Северные крестоносцы. Русь в борьбе за сферы влияния в Восточной Прибалтике XII–XIII вв. Том 1

Введение

На передний план выступают благородный крестоносец и святорусский богатырь, когда речь заходит о войнах в Восточной Прибалтике в XIII в. Выражения «утраченные возможности» и «реализованные преимущества» чаще всего встречаются, когда исследователь обращается к истории покорения этих земель. Здесь особенно примечательно переплетаются легендарные основы культурных постулатов таких наций, как русские, немцы, латыши, эстонцы, финны. Здесь они впервые вступили в противоборство и впервые почувствовали силу соперника. Блеск кровожадного задора европейских христианизаторов столкнулся с дремучей индукцией русской экспансии, упорный латинский прагматизм противопоставил себя глубоковерию православного Востока. Могучие эгрегоры схлестнулись на ограниченном промежутке времени фактически с 1200 по 1270 г. и на небольшом участке суши преимущественно территории современной Латвии, Эстонии, Ленинградской области и Южной Финляндии.

Нередко историки видят в событиях тех лет корни нынешних политических, культурных и социальных противоречий. Обнаруживают там корни взаимного уважения и непонимания народов, взаимного страха и интереса. На этой основе формируются идеологические концепции и политические течения, и сейчас развитые как в странах Балтии, так и в Европе, и в России. В XIII в. области и народы Восточной Прибалтики вошли в мировую историю. Борьба за их колонизацию связала северные государства на долгие годы. Плоды случившегося мы пожинаем и сейчас.

Для германца освоение Ливонии героическая страница его истории. Его предки бесстрашно несли слово Божье добрым, но не просвещенным северным язычникам. Сильные духом бюргеры оставляли свои города в уютной Средней Германии и, нашив на грубые одежды крест, отправлялись в далекие болотистые земли, где вели борьбу и словом, и делом с кровожадными нехристями и их пособниками демонами во плоти. Святость и коварство шествовали тогда рука об руку, и не всегда можно определить, чего было больше. Из ливонских лесов вышли немецкие национальные герои рыцари Тевтонского ордена, борцы за веру и основатели идеального средневекового государства. Пятна на их плащах, которые пытаются поставить зарубежные исследователи, немецкие читатели замечают редко.

Восточная колонизация была для Германии эпохой становления нации. Впоследствии именно в покоренных областях Бранденбург, Пруссия сформировался основной немецкий государственно-административный центр. Именно Прусское государство стало двигателем объединения Германии во второй пол. XIX в. именно прусские короли стали императорами возрожденного рейха. Многовековой натиск на Восток был важнейшим элементом германской национальной идеи. Культурное столкновение со славянскими и финно-угорскими народами в Средние века оформилось в цивилизаторские амбиции немецких идеологов позднейших времен: отразилось в культуртрегерстве немецких просветителей, миссионерских образах священнослужителей и нацистской мании превосходства. Клубок исторических реалий XIII в. стал базой для самых разнохарактерных политических течений нашего времени. Удачи и поражения русско-немецкого противостояния XIII в. нередко выливались в позднейший реваншизм.

Именно в лесах Прибалтики немцы осознали себя нацией. Не меньшее значение этот регион играл и в русской истории. Святой воитель Александр Невский сложился как личность и политик в ходе боев в Прибалтике. Примечательно, что как в германской, так и в русской истории было немало примеров возрождения образов противостояния XIII в. Иван Грозный в 1558 г. начал войну в Ливонии под предлогом возвращения «юрьевской дани», утраченной после захвата крестоносцами Юрьева (Тарту) в 1224 г. «Тевтонский воин» зачастую являлся пропагандистским образцом для солдат вермахта в Великой Отечественной войне, а разгром иноземцев в Ледовом побоище стал важным стимулом для советских солдат, противостоявших реанимированному «натиску на Восток» 1941–1945 гг.

