Сердце зимы

Глава 1 Покинуть пророка

Вращается Колесо Времени, эпохи приходят и уходят, оставляя в наследство воспоминания, которые становятся легендой. Легенда тускнеет, превращаясь в миф, и даже миф оказывается давно забыт, когда эпоха, что породила его, приходит вновь. В эпоху, называемую Третьей, в эпоху, которая еще будет, в эпоху, которая давно миновала, над Аритским океаном поднялся ветер. Не был ветер началом. Нет ни начала, ни конца оборотам Колеса Времени. Оно – начало всех начал.

На восток дул ветер над холодными, серо-зелеными океанскими валами, в сторону Тарабона, куда направлялись корабли и, бросив якоря на протяжении нескольких миль вдоль низкого берега, ждали своей очереди войти в гавань Танчико для разгрузки. Еще больше кораблей, больших и малых, теснилось в огромной гавани, баржи сновали туда-сюда, перевозя на берег людей и грузы, – поскольку уже не оставалось места у городских доков. Жители Танчико, и без того напуганные падением столицы перед их новыми повелителями – с их чудными обычаями, странными животными, женщинами на привязи, способными направлять Силу, – пришли в еще больший ужас, когда прибыл флот, поражавший своим числом. И все эти корабли доставили не только солдат, но и остроглазых купцов, ремесленников с их инструментами, целые семейства с фургонами, нагруженными сельскохозяйственной утварью и неведомыми растениями. И хотя блюли закон новые король и панарх, которые, впрочем, присягнули какой-то императрице за семью морями, и хотя шончанская знать заняла множество дворцов и требовала куда большего повиновения, чем любой тарабонский лорд или леди, для большинства народа жизнь изменилась мало, разве что к лучшему. С простым людом шончанские Высокородные дела почти не имели, а со странными обычаями вполне можно смириться и привыкнуть к ним. Анархия, терзавшая и раздиравшая страну, ушла в прошлое, а вместе с ней канул в воспоминания и голод. Мятежники, разбойники, принявшие Дракона, которые наводнили край, были либо истреблены, либо схвачены, а избежавшие подобной участи были оттеснены на равнину Алмот, и торговля вновь ожила. Заполонившие городские улицы орды голодных беженцев вернулись в свои деревни, на свои фермы. И новоприбывших в Танчико было ровно столько, сколько мог без труда прокормить город. Несмотря на глубокие снега, солдаты и купцы, ремесленники и земледельцы тысячами и десятками тысяч растекались из столицы по всему Тарабону, но ледяной ветер, хлестнувший по Танчико, утихомирил город, и после бед первых дней большинство смирилось со своей участью.

На восток, на многие лиги дул ветер, то стихая, то усиливаясь, все время на восток, понемногу забирая к югу через леса и равнины, застывшие в зимнем саване, с голыми ветвями и бурой травой, над последним перекрестком, где некогда пролегала граница между Тарабоном и Амадицией. Граница осталась, но лишь по названию – таможенные посты разобраны, стражи нет. На восток и на юг, вокруг южных отрогов Гор тумана, огибая высокие стены Амадора. Завоеванного Амадора. Над массивной Цитаделью Света хлопало на ветру знамя – казалось, с него вот-вот слетит золотой ястреб, сжимавший в когтях молнии. Редко местные жители покидали дома, разве что при крайней необходимости, и эти немногие торопливо пробегали по замерзшим улицам, завернувшись в плащи и опустив взгляд. Причем смотрели они под ноги не только потому, что опасались поскользнуться на гладких камнях мостовой, но и чтобы не взглянуть случайно на проезжающего мимо шончанина верхом на чудовище, смахивающем на кошку с бронзовой чешуей, ростом с добрую лошадь, или на тарабонцев в стальных вуалях, охраняющих группки бывших Чад Света, теперь закованных в цепи и, точно тягловые животные, впряженных в фургоны, на которых вывозили из города отбросы и прочий мусор. Полтора месяца длилось владычество шончан, и жители столицы Амадиции воспринимали пронзительный ветер как некую кару, и те, кто не клял свою долю, терзался мыслями, за какие грехи обрушилась на них такая кара.

