Севастополь: Женщины. Война. Любовь

От автора

Я родилась в Севастополе – и этим все сказано.

Несмотря на то, что постоянно жить в Севастополе мне не пришлось, каждый раз при посещении этого великого города я чувствую нечто такое, чего не ощущаю в других городах, которые стали для меня «домом» – любимых Феодосии и Петрозаводске. Моя жизнь так сложилась, что, когда я из Петрозаводска еду в Феодосию, я говорю, что еду домой, а когда из Феодосии я еду в Петрозаводск, я тоже говорю, что еду домой. Символично, что два этих города, ставшие для меня родными, одновременно получили в 2015 году гордое звание «Город воинской славы».

На протяжении более чем 20 лет непостижимым для меня образом, как и для миллионов других людей, эти два моих дома находились в разных странах.

И все эти годы я, как и миллионы других людей, желала, чтобы все вернулось на круги своя и Крым возвратился в Россию – домой.

Наконец-то в 2014 году мы этого дождались.

Наконец-то справедливость свершилась.

Наконец-то в сердцах миллионов людей наступил мир, а наш прекрасный полуостров наконец-то получил возможность развиваться и расцветать. Возможность, которой он был лишен более 20 лет.

О Севастополе написано много замечательных мемуаров, прекрасных, подробных и профессиональных военно-исторических книг. Моя книга ни в коем случае не является хроникой или историческим очерком, она не претендует на подробное изложение военных действий. Нет.

Это – выражение моих чувств, моей врожденной гордости за родной Севастополь.

За людей, которые его защищали, боролись, умирали, но не сдавались – и побеждали.

За тех, кто поднимал его из руин.

За тех, кто приумножал его славу.

«Погибаю, но не сдаюсь» – сигнал, который отправил капитан крейсера «Варяг» перед гибелью своего корабля. Можно сказать, что «Погибаю, но не сдаюсь» – это девиз, под которым во все времена сражались защитники нашей Родины.

Несгибаемая воля, беззаветная храбрость, свободолюбие, долг, честь – все это соединилось воедино в этой короткой фразе. Так было и во времена обороны Севастополя – как во время Крымской войны 1853–1856 годов, так и во время Великой Отечественной войны.

Врагу не удалось сломить дух защитников Севастополя, не удалось покорить наш народ.

Вечная вам слава, живые и павшие!

Мы в неоплатном долгу перед вами!

Татьяна Копыленко,

дочь участника Великой Отечественной войны,

выдающегося драматического баритона,

ведущего солиста Ансамбля песни и пляски Краснознаменного Черноморского флота

Тимофея Копыленко.

– Прошу, прошу, останься со мной, милый, любимый, держись, не умирай, держись, не умирай, не умирай… – она шептала эти слова снова и снова, как молитву.

И тогда, когда держала в руках его лицо, время от времени судорожно отирая кровь, бежавшую из-под промокшего бинта, прикрывавшего глубокую рану на голове лежавшего без сознания матроса.

И тогда, когда наклонялась к его груди и прижималась к ней ухом в горячечной надежде услышать стук его сердца.

Его сердце стучало.

Или ей так казалось…

Или ей безумно этого хотелось – и слух ее обманывал в милосердном желании дать ей то, что ей было жизненно необходимо…

Что бы он жил. Тук-тук…

Чтобы он жил. Тук…

Чтобы он жил…

Ошибиться было несложно: грохот канонады, гремевшей над Севастополем, перекрывал почти все другие звуки. В ней тонули крики командиров, отдававших приказы сорванными, хрипящими голосами, короткие автоматные очереди и одиночные выстрелы, грохот орудий бастиона, стоны раненых, шум моря, надрывные вопли метавшихся чаек – все это терялось в непрерывном гуле затяжной, непрекращающейся бомбежки.

Где-то вверху – ей показалось, что прямо над ними – в высоком, сером небе, зародился противный, свистящий, знакомый звук.

Летела бомба.

Летела смерть.

К ним летела Смерть.

Время остановилось.

Казалось, что оно умерло.

Умерли звуки.

Умерли запахи.

Умерли мысли.

Умерли ее чувства.

Кроме одного.

– Не умира-а-а-а-а-й!!!!!!!!!! – она закричала из последних сил и накрыла матроса своим телом, сотрясаясь в рыданиях, обнимая его, защищая от пуль, от снарядов, от смерти.

Свист становился все громче, все ближе.

Смерть уже подлетала, расправляя над ними холодные черные крылья.

Ближе.

Ближе.

Ближе.

Утро началось…

Как приятно оно началось…

За окном о чем-то своем тихо шептались деревья, с нежными вздохами теплого ветра в открытое окно влетал щебет ранних пташек.

Маша продолжала лежать, наслаждаясь покоем и звуками летнего крымского утра. Еще минутку, еще маленькую минуточку, и она откроет глаза, встанет, наскоро умоется, расчешет и заплетет мягкие русые волосы в длинную косу, оденется в привычную, приготовленную с вечера одежду, выпьет чая, завернет себе пару бутербродов и яблоко, положит все в сумочку, выйдет из дома, на несколько секунд остановится у порога, закроет глаза, поднимет лицо к солнцу, вдохнет прогретый, родной, сладкий от запаха цветов и фруктов воздух, и отправится на работу.

Маша Бережная работала в Севастопольской Морской библиотеке. Вообще-то она с отличием закончила медицинское училище, но по специальности работала недолго. Ее отец неожиданно заболел, и Маша ухаживала за ним до самого конца. С отцом они были очень дружны. Мама Маши умерла при родах, и отец растил дочку один, со всей любовью и нежностью, на которую было способно его большое, щедрое сердце. Маша любила отца и при жизни старалась радовать всем, чем могла.

Девочка хорошо училась, в их небольшой уютной квартире всегда был порядок; повзрослев, она научилась вкусно готовить и часто баловала отца пирогами. Мичман в отставке любил, когда в доме пахло свежей выпечкой. Он уже с порога мог определить, какой пирог сегодня затеяла его дочка. Пироги у Маши и правда получались отменные, а может быть, отец больше любил их за то, что пекла их его девочка, так похожая на свою маму – зеленоглазую, русокосую высокую красавицу, которую он не успел долюбить.

На память им с дочкой осталось только несколько фотографий задумчивой нежной женщины, несколько простых украшений, платья и соломенная шляпка с золотистыми лентами, которую Маша, повзрослев, иногда надевала на прогулку.

Как всю жизнь они с отцом жили, не разлучаясь, так и перед его уходом из жизни Маша оставалась с ним до самого последнего вздоха. После похорон Маша вернулась на свою прежнюю работу – но не смогла выносить вида больных людей, лежащих в палатах. Ей везде мерещился ушедший отец, и она, не сумев пережить свое горе, решила хотя бы на время поменять место работы. Работа нашла ее через отца.

Машин отец любил читать – читал он много и с увлечением, и эта страсть передалась от него и дочери. Сам он брал книги в Морской библиотеке, и после его смерти Маша принесла сдать несколько оставшихся томиков и закрыть его абонемент. Сотрудники библиотеки хорошо ее знали – еще с раннего детства она приходила вместе с отцом в библиотеку и тихонько его ждала, пока он сдавал и брал книги.

Женщины приняли у Маши книжки и не захотели сразу отпускать – позвали пить чай, посочувствовали, расспросили, как она теперь живет. И оставили ее насовсем – в библиотеку как раз требовался сотрудник. Маша не знала библиотечного дела, но была аккуратной, внимательной, старательной девушкой, милой в общении, быстро и с удовольствием училась премудростям новой профессии.

Почти с первых дней работы Маша поняла, что она оказалась на своем месте, что библиотека стала для нее не только временным прибежищем, но родным домом, в котором она чувствовала себя защищенной и спокойной. Она почувствовала, что здесь, в окружении знакомых, милых, приветливых сотрудниц библиотеки она сможет восстановиться, прийти в себя после смерти отца и набраться сил, чтобы жить дальше. И сама библиотека раскрывала перед ней все больше своих тайн, все щедрее делилась своими богатствами.

В очередной раз Маша мысленно сказала своему отцу «спасибо» – на этот раз за то, что он привил ей любовь к чтению.

Маша начала читать в раннем детстве, в пять лет она уже помнила себя с детской книжкой в руках. С тех пор она не выпускала книги из рук. Так как в домашней библиотеке детских книжек у них было не много, то отец стал ее водить в детско-юношескую библиотеку. Стоя рядом с отцом, привставая на цыпочки, задрав голову так, что только кончик носа был виден над стойкой, Маша с обожанием и трепетом смотрела на старушку-библиотекаря с седыми, зачесанными в пучок волосами, с очками в тонкой золотой оправе, подбиравшую для нее книги. Во многом именно эта женщина сформировала ее читательский, эстетический вкус.

Необъятный мир, полный красоты, утонченности, приключений, подвигов, любви, страданий, мужества, героизма, постепенно открывался перед взрослеющей девочкой благодаря книгам. Лучшие умы человечества, лучшие образцы человеческой природы, характеров, поступков и чувств открывались перед ней, говорили с ней с пожелтевших, немного пахнущих пылью книжных страниц.

