Сестра милосердная

Глава 1

— Извозчик, остановись вон у того дома! Твою руку, Ирочка… Приехали, ну, помогай тебе Бог!

Андрей Аркадьевич первый вышел из пролетки и протянул руку сестре.

Они добирались сюда около часа. Извозчик попался очень плохой, да и расстояние от Петербурской стороны до одной из самых захолустных улиц было не малое.

Шел дождь пополам со снегом. На улице стояли огромные лужи. Катили экипажи с поднятыми верхами. Пешеходы сновали под зонтиками по скользким сырым тротуарам. Безотрадная картина поздней петербургской осени встретила в этот день только выписавшуюся из больницы Иру. И дом, около которого остановился возница, небольшой деревянный особняк с облупившейся краской, выглядел угрюмо.

Такие дома теперь большая редкость в столице и попадаются только на самых глухих окраинах. И место, где поселился Андрей Басланов с семьею, было таким.

— Послушай, Андрюша, да ведь отсюда приходится ежедневно в Академию ездить… Ведь сколько времени приходится терять даром на одни поездки, — заметила Ира, пока Андрей Аркадьевич звонил у входной двери. — И время даром на проезд тратишь, да и устаешь ты, Андрюша, по всей вероятности?

— Это пустое, Ирочка, — беззаботно отвечал Басланов, — не такой я еще старик, сестренка, чтобы уставать из-за таких пустяков, а расстояние велико, это, пожалуй, ты справедливо говоришь. Но и с этим мириться можно, ведь благодаря отдаленности от центра снимаемый нами особняк стоит пустяки, и деньги, сэкономленные на наем более удобной квартиры, мы можем тратить на другое, необходимое в жизни…

На что именно мог тратить Андрей эти деньги, Ире так и не пришлось узнать.

Дверь отворила неряшливого вида прислуга с подоткнутым подолом, босая, в засаленном клетчатом переднике.

— Что это, Марья, вы открываете? Куда же Даша девалась? — морщась, спросил Андрей Аркадьевич.

— Ушла, барин, Даша… Проскандалили они с молодой барыней все утро. Опосля собрала свой сундук и уехала. За пачпортом обещалась зайти. Барыня и посейчас вне себя лежат на диване, — обстоятельно докладывала кухарка.

— Ах, Господи — опять неприятности! Нетти нервничает, она такая слабенькая, хрупкая, а прислуга так груба! — воскликнул Андрей Аркадьевич и, наскоро сбросив пальто на руки служанки, прошел в гостиную. Ира последовала за ним. Уже с порога прихожей молодую девушку поразили стоны, несшиеся из соседней комнаты.

Когда она вошла, то увидела нарядно, совсем не по-домашнему, одетую молодую даму, лежавшую на кушетке с лицом, полуприкрытым носовым платком. Черные волосы ее выбивались из прически беспорядочными прядями. Со слезами и всхлипыванием она кричала:

— Это невозможно!.. Это несносно!.. Я не хочу такой жизни!.. Я не потерплю ее! Она погубит меня! Мое здоровье!.. Мои нервы… Каждая служанка, каждая ничтожная девчонка смеет грубить мне, урожденной княжне Вадберской! Да я за это на нее в суд подам… в тюрьму ее посажу! Я не прощу ей — этой негодной Дашке того, что она осмелилась наговорить мне!..

Сидевшая рядом пожилая дама, в которой Ира с первого же взгляда узнала княгиню Констанцию Ивановну с лицом и манерами итальянки-простолюдинки, старалась всеми силами успокоить расходившуюся дочь:

— Полно, не плачь, Нетти… Нечего глаза по пустякам портить… И платье напрасно мнешь… Эка невидаль, подумаешь, — с горничной посчитались… Всюду это случиться может… В каждой семье! Перестань же плакать! Вот и Андрей пришел и не один!.. Создатель мой! Да ведь это она, наша Ира! Дитя мое, я узнала вас сейчас же, даром, что вы ужасно похудели!

Тут княгиня стремительно поднялась с места и с протянутыми руками устремилась навстречу Ире.

В ту же минуту оборвались слезы и стоны Нетти. Она отняла мокрый платок от распухшего лица и приподнялась с кушетки.

— Andre, Andre, — говорила она мужу, с укором глядя в его смущенное лицо, — как мог ты меня оставить! Как мог ты уехать на целый день! Что за ужас тут происходит без тебя! Эта дерзкая грубиянка осмелилась наговорить мне невесть что! Надерзила и ушла… А мы тут оставайся и нянчи твоих прелестных племянничков, вместо того, чтобы ехать на раут к баронессе Иксюль. И куда ты пропал с утра? Где ты был до позднего вечера? Почти до семи часов? Как тебе не жаль было оставить меня одну? — поток вопросов посыпался на Андрея Аркадьевича, и глаза Нетти снова наполнились слезами.

— Деточка, успокойся, не плачь, ради Бога. Я без вины виноват перед тобою, — горячо целуя маленькие выхоленные ручки жены, проговорил Басланов. — Ты же знаешь, я никогда не оставлю тебя без нужды. Утро я провел в Академии, потом был в больнице, взял оттуда сестру, отвез ее в пансион, а потом заезжал к американцу Томсону, условиться о покупке картины, затем снова заехал за Ирою в пансион…

— Противные картины, они только разлучают нас с тобою! — надувая губки, произнесла Нетти.

— Деточка, эти противные картины кормят нас, — осторожно напомнил Андрей.

— Очень-то нужно! У папы есть пенсия. Нам бы на всех хватило!

Андрей Аркадьевич в ответ на эти слова покачал головой.

— Ты же знаешь мой взгляд на такие вопросы, Нетти, да и не время говорить об этом. Займись лучше Ирой, она так спешила к нам возобновить знакомство с тобою.

— А, Ира, здравствуйте! Очень рада вас видеть! — заученным тоном светской женщины произнесла Нетти, протягивая руку золовке. Та увидела перед собою чужие, далекие от родственного чувства глаза молодой женщины.

Предчувствие сказало Ире, что вряд ли она сойдется когда-нибудь с этой пустенькой и бессодержательной Нетти. Но, желая сделать приятное Андрею, Ира по-родственному обняла невестку и поцеловала ее в щеку.

— Я очень рада увидеть вас снова, милая Нетти, и помочь вам в воспитании ваших маленьких племянников, — сказала Ира.

— Ну, не знаю, повторите ли вы мне это, когда познакомитесь с "моими маленькими племянниками", — подчеркивая последние слова, отвечала Нетти и, снова обращаясь к мужу, быстро заговорила:

— Вот именно из-за них-то весь сыр-бор и разгорелся! Ты не можешь себе вообразить, Andre, как они вели себя сегодня на уроке!.. Представь. И я ради скуки стала заниматься с этими милыми деточками по научным предметам, и они меня окончательно вывели из себя… так что я даже хотела их высечь.

— Нетти! Нетти! — вырвалось у Андрея.

— Ну, так что же из этого? — задорно возразила Нетти, — ну да, хотела их высечь обоих… Так они были несносны! А эта грубая Дашка налетела на меня как курица-наседка и стала кричать, что часа не останется больше там, где пускают в ход розги… и что она Зинаиде Юрьевне пожалуется на меня, и что здесь притесняют детей, и еще наговорила, что и изверг-то я, и бессердечная, и чуть ли не палач. Словом, довела меня до слез… а сама ушла… и все из-за этих чудесных деточек… — Кстати, пойдем к ним, Ира, я хочу познакомить вас с отчаяннейшею в мире породою маленьких людей, от которых нет никому ни минуты покоя в доме, — заключила Нетти.

Андрей Аркадьевич с укором взглянул на жену. Потом перевел глаза на Иру и снова обратился к Нетти.

— Напрасно ты запугиваешь сестру. Жура и Надя далеко не дурные дети. Правда, их жизнь до сих пор протекала на свободе, о них, в силу некоторых обстоятельств, некому было заботиться, и манеры их, может быть, оставляют желать лучшего, но, в сущности, они — добрые, славные дети, и…

— Добрые? Славные? Нет, мне это нравится! — сердито прервала Нетти. — Нет, милая Ира, я больше слова не скажу об этих прелестных деточках… Вы сами увидите их и поймете, права я или нет. Andre к ним слишком пристрастен. Идем же, идем же к ним!

И, схватив Иру за руку, Нетти потащила ее из гостиной…

Княгиня поспешила за ними.

— Возьмите и меня с собою. И я хочу присутствовать при первом знакомстве Иры с этими ангелочками, — смеясь, закричала она.

Из гостиной, большой комнаты в три окна, со старыми запачканными по углам обоями, обставленной, очевидно, на скорую руку разнокалиберной мебелью, Ира с обеими хозяйками прошла в столовую.

Здесь посреди комнаты стоял неубранный стол с остатками обеда на беспорядочно расставленных тарелках и с корками хлеба, разбросанными на весьма сомнительной чистоты скатерти.

Из столовой все трое вышли в длинный темный коридор. Его дальний конец упирался в лестницу.

— Поднимемся к ним. Детская находится наверху, — предложила Нетти.

По шатким, скрипучим ступеням они поднялись на второй этаж. Три двери таинственно белели в верхнем, тоже совершенно темном переходе.

— Там кабинет папы, — указывая рукою на правую, говорила Нетти, — он пишет свои мемуары о Турецкой войне и любит тишину и уединение; там шкапная и комната для прислуги, — указала она на противоположную стену, — а это ваша обитель!

При их появлении кто-то отпрыгнул от двери. Ира успела разглядеть только необычайно яркую смесь розового с зеленым и голубым. И это розово-зелено-голубое забилось между комодом и рукомойником, находившимся в дальнем углу детской, небольшой комнаты, заставленной тремя кроватями и убогой мебелью.

В этот же миг взгляд Иры встретился с голубыми детскими глазенками.

— Жура, подойди сюда… А где Надя? — спросила Нетти.

Маленький голубоглазый мальчик лет девяти, с длинными локонами, вьющимися по плечам, выступил вперед, прикрывая рукою левое колено.

— А Надя где? Изволь отвечать!

Глаза Нетти сердито сверкнули. Но мальчик, по-видимому, ничуть не боялся гнева своей молоденькой тетки.

— Надя сейчас подойдет, — отвечал он, без тени смущенья разглядывая Иру.

— Вот рекомендую нашего сорвиголову. Его зовут Журой, Евгением. Советую быть с ним построже, да и с его сестрицей тоже. Из рук вон какие они проказники и упрямцы, — слегка подталкивая мальчика к Ире, проговорила княгиня Констанция Ивановна.

Молодая девушка протянула руку ребенку. Тот подал свою, которой только что довольно удачно прикрывал огромную дыру на чулке, как раз на коленке.

— Ах, ты опять разорвал чулок, это возмутительно! — сердито крикнула Нетти и с силой дернув мальчика за руку, так что он пошатнулся, как молодое деревцо под напором ветра, энергично жестикулируя, заговорила:

— Вы не поверите, Ира, сколько с ними забот и хлопот! Все на них горит, прислуга не успевает штопать и чинить за ними. Одних сапог сколько перешивают, если бы вы знали. Никаких сил с ними нет. На них не напасешься. Вот уж, сказать по правде, послал этакую обузу Господь! — Нетти с откровенной злобой поглядывала на мальчика.

Вдруг легкий шорох послышался в углу. Все посмотрели в ту сторону.

— Надя! Зачем ты залезла туда?

Нетти подошла к комоду, протянула руку в отверстие, образовавшееся между ним и умывальником, и извлекла оттуда необычную девочку.

Если бы в наш век были чудеса, Ира приняла бы непременно за чудо зрелище, открывшееся ее глазам: она увидела второго мальчика Журу или вернее точную копию Журы, одетую, однако, довольно своеобразно: длинная, розовая, шелковая, старинного покроя юбка была на ней. Зеленый, в виде кафтана, лиф сидел мешком на хрупких детских плечах, и голубой шарф широко опоясывал узенькую, как у куклы, талию. Пепельные локоны, приподнятые кверху и зачесанные в высокую прическу, увенчивались небольшим дамским чепчиком, какие носили еще наши бабушки во дни свой юности несколько десятков лет тому назад.

Ребенок совсем утонул в этом странном допотопном платье. А худенькое, бледное с голубыми жилками на висках и лбу личико, озаренное парою таких же прекрасных голубых глаз, как у Журы, выглядело так забавно в этом наряде, что Ира, взглянув на него не могла удержаться от улыбки.

Но ни княгиня, ни ее дочь не разделяли, по-видимому, впечатления молодой девушки.

Нетти густо покраснела. Все лицо Констанции Ивановны тоже залило краской негодования.

— Дрянная девчонка! — закричала она, сопровождая свои слова резкими жестами. — Ты опять украла ключ от шкапной? Опять рылась в сундуках и унесла прабабушкино платье! — накинулась она на девочку.

— Отвратительный ребенок! Ее следует высечь за такие проделки! — закричала в свою очередь Нетти. — Сейчас же сними все это и приходи ко мне вниз. О, я сумею расправиться с тобою. Слышишь?

Она быстро подошла к ребенку и изо всей силы ущипнула Надю за ушко.

Пронзительный крик огласил комнату. В тот же миг мальчик очутился перед молодой Баслановой. Он заговорил, обращаясь к тетке:

— Вы не смеете! Не смеете бить Надю… Обижать ее… И называть воровкой не имеете тоже права! Я дедушке скажу и маме тоже. Мы у вас ничего не воровали. Мы только захотели поиграть прабабушкиным платьем. Надя в гости ко мне, как будто, приехала… А я хозяин, будто, был. Мы бы поиграли и повесили снова все на место. А в сундук мы не лазили… честное слово, нет. Платье Даша еще вчера вывесила проветрить от моли. И дверь в шкапную открыта была. Мы ключа не таскали. А Надю я не дам обижать… Она сама не сможет за себя заступиться. Я должен быть ее защитником! Я ее брат…

— Что?… Как ты смеешь говорить так со мною, негодный мальчишка! Тебя из милости держат у нас в доме! Мы вас с твоей сестрою кормим, поим и одеваем, а ты еще смеешь так дерзко разговаривать с твоими благодетельницами, — закричала Нетти, топая ногами и с угрожающим видом наступая на мальчика.

— Нетти, не волнуйся! Право же, не волнуйся… Стоит ли портить здоровье из-за чужого ребенка? — успокаиваясь прежде дочери, говорила Констанция Ивановна.

— Оставьте, maman! Неужели вы не видите, до чего доходит нахальство этого дерзкого мальчишки? Мы облагодетельствовали его с головы до ног, а он…

— Неправду вы говорите, — послышался звонкий голосок, и маленькая девочка выступила вперед.

Теперь, когда брат и сестра находились один подле другого, можно было вполне уверенно сказать, что это были близнецы.

Ире сразу понравились оба. Было что-то милое, смелое и чистое в обоих личиках с одинаковыми глазами и чертами лица, тонко и изящно обрисованными, отдаленно напомнившими Ире лицо старого князя Юрия Львовича.

Девочка подошла к Нетти и без тени смущения смотрела в ее лицо.

— Ах, ты, бессовестная, — пронзительно выкрикнула Нетти, — да как же ты смеешь грубить мне! Да я… я… тебя…

Ее слезы со вскрикиваниями и воплями, пересыпанные жалоб и упреками, подняли на ноги весь дом.

Андрей Аркадьевич, успевший переодеться в рабочую одежду и растиравший краски в своей студии, находившейся в дальнем конце дома, первый прибежал в детскую.

— Деточка моя… Нетти… Что с тобою? Что случилось? О чем ты плачешь, ангел мой, да ответь же мне!

— Дети… противные, несносные дети… они доведут меня до могилы, — они убьют меня!

Андрей Аркадьевич с укором взглянул на племянников.

— Жура! Надя! Неужели это вы довели вашу тетю до такого состояния? — Близнецы молча глядели на своего дядюшку, Андрей Аркадьевич тогда обратился к Ире в то время, как княгиня Констанция Ивановна пошла за водою для Нетти.

— Скажи, пожалуйста, как это могло случиться, Ирочка? Объясни, ради Бога, в чем дело?

Ира рассказала брату все происшедшее. Всегда справедливая и разумная, она незаметно для самих детей оправдала их в глазах брата, по ее мнению, если и виновных, то только в том разве, что они взяли без спросу прабабушкины наряды.

По мере того, как говорила Ира, затихали рыдания Нетти, а когда девушка замолкла, Нетти уже стояла перед нею, уязвленная, негодующая, с пылающим лицом и блестящими злыми глазами.

— Так вот вы как, сестрица! Оправдываете в глазах Andre этих несносных детей. Это, значит, демонстрация против меня? Однако вы не педагогичны, милая сестрица. Нельзя в присутствии детей показывать им, что они правы и порицать поступки их воспитателей.

— Что вы говорите, Нетти? — возмутилась Ира. — Да разве я порицала ваш поступок? Я только восстанавливала истину и передала Андрею то, что было на самом деле.

— Неправда, неправда! — возразила Нетти. — Вы исказили факт. Дети были грубы, дерзки, а вы…

— Что здесь за шум? Нетти, дитя мое, что тебя так волнует? Ирина Аркадьевна, добро пожаловать, душевно рад вас видеть! — Обернувшись к двери, Ира увидела высокого статного старика с седыми усами и густой совершенно белой шевелюрой.

Его лицо с правильными чертами носило на себе отпечаток достоинства и благородства. Военный сюртук отставного генерала, облегающий его прямую стройную фигуру, молодил шестидесятилетнего князя Юрия Львовича.

Ира нашла его мало изменившимся со дня их последней встречи в "Лесном"

— Здравствуйте, здравствуйте, Ирина Аркадьевна, чрезвычайно рад увидеться с вами. Я счастлив, что вы не отказались воспитывать моих проказников. Юрий Львович протянул одну руку Ире, другою потрепал густые локоны Нади, успевшей прильнуть к деду, в то время как Жура обнял его с другой стороны.

По заплаканным глазам Нетти и по встревоженным лицам окружающих Юрий Львович догадался о происшедшем здесь недоразумении.

— Опять баталия? — спросил он, стараясь шуткою восстановить желанное спокойствие. — Жура, Надя, чем снова провинились, молодцы? Ну-ка, пожалуйте к ответу! В "дежурную комнату" на караул, шагом марш! — скомандовал он, смеясь, и дети бросились наперегонки вдоль неосвещенного коридора к кабинету Юрия Львовича.

— Напрасно ты балуешь их, Жорж, — произнесла недовольно княгиня, — и так с ними сладу совсем нет.

— Ты забываешь, Констанция, что этих детей нельзя подводить под общую мерку, — произнес князь, — а вам, Ирина Аркадьевна, я расскажу когда-нибудь о судьбе этих бедных малюток. Будьте снисходительны к ним. Об этом просит вас их старый дед.

И седая голова князя низко склонилась перед девушкой.

— Ну, теперь начнется еще худшее баловство! — произнесла Нетти. — Успокойтесь, папа, — насмешливо произнесла она, поджимая губки. — Ира явится достойной последовательницей вашей теории по вопросу воспитания и уж ни в коем случае не обидит ваших любимцев.

— О, я не сомневаюсь в этом, — не замечая иронии дочери, отвечал старик. Потом, предложив руку Ире, он провел ее в кабинет, "дежурную комнату", как называл князь свою скромную горницу, сравнивая ее шутя с той полковою дежурной комнатой, где вместе с товарищами проводил во дни молодости самые приятные часы.

Это была большая комната, сплошь заставленная книжными шкапами. Широкий зеленый кожаный диван и такие же тяжелые кресла, оружие, развешанные по стенам портреты родных и полковых товарищей наполняли это скромное, единственное строго-выдержанное во всем доме помещение.

На огромном письменном столе, занимавшем добрую треть комнаты, были разложены какие-то рукописи, с мелким, как бисер, характерным почерком князя. А над столом подле портретов княгини Констанции и Нетти находилось изображение молодой женщины в простом домашнем платье, с гладко причесанной головкой.

Тонкое лицо, с упорной линией губ и энергичным подбородком очень напоминало самого князя.

— Моя старшая дочь, Зинаида, мать этих детишек, — заметя взгляд Иры, пояснил князь.

Дети между тем, успели уже взгромоздиться на диван и занялись дедушкиным «арсеналом», как они называли коллекцию оружия. Казалось, неприятная история, только что разыгравшаяся в детской, была ими уже забыта.

— Дедушка, позволь мне подержаться только за эфес твоей шпаги. Надя боится, а я ничуточки не боюсь, — возбужденно кричал Жура. — Ирина Аркадьевна, Ирина Аркадьевна, — как к старой знакомой, обращался он к девушке, — здесь сделана надпись, глядите, написано: за храбрость. Сам Государь дал эту саблю нашему дедушке, когда он с горстью молодцов-солдатов взял неприятельский редут. И эту шпагу и Георгиевский крест наш дедушка получил на войне с турками.

— Знаете, Ирина Аркадьевна, — соскакивая с дивана, заговорила и Надя, — дедушка наш герой!.. И Жура таким же героем хочет быть. Он тоже храбрый, весь в дедушку! Только маленький, а когда вырастет, просто прелесть какой солдат из него будет.

— Я кавалеристом буду, как дедушка. Я лошадей люблю!.. А вы видели дедушкину лошадь, Ирина Аркадьевна? Вот дедушкин Разбой. Смотрите какой красавец! — И Жура схватив за руку Иру, повлек ее к изображению лошади, висевшему в рамке на стене.

— Все это прекрасно, мои милые, — взяв за руки детей, проговорила Ира, — и лошадей любить хорошо, и солдатом — защитником Отечества тоже быть похвально, а вот расскажите вы мне лучше, чем вы занимались до меня, чему учились, что успели пройти? Читать и писать, конечно, вы умеете, что еще знаете кроме этого? — спрашивала Ира своих будущих питомцев. Но им не пришлось отвечать. Дверь кабинета распахнулась, и княгиня Констанция Ивановна позвала всех к столу.

Первый вечер, проведенный на новом месте, оставил далеко не благоприятное впечатление в душе Иры. И если бы не сознание, что жизнь ее с этого дня скрасится близостью брата, которому она сможет принести хотя бы небольшую пользу, воспитывая внуков его тестя, Ира ни за что бы не согласилась поселиться здесь.

Уже не говоря о том, что только что происшедшая в детской сцена оставила тяжелый осадок в ее душе.

Во время обеда, который подавала та же нечистоплотная кухарка в засаленном платье, отворившая им дверь, успокоенная Нетти трещала без умолку. От недавних неприятностей, очевидно, в душе ее не осталось и следа. Недавние слезы были забыты. Говорилось за столом о предстоящем сегодня зрелище, о балете, куда Андрей Аркадьевич вез нынче вечером тещу и жену.

Потом беседа коснулась будущего костюмированного бала, который должен был состояться у них, если только американец Томсон купит у молодого художника его новую картину.

Нетти, не зная еще, будет бал или нет, уже приобрела себе розового атласа на платье для костюма Весенней Зари, который ей обещал разрисовать акварелью Андрей Аркадьевич. И теперь, за столом, не умолкая ни на минуту, она звенела своим птичьим голоском о своем костюме, о том, каким великолепным выйдет это платье и какой огромный успех она будет в нем иметь.

Дети, Надя и Жура, наравне с остальными слушали ее болтовню. К счастью, они были заняты едою и мало, по-видимому, обращали внимания на речи тетки. И все-таки Ира была бесконечно рада, когда закончился обед и ее вместе с маленькими воспитанниками выпустили из-за стола.

Взяв детей за руки, она повела их в детскую.

До сна оставался час или около того.

При Даше мы иногда ложились и в двенадцать! — объявил ей не без доли хвастовства Жура.

— Даша бывало уйдет на кухню, засидится там, да и забудет, что нас пора укладывать, — подтвердила слова брата Надя, — а других постоянно нет дома, они каждый вечер уезжают куда-нибудь. Дядя Andre реже, а тетя Нетти с Констанцией Ивановной всегда или в театре или на балу. А то понаедут сюда гости. Много, много народу. Тетя Нетти поет или играет на рояле. Потом хором все поют. Даша откроет дверь, а мы лежа в постелях, слушаем…

Ира с сожалением взглянула на девочку, потом перевела глаза на ее брата. — "Бедные дети, — промелькнула грустная мысль в ее голове, — какое вам дают воспитание. Слушать по ночам хоровое пение взрослых или роман Нетти, вместо того, чтобы спать!" Она сейчас же объявила своим воспитанникам, что спать они будут ложиться с этого дня ровно в девять часов вечера, потому и обедать им придется тоже раньше, отдельно от взрослых, потому что ложиться с полным желудком вредно для здоровья.

Все это она подробно и толково объяснила близнецам. Те совершенно спокойно выслушали ее. Обеды сообща со взрослыми доставляли им мало удовольствия. Если Нетти не ехала после обеда в театр или в гости, то она, по словам детей, брюзжала и придиралась к ним за столом. Правда, дедушка и дядя Andre всегда заступались за них перед теткою, но что они могли поделать с Нетти, когда та сердилась и выходила из себя.

— Мы терпеть ее не можем, я и Жура, — самым откровенным образом призналась Надя, — и Констанцию Ивановну тоже. Нетти злая, а Констанция Ивановна ужасно вспыльчивая. Никогда не разберет, в чем дело, всегда вспылит и накричит… Мы с Журой дедушку любим и дядю Андрюшу тоже… он добрый, хоть и слушает все, что тетя Нетти наговаривает на нас, а еще больше дяди любим нашу Дашу! Ах, Ирина Аркадьевна, вы не знаете, какая она чудная, какие сказки умела рассказывать нам, — захлебывалась от восторга Надя.

— Да, да, расчудесные сказки, страшные-престрашные! А тетя Нетти ее прогнала. А вы умеете рассказывать страшные сказки? — спросил Жура.

— Нет, голубчик, страшных сказок я не знаю совсем, — отвечала Ира, — но я знаю то, что не менее сказок может заинтересовать вас обоих. Я стану рассказывать вам то, что бывало на самом деле, что случалось в прежние времена у нас на Руси, и в чужих странах, и это, я думаю, понравится вам гораздо больше самых страшных небылиц.

— Ах, правда? Неужели? Тогда расскажите нам, расскажите сейчас, поскорее! — И дети запрыгали, хлопая в ладоши от радости.

— Нет, мои дорогие, теперь уже поздно и вам пора спать, — возразила Ира. — А завтра утром вы много интересного, чрезвычайно занятного услышите от меня. Теперь же, если хотите сделать мне удовольствие, раздевайтесь скорее, мойтесь, причесывайтесь на ночь и молитесь Богу…

— Как? Мы должны причесываться на ночь и мыться? — удивился Жура. — Но Даша никогда не требовала от нас, чтобы мы умывались на ночь!

— Да неужели она заставляла вас ложиться вот с такими руками? — Тут Ира, притянув к себе мальчика, поймала его грязную, как у трубочиста, ручонку и поднесла ее к его глазам.

Жура сконфузился.

— Хорошо, мы будем мыться, — сказал он просто.

В десять часов дети уже спали. Перед тем, как юркнуть в свою далеко не изящного вида кровать, купленную, по-видимому, где-нибудь на толкучке, Надя долго крестила брата и целовала его.

— Это я за маму, — заметя удивленный взгляд Иры, поспешила она объяснить: — Я старше Журы на один час и должна, как старшая, заботиться о нем.

— А я ее брат и мужчина, должен защищать ее, как слабую женщину, — самым серьезным образом заявил Жура.

Наконец и "слабая женщина" и "маленький мужчина" улеглись по своим постелям.

Очень скоро ровное дыхание детей оповестило Иру, что они спали крепким сном безмятежного детства.

Теперь Ира невольно задала себе вопрос: чем могли не угодить Нетти эти, насколько она успела узнать их, очаровательные ребята?

С детей ее мысли перешли на молодую хозяйку дома. Время и положение замужней женщины, казалось, совсем не изменили Нетти. Это была та же пустенькая, легкомысленная и не в меру себялюбивая девочка, какою впервые встретила ее Ира восемь лет тому назад на веранде помещичьего дома в "Лесном".

От Нетти думы Иры пошли дальше. Предстоявшая жизнь в доме брата с первого же вечера, проведенного ею здесь, не улыбалась ей. И сам дом был какой-то странный. Полный хаос царствовал здесь, не говоря уже о вещах, приобретенных, очевидно, в разное время на рынке, частью поломанных, частью запачканных. Ира успела разглядеть и грязные неподметенные полы, и нечистые стекла на окнах и запачканную скатерть. Разрозненный сервиз, отбитые ручки на мисках и соусниках, треснувшие и вдобавок плохо вымытые тарелки, и сам обед с жидким супом, похожим на какую-то бурду, с подгоревшими котлетами, все это говорило о том, что хозяйка дома мало заботилась об удобствах.

По-видимому, ни Констанция Ивановна, ни Нетти понятия не имели о том, как вести хозяйство. А между тем Андрею Аркадьевичу, как главному работнику семьи, был нужнее, чем кому-либо другому в доме, своевременно поданный здоровый и вкусный обед.

С мыслью о брате Ира перешла на себя.

Вот перед нею та комната, где она должна отныне проводить с детьми большую часть своего времени. У нее нет здесь своего уголка. В пансионе госпожи Кубанской в этом отношении ей было много лучше и спокойнее. Молодая девушка могла во всякое время уйти к себе за ширмы, спрятаться от людей в ту минуту жизни, когда взрослому человеку так ценно бывает одиночество. А здесь не было даже и такого удобства. Правда, эти милые близнецы, Надя и Жура, сразу понравились ей, но даже самые симпатичные люди в мире, случается, могут помешать своим присутствием. А между тем она должна была даже спать в одной комнате с ними. Но делать было нечего. Приходилось мириться и с этим неудобством, тем более что гораздо более тяжелое обстоятельство волновало Иру: взбалмошный характер Нетти не давал ей покоя. Как уживется она, Ира, с молоденькой хозяйкой дома, и какие неприятные минуты могут ожидать ее, если в первый же вечер ее приезда могла разыграться такая нелепая сцена!

