Сестры по благоразумию

Глава седьмая

Когда мы разговаривали во дворе, можно было подумать, что никто особо не обращает на нас внимания, но Биби оказалась совершенно права – со всех сторон нас подслушивали и за нами следили. Когда в следующий раз я пришла на встречу с доктором Клейтон, она заговорила со мной о Ви.

– Я слышала, ты много времени проводишь в компании с Вирджинией Ларсен, – сообщила доктор, – с той, у которой кличка Ви.

– Мы иногда вместе перетаскиваем шлакоблоки. Вот так мы с ней проводим время.

– Брит, можешь сколько угодно думать, что колкости и ирония тебе помогут, но это не так. Я бы не советовала слишком сближаться с Вирджинией.

– Почему? Она же уже на Шестом уровне, следовательно, должна оказывать на меня положительное влияние, – ответила я. Я никак не могла понять, кто эта Ви – друг или враг, правда, судя по предостерегающим словам Клейтон, она могла оказаться кем угодно, но не врагом.

– Да, Вирджиния действительно находится на Шестом уровне, однако она периодически портит себе жизнь и совершает поступки, в результате которых мы вынуждены понижать ее. Послушай, я хочу, чтобы ты дала слово и перестала с ней общаться. Если ты это сделаешь, то докажешь, что являешься достаточно ответственной девушкой.

– Достаточно ответственной для чего? – поинтересовалась я.

– Для того чтобы получить письмо от отца. Мы уже давно храним весточку от него, но ты психологически не была готова к этому.

Ничего себе! По какому праву она задерживала письма от отца? Мне ужасно захотелось схватить доктора за тонкую шею и оторвать ее глупую голову. Однако мне было нужно получить заветное письмо. Я наступила на горло собственной песне и прикусила губу. Я сказала ей, что обещаю обходить Вирджинию стороной, и доктор вручила мне письмо. Она, наверное, ожидала, что я вскрою конверт и прочту всё прямо перед ней, но этого не произошло. Я открыла письмо отца только после обеда.

«Дорогая Брит!

Я надеюсь, у тебя все хорошо. В Портленде наступила осень. Каждый день идет дождь. Кажется, что день такой короткий, и солнце садится сразу же после того, как встает. Не люблю это время года. Водосточные трубы забились листьями, и гостиную опять затопило. Твоей матери пришлось сделать небольшой ремонт.

Билли очень по тебе скучает. Он часто приползает в твою комнату – любит сидеть у ее двери. Он очень милый.

Твои приятели из музыкальной группы очень расстроились, что ты уехала. Джед и Денис несколько раз приходили к нам домой, пока я не объяснил им, где ты. Услышав эту информацию, Денис очень разозлилась. Мне кажется, я ее понимаю. Никому не нравится тот, кто разваливает коллектив. Джед спросил, может ли он написать письмо, на что я ответил, что тебе не разрешается получать письма от людей, не являющихся членами твоей семьи. Тогда он попросил меня написать тебе о песне, которую ты сочинила. Более того, он отказывался уйти до тех пор, пока я ему этого не пообещал. Он просил передать, что они не забудут песню «Светлячок», которую ты создала. Не очень понимаю всех этих разговоров, ведь ты покинула группу, но я дал слово и сдержал его.

Ты, возможно, сейчас очень злишься на меня и твою мать, но я надеюсь, к тебе рано или поздно придет осознание – мы отправили тебя в интернат только потому, что очень сильно любим.

Я знаю, тебе пока нельзя отвечать на мои письма, но я надеюсь, ты напишешь, когда получишь разрешение на ведение переписки.

Хорошего Хеллоуина.

С любовью,

папа».

До этого во время сессий конфронтационной терапии меня никогда не вызывали в центр круга, однако через два дня после того, как я получила папино письмо, занятие решил провести сам Шериф. И, представьте себе, кого он сделал объектом насмешек и унижений? Он встал в центр и, показывая указательным пальцем на каждую из девушек по очереди, заговорил: «Ну что, кто из вас считает, что может спрятаться от правды? Ты? Ты? Или ты?» Потом он показал пальцем на меня и жестом вызвал в центр круга.

– Ну что, красавица, я не припомню, чтобы ты у нас здесь стояла. Я слышал, ты получила письмо от папы. Прокомментируешь нам это событие?