Теперь иногда она задумывалась – какой была самая первая книга, с которой началась Морская библиотека? Уже и не узнать. Но то, что морские офицеры Севастопольского гарнизона сделали великое дело – это был непреложный факт.

В далеком 1882 году моряки купили книги для новой библиотеки, с них она и началась. Морская библиотека пережила несколько пожаров, но ее вновь отстраивали и воссоздавали библиотечный фонд. И этот фонд был всегда разнообразным. Безусловно, основной составляющей фонда была военно-морская литература, книги по истории российского флота, краеведению, но всегда в фонде библиотеки собирались книги по самым разнообразным направлениям знаний.

Каждую свою свободную от работы минуту Маша читала. Она наслаждалась чтением, погружаясь в него с головой, всей душой переживая повороты историй, сочувствуя и сопереживая героям. Книги давали ей возможность отдохнуть душой, узнать о выдающихся образцах доблести, самоотверженности, высоких чувствах, подвижничестве, чести.

Она любила книги разных направлений, жанров, авторов. Книга, которую она читала сейчас, – «Славные страницы летописи Российского флота» – захватила ее полностью. Маша с восхищением снова и снова перечитывала каждую главу. Рассказ о том, как бриг «Меркурий» победил два турецких корабля, почти в десять раз превосходивших его по огневой мощи, потряс ее до глубины души.

Маша перелистнула последнюю страницу, закрыла книжку и задумалась. Подвиг, который совершил экипаж «Меркурия», был поистине беспримерным. А вот если бы она была в похожей ситуации – смогла бы проявить хоть крупицу такого самоотверженного мужества, какое проявили командир брига капитан-лейтенант Казарский и его экипаж?

Рядом раздалось негромкое вежливое покашливание, и Маша подняла голову. На нее смотрели веселые синие глаза, принадлежавшие симпатичному, высокому, широкоплечему, черноволосому молодому моряку. У нее замерло, а потом часто-часто забилось сердце, а щеки зарделись румянцем. Маша глубоко вздохнула, стараясь утихомирить растрепыхавшееся сердце, но у нее это плохо получилось.

– Извините, я… зачиталась и отвлеклась, – ей пришлось откашляться: голос сел и не хотел ее слушаться.

– Что читаете? – моряк перегнулся через стойку и взял из ее рук книгу. – Так… «Славные страницы летописи Российского флота»… – Моряк с уважением посмотрел на Машу и вернул ей томик. – Замечательная книга.

– Да, это правда, книга замечательная, – Маша, наконец, успокоила дыхание и справилась с голосом. – А что бы вы хотели почитать?

– Я изучаю судовождение, и мне нужны вот эти книги и учебники, – синеглазый моряк протянул ей листочек со списком.

– Сейчас принесу, – Маша взяла у него листок, и их руки на мгновение встретились.

Она снова вспыхнула румянцем, опустила глаза и заторопилась к стеллажам с нужными книгами. Там, в полумраке и тишине отдела специальной литературы, она на несколько секунд застыла, прислонившись спиной к стене. Маша закрыла глаза, и перед ней сразу возник образ молодого моряка, только его глаза сейчас не улыбались, а с серьезной нежностью смотрели прямо ей в лицо. У Маши потеплело на сердце. Так очень часто смотрел на нее отец. Маша быстро собрала нужные книги и учебники и понесла их к стойке.

– Вот, все, что вы просили, – она поставила перед моряком стопку книг. – Сейчас я их оформлю. У вас есть абонемент или вы у нас впервые?

– Не впервые, а вот так удачно зашел в первый раз, – пошутил моряк.

– Тогда назовите свое имя, я запишу книги, – Маша взяла ручку и приготовилась писать.

– Михаил Георгиевич Орлов, севастополец, из семьи потомственного моряка, не женат, – браво отрапортовал моряк, но выглядел он при этом абсолютно серьезно и внимательно смотрел Маше в глаза.

– Меня зовут Маша… – она запнулась.

– Очень приятно, – подхватил моряк, – вы любите танцевать? Или только читать? – он улыбнулся.

– Да… то есть нет… то есть да, читать люблю, и танцевать тоже, но танцую очень редко, – Маша старалась улыбнуться, но смущалась все больше.

– Тогда, Маша, я предлагаю вам восполнить это упущение. Через две недели у меня будет увольнительная, давайте сходим погулять на Приморский бульвар, а потом на танцы. Так как, вы согласны? – моряк даже затаил дыхание, ожидая ее ответа.

А Маша не знала, что сказать. Да, она очень хотела согласиться. Но стеснялась. Танцевала она редко, и еще реже, вернее, никогда ее не приглашал на танцы мужчина. Мужчина, который ей понравился, в присутствии которого она чувствовала себя уютно и взволнованно одновременно.

– Так что? Вы не хотите идти со мной? Или вы идете с кем-то другим? – Маше показалось, что глаза моряка стали еще синее – как море перед штормом.

– Нет… то есть да… – Маша еще больше разозлилась на себя за нерешительность, и разволновалась еще больше – ей не хотелось обидеть этого приятного, улыбчивого парня.

– Так «да» или… «нет»? – моряк наклонился к ней чуть ближе и заглянул в глаза. – Вы пойдете со мной танцевать?

– Да, – наконец-то смогла выдохнуть Маша. – Я пойду, спасибо за приглашение.

– Вам спасибо. – Он облегченно выдохнул. – Давайте встретимся на Драконьем мостике, в пять. Хорошо?

– Хорошо. – Маше, наконец, удалось взять себя в руки, и она смогла ему улыбнуться; улыбка вышла робкая, но солнечная.

– Хорошо. До встречи. – Глаза моряка вспыхнули радостным теплым светом, он взял книги, кивнул Маше на прощание, легко пошел к выходу, на ходу повернулся, помахал ей рукой и вышел.

Две недели пролетели быстро. Все это время Маша чувствовала себя иначе, не так, как всегда, как она привыкла. Ее прежняя жизнь протекала между домом и школой, домом и училищем, домом и… домом. А после смерти отца – домом и библиотекой. С небольшими отвлечениями на выполнение простых бытовых обязанностей или скромных потребностей.

Подруг у Маши почти не было – ее знакомые девчонки давно жили своей жизнью, у всех были свои заботы, увлечения. Маша не знала, с кем ей посоветоваться о предстоящей встрече, и она волновалась, пыталась представить, что она будет говорить, что делать, как выглядеть. Она несколько раз пересмотрела свой нехитрый гардероб, выбрала платье с рисунком из любимых ею нежных чайных роз, привела в порядок его и выходные туфли. Вечером накануне дня встречи она особенно тщательно расчесала свои длинные русые волосы и легла спать, загадав желание, чтобы завтра все было хорошо.

Среди ночи Маша проснулась от страшного грохота.

Что это?!

Она посмотрела на часы – 3 часа 15 минут утра.

Маша протянула руку и перевернула страничку перекидного календаря, стоявшего рядом на прикроватной тумбочке.

22 июня 1941 года.

В ту роковую минуту Маша Бережная еще не знала, что ее жизнь уже не станет прежней.

Никогда.

Жизни десятков миллионов людей изменились.

Навсегда.

Наступило утро…

Счастье, что была пережита еще одна ночь и наступило утро…

Маша Бережная быстро встала, умылась, гладко зачесала волосы, надела темное платье, съела кусочек хлеба, выпила чая, накинула вязаную кофту неброского серо-зеленого цвета и быстрым шагом вышла из дома, не останавливаясь ни на секунду – она спешила на работу. Маша работала в госпитале, ее образование позволило ей чувствовать себя полезной в военных условиях. Она старалась изо всех сил – не могла видеть страдания людей, страдания защитников ее любимого города, защитников страны, ее защитников.

Она почти не вспоминала свою мирную жизнь «до» той страшной ночи.

Она почти не вспоминала отца.

Она почти не вспоминала того улыбчивого моряка, его синие веселые глаза.

Она запретила себе вспоминать ту, мирную жизнь, родного человека и симпатичного парня.

Она работала в госпитале и отдавала этой работе всю себя.

Всю свою жизнь.

Все свои чувства.

Когда Маша не работала в госпитале, она шла в город и помогала строить укрепления.

Так делали очень многие.

Так делали все.

Мужчины и женщины, старики и дети – делали все, что только было в их силах и за пределами их человеческих сил. С первой минуты нападения на Севастополь жизнь города, жизнь каждого севастопольца была подчинена только одному – враг должен быть разбит.

Машины руки почернели, ладони покрылись мозолями, спина на какое-то время перестала разгибаться, но потом ее тело привыкло к постоянной нагрузке, перестроилось, и девушка уже не так страдала от непосильного труда.

Так же, как все.

Каждый день.

Каждую ночь.

Ее тело привыкло, но сердце иногда не слушалось голоса разума, и воспоминания накатывали непрошеной волной, заставляя глаза плакать, а душу – страдать.

Как-то раз в госпитале один из раненых попросил Машу занести письмо по адресу, и она, впервые за долгое время, пошла через Приморский бульвар. Она шла, не глядя по сторонам, опустив глаза и думая о том, что завтра она сможет больше времени провести на строительстве укреплений.

