Серебряный медведь

Глава 9

Виржилио дель Ланца имени своего не любил. И скажите на милость: как можно любить подобное чудовище? Будто журавли клекочут, отправляясь на зимовку. А сколько пришлось натерпеться из-за него отпрыску обедневшего (да что там обедневшего? Обнищавшего, если говорить как есть) дворянского рода из окрестностей Виньолы? Да, кстати, если кто не слыхивал о таком каматийском городе, то не удивительно. Он одинаково далек и от мьельского тракта, и от браильского, а раскинулся на берегу узенькой извилистой речки почти на границе с Уннарой. Земля в окрестностях Виньолы каменистая, дожди идут редко, зато саранча, провались она в Ледяную Преисподнюю, давно стала привычным гостем. Потому и собранного урожая пшеницы едва хватало, чтобы прокормить местных жителей, виноград вызревал плохо и даже самая лучшая лоза, привозимая из Мьелы, мельчала и хирела, лук и маслины вырастали маленькими и горькими. Многие, очень многие юноши из бедных, но знатных родов уезжали в поисках счастья в столицу, блистательную Аксамалу. Не избежал этой участи и Виржилио.

Если славные предки рода дель Ланца и прославились некогда на военном поприще, то в нынешней сасандрийской армии об этом давно забыли. Горячие надежды вступить в гвардию, одеть алый с золотом плащ и через полгода безупречной службы украсить рукав серебряным бантом лейтенанта разлетелись в мелкие осколки, разбившись о длиннющую очередь у резиденции генерала Бригельма. Слишком велика Сасандра, и слишком мала гвардия. Ну, не может она всех желающих вместить, как ты ни старайся. Поэтому в ход шли рекомендации, связи, ордена прадедушки, мешочки с золотом. Последнее, впрочем, не приветствовалось. Его светлость Бригельм вышел из худородного провинциального дворянства, а потому нынешним жалованьем был более чем доволен, считал себя обеспеченным человеком и марать руки и совесть о взятки не хотел. Правда, всегда оставалась возможность сунуть «на лапу» адъютантам, чтобы протянули без очереди. Но у паренька из-под Виньолы не было ни денег, ни влиятельных родственников, ни предков, отмеченных орденами империи. Хотя воевали мужчины дома дель Ланца на всех произошедших в обозримом прошлом войнах, участвовали во всех известных битвах.

Отказавшись от попыток пробиться в гвардию, Виржилио думал попытать счастья в обычной пехоте или кавалерии, но понял, что сделал глупость, забравшись в столицу. Из Аксамалы в войска назначали лишь генералов и полковников, которые подбирали офицеров по своему усмотрению либо служили с теми, кто доставался по наследству от предыдущего начальника. Чтобы дослужиться хотя бы до лейтенанта, пришлось бы возвращаться в провинцию и начинать все сызнова – искать связи, предъявлять рекомендации, пытаться дать мзду.

На свое счастье, молодой каматиец познакомился с хозяином ночлежки – на приличную гостиницу денег у него все равно не хватало – у Южных ворот. Маленький сухопарый старичок служил некогда в почтовой службе. Да не на простой почте, какой пользуются скучающие матроны, отправляя несколько строк покинувшей город подруге, или задержавшиеся в столице дворяне передают распоряжения управителям поместий. Старый Реблан служил в государственной курьерской почтовой службе, находящейся под патронатом самого государя императора, да живет он вечно. Они мотались из конца в конец огромной страны, развозя секретные предписания командирам воинских частей, указы для губернаторов и вице-королей провинций, листы с подробнейшим описанием примет государственных преступников, срочные извещения о снятии либо назначении того или иного чиновника. Легкой и умиротворяющей эту работенку не назовешь. Случалось, и разбойники нападали, рассчитывая поживиться отличными конями, добротной одеждой и немалым запасом скудо, полагающимся каждому гонцу. Иногда чиновники нанимали убийц. Ведь если указ или приговор не дошел до адресата, значит, можно сказать, что и нет такого указа. А пока сподобятся новый подготовить, глядишь, и положение в государстве может измениться. Приходилось курьерам отбиваться и от шпионов, решивших во что бы то ни стало завладеть важными сведениями. Потому набирали на почтовую службу людей молодых, сносно владеющих оружием, умеющих скакать, как ветер, на любом коне, даже на самом злом и горячем. Вот и выходит, что лучше молодых дворян из провинции, домогающихся государственной службы в Аксамале, никого для курьерской службы Триединый не создал.

Виржилио, как выслушал историю хозяина ночлежки, со всех ног бросился на бывший Гончарный спуск, который нынче гордо именовался улицей Победы при Горроли. Что это за Горроли такое – город, село, река или, может быть, гора, – он не знал, да и знать не хотел. Зато всей душой желал успеть записаться на курьерскую службу раньше, чем об этом прознает несколько сотен молодых дворян, прибывших в столицу одновременно с ним.

Паренек успел. И даже понравился строгому лейтенанту. Сказалась еще детская любовь к лошадям. С ними Виржилио был, что называется, «на ты». Мальчишкой голоштанным из ночного не вылезал, а с отцовским конюхом мог болтать от рассвета до заката. Правда, лейтенант пристыдил его за «деревенскую посадку», за манеру хлестать поводьями по шее лошади, чтобы разогнать ее, за некрасивую привычку растопыривать локти и пообещал за полгода сделать из него настоящего наездника.

Лейтенант оказался из тех людей, что слов на ветер не бросают. В течение пяти месяцев Виржилио и еще сотня таких же, как он, новичков ездили в манеже, изучая упражнения благородной школы верховой езды – вольты и принимания, осаживание и смену ног на галопе.[32] Они учились вести коня сокращенным и прибавленным аллюром, осваивали вольтижировку.

Кроме того, с молодыми дворянами усиленно занимались фехтованием и стрельбой из арбалета – в обязательную экипировку курьера входил кавалерийский меч и одноручный арбалет, который можно взводить, не покидая седла.

Виржилио занимался с удовольствием. И вообще, в учебном лагере он чувствовал себя как дома. Так хорошо ему не было даже в разваливающемся на глазах, погрязшем в нищете имении отца. Здесь каждый имел равные возможности – наставники оценивали учеников не по знатности рода или банковскому счету, а по успехам и прилежанию. Здесь каматиец заработал кличку, заменившую – хотелось бы думать, что навсегда, – нелюбимое имя. Ну и подумаешь, что кому-то прозвище Головастик кажется обидным! Парень не обольщался своей внешностью. Невысокого роста – три с половиной локтя, тонкий в кости, но с круглым черепом и слегка выпученными глазами. Это еще хорошо, что Головастиком прозвали. Почти любя. Могли бы и Жабой.

По окончании учебы молодым курьерам навесили нашивки сержантов, и начались суровые будни. В любое время дня или ночи в казарму мог заявиться лейтенант, ткнуть пальцем в того из гонцов, которого считал достойным предстоящего поручения. В редких случаях отправляли двоих или троих. Тогда все знали – ценность пакета с документами такова, что в случае потери проще самому ремень через ветку ближайшей осины перекинуть. А если найдутся охотники отобрать письмо, сражаться надо до последнего, не щадя ни себя, ни врагов.

Иногда приходилось по-настоящему тяжело. Шутка ли сказать – трое, четверо суток в седле, сменяя коней на почтовых станциях. Синяки на заднице, колени горят, натертые о седло, спина дрожит, а в глаза словно песка насыпали. Ведь курьерскую почту государственной важности помечали тремя крестами.[33]

Зато за неполных полтора года службы Головастик увидел почти всю империю. Побывал в Браиле и в Мьеле. Пересек всю Аруну, добираясь до пограничного форта у подножия гор Тумана. Проехал по краю долины альвов, доставляя письмо на Окраину. Хоть и не довелось увидеть остроухих, а все-таки будет чем похвастаться в старости, сидя у камина. Зато кентавров видел едва ли не вплотную. Вручал пакет их вождю. Правда, окраинцы потом говорили, что это не настоящие кентавры, а «замирившиеся», признавшие власть людей над степным привольем. Настоящие, «дикие», не подпустили бы имперца к себе ближе чем на выстрел из лука.

И вот теперь курьер Головастик получил задание доставить пакет в Северную Тельбию, его превосходительству генералу армии Риттельну дель Овиллу в собственные руки. Как обычно, три креста. Как обычно, подняли ни свет ни заря – несмотря на беспокойную кочевую жизнь, он любил утром поспать подольше. Да еще первый конь попался с норовом. Все время взбрыкивал, шарахался от вспархивающих с обочины дороги воробьев. Пришлось даже несколько раз вытянуть каракового красавца вдоль ребер плеткой, чего каматиец делать не любил.

Зато скакал жеребец быстро – меньше чем за сутки они достигли Вельзы. Здесь Головастик сменил каракового на светло-серого, гривастого с длинной холкой и скошенным крупом. Этот конь казался неутомимым – еще сутки, и в лицо курьеру потянуло свежестью с Арамеллы.

К несчастью, серый начал припадать на левую переднюю. Виржилио винил только себя. За несколько миль до Мирандолы – крохотного городка с всего-навсего одним храмом – он попал под дождь, земля на обочине раскисала на глазах, и, чтобы не терять скорости, гонец решил выбраться на мощеный камнем тракт. Конечно же, идти галопом по камням не следовало. Как результат, бабка коня опухла и стала горячей на ощупь. Скорее всего, началось воспаление копыта.

Народная мудрость гласит: «Без копыта нет коня». А любой служащий курьерской почты добавит от себя: «Без коня нет курьера».

Чтобы не остаться пешим посреди тракта, Головастик повел серого рысью и через десяток миль понял, что не успевает к почтовой станции до сумерек.

Как плохо! За это командование по головке не погладит. А с другой стороны, после двух суток гонки ему полагалась одна ночь полноценного отдыха. И какая разница, где он ее проведет – на жесткой кушетке под старческое ворчание станционного смотрителя или под кустом у костерка? А утром, не мешкая, сменит коня и, чуть-чуть постаравшись, наверстает упущенное.

Курьер уже начал выглядывать подходящее место для ночевки, как вдруг заметил съехавшую с тракта повозку. Очевидно, путешественники, в отличие от него, никуда не спешили и начали обустраивать лагерь задолго до наступления темноты.

Обычно Головастик, будучи на службе, сторонился компаний. Да и устав курьерской службы не одобрял общение с посторонними людьми. Мало ли кем они могут оказаться? Вдруг шпионы из Айшасы? Но тут случай особый. Вряд ли охотники за имперской почтой, если таковые найдутся, знали о хромоте его коня. Да и перекусить не помешает. Каматиец ясно слышал, как начинает бурлить в животе. Угостят – хорошо. Нет – он и оплатить ужин может. С чем, с чем, а с серебром для гонцов империя не скупилась никогда.

И все же об осторожности Головастик не забывал. Подъезжал к незнакомым людям шагом, внимательно приглядываясь. Руки в любое мгновение были готовы подобрать повод, а ноги – дать шпоры серому. Даром что хромой, а на коротком рывке от кого хочешь оторвется. Даже подхватить арбалет не успеют.

Прежде всего он отметил пасущихся на лужайке стреноженных мулов. Очень хорошо, преследовать будет не на чем.

Второе – сама повозка. Не каррука. Более длинная, с дополнительной парой колес посредине. Очень похожа на передвижной домик: двускатная крыша, окошки, задернутые вышитыми занавесочками, сбоку торчит жестяная труба – можно готовить пищу и на ходу. Кроме всего прочего, фургон вызывающе размалеван. Стены, крыша, ставни, даже колеса. И цвета-то такие яркие, плохо сочетающиеся друг с другом. Ярко-зеленый и кроваво-красный. Лиловый и желтый, словно листва берез осенью. Как панталоны у фалессианцев: одна штанина васильковая, а другая – вишневая. Вызывающая безвкусица.

Кто может путешествовать в такой раскрашенной, аж глазам больно, шкатулке?

Ответ пришел, когда Головастик обогнул фургон и увидел вначале сохнущие на веревке нижние юбки и кружевные рубашечки, а после и надпись на стенке повозки – «Запретные сладости».

Все понятно.

Передвижной бордель.

Сейчас их много развелось. И все норовят переправиться через Арамеллу и пристать к какому-нибудь из полков победоносной армии Сасандры. Вернее, освободительной… Вернее, выполняющей дружественную миссию, помогающей народу Тельбии обрести счастье в братской семье народов… Ну, и так далее и тому подобное… Как учат нас жрецы Триединого, и в особенности Верховный Совет. Конечно, никто из жителей империи не воспринимал всерьез слова жречества и чиновников. Верхушка страны меньше всего думала о народе Тельбии и его счастье. Но и их понять можно. Отчего бы не присоединить плодородный край, сразу обезопасив южную границу Гобланы, да еще и выдвинуться на запад, подрезая Дорландию с юга и выйдя вплотную к богатой Фалессе? А идеи? Идеи должны быть благородными, иначе они никакие не идеи, иначе их очень трудно оправдать перед западными королевствами и Айшасой, торговля с которой все еще нужна, в какой бы раздрызг ни пришли политические отношения. Вот и приходится империи юлить, прятать за красивым фасадом давно требующее ремонта здание. Подобным образом поступает и старая шлюха, покрывая лицо слоем пудры и румян в палец толщиной…

Да, кстати, о шлюхах! Если цены в «Запретных сладостях» не выше обычных, то почему бы и не доставить себе небольшое удовольствие? С женщинами у Головастика как-то не заладилось. В смысле с непродажными, любовь которых все равно нужно покупать подарками, высоким положением в обществе, холеной красотой, наконец. Своей внешностью курьер не был доволен – маленький, кривоногий, горбоносый, с большой головой. До высокого положения сержанту тоже еще расти и расти. Был бы хоть лейтенантский бант… А так? Вот деньжонки завелись в последний год, но служба отбирала все свободное время.

Ну так кто путешествует в разукрашенном фургоне?

В десятке шагов от повозки за раскладным столиком на таких же стульчиках с матерчатой спинкой сидели четверо. Трое мужчин и женщина. В черноволосой красавице, рассеянно отщипывающей кусочки от лепешки, Виржилио безошибочно распознал бордель-маман из тех, что никогда не откажутся подняться наверх с денежным или просто влиятельным посетителем. А вот мужчины… Вообще-то это должны быть охранники – и девок, и кубышку нужно оберегать в дороге от охотников поживиться чужим. Но на охранника походил только один. Низколобый, с перебитым носом, зато одетый в новенький бригантин с начищенными бляхами. На его правой скуле, чуть ниже глаза, зрел устрашающих размеров чирей. Каматиец так и окрестил его для себя – Чирей. Рядом с ним восседал паренек не старше семнадцати лет, голубоглазый, курносый, вихрастый. Зато силушкой его, по всему видно, Триединый не обделил – рука в обхвате толще, чем у Головастика нога. Несмотря на пышущую здоровьем фигуру, в его лице читалось столько юношеской наивности, что в охранники мальчишка не годился. Наверное, возница. Он же конюх. Третий мужчина мог быть кем угодно… Но присутствие в его предках чернокожего айшасиана угадывалось безошибочно. Очень смуглая кожа, толстые губы, глаза немного навыкате. Лекарь? Счетовод? Просто купец, прибившийся к путешественникам, чтоб веселее и безопаснее?

Гонца заметили.

Чирей зашептал что-то на ухо полукровке, юноша захлопал глазами и даже рот раскрыл, а бордель-маман сжалась, словно ожидая удара плетью. Странно…

Виржилио подъехал ближе. Вежливо поздоровался. Бляху с изображнием борзого кота – отличительный знак курьерской службы – он прятал на груди под коротким кафтанчиком. Незачем кому ни попадя знать о его миссии. Пусть думают, что обычный путник.

– Что ж ты коня довел до такого? – неприветливо бросил Чирей, даже не пытаясь ответить на приветствие.

Головастик хотел возмутиться, но его опередил смуглый купец:

– Помолчи, Скеццо, во имя Триединого умоляю! А вы, добрый человек, спешивайтесь, присаживайтесь к нам. Гость в дом, счастье в дом. Так говорят северяне. И они правы. Здесь, у нас, конечно, не дом, но что-то вроде того… Тюха! Прими повод у гостя!

«Странно… – отметил Головастик про себя. – Чего это он распоряжается, будто он хозяин борделя? А бордель-маман молчит, будто воды в рот набрала. Может, это купец так хитро денежки вложил? И он, по сути, наниматель?»

Вихрастый паренек подбежал к всаднику, взял серого под уздцы. Подождал, пока гость соскочит на землю, похлопал коня по потной шее, расстегнул переднюю подпругу. Его уверенные движения сразу понравились прирожденному лошаднику, каким не без основания считал себя Головастик. Точно, возница.

– Расседлай, и пускай пасется, – улыбнувшись как собрату, сказал курьер. – Он не убежит. Приучен.

А сам отстегнул от седла чехол с арбалетом, небольшой мешок с запасом еды и необходимыми в дороге мелочами.

– Т’Виржилио дель Ланца, – поклонился он сидящим за столом. Вот когда пригодилось нелюбимое имя! Хоть и нелюбимое, а все же дворянское. Пыль в глаза пустить поможет.

– Витторио, – представился смуглый старик. – Может, слышали? «Витторио и сыновья». Поставка мьельских вин в столицу.

Головастик покачал головой.

– Не слышали? Ну, что поделаешь! Мы же оптовой торговлей занимаемся. Простому покупателю наши имена неизвестны… Позвольте вам представить моих спутников. Фрита Эстелла, хозяйка этого странствующего заведения. – Брюнетка хмуро кивнула. – А это – Скеццо, наш охранник. – Чирей оскалился, показывая зияющую дыру в том месте, где у людей находятся верхние резцы. – Присаживайтесь за наш стол, уважаемый господин дель Ланца. Эй, кто-нибудь! Стул для гостя! – закричал старик.

Почти сразу же дверь фургона открылась. По лесенке спустилась пухлая русоволосая девчонка, совсем не похожая на прожженную шлюху. На ходу она разложила стул, а потом установила его по левую руку от фриты Эстеллы. Присела с поклоном и убежала. Головастик проводил ее изумленным взглядом. Опустился на стул.

Надо бы о чем-то заговорить. Просто из вежливости. Но почему-то ничего не приходило в голову…

– Времена нынче тяжелые, – первым заговорил торговец вином. – Неспокойные, я вам прямо скажу, времена. Не так ли?

Курьер кивнул. Чистая правда. Разве можно оспорить?

– Поэтому мы не станем выспрашивать вас, кто вы и откуда, – продолжал Витторио. – Захотите, сами расскажете.

– Секрета никакого нет, – опомнился Головастик. Не хватало еще вызвать подозрения излишней скрытностью. – Я еду в Тельбию. Хочу записаться в армию. Если идет война, то почему бы не попытать счастья?

– Эт-точно, – поддакнул Скеццо. – На войне самое оно. И мошну набить, и время провести. С удовольствием.

«Что ж ты не в армии?» – подумал гонец, но вслух сказал:

– Конечно! Заработать славу, почести, достаток!

– Но… Если не возражаете, господин дель Ланца, – елейно проговорил купец.

– Нет-нет, что вы, фра Витторио.

– Так вот. Я хотел спросить. Вы же благородный господин, не так ли?

– Да. Я дворянин.

– Так неужели вам не хватает денег, уважения в обществе?

– Денег? А когда их хватает? – улыбнулся Головастик.

– Эт-точно! – радостно поддержал его охранник. – Денежки как вода. Так меж пальцев и текут.

– Признаюсь честно. Мой род не богат. И мне не хочется ждать раздела отцовского поместья между тремя братьями. Уж лучше добыть самому все, что достойно дворянина.

– Эт-точно!

– Верно, господин дель Ланца, – кивнул Витторио.

– Но на войне иногда убивают, – вдруг произнесла, глядя вдаль, бордель-маман.

– Ну, да… – опешил курьер. – Случается…

– Зачем мертвому деньги, слава, громкие титулы?

Смуглый купец скривился, словно недозрелое яблоко надкусил. Скеццо замер с раскрытым ртом, покачал головой.

– Убивают и в мирное время, фрита Эстелла, – стараясь быть любезным, пожал плечами Виржилио. – Дворяне гибнут на дуэлях. В конце концов, можно отравиться грибами или упиться вином.

– Вот, кстати, господин дель Ланца! – вмешался Витторио, явно стремясь увести беседу от неприятной темы. – Не выпить ли нам вина? Моего любимого, мьельского, к сожалению, нет. Но в тысяча триста четырнадцатом году под Браилой уродился неплохой виноград.

Скеццо потянулся за кувшином. Быстро разлил вино в три кубка.

– Оно с привкусом крыжовника, – вещал Витторио так, словно собирался продать гонцу пару бочонков. – Бархатистое, темно-красное…

– Благодарю, – кивнул Виржилио. – А фрита Эстелла не выпьет с нами?

Охранник странно сверкнул глазами. Бордель-маман покачала головой:

– Нет, спасибо. Я уже достаточно выпила вина.

– За победоносную армию империи! – провозгласил купец, вставая.

Вкус вина в самом деле оказался отменным.

Корзьело пригубил уже третий кубок. Именно пригубил. Скеццо и этот, как его, дель Ланца пили до дна. Эстелла сидела, словно мраморное изваяние, упиваясь своей холодностью и ледяным презрением. Вот дура!

Увидев ее замешательство и откровенный страх еще в мансионе фра Морелло, табачник сперва удивился. Но несколько фраз, которыми они обменялись, все объяснили. Не напрямую, конечно же, нет. Просто любой аксамалианский лавочник даст фору магистратским сыщикам, когда нужно что-либо прочесть по глазам, дрожанию губ, подергиванию пальцев… А уж если лавочник большую часть жизни отработал на иностранную разведку!

Эстелла боялась его до одури. Страх парализовал ее разум, обычно живой и гибкий. Должно быть, грешник, очутившийся в преисподней, смотрит так на приближающегося рогатого огненного демона, приготовившего трезубец, котел да изрядный запас дровишек.

Значит, сделал выводы Корзьело, бордель-маман знала о плети с полой рукояткой. Знала, что табачник посещает ее неспроста. Знала о существовании Министра. Выходит, «Роза Аксамалы» выбрана для передачи агентурных сведений не наобум, а по согласию самой фриты. А если быть более смелым в предположениях, то она могла быть знакома с самим Министром. Или даже… Нет, версию о том, что фрита Эстелла и есть Министр, Корзьело отмел как слишком уж смелую. Но в любом случае черноволосая пышногрудая красотка играла не последнюю роль в сети айшасианской разведки. И теперь бежит прочь из Аксамалы. Бросив весьма доходное дело. Это одни лишь дураки думают, что, путешествуя с передвижным борделем за армией (пускай даже победоносной), можно заработать много денег. Умный человек подумает и скажет: доходы едва-едва покроют затраты. И то если набрать оторв, способных задирать юбку по сорок раз на дню. Но таким, с позволения сказать, «девочкам» и цена – ломаный медный грошик. То на то и выходит. Нет. Бежать, бросив престижное заведение, расположенное в выгодном месте, постоянных посетителей, прикормленных стражников и сборщиков налогов, способна заставить только настоящая опасность. Когда выбор идет не между малой и большой прибылью, а между жизнью и смертью.

Следовательно, покушение на Корзьело и бегство бордель-маман – одного поля ягодки. Или, вернее, звенья одной цепочки.

А испуг девчонок? Фланы и Литы?

Он говорит об одном – они знают, кто он и чем занимался в Аксамале. А еще знают, что оплаченные Айшасой агенты не в игрушки играют в Сасандре. Их убивают, и они не гнушаются пустить кровь, если заподозрят предательство и попросту чтобы убрать ненужного свидетеля.

Неужели их цепочка раскрыта?

Тогда приказ о его, Корзьело, убийстве мог отдать непосредственно Министр. Мог напрямую связаться с гильдией наемных убийц, а мог и… Правильно! Мог поручить Эстелле.

Выходит, решили отделаться малой кровью? Как там лекари говорят: отсечь больной палец, чтобы спасти всю руку? И ничего лучше не придумали, как назначить на роль больного пальца его!

Айшасианы в гневе не бледнеют – их темная, почти черная кожа сереет, как зимнее небо над Великим озером. Корзьело с трудом удержал себя в руках. Не вцепился проклятой кошке в горло на глазах у обитателей мансиона и его радушного хозяина. Хотя хотелось… Ой, как хотелось!

Но он сдержался. Ужас в ее глазах давал табачнику преимущество. Он мог мыслить трезво и холодно, Эстелла – нет. А какой же он лавочник, если не извлечет выгоду из самой безнадежной, казалось бы, ситуации?

Корзьело пригласил бордель-маман выпить по стаканчику вина. И поговорить по душам.

Разговор удался. Да, сказать по правде, он не мог не завершиться полной победой табачника. Слабое и неуверенное сопротивление Эстеллы пало уже после нескольких многозначительных фраз полукровки, как спелый колос под градом.

Спасаться вместе? Пожалуйста.

Подчиняться его приказам? Нет, это невоз… Ну, хорошо, как скажете, фра.

Бороться против империи до победного конца? О, Триединый…

Поставив последнее условие, Корзьело в первые мгновения раскаялся. Не хватало, чтобы бордель-маман грохнулась в обморок, как худосочная дворянская дочка, а то и вовсе начала бы вытворять глупости от отчаяния. Например, попыталась бы убить его кухонным ножом, деревянной вилкой или кувшином из-под вина. Но страх оказался сильнее. Фрита Эстелла согласилась.

Конечно, табачник не собирался шпионить или заниматься вредительством. Не хватало еще, удрав от убийцы, совать голову в петлю скорого полевого суда. Да по закону военного времени его могли и вовсе не судить. Довести до ближайшего дерева с удобной веткой и предложить исполнить воздушный танец. Но ему нужно было вырвать из Эстеллы согласие. Теперь они связаны, как охотничьи коты на сворке, как ниточка с иголочкой, как осел и его хвост. Она будет бояться его и слепо подчиняться не то что слову, а даже жесту. И девкам своим воли не даст!

Из мансиона Морелло они выехали на следующее утро.

В ближайшей деревне Корзьело познакомился со Скеццо. Щербатый вельзиец явно находился в неладах с законом. Зато как он крутил в пальцах корд! Хоть правой рукой, хоть левой. А несколько случайно оброненных фраз уверили табачника, что моральных норм и ограничений для Скеццо не существует.

Бородатый охранник, нанятый Эстеллой еще в Аксамале, тут же получил расчет, а его место занял щербатый.

Возница Тюха опасности не представлял, поскольку заглядывал Скеццо в рот и пытался повторять за ним упражнения с ножом. А кроме того, через два-три дня он уже беспрекословно подчинялся Корзьело, изредка удостаивая бордель-маман лишь снисходительного взгляда.

Так начался путь на запад фургончика под названием «Запретные сладости».

Тюха щелкал вожжами, Скеццо, сидя бок о бок с ним на передке, отпускал сальные шутки, Эстелла грустила и страдала в гордом молчании, шлюхи зыркали разъяренными кошками, но в бесполезности любого открытого бунта их убедили быстро. К удивлению Корзьело, первой голос подала (мяукнула что-то о произволе) не Флана, рыжая и строптивая, а Алана – голубоглазая обладательница роскошных волос цвета спелой пшеницы. Наверное, от большого ума. Не зря же в народе болтают – от светловолосых не жди ни разумного слова, ни дельного поступка. Не понравилось ей, видите ли, прислуживать за столом, мыть посуду и полы… А кто это должен делать? У нищих прислуги нет.

Скеццо показал себя опытным укротителем строптивых лошадок. Прежде всего намотал волосы девки на руку и хорошенько прошелся по мягким частям плетью. Да не той игрушечной шестихвосткой, какую везли с собой шлюхи, а настоящей, которая коню шкуру до крови пробивает. Правда, калечить Корзьело запретил, но визжала она так, что в Гронде слышно было. Потом охранник заперся с Аланой на всю ночь в комнатке, предназначенной для обслуживания посетителей. Что они там делали, табачник мог только догадываться, но наутро бунтарка стала тихой и спокойной, как овечка. Первой бросалась выполнять любое поручение.

Несколько раз Корзьело подумывал отомстить Флане за все те унижения, которые испытал от ее рук в Аксамале, но вдруг понял, что начал относиться к шлюхам как к собственности, а портить свое добро ни один уважающий себя лавочник не станет. Тем паче последствия странной болезни, охватившей его в мансионе фра Морелло, еще давали о себе знать слабостью и головокружением. Тут уж не до постельных утех…

И вот, когда до парома через Арамеллу оставались считаные мили, появился этот странный парень на хромом скакуне. Представился дворянином. Что ж, вполне может быть. Меч, арбалет. Сбруя на коне полувоенного образца. О себе рассказывает уклончиво. Воевать? В Тельбию? Правдоподобно. Но и только, что «подобно». Отряды наемников формируются не на правом берегу Арамеллы, а на левом, в Вельзе. И не одних наемников. Желающих послужить родине в имперской пехоте или в кавалерии набирали здесь же. Чтобы записаться в войско, не нужно на паром спешить. Офицер, догоняющий свой полк? Исключено. Где знаки различия? Где единообразный кафтан? Где слуга или хотя бы вестовой?

Темнит гость, ох, темнит… Не по его ли, Корзьело, душу заявился? Контрразведчик? Хотя… Возможно, и не по его. Сыщика могли направить по следам сбежавшей бордель-маман. То-то он в ее сторону косится все время.

Но если длинные руки тайного сыска дотянулись до Эстеллы, рядом с ней оставаться небезопасно. В контрразведке не дураки служат. Словесный портрет сбежавшего табачника должны все агенты знать. И осведомители.

Нужно что-то делать…

Причем срочно.

Приказать Скеццо и Тюхе, чтобы навалились скопом на врага?

Ага, а у него арбалет под рукой. Маленький, одноручный, полой плаща прикрыт. Да и меч тоже. Каков в драке его охранник, Корзьело не знал. Не было случая проверить. Так что накрошит их мало-мальски опытный мечник в мелкую окрошку. На тонкие ломтики посечет, как копченый окорок.

Нет. Сыщика вначале нужно подпоить. Тем более от вина он не отказывается. Ишь, за четвертым кубком потянулся.

– Флана! Еще кувшин! – выкрикнул табачник, вальяжно откидываясь в кресле. – И поесть чего-нибудь!

Рыжая выскочила из фургона, будто за дверью стояла. Ага! Значит, боится и уважает! Ничего, все равно своих плетей ты не избежишь, как бы ни старалась подлизаться…

Флана легкой походкой приблизилась к столу, поставила на середку пузатый кувшин. Рядом – глубокую миску, где на листьях салата лежали кусочки соленого сыра. Привычно увернулась от потянувшейся ущипнуть руки Тюхи. Вернулась в фургон. И все это молча, с плотно сжатыми губами. Корзьело заметил, каким похотливым взглядом проводил ее ладную фигурку изрядно захмелевший дель Ланца, вскочил и побежал вдогонку.

Запыхавшись, табачник догнал девчонку у самой лесенки. Вцепился в локоть, притянул к себе.

– Слушай меня внимательно! – зашипел он, обдавая старческим нездоровым дыханием. – Он пойдет к тебе. Поняла? Нальешь ему вина. Поняла? А в вино добавишь… Вот! – Лавочник сунул ей в руку глиняный пузырек с плотно притертой пробочкой. Это снадобье продал ему лекарь, пользовавший болящего в мансионе. Пять капель на кубок вина позволяли уснуть, не замечая резей в кишках. А если влить полный? Заснет и не проснется. Даже по голове стукать не надо. Хотя, конечно, не помешает для верности…

Флана сжала снотворное в кулаке, кивнула и с прямой, окостеневшей спиной взбежала по лестнице.

Головастик икнул, не отрывая масляного взгляда от Фланы. Тонкая рубашка не скрывала, да и не могла скрыть, округлость груди и бугорки сосков.

– Ну, ты долго намерен глазки строить? – топнула она ногой. – Может, для храбрости?

Курьер принял оловянный кубок, залпом опрокинул вино в глотку. Крякнул, вытер рукавом губы. Снова икнул.

– Вот только блевать тут не надо! – подбоченилась Флана. – Договорились?

– Ик… Договорились…

– Ну, так чего мы ждем?

Шагнув вперед, Головастик охватил ее, слюняво поцеловал в шею, толкнул на кровать, вернее, на походную лежанку. Женщина скривилась. Она хоть и многое перевидала за свою жизнь, но сильно пьяных не любила. От них одни неудобства. То никак не начнут, то никак не… Гость глубоко вздохнул и захрапел, обмякая.

Флана столкнула его с себя, вскочила с лежанки, накинула капот из зеленого атласа. Ну вот – пожалуйста! Сломался. Ну, и Триединый с ним. Ни кожи ни рожи… Худой, провонявший конским потом, кривоносый. Конечно, работа в борделе не позволяет женщине выребирать, но все же в Аксамале ее посетители выглядели не в пример лучше. И были чище… А некоторые так вовсе красавчики. Студент Антоло, например. Или лейтенант Кирсьен. Где они сейчас? Что с ними?

В дверь негромко, но решительно поскреблись.

– Сейчас! – вполголоса сказала Флана, откидывая крючок. – Вот он…

В темном проеме появились бесшабашно-злое лицо охранника и угрюмо-озабоченное – Корзьело.

– Заснул? – прошипел айшасианский шпион.

– Заснул! – ответил Скеццо, подходя к лежанке. – Эт-точно…

– Погляди, что там у него! – приказал полукровка.

Вельзиец рванул серую невзрачную куртку Головастика. Сунул ладонь за пазуху.

– Ну? Есть что? – пританцовывал на месте табачник.

– Ага! Есть, эт-точно! Кошелек…

– Не до кошельков сейчас! Бумаги есть? Знаки какие?

– О! Вот чего-то нащупал…

Скеццо вытащил запечатанное красным воском письмо и бронзовую бляху.

– Сюда давай!

Охранник протянул сложенную бумагу лавочнику. Бляху повертел и так и эдак, рассматривая изображение – стелющийся в беге поджарый кот.

Корзьело трясущимися пальцами сломал печать. Развернул письмо, шагнул ближе к свечке.

– Ледяные демоны Преисподней! – воскликнул он в полный голос, забыв, что кто-то может слышать.

– Что? – встрепенулся Скеццо. – Что такое?

– Держись за стенку! – посоветовал табачник. – А то упадешь.

– За стенку? Я лучше за нее подержусь. – Охранник сделал полшага к Флане, которая сжалась, втягивая голову в плечи.

– Погоди! Потом! – прикрикнул на него Корзьело. – Успеешь еще… Знаешь, что у него в письме?

– Да не томи, фра. Говори уже. – Скеццо показал щербатый оскал.

– Император умер…

Эти слова прозвучали буднично и безучастно, словно и не свидетельствовали об окончании целой эпохи в жизни Сасандры. Многие люди родились, выросли и состарились при нынешнем императоре. Точнее, при бывшем. Теперь-то жрецы быстренько выберут другого.

Флана тихонько ойкнула и зажала рот ладошкой.

Скеццо полез пятерней в затылок:

– Во дела… Это ж что начнется…

– Да уж. Начнется. – Корзьело взял из пальцев вельзийца бляху. Подкинул на ладони. – Это был гонец, а не сыщик. Слава Триединому!

– Гонец не гонец, а на государственной службе, – пробурчал охранник. – Поднимется, развоняется… Эт-точно.

– Не поднимется! – жестко отрезал табачник.

– Да ну? – удивился Скеццо. Быстро наклонился к Головастику. – Так он же дышит!

– Дышит? – Корзьело, охнув, присел с ним рядом. – Верно.

– Эт-точно. Вернее некуда. Добить бы надо…

– Так чего ты ждешь?

– Ага. Сейчас… – Скеццо потянул корд из ножен.

Табачник, кряхтя и держась за поясницу, привстал, делая шаг назад. Не хватало еще, чтобы кровью измараться. Пускай сам пачкается. Такому головорезу не в диковинку.

– Только попробуйте! – раздался звонкий решительный голос.

