Север и Юг

Глава 8 Домашние хлопоты

Милые светлые обои в комнатах могли бы примирить их с Милтоном. Но для этого требовалось нечто большее… чего у них не было. Пришли густые желтые ноябрьские туманы. Когда миссис Хейл переехала в новый дом, вид на равнину с широким изгибом реки оказался временно недоступен. Маргарет и Диксон два дня распаковывали и расставляли мебель и вещи, но обстановка в доме по-прежнему выглядела беспорядочной, а густой туман снаружи подкрадывался к окнам и при каждом открытии двери вползал в прихожую белыми клубящимися завитками.

– Ох, Маргарет! – однажды в отчаянии воскликнула миссис Хейл. – Как мы будем здесь жить?

Сердце дочери наполнилось той же тоской, которая прозвучала в вопросе. Она с трудом совладала со своим голосом и чувствами.

– Туманы в Лондоне иногда бывают еще хуже!

– Но там ты знаешь, что за туманами тебя ждут друзья. А тут мы покинуты всеми. О, Диксон, что же это за место такое!

– Действительно, госпожа. Оно любого может довести до могилы. Хотя я знаю, кто из нас останется последним… Мисс Хейл, мы сможем передвинуть эту кушетку? Для вас не будет слишком тяжело?

– Вовсе нет, – холодным тоном ответила Маргарет. – Нам лучше приготовить комнату для мамы. Тогда она сможет пойти в постель и подождать, когда я принесу ей чашку кофе.

Мистер Хейл тоже был не в духе и невольно искал утешения у дочери.

– Маргарет, я думаю, мы выбрали плохое место, – сказал он, подходя к окну. – Что я буду делать, если здоровье твоей матери ухудшится? Почему мы не уехали в какую-нибудь сельскую местность в Уэльсе? Тут действительно ужасно.

Но пути назад не было. Поселившись в Милтоне, они должны были терпеть сезонные туманы и фабричный дым. Дверь в иную жизнь будто бы захлопнулась перед ними по воле обстоятельств. Прошлым вечером мистер Хейл пришел в отчаяние, подсчитав, во сколько им обошелся отъезд из Хелстона и две недели, проведенные в Хестоне. Оказалось, что это поглотило почти все их небольшие накопления. Нет! Они приехали сюда, чтобы остаться навсегда.

Поздним вечером, когда Маргарет осознала этот факт, она села на кровать и оцепенела от тоскливого ужаса. В спальне, расположенной в длинном узком выступе дома, витал тяжелый дымный воздух. Окно выходило на пустую стену соседнего здания, от которого ее отделял десяток шагов. Кирпичная стена, видневшаяся сквозь туман, казалась неодолимым препятствием для ее надежд. В спальне царил беспорядок. Сейчас все их усилия были направлены на обустройство комнаты, предназначенной для матери. Маргарет пересела на ящик и взглянула на ярлык грузоперевозки, заполненный еще в Хелстоне, в ее прекрасном, любимом Хелстоне. Она снова потерялась в горестных мыслях. Наконец, решив не думать о плохом, девушка вспомнила о письме кузины, которое в суматохе дня осталось на треть непрочитанным.

В письме говорилось о прибытии на Корфу, о вояже по Средиземному морю, о музыке и танцах на борту корабля. Эдит с восторгом описывала свою новую жизнь, веселую и увлекательную. С решетчатого балкона ее дома открывались чудесные виды на белые утесы и темно-синее море. Кузина подробно и почти графически излагала детали своего беззаботного быта. Рассказывая об интересных людях и событиях, она использовала множество непонятных греческих слов. Тем не менее Маргарет удалось представить себе виллу среди красивых скал, нависших над морем, которую капитан Леннокс снял на какое-то время вместе с другим офицером, тоже недавно женившимся. В последние дни этого года они, казалось, только и делали, что катались на лодках и проводили пикники на берегу. Одним словом, жизнь Эдит была такой же радостной и безоблачной, как синее небо над головой.