Это хорошо. Город должен быть защищен не только с моря, но и со стороны суши. Как парадоксально иногда повторяется История – во время Крымской войны, начавшейся в 1853 году, Севастополь также был хорошо защищен с моря, а вот на суше защитные сооружения пришлось возводить в срочном порядке уже во время военных действий. История сделала новый виток, но в этом она повторилась.

Маша остановилась на Драконьем мостике немного подышать. Она смотрела на свой любимый пейзаж – море, бескрайнее Черное море. Маша вспомнила тот самый миг, когда она проснулась ночью 22 июня от страшного грохота, и – красота померкла.

Сознание отказывалось понимать, что происходит. Она выглянула в окно. В звездном предутреннем небе Севастополя появились самолеты. Они сбрасывали на бухту и фарватер мины, стараясь закрыть корабли в бухте, чтобы потом уничтожить их ударами бомбардировщиков.

Маша никак не могла осознать – что же происходит?

Самолеты?

Они бомбили город?

Враги?!

Маша отошла от окна, присела на кровать и уронила лицо в ладони.

Война!!!

В ту страшную ночь уже появились и первые сбитые самолеты, и первые жертвы: зенитно-артиллерийскими батареями Черноморского флота атака врага была успешно отбита – врагу дали в зубы после первого же оскала.

Севастополь уже воевал, а весь Советский Союз в это время еще мирно спал, не подозревая, что и на нашу землю фашисты принесли ужас и огонь Второй мировой войны.

Эта ночь дала отсчет налетам на Севастополь и на корабли, они продолжались почти каждые сутки. Но это никого не останавливало: все работали – флот, армия и горожане строили сухопутную оборонительную линию.

Какой это был труд!

Люди работали без остановки, без отдыха, без жалоб. Тогда успели построить два рубежа обороны: 35-километровый внешний и 19-километровый тыловой.

Закончить возведение третьего оборонительного рубежа – от Балаклавы до Качи – не успели до наступления врага.

Война неумолимо приближалась к Севастополю. Маша знала об этом не только из сводок, она это чувствовала, и это внутреннее напряжение не отпускало ее ни на минуту. Ей казалось, что даже во время сна она ощущает эту надвигающуюся опасность.

Дни летели. Наступила осень. В сентябре 1941 года в Крыму шли тяжелые бои, противник прорвал последний оставшийся рубеж обороны на севере полуострова и пошел к Севастополю, пытаясь с налета захватить город.

Мечтам захватчиков не суждено было сбыться – у стен Севастополя врагам пришлось вести ожесточенные бои восемь месяцев. Генерал Манштейн, пренебрежительно назвавший Севастополь слабой крепостью и наивно рассчитывающий взять его коротким ударом, на марше, был вынужден признать, что Севастополь – «первоклассная крепость».

Маша представляла, как от злости и бессилия скрипел зубами этот фашистский генерал, да и не он один, когда его армия, имевшая бесспорное преимущество в живой силе, авиации и тяжелой технике, не могла сломить упорство защитников Севастополя.

В нескончаемой борьбе сутки летели за сутками.

Последние дни октября 1941 года.

Осада началась.

Город сражался.

Не было ни дня, ни часа, который не проходил бы в борьбе.

Непередаваемо тяжело было не только Севастополю. Это было страшное время не только для него. Гитлеровские войска стояли уже под стенами Ленинграда и завершали второе кольцо его окружения, уже захватили Ростов-на-Дону и готовились вторгнуться на Кавказ. Тяжелейшее положение сложилось на московском направлении. Наши войска задержали наступление фашистов на Москву, но не смогли остановить его полностью.

В ноябре на защиту Москвы были брошены все силы, а Ставка Верховного главнокомандования и Генштаб Красной Армии распределяли каждый танковый батальон и каждый авиационный полк между наиболее опасными участками фронта.

Каждый батальон.

Каждый полк.

Севастополь знал это и понимал, что ему можно рассчитывать только на себя.

Севастополь понимал.

И Севастополь сражался – оборонялся, оттягивал на себя силы противника, отвлекал фашистов от Ленинграда и Москвы.

Никто не жаловался на смертельную усталость.

Никто не жаловался на голод.

Никто не жаловался на смерть.

Все были заняты ратным трудом.

Севастополь встал неприступной стеной на пути врага.

От непрекращающегося грохота артиллерийского и авиационного обстрела Маша время от времени глохла. Севастополь превращался в руины, некоторые корабли погибли прямо у пристаней. Но людей было не сломить.

На Черноморском флоте начали создавать батальоны морской пехоты. За форму и неукротимую ярость в бою немцы называли моряков «черной смертью» и боялись их – больше самой смерти.

Ни артиллерийский шквальный огонь, ни танки, ни превосходящие силы противника не останавливали советских морских пехотинцев, дравшихся за каждую пядь родной земли.

В редкую минуту тишины Маша шла на Приморский бульвар к Драконьему мостику. Ее все чаще тянуло к морю, тянуло к месту, где, возможно, ее жизнь могла бы измениться самым чудесным образом. Но – война этого не позволила.

Маша старалась гнать от себя мысли о счастье, о любви.

Сейчас главным было – продержаться и победить.

Какая любовь?

Ноябрьские дни 1941 года были сырыми, с моря прилетал холодный ветер, но она стояла, кутаясь в пальтишко, наклонив голову, погрузившись не в мысли, а, скорее, в поток затянувшейся усталости, из которого она не могла вытащить себя уже давно. Она привыкла к этому ощущению, научилась с ним жить. Девушка словно внутренне застыла, заледенела, сознательно заморозила свои чувства, не давая им свободы.

Она нужна раненым, она нужна обороне.

Не то сейчас время для чувств.

Вот победим, тогда – может быть…

… а может быть, и нет.

Маша еще плотнее закуталась в пальто, словно отстраняясь, словно возводя дополнительную преграду между собой и внешним миром. Миром, который сейчас она была не готова принимать во всей его полноте.

За ее спиной послышалось вежливое покашливание. Маша охнула и замерла.

Этого не может быть.

Этого не может быть!

Она зажмурилась, глубоко вдохнула, открыла глаза и медленно повернулась: на нее ласково смотрели веселые, родные синие глаза.

– Миша… – выдохнула она ставшее родным имя, привстала на цыпочки и обняла высокого широкоплечего моряка, прижалась к нему, расслабляясь, оттаивая в тепле горячих, сильных рук.

– А я уже и в библиотеке был, и в госпитале… Там сказали, что если ты не на укреплениях, то можешь быть здесь… – Михаил наклонил голову, уткнулся носом ей в макушку и счастливо вздохнул.

Она пахла… цветами?

Он вздохнул еще раз. Да, точно, нежными чайными розами. Среди запахов войны он вдруг почувствовал, что на какое-то время вернулся в радостное предвоенное время – эта девочка, тонкая, русокосая, с ясными глазами цвета летней травы, пахла чайными розами, солнцем, счастьем…

Стоя рядом с ней, обнимая ее, моряк отдыхал душой, он чувствовал, как сила вливается в него, как его наполняет спокойная уверенность в том, что все будет хорошо.

Что она – его судьба.

Его любовь.

Его жизнь.

Его спасение.

– Ты замерзла совсем, Машенька, ты дрожишь. Пойдем, тебя нужно согреть, – он мягко расцепил ее руки и заглянул Маше в глаза.

– Нет, мне не холодно. И мне уже пора в госпиталь. Я там нужна. Понимаешь? – из Машиных глаз тихо покатились слезы.

Как она хотела остаться здесь, хотела остаться с ним, никогда не покидать нежного и надежного кольца его сильных рук! Но – шла война, там были раненые, она не могла их подвести, не могла не вернуться.

– Ну что ты, хорошая моя, что ты… – Михаил осторожно вытер слезы с ее прозрачных щек. – Конечно, ты нужна в госпитале, а мы с тобой еще встретимся. Только не плачь. Ты мне сердце надрываешь. Посмотри на меня, улыбнись, солнце мое, – он взял ее лицо в ладони, приподнял, заглянул ей в глаза и сам улыбнулся так солнечно, что у Маши согрелось сердце.

Она смотрела на этого парня, изменившегося за время войны, возмужавшего… Лицо стало серьезнее, старше, взгляд тверже, но смотрел он на нее так же нежно, как раньше, и так же тепло ей улыбался.

И Машин мир обрел гармонию.

И Маша приняла его во всей полноте.

Ну и что, что война.

Она хочет быть счастливой.

Она хочет быть любимой.

Она хочет любить.

Она будет любить.

И она улыбнулась ему, вложив в улыбку все свое тепло: ей всем сердцем хотелось, чтобы ее улыбка согрела его так же, как он согрел ее.

– Ну вот, видишь, даже погода стала лучше, вон, смотри – солнышко вышло. – Михаил показал ей на небо, солнце и правда вышло из-за тучи, и стало светлее. – Пойдем, я тебя провожу.

