Никак не мог Семена поймать: по первому телефону отсылают ко второму, по второму к третьему, по третьему к первому… нету. К вечеру Над пришла. Оказывается, она тут работает: за Змеевкой поселок воздвигся для «новых нерусских», ихние дамы под ее началом упражняются, жиры сгоняют.
— Это кто ж такие — «новые нерусские»?
— Да наши. Я их так называю — «нерусские», — потому что очень богатые.
Чудно мне это было слушать из юности, дико. Но в эту всеобщую соборную бездну я и вдаваться не смел… да и не хотел. Моя цель конкретна и осязаема — найти и истребить убийцу — а там разберемся.
— Надюш, так ты 1 сентября учиться уедешь?
— Я буду здесь жить, то есть каждый день приезжать, пока ты в себя не придешь.
— Господи, да чем же я тебя так пленил? Тем, что на коленях стоял?
— Да хоть бы и этим, — ответила она загадочно.
Загадочно было в моем жилище (если можно так выразиться) и в саду, и в мире было загадочно. И как-то вдруг — хорошо. А хорошо, что идолы эти проклятые разбиты.
— А хорошо, что Цирцею кто-то разбил, — вырвалось у меня.
— Я ее видела в мастерской, она прекрасна… ее тело прекрасно, — сказала Надя таинственно. — Но без лица, ты не закончил. Поэтому не знаю, в саду она была или…
— Ох, Надюш, не надо!
Но на почве «статуи» я уже сдвинулся (ведь правда без лица!) и после ухода Нади затрепетал. 10-го июня мы устанавливали «Надежду» в саду Голицыных, и у меня возник замысел. Под «Гибель богов» я закончил жуткую Цирцею, она обрела лицо, которое мучает меня во сне… и вышла в сад? Вот уж действительно «дурная мистика», но отчего ж так страшно!
Наконец уже к ночи дозвонился до Семена: повидаться, мол. Ну, там дела и дела, деньги, видать, кует. Так я сам подъеду. Ничего со мной не сделается, в Москву уже ездил.
Съездил. По меркам моего 74 года жил ювелир шикарно, в центре, в мягкой мебели на колесиках, кресла катятся, столики подкатывают, письменный стол, явно антикварный, возвышается, как монумент.
— Сема, ты «новый нерусский», что ль?
— Я — русский! — возразил он пламенно.
Меня болезненно поразил красный угол в парадной комнате — в гостиной. Как бы некий алтарь: на резной тумбочке (тоже антик) цветы и свечи. Над ними на стене большой фотографический портрет, который сверху осеняет медное распятие.
— Ангелина?
— Да.
Лицо нежное, невыразительное, большие тревожные глаза. Кажется, не то лицо, не из сна.
— Сема, о чем вы с Верой в мастерской 9 мая разговаривали?
— О Цирцее, — ответил он сразу, не удивившись.
— То есть о Вере?
— О статуе.
— Нет, это уже когда Иван Петрович вошел, она покрывало сорвала. А до этого?
— Не помню.
— Помнишь, Сема. Ты же знаешь, что твоя жена все слышала.
— С чего ты взял?
— Доктор поднялся в мастерскую, мимом него по лестнице Неля пронеслась в крайнем волнении. Выводы сделать нетрудно. Жена заговорила с тобой об этом в машине — случилась катастрофа.
— Понятно, — отозвался Сема сдержанно. — Когда тебе об этом Иван сказал?
— Вчера. Слушай, я о вашей крутне с Верой знал?
Не отвечая, Семен вышел в прихожую и переговорил по телефону с Ванюшей — так он невропатолога называл. «Тут у меня Макс. Вы с ним вчера виделись?» Пауза. «Хорошо. Взаимно. Все понял. Пока».
— Что, Сема, взаимно друг друга прикрываете?
— Не говори ерунды. Что ты еще хочешь узнать?
— А я от тебя ничего не узнал.
Семен закурил.
— Ну, было у нас одно свидание в начале знакомства. Одно! Потому что убедился я, в какое болото эта девочка может меня затянуть.
— В какое?
— В магическое. Она превращает мужчин в свиней, а я любил свою жену — и быстренько Веру тебе сбагрил.
— Спасибо, друг сердечный, вот обязал.
— Виноват, Макс.
— О чем же вы с ней в мастерской беседовали?
— Дав то единственное наше свидание я разум потерял и обещал ей браслет в виде змейки, ну, в скупке у нас ей понравился. Она же, как сорока-воровка, драгоценности подбирает.
— Но не подарил?
— Я не рыцарь Круглого стола, чтоб золотом швыряться.
— Слово, Вера потребовала у тебя плату за любовь, и об этом слышала твоя жена.
— Ты обо все догадался, Макс, и давай кончим на этом.
— Не выйдет. Ты убил ее!
— Кого? — прошептал Семен завороженно.
— Ах, кого? Выбирай! Или двух?
— Послушай, Макс, она начала упрекать меня и заплакала… Я потерял управление… тут еще каток, дорога скользкая после дождя… Что я пережил, кто б только знал!
— И какую злобу против Веры затаил, а?
— Ты смеешь намекать…
— Смею! 3 июня вы от меня вышли вместе — куда она делась?
— В Каширу!
— Или к доктору в Каширу, или к тебе в Москву.
— Я посадил ее на последнюю электричку перед перерывом — в 12.50. Ведь письмо пришло из Каширы. И ее видели тут 10-го, видели!