Подняв глаза, Корзьело похолодел. Сразу захотелось зажмуриться. А то и сжаться до размеров макового зернышка. Прямо на него глядело острие арбалетного болта. А за граненым штырем искрящийся решимостью зеленый глаз. И растрепанные рыжие волосы.

Флана! Вот кошка драная! Сама потаскуха, и мать ее, и бабка, и все бабы в роду…

– Ты положь игрушку, девочка, – почему-то осипшим голосом проговорил Скеццо. – Не приведи Триединый, выстрелит…

– Обязательно выстрелит, – заверила рыжая. – Вот увидишь.

– Стерва… – прошипел Корзьело.

– Эт-точно. – Вельзиец держал руки ладонями вперед. По всему чувствовалось: ему не впервой стоять под прицелом.

«Когда она успела подхватить оружие? – пульсировала мысль под черепом табачника. – Да еще взвести ухитрилась. И зарядить. Вот сволочь… И ведь всадит болт, не пожалеет…»

– Убирайтесь оба! – не терпящим возражения голосом приказала Флана. – Выметайтесь! Чтоб духу вашего…

– Пошли, Скеццо. – Корзьело хотел толкнуть в плечо охранника, но передумал. Мало ли что взбредет этой стервозе в голову? – Пошли! Он сам сдохнет. Без нас…

– Не понял… – повел тот плечами. – С чего бы ему дохнуть?

– Она сама его отравила. По моему приказу. Пошли. В ближайшем же городке я сдам ее в магистрат как отравительницу.

– Демона лысого ты сдашь, а не меня! – со злостью не сказала, а выплюнула Флана. – У самого рыло в пуху!

– А ты докажи! – пятясь и стараясь спрятаться за широкую спину Скеццо, откликнулся Корзьело. – Кто тебе, потаскухе, поверит?

– Есть в Аксамале человек…

– Ты бы все ж таки положила игрушку! – вступил охранник. – Нас двое. Одного подстрелишь, другой тебя достанет. Эт-точно!

– Знаю! – Зеленые глаза опасно прищурились. – Потому пристрелю тебя, ублюдок беззубый! А с этим кошачьим огузком я и голыми руками справлюсь. Буркалы бельмастые выцарапаю…

Арбалет качнулся вверх-вниз, уставился вельзийцу в пупок. Захочешь не промажешь.

– Ну! Вы убираетесь?

Тут уж и Скеццо попятился, негромко рыча от ярости. Как ни унизительно здоровому мужику отступать перед шлюхой, а жить хочется каждому.

– Чего ты хочешь добиться? – выкрикнул Корзьело из-за его спины. – Вернуть нас в Аксамалу?

– Да уж не в Айшасу!

– Ты не сможешь не спать, не есть и сидеть все время с самострелом!

– Знаю. Потому завтра утром вы убирайтесь куда хотите, а меня оставите здесь. На этой обочине.

– С дохлым курьером?

– Даже гниющий труп лучше вас, уродов! Проваливай, кому сказала!

Скеццо заметил, как опасно напрягся ее палец на спусковом крючке арбалета и рванулся к выходу, выталкивая Корзьело впереди себя. Захлопнул дверь. Врезал по соседней стенке кулаком так, что затрещали доски и острой болью откликнулись костяшки. В глубине фургона кто-то пискнул, но звук оборвался так быстро, словно рот зажали. Отлично! Значит, ни одна из шлюх бунт подружки поддерживать не намерена. А ее можно и бросить. Невелика потеря.

Флана почти без сил опустилась на лежанку.

Нет, расслабляться нельзя. От этих подонков можно ждать чего угодно. Любого подвоха.

Она быстро поднялась, на цыпочках подкралась к двери, накинула крючок. Непрочный запор их не остановит, но без шума теперь никто сюда не ворвется.

Глянула на сопящего курьера. Из угла его рта на подбородок сбегала тонкая струйка слюны, губы подрагивали в такт выдохам.

Не проснется?

Как бы не так! Еще как проснется. Протрезвеет и проснется.

А отрава, выданная ей табачником, возможно, еще пригодится. Мало ли какие в жизни случаи бывают?

Держа в правой руке арбалет, Флана левой открыла сундучок с одеждой.

Надо бы подготовиться к завтрашнему утру. В капоте, даже атласном, путешествовать как-то несподручно.

Глава 10

Пустельга резким кистевым ударом выбила меч из руки Антоло и выругалась.

Студент изумленно уставился на пустую ладонь. Как она умудряется его обезоруживать? Ведь он выше, шире в плечах, сильнее…

– Ну, что ты уставился? – Воительница взмахнула мечом, аккуратно срезав побег ясеня толщиной в палец. – Зло меня разбирает, не видишь? Молодой парень, а двигаешься как дед столетний!

– Почему как столетний?

– По кочану! Не просто столетний, а столетний обосравшийся дед! Которому полные штаны дерьма шагу ступить не дают! Понял? А ну поднял меч!

Антоло кивнул и послушно полез в кусты.

С котами жить – по-кошачьи мяукать. От войны бежал, а все равно на войну попал. Хотя в отряде наемников жизнь куда вольготнее и приятнее, чем в пехотном полку. Они, скорее, отряд друзей и единомышленников, чем воинская часть. Дисциплина есть, но держится она на взаимопонимании и взаимной ответственности, а не на кулаках сержантов и плетях окраинцев из заградительного[34] отряда. И относятся к нему по-доброму. В первые дни так и подсовывали куски мяса из общего котла, чтобы отъелся, набрался силенок. А потом Пустельга начала учить его ездить верхом.

Особо больших успехов она не достигла, но все же бывшему студенту удалось уразуметь необходимость сжимать бока коня коленями, а не пятками. Он понял, как правильно держать повод. Кстати, до недавнего времени он называл его вожжами, будучи полностью уверенным в своей правоте. Он осознал, что, поворачивая коня, нужно тянуть кулак с поводом не вверх, к плечу, а вниз, к колену, да еще и подталкивать в бок противоположной ногой. Узнал значение многих новых слов – путлище, бабка, ганаш, арчак, лука, приструга, шенкель, подперьсе, маклок, пахва. Оказалось даже интересно. Не менее увлекательно, чем вникать в планетные Дома, вычислять звезды на асценденте и десценденте, запоминать тригоны и стеллиумы, купсиды и сигнификаторы. Вскоре он мог без запинки перечислить все ремни, входящие в состав уздечки, а также все детали седла. С практическими навыками выходило тяжелее. Пустельга хмурилась, но, по крайней мере, не орала в голос, как на занятиях фехтованием.

Упражняться с мечом они начали в период вынужденного безделья. Кондотьер уехал в замок, черневший на холме посреди вырубки, прихватив с собой немногословного воина с двуручным мечом и выскочку лейтенанта. Впрочем, какой он теперь лейтенант? Такой же рядовой боец, как и все. Кроме, пожалуй, Мелкого, Почечуя и Пустельги. Вот они-то в банде Кулака были на правах лейтенантов.

К вечеру истекали вторые сутки, как ушел кондотьер. Наемники заметно беспокоились. Каждый рвался в дозор – наблюдать за замком.

Пустельга продолжала отрабатывать с табальцем пеший бой один на один. До конного боя, сказала она, ему еще как до Фалессы на четвереньках. И в наставническом рвении словно с цепи сорвалась… Антоло улыбнулся невольной игре слов, копошась в колючих зарослях шиповника. Заставляла его наносить удар с шагом. Вначале медленно, потом быстро. Потом он делал шаг с ударом, шаг назад и переход в защитную стойку. Студент чувствовал, что ноги у него заплетаются, руки вытворяют что хотят. То же можно было сказать и о мече. Зато пот лил ручьем. Если главной задачей воительницы было – измучить его до потери сознания, то своего она почти добилась.

– Ты танцевать когда-нибудь учился? – не выдержала наконец женщина.

– Учился.

– Ну, и как успехи?

– Да как тебе сказать?..

– Можешь не говорить. Все и так понятно! Будем отрабатывать парирование с рипостом.[35]

– Чего? – округлил глаза Антоло.

– Да ничего! Становись напротив меня.

Сперва студенту показалось, что новый урок – отдых по сравнению с беготней по поляне. Подумаешь, стой к противнику лицом к лицу и обменивайся с ним ударами. Отбил, ударил сам. И тут же возвращай клинок назад, чтобы защититься от очередного хитрого удара.

Раз, два! Раз, два!

А Пустельга знай себе командует:

– Прима, терция! Секунда, кварта!

Полсотни ударов, и Антоло почувствовал, что рубашка промокла насквозь.

– Кисть мягче! Локоть выше!

Эх, сейчас бы водички ключевой хлебнуть! А еще лучше – нырнуть головой в ручей…

И тут воительница обезоружила его самым обидным образом.

Обезоружила, обругала и отправила искать меч.

А вот, кстати, и клинок. Поблескивает в палой листве.

Табалец подобрал оружие и вернулся на поляну.

– Будем продолжать?

– Нет уж! Довольно с меня на сегодня! – довольно резко ответила Пустельга, с щелчком вгоняя меч в ножны.

– Ну, и слава Триединому, – пожал плечами бывший студент. – Пойду отдыхать…

И тут ее словно прорвало. Взмахнув кулаком, женщина раздельно и отчетливо, чеканя каждое слово, проговорила:

– Я не понимаю – ты правда такой дурень или прикидываешься?

– Какой – «такой»?

– А такой! Неужели ты не понимаешь? В этом клинке твоя жизнь или смерть може быть! И от того, как ты им владеешь, зависит, умрешь ты через три дня или внуков еще понянчишь!

– Ну, так уж и все от клинка…

– А от чего? От клинка, от коня, от умения с ними управляться! Ты же молодой парень! А двигаешься, словно дед… Да что там дед! Словно баба старая, больная и ожиревшая от безделья вдобавок!

– Ты полегче! – обиделся Антоло.

– А не буду полегче! Может, тебя хоть слова мои проймут! Раз сам не хочешь о себе заботиться!

– Я всегда сам о себе заботился! И от драки не бегал никогда!

– То-то я и заметила!

– Ты видела, как я с кордом обращаюсь? – подался вперед табалец.

– Ну, видела… – неохотно признала женщина. Как ни крути, а крыть ей нечем. Ножом и кордом он научился драться еще на родине, среди таких же, как он, подростков. А после здорово усовершенствовал навыки, будучи студентом. Потасовки на улицах Аксамалы – явление совсем не редкое. И зачастую зачинщиками этих безобразий становились студенты университета и, в особенности, компания, сплотившаяся вокруг Антоло. Так что чего-чего, а опыта в уличных драках ему не занимать.

– А ты говоришь – баба старая! – с ноткой торжества вымолвил студент.

– Да нет. Пожалуй, ошиблась я… – покачала головой Пустельга. – Не баба старая, а дурак молодой. Голова, как есть, деревянная!

– Почему это?

– А я ж не знаю! Хвастаться он вздумал! С кордом умеет! Ну, положим, против Почечуя ты и выстоишь. А больше ни с кем тебе не светит в нашей банде. Нашел чем хвастаться! Перед крестьянами хвастайся!

– Опять за свое! – Парень схватился за голову.

– А ты уши-то не зажимай! Слушай! В настоящем бою тебя прикончат, когда он еще начаться толком не успеет…

– А я в бой не рвусь! И вообще, война – это не мое! Не хочу и не буду! – Он с силой ударил кулаком о ладонь. – Что ж это такое! В армию насильно загребли, никто даже не спросил – хочешь или не хочешь! А я сразу решил, что убивать не буду…

– А на войне никто не спрашивает – будешь или не будешь. Или ты его, или он тебя. Жизнь – штука простая.

– Как я понял, жизнь довольно сложная. Путей к цели много может быть. Один не подойдет, так другой сгодится. Я сразу решил, что из полка сбегу. И вот случай подвернулся. Если бы не Желтый Гром, меня бы окраинцы в первую же ночь поймали бы!

– Я что-то не поняла: ты гордишься дезертирством или как?

– Горжусь не дезертирством, а тем, что своего добился. Решил и добился! Разве тебе это не знакомо?

– Знакомо. Я вот решила в детстве: на мечах рубиться буду. И выучилась. Не всякий мужик против меня выстоит. И горжусь этим.

– А я не хочу этим гордиться! Не хочу убивать! Понимаешь? Я так для себя решил. И все!

Пустельга вздохнула:

– Ох, и тяжело тебе в жизни придется.

– С чего бы это?

– А ты к ней приспосабливаться не хочешь.

– Почему?

– Да уж не знаю! Ты жизнь под себя ломаешь. Или ждешь, когда она к тебе сама приноровится. А нужно наоборот… Как с мечом – вписываешься в движение, а потом уже на силу берешь! Потому, видно, и с мечом у тебя не выходит ничего.

– Ну, так я тебе и говорю – не мое.

– А убьют тебя, чье будет?

– Убьют так убьют… Кто обо мне заплачет? – Антоло вдруг вспомнил Флану. Захотелось узнать, где она сейчас, что делает? Вспоминает о нем хоть иногда? Ведь им было хорошо вдвоем. А может, забыла? Высокомерный выскочка лейтенант затмил его в глазах девушки. Она ведь не его спасала, а Кира. Вот, пожалуй, единственный человек, которого он хотел бы убить. И плевать, что кондотьер запретил драки между собой в банде. Он подождет, а там… Конечно, с мечом в руке он офицеру не ровня. Зато в кулачной драке размажет его, как хозяйка корж для пирога.

Пустельга внимательно наблюдала за бурей чувств, отразившихся на лице молодого человека.

– Ну, что? Нашел кого-то, кто тебя добром помянет?

– Не знаю. Поглядим еще.

– А на мечах учиться будешь?

Парень вздохнул:

– Ведь без толку…

– Не бывает так, чтоб без толку. Когда-нибудь, а пригодится… Ладно, думай, а то Мелкий опять на меня заботы перекинуть хочет. – Она усмехнулась, приняла беззаботно-бесшабашный вид.

К ним и в самом деле широко шагал Мелкий. Рядом с ним переставлял длинные ноги Легман, уступавший в росте, пожалуй, только Мудрецу.

– Что случилось? – нахмурилась Пустельга.

– Похоже, беда, – негромко проговорил Мелкий. – Надо все обмозговать.

– Да что именно у вас вышло? Говори, не томи!

– Вот он из дозора вернулся. – Мелкий кивнул на Легмана. – Сейчас все расскажет.

– Говори!

– Ну… Похоже, не то что-то с энтим замком…

– Это я и так знаю. Иначе нас тут не было бы! По делу есть что сказать?

– Ну… – запнулся северянин.

– Ты не перебивай! – вступился за него Мелкий. – Прям как в магистрате! Говори, Легман.

– Ну… Мы в засаде лежали. Ну… Смотрели, выходит, за воротами. Ну… Глядим – всадник. Ну… По дороге к замку едет. Ну…

– Ну-ну? Тьфу ты, разнукалась! Наберешься тут от вас…

– Ну… Лежим, выходит. Ну… Я. Ну… Мигуля и Бучило. Ну…

– Ты про всадника какого-то говорил.

– Ну… Едет. Всадник-то. Ну… Конь в мыле. Ну… Сам в пылище, в грязище. Ну… Морда небритая.

– И что с того?

– Ну… Мигуля его, выходит, узнал. Ну… Крысюком его кличут. Ну… У Черепа в банде они вместе служили…

– Вот как?! У Черепа?! Это ж выходит… – Воительница побледнела.

– Вот и я про то, – сплюнул в траву Мелкий. – Хреновое дело выходит, мать моя женщина!

– Может, и сам Череп там? – быстро спросила Пустельга.

– Ну… Не видал. Ну…

– Если Череп в замке, – сокрушенно тряхнул головой Мелкий, – нашим ребятам кирдык.

– Причем полный, – согласилась женщина. – Что ж делать? Как узнать?

– Еще один лазутчик?

– Ты что, совсем сдурел?

– Ох, а мы такие умные! – обиделся Мелкий. – На себя погляди.

– Я и не претендую.

– Ну… Это… – переступил с ноги на ногу Легман.

– Чего тебе? – повернулась к нему Пустельга, удивленно округлив глаза. Казалось, она забыла о его присутствии.

– Ну… Не все я сказал. Ну…

– Так что ж молчишь?!

– Ну…

– Не нукай! Что дальше было? Говори!

– Ну… Гонец. Ну… В середку, выходит, заехал. Ну… А через время. Ну… Трельм Зубан и еще трое. Ну… Не знаю их я… Ну… Выскочили – и наметом. Ну…

– Куда?

– Ну… На закат, выходит. Ну… Туды, где тракт. Ну…

– Вот оно как! – крякнул Мелкий.

– И Зубан, значит, тут… – Пустельга чуть не рычала.

– Коты драные, шелудивые, – не отставал от нее Мелкий. – Медренскому продались, получается?

– Получается…

– Что ж делать будем?

– А что делать? – вмешался Антоло. – Ударить на замок, да и все дела!

Помощники кондотьера с недоумением уставились на него. Да и Легман рот открыл. Будто дерево заговорило. Или конь.

– Молчал бы ты, студент! – с нескрываемым презрением бросил Мелкий. – Тебя не спрашивали!

– Нет, и это тот говорит, который войну на дух не переносит! – ухмыльнулась Пустельга.

– А я что? – пожал плечами молодой человек. – Я и не отрицаю. Терпеть не могу, когда убивают друг друга. Но вы все равно своих не бросите?

– Нет, конечно!

– Да ни за что!

Одновременно воскликнули лейтенанты наемников.

– Тогда не нужно дожидаться, чтобы в замок латников понаехало, как каматийцев в Аксамалу!

Воин с протазаном задумался. А Пустельга сразу махнула рукой:

– А если нет там Черепа? А если он и Трельм тоже засланные, как и наши? Генерал мог не складывать все яйца в одну корзину… Если мы все испортим, Кулак по голове не погладит.

– А если его голову завтра на пике поднимут? – едко поинтересовался Антоло.

– Ну… Не подняли же, – пробормотал Легман.

– А ты хорошо смотрел?

– Ну… Смотрел. Ну…

– А ну тихо! – прикрикнула на них женщина. – Как бабы базарные! Слушайте, что я скажу.

– Давай уж, говори, – кивнул Мелкий. Чувствовалось, что он не хочет брать на себя ответственность и рад любому, кто избавит его от этого труда.

– Мне кажется, нужно подождать. – Пустельга внимательно посмотрела на каждого из мужчин. По очереди. Надолго задерживая взгляд. Скорее всего, ожидала возражений, возмущения, спора. Не дождалась и продолжила: – Кулак приказал ждать до сегодняшнего вечера. Он должен или знак подать, или… Или не подать. Тогда поймем, что товарищи наши в плену, а не в гостях.

– Он еще приказывал проваливать, если не вернется, – тихонько произнес – скорее, прошептал – коротышка.

– А это уже наше дело будет! – оскалилась воительница. – Спросим ребят – хотят командира выручить или хотя бы отомстить за него? Останутся те, кто захочет!

– Тоже верно… – вздохнул Мелкий. Покрепче перехватил рукоять протазана, давая понять: уж он-то останется при любых раскладах.

– Вот на том и порешим! – подвела итог Пустельга. – А сейчас за дорогой посмотреть надо. Ясно? Давай, Легман.

Северянин кивнул и развернулся.

Ближе к вечеру Антоло лежал под кустом шиповника, уставившись на малоезженую, заросшую травой дорогу (пожалуй, даже тропу), ведущую к замку ландграфа Медренского. Рядом грыз травинку горбоносый Тедальо. Чуть дальше угрюмо опустил подбородок на сжатые кулаки проводник Ингальт, который оказался опытным солдатом и после первых дней взаимной холодности был принят в банде за своего. Рана в боку не давала ему ухаживать за лошадьми или собирать хворост для костра, но поваляться в дозоре уннарец любил.

Солнце клонилось к закату. Тени удлинялись, скользили по палой листве и подлеску. Еще совсем немного – и наступят сумерки. Если до того времени кондотьер не подаст знак из замка, Пустельга начнет готовить отряд к штурму. Много ли проку в попытке двадцати человек захватить хорошо защищенное укрепление? Ведь даже если в гарнизоне Медренского не больше десятка лучников, они перестреляют атакующих еще на подходе. Вот если придумать какую-нибудь хитрость…

Тедальо перевернулся на бок и ожесточенно почесал ляжку.

– Муравьи, кошка их мать… Лезут и лезут…

Антоло кивнул, щелчком пальцев сбил с рукава крупного черно-красного с завидными жвалами муравья. Бедняга тащил какое-то семечко. Еще бы! Осень вступила в свои права – месяц Кота на исходе. Бывший студент вздохнул.

Донесшийся из перелеска крик сойки заставил караульщиков встрепенуться, навострить уши. Звук повторился. Вот противный! Нечто среднее между мяуканьем и скрипом несмазанной оси. И тут же еще два раза. Подряд, без перерыва.

Это был сигнал от охранения, прячущегося ближе к тракту. Замок замком, а тыл оставлять без присмотра тоже не годится. Можно и в окружение угодить. Потому наблюдение за дорогой велось и днем, и ночью. В случае чего – опасность или просто заслуживающее интереса происшествие – лейтенанты оповещались по цепочке: от передового дозора к охранению второй линии и дальше в лагерь. От тракта – крик сойки, от замка – иволги.

Тедальо, как старший дозора, приложил палец к губам. Антоло кивнул – и без команды понятно, что сидеть нужно тише мышки.

– Гляди, едет кто-то, – одними губами прошептал Ингальт. Ткнул пальцем в сторону тракта.

В самом деле, к замку приближалась цепочка всадников. Они ехали не торопясь. По низко опущенным головам коней и пропыленным плащам седоков видно – в дороге давно и усталость потихоньку берет свое.

Впереди – крепкий мужик на кауром коне. Он улыбался во весь рот. Из-под вислых усов торчали два здоровенных зуба. Почти как у сурка. Антоло догадался – это и есть Трельм по кличке Зубан. Следом за ним ехали еще трое в пестром обмундировании, выдававшем наемников. Один в кольчужном капюшоне, у двоих других головы не покрыты.

Следующий всадник выделялся богатой одеждой – плащ расшит золотом, округлая шляпа украшена пером гигантской нелетающей птицы, которая водилась лишь в южных областях Айшасы. Говорят, у нее клюв длиннее меча, а ударом ноги она запросто сбивает с ног коня. Но, несмотря на риск, охотников влекут перья, ценящиеся дороже золота. На сжимающих повод пальцах Антоло разглядел блеск драгоценных камней. Да не одного и не двух, а почти на каждом пальце. Сперва табалец подумал, что это и есть ландграф Медренский. Но его спутники! Нет, человек, живущий по эту сторону гор Тумана, ни за что не выбрался бы в путь в компании дроу. Четверо остроухих карликов ехали на низкорослых мохнатых лошадках – таких разводят в Барне, на самом севере, у Внутреннего моря, – холка на уровне пупка человека со средним ростом. Но для дроу это кони в самый раз. Ведь даже Белый, привыкший к высокорослым по меркам его народа скакунам (а на самом деле его пегаш был не более трех локтей в холке), страдал всякий раз, забираясь в седло. Остроухие держали наготове длинные луки, служившие гордостью их народа. Не самое подходящее оружие для всадника, подумал Антоло. А собственно, чья это забота? Его? Ну, уж нет…

Кавалькаду довершали пять копий[36] конницы. Поверх доспехов у латников – черные сюрко с вышитыми серебряной нитью медведями. На дроу они поглядывали с недоверием и опаской. Вот это точно местные. С первого взгляда видно.

Отряд медленно въехал за поворот дороги, скрываясь из виду.

– Ну, и что бы это значило, закусай меня морская щука? – ошалело пробормотал Тедальо.

– Если б я сам хоть что-то понял, – развел руками, что сделать лежа совсем непросто, Антоло.

– На латниках цвета Медрена, – уверенно проговорил Ингальт. – Его люди.

– Ну, а первые точно из банды Черепа, – сказал каматиец. – Жаль, что не все разбежались. Осталось десяток полудурков, верных. Тьфу!

– А дроу? – Антоло почесал затылок. – Откуда они здесь? Ведь до их гор тысяча миль!

– Ну, так Белый тоже здесь… – Тедальо закусил ус. – Меня больше этот крендель в плаще заинтересовал. Кто такой? Вот вопросик так вопросик…

– Вы старшим думаете докладывать? – остудил его Ингальт.

– А то? – буркнул наемник. – Само собой. Сгоняй, студент, к Пустельге.

Антоло кивнул и, пятясь задом, пополз из куста. Он уже понял, что знака от кондотьера они сегодня не дождутся.

Над Аксамалой висел молодой месяц Большой Луны. Словно прикрытый кошачий глаз. Янтарно-желтый, хищный, выжидающий.

Генерал Бригельм дель Погго отошел от окна. Сел за стол.

Третий день он жил под давлением страшного известия.

Смерть настигла его императорское величество во сне. Утром слуги обнаружили властелина империи уже остывшим, с безмятежной улыбкой на устах. Хорошая смерть, если подумать. Как-никак, семьдесят пять лет. Конечно, для чародея это не возраст, но для правителя или военачальника – очень даже ничего.

«Подумать только, а ведь и мне в месяце Филина уже семьдесят стукнет. Ровно на десятый день, – подумал гвардеец. – Интересно, сколько Триединый мне еще отвел? Может, десяток лет, а может, один день…»

Бригельм смутно ощущал – со смертью императора Сасандра прощается с целой эпохой.

«Сохранит ли людская память о ней добрые воспоминания или же дурные, кто знает? Станут историки порочить нас перед будущими поколениями или создавать святых? Как будут сами сасандрийцы, прожившие здесь всю сознательную жизнь, оценивать свое прошлое?»

Это были годы сытой и почти безмятежной жизни.

Империя дремала, как отяжелевший от съеденной добычи медведь, не обращая внимания на кружащих в опасной близости голодных бродячих котов.

Войны? Их заменили мелкие пограничные конфликты. Заварушки с вечно недовольными дроу, набеги кентавров на восточные границы, редкие высадки пиратов, всякий раз получавших по шее как следует. Айшасианы клацали челюстями и исходили злобой по ту сторону Ласкового моря. Изредка их эскадры появлялись в пределах прямой видимости береговых укреплений Браилы, Мьелы, Перта. Проскальзывали в тумане по самой кромке горизонта и исчезали столь же стремительно, как и приходили. Кто рискнет оспаривать военную мощь Сасандры? Западные королевства, мелкие, вечно терзаемые внутренними неурядицами и склоками правящих клик, не пытались даже корчить из себя ровню империи. Сыпали нотами, которые пестрели требованиями дать свободу вольнолюбивым дроу и неукротимым кентаврам, возмущались притеснениями, якобы чинимыми чиновниками Сасандры иноземцам, в особенности чернокожим айшасианам или стремящимся к необычайным изыскам в одежде фалессианцам. Их оставляли без внимания или отвечали со всей прямотой – на себя, мол, поглядите! Морской народ в Лотане закабалили? Итунийцы какой век подряд режутся с Грондом? А попытки Тельбии завоевать огнем и мечом край Тысячи озер? Как же быть с истребляемым ни за грош гордым и независимым гоблинским народом? А отношение к чужеземцам в Айшасе давно стало притчей во языцех. Если в Аксамале на рынке айшасиану ребра пересчитали – это, значит, притеснение по национальному признаку. А целые кварталы в заморских городах, в которых (и только в них!) разрешено жить белым купцам и просто гостям? Это как прикажете понимать?

Бунты? Их тоже почти не было. Редкие выступления голытьбы, обосновавшейся в припортовых частях столицы, недовольство виноградарей Браилы двадцатилетней давности, мьельские погромы тысяча триста шестого года? Это сущая безделица по сравнению с междоусобицей в Литии одиннадцатого века, крестьянскими войнами позапрошлого столетия – соляными и хлебными бунтами, попыткой открытого восстания и отсоединения Литии в прошлом веке, войне, едва не разразившейся примерно в те же годы меж Гобланой и Аруном.

Нельзя не признать, правление императора сильно омрачила чума тысяча двести восемьдесят четвертого года… Бригельму тогда едва сравнялось тридцать два. Очень много людей погибло от смертоносной заразы, также немало – от разъяренной толпы, ищущей по обыкновению виноватых. А винили тогда многих – айшасианских шпионов, остроухих шаманов, отравивших воду гоблинов, не подобравших нужных снадобий лекарей, не предупредивших о грядущей беде астрологов и погрязших в мерзкой ворожбе чародеев. Последних винили чаще других и с большим удовольствием. Прямо-таки с наслаждением, можно сказать. Даже беспримерный подвиг самопожертвования, принесение себя в жертву Тельмаром Мудрым и сотнями его сподвижников, что в конце концов заразу и остановило, не стер в сердцах большинства имперцев совершенно непривлекательный облик чародея.

Дель Погго пожал плечами.

Значит, так тому и быть.

Сейчас не время горевать о павших почти сорок лет назад колдунах.

Их новые последователи, продолжатели дела, несут новую беду Сасандре и новую заботу ему, генералу Аксамалианской гвардии с многозначительной кличкой Мясник.

Ему удалось убедить Верховный совет жрецов и главнокомандующего т’Алисана делла Каллиано сохранить смерть правителя в тайне от народа. И не только от простолюдинов или мещан, но и от дворянства, чиновников, рядового жречества. Даже магистрат Аксамалы и начальник тайного сыска не знали о свершившейся трагедии.

Был пущен слух о тяжелой болезни его императорского величества. Дворец снаружи полностью оцепили гвардейцами, а внутри наблюдение и заодно приготовление к похоронам осуществляли самые доверенные жрецы Триединого – не ниже второй ступени посвящения.

Само собой, шила в мешке не утаишь, объявить о смерти императора рано или поздно придется. Но хотелось бы попозже, чтобы успеть подготовить страну к возможным потрясениям. Курьерская служба по приказу Верховного совета совершала сейчас невозможное – во все уголки империи мчались конные гонцы с письменными предписаниями командующим армиями и гарнизонами крупных городов, распоряжениями для магистратов, стражи, тайного сыска, таможенной службы, жрецов…

Любой ценой не допустить узурпации власти, бунтов, волнений, выступлений вольнодумцев. Показать внешним врагам, что Сасандра едина и сильна, как прежде.

А допусти малейшую слабину, и слетятся стервятники. Начнут рвать кривыми клювами еще теплый труп великана, устрашавшего весь мир последние пятьсот лет.

И тогда что?

А ничего!

Просто исчезнет цель, ради которой он, Бригельм дель Погго, пожизненный герцог, трудился всю свою долгую и нелегкую жизнь. Единственный идеал, которому он служил и которым восхищался.

Империя!

Она только с виду кажется такой несокрушимой, как гранитная скала. А на самом деле представляет собой каменную кладку, где связующим раствором является взаимное уважение, дружба, торговые связи и общность религии во всех ее провинциях, разнящихся и богатством, и народами, их населяющими, и даже погодой.

Не дадим выковырять раствор из швов кладки – сохраним стену. А для крепости-империи новомодные речи вольнодумцев, ищущих каких-то призрачных свобод, ядоточивые слушки, распускаемые лазутчиками из Айшасы, Дорландии, Мораки, Фалессы, распри между дворянскими родами и набирающие силу религиозные секты (опять же заимствованные с запада или из-за моря) страшнее, чем дождь и корни сорняков для обычной стены.

Значит, не следует ждать, пока… Пока жареный петух в задницу не клюнет, как говорят в Браиле. Петуха мало обжарить на вертеле до золотистой корочки. Нужно его успеть с вертела снять, разломить, посолить-поперчить и обглодать до последней косточки. Только такой петух тебя не клюнет.

Что там говорил этот ищейка… Мастер, кажется? Колдуны-самоучки? Вольнолюбцы-болтуны? Прочие заговорщики? Претендующий на престол уннарский герцог Мельтрейн делла Пьетро? Т’Исельн дель Гуэлла – фигляр площадный, невесть что о себе возомнивший?

Раздавить!

Уничтожить!

Упредить возможный бунт или попытку государственного переворота!

Нужно брать власть в Аксамале в свои руки, и тогда, кто бы ни надел императорский венец согласно воле покойного правителя, он только спасибо скажет старому генералу армии с больными коленями и одышкой, который, может, и не увидит следующей весны, но империю спасет.

Бригельм быстрым движением – так кот выхватывает когтистой лапой рыбешку из ручья – придвинул к себе стопку бумаги, потянулся за пером. Завтра к вечеру все капитаны получат исчерпывающие указания – что им надлежит делать, куда идти, кого убивать, кого пленить, кого просто разогнать, словно сброд, нищенствующий на ступенях храмов.

Дель Погго яростно макал перо в чернильницу и писал. Черкал кривые строчки, ставил кляксы где ни попадя. Он давно уже разучился выводить на бумаге любые буквы, кроме тех, что входили в его подпись, но поручать работу адъютантам не хотел. Хоть и гвардейцы, а все же молодежь, крови не нюхавшая. Могут разболтать по глупости, по случайности, просто из хвастовства.

Отдельную бумажку он приготовил для Мастера. Пускай умник приходит и показывает, где собираются подпольные школы чародеев.

Следующая ночь будет ночью Огня и Стали! Но Сасандра останется в веках.

Он, скромный герой империи, не просит признания, памятников на дворцовой площади, улиц, названных его именем. Больше того, однажды прозванный Мясником за спасение города, он знал, что особой благодарности от людей не дождется никогда.

Да разве в этом дело?

Глава 11

Виржилио проснулся от пробивающихся даже сквозь закрытые веки солнечных лучей. Открыл глаза и на мгновение ослеп. Белые, вытянувшиеся цепочкой облака плыли по ярко-синему небу. Да не вдоль, как уважающим себя облакам положено, а по кругу, словно подхваченные водоворотом листья. Нестерпимо сверкающий диск солнца раздвоился, качнулся наподобие чаш аптекарских весов и вновь соединился.

Где это он? Что с ним? Что произошло вчера? Ведь, судя по всему, уже позднее утро, курьеру давно пора быть в дороге. Служба есть служба…

Головастик попытался перевернуться на живот и застонал от пульсирующей под черепом боли. Как будто в темя вбили длинный зазубренный гвоздь из тех, которым пользуются кораблестроители. Разогретая солнцем трава ткнулась в нос.

Нет, это не трава ткнулась. Это он уронил голову, не в силах удержать ее.

Это ж надо так напиться! Да еще и где?! В передвижном борделе!

Понятное дело, двое суток в седле. Устал. Почти ничего не ел – горбушка хлеба и кровяная колбаска, проглоченные едва ли не на ходу, не в счет. А вино все-таки крепкое. Виноград под Браилой выращивают более сладкий, чем под Мьелой или Лучанцей.

О чем ты думаешь, болван?!

Вставай немедленно, в седло!

С усилием гонец приподнялся на локтях. Похмелье – это не только больная голова, но и пересохшее горло, дрожь в конечностях, черные мухи перед глазами…

Тем не менее Головастик сумел оглядеться.

Коня не было!

То, что на обочине отсутствовали вчерашние знакомцы – Корзьело и, кажется, Скеццо, а также бордель-маман, шлюхи, мулы, фургон, возница, имени которого Виржилио не запомнил, – по сравнению с пропажей коня представлялось ничего не значащей мелочью.

Нет коня – нет курьера!

Пешком ему ни за что не доставить в установленный срок пакет, а значит, капитан роты имперской почты вышвырнет его с треском и даже за последний месяц не заплатит. И доказывай потом, что напоили, что не хотел… В рот же не лил никто и за руки не держал.

Курьер завыл, как простреленный болтом навылет кот, и ударился лбом о землю.

– Эй, потише, а то голову расшибешь, – раздался сбоку слегка насмешливый голос.

– Ну и пусть… – хотел ответить Головастик, но захрипел, с трудом ворочая сухим и шершавым языком, и пробормотал что-то вовсе непонятное.

– Ты радуйся, что живым остался, – продолжал голос. Женский. Довольно приятный.

Виржилио медленно – чтобы снова не потемнело в глазах – повернулся на звук.