Они взялись за руки и пошли к госпиталю. Девушка и моряк тогда еще не знали, что за все долгие месяцы осады Севастополя они встретятся еще только один раз.

Время шло…

Время шло в сражениях…

Врагу не удалось взять «сходу» крепость-Севастополь. Приморская армия, громя врага, двигалась к Севастополю и встала на его защиту вместе с севастопольцами. Фашисты бомбили город не переставая, ожесточенные бои не прекращались. Город не сдавался.

Но в ноябре 1941 года наши войска оставили Керчь – и Севастополь оказался в глубоком тылу врага. Фашисты атаковали одновременно по всему фронту, но город боролся.

Флот, армия, жители Севастополя – их оставалось все меньше, но казалось, они стали еще тверже, сплоченнее, роднее. Севастопольский плацдарм, небольшой по размеру, но великий по духу, объединял сыновей и дочерей многих национальностей и народностей Советского Союза.

Маша продолжала работать в госпитале – работы там прибавилось, раненых было много и становилось еще больше. Она уже редко бывала дома – все чаще она оставалась в госпитале, чтобы в любое время быть на месте, в любой момент оказать помощь. Маша принесла с собой немного самых необходимых вещей, и еще – кортик отца. Кортик она держала под подушкой своего спального места, а когда выходила в город, всегда брала с собой.

Как-то само собой внутри у нее сложилось спокойное, твердое и естественное ощущение, что биться она будет до самого конца. Когда Маша смотрела на своих коллег – медсестер, врачей или женщин, работающих на строительстве укреплений, на расчистке города после очередной бомбежки, всех севастопольских женщин – она видела, что до конца будут биться все.

И это было само собой разумеющимся.

Без пафоса.

Без истерик.

Другого было не дано.

Другого никто не хотел.

На севастопольском фронте не было тыла – это все был фронт. Почти каждый день немецкие самолеты планомерно бомбили город, жилые кварталы расстреливала тяжелая артиллерия, дома крошились в пыль, люди погибали, но Севастополь продолжал жить и бороться. После очередной бомбежки Маша терялась в догадках – цел ее дом или его уже нет.

Но город, назло смерти, назло врагу, упрямо жил.

В редкие дни затишья по Севастополю ходили трамваи. Их водили женщины – мужчины-водители ушли на фронт и в партизанские отряды.

В опустевших, затихших дворах и на пустырях женщины выращивали простые, неприхотливые овощи.

Спасаясь от бомбежек, город уходил под землю. В этом севастопольцам помог труд предыдущих поколений: в конце 19 века в городе была создана мощная система подземных коммуникаций и сооружений. И теперь, укрываясь от врага, под землю спускались госпитали, заводы, склады, школы, казармы. В Ново-Троицкой балке – в штольнях – был организован спецкомбинат, который во время обороны города выпускал оружие – мины и минометы, противотанковые ежи и гранаты, вещи, необходимые в воинском быту. В штольнях Инкермана работал еще один спецкомбинат – там женщины шили для бойцов обувь и теплую одежду.

Все для Победы.

Все для защитников Севастополя.

Несмотря на непрекращающиеся обстрелы, город убирали и заботились о нем. Женщины не только строили укрепления, но и следили за порядком в городе.

Женщины воевали.

Кто бы мог подумать, что обычная киевская студентка станет одной из легенд битвы за Севастополь. За время обороны Одессы и Севастополя Людмила Павличенко уничтожила 309 фашистов, из них – 36 гитлеровских снайперов, забравших сотни жизней наших ребят.

Маша видела эту девушку. Людмила Павличенко 250 дней и ночей воевала под Севастополем, обороняя город.

Маша восхищалась этой девушкой. Военный подвиг Людмилы превзошел по своему героизму несколько десятков снайперов-мужчин Второй мировой войны, а что касается женщин, то она стала лучшей женщиной-снайпером во всей мировой истории этого искусства.

Маша восхищалась Людмилой не только за ее выдающийся результат, но и за то, что даже глубокое личное горе не остановило эту поистине стальную девушку.

Жених и напарник Людмилы – Алексей Киценко – был смертельно ранен во время артобстрела осколком разорвавшегося рядом снаряда. Алексей сидел, обняв Людмилу за плечи. Рядом с ними разорвался снаряд, и его осколки Алексей принял на себя – он получил семь ранений, а один из осколков почти отсек ему руку, которой он обнимал свою Людмилу.

Алексей спас жизнь своей любимой.

Если бы он в тот момент ее не обнял, не прикрыл – осколок перебил бы девушке позвоночник. Людмила с трудом пережила смерть любимого человека и с новой силой начала воевать.

Как-то раз Маша увидела, как на одной из улиц Севастополя Людмилу окружили дети. Маша тогда не знала, что пройдет много лет, и Людмила Павличенко в своей книге «Героическая быль: Оборона Севастополя 1941–1942 гг.» напишет об этом времени.

А тогда, в редкую минуту тишины 1942 года, Маша просто смотрела на то, как красивая девушка в военной форме разговаривает с детьми, серьезно и нежно.

Май 1942 года.

Тяжелейшая ситуация на всех фронтах.

На оборону Севастополя у Ставки не было ни сил, ни ресурсов.

К штурму в июне 1942 года севастопольцы готовились с непреклонным мужеством защитников родной земли, фашисты – с озлоблением уязвленного самолюбия. Немецкая группировка была увеличена до 200 тысяч человек, а на аэродромах, расположенных в Крыму и в соседних областях, было собрано 1060 самолетов, из которых было 700 бомбардировщиков. Вражеские самолеты контролировали морские пути к Севастополю, топили все суда, что обнаруживали, затрудняя снабжение севастопольского гарнизона кораблями с Кавказа.

Под Севастополем немцы сосредоточили не только сверхмощные артиллерийские установки, но и перебросили к городу самое большое орудие Второй мировой войны – пушку «Дора», которой советскими солдатами была дана кличка «Дура». Немцы сделали все, чтобы раздавить несгибаемых защитников Севастополя огневой и человеческой мощью.

Камни плавились от нестерпимого жара, под ударами снарядов и бомб рушились скалы, рушились укрепления – это был ад на земле, где не было места ничему живому.

Артобстрелы и авианалеты на Севастополь стали непрерывными. Концентрация артиллерии и авиации под Севастополем была высочайшей за всю Вторую мировую войну.

Севастопольцы стояли стеной.

Севастопольцы продолжали бить врага.

Раненых становилось все больше, люди волновались – но не о том, что им грозит смерть, а о том, что они не могут сейчас же встать с больничной койки и вернуться в строй – бить врага.

В короткие минуты передышки от бомбежек Маша читала им книги, когда-то принесенные из Морской библиотеки. Особенно и раненым, и медикам нравились рассказы о настоящих событиях. Одним из любимых был рассказ о бриге «Меркурий».

Маша помнила, какое глубокое впечатление произвел на нее этот рассказ. Для нее рассказ из славной истории Российского флота был не только связан с восхищением подвигом русских моряков, но и с личными переживаниями – о том самом дне, когда она познакомилась с Михаилом.

1829 год. Русско-турецкая война.

Майским днем три русских корабля – 44-пушечный фрегат «Штандарт», 20-пушечный бриг «Орфей» и 20-пушечный бриг «Меркурий» – крейсеровали у выхода из пролива Босфор.

Турецкий флот, состоявший из 6 линейных кораблей, 2 фрегатов, 2 корветов, 1 брига и 3 тендеров, заметил русские корабли, и неприятельская эскадра с охотничьим азартом кинулась за ними в погоню.

На «Штандарте» подняли сигнал: «Избрать каждому курс, каким судно имеет преимущественный ход». Для быстроходных «Штандарта» и «Орфея» не составило труда оторваться от неприятеля, а вот тяжелый «Меркурий» начал отставать.

Турецкие линейные корабли «Селимие» и «Реал-бей» уже начали догонять российский бриг. Шансов на спасение у «Меркурия» практически не было – по огневой мощи неприятельские корабли превосходили 20-пушечный «Меркурий» почти в десять раз.

То, что бой неизбежен, – это было ясно всем, а вот на то, что он закончится благополучно для «Меркурия», надежды почти не было.

Когда раздались первые выстрелы с турецких кораблей, командир «Меркурия» капитан-лейтенант Александр Казарский созвал военный совет. Давняя воинская традиция давала право первым высказать свое мнение младшему по чину.

«Нам не уйти от неприятеля, – высказал свое мнение поручик Корпуса флотских штурманов Иван Прокофьев. – Будем драться. Русский бриг не должен достаться врагу. Последний из оставшихся в живых взорвет его».

Позже Казарский, которому тогда было всего 28 лет, и который к тому времени уже был награжден золотой саблей за бои под Варной в 1828 году и снискал заслуженную славу одного из самых храбрых офицеров Черноморского флота, написал в своем донесении адмиралу Алексею Грейгу простые слова, за которыми стоял выбор почти неминуемой гибели, но непреклонной решимости: «… Мы единодушно решили драться до последней крайности, и если будет сбит рангоут или в трюме вода прибудет до невозможности откачиваться, то, свалившись с каким-нибудь кораблем, тот, кто еще в живых из офицеров, выстрелом из пистолета должен зажечь крюйт-камеру».