Еще больше чем для русских и немцев события XIII в. имеют значение для прибалтийских народов, вступивших тогда в круг большой континентальной политики и невольно вызвавших острый цивилизационный конфликт, оформивший раскол Европы на восточную и западную, — конфессиональный, политический и культурный разлом. Отсылки к тем временам регулярно возникают в обиходной речи жителей Прибалтики, а еще чаще в среде ее политиков. Не раз приходится слышать ироничное: «Советская оккупация примирила нас с немцами». Семь веков эстонцы и латыши считали германцев своими поработителями, а когда эта обуза пала сработал «хельсинкский синдром» и превратил угнетателей в благодетелей. Действия советской власти усугубили этот альянс, вылившийся в современную колонизационную идиллию.

Вскрывая проблемы прошлого, мы помогаем решению современных задач, чистим свое зрение и добавляем света сознанию. И дело не только в отношениях с балтийскими странами. Рассматривая сюжет русско-немецкой борьбы за Прибалтику как мелкий, мы впадаем в ошибку «азиоцентризма», смысл которого в том, что формирование российской нации якобы произошло, в основном, под азиатским влиянием. Имеется также риск заметно выхолостить существо культурного размежевания, произошедшего в XIII в. Только внимательный обзор позволяет объемно реконструировать и вскрыть масштабный цивилизационный конфликт, волею судеб выбравший своим эпицентром побережье холодной Балтики.

Отношение к русским участникам столкновений в Прибалтике определяется как соперничество. Архаичному русскому данничеству противостоит технологичный европейский колониализм, редким кампаниям новгородцев — планомерное освоение территории, терпимости к верованиям местных племен — тотальная миссия и проповедь.

При этом современный российский школьник неизбежно вспомнит штамп, который поставили отечественные исследователи на указанные события: «крестоносная агрессия против прибалтийских народов и Руси». В самое тяжелое для Руси время период вскоре после монгольского нашествия ливонские немцы совершили серию попыток по отторжению русских земель на западных границах. И это не только области води и ижоры, которые к русским пока относились условно, но и Псков, и новгородские земли. Только меч Святого князя Александра остановил «коварных интервентов», способных растоптать веру предков и заменить ее «бездушной латиной». Святой князь Довмонт-Тимофей бьется на западных рубежах и возрождает самобытное Псковское княжение — область, более чем часто подвергавшуюся иноземным вторжениям. Такие образы, как Невская битва и Ледовое побоище, затмевают в историографии все остальные события на западных рубежах, не всегда менее значимые и не всегда этого заслужившие.

Яркие символы и сакральные мотивы превращают исследователей в своих пособников. События XX в. особенно заострили ситуацию. К чести западногерманских ученых стоит признать, что именно они первыми переступили узкоидеологические и традиционные представления о теме. Российская же историография только начинает сбрасывать оковы. Однако свести позиции сторон в некий объективный кондоминиум пока не представляется возможным. Во-первых, сами события часто имеют две, а то и три оборотные стороны. А во-вторых, не лишен пристрастий и сам автор, в нашем случае намеренный транслировать взгляд из России, взгляд, у которого есть свой, неизбежный даже по чисто географическим признакам угол обзора.

В отличие от многих иных периодов в истории Древней Руси, события русско-немецкого противостояния в Прибалтике в XIII в. удивительно хорошо отражены в источниках. Ни одна другая тема не позволяет столь часто осматривать произошедшее сразу с нескольких позиций. От XIII в. в Западной Европе остался великолепный актовый материал, папские послания и воззвания к северным крестоносцам, обильно представлена даже переписка участников. Сохранился ряд хроник, таких, как Хроника Ливонии Генриха Латвийского (мы используем принятое в российской историографии именование этого автора) и Старшая Ливонская Рифмованная хроника неизвестного орденского брата-крестоносца. Русские летописи также довольно качественно отражают произошедшее. Особенную ценность сохраняет новгородская летопись. Имеется ряд внелетописных памятников, отразивших обстоятельства войн в Ливонии и Эстонии, это Житие Александра Невского, Повесть о Довмонте.