Я прекрасно знала, что должна была сказать. Я должна была выдать, что очень зла на отца за то, что он меня сюда засунул. На сессиях конфронтационной терапии девушки начинали с самых очевидных фактов. И если уж совсем по чесноку, то папино письмо действительно меня расстроило и разозлило, потому что отец преподносил все так, как будто заключение в Ред-Роке было моей собственной идеей, плюс он упорно называл мачеху моей матерью, словно его слова были в состоянии изменить правду. Я расстроилась еще и потому, что отец считал, словно группа Clod распалась и я из нее ушла. Но, с другой стороны, я понимала, почему все это происходит. Несмотря на то что я была очень зла на отца за то, что он меня здесь оставил, я понимала: сделал он это не по своей воле, а по воле мачехи. Кроме этого, я помнила, каким папа был раньше. Отец постоянно обо мне заботился и из-за меня переживал. Он сильно изменился после того, как заболела моя мать. Папа всегда был мягким человеком, как ребенок, обожал всё в этой жизни. А потом попал под каблук своей новой жены.

– Так, мне кажется, нашу красавицу надо немного расшевелить, – сказал Шериф. – Девушки, нужна ваша помощь. Попробуйте, может, вам удастся заставить ее заговорить. А то она так сильно разозлилась, что у нее аж кончики волос порозовели.

Девушки зашушукались. «Бог ты мой, – подумала я, – неужели пурпурные волосы – самое страшное, что им приходилось видеть в этой жизни?» Мне не кажется, что крашеные пряди являются формой социального протеста. У многих друзей моих родителей по «Кофе нации» волосы были самых неожиданных и ярких цветов. Когда я была маленькой, мама помогала мне красить пряди пищевыми красителями.

В принципе мне было совершенно все равно, что говорят вокруг. Мне было совершенно наплевать на мнение Шерифа, который в одинаковой степени выводил меня из себя и пугал. Я думала о содержании письма, которое написал мне отец, и имевшейся в нем важной информации. «Светлячок» – это действительно песня, но написала ее не я.

То, что я попала в группу Clod, мне всегда казалось каким-то чудом. Дело в том, что ее члены: Джед, Денис и Эрик – были не только гораздо старше меня, но и гораздо лучше как музыканты. Джед играл на гитаре, Денис на басу, а Эрик на барабанах. Когда я попала в группу, мне было пятнадцать, и, если честно, играла я тогда просто из рук вон плохо.

Я начала учиться играть на гитаре для того, чтобы реже видеться с мачехой. После того как они с отцом поженились, она бросила работу, засела дома, принялась переставлять мебель и постоянно трындеть по телефону со своей сестрой из Чикаго. В общем, вести себя так, словно я уже не имела к этому дому никакого отношения. Я стала задерживаться в школе после занятий. Часами сидела за чашкой кофе в дешевых забегаловках. Потом в один прекрасный день я купила подержанные электрическую гитару и усилитель, спустилась в подвал дома и начала пытаться играть по самоучителю, стараясь не вспоминать прошлое, когда учиться игре на гитаре мне помогало бы сразу двадцать музыкантов.

Через пять месяцев после этого эпизода я увидела в кафе объявление: «Панк-поп трио ищет музыканта, играющего на гитаре». Опыта у меня было мало, поэтому на прослушивании, которое проходило в доме Джеда, я очень нервничала. Причем как только я его увидела, то стала нервничать еще сильнее. Джед казался идеалом – высокий, с копной густых волос, которые загибались вверх на шее. У него были зеленые глаза. Я видела много симпатичных музыкантов во времена, когда у родителей было кафе, но Джед показался мне совершенно неземным красавцем. Я волновалась в его присутствии и воткнула гитару в усилитель, совершенно позабыв о том, что звук на нем вывернут на максимум. В комнате раздался оглушительный вой.

– Воу! – закричала Денис, девушка с крашеными волосами и смелым взглядом человека, с которым не стоит спорить.

– Отлично! – завопил Эрик. – Наконец-то мне уши «пробило»! Прощай, серные пробки!

Усилитель изрыгал децибелы чудовищного звука.

– Можешь громкость убавить? – заявил Джед. Я стояла как столб и не шевелилась. Тогда парень сам подошел к усилителю и выключил его.

– Вот мы и определили, что ты хорошо играешь в стиле «нойз», – заметил он.