Завывая, несся ветер на восток над обезлюдевшим краем, над сожженными деревнями и разрушенными фермами, над деревнями, где еще жили люди, – таких было меньше половины. Снег белым покрывалом накрывал обугленные балки и бревна, брошенные амбары, и к голодной смерти добавлялась гибель от пронизывающего холода. Здесь уже успели пройтись меч, топор и копье, и сталь оружия готова была убивать вновь и вновь. На восток дул ветер, пока не застонал он свою погребальную песнь над не обнесенной стенами Абилой. Над городскими сторожевыми башнями не было флагов, ибо здесь обосновался пророк лорда Дракона, а пророку не нужны никакие знамена, ему достаточно одного имени. В Абиле людей пробирало дрожью не от ветра, они дрожали скорее при одном упоминании пророка. Да и повсюду, услышав это имя, люди содрогались.

Шагая прочь от высокого купеческого особняка, где жил Масима, Перрин натягивал перчатки. Ветер рвал полы подбитого мехом плаща. Солнце на небе едва грело, и морозный воздух глубоко запускал свои пальцы. Перрин старался, чтобы лицо не выдавало его чувств, но он был слишком рассержен и холода не ощущал. С трудом он удерживал руки подальше от висевшего на поясе топора. Масима – он не будет звать этого человека пророком, даже в мыслях не станет! – весьма вероятно, глупец и уж наверняка безумец. Но глупец, обладающий властью, которой не имели порой и короли, вдобавок – сумасшедший.

По обеим сторонам улицы толпились охранники Масимы, они виднелись и за углом улицы: костлявые парни в краденых шелках, безбородые подмастерья в рваных куртках, некогда дородные купцы в обносках тонкой шерсти. Над ними туманом клубился парок от дыхания, некоторые без плащей дрожали от холода, но у всех было оружие – кто сжимал древко копья, кто держал взведенный арбалет. Однако враждебным никто не выглядел. Они знали, что Перрин сказался знакомым пророка, и провожали его с открытыми ртами, точно ждали, что он сейчас подпрыгнет и полетит. Или хотя бы перекувырнется в воздухе. Перрин чуял горьковатый запах дыма из городских печных труб. От людей же пахло немытыми телами, застарелым потом, рвением и страхом. И еще странным возбуждением, которого он не распознал раньше, – отражением безумия Масимы. Враждебны или нет, по приказу Масимы они убьют его, как убьют и любого другого. По приказу Масимы они утопят в крови любую страну. Принюхиваясь к ним, он ощущал холод, проникавший глубже самого сильного зимнего ветра. И больше прежнего радовался, что отказался взять с собой Фэйли.

Те, кого Перрин оставил с лошадьми, играли на расчищенном от снежной каши пятачке мостовой в кости. Он не доверял Масиме и не разрешил увести своего гнедого в стойло, и спутники его не доверяли тоже. Дому и охранникам они уделяли куда больше внимания, чем игре. Едва появился Перрин, трое Стражей вскочили на ноги, впились взорами в тех, кто шел за его спиной. Они знали, какие чувства испытывали в том доме Айз Седай. Неалд помедлил, подбирая кости и монеты. Франтоватый Аша’ман то и дело подкручивал усы, с ухмылкой поглядывая на женщин, но и он стоял напружинившись, настороженный, как кот.

– Я уж думал, нам придется оттуда с боем прорываться, – пробормотал за спиной Перрина Илайас. Однако его золотистые глаза были спокойны. Худощавый мужчина в летах, в широкополой шляпе, с седыми длинными волосами, свисавшими на спину до пояса, и борода – лопатой на груди. У пояса – не меч, а длинный нож. Но он когда-то был Стражем. И оставался им до сих пор.

– Только одно и ладно, – сказал ему Перрин, забирая у Неалда поводья Трудяги. Аша’ман вопросительно вздернул бровь, но Перрин покачал головой, не вникая в суть этого вопроса, и Неалд, скривив губы, вручил Илайасу поводья мышастого мерина, а потом влез на своего серого в яблоках.

