Надежда Александровна Лухманова Серёжа

Серёже было уже четыре года, а он не только ещё не ходил, но даже и не становился на ножки. Он и говорил очень мало — всего несколько слов: мама, дай, ам, тпру; зато плакал он очень много, по целым часам, только на это никто не обращал внимания и не потому, чтобы кругом него были злые люди, а потому, что у всех было очень много своего дела.

Отец Серёжи уже давно нанялся в работники к какому-то купцу, у которого были свои барки, и ушёл с ним далеко-далеко, да и не возвратился.

Мать Серёжи, Ульяна, была прачка и такая бедная, что она не могла нанять себе даже комнаты, а жила в углу, а так как в каждой комнате четыре угла, то в той комнате, где она жила, было четверо жильцов, и все были такие же бедные как Ульяна, и все также с утра уходили на работу, так что Серёжа в этой комнате оставался иногда совершенно один. Перед тем как уйти, мать сажала его в угол на какую-нибудь подстилку, задвигала большим ящиком для того, чтобы он не уполз на лестницу и не упал бы вниз по ступеням. На ящике она ему ставила чашку с гречневой кашей и такую же чашечку с водой, клала деревянную круглую ложку.

Серёжа ел и пил, как умел; иногда он опрокидывал всё это и тогда кричал от голода, но никто его не слышал, пока не возвращался кто-нибудь из жильцов комнаты домой с работы.

Так жил бедный Серёжа. Мать его любила, жалела, по субботам носила его в баню. На последние копейки покупала ему иногда пряник или какую-нибудь свистульку, глиняную уточку, с дырочкой в хвосте, в которую можно свистеть. Других игрушек у него не было.

Но вот как-то зимою наступили очень холодные дни. У Ульяны не было шубы, бегала она в большом платке, а платок был дырявый, и тепла в нём тоже было немного. Она весь день стирала в прачечной, ей было жарко, а потом она пошла вешать бельё на чердак; там было очень холодно, чердаки, ведь, не топят, а напротив, в них открывают окна, чтобы всегда был ветер и просушивал бельё, которое там вешают. Так и теперь: окна были открыты, ветер дул холодный, и Ульяна сильно прозябла. Она вернулась в свой угол, легла, да и не могла уже встать; соседки видят, что она очень больна, окутали её, посадили на извозчика и увезли в больницу; там её положили на кровать и стали лечить, а у неё голова так болела, так болела, что она даже и о Серёже не помнила. Остался Серёжа совсем один. Собрались кругом него все жильцы и спрашивают друг друга:

«Куда же теперь нам девать мальчика? Это, ведь, не собачка, на улицу не выгонишь! Кто же о нём заботиться будет?» А хозяйка той комнаты говорит: «Я бедная, мне надо, чтобы в каждом углу кто-нибудь жил и мне платил деньги. Придёт теперь кто-нибудь и станет жить в том углу, где жила Ульяна, так надо Серёжу оттуда взять, а куда его взять?» — Вот, стоят они все кругом Серёжи и плачут, жалко им маленького, больного ребёночка.

Ульяна и раньше хлопотала отдать его в приют, где бедных маленьких детей держат, так туда его не взяли, потому что он больной, а в больницу тоже не приняли, потому что собственно болезни у него никакой не было, а только ножки, как плёточки: ни стоять, ни ходить не могут. Носила она его к доктору, тот сказал ей, что его можно поправить только хорошим воздухом, теплом, да хорошей пищей. Где же бедной Ульяне было достать всё это? Она жила так, как могла жить на те гроши, что зарабатывала, и в её угол солнце никогда не заглядывало, а пол всегда был холодный и часто сырой, потому что у бедных людей нет калош, придут в дождливую погоду с мокрыми ногами и весь пол затопчут, замочат. Только вот, в то время, как стоят все кругом Серёжи да горюют, входит горничная одной барыни, Варвара, и спрашивает:

— Где здесь живёт прачка Ульяна? Она у нас стирает, а вчера не пришла за бельём, барыня прислала за ней, пусть придёт возьмёт бельё, надо его выстирать.

А ей отвечают все жильцы:

— Ульяна захворала, её положили в больницу, а вот мы не знаем, что с её сыном Серёжей делать, куда нам его девать.

Поглядела Варвара на Серёжу, а он сидит в углу за ящиком, весь грязный, рубашонка на нём коротенькая, видно, он давно вырос из неё, дрожит он, видит — матери нет кругом, не понимает, что случилось, а только чувствует, что что-то нехорошо, притих, не плачет и так жалко-жалко на всех смотрит, точно голубёнок из гнезда выпал. Поглядела на него Варвара и сама заплакала.

