Сергей Вавилов

Глава II ПЕРВЫЕ СТРЕМЛЕНИЯ К НАУКЕ

Сергей Иванович Вавилов родился в Москве на Большой Пресне в доме Нюниных 24 (по старому стилю 12) марта 1891 года. Когда четырехлетнего Николая впустили в комнату матери, чтобы познакомить с братцем, Александра Михайловна сказала:

— Вот, Николай, у тебя еще брат есть, Сергей. Дружите друг с другом и никогда не ссорьтесь. Кто живет ладно, у тех все складно. Радость одному — в общую суму.

— А горе? — спросил мальчик, знакомый с этим словом по сказкам матери.

— Его на двоих разделите, ан там меньше останется. Горе одному трудно мыкать. Оно одиноких сушит…

В воспоминаниях Сергея Ивановича не сохранилось образа дома, где он родился. Мальчику не было и двух лет, когда родители переехали в Никоновский Переулок и поселились в доме (сохранившемся поныне) напротив церкви Николы Ваганькова.

Зато этот дом, в Никоновском, Сергей Иванович хорошо запомнил. Сначала здесь Вавиловы жили на квартире. Затем — около 1894 года — Иван Ильич купил дом у хозяина, учителя музыки Алексея Яковлевича Дубинина.

Дети часто видели, как жена учителя музыки развешивает на веревке белье, переругиваясь с матушкой. У Дубининой было лицо арапки, но дети не удивлялись Она и в самом деле была урожденная Ганнибал и приходилась близкой родственницей Пушкину.

Дом на Никоновском для Вавилова ассоциировался с одним ужасным воспоминанием. Сергей Иванович говорил, что он хорошо запомнил «Ходынку» — катастрофу 1896 года, когда во время народного гулянья на Ходынском поле по случаю коронации Николая II в результате нераспорядительности властей погибло около двух тысяч человек (не считая десятков тысяч изувеченных). Тела погибших возили мимо дома Вавиловых, и пятилетний Сережа смотрел на них сквозь щель в заборе.

Во дворе дома в Никоновском Сережа выучился своим первым играм. Обучал, конечно, Николай. Сама того не подозревая, матушка высказала пророческие слова: братья очень дружили всю жизнь, и началась эта дружба с детства.

Правда, характерами братья различались. Сергей был поскромней, держался за юбку матери, Николай же — страшный разбойник, славился на Пресне как гроза мальчишек. Но склонности у них оказались общими. Когда братья подросли, выяснилось, что больше всего на свете они тяготеют к тайнам природы. Те же склонности выявились и у их сестер — Александры и Лидии.

В конце концов все четверо стали естественниками, хотя в естествознании пошли различными путями.

Возможно, что не одни индивидуальные окраски, но и нежелание походить друг на друга сыграло свою роль в том, что они не выбрали одну дорогу. С другой стороны, по меньшей мере в одном случае, здесь проявился элемент случайности. Так было с Николаем.

Когда старший браг окончил (в 1906 году) коммерческое училище, он собирался поступить в Московский университет, чтобы пройти там курс по медицинскому факультету. К счастью, его остановило нежелание потерять год, чтобы подготовиться по латинскому языку, который в училище не преподавался, а для экзаменов в университет требовался. Николай пошел учиться в Московский сельскохозяйственный институт — «Петровку» — и стал биологом.

Любовь к естественным наукам пробудилась у Сергея еще до того, как мальчик начал изучать их в среднем учебном заведении. Когда Иван Ильич, искренне считая, что это лучшее место для воспитания, отдал десятилетнего Сережу в Московское коммерческое училище (в 1901 году), у будущего физика уже было вполне четко выраженное влечение ко всему, связанному с природой. Он собирал гербарий и поражал родителей прекрасным знанием названий всевозможных растений и животных.

Наблюдая за Сергеем в первые годы его занятий в училище, отец довольно скоро стал склоняться к мысли, что и младший сын, как старший, проявляет полное равнодушие, чтобы не сказать враждебность, к перспективам промыщленно-торговой деятельности. Это встревожило главу семейства. Наряду с опасением за будущее своих детей Иван Ильич испытывал и некоторое чувство горечи за то, что сыновья, по-видимому, не будут его преемниками на пути, которым он сам так далеко ушел вперед и которым так гордился.