Ее супруг был вынужден проходить строевую подготовку, а она, будучи самой музыкальной из жен гарнизонных офицеров, по просьбе капельмейстера записывала ноты популярных английских мелодий. Таковы были «суровые» обязанности их молодой семьи. Кузина выражала страстную надежду, что, если полк пробудет на Корфу еще год, Маргарет сможет приехать и остаться у них на все лето. Эдит спрашивала, помнит ли ее кузина тот день – двенадцать месяцев назад, – когда за окнами особняка на Харли-стрит шел дождь и ей жутко не хотелось надевать новое платье, чтобы ехать в нем на какой-то глупый званый ужин. Пока их везли в экипаже, она действительно забрызгала его, но зато на ужине впервые встретилась с капитаном Ленноксом.

Маргарет помнила тот день. Эдит и миссис Шоу отправились на ужин загодя. Маргарет присоединилась к ним вечером. Роскошный прием, красивая мебель, огромный дом и непринужденность гостей – все это живо представилось ей в странном контрасте с нынешним временем. Прежняя жизнь, шумная и яркая, бесследно исчезла, и трудно было сказать, что стало с теми людьми. Званые обеды, неожиданные встречи на улицах, поездки по магазинам, танцевальные балы навсегда канули в прошлое. Тети Шоу и Эдит тоже больше не было в Лондоне, поэтому она почти не скучала по ним. Впрочем, Маргарет сомневалась, что кто-то из ее прежних знакомых думал о ней. Возможно, только Генри Леннокс… Но и он, наверное, старался забыть об их знакомстве из-за обиды, которую она нанесла ему. Он гордился своей силой воли и способностью отбрасывать прочь неприятные мысли.

А что было бы, прими она его предложение? Маргарет не сомневалась, что перемена во взглядах ее отца оказалась бы неприемлемой для мистера Леннокса. Она и сама чувствовала стыд, но терпела его, потому знала о чистых помыслах отца. Это придавало ей силы и помогало мириться с его ошибками, какими бы серьезными и мрачными они ни были. Но окружающие люди всегда оценивали бы и обвиняли ее отца по своим торгашеским меркам, что, конечно, угнетало бы и раздражало мистера Леннокса. Как только Маргарет поняла, что могло случиться, она с благодарностью приняла все изменения в их жизни. К тому же теперь, когда они оказались в самой нижней точке своего падения, ничего плохого уже не могло произойти. Ей вспомнилось, как храбро они встретили удивление Эдит и испуг тети Шоу, столь явно выраженные в их письмах.

Маргарет встала и начала медленно раздеваться, чувствуя удовольствие от неспешных действий после круговерти прошедшего дня. Она уснула, надеясь на какое-нибудь облегчение, внутреннее или внешнее. Но если бы она знала, сколько времени пройдет, прежде чем их жизнь постепенно наладится, ее оптимизм уменьшился бы наполовину. К сожалению, время года абсолютно не соответствовало подъему духа. Ее мать сильно простудилась. Диксон тоже чувствовала себя нехорошо. Маргарет, перестав осуждать ее за длинный язык, решила позаботиться о старой служанке и найти сиделку для матери. Однако это оказалось почти невыполнимым делом. Многие городские девушки работали на фабриках, а те кандидатки, которые приходили наниматься на работу, подвергались нещадной критике Диксон, которая считала, что таких глупых и ленивых неумех нельзя впускать в дом джентльмена. Маргарет подумывала послать весточку Шарлотте. Но они не смогли бы содержать ее, да и расстояние между ними было слишком большим.

Мистер Хейл встретился с учениками, которых рекомендовал ему мистер Белл. Многие из них начали брать уроки по совету мистера Торнтона. В основном они были в том юношеском возрасте, когда подростки еще учатся в школе. Однако, согласно распространенному и, видимо, вполне обоснованному мнению милтонского общества, парня можно было сделать хорошим торговцем только в одном случае – если смолоду приучить его к работе на фабрике, в конторе или на складе. Если его посылали в шотландские университеты, он возвращался непригодным для коммерческих устремлений. Об Оксфорде и Кембридже вообще речь не шла, потому что туда принимали только после восемнадцати лет. Поэтому многие фабриканты начинали стажировать своих детей с четырнадцати-пятнадцати лет, беспощадно отсекая их увлечения литературой и другими достижениями цивилизации. Вся их сила и энергия направлялись в коммерцию.