Она сидела шагах в четырех позади него. Прямо на траве, скрестив одетые в мужские штаны ноги. Та самая рыжая шлюха, с которой он отправился в фургон и чьи зеленые глаза оказались последним воспоминанием гонца о вчерашнем вечере. Ишь вырядилась! Стоптанные полусапожки, потертый кафтанчик… Волосы убрала под черный бархатный берет. Прячется от кого-то, что ли?

– Ты что тут… – начал, с трудом выговаривая слова непослушным ртом, Головастик и замер, вытаращив глаза.

На коленях у рыжей лежал его арбалет. Взведенный и заряженный.

Она что, ограбила спящего?

Наплевав на головокружение и боль, Виржилио сел, ощупал себя.

Так и есть!

На поясе болтались пустые ножны – корд исчез.

Пропал также кошелек и…

И пакет!

– Пакет где?!! – срываясь на визгливый хрип, закричал курьер и вскочил на ноги. – Где пакет?!

– Громче ори, – невозмутимо посоветовала шлюха. – Может, Корзьело тебя услышит…

Наверное, он был страшен. Взъерошенные волосы, красные с перепоя, выпученные глаза, перекошенный рот.

Лицо рыжей – как же ее зовут-то? – дрогнуло. Арбалетный болт нацелился Головастику в живот.

– Убери! – хмуро приказал он.

– Сядь и успокойся, – ответила женщина.

Успокоиться? Попробуй тут… Пропажа пакета – приговор для гонца императорской курьерской службы. Проступок, попахивающий чем-то более серьезным, чем обычное увольнение. Тюрьма, служебное расследование, суд, каторга. Это в том случае, если просто потерял. А если донесение попало в загребущие лапы айшасианских шпионов, то неминуема смертная казнь. Как за преступление против империи.

– Сядь, я сказала!

Вместо того чтобы подчиниться, Головастик сделал шаг вперед:

– Куда письмо девала, кошка твоя мать!

– Что? – прищурилась девка.

– Что слышала, потаскуха! Где мое письмо? Где мой конь? Где мое оружие? Отвечай, кошка драная, тварь подзаборная!

Плечи рыжей дрогнули, и на один миг курьеру показалось, что сейчас палец с маленьким розовым ногтем нажмет на спусковой крючок. Но она сдержала порыв. Закусила губу, побледнела. Молча вперилась в него потемневшими до цвета болотной тины глазами.

Борьба взглядов длилась недолго.

Виржилио обмяк и шлепнулся на зад, словно ноги отказались слушаться. Зарычал, забил кулаками по сухой земле, не замечая, что в кровь рассекает кожу мелкими камешками.

– Думай, что говоришь, – медленно проговорила рыжая. Чувствовалось, что слова даются ей с трудом. С гораздо большим удовольствием она всадила бы в курьера болт. – Думай, с кем пьешь. И не перекладывай с больной головы на здоровую.

Не вполне понимая, о чем речь, Виржилио уставился на нее.

– Корзьело – айшасианский шпион, – безжалостно лишая гонца даже призрачной надежды, сказала шлюха. – Он твое письмо вслух читал. О том, что император умер…

– Что? – дернулся Виржилио. – Тише ты! Государственная тайна!

– Да ладно тебе! – отмахнулась девка. – Твою государственную тайну скоро половина Вельзы знать будет.

– Погоди! – спохватился гонец. До него не сразу дошел смысл сказанного шлюхой. – О чем ты? При чем тут император?

– Так было написано в письме, которое ты вез. Что-то еще. Распоряжения генералу пятой армии… Как его там?..

– Риттельн дель Овилл.

– Вот-вот… Ему. Я слышала, как они между собой обсуждали.

– Кто «они»?

– Корзьело и Скеццо.

– Скеццо – это с чирьем?

– Ну.

– А Корзьело? Кто это? Откуда взялся?

– Как это откуда? – Шлюха удивленно глянула на гонца. – Ты в своем уме? Сам же с ним пил. Губастый, черномазый…

– Так это же фра Витторио!

– Кому Витторио, а кому и Корзьело, айшасианский шпион.

Курьер схватился за голову.

– Что же теперь делать? – простонал он.

– Они хотели тебя убить, между прочим, – словно не расслышав его вопроса, продолжала рыжая. – Мог бы и «спасибо» сказать.

– Кому?

– Ну, ты совсем плохой! Допился? – с наигранным сочувствием произнесла девка.

– А? Что?

– Придурок… – тихо бросила она. И пояснила: – Корзьело тебя отравить приказал. Дал мне пузырек с ядом.

– И что?

– Да ничего! – внезапно обозлилась шлюха. – Что с тобой говорить? Вставай и пошел вон!

И в самом деле! Экий дурачина! Или отродясь с головой не дружил, или похмелье вкупе с известием о потере пакета последние мозги отшибло… Как бы то ни было, унижаться перед жалким, измятым, красноглазым человечком она не собиралась. Выпрашивать благодарность? Еще чего!

Он никогда не узнает, как она сидела до утра, привалившись спиной к дощатой стенке, готовая стрелять в любую тень. Страх и ненависть, смешавшись в гремучий алхимический состав, не дали заснуть. Стоило векам начать закрываться, как перед глазами возникала мерзкая, кривоносая и щербатая рожа Скеццо, плеть в его руке… Из глубины фургона доносились легкие постукивания, кто-то шаркал ногами, кто-то всхлипывал. Похоже, Лита. А может быть, и Алана. После расправы, учиненной над ней вельзийцем, белокурая хохотушка стала тихой, постоянно испуганной, часто плакала без видимой причины.

Флане было жалко подруг. Но она не собиралась совать голову в петлю за компанию с ними. Этот мир жесток, и каждый выживает как может. Сейчас главное – обратиться к законным властям в любом ближайшем городке и потребовать обезвредить айшасианского шпиона. А потом она поможет подругам. Обязательно поможет… Но только вырвавшись из золоченой клетки «Запретных сладостей».

Ранним утром под прицелом арбалета Скеццо выволок бесчувственного гонца из фургона и бросил в паре шагов от лесенки. Флана сошла следом, внимательно наблюдая за мужчинами, запрягавшими мулов. И лишь когда фургон скрылся вдалеке за очередной рощей, опустила арбалет на колени.

Светило осеннее, но еще жаркое солнце. В траве стрекотали зеленые, голенастые кузнечики. Рядом сопел, пуская слюни, незадачливый гонец…

И вот теперь этот слюнтяй, этот мозгляк, этот недоумок смотрит на нее ополоумевшими глазами и изображает из себя обожравшегося белены барана.

– Убирайся! – еще раз выговорила Флана. – Иди. Делай что хочешь…

Головастик опрометчиво кивнул. Схватился за виски – боль вцепилась с новой силой.

– Водички бы… – прошептал он.

Флана подавила мгновенно вспыхнувшее сострадание. Ответила жестко, даже со злостью:

– Ничем не помогу! Нет у меня! – потом добавила тише: – Колодец по дороге найдешь – напьешься.

– Хорошо… – Виржилио с трудом поднялся на ноги. Пошатнулся, но устоял. – Арбалет отдай!

– Еще чего!

– Это мой арбалет…

– Был.

– Воровка.

– Дурак.

Гонец вздохнул:

– Пойми. Мне нужно догнать их…

– Зачем?

– Вернуть коня и письмо.

Она пожала плечами:

– Думаешь, на службе простят?

– Думаю, это мой долг. Я – курьер на государственной службе.

– Ты б об этом вчера помнил, – скривилась Флана. – Когда Корзьело тебе наливал. На дурняк и уксус сладкий, да?

Головастик оставил ее издевку без внимания. Упрямо повторил:

– Отдай арбалет.

– Извини. И рада бы, но не отдам. Мне он нужнее.

– Тебе-то зачем? – выпучил глаза Виржилио.

– Мне еще в Аксамалу идти.

Настал черед гонца смотреть на собеседницу словно на распоследнюю дурищу.

– Что вылупился? – обиженно поджала губы Флана. – Нужно мне. У тебя свой долг, а у меня – свой.

Губы курьера презрительно изогнулись:

– Долг? У шлюхи?

Когда Флана резко выпрямилась и взмахнула самострелом, Виржилио испуганно дернулся и подался назад.

– Пошел вон! – отчеканила женщина. – Исполняй, что задумал. У тебя свой путь, у меня – свой!

Курьер сгорбился, опустил плечи.

– Куда идти? В какую сторону?

– Что, не найдешь? Ты ж такой умный!

– Я хочу узнать, в какую сторону они поехали?

– И тебе не противно разговаривать со шлюхой?

Он непонимающе поморгал. Переступил с ноги на ногу:

– Ну… Я хотел сказать…

– Молчи уже. А то снова наговоришь… Можешь и болт схлопотать.

– Ты…

– Молчи, я сказала! Иди на закат, за тенью. Понял?

– Понял.

– Вот и давай! Двигай ногами!

Головастик помолчал. Хотел что-то сказать, даже рот раскрыл. Может быть, «спасибо»? Но не решился, махнул рукой и, развернувшись, зашагал по дороге неровной, чуть подпрыгивающей походкой человека, больше привычного к седлу. На ходу его слегка пошатывало. Несколько раз курьер ощупал пустые ножны, болтающиеся на поясе.

«Ничего, – подумала Флана. – Пускай идет. Я не нанималась в няньки ко всем встречным мужчинам. Вначале жизнь спасай, потом оружие верни… Да еще выслушивай оскорбления, которые он на тебя выворачивает, словно ушат с грязной водой. Еще чего не хватало! У меня свой путь и своя цель».

Она проследила взглядом за гонцом, пока тот не скрылся за поворотом дороги, там же, где не так давно исчезла из видимости повозка «Запретных сладостей». А вдруг у смешного, круглоголового каматийца получится задержать шпиона раньше, чем ей удастся напустить на его след имперских ищеек из контрразведки? Ну, тогда – помоги ему Триединый.

Флана поднялась на ноги. Пару раз присела, разгоняя иголочки, колющие онемевшие мышцы. Разрядила арбалет, засунула его сзади за пояс.

До Аксамалы путь не близок. Пора идти.

Ландграф Медренский из-под полуприкрытых век разглядывал гостя, который, в свою очередь, не спускал глаз с облезлой кабаньей головы, висящей на стене большой залы замка.

Прибывший с наемником Трельмом человек представился бароном Фальмом из Итунии, но его едва уловимое пришепетывание на звуках «с» и «з» указывало скорее на лотанское происхождение. А золотое кольцо в ухе могло принадлежать лишь уроженцу Фалессы. Бородка клинышком – вельсгундцу. Широкий, сшитый из тисненой кожи, покрытый золочеными (или золотыми?) бляхами пояс – непременная часть одежды дорландца. А если к этому прибавить шляпу, украшенную перьями айшасианской птицы, парчовый плащ, расшитый золотыми цветами, несомненно, имперской работы, то становилось понятно: гость ландграфа – загадочная личность и крепкий орешек, разгрызть который не всякому по зубам.

Но его светлость Вильяф Медренский в свои зубы верил. И не такие умники приезжали…

Приезжали, вели заумные речи, преисполненные туманных намеков, пытались склонить его светлость на свою сторону. Взять хотя бы недавних послов. Якобы из Айшасы, но через империю. Трепло! Мальчишка! Кого одурачить хотел? Но ведь дворянин. Держался с достоинством – благородная кровь видна всегда. Даже когда древками копий бьют по спине да пониже спины и отправляют в подземелье ожидать приговор. Да и спутники его – воины хоть куда. Жаль, что они не на его стороне. И вряд ли будут… А все дурацкий кодекс чести наемников! «Уложение о кондотьерах Альберигго». Так, кажется, Джакомо говорил? Их понятие о чести не дает возможности бросить хозяина и наняться к другому до того, как истек срок договора с первым. Ничего, господа наемники, у нас еще будет время это обсудить.

– Если я не ошибаюсь, любезный господин граф, – сипловатым голосом проговорил вдруг барон Фальм, – этот кабан забит лет сто тому назад…

– Что? – встрепенулся Медренский. – Ах, да! Сто тридцать или сто сорок… – Он пренебрежительно махнул рукой. – Вина, господин барон?

– Нет, благодарю вас. И вообще я не вижу здесь охотничьих трофеев моложе пятидесяти лет. Почему? Вы не любите охоту, любезный господин граф?

– Охоту? Терпеть не могу! – честно признался Вильяф. – Да и свободного времени, господин барон, не имею.

– Как же так? Я проезжал ваши леса. Великолепные угодья, уж можете мне поверить. У нас, в Итунии, тоже лесов предостаточно… Бывало, едешь по чаще и думаешь – да когда же ты кончишься?

«Кому ты зубы заговариваешь, господин барон? Какое мне дело до итунийских лесов? Ты еще про лотанскую рыбалку расскажи или фалессианскую травлю быков боевыми котами…»

– А у вас, любезный господин граф, приволье, можно сказать. Холмы, перелески. Олени, можно сказать, всадников не боятся. Непуганая дичь! Раздолье для охотника.

– Конечно! – кивнул Медренский. – Зверья хватает. И черного, и красного… Времени нет.

– Но почему же? – картинно вскинул брови гость. – Кто может мешать владыке графства проводить досуг так, как ему самому пожелается?

– Другие графы, господин барон. Король наш… Равальян Окаянный.

– Полноте, любезный господин граф! Так ли уж окаянен ваш король?

Медренский сжал в кулаке посеребренный кубок. Крепко сжал. Почувствовал, как подается под пальцами олово. Усилием воли заставил себя разжать пальцы, глубоко вдохнул и выдохнул.

– Давайте без обиняков, господин барон! – Ландграф отставил кубок подальше от себя. От греха подальше, чтобы не испортить ненароком дорогую вещь.

– Давайте! – уголками губ улыбнулся гость, от чего подкрученные кончики усов дрогнули, как у довольного кота.

– Вы прибыли издалека!

– Восхищен вашей наблюдательностью, любезный господин граф, – склонил голову барон Фальм. Медренский тщетно пытался уловить в его словах издевку или хотя бы насмешку. Великолепный лицедей, просто великолепный.

«Ладно, мы тоже не из лесной избушки в большую политику выбрались!»

– Мне все равно, откуда вы прибыли в мой замок, – продолжал ландграф. – Все равно! Из Фалессы или Итунии, Лотаны или Вельсгундии…

Барон взмахнул ладонями, словно пытаясь оттолкнуть беспочвенные обвинения.

– Но вы прибыли по делу. По делу?

– Не стану возражать, любезный господин граф. Ибо, возражая, я отрицал бы очевидное. Просто попить вина за тысячи миль не ездят. Тут уж нужна более веская причина. И поверьте, любезный господин граф, она у меня имеется. Хотя вино у вас весьма недурное… – Гость отхлебнул из кубка, взболтал его содержимое круговым движением, внимательно принюхался, допил все до последней капли.

– Еще вина, господин барон?

– В Фалессе существует поверье, что отказывающийся от угощения наносит хозяину оскорбление, смыть которое можно только кровью.

– Мы здесь, в Тельбии, люди простые! – Медренский щедро плеснул из глиняного кувшина в кубок Фальма. Потом себе. Пригубил. – Впрочем, ничего вино…

– Мьельское. Тысяча триста десятого года, если не ошибаюсь.

– Где-то так, господин барон, где-то так.

– Итак, любезный господин граф… – Гость отпивал густо-красную жидкость маленькими глотками, катал по языку, прежде чем проглотить. – Итак, я бы хотел приступить к изложению того дела, ради которого сменил уют моего жилища на неудобства конного путешествия едва ли не через полмира…

– Внимательно слушаю.

– Итак, приступаю… Вы, должно быть, не удивитесь, когда узнаете, любезный господин граф, что ваше имя, имя непримиримого борца с империей, можно сказать, известно широко на западе.

– Неужели? – Медренский деланно округлил глаза. «Начинаешь с мелкой лести? Значит, сейчас примешься сулить покровительство. Военную помощь, денежную поддержку в обмен на… А в обмен на что, собственно?»

– Конечно-конечно, – заверил его Фальм. – Ваше выступление в дворянском собрании Тельбии многие считают – и, на мой взгляд, совершенно заслуженно! – образцом патриотизма. Несомненно, это большое несчастье для всей страны, что королем все-таки избрали Равальяна…

Барон хитро прищурился и в упор посмотрел на Медренского. Когда имя короля в первый раз прозвучало в сегодняшней беседе, ландграф с трудом сдержался. Даже жилы на висках вздулись. «Неужто, это тот поводок, на который тебя можно взять, господин граф?»

Вильяф засопел, но непонятно от чего. Может, от ненависти, а может, от обычной простуды?

– Король продал Тельбию, – сказал он после затянувшегося молчания. – Ему по нраву быть куклой на веревочке, нежели истинным правителем.

– Именно поэтому внимание королевских домов запада приковано к вам, любезный господин граф. – Гость одарил его лучезарной улыбкой. – Думаю, под вашим мудрым правлением Тельбия изберет наиболее благоприятный путь. Путь дружбы и взаимовыгодной поддержки. Но не с империей зла, упрямо тянущей загребущие лапы с востока, а с культурным и процветающим, можно сказать, западом.

«Ах, вот что ты хочешь предложить мне, баронишко… Взамен, конечно, я буду должен во всем слушаться какого-нибудь советника навроде тебя. Или кого там вздумают ко мне приставить?»

– Пока что король – Равальян, – твердо произнес ландграф и отпил из кубка.

– Ну, разве в этом мире под двумя лунами есть что-либо постоянное, любезный господин граф?

– Мощь Сасандры! – Медренский подался вперед, сжимая кулаки. – Все наши разговоры – пыль по ветру. Что могу я сделать? Равальяна поддерживает империя. Две или три армии введены в Тельбию. Что мы можем им противопоставить?

Барон улыбнулся загадочно:

– Есть силы, противостоять которым не сможет даже империя зла.

– И вы их представляете? Так?

Снова улыбка. На это раз скромная, как у сапожника, который гордится своим ремеслом, но на похвалу предпочитает не напрашиваться.

– А позвольте поинтересоваться, – прищурился ландграф. – Кого именно вы представляете? Какого короля? Может, совет жрецов или дворянское собрание? Городской совет?

Фальм жестом мягким, как движение кошачьей лапы, остановил его:

– Любезный господин граф! К чему такая тяга к подробностям? Хочу вас успокоить – я не служу никому из власть имущих. Ни на нашем материке, ни в Айшасе. И тем не менее я представляю сообщество, с которым нельзя не считаться и которое уполномочило меня сделать вам, любезный господин граф, предложение…

– От которого я не смогу отказаться?

Барон сверкнул быстрым взглядом из-под нахмуренных бровей. Неспешно потер ногти о рукав, внимательно их рассмотрел, потер еще раз, кивнул удовлетворенно. Произнес, растягивая слова:

– Признаться честно, я не понимаю вашей насмешки, господин граф…

– Что вы, что вы, господин барон! Какая насмешка? Сейчас объясню. Вина хотите?

– Не откажусь, – все же заметно помедлив, сказал Фальм.

– Не так давно… Третьего дня, если точно. Ко мне заявилось трое посыльных. С предложением, от которого нельзя отказаться.

– И от кого же, если, конечно, не тайна?

Голос барона не дрогнул, но метнувшийся вправо-влево взгляд дал понять – он взволнован, он озадачен, он сгорает от любопытства.

«А помучайся, – подумал ландграф. – Пораскинь мозгами, кто бы это опередил тебя. Сасандрийский генерал? Равальян, мать его кошка? Король Айшасы? Великий шаман гоблинов? И прикинь в уме, что я ответил».

Нарочито медленно он налил вина. Встряхнул опустевший кувшин. Отставил его на край стола. Гость терпеливо ждал. Кроме предательского взгляда, он ничем больше не выдал интереса.

– А нет никакой тайны, – снизошел наконец-то Медренский. – Все трое сидят у меня в подземелье. Они предлагали поддержку и помощь от Айшасы.

– От Айшасы? – недоверчиво переспросил Фальм. Скорее всего, сомнения возникли не потому, что барон не верил в союз ландграфа с могущественным южным королевством, а потому, что не мог представить, как тельбийский дворянин – пускай даже знатный и богатый – мог посадить посла-айшасиана под замок.

– Да. От Айшасы. Однако спешу вас успокоить, господин барон. Мой новый командир дружины опознал в них имперских наемников. Кондотьера по кличке Кулак и двух его прихвостней.

– Ах, вот оно в чем дело… – разочарованно протянул Фальм, но облегчение все же скользнуло в его голосе легким полутоном. – Так почему бы вам, любезный господин граф, не выставить их головы на пиках? Говорят, многие в Тельбии, можно сказать, продолжают уважать этот обычай, доставшийся нам от дедов и прадедов.

«Проверяешь? – сохраняя непроницаемое выражение лица, усмехнулся в глубине души Медренский. – Нет уж, хитрющий ты мой. Даже если раньше я и собирался казнить пленных, то теперь это по крайней мере опрометчиво… Они мне еще пригодятся. Хотя бы… Ну, скажем, чтоб тебя в узде держать».

– Да вот, подумываю… – сказал он вслух.

– О чем же, любезный господин граф? – Барон обмакнул усы в вино.

– Слишком многим я нужен. Кулака послал генерал дель Овилл. Скорее всего. Вот и подумываю, не поторговаться ли…

– Да? – промурлыкал гость. – Можно сказать, забавно. Но я бы не советовал, любезный господин граф.

– Почему же, господин барон? Я на своей земле, в своем замке. Моя дружина верна…

Неуловимым движением Фальм выбросил руку вперед. Лишь на мгновение его пальцы коснулись плеча ландграфа и тут же отдернулись. Вильяф запоздало отшатнулся, уставился на сюрко, словно ожидая увидеть прореху – уж очень рывок барона напомнил повадки кота. Особенно как он поднес сжатые в кулак пальцы к усам, подышал на ногти.

– Муха, – невинно пояснил он, раскрывая ладонь над столом.

Медренский сглотнул пересохшим горлом. Кивнул.

– Понимаете, любезный господин граф, – как ни в чем не бывало продолжал барон, – сасандрийский генерал далеко. Дружина, вроде бы, и близко, но я ближе… Так что нам лучше дружить… – Щелчком он отправил дохлую муху на пол. – У вас чудесное вино, любезный господин граф. Не прикажете ли принести еще кувшинчик? А там мы обсудим судьбу ваших пленников.

Граф Вильяф откашлялся, залпом допил вино. Отер губы рукавом:

– Конечно, господин барон. С радостью.

Он хлопнул в ладоши, вызывая слугу. Взгляд на миг задержался на полосатой шкуре дикого кота, прибитой к стене правее камина. Семейная легенда гласила, что зверюга был людоедом и убил полтора десятка крестьян. А потом прапрапрадеда ландграфа Вильяфа. Не помогли ни сила, ни опыт охотника, ни заговоренная рогатина. Но через три дня кот вернулся к месту убийства и сожрал отравленную приманку. С тех пор на щите Медрена появился девиз: «Сила – ничто, мудрость – все».

Пугайте-пугайте, господин барон. Мы еще поглядим – кто кого.

Совет, устроенный лейтенантами наемников под старой липой, оказался скоротечным.

Хмурые мужчины молча внимали горячей, но короткой речи, произнесенной Пустельгой. Морщили лбы, кивали, ухмылялись в усы и в отросшие за время похода бороды, стукали себя по коленям. А когда воительница предложила выбор: или – или, вытаскивать Кулака или бросить его на произвол судьбы, все одновременно загудели. Сдержанно и басовито, как разворошенное гнездо шмелей.

– Оно понятно… энтого… молодежь жить хочет, – откашлявшись, сказал Почечуй. – Оно… энтого… понятно. Как же иначе? А я – старый. Свое… энтого… пожил. И я думаю… энтого… товарищей бросать нехорошо. Оно… энтого… не по-товарищески. О!

– Ну, ты, дед, закрутил! – искренне восхитился Тедальо.

– Ты свои «того-энтого» оставь, – угрюмо бросил Бучило, захватывая свою бороду в пятерню. – Ты, значит, Кулаку с Мудрецом товарищ, а мы все погулять вышли? Так?

– Я… энтого… – заскрипел коморник.

– Ты, старый, херню городишь, – высказал, похоже, мнение большинства Брызг. – Мы все за Кулака в огонь и в воду полезем.

– Потому как он нас тоже не бросил бы! – горячо воскликнул Тычок.

– Ну… – красноречиво подтвердил Легман. – Точно… Ну…

– И Кулак, и Мудрец, и Малыш, – добавил Тедальо. – Малыш-то хоть и новичок, а парень хоть куда!

– И один раз наши задницы собой уже прикрыл, – взмахнул рукой Карасик.

А Белый молча подкинул на ладони короткий нож с широким лезвием и не глядя метнул через плечо. Клинок вонзился в ствол липы и задрожал, наполняя воздух тихим гудением.

– Так что ты, «того-энтого», гляди у меня! – прищурился Бучило, наклоняясь к Почечую. – А то беда может статься.

– Так я ж… энтого… – развел руками старый наемник. – Я ж подначивал вас… энтого… ребята!

– Знаю я твои подначки! – окрысился каматиец. – Всегда выкрутишь так, что один ты прав, а остальные… – Он запнулся, подыскивая нужное слово.

– В дерьме! – прогудел Бучило.

– Во! Точно! В дерьме по уши. А он на белом коне!

– Да когда… энтого… я? – возмутился Почечуй, но Пустельга резким окриком оборвала их свару:

– А ну, тихо! Разошлись, как дети малые! – Воительница обвела взглядом раскрасневшихся, взъерошенных спорщиков. – Вы еще подеритесь!

– Горячие барнцы! – коротко дополнил Мелкий, и все покатились со смеху. Медлительность и неспешная рассудительность уроженцев Северного Барна давно вошла в поговорки и байки по всей Сасандре.

– Значит, все за то, чтобы товарищей выручать? – продолжала женщина.

– Само собой… энтого… То есть наши – все… энтого…

Пустельга прислушалась к далекой раскатистой дроби красноголового дятла. Покивала каким-то невзначай пришедшим в голову мыслям. Сказала:

– Но ведь в банде есть и не совсем свои. Так ведь?

Тут Антоло почувствовал на себе полтора десятка пристальных взглядов. Просто заинтересованных, откровенно любопытных, презрительных, выжидающих.

– Я остаюсь, – брякнул парень, словно в омут вниз головой бросился.

– Молодец, студент! Наш человек! – обрадованно воскликнул Тедальо. Он вообще довольно благожелательно относился в табальцу. Говорил, что человека, осилившего столько наук в университете, нужно уважать и не давать в обиду. Безграмотных ослов много, даже таких, что мечом орудуют лучше, чем столяр стамеской, а вот ученых по пальцам пересчитать можно.

– Смотри, драться придется, – склонила голову к плечу Пустельга.

– Ничего. Я уж как-нибудь…

– Как-нибудь… энтого… не выйдет. Надо… энтого… хорошо! Так, ребята?

Наемники зашумели, поддерживая Почечуя. Ну, и одобряя поступок Антоло, само собой.

А молодой человек уже успел одуматься и корил себя распоследними словами. Ради кого он решил ввязаться в заведомо проигрышную драку? Ради паршивого лейтенантишки? Ради хлыща, который зарубил Летгольма? Ради человека, кичащегося дворянским происхождением и презирающего всех, кто ниже его? Ну и ладно! Если удастся вытащить лейтенанта из замка, своими руками шею сверну! И пускай только кто-нибудь попробует помешать!

– Придется тебя, студент, еще подучить на мечах рубиться, – сказала воительница. – Жаль, времени мало остается.

Антоло пожал плечами. Мол, получится подучить – хорошо, нет – что ж поделаешь?

– Что скажешь ты, сын Степи? – тем временем обратился Мелкий к Желтому Грому.

Кентавр шагнул вперед, скрестил на груди могучие руки:

– Разве я давал повод оскорблять меня? Называть трусом?

Рядом зашипел, будто рассерженный кот, Белый. Дроу и кентавр так спелись, что любо-дорого смотреть. Антоло даже обижался слегка – ведь это с ним, а не с остроухим степняк спасался от окраинцев, а после пробирался голодный, измученный, едва живой по тельбийским лесам.

– Никто не называет тебя трусом, – решительно возразил Мелкий. – Но это не твоя война. Ты вправе вернуться к сородичам.

– Вы спасли меня и моего друга, – рассудительно отвечал Желтый Гром. Антоло понял, что другом назвали его, и обрадовался. Не так уж много в последнее время было у него друзей. Один Емсиль, пожалуй. Да где он теперь?

– Вы прискакали в деревню, не спрашивая, ваша это война или нет, – продолжал степняк. – Моя честь воина требует, чтобы я сражался здесь, рядом с вами. Я должен победить с вами или умереть с вами. Иначе я потеряю честь.

Белый кивнул с довольной рожей. Любопытно: у дроу такие же понятия о чести, как у кентавров?

– Однако, сын степей, – осторожно вмешалась Пустельга. – Штурм замка не то дело, где ты можешь проявить себя. Как, скажем, ты думаешь взбираться по лестнице?

Широкий рот кентавра расплылся в улыбке.

– Дайте только подойти к воротам… – Он переступил с ноги на ногу, взбрыкнул. Широкие копыта со свистом рассекли воздух.

– Да уж… энтого… не всякая доска… энтого… выдержит! – хлопнул в ладоши Почечуй. – Ай да силища!

Наемники зашумели, переговариваясь. По обрывкам фраз Антоло уловил, что они спорят: доску какой именно толщины кентавр в силах разбить с первого удара. Самые горячие, Тедальо и Бучило, уже бились об заклад, призывая Карасика в свидетели.

За всеобщим шумом как-то не сразу заметили поднявшегося Ингальта.

Проводник вышел вперед прихрамывая – старая рана, еще с гор Тумана, – и поровнялся с лейтенантами. Развернулся, чуть-чуть скособочившись – а это уже свежее ранение, еще кожа зарасти толком не успела. Негромко проговорил:

– А я, пожалуй, уйду.

Те из наемников, что услыхали его слова, дергали за одежду других, продолжавших увлеченно спорить о крепости копыт. Постепенно все замолчали и уставились на уннарца.

– Уйду я, пожалуй, – несмело повторил он, отводя глаза и неловко переминаясь.

В повисшей тишине отчетливо прозвучала дробь дятла. А потом звучно крякнул Перьен-Брызг:

– Эх, а я думал – толк из парня будет!

– Чего… энтого… возьмешь с крестьянина? – скривился Почечуй.

– Черного кота не отмыть дочиста! – дерзко бросил Клоп – довольно молодой парень родом из самой Аксамалы, отличавшийся выпученными глазами и привычкой вытягивать губы в трубочку. – Под зад коленом, и вся недолга!

Ингальт сверкнул глазами из-под бровей, но продолжал твердить:

– Не хочу воевать больше. Ольдун заберу, детишек и уеду.

Тедальо сплюнул, отвернулся. Белый брякнул что-то на родном языке – будто сорока прокричала.

– А ну, тихо! – топнула Пустельга. – Чего взъелись на мужика?

– Вот мужик мужиком он и есть! – веско произнес Бучило. – Мы думали – мужчина, а он – мужик. Вот пускай к тяпке да лопате и возвращается!

Уннарец скрипнул зубами, но смолчал.

– Мы его в банду принимали? – въедливо поинтересовалась Пустельга. И сама ответила: – Нет. Не принимали. Он вправе уйти. И никто не должен его осуждать. Понятно?

– Понять-то я понимаю. – Бучило почесал бороду. – А уважать не буду.

– Ты… энтого… – вмешался коморник. – У тебя… энтого… семья есть? Слышь… энтого… Бучило, тебя спрашиваю.

– Нету! – твердо ответил северянин. – Зачем она мне?

– То-то и оно. А у него… энтого… есть. Он про них… энтого… тоже думать должон.

Бучило пожал плечами, словно хотел сказать – кто ему виноват? После отвернулся и принялся яростно чесать бороду. Блох, что ли, нахватался? Так котов поблизости нет…

Ингальт постоял немного. Понял, что внимания на него уже никто не обращает, повернулся и, хромая, медленно побрел прочь.

Глава 12

Гуран сидел в уголке, полуприкрыв глаза, и старался не слушать юношу, восторженно вещающего перед набившейся в зал толпой. Дни, которые он провел с вольнодумцами Аксамалы, приучили молодого вельсгундца относиться ко всему увиденному и услышанному скептически.

Да и как тут обойтись без насмешки?

Все казалось надуманным, ненастоящим, рисованным на кусках картона, как в книжках, в охотку раскупаемых чернью на городских площадях.

Взять, к примеру, сегодняшнее собрание. Можно, конечно, называть комнату на втором этаже неприметного домика на окраине столицы залом. Можно называть оратором худосочного юнца из местных мещанчиков – бледное, с синяками вокруг лихорадочно блестящих глаз, сутулое существо, чьи белесые, встопорщенные волосы так напоминали паклю. Можно назвать толпой три десятка запуганных купчиков и ремесленников вперемешку со студентами первого уровня обучения.[37] Можно называть кучку трусов заговорщиками и вольнодумцами, а пустую болтовню – борьбой за правое дело.

– …и мы будем бороться, братья, за лучшее будущее для наших детей и внуков, за подлинную свободу. Аксамала – город ученых и художников, поэтов и искусных мастеровых. Сюда стремятся лучшие умы не только со всей Сасандры, но и изо всех уголков мира…

«Ну-ну… – с трудом подавил зевок Гуран. – Похвали-похвали свою Аксамалу. Прямо город счастья какой-то… Вот в этом вы, аксамалианцы, всегда будете едины – и шишка-чиновник, и последний нищий из порта. Аксамала – лучший город мира, и жить в нем – честь, которую оспаривает всякий разумный человек. Что-то в этом есть, конечно… Но известие, что далеко не каждый стремится попасть в человеческий муравейник, волею судьбы ставший столицей империи, вас убьет наповал. Надежнее отравленного клинка».

– …наша задача, дорогие мои аксамалианцы, быть и дальше на острие изменений, преобразований и свершений, чей решительный шаг я уже слышу! Грядет к нам светлое будущее! И в нем не будет места жестокости и несправедливости. Только сострадание, взаимопомощь и любовь…

«Ага! До тех пор пока налоги со всей Сасандры исправно поступают в казну города, тут будет править благолепие и радость. А добрые аксамалианцы будут иметь возможность переживать о судьбах родного народа, не задумываясь о куске хлеба насущного. А ты, родное сердце, – трепаться до потери сознания».

– …мы должны все силы посвятить борьбе с гнусной тиранией! Власть должна принадлежать выборным советам из наиболее достойных граждан Аксамалы. Любой человек, если он достаточно мудр и справедлив, сможет править государством.

– Что, и кухарка тоже? – насмешливо произнес сидящий справа во втором ряду ремесленник: кузнец или стеклодув, судя по припаленной горновым пламенем бороде.

– Если ты отдашь за нее свой голос! – не растерялся юнец. Регельм, вот как его зовут, вспомнил наконец-то Гуран.

– Думаю, все же не стоит допускать к управлению кухарок и грузчиков, – рассудительно проговорил пожилой лавочник – из отставных военных, по всей видимости. – Так начнем и нищим подчиняться. А они ужо науправляют…

– Нет! Нищим не доверим! – поддержал его булочник.

– И мальчишкам безусым я бы тоже не доверял… – продолжал отставник.

– Ну да! – возмутился Регельм. – А потом и женщин лишим всех прав!

– Каких таких прав? – трескучим голосом выкрикнул купец в добротном кафтане из итунийского сукна. – Волос долгий, ум короткий! Ты про бабские права и речи не веди!