– Да, – ответила я, – выросла на Velvet Underground.

Джед улыбнулся.

– Вот и хорошо. Давайте сыграем их «Пустоши». Это очень простая мелодия. Послушай и вступай, когда почувствуешь, что готова.

Я послушала, как они играют, и вступила через пару минут. Вначале я лажанула пару аккордов, но потом совершенно неожиданно расслабилась и все пошло как по маслу. В то время я, вполне возможно, была самым плохим гитаристом в Портленде, но в составе той группы у меня все получалось.

Джед позвонил через несколько дней и сообщил, что они берут меня в группу.

– Видимо, на прослушивание к вам пришли самые нулевые музыканты, – пошутила я.

Джед рассмеялся. Даже по телефону я почувствовала теплоту в его голосе.

– Нет, – ответил он, – на самом деле мы прослушали несколько очень талантливых ребят. Но четыре идеально играющих музыканта совершенно не обязательно могут стать хорошей группой. Ты нам понравилась. И у тебя лучше всех остальных получается дисторсия.

– Спасибо, дисторсия – это мой конек, – ответила я и услышала, как он снова рассмеялся. – Если уж по чесноку, то должна сказать, что у меня не получается играть барре…[6]

В трубке послышался тяжелый вздох.

– Над этим надо работать, – ответил он. – Барре – это важная штука.

Вскоре я начала играть в составе группы. Все шло так естественно и просто, что мне казалось, словно я всю жизнь провела с ребятами. После репетиций Денис с Эриком обычно поднимались наверх из подвала, чтобы выпить пива и что-нибудь съесть. Джед часто оставался со мной, чтобы помочь освоить те приемы, которые мне пока не удавались. Иногда он помогал правильно держать руку на грифе гитары, и я чувствовала, как кожу слегка покалывают волосы на его запястье. В эти минуты мне было очень сложно сосредоточиться на музыке, потому что мысли улетали совершенно в другую сторону.

Я каждый день по много часов репетировала у себя в подвале до тех пор, пока кожа на кончиках пальцев не задубела. Я начала играть значительно лучше. После того как я показала Джеду освоенное барре, он улыбнулся и сказал, что мне надо начинать петь.

– Но я не умею петь, – в ужасе ответила я.

– Перестань, умеешь.

– Нет, не умею.

– Послушай, Брит, открою тебе один секрет, – произнес Джед. – Когда ты в наушниках, то всегда поешь. Мелодии из рекламных клипов, все что угодно. И поешь очень громко.

– Реально, – заметил Эрик со смехом.

– Мы все тебя слышали, – добавила Денис. – У тебя нормальный голос.

После этого я начала исполнять пару песен. Потом стала писать тексты и принялась за музыку к ним. И вдруг Clod перешли на мои тексты и почти полностью на мою музыку. И я наконец заметила: Джед часто смотрит на меня, улыбается и кивает.

– Брит, тебе не спрятаться от реальности. Ты не страус, который засовывает голову в песок.

Я вздрогнула. Эти слова, произнесенные девчонкой по имени Кимберли, ученицей Четвертого уровня, вернули меня к реальности. Я заметила, как Шериф усмехнулся. Ему понравилась шутка Кимберли, за которую он, вполне возможно, переведет ее на Пятый уровень.

– Это точно. Рано или поздно тебе придется разобраться со своими проблемами, – заметил Шериф. – Так что не трать попусту наше время. Момент истины должен наступить. Верно, красавицы?

– Ох, верно.

– И он скоро наступит.

– Ох, наступит.

– Посмотри на себя в зеркало.

Они продолжали громко говорить, но я отключилась и вернулась мыслями в прошлое.

Я прекрасно понимала, что совершенно бесполезно влюбляться в Джеда. После каждого нашего концерта у служебного выхода из кафе или бара его поджидало несколько модных девчонок с клевыми челками, в прикольных очках и с пирсингом в носу. Пока мы грузили в машину инструменты, Джед мог поговорить с одной из них. У него были подружки из числа фанаток группы, но ни одна из них с ним долго не задерживалась. «Вот видишь, – думала я, – лучше быть его протеже, младшей сестрой, чем пару раз с ним переспать и потерять его навсегда». Вот такими мыслями я себя утешала.