Он много раз собирался поговорить об этом с ними серьезно, описать сыновьям преимущества хорошей административной должности в солидной форме с надеждами когда-нибудь создать и собственное дело. Но разговор откладывался, а дети тем временем росли.

Первая и единственная более или менее серьезная попытка убедить сыновей пойти по стопам отца была предпринята Иваном Ильичом, когда Николай окончил коммерческое училище.

Глава семьи специально пригласил в дом одного бывшего магистранта, специалиста в области истории промышленности и торговли. Иван Ильич приказал ему развернуть перед сыном всевозможные научные доказательства «почтенности» коммерции и промышленности, их необходимости для общества. Учитель, человек талантливый, но неудачник, пробежал курс лекций по истории торговли и промышленности «от финикиян до наших дней» за одну неделю.

— Ну, как, Николай? — спросил затем отец сына.

— Все так же, — ответил сын. — Не хочу в коммерцию.

Сергея Иван Ильич уже и не пытался уговорить стать торговым служащим. Глава семьи вспоминал слова тестя о том, что человек должен следовать своим склонностям. В том же духе постоянно высказывалась и жена, с мнением которой он всегда считался. Кончилось тем, что Иван Ильич решил: «Пускай идут, куда их тянет! В конце концов не всем же заниматься торговлей».

Сергей широко пользовался предоставленной ему духовной свободой. Часто, едва услышав звонок, возвещающий об окончании занятий, он срывался с места и, на ходу натягивая форменную шинель, мчался с Остоженки (ныне Метростроевской), где находилось училище, на Лубянку, чтобы не опоздать на лекцию в Политехническом музее.

Здание, куда он торопился, отделялось от Лубянской площади большим торговым домом. Кругом сновали разносчики с пудовыми лотками на головах. Мальчик старательно лавировал между ними, с замиранием сердца думая о том, что будет, если кто-нибудь из них натолкнется на него и опрокинет свой товар: мороженое мясо, птицу или рыбу. Катастроф, правда, никогда не случалось, хотя столкновения из-за страшной толчеи происходили, но от ощущения постоянной опасности избавиться было невозможно, и Вавилов вздыхал свободно, лишь нырнув в спасительный подъезд музея.

Поднимаясь на второй этаж, он вспоминал порой не столь уж давнюю историю того места, где сейчас находился. Ее знала вся Москва. Незадолго до того, как было возведено здание музея, здесь, на пустынном месте, раскинулся деревянный балаган с немудрящим зверинцем. Главной достопримечательностью был слон. Однажды по весне, то ли раздраженный назойливостью публики, то ли по иной причине, он взбесился. Слон вырвал из стены бревна, к которым был прикован цепями, и с поднятым хоботом бросился на отхлынувшую в панике толпу. Спасли положение солдаты, подоспевшие вовремя. Вызванные полицией, они расстреляли слона в упор.

Балаган после этого закрыли, а некоторое время спустя на пустыре начали строительство большого здания.

Основанный в 1872 году Обществом любителей естествознания, антропологии и этнографии, Политехнический музей стал крупным просветительным учреждением и распространителем передовых и научно-технических идей среди населения. В аудиториях музея выступали самые выдающиеся и любимые народом представителя науки и техники: К. А. Тимирязев и А. Г. Столетов, Н. Е. Жуковский и В. Р. Вильямс и многие другие. Молодежь с упоением слушала своих кумиров.

В те времена ученые занимали гораздо более скромное общественное положение, чем сегодня. Правда, они уважались и тогда, но в социальном отношении уступали блестящим офицерам и удачливым купцам. Это накладывало свою печать на идеалы и устремления молодежи. Была романтика стяжательства и служебного карьеризма. Многие из молодых людей стремились к власти и обогащению.

Так продолжалось весь прошлый век.