– Тише, братья! – поднял ладонь грузный мужчина. Насколько Гуран знал, определенных занятий у него не было, кормился Тельбрайн (как звали предводителя общины вольнолюбцев южной окраины Аксамалы) доброхотными даяниями товарищей по идее и большую часть времени посвящал ковырянию в зубах и рассуждениям о необходимости уничтожения тирании и установлению общества всеобщего равенства и благосостояния. – Придет час, и мы сообща решим, кому давать право управлять, а кому давать право избирать правителей. А пройдет еще несколько лет, и любая власть станет ненужной. Ведь это сейчас людей надо понуждать служить злу, служить угнетателям, а если мы станем свободны, воспарим разумом над грешной землей и устремимся мечтаниями ввысь, то и отпадет необходимость в стражниках, сыске, тайном сыске, войске наконец… Подумайте, какое чудесное будущее ждет нас!

«Во имя Триединого! – возвел глаза к потолку вельсгундец. – Как же ты надоел… Опять понесло. Сколько можно забивать людям голову сущей ерундой?»

Гуран решительно поднялся.

– А скажи-ка, брат Тельбрайн, – громко произнес он, сразу привлекая внимание собравшихся. – Скажи мне, положа руку на сердце, как ты думаешь противостоять врагам государства без армии?

– Каким врагам? – выпучил глаза предводитель общины. – Откуда возьмутся враги?

– Откуда? Да король Айшасы спит и видит Сасандру своей провинцией!

Часть вольнодумцев одобрительно зашумела – все больше ремесленники и купцы, но другие высокомерно скривились. Среди недовольных преобладали студенты и молоденькие франты, прожигающие по борделям и тавернам отцовские солиды.

– Айшаса – самая миролюбивая страна в мире! – с непоколебимой уверенностью сказал Тельбрайн. – Мне странно слушать твои речи, брат Гуран. Ведь ты – человек, приобщившийся к учению великого мэтра Дольбрайна!

– Мэтр Дольбрайн, который, кстати, и по сей день томится в тюрьме, не учил поклоняться Айшасе.

Тельбрайн развел руками, снисходительно улыбнулся:

– А может быть, это ты искажаешь учение величайшего философа?

– А давай вытащим его из тюрьмы и спросим?

Вольнолюбец сразу помрачнел. Отвел глаза:

– Ты же понимаешь, брат Гуран, что сейчас это невозможно…

– Невозможно, если не пытаться!

– Невозможно без серьезной подготовки.

– А что ты, брат Тельбрайн, сделал для того, чтобы спасти мэтра?

– Мы готовимся. Мы ищем пути. Мы собираем деньги на подкуп охраны. А что еще можно сделать, друзья? – Предводитель огляделся в поисках поддержки. На этот раз его одобрили люди в возрасте и с достатком. Молодежи больше пришлась по душе горячность вельсгундца. – Ну, посуди сам, брат Гуран, не штурмовать же тюрьму?

– А почему бы и нет? – Молодой дворянин опустил ладонь на рукоять корда. – За тот десяток дней, что я на свободе и вольно передвигаюсь по Аксамале, я собрал немало единомышленников! Мы усиленно готовимся как к борьбе с карателями императора, так и к спасению Учителя!

– Ты полегче, мальчик, – покачал головой булочник. – Кровь нам ни к чему.

– Ни к чему? А вы думаете, власть вам без крови отдадут?

– Сознание народа и ценности подлинной свободы… – завел привычную шарманку Тельбрайн.

– Какое сознание? – без всякого почтения прервал его Гуран. – Если на сознание уповать, еще наши внуки свободы не увидят!

– Ну да! – хитро улыбнулся предводитель. – Есть у меня некоторые сведения, которые, я надеюсь, будут интересны каждому из здесь присутствующих…

За окном грохнуло так, что с потолка посыпалась штукатурка, сорвались с петель и жалобно заскрипели ставни, стены задрожали и пошли трещинами.

Вольнодумцы повели себя по-разному. Булочник и с ним еще человек пять лавочников постарше упали ничком, закрывая головы руками. Молодые хлыщи кинулись друг к другу в объятия, заслужив подозрительный взгляд кузнеца. Студенты схватились за корды, а Тельбрайн просто плюхнулся на задницу там, где стоял.

Красноречивый Регельм по-заячьи взвизгнул, метнулся вправо, влево, налетел на низкого, коренастого торговца, повязавшего голову синим платком. Тот крякнул, оступился и тяжело рухнул на спину.

Гуран метнулся к окну. Толкнул ставень. Выглянул.

Над зубцами крепостной стены, окружавшей Аксамалу, висел месяц Большой Луны, цепляясь краем за приземистую, угловатую громаду Крючной башни – в старину здесь казнили предателей страны, подвешивая за ребро на стальных прутьях. На востоке, словно яичный желток на сковороде, сияла Малая Луна – в полной красе. Со стороны порта доносились многоголосые крики, а над Верхним городом поднимался столб густого черного дыма. Пожар? Но где тогда искры-светлячки – непременные спутники вырвавшегося на свободу пламени?

– Что там, сынок? – потянул его за полу кафтанчика купец с трескучим голосом.

– Да снежный демон его знает! – искренне возмутился молодой человек. – Бунт? Погром? Ничего не понимаю…

– Дай-ка мне, сынок… – Купец решительно оттеснил вельсгундца плечом и высунулся в окно по пояс.

Вольнодумцы поднимались с пола, опасливо поглядывали по сторонам или смущенно опускали глаза. Тельбрайн, покряхтывая, тер пострадавшую часть тела. Торговец в платке пытался столкнуть с себя Регельма, который озирался совершенно безумным взглядом.

Гуран махнул рукой студентам, призывая подойти поближе. Некоторые из них помнили его еще по подготовительному факультету и охотно признавали старшим.

– Фу-ух! – Старик в дорогом кафтане повернулся на подоконнике. – Там такое творится… Молнии… И откуда только?

– Гроза? – несмело предположил один из студентов – полноватый парень с реденькими усиками под курносым носом.

– Дурень молодой! – возмутился торговец. – Откуда гроза, когда Кот на исходе? Не от мира сего вы, ученые, что ли?

Гуран осторожно выглянул через его плечо. Молний уже не было, но над Верхним городом болезненным пузырем вспухала непроглядная тьма. Меркли звезды, прятались огни фонарей и недавно весело светившиеся окна домов. Молодой человек передернулся. Чувствовалось в этом мраке нечто неестественное, чуждое привычному укладу жизни. И от этого становилось жутко.

– Братья! – возвысил голос пришедший в себя Тельбрайн. – Братья! Нужно расходиться! Прошу вас не мешкать! Следующую встречу назначим через три дня. Как обычно, в восемь часов!

– Погодите, братья! – вмешался Гуран. – У нас может не быть этих трех дней! Вы знаете, что случилось в городе?

Вольнолюбцы смущенно пожимали плечами, переглядывались, но ни один не ответил утвердительно.

– Не стоит сеять панику, брат Гуран! – нахмурился Тельбрайн. – Идите, братья, идите!

Первыми к выходу потянулись богатенькие юноши. Они закатывали глаза и похлопывали друг друга по плечам. Хотелось верить, что таким образом они проявляют вполне дружеские чувства, а не те, о которых ненароком подумал вельсгундец. Следом за ними устремились булочник и торговец в синем головном платке.

– Кто верит мне, останьтесь! – воскликнул Гуран, не надеясь, впрочем, на особый успех.

– Идите, братья, идите! – продолжал разгонять сборище предводитель. – Не сила, но любовь к свободе спасет Сасандру! Не открытая борьба, но упорное сопротивление исподволь…

Вельсгундец подскочил к нему и сгреб за грудки. Со стороны он выглядел довольно смешно – будто кот-пастух вцепился в ноздри племенному быку.

– Ты в своем уме? – попытался отмахнуться широкоплечий аксамалианец.

– Я-то в своем! – зашипел Гуран, оскалившись. – Ты что творишь? Куда ты их гонишь? Поодиночке нас перебьют, как тараканов! Держаться вместе надо!

– Отстань от меня, инородец… – зашипел в ответ Тельбрайн. – Тебе какое дело до Сасандры и Аксамалы? Убирайся прочь!

– Что ты сказал? – побелел молодой человек. – Ты кому служишь?

– Народу! – дернулся здоровяк.

– А я думаю, тайному сыску!

– Глупости! Чушь! Поклеп!

– За сколько тебя купил дель Гуэлла?

– Отстань, мерзавец! По какому праву?

– По праву народного суда!

– Кто тебе дал это право?

– Мы! – проскрипел торговец в дорогом кафтане.

– Да как вы смеете?!!

– Сейчас узнаешь, что да как… – Отставной военный со сноровкой, свидетельствующей о немалом опыте, ударил Тельбрайна под колено, добавил в ухо, а когда предводитель вольнодумцев упал, пару раз пнул его, целясь по почкам.

– Погодите, брат! – остановил его вельсгундец. – Кстати, брат…

– Можешь звать меня Крюком, сынок.

Отставник наклонился над скулящим Тельбрайном, перевернул его на спину, уперся коленом в грудь, не глядя, протянул назад раскрытую ладонь, куда один из студентов со смешком вложил обнаженный корд.

– Сейчас он нам все расскажет, – хищно оскалился старик. – Кому служит, от кого деньги получает…

– А еще спроси, – добавил торговец в суконном кафтане, – чем он таким хотел перед нами похвастать?

Тельбрайн заерзал на полу, неотрывно следя взглядом за острием корда, сверкающим в пламени свечей. Попытался вскочить, но колено бывшего военного безжалостно опрокинуло его обратно.

– Нет… Что вы… Не надо… – бессвязно лепетал предводитель.

– Надо, Тельбрайн, надо. – Гуран присел на корточки рядом. Подмигнул отставнику. – С какого глаза начнем?

Аксамалианец взвыл и рванулся с такой силой, что только своевременная помощь кузнеца и курносого студента не дала ему освободиться.

– Нет! Пощадите… Пожалуйста!

Старый лавочник молча приблизил клинок к переносице Тельбрайна.

– Не-е-е-ет… Ради Триединого… Я все скажу…

– Ну-ка! Быстро! – скомандовал Гуран. – Кому служишь?

– Никому…

– Врешь!

– Клянусь! Могилой матери клянусь…

– Предположим, мы тебе поверили. А что за новость ты хотел сообщить?

– Это большая тайна…

– Похоже, начать придется с правого глаза, – оскалился Крюк.

– Не-ет! Я скажу.

– Давай быстрее! Ну!

Тельбрайн глянул вправо, влево. Набрал полную грудь воздуха. Насколько позволяло колено лавочника, само собой.

– Быстрее! – наклонился ниже Гуран. – Время не ждет!

– Хорошо. Хорошо… Только прошу вас, сохраните в тайне…

– Правый глаз. И ухо. Левое. Для красоты. Так? – Отставник повернулся к Гурану.

– Не-е-ет!!! Я скажу… Император умер.

Вылетевшие из охрипшего горла слова произвели впечатление похлеще, нежели недавний грохот за окном. Глаза округлились. Рты раскрылись. Несколько мгновений вольнодумцы – те, которые еще не удрали восвояси, – ошарашенно молчали.

– Не может быть… – протянул Регельм. К удивлению Гурана, он не ушел с остальными болтунами.

– Сколько живу, а все он империей правит, – почесал в затылке кузнец.

– Да. Пожил Губастый в свое удовольствие. – Купец в дорогом кафтане стянул с головы пелеус.[38]

Крюк поднялся, отпуская Тельбрайна. Вернул корд студенту, задумчиво прошагал к окну.

– Это ж что ж теперь начнется в Аксамале? – не рассчитывая получить ответ, проговорил вельсгундец.

– Уже началось. Не видишь, что ли? – глухо ответил отставник, глядя на улицу.

Тьма над Верхним городом опала, словно шапка пены над кружкой пива. На смену ей то здесь, то там багровыми бликами заиграли пожары. Откуда-то издалека доносилось бряцание оружия и ожесточенные выкрики. Пронзительный женский визг взметнулся над городом и оборвался на самой высокой ноте.

А на Клепсидральной башне вдруг забил колокол. После десятого удара прозвучал одиннадцатый, потом двенадцатый. После двадцатого Гуран понял, что следует не считать, а действовать. Если в городе начались беспорядки, то величайшая глупость не использовать их для успеха того дела, к которому прикипел душой. Он повернулся к угрюмо молчащим людям. И девять пар глаз ответили на его немой призыв.

Хозяин гостиницы на углу Свечного переулка и улицы Воссоединения никак не ожидал увидеть на пороге полтора десятка гвардейцев, вооруженных, как на войну.

– Чего изволите, господа? – выбежал им навстречу фра Везельм, кланяясь и делая поспешный знак прислуге, чтоб пошевеливались и тащили побольше вина.

– Дорогу! – Суровый сержант в ало-золотом кафтане оттер его плечом, повернулся к немногочисленным посетителям – из-за позднего времени большинство завсегдатаев харчевни на первом этаже гостиницы разошлись по домам, остались лишь постояльцы. – Не двигайтесь, молчите, и никто не пострадает!

Его слова красноречиво подтвердили два взведенных арбалета в руках рядовых.

– Но позвольте! – попытался возмутиться фра Везельм, но затянутый в перчатку кулак врезался ему в лицо, разбивая в кровь губы и кроша зубы. Хозяин гостиницы охнул и согнулся, зажимая ладонями кровоточащий рот.

– Я сказал – тихо! – Сержант отер перчатку о штанину.

Торговец шерстью из Табалы медленно отложил полуобглоданную ножку каплуна, показал гвардейцам раскрытые ладони, неторопливо опустил их на столешницу. Побледневший южанин, похоже уроженец Мьелы, бесцельно теребил пальцами салфетку, а фалессианец в разноцветной одежде юркнул под стол от греха подальше – на его родине драки в харчевнях были делом обычным, и от ловкости и быстроты зачастую зависела жизнь.

Командир гвардейцев кивнул. Скомандовал своим:

– Двое здесь, остальные за мной…

И первым побежал по лестнице.

Требовательный стук в дверь заставил герцога Мельтрейна делла Пьетро оторваться от созерцания свитка с красочно нарисованным генеалогическим древом. Подлинное произведение искусства. Его принесли только сегодня утром, и уннарский племянник императора не успел вдоволь налюбоваться. Но главным в рисунке была не красота, а слегка подправленные линии, свидетельствующие о преимущественном праве рода делла Пьетро перед прочими ветвями могучего дуба императорской фамилии.

– Кого там демоны приволокли? – нахмурился Мельтрейн.

Старший из телохранителей-каматийцев указал напарнику на дверь, а сам вытащил из-под табурета и с усилием взвел маленький одноручный арбалет.

– Кто? – спросил младший каматиец, стоя чуть в стороне от «глазка», высверленного в прочной доске.

– К его светлости со срочным поручением! – громко ответили из коридора.

Телохранитель вопросительно глянул на Мельтрейна. Герцог покачал головой. О том, кто он на самом деле, не знал никто, даже охранники. Только т’Исельн дель Гуэлла.

– Ты ошибся, почтенный! – крикнул каматиец. – Здесь такого нет.

Вместо ответа в дверь ударили. Петли жалобно скрипнули, но устояли. Гвозди, удерживающие скобы засова, тоже выдержали.

Герцог Мельтрейн вскочил, вытаскивая меч.

Седоватый каматиец взвел второй арбалет, опасно оскалясь, вложил в желобок болт. Наверняка подпиленный. Или отравленный.

– Полегче, приятель! – Второй телохранитель, в куртке с заклепками, обнажил два кинжала, присел, изготовившись к прыжку.

Двери в гостинице фра Везельма оказались на удивление крепкими. Выдержали второй удар, а затем и третий, и четвертый. Только после пятого выскочили гвозди, загремел по полу оторванный засов, а дверь, обдав ветром телохранителя, ударилась о простенок.

Щелк! Щелк!

Два выстрела слились в один.

Два тела, облаченных в ало-золотые мундиры, повалились навзничь, отброшенные болтами. Не спасли и предусмотрительно надетые кирасы.

Молодой охранник прыгнул вперед, словно атакующий кот, ударил стрелка, прижавшего ложе арбалета к щеке, кинжалом в пах.

Тяжелый сапог, окованный стальными набойками, врезался ему в подбородок и каматиец кувырком вкатился в комнату. Следом за ним в распахнутую дверь влетели пять болтов. Атакующие не собирались рисковать попусту и соваться под прицел стрелка.

Две стрелы прошли мимо.

Одна досталась каматийцу, пытавшемуся перезарядить свое оружие. Удар в плечо развернул его, а попавший под ноги табурет опрокинул на пол.

В его светлость попали два болта. Один прошил насквозь мякоть бедра и задрожал, воткнувшись в стену. Второй вонзился в горло. Кровь ударила алой струей, забрызгав щеку и лоб телохранителя. Герцог Мельтрейн делла Пьетро, троюродный племянник его императорского величества, сполз по стене, зажимая рану. Он уже понял, что жизнь уходит из него с каждым ударом сердца, и силился сдержать ее любой ценой.

– За мной! – выкрикнул гвардейский сержант, бросаясь через порог с клинком наголо.

В комнате сразу стало тесно.

Молодой телохранитель вился угрем на полу под градом ударов. Его старшему товарищу повезло больше. Удар сержанта раскроил ему череп, мгновенно оборвав нить жизни.

Уннарец выпученными глазами смотрел на приближавшегося к нему сержанта. Вышитый золотом алый кафтан расплывался и дрожал перед его слабеющим взором и потому казался огненной шкурой демона из Преисподней. Герцог хотел просить пощады, но из горла вырвалось лишь едва слышное жалобное блеяние.

Гвардеец оценивающе прищурился. Быстрым движением проткнул Мельтрейну сердце. Шутливо раскланялся:

– Прощайте, ваша светлость! Приятно было познакомиться.

Остальные воины дружным хохотом поприветствовали шутку командира.

Взгляд сержанта упал на лежащий поперек кровати свиток. Он поднял его, с первого взгляда оценил рисунок и скривился. Сплюнул с отвращением. Поднес уголок к свече. Плотная, навощенная бумага радостно вспыхнула. Огонек, потрескивая, рванулся вверх, расширяясь и набирая силу.

– Уходим! – приказал командир гвардейцев, швыряя в угол догорающее генеалогическое древо.

Через несколько ударов сердца в комнате остались лишь два трупа и корчащийся от боли телохранитель. Несмотря на добрых два десятка колотых и рубленых ран, он цеплялся за жизнь еще долго. Достаточно долго, чтобы почувствовать жар от разгоревшегося ковра и занимающихся пламенем шпалер. Достаточно долго, чтобы услышать визг заглянувшей в комнату по распоряжению фра Везельма служанки. Этот пронзительный крик, взлетающий под потолок на самой высокой ноте, стал последним, что каматиец Офальо – двадцати пяти лет от роду, шестой сын в семье виноградаря из-под Браилы, холостой, имеющий одного внебрачного сына в деревне неподалеку от Кьявари, – услышал на этом свете.

Мэтр Носельм, профессор кафедры астрологии Императорского аксамалианского университета тонких наук, бежал по улице. Воздух с трудом врывался в горящее горло. Сердце билось в грудной клетке испуганной птицей. Колени дрожали и отказывались слушаться. Но профессор бежал. Топот настигающей толпы придавал поистине нечеловеческие силы.

«Будь проклят тот день… – думал Носельм. – Будь проклят тот день, когда я поддался на уговоры Примуса и начал учиться волшебству. Уж лучше жить скромной жизнью университетского профессора, едва сводящего концы с концами, чем окончить дни в лапах разъяренной черни и беспощадных военных. Но откуда они узнали? Откуда? Кто мог выдать? Кто из собратьев-чародеев оказался предателем? Подлецом, не достойным посмертия…»

Задумавшись, мэтр споткнулся и едва не упал. Оттолкнулся от реденького штакетника, окружающего палисадник, выровнялся, но толпа приблизилась шагов на пять.

– Держи! Держи колдуна! – орали хриплые голоса.

Какая-то женщина, с виду добропорядочная горожанка, перегнувшись через перила балкона, запустила в Носельма цветочным горшком. Брызнули во все стороны глиняные черепки. Профессор шарахнулся в сторону и проиграл еще шагов пять.

– Взы! Взы! – дохнула в затылок жарким дыханием топочущая, орущая толпа. – Держи его!

А мэтр бежал. Бежал, оставив позади разгромленный дом. Он не думал, да и не хотел думать, о судьбе жены – сварливой матроны с лошадиным лицом и характером растревоженной осы, дочек – двух костлявых перезрелых девиц, до одури мечтающих выйти замуж, кухарки – жирной, брюзгливой бабищи, помыкавшей хозяевами, словно герцогиня придворной челядью. Если Триединому будет угодно избавить мир от их присутствия, он, профессор Носельм, будет последним, кто прольет слезы.

– Бей колдуна!

– Чернокнижник!

– Лови Гуся!

Похоже, к преследователям присоединились школяры, слушатели подготовительного факультета. Ух, проклятущие! Мало вас давил? Мало разве отчислил? Значит, мало… Нужно было всех!

Острая боль пронзила левое подреберье, поднялась вверх до ключицы, вспыхнула там не хуже фалесской иллюминации. Дыхание сперло, будто чья-то безжалостная рука с размаху вогнала в горло кляп.

Неужели выстрелили? Или метательный нож?

Мэтр сделал пару неверных шагов, упал вначале на колени, а потом ничком на брусчатку. С трудом сопротивляясь удушью, перевернулся на спину. Скрюченные пальцы рванули ворот черного полукафтана…

Гвардеец брезгливо толкнул тело профессора носком сапога.

– Сдох, сволочь…

– Кто такой? – поинтересовался широкоплечий подмастерье с запутавшейся в волосах стружкой.

– Да наш астролог! – ответил долговязый студент в заплатанной курточке с лоснящимися локтями. – Гад, каких поискать. Попробуй сдай ему экзамен без подарка! – Он плюнул, нисколько не смущаясь, прямо на труп, стараясь при этом попасть в лицо.

– От чего помер-то? – недоуменно протянул подмастерье. – Не бил же никто… Так, попугали.

– А вот с перепугу и умер, – отрывисто бросил гвардеец.

– Такая сволочь всегда от страха или обделается, или умрет… – подвел итог школяр.

– Ладно! Кто там еще? Показывай! – Коренастый лавочник с раскрасневшимся от долгого бега лицом взял гвардейца под локоть.

– Пошли! – взмахнул мечом вояка.

Толпа обогнула то, что еще недавно было профессором астрологии, как весенний ручей, встретивший на пути валун. Люди перешли на быстрый шаг, а потом и на трусцу.

В Аксамале оставалось еще немало чародеев, которым на роду было написано не увидеть завтрашнего рассвета.

На улицах Верхнего города, как обычно, царили тишина и порядок. Пахло яблоневыми садами и слегка копотью от горящих светильников. Журчали фонтаны, питаемые от огромного каменного резервуара, возвышавшегося даже над императорским дворцом. День и ночь десятки мулов вращали колесо нории,[39] поднимая воду из Великого озера, чтобы потом она веселила глаз прохожих, давала прохладу в летнюю жару, наполняла бассейны в банях, где так любили понежится за кубком вина первые люди империи.

Лейтенант гвардии дель Грано придирчиво осмотрел свое воинство. Полста гвардейцев. Из них десять сержантов и еще пятеро – лейтенанты. Молодые, не участвовавшие ни в одном сражении, кроме своих дурацких понарошечных дуэлей, никого не убивавшие. Ничего, оботрутся. Такая ночь, как сегодня, прекрасно учит загонять дурацкую жалость в самые отдаленные закоулки души. Нет и не может быть жалости к предателям Отечества, к людям, имевшим наглость посягнуть на основу основ и святыню святынь – императорскую власть. Вместе с военным шагали, деловито подобрав полы темно-коричневых балахонов, подпоясанных вервием, шесть жрецов Триединого. Предположительно, они должны помочь гвардейцам обуздать мятежных чародеев, если те посмеют применить запрещенное колдовство.

Дель Грано скривился недоверчиво. Святоши не внушали особого уважения. Какие-то серенькие, плюгавые, все на одно лицо. Что они смогут противопоставить колдуну? Вот если бы рядом с ним шагал хотя бы один волшебник из прошлого. В тот год, когда на Сасандру обрушилось проклятие черной хвори. Чума… У выживших до сих пор пробегает дрожь между лопаток при этом слове, а перед глазами встают груды непогребенных трупов, которые потом сожгли, дабы положить конец распространению заразы; искаженные мукой лица больных; рыскающие по улицам городов дикие коты и отяжелевшие, сытые до полного безразличия вороны.

В год морового поветрия дель Грано исполнилось пять лет, но он хорошо помнил прошагавшего по улицам родной Каварелы мага в светло-сером, кажущемся серебряным одеянии. Целитель щедро выплескивал доставшуюся ему по воле Триединого Силу, и болезнь отступала. Лица недужных разглаживались, жар спадал, дыхание становилось ровным, исчезали кровавые волдыри и язвы, усеивавшие кожу. Имени чародея никто не спросил, а если кто знал, то сохранил в тайне. Но благодарные горожане поставили на главной площади Каварелы бронзовую статую бородатого волшебника с простертой в сторону моря дланью. Десять локтей в высоту сама скульптура и еще шесть локтей – постамент из черного с синим глазком камня. В первый день месяца Быка фигуру начищали до ослепительного блеска, и она горела, соперничая яркостью с солнцем.

Вот такого иметь бы в союзниках! Уж тот неизвестный маг сумел бы горы свернуть движением бровей и реки повернул бы вспять, лишь слегка вспотев.

– А что, господин дель Грано, – отвлек командира молоденький, безусый еще лейтенант, – это правда, что враги государства даже в Верхнем городе гнездо свить исхитрились?

Под тяжелым взглядом дель Грано офицер – даже не офицер, а офицеришко – сник, попытался скрыться за спинами товарищей.

– А как вы думаете, господа гвардейцы, – командир подкрутил ус, – куда мы идем? Может, в гости к его императорскому величеству? Вина попить, о жизни поговорить… Или к господину канцлеру?

Юноши захохотали. Изобразили улыбку суровые сержанты.

Жрецы с осуждением покачали головами. Шутки с упоминанием правителя не приветствовались.

– Не буду повторяться, господа гвардейцы! – с напускной строгостью проговорил дель Грано. – Задание всем понятно. Каждый знает свое место. Знает, что должен делать. Живым не уйдет ни один.

– Слава императору! – сдержанно, вполголоса отозвались воины в алых с золотом мундирах.

Отряд двигался, не сбавляя шага.

Сад Каменных утесов с его желтыми глыбами песчаника, обточенными ветром до причудливых очертаний, остался справа. Поющий фонтан, сооруженный умершим лет сто назад мастером, – слева. Они миновали белокаменный храм Вознесения, свернули на улицу Победы при мысе Рапалло.

Увидев трехэтажный особняк с выложенным розовым туффитом крыльцом и выступающими по бокам от него эркерами, лейтенант переглянулся со старшим жрецом. Священнослужитель едва заметно кивнул.

– Самострелы к бою! – скомандовал дель Грано. – Окна под прицел. Второй десяток и третий заходят с черного хода. Первый и четвертый – на крыльцо. В разговоры не вступать! Смерть проклятым заговорщикам!

– Слава императору! – грохнули гвардейцы, на этот раз не скрываясь. Бросились к дому.

Двое с разбегу ударили плечами в дверь. Отскочили, ударили снова. К ним присоединились еще двое.

Из окон второго этажа полетели горшки с цветами, тяжелые вазы, с громким треском разлетелся в щепки столик из желтоватого дерева.

В ответ гвардейцы разрядили арбалеты, принялись вновь сгибать дуги, упираясь ногами в стремечки.

– Помощь врагам государства карается смертью! – выкрикнул лейтенант, желая запугать и склонить на свою сторону многочисленных слуг, наверняка скрывавшихся в здании вместе с хозяином. – Приказываю прекратить сопротивление!

Второй залп по окнам вынудил защитников спрятаться в глубине комнат. Мебель и предметы искусства перестали падать на головы солдат. А может, просто закончились?

Еще одно усилие у дверей, и створки распахнулись. Четверка гвардейцев ввалилась внутрь.

Дель Грано взмахнул мечом, направляя им на помощь еще полный десяток во главе с молодыми лейтенантами. Следом заспешили и монахи. Похоже, их очень привлекала личность скрывающегося мятежного богатея.

– Сдавайтесь! – выкрикнул командир еще раз, обращаясь к зияющим, словно открытые раны, окнам.

И тут внутри дома раздался глухой шлепок.

С треском распахнулись ставни на первом этаже.

Из дверей выкатились два жреца. Словно два гигантских перекатиполя, они пропрыгали по ступеням и распластались на мостовой.

Нутро особняка разразилось криками боли и ужаса. В окнах заклубилась тьма. Более черная, чем безлунная ночь, она шевелилась, как живое существо.

– Три тысячи демонов… – прошептал белый, как мел, лейтенант. Но он быстро взял себя в руки, скомандовав: – Все за мной! Смерть мятежникам!

И первым бросился на крыльцо.

Подбадривая друг друга, гвардейцы потянулись за ним.

Волнующаяся тьма плеснулась им навстречу мягкими щупальцами, обняла, залепила глаза, нос, рот, уши. Лишенный сразу всех чувств, лейтенант не смог определить, откуда пришла смерть. Ему показалось, будто холодные пальцы нащупали его сердце, сжали и отпустили. Жизнь покинула его, истекая, словно сок из кислющего заморского фрукта, которым в последние годы злоупотребляли повара аксамалианской знати. Рядом так же молча, безболезненно, но неотвратимо умерли пятьдесят гвардейцев, из них десять – сержанты, еще пятеро – молодые, не повидавшие ни одной войны лейтенанты. А также десять жрецов Триединого, так и не сумевшие молитвой и ниспосланной свыше силой остановить чародеев.

Непроглядная тьма вздымалась куполом, накрыв уже половину улицы Победы при мысе Рапалло и превысив белую трехгранную иглу обелиска Благодарности. По поверхности гигантского пузыря то и дело пробегала рябь, возникали и исчезали вихри и воронки, напоминающие пасти демонов.

Около мраморной скамейки стена мрака расступилась и выплюнула три человеческие фигуры. Они не носили мешковатых плащей с капюшонами, принятых в Круге волшебников Аксамалы. Обычная одежда богатых горожан. Кафтаны из тонкого сукна, облегающие панталоны и башмаки с золочеными пряжками.

Шедший посредине низенький человек с круглой головой, украшенной высокими залысинами, держал в правой руке трость. На его штанинах виднелись темные пятна, очень напоминавшие кровь. Над ним возвышался широкоплечий мужчина со сломанным носом и тяжелой челюстью, плечи которого украшал короткий плащ с пелериной, отороченный по последней столичной моде мехом горностая. Он хмурился и морщил лоб, потирая ладонь о ладонь. Позади них торопливо перебирал короткими ножками, но все равно с каждым шагом отставал лысый чародей, отмеченный на лбу родимым пятном, похожим на изображение пиратского гнезда, острова Халида, на имперских картах.

– А ведь неплохая работа, мэтр Вальгейм! – со смешком проговорил мужчина с тростью. – Как вы считаете?

– Вам виднее, мэтр Примус, – ответил его спутник с перебитым носом. – Но должен заметить, Великая Тьма себя оправдала.

– Еще бы! – Глава чародейского Круга покачал головой, отчего заколыхались его щеки-брыли. – А вы чувствуете эту Силу? – Он втянул стылый вечерний воздух полной грудью.

– О да! – задыхаясь, поговорил отставший коротконогий волшебник. – В такую ночь можно многое свершить!

– Само собой, само собой… – кивнул Примус. – Было бы желание. Не знаю, как у вас, коллеги, а мне очень хочется растолковать этому быдлу, что не с теми они связались.

– А не прогуляться ли нам ко дворцу императора? – опасно прищурился мэтр Вальгейм.

– О да! – воскликнул меченый. Направил указательный палец на скамейку и, скорчив зверское лицо, крикнул: – Пу!!!

Осколки мрамора брызнули во все стороны, забарабанили дождем по стенам близлежащих зданий.

– Да вы шутник, мэтр Миллио! – хлопнул в ладоши Примус.

Коротышка довольно осклабился, перевел палец на ажурный балкон соседнего дома.

– Пу!!!

Балкон слетел со свистом, увлекая за собой длинные космы плюща.

Колдуны довольно рассмеялись и двинулись по бульвару Трех Звезд по направлению к площади Благодарения, главную достопримечательность которой представляла гранитная плита с именами погибших тридцать семь лет назад целителей-магов. А оттуда и до резиденции императора рукой подать.

Глава 13

После первой же стычки отряд Гурана уменьшился на треть.

Отчаянно размахивающему оружием Регельму раскроили голову мечом. Кузнецу всадили болт в живот, а худощавый горбоносый студент сидел, привалившись спиной к заборчику и левой рукой зажимал культю, оставшуюся от правой.

Вельсгундец считал, что им еще здорово повезло. Гвардейцев оказалось мало. Всего-навсего полдюжины. Они, весело переругиваясь, выламывали дверь небольшого домика с островерхой черепичной крышей и двумя казавшимися игрушечными башенками по обе стороны балкона. Дом выглядел заброшенным – за ставнями не мелькали отсветы, никто не отвечал разошедшимся не на шутку солдатам, не пытался сопротивляться. Гуран даже хотел остановить свое воинство, запретить связываться. Но школяры выхватили корды и бросились в атаку. Остальным волей-неволей пришлось присоединиться. Ударили по гвардейцам сзади. Четверых убили сразу, зато оставшиеся двое оказали ожесточенное сопротивление, лишний раз доказав, что один военный в драке стоит четверых гражданских.

Победители собирали оружие, обмениваясь возбужденным возгласами. Похоже, студенты излишне поверили в свои силы. Не принесло бы это вреда вместо пользы…

– До дома доберешься? – присел Гуран рядом с искалеченным парнем.

Тот кивнул, попытался сказать что-то серыми, напряженными губами, но застонал.

Крюк тем временем осматривал кузнеца. Выпрямился, сокрушенно покачал головой.

– Не жилец…

Торговец в суконном кафтане, представившийся как фра Лаграм, подошел, оглядел корчащегося и воющего от боли широкоплечего, сильного мужика. Вздохнул:

– Добить бы!

– Сам добивай! – обиделся бывший солдат. – Я не палач.

– Палач, не палач… – сварливо протянул Лаграм. – Разве ж в этом дело? Мучается человек. Помочь ему надо.

– Сказал: не буду!

– Ну, на «нет» и суда нет. – Торговец наклонился и быстрым движением вогнал корд кузнецу между ребер. Чувствовалась сноровка опытного резчика свиней. – Прими, Триединый, душу грешную… – Он снова стянул с головы пелеус.

– Не надо было нападать, – подошел к ним Гуран. – Только своих потеряли…

– Конюшню чистить – в навозе мазаться, – наставительно проговорил Лаграм. – Без крови революцию не сделаешь. Или не твои слова?

– Мои, – согласился молодой человек. – А все как-то не по себе.

– Нам своих искать нужно. – К ним приблизился курносый школяр с заряженным арбалетом. – Вольнодумцев.

– Если они еще не поразбегались по щелям, как тараканы, – жестко отрезал Крюк. – Видел, как наши чухнули?

– Тогда к университету пробиваться надо! – упрямо ответил школяр. – Студенты поддержат. Помогут.

– Мало нас, – огляделся Гуран. Смерил взглядом дом. – Зачем связывались? Дом пустой…

– Да кто его знает? – пожал плечами фра Лаграм. – Может, попрятались хозяева с перепугу?

– А кто тут живет? – Курносый, задрав голову, оглядел башенки.

– Кто бы ни жил, а гвардейцы просто так ломать дверь не будут, – ответил вельсгундец. – Раз напали, значит, наш человек.

– Постучаться, что ли… – несмело предложил светловолосый студент, сильно напоминавший Гурану табальца Антоло. Не земляк ли?

В этот миг дверь распахнулась и на пороге появился сухонький, малорослый старичок, кутающийся в зимний, опушенный мехом плащ.

– Прошу простить меня, друзья, что сразу не вышел, – дребезжащим голосом сказал он. – Поверьте, мне стыдно. Трусливый я стал на старости лет, ох и трусливый…

– Это простительная слабость, – ухмыльнулся Крюк, но по его скривившимся губам выходило, что он не слишком верит в свои слова и предпочел бы умереть в бою, но не прятаться боязливо за чужие спины.