Ира так глубоко задумалась над предстоящим ей житьем-бытьем под кровлей брата, что не слышала шагов и очнулась только, когда незнакомый голос произнес подле нее:

— Здравствуйте, барышня. Простите за беспокойство. Хотела в последний раз ангелков моих, Наденьку с Журочкой повидать.

Молодая девушка с веселыми, добрыми глазами предстала перед Ирой.

— Вы, должно быть, Даша? — догадалась Ира.

— Так точно, Даша. Навестить, повидать моих любимчиков забежала. На кухне у Марии спрятамши была, пока господа не уехали. А потом думаю, дай зайду. Марья и то говорит: "Барышня, гувернантка новая — добрая, знать, что за барчат заступилась перед барыней намедни, так иди без сумнений в детскую, Даша, не прогонит небось. Барчат своих погляди". Вот и пришла, не обессудьте, барышня.

И она по-крестьянски в пояс поклонилась Ире. Потом на цыпочках подошла к детским кроваткам и долго любовалась детьми.

— Наденька, ангелочек Божий… Журочка, ненаглядный соколик мой, — зашептала она скороговоркой, склонившись над спящими, — кто вас, сироток болезных, пригреет, приласкает без Даши-то! Кто заступится за вас!

— Барышня! Миленькая! — неожиданно обратилась она к Ире, — не давайте их, барышня, «нашей-то» в обиду. Ведь, не приведи Господь, как она с ними последнее время обращалась. А мне каково-то на это было глядеть!.. Ведь я, почитай, больше трех лет при них состояла. От маменьки ихней, от Зинаиды Юрьевны, шесть месяцев тому назад к князю в чужую землю, в Венецию, сама же отвозила с барыней, матерью ихней… Барыня-то уехала моя, а я при них и осталась. Чего не повидала только, ох, Господи! Сколько обид из-за ангелочков только, перенесла! Княгиня Констанция Ивановна еще туда-сюда, горяча да отходчива, а Анастасия Юрьевна — что твой зверь-аспид, так и налетает на ребят, так и норовит обидеть их. Верите ли, мочи моей больше не стало видеть все это, согрубила ей нынче, всю правду-матку как есть отрезала, да и ушла.

— Напрасно ушли, Даша. Дети без вас скучать будут, привыкли они к вам.

— Привыкли, ангелочки, что и говорить, привыкли, а только не приведи Бог прожить с барышней молодой хоть одну неделю. Жаль мне вас, барышня, до смерти, да и вам скажу, хошь сердитесь на меня, хошь нет, а не жилица и вы в здешнем доме, даром что Андрею Аркадьевичу родною сестрицей приходитесь. Помяните мое слово, недолго вы останетесь с аспидкой этой, молодой барыней здесь.

И долго еще говорила на эту тему Даша, то отходя к детским кроватям и любуясь спящими детьми, то снова приближалась к Ире и развертывая перед молодою девушкою ряд самых безотрадных печальных фактов, происходивших в семье Вадберских и Баслановых.

— Жаль мне сердечно и братца вашего, Андрея Аркадьевича, — говорила Даша, — потому, как хороший они господин. Ненадолго их при такой жизни хватит. Работают они, трудятся день и ночь, почитай, в своей мастерской картины пишут, месяцами сидят над ими, картинами этими-то, а продали, смотришь, денежки получили, и опять ничего нет. По счетам от портних разных для молодой барыни так все и разойдутся. Все как есть до единой копеечки на наряды да выезды Анастасии Юрьевне идет.

— Уж так-то жаль молодого барина, так жаль, что и сказать невозможно, — заключила, едва не плача, свой рассказ Даша.

Поздно вечером ушла она из детской, предварительно перекрестив и поцеловав спящих детей и оставив новый ряд сомнений в душе Иры.

Глава 2

— Пятью шесть?

— Тридцать.

— Семью девять?

Надя замялась на мгновенье.

— Семьдесят два! — неудачно подсказал сестре Жура.

— Жура, не тебя спрашиваю, а сестру, — не повышая голоса, произнесла Ира.

— Дрянной мальчишка! Тебя за уши следует выдрать за твои подсказки, — сердито закричала Нетти, сидевшая тут же с модным журналом в руках.

Жура замолк и виновато опустил голову.

— Надя, сколько, по-твоему, будет семь раз девять? — снова обратилась к девочке Ира.

Та молчала.

— Живительная тупица эта Надька, — говорила сердито Нетти, — ничего не знает, самых обыкновенных вещей, простую таблицу умножения и то сколько времени запомнить не может.

— Не пугайте девочку, Нетти, вы видите, она и так растерялась совсем, — тихо по-французки, чтобы не поняли дети — обратилась к золовке Ира.

— Как же, испугаешь ее! — отвечала ей громко по-русски Нетти. — Лентяйка она и упрямица на редкость. Ну, говори же, сколько семью девять будет, не скажешь, за уши отдеру, — накинулась она на Надю.

Девочка готова была расплакаться. Ее маленький брат насторожился, приготовившись защищать сестренку.

— Надя, голубушка, — подойдя к девочке и положив ей руку на плечо, проговорила Ира, — подумай хорошенько над моим вопросом, а главное не волнуйся, никто не тронет тебя пальцем, уверяю тебя.

В ту же минуту Нетти, красная, как пион, с дрожащими губами очутилась перед нею.

— Как вы смеете! Как вы смеете! — зашипела она.

— То есть, что я смею? — не поняла Ира.

— Так говорить со мною… Дискредитировать меня в глазах этих идиотских детей. Раз я говорю, что смею выдрать за уши эту глупую, бестолковую девчонку, то, значит, могу сделать это… А вы отрицаете… Как смеете вы это отрицать?

— Послушайте, Нетти, — снова переходя на французский язык, произнесла Ира, — мы поговорим с вами после урока обо всем этом, а теперь не мешайте мне заниматься с детьми.

— Как? Что? Я мешаю вам заниматься? Да что это за заговоры против меня! Я ведь буду жаловаться на вас… Вы еще только неделю здесь, а уже такое позволяете себе со мною. Я не потерплю этого! Я хозяйка в доме, вы должны уважать меня, — кричала Нетти, нимало не смущаясь присутствием детей.

В первую минуту Ира было растерялась, но, стараясь быть спокойной, она снова обратилась к жене брата:

— Вы напрасно так волнуетесь, Нетти. Я и в мыслях не имела вас обижать. Что же касается неудобства заниматься при создавшихся условиях, — то это совершенно верно. С детьми следует говорить спокойно.

Последние слова не дошли до цели, так как Нетти демонстративно вскочила со стула и, помахивая модным журналом, направилась к двери. На пороге она остановилась и сказала с затаенной угрозой: — Мы еще побеседуем с вами на эту тему, сестрица!

— Слава Богу! Терпеть не могу, когда она торчит на уроках. Только Надю напугала, противная! — горячо вырвалось у Журы, тревожно глядевшего на сестру.

— Господи, и когда только она оставит нас в покое! — вздохнула Надя. — Если бы вы знали, Ирина Аркадьевна, какая мука была, когда она занималась до вашего приезда с нами… Каждую минуту обрывала, кричала, топала ногами, а иногда больно щипала и била нас линейкой по рукам. Еще хорошо, что на ее крики приходил дедушка и отнимал нас у нее. А то бы такая злючка, как тетя Нетти, насмерть могла бы забить нас.

— Перестань говорить глупости, Надя, как можешь ты так отзываться о тетке, которая заботится о тебе с братом, — остановила девочку Ира.

— Нет, нет, вы ошибаетесь, заботится не она, а дедушка и дядя Андрюша, — вступил в разговор Жура, — а она только кричит и дерется или по целым дням платья примеряет и часами перед зеркалом вертится, вот сами увидите когда-нибудь.

— Ты еще слишком молод, чтобы критикировать старших, — осадила расходившегося мальчика Ира, — и перестань осуждать других. Послушай лучше, что Надя скажет, сколько, по ее мнению, будет семью девять, а потом я расскажу вам нечто очень интересное из древней истории России. Ну-ка, Надюша.

— Шестьдесят три? Да?

— Вот и прекрасно. А теперь подвигайтесь ко мне. Я расскажу вам про славную княгиню Ольгу… Вы не слышали о том, как она отомстила варягам за смерть князя Игоря, своего мужа?

— Нет, не слышали! Расскажите, Ирина Аркадьевна, расскажите нам поскорее, — весело в один голос закричали дети.

Ира приказала убрать тетрадки и учебник математики и тогда только приступила к уроку истории, как она называла те захватывающие собеседования с детьми, во время которых она знакомила своих маленьких воспитанников с прошлым Русской земли, с ее выдающимися деятелями и героями. И эти собеседования лучше всяких страшных сказок няни Даши занимали Надю и Журу, заставляя в то же время легко запоминать величайшие события из прошлого нашего государства.

— А… добро пожаловать, Ирочка! Что скажешь, родная?

Большая светлая комната, гостеприимно улыбнулась всеми своими четырьмя окнами Ире.

Андрей Аркадьевич в рабочей блузе, замазанной во многих местах красками, только что усердно работавший кистью за мольбертом, на котором помещалась почти законченная картина, отложил палитру и протянул руку сестре.

— Редкая ты у меня гостья, Ирочка, совсем забыла брата, — с ласковым упреком говорил он.

— Это оттого только, что я боюсь тебе помешать, Андрюша, ты так занят, — оправдывалась девушка.

— Занят-то я занят, это правда, но тебя я рад видеть всегда. И не только из любви к тебе, сестричка, нет, более материальные причины руководят мною в данном случае, — рассмеялся Андрей. — Ты всегда так удачно подмечаешь пробелы в моих картинах, так метко оцениваешь их достоинства, что приносишь мне этим несомненную пользу. И где ты только приобрела это тонкое чутье к искусству, сестра? Удивляюсь, право. Впрочем, у тебя ко всему кажется врожденная способность, Ирочка. Ты вот только неделю живешь у нас, а между тем, нельзя узнать дома! Комнаты подметены, пыль всюду стерта, даже занавески на окнах тщательно подштопаны, и чистая скатерть на столе постоянно ласкает глаз. Спасибо, сестренка. За детей тебя уже и не благодарю. Узнать с твоего приезда не могу Надю и Журу. Бывало, целыми днями бесцельно слоняются по комнатам, мешают всем, пристают с расспросами, а теперь и голосов их не слышно. Золото, а не дети стали, нахвалиться на них не могу. И учатся они гораздо лучше, нежели с Нетти.

— Кстати, ты упомянул о Нетти, Андрюша, не можешь ли ты уговорить Нетти не присутствовать на уроках? У нее своя собственная система, с которой я никак не могу помириться. Нехорошо волновать без толку и запугивать детей.

— А разве Нетти запугивает? Да разве может запугать кого-нибудь этот милый, добрый, беспечный ребенок? Кстати, я на днях хочу порадовать ее. Картина уже куплена Томсоном. Он же купит и другую, которую я готовлю для выставки. Таким образом, я буду иметь возможность побаловать Нетти, устроить тот костюмированный вечер, о котором она так давно мечтает. — Глаза молодого художника сияли особенным, мягким блеском, и лицо озарилось ласковой улыбкой. Потом, помолчав немного, он добавил:

— Ирочка позволь поблагодарить тебя за то, что ты избавляешь мою женушку от неприятной обязанности следить за хозяйством и погружаться в прозу житейскую. Есть натуры, исключительно созданные для того, чтобы одним своим видом радовать глаз окружающих. Точно прелестный тепличный цветок, который несет радость людям тем, что они смотрят на него. И Нетти принадлежит к этой исключительной группе людей. Ради ее обаятельности, ее детской непосредственности и очарования, ей многое можно простить, и ее маленькие капризы и капельные недостатки. Взгляни, таким именно цветком, нарядной бабочкой я и изобразил ее.

Андрей Аркадьевич подвел сестру к одной из картин, с которой, улыбаясь, в костюме неаполитанской рыбачки глядела Нетти.

Ира взглянула на картину и отвела глаза. Бедный Андрюша, как он ослеплен! Как он слепо любит эту вздорную, пустенькую женщину, какие несуществующие качества отыскивает в ней! Какими чарами околдовала его эта волшебница Нетти! — думала не без горечи Ира, скользя взглядом по картинам.

На каждом шагу здесь попадались или капризное личико Нетти, или ее глаза, или гордая улыбка.

И даже в большой картине проданной Андреем Аркадьевичем американцу Томсону, в одном из ангелов, изображенных на картине, Ира узнала Нетти.

Теперь она поняла: ее добрый благородный, но удивительно мягкий и слабохарактерный брат подпал под влияние Нетти, которую он самым чистосердечным образом считал милым, непосредственным ребенком, не видя тех недостатков, которые бросались в глаза каждому при первом же знакомстве с нею.

Не стремясь разочаровать брата и в то же время желая оградить себя от неприятных случайностей, Ира еще раз попросила Андрея Аркадьевича уговорить Нетти не присутствовать на ее уроках с детьми. — А то, воля твоя, Андрюша, придется мне уехать от вас, искать более подходящего места, — шутливо пригрозила она.

— Нет, нет, только не уезжай, — испуганно вскричал молодой художник. — Ведь только с твоим приездом водворился у нас порядок в доме. Ты и за хозяйством присмотришь, и обеды при тебе стали лучше, и князю его мемуары подиктовать успеваешь, а о детях и говорить нечего.

— Тсс! Не хвали меня так громко, Андрюша, не ровен час, сглазишь, — шутливо пригрозила ему пальцем Ира.

Вдруг она насторожилась и стала прислушиваться.

— Сдается мне, что кто-то подслушивает нас, — произнесла она шепотом и, быстро подбежав к двери, широко распахнула ее.

— Ай!

Нетти едва успела отскочить вовремя и избавиться от шишки, которая неминуемо должна была бы водвориться на ее не в меру любопытной головке.

— Вы, кажется, подслушивали, фи, какой ужас! — Ира невольно отступила назад, с нескрываемой брезгливостью глядя в лицо золовке.

Нетти, красная и сконфуженная, стояла перед нею и теребила в смущении широкий пояс своего шелкового пеньюара. Но такое состояние молодой женщины длилось недолго. В следующую минуту она оправилась и осыпала Иру целым градом упреков.

— Я, подслушивала? Я? Да очень мне нужно подслушивать, когда Andre и так говорит мне все, делится со мною каждой малостью. Может быть, у вас была такая манера, Ира, в бытность вашу классной дамой — подслушивать и подглядывать за воспитанницами, а я не имею этого обыкновения. И стыдно вам упрекать меня, лгать на меня, как на мертвую, ставить меня в смешное положение в глазах Andre, о, я не перенесу этого! Не перенесу… Andre, разве ты не видишь, как меня обижают?

— Но, моя детка, Ира… — начал было растерявшийся Басланов.

— Молчи, молчи! Я знаю, что ты будешь на ее стороне!.. Еще бы — ведь Ира умница, золотые ручки, ты и вздохнул только свободно с той минуты, как она здесь… Ты и обедать стал лучше с тех пор, как она наблюдает за столом и прислугой. Да, да, не отпирайся, я сама слышала, как ты сей…

Вдруг Нетти замолкла и еще больше покраснела.

Она только сейчас спохватилась, что выдала себя. Малиновая от стыда, Нетти прибегла к последнему средству — бросилась в кресло и забилась в громких рыданиях, пересыпая их неистовыми воплями.

Скорее с сожалением, нежели с насмешкой смотрела теперь Ира на молодую женщину, симулировавшую нервный припадок.

Андрей Аркадьевич хлопотал около жены, то подавал воду, то подносил к ее носу флакон с нюхательными солями и, растирая ей спиртом виски, утешал ее как ребенка:

— Полно, радость моя, полно, деточка… Ангел мой… да перестань же ты плакать, ради Бога… Посмотри лучше, какие узоры я выбрал для твоего костюма… Здесь будут бабочки… тут цветы… там прекрасная большая птица, огромная ласточка — вестница весны. И все это разрисую на ало-розовым фоне. — Не правда ли прелестно?

— Пре-ле-ест-но! — всхлипывая, пролепетала Нетти, мгновенно приходя в себя и заинтересовываясь рисунками, сделанными для нее мужем на длинных полосах атласа.

— Ну вот, ну вот и прекрасно! Деточка успокаивается, деточке лучше. А теперь я принесу моей крошке валерьяновых капель для полного успокоения! Сию минуту принесу.

Едва только художник вышел из комнаты, слезы Нетти исчезли. Она вскочила с кресла и, с ненавистью глядя в глаза Ире, закричала:

— Ну, уж этого-то я вам никогда не прощу! И отплачу за все, за все!

— Чего не простите? За что хотите мне отомстить? — изумилась Ира.

— Не притворяйтесь, пожалуйста, и не корчите из себя воплощенную невинность. Вы думаете, я не слышала, что вы говорили здесь?

— Конечно, раз вы подслушивали у двери, — тонко улыбнулась Ира.

— Ха-ха-ха, — зло расхохоталась Нетти, — ну да, подслушивала, если хотите, и ничуть не стыжусь. Что ж из этого? В иных случаях даже необходимо прибегать к таким мерам, когда на тебя клевещут близким людям тайные, подпольные враги…

— Подпольные враги? Что вы говорите, Нетти!?

— Говорю то, что думаю, и не считаю себя виноватой перед вами, а что правда глаза колет некоторым особам, разыгрывающим из себя святош, так это — неоспоримая истина.

— Мне остается только уйти, потому что я, кажется, раздражаю вас одним моим присутствием, — спокойно произнесла Ира, направляясь к двери.

— А я все-таки не забуду вам никогда того, что вы пожаловались на меня Andre, и отплачу вам, повторяю, за все ваши козни. Во мне недаром течет итальянская кровь, и предки мои никогда не прощали нанесенных им обид! — гордо произнесла Нетти.

Ира едва удержалась от улыбки. Не чувствуя за собой никакой вины, она не стала оправдываться перед золовкой и, сухо кивнув головой Нетти, вышла из студии.

— Смотри-ка, Ирочка, кого я тебе привел!

Весь запушенный снегом Андрей Аркадьевич стоял на пороге прихожей в то время как Ира с детьми собиралась идти на прогулку.

— Катя! Катя! — обрадовалась Ира и обняла младшую сестренку.

Около двух месяцев не виделись сестры. Им не было времени навещать сестру в пансионе. Ира ушла в заботы по дому, воспитывала Надю и Журу, довольствуясь теми короткими известиями, которые приносил ей о младшей сестре Андрей Аркадьевич, навещавший Катю. Он несколько раз порывался взять к себе в отпуск сестру, но всякий раз Ира его отговаривала:

— Не надо, Андрюша, не надо… Катя, хотя и очень изменилась к лучшему, стала много сдержаннее и серьезнее за последнее время, но она все-таки слишком шаловлива и может беспокоить Констанцию Ивановну и Нетти.

В сущности, Ира опасалась совсем другого. Не шалостей Кати боялась она, а раздора между Нетти и младшей сестренкой, жертвою которого все чаще и чаще являлась теперь сама Ира.

"Нет, уж пусть посидит лучше в пансионе, благо не одна она там, многие девочки остаются на праздники. По крайней мере подальше от греха, — решила Ира, стараясь побороть в себе желание провести день-другой в обществе младшей сестры. — А на лето вместе на Волгу поедем, поселимся в Яблоньках у мамы под крылышком", — утешала она себя.

И вот, вопреки ее решению, Катя была здесь, сияющая, радостная, возбужденная.

При одном взгляде на нее у Иры не хватило духа упрекнуть Андрея Аркадьевича за то, что он привез, не спросив ее совета, младшую сестру.

— На все Рождество!.. На все праздники отпустили!.. Ты подумай, Ирочка, Андрюша без всяких разговоров увез меня до самого Крещения. Вот-то радость! Лидия Павловна даже наставления не успела прочесть, как мне надо держаться в гостях. Живо на извозчика и марш-марш… — трещала Катя. — Наши все тебя просили поцеловать. А особенно Шура, она даже письмо тебе написала ужасными каракульками, да я впопыхах в пансионе его забыла… Ах, Ирочка, если бы ты только знала, какой у нас рев поднялся в отделении, когда Лидия Павловна объявила, что ты совсем оставила место и не вернешься к нам… А Зюнтейка даже на чердак плакать убежала, говорит, там под шум ветра не так слышно будет. Ей чуть за поведение кол не поставили за это. А новая классная дама — ничего себе, добрая, тихая, только разговаривать не любит много… Все сидит и молчит… А Шура-то, Шура как изменилась! Совсем другая стала и с твоей карточкой (у меня ее выпросила)даже ночью не расстается, под подушку к себе кладет… А к Зюнтейке отец-башкирец приехал. Важный, такой седой, в халате и тюбетейке. И всем «ты» говорит и начальнице, и инспектору… И еще новость… Оля Глухова палец себе проколола булавкой… Резали палец-то, нарывать стал, ужас какой! А помнишь Саню Ворг, черненькая такая, у нее бабушка умерла в прошлое воскресенье. На похороны Саню возили…

Точно из рога изобилия, сыпет новости Катя.

— Ах, душки какие! Вот картинки-то! Маленькие человечки, как вас зовут? — внезапно заметив Надю и Журу, спрашивает Катя. — Батюшки, да ведь они двойняшки! — весело кричит она, вызывая этим всеобщий хохот.

— Да неужели же это — Катя? Та самая маленькая Катя, которую я мельком видела спеленутою на руках нашей соседки Юлии Николаевны? — прозвучал певучий голос княгини Констанции Ивановны.

— Ах, Катя! Но как она прелестна! — с обворожительной улыбкой вскричала Нетти и бросилась на шею гостье. — Душка моя! Можно вас поцеловать?

Ира глазам своим не верила. Да неужели это та самая Нетти, которая то и дело язвит ее насмешками, так обласкала ее младшую сестренку.

— Maman, maman, глядите! Кого она напоминает вам? Меня, не правда ли меня, когда я была в ее возрасте, Andre, что ты на это скажешь? А вы, папа? Идите же, идите сюда знакомиться с Катей!

Разумеется, между Нетти и Катей не было никакого сходства. Всегда недовольное лицо Нетти ничуть не походило на жизнерадостное личико Кати, но тем не менее это несуществующее сходство в угоду Нетти все поспешили признать. Потом молодая хозяйка дома схватила за руку Катю и потащила к себе.

— Я вам покажу мой костюм, Катя, собственноручно разрисованный Andre. Он по ночам над ним работал, бедняжка, зато и костюм же вышел — чудо, мечта, а не костюм. Кстати, я и для вас подыщу что-нибудь подходящее из моего гардероба. Да и причешу вас по моде заодно. Теперь таких причесок никто не носит. Я же, как добрая волшебница, превращу вас сейчас в прекрасную принцессу несколькими движениями рук. Да? Хорошо?

Весь этот фейерверк слов, обещаний и тонкой лести оглушил Катю. Нетти увлекала ее к себе, не давая возможности поздороваться со старым князем, спустившимся поприветствовать юную гостью.

Ира старалась удержать младшую сестру.

— Простите, Нетти, но прежде, чем развлекаться нарядами, Катя должна рассказать мне, как она училась вторую четверть года в пансионе, показать свои отметки и написать поздравительное письмо матери к празднику.

— Ах, оставьте, пожалуйста, вашу манеру классной дамы, милая Ира, уверяю вас, она вам не к лицу, — с деланным смехом возразила Нетти.

— А по-моему, Ирина Аркадьевна права, дело раньше всего, а потом уже развлеченья, — вмешался в разговор Юрий Львович.

Нетти уже надула губки.

— Катя, душка моя, неужели вы не хотите пойти со мною?

Что было отвечать Кате? Она никак не могла понять, каким образом Нетти, которая Катю еще два года тому назад терпеть не могла, сейчас относится к ней с таким доброжелательством. И самой Кате Нетти не казалась уже такой неприятной, как прежде. Ее обворожительная улыбка и ласковое выражение лица Нетти покорили девочку.

Однако слова Иры остановили Катю.

— Я сейчас же вернусь к вам, лишь только напишу письмо маме, — торопливо и смущенно объявила Катя.

— Только скорее, скорее! — нетерпеливо командовала вслед уходившей с сестрою и детьми Кате. — А спать вы должны у меня в будуаре… Непременно! Слышите? А то рассержусь. В детской вам негде поставить постель, а у меня вам будет вполне удобно, — довершила она свою любезность по отношению гостьи.

— Знаешь, Ира, я до сих пор не знала Нетти… Помнишь, постоянно бранила ее, а она премилая, оказывается, — говорила по дороге в детскую Катя.

Старшая сестра ничего не ответила младшей. Присутствие детей мешало ей сказать правду. Но в душе Иры было неспокойно. Она всеми силами старалась разгадать тактику Нетти по отношению Кати и никак не могла ее понять. Уже в детской Ира успела отвести Катю в сторону и шепнуть ей:

— Послушай, сестренка, не поддавайся так опрометчиво чужому влиянию. Помни: "не все то золото, что блестит"… Старайся, несмотря на твой юный возраст, узнавать людей, а если тебе самой не справиться с этой задачей, обратись за советом к тем, кто искренно и по-настоящему желает тебе добра.

— Ирочка! Милая! Да что с тобою? Ты как будто встревожена чем-то… Или не рада, что я приехала к тебе? — допытывалась Катя.

— Нет, рада, милая, рада! — Ира нежно обняла сестру, как будто хотела этим оградить Катю от грядущих несчастий.

А через минуту, как ни в чем не бывало, избегая удивленного взгляда сестры, Ира говорила спокойно:

— А теперь, маленькая Катя, садись писать поздравления нашей дорогой старушке.

Сама Ира писала в далекие Яблоньки еженедельно, и каждый месяц посылала матери весь свой заработок, отказывая себе во всем. Хотел по-прежнему помогать матери и Андрей Басланов, но Ира сумела отговорить его, ссылаясь на то, что теперь он отрезанный ломоть и что ему нужно отныне заботиться о своей семье. Но все-таки Андрей Аркадьевич сумел выкроить от суммы, переданной ему американцем Томсоном небольшую часть, и послал эти деньги матери, никому не говоря ни слова.

Глава 3

— Я спрошу…

— Нет, я… Тебе попадет еще, пожалуй…

— Да ведь я не у тети Нетти пойду спрашивать, а у Ирины Аркадьевны…

— Тогда другое дело. И я пойду с тобою.

Ира стояла у окна в гостиной и тщательно подштопывала замеченную ею накануне дыру на занавеси. Был рождественский сочельник, и кое-кто из знакомых Вадберских и Баслановых был приглашен встретить его здесь.

На улице падал снег большими мокрыми хлопьями. Дворники усиленно работали лопатами. Погода походила скорее на осеннюю.

Ира работала иглой и перебирала в памяти, все ли закуплено ею к Рождеству по поручению Андрея.

"Варенье, конфеты, фрукты… закуски: сардины, икра, сиг копченый, ростбиф, ветчина, сыр… За селедками новую горничную послать надо… Вино сам Андрюша принесет…" — перечисляла она.

— А, малыши! Что вам надо?

Перед ней стояли Надя и Жура. Личики детей хранили сосредоточенное выражение.

Ира — враг всякой сентиментальности — никогда не ласкала близнецов, но тем не менее дети так привязались к ней и полюбили за ее ровное справедливое обращение с ними, что часа не могли провести без нее.

— Вижу, по глазам, что какое-то у вас до меня дело. — И дело огромной важности, — шутила девушка, оставляя свою работу и вопросительно поглядывая на детей.

— Вы угадали, Ирина Аркадьевна, дело есть, — тоном серьезного взрослого человека произнес Жура.

— Очень важное дело, — подтвердила и его сестренка.

— Вот, видите ли, когда мы жили у мамы, то у нас… — начал мальчик.

— Бывала всегда елка на Рождество, — подхватила Надя.

— Маленькая такая елочка на столе…

— Мамочка ее покупала потихоньку сюрпризом для нас и украшала на кухне, а после обеда вносила совсем уже украшенную и ставила на стол.

— А мы зажигали уже свечки сами…

— Ах, как это было весело! — закричал Жура.

— Ужасно весело! — вторила ему Надя.

— А теперь елки не будет! — печально в один голос произнесли малютки.

Ира взглянула на лица детей, и сердце ее вспыхнуло жалостью к малюткам. Так остро захотелось ей в эту минуту, чтобы прояснились сейчас эти милые личики. Ведь Рождество — детский праздник, и не кто иной, как дети должны в память родившегося в Вифлееме Младенца праздновать его.

Она задумалась, потом сказала с улыбкой: — А, пожалуй, можно еще устроить елку. Подождите меня здесь, детвора. Я пойду поговорю с дядей Андрюшей по этому поводу.

— Ах! — и затуманенные личики мигом прояснились. Две пары голубых детских глаз загорелись надеждой.

— Пожалуйста, Ирина Аркадьевна, попросите его позволить нам устроить сегодня елку! Ведь мы хорошо учились и вели себя при вас? — смущенно просила Надя.

Она имела право говорить так сейчас, эта маленькая девочка с глазами, похожими на две голубые звездочки. За два месяца пребывания в доме Иры близнецы не были замечены ни в чем дурном. Их классными занятиями Ира тоже была вполне довольна.

Поэтому, когда она решительно направилась в студию брата, дети, считая дело покупки елки уже решенным, стали оживленно совещаться.

В мастерской Андрея Аркадьевича сидела Нетти. Без дальних вступлений Ира просто обратилась брату:

— Послушай, Андрюша, дети мечтают о елке, не найдешь ли ты возможным устроить ее?

— Разумеется, разумеется, как это я мог забыть о них! Извини, пожалуйста, Ирочка. Вот возьми деньги… Они лежат там, на столе, — засуетился художник, отбрасывая кисть и палитру.