— Дайте, — говорит, — мне его, я его снесу к моей барыне, она добрая, может, что-нибудь и придумает.

Отдали ей бабы ребёнка, а сами пошли за ней на второй этаж к двери, где жила Варварина барыня; стоят и ждут, — что будет дальше!?

Вот открыла Варвара дверь в кухню, а там как раз барыня стоит.

— Что это, — спрашивает барыня, — ты принесла в переднике?

А Варвара говорит:

— Мальчика Серёжу… — да и рассказала всю историю.

Барыня была немолодая, сыновья её были уже офицеры и служили в другом городе, и жила она совсем одна. Ей очень стало жалко Серёжу, а только она испугалась, как же ей теперь надо будет возиться с таким маленьким ребёнком. Она хотела сказать: «Нет, Варвара, не могу я взять к себе ребёнка, да ещё такого больного; он ещё и ходить-то не может»… А Варвара говорит:

— Барыня, сбавьте мне жалованья и позвольте мне его держать в кухне; я так за ним ухаживать буду, что вы его и не услышите.

Такая доброта очень тронула барыню, и ей стало стыдно: она ничего не работает, а не захотела ухаживать за ребёнком; а простая рабочая женщина, и без того занятая целый день, этого не побоялась… Протянула барыня руки, взяла к себе Серёжу да и говорит:

— Ну, Варвара, видно так Богу угодно, надо нам его вырастить. Давай корыто, приготовь в него тёплой воды, мы прежде всего вымоем ребёнка.

Варвара обрадовалась, выбежала на лестницу, а там её ждут бабы.

— Ну, что?! Что? — спрашивают. — Как с ребёнком?

А Варвара смеётся:

— Бог-то, — говорит, — милостивый, разве даст пропасть сироте, разве на свете-то нет добрых людей? Вот мы сейчас мальчика вымоем да обернём во всё чистое, накормим да и спать положим.

Бабы стали креститься: «Слава тебе, Господи!» И пошли к себе домой успокоенные.

Варвара принесла корыто, налила тёплой воды, взяла мочалку, мыло и начала мыть Серёжу. А для Серёжи всё это было так ново и так неожиданно, что он и кричать от страха боялся, только когда взяла его барыня на руки, стал он отбиваться от неё, схватил зубами за палец и укусил. Барыне было больно, но она только покачала головой:

— Ах, — говорит, — какой он несчастный ребёнок, совсем как дикий зверёк.

Мальчика вымыли, обернули в чистую простыню, в тёплое одеяло, а в это время на плите вскипело для него молоко, и готова была манная кашка.

Такой вкусной, хорошей пищи Серёжа давно и не пробовал; он так и задрожал от радости, когда его начали кормить; наелся да тут же, на руках у Варвары и заснул. Тогда его тихонько положили на кровать и окружили подушками, чтобы он не упал.

Вечером, в тот же день, барыня, которая взяла к себе Серёжу, сидела у себя в комнате и писала письмо своим милым сыновьям. В комнату к ней вошла Варвара и доложила:

— Там баба пришла.

— Какая баба?

— А из той комнаты, где Серёжа жил.

— Что же ей нужно? — удивилась барыня.

— Просит позволения войти, хочет с вами поговорить.

Барыня велела Варваре впустить её. Вошла баба, худая, бледная, на голове надет старенький тёмный платок.

— Сударыня, — говорит она, — я оттуда, из той комнаты, где мы вместе с Ульяной жили; так вот, как мы узнали, что вы мальчика к себе взяли, меня и послали все… Вот я и пришла…

— Да что же вы именно хотите? Взять назад Серёжу? — спросила барыня.

Женщина так испугалась, что руками замахала, и платок у неё с головы упал.

— Ах, нет, ради Бога нет, сударыня! Ведь, мы все бедные женщины, все уходим с утра на работу, кто же из нас может смотреть за ребёнком, кормить его. Ради Бога, барыня, оставьте вы у себя мальчика, ну хоть пока Ульяна из больницы выйдет, оставьте, а только позвольте нам, т. е. мне — Марье, я тоже прачка, да Анне, которая на табачную фабрику ходит папиросы набивать, да Татьяне, она ходит посуду мыть, да кухню убирать, — так вот позвольте нам всем, барыня, вам служить даром… По вечерам мы свободны, вот мы и будем приходить к вам по очереди… Пол вымыть, бельё постирать, мальчика, если позволите, понянчить — хочется и нам послужить сироте и отблагодарить вас, потому что мы очень чувствуем вашу доброту. — Марья сказала это и низко-низко поклонилась барыне.