Но на его исходе появились иные настроения. Весь мир с волнением зачитывался описаниями путешествий Н. М. Пржевальского и Ф. Нансена. Д. И. Менделеев открыл периодический закон химических элементов, а А. Беккерель и супруги Кюри — явление радиоактивности. Романтика научного подвига впервые постучалась в дверь, и это была дверь в двадцатое столетие.

Политехнический музей в Москве сыграл огромную роль в создании новой атмосферы, новых идеалов у русской молодежи. С высоты трибун музея лились пламенные призывы изучать природу, мир, быт людей. Лекции сопровождались демонстрациями опытов и отличались простотой и образностью изложения. Темы были самыми разнообразными. Можно сказать, что все, что волновало передовое общество того времени, находило себе отражение в темах регулярных научно-популярных чтений Политехнического музея.

Все это не только способствовало пропаганде специальных знаний, но и раскрывало плодотворную связь между науками, показывало, какую большую роль наука в целом играла и играет в жизни людей.

Как-то раз Сергей был в Политехническом музее вместе с братом. Прослушали интересную лекцию по астрономии. Когда братья шли домой, Николай сказал:

— Самое любопытное, что иногда мы лучше видим далекое, чем близкое. Эверест поднимается на девять верст, а никто не знает, что лежит на его вершине. Не так уж, вероятно, глубок и океан в самом глубоком месте. Но мы не представляем, на что ею дно похоже. Луна и планеты куда от нас дальше, но в телескоп можно рассмотреть их поверхности.

Глаза Сергея засверкали:

— А ведь это есть и у Гёте:

— Возьми другой пример, — продолжал старший брат. — Что к нам всего ближе? Конечно, атомы и молекулы. Они у нас буквально перед самым носом. Но именно о них мы знаем всего меньше. Великие открытия ожидают тех, кто отважится проникнуть в страну этих вездесущих невидимок.

Лекции в Политехническом музее, размышления, беседы со старшим братом — все это очень способствовало необычно раннему пробуждению характера, появлению первых намеков на призвание. И все же — как ни звучит это сперва парадоксально — особенно большое влияние на формирование физических и вообще научных склонностей Сергея Вавилова оказало училище, то самое коммерческое училище, в котором он учился.

Да, в некотором отношении это учебное заведение было неполноценным. Оно носило специализированный характер, и в нем не преподавались древние языки — латинский и греческий, — без знании которых в те времена доступ в университет был закрыт.

Родители, отдавая в коммерческое училище своих детей, часто упускали из виду это очень важное обстоятельство. Многие лишь к концу обучения ребят узнавали, что у выпускников по окончании училища на выбор один из двух путей: либо сразу становиться за прилавок, либо поступать в один из специально созданных коммерческих институтов. Но второе позволяло только повременить с началом торговой деятельности, затем все равно за нее надо было браться. Царское министерство торговли и промышленности принимало меры к тому, чтобы сохранить питомцев средних коммерческих учебных заведений для работы в торговых учреждениях.

В то же время училище, в котором обучался Сергей Вавилов, имело и много важных преимуществ перед гимназиями и реальными училищами. Преподавание в нем было поставлено на большую высоту. Особенное внимание уделялось естественным наукам: физике, химии, естествознанию. Изучались основные европейские языки: немецкий, английский, французский К учащимся предъявлялись весьма высокие требования. Состав преподавателей был первоклассный, а основные предметы вообще вели профессора и доценты высших учебных заведений.

В отличие от других средних учебных заведений Московское коммерческое училище имело прекрасно оборудованные кабинеты, где проводились практические занятия. Для того времени это было большой редкостью. А пользу приносило огромную, так как помогало детям закреплять на практике полученные теоретические знания.

…Когда в 1958 году в том самом Политехническом музее, в котором ученик Вавилов слушал первые для себя лекции по физике, открылась Всесоюзная выставка технического творчества пионеров и школьников, на стену был водружен плакат со словами академика С. И. Вавилова:

«Приборы, изготовленные руками учащихся, — это и есть лучшая школа физики. Через такую школу проходили Ломоносов, Петров, Лебедев, большинство наших и зарубежных крупных ученых и инженеров».