Я была очень рада тому, что стала играть в группе. В особенности после того, как мачеха забеременела. Из-за этого минимальное уважение из наших с отцом отношений полностью исчезло. Я почувствовала очевидное – мачеха воспринимает меня как конкурентку. Она начала при мне жаловаться отцу на то, что я плохо учусь, поздно прихожу домой и вообще слишком молода для того, чтобы играть в группе.

Скажу честно: группа Clod оказалась единственным сдерживающим от самоубийства фактором и смыслом всей моей жизни. Если бы я не была в компании с музыкантами, то наверняка уже давно утопилась бы в реке. Я не шучу. Я предчувствовала самое неблагоприятное развитие событий и часто начинала рыдать во время репетиций или запарывала песню, которую прекрасно знала. В какой-то момент я даже была уверена, что меня выгонят из группы, но каждый раз после моего очередного срыва Джед приносил мне кофе и музыканты терпеливо ждали, пока я успокоюсь. Денис начинала играть на басу какую-нибудь мелодию и напевать выдуманную на ходу песню про мачеху, а Эрик, чтобы меня поддержать, неизменно предлагал курнуть из бонга.

Я жила ради наших репетиций и выступлений. Мы садились в микроавтобус Джеда и ехали в мексиканский общепит, чтобы подкрепиться бурито перед концертом. Чаще всего мы выступали на частных вечеринках, в кафе и иногда в клубах или барах для публики старше двадцати одного года. Во время концертов мне было приятно видеть, что людям нравится наша музыка. У меня появлялось чувство эйфории, похожее на то, когда я играла с группой впервые, только во много раз сильнее. После выступления мы собирали инструменты и заезжали в ресторан сети «Деннис», чтобы «оторваться» на только что испеченных блинах и свежесваренном кофе. С группой я чувствовала себя словно в кругу семьи.

В тот день, когда мачеху увезли в роддом, у меня было страшное предчувствие: как только она родит, в сердце отца больше не останется для меня места. В тот день я не могла усидеть дома и, конечно, не собиралась ехать в роддом, поэтому села на велосипед и укатила куда глаза глядят. Только оказавшись рядом с домом Джеда, я поняла, куда направлялась. Это был редкий мартовский день, когда в Орегоне тепло и небо над головой ярко-синее. Джед сидел на крыльце дома и настраивал акустическую гитару. Я не хотела, чтобы он меня заметил, развернулась и собиралась отправляться назад, как услышала его голос: «Ты что, даже не заглянешь? Раз уж приехала, то заходи, поболтаем».

Я прислонила велосипед к крыльцу и поднялась по ступенькам. Видимо, все мои проблемы и переживания были буквально написаны на моем лице. Джед увидел, в каком я состоянии, и обнял меня. Я заплакала так сильно, что рукав его майки весь промок. Он не стал задавать никаких вопросов, а дал выплакаться и гладил меня по волосам, приговаривая: «Все будет хорошо, все будет хорошо». Потом он вынес на крыльцо две чашки кофе и полотенце, чтобы я могла вытереть лицо.

– Спасибо, – поблагодарила я. – Мачеха рожает.

Джед кивнул.

– Именно так я и подумал.

– Так что мое положение явно не улучшится. Не знаю, как дальше жить.

Я никогда не рассказывала членам группы о судьбе своей матери, но мне казалось, что все понимали: с ней что-то произошло. Об этом можно было догадаться, читая между строк песен, которые я написала.

– Ты все выдержишь, – тихо сказал он.

– У меня в этом нет никакой уверенности. Ты обратил внимание на то, в каком состоянии я в последнее время нахожусь?

Он нахмурился.

– Я понимаю, тебе несладко. Но знаю, ты сильная.

– Ну да. Просто герой из комиксов про Железного человека. Или, скорее, про Девушку-Плаксу.

Джед свел брови.

– Перестань. Я знаю, ты сильная. Ты гораздо сильнее, чем думаешь.

Потом мы долго говорили и слушали музыку. Он ставил любимые хиты из своей музыкальной коллекции, а я – U2 и Боба Марли, под которые в детстве танцевала с матерью. Он проигрывал песни Фрэнка Синатры, Джоан Арматрейдинг и другие вещи, которые я никогда не слышала. Потом он рассказал о том, что летом в Массачусетсе появляются светлячки.

– Никогда в жизни не видела светлячков, – призналась я.

– Правда?