У Перрина не было времени гадать о причинах сумрачного вида мурандийца. Ранд послал Перрина привести Масиму, и Масима придет. Как всегда, когда он в последнее время думал о Ранде, в голове его вихрем закружились цвета, краски, и, как всегда, он проигнорировал их. Масима – та еще задачка, и Перрину не до того, чтобы изводиться мыслями о каких-то красках. Этот проклятый человек считает святотатством, когда кто-то, кроме Ранда, касается Единой Силы. Для него Ранд, казалось, не был простым смертным; он был сам Свет, обретший плоть! Так что не будет никаких Перемещений, быстрого броска в Кайриэн через переходные врата, созданные кем-то из Аша’манов, как ни старался Перрин переубедить Масиму. Весь путь придется проделать верхом – все четыре с лишком сотни лиг, и одному Свету ведомо, что их ждет в дороге. И нужно сохранить в тайне и кто они такие, и кто такой Масима. Таков был приказ Ранда.

– Парень, только одним способом можно все провернуть, – сказал Илайас, словно бы в ответ на невысказанные слова Перрина. – Иного не вижу. Очень слабый шанс. Надо было улучить момент и дать тому малому по голове, а потом прорываться.

– Знаю, – прорычал Перрин. За время многочасового спора эта мысль не раз приходила ему в голову. Могло получиться, ведь на их стороне были Аша’ман, Айз Седай и Хранительницы Мудрости. Но он видел битву, где действовала Единая Сила, когда людей в мгновение ока разрывало на кровавые ошметки, когда сама земля взрывалась огнем. Абила превратилась бы в бойню. Видеть такое ему не хотелось, раз уж в его силах было избежать сражения.

– И что, по-твоему, задумал этот самый пророк? – спросил Илайас.

Перрин с трудом выбросил из головы мысли о Колодцах Дюмай, об Абиле, похожей на поле битвы у Колодцев Дюмай, и лишь тогда сумел вникнуть в вопрос Илайаса. Ох, и как же он собирается совершить невозможное?

– Мне плевать, что он задумал. – Одно можно сказать наверняка: хлопот с Масимой не оберешься.

Перрин раздраженно почесал бороду. Надо бы ее подрезать. Вернее, чтобы кто-нибудь подровнял ее. Возьми он в руки ножницы, Фэйли наверняка их отберет и вручит тому же Ламгвину. По-прежнему казалось невероятным, что этот громила со шрамом на лице и сбитыми кулаками может иметь навыки камердинера. О Свет! Камердинер! Перрин потихоньку выстраивал свои отношения с Фэйли, приноравливаясь к ее странным салдэйским обычаям, но чем больше он к ним подлаживался, тем чаще она умудрялась устраивать дела по своему усмотрению. Женщины, конечно, всегда так поступают, но порой ему казалось, что он сменил шило на мыло или один смерч на другой. Наверное, стоит как-нибудь властно прикрикнуть – ей это вроде как нравится. Неужели мужчине нельзя самому взять ножницы и позаботиться о своей бороде? Впрочем, он сомневался, что у него что-то получится. Трудно прикрикнуть на Фэйли, когда она начинает кричать первой. Ну что вообще за глупые мысли…

Перрин наблюдал, как к лошадям идут остальные, – так рассматривают инструменты перед началом сложной работы. Он опасался, что Масима превратит предстоящую поездку в ту еще работку, а у его инструментов отыщется немало щербин или других изъянов.

Подле него остановились Сеонид и Масури, прикрывшие лица капюшонами. К слабому аромату их духов примешивался острый как бритва запах – запах сдерживаемого страха. Будь у Масимы возможность, он убил бы их на месте. А охранники и сейчас могли убить, опознай они Айз Седай. Наверняка среди них найдутся такие, кто встречал Айз Седай. Масури была выше почти на ладонь, но Перрин без труда мог глядеть поверх их голов. Сестры, невзирая на присутствие Илайаса, обменялись взглядами из-под капюшонов; потом Сеонид тихо заговорила:

– Теперь ты понимаешь, почему его нужно убить? Этот человек… бешеный.

М-да, Зеленая сестра редко говорит обиняками. К счастью, рядом нет никого из масимовских охранников.

– Для таких слов могли бы выбрать местечко получше, – заметил Перрин. Нового спора ему не хотелось – ни сейчас, ни потом, особенно сейчас. И похоже, спора не будет.

