домой, поскольку уже достаточно отличился за этот день. Уважаемый египтянин заметил меня издалека и поднял руку в знак приветствия. Из-за круглых очков в черепаховой оправе он по-прежнему походил на большую тихую сову. Бесконечно умиротворенную.

Пока я добирался до дома пешком, солнце уже начало спускаться за деревья. Я пошел через небольшой лес, который тянулся вдоль дороги. Здесь, среди деревьев, наш учитель биологии разбил прудик и наблюдал за головастиками и лягушками. В прошлом году я додумался вылить туда средство для мытья посуды, отчего некоторые лягушки подохли – их нашли потом пузом кверху, – а другим я серьезно навредил. Убийство амфибий вышло совершенно случайно – я поклялся в этом Счастливчику Люку. Однако он поверил мне только наполовину, и, чтобы доказать мою любовь к природе и возместить ущерб, мне пришлось все зимние каникулы ухаживать за прудом. Потом, в том же году, месье Дюбуа всё равно заставил нас изучать лягушачьи рефлексы: он разрезал одну из них и нацепил кучу электродов. Да уж, ну и стоило после такого учить меня уважению к лягушкам и любви к животным.

Я спустился по склону и обогнул громадные дома у въезда в деревню. Прямо возле церкви я столкнулся с девочкой из моего класса. Мари… Мари что-то там… не помню уже. Сперва я подумал развернуться и пойти в другую сторону, потому что ну правда… Но так как она тоже шла по направлению к деревне, а я и так уже всюду опаздывал, я просто замедлил ход, стараясь случайно ее не перегнать. Но девчонка повернулась, увидела меня и, вместо того чтобы сбежать, как я надеялся, остановилась и помахала рукой. Я крепко влип.

– Думаешь, сегодня пойдет снег? – спросила она.

– Эй! Ну хватит! Как будто ты никогда не несешь всякую хре… чушь?!

Девочка задумалась над ответом.

– Знаешь, нет, никогда такого не было.

Не похоже, чтобы она сильно этому обрадовалась.

– И вообще всё это из-за папиных поршневых пальцев, но ты вряд ли поймешь.

– Думаешь?

Что-то упорно вертелось на языке… Ее имя… Мари… Мари… Мари… что же там?

– Это точно, поверь, – произнес я наконец.

Чтобы так ответить, я принял серьезный вид, потому как уж в этом вопросе я был уверен. Нет, здесь меня не провести, я точно покажу себя с лучшей стороны. Тут я тоже ошибся, но это вы потом увидите. За несколько минут мы не произнесли ни слова. Моя голова была занята поисками ее имени… Оно так и вертелось на языке, но всё время ускользало. Я тайком поглядывал на девчонку. Волосы у нее были рыжие, такие сильно кудрявые и закрывали половину лица, разлетаясь во все стороны. Она казалась аккуратной, как японская куколка. А я вспомнил, что уже три дня не мылся в ду́ше, и тут же поклялся себе исправить положение сегодня вечером – ради самоуважения, чего там! Я задумался, чем бы таким ее поразить, потому что история с Ниццей раздражала меня, задевая гордость. Вдруг мне пришла в голову идея:

– Хочу спросить… Ты уже читала книги Александра Дюма?

– Отца или сына?

– В смысле, отца или сына?

– Александра Дюма-отца или Александра Дюма-сына?

Я больше ничего не понимал, всё опять начало усложняться, и я решил, что разузнаю об этом попозже, а сейчас надо срочно сменить тему разговора. Я попытался вспомнить хоть что-нибудь, где я точно не сморожу чушь. Вдруг я взглянул на ее правую руку. Она носила огромное кольцо, поэтому я решил сделать ей комплимент:

– Какая граната на кольце[8]. Оно настоящее?

Я не сразу понял, почему девочка посмотрела на меня, словно на пришельца. Она даже не знала, что ответить, как будто мы разговаривали на разных языках. Я снова начал:

– Кажется, тебе интересны всякие там научные штуки.

Она немного растерялась от очередного поворота в разговоре и нахмурилась. Наверняка подумала, что я пытаюсь ее закадрить или что-то в этом роде.

– А тебе неинтересны?

Наконец-то, вот оно. Ее имя – Мари-Жозе.

– Конечно, – ответил я как можно убедительнее, – конечно, тоже интересны. Но не каждый день.

– Мне вот показался очень полезным урок биологии о глазах.

Мари-Жозе выглядела задумчивой и какой-то далекой. Она продолжала, словно про себя:

– Удивительно, что происходит с радужной и роговой оболочками…

– Тоже видела, да? – спросил я. – Когда он начал объяснять, как можно ослепнуть из-за этой хре… этой штуковины, роговицы…

Мы проходили мимо булочной, когда я заметил, что солнце уже село и начало смеркаться. Вдруг Мари-Жозе остановилась, повернулась ко мне и сказала с улыбкой в голосе:

– Когда ты ослепнешь, то не увидишь снега в Ницце, равно как не узнаешь, отлив это или прилив. Весьма печально, особенно когда так любишь этот регион и его климат…

Она повернулась спиной, на том мы и распрощались. А для меня это было полное унижение.