— Уж не ты ли видел?
— Да что ты! Я днем был.
— Днем? Зачем?
— Забрал «Авадону». Мы хотели вместе ее установить, да ты ногу растянул.
— Когда я кончил надгробие?
— 3-го было уже полностью готово. Я тебе коньяк привез, а грузовик — нашей фирмы — только 10-го из ремонта взяли. Ну, на кладбище после установки я прилично набрался…
— Ты ж не пьешь?
— Так я не на своей машине был. Позвонил Ванюше…
— Из склепа, что ль, позвонил?
— Шуточки у тебя кощунственные! Из кладбищенской сторожки.
Сторож нам помогал, помянули…
— Ты не знал, что Иван Петрович на Оке?
— Не знал, застал случайно. Он легкие застудил, за кодеином приехал.
— А мне из кладбищенской сторожки не звонил?
— Нет.
— Тогда вечером было два звонка.
— Два? Два звонка? Ты вспомнил?
— У меня соседка была, Надя. Она взяла трубку — молчание. На второй звонок я сам ответил.
— Кто звонил?
— Если б вспомнить! Я перед кем-то оправдывался: не изменял, мол, приезжай, поговорим. Не знаю, кого я к себе позвал: убийцу или Веру?.. Статую, — я расхохотался. — Я сказал по телефону: «Статуя торжествует».
— Ужас, Макс. Я ничего не понимаю, ни-че-го.
Кажется, ювелир искренне сокрушался, но чем-то болезненным отдавал наш разговор перед семейным алтарем с его культом мертвой женщины с тревожными глазами. Семен проследил за моим взглядом и сказал просто:
— Я только ее любил. И убил.
— Какого черта ты связался с Цирцеей?
— Не лучше ль на себя оборотиться? — огрызнулся Сема. — Ты порядочный подонок, Макс.
— Я больной подонок.
— Прости, — это было сказано с таким чувством, что я удивился.
— За что?
— Ты пижон и с причудами, да… но ты оказался жертвой, Макс.
— Жертвой кого?
— Обстоятельств, — ответил он туманно, «момент истины» миновал.
— Это мне с моими причудами пришла в голову извращенная идея — поставить на могилу Ангела смерти?
— Мне. Она не показалась мне извращенной! Я в Питере видел в старом склепе Александро-Невской лавры. Описал тебе, ты набросал эскиз — красиво, оригинально.
— Ты после похорон в Питер ездил?
— Так это ж было год назад, видел визитку? Ты для фирмы эмблему сделал. Если б я знал, чем это обернется, я бы никогда…
— Что «никогда»?
— Не связался бы.
— С кем?
Семен глядел в одну точку и проговорил невнятным шепотом:
— С нею.
— С Авадонной?
Он вздрогнул и словно очнулся.
— С Верой.
— Ну что за демоническая личность! Ведь девчонка же.
— Не скажи! — Сема все шептал. — Так ведь убили! Куда тело делось, а?
— Превратилось в статую.
— Макс, не шути! Не смей, черт подери, надо мной издеваться.
— Ну, извини, если задел… какие-то там струны, — я достал из кармана джинсов фотокарточку трех товарищей. — Когда мы фотографировались?
— 1 мая, — Семен вдруг вырвал фото, поднес к глазам. — Это спортивные костюмы, — добавил мрачно, — ты привез себе и Ванюше из Германии, адидасовские.
— Какие?
— Фирменные, фирма такая.
— Ну и что?
— Ничего. Для сведения.
— Ты не помнишь, что за скульптура там в глубине, в кладовке — вон рука видна?
— Что-то знакомое… погоди, что-то знакомое!
— 1 мая видел?
— Наверное.
— Чем-то она меня тревожит… может, Цирцея?
— Черт ее знает. Ведь у меня феноменальная зрительная память, а не соображу.
— Ладно. Почему фотография с дырочкой — видишь, над твоей головой?
— Понятия не имею.
— В какой фирме ты заказывал гроб для Нели?
— Я только один заказал!
— В какой?
— «Скорбный путь» на площади Ильича.
— Господи, что за маразм у вас здесь творится!
На Ильича молодой приказчик — в полном трауре, с идеальным пробором и с прыщавым лицом — со скорбной медлительностью продемонстрировал мне образец. Точной мой.
— Замки работают?
— Не сомневайтесь, сударь. Мне нужен ваш размер… то есть вашего почившего.
— И много этих гробов покупают?
— У состоятельных граждан они пользуются успехом.
— Вот из этих граждан кто-нибудь покупал, не помните?
Я протянул приказчику фотографию трех товарищей из секретера, он взвизгнул:
— В чем дело?
Тут другой из невидимой дверцы в стене за прилавком проснулся, пожилой, но тоже траурный и с пробором.
— Что господину угодно?
— Просто узнать, покупал ли у вас гроб кто-то из этих лиц?
— А как же! Вот этот — он ткнул костлявым пальцем в мое изображение (при усах и бороде) посередке.
— Вы ошибаетесь… — начал я учтиво и тут поймал взгляд его выцветших глаз с откровенной наглой усмешкой. Бешенство накатило на меня, я схватил образец, поднял на вытянутых руках; гробовщики проворно юркнули в дверцу, молодой визжал:
— Сейчас ребят вызовем! Мокрое место от тебя, психа, останется!
Я швырнул гроб оземь, равнодушно посмотрел, как развалился он на куски, и ушел.