Позади Айз Седай появились Эдарра и Карелле, уже намотав на головы темные шали. Свисавшие на грудь и спину концы шалей вряд ли защищали от холода, но Хранительниц Мудрости куда больше волновал снег – само его существование. Их загорелые лица, точно вырезанные из темного дерева, не отражали никаких мыслей, однако запах напоминал стальной шип. И, как этот шип, тверд был взгляд голубых глаз Эдарры, обычно столь спокойных, что это казалось даже странным для такого молодого лица. Разумеется, за ее хладнокровием пряталась сталь. Острая сталь.

– Здесь не место для разговоров, – мягким тоном сказала Карелле, обращаясь к Айз Седай, и убрала под шаль выбившуюся ярко-рыжую прядку. Ростом не уступавшая многим мужчинам, она всегда была мягкой. Для Хранительницы Мудрости, разумеется. Это означало, что она сначала предупредит, а уж потом откусит тебе нос. – Идите к лошадям.

И, коротко присев в реверансе, обе невысокие женщины поспешно забрались в седла, словно бы и не были Айз Седай. Для Хранительниц Мудрости они таковыми и не были. Перрин подумал, что никогда не привыкнет к этому. Даже если, как кажется, для Масури и Сеонид подобное в порядке вещей.

Вздохнув, Перрин запрыгнул в седло Трудяги; Хранительницы Мудрости уже последовали примеру своих учениц – Айз Седай. Застоявшийся жеребец заплясал, но Перрин приструнил его, сжав бока коленями и крепко взявшись за поводья. Айилки сидели в седлах по-прежнему неумело, хотя уже несколько недель ехали верхом; их тяжелые юбки задрались выше колен, открыв простые шерстяные чулки. Они были совершенно согласны с мнением Айз Седай в отношении Масимы, и таково же было решение Хранительниц Мудрости в лагере. Неплохое затевается варево – попробуй тут донеси его до Кайриэна, того гляди ошпаришься.

Грейди и Айрам уже сидели верхом, и Перрин не сумел различить их запахи среди прочих. Да и не было в том особой нужды. Он всегда считал, что с виду Грейди, несмотря на черный мундир с серебряным мечом на вороте, походит на фермера, но только не сейчас. Неподвижно, как статуя, застыв в седле, коренастый Аша’ман мрачно взирал на охранников с видом человека, выбирающего место для первого надреза. А потом – для второго, третьего и сколько еще будет нужно. Айрам перебирал поводья, ядовито-зеленый плащ Лудильщика трепал ветер, над плечом торчала рукоять меча – на его лице было написано такое возбуждение, что у Перрина упало сердце. В Масиме Айрам увидел человека, отдавшего жизнь, сердце и душу Дракону Возрожденному. По мнению Айрама, Дракон Возрожденный стоял совсем рядом с Перрином и Фэйли.

«Ты не сделал пареньку никакой милости, – говорил Илайас Перрину. – Из-за тебя он утратил то, во что верил, и теперь ему приходится верить лишь в тебя и в этот меч. Этого слишком мало для любого человека».

Илайас знал Айрама, когда тот еще был Лудильщиком, еще до того, как Айрам взял в руку меч.

Варево, которое для кого-то станет ядом.

Охранники смотрели на Перрина с любопытством, и расступились они, лишь повинуясь чьему-то окрику из окна дома. И расступились совсем немного – только-только всадникам проехать цепочкой. Непросто добраться до пророка без его разрешения. Покинуть его без разрешения – невозможно.

Оказавшись подальше от Масимы и его охранников, Перрин пустил коня быстрым шагом, насколько позволяли запруженные людьми улицы. Не так давно Абила была крупным, процветающим городом, с каменными рынками, четырехэтажными, крытыми кровельным сланцем зданиями. Меньше городок не стал, но груды булыжников и бревен отмечали места разрушенных домов и гостиниц. В Абиле не осталось ни одной гостиницы, ни одного дома, где замешкались бы с провозглашением славы лорду Дракону Возрожденному. Масима не миндальничал с теми, кто вызывал у него хотя бы малейшее недовольство.