– Простите, уважаемый, а вы кто? – взял быка за рога вельсгундец. – Зачем гвардейцы на вас нападали?

– О! Правильный вопрос. – Старичок поднял вверх палец с шишковатыми суставами. – Забыл представиться. Мэтр Абрельм. Я – чародей.

– Ух ты! – восхитился курносый. – Настоящий?

– Ну… – замялся мэтр. – Конечно же, настоящий. Но силы мои весьма и весьма ничтожны. Подумайте, если бы было иначе, стал бы я прятаться от жалкой кучки солдатни?

– А… Ну да, – кивнул студент разочарованно. Он уже представлял, как с помощью мага они развеивают в пыль гвардейцев по всей Аксамале, берут власть над городом в свои руки и устанавливают самое справедливое в мире правление.

– Ладно, мэтр Абрельм, – поклонился Гуран. – Мы пойдем. Нужно спешить. Рады, что оказались в нужное время в нужном месте.

Волшебник пожевал губами, поразмыслил чуток:

– Погодите, господа! А кто вы?

– Мы боремся против тирании императора, за свободу Сасандры, – ответил Гуран. – Нам стало известно, что император умер.

– Пора бы уж… – Абрельма известие о смерти государя ничуть не удивило. – Зажился Губастый… А я ведь его наследником престола помню…

– Мы пойдем, – вежливо напомнил вельсгундец.

– Погодите, молодые люди, погодите. Я, пожалуй, с вами отправлюсь. Может, и пригожусь… – Чародей оглянулся на дверь, хотел было притворить ее, но потом махнул рукой – мол, если суждено быть ограбленным, выломают, не поленятся.

Гуран с сомнением покачал головой. Переглянулся с Крюком и Лаграмом. Лавочники хоть и не показывали восторг по поводу прогулки с волшебником по ночному городу, возражать не решились. Слабый-то он слабый, а вдруг наведет икоту или заикание. На это, говорят, много силы не надо. Ничего, устанет и сам отцепится.

Молодой человек махнул рукой:

– Что ж, с нами, так с нами! Только, мэтр, не отставайте. Ждать не будем!

Они быстрым шагом направились по улице в сторону Клепсидральной площади.

Лейтенант, командующий охраной ворот в императорской резиденции, сразу обратил внимание на трех невзрачных мужчин, появившихся со стороны храма Вознесения. Еще пять дней назад ему и в голову не пришло бы подозревать честных граждан. Аксамала – город, где всяких-разных чудаков хоть отбавляй. Кто-то босиком бегает вокруг крепостной стены, а кто-то по ночам гуляет. Может, к знатному и богатому горожанину родственник из провинции приехал? Вот и водит его, показывает город. А ночью столица империи не менее красива, чем днем…

То ли дело нынче ночью!

Гвардейцы, приданные в помощь дворцовой охране, волновались и поглядывали на Нижний город, где разгоралось несколько пожаров, жалобно звонил колокол, призванный извещать аксамалианцев, который час. А совсем недавно и в Верхнем городе – оплоте благополучия и добропорядочности – начали твориться странные вещи. Например, пузырь непроглядного мрака, вздувшийся как раз позади храма Вознесения. Очень уж попахивает колдовством.

Офицер отдал короткий приказ подчиненным. Нужно быть наготове. Краем глаза он видел, как гвардейцы взводили арбалеты, проверяли, легко ли ходят мечи в ножнах.

Будто не трое мужчин среднего возраста в добротной одежде медленно приближаются к воротам, а самое малое сотня тяжеловооруженных конников при поддержке стрелков готовится к штурму дворца.

– Вы думаете, они опасны? – спросил стражник у гвардейского лейтенанта – седоватого вояки с литийским выговором.

– Я не думаю. Я знаю, – ответил тот. – Стреляйте на поражение. Еще шагов десять, и можно…

– А кто это? – не унимался стражник, но офицер гвардии только отмахнулся, не спуская взгляда с приближающихся людей.

Восемь шагов…

Шесть…

Четыре…

Широкоплечий мужчина в плаще с пелериной остановился, сцепил перед грудью пальцы рук, напрягся. Его толстенький спутник тростью указал на дворец третьему, украшенному красноватым родимым пятном.

– Вперед! Стреляйте на ходу! – заорал лейтенант гвардии, хватая одного из солдат за плечо и выталкивая вперед.

Из ладоней человека в пелерине сочилась тьма. Непроницаемая, поглощающая любой свет. Она вытекала тонкой струйкой и скапливалась в тяжеловесную, огромную каплю.

Стрелок в алом мундире припал на одно колено, прижал приклад арбалета к щеке.

«Меченый» вскинул руку, указывая вперед пальцем.

Крикнул:

– Пу!

Камни брусчатки взлетели из-под ног гвардейцев.

Земля ощутимо вздрогнула.

– Пу!

С грохотом обрушился участок стены шага четыре в ширину.

Кого-то придавило.

Троих гвардейцев сбило с ног, но один из стрелков, несмотря на льющуюся из рассеченной брови кровь, успел нажать на спусковой крючок.

Попал ли болт в цель, лейтенант уже не видел. Все закрыла накатывающаяся волна абсолютного мрака. Сплошной стеной, чуть-чуть загибающейся сверху, она обрушилась на охранников дворца, залепила глаза, уши, рты.

Лейтенант в панике выхватил меч. Взмахнул несколько раз. Вправо, влево… Кажется, попал. Но опыт и чутье подсказывали, что в своего. Раненый упал беззвучно. Да и упал ли? В такой темноте, препятствующей не только свету, но и звукам, и запахам, ни о чем нельзя судить с уверенностью. Ты словно во сне, в ночном кошмаре. Можешь кричать, выть, можешь дергаться и вырываться, но незримое чудовище все равно придет и полакомится тобой. Или просто раздавит, усевшись неподъемным задом на грудь.

Неотвратимость. Скольких сильных людей ожидание смерти сломило, превратив в жалкие тряпки!

Стражник почувствовал нарастающий ужас. Заорал во все горло. Побежал, споткнулся, упал, выронил меч.

Он слепо шарил по развороченной мостовой, когда холодные, липкие щупальца сжали его сердце.

Нащупали. Напряглись. Сжались.

Офицер умер безболезненно. Так же как все его солдаты и гвардейцы во главе со своим лейтенантом.

Мэтр Примус, предводитель Круга волшебников Аксамалы, промокнул залысины, поглядел на спутников с выражением превосходства.

Широкоплечий мэтр Вальгейм покраснел от натуги, на висках его выступили крупные капли пота. Он кряхтел, будто пытался поднять груженую телегу.

Украшенный родимым пятном мэтр Миллио откровенно скучал. Позевывал и все норовил «прицелиться» пальцем в сторону дворца. Но плотный, вздыбившийся вал темноты не позволял не то что целиться, а просто рассмотреть хоть что-то за оградой, окружающей императорскую резиденцию.

– Не получается? – вроде бы участливо поинтересовался Примус у тужащегося Вальгейма, но в голосе главы Круга звучала изрядная толика яда, смешанная с издевкой. – Вы уж или толкайте ее, или совсем уберите. Мешает ведь…

Крепыш волшебник раздраженно дернул щекой. Напрягся еще сильнее. Так, что вздулись жилы на шее и затылок налился кровью. Того и гляди, удар приключится.

– Не идет… – прохрипел он, сипло втягивая воздух перекошенным ртом. – Держит ее там что-то? Не пойму!

– Позволю себе заметить, – Миллио потер кончик носа, – что стена вокруг дворца возводилась более двухсот лет тому назад. С тех пор сами здания внутри не один раз перестраивались, разбивались новые парки, при прошлом императоре была пристроена библиотека, но стену не трогали. Не в этом ли причина?

– Вы хотите сказать, что… Маги прошлого?

– Не такого уж и прошлого, если быть справедливым. Подумаешь, каких-то сорок лет, как ушли. Самоубийцы… Но как бы то ни было, а их заклинания не по нашим зубам.

Вальгейм бросил свирепый взгляд в их сторону:

– Врете! Пересилю. Сдохну, а пересилю!

– Фи! Какие непристойные выражения! – поджал губы Миллио.

Примус покачал головой. Вздохнул:

– А ведь знаете, коллега, я больше склонен согласиться с коллегой Вальгеймом, нежели с вами. Чем мы хуже? Разве мы мало изнуряли себя упражнениями? Постигали искусство? Учились отбирать Силу из эфира, концентрировать ее? Разве не так, коллеги?

Мэтр Вальгейм молча продолжал хрипеть, прижимая ладонь к ладони.

– Знаете ли, коллега… – задумчиво произнес Миллио. – Читал я в хрониках, так сказать, о деяниях колдунов древности… Они такое вытворяли!

– Вы бы еще сказки вспомнили! Мало ли что в исторических хрониках напишут! Ведь вы прекрасно знаете, коллега, как пишутся книги по истории. Кто при власти, тот и выглядит героем. Погодите! Будут еще и про нас читать потомки!

– Хотелось бы, – поежился Миллио.

– Вот видите! А нужна для этого сущая безделица – сровнять с землей дворец тирана, уничтожить карательные структуры государства – армию, стражу, сыск. И установить власть мудрых и справедливых чародеев.

– Ах, мэтр Примус, это ли не мечта всей моей жизни?!

– Вот еще! Я вам так скажу – свободу нужно завоевывать самому! Не ожидать помощи от Бога или героя какого-нибудь… Мэтр Вальгейм! – Примус в нетерпении топнул ногой. – Прекращайте уже, ради всего святого! И снимите эту завесу мрака! Клянусь вам, там нет ни единой живой души.

Силач не отвечал. Хрипел натужно и уже начал пошатываться.

Заподозрив неладное, Примус схватил его за рукав:

– Мэтр Вальгейм! Мэтр Вальгейм?

Налитые кровью глаза смотрели, но не видели. Отрешенный взгляд безумца. Или смертельно больного человека.

– Помогайте мне, Миллио! – завизжал глава Круга. – Он не в себе!

Одной рукой он вцепился Вальгейму в локоть, а другой – в воротник. Попытался развернуть его или хотя бы расцепить руки.

– Да сохранит нас Триединый! – суетливо шептал Миллио, хватаясь за силача с другой стороны. – Надорвался! До сих пор я лишь читал о таком… бедняга! Ведь это все, конец… Способности выжигаются начисто…

– А еще сопротивляется! – вторил ему Примус. – Нет, но какая мощь…

– Телесная, телесная, коллега, а вот с магическим талантом не повезло Вальгейму нашему…

– Ничего, значит, будет…

Свою мысль Примус не успел закончить, и Миллио так и не узнал никогда, что же, по предположению главы Круга, будет с надорвавшимся чародеем.

Из-за паркового ограждения, возвышавшегося за их спинами, вылетел целый рой арбалетных болтов. Пять граненых стальных штырей пробило спину кривоносому Вальгейму, бросили его ничком на брусчатку.

Примус почувствовал удар ниже правой лопатки. Кроме того, острой болью обожгло плечо.

Коротышка Миллио упал вместе с Вальгеймом. То ли смертельно раненный, то ли не успел разжать пальцев, судорожно цепляющихся за одежду соратника.

– Смерть колдунам! – послышался грозный голос. – Бей проклятых!

Пошатываясь на ногах, вмиг ставших непослушными, Примус обернулся. По площади Благодарения к ним бежали гвардейцы. С ними вооруженные горожане – благо Верхний город давал приют состоятельным людям, способным оплатить несколько телохранителей каждый. Впереди всех широко шагал грузный старик в ало-золотом мундире, с тремя золотыми бантами на рукаве. Ежик седых волос, загорелое лицо, густые усы, свисающие ниже подбородка. Только дурак не узнал бы генерала армии Бригельма дель Погго по прозвищу Мясник, командующего Аксамалианской гвардией. Рядом с ним вышагивал, словно цапля по болоту, худощавый и длинноногий мужчина приблизительно десятью годами младше гвардейца. Бородка клинышком, тонкий породистый нос, презрительная усмешка на губах. Рукав его простого черного кафтана, отличавшегося от повседневной одежды какого-нибудь банкира или богатого лавочника лишь серебряными обшлагами, украшали целых четыре золотых банта, а на шее сверкала усыпанная бриллиантами звезда. Его высокопревосходительство верховный главнокомандующий Сасандры маршал т’Алисан делла Каллиано собственной персоной. Тут же суетились какие-то полковники, генералы рангом поменьше…

Ненависть, всколыхнувшаяся в сердце чародея, на мгновение заставила забыть о боли. Он открылся, впитывая, словно губка, звенящие в воздухе эмоции десятков и сотен людей. Страх и ненависть, злоба и отчаяние, решимость и презрение… Корпускулы чувств метались, свивались в вихри и смерчи, поднимались восходящими токами к ночному небу и низвергались подобно маленьким цветным водопадам. Да-да! Именно цветным! Человеческие эмоции предстали внутреннему зрению колдуна, обостренному предчувствием неминуемой смерти, в виде ярких разноцветных мошек, точек, огоньков.

Испуг дрожал бледным желтым сиянием. Отчаяние горело ярким белым огнем. Горело так, что слезились глаза. Злоба мерцала багровым отблеском, подобно затухающим углям костра. А презрение отдавало прозеленью, словно болотные огоньки.

Примус позвал, поманил все эти сияющие точки, втянул в себя.

Сила подействовала подобно ведру ледяной воды. Волшебник охнул, сипло втянул воздух сквозь сжатые зубы, выпучил глаза. На несколько ударов сердца он ощутил себя легким мотыльком, не обремененным излишним весом, несварением желудка, головными болями и зазубренным болтом в печени. Он понял, что сейчас ему по силам все. Нет, не все, а ВСЕ!

Цветные частички Силы складывались в сложную мозаику, составляли рисунок волшебства, равного которому давно не знала Сасандра. Ведь время великих чародеев закончилось…

Примус ощутил всемогущество. Сейчас он мог бы поднять к небесам воду из Великого озера и обрушить ее на крестьянские поля проливным дождем, а мог излечить всех больных от степей вольных кентавров до Лотанского полуострова. Мог растопить снега и льды северной пустоши, а мог осушить болота Края Тысячи Озер… Да что там! Стереть с лица земли горы Тумана? Раз плюнуть! Погрузить в пучину морскую Халиду? Легко! Может, заодно и Айшасу подтащить ближе? Подумаешь, море! Если надо будет, расступится…

Лишь бы только эти отвратные рожи гвардейцев не пялились столь вызывающе…

Ишь ты! Арбалеты заряжают!

Главнокомандующий делла Каллиано схватил за рукав Бригельма-Мясника и что-то шепчет… Нет, уже не шепчет, а орет во весь голос, зажатым в дрожащей руке клинком тыча в сторону волшебника, а гвардейский генерал прет, наклонив голову, словно бык, сорвавшийся с привязи.

Ори, ори…

Не помогут вам ни крики, ни мечи, ни арбалеты. Да хоть требушеты притащите!

Воздух над площадью Благодарения уплотнился, зазвенел, пошел по кругу, как воронка на речной стремнине.

Быстрее, быстрее!

Примус захохотал и приказал ветру нагреться!

Жарче! Еще жарче!

Вот вам всем!

Огненный вихрь подхватил солдат и горожан, сжег их и пепел развеял!

Превратились в факелы деревья в садах, окружающих площадь, вспыхнули постройки императорского дворца. Базальт мостовой поплыл лужицами, как талый снег по весне.

А волшебник стоял в центре смерча. Языки пламени касались его, но всякий раз отдергивались, не решаясь причинить вреда повелителю.

Он хохотал, запрокинув голову, вглядываясь невидящими глазами в небо, кричал без звука, простирал руки.

Как приятно чувствовать себя равным Триединому, осознавать, что можешь не замечать преград и перекраивать мир по собственному усмотрению!

Сила! Благодатная, неизъяснимая, животворящая, дающая вечное блаженство, Сила струилась по его жилам.

А потом кольца раскаленного ветра сжались гигантским удавом…

Вспышка!

Сноп искр!

Горстка пепла, оседающего на покореженную пламенем мостовую.

Обитатели Верхнего города, имевшие счастье оказаться в ту ночь на достаточном удалении от дворца императора, в ужасе бежали, бросая все – деньги, драгоценности, вещи, предметы старины. Ими двигало одно лишь желание – оказаться как можно дальше от огненного ада. Трудно ожидать иного от человека, воочию увидевшего звериный лик Преисподней…

Мастер видел огненный смерч, взвившийся над Верхним городом.

Зрелище впечатляющее.

«Кто бы из колдунов ни устроил иллюминацию, – подумал сыщик, – не хотел бы я быть рядом с ним. Да и на расстоянии ближе чем сотня шагов, пожалуй, тоже… Это что же сейчас там творится? Каково Бригельму и гвардейцам? Да, натворили мы дел… Это осиное гнездо если разворошить, то мало никому не покажется»…

Он шел, держась в тени, отбрасываемой домами, по привычке оглядывался через каждый десяток шагов. Корд на поясе, метательные ножи в рукавах, на груди – перевязь с орионами. В эту ночь оружию тайного сыщика уже пришлось попробовать крови. На перекрестке Гончарной и Уклонной улиц на него налетела пара мародеров – они всегда вылезают, как грибы после дождя, в охваченном смутой городе, где бы этот город ни находился и в какие годы бунт ни проходил бы. Или не бунт, а, напротив, удар на упреждение оного. Уж если гвардейцы и примкнувшая к ним толпа убивают волшебников, занимающихся колдовством вопреки закону, отлавливает вольнодумцев, которые все до единого куплены Айшасой (кто ж этого не знает? Только совсем глухой и слепой), и прочих неблагонадежных граждан великой империи, то почему бы под шумок не ограбить ювелира или банкира?

Люди, живущие разбоем и воровством, тоже не дураки и выгоды не упустят. Другое дело, что на одинокого прохожего в серой потертой куртке и сапогах с мягкими голенищами они бросились зря. Совершили, можно сказать, большую глупость. Мастер прикончил их без всякой жалости.

Первый еще не успел ничего понять, как узкое лезвие метательного ножа уже воткнулось в ямочку между ключицами. Второй видел смерть приятеля, но повернуться и броситься наутек у него не хватило ума. А может, гордыня обуяла? Возомнил себя великим бойцом? Что ж, излишняя самоуверенность приводила в могилу и более умелых воинов. Невзрачный сыщик поднырнул под удар широкого ножа и вогнал корд нападающему снизу под грудину. Вытер лезвие об одежду убитого и ушел не оглядываясь.

Ни к чему терять время, когда впереди манит долгожданная встреча с дель Гуэллой.

Вот и знакомый дом. Ничем не примечательный – в Аксамале таких сотни. Запущенный, беспорядочно заросший неухоженными цветами палисадник. Забор из некрашеного штакетника кое-где покосился. Калитка скрипит несмазанными петлями.

Все правильно. Мастер столько лет приходил сюда с отчетами о выполненных заданиях…

Он оглянулся по сторонам и в один прыжок перемахнул невысокую ограду. Бесшумно скользя между кустами шиповника – колючими, к слову сказать, до невозможности, – приблизился к двери. Потемневшая от времени медная ручка молотка так и призывала – постучи! Но сыщик не пользовался ею, даже когда относился к т’Исельну дель Гуэлла как к непосредственному начальнику. Предпочитал стучать костяшками пальцев.

Мастер усмехнулся про себя – совершенной глупостью было бы предполагать, что условный стук не изменился с тех пор, как он узнал о предательстве главы тайного сыска, а т’Исельну, соответственно, стало известно, что он раскрыт. Хотя… Почему бы не попробовать этот путь? Великан Тер-Ахар, бывший телохранитель дель Гуэллы, услышав отличающийся от обусловленного стук, попросту притворился бы, что «никого нет дома». Поскребется незваный гость, поскребется да и уйдет восвояси. Но Тер-Ахар бросил хозяина. Ушел неизвестно куда. Новые охранники могут не обладать его навыками и умом. Кинутся выпроваживать гостя.

Нет… Мастер тряхнул головой. Нельзя превращать месть в обыденную драку. Неизвестные парни могут быть и не замешаны в дела господина т’Исельна. Зачем же их убивать? С другой стороны, схватки без шума не бывает. В своем умении бывший лучший сыщик Аксамалы не сомневался, но и против него может выйти боец высокого уровня. А дель Гуэлла, услышав шум, быстро смекнет, что к чему: он, конечно, предатель Отечества, но не дурак. И тогда ищи ветра в поле…

А вот забраться через окно второго этажа – это мысль.

Сыщик припомнил расположение комнат. Да, со второго этажа легко попасть в кабинет главы тайного сыска, минуя охрану. Точнее, раньше можно было попасть… Что сейчас ожидает его, неизвестно. Но рискнуть можно.

Цепляясь пальцами и носками сапог за неровности и выступы кладки, Мастер вскарабкался по стене. Не так уж и сложно, если честно.

Свет через ставни не пробивался – второй этаж у дель Гуэллы был нежилой. Архив с доносами, по большей части содержащими дутые обвинения и обычные соседские кляузы. А все мало-мальски ценное хранилось на первом этаже, в чулане между кабинетом т’Исельна и каморкой телохранителя.

Мастер осторожно, кончиком лезвия поддел крючок, распахнул ставень и скользнул внутрь.

Темнота. Запах пыли, старых бумаг и цвели – видно, крыша прохудилась и часть жалоб подмокла во время дождей.

И очень тихо.

Подозрительно тихо.

Не могли же они не слышать грохота в Верхнем городе? Криков толпы на улицах Нижнего? Должен ведь дель Гуэлла заинтересоваться и отправить хотя бы одного из охранников посмотреть, что да как.

Эх, хорошо бы так… Как говорится, твои слова, Мастер, да Триединому в уши. Возможно, тогда сумеем обойтись малой кровью.

Когда глаза привыкли к темноте, сыщик пошел к двери, обходя заваленный мятыми бумагами стеллаж и пюпитр.

За дверью начиналась винтовая лестница, уходившая вниз, к самому кабинету начальника тайного сыска. Насколько Мастер помнил, ступени не скрипели. За этим тщательно следили – визжащие звуки излишне раздражали благородного господина начальника.

Так… Здесь охраны нет. Уже повезло.

«Не слишком ли часто мне везет? Не к добру. Удача – подруга капризная. Еще подумает, что уделяет мне слишком много времени, и уйдет к другому».

Резная дверь, призванная защищать святая святых тайного сыска, оказалась полуоткрыта.

Ну, вот и кончилось везение!

Мастер вытащил корд и замер, прислушиваясь.

Тишина.

Мертвая, подозрительная тишина.

Неужели засада?

Сыщик затаил дыхание. Если о его приходе еще не знают, то прячущийся в комнате человек себя выдаст. Глубоким вздохом или зевком, подавленным в самом зародыше, а то и почесыванием укушенной ляжки – блохе ведь все равно: в засаде ты или на прогулке. Значит, стоит подождать. Триединый тому помогает, кто себя сам не обижает…

Мгновения утекали медленно, как густой мед переливается из бочонка в миску. Всем известно – хуже нет занятий, чем ждать и догонять. Но Мастер ждать умел. При его роде занятий – весьма полезный навык.

В тишине он хорошо слышал, как мелко постукивают жуки-древоточцы в архиве наверху, как шуршит мышь, пробираясь за панелью… Где-то в городе снова громыхнуло. Чуть позже донесся ослабленный расстоянием многоголосый крик. Колдуны не собирались сдаваться без боя. Видно, он – а следом и генерал Бригельм – недооценил их упорства… Впрочем, и крыса, загнанная в угол, способна броситься на кота.

Мысленно досчитав до трехсот, сыщик решил действовать. Если его ждала засада, то устроившие ее люди слишком профессиональны, чтобы себя выдать. Что ж, если придется ввязаться в драку, то уж придется. И никуда не денешься.

Напряженный, как дуга арбалета, он толкнул дверь. Сразу нырнул влево вниз, кувыркнулся через голову, прячась за стул, на котором обычно сидел, посещая дель Гуэллу с отчетами. Замер, внимательно прислушиваясь.

Тихо. Ни шороха, ни щелчка тетивы… Даже дыхания не слышно.

Выждав еще два десятка ударов сердца, Мастер выпрямился.

Пуганая ворона куста боится, а на молоке обжегшийся на воду дует.

Никакой засады не было и в помине.

Зарешеченное окошко под потолком едва серело, но привыкшие к темноте глаза сыщика различили очертания стола, кресла с мягкими подлокотниками, которое так любил глава тайного сыска, стул с резной спинкой, ряд полок, примостившихся в углу комнаты. Прятаться негде. В кабинете господина т’Исельна даже камин не помещался.

Неужели сбежал?

Как же так получилось? Кто-то предупредил? Или просто рванул айшасианский прихвостень куда подальше, узнав, что народ Аксамалы взялся за оружие и за шпионские игры придется отвечать по всей строгости?

Мастер вытащил кремень и огниво из маленького кисета, висящего на поясе. Он хоть и не относил себя к заядлым курильщикам, а запас табака, трубку и прочие мелочи, необходимые для приятного времяпрепровождения, носил всегда. Первая же искра угодила прямехонько на трут, вспыхнула алой искоркой. Осторожно раздув ее, сыщик разжег свечу – благо канделябр стоял на том же месте, что и всегда, лишний раз подтверждая страсть дель Гуэллы к порядку. Желтый, цвета жирного коровьего масла огонек осветил кабинет.

Ни души!

А это что за скрип?

Бесшумно ступая, Мастер приблизился к двери. Прислушался еще раз. Как бы там ни было, а лишняя осторожность никому не вредила.

Нет… Показалось. Похоже, в передней, где обычно ютились телохранители, тоже никого – ни шороха, ни вздоха. На всякий случай гость выглянул в коридорчик. На цыпочках прошел до входной двери. Все на месте – и табурет Тер-Ахара, и столик, куда посетители складывали оружие под бдительным оком великана, и знакомый до боли колышек для плащей в стене. А людей нет.

Скрипела, скорее всего, старая вишня в палисаднике.

Назад Мастер возвращался уже без опаски и с порога увидел то, что прозевал второпях. Из-под стола – шикарного стола, сработанного из полированного дерева, – торчала нога, обутая в добротный кожаный башмак. Перегнувшись через столешницу, сыщик увидел человека, скорчившегося рядом с креслом т’Исельна. Точнее, труп человека, умершего не своей смертью, о чем свидетельствовала темная лужа на полу, и не так давно – кровь еще не успела засохнуть, подернуться матовой корочкой.

«И кто бы это мог быть? То, что не дель Гуэлла, – это очевидно. Не та фигура, да и башмаков благородный дворянин не надел бы никогда в жизни. Только сапоги».

Сыщик приблизил свечу к лицу покойника.

«Ну, вот… Теперь все ясно…»

Круглое лицо, толстые губы и мясистый нос. Лысоват, но поредевшую челку зачесывает так, чтобы скрыть плешь. Гнилые, желтые от дрянного табака зубы.

По роду службы Мастер знал если не всех аксамалианских вольнодумцев, то, по крайней мере, предводителей кружков и их первых помощников.

Некто Тельбрайн. Сорок четыре года. Без определенных занятий. Предводитель общества вольнодумцев под странным названием «Свободная мысль».

Значит, его прикармливал дель Гуэлла, и при первых признаках опасности верный слуга кинулся предупреждать хозяина.

«Надеялся на благодарность? Что ж, ты ее получил. Сполна…»

А вот и причина смерти – прямой глубокий разрез поперек кадыка.

Выходит, сбежал господин начальник тайного сыска.

Один ли, со слугами и охраной – какая разница?

Теперь придется снова искать, выслеживать…

Мастер усмехнулся. Стороннему наблюдателю он мог бы показаться фанатичным мстителем, одержимым одной идеей – расправиться с обидчиком. На самом деле сыщик ощущал себя прежде всего судьей и палачом в одном лице. Т’Исельн дель Гуэлла совершил преступление против Сасандры и должен быть за это наказан. Сеющие ненависть пожнут кару. Рано или поздно, промыслом Триединого или волей человеческой, но наказание неотвратимо.

Мастер смахнул с полки груду свитков и прошитых бумаг, ногами сгреб их в кучу, сверху уложил канделябр с горящей свечой. Развернулся и ушел не оглядываясь, радуясь веселому треску, набиравшему силу за спиной.

Поначалу Гуран сомневался в полезности такого спутника, как мэтр Абрельм. Но когда навстречу их небольшому отряду из переулка выскочили человек двадцать гвардейцев, пожилой чародей суетливо замахал руками и навстречу ало-золотым мундирам устремился рой черных ос, каждая из которых больше походила на сгусток тьмы, чем на живое насекомое. Солдаты попытались отмахиваться, а некоторые даже вскинули арбалеты, завидев вольнодумцев, но кусачие твари быстро завладели их вниманием.

Выстрелили студенты, спутники Гурана. Крюк во весь голос заорал непонятный, но очень отважный боевой клич. Абрельм добавил к осам еще и полыхающие бледно-зеленым пламенем шары, плавно скользящие над головами людей.

Гвардейцы не выдержали и побежали. Их не преследовали. Вшестером это по меньшей мере безрассудно.

На Прорезной улице отряд пополнился двумя десятками студентов, пятеркой вольнодумцев и гвардейским сержантом, собственноручно сорвавшим с рукава нашивки. Подкрепление позволило им смело атаковать солдат, осаждающих доходный дом тремя кварталами ближе к Клепсидральной площади. Победа – не без помощи чародейства Абрельма, если подумать хорошенько, – вселила в повстанцев новые силы.

Толпа мчалась как на крыльях. Глаза людей светились тем ощущением свободы и уверенности в себе, которое зачастую делает простого человека неуязвимым, заставляет не замечать ран до тех пор, пока враг жив.

Когда впереди на фоне звездного неба замаячила приземистая башня аксамалианской городской тюрьмы, за Гураном шло уже больше тысячи человек. Студенты и горожане; перебежавшие на сторону восставших гвардейцы и стражники; воодушевленные идеей свободы добровольцы и откровенно разбойничьи рожи, ищущие наживы на улицах столицы; изящные дворяне и обтрепанные простолюдины.

«Что ж, – со злостью подумал вельсгундец, обращаясь к правителям империи, – вы этого хотели? Получите! Народ на колени не поставишь, сладкой ложью взамен суровой правды не убедишь».

Он взмахнул мечом, который снял с убитого офицера гвардии, и скомандовал приступ.

Глава 14

Трое суток в сыром подземелье – удовольствие, которого не пожелает никто в здравом уме и трезвой памяти. В замке ландграфа Медренского роль застенка исполняла яма, перекрытая сверху замшелыми бревнами. Глубокая – даже Мудрец, встав на цыпочки, не смог дотянуться до потолка, довольно широкая – около пяти шагов в поперечнике.

Их заставили спуститься по корявой лестнице (даже не лестнице, а обаполу с прибитыми поперечинами), а потом втянули ее наверх.

Об освещении никто не задумывался. Зачем оно заключенным? Пока не ушли стражники с факелами, свет проникал сквозь решетку, перекрывающую входное отверстие, и Кирсьен разглядел потеки на стенах, хранящих еще следы зубила и кувалды. Помнится, он еще подумал, что замок-то стоит на скале и подкопом из темницы не спасешься.

Кулак глупостями голову не забивал. Первым делом высмотрел кучу подгнившей соломы. Подошел к ней, пошевелил ворох сапогом.

– Эй, там, наверху! – крикнул он, задрав голову. – А свежей охапочки не подкинете?

– Обойдешься! – грубо ответил один из стражников, наклоняясь над дырой.

– Зря грубишь! – ухмыльнулся кондотьер. – Случаи всякие бывают… Сегодня я в яме, а завтра – кто ведает? Один Триединый…

– Чего?! – зарычал охранник. Хотел просунуть древко алебарды между прутьями и ткнуть седобородого наемника, но более разумные товарищи удержали его, а потом и вовсе увели от решетки.

Кондотьер вздохнул, плюхнулся на солому.

– Не вышло. А жаль…

– Чего жаль? – удивился Кир, присаживаясь рядом. Солома была липкой и скользкой одновременно. Гнилье гнильем! Молодой человек принялся вытирать измазанную ладонь о штаны.

– Брось, – опустился рядом Мудрец. – Лучше привыкай побыстрее!

– Да как к этому можно привыкнуть?

– Человек ко всему привыкает.

– Не знаю… – Кир покачал головой и скорчил зверскую рожу, уверенный, что все равно его никто не увидит.

Так и вышло. Кулак зевнул, крякнул и замер, вытянув ноги. Очевидно решил, что, пока суд да дело, нужно выспаться. Не так часто ему выпадают мгновения отдыха. Война, походы, марши… Хоть в темнице никто не дергает.

Мудрец мурлыкал какую-то песенку, мотива которой Кирсьен не узнал. И не мудрено – долговязый наемник не слишком-то дружил с музыкой. Как говорится, медведь на ухо наступил. Хотя петь любил, а на дружеские подначки Мелкого только улыбался.

– Почему Кулак злил охрану? – спросил парень, не сомневаясь, что Мудрец его слышит.

– Хотел оружием разжиться, – по обыкновению немногословно отозвался верзила.

– Не понял…

– А что тут понимать? Его алебардой стукнуть попытаются, а он ее заберет.

– А зачем? – Кирсьен пожал плечами. – Ведь не вылезешь.

– Не вылезешь, – легко согласился Мудрец. – Но уважать будут больше.

– Вот уж не думаю. Расстреляют сверху, и вся недолга.

– Хотели бы убить, уже давно убили бы. Еще в воротах.

Что верно, то верно. Если Джакомо Череп узнал их, то зачем было впускать опасных гостей в ворота замка? Или, уж если пустили, почему после беседы с ландграфом не пристрелили, а вздумали разоружить и бросить в подземелье? Не на выкуп же рассчитывает Медренский? Смешно даже предполагать подобное. Значит, его светлость имеет виды на кондотьера и его спутников. Хорошо бы знать, какие именно…

Хотя, если подумать, много ли вариантов может быть?

Пожалуй, правдоподобнее всего предположить, что ландграф ведет двойную игру. Для всех он – борец за свободу Тельбии, сражается с ненавистными захватчиками, прячет латников в засаду, вовсю укрепляет Медрен, вокруг которого должны сплотиться все, кому дорога независимость родной страны. Но его светлость еще и человек, обладающий живым, цепким умом. Он не может не понимать – Тельбия обречена стать новой провинцией Сасандры. Пригласив имперские войска, король Равальян подписал смертный приговор независимости своей державы. Номинально он, возможно, и сохранит видимость управления, но на самом-то деле… Пришлют из Аксамалы вице-короля, понастроят где ни попадя фортов и укрепленных городков, установят имперские порядки – таможня, сборщики подати, суды, сыск и тому подобное. И никакие крестьянские армии, состоящие из босоты, вооруженной вилами и косами, ни отряды латников, оснащенные не в пример лучше, ни интриги отдельных дворян, даже влиятельных и богатых, не изменят ситуацию. Тех, кто оказывал открытое сопротивление, сломают мощью сасандрийского оружия. Тех, кто интриговал и злословил, перекупят или убедят другими методами – возьмут семью в заложники, например. Таким образом, Медренский не может не задумываться о своем будущем, и очень даже возможно, что желает вступить в переговоры с генералитетом Сасандры. С тем же Риттельном дель Овиллом. Только хочет вести беседу не на условиях командующего пятой пехотной «Непобедимой» армии, а на своих. Для этого ему совсем не обязательно сдаваться в плен, а, напротив, хорошо бы убедить посланцев империи выступить в роли посредников, парламентеров.

Мысленно рассуждая в этом направлении, Кир не заметил, как задремал. Хоть и сыро, и холодно, а все-таки тихо и темно. Да и неспешное монотонное мурлыканье Мудреца укачивает почище колыбельной…

Проснулся он от смешанного чувства холода и голода, к которым примешивалось острое желание справить малую нужду. Молодой человек сел, обхватил себя руками, похлопал ладонями по плечам в тщетной попытке хотя бы чуть-чуть согреться.