Обилие материала позволяет наглядно представить, сколь различными были взгляды на события уже у современников. Корни расхождения во взглядах обнаруживаются уже в XIII в. Так, такое культовое событие российской истории, как Невская битва 1240 г. вообще не упоминается в зарубежных источниках. Ледовое побоище, хотя и отмечено как значительное, заметно уступает по объему внимания, например, битве крестоносцев с литовцами при Сауле 1236 г. или при Карузене 1270 г. Значение этих боев для Ливонии действительно сопоставимо. После Саула вообще был поставлен вопрос о существовании немецкой колонии, главная ударная сила Ливонии — Орден меченосцев — просто перестала существовать: все погибли. В большинстве случаев взгляд с Запада можно понять. Для немцев в Ливонии Ледовое побоище судьбоносным не было. С другой стороны, осада Юрьева в 1224 г. подвела черту под русским господством в Эстонии зависимая прежде от Новгорода территория была утрачена. Но этому в русской летописи уделена лишь одна строчка, а в Хроники Ливонии пространная повесть. Взгляд современника не всегда оказывается направленным в том направлении, которое мы сейчас считаем значимым.

Летописный сборник, именуемый Летописью Авраамки, в начальной части которого представлен краткий новгородский летописец, составленный в конце 60-х гг. XV в., озаглавил статью 6748 (1240) г. с описанием Невской битвы и противостояния с крестоносцами князя Александра Ярославича Невского:

«А се побытье Раковорьское»[1].

Именно Раковорскую битву 1268 г. новгородцы считали кульминационным сражением за Прибалтику, за власть в регионе, за родовую честь и славу. И Невская битва, и Ледовое побоище считались предвестниками Раковора — главного боя эпохи крупнейшей баталии Северной Европы XIII, да и позднейших веков. Примечательным выглядит набор фактов, зафиксированных в пасхальных таблицах одного из рукописных сборников XIV в. От того времени сохранилось не так много письменных источников — почти все летописи представлены позднейшими списками. И этот архаичный сборник описывает XIII столетие, которое лишь недавно закончилось, следующими происшествиями:

— 6723 г. — «Юрьева рать» — Липицкая битва, 1216 г.;

— 6738 г. — «Дороговь» — голод 1230 г.;

— 6745 г. — «Тотарьско» — монгольское нашествие, 1237–1238 гг.;

— 6760 г. — «Неврюево» — Неврюева рать, 1252 г.;

— 6771 г. — «Одександръ князь прес[тавился]» — смерть Александра Невского, 1263 г.;

— 6772 г. — «Андреи Cуздалс[кий]» — смерть великого князя Андрея Ярославича, 1264 г.;

— 6775 г. — «Дмитр немц[ы] взя» — Раковорский поход, 1268 г.

И еще рядом позднейших событий[2]. Ни битва на Калке, ни войны за Киев, ни борьба за Галич, ни Невская битва, ни Ледовое побоище — ничего не упомянуто в этой подборке. Таков взгляд ближайшего потомка. И такие необычные выкладки можно встретить в источниках позднее. Так, в Волынской краткой летописи из Супрасльского монастыря (начало XVI в.) XIII в. представлен шестью событиями:

— 1204 — «Езяша латыня Царьград», захват крестоносцами Константинополя;

— 1224 — битва на Калке;

— 1230 — голод в Смоленске;

— 1237 — Батыево нашествие;

— 1240 — «Взятие Киевьское от царя Батыя. [Т]ого же дета повоище Дедове», то есть захват монголами Киева (1240) и Ледовое побоище (1242);

— 1268 — «Раковьское повоище»[3].

Такая разметка позволяет охарактеризовать взгляд людей Средневековья на свою историю. На расстоянии, конечно, видно лучше, но и эта позиция преподносит неожиданности.

Особенно показательными можно признать наблюдения над трактовкой в исследованиях значения для современников и потомков Ледового побоища. Традиционной, закрепившейся в советской послевоенной историографии, точкой зрения на события 1242 г. было признание их сверхрешающего значения. Пашуто писал про Ледовое побоище:

«Этой крупнейшей битвой раннего европейского средневековья впервые в истории был положен предел грабительскому продвижению на восток, которое немецкие правители непрерывно осуществляли в течение нескольких столетий»[4].