Сергей Иванович не упомянул из скромности собственного имени. А между тем он особенно много мог бы рассказать о пользе изготовления подобных самоделок руками школьника. Кто-кто, а Сергей Вавилов отдал немало времени и труда таким занятиям. Они — сыграли большую роль в пробуждении в нем истинного призвания.

Сам того не подозревая, Иван Ильич поставил сына именно в такие условия, в которых тот получил действительно блестящее образование, смог развернуть свои склонности и выявить естественнонаучные стремления.

…Не довольствуясь опытами, которые он ставил в школе, в порядке выполнения учебной программы, Сергей начинает производить многие эксперименты по физике и химии дома.

«Дома была у меня химическая лаборатория, — вспоминал С. И. Вавилов, — около сотни препаратов, которые покупал у Феррейна».[1]

Александра Михайловна со вздохом ставит латки на брюки, прожженные кислотой. Обнаружив исчезновение очередной кастрюли, она без колебаний идет в сарайчик, приспособленный для практического общения с явлениями природы, и осторожно извлекает оттуда пропавшую посуду.

Постепенно у мальчика появляются собственные вопросы к природе. Он делает оригинальные наблюдения и по-своему пытается их объяснить. Обозревая собственный гербарий, например, он старается установить причину желтой окраски лепестков многих цветков. Заметив потерю заряда наэлектризованного тела в токе теплого воздуха, поднимающегося от керосиновой лампы, Сергей Вавилов ставит опыты, на основании которых приходит к правильному выводу, что причиной разряда является ионизация газа, идущего от пламени.

Духовный багаж мальчика разрастается. В понимании сущности многих физических явлений он обгоняет всех своих товарищей. Он рассказывает сестрам и брату о сделанных им открытиях то одной, то другой стороны мира.

Неожиданно этот мир поворачивается стороной, о которой мальчик никогда не думал. Увиденное и услышанное потрясает его сознание…

Наступил 1905 год. Летом того года Иван Ильич продал дом в Никоновском переулке, а вместо него купил старинный дом с двумя флигельками на Средней Пресне у некоего Сейдлера. К дому примыкал большой старый сад с величественными яблонями и барбарисом.

Семья Вавиловых не успела освоиться на новом месте жительства, когда революционные события достигли в Москве своей кульминации.

Рабочие Трехгорки, возглавляемые большевиками, становятся ядром восстания на Пресне. На знаменитой текстильной фабрике организуются крупнейшие боевые дружины, насчитывавшие до 400 дружинников. Избираются депутаты в так называемый фабричный парламент. Он собирается на так называемой «Большой кухне» — в одном из корпусов мануфактуры — и, вдохновляемый большевистской организацией, руководит декабрьским восстанием.

Восстание зверски подавляется. Четырнадцать человек расстреляны без суда и следствия, огромное число рабочих уволено с производства. Многие участники восстания предаются суду и отправляются в тюрьмы, ссылку, на каторгу.

Ленин высоко оценил историческое значение восстания на Пресне. «Незабвенный героизм московских рабочих, — писал он, — дал образец борьбы всем трудящимся массам России. Но массы эти были тогда еще слишком неразвиты, слишком разрозненны и не поддержали пресненских и московских героев, с оружием в руках поднявшихся против царской, помещичьей монархии.

…Подвиг пресненских рабочих не пропал даром. Их жертвы были не напрасны. В царской монархии была пробита первая брешь, которая медленно, но неуклонно расширялась и ослабляла старый, средневековый порядок».[2]

Конечно, четырнадцатилетний юноша из купеческой семьи не понимал происходящего вокруг. Волей судьбы оказавшись в самом центре района, охваченного восстанием, он не имел подле себя никого, кто мог бы объяснить ему суть событий.

И все же незримый процесс совершался в Сергее в эти тревожные дни. Где-то в глубоких тайниках души откладывалось возмущение царизмом, зрели те черты характера, которые впоследствии привели физика Вавилова к революции, определили его место на стороне народа с первых же дней после крушения старого строя.