Когда офицерский совет закончился, капитан Казарский обратился к матросам и канонирам своего брига с призывом не посрамить чести Андреевского флага. И команда поддержала своего командира: экипаж «Меркурия» будет до конца верен своему долгу и присяге – лучше смерть, чем капитуляция; лучше бой, чем покорный спуск флага.

Капитан Казарский прекрасно знал и сильные и слабые стороны своего брига, «Меркурий» на ходу был тяжелым, и в сложившейся ситуации его спасти могло только искусство команды и офицерского состава – грамотное маневрирование и меткость канониров.

Некоторое время «Меркурий» благодаря умелому маневрированию успешно уклонялся от залпов вражеских кораблей, но затем все же попал между обоими кораблями, и с корабля капудан-паши «Селимие» закричали по-русски: «Сдавайся! И убирай паруса!».

Чего ожидали турки в ответ на это требование?

Безропотного выполнения этого «приказа»?

Серьезно?

«Меркурий» ответил залпом всей артиллерии и дружным ружейным огнем.

Этот ответ туркам точно не понравился – оба турецких корабля открыли по бригу непрерывный огонь. «Меркурий» загорелся, но пожар удалось потушить.

Искусство канониров «Меркурия» сослужило бригу хорошую службу: был поврежден гротовый рангоут стопушечного «Селимие», и это заставило его лечь в дрейф. Корабль потерял боеспособность.

Для «Селимие» бой с «Меркурием» закончился поражением.

«Реал-бей» продолжил сражение и бил по «Меркурию» продольными выстрелами, которых было невозможно избежать даже самым искусным маневрированием.

«Меркурий» отстреливался. Искусство канониров брига снова совершило чудо – им удалось перебить нок-фор-марс-рею «Реал-бея», и ее падение обрушило за собой лисели. Корабль потерял боеспособность.

Для «Реал-бея» бой с «Меркурием» закончился поражением.

Как впоследствии писал в своем рапорте капитан Александр Казарский: «Урон в команде брига состоялся из четырех убитых и шести раненых нижних чинов. Пробоин в корпусе оказалось 22, повреждений в рангоуте 16, в парусах 133 и в такелаже 148; сверх того, разбиты гребные суда и повреждена карронада».

Как при таком количестве ранений бриг «Меркурий» продолжал сражаться?

Как?

Как???

Капитан Казарский во время боя был контужен в голову, но, несмотря на это, оставался на мостике и командовал сражением до самой победы.

Свой рапорт капитан Казарский завершил словами благодарности своей команде, он писал: «Не нахожу слов для описания храбрости, самоотверженности и точности в исполнении своих обязанностей, какие были оказаны всеми вообще офицерами и нижними чинами в продолжение этого трехчасового сражения, не представлявшего никакой совершенно надежды на спасение, и только такому достойному удивления духу экипажа и милости Божией должно приписать спасение судна и флага Его Императорского Величества».

14 мая 1829 года Александр Казарский и экипаж «Меркурия» навсегда вписали свои имена в славную историю Российского флота.

В тот далекий майский день они шли на верную гибель, но не склонили головы перед врагом.

И победили.

Мужество командира «Меркурия» и его экипажа оценил даже неприятель.

В конце мая 1829 года штурман «Реал-бея» написал такие строки:

Бриг «Меркурий» был награжден кормовым Георгиевским флагом и вымпелом, его командир и экипаж также получили награды.

На Матросском бульваре в Севастополе по инициативе адмирала Михаила Лазарева на деньги, собранные моряками, в 1834 году был заложен памятник бригу «Меркурий», а его открытие состоялось в 1839 году. Создатель этого стройного, гармоничного проекта – академик архитектуры Александр Брюллов.

На высоком гордом постаменте выбита лаконичная и емкая по смыслу надпись: «Казарскому. Потомству в пример».

Памятник беспримерному подвигу капитана Александра Ивановича Казарского и экипажа брига «Меркурий» стал первым памятником, который был воздвигнут в Севастополе.

И раненые, и медики слушали этот рассказ затаив дыхание и молча смахивая слезы гордости за своих предшественников. Среди ада, который враги устроили в Севастополе, его защитники вдохновлялись примерами славной истории России и думали не о том, как спасти свои жизни, а о том, как выстоять, как разгромить врага.

Последний штурм начался 7 июня 1942 года. Все атаки немцев отбивались защитниками города. Фашисты несли колоссальные потери, но у них была возможность каждый день отводить в тыл остатки частей, побитых севастопольцами, и бросать в бой свежие силы. А вот защитников Севастополя заменять было некем.

И даже при этой, тяжелейшей для Севастополя ситуации, чтобы преодолеть несколько километров до моря, гитлеровцам потребовалось 14 дней, немецкие войска потеряли пятьдесят тысяч убитыми.

Наши войска несли потери, и пополнение, доставляемое с Большой земли, было недостаточным. Оружия не хватало – патронов, снарядов; особенно тяжелым был недостаток зенитных снарядов – немецкие самолеты контролировали небо.

Севастополь удержать было невозможно.

Но город продолжал сражаться.

За себя.

За всю страну.

В июне 1942 года бои разгорелись с новой силой. В течение нескольких дней все госпитали были почти заполнены, но битва продолжалась, и раненые все поступали и поступали. Врачи и медсестры с огромным трудом еле успевали оказывать бойцам необходимую помощь, но продолжали работать – круглосуточно, без отдыха.

Враг продвигался, и медикам часто приходилось перемещаться в тыл, из подземных защищенных помещений переходя в обычные дома, под бомбежку и обстрелы. Так было в госпиталях, разместившихся в Стрелецкой бухте, где под фашистским обстрелом, когда вокруг рвались снаряды и падали бомбы, работа по спасению жизней продолжалась: в нечеловеческих условиях врачи и медсестры, гражданские врачи продолжали свою поистине героическую работу.

Среди Смерти, насаждаемой врагом, они боролись за Жизнь.

Маша медленно пробиралась по высоким, обрывистым берегам Стрелецкой бухты – она и другие медсестры подбирали раненых и с помощью женщин – добровольных помощниц, переносили их в госпитали. Город пылал. Тушить пожары возможности не было, да и делать это было некому. Обескровленный Севастополь сражался из последних сил.

Защитники Севастополя писали новую страницу в его героической истории. Вот и здесь, в Стрелецкой бухте, совсем недавно, в конце марта 1942 года матрос Иван Голубец совершил подвиг: самой дорогой ценой – ценой своей жизни – он спас от гибели флотилию катеров и жизни своих товарищей.

Сам погибай, а товарища выручай.

Маша продолжала свой путь.

Моряк лежал на изрытой снарядами земле. Вокруг него – несколько поверженных гитлеровских солдат.

Моряк был настолько изранен, что земля вокруг него вся была залита кровью, из глубокой раны на голове кровь продолжала идти, и Маша сначала не смогла рассмотреть его лица.

Вдруг ее сердце больно стукнуло в груди.

Господи, да это же…

Маша кинулась к моряку, не обращая внимания на выстрелы.

Неожиданно один гитлеровец, неподвижно лежавший у нее на пути, зашевелился и попытался подняться. Маша, не задумываясь, вытащила отцовский кортик, с размаха обеими руками воткнула его в сердце фашисту, выдернула, в несколько шагов добежала до моряка-черноморца, рухнула рядом с ним на колени и быстро вытерла его лицо.

– Миша!!!

Девушка быстро перебинтовала ему голову, но это плохо помогло – кровь не останавливалась. Что делать? Маша попыталась перетащить моряка в укрытие, но ей не хватило на это сил. Моряк тихо застонал, на мгновение открыл глаза и посмотрел ей прямо в лицо. Ей показалось, что он ее узнал.

– Врагу не сдается наш гордый «Варяг»… – прошептал он и снова потерял сознание.

Маша замерла. Она не могла поверить, что этот взгляд может быть последним. Она не могла допустить, чтобы этот веселый синеглазый парень так ушел из жизни!

– Прошу, прошу, останься со мной, милый, любимый, держись, не умирай, держись, не умирай, не умирай… – она шептала эти слова снова и снова, как молитву.

И тогда, когда держала в руках его лицо, время от времени судорожно отирая кровь, бежавшую из-под промокшего бинта, прикрывавшего глубокую рану на голове лежавшего без сознания моряка.

И тогда, когда наклонялась к его груди и прижималась к ней ухом в горячечной надежде услышать стук его сердца.

Его сердце стучало…

Или ей так казалось…

Или ей безумно этого хотелось – и слух ее обманывал в милосердном желании дать ей то, что ей было жизненно необходимо…

Что бы он жил. Тук-тук…

Чтобы он жил. Тук…

Чтобы он жил…

Ошибиться было несложно: грохот канонады, гремевшей над Севастополем, перекрывал почти все другие звуки. В ней тонули крики командиров, отдававших приказы сорванными, хрипящими голосами, короткие автоматные очереди и одиночные выстрелы, грохот орудий бастиона, стоны раненых, шум моря, надрывные вопли метавшихся чаек – все это терялось в непрерывном гуле затяжной, непрекращающейся бомбежки.