Мудрец продолжал тихонько напевать. Вот уж правду говорят – бодливой корове Триединый рогов не дал. Замечено, у кого ни слуха ни голоса, тот больше всех петь любит.

Кирсьен поерзал на скользкой соломе, мучаясь – вставать или не вставать. Надо бы… Но вроде как неудобно. Отхожего места в яме не предусмотрено, а парня с детства воспитывали, что только звери справляют нужду там, где спят и едят. Да и то не все, а свиньи с коровами в хлеву, кони в стойле. Подневольные, в общем-то, твари. А уважающий себя хищник всегда найдет местечко подальше от логова.

– Не ерзай! – вдруг проговорил Кулак, до этого сохранявший неподвижность, будто и в самом деле продолжал спать. – Первый раз в застенке, что ли?

– Само собой, первый… – ответил Кир. И даже обиделся слегка. Он что, похож на человека, ошивающегося по тюрьмам?

– Ничего! Лиха беда начало! – В голосе кондотьера звучала неприкрытая насмешка. – Иди к противоположной стенке, там канавка вроде как была. Я видел.

Обвыкшие в темноте глаза тьяльца смутно различили, как Кулак поднялся, потянулся, хрустнув костями, и последовал собственному совету. А веселое журчание, раздавшееся через несколько мгновений, заставило молодого человека вскочить и поспешить за командиром.

– Вот-вот! – одобрил его поступок седобородый. – Уж лучше под стенку отлить, чем штаны обмочить. Так, господин лейтенант?

– Тем паче, долго нам тут не жить! – добавил с соломы Мудрец.

– Это точно, – согласился кондотьер. – Мы допустили ошибку. Недооценили врага. Ход теперь за Медренским. Что предложит?

Кир вернулся на нагретое, если можно так сказать, место. Вроде бы мелочь, а как полегчало! Не зря один записной остряк утверждал, что душа человеческая прячется под мочевым пузырем. Зато теперь с удвоенной силой на него обрушились холод и голод – зачастую неразлучные спутники. Парень вздохнул:

– Он бы поесть предложил для начала. Хотя бы корочку. – В животе урчало. Кажется, кинь ухналь[40] – переварит.

– Э, нет! И не жди! – Мудрец звучно высморкался. – Знаешь, как в Камате мясо в кислом вине выдерживают, чтоб мягче стало? Так и нас денек-другой подержат… Чтоб не ерепенились чересчур.

– Верно, – подтвердил Кулак. С ехидцей прибавил: – А вот о мясе мог и помолчать.

– Ну, извини, командир. Больно сравнение хорошее.

«Сравнение, конечно, хорошее, но вот кишки об этом не знают – скоро сами себя сожрут», – подумал молодой человек. Покрутился, устраиваясь поудобнее, – раз уж кормить никто не собирается, надо силы беречь. И тепло. Спросил:

– Что говорить на допросе будем? – Сам он в глубине души побаивался, что допроса может и не быть. А вдруг ландграф задумал уморить их голодом? Непрошеная мысль обожгла ледяным ужасом. Смерти в бою он давно приучил себя не бояться, но вот так – в сырой, холодной яме, от голода и жажды…

– А валите все на меня! – легко ответил Кулак. – Мол, знать ничего не знаем и ведать не ведаем… А у него секретные предписания от генерала армии.

– Ты полегче, – пробурчал Мудрец. – Без лишнего героизма. Думаешь, этим мы свои задницы спасем? Как бы не так!

– И в мыслях не было! – хмыкнул кондотьер. – Просто так на вранье труднее подловить. Играйте дурачков, и все тут.

– Ну, спасибо! – Верзила издал короткий смешок. – Удружил. Не знаю, как Малыш, а я дурака изображать не люблю.

– Я тоже не очень-то… – вмешался Кирсьен.

– Значит, полюбите! Приказы не обсуждаются, ясно?

– Ясно, – обреченно кивнул Кир.

– Не переживай, Малыш! – подбодрил его Мудрец. – Прорвемся.

Ненадолго воцарилось молчание. Потом кондотьер крякнул:

– Эх, одного боюсь… Не наломали бы дров наши. С них станется.

Кирсьен хотел возразить. Дисциплина, мол, и все такое… Но потом задумался – а как он повел бы себя на месте оставшихся на свободе товарищей? Неужели бы удрал, спасая свою жизнь, и не попытался бы выручить попавших в беду? И не мучила бы его в таком случае до конца дней совесть?

Трудно ответить.

Конечно, его с детства приучали – приказ есть приказ. Но ведь и друзей бросать тоже как-то нехорошо. Впрочем, нехорошо – это еще мягко сказано. Подло бросать друзей.

«Ага! Особенно подло, когда в роли брошенного ты сам. Так ведь, господин т’Кирсьен делла Тарн? Хочется, чтобы тебя вытащили? А сколько человек при этом погибнет, значения, вроде бы, и не имеет? Э-э, нет… Кулак с Мудрецом во сто крат порядочнее тебя. Они не пытаются выкарабкаться любой ценой».

Тут Киру захотелось стукнуть себя по носу. Чтоб аж слезы из глаз потекли. Но он подумал, что будет выглядеть смешно и нелепо – в подземелье с разбитым носом. А потому насупился и попытался уснуть.

Громкий окрик вырвал Кирсьена из состояния блаженной дремоты.

Кажется, только вчера они угодили в каменный мешок, а ведь прошло уже несколько дней… Мудрец утверждал, что двое суток. Тьялец ему не слишком-то верил. Он думал, не меньше пяти-шести дней. Да и по чем можно время определять в кромешной темноте? Разве что по отросшей щетине.

Все это время они боролись с голодом при помощи сна. Поистине волшебное средство! Вода в подземелье нашлась: прямо из стены текла тонкая струйка, образующая на полу лужу, которая, в свою очередь, стекала в узкую, но глубокую трещину. А вот с едой ландграф Медренский поскупился. Ни черствой корочки, ни обглоданной кости…

– Эй вы! Не сдохли еще?

Кир открыл глаза.

Над дырой в потолке метались багровые блики факелов. На их фоне черным пятном выделялась голова стражника.

– Живые, вражье семя? Аль нет?

Мудрец задрал голову, зевнул, неторопливо ответил:

– Твоими молитвами, служивый…

Охранник заржал:

– Ну, коли моими, то недолго вам осталось!

Его товарищи оценили шутку. Хохотали так, что сверху на узников посыпался мусор вперемешку с песком.

– Ладно! – сурово проговорил кондотьер. – Говори, чего надо, и проваливай! Я спать хочу.

– Не выспался еще? – ехидно поинтересовался стражник.

– Тебе что за дело?

– У-у, кошкин сын! – Говоривший топнул, от чего в яму снова полетели кусочки грязи и древесная труха. – Слушай, что я скажу!

– Ну?

– Вылезайте по одному! Его светлость кличет!

В дыру просунулась та самая лестница, которая не так давно привела Кира в ужас своей шаткостью.

– Я первый, – негромко сказал Кулак и полез наверх.

Когда подошвы его сапог последний раз мелькнули перед глазами товарищей, около дыры послышалась какая-то возня. Потом все стихло.

– Вяжут, – уверенно сказал Мудрец. – Значится, на допрос. Вот и дождались. – И взялся за перекладины.

Поднимаясь последним, Кир не знал, чего и ждать. Но потом решил: будь что будет. Уж лучше пришибут наверху, чем томительное ожидание в яме.

Не бог весть какие яркие факелы слепили отвыкшие от света глаза.

– Лицом вниз! – приказал стражник и, не дожидаясь ответа, ткнул парня в спину.

Вот и попробуй не подчинись! Все равно повалят и свяжут, как барана, только позора не оберешься.

Кир молча улегся рядом с Кулаком. Сам завел руки назад.

Один из охранников – пока остальные стояли с арбалетами наготове – сноровисто стянул ему запястья ремешком. Крепко, надежно, но без особой жестокости, что вселяло малую надежду на благополучный исход беседы с Медренским. Челядь по обыкновению чутко отзывается на настроение хозяина. Никогда не упустят возможности покуражиться, если знают, что это им сойдет с рук.

– Поднимайтесь – и вперед! – скомандовал тот стражник-весельчак, что говорил первым.

Они поднялись по вырубленной в скале лестнице (тьялец подумал, что, когда спускались, она показалась вдвое короче), миновали несколько разных дверей – хлипких и окованных железом, закрытых и распахнутых настежь, свернули пару раз и оказались снова в главном зале замка. Ошибки быть не могло – камин, на стенах знамена и щиты, оружие и охотничьи трофеи. В кресле на возвышении восседал ландграф. Его светлость Вильяф Медренский. Рядом с ним – какой-то человек с бородкой клинышком и золотой серьгой в ухе. Гость сидел, непринужденно развалясь и закинув ногу за ногу. В отличие от хозяина, который словно кол проглотил и вдобавок барабанил пальцами по подлокотнику. Медведи, вырезанные на спинке кресла, занесли корону так, словно собирались стукнуть его светлость по темени. Скрываясь в темном углу, замер Джакомо Череп, скрестив на груди могучие руки. Горящие факелы бросали отблески на его наголо обритую голову.

– Явились, лазутчики?! – то ли спросил, то ли обрадовался ландграф.

Кондотьер пожал плечами и с ответом не спешил. В самом деле, зачем? Кто позвал, тот пусть и говорит.

– Ишь, молчат! – воскликнул его светлость, обращаясь к болтающему ногой соседу. – Гордые!

Тот сбил соринку с рукава и промолчал.

– Ничего, гордость легко выбить можно! – оскалился ландграф. – Вместе с зубами!

Джакомо пошевелился в углу, всем видом выражая готовность начать выбивать гордость и зубы немедленно.

– Вы говорить собираетесь? – вдруг нахмурился Медренский. Кир заметил, что для его светлости смены настроения так же обычны, как морозы для зимы в Гронде.

– Если вы, господин граф, думаете, что мы будем просить помилования, то ошибаетесь, – неторопливо и внушительно проговорил Кулак. – Но просто побеседовать… Отчего бы и нет?

Сосед Медренского с интересом глянул на кондотьера, потер ногти о рукав. Осмотрел их, подышал, потер еще раз. Будто когти точил.

– Нет, вы слышали, господин барон! – воскликнул Медренский. – Он не прочь побеседовать! Каков мерзавец!

Барон подкрутил ус, прищурившись, уставился на наемников. Под его медово-желтыми глазами Киру стало очень неуютно. Смотрит, словно оценивает – не съесть ли? А если съесть, то на завтрак или обед? Сытая ленца и полное превосходство.

– Я слыхал о некоем кондотьере по кличке Кулак, – произнес он медленно, растягивая слова на западный манер. Медренский заинтересованно повернулся, но загадочный барон уже замолчал. Снова принялся полировать ногти.

– Значит, ты хочешь побеседовать? – после затянувшегося молчания порывисто воскликнул ландграф. – Тогда начинай первым! Зачем вы хотели меня выманить? Меня интересует истинная цель! Ну же!

Кулак откашлялся.

– Что ж, господин граф, скрывать не буду. Меня прислал генерал Риттельн дель Овилл.

– Больше похоже на правду, чем сказки об Айшасе! Продолжай!

– Генерал хочет предложить вам мир. И союз.

– Да? Вот как? Именно поэтому он бросил полк на штурм моего города?

– А как бы вы вели себя на его месте? – и глазом не моргнул седобородый. – Лишний довод.

– Довод? Ах, вот как? Грабить и убивать мирных жителей! Это лишний довод?

– Если они откроют ворота, никто не пострадает. Так что если вам дороги жизни ваших подданных, господин граф…

Барон Фальм резко выпрямился на стуле. Стукнул каблуками об пол. Повторил с нажимом:

– Я слыхал о кондотьере по кличке Кулак.

– И что с того, барон? – раздраженно бросил Медренский. – Что толку от слухов?

– Не скажите, любезный господин граф, не скажите… Порой слухи дают пищу для размышлений, а умный человек может выудить из бесполезных, казалось бы, сведений те, которые потом можно использовать для собственного блага. Или блага небезразличных ему людей.

– Да? И какой побасенкой про бравого кондотьера вы меня порадуете?

Джакомо Череп позади них скорчил зверскую рожу. В его оскале ясно читалось: ни единого хорошего слова о Кулаке он не слыхивал ни разу в жизни.

– Насколько я помню… – неспешно промолвил Фальм. – Насколько я знаю, восемь лет назад, во время войны в горах Тумана, некий Кулак командовал карательным отрядом. – Скосив глаза, Кир увидел, как закаменели челюсти Мудреца. Кондотьер сохранял видимое спокойствие, но его плечи заметно напряглись. – Имперцы называли эту войну Мокрой… Почему?

Кулак вздрогнул, но не ответил.

– Сейчас это пытаются объяснить тем, что в месяце Овцы в горах Тумана всегда идет дождь. Неправда. Мокрой эту войну назвали потому, что скалы стали мокрыми от крови. Крови имперцев.

– Ну, я бы так не сказал… – возмущенно бросил Джакомо.

– Ты там был, наемник? – обернулся к нему Фальм.

– Был! – с вызовом ответил бритоголовый.

– Может, продолжишь рассказ?

Череп задрал подбородок:

– В другой раз.

– Поэт… – задумчиво проговорил барон. И продолжил сам: – Дроу сопротивлялись отчаянно. Впрочем, как и всегда. Горцы предпочитают умереть, но не сдаться. Сасандра стянула к западной окраине Барна три пехотные армии и корпус вольнонаемных окраинцев. Ну, последние в горы не лезли, а больше вылавливали по лесам разведчиков из горных племен. Вас интересует, господа, откуда я все это знаю?

Ландграф кивнул. А Кулак прорычал:

– Догадываюсь!

– Правильно догадываешься. Все-таки ты опытный воин, хотя и сволочь. Я снабжал дроу наконечниками для стрел, налаживал подвозку провианта через перевалы, уговаривал лучших лекарей Дорландии помочь повстанцам. А ты? – Барон привстал. – Что ты делал? Напомнить? Ты жег мирные стойбища! Убивал стариков, женщин и детей! Ты надругался над святынями народа дроу!

– Ложь! – От каждого слова Фальма кондотьер вздрагивал, как от удара хлыстом.

– Ах, ложь? А что же ты делал?

– Я исполнял приказы.

– Приказы? Ну, конечно! Как легко прикрываться приказами командования! Да ты по колено в крови! И твой друг, мастер двуручного меча, тоже! И коротышка! И стерва стриженая, которую вы с собой таскаете!

– На войне убивают. Не убьешь ты, убьют тебя.

– Расскажи это тем дроу, которые находили сожженные стойбища!

Кондотьер сгорбился, словно ему на спину кинули мешок самое малое в кантар весом, но упрямо повторил:

– Войны ведут для того, чтобы побеждать. Ты видел, что они делают с нашими пленными?

– Видел! – вызывающе подбоченился Фальм. – И поделом!

Кулак прыгнул вперед с места, в два прыжка поравнялся с бароном, который, хоть и не ожидал нападения, все же сумел уклониться грациозным движением. Наемник врезался плечом в спинку стула, опрокинул его, но и сам упал. Джакомо Череп с видимым удовольствием впечатал сапог кондотьеру в лицо.

Мудрец, рыча, как медведь, боролся сразу с тремя удерживающими его стражниками.

А Кир оцепенел. Столько всего обрушилось на его разум, что молодой человек и не знал теперь, кому верить, за кого сражаться. Война войной, но, по его мнению, ничто не могло оправдать бессмысленную жестокость.

– Не балуй, малый… – проговорил рядом охранник, и шеи парня коснулось холодное железо. Меч или корд… Впрочем, какая разница?

Когда Мудреца наконец-то придавили к полу, а Кулака, трясущего бородой, измазанной кровью, волоком оттащили на прежнее место, барон как ни в чем не бывало вернулся на стул, закинул ногу за ногу и продолжал:

– Дроу ненавидели их банду. Многие воины горных племен клялись уничтожить их. Но, увы… зло живет и побеждает в нашем мире, как ни жаль. Самое страшное по меркам дроу преступление они совершили, когда разрушили тайное капище, скрытое в почти недоступном ущелье. Это скрытое место, священное для горцев. Даже мне не разрешили побывать там. Но эти подонки… Их привел изменник. Шаманы горцев после прокляли его и лишили имени. Видите, любезный господин граф, какой именитый гость посетил ваш замок?

Медренский кривился скептически. Похоже, речи Фальма не затронули слишком уж сильно его душу. Если бы Кулак был на его стороне, то графу попросту было бы начхать на его преступления и жестокость. Да хоть по жареному младенцу на завтрак!

– С ним шляется остроухий, – прогудел Череп.

– Не сомневался, – кивнул барон. – Предатель, убийца и мясник… Что может быть общего у вас с этим человеком, любезный господин граф?

Кондотьер снова рванулся, но его удержали. Один стражник ударил его в ухо. Второй приставил к кадыку нож.

– Не дергайся, урод!

– Я знаю, кто ты… – натужно просипел Мудрец. Нелегко разговаривать лежа лицом вниз, когда тебе на спину уселись два здоровых, откормленных мужика. – Белый говорил… Ты – Змеиный Язык. Остроухие называли тебя Н’атээр-Тьян’ге. Так?

Фальм не ответил. Отвернулся, будто бы не расслышал, зевнул.

– Вот, любезный господин граф, кто служит империи зла. Уверен, Риттельн дель Овилл приказал привезти вашу голову. В мешке. Я слышал, среди генералитета Сасандры нынче в моде, можно сказать, украшать приемные залы имений сушеными головами побежденных врагов.

Медренский подкрутил ус, потер кончик носа.

«Он меня совсем придурком считает? – подумал ландграф. – Оставил бы эти страшилки для крестьян и горожан… Они будут бояться имперцев, а значит, драться как одержимые, защищая город. Я понимаю, что дель Овиллу живой я мешаю, но чтобы голову сушить? Глупость…»

– А вот этот – колдун! – вдруг вмешался Джакомо, тыча пальцем в Кира. – Он Джиль-Карра убил!

– А кто первый начал? – возмутился тьялец. И замолчал, сообразив, что его слова звучат по-детски. Вроде: я не виноват, он первый драться полез!

– Колдун? – округлил глаза ландграф. – Любопытно… Колдун бы мне на службе пригодился. – Он рассуждал вслух, наслаждаясь брезгливым недовольством барона и плохо скрываемой ненавистью Черепа. – Остальных-то можно и на кол. А колдунами не разбрасываются в наше время. Слышишь, парнишка, ты и впрямь чародейством балуешься?

– Да пошел ты!.. – неожиданно даже для самого себя выпалил Кир. – Я – тьяльский дворянин! Меня не купить!

Кровь отхлынула у ландграфа от щек.

– В яму всех троих! – Он вскочил, подошел почти вплотную к Кирсьену. – Легкой смерти не жди, ублюдок!

Молодой человек собрался плюнуть ему в лицо, но ландграф не ограничился оскорблением. Сиятельное колено врезалось парню в пах, а когда он, охнув, согнулся в три погибели, Медренский добавил кулаком в ухо.

Колокольный звон в голове помешал Киру услышать, что говорил барон хозяину замка, когда их потащили обратно, в подземелье. Зато уже в коридоре, ведущем вниз, он ясно различил шепот Мудреца:

– Лопух, конечно, но наш человек…

В эту ночь Антоло спал мало. Виной тому были не только мысли, которые вились в голове, будто осы вокруг ковша с патокой. Нет, конечно, счастлив тот, кто не пытается задуматься, что делает, и осмыслить свой жизненный путь. Достоин зависти и человек, способный вот так вот взять, развернуться и уйти, которому плевать, как он выглядит в глазах невольных попутчиков и что о нем подумают. Как Ингальт, например. Попрощался, забросил тощую котомку на плечо и растворился в зеленом подлеске.

Бывший студент корил себя, что не смог поступить так же. Грубый и суровый быт наемников, как ни странно, лег на сердце ученому парню. Все эти шутки-прибаутки, ядовитые подначки, произносимые без всякой задней мысли, а просто чтобы товарищ по отряду не расслаблялся… Забота, с которой они учили его, бестолкового пехотинца, ездить верхом. А упражнения с мечом, которыми Пустельга едва не изморила парня? Ведь они искренне хотели помочь ему выжить, приспособиться к этому миру, исковерканному войной, в котором ему пришлось оказаться волей Триединого.

И как же их бросить после этого? Даже кентавр – а это племя испокон веков враждует с людьми – решил остаться и помогать наемникам выручать командира. А он уйдет? И забудет, что банда Кулака спасла его от озверевшей толпы?

Нет. Жители Табалы никогда от опасности не бегали. Их упрямство вошло в пословицы и поговорки. И он не побежит.

Убивать, решил для себя Антоло, он, конечно, не будет. Ну, только в том случае, если попадет в безвыходное положение. Такое случается – либо он, либо ты. Но только в этом случае.

Нападать на замок без предварительной разведки лейтенанты наемников запретили. Если бы иметь численное преимущество хотя бы пять к одному, сказал Мелкий. А они в меньшинстве. Тут нужно серьезно подумать, поломать голову и попытаться хитростью решить спор в свою пользу. Хотя бы преодолеть барбакан и ворота, а там, как заметил Почечуй, один наемник троих графских стражников стоит.

Но как туда попасть? Что придумать?

Они спорили едва ли не до вечера, но никто не сумел подкинуть стоящую идею.

Бучило советовал переодеться в селян и попытаться проникнуть в замок, якобы доставляя харчи.

– И ты думаешь, Трельм Зубан твою бороду не узнает? – ехидно осведомилась Пустельга.

Северянин замолчал. Обиженно засопел, но спорить не стал, признав правоту воительницы.

Легман, Брызг и Почечуй стояли за ночную вылазку. Мелкий их поддерживал, но заметил, что хоть Малая Луна нынче и на убыль пошла, но зато торчит в небе с полуночи, а вечером Большая в первой четверти тоже света предостаточно дает. Остается уповать на тучи, которые все чаще и чаще – осень, как никак, – стали затягивать небосвод.

Неожиданно для себя Антоло предложил поджечь лес и атаковать замок, скрываясь в дыму.

– Ну, ты… энтого… сказанул! – восхитился Почечуй. – Его разожги… энтого… попробуй!

– Да разжечь-то как раз легко… – задумалась Пустельга. – Как добиться, чтоб ветер на замок был? Чародеев у нас нет.

– И задохнемся в дыму, – с сомнением покачал головой Тедальо. – Он что нам ни к чему, что им…

– Ну, не подходит, значит, не подходит. – Антоло не обиделся: наемники отнеслись к его предложению довольно серьезно, никто не высмеивал, не пенял, что, мол, нечего учить ученых.

– А давайте мы с сыном Великой Степи подойдем к воротам, – вдруг взял слово Белый. До того дроу сидел, скрестив ноги, и играл, втыкая нож в плотный дерн. – Им в диковинку будет… Глядишь, и откроют.

– А если не откроют… энтого… а? А если… энтого… расстреляют у ворот? – возмутился коморник.

– Там твои сородичи были. Ну, с приезжим этим… – высказал предположение Тедальо. – Договориться никак?

Остроухий сморщил и без того уродливый курносый нос и махнул рукой:

– Нет!

– Ты думай, что говоришь! – напустилась на каматийца Пустельга. – Белый от них сам ушел. Добровольно. Дроу такого не прощают.

– Вот и я про то… энтого… Заделают… энтого… ежика…

– Какого ежика? – удивился Антоло.

– Обнаковенного… – Бучило красочно изобразил втыкающиеся со всех сторон стрелы.

– На себе… энтого… не показывай! – тут же сварливо одернул его коморник.

Северянин охнул, сделал знак от сглаза.

– Вы как знаете, а я все о дыме думаю… – неожиданно ляпнул Мелкий.

– Во! И я бы… энтого… покурить… – начал было Почечуй, но Легман чувствительно толкнул его в бок, а Пустельга оскалилась, схватившись за рукоять ножа.

– Тихо, старый! Тебе бы все зубоскалить!

– Только пугать меня… энтого… не надо, – обиделся коморник и замолчал.

Все уставились на Мелкого. Коротышка морщил лоб и шевелил губами, словно вел сложный спор с самим собой.

– Ну? Что ты надумал? – нетерпеливо воскликнула женщина. – Да не томи же!

– Я вот думаю… Что, если дым просто в лесу запустить, чтоб они в замке всполошились?

– И чо? – открыл рот Брызг.

– Да ничо! Вылезут поглядеть – назад уже не залезут!

– Добрая задумка! – крякнул Бучило. – А ну как не вылезут?

– Не вылезут – это точно! – поддержала его Пустельга. – Я бы гарнизоном командовала – ни за что не повелась бы. Разведчиков послала бы.

– Все равно, ворота откроют, – стоял на своем Мелкий. – А мы тут…

– Ерунда! – махнула рукой воительница. – Ничего мы не придумаем. Завтра как получится, так и получится… Зато умрем красиво!

– Верно. – Тедальо сплюнул. – Запомнят нас в Тельбии. И внукам заповедают с наемниками связываться. Так, братья?

Собравшиеся на поляне бойцы сдержанно зашумели.

– Хорошо… энтого… дите ушло… – проскрипел Почечуй.

– Какое такое дите? – не поняла Пустельга.

– Так девочка ушла, – пояснил Карасик. – Цветочек. Уж два дня. А ты не заметила?

– Да не до того было… – развела руками женщина.

– Неисповедимы пути сааген, – твердо проговорил Желтый Гром. – Духи ведут их по жизни. Сегодня здесь, завтра там.

«Какие там духи? – подумал Антоло. – Сумасшедших ведет больной разум. Сегодня видят одно, а завтра – другое. Но все равно, хорошо, что она ушла. Останется жить. Нет никакой необходимости девчонке из тельбийской глубинки погибать вместе с наемниками из Сасандры».

Пока он размышлял, лейтенанты приказали отдыхать и готовиться к завтрашнему бою. Бою, который для многих, если не для всех, может стать последним.

Наемники воспользовались временем по-разному.

Кто-то спал. Как сказал Почечуй: «Вдруг… энтого… война, а я… энтого… уставший!»

Кто-то точил клинки, гоняя и гоняя оселком вдоль лезвия. Карасик в десятый раз примерял бригантин, снимал и подтягивал ремешки на спине, но никак не мог добиться желаемого. «Это ж надо так похудеть, – бурчал он. – Доходяга доходягой… То ли дело раньше!»

Белый поочередно доставал из колчана стрелы и, проколов палец, на каждой рисовал непонятные значки и символы кровью. Желтый Гром, вооружившись двумя укороченными копьями, играл с ними, как жонглер, – вращал, подбрасывал, ловил, привыкая к весу, наносил удары острием и плашмя.

Антоло решил не утомляться, размахивая железом. Ведь все равно за один день не наверстать времени, упущенного в предыдущей жизни. Верно некогда Гусь (где он теперь, чем занят?) говорил: «Перед смертью не надышишься». Вместо изнурительных упражнений он сходил к ручью, обмылся до пояса – насколько парень помнил из курса университетского обучения, грязь, попавшая в рану, убивает вернее некоторых ядов.

Осенний день клонился к вечеру.

Лагерь наемников, и без того не слишком шумный, затих, затаился, растворился в лесной тишине. Табалец долго ворочался под кустом, рассматривая звезды, то и дело проглядывающие сквозь сплетение ветвей. Выбраться бы на поляну, оценить расположение небесных светил – благоприятно ли они настроены для него на завтрашний день? Хотя нет… Глупая идея. Без таблиц, секстанта, карт взаиморасположения ничего не сделаешь. Только запутаешься.

Неслышно ступая, из темноты возникла Пустельга. Молча улеглась рядом, прижалась плоским животом. Мозолистая узкая ладонь скользнула под рубашку… Антоло вздрогнул:

– Ты…

Воительница закрыла ему рот по-мужски требовательным поцелуем.

От нее пахло железом, сыромятной кожей и солнцем. Молодой человек успел подумать, что и в любви она, как с мечом в руках, – напористая, прямолинейная и сильная…

На рассвете Антоло открыл глаза. Пустельги рядом не было.

«Может, все мне приснилось? С голодухи… Сперва тюрьма, потом армия. Женщин видел лишь издалека…» – подумал он.

Нет. Царапины на спине и кровоподтек на шее присниться не могут!

Парень вскочил на ноги, поежившись от утренней прохлады, расправил рубашку, потуже затянул ремень, пристегнул ножны с мечом.

Вот и настал этот день.

Будет бой.

Многие из банды увидят сегодня закат? Да и сам он?

А ведь столько еще дел не сделал, столько книг не прочитал, столько мест не увидел…

– Эй, Студент! – окликнул его Тедальо. – Бегом сюда!

Каматиец махал рукой из-за кустов. Антоло подбежал к нему, прикрывая воротом шею – ему казалось, что все только и смотрят на багровую отметину со следами зубов.

– Бегом сюда! – повторил наемник. – Только ты еще не видел!

Антоло бросилась в глаза неестественная порывистость каматийца. Такое возбуждение уместно у сельских парней в предвкушении вечерней танцульки, но не у бывалого воина перед схваткой.

На бегу табалец прикрывал лицо локтем, иначе ветки выхлестали бы глаза.

Вот и полянка, где вчера они собирались на военный совет…

А это еще кто?

Почти вся поляна оказалась заполнена людьми. Вооруженными людьми. Людьми, одетыми в крестьянские портки и рубахи, но поверх деревенской одежки напялившими кто нагрудник, явно снятый с сасандрийского солдата, кто кожаный жак[41] – наследство конного стрелка, кто помятый и старательно выправленный шлем. В руках они сжимали вилы, рогатины, косы и цепы. Несколько человек где-то раздобыли настоящее оружие – две гизармы, три пехотные пики и вуж.[42]

Сколько же их?

Не меньше сотни, даже на неопытный взгляд вчерашнего школяра.

Кто они? Зачем здесь? Пришли помочь или…

Впрочем, никакого «или» быть не могло. Пришельцы вели себя более-менее дружелюбно. Улыбались, почесывали кудлатые бороды. Один, рыжий до огненности, с хрустом грыз большое румяное яблоко. Капельки сока весело посверкивали в бороде.

Да и на лицах собравшихся здесь же наемников читалось что угодно – удивление, легкая насмешка, растерянность, – но не враждебность.

Пустельга и Мелкий разговаривали в сторонке со здоровенным чернобородым мужиком, одетым в самую настоящую кольчугу. Воительница с жаром рассекала воздух ребром ладони, воин с протазаном поднимался на цыпочки, стараясь хоть чуть-чуть возвышаться над плечом собеседника, а бородатый что-то показывал на пальцах – похоже, излагал некий план.

Антоло пошел прямо к ним, но возникший откуда ни возьмись Почечуй вцепился ему в рукав, зачастил:

– Нет, ну надоть! Слышь, Студент? Пришли… энтого… еще до света. Ты, парень… энтого… еще харю давил. Видать, всю ночь… энтого… шли. Ну, мимо наших сторожей… энтого… мышь не проскочит! Заметили, окликнули, как водится… Арбалеты… энтого… приготовили. А они… энтого… толкуют: мы с миром пришли и хотим… энтого… с вами плечо к плечу… энтого… сражаться. Грят, хотим, мол… энтого… с ландграфом поквитаться… Их же рота, не меньше… энтого!

– Кто такие? – шепнул табалец, наклоняясь к заросшему седым жестким волосом уху.

– А слыхал… энтого? Крестьянские армии!

– Роты, – поправил старика Антоло.

– Чего? А, да! Рота… энтого… вооруженных крестьян!

Хоть парень и не считал себя знатоком воинского искусства, но догадался, что серьезной угрозы для засевших в замке графских латников вкупе со стражей толпа селян, похватавших что ни попадя, не представляет. Уж если два десятка опытных наемников опасаются идти на приступ…

– Скажи, Почечуй, – с сомнением покачал головой табалец. – Скажи мне, ради Триединого, они что, заговоренные от стрел?

– Нет… энтого… А энто ты к чему?

– Так разве можно их на стены бросать?

Коморник озадаченно заморгал, а потом хитро усмехнулся и легонько стукнул кулаком Антоло в плечо.

– Соображаешь… энтого! Только мы, Студент, тоже… энтого… не пальцем деланные! Ежели объединиться, то мы… энтого… сила! Вот они и сговариваются… энтого…

Антоло еще раз окинул взглядом порывистую Пустельгу, Мелкого, пыжащегося вырасти, но тем не менее вставляющего замечания в разговор (и, судя по уважительному выражению лица чернобородого, весьма дельные), и самого вожака крестьян, разговаривающего степенно и рассудительно, будто готовился к жнивам. Может, и выйдет толк?

– Ты… энтого… слышь, Студент! Я ж тебе самого… энтого… любопытного не поведал!

– Ну? Чего еще?

– Знаешь, кто их… энтого… привел? – прищурился коморник.

– Генерал Риттельн дель Овилл.

– Нет… энтого… а с чего ты?..

– А так просто! Хочешь, полковника своего бывшего назову? Изволь! Т’Арриго делла Куррадо.

– Да что ты мне… энтого… шишек имперских в глаза… энтого… тычешь?

– Да так. От скуки. Ты ж мне рассказывать не хочешь.

– Как это не хочу? Энтого… Девочка привела… энтого… Цветочек!

– Да ну? – искренне удивился Антоло.

– А ты думал… энтого… – Почечуй ухмыльнулся победоносно, ткнул пальцем в толпу. – Так вот же… энтого… она стоит!

А ведь верно! Вот она. Разговаривает с кентавром. И лицо осмысленное, не то, что у той дурочки, к виду которой привык табалец. Неужели притворялась все это время? Сейчас узнаем. Антоло решительно направился к девчонке, но его увидел Мелкий:

– Эй, Студент! А ну, давай сюда! Без тебя за стол не садимся!

«Вот болтун… За стол! Когда он последний раз за столом ел? Еще в Аксамале, пожалуй…»

Но хочешь или не хочешь, а приказ лейтенанта выполнять надо. Даже если провел часть ночи со вторым лейтенантом. Тем более что Пустельга, похоже, не выступала против его участия в совете.

Антоло подошел. Сдержанно кивнул. Удостоился подозрительного взгляда бородача.

Пустельга с размаху хлопнула его по плечу. Ну откуда у женщины такая сила? Девочки в заведении фриты Эстеллы были мягкими и нежными, утонченными и изысканными. А тут – сила, натиск, жесткость! На необъезженного коня вспрыгнет и не задумается об опасности, на мечах готова рубиться хоть с тремя здоровыми мужиками сразу, хохочет громче других над грубыми шутками. Ведь и этой ночью она не отдавалась, как пристало слабому полу, а, чего греха таить, изнасиловала его.

– Мы таки их сделаем! – воскликнула воительница. – А все твоя задумка!

– Какая? – опешил парень.

– А с дымом… – сказал Мелкий. И вдруг спохватился. – Знакомься. Это – Черный Шип.

– Кто?! – Антоло раскрыл рот.

Мелкий хрюкнул от сдерживаемого смеха, а чернобородый улыбнулся самодовольно.

– Слыхал? – прогудел он голосом низким, как у серой выпи. – Да. Это я.

Конечно, Антоло слышал о нем. О шайке Черного Шипа рассказывал еще Дыкал. Но, по словам сержанта, выходило, что восставшие крестьяне борются против армии Сасандры, а следовательно, поддерживают ландграфа Медренского, тоже выступающего против империи.

– Так вы хотите нам помочь? – проблеял табалец, совсем растерявшись.

– А то! – расплылся в широкой улыбке бородач и сразу стал похож на мельника Фирелло из Да-Вильи, родного города Антоло.

– Но мы же… – начал парень и захлопнул рот. Вдруг его друзья не ставили крестьян в известность, кому служат?

– Да знаю я! – отмахнулся Черный Шип. – Что ты глаза выпучил, молодой?

– Да я…

– Не бери в голову! За вас моя племяшка поручилась! Хорошие, говорит, люди в замке томятся… Правда?