Сергей продолжает свои занятия. Особенно усиленно он изучает физику и вскоре делает в училище свой первый научный доклад на тему «Радиоактивность и строение атома». Выступление всем понравилось. Докладчик осветил не только физическую сторону радиоактивности, но и с необыкновенной для школьника глубиной показал общенаучное значение этого явления.

Некоторые биографы Сергея Ивановича Вавилова изображают дело так, будто в бытность свою учащимся Московского коммерческого училища он предавался главным — или даже исключительным — образом своей страсти к физике.

Это не совсем верно. Интересы младшего в семье Вавиловых были широки и разнообразны. Наряду с книгами по физике он читает и прорабатывает много книг по химии, особенно увлекаясь «Основами химии» Д. И. Менделеева. Огромное впечатление производят на него написанные блестящим языком, бесконечно увлекательные и глубокие книги К. А. Тимирязева «Жизнь растений» и «Ч. Дарвин и его учение».

Юноша очень любит стихи. Особенно ему нравится Ф. И. Тютчев. Все слушают затаив дыханье, когда он читает, выразительно и сильно:

В юноше рано просыпается любовь к прекрасному. Большую роль в воспитании у него художественного вкуса и интереса к истории искусств сыграл Иван Евсеевич Евсеев, его учитель рисования.

Образованный, интеллигентный человек, Евсеев не жалел ни сил, ни времени, ни даже собственных средств, чтобы научить своих учеников видеть художественные произведения. Завзятый холостяк, живущий вдвоем с братом, он чувствовал себя вполне свободным и постоянно вовлекал своих воспитанников в различные путешествия.

С И. Е. Евсеевым Вавилов и его товарищи объездили многие древние русские города: Новгород, Ярославль, Кострому, Саратов… С ним первый раз в жизни Сережа был за границей, в Италии.

Евсеев водил своих воспитанников по музеям и выставкам Москвы и других городов, тщательно все им объяснял, учил мальчиков видеть достоинства и недостатки художественных произведений.

Под влиянием тяги к искусству и гуманитарным областям Вавилов, будучи в пятом классе училища, по собственной инициативе организует кружок учащихся, на заседаниях которого заслушиваются всевозможные доклады об искусстве, литературе и философии. Сергей часто выступает в этом кружке сам.

Все часто сменявшиеся в училище преподаватели русского языка и литературы единодушны в своей высокой оценке литературных способностей Вавилова и его оригинальных сочинений.

В высшей степени ценные сведения о молодом Вавилове приводит его товарищ по коммерческому училищу Б. М. Себенцов. Вот два отрывка из писем Себенцова Ольге Михайловне Вавиловой, написанных сравнительно недавно.

Первый дает представление о физическом облике юного Вавилова:

«Несмотря на то, что уже прошел год, как не стало Сережи, дикой кажется мысль, что нет в нашей жизни этого могучего человека. И в детстве он был сильнее нас не только в духовном, но и в физическом отношении, и никак нельзя было думать о столь преждевременном завершении его жизни. Были у него пессимистические ноты в наше последнее свидание, но, вероятно, и он сам не думал, что так перетянул пружину».

Второй ценен многими фактическими подробностями:

«Живо представляю в своих воспоминаниях юного, молодого и зрелого Сережу.

Вот он в актовом зале Усачево-Чернявского института читает доклад-лекцию о киевском Владимирском соборе (после нашей экскурсии в 7-м или 8-м классе), так проникновенно-художественно дает образ васнецовской Богоматери, что „туманная“ картина ярко оживает в представлении слушателей.

Вот мы с ним, уже студентами, после посещения Новгорода и Пскова направились в пушкинские места. Железная дорога только до Опочки, а дальше верст 50–60, до Святых Гор, пешком или на почтовых. Двинулись бодро пешком под собственное безголосое пение, особенно помню, марша из „Фауста“ и „Кармен“. Но пылу хватило только до первой почтовой станции Там селя на тройку с бубенцами и к вечеру прекрасного июньского дня были уже у памятника Пушкину. Может быть, у Сережи сохранились фотоснимки этого путешествия? Святые Горы, Михайловское, Тригорское и молодая дружба — незабываемые переживания!