Где-то вверху – ей показалось, что прямо над ними – в высоком, сером небе, зародился противный, свистящий, знакомый звук.

Летела бомба.

Летела смерть.

К ним летела смерть.

Время остановилось.

Казалось, что оно умерло.

Умерли звуки.

Умерли запахи.

Умерли мысли.

Умерли ее чувства.

Кроме одного.

– Не умира-а-а-а-ай!!!!!!!!!! – она закричала из последних сил и накрыла матроса своим телом, сотрясаясь в рыданиях, обнимая его, защищая от пуль, от снарядов, от смерти.

Свист становился все громче, все ближе.

Смерть уже подлетала, расправляя над ними холодные черные крылья.

Ближе.

Ближе.

Ближе.

– Очнись! – незнакомая женщина рывком подняла Машу и заглянула ей в глаза. – Берись! Тащим!

Маша словно пришла в себя – нельзя было терять ни мгновения. Она схватила Михаила за плечи с одной стороны, а женщина с другой, и они потащили его в укрытие. Только они спрятались в относительно безопасном месте – туда, где они только что находились, упала бомба.

Машу трясло. Если бы не помощь незнакомки, они бы с Мишей погибли. Вместе.

– Спасибо, я бы сама не справилась, вы спасли нас, – ее всю колотило крупной дрожью, слезы не переставая текли по щекам, и она никак не могла это остановить.

– Ну что ты, девочка, не за что меня благодарить. У тебя был шок. Ты что, знаешь этого моряка? Что так убивалась над ним?

Женщина подползла к Маше и обняла ее, успокаивая, защищая.

– Да, это Миша, мы познакомились с ним прямо перед войной. Виделись всего два раза. И вот как встретились в третий… – Маша постепенно перестала дрожать и вытерла слезы. Разрывы снарядов ее уже не пугали, она чувствовала, что сегодня ничего плохого не случится.

– И что, сразу в сердце запал? – женщина улыбнулась.

Старомодное длинное темное платье, волосы, плотно убранные под косынку, потертая медицинская сумка, спокойные серые глаза, мягкий голос…

Кто она?

Своя.

Родная.

– Запал, – улыбнулась в ответ девушка. – Меня Маша зовут.

– А я Ангелина. Давай, Машенька, мы Мишу твоего к госпиталю доставим.

Я видела сегодня, что пришли два наших корабля, привезли пополнение, на них и раненых будут вывозить. В госпитале начинают готовиться к эвакуации, вот и надо постараться, чтобы Мишу вывезли в безопасное место, а то ведь здесь он не выживет. Слышишь? Бомбежка стихает. Можно выдвигаться.

Маша осмотрелась и кивнула. Ангелина вытащила из сумки кусок брезента, постелила его на землю, они осторожно переложили на него моряка и медленно потащили его к своим. Женщинам удалось добраться до госпиталя, там Мишу осмотрел врач – высокий суровый дядька с пожелтевшими от табака седыми усами, горечью в глазах, в когда-то белом халате, и только покачал головой.

– Федор Петрович, он будет жить? – Маше казалось, что от ответа врача зависела не только жизнь Михаила, но и ее собственная.

– Не знаю, Машенька, не уверен – ран много, большая кровопотеря…

– Федор Петрович, пожалуйста, помогите, – из Машиных глаз снова покатились слезы. Она вцепилась в рукав докторского халата мертвой хваткой. – Я не могу его потерять! Вы слышите?! Я не могу!!! – Она опустилась перед врачом на колени и уткнулась лбом в его окровавленный халат, размазывая слезами кровавые пятна.

– Мария Бережная, встать! – врач с силой поднял ее с земли, поставил перед собой и хорошенько встряхнул. – Слушать приказ! Взять себя в руки! Хорошо все будет с твоим моряком. Помогай!

Врач аккуратно и быстро извлек осколки из тела Михаила, обработал рану на голове, Маша помогла его перебинтовать.

Федор Петрович откашлялся, огляделся вокруг – было ясно, что сражение закипело с новой силой. А значит – будут новые смерти. Но надо было сохранить жизни всем, кому только возможно.

– Слушайте все! – Федор Петрович посмотрел на собравшихся вокруг него соратников. – Начинаем эвакуацию, всем приготовиться! Работаем спокойно! Наша задача – погрузить раненых бойцов на корабли. Им воевать еще. Начали!

Июньским днем медики начали свой очередной бой – за Жизнь, так, как они воевали все эти долгие месяцы, погибая, но спасая других, вырывая их жизни из пасти чудовищного фашистского монстра – войны.

Михаила погрузили на «Безупречный», моряк дышал, но в сознание не пришел. Маша была уверена, что о нем позаботятся в пути, и когда эсминец уже был готов отчалить – спустилась на берег.

– Ты не с ним? – Ангелина тронула ее за руку.

– Я с ним. Сердцем. Но остаться я должна здесь. Ты понимаешь меня? – Маша дождалась, пока корабли отошли от берега, и повернулась к Ангелине. Ее глаза были сухими, а взгляд – прямым и твердым.

– Да, понимаю. Пойдем. Мы нужны другим.

Они вернулись в госпиталь – там оставалось еще много раненых, которым была нужна их помощь, их забота, их любовь.

В отчаянных боях последних июньских дней на передовой сражались все – все, кто только был способен держать в руках оружие. Боеприпасы – снаряды и мины – закончились, солдаты и матросы отбивались винтовками и гранатами. Защитники Севастополя уже потеряли счет времени и атакам врага.

30 июня 1942 года пал Малахов курган.

У Херсонесского мыса, на берегу, к морю оказались прижаты тысячи бойцов и командиров, без боеприпасов, без продовольствия, без воды и медикаментов. Они держались с невероятным, непостижимым мужеством еще несколько дней и ночей, пока не закончились самые последние силы и не исчезла надежда на эвакуацию.

В первых числах июля 1942 года прекратилась организованная оборона Севастополя.

Они сделали все, что могли.

И больше того.

Они сделали то, что было выше человеческих сил.

На земле Севастополя не осталось ни одного живого места.

Начиналось время ужаса – фашисты оккупировали Севастополь.

Началось утро…

Каждое утро начиналось в ожидании смерти…

Для Севастополя начались черные дни.

Почти два года длилась оккупация Севастополя гитлеровскими захватчиками.

Фашисты установили в Севастополе «новый порядок», главной «гордостью» которого были лагеря военнопленных, массовые облавы, всеобщая трудовая повинность, насильственная отправка на принудительные работы в Германию.

Фашисты расстреливали людей тысячами – женщин, детей, стариков.

Тысячами увозили людей на рабские работы в Германию: 36 тысяч человек было угнано из Севастополя в рабство только страшным летом 1943 года.

Советских военнопленных подвергали чудовищным пыткам: морили голодом, забивали до смерти шомполами, живыми закапывали в землю.

В лагерях регулярно расстреливали военнопленных.

Более тысячи раненых советских воинов гитлеровцы погрузили на баржу, отвели ее от берега и подожгли – все находившиеся на барже заживо сгорели.

Это зверство повторялось не один раз.

За почти два года оккупации Севастополя фашистами было расстреляно, утоплено в море и сожжено больше 27 тысяч человек, и 45 тысяч человек угнано в рабство.

Но даже захваченный врагом, но непокоренный, Севастополь продолжал сражаться.

В начале 1943 года в городе начали подпольную деятельность 17 патриотических групп. К осени они объединились в Коммунистическую подпольную организацию в тылу немцев. Руководил организацией Василий Ревякин. В доме, в котором он жил, находилась типография и штаб подпольной организации.

В типографии участники подполья печатали листовки и газету «За Родину!». В июне 1943 года вышел первый номер газеты, а в общем за время борьбы подпольщикам удалось выпустить 36 номеров листовок и 25 номеров газеты. На страницах газеты и в листовках сообщались новости с фронта, рассказывалось о зверствах гитлеровцев, совершавшихся ими в городе, поддерживалась твердость духа горожан.

Подпольщики проводили диверсии в морском порту, на складах, на железной дороге, организовывали побеги из лагерей военнопленных, собирали разведданные, устанавливали связи с партизанами Крыма и командованием Красной Армии.

Подпольщиками становились женщины, старики, дети, часто – целые семьи. Маша и Ангелина тоже работали в подполье – лечили, помогали распространять листовки.

В марте 1944 года севастопольское подполье было разгромлено. Более 60 участников подполья было арестовано. Подпольщиков пытали в течение месяца, а затем, меньше чем за три недели до освобождения Севастополя советскими войсками, подпольщиков расстреляли в Юхариной балке.

Своих товарищей, оставшихся на свободе, никто не выдал.

Ветреным апрельским днем 1944 года Маша и Ангелина сидели на холме и смотрели на море.

Что они хотели увидеть?

Что страстно надеялись рассмотреть в уходящем за горизонт бескрайнем море?

– Шла война. Это началось в сентябре. Весь этот ужас начался в сентябре, – вдруг начала рассказывать Ангелина. До этого дня она почти не рассказывала о себе, да и не до того было.