Тем не менее в городе нашлись мудрые родители, которые, осознавая нехватку знаний своих недорослей, старались исправить ее частными уроками. Более того, несколько милтонских промышленников, уже зрелых и состоявшихся мужчин, довольно честно признали свое невежество и решили продолжить изучение интересующих их предметов. Самым старшим и любимым учеником мистера Хейла был мистер Торнтон. Мистер Хейл столь часто и с таким уважением ссылался на его мнение, что в их доме в качестве шутки задавался следующий вопрос: сколько времени из часа, предназначенного для урока, тратилось на обучение мистера Торнтона и сколько уходило на их разговоры?

Маргарет одобряла это легкое, шутливое отношение к знакомству отца с мистером Торнтоном, поскольку она чувствовала, что ее мать воспринимала их дружбу с некоторой ревностью. В Хелстоне, где отец посвящал свое время книгам и прихожанам, его жену мало заботило, с кем он встречался и о чем говорил. Но теперь, когда мистер Хейл страстно ждал новых встреч с мистером Торнтоном, она сердилась и обижалась, словно он намеренно пренебрегал общением с ней. Чрезмерная похвала мистера Хейла создавала обратный эффект – его домашние слушатели не хотели, чтобы Аристид всегда оказывался прав.

После двадцати лет тихой жизни в сельском пасторате у мистера Хейла кружилась голова от той бурлившей энергии Милтона, которая с легкостью побеждала все возникавшие трудности. Он был настолько впечатлен большими фабриками и бесконечными толпами рабочих, что беззаботно поддался чувству общей грандиозности, не потрудившись въедливо исследовать детали ее торжества. Так как Маргарет меньше выходила из дома и не видела фабричных механизмов, она почти не ощущала этой силы технического прогресса. Наоборот, она столкнулась с двумя персонами, которые, по меркам многих людей, считались жертвами безжалостной индустриализации. В таких случаях всегда возникает вопрос: можно ли свести количество подобных жертв до минимума? Или в триумфе многолюдного шествия любой беспомощный человек мог быть затоптан или отброшен победителями на обочину, потому что у него не было сил сопровождать их на марше?

На долю Маргарет выпал поиск помощницы для Диксон. Сначала старая служанка говорила, что ей подойдет любая девушка, которая будет выполнять всю грязную работу по дому. Но просьба Диксон по поводу «любой девушки» основывалась на воспоминаниях об ученицах хелстонской школы, гордившихся тем, что им позволяли по будням входить в дом священника. Они относились к миссис Диксон с беспрекословным уважением и робели в присутствии мистера и миссис Хейл. Диксон обожала это благоговейное почтение. Она любила лесть с не меньшей силой, чем Людовик XIV, которому нравилось смотреть, как придворные закрывали свои глаза руками от ослепительного света, будто бы исходящего от него. Но даже искренние чувства к миссис Хейл не могли заставить ее терпеть этих грубых и независимых милтонских девушек, которые пытались устроиться служанками в их дом. Они не соответствовали ее жестким требованиям. А девушки, неохотно отвечая на череду ее вопросов, имели свои собственные сомнения в платежеспособности семейства, которое арендовало дом за тридцать фунтов в год, но почему-то важничало и держало двух служанок – нормальную и непомерно строгую и властную.

Мистер Хейл больше не был викарием Хелстона. Он мог потратить на служанок только маленькую сумму. Маргарет устала от рассказов, которые Диксон преподносила своей хозяйке, описывая поведение отвергнутых претенденток. Маргарет тоже не нравились их грубые манеры. Она с привередливой гордостью игнорировала их панибратские приветствия и негодовала по поводу нескрываемого любопытства милтонских жителей к домашним секретам любого семейства, не связанного с обработкой хлопка. Но чем больше Маргарет чувствовала неуместность в безудержной привередливости Диксон, тем чаще ей нечего было сказать. Тем не менее она продолжала искать служанку и иногда рассказывала матери о новых разочарованиях, забавных случаях или оскорблениях в свой адрес.

Маргарет ходила в лавки мясников и бакалейщиков, расспрашивала о местных девушках и с каждой неделей опускала свою планку ожиданий, потому что в промышленном городе все молодые женщины стремились к более самостоятельной работе на фабриках. К тому же и оклад там был выше. Перемещение по такому деловому и суматошному городу оказалось для нее большим испытанием. Когда Эдит и Маргарет выходили из особняка на Харли-стрит, забота о пристойности, исходящая от миссис Шоу, и постоянная зависимость от других людей всегда требовали, чтобы их сопровождал лакей. Подобное правило, навязанное тетей, ограничивало независимость Маргарет и иногда вызывало у нее легкое бунтарство, поэтому она получала двойное удовольствие от прогулок по лесу, резко отличавшихся от времяпровождения в городе. В Хелстоне она шла по тропинкам бодрым шагом, который часто переходил на бег, если ей нужно было куда-то спешить. Зачастую она останавливалась, прислушиваясь к лесным звукам или наблюдая за птицами, которые пели в листве или смотрели на нее испуганными глазами из низких кустов и спутавшегося дрока.