Внезапно Нетти отложила в сторону тоненькую с безвкусно раскрашенной обложкой книжку, на которой крупными буквами значилось: "Нат Пинкертон", и взволнованно заговорила:

— А по-моему, все эти елки — одна только глупая трата денег, а удовольствия от них не получается никакого. Сама я в детстве их терпеть не могла. К тому же теперь нам пригодится каждый лишний рубль. Еще не все счета оплачены. Да и наш костюмированный вечер обойдется недешево. Сегодня тоже трат предстоит немало. А тут еще извольте бросать деньги на какие-то глупости. Увольте, Ира, мы не Ротшильды, и так Andre день и ночь работает на семью. Избавьте его хоть от таких лишних расходов, как никому не нужная елка.

— Но… дети так хотели устроить хотя бы маленькую елочку! — настаивала Ира.

— Ах, полноте, пожалуйста, дети глупы и ровно ничего не понимают. К чему им елка, когда есть гораздо более интересные удовольствия для них. Можно свести их в цирк или в балет как-нибудь, на утренний спектакль. Наконец, для них явится уже огромным развлечением смотреть на нас, когда мы, взрослые, будем танцевать на костюмированном балу.

— Значит, вы против устройства елки? — холодно спросила Ира.

— Безусловно.

— А ты, Андрюша?

В следующую же секунду взглянув на брата, молодая девушка пожалела о заданном вопросе. Смущенный Андрей Басланов старался избегать взгляда сестры.

Он был жалок. Не будучи в состоянии прекословить своей избалованной и эгоистичной супруге, Андрей сознавал, тем не менее, на этот раз все ее неправоту. Не говоря ни слова, не взглянув даже на золовку, Ира, вышла из мастерской.

"Бедные дети! Бедные дети! — подумала она. — На пустячное удовольствие для вас нет денег, а на костюмированные глупейшие наряды их бывает с избытком".

Лишь только она открыла дверь в гостиную, Надя и Жура бросились к ней.

— Ну что, Ирина Аркадьевна, что? Позволил дядя Андрюша? — спрашивали дети.

Ира взглянула на них, и у нее не хватило духу огорчить близнецов.

— Одевайтесь-ка скорее, малыши, и идем покупать елку и украшения, — произнесла девушка.

К счастью, дети не заметили ее смущения и, хлопая в ладоши, бросились вприпрыжку исполнять приказание молодой наставницы.

А через час все трое уже возвращались домой с сияющими лицами, нагруженные всевозможными сверточками и пакетами. Артельщик нес за ними красивое дерево. И елка и украшения были приобретены на скудные гроши Иры, оставшиеся от денежной посылки, отправленной матери, и предназначенные на покупку самых необходимых для нее вещей.

Елку решено было украшать в детской втихомолку от взрослых, и Ира приняла самое деятельное участие в этих хлопотах к полному удовольствию счастливой детворы.

…Вечер… К восьми часам оттепель неожиданно сменилась крепким морозцем. Мокрые хлопья снега не падали уже больше. Теперь едва-едва снежило… Лужи затянуло ломким ледком.

Стемнело. На небе появилась в общем хоре золотых созвездий на редкость яркая и крупная Вифлеемская звезда. Улицы заметно опустели. Редкие прохожие спешили по домам встретить праздник у себя дома или под кровом друзей и близких.

Наверху, в детской, уже заканчивались последние приготовления к елке, навешивались последние картонажи, когда оживленная и радостная вбежала сюда Катя. Обычно гладко и просто причесанная головка девочки теперь преобразилась. Вычурная прическа с крепко завитыми кудряшками совершенно изменила смуглое Катино лицо и состарила его по крайней мере лет на десять. В руках Катя держала что-то яркое, покрытое блестками и мишурою.

— Смотри, смотри, что Нетти мне подарила, — захлебываясь от восторга, кричала девочка, подсовывая к самому лицу Иры пестрые блестящие лоскутки, — немножко подчистить и перешить придется только и что за чудесный костюм Мотылька выйдет у меня к балу! Тут мы посадим крылышки или банты в виде крылышек или розетку из лент? — внезапно делаясь серьезной, спрашивала сестру Катя.

— Катя, Катя, смотрите, какая елка у нас! Сейчас зажигать будем! — прыгая вокруг девочки, радостно кричали Надя и Жура.

— Что? Елка? Очень мило, очень мило, — рассеянно роняла Катя.

— Катя, да что с тобою? Я решительно не узнаю тебя с некоторых пор. — И бросив перевязывать какой-то пестрый пряник с картинкой, Ира с удивлением взглянула на младшую сестру.

За эти несколько дней, проведенных совместно с Катей, она решительно отказывалась понимать ее.

Начать с того, что теперь Нетти не отпускала Катю ни на шаг от себя, и девочка была, по-видимому, очень довольна этим. Они ездили вместе на прогулки, ездили, а не ходили, потому что ходить пешком Нетти терпеть не могла, называя это мужицким удовольствием, посещали многочисленных знакомых Нетти, а главное, ежедневно бегали по Гостиному Двору, целыми часами простаивая у витрин магазинов или же проводили дома бесконечные часы в беседах о платьях, о костюмах, прическах и развлечениях.

Нетти сумела так увлечь Катю в самый короткий срок и своею шумной суетливой жизнью и своими интересами, что девочка вся с головой окунулась в эту блестящую, пустую и бессодержательную жизнь к полному удивлению и неудовольствию Иры. Прежнее чувство враждебности Кати к невестке, которое она испытывала в Яблоньках, исчезло бесследно. Напротив, теперь она стала горячей сторонницей Нетти.

Молодая женщина умела вовремя польстись девочке, удовлетворить ее тщеславие восторженными отзывами о ее внешности, умела своевременно обласкать болезненное самолюбие Кати. В представлении Кати Нетти являлась теперь и умницей, каких мало, и обворожительной красавицей, и шикарной светской дамой, которой необходимо подражать. И сама Катя, как могла, подражала Нетти: походкой, голосом, манерой говорить.

Сейчас, по моде причесанная, вся ушедшая в решение сложного, по ее мнению, вопроса, пришить ли ей цветок или ограничиться розеткой на юбке маскарадного костюма, Катя показалась старшей сестре жалкой и пустой.

— Катя, милая Катя, кто подменил тебя? — спросила с горечью Ира, пользуясь тем, что увлекшиеся близнецы не могли слышать ее.

— Я не понимаю, что значат твои слова, Ира?

— А я не могу понять, что стало с моей милой сестренкой. Неужели же эти несколько дней, проведенные с Нетти, могли так изменить тебя?

— Я осталась такою же, как и прежде, — вспыхнув до ушей, произнесла Катя, отворачиваясь от сестры.

Тогда Ира взяла ее за руку и, глядя ей в лицо, проговорила:

— Неужели маме доставило бы удовольствие видеть тебя такою?…

— Какою? — Глаза Кати говорили, что она отлично поняла сестру, но ложное самолюбие мешало ей признаться в этом, и она махнула рукою заученным, перенятым у Нетти жестом:

— Какою? Скажи на милость, я не понимаю тебя.

— Катя! Катя, стыдись! К чему эти ломанья, эти вычурные прически, этот неестественный тон!.. Неужели в Яблоньках…

— Барышня, пожалуйте, в столовую чай разливать, молодая барыня вас просить приказали, — прервала Иру появившаяся на пороге франтоватая новая горничная.

— Что, Луша, собрались уже гости? — живо заинтересовалась Катя.

— Собрались, барышня, как же.

— Много?

— Кажись, что много.

— Ах, боже мой, — засуетилась Катя, — где у вас тут зеркало?… Неужели вы можете обходиться без зеркала, негде прическу поправить даже.

— Ты помнишь, в Яблоньках мы обходились совсем без зеркал, — напомнила ей сестра.

— Ну, вот еще глупости, то в Яблоньках, а то в Петербурге, — досадливо возразила Катя. Здесь собирается избранное общество, не могу же я, Андрюшина сестра, ходить, как кухарка! — и с этими словами Катя, забрав свои блестящие тряпки, помчалась в будуар Нетти, отведенный для нее.

— Ну, дети, — обратилась к близнецам Ира, — вы тут навешивайте оставшиеся картонажи и пряники, а я пойду вниз разливать гостям чай. Потом вернусь и зажжем елку.

— А мы не подождем «кого-то»? «Кто-то», по-моему, должен прийти сегодня, — заикнулся было Жура.

— "Кто-то" не забудет нас в такой день, — подтвердила Надя, лукаво поблескивая глазенками.

В столовой собралось большое общество. Войдя в комнату, Ира, прежде всего увидела Нетти, нарядную, веселую, оживленную, в новом блестящем платье, с вычурной прической из фальшивых локонов.

Констанция Ивановна, едва ли не менее нарядная, нежели дочь, помогала ей занимать гостей. Андрей Аркадьевич, успевший сменить рабочую блузу на сюртук, сидел среди мужчин на дальнем конце стола. Там же Ира заметила двух знакомых молодых людей, кавалерийского юнкера, черного, вертлявого с усиками юношу лет двадцати, и рыжеволосого студента в довольно потрепанной тужурке.

Юнкер при виде Иры, звеня шпорами, подбежал к ней.

— Мое почтение, Ирина Аркадьевна. Узнаете?

Это был младший сын князя, Валерьян. Старший, Леонид, тоже подошел к девушке и с силой тряхнул ее руку.

— Здравствуйте, барышня, будем знакомы, — грубовато произнес он.

Разница между братьями бросалась в глаза при первом же взгляде. Насколько изящный, хотя и пустой, Валерьян походил на своих родителей, выглядя отпрыском старинного аристократического рода, настолько рыжий Леонид казался простолюдином.

Но Ире он понравился больше своего изысканно одетого брата. И она с удовольствием пожала его руку, бросив мимолетный взгляд на его старенькую тужурку.

— Изменились же вы, барышня с того дня, как я вас видел, будучи еще мальчишкой, — говорил Леонид басом, усаживаясь подле Иры, занявшей место за самоваром, в то время как черненький Валерьян занялся Катей, успевшей прибежать сюда раньше сестры и оживленно болтавшей с двумя сверстницами Нетти, барышнями Кутузовыми, Сашенькой и Аделью.

— Князь Валичка, князь Валичка, — кричали обе барышни, заглушая друг друга, — покажите нам фокус, вы обещали. Помните?

Валерьян, никогда не помнивший своих обещаний, если они не касались лошадей и верховой езды, до которой он был большой охотник, тем не менее поспешил удовлетворить желанье гостей.

Он показывал барышням фокус за фокусом, очень довольный тем, что обращает на себя всеобщее внимание. Его лицо фарфоровой куклы с черными глазами и черными усиками так и сияло самодовольством. Он, как настоящий опытный фокусник, со всеми заимствованными у того приемами, глотал ножи, отрезал себе палец, рвал и снова склеивал носовой платок.

Это было забавное зрелище. И взрослые, и молодежь с удовольствием наблюдали, прихлебывая чай со всевозможными печеньями и кексами.

Ире то и дело приходилось наполнять чашки и стаканы.

Леонид вызвался помогать ей. Но делал это так неудачно, что успел уронить ложку и разбить хрустальное блюдечко для варенья.

— Нет уж увольте меня, князь, плохой вы помощник, — улыбаясь отстранила его девушка.

— А вы лучше не бранитесь, милая барышня, — пробасил Леонид, хмуря рыжие брови.

— То есть, как это не бранитесь? — удивилась Ира.

— Да очень просто, князем обозвали. Нешто это не брань? Терпеть не могу, когда меня титулуют. Если я имел несчастье им родиться, так это только горе для меня. Князь, у которого нет денег и который должен висеть на шее у старика отца, потому только, что давать уроки — при княжеском титуле — это значит, вооружить против себя тех бедняков, которые имеют большее право на заработок, нежели я…

— Но, вы так молоды, учитесь еще… — попробовала утешить юношу Ира.

— Вот то-то и беда, что поздно схватился за ум и перешел в университет: тут хоть дело делаешь, а не коптишь небо, как мой дражайший братец и его товарищи… Видите тех лоботрясов, что увиваются около Нетти?

Ира, немало удивленная таким признанием юноши, который в детстве казался ей совсем иным, мерзким мальчиком, взглянула в сторону невестки и увидела двух молодых людей: юнкера, судя по форме, однокашника Валерьяна, и совсем юного офицера, оживленно беседовавших с Нетти.

До слуха Иры долетели фразы:

— Итак, мы танцуем, в следующее воскресенье… Чудесно… Вы обещали мне все кадрили и мазурку.

— Неправда! Неправда! Только первую кадриль и котильон…

— Mais parole d, honneur! (Но честное же слово).

— Нет, нет, лучше и не говорите! Я ведь помню.

— А вы видели тот костюм, который мне разрисовал Andre?

— Умопомрачительно! Да!

— По розовому фону цветы и бабочки, бабочки и цветы…

— Восторг! Адски красиво, воображаю!

— Ира, chere Ира, налейте еще чаю корнету Постольскому, — неожиданно через весь стол обратилась к молодой девушке Нетти.

— Va! Новость в доме, — шопотом произнес молодой корнет, наклоняясь к плечу Нетти, — а вы нас и не познакомили с нею, княжна!

— Какая же я княжна, перестаньте, я замужняя дама, madame Басланова, — кокетливо надувая губки, произнесла Нетти, — и прошу, monsieur, этого ни в коем случае не забывать.

— Постараюсь, прелестная бывшая княжна, — дурачился офицер.

— Опять? Вот вам за это! — И Нетти слегка ударила его по руке.

— А она весьма недурна эта барышня за самоваром, — произнес кавалер Нетти, юнкер Дима Николаев, товарищ Валерьяна, издали наблюдая за Ирою. — Право же, очень и очень мила, — добавил он, ломаясь.

— Вы находите? — Тут Нетти насмешливо прищурила глазки, — может быть, вы и правы, но эти провинциалки совсем не умеют держаться в обществе, — понижая голос, объясняла она своим кавалерам.

— Она вам родственница?

— Да… нет… дальняя… — буркнула Нетти, — а вот там направо сидит ее младшая сестра. Эта лучше, хотя и глупа ужасно… Вообразите, что ни скажу, все принимает за чистую монету. Воображает себя красавицей, ха-ха-ха! Да, а притом раболепно подражает мне во всем. Совсем маленькая обезьянка.

— Да неужели? — протянул Пестовский.

— Честное слово. Ей можно бог весть что наболтать, она всему поверит.

Все трое устремили глаза на Катю, оживленно болтавшую в это время с Валерьяном.

— Гм… Гм… что если попробовать поухаживать за нею, — произнес, покручивая усики, Николаев.

— За такой девчонкой? Не смешите лучше! — расхохоталась Нетти.

— Вот именно, надо поспешить, а кстати, и самому посмеяться. — Юноша незаметно пересел поближе к Кате и вмешался в ее разговор с Валерьяном.

Катя была в восторге от своего кавалера. Не успела она прийти сюда, как наслушалась стольких комплиментов!

Ей говорили, что она удивительно интересна, что ее скромный костюм ей так к лицу, а модная прическа так украшает ее.

Бедная Катя! Она не умела отличать грубой лести от правды, и юная головка ее кружилась от восторга. Выражение счастья не покидало теперь ее лица, а манеры сразу приобрели самоуверенность. Она с апломбом отвечала своим кавалерам. И, сама того не замечая, ломалась и гримасничала, то и дело неестественно вскрикивала и смеялась, стараясь копировать Нетти.

Ира видела это и любящей душой сестры замечала то, что ускользало от внимания самой Кати. Болезненно сжималось ее сердце:

"Так вот оно что! Так вот чем отплатила ей Нетти. Она лестью и притворною дружбою портит Катю, хочет сбить с толку бедную легковерную девочку и сделать ее посмешищем в глазах других.

Нет, нет, она, Ира не должна допускать этого! Она обязана охранять сестру от обид и насмешек".

Мысль о Кате прочно овладела ею, в то время как князь Леонид внимательно разглядывал ее. И только когда его густой, грубоватый голос зазвучал снова, Ира обратила внимание на своего соседа.

— Смотрю я на вас, барышня, и диву даюсь. Одна вы здесь среди присутствующих живой человек, — произнес Леонид, глядя в глаза Иры.

— А другие что же? Мертвые, по-вашему? — улыбнулась та.

— Не совсем мертвые, но и не живые какие-то, куклы на пружинах, автоматы, право… Вы взгляните на барышень только: какие все бессодержательные лица с моей дражайшей сестрицей включительно, так и написано у них на лбу: "Здесь не думают — ибо не любят тратить времени даром". А прически-то? Вороньи гнезда, пугалы огородные, смотреть противно!

— А вы не смотрите, — отвечала Ира и тихонько позвала сестру:

— Катя, иди сюда. Разливай чай за меня, мне необходимо пойти в детскую.

Катя, недовольная тем, что ее оторвали от крайне интересной беседы, нехотя встала и подошла к сестре.

— Катя, голубушка, будь проще и сдержанней, — успела шепнуть ей незаметно Ира, уступая сестре свое. место за самоваром.

Злые огоньки зажглись в глазах Кати.

— Нельзя ли без замечаний, — буркнула она и тихонько шепнула вслед старшей сестре, но так, что только Ира могла ее расслышать:

— Классная дама без муштровки не может шагу ступить!

— Катя! — начала было старшая сестра, но, не желая обращать на себя всеобщего внимания, она предпочла молча удалиться из столовой, хотя сердце ее еще тревожнее сжалось в эту минуту.

Теперь она видела ясно: Нетти сдержала свое обещание, отплатила ей, смущая и портя бедную Катю, оказавшуюся такой легкомысленной и не в меру доверчивой.

"Уж скорее бы проходили эти праздники и уезжала бы отсюда Катя… Бог знает, какие еще дурные причуды может вселить в нее Нетти. А на Пасху ни за что не возьму ее сюда. Пусть лучше поскучает у себя в пансионе, весною же увезу в Яблоньки на здоровый воздух, в здоровую деревенскую обстановку. — И, порешив на этом, Ира поспешила наверх.

— Ну вот и я, дети, теперь будем зажигать елку! — весело, как ни в чем не бывало, крикнула она о порога, открывая дверь в детскую.

При ее появлении с кресла поднялась молодая женщина, одетая скромно, почти бедно, в черном стареньком платье, с воротничками и нарукавничками ослепительной белизны. Густые волосы ее были гладко причесаны на ровный, как ниточка пробор. Худощавое бледное лицо было спокойно и строго.

— Зинаида Градова, — назвалась незнакомка, крепко по-мужски пожимая руку Иры, — мать этих малышей.

Тут молодая женщина притянула к себе Журу и Надю и стала ласково гладить их по головкам.

"Так вот кто это, — поняла Ира, — недаром таким знакомым кажется мне ее лицо. Я видела ее однажды на портрете в кабинете князя".

— Я рада повидать вас, Ира. Можно в силу родства называть вас так? Да, рада познакомиться с вами и поблагодарить вас за моих ребят. Что за воспитание они получали до вашего появления в доме! Я всегда занята, вы знаете, отец говорил вам, должно быть, что я задалась целью окончить медицинские курсы, чтобы дать детям безбедное существование и содержать их на личные средства, не прибегая к помощи других, даже отца. Для этого я и учусь целыми днями, с этой же целью и доверила временно дедушке внучат. И уже раскаиваюсь в этом. Жизнь малюток далеко не сладка в этом доме и, если бы не вы, Ира, которая сумела скрасить здешнее житье-бытье моим близнецам, я бы взяла их сейчас же обратно, хотя и живу в одной комнате, снятой мною. А это было бы нелегко. Так дайте мне пожать вашу руку, Ира, и от души поблагодарить вас за все.

И она снова сильно, не по-женски, тряхнула худенькие пальчики Иры.

Эта энергичная молодая женщина, с ее правдивыми глазами, честным лицом и простой безыскусной речью, сразу понравилась Ире. Ей показалось, что она давно знает Зинаиду Юрьевну. Знает и уважает ее за цельность натуры и за желание пробивать себе путь в жизни далеко не легким способом.

Жура и Надя, как маленькие котята, ласкались к матери, гладили ее руки, перебирая худые длинные пальцы, и нежно заглядывали ей в лицо.

— Журка, Наденыш мой, рады меня видеть? Знаю, знаю, что рады, малыши! Я и сама без вас соскучилась. Да недосуг было заглянуть сюда к вам. Уроки у меня по общей гигиене и по анатомии были. Впрочем, все это пустой звук для вас, глупыши мои! А сегодня, в сочельник, не могла не прийти и оставить вас без подарков. — Ну, что, нравится тебе моя кукла, Наденыш, а тебе, Евгений, по душе пришелся мотор? Его бензином заправлять надо… Как настоящий.

— Прелесть, мамочка, что за моторчик! Ирина Аркадьевна, посмотрите, какую мне мама принесла игрушку, — и Жура протянул Ире действительно прелестную игрушку, крошечную копию настоящего автомобиля.

— А мне куклу, глядите, какую. Она на нас с Журой похожа, и глаза, и локоны, как у нас! — подбегая к Ире с другой стороны с прехорошенькой французской куклой, захлебывалась от удовольствия Надя.

— Нарочно и выбирала такую, — улыбаясь, говорила молодая мать.

— А теперь зажигайте елку, потешьте вашу маму, устала она от своих лекций, хочется ей самой подчас в ребенка беззаботного превратиться.

С веселой суетою дети в сопровождении Иры бросились к елке и стали зажигать огни.

Когда разгорелись разноцветные свечи на елке и вся она, зеленая, пышная и нарядная, засияла десятками огоньков, в дверь детской неожиданно постучали.

— Принимают гостей?

— Дедушка, дедушка! Тебя нам и не хватало, смотри, смотри, даже мама пришла! — И дети устремились навстречу старому князю.

— Здравствуй, отец, подошла следом за ними к Юрию Львовичу его старшая дочь.

— Здравствуй, Зина, рад тебя видеть! Не очень-то ты балуешь своими посещениями отца, — с ласковым упреком обнял Градову князь.

— Что делать, отец, ты же знаешь, лекции отнимают все мое время, к тому же и уроки, которые я даю…

— Урожденная княжна Вадберская не должна была бы давать уроки, когда ее старый отец может помочь ей, поделиться с нею теми крохами… — с горечью сказал князь.

— Вот именно, крохами, отец, — перебила его Зина. — Если бы ты был обеспечен, я бы, не задумываясь, приняла твою помощь, но, дорогой, я знаю, что твоей пенсии едва хватает на содержание семьи и моих же детей. Ты и так много делаешь для меня, помогаешь мне в воспитании Евгения и Надежды, а…

— Зиночка, послушай, дружок мой, своего старого отца. Оставь ты институт, медицину, не для тебя все это, не для твоего хрупкого здоровья. Поселяйся с нами, заживем вместе. И дети будут рады несказанно, да и я… Утешь старика, — Князь старался говорить так, чтобы Ира с детьми не могли его услышать.

Зина нахмурилась. Резче выступила черточка между бровями на ее лице.

— Опять ты за прежнее, отец, — сказала Зина. — Я знаю, ты любишь меня и был бы счастлив сознавать, что я нахожусь тут же у тебя под крылышком, но я повторяю тебе то же, что говорила и раньше. Раз я начала, какое бы то ни было дело, я должна довести его до конца. Я поступила в медицинский институт, чтобы по окончании его стать врачом. Не хочу скрывать, не одна только идея помощи ближним руководит мною, нет, хотя я и люблю людей и всею душою стремлюсь принести им пользу, но и своих детей, вот этих глупышек, Надю и Журку, люблю и хочу вывести их в люди. Их покойному отцу, безвременно умершему, поклялась я выполнить это. А во-вторых, отец, если две медведицы не уживаются в одной берлоге, судя по русской пословице, то как же ты хочешь, чтобы ужились в ней целых три, да еще такие разные по характеру, как Констанция Ивановна, я и Нетти, — и скрашивая горечь слов добродушной улыбкой, Зинаида Юрьевна обняла отца.

Этот сочельник надолго остался в памяти Иры. Из нижнего этажа, из гостиной, неслись звуки модного танца. Потом танец сменился шансонеткой, спетой кем-то из молодых людей.

А здесь маленькое зеленое деревцо сияло своими разноцветными свечами, распространяя запах хвои, такой свежий и приятный. Угощенье, состоявшее из яблок и леденцов, казалось куда вкуснее фруктов и кексов, подаваемых в хрустальных вазах гостям там, внизу.

А самое приятное было видеть счастливые лица детей, так искренно веселившихся около елки…

Глава 4

Наконец наступил так давно ожидаемый Нетти день бала!

Уже с самого утра поднялась в доме невообразимая суматоха. Горничная Луша то и дело бегала по лестнице, хрустя накрахмаленными юбками, стуча каблуками. Констанция Ивановна, перерывая весь гардероб, переговаривалась с Нетти, которая примеряла чуть ли не в сотый раз костюм Весенней Зари. Заниматься сегодня с детьми Ире не представлялось никакой возможности. Она захлопнула тетрадки и велела своим маленьким воспитанникам собираться на прогулку.

Но прогулка была тоже отложена.

— Ира, будьте так любезны, — скорее тоном приказа, нежели просьбы, обратилась Нетти к невестке, — принесите мне шпилек-невидимок для прически и ленту для веера. Понимаете, бледно-розовую муаровую ленту… Только поторопитесь с покупками, пожалуйста. Да, только не берите вы с собою детей в магазин. Они только стеснят вас.

Еще через полчаса Ире пришлось мчаться к парикмахеру, который недостаточно крепко завил фальшивые локоны Нетти. Потом за перчатками и английскими булавками…

Когда Ира исполнила чуть ли не десятое поручение невестки, она увидела Нетти, сидевшую перед зеркалом и тщательно натиравшую себе лицо каким-то кремом.

— Знаете, так оно лучше будет, свежее к вечеру, — оправдывалась молодая женщина.

— Да, удивительно помогает, — примеривая у другого зеркала огромную накладку из фальшивых волос, произнесла Катя. — Дайте мне тоже потом попробовать, Нетти.

— Катя! — удивилась Ира.

— Что, Катя? — пожала плечами девочка.

— Не думаешь ли ты, что я, как старшая сестра, разрешу тебе делать такие глупости?

— Какие глупости? Я не вижу глупостей ни в чем.

Губки Кати мгновенно надулись. Лицо приняло капризное выражение.

— Перестань глупить, Катя, — строго заговорила Ира, — я не разрешу тебе, девочке, делать глупости… Изволь снять сейчас же этот нелепый накладной шиньон и не смей прибегать к косметике. Иначе принуждена буду отправить тебя сегодня же в пансион.

— Это будет крайне бестактно с вашей стороны, Ира, — неожиданно вмешалась в разговор Нетти, в то время как Катя залилась слезами.

Серые глаза Иры стали почти стальными.

— Я попрошу вас не баловать мою сестру, Нетти. Она еще ребенок, и кружить ей голову не следует. Перестань капризничать, Катя, если ты не хочешь, чтобы я осуществила на деле свои слова.

— Ты… меня го… то… ва… ли… шить последнего счастья! — всхлипывала Катя, театрально откидывая голову на спинку кресла.

— Боже мой! Да что же это с нею… Я решительно не узнаю ее! — Ира поспешно направилась к двери.

Нетти остановила ее на пороге.

— Да, кстати, Ира, в каком же костюме будете нынче вы?

— То есть в каком костюме? — удивленно переспросила Ира.

— Да ведь, нелепо оставаться такой монашкой, в вашем черном платье, когда все будут в костюмах и масках.

— Но у меня нет денег, чтобы приобрести подобающий костюм, Нетти, — холодно отвечала Ира.

— Ах, Боже мой, но кто же говорит про деньги! У maman и у меня — масса разного старого тряпья, всякого ненужного хлама, из которого вполне можно соорудить прехорошенький костюм.

— Благодарю вас, но мне он не нужен, — сдержанно поблагодарила Ира.

— Какая же вы, однако, эгоистка, Ира, — с досадой сказала Нетти, — вы непременно хотите испортить бал всем нам. Все будут нарядны, прекрасно одеты, интересны, а вы одна будете среди нас, как черное, мрачное, пятно…

— Но я могу не выходить в гостиную, чтобы не испортить вам праздника своим мрачным видом…

— Ах, это еще хуже будет. И Кутузовы, и Раевские, и Блацы, и Завьяловы, все скажут, что мы не пригласили вас на вечер, и держим в черном теле. А ведь вы не простая гувернантка, а сестра Andre.

— Так вот оно что! — улыбнулась Ира. — Хорошо, я сделаю так, что и овцы будут целы и волки сыты, — и, мельком взглянув на все еще плачущую Катю, она вышла из будуара.

Лишь только Ира скрылась за дверью, Нетти подошла к Кате, приподняла ее залитое слезами лицо и произнесла сладеньким голоском:

— Перестаньте же плакать, детка. Утрите ваши очаровательные глазки. Не стоит их портить даром. Ваша сестра себялюбивая эгоистка, и потом она, действительно, деспотична, вы молодец, что отчитали ее, а кроме того, и завистлива она на редкость.

— Как? Что? Завистлива? Ира?

— Ну да, завистлива, чему вы так удивились? Она запретила вам надевать локоны потому только, что вам они чрезвычайно идут. Она боится, что в них вы будете лучше нее. И она права. Вы гораздо красивее вашей сестры, Катя. Она сама сознает это и страшно злится, по-видимому. Посмотрите на себя в зеркало, детка. Ну, разве вы не красавица? С этими чудными глазами, с прелестным носиком. Взгляните только, и вы сразу проникнете в те вполне понятные мысли, которые волнуют вашу дражайшую сестричку.

Катя, повинуясь указанию невестки, взглянула на себя в зеркало. И, действительно, показалась себе красавицей в этот миг. Никогда не нравились девочке как сейчас ее собственные глаза, и неправильные черты ее некрасивого, но привлекательного личика.

С одним только не могла согласиться Катя, что Ира, ее серьезная, всегда думающая о других старшая сестра, могла быть эгоисткой, да еще вдобавок завистницей! Но противоречить Нетти Катя не решалась из боязни рассердить свою новую подругу и благоразумно смолчала, несмотря на то, что глубоко в ее душе было сознание невольной вины перед Ирой.