– Ну да. В Орегоне они не водятся. У нас тут только слизняки.

– Я уже заметил. Сейчас, секунду, – сказал он и вышел в гостиную, принес очередную пластинку и поставил ее на вертушку. – Это American Music Club, вполне возможно, самая меланхоличная группа в мире. Я думаю, тебе понравится их творчество.

Он выбрал песню под названием «Светлячок». Вот так она начиналась: «Давай, красавица, сядем на лужайке перед домом и будем смотреть, как летают светлячки на закате. Они живут недолго, совсем недолго. Мы будем смеяться и смотреть на закат». У исполнителя был удивительно грустный голос. Мне казалось, певец прекрасно знает, как я себя чувствую. И по тому, что Джед поставил, он показал мне, как сильно меня понимает.

Потом Джед пропел припев: «Ты такая красивая, я не видел никого тебя красивей, ты такая красивая, ну, куда же ты делась?» Он пел и смотрел на меня, и, честное слово, я ощущала, будто между нами что-то есть – появилась какая-то связь. Казалось, нас двоих «прокачивает» поток мощной энергии. Дыхание перехватило. Песня закончилась, и Джед с улыбкой посмотрел на меня. Я очень хотела его поцеловать и придвинулась чуть ближе, но он сам нежно поцеловал меня в лоб и прошептал: «Тебе, наверное, пора домой. Уже поздно».

Я мечтала остаться с ним, обнять и прислониться лицом к его груди. Я хотела растаять в объятиях. Но он меня не обнимал, и поэтому мне не хотелось испортить самый романтичный момент моей жизни.

И я ушла. А на следующий день привезли Билли, и я стала совершенно лишней. Отец и мачеха занимались младенцем, который только ел, плакал и какал.

На репетиции Джед, как обычно, вел себя как джентльмен, не подавал виду, будто произошло нечто странное во время нашей прошлой встречи. Я вновь почувствовала себя его младшей сестрой. По крайней мере, так мне казалось до письма, полученного от отца.

– Мне кажется, нашу красавицу надо расшевелить, – произнес Шериф. Показывая пальцем на одну девушку за другой, он остановил свой выбор на Вирджинии, у которой была репутация человека, умеющего найти самые больные точки несчастной жертвы во время сессий конфронтационной терапии.

– Мисс Ларсен, – сказал Шериф, – вы последнее время много общались с нашей красавицей. Что скрывается за ее симпатичным личиком? Интересно, что у нее на душе?

Я почувствовала на себе внимательный и твердый взгляд Вирджинии, перестала теребить прошлое и вернулась в настоящее. Вспомнила советы, которые давала мне Ви, и представила, что она думает обо мне сейчас: «Не будь слишком гордой. Дай голодным собакам кусок мяса, дабы они тебя целиком не съели». И я знала, что Ви совершенно права. У меня к тому времени было достаточно опыта, чтобы понять, как проходят сессии конфронтационной терапии, – жертва должна признаться, расплакаться, и только после этого ее оставляли в покое. Но я боялась: если открою рот, то произнесу то, о чем потом пожалею.

– Ты думаешь, что ты крутая, – твердым голосом произнесла Ви. – У тебя пирсинг и панковская прическа. Но волосы отрасли, краска поблекла, и твой пирсинг исчез. Так кто же ты сейчас? Да просто обычная девчонка с парой татуировок. Ты – никто. – Ви внимательно смотрела мне прямо в глаза, и я поняла ее тактику. Она хотела сбить собак со следа, бросить им кость, чтобы они остались довольны, дать им мелочь, чтобы уберечь главное. Я четко поняла, Ви – мой друг.

– Думаешь, что сильная, но я слышала, как ты плачешь, и видела твои слезы, – с вызовом в голосе заявила Тиффани. Возможно, я раньше и плакала по ночам, но со мной уже давно этого не случалось, поэтому я посмотрела на нее с таким испепеляющим презрением, что мне показалось, будто эта дура сама сейчас расплачется.

Потом несколько других девушек высказали пару идей, от которых мне стало ни холодно ни жарко. Я вспомнила, Джед говорил мне, что я сильная, и я нашла в себе эту силу. Я вызывающе смотрела обидчикам в глаза, не отводя взгляда. Без кислорода затухнет даже самый большой костер, и у Шерифа не хватило бы терпения мучить меня долго. Некоторые ведущие сессии могли держать жертву в центре круга целый час, но Шерифу все надоело уже через десять минут. Видя, что ученицу не сломать, он жестом вызвал меня из круга и прекратил экзекуцию. Я поняла: за такое поведение меня могут понизить до Второго уровня, но мне было совершенно плевать.