В этом определении содержалось как минимум два непонятных мне слова. Если нужно быть специалистом, чтобы понять определение, то зачем это вообще надо?

Когда я вернулся домой, то тут же задал папе вопрос, который не давал мне покоя:

– Пап, серьезно, вот ты знал, что было два Александра Дюма?

Он оторвался от «Объявлений для профессионалов и любителей», в которые всегда погружался с головой.

– Да, отец и сын.

Я вздохнул с болью.

– Почему ты так вздыхаешь?

– Ну, я вижу, что много людей знают кучу вещей, о которых я даже не слышал… По дороге из школы я встретил одноклассницу, так вот, она уже в курсе, что было два Александра Дюма. Я больше никогда не заговорю с ней о «Трех мушкетерах». А Хайсам небось вообще сто лет об этом знает… Ну вот зачем, скажи, Александр Дюма дал своему сыну такое же имя?

– Понятия не имею. Может, хотел, чтобы тот писал книги, как отец, поэтому подумал, что такое имя принесет ему удачу.

– Забавный обычай. А кто написал «Трех мушкетеров», отец или сын?

– Отец.

– Я так и подумал…

– Почему это?

– Гораздо больше похоже на книгу отца, чем сына.

Дом полностью погрузился во тьму, и мне стало интересно, как папе удается до сих пор делать заметки в «Объявлениях», где такой мелкий шрифт. Я включил лампу на буфете и открыл рюкзак, чтобы вытащить из него вещи.

– …Наверняка книги его сына, сына Александра Дюма, менее удачные и образовательные. А что он вообще написал?

– Я уже не помню. Что-то вроде «Черного тюльпана», кажется, и еще «Даму с камелиями». Красивая история о женщине с цветами. Она была влюблена и больна одновременно.

Затем папа снова погрузился в «Объявления для профессионалов и любителей» – это был небольшой журнальчик, который он в свое время придумал, чтобы самые разные коллекционеры могли общаться между собой. Но больше всего меня восхищало в папе то, что в своем журнале он сам предлагал любителям старья разные штуки. В городе у него было что-то типа склада, где отец хранил всякий хлам, пока на него не найдется покупателя. «Канада» – так мы называли этот склад – досталась ему от дедушки. Это странное место разрослось в моих фантазиях до размеров целой сказочной страны. Я никогда там не был и даже понятия не имел, почему отец назвал свой склад «Канадой». Но я точно знал, что однажды увижу это место и в моей жизни начнется новая глава.

– Папа?

Он оторвался от журнала. У него были красивые голубые глаза, немного влажные, и мне всегда казалось, что он вот-вот расплачется.

– Да?

– А твой папа поступал так же, как ты со мной? Он следил за твоими школьными делами?

Папа надел колпачок на ручку, посмотрел на меня взглядом, полным нежности, и нарисовал в воздухе длинную макаронину.

– Он приехал из Польши перед самой войной, а как только мир восстановился, начал продавать всякий металлолом… Когда стало получаться, то он был слишком занят в «Канаде», чтобы пристально за мной следить…

– То есть ты сам заделался таким крутым?

Он кивнул, задержав дыхание, и это было потрясающе.

– Пап, скажи, а ты очень любил своего папу?

Он застенчиво улыбнулся – скромность и всё такое – и снял колпачок с ручки. А я подумал, что папа сейчас ускользнет от меня, прям как рыба с крючка.

– Я не уверен, хорошо ли его знал… Сегодня, когда я обо всём этом вспоминаю, даже спрашиваю себя, действительно ли он существовал. Думаешь, отец и сын много знают друг о друге?

Папин взгляд внезапно стал странно-серьезным. Вокруг повисла суперторжественная атмосфера, однако философские грозы могли разразиться в любой момент.

– Да ладно, пап, мы ж с тобой прекрасно знакомы, разве нет? А мой друг Хайсам и его отец тоже знают друг друга, как шахматную доску…

Он задумался на несколько секунд. Казалось, мыслями он был где-то далеко.

– Да, ты прав. Мы с тобой друг друга знаем. Да, знаем…

Вид у него был не очень уверенный.

– У меня есть еще пара вопросов, но это неважно.

– Да давай уж.

– Ну для начала, мне интересно, как учителя покупают туалетную бумагу, прямо вот так, у всех на глазах?

– Я тоже задавался этим вопросом в твоем возрасте. До сих пор не знаю ответа. А второй вопрос?

– Что на ужин?

– Лягушачьи лапки.