В десять часов вечера скромную квартиру Вадберских и Баслановых нельзя было узнать. То и дело подъезжали к подъезду кареты, сани и автомобили. Горничная Луша с двумя нанятыми на этот вечер официантами каждую минуту неслась в прихожую на раздававшиеся там звонки.

Вскоре небольшая передняя наполнилась шубами, дамскими манто, форменными пальто и шинелями военных. В гостиной, превращенной теперь в танцевальный зал, сдержанно шумела пестрая толпа костюмированных. Самого разного вида маски попадались тут. Были здесь и мифологические боги, были пастушки, коломбины, четыре времени года, пьеретты, цветочницы, гении, Мефистофели, римские воины, рыцари, паяцы. Маски скрывали лица. Только пожилые гости, почтенные отцы и матери семейств явились без масок.

Сама княгиня Констанция Ивановна без маски, в великолепном национальном костюме Старой Венеции, опиралась на руку князя Юрия Львовича, оставившего, кабинет и свои мемуары, радушно встречали гостей.

Никто из приехавших сюда повеселиться не сказал бы, что хозяева дома — те самые князья Вадберские, когда-то богатые и теперь проживающие последние крохи оставшегося состояния.

Взятая напрокат мебель, посуда, прислуга, дорогие закуски, фрукты, конфеты и крюшон, искусно замороженный в небольшом ледяном гроте, устроенном в столовой, — все это создавало полную иллюзию богатства и роскоши.

И все это было сделано для одной Нетти ее мужем.

Сама Нетти в роскошном костюме Весенней Зари, стоившем многих бессонных ночей Андрею Аркадьевичу, была, как говорится, на седьмом небе от счастья.

Хотя плотная бархатная маска и скрывала ее лицо, но по роскошному костюму, искусно разрисованному акварелью, о котором сама Нетти успела разболтать всем своим друзьям и знакомым, все сразу узнали молодую хозяйку дома.

Подле нее вертелись, звеня бубенчиками арлекин и Пьеро в колпаке с кисточкой и в широчайшем костюме. Тут же порхал изящный мотылек, миниатюрная фигурка Кати, одетой при помощи Нетти в удачно сооруженный из разного цветного тряпья, прехорошенький костюм. Катя не отходила ни на шаг от своего кумира, а от Кати, в свою очередь, не отходил забавный китаец в пестром костюме, широкой куртке и привязанной косой.

Когда большая часть гостей уже съехалась и приглашенный тапер, заняв свое место за роялем, ударил по клавишам, стройный арлекин подбежал к Нетти и расшаркался перед нею.

— Могу я просить вас о милости открыть со мною бал, прекрасная княжна?

— Опять княжна? Не злите меня, Пестольский. Что скажет Andre, когда услышит, как вы называете меня. И потом, как вы меня узнали?

— О, если бы здесь была не одна, а целая тысяча аналогичных с вами по костюму весенних зорь, то я бы узнал вас из этой тысячи, божественная княжна.

— Какой вы забавный! Какие вы всегда болтаете глупости! Следовало бы вас хорошенько наказать за это — оставить без танцев, но я сегодня так счастлива, что прощаю вас. — Нетти положила на плечо молодого офицера свою изящную маленькую ручку, стянутую узкой белой перчаткой, и закружилась с ним по зале под нежные, мелодичные звуки вальса.

В это время перед Катей очутились сразу два кавалера: один широкоплечий, статный, в наряде русского боярина, настоящий русский молодец, другой, ломающийся и подпрыгивающий, как обезьяна, Пьеро.

— На тур вальса, прелестный мотылек! — пригласил юнкер Дима Николаев, расшаркиваясь перед девочкою в то время, как статный боярин без слов обвил рукою ее талию.

— С тобой, с тобой, Андрюша! — весело вскрикнула девочка, мгновенно узнав по костюму брата.

— Позвольте, а я-то как же? — засуетился Пьеро.

— А с вами потом, — сказала она, уносясь под дивную мелодию на середину залы в крепких объятьях брата.

Потерпев неудачу, Пьеро кинулся к первой попавшейся барышне, одетой французской маркизой в мушках и напудренном парике, и пригласил ее.

Вмиг и третья пара закружилась по зале. За нею четвертая, пятая, шестая…

Старики прошли в соседнюю комнату, где их гостеприимно поджидали раскинутые для карт ломберные столы с развернутыми веером карточными колодами.

Дамы и не танцующие гости поместились за чайным столом в столовой под наблюдением старшей хозяйки дома.

На этот раз чай разносили наемные официанты и Луша. Ира была наверху. Она не спеша укладывала спать близнецов.

Несмотря на все настояния хозяев, молодая девушка категорически отказалась пустить детей в залу.

— Не дело, малыши, совсем не дело, — говорила она порывавшимся вниз детям. — Завтра рано вставать надо, заниматься. С какими же головами вы будете присутствовать на уроках? Да и потом, что интересного — смотреть, как веселятся другие, — убеждала детей Ира. — А мы лучше завтра днем в цирк отправимся. Я афишу читала. Каких там медведей показывают, просто прелесть! И на велосипедах они ездят, и на колесных коньках катаются, совсем как люди. Хотите поехать взглянуть?

— Хотим, хотим! — в один голос отозвались близнецы.

— Вот и прекрасно, поедем, значит, а теперь засыпайте поскорее.

— А вы, Ирина Аркадьевна, пойдете вниз? — приподнимая свою кудрявую головку с подушки, осведомилась Надя.

— Ты слышала, детка, как тетя Нетти просила меня об этом. Но не скрою. Мне гораздо было бы приятнее лечь пораньше спать.

— Разве вы не любите танцевать?

— Люблю. В институте я много и охотно танцевала. Но то общество, которое собралось нынче внизу, мне совсем не знакомо, и я не имею никакой охоты сегодня танцевать.

Ира говорила правду. Ей не хотелось спускаться вниз и заниматься гостями. Но делать было нечего — приходилось идти, чтобы не обидеть Нетти.

Лишь только дети заснули и послышалось их ровное сонное дыхание, она не торопясь отложила в сторону книгу и подошла к крошечному зеркальцу. Она расчесала свои короткие густые волосы, успевшие подрасти за эти два месяца после болезни, и перевязала их лентой (несложная прическа, которую она теперь носила каждый день). Затем взяла со стула приготовленные ею черное скромное платье и черный же шерстяной платок. Платье она проворно накинула на себя. Платком же повязала голову совсем так, как это делают монахини. Затем вынула из ящика комода бархатную маску и надела ее.

Взглянув на себя еще раз в зеркало, Ира осталась вполне довольна своим костюмом. Отразившаяся в стекле строгая черная фигура давала полную иллюзию обительской послушницы. Ира была счастлива, что ей не пришлось заимствовать наряд у Нетти или у княгини и что она сама могла, потратив крошечную сумму, сделать этот костюм.

Взглянув еще раз на крепко спящих детей, она поправила лампаду перед божницей и неслышно вышла из комнаты.

Глава 5

— Ба! Ба! Кого я вижу! Прелестная послушница, разрешите просить вас окунуться в мир житейской суеты, умчать в вихре вальса, — услышала Ира странно знакомый голос.

— Так как я послушница только на сегодняшний вечер и мне не придется возвращаться в мою строгую обитель, то охотно принимаю ваше приглашение, — с низким поклоном ответила Ира, сразу входя в свою новую роль.

Стройный арлекин, звеня бубенчиками, обвил рукою ее талию. Несмотря на полное нежелание танцевать в незнакомом обществе, Иру при первых же звуках немного грустного вальса, который она всегда предпочитала всем остальным танцам, охватила радость. Чудесные звуки музыки ласкали ее. Сами ноги неслись, казалось, под эту красивую нежную мелодию. К тому же, ее кавалер, пестрый арлекин, танцевал прекрасно. И словно сама Ира с каждой секундой делалась все легче, все воздушнее, соразмеряя свои движения.

— Вы танцуете, как богиня! Я ничего лучшего еще не встречал на своем веку… Такая легкость и грация, — восторженно нашептывал ей кавалер.

От этих слов еще веселее стало на душе молодой девушки. Она давно не танцевала, не веселилась. А молодости не присущи угрюмость и суровость. Ира отлично сознавала это и не находила ничего предосудительного в том, что она кружится сейчас по зале с пестрым арлекином, умеющим так прекрасно вальсировать. Но вот он расшаркался перед нею и отвел на место.

— Ты прелестно танцуешь, очаровательная отшельница, — переходя на «ты», произнес кавалер.

Потом он исчез на минуту и возвратился, ведя с одной стороны римского воина, с другой — пастуха.

— Выбирай любого!

Ира протянула руку скромному пастушку, и уже с новым кавалером закружилась по зале.

А тихие, вкрадчивые звуки вальса так и баюкали, так и нежили слух. Они то пели свирелью, то казались рокотом нежного морского прибоя. Ира едва касалась ножками земли.

— Как приятно танцевать с тобою, маска, так ты воздушна и легка! — сказал ей, усаживая ее на место, новый кавалер.

А тут уже ждали ее другие бальные танцоры.

— Смиренная послушница, удостой меня убогого, осчастливь! — послышался знакомый голос за спиною Иры. Она живо обернулась. Русский мужичок в широких шароварах и в поддевке стоял перед нею, неуклюжий, забавный, смешно переминаясь с ноги на ногу, с гармоникой под мышкой, с плетеными лаптями на ногах.

— Ха-ха-ха! — рассмеялась Ира, — князь Леонид, сразу узнала по голосу!

— Какой князь Леонид, просто убогий мужичонка, бобыль Ефремка из села Михайловки, что близ Яблонек, по соседству, значит. Знакомо, чай, село-то тебе, мать? А? — подражая крестьянскому говору, басил старший из братьев Вадберских.

— Господи! Да неужели же вы и почтаря Ефрема знаете? — внезапно обрадовалась знакомому имени Ира.

— А то как же? Он ведь не только к вам в Яблоньки, а и к нам в Лесное почту возил.

Словно родным деревенским воздухом, знакомой милый обстановкой повеяло на Иру. Встали, как по мановению волшебной палочки, перед нею картины недавнего прошлого… Воскресли перед мысленным взором девушки, дорогие далекие образы… И сразу потянуло туда, далеко, в родное гнездо…

"Катя, а Катя, где же она, однако?" — подумла Ира, уже безо всякого удовольствия кружившаяся теперь по зале с рыжим князьком, поминутно, сталкивающимся с другими танцующими парами и наступающим на ноги своей даме.

Сегодня ей удалось только мельком увидеть Катю, когда та прибежала показаться ей за пять минут до начала бала в их «детскую». Теперь же, попав в шумную атмосферу бала и отдавшись так неожиданно нахлынувшей на нее волне непривычной маскарадной суеты и веселья, молодая девушка на миг позабыла о младшей сестре.

"Непростительная оплошность! Где же она, однако?" — тревожно ища глазами по зале нарядного пестрого мотылька, думала Ира.

— Довольно, довольно, благодарю вас, князь! — обратилась она к своему кавалеру, потеряв всякое желание продолжать танцы.

— Ну, вот, уже и довольно, экая вы, право! А я только что разошелся. Кажется, не очень ваши ноги пострадали? Нетти, та со мной ни за что не пойдет и все ее кисейные барышни-подруги тоже — грубовато басил Леонид. — Иначе, как слоном, они меня и не называют.

— Мерси, мерси, я не могу больше, — и, отняв руку у своего кавалера, Ира выскользнула из круга танцующих.

Маленькая маркиза с задорными мушками на щеке и подбородке под руку с средневековым рыцарем внезапно заступила ей дорогу.

— Наконец-то ты вышла из твоего монастыря, прелестная отшельница, — слегка ударяя Иру веером по плечу, насмешливо произнесла она, наклоняя свою напудренную головку, — и не надоело тебе быть, однако, ключницей и кастеляншей в этой обители?

Ира вздрогнула, сразу поняв насмешку.

— Я не нахожу в этом ничего дурного.

— Но с твоей внешностью, с твоим образованием и воспитанием, милая скромница, ты могла бы найти себе лучшее применение, нежели быть нянькой и домоправительницей там, где все равно не оценят твоих услуг, — снова засмеялась под кружевом маски незнакомка.

— Клянусь, не знаю более скучных обязанностей! — вторил ей рыцарь, ее кавалер.

"Какие они все злые, однако, — с горечью, подумала Ира, — ведь они смеются надо мною. Они не знают, что ради мамочки и Кати я готова нести еще и не такую трудную службу". — И она поспешила уйти подальше от насмешливой парочки.

Между тем вальс сменился кадрилью.

— Mesdames et messieurs, prenez places! — надрывался дирижер.

— Смотрите, видите эту черную фигуру… Мрачная личность, пробивающаяся из залы, это сестра молодого Басланова, — в этот же миг услышала Ира чей-то приглушенный голос за собою.

— Что за странность нарядиться, точно на похороны. Ведь Басланов зарабатывает немало, не мог поприличнее одеть сестру… — отвечал на это другой.

Дальше молодая девушка не пожелала слушать. Ей казалось, что пол горел у нее под ногами, пока она пробиралась к выходу из залы.

В соседней столовой, у ледяного грота с крюшоном, стояло несколько масок: пронырливый китаец, пестрый арлекин и бойкий Пьеро. Тут же была и Нетти, оживленная, смеющаяся, между Цветком Мака, Доброй Феей и Мотыльком… Они оживленно болтали, прихлебывая напитки из хрустальных бокалов. Очевидно, молодые люди не в первый раз подходили к крюшону, потому что движения и речи их были развязнее и порывистее, чем всегда.

— А, прекрасная послушница, — весело вскричал арлекин, — вот неожиданное открытие, mesdames, вообразите, сия смиренная отшельница всех вас, как говорится, за пояс заткнула по части грации и искусству танцев. Ирина Аркадьевна легка и воздушна, как Сильфида, право, многие из наших дам и боярышень могли бы позавидовать ей.

— Ха-ха-ха, — не совсем естественно рассмеялась Нетти, не выносившая, чтобы в ее присутствии хвалили других.

— Вы прелестны! — пропищал Красный Мак, всячески старавшийся не быть узнанным.

— Воображаю танцующей эту провинциалку, — шепнула на ухо Пьеро Добрая Фея.

— Га-га-га! — заржал Пьеро голосом Димы Николаева и, извиваясь с искусством настоящего клоуна, он ни с того ни с сего обратился к барышням с довольно своеобразным заявлением: — А вот если бы вы видели только лошадь князя Контакузен, mesdames. Она взяла первый приз на последних скачках. Mille diables, не лошадь, а огонь!

— На такую не грех поставить, — вращая черными глазами в отверстиях маски, вставил китаец, прихлебывая крюшон.

— А разве ты играешь на скачках, милый китайский мандарин? — кокетливо смеясь, обратилась к нему Добрая Фея.

— А ты умеешь держать на привязи твой болтливый язычок, волшебница?

— Мы не болтливы, сударь! За это подозрение не желаю говорить с вами, — обиделась маска.

— Увы мне! Увы мне! — воздевая руки к небу, воскликнул китаец.

— Мотылек, разреши наполнить этой живительной влагой твой бокал, — обратился арлекин к Кате.

Девочка со смехом протянула ему опустошенную ею только что стопку. Ее глаза неестественно блестели. Катя никогда не брала в рот вина и нынче впервые по настоянию Нетти выпила холодного крюшона. Он сразу ударил ей в голову, заставляя беспричинно смеяться. Лицо ее пылало под маской, голова слегка кружилась. Но тем не менее она ни в чем не желала отставать от старших.

Ира удержала ее:

— Перестань, Катя, это вредно и некрасиво. Ты еще ребенок, а детям не полагается пить вина, — произнесла она, взяв у девочки бокал с искрящейся влагой.

— Но как строго, однако… — засмеялся Пьеро.

— В монастырях проповедуется пост, молитва и полное воздержание от спиртных и виноградных напитков, — тоненьким фальцетом протянул арлекин.

— Вот еще! — надула губки Катя, — я не понимаю, почему ты, Ира… Она не договорила, потому что Нетти отвела в сторону Иру и заговорила, мало заботясь о том, слышат ее или нет.

— Ира, что вы сделали? Вы же осрамили нас с Andre.

— Я? Осрамила? Что вы еще выдумали, Нетти?

— Не притворяйтесь, пожалуйста, моя милая, вы отлично знаете, что я хочу сказать! Взгляните на себя, как могли вы показаться на вечере в этом жалком тряпье! Ведь вы же родная сестра Andre! Что будут говорить о нас с мужем! Скажут, балы устраивают, а бедную молодую девушку одели в лохмотья, как какую-то нищую. Если б я знала это раньше, то ни за что не пустила бы вас сюда в этом затрапезном виде.

Ира слушала, не веря своим ушам. Неужели настолько была недалекой эта блистательная Нетти, чтобы делать ей такие нелепые замечания, да и притом вслух, при всех!..

— Это легко поправить, — сказала Ира, — большая часть гостей меня не узнала и я постараюсь незаметно скрыться и больше уже не возвращаться сюда, чтобы не компрометировать вас моим костюмом. Таким образом инцидент будет исчерпан, я надеюсь, вполне.

— Это будет самое лучшее, что вы могли придумать, — холодно сказала Нетти вдогонку молодой девушке. Но та не слышала ее. Мысли Иры были заняты уже другим.

— Катя, — позвала она с порога сестру, — я надеюсь, что ты не будешь больше делать глупостей, пить вина и тотчас же после ужина пойдешь спать. Тебе, как девочке, еще рано оставаться до самого конца бала.

— Ого, какая строгая, однако, старшая сестрица! — пропищал Пьеро.

— Она страшная деспотка и завидует Кате, — успела шепнуть Нетти своим друзьям.

— Смотрите, пожалуйста, а на вид смиренница какая, воды не замутит! — засмеялся Красный Мак в лице Нины Завьяловой.

В таком омуте, вы знаете… — подхватила ее сестра Ольга.

— Офелия, ступай в монастырь! — подскочил к Ире арлекин, успевший уже приложиться к десятому бокалу и вследствие этого не совсем твердо державшийся на ногах.

— Офелия, о нимфа! Помяни меня в твоих святых молитвах, — внезапно опускаясь на одно колено, продекламировал Дима Николаев — неугомонный Пьеро.

Но Ира уже не слышала того, что ей говорили. Со смутным чувством глухого раздражения, впервые появившимся в ее душе, она поднялась к себе в детскую. Здесь перед божницей теплилась лампада. Слышалось ровное дыхание спящих детей, и на нее сразу пахнуло покоем и сладкой грустью.

Заглушенные несколькими дверьми долетали сюда звуки мазурки, веселые выкрики дирижера… Топот ног… звонкие всплески смеха… Но молодая девушка ничего не слышала. Она достала лист почтовой бумаги и села за письмо к матери.

Глава 6

Весь этот вечер Катя была как во сне. От выпитого с непривычки крюшона голова девочки кружилась все сильнее. Смех делался все громче и неестественнее. А тут еще и новые впечатления: ее первый бал, ее положение взрослой барышни, танцевавшей впервые с настоящими взрослыми кавалерами. Валерьян Вадберский, прячась под своей хламидой китайца, наперебой с Димой Николаевым говорили ей комплименты, восторгались ее внешностью, грацией и изяществом, танцуя с нею по нескольку раз подряд и словно по уговору отличая ее перед всеми остальными барышнями.

Бедная Катя! Она не слышала того, что говорилось в то же время за ее спиною этими юными шалопаями.

— Она божественно глупа, величественно глупа, ваша Катя! — говорил Дима на ушко Нетти.

— Послушай, сестра, мой Громобой, умнее нашей молоденькой родственницы, а ведь он только лошадь. А эта девица, вообрази, только и знает, что хохочет на всю эту ерунду, которую я напеваю ей в уши… Нет, она великолепная дурочка, эта милая Katrine! — вторил ему Валерьян, обращаясь к Нетти.

— Но ты уж не очень, Валя… — с притворным беспокойством останавливала брата молодая женщина.

— Да, я и так не очень… но тсс! Вот и она, легка на помине! Идет.

— M-lle Katrine, m-elle Katrine, — хотите я очищу вам грушу? — бросился он с видом непритворной любезности навстречу Кате.

— Грушу? Ха-ха-ха! — смеялась та, — ах, нет, не надо груши, я не хочу груши. Я ничего не хочу… У меня болит голова. Вот если бы можно было выйти сейчас же на крыльцо подышать свежим воздухом!.. Но этого нельзя!

— Voila une idee! (Вот идея!) Почему нельзя! Какой вздор!.. И не только на крыльцо, но и прокатиться можно… Хотите я привезу мотор, и мы все прокатимся, — предложил Валерьян.

— Идея! Идея! Отлично, отлично мы все поедем! — весело захлопали в ладоши обе барышни Завьяловы и Нетти.

— А как же Ира? Она будет недовольна! — засомневалась Катя.

— Бэби, маленькая бэбичка какая, подумаешь, — возразила Нина Завьялова — без спросу у сестры шагу ступить не смеет! Однако же и держит вас в руках ваша Ира! Стыдитесь, m-elle Katrine, так слепо повиноваться сестре, которая немногим старше вас.

— Она заметно командует вами! — подтвердила вторая Завьялова, Ольга.

— Возмутительно, — вмешалась в разговор Нетти… Ира до сих пор, вообразите, считает Катю ребенком, из личных соображений, конечно. Ведь, согласитесь, однако, mesdames, неприятно иметь около себя сестру, которая и моложе, и свежее, и красивее ее. Ха-ха! А наша Ирочка далеко не так глупа, чтобы не сознавать этого.

— Однако, mille diables, mesdames, едем мы кататься или нет? — нетерпеливо спросил Валерьян.

— Едем, едем! Только мы одни поедем, больше не возьмем никого… А то пойдут охи, вздохи, ахи и причитания, — возбужденно говорила Нетти, — и даже Andre не возьмем. Мне надоели его вечные страхи: Нетти, ты простудишься, Неттичка, заболеешь, не ходи туда, не езди сюда! От тоски с ума сойти можно! Нет, уж я лучше предпочитаю остаться дома, нежели выносить все это.

— Разумеется, разумеется. Поездка без старших куда лучше! — вторил ей Пестольский, веселый арлекин.

— Чудесно, бесподобно, божественно! — пищали барышни Завьяловы.

— В таком случае addio, исчезаю за мотором, — и на ходу срывая маску и косу китайца, Валерьян бросился через кухню и черный ход, исполнять поручения расходившейся молодежи.

А получасом позже маленькая группа заговорщиков, уже одетая в добытые Лушей из передней шубы и шинели, высыпала на заднее крыльцо.

Морозный воздух сразу отрезвил Катю. Холодный крещенский вечер щипал лицо, щеки, нос.

Автомобиль, раздобытый Валерьяном, несся стрелою по снежной дороге.

— Как хорошо, как чудесно! — то и дело восторгались барышни.

— Таинственное романтическое похищение четырех граций! — смеясь говорил Дима Николаев. — А вы, Екатерина Аркадьевна, любите кататься на автомобиле? — обратился он к Кате, сидевшей на коленях у Нетти, поместившейся между сестрицами Завьяловыми.

Девочка никогда еще не ездила на машине, и Катя предпочла обойти молчанием этот вопрос.

— Куда же мы едем, однако? — поинтересовалась Нетти.

— Прямо все, прямо на край света, где он держится на одном из китов, — шутил Дима.

Его и без того маленькие глазки стали еще меньше и казались щелочками. Катя увидела, что он задорно и насмешливо поглядывал на нее… От Димы пахло вином, и он внушал Кате отвращение.

"Какой противный! Пьет вино и говорит глупости", — подумала она, стараясь не смотреть на Диму и других его спутников, которые теперь казались ей не лучше подвыпившего Димы.

Мимо мелькали дома, фонари, улицы… Проехали тихую окраину, вылетели стрелою в более шумную часть города и снова помчались в тишину. У Кати дух захватывало от быстрой езды. Голова прояснилась, теперь перед нею предстал весь ужас ее ночного приключения. Уехать не спросясь у брата, у Иры! Ей уже не хотелось слушать болтовню соседей, не хотелось отвечать на их вопросы. И самая поездка не представляла уже больше никакого удовольствия. Ее спутники между тем трещали без умолку. Говорили громко, спорили о чем-то…

— Боитесь, боитесь, mesdames, ничего и говорить, боитесь! — кричал Пестольский.

— Нет, нет, вот глупости, волков бояться, в лес не ходить, — надрывались барышни Завьяловы, перекрикивая молоденького корнета.

— Да мы в лес и не пойдем, мы поедем только на кладбище, — загоготал Дима Николаев, широко разевая рот.

Валерьян склонился к лицу Кати.

— О чем задумались, очаровательные глазки? — спросил он сладенько.

От Валерьяна тоже пахло вином, и язык юноши плохо ему повиновался.

Кате стало еще противнее. Еще сильнее и настойчивее зашевелилось в глубине души раскаяние в своем поступке.

В это время Пестольский с увлечением рассказывал о последних скачках, о каком-то «божественном» жеребце Снобе, который «схватил» всемирное Дерби, — но никто уже не слушал его. Заметно охмелевший Дима Николаев чуть ли не во весь голос кричал, стараясь обратить на себя внимание всей компании.

— Это будет очаровательно… прелестно!..

— Все ездят на Стрелку, на острова, в парки, а мы покатим на самый край Петербурга, на дальнее кладбище и посмотрим, что запоют наши храбрые барышни, очутившись в компании мертвецов. Я вижу, как глаза Анастасии Юрьевны расширились от страха, ха-ха-ха! — заключил Дима.

— Ложь, ложь! — протестовала Нетти, — ничего я не боюсь! Неправда.

— Значит, я ошибаюсь, и вы храбры, как рыцарь Средневековья?

— Разумеется, а вы думали как?

— Шофер, возьмите направо. Прямо к кладбищу, — скомандовал Валерьян.

— Мы, кажется, действительно, поворачиваем на кладбище, зачем? — испуганно спросила Катя. Но никто не ответил ей. Никто даже не расслышал ее вопроса. Все говорили и смеялись одновременно, заглушая один другого.

Мотор повернул уже в какой-то темный переулок и понесся снова вперед со сказочной быстротой. Вдруг он остановился…

— Приехали, дети мои, mille diables, как говорит Дима… Но что это? Ворота кладбища закрыты? По-видимому, они не очень-то любезные хозяева, господа покойнички, и совсем не намерены нас принимать, — первым соскакивая на землю, сказал Валерьян.

— Можно в обход, если главные ворота закрыты… Там у речки есть калитка, — посоветовал шофер.

— Вот неудача-то, но все равно! Поедем к речке.

— Катим на речку!

— Нет, сударь, этого, пожалуй, нельзя, машину испортим, дорога там худая, — возразил шофер.

— В таком случае отправимся туда пешком. Mesdames, не правда ли?… Докажем свою храбрость! — предложил Дима, тяжело соскакивая с подножки и падая в снег.

— Ловкость не порок! — сострил Валерьян под общий хохот, вызванный видом беспомощно барахтавшегося в сугробе юнкера.

— Mesdames et messieurs! Я предлагаю вам обойти ограду кладбища и проникнуть внутрь его с другой стороны, — предложил Пестольский.

— Очаровательно! — не совсем, однако, искренно обрадовались дамы.

— Господа, я предлагаю идти попарно, ваши руки, mesdamoiselles, — и Дима Николаев, поднявшись, наконец, на ноги, подставил свернутые калачиком руки обоим барышням Завьяловым. Корнет Пестольский подошел к Нетти.

— Очаровательная княжна… вашу прелестную ручку, — дразнил он ее по привычке.

На этот раз Нетти не обижалась на молодого человека, именовавшего ее княжною. Она звонко смеялась и торопила всех:

— Скорее, господа, скорее, докажем же нашу храбрость, побываем на кладбище, а там быстрым аллюром домой. Наверное, котильон уже кончился, сели ужинать, и нас могут хватиться.

— Alljns, mes enfants! Раз-два, раз-два! — и Валерьян замаршировал по-солдатски, увлекая за собою Катю, опиравшуюся на его руку.

— Дядя Дима, дядя Дима, — кричал Пестольский Николаеву, — а ты револьвер с собою не захватил?

— Ммм! Зачем он мне?

— На всякий случай не мешало бы! У меня есть. А то, знаешь, всякие могут произойти случайности на кладбище… Там ведь и пошаливают иногда.

Тут начались рассказы о восставших из гробов мертвецах, которые оказывались потом разбойниками.

В это время Валерьян нашептывал Кате:

— Какие у вас прелестные глазки, madmoiselle Katrine, в темноте, как две маленькие звездочки, они сверкают. Не мудрено, что ваша старшая сестрица завидует вам. Кстати, ваша сестрица совсем забрала вас в руки и смотрит на вас, как на маленькую девочку, которую можно наказывать… Вот, вы увидите, когда она узнает, что вы без спроса поехали с нами, то поставит вас в угол, а может быть, еще и на колени, ха-ха-ха, а может, и на горох?… Что вы на это скажете, ха-ха-ха-ха-ха!

— Голос Валерьяна звучал обидной насмешкой. Было очевидно, что ему во что бы то ни стало хотелось раздразнить Катю до слез.

— Это неправда! Это ложь! Меня никто не смеет наказывать, я не ребенок, — возмутилась Катя:

— Та-та-та, — не унимался юнкер, замечая с удовольствием, что слова его упали на благодатную почву, и ему удалось царапнуть самолюбие девочки, — а я все-таки утверждаю, что вас поставят в угол да еще высекут, пожалуй, как провинившуюся девочку…

— Но это уже чересчур! — возмутилась Катя, пытаясь вырвать из рук юнкера свою руку.