В городе ей пришлось перейти от таких вольных движений к ровному и неторопливому шагу, приличествующему девушке на городских улицах. Она посмеялась бы над мыслями об этом, если бы ее не угнетала другая, куда более серьезная проблема. Крэмптонский пригород в основном населяли рабочие. На окраинах этого района располагалось несколько фабрик, из ворот которых два-три раза в день выливались потоки людей. Пока Маргарет не изучила график их смен, она постоянно сталкивалась с ними. Фабричные рабочие стремительно шли вперед, у них были самоуверенные и бесстрашные лица, а громкий смех перемежался шутками, нацеленными на всех, кто отличался от них по статусу. Поначалу несдержанные голоса мужчин и женщин, их пренебрежение к правилам общественного поведения пугали ее почти до беспамятства. Девушки бесцеремонно, хотя и беззлобно, обсуждали ее одежду, даже щупали шаль или платье, оценивая ткань. Раз или два ей задавали вопросы относительно вещи, которая вызывала у них восторг. Похоже, они думали, что ей, как женщине, был понятен их интерес к одежде, и такое простое доверие к ее мнению побуждало Маргарет вступать с ними в беседу и улыбаться в ответ на колкие замечания. Через некоторое время она уже не боялась фабричных девушек, какими бы язвительными и шумными они ни были. Но встречи с мужчинами ужасно раздражали Маргарет, поскольку некоторые парни в открытой и бесстыдной манере высказывались не только по поводу ее одежды, но и насчет ее фигуры.

Маргарет, прежде считавшая наглостью даже самое тонкое замечание, касавшееся ее внешности, теперь должна была терпеть восторг этих грубых мужчин. Однако, несмотря на их откровенность, они не желали ей зла. Возможно, она сразу поняла бы безвредность фабричных парней, если бы не ужасный шум огромных паровых машин и крики сотен людей. За первым испугом пришла вспышка благородного негодования, которая раскрасила ее лицо румянцем. Когда же Маргарет услышала новые реплики в свой адрес, ее темные глаза полыхнули гневом. Но этим дело не кончилось. Пока она добиралась до дома, мужчины обсуждали ее вслух, нисколько не заботясь о ее реакции. Некоторые их слова были забавными, другие – отвратительными. Например, когда она проходила мимо нескольких рабочих, двое парней выкрикнули ей грязные комплименты с пожеланием стать «цыпочкой в их курятнике», однако потом их друг галантно добавил: «Твое красивое лицо, девчонка, сделало мой день светлее и приятнее».

На следующий день, отправившись в город за продуктами, Маргарет о чем-то задумалась и неосознанно улыбнулась какой-то мимолетной мысли. В этот момент мимо нее проходил бедно одетый рабочий среднего возраста. Он остановился и сказал: «Ты хорошо улыбаешься, девушка. Хотя многие улыбались бы, будь у них такое красивое лицо». Мужчина выглядел настолько изможденным, что она не могла не одарить его улыбкой. Ей было радостно, оттого что ее вид мог вызывать у других людей приятные мысли. Он благодарно кивнул ей, и между ними возникло обоюдное доверие. После этого случая их пути часто пересекались, и каждый раз они молча обменивались друг с другом приветственными взглядами. Они больше ни о чем не говорили, но Маргарет смотрела на него более дружелюбно, чем на других обитателей Милтона. Иногда по воскресеньям она видела его около церкви. Рядом с ним всегда была девушка, наверное дочь, которая казалась еще более изможденной, чем он сам.

Однажды Маргарет отправилась вместе с отцом на прогулку по окрестным полям. Радуясь ранней весне, она собирала у канав фиалки и чистотел, с грустью вспоминая богатство южной растительности. Вскоре отец покинул ее. Ему нужно было сходить в Милтон по каким-то делам. По пути домой она встретила своих новых знакомых: изможденного мужчину и его больную дочь. Девушка так печально посмотрела на цветы, что Маргарет, повинуясь внезапному порыву, протянула их ей. Бледно-голубые глаза девушки посветлели. Она приняла букет, и ее отец благодарно произнес:

– Спасибо тебе, мисс. Теперь Бесси будет любоваться цветами, а я буду вспоминать твою доброту. Похоже, ты не местная?