– Мисс Воллас, – произнес Шериф и показал пальцем на толстушку Марту, жившую со мной в одной комнате. Я знала, что на сессиях конфронтационной терапии больше всего достается девушкам с лишним весом, проблемы которых были видны с первого взгляда и ранить которых было легко. Шериф выбрал самую легкую добычу. Все находящиеся в комнате девушки словно воспрянули духом, как собаки, увидевшие новую цель. Они хотели отыграться, потому что им не удалось сломать меня. Я почувствовала неизбежное – Марте придется несладко.

– Привет, толстуха.

– Курдюк сала. Ты че так много жрешь?!

Некоторые девушки начали хрюкать, как свиньи. Шериф самодовольно ухмылялся. Он много раз говорил, что прежде, чем человека исправить, его надо сломать. Если бы кто-то в моей школе в Портленде позволил себе высказывания, подобные тем, которые пришлось выслушивать Марте, то его или ее исключили бы. Однако в Ред-Роке откровенное хамство называлось «терапией». Марта стояла, опустив глаза и переминаясь с ноги на ногу. Девушки соревновались, кто нанесет ей самое колкое и неприятное оскорбление. Все стремились растоптать ее, смешать с землей. Ученицы «отрывались» на толстушке. Точно так же, как и я, она молчала, но в отличие от меня смотрела не на обидчиц, а на пол; прямое свидетельство ее слабости заметили все. Она стояла ко мне спиной, и я не видела ее лица, поэтому даже не подозревала, что Марта плачет, до тех пор пока не увидела, что слезы капают на пол. Обычно, как только жертва начинала плакать, ее милостиво отпускали, хлопали по плечу и подбадривали, но на этот раз Марте дали только салфетку, чтобы она вытерла слезы.

Вечером в кафетерии я села рядом с Мартой, которая обычно точно так же, как и я, ела в одиночестве. Совершенно неожиданно за наш стол пришли Биби, Кейси и Ви.

– Прости, Марта, – сказала я. – Это я виновата в том, что тебе так сильно досталось.

– Нет, это не так, – произнесла Ви, лицо которой покраснело от сдерживаемого гнева. – Никто из вас не виноват в произошедшем. Здесь жестокость называется лечением. Поэтому многие девушки выходят отсюда еще более ущербными и разбитыми, чем когда приехали.

– Сегодня был просто мрак, – заметила Биби. – А я-то считала, что слово «шлюха» – это самое страшное обвинение, которое можно придумать.

– А мне кажется, ты «оторвалась» и хорошо повеселилась, – сказала ей Кейси.

– «Шлюха» – звучит почти как комплимент. В наше время так можно назвать практически кого угодно.

Марта уставилась на содержимое своей тарелки.

– Я вот одного не понимаю, – тихо сказала она.

– Чего именно? – спросила я.

– По идее я должна худеть, но при этом кормят меня вот этой гадостью, – ответила Марта, показывая на тарелку, на которой лежали рыбные палочки и переваренные склизкие овощи, густо заправленные дешевым маргарином. – От такой еды я только буду набирать вес, а если откажусь это есть, меня накажут.

Марта горько расплакалась.

Бедная Марта! Действительно, кормили в Ред-Роке просто ужасно. Местную еду я бы точно не назвала «здоровой пищей». Потчевали нас практически только замороженными продуктами: гамбургерами, сделанными из весьма сомнительного мяса, куриными наггетсами, пиццей, бурито, рыбными палочками и мороженым, сделанным из чего угодно, но только не из сливок или молока. Из овощей давали противный вялый латук и безвкусные парниковые помидоры. В общем, еда была такой невкусной, что я часто питалась только бутербродами с арахисовым маслом и виноградным желе. Девушкам с лишним весом доставалось больше всех. Они словно жили между двух огней или между молотом и наковальней – руководство не одобряло, когда они ели слишком много, но если они начинали есть слишком мало, их обвиняли в том, что они морят себя голодом. Марте надо было сбрасывать вес, но при этом она должна была съедать все находившееся у нее на тарелке.