— Ха-ха-ха-ха! Вот вы и рассердились! Milles diables, как говорит Дима, — ах, как вы бываете прелестны, когда сердитесь, Катя. Вы не сердитесь, что я называю вас так, ведь мы родственники, я считаю вас своей милой маленькой сестричкою и хочу утешить вас… Я не дам вас в обиду, крошка… Я вас люблю, как маленькую сестричку… Разрешите мне поцеловать вас! Что? Вы уклоняетесь? Ну так я и без спроса вас поцелую… Что за церемонии между близкими родственниками, право! Вздор!

Прежде чем Катя успела отскочить, Валерьян, от которого противно пахло вином, наклонился к ней, и его губы старались дотянуться до ее пылающей щеки.

— Как вы смеете! Оставьте меня в покое, я ненавижу вас! — с негодованием сказала девочка, — я пожалуюсь Андрюше, я…

Катя не договорила. Слезы обиды обожгли ей глаза… Она прислонилась к кладбищенскому забору и закрыла лицо руками. Валерьян растерялся, не зная, что предпринять.

Остальная компания успела уйти далеко вперед. Издали слышались звонкие голоса барышень, смех Нетти.

Сконфуженный юноша сделал попытку завладеть Катиной рукою:

— Вот спичка-то! Вот фейерверк-то! Ну и характерец у вас, Катенька. Я думал, что на правах родственника имею право поцеловать вас, как милую, славную девочку, а вы точно ежик… Право — ну ежик. Шырк! Фырк! Перестаньте же, дайте мне вашу лапку, будем по-прежнему друзьями, — говорил он вкрадчиво, переминаясь с ноги на ногу.

— Отстаньте от меня! Отстаньте! — крикнула Катя, отталкивая руку юноши, — вы мне противны. Да, противны все, все, все!.. И за то, что вы пьете… за то, что все время глупости делаете. Я уже не маленькая, мне скоро пятнадцать лет. И я не позволю себя обижать! Не позволю!

— То есть, как это противны?… Все противны, и Нетти, и я? — недоумевал Валерьян.

— Да, да, да! — твердила девочка.

— Вот вы какая капризная, упрямая. В таком случае, разрешите хотя бы проводить вас до мотора и подождите нас, пока мы не вернемся, чтобы ехать обратно, — недовольно произнес Валерьян.

— Убирайтесь вы от меня! Я и сама найду дорогу к мотору, — крикнула Катя так пронзительно, что Валерьян поднял руки к ушам совершенно оглушенный.

— Ну, зачем же так кричать? Точно вас режут. Право, я и так уйду, согласно вашему приказанию. А вы потрудитесь сесть в автомобиль и подождать нас.

— Это не ваше дело! — отрезала Катя. — Уходите!

— Слушаюсь, ухожу…

Юноша побежал догонять остальную компанию.

"Глупая девчонка! — по дороге бранил он Катю. — Тоже вообразила себе, что неотразимо хороша собою и еще ломается. Мещанка эдакая! А того не понимает, что ничего-то хорошего в ней нет, смуглая, черная, как голенище, глаза, как плошки, а туда же!.. — "Вы мне противны", ах, скажите, пожалуйста! Ничтожество эдакое, туда же, возмущается, грубит!" — совсем уже разошелся Валерьян.

Оставшись одна, Катя повернула назад, к тому месту, где оставался шофер с машиной. Но ни шофера, ни машины здесь уже не было. Очевидно, шофер, воспользовавшись отсутствием пассажиров, поехал в ближайший трактир погреться и подкрепить свои силы.

Направо, вдоль ограды был узенький переулок. В него и повернула Катя, чтобы не выходить на проспект, куда, по ее предположению, могли вернуться молодые люди. С ними ей совсем не хотелось встречаться. Ей были противны и Валерьян, и Дима, первый своими пошлостями, второй неимоверной глупостью и пустотой.

"Пока не позовут сами, не вернусь ни за что на свете", — думала Катя, поворачивая в следующий переулок.

Потом она остановилась и стала прислушиваться. Не зовут ли ее? Ведь, по ее предположению, Нетти и ее спутники должны были уже хватиться ее, Кати, и, не медля ни минуты, броситься на поиски.

Но не слышно было голосов; кругом царила полная тишина.

Внезапный страх пронизал Катю. Теперь только она вполне поняла свое положение. Ее оставили одну среди этой тишины, вблизи этого жуткого пустыря и кладбища.

Где же они все, однако? О чем думают они, оставляя ее так долго здесь?

Теперь уже недавнее гордое желание не встречаться с веселой компанией уступило место другому. Кате захотелось скорее к свету, к шуму, к людям, какими бы они дурными ни были — все равно. Слишком уж жутко кругом. И ни признака присутствия человека, ни единого голоса, ни одного живого звука кругом!

Дрожа от пронизывающего ее насквозь холода, девочка, зашагала теперь быстрее, прямо, как ей казалось, по направлению проспекта, где она была уверена, сейчас находилась молодежь, изредка крича о помощи:

— Нетти! Нетти! Где вы?

Никто не отзывался. Окраина города казалась вымершей. Между тем высокая ограда, окружающая погост, заменилась более низким, земляным валом, который было нетрудно перелезть. Оттуда из-за вала, странными, фантастическими фигурами казались кресты и памятники, находившиеся внутри ограды. Второпях Катя и не заметила, что повернула в противоположную сторону и теперь уходила все дальше от проспекта.

— Нетти, да где же вы, наконец! — с отчаянием крикнула Катя. И опять ни единого звука в ответ. Прежнее молчание царило на кладбище и в огибавшей его пустынной уличке. Кате ясно послышались за оградой людские голоса.

— Нетти… Наконец-то! — и не рассуждая больше, девочка стала быстро карабкаться по валу в надежде, увидеть по ту сторону ограды невестку и ее спутников.

Она влезла на земляной вал, оттуда спрыгнула вниз и очутилась в рыхлом снегу. С усилием Катя выкарабкалась оттуда на дорожку, занесенную снегом, и, отряхнувшись, стала осматриваться.

Очевидно, она попала в самую отдаленную часть кладбища, туда, где хоронили бедняков. При свете месяца, девочка могла разглядеть покосившиеся убогие кресты, невысокие холмики, редкие, запущенные снегом и полуразрушенные временем скромные памятники.

Катя поняла, что попутчики бросили ее и ей придется возвращаться домой пешком…

А навстречу ей уже спешили Ира и Леонид.

Февральский приветливый денек заглядывает в окна студии. В лучах солнца словно оживают многочисленные картины, развешанные по стенам мастерской, расставленные на мольбертах, а то и прямо на полу, приткнутые к стене, дивану, стульям.

Посреди светлой, будто пронизанной солнцем комнаты, на высоком мольберте стоит картина. Она почти закончена. Остались мелкие штрихи, замалевать фон, дополнить детали костюмов. Но сама картина закончена вполне. Она написана мастерски, с присущим молодому художнику талантом. Недаром потрудился Андрей Аркадьевич Басланов над своей «Сказкой», как называл он это последнее и наиболее удачное произведение. Недаром просиживал он с утра до сумерек, забывая за работой весь мир. Он готовил это произведение к ближайшей весенней выставке и отдал новому творению все свое время. Картина вышла на славу. Она изображала Спящую Красавицу. Басланов нарисовал тот момент сказки, когда, разбуженная поцелуем принца, прекрасная царевна открывает глаза и с удивлением осматривается кругом. Ее гроб качается среди кудрявых веток серебряных тополей, в чаще прекрасного тенистого сада… Вдали виднеется заколдованный дворец. Плещет фонтан, алеют кусты роз. И солнечный восход нежным заревом охватывает полнеба. Колорит, сочность и обилие света, — вот что преобладало в этой с огромным талантом выполненной картине. Она должна иметь несомненный успех. Недаром же знающие художники, старшие товарищи Андрея Аркадьевича по Академии признали это. А богач Томсон уже заранее заключил договор с творцом «Сказки», решив приобрести у Басланова и эту картину, независимо от того, какой успех она будет иметь на вернисаже. Словом, новое произведение кисти Андрея Басланова готовило ее творцу и большую славу, и материальный достаток.

— Тише, ради Бога, тише, Жура! Не дай Бог, услышит Нетти. Ведь она нас прибьет.

— Как бы не так! Неужели ты думаешь, что я дам тебя в обиду?

— Как же ты справишься с нею, ты — такой маленький!

— Это я-то маленький? Ха-ха! А Ирина Аркадьевна что говорит? Что я взрослый мужчина, а так как папы у нас нет, то я должен поэтому защищать вместо него маму и тебя.

— А ты все-таки потише, а то прибежит Нетти и прогонит нас. Вот мы и не увидим картины.

— Хорошо, хорошо, — подойдем на цыпочках…

Дети осторожно подкрадываются к мольберту. Они еще не видели «Сказку». То есть видели еще тогда, когда картина была не закончена. Тогда она стояла, завешанная прозрачным покрывалом. Теперь же это покрывало было снято, и «Сказка» развернулась перед глазами детей во всей своей красоте.

— Смотри, смотри, какая прелесть! — восторгалась Надя, — совсем как в той сказке, которую нам рассказывала няня Даша, помнишь? Жура, Жура, гляди хорошенько, чье лицо у царевны на картине?

— Как чье? Нетти, конечно! Или ты не знаешь, что все изображенные у дяди Андрюши лица похожи на тетю Нетти, — сказал Жура.

— Нет, далеко не все, — запротестовала Надя. — Взгляни, например, хотя бы на прекрасного принца, на кого он похож?

— На кого?

Жура смотрел на изображение юноши в бархатном берете со страусовым пером поверх светлых белокурых кудрей.

— Ну, что? Кого тебе напоминает принц на картине? — допытывалась Надя. — Ты посмотри поближе и повнимательнее. "Какой, право, смешной этот Жура! Как не узнать этих серых, немного строгих глаз! Ах, как похоже! Как похоже изобразил милый образ дядя Андрюша!.. Недаром же они с Журой так стремились посмотреть эту картину. Она, действительно, чудо, прелесть, как хороша! Как жаль, что до сегодняшнего дня им не удавалось проникнуть в студию. Дядя Андрюша запирается на ключ, когда работает, а когда уходит из дома, то картина всегда завешивается тафтою. Сегодня они узнали от горничной, убиравшей ежедневно мастерскую, что картина стоит без покрывала, и решили проникнуть в студию, чтобы одним глазком взглянуть на нее, несмотря на строгое запрещение тети Нетти.

Какая прелесть! Нетти в лице Спящей Красавицы глядит с полотна, как живая. Не обычная, злая, всегда недовольная Нетти, но новая, невиданная, милая, ласковая, хорошая… А сказочный принц…

— Журка, да неужели ты не узнаешь, кого изобразил дядя Андрюша в лице этого принца? — допытывалась у брата Надя.

— Постой… Сейчас… Я принесу стул и погляжу поближе.

Мальчик взял табурет и живо подтащил его к картине.

— Вижу! Вижу! Теперь узнал! Наша Ирина Аркадьевна! Как живая! — закричал он, забывшись, на весь дом.

— Она, конечно! — вторила брату Надя, — и ведь удивительно, что дядя Андрюша наизусть рисовал ее, она даже не позировала ему, как тетя Нетти… А между тем, как хорошо, как похоже вышла Ирина Ар…

Надя не успела договорить. За дверью ясно послышались чьи-то торопливые шаги.

— Нетти! Слезай скорее! — отчаянно зашептала она брату. — Скорей, скорей, прыгай на пол!

Жура отлично сознавал, что медлить было нельзя… Но от смущения или от испуга мальчик растерялся, когда дверь студии распахнулась настежь и вбежала Нетти.

При виде ее разъяренного лица Жура пошатнулся, и табурет выскользнул у него из-под ног.

Чтобы удержать равновесие, он схватился за край картины, и в этот же миг и табурет, и Жура, и картина тяжело грохнулись на пол…

— Ай! — пронзительно взвизгнула Нетти и бросилась к накрытому полотном мальчику.

— Ай! — отозвалась перепуганная Надя.

В следующую секунду Нетти подскочила к Журе и освободила мальчика от упавшей на него картины, затем осторожно водворила ее на прежнее место. Она убедилась, что вещь не пострадала при падении и весь свой гнев обрушила на затихшего от испуга Журу.

— Ага, так-то вы меня слушаетесь, дряни вы эдакие! — зашипела она и, сжимая кулаки, наклонилась над мальчиком. — Погоди же! Расправлюсь я с тобой, негодяй!

Но тут произошло нечто непредвиденное. Между нею и Журой очутилась Надя.

— Жура не виноват. Вы сами его напугали. Картина цела. Оставьте Журу… Если вы его тронете, я… я… маме…

Нетти схватила за плечи девочку, приподняла и швырнула изо всех сил на пол. Послышался вопль… Протяжный, жалобный, исполненный страдания и боли…

— Это еще что за притворство, чего ты орешь? — закричала Нетти.

Но Надя молчала.

— Что вы сделали с Надей? — закричал Жура, бросаясь опрометью к сестре.

— Надя, Надюша… очнись!.. Ответь мне, милая! — склоняясь над нею, молил перепуганный мальчик.

— Что здесь такое? Что за крики, Жура! Надя! — послышался голос Иры.

— А! И вы здесь! — яростно накинулась на Иру Нетти, — полюбуйтесь на ваши сокровища… Они картину Андрея испортили… Лучшее произведение его погубили!.. Лишили нас куска хлеба… разорили вконец! А теперь, извольте видеть, в обморок эта девчонка грохнулась… Напроказничала и со страху притворяется… Ну, да я ее живо розгами в чувство приведу, — Нетти снова рванулась к Наде.

— Не смейте трогать девочку, — властно приказала Ира и так взглянула на невестку, что Нетти сразу пришла в себя.

Ира бережно подняла Надю и перенесла ее на диван. Струйка крови стекала со лба девочки.

— Что вы сделали с нею? — ледяным тоном спросила Ира невестку.

— Ха-ха-ха! — деланно рассмеялась та. — Что я сделала? Да абсолютно ничего не сделала с этой притворщицей, если не считать того, что я слегка оттолкнула девчонку, когда она лезла чуть ли не с кулаками на меня.

— Надя с кулаками? Такой миролюбивый ребенок? — спросила Ира.

— Миролюбивый ребенок, ха-ха-ха! Звереныши, а не дети ваши воспитанники, и я не виновата в том, что девчонка от злости бросилась на пол и разбила себе лоб об ножку дивана, а теперь разыгрывает комедию…

— Неправда! Вы говорите неправду… — крикнул Жура, крепившийся до сих пор, — вы Надю сильно толкнули. Из-за вас она разбилась, может быть, на смерть… Вы убили ее!

— Что-о-о-о? — завопила Нетти, — как ты смеешь так говорить! Да я тебя вон вышвырну на улицу, сейчас же. Убирайся вон, откуда явился! Знать тебя не хочу после таких слов!

— Я и сам уйду… можете не гнать… Сам к маме уйду… Я часа не хочу здесь оставаться больше… Так и дедушке скажу, и маме… Она сама не захочет нас здесь оставить… И Надю возьму… если жива Надя… Если вы не добили… ее.

— Дерзкий скверный мальчишка! Да как ты смеешь… — начала было Нетти и вдруг замолчала. В дверях студии стояла Зинаида Юрьевна.

Она увидела бесчувственную Надю, лежавшую на диване, хлопочущую подле нее Иру и взволнованного Журу и как будто сразу поняла все.

— Мама, мама! — крикнул мальчик, бросаясь к матери… — Возьми нас отсюда! Мы не хотим больше оставаться здесь.

Вдруг Надя открыла глаза.

— Мамочка! — жалобно прозвучал ее ослабевший голосок.

— Надюша! — в один голос вырвалось у Зинаиды Юрьевны и Журы.

Ира спросила:

— Жура, милый, расскажи, что у вас тут произошло.

— Меня, кажется, было бы тактичнее расспросить! — сказала Нетти, но никто не отозвался, и она, резко повернувшись, вышла из студии, демонстративно хлопнув дверью.

Узнав от Журы о случившемся, Зинаида Юрьевна Градова, несмотря на все уговоры и протесты Иры, решила увезти детей к себе.

Князя Юрия Львовича не было дома. Андрей тоже отсутствовал в этот злосчастный день, поэтому некому было удержать возмущенную мать.

Зинаида Юрьевна оставила отцу записку: "Дорогой отец, спасибо тебе за заботы о моих малышах. Я увожу их, потому что нашла возможным с сегодняшнего дня держать детей при себе, дома. Ждем тебя сегодня. Захвати с собою и Иру. Будем очень рады видеть тебя. Дети целуют милого дедушку и благодарят его за все сделанное для них. До скорого свидания, отец. Ждем. Зинаида".

Извозчик давно уже отъехал от подъезда, увозя Зинаиду Юрьевну и ее детей, а Ира все стояла у окна и смотрела в ту сторону, где скрылось из виду маленькое семейство.

Глава 7

Вот уже месяц, как Ира аккуратно каждое утро выходит из трамвая у Гостиного двора и быстрой походкой направляется к магазину дамских нарядов, где она служит кассиршей. Магазин открывают ровно в девять часов утра. Заспанные мальчики снуют по отделениям. Барышни-продавщицы развешивают убранный на ночь товар в виде воздушных блузок, шелковых, бархатных и шерстяных платьев, тюлевых и кружевных рубашечек, затейливых галстуков, капоров, кушаков, пелеринок и прочих изящных принадлежностей дамского туалета. Приказчики убирают витрины. Вскрывают ящики и картонки со вновь поступившими товарами, накалывают на них билетики с ценою, словом, делают свою повседневную работу. К двенадцати часам в магазин является старик управляющий, он же и один из хозяев-пайщиков, тоже вложивший капитал в дело, — толстый, с внушительным брюшком и лысиной во всю голову господин, всегда изящно одетый, с крупным бриллиантовым перстнем на пальце, Илья Иванович Донцов.

Он очень предупредителен к Ире. Ему нравится строгая и спокойная манера держаться молодой девушки, ее исполнительность в работе, удивительная трудоспособность и внимательное отношение к службе. И обращается старик с Ирой, как с равной себе по положению, между тем как с другими барышнями и со служащими в магазине Илья Иванович несколько грубоват. С младшим же персоналом, с мальчиками, разносящими товар и служащими на побегушках, он и вовсе не стесняется. Немало подзатыльников и щипков перепадает на их долю. Целые дни слышится резкий фальцет управляющего, разносящийся по всему магазину, то покрикивающего на нерадивых мальчуганов, то делающего замечания или отдающего приказания, торгующегося, негодующего, уговаривающего публику, смотря по обстоятельствам. Он перекатывается с одного конца магазина на другой, всюду поспевая, заглядывая во все уголки.

Торговля идет весьма бойко. Целая гвардия молоденьких продавщиц носится между облаками тюля, газа, шелка, кружев и атласа. Они умеют увлечь, заинтересовать покупательниц, умеют показать, как говорится, товар лицом, умеют и покривить душою, когда надо и не надо, и сорвать порою неслыханную цену за самую обыкновенную вещь, уверив доверчивую покупательницу, что эта вещь — заграничная и стоит поэтому больших денег. Здесь целый день толчея, как на рынке. Дамы и барышни, старые и молодые и совсем юные, приходят, уходят, выбирают, торгуются оживленно. Вороха платьев, юбок, лифов, блузок, принадлежностей туалета покрывают собою длинные прилавки торгового помещения. Большая часть нарядов висит на металлических прутьях в стенных углублениях, задернутых тафтою, меньшая облегает проволочные фигуры манекенов. Ира из своей стеклянной будки, где помещается касса, наблюдает сценки, происходящие между покупательницами и продавщицами. Ей слышатся бесконечные споры о цене, торг, упрашивание с одной и настаивание с другой стороны. И, щелкая ручкой, поворачивающей колеса кассовой машины, девушка успевает заметить то, что ускользнуло бы от других, менее внимательных глаз.

Ира видит, как младшие продавщицы запрашивают двойную цену за вещи, видит, как более добросовестные, уступая покупателю, навлекают на себя этим негодование со стороны Ильи Ивановича и своих очень щепетильных в делах чести подруг. Видит, как часто болезненный, слабенький подросток Яша, самый младший из "магазинных мальчиков", не успевающий исполнить возложенную на его слабые плечи непосильную работу, задыхаясь от кашля, малиновый от натуги, переносит тяжеленные тюки с товарами из кладовой в помещение магазина. Замечает, как продавщица красавица Илочка с модной прической из фальшивых волос цвета желтой соломы танцует перед какой-нибудь не в меру настойчивой покупательницей, не желающей платить шальных денег, картавя на весь магазин:

— Тгидцать рублей… Я прошу только тгидцать рублей, мадам, заметьте. А эта пгелесть стоит сорок… Уверяю вас… Не скупитесь же, мадам, набавьте… Что? Только два рубля? Вы предлагаете двадцать два? Но этого ужасно мало, мадам! Ведь это вещь модельная… Пагдон? Вы говорите на один раз? Клянусь вам, моется, как тряпка! Желаете примерить? Пожалуйста… Только дайте настоящую цену. Евлампия Петровна, пожалуйте в примерочную.

И вот покупательница с недовольным, обиженным лицом, и Илочка, и портниха Евлампия Петровна, бледное анемичное существо, обремененное большой семьею и больным мужем, проходят в примерочную, маленькую клетушку, заставленную зеркалами во всю стену.

Оттуда покупательница выходит с просветленным видом и передает Ире чек и деньги через маленькое отверстие кассы. Щелкает автомат, выскакивает указанная цифра, и покупательница отходит от кассы. Ее место занимает другая. Перед Ирой проходит целая вереница лиц, старых и молодых, жизнерадостных и угрюмых. И так ежедневно. С девяти до восьми вечера. Только в восемь закрывается магазин, и она обретает, наконец, желанную свободу. Правда, ей полагается час на обед с двух до трех, и за это время в окошечке кассы мелькает рыжеватая головка Илочки. Но Ира предпочитает питаться сухими бутербродами, которые съедает тут же за конторкой, запивая их молоком, и почитать захваченную из дома книжку, нежели уходить из магазина обедать в кухмистерскую, где берут так дорого за самые скромные блюда. Ехать же обедать домой, в одну из отдаленных линий Васильевского острова, где она снимает крошечную комнатку со столом, совсем невозможно. Зато в воскресные дни Ира чувствует себя королевой. В субботу ее задерживают в кассе несколько дольше обыкновенного: происходит еженедельный подсчет денег в магазине. Управляющий Илья Иванович имеет обыкновение проверять кассу по субботам. И только в половине десятого Ира попадает тогда к себе на остров. Но уже подъезжая на трамвае к дому, она начинает ощущать радость. Она знает, что Зинаида Юрьевна в ее отсутствие уже успела съездить в пансион Кубанской и привезти оттуда Катю на воскресный день. Знает, что едва лишь раздастся ее звонок в маленькой квартирке, навстречу к ней выскочит младшая сестренка и, смеясь от счастья, прильнет к ее захолодевшему с мороза лицу.

Теперь Ира не боится дурного влияния на Катю и смело берет к себе в отпуск младшую сестру. Здесь, в трех крошечных комнатках Зины Градовой, где поселилась Ира с молодою матерью и ее детьми-близнецами, с прежней служанкой Дашей, Катя не может научиться ничему худому. Здесь нет Нетти, задумавшей испортить ее младшую сестренку.

Нетти Баслановой с ее отцом, матерью и мужем давно уже нет в Петербурге. Андрею Аркадьевичу удалось выгодно продать картину и на вырученные деньги он повез за границу всю свою семью. Трогательно и задушевно было его прощанье с сестрами. Ссора Нетти с Ирой нимало не повредила доброму отношению Андрея к старшей сестре. Он звал ехать с собою молодую девушку, но, помимо всего прочего, Ира, не привыкшая жить на чужой счет, решительно отказалась от предложения брата. Ей хорошо жилось теперь у Градовой. Иногда «хибарку» на Васильевском острове, как называла Зинаида Юрьевна свои три маленькие комнатки, посещал и князь Леонид Вадберский. Его появления здесь были настоящим праздником для всех, особенно для Журы и Нади. Дядю Леню они любили, пожалуй, настолько же сильно, насколько недолюбливали дядю Валю, который, ко всеобщему удовольствию, не показывался здесь после своего недостойного поступка с Катей на Рождество.

К Леониду же Вадберскому Ира чувствовала большую признательность. Она хорошо помнила ту злосчастную ночь, когда юноша помог ей отыскать Катю, и питала к молодому студенту самое дружеское расположение.

Итак, в «хибарке» жизнь бежала, как поезд по рельсам: гладко и ровно. Ира служила в магазине, Зинаида Юрьевна утро и часть дня посвящала своим лекциям в медицинском институте, а по возвращении домой готовила Журу и Надю в приготовительные классы гимназии. К вечернему чаю возвращалась Ира. А по праздникам приезжала Катя, приходил Леонид, живший теперь у родственников, и они отправлялись куда-нибудь развлечься: или в музей, или в Эрмитаж, или на выставку, а то и в цирк на утреннее представление позабавить Катю и близнецов.

Теперь Ира получала 75 рублей жалованья ежемесячно и отправляла матери по пятидесяти рублей в Яблоньки, оставляя себе двадцать пять на стол, комнатку и мелкие расходы и умудряясь выкроить из этой суммы кое-какие гроши для Кати. Она давала воскресные уроки Журе и Наде и за это имела обед за самую умеренную плату. А ее крошечная комнатка стоила ей самые пустяки. Словом, сейчас жизнь улыбалась Ире, и она уже мечтала о том дне, когда, испросив себе двухмесячный отпуск у Ильи Ивановича Донцова, сама повезет Катю на каникулы в далекие милые Яблоньки и проведет в обществе матери светлые, радостные дни…

— Вот она, принцесса наша! Подумаешь, важности не обобраться!.. Словно мошки мы перед нею какие, идет, даже нас и не примечает вовсе. Головой никогда первая не кивнет. И чего важничает, право! Нищенка такая же, как и мы грешные! Так чего нос-то задирать? Что институт окончила, — важность в этом небольшая. Я и сама ученая. В гимназии побывала.

— Ну, Машенька, знаем мы, как вы побывали. Из четвертого класса выскочили, убоявшись книжной премудрости.

Карие глаза Тины, молоденькой продавщицы смотрели на розовую, свежую, похожую на пухлую булочку Машеньку, с явной насмешкой.

— Ну, уж вы, пожалуйста, — обиделась та, — вы-то уже сами хороши! Недавно покупательница «Антуанетту» спрашивает, а вы ей воротничок какой-то невозможный показываете!

— Вот уж неправда! — защищается Тина, — чтобы я «Антуанетты» не знала — ерунда!

— Барышни, взгляните, наша-то царевна-неулыба и вовсе разважничалась! — вдруг сказала Илочка, указывая на Иру. Как всегда, бодрая и спокойная, вошла она в магазин, поклонившись всем одним общим поклоном. Ира не сходилась ни с кем из продавщиц. Ни одна из них не нравилась ей. Пожалуй, только Евлампия Петровна пришлась по душе молодой девушке, и она часто и охотно беседовала с бедной портнихой, всегда озабоченной болезнью мужа и своими многочисленными детьми. Эта бедная женщина покорила Иру своею бесхитростною душой, простотою и мягкостью, вызывавшими невольную жалость и участие к себе. Барышни же продавщицы совсем не нравились Баслановой. Не нравилась ей их излишняя развязность, их вульгарные прически из фальшивых волос, сопровождающий их запах дешевых, крикливых духов, блузки с претензией на шик, а главное их часто недобросовестное запрашивание высоких цен у покупательниц. Но верная себе, Ира всегда здоровалась и прощалась со своими сослуживцами, всегда с готовностью отвечала на их вопросы, словом, ничем не выражала им своего нерасположения. И тем не менее барышни недолюбливали Иру, чувствуя все преимущество над ними ее глубокой, серьезной натуры. Они завидовали ее уменью держать себя с достоинством, заставлявшим относиться к ней вежливо и предупредительно администрацию торгового дома в лице ее представителя Ильи Ивановича Донцова.

И хотя все эти Тины, Машеньки, Илочки и осуждали между собою и скромный наряд Иры, и ее гладкую без завивки и фальшивых локонов и накладок прическу, и ее манеры, простые, как у провинциалки, по их мнению, но тем не менее дорого заплатили бы они сами за то, чтобы обладать такой же изящной простотой. Они шушукались и злословили на ее счет, изобретая целые легенды о частной жизни Иры, в которую никто из них не мог проникнуть, так как молодая девушка не имела обыкновения откровенничать с ними.

Сегодня же они почему-то исключительно занимались Ирой, но она менее чем когда-либо обращала внимание на них все это утро. На душе девушки было легко и радостно в этот день.

Март был на исходе. Подкрадывался веселый и ласковый апрель. Наступала весна, дружная и славная на редкость. Только что закончилась ранняя Пасха, которую Ира провела в обществе младшей сестры. Скоро лето… Короткий отпуск… Отдых в деревне под крылышком у нежной любящей матери… Ах, словом, все то, о чем так трепетно мечтала она во время своего пребывания в Петербурге!

"Скоро! Скоро уже теперь! — думала она радостно. — Скоро кончатся переходные экзамены у Кати и мы уедем. Катюша на целое лето, а я хоть на несколько деньков в милые наши Яблоньки. Вот-то обрадуется мамуничка наша!" — При одной мысли о матери увлажняются глаза Иры, а ее энергичное лицо принимает мягкое детское выражение.

— Наша-то, наша, смотрите, барышни, о суженом своем, никак, размечталась! Глядите-ка глаза под лоб закатила и улыбочка до ушей. Картинка да и только! — шепнула Илочка, проносясь мимо сбившихся в углу магазина продавщиц в ожидании покупательниц.

— Ха-ха-ха! И правда о суженом, — усмехнулась Машенька.

— Смотрите, смотрите, господа, страшилище какое! Батюшки, не то орангутанг, не то горилла, неужто же человек это? — испуганно спросила Тина, глядя на дверь.