Барыню это очень тронуло: видит она, что женщины бедные, простые, неучёные, а сердце у них доброе.

— Хорошо, — говорит она, — Бог вам за это поможет, каждый день ко мне приходить не надо, а если случится у меня какая работа в доме, то я пошлю за вами Варвару.

А Серёжа в тот день всё спал, весь вечер, всю ночь и только на другой день проснулся, и то поздно, часов в 11 утра. Тёплая комната, ванна да хорошая пища так успокоили ребёнка, что он проспал чуть не сутки и проснулся весёлый и здоровый.

Светлая кухня, в большие окна светит солнце, на полках блестят медные кастрюли, чайники, под плитой горят дрова, заслонка открыта, и Серёже видно, как там красный огонёк попрыгивает. На плите опять для него кипит молоко, варится кашка, на сковороде жарятся котлеты, и пахнет всё так вкусно и хорошо.

Поглядел Серёжа кругом, всё ему, верно, очень понравилось, и он стал смеяться, да вдруг вспомнил свою маму и стал звать: «Мама, мама Ульяна!» и заплакал. Варвара надела на него чистую рубашку и тёплую кофточку, которые успела сшить, пока ребёнок спал, а барыня купила уже ему чулочки и сапожки. Дали ему кушать, и он успокоился. Много ещё дней Серёжа вспоминал свою маму, плакал, кричал и звал её, а Ульяна всё лежала в больнице, только теперь она успокоилась, потому что её навестили и Варвара, и Марья, и другие женщины, которые жили с нею вместе; рассказали ей, как Серёже теперь хорошо; она от радости плакала и молилась Богу за добрую барыню, за Варвару и за всех, кто пожалел её мальчика.

Прошло два месяца. Ульяна выздоровела и вышла из больницы. Пошла она прежде всего в церковь и долго стояла на коленях, молилась и благодарила Бога, а затем пошла на кухню к Варваре.

Ввели её в комнату, а там Серёжа сидел около большого стола, на высоком стуле и расставлял деревянных коровок и лошадок. Поднял он свою большую головку, посмотрел на вошедших, да вдруг протянул свои худенькие ручонки и закричал: «Мама! Мама!» Бросилась Ульяна на колени около высокого стулика, обнимает ребёнка, целует его, ловит руки барыни и их целует, не может слов найти, — высказать свою благодарность. Когда барыня брала к себе Серёжу, она думала подержать его у себя, пока Ульяна в больнице, а как увидела она, что за эти два месяца у ребёнка глазки стали ясные, щеки розовые, а главное, как сходила она в ту комнату, где жила прежде Ульяна, и увидела, как там сыро и холодно, то решила она оставить Серёжу у себя. Ульяна поступила на место и каждое воскресенье прибегала к своему ребёнку посидеть около него, поиграть с ним, а главное — спросить барыню, не может ли она быть чем-нибудь ей полезной.

Весна в этот год была очень тёплая. Барыня наняла дачу по Финляндской жел. дор., в Озерках, и переехала туда с Серёжей. С утра и весь день, пока грело солнце, Серёжа сидел в саду. На большой куче песку ему раскладывали одеяло, давали деревянную лопаточку, и он пересыпал ею песок, играл им и смеялся. По совету доктора, ему тёплым песком обкладывали голые ножки, он сидел точно в тёплой ванне. В середине лета ножки его так окрепли, что он уже стал ползать на четвереньках. Ему это так понравилось, что он стал на четвереньках бегать как собачка по всему саду. Тогда его начали учить ходить. Возьмут за обе ручки и идут с ним. Он ножками переступает и радуется, что ходит как все другие.

С тех пор, как барыня взяла к себе Серёжу, прошло уже около пяти лет. Серёжа вырос, ножки его окрепли, он теперь умеет читать, писать, с этой зимы начал ходить в детский сад, на будущий год пойдёт в школу, а когда ему будет лет четырнадцать, свезут его в Крым и отдадут там в Никитское садоводное училище, и, если Бог даст ему силы и здоровья, выйдет из него хороший учёный садовод. Поступит он куда-нибудь на хорошее жалованье, будет работать в садах и возьмёт тогда к себе свою маму, она у него отдохнёт от всего пережитого горя. Не забудет он, вероятно, никогда и свою добрую воспитательницу.

Бог милостив, может быть, всё так и исполнится.


1903

Загрузка...