– В июне, – робко поправила Маша, ей было неловко это делать – казалось, что Ангелина от окружающего их кошмара начала путать время.

– Нет, это на этот раз ужас начался в июне. А тогда – в сентябре. – Ангелина замолчала, а Маша не решилась ей что-то возразить: она видела, что подруге каждое слово давалось с трудом.

– Да, в сентябре. Англичане, французы и турки пришли на наш берег, на нашу землю в Крым. Несколько стран объединились и выступили против нас. Соединенный флот Франции и Англии, большой флот – 89 военных кораблей и 300 транспортов – подошел к Евпатории. Шесть дней вражеские войска высаживались на берег! Люди и оружие непрерывным потоком лились на нашу землю – только бойцов было 62 тысячи человек и 134 полевых орудия.

Наших солдат было вдвое меньше, чем у неприятеля, втрое меньше артиллерии и мало ружей. Наши войска дрались насмерть – но это не помогло.

Тогда, в 1854 году, в Севастополе жило немногим больше 40 тысяч жителей, из них – около 30 тысяч военные. Это всегда был военный город, и мой муж Андрей был военным моряком. Мы думали, что главная опасность угрожает Севастополю с моря, и подступы с моря к городу были надежно защищены батареями береговой обороны. А вот со стороны суши орудий было мало… – Ангелина снова замолчала, ее лицо побелело, казалось, что воспоминания забирают у нее жизнь.

Маша сидела молча, боясь шелохнуться, она понимала, что происходит что-то необъяснимое, хотя сама не понимала, что именно.

– Тогда во флоте были такие флотоводцы, такие герои, на которых равнялись следующие поколения моряков. Обороной Севастополя руководил начальник штаба Черноморского флота вице-адмирал Владимир Алексеевич Корнилов. Его ближайшим помощником был вице-адмирал Павел Степанович Нахимов. Под руководством Корнилова и Нахимова защитники города начали спешно возводить укрепления, и Севастополь постепенно превратился в мощную крепость.

Севастополь успешно отражал атаки врага 349 дней.

Подумай только, Маша, – почти год!

Почти год непрерывных боев, смертей, страданий, тяжкого труда…

Все вышли строить оборонительную линию – мы трудились и днем, и ночью. Работали не только солдаты и моряки, но и все жители города. Женщины работали наравне с мужчинами.

Одну батарею называли «девичьей» – она была полностью возведена нашими, женскими руками. Когда заканчивался день – мы зажигали фонари, факелы – и продолжали строить.

– Вы совершили подвиг, – тихо сказала Маша.

– Да что ты, милая, мы не думали тогда о таких мелочах. Для всех нас главным было – не отдать Севастополь врагу. Мы все готовы были умереть – но сломить нас было невозможно.

Все это время – все 349 дней – мы защищали Севастополь всем, чем могли. Сердца солдат, моряков, жителей города разрывались от страданий, но это нас не останавливало.

Только представь: флот врага был огромным – 55 фрегатов и 34 линейных корабля.

А в составе Черноморского флота было всего 50 кораблей.

И тогда Корнилов принял решение затопить при входе в Севастопольскую бухту часть старых кораблей. Этого оказалось недостаточно – и корабли продолжили топить. А что что значит для моряка потопить корабль? Сердце из груди вынуть.

Мы – матросские жены, стояли на берегу и выли от горя. Нестерпимо нам было видеть, как с кораблей, совсем недавно прославивших русские флаги во время Синопской битвы, сгружали на берег орудия и ядра, порох и парусину, провиант.

Плакали не только мы, женщины, – молча глотали слезы матросы, офицеры, срывающимися голосами отдававшие приказы.

Адмирал Корнилов, командующий флотом, стоял на берегу бледный как стена: он посылал на смерть любимые всем сердцем корабли. Нахимов почернел от горя.

Корабли уходили на дно…

Вода ревела и стонала…

Стонали и рыдали люди, стоявшие на берегу…

Наконец, на воде остался только один корабль – «Двенадцать апостолов», на котором свой флаг держал адмирал Нахимов. На этом гордом красавце он победно ворвался в Синопскую гавань, этот корабль он любил как своего ребенка. Не смог он смотреть, как его друг и соратник пойдет на дно, ушел с набережной.

Матросы в днище корабля пробуравили несколько дыр, а он продолжал держаться на воде, как ни в чем не бывало… Но корабль было необходимо потопить, и «Владимиру» была дана команда открыть огонь. Раздались выстрелы…

Корабль продолжать стоять посреди бухты.

И тут один из матросов вспомнил, что на корабле осталась икона нашей заступницы Пресвятой Божьей Матери, он бросился в воду, доплыл до корабля, поднялся на борт, вынес икону и вернулся обратно.

И только когда он вернулся на берег, корабль покачнулся и медленно опустился под воду…

Всего на дно, в холодную могилу, легло 75 боевых и 16 вспомогательных кораблей.

Они победили в своей последней битве – вражеские суда не вошли в Севастопольскую бухту.

Ты ведь помнишь памятник Затопленным кораблям у Приморского бульвара? Он поставлен в память о той самой добровольной гибели нашей Черноморской эскадры.

Ах, Маша, сколько штурмов, сколько потерь за время обороны пережил Севастополь! Сколько раз нас штурмовали – уже не помню. Нам казалось, что этот штурм был бесконечным, что бесконечным было строительство разрушаемых укреплений, бесконечными были смерти, бесконечным было количество раненых. И всегда врагов было в несколько раз больше, и всегда у них было больше оружия. Но никого из защитников Севастополя это не останавливало.

Женщины – от матросских дочерей до княжон – становились сестрами милосердия.

Говорят, что первой в мире сестрой милосердия была англичанка Флоренс Найтингейл. Но это не так. Английская дама прибыла в Крым только в апреле 1855 года.

А раньше ее, еще в 1854 году, начала ухаживать за ранеными и вывозить их с поля боя Даша Михайлова, дочь матроса, погибшего во время Синопской битвы, которую люди прозвали Дашей Севастопольской.

– Мне знакомо это имя, – откликнулась Маша. – Все медсестры знают ее – она для нас пример.

– Даше было тогда 17 лет, она продала весь свой скудный скарб, купила на эти деньги повозку, уксус для дезинфекции ранений, запаслась тряпками для перевязки и начала помогать раненым и вывозить их с поля боя. Даше помогали и другие женщины – жены, сестры и дочери тех, кто оборонял город.

Они делали все, что было в их силах, на что хватало их скромных средств, севастопольцы им помогали – приносили ткань для перевязок, одеяла, пищу, воду. Я тоже была с ними и помогала всем, чем могла. Даша себя не щадила – как-то раз ее лошадь, на которой она вывозила с поля боя раненых, убило осколком, и она стала вытаскивать раненых бойцов на себе. Один из офицеров увидел, что девушка тащит непосильный груз, и распорядился дать ей другую лошадь.

Через некоторое время в Севастополь прибыл хирург Николай Пирогов, а за ним – три отряда сестер милосердия Крестовоздвиженской общины Санкт-Петербурга, созданной по предложению и на средства Великой Княгини Елены Павловны Романовой. Среди них были родовитые, известные женщины: баронесса Екатерина Будберг – сестра знаменитого писателя и дипломата Александра Грибоедова, баронесса Эмилия Лоде, Екатерина Бакунина – внучатая племянница фельдмаршала Михаила Кутузова, представительница древнейшего дворянского рода Екатерина Хитрово, Елизавета Карцева, известные актрисы.

Так что наши русские сестры милосердия начали трудиться на полях сражений раньше этой английской дамы.

Это были восхитительные, прекрасные, милосердные Женщины, которых справедливо и с нежностью люди называли «белыми голубками». Помощь раненым они считали своим долгом, переносили тяжкие испытания наравне со всеми и при этом оставались добросердечными и заботливыми.

Даша и ее соратницы перешли работать под руководство Пирогова.

Император Николай I приказал пожаловать Даше золотую медаль на Владимирской ленте с надписью «За усердие» и 500 рублей серебром. Такой золотой медалью награждались только те, кто уже был ранее награжден тремя серебряными медалями, но для Даши Севастопольской император сделал исключение. Только представь, Маша, что совершила эта девочка, если ее отметили такой наградой!

Как и Даша Севастопольская, золотыми медалями «За усердие» на Владимирской ленте были награждены сестры Екатерина, Васса и Александра Крыжановские.

Только вдумайся – Александре Крыжановской было всего одиннадцать лет!

Дети воевали и совершали подвиги! Севастопольские мальчишки на бастионах сражались рядом со своими отцами, а если их родители гибли – сами вставали к пушкам. К счастью, и мой муж, сражавшийся за Севастополь, и мой сын остались живы.

Каждый шаг, каждая пядь севастопольской земли были политы кровью солдат и матросов. На Малаховом кургане был смертельно ранен Корнилов.

Перед смертью он всем нам наказал: «Отстаивайте же Севастополь!», и мы продолжили сражаться.

После гибели Корнилова стал руководить обороной Севастополя Нахимов.