В магазин дамских нарядов входил высокий человек с обильной растительностью на лице, на редкость загорелом в это раннее весеннее время.

Высокий, худой, с длинными руками, с бородою, начинавшей расти у него чуть ли не под самыми глазами, он, действительно, больше походил на огромную обезьяну, нежели на человека. Тяжелая, мехом вверх, шуба-доха покрывала его нескладную фигуру. А на улице был тепло по-весеннему, и солнце ласково пригревало землю. Ни шуба, ни доха были неуместны в эти первые весенние дни.

Господин вошел, внимательным взором обвел магазин и остановился на отделении капотов и матинэ, висевших в дальнем углу помещения.

— Мне нужен голубой шлафрок, — сказал он грубо, не глядя на продавщиц, а куда-то выше, через их мастерски причесанные модные головки.

— Извините, monsieur, — отвечала бойкая Илочка, — у нас нет шлафроков. Мы не торгуем мужскими костюмами.

— Вот именно, вот именно, — засмеялся, чему-то обрадовавшись, незнакомец. — Вот именно, мне и нужен дамский, а не мужской шлафрок.

— То есть, капот? — подсказала Илочка.

— Ну да, ну да, капот для девочки, который бы мог подходить и мальчику.

Илочка едва удержала смешок. Остальные продавщицы уже хихикали, прячась одна за спиною другой. Ире из-за стекла кассы хорошо была видна происходившая сцена. Но странный господин, казалось, вовсе не замечал устремленных на него насмешливых взглядов. Он внимательно оглядывал костюмы.

Вдруг он увидел прелестный нежно-голубой капот, отделанный кружевом по вороту.

— Вот он! — громко выкрикнул оригинальный покупатель.

Тут продавщицы не выдержали и дружно фыркнули.

Посетитель смутился на минуту. По его лицу пополз густой румянец.

— Гм! Гм! Я бы хотел… Я бы желал… вот этот самый… — говорил он, теребя пальцами нежно-голубой шелк капота. — Мне нужно на самый маленький рост… На самый маленький…

Продавщицы, пряча раскрасневшиеся лица, тряслись от смеха, не будучи в состоянии сделать шага вперед. Илочка, уткнувшись лицом в висевшее тут же манто, смеялась безудержнее других.

Тогда Ира спокойно поднялась со своего высокого стула и, пользуясь тем, что в магазине, кроме незнакомца, других покупателей не было, подошла к нему. Покупатель заплатил за товар и стремглав выбежал из магазина. Вдруг Ира увидела на полу пятисотрублевую ассигнацию. Она подняла ее и показала продавщицам.

— Это целое богатство, Басланова. Неужели же вы будете такой дурочкой, что захотите вернуть этому разине его деньги? — наперебой спрашивали они у Иры.

— Разумеется, верну. И вы могли подумать иначе! — резко оборвала девушку Ира.

— Яша! Яша! Ступай сюда, — позвала она маленького худенького мальчика, шмыгавшего с громадными картонками по магазину. Когда мальчик подбежал к ней, она приказала ему: — Сейчас же беги… за тем господином, который только что был здесь… Видел? Такой бородатый… Догони его во что бы то ни стало, Яша… Скажи ему, что он у нас деньги оборонил… Пусть придет за ними… Скорее, скорее, Яша!

Яша кинулся на улицу, и через минуту, другую вернулся в сопровождении недавнего посетителя.

— Ваши деньги… 500 рублей… Вы их нечаянно выронили, когда платили по чеку, — сказала Ира и протянула бумажку незнакомцу. Тот внимательно взглянул в глаза девушке.

— Благодарю вас… Редкая честность… Благодарю, — сказал он, изо всей силы встряхивая маленькую ручку девушки. Потом так же стремительно исчез, как и появился.

Дружное хихиканье барышень-продавщиц сопровождало его уход. Потом все глаза обратились к Ире.

— Басланова с успехом могла бы оставить у себя деньги, — хорохорилась Тина.

— Как можно! Дворянская порода не пойдет на компромиссы, — съязвила Машенька.

— Белая косточка, что и говорить! Институтка, — смеялась Илочка.

— Бедная, должно-быть, барышня, — сказала Тина, — ведь по закону третья часть с находки полагается, а она и не заикнулась о том.

— А я бы ни за что, кажется, не отдала денег. Что с воза упало — то пропало, — вмешалась четвертая продавщица Катенька.

— Я бы, положим, отдала, но в награду третью часть потребовала бы обязательно, — решила Илочка.

Поднялся спор. Барышни стрекотали, как сороки, бросая недружелюбные взгляды в сторону Иры. Молодая девушка была радехонька, когда закончился ее трудовой день и она стала подсчитывать дневную выручку. Магазин спешно прибирали перед закрытием. Продавщицы с обычным своим хихиканьем одевались, повязывали вуальки. У магазина каждую из них ожидал провожатый. Молодые люди фланировали перед окнами еще задолго до закрытия в ожидании продавщиц. Одну Иру не ждал никто. Несколько молодых людей добивались быть ей представленными, прося об этом ее сослуживиц, но на каждую просьбу Ира отвечала решительным отказом, вооружая против себя и потерпевших фиаско поклонников и своих сослуживиц.

— Гордячка! Подумаешь, принцесса какая, брезгует знакомством с нами! — говорили те и другие.

— Ждет сказочного королевича! — ехидничали они.

Но Ира не «брезговала» ничьим обществом и уж менее всего думала о "сказочном королевиче". Бедняжка так уставала за день, что мечтала только об одном: поскорее добраться до дому, пообедать и заснуть покрепче до следующего трудового дня. Она видела, как за порогом магазина сослуживицы ее отправлялись с своими знакомыми в театры, кинематографы или просто в парк, погулять на лоне природы, но ее не тянуло никуда, кроме дома. Не обращая внимания на насмешливые взгляды Илочки, Тины, Машеньки, направлялась Ира к трамваю, мчавшему ее на далекую окраину города.

Она почти бегом поднималась по лестнице крохотного домика-особняка.

— Ирина Аркадьевна приехала! Няня Даша, обедать скорее! А у нас баранина сегодня! — слышала еще за дверями милые голоса детей Ира. И Жура наперегонки с Надей летели открывать дверь их общей любимице. Ира целовала детей и проходила в столовую. Здесь ее ждал поздний обед, суп и жаркое и приветливая улыбка Зинаиды Юрьевны, сидевшей обычно за лекциями тут же у обеденного стола. Жура и Надя присаживались около и, чтобы не мешать матери, шепотом вели беседу с Ирой, пока та ела с завидным аппетитом. А потом наступало самое приятное время дня молодой девушки. Дети спали. Зинаида Юрьевна занималась. С книгой в руках Ира ложилась на отоманку и читала, наслаждаясь уютом и тишиной.

— Ирина Аркадьевна! Вас какой-то военный спрашивает. За дверью магазина дожидается. — Яша таращил на кассиршу удивленные глаза.

Иру спрашивал мужчина, да еще военный, это было неслыханно. К молодой девушке никто не заходил на службу, никто не вызывал ее в служебные часы из ее клетки-кассы, и не мудрено поэтому, что все барышни-продавщицы смотрели теперь на Иру во все глаза.

Не успела сама Ира опомниться от неожиданности, как, звеня шпорами, в магазин вошел князь Валерьян Вадберский.

— Ирина Аркадьевна, сколько лет! Сколько зим! — заговорил он с улыбочкой, — тысячелетие, целое тысячелетие я не видел вас! Как вы посвежели, похорошели за это время. Parole d' honneur! Очевидно жизнь вне общества моей любезной сестрички приносит вам пользу. Я вижу розы на ваших щечках! Прелестно! Charmant! Charmant!

Он сыпал целым фейерверком слов и тряс изо всей силы руку Иры. Барышни-продавщицы, занятые с покупательницами, поглядывали на молодого, франтоватого юнкера, хихикали и шептались:

— Пальто с иголочки… фуражка по моде… А усики-то как закручены! Воображает о себе, должно быть, ужасно!

Но лицо Иры хранило строгое выражение. Она холодно протянула руку Валерьяну. Девушка не могла забыть поступка молодого Вадберского с Катей. Не могла простить ему возмутительной небрежности по отношению к ее сестре. И сейчас с ледяной холодностью она ожидала от него пояснения причины его визита.

— Чем я обязана видеть вас, князь? — ледяным тоном спросила она.

Юнкер смутился.

— Собственно говоря, собственно говоря… Вот, видите, Ирина Аркадьевна… я хотел бы поговорить с вами без свидетелей и высказать вам мое горе…

— Горе? — Ира удивленно подняла темные брови. — Какое же может быть, однако, у вас горе, Валерьян Юрьевич?

— Mille diables, как говорит мой товарищ Дима Николаев. Не могу же я говорить о моем горе публично! — произнес с досадой молодой человек. — Вот если вы разрешите мне встретить вас нынче после закрытия магазина и проводить до дома, я поделился бы им с вами.

Ира нахмурилась. Она терпеть не могла Валерьяна, и перспектива провести время в его обществе не улыбалась девушке. Но, взглянув на его смущенное, взволнованное лицо, поймав растерянную улыбку, она вдруг почувствовала, что, действительно, какое-то горе или неприятность, по крайней мере, случилась с юношей, и по свойственной ее натуре великодушию, пожалела его и скрепя сердце разрешила подождать ее.

Вадберский расцвел: лицо его озарилось улыбкой. Он крепко сжал и сильно встряхнул руку Иры и, еще раз рассыпавшись в комплиментах по ее адресу, вышел, звеня шпорами, за порог.

— Басланова, кто это?

— С кем вы говорили, Басланова?

— Какой интересный, кто он такой? — градом посыпались вопросы на Иру, лишь только высокая фигура кавалерийского юнкера исчезла за дверью. И чуть ли не все продавщицы модного магазина окружили Иру.

— Это мой родственник, — спокойно ответила девушка.

— А правда — он князь? Мы слышали, как он говорил Яше: "Доложи m-lle Баслановой, что ее хочет видеть князь Вадберский". Неужели правда? — изумлялась Илочка.

— Князь… конечно. Что же, однако, следует из этого? — спокойно обратилась Ира.

— Но, боже мой! Князь, богатый… знатный… Из аристократической семьи… из высшего светского общества! Надо дорожить таким поклонником, Басланова! — подхватила Машенька.

— Во-первых, он вовсе не мой поклонник, — сказала Ира, — а во-вторых, я и не знала, г-жа Иванова, что можно судить о достоинствах людей по их титулу и фамилии.

— А в вас еще прочно сидит классная дама, Басланова. Вы нет-нет и начинаете читать нотации, — съязвила Машенька.

— И очень сожалею, что эти нотации не приносят вам пользы, — отпарировала Ира.

В восемь вечера девушки веселой гурьбой высыпали из магазина, и когда Валерьян подошел к Ире, Илочка, Машенька, Тина и другие продавщицы проводили их насмешливыми взглядами.

— Наша-то смиренница поклонника себе нашла!

— В тихом омуте, знаете…

— Эта она с виду такой скромницей прикидывается, а на самом деле прелестная Ирочка — презлейшая кокетка.

Ира отлично сознавала, что служит мишенью для насмешек для сослуживиц, но нимало не обращала на это внимания.

— Говорите скорее, какое горе стряслось у вас, — обратилась она к своему спутнику, направляясь знакомою дорогой к трамваю.

— Но куда же мы идем, однако? — спросил Валерьян.

— К трамваю, конечно, — ответила Ира.

— Но, mon Dieu, я никогда не езжу на этой адски глупой машине, — запротестовал юноша и остановился перед франтоватым лихачом:

— Свободно, братец?

— Так точно, ваше сиятельство.

— Но… — начала было Ира.

— Садитесь, m-elle, он прокатит нас отлично, — засуетился Валерьян. — Воля ваша, но в трамвае я не смогу вымолвить и двух слов. Когда все соседи и визави уставятся на нас глазами разварной рыбы и будут ловить каждое слово со вниманием, достойным лучшего применения. Да и потом таким способом передвижения, какой я выбираю, вы достигнете дома значительно быстрее.

Тут Валерьян с манерой истинного джентльмена распахнул кожаный фартук перед девушкой, помог усесться Ире и, снова застегнув фартук, вскочил в пролетку и сел рядом, лаконично приказав лихачу: — Трогай, братец!

Легкий экипаж понесся, увлекаемый сытой и бодрой лошадкой. Ире было непритятно ехать с несимпатичным ей человеком на виду у сослуживиц в нарядном экипаже и чувствовать на себе их взгляды, горевшие завистью.

Пролетка, миновав Невский, вылетела на Дворцовую набережную.

— Дорогая сестричка! Спасите меня! — вдруг сказал Валерьян.

— Почему сестричка? И от чего мне надо спасти вас? — удивилась девушка.

— Сестричка, потому что вы родная сестра моего милого Andre, моего брата, мужа моей сестры, — торопливо заговорил юноша. — Да, да, вы моя милая, хорошая, добрая и великодушная сестричка. И вы должны спасти меня или… я погиб!

— Да в чем же дело? Объясните же толком! — уже начинала терять терпение Ира.

Самодовольное лицо Валерьяна с его тщательно закрученными усиками, казалось взволнованным и огорченным.

— Со мной случилось одно очень печальное происшествие, как пишется в дурацких романах, Ирина Аркадьевна. Вообразите себе: вчера я, Дима и Пестольский отправились на скачки. Вы знаете, конечно, что там не только любуются лошадьми, но ставят на них деньги, то есть, mille diables, как говорит мой приятель Дима, играют в тотализаторе. Играл, конечно, один Пестольский, а мы с Димой, как не имеющие права делать этого в качестве представителей молодежи, мы действовали через него, нашего старшего приятеля. То есть присоединяли к его деньгам свои и делали втроем, сообща, наши ставки. Все шло поначалу прекрасно. Пестолький ставил, мы выигрывали до тех пор, пока нас не подвела красавица Инфанта, премированная лошадь графа С… Эта-то злодейка и испортила нам дело. Все кругом кричали, что надо ставить на нее. Она всегда приходила первой. И вдруг на этот раз Инфанта изменила себе и нам. Победила другая лошадь. Мы с Димой и Пестольским потеряли в общей сложности довольно крупную сумму. Думая, что это случайность и что Инфанта сумеет нас выручить в конце заездов, мы повторили на нее ставку. И снова потеряли, тогда поставили на другого коня. Не повезло и тут. Словом, на мою долю пришлась цифра проигрыша в несколько сот рублей. Что было делать — занял у одного знакомого. Он, знаете, богат, располагает крупными суммами. Тут же на скачках Дима и познакомил нас. Денег он мне дал сразу, как только узнал, что я князь Вадберский. Ну, разумеется, расписку взял… Вексель я, как несовершеннолетний, не могу дать, он недействителен, а расписку дал и честное слово, что заплачу самое позднее завтра. Если же не заплачу — грозит написать отцу за границу. А вы знаете отца? С ним удар может случиться, если узнает, что я… играю на скачках… беру в долг деньги и тому подобное…

Валерьян казался еще более растерянным и смущенным в эту минуту.

— Мне очень жаль Юрия Львовича, — произнесла девушка, — но чем же я могу помочь вам, однако? И почему вы обратились именно ко мне, князь? Что я могу сделать для вас?

— О, все, сестричка! Решительно все! — не давая ей опомниться, продолжил Валерьян. — Подумать только: вы служите кассиршей в богатом магазине…

— Что вы хотите этим сказать? — спросила Ира.

— Ma parole (честное слово), нет ничего предосудительного в том, что вы возьмете три сотни рублей временно, на два, на три дня из кассы заимообразно и вручите их мне, — продолжал юнкер, — а через три дня я вам их отдам. Ma parole d'honneur, отдам в пятницу же утром, самое позднее вечером. Принесу непременно.

— Что вы говорите, Валерьян Юрьевич? Разве я могу взять без спроса чужие деньги?

— Без спросу? Чужие деньги? Mille diables, как говорит мой приятель Дима, зачем эти страшные слова? Во-первых, вы не возьмете этих денег, а только сделаете небольшой оборот с ними. Во-вторых, через три дня я буду иметь большую сумму от одного моего знакомого. Он даст мне ее. Обещал под честным словом, и вы положите деньги снова на место. В-третьих, когда у вас бывает недельная проверка кассы? В субботу? Да? Великолепно! Даю вам слово, честное слово князя Вадберского, что деньги у вас будут накануне этого дня.

Голос юноши звучал с такой силой и убедительностью, так искренне смотрели его печальные глаза на Иру, что усомниться в чистоте его намерений девушка никаким образом не могла.

Тем не менее, предлагаемая ей Валерьяном афера казалась Ире чудовищной.

— Ни за что на свете я не сделаю этого! — сказала она решительно. — Ни за что!

Валерьян стал темнее тучи.

— В таком случае за все придется ответить моему бедному отцу! — произнес он дрогнувшим голосом.

— Что вы хотите сказать этим?

— А то, что моя расписка будет отослана ему. И Бог весть, как подействует на него вся эта история!

Что-то дрогнуло в сердце Иры. Огромное чувство жалости к возможному горю старого князя защемило ее сердце. Перед ее духовным взором предстал добрый старик, его открытое, благородное лицо, глубокие, печальные глаза, полные сочувствия к людям. И он всегда был так добр к ней и ее брату Андрею. Особенно к Андрюше, который благодаря исключительным заботам Юрия Львовича мог достичь в искусстве того, чего достиг сейчас… Ведь не будь старого князя, не видеть Андрею Италии! А как дивно относился он к молодому художнику! Как к родному сыну…

И вот этот прекрасный человек, этот рыцарь духа, каких не много встречается на белом свете, должен будет перенести отчаянную боль разочарования в сыне, которого он так любит! Нет, не следует заставлять страдать такого человека. Невозможно подвергать его жизнь опасности… Ставить на карту его здоровье, благополучие, все! Надо не иметь сердца, чтобы решиться огорчить его. А между тем взять чужие деньги без спроса из кассы — могла ли решиться на это она — Ира?

Она решила переговорить с Ильей Ивановичем Донцовым обо всем откровенно и просить его помощи, просить разрешить ей на несколько дней взять триста рублей из кассы магазина.

Ира тут же поделилась своей мыслью с молодым человеком.

Вадберский, однако же, не одобрил ее:

— Ах, сестричка, вы и понятия не имеете, что за люди все эти хозяева магазинов и их управляющие! Они боятся за свои сотни, как скупой за сокровища. И наверное денег не даст этот ваш Донцов. И мой несчастный отец…

— Вы бы побольше думали о вашем действительно несчастном отце, прежде нежели играть на скачках, — холодно остановила юношу Ира.

— Maris Dieu… (Но Бог мой!) Раз дело сделано… Снявши волосы, по голове не плачут… Или, наоборот, сняв голову, по волосам не плачут… — так кажется, жалко иронизировал юнкер. — Теперь же мне остается только молить вас о вашем великодушии, Ирина Аркадьевна. Дайте мне эти несчастные три сотни завтра, и вы увидите, что не в субботу даже, а в пятницу вечером я верну их вам. Я же клянусь вам всем святым и даю вам еще раз мое честное слово, что мой знакомый обещал мне дать деньги не позднее пятницы утра.

Ира взглянула еще раз на Валерьяна. Он казался искренним.

— Хорошо, — подумав с минуту, произнесла она. — Я постараюсь достать вам эти деньги. Что у нас сегодня? Понедельник? Завтра, может быть, вы получите их, но с условием — в пятницу перед закрытием магазина вы мне принесете их, Валерьян Юрьевич, обратно!

— Но, само собой разумеется, что принесу. Как можете вы сомневаться в этом. Я же дал вам мое честное слово!

— Хорошо. Завтра приходите в двенадцать часов. Постараюсь помочь вам. А теперь велите остановиться вон у того дома. Мы приехали.

Ира, едва пожав руку молодому князю, выпорхнула из пролетки.

— Ирина Аркадьевна — вы ангел… Вы — само великодушие… Вы — героиня! — говорил ей вслед Валерьян.

Но она уже не слышала. "Завтра же попрошу на три, четыре дня у Донцова эти несчастные деньги. И если Илья Иванович разрешит…" — думала Ира.

Надя и Жура, встретившие Иру у дверей, уже повисли на ее шее, лишая возможности думать о чем-либо ином, что не касается их. Из столовой спешила Зинаида Юрьевна. Ей Ира не обмолвилась ни словом о визите Валерьяна, уважая его просьбу сохранить строжайшую тайну.

Теперь в короткие часы домашнего отдыха она забыла все свои заботы и тревоги.

И только ночью, когда Зинаида Юрьевна уже заснула, Ира все еще терзалась исходом завтрашнего разговора с управляющим и невозможностью спасти от неприятности старого князя.

И только под утро, на заре, она уснула.

Маленький, толстенький Илья Иванович, тяжело пыхтя и посапывая, сидел в кассе перед Ирой и глядел на нее с заметным недоумением. А Ира, спокойная, уравновешенная, как всегда, говорила:

— Я понимаю, что моя просьба чересчур смела и может вам показаться даже дерзкой, но Илья Иванович, я прошу разрешить мне взять эти деньги на четыре дня не ради себя, не из каприза или случайной прихоти, а ради человека, достойного и благородного, которому всем обязана моя семья. Конечно, нужно иметь много доверия ко мне, чтобы позволить воспользоваться этой суммою из кассы. Я это понимаю отлично. Вы же почти не знаете меня. Вы и так оказали мне большое внимание, когда взяли меня на место благодаря протекции Зинаиды Юрьевны, и… я это умею, верьте мне, ценить… Теперь прошу вас увеличить это доверие и помочь мне выручить из беды моего родственника.

Ира замолкла и подняла на управляющего свои честные глаза. Эти глаза никогда не лгали. Они как нельзя лучше отражали ее светлую душу.

Илья Иванович думал: "Вот девушка, которая могла бы, не говоря ни слова, взять у меня из кассы несколько сотен рублей и не сделала этого. Она чистосердечно обратилась ко мне с просьбой. Надо такую честность ценить и поощрять. Тем более что Басланова не чета другим здешним. Она из хорошей, благородной семьи и деньги отдаст".

Илья Иванович решил выручить Иру, дал разрешение взять до субботы необходимую сумму и посоветовал девушке не рассказывать никому из сослуживиц об ее займе.

— Только уж потрудитесь к субботе, чтобы денежки были налицо, — произнес он в заключение. — И расписку мне дайте для всякого случая.

— Конечно, дам расписку, — весело отвечала девушка и стала горячо благодарить старика.

Тяжелое бремя свалилось с плеч Иры. Теперь старый князь Юрий Львович ничего не узнает и ничто не нарушит его спокойствия.

Передавая конверт с деньгами Валерьяну, Ира взяла с него два обещания. Одно — возвратить деньги не позже вечера пятницы. Другое — никогда больше не играть на скачках ради своего старика отца.

Валерьян поклялся ей тут же исполнить все, что она требовала. Попутно рассыпаясь в благодарностях, благословляя Иру, он божился ей в том, что с нынешнего дня не переступит порога тотализатора, и так лебезил и заискивал перед девушкой, что окончательно опротивел своей приторностью, и она была рада-радехонька, когда непрошеный «братец» исчез из ее клетушки-кассы.

Глава 8

Какою полною переживаний проходила для Иры эта неделя! Задумчивая возвращалась теперь девушка в «хибарку» на Васильевском острове. И ни Надя, ни Жура, ни участливые вопросы Зинаиды Юрьевны не могли развлечь ее, вызвать на откровенность. Когда Ира брала деньги под расписку у Ильи Ивановича, то ни на минуту не сомневалась в порядочности Валерьяна. Он казался таким искренним и несчастным в те минуты. Девушка не могла не поверить ему. Теперь же, по мере приближения срока отдачи, сердце Иры стало все чаще сжиматься от тяжелого предчувствия. А что если он не отдаст? Что, если обманет? Ведь если она и знает молодого князя, то с самой нелестной стороны. Его поступок с Катей, его льстивое поведение при последней их встрече, все это было весьма неприятно. И все-таки в глубине души Ира надеялась на благоприятный исход дела.

"Он отдаст. Не может быть, чтобы не отдал. Ведь он заверил меня своим честным словом!" — мысленно успокаивала себя девушка.

В таких сомнениях прошли три дня. Наступила пятница. Ира Басланова плохо спала в ту ночь. Со смутным чувством грядущего бедствия поднялась она утром. Нехотя выпила стакан кофе, поданный ей Дашей, исполняющей теперь роль няньки, кухарки и домоправительницы, и, отказавшись от завтрака, спешно вышла из дома. Убийственно медленно тянулся этот день для Иры. Каждый раз, как отворялась дверь магазина и входили покупатели, она невольно обращала глаза к входу. Не Валерьян ли? Но его не было. Впрочем, помня обещание юноши быть у нее вечером, Ира была более или менее спокойна днем. Но чем ближе подходил назначенный час, тем сильнее и мучительнее становилась ее тревога.

Стрелка на часах показывала половину восьмого, когда девушка уже не отрывала глаз от дверей. Валерьяна все не было. Пробило восемь. Последняя запоздавшая покупательница торопилась уходить со свертками и картонами из магазина. Продавщицы гурьбою направились за перегородку, где они прятали свое верхнее платье. Оттуда доносился их веселый смех и бойкая болтовня.

Но Ира ничего не слышала. Она была как во сне. Огромная тяжесть лежала у нее на сердце. Мучительно и горько каялась молодая девушка в своей излишней доверчивости. И поделом тебе! И поделом! Тряпка, ничтожество, овца, которую может провести мало-мальски ловкий бездельник! Стыдись, Ира! Где твоя проницательность и благоразумие? — казнила себя девушка. Что оставалось делать теперь? Чистосердечно покаяться во всем Илье Ивановичу? Сознаться в том, что сама она, Ира, по глупости и неопытности сделалась жертвой обмана? Просить его высчитывать у нее из жалованья хотя бы по двадцать пять рублей, в месяц, пока не покроется весь ее долг? Но как же тогда она будет жить? На что? Ведь те пятьдесят рублей, посылаемые ею матери, должны быть неприкосновенною для нее суммою, из которой она никогда не позволит себе урвать ни гроша. Как жить при долге в триста рублей и при ее более нежели скромной получке?

Ира очнулась только тогда, когда кто-то осторожно тронул ее за рукав.

— Барышня. Время закрывать. Домой пора, — услышала она голос Яши, принесшего ей пальто.

Кругом стояла полная тишина. Магазин опустел. Единственный электрический рожок горел еще у входа, остальные были потушены. Барышни-продавщицы разошлись давно, пользуясь своей недолгой свободой. Ира спешно оделась и вышла.

Теплый апрельский вечер дохнул ей в лицо освещающей бодростью. Синее небо… чистый воздух, снующие мимо нее автомобили и экипажи, приподнятое по-весеннему настроение толпы, все это так мало гармонировало сейчас с угнетенным настроением девушки. Она шагала по широкой людной улице, а с нею вместе неотступно шагали и ее безотрадные мысли. "Завтра проверка кассы… — думала Ира, — субботний вечер… Необходимо пополнить недостающую сумму… Но где она возьмет теперь эти деньги, когда так очевидно, что Валерьян обманул ее и не принесет их ей никогда…"

Ужас перед завтрашним вечером властно охватил душу девушки и беспросветной черной тучей накрыл все ее существо. Ира в своем отчаянии и безнадежности даже не находила сил негодовать на поступок молодого Вадберского. Она шла, забыв о трамвае, о необходимости возвращаться домой, об отдыхе и обеде. И опомнилась лишь очутившись у Александровского сада.

— Ну и маршируете же вы, барышня, едва догнал! — услышала она позади странно знакомый голос и живо обернулась.

Перед ней стоял тот самый оригинальный покупатель, над которым несколько дней тому назад потешались ее сослуживицы. И на этот раз человек, похожий на обезьяну, остался верен себе. Вместо меховой дохи на нем была надета какая-то удивительная крылатка-шинель, какие носились лет пятьдесят тому назад нашими предками. На голове его сидела блинообразная старомодная с огромным козырьком фуражка. Сам же он улыбался добродушнейшей улыбкой, так мало подходившей к его дикой внешности.

— Рад, очень рад встретить вас, барышня, хоть одно знакомое лицо, а то совсем, признаться, запутался в проклятом этом городе… — говорил он, здороваясь с Ирой. — Сажусь в трамвай, еду на Балтийский вокзал, а попадаю к Полицейскому мосту. Гляжу в окошко — вы такая сосредоточенная, серьезная… Обрадовался: думаю старая знакомая… Соскочил за вами следом. Наконец-то догнал… Да что с вами, барышня? Бледны вы чрезвычайно! И лицо встревоженное… Случилось что с вами? — незнакомец с участием заглянул в глаза Иры. Его глаза светились неподдельной добротою и он так ласково улыбался, что Ира как-то сразу почувствовала доверие к нему.

"Что если попросить его? — подумала Ира. — Попросить этого незнакомого человека выручить меня из беды? И если он согласится оказать мне эту огромную услугу — ведь я тогда спасена! Не сама ли судьба, позаботившись об этом, посылает мне его в такой тяжелый момент?"

Она уже не думала о том, насколько удобно будет для нее прибегнуть к такой помощи у совершенно постороннего человека. Впереди стояла одна цель: возможность спасения, и, не рассуждая ни о чем больше, она заговорила, спеша и волнуясь:

— Не сочтите меня ради Бога безумной, но в нашей нынешней встрече я вижу перст Божий. Простите меня, не считайте обманщицей, лгуньей… но я нахожусь сейчас в отчаянном положении… Меня очень подвели, недостойно обманули… Я поручилась за одного моего знакомого… С разрешения управляющего магазином взяла деньги из кассы до сегодняшнего дня, твердо надеясь, что мне вернут их в срок… И вот…

Ира не договорила. Ее губы дрогнули.