– Ну…

– Хорошие! – Мелкий исподтишка показал табальцу кулак. – Лучше не бывает! Ну, да освободим – сам увидишь. Познакомишься. А ты, Студент, не ляпай языком что ни попадя!

– Студент? – настал черед крестьянскому вожаку удивляться.

– Самый настоящий! Из Аксамалы! – с гордостью произнесла воительница. – Это он дым пускать догадался!

– О! – Черный Шип посмотрел на Антоло с нескрываемым уважением. – Голова! Нет, правда. Ученого человека сразу видно. – Он хлопнул парня по другому плечу. Вот это силища! Если от удара Пустельги наверняка синяк останется, то поселянин запросто может кости переломать. Аж колени подогнулись!

Табалец смущенно развел руками. Мол, что придумалось, то придумалось…

– Не скромничай! – усмехнулся Мелкий. – Ты, как я погляжу, у нас на все руки мастер. И не только на руки. – Он подмигнул Пустельге, которая до половины вытащила из ножен свой любимый нож-«яйцерез».

– Мы давно хотели графушке нашему хвоста накрутить, – продолжал вожак селян. – Только как к нему приступиться? Стрелки у него исправные, стены неприступные – пока залезешь, десять раз убьют. Да и удали у наших селян мало. Одно дело фуражиров вилами побить, а другое дело – на латников переть. А тут – такая удача. С вашим умением да с нашим числом что нам графа бояться?

Антоло подумал про себя, что все не так здорово на самом деле, как на словах представляется. Конечно, имея больше сотни бойцов и несколько опытных командиров, можно большего достичь, чем вооруженная как попало толпа или кучка матерых, но малочисленных наемников. И все равно, погибнут многие. Очень многие. А вот чтобы убитых оказалось как можно меньше, надо подумать. Как следует подумать и все учесть…

Вот только вытащить бы офицеришку из плена, а потом он ему своими руками шею свернет. Чтоб знал, как попадаться! Табалец не собирался уступать личного врага никакому ландграфу Медренскому. Его месть – это его месть!

Глава 15

Его светлость ландграф Вильяф Медренский потянулся, хрустнув суставами:

– Еще вина, господин барон?

Барон Фальм взглянул на него с неприкрытым осуждением:

– С утра, любезный господин граф?

– А почему нет? Для мьельского любое время суток подходит… – задумчиво протянул Вильяф. Он щедро плеснул в свой кубок из кувшина. – Так как, господин барон? Присоединяйтесь!

– Благодарю. Попозже…

Гость поднялся, прошел по зале, остановившись около стены с охотничьими трофеями, поднялся на цыпочки. Провел пальцем вдоль клыка вепря. Усмехнулся. Потом нахмурился.

– Любезный господин граф, я торчу у вас уже третий день, но так и не услышал ответа на поставленный вопрос.

– Вы же понимаете, господин барон, что решение требует… э-э-э…

– Времени?

– Да.

– А еще чего?

Медренский отхлебнул из кубка, внимательно глядя поверх гравированного ободка. Смахнул капли с усов.

– Определенных гарантий.

– Неужели моего слова вам недостаточно?

– Что вы! Вашему слову я верю всецело, но вдруг с вами что-нибудь случится? А те силы, которые вы представляете, будут столь же честны ко мне?

Фальм рассмеялся. Вернулся за стол.

– Любезный господин граф, к чему беспокойство? Не знаю, как вы, а я в мир иной пока не собираюсь. И приложу все усилия, смею вас уверить, чтобы остаться в живых как можно дольше. Вас удовлетворяет мой ответ? Принимаете вы мое предложение?

Граф Вильяф помолчал, теребя ус. Неторопливыми глотками допил вино.

– А вы, господин барон, посвятите меня в тайны сообщества, которое вы представляете?

«Ах ты мерзавец паршивый! – подумал Фальм. – Все юлишь, все выгоду ловишь? Продешевить боишься? Какой же ты граф? Ты – купчик мелкий».

Но вслух сказал:

– Конечно же, любезный господин граф, конечно. С превеликой радостью. Но сперва я все же хотел бы…

Громко откашлявшись – все-таки хозяина следует предупреждать, даже когда врываешься без приглашения, – в зал вошел Джакомо Череп:

– Господин граф!

Вильяф раздраженно повернулся к нему, бросил, недовольно поджимая губы:

– Что еще?

– Дым в лесу.

– Ну и что? – Ландграф приподнял бровь.

– Подозрительно. Дым прямо на замок несет.

– И что тут подозрительного? – вмешался барон Фальм.

– Боюсь, что эти, – Череп ткнул пальцем под ноги, – не одни были…

– И теперь их дружки нас выкурить вздумали? Как камышового кота из логова? – улыбнулся Медренский.

– Ну… – развел руками наемник. – Что-то вроде того.

Его светлость принюхался:

– Что-то я запаха дыма не слышу…

– Его понизу несет.

Ландграф налил себе еще вина. Взглядом предложил гостю, не обращая внимания на Джакомо. Барон покачал головой.

– Это торфяники горят, – пригубив мьельское, пояснил его светлость. – Ты новичок в наших краях, Джакомо. Дождей давно не было… В засушливую погоду они часто горят. Иди.

Череп помедлил. После развернулся, сказав напоследок:

– Я усилю наблюдение.

И вышел прочь.

Медренский отпил из кубка.

– Молодец. Хорошо службу несет, – словно оправдываясь, проговорил он. – Правда, излишне подозрителен.

– И ненавидит кондотьера Кулака, не так ли? – прищурился Фальм.

– Пожалуй, да.

– Так, может, следует вознаградить преданного слугу? Пусть лично отрубит головы пленным. А потом на колья.

– Дались вам, господин барон, эти колья! – усмехнулся Медренский. – Но все-таки желание гостя свято в Тельбии. На кол так на кол… Только вот что!

– Слушаю вас?

– Головы рубить мы не будем.

– Да? – Губы барона чуть дрогнули. – А что же вы желаете с ними проделать, любопытно знать?

Ландграф испытующе посмотрел на гостя. Вздохнул:

– Пожалуй… Пожалуй, мы их целиком на кол посадим. Как вам такая идея?

Фальм запрокинул голову и расхохотался, обнажая белые, словно у ребенка, зубы.

– И сделаем мы это прямо сейчас! – продолжал Вильяф. – Как раз к обеду успеем.

Барон внезапно смолк. На лице ни тени веселья. Напротив, озабоченность и тревога.

– А вам не кажется, любезный господин граф, что запах дыма усиливается?

– Не переживайте. Такое бывает в моих землях. Ветер сменится, станет легче. А лучше бы дождь пошел. Заказать молебен, что ли?

И тут снаружи донесся протяжный крик. Не боли, не страха, а, скорее, удивления.

Фальм встрепенулся и навострил уши, словно сторожевой кот:

– Господин граф, а это что?

– Что, что… – проворчал Медренский, с сожалением заглядывая в кувшин с вином. – Увидели что-то.

– И вам совершенно не интересно, что именно?

– Почему же? – Ландграф пожал плечами. – Впрочем, если вам хочется, пойдемте посмотрим. Желание гостя – закон в моем замке.

Трельм по кличке Зубан стоял, облокотившись о верхушку частокола, и грыз сосновую щепку. Впереди на два полета стрелы раскидывалась ровная, как ладонь, местность. Так, кое-где чертополох тянет вверх колючие толстые стебли, кое-где лопухи, начинающие желтеть и скукоживаться, раскинулись неровными «коржами».

Густой, белый дым полз от опушки с другой стороны холма, на котором стоял замок. Вообще-то, Джакомо приказал, чтобы Трельм наблюдал именно за тем участком, северо-западным и северным, но Зубан, как только командир ушел, быстро переложил заботу на плечи стражника из местных.

Не хватало! Он сюда не дым глотать нанимался. За такие испытания нужно доплачивать столько, сколько прижимистый ландграф никогда доплачивать не станет. Ну и пусть. Как говорится: если они думают, что платят мне, то я буду думать, что честно служу. А в дурацкое «Уложение о кондотьерах Альберигго» давно пора вносить существенные правки. Всякие там разделы о беззаветной преданности, верности… Никто не расплачется, если их выкинут. Или давно устаревшее понятие, возводимое некоторыми в ранг основного закона для наемников: «Одна война – один хозяин». Ерунда! Кто больше платит, тот и хозяин. Должно быть только так. Сасандрийские генералы все прижимистее и прижимистее. Требуют неизвестно чего – чудес героизма, выносливости на марше, как у кентавров…

Кстати…

Трельм моргнул, протер глаза. Потряс головой и снова протер глаза.

Нет, дым тут ни при чем. И пива с утра он выпил не больше одной кружки.

Так что же это? Призрак или живое существо?

От опушки неспешной рысью, красуясь, будто генерал на параде, шел кентавр. Буланый. Масть, если задуматься, довольно распространенная среди воинов Великой Степи. Но до нее от Тельбии тысяча миль, если не больше! Откуда? Что он задумал?

А кентавр приближался. Топорщилась черная грива, раздувались широкие ноздри, втягивая пронизанный гарью воздух. В каждой руке степняк держал по короткому – древко в три локтя – копью, а на спине его сидел… Сидел дроу, которого Зубан сперва и не заметил за широкими плечами человеческой части туловища четвероногого воина.

– Видал? – толкнул наемника локтем торчащий здесь же на помосте, проложенном вдоль частокола, стрелок из графского войска.

– Да уж… – неопределенно протянул Трельм и посоветовал: – Ты арбалет-то заряди про всяк случай.

Насколько Зубан знал, кентавры не позволяют никому ездить на них верхом. Для степняков это страшное оскорбление, позор, который можно смыть только кровью обидчика. Так в людских тюрьмах некоторых заключенных насильно понуждают к мужеложеству. «Опускают», если пользоваться языком уголовников. Вот и кентавр, подставивший спину седоку, для своих соплеменников становится «опущенным». Нередко их изгоняли из клана, а то и убивали свои же. А этот что творит? Усадил на хребет мерзкого остроухого карлика и красуется перед воротами…

Только когда степняк приблизился к барбакану и остановился у нижних ворот, Трельм понял, что отвратная рожа дроу ему знакома. Точнее, не рожа (остроухие для уважающего себя человека все на одно лицо), а гребень белых волос, торчащих над головой жесткой щеткой.

Белый! Один из дружков Кулака, томящегося в подземелье замка.

От волнения у наемника перехватило дыхание, он схватил за рукав стрелка и, тыча пальцем в незваных гостей, попытался скомандовать: «Стреляй!»

Тельбиец непонимающе крутил головой:

– Подавился, что ль? Похлопать?

«По лбу себя похлопай, баран тупорылый!» – хотел сказать Зубан, наблюдая, как дроу легко соскакивает со спины степного воина, упирается покрепче уродливыми широкими ступнями… В руках остроухого откуда ни возьмись появился лук, длинный, больше четырех локтей. Трельм, осознав опасность положения, рванул арбалет из рук стрелка. Тот потянул оружие к себе, не понимая, что происходит.

Белый, резким движением, посылая руки в «разрыв»,[43] натянул лук. Тетива щелкнула по перчатке, как бич гуртовщика.

Зубан увидел, как на ладонь ниже левой ключицы тельбийца куртка вздулась, словно нарыв, а потом лопнула и оттуда выглянуло окровавленное жало стрелы.

Еще щелчок! Трельм ощутил тупой удар в грудь, мгновенно расцветший вспышкой боли, пронзившей его сознание и бросившей во тьму небытия.

Двое стражников, скучавшие вместе с ними на стене, спрыгнули во двор замка, не пытаясь сопротивляться. Они не увидели, как кентавр поднялся на дыбы и обрушил удар передних копыт на нижние ворота. Засов выдержал, но старые доски разлетелись в щепки. Обломки повисли на жалобно заскрипевших петлях.

В это время закричали охранники, следящие за северо-восточной стороной замка. Именно их удивленные голоса донеслись в главную залу, вынудив его светлость оторваться от кувшина с мьельским и выбраться на утоптанную землю форбурга.

Джакомо Череп, кляня на чем свет стоит пугливых подчиненных, взбежал по лестнице.

Весь гласис к северу от замка был затянут дымовой завесой. Густой, белой, клубящейся. Она лениво бурлила, как кипящая в котле каша.

В плотном дыму то здесь, то там мелькали косматые тени. Появлялись, перебегали с места на место и исчезали под белесой завесой.

– Демоны… – трясущимися губами пробормотал один из стражников.

– Демоны! – подхватили его крик справа и слева.

И вот уже по всему замку звенел душераздирающий вопль:

– Демоны! Демоны!!!

Череп ударом кулака заставил заткнуться первого паникера. Стражник свалился внутрь двора, выплевывая зубы, но все еще продолжал шепелявить: «Демоны, демоны…»

– Какие демоны?!! – заорал Джакомо. Выхватил у ближайшего стражника арбалет. Вскинул приклад к плечу, нажал на крючок. Болт сгинул в дыму, откуда донесся сдавленный вскрик. – Видали? Люди! Нас атакуют! Все на стены!

Ландграф, услышав приказы командира дружины, хватанул себя за бок в поисках меча. Не нашел. Повернулся к барону:

– Похоже, пора вооружаться!

– Конечно, господин граф, – с изысканной улыбкой ответил Фальм. – Поспешите… А я ненадолго задержусь. Хочется, знаете ли, взглянуть на демонов.

Медренский не стал спорить и нырнул в черную пасть бергфрида.

Барон легко взбежал по лесенке, оттеснил в сторону Джакомо.

В самом деле… Только больное воображение могло принять крестьян в вывернутых шубах и мохнатых шапках за сверхъестественные силы. Правда, они еще волокли с собой широкие и высокие щиты, сплетенные, скорее всего, из лозы. От стрел защита слабенькая. В особенности от арбалетных. Зато скрывает полностью очертания фигуры и затрудняет стрелку прицеливание. Неужели немытые селяне сами догадались?

– Череп! – выкрикнул еще один из наемников, перебежавших вместе со своим кондотьером к ландграфу, Плешак. Он стоял на коленях около трупа Трельма Зубана.

– Что? – повернулся Джакомо.

– Стрелы остроухих!

– Белый! Кошкин сын! – взревел бритоголовый. Прыгнул с настила. – Плешак!

– Да тута я!

– Бери свой десяток и дуй в надвратную!

– Слухаюсь!

Тяжелый удар потряс ворота. За ним еще! И еще один!

– Проклятие! – зарычал барон, но побежал не в гущу сражения. Еще чего! Наемники пускай свое серебро отрабатывают. Стражники, опять же, присягали на верность хозяину. Там и латники из мелкопоместного дворянства подтянутся – не станут же они до конца боя доспехи зашнуровывать? Вот они и должны драться. А его задача – уберечь ландграфа от опрометчивых поступков…

Выбегая из леса, Антоло видел, как Желтый Гром галопом взлетел по насыпи меж двух стен частокола, достигнув надвратной башни, развернулся и лягнул ворота. То ли створки оказались прочнее, чем внизу, то ли силы кентавр истратил на подъем, но доски загудели… и устояли.

– Не спи, Студент! – выкрикнул Мелкий. – А ну, бегом!

Табалец встрепенулся и побежал, пригибаясь, к замку.

Замысел с дымом не мог не сработать. И похоже, сработал!

Черный Шип сам выверял направление ветра и сказал, что сегодня будет дуть с севера. Ну, до обеда точно. А после он свистнул своим повстанцам, и они натаскали огромные кучи валежника и сухих листьев. Сверху подготовленное топливо прикрыли ветками со свежими – только-только начавшими желтеть – листьями. Подожгли…

Наемники с Пустельгой и Мелким во главе прятались с противоположной стороны. Им предстояло напасть на ворота, когда охрана замка примется отражать приступ селян с севера.

Следует признать, Антоло даже не предполагал, что с дымом получится так удачно. Клубы густые, молочно-белые… Они залили всю поляну от опушки до замка и уже начали огибать скалистый холм, высовываясь, словно языки разомлевших на жаре котов. Едва слышные на расстоянии, прилетели удивленные крики стражников. Только двое продолжали упрямо торчать на стене около ворот.

– Миел г’авр![44] – злобно проскрежетал Белый. – Помешают ведь…

– Верно! – переступил с ноги на ногу Мелкий. – Шум поднимут.

Желтый Гром степенно откашлялся:

– О сын Вечного леса, не преподать ли нам урок трусам, укрывшимся в замке?

Дроу, казалось, понял его даже не с полуслова, а с полувзгляда. Подхватил лук и колчан. Кентавр опустил вниз левую руку со сложенной «лодочкой» ладонью.

Мгновение, и подброшенный могучей рукой остроухий оказался на хребте степняка.

Толпа охнула. Видно, многие не понаслышке были знакомы с обычаями и нравами Великой Степи.

Кентавр оскалился и порысил к барбакану.

– Ну, готовьтесь… энтого… парни, сейчас начнется… – Почечуй сгорбился, сжал покрепче шестопер.

Старик не ошибся. И началось, и закончилось все очень быстро. Белый, выпустив две стрелы, юркнул под защиту покосившегося частокола. Желтый Гром копытами разломал нижние ворота, помчался наверх по насыпи, принялся бить задом в верхние, оказавшиеся более крепкими.

– Вперед! – звонко выкрикнула Пустельга.

Наемники побежали, обгоняя друг друга.

Громко «хэкал», переставляя короткие ножки, Мелкий. Со свистом втягивал воздух сквозь сжатые зубы Почечуй. Ругался вполголоса Тедальо. Рычал Бучило. Хрипел, булькая горлом, Легман.

Они должны были успеть!

Скалистый холм приближался. Из-за частокола донесся протяжный изумленный крик охранников – значит, армия Черного Шипа обнаружена. Сейчас по ним начнут стрелять, и остается надеяться лишь на густой дым, сбивающий прицел, да плетеные щиты. Эх, хорошо бы удалось селянам добраться до подножия твердыни Медренского…

Да и им тоже не помешает прибавить ходу.

– Шевелитесь, шевелитесь! – словно услыхала мысли парня Пустельга. Легко перепрыгнула через спрятанную в траве корявую валежину. – Под ноги гляди!

– Ага! – выдохнул Антоло, с трудом справляясь с дыхалкой. Едва не вступил в кротовину. Спасибо Триединому, успел заметить и укоротить шаг, а то сломал бы ногу на такой-то скорости.

До барбакана уже шагов пятьдесят…

Сорок…

Тридцать…

Перекошенная рожа плешивого мужика, появившаяся над ограждением надвратной башни, ясно дала понять – надежда подобраться незаметно разлетелась в пух и прах. Крика стражника Антоло не слышал, но видел раскрытый рот, в котором не хватало доброй полудюжины зубов, и вздутые жилы на побагровевшей шее.

Парень рванулся изо всех сил, обогнав даже шустрого Тедальо и длинноногого Легмана. Вот теперь нужно стараться по-настоящему. Без преувеличения можно сказать – твоя жизнь в твоих ногах…

Рядом с плешивым появились другие охранники. Около десятка. Некоторые из них, не задумываясь особо, разрядили арбалеты в атакующих.

«Пронеси, Триединый! Если выживу, такую свечу в храме воскурю… В руку толщиной!»

Легман споткнулся и неловко упал, выронив меч. Левая его рука, выброшенная далеко вперед, захватила пучок травы, но вырвать не хватило сил.

Двадцать шагов…

Двое стражников, поднатужась, швырнули толстый брус на голову кентавра. Желтый Гром увернулся, и потемневшая от времени деревяшка лишь скользнула по левой задней ноге.

Оскалившись, степняк метнул одно из своих копий. Попал!

Десять шагов…

А вот и ограда!

Наемники прижимались к кольям.

Бучило, Карасик и Пустельга выстрелили по защитникам замка. Появившийся на мгновение Белый успел выпустить две стрелы и скрылся.

Тедальо вытащил из сумки моток тонкой прочной веревки с крюком-тройником на конце.

– Все помнят, что делать? – окликнул свое воинство Мелкий, пока Пустельга, оскалясь, взводила самострел.

– Ну так об чем речь? – хмыкнул Брызг.

Мигуля махнул рукой пятерке бойцов, назначенных ему в подчинение. Они, пригибаясь, побежали вдоль подножия холма туда, где виднелась широкая трещина, уходящая в глубину скалы. Ее приметили давно, еще в первый день наблюдения за замком, когда прикидывали: не придется ли штурм затевать?

Стрелки дали еще один залп по несмело выглядывающим стражникам, а потом Пустельга вытащила меч.

– За мной! – дернула она головой и побежала вверх по насыпи.

Антоло, Почечуй, Бучило, Перьен и еще пятеро потрусили следом. На подмогу кентавру, под ударами которого ворота уже начали трещать.

Ландграф яростно пнул табурет, который с грохотом отлетел в угол.

– Нольо! Нольо, старый пень! Где доспехи? Шлем тащи!

Вбежавший слуга едва не растянулся, запнувшись о высокий порог. Уронил нагрудник, который тащил, прижимая к животу. Нагнулся, блеснул лысиной, поднял:

– Слушаю, ваша светлость! А как же? Чего изволите, ваша светлость?

– Дурак! – зарычал граф. – Одевай меня! Бегом! Где Эрелан?

Нольо свалил принесенное добро в кучу. Вытащил гамбезон.[45]

– Где оруженосец, я спросил! – повторил граф, сжимая кулаки.

– Поспешает, ваша светлость, поспешает. А как же? Вот-вот придет…

Слуга помог Медренскому облачиться в поддоспешник, затянул широкий, покрытый бронзовыми бляхами пояс, принялся застегивать сзади ремешки нагрудника.

Скучающей походкой вошел барон Фальм. Уселся, снисходительно поглядывая на старания Нольо.

– А вы знаете, любезный господин граф, с кем вам предстоит сражаться? – спросил он, поглаживая рукоять висящего на боку корда.

– С кем? Конечно, знаю! Сброд! Сброд и деревенщина, господин барон. Мы разгоним их быстро!

– Да? Полагаю, опасность более серьезна, чем вы думаете. – В противоречие своим словам Фальм едва ли не зевал.

– Почему? – Медренский подставил слуге руку, и тот приладил брацер.[46]

– А потому, что сброд выступает вместе с бандой кондотьера Кулака. Вернее, с той частью банды, которая осталась на свободе.

– Откуда вы знаете? – Ландграф дернулся, побелел, замахнулся на старика, пытающегося поймать его левую руку. – Пшел вон! Не мешай!

Нольо отскочил, прикрывая голову локтем, и выронил наруч.

Вбежал растрепанный оруженосец, под мышкой которого красовался длинный меч в украшенных ножнах. В правой руке он тащил щит с двумя геральдическими медведями Медрена, а в левой – боевой топор с граненым шипом на обухе. Увидев хозяина в ярости, он остановился и растерянно заморгал.

– Стрелы, любезный господин граф, – улыбкой превосходства пояснил Фальм. – Такие используют только дроу…

– А это не ваши уродцы? – подозрительно прищурился Вильяф.

– А вы что, расист, господин граф? – На миг глаза барона блеснули. – Вы не любите дроу?

– Да я снежного демона полюблю, если он поможет мне… – начал ландграф и вдруг встрепенулся. – Значит, дружки Кулака, говорите?

– Совершенно верно.

– Эх, прав был Джакомо! Кончать их немедленно! Нольо!

– Слушаю, ваша светлость… – опасливо приблизился слуга.

– Передай охране… – Медренский ткнул пальцем под ноги. – Передай охране, пускай кончают их!

Старик опрометью выскочил из залы.

Барон Фальм поднялся с кресла:

– А вы уверены, любезный господин граф, что стража совладает с кондотьером?

Вильяф оскалился, словно голодный кот, у которого пытаются отобрать теплое, истекающее кровью мясо.

– И все же, господин граф?

Медренский принял у оруженосца меч, пристегнул ножны к поясу.

– Господин граф? – Фальм нахмурился – такого отношения к себе барон никогда не любил и редко прощал.

– Страже не придется марать руки, – глядя исподлобья, ответил наконец-то Вильяф. – Для того чтобы очистить темницу, еще мой дед обустроил одно… Как бы сказать? Одно приспособление. Клянусь Огненной Преисподней, очень удобный выверт.

Фальм хмыкнул, с удивлением посмотрел на ландграфа. Похоже, ни от него, ни от его дедушки гость с запада не ожидал хитрых выдумок.

«Конечно, – подумал Вильяф. – Откуда нам? Мы ж из дремучей Тельбии – до сих пор лаптем уху хлебаем».

– Когда мы познакомимся поближе и подружимся, – сказал он вслух, – я покажу вам кое-какие секреты моего замка…

«Если подружимся. Если ты мне будешь нужен».

Некоторое время Фальм молчал. Крутил усы. Наконец воспитанные годами светской жизни холодность и высокомерие взяли верх над природной любознательностью. Барон ухмыльнулся:

– Благодарю за доверие, любезный господин граф. На ваше усмотрение – не буду навязываться. Позвольте поинтересоваться – можно ли будет все-таки убедиться в исполнении приговора?

– О, разумеется! Даже на колья их головы водрузим. Очень надеюсь, что рядом с друзьями, штурмующими мой замок.

Фальм поклонился. Развел руками:

– Я восхищен, господин граф! Все больше и больше, можно сказать… Но вы правы. Следует не рассуждать, а защищать замок. – Широким жестом он пригласил Медренского к выходу.

Ландграф кивнул, выхватил из рук оруженосца топор и скорым шагом вышел за порог. Парень со щитом едва поспевал за ним.

Фальм неторопливо двинулся следом, засунув большие пальцы за пояс.

Когда большая часть повстанцев Черного Шипа достигли подножья холма, нарочно оставленное подкрепление принялось бить по замку из охотничьих луков. Из дыма особо точно не прицелишься, но это не так уж важно. Главную задачу стрелки выполнили. Стражники Медренского спрятались и лишь изредка осмеливались появляться над частоколом. И тогда в ход пошли притащенные крестьянами лестницы. Не меньше десятка осаждающих полезли одновременно на скальное обнажение. Одному не повезло сразу – сорвался и, упав, крепко приложился головой. Зато остальные упрямо карабкались, цепляясь не только за перекладины лестниц, но и за трещины и неровности известняка. Словно муравьи, обнаружившие в доступном месте горшок с медом. И жизнь не дорога, лишь бы добраться до вожделенной цели.

Джакомо Череп (стрела с широким наконечником лишь скользнула по его бритому темени, оставив глубокую кровоточащую царапину), кряхтя от напряжения, перевалил через ограду бревно в кантар весом. Одна из лестниц с громким хрустом переломилась. Верхний селянин полетел вниз, увлекая за собой троих соратников.

– Сражайтесь, трусы! – выкрикнул Джакомо, размахивая шестопером над головами стражников. – Ну же! Бейтесь!

Сразу несколько селян приметили его и стали прицеливаться, но командира дружины стрелы, казалось, огибали. Ободренные его примером, слуги Медренского начали подниматься. Ответили повстанцам несколькими выстрелами из арбалетов.

Те гибли, но продолжали лезть вперед с неотвратимостью наводнения.

Вот уже первый достиг основания частокола. Привалился, тяжело дыша, спиной к бревнам, не глядя, взмахнул косой над головой. Лезвие гладко срезало кисть стражника, неловко тыкавшего гизармой.

Рядом с ним, хрипя и ругаясь в кудлатую бороду, выпрямился второй селянин. Он даже не пытался пустить в ход вилы, черенок которых сжимал насмерть, как утопающий соломину. Просто стоял и дышал. За его опорок схватился третий, забрался, обдирая в кровь пальцы. Ему подали лестницу, которую мужик зацепил за рукоять насмерть вколоченного в бревно топора.

Один из защитников замка, изловчившись, сумел воткнуть острие гизармы бородатому селянину за ключицу. Второй всадил болт в живот тому, кто принял лестницу. Но на место упавших со скалы повстанцев карабкались новые. Лучники усилили обстрел.

Сталь звенела. Тетива щелкала по нарукавникам.

Орали сражающиеся.

Раненые стонали или хрипели, корчась от боли.

Ландграф выбежал из бергфрида в тот миг, когда пятерка Мелкого, перевалив через ограду, спрыгнула во двор. Тедальо взмахнул мечом, отправив к Триединому прицелившегося в него стрелка. Карасик приземлился неловко и теперь катался по земле, уворачиваясь от стражника, решившего во что бы то ни стало достать его алебардой. Тычок пришел на помощь товарищу, ударив вскользь древка. Лишившийся пальцев стражник верещал, как влекомый на убой поросенок.

– Засов! – выкрикнул Мелкий, обмениваясь ударами сразу с тремя латниками Медренского, охранявшими ландграфа. Протазан в его руках мелькал, сливаясь в колесо, мерцающее отблесками стали.

– Ага! – Тедальо бросился к воротам.

Латник замахнулся, чтобы ударить его в спину, но Карасик, подкатившись тельбийцу под ноги, опрокинул его на землю. Навалился сверху, сунул корд в щель между нагрудником и оплечьем. На спину аруниту навалился Плешак, вовремя спустившийся с надвратной башни. Лысого наемника ударил мечом Лошка, усатый вельзиец, вступивший в банду Кулака этим летом.

Тедальо хрипел, подперев засов плечом. Силы каматийцу было не занимать, а вот рост подкачал – даже поднявшись на цыпочки он никак не мог вытолкнуть тяжелый брус из плена ржавых скоб. На помощь ему пришел Тычок.

– Пошла, родимая! – бесшабашно заорал арунит. И захлебнулся кровью. Тяжелая стрела с ярко-желтым оперением пробила ему горло. Последним усилием он успел вытолкнуть засов и упал, замарав алым светлые остроносые сапоги Тедальо.

Позади Медренского, не спешившего пока ввязываться в бой, выстроились в ряд четыре дроу. Уродливо-широкие ступни упирались в плотную землю. Длинные луки выбрасывали стрелу за стрелой.

Тычку, прежде чем он упал, достались еще три. Карасик выл и скреб пальцами землю. Лошке, вогнавшему меч по самую рукоять в спину Плешака, стрела вонзилась в щеку, раскрошила зубы и вырвала язык.

– Твою кошкину мать! – рыкнул Мелкий, прыгая вперед.

Он умудрился сделать невозможное. О людях, сумевших отбить клинком стрелу дроу, слагаются легенды. Их подвиги обрастают небылицами и красочными подробностями. Коротышка отразил две. Еще одну, немыслимо изогнувшись, пустил вскользь, «чирком» по ребрам. А сам дотянулся до ближайшего остроухого и с размаху опустил мечевидное лезвие протазана ему на голову. Череп уродца карлика треснул, как лесной орех.

Длинным выпадом лейтенант Кулака достал второго дроу. Щелкнула разрезанная тетива, загудел, выгибаясь в обратную сторону, мощный лук. Остроухий отпрянул, хватаясь за тесак.

– Вот вам! – яростно выкрикнул Мелкий и вдруг увидел, что дворянин с бородкой клинышком, которого он и в расчет-то не брал – тоже мне боец! – стремительным движением поравнялся с ним. Между пальцами его торчал граненый клинок корда. Словно коготь кота-убийцы.

Выпад!

Наемник попытался закрыться древком протазана, но понял, что не успевает. Не успевает, несмотря на годами оттачиваемое мастерство. Корд вошел ему чуть выше лобка, прошил кишки и сломался, столкнувшись с позвонком.

Мелкий упал на колени, выронив оружие из пальцев, ставших вдруг непослушными. Для него осталась только боль, терзающая низ живота. А схватка? Схватка отдалилась сразу на несколько миль. Он попытался зажать рану, но истоптанная каблуками, заляпанная кровью земля придвинулась и ударила по лицу.

Барон Фальм отпрыгнул в сторону, с сожалением разглядывая испорченный корд. Его усы кровожадно шевелились, верхняя губа приподнялась, обнажив острые клыки.

Все это Тедальо успел заметить прежде, чем одна стрела ударила его в плечо, а вторая в бедро, пригвоздив к створке ворот, как шкурку, приготовленную для выделки. И все же каматиец почувствовал, что ворота открываются. Это значит, что их жертва принесена не зря…

Глава 16

Кондотьер сопел в темноте, словно растревоженный барсук. Мерил шагами подземелье. Взрыкивал, как разъяренный кот, изредка пинал стену сапогом.

Мудрец потянул Кира за рукав – пойдем, мол, в сторонку, пускай человек злость на скалах вымещает.

– Врет он все, сволочь, – прошептал верзила. – Я того барона имею в виду. Ты должен понимать – война есть война. Ни одна, ни другая сторона без жестокости не обходится.

Тьялец с сомнением покачал головой:

– Убийство женщин, детей…

– Было, – не стал спорить наемник. – Лес рубят – щепки летят. Но никогда… Слышишь? Никогда мы не убивали беззащитных нарочно.

Кир подумал и кивнул. Хотя, скорее всего, его движение осталось незамеченным в густом мраке. У него не было оснований сомневаться в словах Мудреца. До сих пор он не ловил его на лжи. И не только его, но и Кулака, Мелкого, Пустельгу – то есть всех тех, кто составлял костяк отряда, собранного кондотьером с миру по нитке. Напротив, они старались быть предельно честными и с друзьями, и с врагами. Правда, с последними настолько, насколько позволяло самосохранение.

– Да ты не переживай, Малыш! – Верзила хлопнул парня по плечу. – Теперь уж нам живыми не выбраться!

«Это что, шутка? – подумал Кир. – Если так, то довольно неудачная. Ладно еще погибнуть, защищая родину или восстанавливая попранную справедливость, но чтобы так, ни за что ни про что, в забытом Триединым и людьми замке, от рук грязных, вонючих палачей…»

– Малыш… – вздохнул Мудрец, словно прочитав его мысли. – Смерть есть смерть. Неважно, где ты умираешь – в конной сшибке или от холеры на загаженной простыне в армейском лазарете. Неважно, когда ты умираешь – в пятнадцать или в девяносто, на рассвете или в полночь. Неважно, почему ты умираешь – от шального болта или топора палача. Важно одно – как ты умираешь.

– Что-то я не…

– Неправда. Все ты понимаешь. Ты не можешь не понимать. Я живу немало и научился разбираться в людях. Так вот, Малыш, ты – человек со стержнем внутри. На таких, как ты, держалась и держится Сасандра. А мелкие размолвки с законом? У кого же их не бывает? Только у забитых и запуганных мещан. Но они и не способны на поступок. А мы с тобой способны. Ведь так?

– Ну…

– Не надо скромничать. Умирать следует достойно. Так, чтобы враги, возжелавшие тебя унизить, подавились своей желчью, а оставшиеся в живых друзья позавидовали хорошей, белой завистью.

– А что надо сделать для этого?

– Когда как, Малыш, когда как… В нашем случае нужно утащить с собой как можно больше врагов. Как можно больше, раз уж всех не получится. Надеяться не на что, а значит, остается только драться.

– Да я их зубами грызть готов! – Кир сжал кулаки.

– Вот и чудесно. Я тоже. И командир не откажется, я думаю.

Кондотьер, хоть и шагал по темнице в расстроенных чувствах, последнюю фразу не пропустил.

– Пускай спустятся! – со злостью бросил он, остановившись на мгновение.

– Вот и я про то же самое! – усмехнулся Мудрец. – Ну что? Спорим, я троим успею шеи свернуть?

– Да я верю. – Кирсьен пожал плечами. – Сам зарекаться не буду, но приложу все силы… Хорошо бы барона за горло подержать.

– Это точно, но он сюда не сунется. Н’атээр-Тьян’ге – Змеиный Язык. Дроу не дают кличек зазря. Ни врагам, ни друзьям… Ладно, отдыхай.

Наемник уселся, привалившись спиной к стене, дернул Кира за штанину.

– Отдыхай, я сказал. С голодухи много не навоюешь, так хоть силы побереги.

Молодой человек не заставил себя уговаривать. Плюхнулся, где стоял. А какая разница, если везде сыро, везде холодно, везде твердый камень?