В толпе попадалось немного тех, кто, судя по обличью, жил в городке: серый народец в столь же серой одежке; они в большинстве своем испуганно жались по сторонам улиц. Детей видно не было. Как, впрочем, и собак – по всей вероятности, голод тут если и не хозяйничал, то обосновался прочно. И едва не на каждом углу встречались группки вооруженных мужчин, с решительным видом шлепавших по грязи, по щиколотку утопая в том, что вчера вечером было снегом. Где по двадцать, где по пятьдесят человек, они отталкивали с дороги замешкавшихся, даже воловьи упряжки их объезжали. На одной улице не меньше сотни. А во всем городке – наверняка тысячи. Пусть воинство Масимы сброд, но сброд многочисленный. Благодарение Свету, что Масима согласился взять с собой только сотню. Целый час споров потребовался на то, чтобы убедить его в этом. В конце концов сыграло свою роль то, что Масима хоть и наотрез отказался Перемещаться, но до Ранда желал добраться поскорее. Лошадей у его последователей было маловато, а пешие очень замедлили бы передвижение. Лишь бы к ночи он прибыл в лагерь Перрина.

Всадников Перрин не приметил, верхом были только он и его спутники, и конный отряд притягивал к себе взгляды вооруженных людей – каменно-твердые взгляды, лихорадочно блестевшие взгляды. Хорошо одетый люд частенько приезжал к пророку, благородные господа и купцы, в надежде покориться тому, кто окажет больше милости и меньше накажет, но они обычно покидали пророка пешими. Тем не менее препятствий всадникам не чинили, не считая того, что приходилось объезжать сборища масимовских приспешников. Если им оставили лошадей, то, должно быть, по указке Масимы. Впрочем, Перрину не было нужды предупреждать спутников держаться вместе. В самой атмосфере Абилы натянутой до звона струной висело некое ожидание, и никому, у кого есть голова на плечах, не хотелось оказаться поблизости, когда эта струна лопнет.

Перрин испытал облегчение, когда из проулка возле низкого деревянного мостика, ведущего из города, на своем большеносом мерине выехал Балвер. Не меньшее облегчение Перрин почувствовал и когда отряд пересек мостик и миновал последних стражников. Этот узколицый низкорослый человечек с узловатыми суставами, в простой коричневой одежде, которая болталась на нем, вполне мог и сам о себе позаботиться, но Фэйли намерена вести дом не хуже любой благородной леди и, несомненно, будет недовольна, если что-то случится с ее секретарем. Который, кстати, является также секретарем и Перрина. Тот не мог определить, какие испытывает чувства оттого, что у него появился секретарь, однако Балвер, помимо умения красиво писать, обладал и иными способностями. Что он и продемонстрировал, когда отряд удалился от городка на приличное расстояние и выехал к низким, поросшим лесом холмам. Деревья стояли по большей части голые и замерзшие, но кое-где из-под белизны проглядывали ядовито-зеленые вкрапления уцелевшей листвы или хвои. На дороге больше никого не было, но продвижение отряда замедлял намерзший в колеях снег.

– Простите, милорд Перрин, – пробормотал Балвер, склоняясь в седле и глядя мимо Илайаса, – но в городке мне довелось кое-что услышать. Возможно, для вас это небезынтересно. – он осторожно покашлял в кулак, потом торопливо подхватил полу плаща и запахнулся поплотнее.

Илайас и Айрам, не дожидаясь жеста Перрина, послали лошадей вперед, присоединившись к остальным всадникам. Все уже привыкли к тому, что маленький сухой человечек предпочитает беседовать с ним наедине. Перрин и догадываться не собирался, для чего Балвер прикидывается, будто никому больше не известно, что в каждом городке и деревне, которые проезжает отряд, он собирает местные слухи и узнает о новостях. Знает ведь – все, что он сумел вынюхать, Перрин обсуждает с Фэйли и с Илайасом. Так или иначе, а раздобывать сведения Балвер умел.

Поравнявшись с Перрином, Балвер склонил голову набок, разглядывая его.

– У меня две новости, милорд. Одна, по-моему, важная, а другая – срочная.

Срочная или нет, но голос Балвера звучал сухо-сухо, точно шорох палой листвы.

– Насколько срочная? – Перрин поспорил сам с собой, о ком будет первое известие.

– Наверное, крайне срочная, милорд. Король Айлрон дал сражение шончан возле городка Джерамел, где-то в сотне миль к западу отсюда. Около десяти дней назад. – Балвер недовольно пожевал губами. Он не любил неточности, как не любил и чего-то не знать. – Надежные сведения очень скудны, но, вне всяких сомнений, амадицийской армии больше не существует. Она либо перебита, либо захвачена в плен, либо рассеяна. Буду весьма удивлен, если найдется отряд хотя бы в сотню человек. Да и те вскоре скатятся до грабежей. Сам Айлрон пленен вместе со всем двором. В Амадиции больше нет знати, во всяком случае хоть к чему-то пригодной.