— Бедное дитя, — произнес ее спутник после недолгой паузы. — Верю вам и от души благодарю вас за вашу откровенность. Постараюсь отплатить вам тем же. Чтобы не показаться вам слишком навязчивым, странным и смешным, я покривил на этот раз перед истиной и перед вами… Не из окна трамвая увидел я вас нынче и далеко не случайной была наша встреча. Я умышленно ожидал вас невдалеке от вашего магазина и, как только вы вышли оттуда, поспешил за вами. Мне необходимо было переговорить с вами. Не вы, а я сам нуждаюсь в вашей поддержке.

Он прервал на минуту свою речь, чтобы перевести дыхание, и, встретив недоумевающий взгляд Иры, продолжал с еще большей поспешностью: — Да, да, я нуждаюсь в вашей помощи. В тот день, когда счастливая судьба толкнула меня в двери того магазина, где вы служите, и я увидел вас, ваши честные глаза, ваше открытое благородное лицо, то понял, что все еще есть хорошие люди на свете, а ваш поступок с возвращением оброненных мною денег заставил меня искать новой встречи с вами, чтобы просить, да чтобы просить, умолять вас принять у меня место наставницы и сестры милосердия при моем больном сыне… О нет, не отказывайтесь, — воскликнул он, заметив нерешительность на лице Иры… — Мой бедный мальчик давно приговорен врачами. Он страдает тем недугом, который свел в могилу его мать. У моего единственного сына чахотка. И бедному Славушке ничего не осталось от жизни, как только терпеливо ждать приближения… приближения конца.

Он вытащил носовой платок из-под полы своей допотопной бекеши и стал усиленно сморкаться, чтобы скрыть подступившие слезы. Часто попадавшиеся им навстречу прохожие с удивлением оглядывали Иру и ее спутника. Его волнение невольно бросалось в глаза, а необычная внешность вызывала у встречных невольную улыбку. Но Ире незнакомец отнюдь не казался смешным. Захваченная человеческим горем, горем отца, готовившегося потерять единственного сына, девушка в эти минуты совершенно забыла о своей неприятности. Ей хотелось утешить несчастного отца, помочь ему словом, советом. Но чем могла она успокоить человека в таком беспросветном горе…

Между тем ее спутник немного оправился и продолжал уже более спокойно:

— Да, мой маленький Святослав — приговоренный. Он обречен судьбою с самого нежного возраста на раннюю смерть. Тотчас же после кончины жены я узнал об этом и, чтобы спасти ребенка, повез его в теплые страны. Где мы только не бывали! И в Каире, и в Ницце, и в Швейцарии, и у нас в Крыму. Я поддерживал слабо мерцающий огонек его жизни. Но мальчик не окреп даже под знойным небом Египта. Он таял, как свеча. И вот, мне посоветовали увезти его в Финляндию, в холодную суровую Финляндию, которая по новому трактованию медицинской мудрости в иных случаях спасает от такого рода недугов вернее солнца в южных странах. Мои средства позволили мне приобрести небольшую мызу в Финляндии недалеко от Выборга, в десяти верстах от железной дороги. К счастью, доктора оказались правы, климат Финляндии совершил чудо. Славушка окреп, поправился. Но, к сожалению, ни одна гувернантка не хочет ехать в нашу глушь. Все приглашенные мною воспитательницы, прожив не более недели, отказывались от места и оставляли наш дом. Я приехал в Петербург, чтобы пригласить к Славушке новую наставницу. И мой выбор пал на вас… Я понял, что не найду ничего лучше, как только увидел вас в окошечке кассы. А ваш достойный поступок привел меня к окончательному решению. Умоляю вас не отказывайте нам! Вы сделаете доброе дело. Вы облегчите страдание приговоренного к смерти ребенка и отчасти успокоите его отца… Что же касается ухода за больным, я не только вам, но и всем, кто служил у меня до сих пор в качестве наставницы моего сына, предлагаю не менее ста рублей ежемесячно. И авансом сколько хотите. Вы говорите, что вас обманули. Большую сумму не отдали вам?

— О, огромную! — вырвалось у Иры.

— Несколько тысяч?

— Что? Нет, как можно! Триста рублей!

Ира невольно вздрогнула от смеха, которым неожиданно разразился ее спутник. Переход от безысходной печали к безудержному хохоту был такой странный, как и вид этого человека. Ира, глядя на него, и сама улыбнулась.

— Ну вот! Ну вот! Вы улыбаетесь, значит — согласны. Я знал, что вы ангел по доброте. Благослови вас Бог за ваше великодушие. А уж Славушка-то мой как рад будет. Еще бы! Иметь такую молодую, симпатичную, добрую наставницу. С последней, Марьей Ивановной, кузиной доктора, они не ладили, пришлось ее отпустить. А насчет денег не беспокойтесь, ради Бога; вот вам ваши триста рублей, аванс в счет заработка. Через шесть месяцев мы будем квиты… Вы заслужите их в этот срок, если даже я буду вычитать только половину вашего жалованья… Порывшись во внутреннем кармане своей старомодной шинели, спутник Иры передал ей несколько бумажек.

— Кажется, так… Сосчитайте… — произнес он, не глядя на деньги.

— Но…

— Без «но»… барышня, милая… Хотите спасти людей — не лишайте своей помощи. И вот еще прошу — поторопиться. Через два дня я должен возвратиться на мызу… Уж будьте готовы, прошу вас… И адресочек ваш оставьте, заеду в понедельник сам за вами. Не позже семи часов. Поезд наш отходит ровно в 8… Да вот еще: боюсь я за вас, не соскучились бы вы в нашей глуши…

— Мне некогда будет скучать! — сказала Ира, которая в глубине души уже решила принять столь необходимое для нее предложение: "Что делать, — думала девушка, — не придется съездить к маме в родные Яблоньки, повидаться с милой старушкой. Пусть Катя едет туда одна по окончании занятий и экзаменов. Попрошу Зину Градову пока что заменить ей меня. Пусть в отпуск ходит к ней Катя по-прежнему, как и при мне, и пускай от Зины же и отправляется на родину".

— Благодарю вас, — уже вслух докончила свою мысль Ира. — Я с удовольствием принимаю ваше предложение и особенно благодарю вас за деньги, доверенные мне авансом. Вот визитная карточка: на ней значится мой адрес.

Незнакомец взял ее и в свою очередь передал свою. На толстом четырехугольнике было выведено старинной вязью: "Алексей Алексеевич Сорин". И больше ничего.

Все последующие события промелькнули с быстротою кинематографических картин.

Пришел и ушел вечер субботы с подсчетом кассы и заблаговременным приложением не достававшей до этого дня суммы. Нечего и говорить о том, что Валерьян так и не показывался с деньгами. Удивление Ильи Ивановича Донцова достигло крайних пределов, когда неожиданно Ира поблагодарила его за оказанное ей доверие и отказалась от места.

— Да как же это так, вдруг, барышня? С бухты-барахты? Раз-два и готово. И мы вами довольны и вы нами как будто. Служить бы, значит, а вы вот, как нарочно, покидаете нас. Редко, когда попадется такой хороший, честный человек, как вы, и непременно переманят его на лучшее место, — возмущался старик-управляющий. Ире пришлось рассказать про происшедшее с нею за эти дни несчастье: не называя фамилии виновника его — Валерьяна, но не забыв упомянуть и о выручившем ее из беды незнакомце, которому решила заплатить добром за добро.

Лишь только Илья Иванович услышал об этом, он весь так и зашелся негодованием. — Да Бога вы не боитесь, барышня, да неужели же из-за трех сотен каких-то злосчастных нам работницы хорошей лишаться! Да сказали бы вы хоть одно слово мне о том, да я бы ждал отдачи хоть сотню лет…

И он еще долго говорил, все еще, вероятно, надеясь на то, что Ира откажется от своего решения и останется служить у них.

Совершенно иначе отнеслись к уходу молодой девушки ее сослуживицы. Илочка, Тина, Машенька, Катя и другие барышни-продавщицы завидовали недавней скромной кассирше, мельком на ходу услыхав из ее разговора с управляющим о том, что она, Ирина Басланова, получила и выгодное приглашение.

— И везет же таким белоручкам! Небось, теперь наживет денег кучу. Не то что мы, грешные, — шептались они по уголкам.

И вот Ира ушла. Словно во сне произошло с нею все последующее: ее последние сутки в маленькой хибарке на Васильевском острове, последние часы с Катей, Зиной, ее детьми, Леонидом, прибежавшим проводить ее. Никому из них Ира не рассказала про Валерьяна. Ей самой становилось как-то стыдно за человека, так бесчестно поступившего. Ира говорила перед разлукой:

— Ради Бога, поберегите мне Катю, Зина.

— Да, ладно уж, ладно, сберегу вам сокровище ваше, — добродушно отмахивалась та, — небось не забыла, как вы за моих Журу и Надю заступались.

— А ты, Катя, заботься о маме, когда домой приедешь. Все ей расскажи, нашей милой. Я от себя ей напишу пока что. Да занимайся хоть немного летом: С книги списывай, задачи решай. А еще скажи мамочке, что я всей душой к ней рвалась хоть бы на недельку. Не судьба, значит. В письме все ей объясню подробно. Да пиши почаще, ради Бога, отсюда и из дома. Ну, храни тебя Господь!.. — Это были последние слова Иры, адресованные сестре перед отъездом. Катя горько плакала, обнимая старшую сестру. Зинаида Градова крепко жала ее руку… Жура и Надя рыдали навзрыд. Когда вечером Алексей Алексеевич заехал к Градовой, он не мог не умилиться при виде трогательного прощания сестер и друзей.

Возница финн, куря трубку и флегматично подергивая вожжами, подкатил к крыльцу вокзала на своей тряской таратайке.

— Садитесь, Ирина Аркадьевна, вам неудобно? Какая досада, что не телеграфировал на мызу. Выслали бы экипаж за нами. Пожалел людей беспокоить ночью, — хлопоча около своеобразного чухонского экипажа и устраивая в нем Иру, говорил Алексей Алексеевич.

Ира уселась в тарантас. Глаза ее слипались. Долгая тряска в вагоне, позднее время, частая смена впечатлений за день — все это вместе взятое не могло не повлиять на девушку. Она чувствовала себя невероятно уставшей. А кругом нее северная апрельская ночь давно ткала свои причудливые узоры.

Мохнатые огромные сосны, уходя в небо, особенно рельефно выделялись зелеными пушистыми ветвями на светлом фоне. Молодая едва освободившаяся от снега травка уже мягко зеленела по краям дороги. Но там, подальше, в глубине леса, лежали еще набухшие, грязные полосы снега. Где-то вдали уже шумели по-весеннему озера. Величаво и сумрачно высились холмы. Таратайка то ныряла в ложбины, то поднимались по извивающейся дороге. Алексей Алексеевич заботливо накинул на плечи своей спутницы теплую меховую пелерину.

— Удобно ли вам? — спросил он Иру.

Девушка едва нашла в себе силы ответить ему что-то. Туманные грезы сковали ее.

Скоро сладкое забытье охватило Иру, и она медленно погрузилась в дремоту.

— Приехали! Ирина Аркадьевна, пожалуйте. С Богом входите в мою скромную хату! — услышала девушка голос Сорина и открыла глаза. Солнце ярко и весело брызнуло ей в лицо. Таратайка стояла перед воротами мызы. Флегматичный финн, доставивший их сюда со станции, тащил ее чемодан к калитке и кричал что-то на непонятном наречии.

— Что Святослав Алексеевич? Как здоровье? — с плохо скрытою тревогою в голосе обратился Сорин к отворившему калитку человеку.

Человека звали Степаном: он принял у чухонца пожитки барышни и, сунув чемодан другому слуге, кинулся к таратайке, где находились картонки, пакеты и корзины хозяина.

— А мы, барин, нынче вас и не ждали. Святослав Алексеевич почивают… Они, слава тебе Господи, всё время хорошо себя чувствовали. Только скучали малость… Господин Магнецов и то жаловались на барчонка… Сладу, сказывали, нет. Тосковали, капризничали, попашеньку дожидались, — самым обстоятельным образом докладывал словоохотливый Степан. Другой человек, Ефим, служивший кучером, дворником и сторожем на мызе, угрюмого вида человек, молча принял пожитки и понес их в дом.

Солнце играло на стеклах небольшого двухэтажного здания, построенного по образцу норвежских домиков. Он стоял в саду. Вокруг домика росли сосны и пихты… Серые зыбучие финские пески ревниво охраняли сад от малейшего признака зеленой травки… Песчаные неровные дорожки, волнообразно убегали куда-то под густые шатры хвойных деревьев.

Какой-то рокочущий шум долетел до Иры, пока она входила в сени своего нового жилища.

— Это озеро наше шумит, не извольте беспокоиться, барышня, — сказал Степан, указывающий ей дорогу в ее комнату.

Через ряд небольших, но чрезвычайно чистых и уютно обставленных стильной норвежской мебелью комнат Ира прошла к себе. Ее горница находилась в нижнем этаже дома. В верхнем жили сам хозяин с сыном, прислуга и доктор, неотлучно находившийся при ребенке. Внизу же была столовая, гостиная, кухня и ее, Иры, угловая комната, выходившая огромным окном в сад. Эта комната с чистой узкой постелью, с зеркальным карельского дерева белым шкапом, письменным столиком и широким креслом-кушеткой сразу понравилась ей. Выкрашенная масляной краской, чуть сумрачная от сосен, росших по соседству, просторная, чистенькая и уютная горница невольно располагала к занятиям здесь, под ее гостеприимным кровом. Чья-то благодетельная рука позаботилась и об удобствах Иры. В новеньком умывальнике была налита студеная вода. На письменном столе расставлены принадлежности для письма. На полках, прибитых на стене, прижимались друг к другу томики классиков: Пушкина, Лермонтова, Гоголя.

Белоснежное полотенце, покрывало и подушки на кровати сверкали безупречной чистотой. Едва успев налюбоваться всем этим, Ира услышала стук в дверь. Вошел Степан.

— Барин просит вас закусить с дороги. Барчонок спят, почивают крепким сном. До завтрака не придется вам с ним познакомиться. А закусить пожалуйте, барышня.

— Спасибо, Степан. Поблагодарите Алексея Алексеевича, но есть я не хочу. Скажите, что не до еды, спать хочется.

— Доброго сна, барышня, — отвечал Степан.

Глава 9

Ира спала долго. Она не проснулась даже тогда, когда, чуть слышно, скрипнув дверью, зашла в комнату плосколицая, рыхлая, старая чухонка Анна-Мария, служившая одновременно и кухаркой и горничной на мызе Сорина.

— Тавай, ремя тавать, голюбуська, — произнесла она. "Вот и привезли новую гувернантку барчонку, — думала Анна-Мария, — а долго ли поживет такая молоденькая да красивая здесь, без людей, один Господь знает. Приезжали сюда служить и не такие молоденькие, много постарше, да и то больше месяца не оставались. Шутка ли, кругом на 15 верст ни одной живой души. Ни соседей, ни деревни, даже. Одной ей, старой Анне-Марии, нипочем это, она родилась и выросла на этой мызе, в здешней глуши. Ее покойный муж был управителем и сторожем у прежних хозяев. И она, Анна-Мария, перешла вместе с мызой от старого хозяина к новому, купившему это гнездо. Она умеет чисто и вкусно готовить, убирать комнаты, и не мудрено, что ей удалось угодить новому владельцу. Для черной работы здесь держат работницу Иду, тоже финку, которая ходит за коровами. Остальную трудную работу выполняют мужчины. Анна-Мария уже год со дня приезда сюда новых хозяев служит им. Водворение Сориных на мызе совпало со днем смерти ее мужа, старика Адама. Теперь его обязанности поделили между собою Степан с Ефимом. Анна же знает одно комнатное и кухонное хозяйство. Она любит эту мызу, где родилась, выросла и вышла замуж за своего Адама. Любит это угрюмое, одинокое, печальное гнездо, затерянное среди песков и вечнозеленых сосен. Она привыкла и к одиночеству, и к неумолчному плеску большого холодного озера. Никуда не тянет старую одинокую женщину. А все же порою в долгие зимние вечера взгрустнется бывало и ей: вспоминается умерший муж, вышедшие в далекую сторону замуж дочери. И перемолвиться о них не с кем. Барин Алексей Алексеевич Сорин дни и ночи просиживает у себя в кабинете, что-то пишет, что-то читает. Славушка лежит целыми днями, а по вечерам со Степаном, которого очень любит, возится в зале. Приезжие наставницы, сменявшие одна другую, и вовсе не нравились Анне-Марии. Они ни слова не говорили по-фински, она очень плохо объясняется по-русски. Да и важные они были, барышни… А эта как будто на них и не похожа вовсе".

Размышляя таким образом, Анна-Мария склоняется над Ирой и пристально разглядывает лицо спящей.

— Тавай, тавай, миляя!..

Неожиданно Ира поднимается и садится на постели.

— Который час? Уже поздно? А вы, верно, Анна-Мария, про которую мне рассказывал господин Сорин? — задает она вопрос старухе и крепко сжимает мозолистые загрубевшие в работе руки Анны-Марии. Старуха, непривычная к такому отношению со стороны приезжих гувернанток, улыбается во всю ширь своего плоского лица и кивает головою.

— Добро позяловать! Бог помоць! — коверкая слова, говорит она.

Солнце стояло высоко в небе, когда Ира вышла в столовую. Тот же вездесущий Степан хлопочет возле самовара на хозяйском месте. На нем красная сатиновая рубаха с ременным поясом и высокие сапоги. А в большом и удобном кресле Ира видит ребенка с распущенными по плечам льняными локонами и черными глазами, похожими на спелые черные вишни, обрызганные росой.

На нем надет тот самый голубой воздушный капот-матинэ с белым кружевным воротом, который она несколько дней тому назад продавала Сорину в магазине дамских нарядов.

— Да ведь это Славушка! — говорит Ира.

Он приподнялся с кресла… Одет он был в длинные матросские штаны и желтые ботинки.

— Славушка! — повторила Ира и радостно протянула навстречу мальчику обе руки.

— Да, я — Славушка Сорин, а вы Ирина Аркадьевна, моя новая наставница? — спросил он тоном вполне взрослого человека. Ира молча кивнула. "Боже мой, помоги мне раздуть огонек жизни, слабо теплящийся в нем", — мысленно вознесла свою мольбу к небу девушка, в то время как ее энергичные маленькие руки крепким пожатием приветствовали мальчика.

— Я рад вас видеть, — сказал Славушка. Потом, с видом маленького хозяина он стал радушно угощать свою будущую наставницу. Сам он ел мало и неохотно. Ира с сочувствием смотрела на его усталые лихорадочно блестящие глаза. Когда же, выпив стакан молока и съев порцию холодного ростбифа, молодая девушка встала из-за стола, Славушка предложил ей пойти посмотреть мызу с ее несложным хозяйством.

— Только уж вы простите меня, я очень плохой спутник. И подвигаюсь настолько быстро, насколько Степан возит мое кресло-колясочку. Ведь мои ноги так слабы, что я вовсе не могу ходить, — с виноватой улыбкой заключил Славушка.

— Конечно, конечно, мы совершим чудесную прогулку, Славушка. Вы покажете мне все ваше хозяйство. Одевайтесь же поскорее. Ведь, надо надеяться, вы не выедете на прогулку в этом голубом капотике, — пошутила она, чтобы придать хоть немного бодрости ребенку.

— Ну, разумеется, нет. Голубой капотик мне привез папа из Петербурга. В нем резче проступает мое сходство с покойной мамой, — не без гордости произнес ребенок. — Вы еще не видели, конечно, ее портрета, который стоит в кабинете у папочки. Сейчас я не могу вам показать его. Папа занимается в кабинете. Пишет свою большую книгу о передвигающихся растениях. Мой папа ученый-ботаник, профессор; читал прежде лекции студентам, теперь же бросил службу из-за меня. Бедный папочка, сколько ему предстоит еще возни со мною! Я очень нездоров, Ирина Аркадьевна. И папе приходится возиться с моим лечением, ездить со мною за границу, держать в доме постоянного доктора. Ах, как грустно, если бы вы знали, Ирина Аркадьевна, как больно причинять столько забот и волнения папочке… Он такой добрый, и я его так люблю. Вы знаете, мне иногда кажется, что ему, пожалуй, легче было бы, если бы я не мучился, не болел, а лежал, как мама, в могилке.

Ира не дала договорить ребенку. Она взяла его слабенькие ручонки в свои и заговорила, стараясь во что бы то ни стало справиться с охватившим волнением.

— Нет, нет… Вы совершенно не правы, Славушка. Ведь вы — все для вашего отца. И жизнь, и солнышко, и воздух. Подумайте только, что за ужас для него лишиться вас!..

— Да, да, вы правы! Вы так успокоили меня, — задумчиво и не по детски-серьезно произнес мальчик. — Ведь так, как вы говорите, никто еще не говорил со мною. Те, прежние наставницы, которых приглашал ко мне папа, отвечали всегда одно и то же: что я еще слишком молод для таких разговоров или что все это глупости и что я люблю воображать то, чего нет на самом деле. И только вы, вы одна поняли меня и так хорошо меня успокоили… И… и я не знаю, дорогая Ирина Аркадьевна, но я вас сразу полюбил за это. И всегда, всегда буду любить вас и останусь вашим другом.

— Ну, вот и отлично, давайте будем друзьями.

Маленькая, но весьма комфортабельно устроенная мыза Сориных произвела на Иру отрадное впечатление. В конюшне их встретил веселым ржанием гнедой красавец Лютик и старая Водовозка. В хлеве румяная, веселая Ида приветствовала их бесчисленными книксенами. По-русски она не понимала вовсе, и знакомство их ограничилось лишь улыбками с обеих сторон. В стойлах стояли четыре коровы, которых Славушка пожелал угостить хлебом, предусмотрительно захваченным из дома Степаном.

Потом пошли на озеро. Огромное, синее, оно произвело глубокое впечатление на Иру. Волны бурлили здесь еще по-весеннему. Зеленые сосны и пески, желтевшие на обрывистом берегу, дополняли его дикую красоту, отражаясь в зеркальной поверхности озера.

Отсюда Степан покатил кресло Славушки к лесу. Ира шла подле, держась за ручку этого своеобразного экипажа. По просьбе мальчика, она рассказала ему о своей семье, о милых обитательницах Яблонек, о брате-художнике и о маленьких друзьях Журе и Наде.

К обеду вышел из своего кабинета профессор Сорин. Пришел доктор Магнецов, находившийся безотлучно в доме, серьезный, задумчивый человек, со сдержанными манерами и тихой речью. Его познакомили с Ирой и в серьезном, умном взгляде доктора, обращенном на Славу, она прочла то же искреннее участие, ту же бесконечную готовность помочь больному. Да и не только самому Алексею Алексеевичу Сорину, но и всем окружающим: прислуге, Степану, добродушной Анне-Марие и Иде, был, по-видимому, дорог этот хрупкий и нежный, как цветок, мальчик.

Обед прошел оживленно. Подкрепленный свежим воздухом и прогулкой, Славушка кушал нынче с большой охотою, и аппетит сына самым благоприятным образом отразился на настроении самого профессора. Он шутил, добродушно посмеивался над Анной-Марией, пересолившей в честь приезда нового члена семьи молочное блюдо. Рассказывал о своем труде, о будущей книге, на которую возлагались большие надежды, делился своими планами с присутствующими или внимательно слушал Славушку, который рассказывал отцу про сегодняшнюю прогулку.

После обеда Степан покатил в гостиную кресло ребенка. Доктор направился вслед за ними.

— Могу я предложить вам пройти со мною в кабинет, Ирина Аркадьевна, — попросил девушку Сорин.

В большой светлой комнате, второго этажа с огромными шкапами во всю стену, сплошь заставленными книгами, с таким же огромным письменным столом, Ира остановилась пораженная. Прямо перед нею над письменным столом профессора, заваленным бумагами, всевозможными книгами, брошюрами и заставленным стеклянными колбочками и ящиками с сухими растениями, висел портрет женщины. Каждая черточка ее тонкого лица дышала глубокой грустью. Задумчивые черные глаза смотрели прямо на Иру. Кроме удивительной красоты этой женщины, Иру поразило сходство с мальчиком, который находился сейчас там, в гостиной, в обществе доктора и верного слуги.

— Смотрите на мою Нину, барышня? — спросил Сорин, — произвела она на вас впечатление? Неудивительно…

По лицу Сорина текли слезы.

Чудесный июньский вечер.

В гостиной на мызе Сориных все окна раскрыты настежь. За роялем сидит доктор Магнецов и тихо играет Лунную сонату. Как она прекрасна! Славушке, лежащему на диване, кажется, что под звуки этой сонаты, там за открытыми окнами, под зеленым навесом сосен елей, кружатся и прыгают маленькие существа — лунные эльфы. И хотя солнце еще не зашло и сумерки только-только начинают спускаться — эльфы уже здесь. Эльфы уже танцуют. Они уже водят хороводы под звуки Лунной сонаты и пляшут с крошечными венчиками на головах. Ира сидит подле больного.

— Славушка, о чем вы задумались? — спрашивает у мальчика Ира.

— Я думаю об эльфах, Ирина Аркадьевна, и мне кажется, что я вижу их там в саду, танцующими под зелеными ветвями сосен. А вы? Вы не видите их?

— Какой вздор, Славушка. Ваша головка полна бредней, должно быть, потому что нынче Иванова ночь. Потому что сегодня ночь волшебных сказочных чудес и выдуманных людьми фантастических переживаний, о которых мы говорили вчера. Не правда ли?

— Ну да, конечно… Вы правы… Анна-Мария рассказывала мне, что в ночь под Ивана-Купалу просыпаются в лесах ведьмы, лешие, лесовики, эльфы и русалки и приходят плясать на поляну. А вы знаете, Ирина Аркадьевна что сегодня финны жгут костры на нашем озере?… Они сходятся поздно вечером на берег и прикатывают смоляные бочки. Их сжигают у самой воды, и здешний богач-помещик, барон Арнгольд, устраивает мальчикам чудесное угощение. Те весело угощаются, потом пляшут и прыгают через костры… И тут же выбирают короля и королеву праздника. Ах, как все это должно быть интересно, право! В прошлом году мы приехали сюда на мызу из-за границы уже много позже праздника, а сейчас папа не позволит мне ни за что отправиться на берег, потому что всю ночь меня будет колотить лихорадка… Уж такой я несчастный, право. А между тем, если бы вы только знали, как мне хочется посмотреть вблизи на этот финский праздник, на эти костры и танцы, Ирина Аркадьевна!

— Бедный Славушка, не горюйте, мы откроем окна, закутаем вас хорошенько и подвезем ваше кресло поближе, чтобы вы могли полюбоваться хотя бы издали, — утешала мальчика Ира.

— Ах, как мне хочется взглянуть на все это! — шептал в волнении мальчик.

— Доктор! — неожиданно позвала Ира все еще перебиравшего клавиши Магнецова. — Доктор, не можете ли уделить мне минутку…

Рояль затих, и Виктор Павлович подошел к ним.

— Что угодно, Ирина Аркадьевна? — осведомился он.

— Не находите ли вы возможным доставить маленькую радость нашему больному, — отводя его к окну, спросила Ира, и тотчас же продолжала еще тише, чтобы ни одно слово уже не долетало до Славушки.

— Почему бы не доставить ему эту маленькую радость? Его жизнь так бедна событиями.

Доктор долго обдумывал ее просьбу. Затем поднялся в кабинет отца и довольно продолжительное время оставался там.

Когда же Виктор Павлович снова появился на пороге гостиной и навстречу немому вопросу Иры улыбнулся, девушка обрадовалась, как ребенок.

— Одевайтесь, Славушка, мы отправимся на озеро. Вы увидите и костры и пляску… Папа разрешил, доктор тоже, и что за чудесный вечер вам предстоит нынче! — весело говорила Ира.

То был, действительно, чудесный вечер… Вернее, чудесная ночь, похожая на волшебную сказку. Огненной лентою костров разукрасился берег. Потемневшее озеро казалось теперь замкнутым в огненное кольцо. Со всех ближайших и дальних мест съехались и сошлись финны. На расстоянии десяти шагов горели огромными факелами смоляные бочки. Подле них мелькали фигуры нарядных по-праздничному одетых мужчин, женщин и детей, в ярких платках, с венками из полевых цветов на головах, с букетиками таких же цветов, заткнутых в петлицы курток и за ленты шляп у мужчин. Даже старики и старухи приехали сюда вместе с молодежью на своих гремучих таратайках. Богач мызник барон Арнгольд прислал на берег целую телегу с угощеньем для соседей-крестьян. Заунывная песнь финнов, треск горящего дерева, шипение смолы, ржание лошадей, смех и веселый говор, все это наполняло обычно тихий берег. И замкнутое в огненный свой венец, как коронованная царица, озеро, казалось теперь сказочно прекрасным.

Когда Степан прикатил на берег кресло, и Славушка очутился в самом кольце праздника, у мальчика дыхание захватило от восторга.

— Папа! Ирина Аркадьевна! Доктор. Смотрите! Ах, как все это красиво!.. Как прекрасно! Боже мой! Смотрите! Сколько народу!.. А вон там девушки в белом! Какие они нарядные! И сколько цветов! Сколько цветов!

— Смотрите, Славушка, к нам подходит Ида. Как ее изменил наряд. Она ли это? — сказала Ира.

Как раз в эту минуту заиграли скрипки, дрогнул барабан, затренькали балалайки и из-под шатра ближайших зеленых сосен выступил странствующий оркестр, приглашенный бароном Арнгольдом на празднество в эту ночь.

И вмиг хлопотавшие вокруг костров парни и девушки встали в пары. Одновременно целая группа девиц и подростков с букетами в руках приблизилась к семье Сориных. Впереди всех выступала их работница Ида в белом с розовыми лентами платье. Ее румяное лицо горело при ярком свете костров. Она держала два венка в руках. Подойдя к креслу Славушки, Ида сделала несколько книксенов и затем быстро залопотала что-то по-фински.