Ледовое побоище выступает сыгравшим «решающую роль в борьбе литовского народа за независимость». Считалось и считается, что западные крестоносцы, «памятуя о разгроме на льду Чудского озера», впоследствии «редко решались на новые военные акции против русских земель»[5]. Академик Тихомиров называл 5 апреля 1242 г. «величайшей датой», а Ледовое побоище — «знаменательной битвой», сопоставимой лишь с Грюнвальдским сражением 1410 г.[6] Однако, в ходе Грюнвальдского сражения было полностью уничтожено чуть ли не все войско Тевтонского ордена включая магистра, а в Ледовом побоище погибло только 20 рыцарей.

Зарубежные исследователи пытались противопоставить этому пропагандистскому задору холод скептицизма, который порой так же переходил за грани научной компетенции. Так, Феннел считал, что Невская битва и Ледовое побоище — это «относительно мелкие победы»[7]. С этим продолжают соглашаться многие исследователи, желающие подчеркнуть прогрессивность своих взглядов.

Для трезвой оценки произошедшего мы постараемся размещать свои взгляды в нескольких хронологических и географических точках. Даже для Руси Ледовое побоище не может считаться «относительно мелким». Превосходящим по количеству участников выступают только бои с монголами. Но здесь ли расположен смысловой ориентир для событий прибалтийской колонизации? Не секрет, что после Ледового побоища (1242 г.) уже в 1253 г. немцы опять пытались захватить Псков, а после Невской битвы (1240 г.) шведы уже в 1256 г. высадились на Нарве. Что же произошло? 10-летний перерыв в войне? Или перелом мировой истории?

Так, исследователи чаще всего период активной борьбы и смелой экспансии, а также формирования утвердившихся границ ограничивают вовсе не 1242 г. И Пашуто, и Тихомиров доводили свои исследования до 1270 г., завершая рассказ описанием последствий Раковорской битвы (1268 г.). Тот же хронологический ориентир можно встретить и у других современных исследователей. Некоторые однозначно указывают на завершающее значение Раковорского похода[8].

Нет единства и в среде зарубежных историков. Знаменитый французский медиевист Ж. Ле Гофф считает, что «экспансия немецких рыцарей на Восток была остановлена новгородским князем Александром Невским, разбившим их в битве на Чудском (или Пейпус) озере в 1242 году»[9]. Рубежное значение этого события выделяет «История Эстонии», изданная в 2002 г.[10] Однако, в «Очерках истории эстонского народа», изданных в 1992 г., ведущие эстонские историки Ледового побоища даже не упомянули[11].

Та же ситуация проступает и в отношении Раковорской битвы. Одни считают ее важнейшим русско-ливонским боестолкновением XIII в.[12], а другие опускают в исследованиях[13].

Причины описанного лежат именно в различии взглядов на одни и те же события, что мы отмечали и у средневековых авторов. Выработка единой концепции истории Прибалтики XIII в., вероятно, дело далекого будущего. Но у нас есть возможность сделать шаг в этом направлении. Шаг тем более заметный, что предшественников у него не много.

Собственно обобщающих трудов по истории Ливонии — Латвии, Эстонии — за 150 лет исследований издано было не более пяти-шести. А если мы сузим обзор и возьмем только издания на русском языке, то ничего более подробного, чем сочинение Е. В. Чешихина «История Ливонии», которое увидело свет более 120 лет назад, найти не удастся. Группа краеведов-подвижников, живших в остзейских губерниях в XIX в. (К.-Э. Напьерский, Ф.-Г. Бунге, Э. Пабст, И. Паукер и др.), подарила нам чуть ли не лучшие сочинения по балтийской истории XIII в. Позднее отечественные исследователи мало чем обогатили этот задел. В первые десятилетия XX в. тема фактически оказалась на периферии научных интересов отечественных специалистов. Всплеск внимания фиксируется лишь на рубеже 1930-1940-х гг. Однако это внимание выразилось в развитии почти исключительно научно-популярного жанра, призванного в агитационных целях вынести на суд публики сочинения со следующими названиями:

— «Немецкая колонизация Прибалтики и планы восточного реванша Гитлера» (1937)[14];

— «Разгром немецких «псов-рыцарей» на льду Чудского озера в 1242 году» (1938)[15];

— «Уничтожение Александром Невским немецко-рыцарского войска в Копорье» (1938)[16];

— «Борьба русского народа против немецких и шведских интервентов в XIII веке» (1939)[17];

— «Александр Невский и борьба русского народа с германской агрессией в XIII веке» (1942)[18];

— «Борьба славян и народов Прибалтики с немецкой агрессией в средние века» (1943)[19].

Причины и цель появления этих работ в тяжелое для страны время понятны, но с прискорбием следует признать, что за рамками этого периода успехи исследователей были еще более скромными. Фактически теме участия Руси в колонизационных процессах в Прибалтике посвящены только две большие работы, ангажированность которых выступает уже в названии:

1. Тихомиров М. Н. Борьба русского народа с немецкими интервентами в XII–XV вв. — первое издание: М., 1941; последнее издание: М., 1975 (в рамках сборника работ академика Тихомирова Μ. Н. «Древняя Русь» — М., 1975. С. 303–367).

2. Пашуто В. Т. Героическая борьба русского народа за независимость (XIII век). М., 1956.

Видные специалисты вынуждены были пропитывать свои исследования пафосными красками национальной героики. Не обошла эта участь и другие работы, посвященные рассмотрению отдельных вопросов темы. Так, светлым пятном и редким исключением можно назвать труды И. П. Шаскольского, посвященные противостоянию Руси с Швецией в Финляндии и на Неве. Выдающимся по качеству и охвату можно назвать комплекс статей Е. Л. Назаровой, посвятившей отдельные работы чуть ли не всем аспектам русско-ливонских отношений XIII в. Отчаянно жаль, что Евгения Львовна так и не собрала свои статьи под одну обложку, под которой должен был сложиться труд, существенно снизивший бы сарказм в отношении отечественных монографических обзоров.

Автор не ставит перед собой цели воссоздать на новой основе труд Чешихина. Во-первых, хронологический охват наш существенно меньше (Чешихин описал события до Ливонской войны XVI в.) — мы принимаем для себя рамки до 1270 г., как период наиболее интенсивных и знаковых событий противостояния в Восточной Прибалтике. Во-вторых, мы принимаем существенно более узкий тематический пласт — нас интересует не история Ливонии во всем объеме, но только участие Руси. В-третьих, географически мы направляем взор на области преимущественно Восточной Прибалтики, включающей области севернее Даугавы — приоритетная область русско-ливонских противостояний — и побережья Финского залива в целом (это области современной Северной Латвии, Эстонии, Ленинградской области и Южной Финляндии). История Курляндии, Земгалии, Литвы и Пруссии нас будет интересовать только в качестве фона.

Основной посыл, с которым бы мы хотели встретить читателя, — это стремление не только увести внимание от идеологических и политических тем, но и не обрушить его в пропасть политкорректности. Гордиться своей историей мы хотим не только при розово-поэтическом ее освещении, но и во всем объеме, во всех неприглядностях и благородстве устремлений, во всей грубости и героичности: гордиться не тем, что тогда все было красиво, честно и хорошо, а тем, что там было ВСЁ.

Пользуясь случаем, хочу выразить безмерную благодарность и признательность профессору Тартуского университета А. Селарту, видному историку и специалисту своего дела, который помогал мне советом, делом, материалами, комментариями и неизменно ценными замечаниями. Также выражаю глубокую признательность всем, кто содействовал мне в работе и уделял свое время моим заботам: Е. Л. Назаровой, Т. Тамла, Л. Д. Бондарь, А. А. Солодову, Н. В. Новоселову, А. А. Селину.