Про себя Перрин отметил, что ставку он проиграл. Обычно Балвер начинал с известий о белоплащниках.

– Какая жалость, наверное, для Амадиции. В любом случае жаль тех, кто попал в плен.

Если верить Балверу, то шончан очень сурово обращались с теми, кто сопротивлялся им и был захвачен с оружием в руках. Итак, у Амадиции армии нет, как нет и лордов, способных собрать или возглавить другую. Ничто не остановит захватчиков, хотя шончанские войска и так продвигаются достаточно быстро, даже встречая сопротивление. Лучше сразу, как только Масима доберется до лагеря, отправиться на восток и двигаться как можно быстрее, полагаясь на выносливость лошадей и людей.

Так он и сказал Балверу, и тот кивнул с тонкой одобрительной улыбкой. Ведь Перрин понял ценность добытых им сведений.

– И еще одно, милорд, – продолжил Балвер. – В сражении участвовали белоплащники, но, судя по всему, в конце битвы Валда сумел большую их часть вывести с поля. У него везение самого Темного. Куда они подевались, кажется, не знает никто. Точнее, всяк указывает в разные стороны. Возьму на себя смелость предположить восточное направление. Подальше от шончан. – И конечно, в сторону Абилы.

Ага, значит, не вся ставка проиграна. Ладно хоть Балвер не с этой вести начал. Можно считать, остались при своих. Далеко впереди, в безоблачной выси, парил, направляясь на север, ястреб. Птица доберется до лагеря быстрее Перрина. Перрин припомнил времена, когда его, как и того ястреба, мало что тревожило. По крайней мере, если сравнивать с нынешними днями. Как давно это было…

– По-моему, Балвер, белоплащники стремятся избежать новой встречи с шончан. А нами они интересуются куда как меньше. Все равно двигаться быстрее у нас не получится. Это и есть вторая новость?

– Нет, милорд. Просто интересная деталь. – Кажется, Балвер ненавидел Чад Света, а особенно Валду – как подозревал Перрин, в прошлом Балвер немало претерпел от них. Но ненависть его была холодной и расчетливой, каким был и сам Балвер. Бесстрастной. – Другая новость такая. У шончан была еще одна битва, на сей раз на юге Алтары. Возможно, против Айз Седай, хотя упоминали мужчин, использующих Силу. – Повернувшись в седле, Балвер оглянулся на Грейди и Неалда в черных мундирах. Грейди разговаривал с Илайасом, а Неалд с Айрамом, но оба Аша’мана, как казалось, наблюдали за лесом с вниманием не меньшим, чем ехавшие позади Стражи. Айз Седай и Хранительницы Мудрости тоже вели негромкий разговор. – С кем бы они ни сражались, милорд, ясно, что шончан потерпели поражение и отброшены к Эбу Дар.

– Хорошее известие, – ровным тоном заметил Перрин. Перед его мысленным взором вновь воскресли картины битвы у Колодцев Дюмай. На миг он опять оказался на том поле, отчаянно сражаясь спиной к спине с Лойалом и думая, что следующий вздох будет последним. И в первый раз за этот день вздрогнул. По крайней мере, Ранду известно о шончан. Хорошо хоть об этом не надо беспокоиться.

Перрин чувствовал на себе изучающий взгляд Балвера. Тот смотрел на него, точно птица, разглядывающая необычное насекомое. И заметил его дрожь. Маленький человечек любил знать все обо всем, но есть такие секреты, о которых не должен знать никто.

Взгляд Перрина вновь привлек ястреб, теперь уже еле заметный. Птица навела Перрина на мысли о Фэйли, о его горячей жене-соколице. О его красавице-жене, красавице-соколице. Он выбросил из головы шончан и белоплащников, битвы и даже Масиму. Хотя бы на время.

– Давайте немного прибавим шагу, – обернувшись, крикнул Перрин остальным. Может, ястреб и увидит Фэйли раньше его, но, в отличие от птицы, Перрина встретит любовь его сердца. И сегодня он вообще не будет на нее кричать, что бы она ни сделала.