И сопровождавшие ее другие девушки тоже говорили что-то и тоже делали книксены, чрезвычайно потешая этим Славушку. А Ида все лепетала и приседала поминутно, отмахивая книксен за книксеном. Наконец, Степан пришел всем на выручку. Он знал немного по-фински и выступил не без доли смущения в качестве переводчика.

— Маленький барин, — начал он переводить слова Иды и ее спутниц, — все эти девушки, парни и дети слышали от нашей работницы, что вы, маленький барин, нездоровы и не можете ни ходить, ни танцевать, а так как они все очень жалеют вас, то и хотят утешить и позабавить вашу милость. Ида говорит, что все молодцы здешние и все девушки выбирают вас нынче королем праздника и передают вам два венка: один для вас, другой для царицы или для королевы, как у них там прозывается. Извольте же взять венки, Святослав Алексеевич, один они просят позволить надеть на вашу голову, а другой уж вы сами найдете кому отдать.

— Меня выбрали королем праздника? — вскрикнул Славушка. — Папа, папа, ты слышишь, чего они хотят? Они меня выбрали королем. Доктор! Ирина Аркадьевна! Но что я же я могу делать? Я не могу ни танцевать, ни прыгать через костры, — со вздохом печали произнес мальчик.

— Да они знают, что не можете, — вмешался Степан, — они только просят позволить им надеть венок на вашу головку, Святослав Алексеевич, и предлагают полюбоваться их праздником.

— Ах, если так! — И сияющий от удовольствия Славушка быстро сорвал шляпу и подставил свою кудрявую в золотистых локонах головку Иде. Та почти с благоговением осторожно надела венок. Сопровождающие Иду девушки запели какую-то красивую песню, похожую скорее на гимн.

А хор музыкантов грянул торжественно. Тут только смущенный и счастливый Славушка заметил огромную толпу народа, окружавшую их. Все собравшиеся на праздник финны стояли теперь вокруг профессора Сорина и его домашних. Они громко кричали приветствия в честь маленького героя праздника.

Когда Славушка, тронутый и польщенный, отблагодарил всех этих добрых людей, мальчику подали другой венок для королевы.

— Ты выберешь достойнейшую, — произнес старый седой финн, дедушка работницы Иды.

Черные глаза мальчика заискрились. Теперь, когда он был так счастлив, ему непременно захотелось осчастливить кого-нибудь еще, близкого и родного сердцу. Он взглянул на отца… Как жаль, что его драгоценный папочка не может быть королевой праздника. Ведь он мужчина! Но зато здесь есть кто-то, кто не менее отца печется о нем, бедном Славушке. Подле его кресла стоит девушка. Ее рука лежит на его плече. Ее глаза смотрят на него так по-доброму! Этот венок из полевых цветов будет ее.

Она точно настоящая королева. И никто, кроме нее, из здешних девушек не сможет быть праздничной королевой сегодня!

— Милый доктор, приподнимите меня! — попросил Славушка. И когда Виктор Павлович помог приподняться мальчику, он надел на голову Иры венок из полевой ромашки, гвоздики, колокольчиков и васильков.

Снова грянул оркестр, и все присутствующие приветствовали Иру, нынешнюю королеву.

— Вот я и исполнил ваше желание… Переведи Степан им, что я исполнил их желание, и королева праздника выбрана мною, — обратился Славушка к своему импровизированному переводчику.

Тот не замедлил исполнить его приказание.

Старый финн, дедушка Иды, говоривший немного по-русски, нашел возможным связать несколько слов, адресованных Славе.

— Бог с тобою… зиви, малюсенький, ангел, стоби радивать нас… — произнес он, вынимая изо рта свою вечную трубку.

— А теперь надо королеве выбрать на танцы партнеров… — произнес, улыбаясь Сорин. — Видите, вас уже приглашают… Не решаются только подойти поближе! — указал он на нерешительно топтавшихся в стороне парней.

— Да, если королева праздника откажется протанцевать с ними, ее временные поданные, чего доброго, и обидятся, — присоединил свое мнение доктор.

На минуту Ира смутилась. Ей показалось как-то странно танцевать с этими грубоватыми неуклюжими, хотя и чрезвычайно симпатичными людьми, которые час тому назад, может быть, окапывали гряды картофеля или возили навоз для удобрения почвы. Но это было лишь мгновенное замешательство. Ира уже шла навстречу ближайшему парню, в новой куртке с неизменной трубкой во рту, в шляпе, украшенной полевыми цветами.

Он с поклоном принял ее руку, обнял за талию, и под звуки пронзительно пиликающих скрипок и оглушительно рокочущего барабана они понеслись… За ними чинно и бесшумно в «немецкой» польке запрыгали другие пары, финские девицы со своими кавалерами. Пламя костров освещало кружащиеся пары, придавая им причудливо-фантастический вид. Финны танцевали чинно и торжественно и перед началом и после окончания каждого танца отвешивали поклоны и книксены. Ире было весело прыгать и кружиться с этими честными добродушными работниками, гораздо более приятно, нежели на том костюмированном балу у Нетти, когда кавалерами ее были пустые, бесцветные глупо-самодовольные молодые люди вроде князька Валерьяна, Димы Николаева и Пестольского. За первым танцором к Ире подошел второй, третий… Все желали танцевать с королевой праздника. Даже старый дедушка Иды тряхнул стариной и отплясал с «парисьней» нечто похожее на польку-мазурку, вызывая бурные аплодисменты своим лихим исполнением. Каждую свободную от танцев минуту Ира подбегала к Славе, перекинуться словом.

После танцев водили хороводы: прыгали, взявшись за руки через костры, бегали в горелки.

Наконец, и старики и молодые уселись на берегу и принялись за угощенье. Ира не могла отказаться от стопки крепкого шведского пунша, которую поднес ей первый танцор окрестностей. Не могла не закусить вкусным шведским пряником.

А костры горели по-прежнему, и багровым казалось ночное небо от их жарких огней.

— Вы не устали, Славушка? — озабоченно спрашивала Ира.

— Ах, нет же, совсем нет, уверяю вас, Ирина Аркадьевна, я никогда не чувствовал себя так хорошо и бодро, как сегодня, — говорил мальчик.

— Уж пусть останется до конца праздника, раз так, — махнув рукой, произнес Алексей Алексеевич, с нежностью глядя на своего сынишку. — Вот и доктор ничего не имеет против. Уж кутить, так кутить…

— Парисьня, нас люти хоцют за твой сдорофья выпить, — услышала Ира чей-то голос.

Это пришла за нею Ида со своим дедом. Через минуту, закутав Славушку теплою шалью, она снова присоединилась к пирующим.

Теперь финны уже не были одни. Пока Ира беседовала с Сориным и доктором, подкатила коляска. Из нее вышли два господина. Один высокий бритый с энергичным лицом, обвеянным северными ветрами, — сам барон Арнгольд, другой высокий старик в очках с тщательно расчесанными и совершенно белыми, как снег, бакенбардами.

Увидя Иру, они сняли шляпы и почтительно склонили перед ней головы.

Их приветствовали самым радушным образом собравшееся на берегу финны.

Ира хотела было занять свое прежнее место между старым дедом Иды и его внучкой на пне срубленной сосны, но барон Арнгольд предупредил ее намерение. Он приблизился к девушке со шляпой в руке и, склонившись перед нею, заговорил тем изысканным несколько вычурным немецким языком, каким, вероятно, когда-то рыцари беседовали с дамами.

— Приветствую прелестную королеву праздника. Я слышал уже, что здешние жители выбрали на сегодняшний праздник вас. Разрешаю себе смелость представиться вам и представить своего школьного товарища, профессора Императорской клиники в Берлине, профессора Адольфа Франка, который проездом через Швецию и Финляндию гостит у меня на мызе.

Седой господин с белыми баками, как и барон, почтительно склонился перед Ирой в утонченно-рыцарском поклоне. Он только вчера приехал к своему товарищу юности барону Иоанну Арнгольду и был счастлив, что попал на здешний праздник и мог познакомиться с обычаями чужой страны. Сам он, немец по крови, всю жизнь провел в Германии, изредка путешествуя по Европе. Барон Арнгольд, швед по отцу и финн по матери, подружился с Франком, во время своего пребывания в германской академии. Профессор Франк в свою очередь заявил, что он очень доволен случаем встретить здесь такую изящную, такую симпатичную царицу праздника, Иру…

Но она не слышала, что он говорит…

"Франк… Профессор Франк… Да неужели же этот старик в очках с белыми баками и длинными волосами и есть тот знаменитый профессор, тот великий ученый, о котором говорит вся Европа, чьи важнейшие открытия в области медицины разносятся по всему миру. Неужели же это он сам?… Он делающий настоящие чудеса в области хирургии?"

— Неужели же вы профессор Франк? Тот самый великий профессор, которого знает вся Европа, весь мир?

Неуловимая улыбка пробежала по лицу профессора.

— Вы, по всей вероятности, слышали обо мне, фрейлейн, — скромно ответил старик, — если хотите, то мои труды имели успех и…

Ира не дала закончить профессору и быстро заговорила по-немецки.

— Простите меня, ради Бога: простите мою назойливость, мою дерзость… Но у меня, лишь только я услышала ваше имя, появилась одна идея… Вот видите, господин профессор, ту группу людей? Видите ее? Это здешний помещик Сорин, тоже профессор ботаники, его сын и доктор, лечащий сына. Дело в том, что маленький Сорин давно приговорен докторами к смерти. Он не должен умереть! Он ни в коем случае не должен умереть, господин профессор, так рано!

— Вы хотите, чтобы я взглянул на вашего воспитанника? В таком случае пойдемте к нему, — сказал профессор и, не дожидаясь ответа Иры, двинулся по направлению освещенной костром маленькой группы.

Когда профессор Франк приблизился к креслу больного Славы, мальчик находился в радостном возбуждении под впечатлением праздника. Венок, принесенный Идой, съехал ему на лоб и еще более оттенял прозрачную бледность лица.

— Какой прелестный ребенок! — сказал профессор Франк.

Когда Алексей Алексеевич услышал фамилию знаменитости, он встрепенулся. И в голове Сорина промелькнула та же мысль, которая пришла на ум Ире в первую минуту ее знакомства с Франком: что, может быть, недаром посылает судьба так случайно и неожиданно сюда к ним знаменитого ученого, который, может статься, пожелает спасти его ненаглядного Славушку… Недаром же сам он, профессор Сорин, так тянулся в Берлин, к Франку и был в отчаянии, что все последние годы знаменитый доктор не лечил никого, занимаясь учеными исследованиями. И вот теперь… такая встреча.

Алексей Алексеевич даже ушам своим не поверил, когда знаменитый профессор, поговорив с ним о болезни Славы, сам назначил день и час своего визита на мызу к Сориным.

Что-то дрогнуло в груди отца, робкая надежда на выздоровление сына затеплилась у него в груди.

Решено было, что завтра в два часа дня профессор Франк приедет на мызу осматривать Славу.

Глава 10

В день Ивана-Купалы резко изменилась погода. Стоявшая весь май и июнь жара, так несвойственная суровому климату Финляндии, неожиданно сменились проливным дождем. Потемнело небо, мрачно обложили его серые тучи, пропитались влагою глубокие зыбучие пески и зеленая хвоя сосен.

Вчерашняя ночь на озере и резкая перемена погоды самым печальным образом отразились на здоровье Славушки.

Бледный, без кровинки в лице, с горящими лихорадочным огнем глазами, лежал он на своем диванчике, трясясь в ознобе. Напрасно Ира и доктор накрывали мальчика теплыми одеялами, ничего не помогало. Бедный ребенок трепетал, как птичка. Казалось, внутренний ледяной холод пронизывал его тело. Иру преследовала мысль, что не кто иной как она виновна в его болезни. Ведь это она устроила ночную прогулку к озеру, да еще сама отправилась веселиться, заставив мальчика дожидаться себя на сыром воздухе. Девушка положительно не находила себе покоя от всех этих мыслей. Не находил ни минуты покоя и Алексей Алексеевич, видя страдания сына. Один только доктор Магнецов был, казалось, доволен таким состоянием своего маленького пациента.

— Тем лучше… Тем лучше… По крайней мере, мы имеем, что показать моему знаменитому коллеге, — говорил он. — Ничто так не дает возможности поставить верный диагноз, как обострение болезни, — утешал он Алексея Алексеевича и Иру.

Наконец, теплые, ватные одеяла и добрая порция малинового чая сделали свое дело и согрели больного.

К двум часам ждали профессора Франка. Славушка лежал, совершенно обессиленный, не будучи в состоянии двинуть ни рукой, ни ногою. Только большие черные глаза кротко смотрели на хлопотавших у его ложа отца, доктора, Иру… Он еще грезил вчерашнею ночью, прекрасным темным озером, опоясанным огненною лентою костров, пляской, музыкой и весельем здоровых, сильных людей.

Когда послышалось мягкое шуршание шин кабриолета, вся мыза засуетилась. Быстрой, почти юношеской походкой, так мало соответствующей его почтенному возрасту, профессор Франк миновал дорожку, ведущую от ворот к крыльцу дома, и так же по-юношески — живо и бодро вошел в гостиную, где лежал больной. Поздоровавшись с присутствующими, профессор подошел к мальчику, взял исхудалую ручку Славушки и долго слушал пульс.

Потом он вежливо попросил удалиться из комнаты Сорина и Иру, сказав встревоженному хозяину, что он позовет его тотчас же после осмотра ребенка и установления диагноза.

Теперь в большой жарко натопленной комнате у ложа больного мальчика оставались только двое врачей.

Долго и обстоятельно выстукивал знаменитый профессор Славушку, и когда, наконец, мальчик сомкнул глаза, старый ученый взял под руку молодого доктора и отвел его в соседнюю комнату. Здесь целым рядом латинских терминов и названий мировая знаменитость определила состояние и болезнь ребенка.

— Дитя слабо, почти безнадежно, — говорил он. — Но не от чахотки можен погибнуть мальчик, а от истощения, врожденного наследственного малокровия, которое излечимо разве одним только способом. Но на это вряд ли пойдут его близкие. Я говорю о переливании крови. — Я вижу в этом единственное спасение… Если не перелить ребенку молодую, здоровую сильную кровь, он погибнет, как цветок, через несколько дней. Болезнь, очевидно, прогрессирует, как вы сами должны были убедиться в этом, коллега, — заключил профессор, обращаясь к доктору Магнецову.

Тот молча кивнул головою. Ему, пользовавшему Славушку, очевиднее, чем кому-либо другому, было понятно это. Сердце доброго доктора сжалось.

— Итак, ребенок должен погибнуть… — начал он.

— Несомненно, если не прибегнуть, повторяю, к операции, о которой я только что говорил и которая, несомненно, принесет ему пользу. Этот способ весьма часто был применяем мною в больницах Берлина и имел почти всегда блестящие результаты.

— Но кто согласится наполнить своею кровью вены ребенка… Что касается меня, то я бы сделал это без малейшего колебания, если бы не знал, как врач, что здоровье мое далеко не удовлетворительно. Я худосочен, мой глубокоуважаемый коллега, и не гожусь для подобной цели, — уныло произнес Магнецов.

— Несомненно. Ни вы, ни отец больного, я полагаю, не годитесь для этого. А вот и он сам, кстати, — и старый профессор пошел навстречу профессору-ботанику, на ходу определяя ему состояние больного.

Ира, последовавшая сюда за отцом своего любимца, жадно вслушивалась в каждое слово, произносимое ученым.

— Мальчик плох… Дело скверно… Дни ребенка уже сочтены, — отрывисто говорил знаменитый доктор. — Спасенье может быть только в одном — в переливании крови, взятой у здорового человека, но я не вижу здесь кого-нибудь, кто бы мог пожертвовать мальчику молодую свежую кровь…

— Стало быть, мой Слава погиб… — сказал Сорин, — так как слишком очевидно то, что моя старая кровь не может сослужить ему пользы. Искать же теперь желающего передать свою кровь ребенку было бы безумием, так как, по вашим же словам, господин профессор, часы моего бедного мальчика сочтены.

— Он умрет тихо, заснет от слабости и незаметно перейдет в вечность, — словно желая утешить несчастного отца, подтвердил старый ученый.

— Я знаю, что надо делать, — неожиданно сказала Ира, о присутствии которой совершенно забыли в эту минуту трое беседовавших мужчин. — Господин профессор, вы должны взять мою кровь и отдать ее Славушке… Вы говорите, что вам нужна здоровая, молодая кровь для этой цели… Возьмите же ее у меня… И, право же, вы дадите мне пережить самую большую, самую светлую радость в моей жизни, если я смогу быть хотя отчасти полезной бедному ребенку…

— Отчасти полезной или вы шутите, фрейлейн? — пожал плечами старый ученый. — Или вы не поняли, что ваша великодушная готовность спасет ребенка от смерти?

— Тем лучше. Я готова пойти на это! — твердо произнесла девушка. Она хотела прибавить еще что-то, но неожиданно Сорин схватил ее пальцы и охрипшим от волнения голосом произнес:

— Дитя мое… дорогое дитя… да благословит вас Бог за ваше великодушное решение, за ваш подвиг, Ирина Аркадьевна, за спасение Славушки… Спасибо вам, спасибо вам!

"Дорогая, ненаглядная моя старушка! Из письма Алексея Алексеевича Сорина вы знаете все подробности того, что должно произойти завтра. Родная моя мамочка, мне как-то дико и странно писать вам о самой себе и своем поступке, который люди превозносят почему-то до небес и который — для меня самой — вовсе не играет никакой роли. Голубушка-мама, вы лучше чем кто-либо поймете меня, вашу большую благоразумную девочку. Помните, вы называли меня так постоянно с самого нежного возраста, с самого раннего детства? Дело в том, дорогая, что в моем решении нет ничего героического. Я просто безгранично привязалась к моему маленькому воспитаннику, и мысль потерять этого кроткого ангела, о котором я вам уже столько раз писала, кажется мне невозможной, чудовищной. И еще я ставлю вас на место его несчастного отца, вас, моя ненаглядная мама… Что было бы с вами, если бы я или Катя очутились бы в положении бедного маленького Славушки? А ведь нас двое у вас, мама, тогда как у несчастного отца этот больной ребенок — единственный сын, единственная отрада и утешение, и если он умрет, этот мальчик, такой трогательный и нежный, с такой чуткой и прекрасной душой, когда мы окружающие его взрослые люди можем спасти его, ведь я не найду себе покоя, поймите, мама! И вот почему я предложила себя, свои силы, свою кровь для спасения ребенка! Я полюбила его, как моего маленького братишку, и мысль потерять его для меня невыносима. Не думайте, родная, что, предложив себя для спасения Славушки, я не подумала о вас… Я знаю, мамочка, что мне не грозит никакой опасности. Самое большее, что ждет меня, это временная слабость… Но я буду жива и здорова, я останусь жить для вас, для Кати, которых бесконечно люблю.

Целую ваши руки, обнимаю Катю. Благословите своей любящей рукою вашу Иру и простите ее, что, не предупредив вас, вызвалась на этот серьезный шаг, но времени осталось так мало и ребенок может погибнуть каждый час. Ира".

"Милостивая государыня Юлия Николаевна, приношу вам свое глубокое извинение в том, что, не спросив предварительного вашего разрешения, я рискнул принять огромную жертву, принесенную нам вашей дочерью. Но Ирина Аркадьевна предупредила меня о том, что вы единомысленны во всем с нею. По крайней мере, она сказала мне вчера так: "Я дочь своей матери. Я хочу проводить через всю мою жизнь тот принцип, который проводила она: "думать прежде всего о благе других и потом уже о своем собственном". Так сказала мне эта прекрасная, благородная девушка и добавила тут же, что она сама чувствует и знает, что вы одобрили ее поступок, благословили ее на него. Из предыдущих писем вашей дочери вы уже знаете, милостивая государыня, о моем бедном, несчастном маленьком сыне и о его ужасном недуге. И вот теперь способ избавить моего мальчика от гибели найден и будет применен благодаря благородству и великодушию вашей дочери. Ваша прекрасная, чуткая дочь предлагает воспользоваться частью ее крови для того, чтобы влить ее в вены моего умирающего мальчика и этим спасти его от смерти. Такой способ лечения весьма распространен теперь в цивилизованных странах, и сам профессор Франк ручается за успех операции, за полную безопасность ее для здоровья вашей дочери. Теперь я должен написать вам о том, чего не должна знать до времени Ирина Аркадьевна. Вы поймете меня, что нельзя оценивать материальными средствами лучший порыв души. И было бы кощунством отблагодарить таким образом великодушную девушку за ее самопожертвование, за ее подвиг. Но тем не менее нужно предусмотреть все. После операции переливания крови ваша дочь может временно ослабеть. Может быть, ей надо будет провести некоторое время дома. И вот поэтому-то я прошу вас, милостивая государыня, принять от меня десять тысяч рублей, которые я перевожу тотчас же вам. Горячо прошу понять меня и не отвергнуть этой ничтожной для меня суммы, предназначенной для вашей дочери. Ее нельзя отклонить. В завещании моего сына, которое осталось бы после его смерти, эта сумма упоминается как ничтожный, маленький подарок Ирине Аркадьевне, по собственному желанию Славушки. И тогда, в случае Славиной смерти, Ирина Аркадьевна не решилась бы отказаться от подарка. Так пусть же она великодушно примет этот скромный дар. По словам профессора Франка, мой мальчик после операции вернется мне здоровым. И за это мы оба должны благословлять вашу дочь.

Не гневайтесь же на меня, сударыня, за то что я не нашел в себе силы оттолкнуть протянутую мне руку помощи Ириной Аркадьевной, и не уничтожайте меня отказом в моей просьбе принять эти ничтожные деньги, которые могут оказать хотя бы крошечную помощь вашей труженице — дочери.

С искренним почтением, Алексей Сорин".

— Такое прекрасное утро! Ирина Аркадьевна, вы не чувствуете разве, что как будто само солнышко и вся природа хотят поддержать и подбодрить нас с вами? Вчера было так пасмурно, так сыро и неуютно, а сейчас… Смотрите, смотрите! Как особенно зелены и пышны после вчерашнего дождя эти сосны! Какими чистенькими и промытыми кажутся пески!.. — И Славушка устремил свой взгляд через открытое окно комнаты в сад.

Ира в белом полотняном халате лежала на широкой скамейке, покрытой белой же ослепительно-чистой простыней, уже подготовленная к операции. Рядом с нею на такой же скамейке лежал одетый в беленький же халатик Славушка. В соседней комнате возились доктора. Слышался плеск воды и характерный говор профессора Франка. Алексей Алексеевич Сорин стоял подле сына, держал его ручку одною рукою, другой гладил его голову.

— Вам не страшно, Ирина Аркадьевна? — спрашивал Алексей Алексеевич девушку, — еще не поздно, подумайте, дорогое дитя.

— Я думаю о том, чтобы как можно скорее произошла эта операция, в сущности такая ничтожная для меня, что о ней не следует и говорить.

Вошли доктора в белых халатах. В комнате запахло эфиром…

Никогда за всю свою дальнейшую жизнь не забудет Ира того странного ощущения, которое охватило ее, когда, сделав глубокий надрез на ее руке чуть пониже локтя и впустив в обнаженную вену наконечник гуттаперчевой трубки, профессор приказал ей считать до ста. Сам он в это время что-то быстро делал над рукой Славушки. Другую руку Иры у пульса держал доктор Магнецов…

Ира видела в окне голубое небо, все обрызганное золотом солнечного сияния… видела пышные зеленые сосны… видела убегающие вдаль мохнатые холмы…

— Раз… два… три, — считала она…

Потянулись бесконечные минуты, казавшиеся вечностью… И вот, постепенно стала замечать Ира, точно кто-то беспощадно и настойчиво тянул ее жилу из той руки, в которой находился наконечник каучуковой трубки… Слабость охватила девушку… Мутилась мысль, слабее и тише выстукивало сердце и зеленые сосны в окне казались сейчас страшными мохнатыми великанами… И золотое солнце почудилось каким-то сказочно-страшным чародеем. Она прошептала чуть слышно:

— Я умираю!.. Я кажется, умираю! Что же, тем лучше… Славушка спасен… Алексей Алексеевич, не оставьте моей матери.

— Все у тебя готово, Катюша?

— Все, мамочка!.. Решительно все…

— И холодных цыплят поставила? И пирожки тоже?

— И холодных цыплят, и пирожки, и коржики, и лепешки с вареньем… Ах, да надо сказать Ульяне варенец принести с ледника…

— Сама скажи, Катюша… Меня ноги не слушаются что-то… Ведь подумать только, Катенька!.. Едет она… едет радость наша, солнышко наше… Ведь год не видались, Катюша. Целый год. Шутка ли сказать.

— А все-таки не плачьте, мамочка… Не волнуйтесь вы ради Бога… Лучше пойдем еще раз и посмотрим, как Ульяна комнату гостей наших приготовила, понравится ли им. Если и не особенно с комфортом, пусть не взыщут… Здесь не город, а глушь… Да и сам профессор не избалованный, простой, и важности в нем ни чуточки. Ира писала, помните?

— Да, да… Катюша… Мальчугана его мне посмотреть хочется. Веришь ли, Катя, во сне его видела не раз. Ведь Ирушкой нашей спасен мальчик — поневоле стал он мне дорог, как родной.

— Ну, мамочка, вы не очень, а то я ревновать буду. Довольно Иры и меня у вас. Вы лучше подумайте, как сообщить Ире о тех десяти тысячах, которые презентованы нам профессором. Ведь она и не подозревает о них. Я знаю нашу Иру. Воображаю, как она возмутится, начнет протестовать, сердиться, отказываться. Уж увидите…

— А если я скажу ей, Катюша, что грех отказываться от посильного дара тех людей, которым сама она принесла неоценимую жертву… Что из-за ложного самолюбия нельзя обижать тех, кто ей предан всей душою… Что, наконец, как писал в своем письме ко мне профессор, она бы не отказалась от этих денег, если бы их завещал ей после своей смерти Славушка, так почему же не принять их от спасенного малютки и его отца. Что ты на это скажешь, Катюша?

— Уж я не знаю, мамочка, поступайте, как знаете. Уговаривайте, как сумеете, нашу милую гордячку, а я так просто сказала бы ей: вот что, Ирушка, намыкалась ты по чужим людям, пора тебе и отдохнуть. Я, то есть это вы, мамочка, устаю одна хозяйничать, молодая моя помощница (а это уже я, как видите, мамочка) должна снова в свой пансион ехать запасаться книжной премудростью… А одна я скучаю и хочу быть с тобою, Ирушка. Вот и все, мамочка. Так и скажите… Она же любит вас, наша благоразумная Ирочка, растает и останется непременно.

— Останется, ты говоришь, Катюша?

— Всенепременно, мамочка.

Юлия Николаевна подошла к раскрытому окну своего крошечного деревенского домика, да так и замерла подле него, не отрывая глаз с дороги, по которой должна была приехать ее старшая дочь вместе с отцом и сыном Сориными.

Около двух месяцев прошло с того знаменательного дня, когда бесчувственную от потери крови и слабости Иру выхаживал знаменитый профессор Франк. И в продолжение этих двух месяцев из далекой суровой Финляндии в тихий уголок степного берега Волги то и дело летели письма о состоянии здоровья обоих больных.

Неожиданно сильная слабость овладела девушкою… Нечего и говорить, что профессор Франк совместно с доктором Магнецовым приложили все свои старания, применили все, что было нового в медицине, чтобы восстановить утерянные силы Иры.

Что же касается самого виновника всех этих хлопот и волнений — Славушки, то произведенная над ним операция вливания чужой крови в его вены отразилась самым блестящим образом на здоровье малютки.

— Едут, мамочка, едут! — завизжала Катя и опрометью кинулась с крылечка в сад.

Заволоклись туманом глаза старушки Баслановой. Ира, слегка осунувшаяся за этот год, в дорожном костюме, с сумкой через плечо, бросилась в объятия матери.

— Мамочка! Мамуличка! Старушка ненаглядная моя!

Пока длилась первая радость встречи матери с дочерью, Катя успела поздороваться с Сориным, терпеливо дожидавшимися на пороге своей очереди быть представленными старшей Баслановой.

— Здравствуйте, здравствуйте, добро пожаловать! — приветствовала хозяйка гостей. — А и прелесть же какая этот ваш Славушка! Можно мне поцеловать тебя, деточка?

— Разумеется, можно, — отвечал Славушка, — так как я — маленький братишка большой сестры Иры, а ведь вы также ее сестра? — И, приподнявшись на цыпочки он подставил Кате свою щеку.

Получасом позже хозяева и гости уютно устроились за чайным столом, оживленно беседуя.

После ужина Катя подхватила Славушку и помчалась с ним показывать все несложное хозяйство их родного гнездышка. Они обошли двор, сад, заглянули в Катин шалашик и понеслись было на опушку, осматривать княжеский дом, пришедший теперь в полное запустение, но Ира решительно запротестовала, указывая на необходимость покоя Славушке перед дальнейшим долгим путем. И дети снова вернулись в чайному столу.

Тихая чуть прохладная августовская ночь водворилась над Яблоньками. Черным флером затянулись степи и лес… Призраками зачернев дальние степные курганы…

Юлия Николаевна не спала. Она тихо беседовала с Ирой.

Она, Юлия Николаевна Басланова, хочет, чтобы Ира приняла эти деньги. Она хочет, чтобы ее дочь, ее ненаглядная Ирушка, победила свою гордость и дала возможность хорошим, честным людям дать ей радость, которая, конечно же, не сможет покрыть и сотой части той жертвы, которую принесла им Ира.

Что-то дрогнуло в благородном сердечке Иры… Любовь к матери, счастливая перспектива не разлучаться с нею, возможность поселиться снова под крылышком ее обожаемой старушки, все это показалось таким бесконечно-радостным, таким желанным Ире, что молодая девушка, уже не могла протестовать.

— Да… моя родная… я согласна, я принимаю этот подарок, потому что он дает мне возможность остаться жить с вами долго-долго… всегда.