Прошло немного времени – погиб и он, и многие герои Севастопольской обороны.

Для Севастополя наступили черные дни. Мы горевали по нашим погибшим командирам, соратникам, защитникам города и продолжали отбивать атаки врага.

Я не буду тебе рассказывать всего этого ужаса. Просто представь – Малахов курган весь стал красным от крови.

Но самый большой ужас начался тогда, когда был отдан приказ об оставлении Севастополя. Мы никак не могли понять: почему мы должны отступать? Почему? Противник был отбит, мы не собирались сдаваться, а тут нужно отойти и оставить свои позиции неприятелю! Мы даже начали думать, что этот приказ – измена…

Матросы и солдаты нехотя отправлялись на плавучий мост – мы все надеялись, что приказ об оставлении города будет отменен. Но его не отменили.

Мост освятили, и началась переправа.

Переправа с Южной стороны на Северную продолжалась всю ночь. Дул сильный ветер, в бухте поднялось большое волнение. Мост сильно трясло под тяжестью людей, орудий, повозок, время от времени его заливало водой, но переправа на Северную сторону продолжалась.

Одновременно с переправой войск в бухте были затоплены и последние корабли Черноморского флота.

Даже отступая, мы продолжали воевать: оставляя укрепления, команды не просто отходили – они оставляли зажженные фитили разной длины на каждом пороховом погребе.

Один за другим взлетали на воздух батареи и бастионы с оставшимися запасами снарядов и пороха! Вся Южная сторона полыхала, и внутри этого зарева грохотали взрывы. Враги получили только пепел и груду камней.

Несмотря на то, что неприятелю удалось овладеть Южной стороной Севастополя, он не решился предпринять дальнейшие активные действия. В начале 1856 года начались мирные переговоры, и вскоре в Париже был заключен мир.

Севастополь – один из прекраснейших городов Российской империи с его дворцами и театрами, библиотеками и храмами – превратился в пепел, но не покорился врагу.

Мы вернулись домой. Нужно было восстанавливать наш родной город. Да и Андрей, мой муж, должен был домой вернуться, а где же его нам еще ждать было?

Наш двор разбомбило, и мы постепенно его заново отстраивали, соседи нам помогали. Время шло, а мой Андрей все не возвращался. Я чувствовала, что он жив, и не понимала: почему же он до сих пор не вернулся домой? Ко мне, к сыну?

Сильно я по нему тосковала – любила его очень, и наш сын тоже отца очень ждал.

Но Андрея все не было, и мы продолжали жить; постепенно жизнь налаживалась, хоть и времени на это требовалось много. Прошло несколько лет. Мой сын повзрослел. Все это время мы искали Андрея. Искали долго. И нам все же удалось его найти.

Он был жив.

Мне дали его адрес, и я написала письмо, рассказала, как мы живем, как ждем его, спросила – когда же он к нам вернется?

Когда мы получили ответ, я думала, что у меня остановится сердце: Андрею сообщили, что мы погибли во время эвакуации, поэтому после войны он обосновался в Тамани, перевез туда свою мать, женился, у него родились дочери.

Он не вернется.

Мой Андрей не вернется.

Отец моего сына не вернется к нам.

Так мы и остались жить: мы с сыном – в Севастополе, Андрей с новой семьей – в Тамани.

Его мать так и не простила Андрея за то, что он не искал нас. И я сначала тоже на него обижалась. А потом – обида прошла. Жив остался, и слава богу.

Время от времени мы виделись, с его дочками наш сын подружился. А я так и не вышла больше замуж. Не смогла. Любила Андрея сильно. А может, и до сих пор… – голос Ангелины прервался.

Маша сидела молча, пытаясь осознать услышанное.

– Сильно ты убивалась над своим моряком, так сильно, что умереть была вместе с ним готова, – продолжила Ангелина. – Может, твоя любовь меня сюда и позвала, не знаю. Но я не могла допустить, чтобы она погибла, чтобы ты осталась без своей любви. Вот и пришла помочь, чем смогу.

– Спасибо, – откликнулась Маша. – Мне без тебя было бы не выжить.

– Не за что, милая. – Ангелина обняла девушку за плечи. – Все будет хорошо, вернется твой Миша, чувствую я. Вернется.

Маша и Ангелина посидели на холме еще немного, а как стемнело, медленно двинулись к дому.

Они ждали своих…

Наши были уже близко.

Но каждая минута этого ожидания тянулась словно год…

Ангелина стояла на высоком холме и смотрела на море. На руины, в которые превратился гордый Севастополь, опускалась апрельская ночь 1944 года.

Ангелина чувствовала, что скоро покинет Машу, что ее время в этом мире заканчивается, и ее сердце разрывалось от беспокойства – ей трудно было оставить девушку, к которой она прикипела как к дочери. Уже было известно, что наши войска начали победоносное наступление. Но эта победа могла стоить жизней многим и многим советским воинам.

Гитлеровцы пытались удержать Севастополь любой ценой. Численность немецко-фашистской армии составляла более 72 тысяч человек, 1500 орудий и минометов, 330 противотанковых пушек, 2355 пулеметов, 100 самолетов и 50 танков.

Предстояла тяжелая кровопролитная битва.

Ангелина понимала это, она это чувствовала, возможно, как никто другой. И позвала помощь.

– Вставайте! Все вставайте! – она кричала изо всех сил.

В свой крик, в свой призыв она вложила все свои силы, всю свою любовь к родному городу, к этим людям, к морякам, солдатам, к подпольщикам, к старикам, женщинам и детям, сражавшимся вместе с ними против фашистов, к Маше, ждавшей своего Михаила, к родной земле, израненной, сплошь политой кровью своих защитников.

– Вставайте, павшие! Братья, сестры! Услышьте меня! Вставайте! Помогите живым! Дайте им сил! Бейте врага! Бейте захватчиков! За нашу землю! За наш Севастополь!

Вставайте!

Вставайте!!

Вставайте!!!

Земля задрожала, вспенилось море, где-то вдалеке раздался и разнесся эхом над морем прозрачный звук склянок.

Ангелина замолчала, прижала руки к колотящемуся сердцу и улыбнулась. Она знала – ее услышали.

5 мая 1944 года в результате наступления Советской армии были прорваны немецкие укрепления у Мекензиевых гор, а через два дня – 7 мая – была взята штурмом Сапун-гора.

К концу дня 9 мая – символичная дата! – Севастополь был освобожден. Под Севастополем в мае 1944 года противник потерял более 20 тысяч человек убитыми и 24 тысячи пленными.

С 8 апреля по 12 мая силами Советского Военно-морского флота было потоплено 191 судно противника, при этом погибло 42 тысячи фашистов.

Наши войска потеряли при освобождении Севастополя около 6 тысяч человек.

В мае 1944 года война в Крыму закончилась.

Кто с мечом к нам придет…

Утро началось…

Как прекрасно оно началось, это майское утро 1944 года!

Маша стояла на Драконьем мостике и смотрела на море. Можно больше не прятаться, не бояться, не смотреть со страхом на небо.

Да, снова нужно будет тяжко трудиться – Севастополь лежал в руинах, нужно восстанавливать его мощь и красоту.

Нужно восстанавливать Жизнь.

Что может быть радостнее, чем восстанавливать, созидать Жизнь?

Море плескалось…

Кричали чайки…

Из растерзанной фашистами земли пробивались цветы…

Маша присела на обломок скамейки и достала книжку «Славные страницы летописи Российского флота» – книжка растрепалась и потемнела, несмотря на все Машины старания ее сохранить.

Но все же книга была жива…

Маша была жива…

Были живы люди вокруг…

Корабли…

Море…

Солнце…

Цветы…

Жаль, что Ангелина ее покинула – исчезла так же неожиданно, как и появилась в ее жизни.

Где она сейчас?

Может быть, снова помогает кому-то сохранить любовь?

Любовь…

Маша вздохнула и раскрыла книгу.

Рядом кто-то остановился.

Тень упала на страницу открытой книги.

Машино сердце замерло…

Девушка подняла голову, и ее глаза встретились с синими, как море, любимыми глазами.

Смоляные кудри моряка подернулись сединой, на лбу был шрам – напоминание о ранении, но глаза смотрели все так же нежно, а улыбка была такой же веселой.

– Миша… – выдохнула девушка родное имя, поднялась, привстала на цыпочки и обняла своего моряка, прижалась к нему, расслабляясь, оттаивая в тепле горячих, сильных рук.

Михаил наклонил голову, уткнулся носом ей в макушку и вдохнул: она пахла так же, как раньше, нежными чайными розами.

Эта девочка, тонкая, русокосая, с ясными глазами цвета летней травы, пахла чайными розами, солнцем, счастьем. Стоя рядом с ней, обнимая ее, моряк отдыхал душой, он чувствовал, как сила вливается в него, как его наполняет спокойная уверенность в том, что все будет хорошо.

Что она – его судьба.

Его любовь.

Его жизнь.

Его спасение.

Его Жизнь…

Они взялись за руки и пошли по Приморскому бульвару, им было нужно так много рассказать друг другу, так много сделать…

У них была вся жизнь впереди…