Кулак походил еще немного и тоже присел. Медленно и раздельно проговорил:

– Есть люди, которым выгодно, чтобы война в горах Тумана не закончилась никогда… Ты слушаешь меня, Малыш?

– Да, конечно! – отозвался Кир, не решивший еще для себя, интересно ему выслушивать исповедь кондотьера или нет. С одной стороны, о соратниках хорошо бы знать все. А с другой? Как говорят в народе, меньше знаешь, крепче спишь. Правда, спать им осталось уже недолго. Барон Фальм не походил на тех людей, что бросают слова на ветер. Вот с Медренским можно еще поторговаться, он своей выгоды не упустит, может подыгрывать и вашим, и нашим.

– Это не только наши генералы, – продолжал седобородый. – Хотя они тоже кровно заинтересованы. На войне быстро растут по службе, получают награды, имения и благородные титулы. Война лишний раз доказывает, что Сасандре нужна армия. Сильная, сытая, отлично вооруженная. Все это правда. Я сам кормлюсь войной и могу понять имперских военных. Но есть еще люди… Не уверен, стоит ли называть их людьми. Они боятся мощи Сасандры, доблести ее солдат, умения мастеровых, хитрости купцов и разума ученых. Именно они стравливают нас время от времени с Айшасой. А если задуматься? Чуждое нам королевство на противоположном берегу моря… Ни нас их заботы не волнуют, ни им от наших ни холодно, ни жарко. Что нам делить? Два десятка жалких островов?

– Торговля, – несмело вставил Кир. – Отец как-то говорил, что во всех войнах виноваты купцы…

– Да? Очень даже может быть. Очень. Многие готовы за звонкий солид рискнуть не только своей жизнью, но и жизнями еще сотни людей… Но в случае с Айшасой это пример неудачный. Слишком мы разные. Слишком много у нас есть товара, которого нет у них. И наоборот. А это значит, что нашим странам проще торговать между собой, чем бороться за влияние на какую-нибудь жалкую Фалессу или нищую Итунию.

Он почесал бороду, зевнул. Продолжал:

– Тем людям, о которых я веду речь, сильная Айшаса не нужна так же, как и сильная Сасандра. Их задача – все время сталкивать нас лбами. А кроме того, чтоб уж наверняка, травить на человеческую расу всех наших соседей – кентавров, дроу, альвов, гоблинов…

– Насколько я знаю, – возразил молодой человек, – почти все войны с нелюдскими расами начинали мы, люди.

– Не без этого. Конечно, у человечества лапы загребущие. Так и хотят заграбастать то Великую Степь, которую все равно не в состоянии распахать, то леса на склонах гор Тумана, куда тоже не слишком-то стремятся переселенцы – летом дожди, зимой снегопады и морозы, – то Край Тысячи Озер, где люди вообще не способны выжить из-за дурного воздуха, гнилой воды, кусачих тварей и сырости. Хвала Триединому, северная пустошь слишком далеко, чтобы нашлось королевство, претендующее на нее, а то и с великанами войны не избежали бы…

– Вот видишь…

– Вижу. Я многое вижу. Нам шепчут: дроу – уродливые карлики, огнепоклонники, язычники, людоеды и просто сволочи… А ну-ка, убедите их, что человек – это звучит гордо! Пусть добровольно склонят головы и признают превосходство нашей расы! Ах, не хотят? Тогда жжем поселения, разрушаем капища и даже поляны распахиваем, где они стояли! А те же самые умники в это время нашептывают остроухим: люди посягают на ваши исконные права – охотничьи угодья, привольные леса, даже веру вашу хотят изменить, перекроив по своему желанию! В итоге дроу берутся за луки и начинают очищать свои леса от остроносых, как они нас называют. А люди, в свою очередь, бросают полк за полком на штурм круч и ущелий, чтобы утвердить свое превосходство. Вот не можем мы признать, что какая-то раса в чем-то лучше нас! А на юге кентавры обиделись – какому-то умнику из вице-королей Окраины вздумалось сделать их оседлыми племенами. Это их-то! Прирожденных кочевников, у которых не только обычаи, но и способ существования привязан к долгим странствиям по Степи. Какой кентавр с подобным издевательством согласится? Вырежут караван купцов, разрушат факторию. А умники тут как тут – они человеческое мясо жарят на кострах! Унижение! Позор! Ату их!!! Армию на юг, полк на восток, дивизию на север! А наемники и вовсе каждой дырке затычка! Зачищаем стойбища! Поводим рейды, чтобы похитить или убить вождя повстанцев! Генералы используют тактику «выжженной земли», хотят устрашить и сломить сопротивление, а кто должен выполнять грязную работу? Мы. Наемники. И если бы я не сровнял с землей то капище…

Кулак неожиданно замолчал. Прислушался.

– Эй, Мудрец! – воскликнул он настороженно. – Ты слышишь?

– За тобой услышишь… – проворчал верзила. – Разошелся, как проповедник, приобщающий гоблинов к вере в Триединого… Помолчи малость.

Кондотьер послушался и смолк. Даже дыхание затаил. Кир тоже навострил уши, но ничего не услышал. Ну, журчит вытекающая тонкой струйкой из трещины в скале вода. А что еще? Даже стражники наверху не храпят. Похоже, на службу они наплевали и ушли отдохнуть в более удобных условиях, нежели караулка.

Что же они хотят услышать? Неужели шум схватки?

– Вот неслухи! – проговорил Кулак, но в голосе его вместо недовольства чувствовалось плохо скрываемое восхищение. – Я же приказал им…

– А когда они тебя слушались? – усмехнулся Мудрец. – Так, притворялись только.

– Ну, не скажи… – возразил кондотьер. – Обычно они выполняют…

– Что? Что вы услышали? – бесцеремонно вмешался Кирсьен.

– Орет кто-то, – пояснил Кулак. – Особый крик. Его ни с чем не спутаешь…

– Штурмуют замок, – добавил Мудрец. – Хотел бы я знать – кто?

– А что, тут есть поблизости еще вооруженная банда, кроме нашей? – деланно поразился Кулак. – Или другие такие ослушники, как Мелкий с Пустельгой?

Вначале Кир обрадовался. Ну, еще бы! Друзья не забыли, пришли на помощь. А потом вспомнил обрывистые склоны холма, на котором возвышался замок ландграфа, крепкие ворота, серьезные лица лучников, шагающих по настилу вдоль стен. Разве смогут двадцать человек – пускай даже искушенных в военном деле – одолеть защищающих твердыню стражников? Призрачная надежда… Скорее всего, погибнут, так ничего и не добившись. Бессмысленная, хоть и красивая жертва.

Эх, если бы можно было хоть как-то помочь товарищам! Ну, к примеру, отвлечь часть стражников. Джакомо называл его колдуном. Если бы это оказалось правдой! Тогда, в поединке с Джиль-Карром, он не задумывался, что делает и, главное, как делает. Все вышло как бы само собой. Да и после, в сражении на дороге, когда полк господина т’Арриго делла Куррадо атаковали латники Вильяфа Медренского, он защитился от чужой стрелы скорее по наитию, чем осознанно. И с тех пор никакие проблески чародейского таланта в нем не просыпались, несмотря на (что греха таить?) неоднократные попытки повторить успех.

И в этот раз наверняка ничего не удастся.

Уж лучше послушать – вдруг получится распознать знакомые звуки или голоса?

Он снова напряг слух и вновь признал свою полную несостоятельность. Что они могут различить в каменном мешке, который вырублен в скале да сверху перекрыт настилом из бревен? Еще и вода журчит постоянно… Причем так громко.

Мгновенная догадка обожгла молодого человека. Он вскочил и приблизился к ручейку, вытекающему из стены, – единственному источнику воды в подземелье. Не доходя трех шагов, он почувствовал плещущуюся под подошвой воду, а в лицо дохнуло холодом, будто осенью около заводи. Парень протянул руку – ладонь обожгла ледяная струя, бьющая под напором, как из какого-нибудь фонтана в Аксамале.

– Мудрец! Кулак! – крикнул Кир. Он догадывался, что происходит, но разум, как бывает в подобных случаях, пытался найти достойную отговорку, а еще лучше – переложить оглашение приговора на другого. Казалось, что тогда будет не так страшно. – Сюда идите!

– Что такое? – начал, поравнявшись с Киром, кондотьер, но, услышав плеск и ощутив холодные брызги, сразу все понял. – Три тысячи снеговых демонов!

– Да-а-а-а… – протянул Мудрец. Как ни странно, без всякого страха, а скорее, разочарованно. – Зря мечтали, выходит…

– О чем? – ляпнул парень, не подумав.

– Как это «о чем»? О том, чтобы умереть в бою, – спокойно объяснил верзила.

– Ну, не в бою, так хоть в драке, – хохотнул Кулак. – А граф нас как сусликов утопить решил. Знаешь, Малыш, как сусликов из нор выливают?

– Приходилось. Только у нас в Тельбии не суслики вредят, а слепыши.

– Слепыши? Ага! – чему-то обрадовался Мудрец. – Знаю эту заразу! Ох, и зловредная же сволочь! Сил нету!

Кир поморгал в темноте. О чем это они? Разве можно обсуждать полевых вредителей, когда жить осталось от силы час с небольшим? А то и меньше, если учесть, с какой силой лупит струя, разбиваясь о пол темницы в мелкую пыль.

Вот и все, господин т’Кирсьен делла Тарн, тьяльский дворянин, бывший лейтенант гвардии Аксамалы, теперь уже и бывший наемник Кир по кличке Малыш. Говорят, кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Что ж, должно быть и наоборот пословица тоже верна. Сколько раз удача спасала его от, казалось бы, верной смерти? От чужого клинка на дуэли, от шальной стрелы в бою?.. А когда в детстве, еще не выучившись как следует держаться в седле, попытался проскакать на отцовском жеребце и тот утянул отважного несмышленыша в конюшню? На полпальца голова разминулась с прочным деревянным брусом притолоки. А когда уже подростком рвал яблоки в саду и под дворянским сынком обломалась крепкая с виду ветка? Даже ногу не сломал. Отделался испугом, глубокой царапиной на щеке и родительской трепкой. А вот теперь захлебнется. И самое обидное что? А то, что сделать-то ничего нельзя. Не оставил им ландграф Вильяф надежды на спасение. Не поборешься за свою жизнь. Можно только кричать, проклинать всех и вся. А толку?

– Да уж, – проговорил рядом Кулак. – Обидно получается. И в глотку вцепиться некому.

– Да демоны с ней, с глоткой-то… – отозвался Мудрец. – Мне обидно, что стоять до конца придется. Лично я штаны мочить не собираюсь.

Кир хотел возразить – все равно ведь скоро весь намокнешь, от подошв до макушки. Но потом подумал, что и вправду обидно. Что за смерть с мокрыми штанами? Некрасиво и не достойно настоящего мужчины.

Широкие копыта Желтого Грома раз за разом грохали в ворота. Дубовые доски трещали, но держались. Почечуй так и подпрыгивал на месте – даром что в дедушки многим из бойцов годился, – норовя продвинуться поближе и помочь кентавру шестопером. Но разбушевавшийся степняк уже не видел ничего вокруг и мог запросто зашибить неосторожного, рискнувшего проскочить мимо него.

– Арбалеты заряжайте! – прикрикнула на мужчин Пустельга.

Слева карабкалась на стену пятерка Мелкого. Наемники забросили крюки на колья и поднимались по скале, отталкиваясь ногами и перехватывая руками веревки. А правее пятерка Мигули по одному друг за другом скрывались в расселине. Они должны были незаметно подобраться к основанию частокола, а там, воспользовавшись промоиной, которую защитники замка по обычной нерадивости провинциального гарнизона не заметили, проникнуть во двор.

– Готово! – радостно заорал Брызг и вскинул приклад к плечу.

– Бей, кто высовывается! – распорядилась воительница и выстрелила первой. Кажется, попала.

Антоло убивать не хотел. И так слишком много душ сегодня отправятся к Триединому. Понятно, война есть война и все такое… Но пускай его руки останутся чисты. И совесть тоже.

Почечуй сунул парню в руки арбалет – заряжай, мол! Антоло уперся ногой в «стремя», прикрепленное перед дугой, напрягся. Взвел. Уже вкладывая болт в желобок и передавая оружие коморнияку, подумал: а ведь хорошо, что у них в отряде арбалеты легкие, дорожные; были бы обычные, армейские, состоящие на вооружении пехотных полков Сасандры, так легко он бы не отделался – крутил бы ворот до пота между лопатками.

Арбалеты защелкали. Вельзийцы, Таран и Гозмо, помогали Антоло перезаряжать, а остальные стреляли по всему, что шевелилось за остриями бревен.

Крики с противоположной, северной стены подтверждали, что крестьянам Черного Шипа удалось казавшееся невозможным. Умело используя дымовую завесу, они подобрались к холму и теперь взбирались на частокол.

– Эх, держите меня, а то вырвуся! – визжал Почечуй, выпуская болт за болтом.

Белый стрелял без суеты, и, похоже, ни одна его стрела не пропала зря. Очередной раз Антоло удивился – откуда в коротышке дроу такая силища, ведь длинный лук не всякий взрослый мужчина согнет?

Наемники Мелкого во главе с лейтенантом перевалили через ограду. Вскоре из-за ворот донеслись ожесточенные крики. Табалец различил голоса Мелкого, Тедальо, Тычка…

Желтый Гром просунул толстые пальцы в щель между створкам ворот. Напрягся, захрипел от натуги, дернул на себя.

– Есть! – воскликнула Пустельга.

– Пошла, родная! – Гозмо потянул из ножен меч.

Тяжелые, окованные железом створки дрогнули и распахнулись.

От зрелища, открывшегося его глазам, Антоло покрылся холодным потом.

На воротах пришпиленный двумя длинными стрелами висел каматиец. Кровь из пореза на щеке стекала на черные как смоль усы, но губы улыбались.

– Руби их, братцы! – Голос Тедальо был почти неразличим из-за шума и звона стали, и Антоло скорее не услышал, а прочитал его слова по губам.

В двух шагах впереди, сцепившись, как любовники в неразрывном объятии, лежали окровавленные тела. Два латника в черных сюрко с серебряными медведями, измазанными грязью. Наемники в кожаных бригантинах и коротких кольчугах-бирнье,[47] бацинетах и койфах.[48] Стражники, вооруженные гизармами и алебардами. Стрелки в жаках и кожаных шлемах с бронзовыми заклепками. Среди их тел виднелись изрубленный почти до неузнаваемости Карасик, Тычок, проткнутый четырьмя стрелами, Лошка с обезображенным лицом. Еще дальше, скорчившись, уронив «воловий язык», застыл Мелкий. Ступни его ног еще подергивались. Перед ним стоял тот самый гость ландграфа Медренского, чей приезд наемники наблюдали третьего дня. Тут же, подняв луки в напряженном ожидании, изготовились к стрельбе сопровождавшие его дроу. Но не четверо, а лишь двое. Яростная схватка переполовинила остроухих стрелков.

Антоло не сразу разглядел невысокого человека в тяжелом доспехе, какие пользовались заслуженной славой два века тому назад, – нагрудник, оплечья, наручи и поножи. Все начищено, все сверкает. На макушке хундсгугеля[49] старинного образца торчит черный флажок все с теми же медведями.

Сам господин ландграф?

Скорее всего, судя по тому, как сомкнулись вокруг защитники замка.

Желтый Гром, первым ворвавшийся в форбург, поднялся на дыбы и заорал боевой клич на своем наречии. Уже согнувшие луки, дроу опешили. Антоло помнил, как лесной народ относится к обитателям Великой Степи, и не удивился. Ну, никак они не ожидали увидеть кентавра! Растерянность остроухих стоила им жизни. Белый всадил одному из них стрелу в глаз. Второй получил подарок от Почечуя – болт в живот.

– Бей их! – заверещала Пустельга, разряжая арбалет в лицо медренского латника.

– Бей! Бей-убивай! – подхватили ее клич наемники, бросаясь в отчаянную атаку. – За Мелкого!!!

Защитники замка ответили нестройным:

– Медрен! Медрен и Тельбия!

Но кричали они как-то без воодушевления.

А потом завертелась карусель схватки.

Вечером Антоло пытался вспомнить, как все это было, что он видел, что ощущал, и не смог собрать воедино разрозненные куски-картинки. Только непрекращающийся, дрожащий крик, слившийся в воинственную и пугающую мелодию, оставался постоянным.

Парень голосил вместе со всеми, размахивал мечом вместе со всеми, толкался… Ударил кого-то кулаком в распахнутый, зашедшийся криком рот. Сбил костяшки, измазавшись в липкой слюне, чужой и своей крови.

На его глазах Пустельга саданула коленом по причинному месту латника, а когда тот скрючился, косо ударила по шее, срубив голову.

Перьен размахнулся мечом, но противостоящий ему стражник оказался проворнее, воткнув тьяльцу острие гизармы между ребер.

Желтый Гром сражался, весело оскалившись. В оружие превратились все четыре его копыта. Когда-то так же он оборонялся против пытающихся скрутить его солдат. Только тогда кентавр был пьян и с трудом держался на ногах, а сейчас холодный расчет и ненависть сделали его безжалостным убийцей. Прыжок вверх, задние ноги выстреливают назад, подобно тарану! Приземлившись, степняк встает на дыбы, сметая передними ногами двоих латников. Копыта плющили шлемы и сминали нагрудники, словно пергамент. Ни на миг не останавливалось копье, чертя острием смертоносный узор.

Старый Почечуй ловким ударом в висок свалил стрелка, но вынырнувший сбоку Джакомо – Антоло узнал его по обритому наголо черепу – пнул его ногой в бок. Коморник повалился на раненого стражника. Они сцепились, размахивая кулаками, покатились под ноги сражающимся. Более молодой противник подмял Почечуя и уже вцепился одной рукой в горло.

Антоло хотел помочь старику, но споткнулся о мертвое тело и упал прямо на руки Джакомо. Командир графской дружины ударил его рукоятью шестопера по ребрам. Оттолкнул, замахнулся, вознамерившись размозжить голову. У парня потемнело в глазах от боли – ребра еще не вполне отошли после драки в деревне. Он наотмашь хлестнул Черепа мечом. Особо не задумывался – лезвием или плашмя. Лишь бы отогнать. Каким-то чудом зацепил по щеке. Брызнула кровь. Джакомо зарычал. Лягнул табальца под колено, как следует врезал в челюсть с левой.

Опрокинувшись навзничь, Антоло так ударился спиной, что воздух со свистом вылетел из легких. Рот наполнился горячей солоноватой влагой. Вверху, заслоняя пронзительно-синее небо, чернела громада бергфрида. Клубы дыма качались над гребенкой частокола. А через ограду перепрыгивали заросшие бородищами мужики в овчинных полушубках нараспашку, мерлушковых шапках, сжимающие в руках вилы, косы, топоры.

Замахнувшийся шестопером Джакомо обернулся на крик и увидел, как волна крестьян, возглавляемых Черным Шипом, сметает с настила редких защитников и обрушивается вниз, окружая ландграфа вместе с его охраной.

Череп забыл о поверженном противнике.

– Уходим! Уходим! В башню! – выкрикнул он, взмахивая оружием для пущей убедительности.

– Бей-убивай! – словно ответил ему охрипший голос Пустельги.

– В башню!

– А-а-а! Кошкины дети!!

– Сдавайтесь!

– Н’атээр-Тьян’ге! Ш’ас! К’аху, даа тюа т’реен![50] – визгливо выкрикнул Белый.

Антоло, преодолевая боль, поднялся.

Черный флажок с серебряными медведями, прикрываемый стражей и латниками, плыл к воротам бергфрида.

Крестьяне окружили огрызающийся сталью строй, будто мутные воды разлившейся реки неприступный прибрежный холм. И так же бессильно откатились, оставив лежащие неподвижно и корчащиеся от боли тела.

– Уйдут ведь! – Пустельга размахивала мечом, пританцовывая на месте.

– Пустите! Пустите, сирые! – надрывался Бучило, стараясь протолкаться через спины, воняющие потом и плохо выделанными овчинами. – Дайте нам!

Куда там! Озверевшие от запаха крови, опьяненные боем, крестьяне не слышали даже криков своего предводителя, хотя Черный Шип, удерживающий на плече самый настоящий моргенштерн,[51] изо всех сил пытался призвать деревенское воинство к порядку.

Запоздало в бой ввязалась пятерка Мигули. Они правильно оценили положение и, не слезая с частокола, дали залп из арбалетов.

Стреляя по толпе, не промажешь. Воины Медренского падали под ноги соратникам. Их ожесточенно, давая выход извечной ненависти землероба к нахлебнику, живущему его трудом, добивали крестьяне.

Но все же защитники замка успевали скрыться. Пускай их число уменьшилось вдвое, а боевой дух почти угас, как угли старого костровища, они сражались до последнего, не щадя себя и не испытывая жалости к побеждающему врагу.

Последняя стрела Белого чудом проскользнула меж смыкающихся створок.

– Проклятие! – взмахнула окровавленным клинком Пустельга. – Ледяного Червя им в задницу! Готовьте таран.

Воительница не собиралась отступать и давать Медренскому с его прихвостнями передышку.

Стоять по грудь в ледяной воде – то еще удовольствие!

Мудрец справедливо заметил, что ландграф мог бы их убить, не затапливая темницу целиком. В такой купели человек долго не выдержит – сердце остановится. Неслучайно итунийские рыбаки даже плавать не учатся. В Сельдяном заливе, где они ставят сети, лишь в месяце Лебедя можно купаться без риска застудиться насмерть, а с Ворона по середину Коня он вообще покрыт льдом. Упадешь за борт, бороться со стихией нет смысла. Если сидит в лодке товарищ, который поможет – протянет руку или бросит веревку, значит, повезло. Если нет, то не успеешь ты и пять раз прочитать утреннюю молитву Триединому, как пучина поглотит хладный труп. И кем бы ты ни был – пышущим здоровьем силачом или жалким худым замухрышкой, – спасения нет. Пока вода поднималась от колен до пояса, Кирсьен понял почему.

Кулак рычал в бессильной ярости. Верзила воспринимал неизбежность с видимым равнодушием. Изредка отпускал едкие замечания, касающиеся личности его светлости ландграфа, а также своих мокрых штанов. Кир же находил мало веселого в сложившейся ситуации. Какая радость умирать, не встретив еще двадцатую весну?

Вода бурлила и клокотала. Неизвестно, с каким источником связан родник в стене подземелья, но уровень поднимался вдвое быстрее, чем изначально предположил Кир. Интересно, зачем Медренскому эта хитрая ловушка, если любого заключенного можно попросту уморить голодом? Наверняка здесь какая-то загадка, освященная канувшими в прошлое годами и поколениями.

Когда плещущая мелкой волной вода коснулась небритого подбородка, Кир не выдержал:

– Долго мы еще будем ждать, как бараны мясника?

Мудрец хохотнул:

– А ты что предлагаешь? Нырнуть и дырку для стока расковырять?

– Или взлететь? – мрачно добавил Кулак. – Есть такие рыбы в Ласковом море – из воды выпрыгивают и летят…

Молодой человек поднялся на цыпочки, иначе вода попала бы в рот. Горячо воскликнул, хотя от холода зуб на зуб не попадал:

– Если надо взлететь, я готов! Но не сидеть же сложа руки?!

– Ишь, летун какой нашелся… – проворчал Мудрец. – Ладно! Забирайся мне на плечи. Кулак! Помоги ему!

Не говоря ни слова, кондотьер потянул Кира за рукав. Вдохнул поглубже, нырнул, подхватил под колено – так ухажеры подсаживают в седло благородных дам. Мгновение, и парень уселся на плечах у верзилы.

Мудрец в два шага очутился под решеткой.

– Ну, что, Малыш, достанешь?

Тьялец потянулся, силясь дотянуться до прутьев хотя бы кончиками пальцев.

Нет!

Не получается.

– Не могу, – убитым голосом ответил Кир.

– То-то же… – наставительно произнес Кулак. – Ну что ж, попытка не пытка. Можешь там и оставаться, Малыш.

– Ты что это выдумал? – зябко повел плечами Мудрец. – Мне вода за шиворот течет.

– Ничего не выдумал. – Кондотьер закашлялся, сплюнул воду. – Ему уже с макушкой будет.

– А ты? – Мудрец переступил с ноги на ногу.

– Поплыву сейчас.

У Кира сжалось сердце. Как же он поплывет, когда сапоги, куртка, тяжелый пояс ко дну тянут?

– Пусти меня! – дернулся он на плечах долговязого. – Командира спасай!

– Сиди! – Пятерня Мудреца вцепилась ему в лодыжку, словно капкан. – Пробуй еще раз дотянуться! Много там не хватает?

– Да ладонь! А может, и две! – прикинул на глазок тьялец.

– Тогда тянись! Тянись, как кот за сметаной! Старайся, Малыш!

Кир почувствовал, что его приподнимают. Запоздало удивился – ну и силища у Мудреца! А потом…

Верзила пошатнулся, потерял равновесие, взмахнул руками, и молодой человек с громким плеском обрушился в воду. От неожиданности он пытался закричать, но вода хлынула в горло. Кир забулькал, захрипел, понял, что задыхается. Он изо всех сил задрыгал руками и ногами, но кромешная тьма не позволяла определить, где верх, где низ.

Липкий ужас, обжигающий сильнее зимней стужи, ворвался в душу парня.

Если раньше смерть лишь маячила неподалеку, как назойливый бродячий кот, скалилась, манила к себе, то сейчас она придвинулась вплотную, заглянула в глаза, обдавая смрадным дыханием оголенного черепа.

Кир не хотел умирать!

Не хотел, и все тут! И готов был бороться из последних сил.

Неужели даже благоприобретенная власть над воздухом, дважды спасавшая ему жизнь, не сможет помочь?

Он попытался вспомнить, каким образом сумел подчинить корпускулы воздуха? Ведь если однажды сумел слепить щит, отражающий стрелы, то почему не попытаться притянуть животворный воздух сюда, под воду.

Ну, давай же!

Знакомое ощущение покалывания по всей коже…

Только гораздо сильнее, чем раньше. На это раз в него вгрызались не червячки, а маленькие юркие змейки. И вместо зуда, вызывающего назойливое желание чесаться, чесаться и чесаться, – холод. Словно ледяные сосульки воткнулись в тело и теперь ищут путь к сердцу, чтобы остановить и заморозить его…

А вода тонкими струйками пробирается в нос, давит на уши, рвется в легкие.

Нет…

Нет!

Не-е-ет!!!

С трудом удерживаясь на плаву, Мудрец нашарил чью-то полу куртки, дернул, мысленно обращаясь к Триединому: «Помоги, Господи! Дай сил и упорства!» И тут вода, неотвратимо заполняющая подземелье, вначале шарахнулась к стенкам, как живая, а потом вспучилась посредине горбом, который, удлиняясь, ударил снизу в настил, выломал решетку и разметал бревна, будто солому.

Вернулся!

Ох, как вернулся! Будто глыба на десяток кантаров весом плюхнулась!

Верзила отлетел, грянулся спиной о стену, но одежду товарища из рук не выпустил. Подтащил его ближе, разглядел бороду и золотую серьгу Кулака. А где же Малыш? Не он ли устроил погром при помощи волшебства? Не зря Череп его колдуном называл – дыма без огня не бывает…

Наверху загорланили стражники. Не ожидали? Еще бы… А кто ожидал?

А вода, набирая скорость, завертелась гигантской воронкой. Мудрец, хоть и гордился по праву силой и выносливостью, почувствовал дурноту. Он закрыл глаза и… потерял сознание.

Кондотьер застонал и перевернулся на живот. Приподнялся, кашлянул. Вода хлынула изо рта, растекаясь пенистой лужей. Он попытался сесть, но что-то держало полу куртки. Ощупав помеху, Кулак понял, что это рука Мудреца, сжавшаяся насмерть – не оторвешь. Мечник лежал, привалившись спиной к стене. В неверном свете чадящего факела его лицо с закатившимися глазами и неровно отросшей серой бородой казалось звериной мордой. Дышит? Не дышит? Не понять…

Рядом, стоя на четвереньках, отхаркивался и отплевывался Малыш.

– Живой? – позвал его кондотьер.

– Вроде бы… – нерешительно откликнулся Кир. Он еще не успел прийти в себя. Да что там! Парень до конца не осознал, что же натворил. И откуда у него столько сил и умения? Хотя об умении, пожалуй, речь не идет. Настоящий волшебник действует подобно умелому фехтовальщику – бережно расходует силы, надежно защищается, наносит точные удары и контрудары. Он же повел себя как деревенский силач, раззадоренный насмешками толпы и схвативший первое, что подвернулось под руку, – оглобля так оглобля, обапол так обапол, дубина так дубина. А дальше – по меткому присловью: сила есть – ума не надо. Это ж нужно было такое устроить?!

Правда, что именно он сделал и, в особенности, как, молодой человек не помнил. Вернее, помнил, но отрывками, мозаичными кусочками, никак не желающими складываться в целостную картинку.

Во-первых, выбил решетку.

Во-вторых, выбросил полузахлебнувшихся товарищей и себя наверх.

В-третьих, отправил в затопленную водой темницу двоих перепуганных насмерть охранников. Может, конечно, и зря. Взбунтовавшаяся вода привела их в такое состояние духа, когда любого бойца, даже самого опытного и умелого, можно брать голыми руками. Наверное, стоило их попросту припугнуть, разоружить и связать, но гнев оказался сильнее голоса рассудка.

– Вроде бы, – тверже повторил парень и попытался подняться.

У него получилось. Не сразу. Пришлось опереться о стену. Но ведь получилось!

Кулак толкнул в бок верзилу:

– Мудрец! Слышишь меня? А, Мудрец?

Долговязый напрягся, захрипел. Неожиданно кивнул:

– Слышу. Сейчас идем.

– Ты в порядке? – не поверил кондотьер.

– Не дождешься! – Мудрец открыл глаза. Подмигнул. Рывком сел.

Кир на трясущихся ногах подошел к перекошенной стойке в углу. Взял в руки алебарду.

– Мечей нет? – Кулак тоже сумел выпрямиться и заинтересованно смотрел на выбирающего оружие тьяльца.

– Не-а… – покачал головой молодой человек. – Вот это… И еще гизарма.

– Жаль. – Кулак отжал воду из бороды. – Мне бы меч…

– Ничего! Разживемся! – Верзила поднялся и решительно взял у Кира из рук алебарду. – Пошли! А то без нас закончат.

Только сейчас молодой человек вспомнил, о чем они говорили внизу, еще до потопа. Замок штурмуют. Возможно, на стенах идет бой. Гибнут их товарищи.

Подхватив гизарму, Кирсьен побежал следом за седобородым кондотьером и Мудрецом.

Лестница, коридор. Поворот.

Снова лестница!

Опять поворот и короткий отрезок коридора.

Как же глубоко уходит замок Медренского в скалу!

Хорошо хоть ответвлений коридора нет.

Еще одна лестница. Широкая, вырубленная в камне.

Мудрец шагал через три ступеньки. Кулак тяжело дышал – заядлому курильщику нелегко бежать вверх. Кир чувствовал, как легкие разгораются огнем, но не останавливался.

– Ничего! Скоро уже! – хрипло выкрикнул верзила.

– Ага! – кивнул парень. Придется поверить на слово. Сам он дороги не запомнил.

Неожиданно для самих себя они выскочили в просторное помещение, освещенное полудюжиной факелов. Неровные стены – желтовато-серый известняк весь в белесых потеках. В углах – длинные космы паутины. На полу – горки конских кругляшей.

Кир успел заметить лоснящийся круп коня, скрывающегося в широкой трещине в противоположной стене, спину человека, одетого в черное сюрко, а Мудрец уже бросился в бой, замахиваясь алебардой.

Выступивший из темного угла латник подставил треугольный щит под сокрушительный удар, но не сумел удержаться на ногах и припал на одно колено. Стрелок в кожаном бригантине вскинул к плечу арбалет, но Мудрец саданул его под дых древком алебарды и отбросил к стене. Кондотьер с разбега ударил кулаком в лицо тельбийца в открытом шлеме, перехватил запястье, выкручивая из ладони меч.

– Уйдут! – заорал Мудрец, указывая на трещину.

«Кто уйдет? Куда?» – Кир ничего не понял, в который раз подивившись сообразительности наемников. Он бы думал еще полчаса, взвешивал все «за» и «против», оценивая увиденное. Но, привыкнув доверять старшим товарищам, парень, не раздумывая, ввязался в схватку.

И сразу пожалел.

Ну, не его оружие гизарма, и все тут! С мечом было бы гораздо проще и удобнее. Не зря Кулак так старается, борется с латником за клинок.

Им противостояли полдюжины замковых стражников и два латника. Одного из них Мудрец оглушил, ударив лезвием алебарды по шлему. Второй набросился на Кирсьена.

Увернувшись от рубящего удара, парень ткнул гизармой, стараясь попасть в сочленение доспеха между пулдроном[52] и нагрудником. Враг отскочил, отмахнулся мечом.

Кулак обезоружил противостоящего ему воина, действуя лишь левой рукой. Правой он отбивался от наседающего стражника, подставляя – Кир не поверил своим глазам – предплечье под удары корда.

У него что, железная рука? Или боли не чувствует? В горячке боя случается. Рассказы о подобном молодой человек частенько слышал от отца.

– Уйдут… – уже не кричал, а стонал Мудрец. Того и гляди, разрыдается.

Трещина в скале смыкалась.

Ну и замок у ландграфа Медренского! Загадка на загадке. Хотя после подведенного к темнице водопровода тайный подземный ход не должен поражать воображение.

А кто же это уходит?

Неужели наши побеждают и его светлость решил удрать в компании господина барона, бросив родовое гнездо вместе со всеми защитниками?

– Ага! Наша берет! – выкрикнул кондотьер, разрубая грудь ближайшего стрелка, так и не успевшего вложить арбалетный болт в желобок.

– Не успеем! – ответил Мудрец не оборачиваясь. Крюком он зацепил за плечо стражника, швырнул его на латника, с которым безуспешно сражался Кир. – Не спи, Малыш, замерзнешь!

Верзила успел вогнать острие алебарды в закрывшуюся почти полностью трещину. Сталь заскрипела о камень, но в этот миг подвал наполнился шумом, топотом многих ног, криками. Целая толпа вооруженных людей. Среди косматых, как медведи, крестьян, размахивающих вилами и косами, Кир увидел лица Бучилы и Мигули, окровавленную бороду Почечуя и жесткий гребень волос Белого.

Прикрывавшие уход графа тельбийцы побросали оружие.

– Вот вы где! – Забрызганная с ног до головы кровью (судя по резвости движений, чужой) Пустельга взмахнула мечом. Попыталась обхватить сразу Мудреца и Кулака.

Почечуй несильно толкнул Кира в плечо:

– Ты гляди! Они еще и помогли нам!

– А то мы сами не справились бы, – буркнул светловолосый плечистый парень.

Радостное настроение Кирсьена, охватившее его при виде товарищей, вмиг улетучилось. Еще не хватало! Теперь студент лопнет от гордости, всем рассказывая, как спасал тьяльского дворянина.

– Шел бы ты… – начал Кир, покрепче перехватывая древко.

– А ну, погоди! – Маленькая, но жесткая ладонь Пустельги опустилась ему на плечо. – Что задумал?

– Да ничего… – Киру стало стыдно. Он отвел глаза и опустил оружие.

– То-то же! Мы тут все одной веревкой повязаны. Один за всех и все за одного! Ясно?

– Ясно, – кивнул тьялец.

– А раз ясно, пожмите друг другу руки! – продолжала наседать воительница.

Кир нахмурился и невольно спрятал ладонь за спину.

Антоло под пристальным взглядом Пустельги и прочих наемников первым шагнул вперед. Смущенно посапывая, подал руку:

– Чего уж там…

Бывший гвардеец вздохнул и пожал протянутую ладонь.

А потом ненадолго столкнулись две пары глаз.

Серые и карие.

Т’Кирсьен делла Тарн из Тельбии и Антоло из местечка Да-Вилья, что в Табале.

Еще не друзья, но уже не враги до гроба.