– Да, я приехала с юга, – со вздохом ответила Маргарет. – Из Хэмпшира.

Судя по лицу мужчины, название южного графства было незнакомо ему. Маргарет даже немного испугалась, что он обидится на нее, осознав свое невежество.

– Это где-то за Лондоном? А мы из Бернли-вэйз. Отсюда сорок миль на север. И вот смотри, Север и Юг как бы встретились и подружились в этом задымленном городе.

Маргарет замедлила шаг, чтобы идти рядом с мужчиной и девушкой, – было видно, что отец не хотел утомлять свою дочь. Она заговорила с девушкой, и нежная жалость, прозвучавшая в ее голосе, затронула сердце мужчины.

– Ты плохо себя чувствуешь?

– Да, и лучше мне уже не будет.

– Весна наступает, – сказала Маргарет, надеясь разогнать грусть девушки. – Скоро твоя депрессия закончится.

– Мне не помогут ни весна, ни лето, – тихо ответила та.

Маргарет посмотрела на мужчину, ожидая от него возражений или хотя бы замечаний, которые смягчили бы абсолютную безнадежность в настроении его дочери. Но вместо этого он произнес:

– Боюсь, что она говорит правду. Девочка слишком сильно зачахла.

– Там, куда я уйду, всегда будет весна, цветы и сверкающие одежды.

– Бедный ребенок! – тихо сказал ее отец. – Бедное дитя! Думаю, так оно и будет, дочка. Наконец-то ты отдохнешь. Ждать осталось недолго. Я буду скучать по тебе…

Маргарет ошеломили его слова. Ошеломили, но не оттолкнули, скорее даже заинтересовали.

– Где вы живете? Мы так часто встречаемся на одних и тех же улицах. Наверное, мы соседи?

– Девятый дом на Фрэнсис-стрит. Второй поворот налево, как пройдете мимо «Золотого дракона».

– А как вас зовут? Я постараюсь не забыть вашего имени.

– Мне нечего стыдиться своей фамилии. Меня зовут Николас Хиггинс. А это Бесси Хиггинс. Но зачем вы спрашиваете?

Маргарет удивилась. В Хелстоне считалось само собой разумеющимся, что человек, узнавая имена и местожительство своих соседей, намеревался навестить их и продолжить знакомство.

– Я думала, что… Мне хотелось бы навестить вас при случае.

Маргарет вдруг смутилась. Девушка подумала, что по сути она напрашивается на визит к незнакомцам, которые, возможно, не хотели принимать ее в своем доме. Это выглядело как дерзость с ее стороны. Она заметила неодобрение в глазах мужчины.

– Я не так доверчив, чтобы пускать к себе чужаков. – Затем, увидев пунцовый румянец на ее щеках, он смягчился и добавил: – Ты нездешняя и, конечно, не знаешь местных нравов. Но ты подарила моей девочке цветы… Одним словом, можешь приходить, если хочешь.

Такой ответ еще больше смутил Маргарет. Уязвленная его словами, она решила, что вряд ли пойдет в гости к тем, чье согласие больше походило на услугу. Но когда они свернули на Фрэнсис-стрит, девушка на мгновение остановилась и спросила:

– Ты точно не забудешь навестить нас, чтобы повидаться со мной?

– Эй-эй! – нетерпеливо сказал ее отец. – Она придет, не бойся. Моя дочь немного расстроена, мисс. Она думает, что я мог бы говорить с вами более вежливо. Ладно, Бесси, пойдем. Добрая девушка немного подумает и навестит нас. Ее гордое милое личико открыто для меня, как книга. Пошли! Фабричный колокол уже звонит.

Маргарет зашагала домой, удивляясь своим новым друзьям и с улыбкой вспоминая, как Николас Хиггинс разгадал ее мысли. С того дня Милтон стал для нее более светлым и приятным городом. Она примирилась с ним не из-за солнечных весенних дней и не из-за времени, прошедшего после разлуки с Хелстоном. Она просто заинтересовалась его жителями.