Экскурсии по Волге после окончания коммерческого училища с И. Е. Евсеевым Мы в Саратове, где каким-то вечером попали на представление Вл. Дурова с его зверями. Как заразительно заливался смехом Сережа, когда Дуров вывел поросят с запечатанными хвостами и объяснением „Хвостов (нижегородский губернатор) про хвост (звучало, как прохвост) не велел говорить“.

Вспоминается, как Сережа сердился на Ив. Евс, что он много в Саратове, на улице, пьет в киосках воды. Так же, как и на меня заграницей негодовал за то, что много ем хлеба.

А заграница, особенно Италия, — это сплошное ликование молодости перед природой и искусством!

…Вот какими крепкими узами воспоминаний я связан с моим дорогим другом».

В школьные годы у Сергея Вавилова пробуждается страсть к собиранию редких изданий книг, в частности к коллекционированию трудов классиков естествознания. Чуть ли не с двенадцати лет он становится постоянным посетителем букинистических лавок и палаток Москвы. Его часто можно увидеть в тогдашних «центрах» торговли книжным старьем: на площади Сухаревского рынка, на Моховой улице, у Китайгородской стены.

Многие продавцы подержанных книг раскладывали свой товар прямо на земле. Букинисты хорошо знали стройного черноглазого юношу в мундирчике, воспитанника коммерческого училища, знали его вкусы и помогали приобретать интересуемое Порою в груде книжной макулатуры Сергей обнаруживал жемчужины — редчайшие издания, такие, например, как ценную книгу о знаменитых магдебургских опытах с полушариями Отто фон Герике.

Александра Михайловна Вавилова с сыновьями Сергеем (слева) и Николаем (1896 г.).

Сергей Вавилов — ученик Коммерческого училища (1906 г.).

Иван Ильич Вавилов, отец С. И. Вавилова, в период первой мировой войны.

Дед С. И. Вавилова со стороны матери — Михаил Асонович Постников.

Одно из следствий этой ненасытной страсти — возникновение интереса к истории науки. Пройдет много лет, и рано приобретенное умение находить старинные издания и отбирать из них наиболее важное, существенное, вообще его знание книг очень поможет Сергею Ивановичу в проведении ряда фундаментальных исследований по истории естествознания и физики, в руководстве издательской деятельностью Академии наук.

С большим увлечением Сергей Вавилов занимался также домашним изучением языков, которых не преподавали в училище: вначале итальянского, затем и латинского. Правда, изучать второй язык было и просто необходимо: чтобы получить нормальный аттестат зрелости и иметь право держать экзамен в университет.

Со свойственными Вавилову добросовестностью и стремлением к фундаментальным знаниям юноша так капитально изучает латынь, что впоследствии читает в оригинале и свободно переводит на русский язык написанные на этом языке сочинения М. В. Ломоносова, И. Ньютона и других ученых.

Учеником последнего класса коммерческого училища Сергей Вавилов достает и читает в первом издании «Материализм и эмпириокритицизм» В. И. Ленина.

В своих воспоминаниях он так описывает это событие:

«Сами мы в это время читали… Маркса и Энгельса, Бебеля и Дицгена, эмпириокритические сочинения Карстаньена,[3] Луначарского. Я в 1909 г. купил „Материализм и эмпириокритицизм“ В. Ильина, на книжке даже сохранились мои пометки того времени».

Книга произвела на Вавилова огромное впечатление. Это было его первым знакомством с трудами Ленина.

И вот коммерческое училище закончено. Круг интересов определился.

В многообразий духовного мира вырисовалась и главная цель жизни — физика. Надо добиваться ее.

Наступает осень 1909 года. Сергей Вавилов отдается целиком главному влечению. Выдержав успешно дополнительный экзамен по латинскому языку, он поступает на первый курс физико-математического факультета Московского университета.

Начинается новая страница жизни.